Бесплатный фрагмент - Рядом с Лениным до Октября 1917 года

ПРЕДИСЛОВИЕ

К 155-летию рождения В. И. Ульянова-Ленина

Целый век отделяет нас от смерти Владимира Ильича Ульянова-Ленина. За это время отношение к этой исторической личности менялось диаметрально: от возвеличивания и обожествления до полного отрицания и даже проклятия.

О жизни и деятельности вождя мировой революции собраны огромные архивы, изданы тысячи книг и научных работ. Тем не менее, автору этой книги показалось интересно исследовать отношение современников к Ленину, при этом взяв за основу неизвестные для массового читателя воспоминания соратников и свидетелей событий, связанных с жизнью и деятельностью Владимира Ильича, оставленных в мемуарах, а главное, в виде фонодокументов. Для этого были изучены звуковые записи на разных носителях — от ранних грампластинок до магнитофонных лент из разных источников, но, в основном, из фондов Российского государственного архива фонодокументов.

Книга «Рядом с Лениным до Октября 1917 года. Неизвестные воспоминания соратников», первая в трилогии «Жизнь и смерть В. И. Ленина в неизвестных воспоминаниях».

Третья книга «Прощание с Лениным. В неизвестных воспоминаниях очевидцев» была издана в 2024 году.

Вторая книга трилогии «Рядом с Лениным после Октября 1917 года. Неизвестные воспоминания соратников» готовиться к печати.

Документы в книге снабжены редкими иллюстрациями, краткими историческими и биографическими справками.

Представленные в книге сведения имеют научный и исторический интерес для широкого круга исследователей и читателей.

ЛЕНИН В ЭМИГРАЦИИ

В первый раз, после окончания ссылки, Владимир Ильич Ленин на средства матери покинул Россию 29 июля 1900 года. Он выехал в Швейцарию.

Там врасплох и застала его Первая Русская революция 1905—1907 годов. В начале ноября 1905 года, нелегально и под чужой фамилией, он прибыл в Санкт-Петербург. Здесь Ленин возглавил работу Центрального и Петербургского комитетов большевиков, но уже весной 1906 года Владимир Ильич вместе с Н. К. Крупской и её матерью переехал в Финляндию, где поселился в Куоккале (Репино) на вилле «Вааса», временами заезжая в Гельсингфорс (Хельсинки). А в начале декабре 1907 года В. И. Ленин пароходом отбывает в Стокгольм, в очередную эмиграцию.

И лишь почти десятилетие спустя, в апреле 1917 года, он вновь вернётся в Россию с надеждой на мировую революцию. Хотя всего за несколько месяцев до этого, выступая в Цюрихе на собрании швейцарской рабочей молодежи с докладом о Революции 1905 года, он безнадёжно заявил: «Мы, старики, может быть, не доживём до решающих битв этой грядущей революции…».

Ленин за границей глазами ребёнка

В Швейцарии в своём детстве с Владимиром Ильичом Лениным неоднократно встречался сын русских революционеров Бонифатий Михайлович Кедров.

Вот какие воспоминания Кедров начитал на магнитофон годы спустя: «В моей жизни, в детстве и в ранней молодости, мне пришлось много раз видеть и слышать Владимира Ильича Ленина: видеть его и в домашней обстановке, работать с его сестрой Марьей Ильиничной — она, как ответственный секретарь газеты ″Правда″ взяла меня в качестве своего помощника, тогда четырнадцатилетнего мальчугана. И слышал от неё рассказы о её брате. Слышал и его выступления на больших съездах и собраниях. Бывал у него в одной части квартиры, о чём я сейчас расскажу.

И так, как я смотрел на Ленина глазами мальчика, замечал, наверное, то, на что, может быть, взрослые не обратили бы внимание… А меня невольно привлекали всякие мелочи.

Первый раз я Ленина видел, когда мне было девять лет. Это было в Швейцарии, в Берне, в столице этой маленькой страны. Ленин привёз туда Надежду Константиновну, у которой была тяжёлая болезнь, и предстояла операция. Положил её в клинику, а сам был на концерте моего отца — отец был пианистом и в Берне, будучи в эмиграции, учился на медицинском факультете. Большевистская группа эмигрантов устраивала такие концерты для сбора средств. Ленин слышал игру отца, Ленин любил музыку, любил такую мощную, могучую музыку… И он сказал: ″Я как-нибудь к вам зайду домой, послушать вашу музыку ″.

Кстати, надо вспомнить о рукописи… Ленин в седьмом — восьмом (1907 — 1908 — прим. автора) готовил, по инициативе издательства, которое возглавлял мой отец, вместе с другими товарищами-большевиками Ангарским, Подвойским, издательство ″Зерно″. Мой отец был из богатой семьи и после смерти своего отца — моего деда, всё наследство отдал партии на организацию вот этого легального и одновременно нелегального издательства, которое задумало выпускать первое полное собрание сочинений Ленина. Три тома было задумано. Первый том вышел за 12 лет. Для второго тома Ленин написал по аграрному вопросу работу. Но началась ″реакция″, издательство было опечатано, отец арестован, и рукопись исчезла. Потом выяснилось, что царские власти, конфисковав материал издательства, постановили уничтожить эту рукопись. Ну, вот, Владимир Ильич интересовался её судьбой, потому что это был единственный экземпляр набело написанной рукописи.

И вот, как-то вечером, летом 1913 года, к нам на квартиру на окраине этого маленького городка (Берна — прим. автора) пришёл Владимир Ильич. Когда кто-нибудь к нам приходил, нас трое мальчишек (ещё братья Бонифатия: Игорь и Юрий — прим. автора) было, мы всегда выскакивали навстречу гостю, всячески радовались его приходу, потому что всегда это был интересный разговор, всегда мы прислушивались к тому, что говорилось. И вот, я помню, что в этот вечер, когда дверь открылась, стоял плотный небольшого роста человек, который, мне показалось, только что отошёл от печи, лицо такое было красноватое, приветливо поздоровался и сказал моему отцу, что, вот, он не знал, что мой отец такой богатый, в смысле того, что у него трое сыновей. У самого Владимира Ильича детей не было, и он очень любил ребят и всегда с ними возился.

Ну я пристал к Владимиру Ильичу… Из всех разговоров которое я улавливал, я понимал, что речь идёт о революционной борьбе. Это я знал. Отец сидел в тюрьме, я знал, что он сидел за то, что выступал против царя. Знал, что готовится революция. И со всеми этими вопросами: о революции, о том, когда свергнут царя… Разговор был, конечно, своеобразный. Я ему задавал всякого рода вопросы… В частности, я считал, что всякий вождь революции должен быть на Северном полюсе, что он должен был объехать всю землю. Ленин заулыбался, посадил меня на колени, и пытался мне объяснить на все мои вопросы одним общим ответом, стихами Некрасова: ″Вот вырастишь Саша, узнаешь… ″.

Вот это было наше первое знакомство. Отец в этот вечер очень много играл. А потом, конечно, мать заставила нас лечь спать…

Ещё один раз я видел Ленина. Вскоре после этого, уже у самой Линии Кикохора, где лежала Надежда Константиновна. Клиника помещалась недалеко от нашего дома, через железнодорожную линию, и была обсажена старыми липами. И когда мы шли в город с матерью, через железнодорожный мостик прошли, и увидели около клиники быстро шагающего человека.

Это был Ленин. Он был очень взволнован, и в походке, и в том, как он поздоровался. Он стал говорить, мать сразу догадавшись, что он ждёт вестей из клиники, она спросила, как с Надеждой Константиновной? Он сказал, что операция как будто прошла хорошо, но ещё неизвестно. Но был очень взволнован, чувствовалось, переживает. Не мог стоять на месте. Когда мы уже ушли, я несколько раз оглядывался и видел, как он быстро проходил мимо этих лип, мелькая за ними.

Ну, в начале войны, уже в другом городе, в Лозанне, Ленин приезжал, выступал против Плеханова (я видел Ленина — прим. автора). Потом, когда мы возвращались в Россию. Я его уже не видел, но знал, что он передаёт отцу какие-то материалы, которые надо перевезти. Тогда связь с Россией была очень трудна. Через Германию, конечно, невозможно было. Союзники не пропускали ничего, что было бы связано с ″Группой Ленина″, интернационалистической группой, боровшейся против войны, пораженцев. И, поэтому, всякая возможность приехать в Россию и переслать что-то была исключительно важна. Отец в подошву своего ботинка заделал документы, а я должен был запоминать адреса явок, как в Швейцарии и Франции, так и в России.».

(Дата записи: 1978 г. Архивный шифр: РГАФД, Ф.815, оп.1, №120 (1).

Кедров Бонифатий Михайлович (27.11.12.1903 — 10.09.1985 гг.), советский философ, химик, историк науки, академик АН СССР. Член ВКП (б) с 1918 года.

Родился в Ярославле. Сын революционера деятеля и ответственного сотрудника органов ВЧК в Гражданскую войну М. С. Кедрова и участницы Октябрьской революции и Гражданской войны О. А. Дидрикиль. В 1918 — 1919 годах Бонифатий Михайлович работал помощником ответственного секретаря газеты «Правда» М. И. Ульяновой, затем в ВЧК. Окончил в 1930 году химический факультет МГУ, специализировался по химической термодинамике и органической химии. В 1930 — 1932 годах учился на философском отделении Института красной профессуры. В 1932—1935 годах — в аспирантуре ИОНХ АН СССР. В 1935—1937 годах — инструктор отдела науки ЦК ВКП (б), также в 1936—1938 годах читал лекции по истории химии на химфаке МГУ, в 1938—1939 годах работал химиком Ярославского шинного завода. С 1939 по 1974 год периодически работал в Институте философии АН СССР, последний год — директором. Инициатор создания журнала «Вопросы философии» (главный редактор в 1947 — 1949 гг.). В 1941—1945 годах в рядах ополченцев командовал расчётом орудия. При активном участии Б. М. Кедрова в конце 1940-х годов в СССР была начата кампания идеологического вмешательства в химию, призванная «очистить советскую науку от буржуазных, идеалистических теорий». Доктор философских наук, кандидат химических наук. Работал научным редактором в Главной редакции Большой советской энциклопедии, издал научный архив Д. Менделеева. Член иностранных академий и научных обществ. Награждён тремя орденами Ленина, орденами Октябрьской Революции, Трудового Красного Знамени и медалями.

Подробности аферы Ленина с наследством фабриканта-революционера Н. Шмита

Из воспоминаний Надежды Константиновны Крупской о жизни в Женеве 1908 году:

«Трудно было нам после революции вновь привыкнуть к эмигрантской атмосферке. Целые дни Владимир Ильич просиживал в библиотеке, но по вечерам мы не знали, куда себя приткнуть. Сидеть в неуютной холодной комнате, которую мы себе наняли, было неохота, тянуло на людей, и мы каждый день ходили то в кино, то в театр, хотя редко досиживали до конца, а уходили обычно с половины спектакля бродить куда-нибудь, чаще всего к озеру.

Младшая сестра Николая Павловича — Елизавета Павловна Шмидт, доставшуюся ей после брата долю наследства, решила передать большевикам. Она, однако, не достигла ещё совершеннолетия, и нужно было устроить ей фиктивный брак, чтобы она могла располагать деньгами по своему благоусмотрению. Елизавета Павловна вышла замуж за т. Игнатьева, работавшего в боевой организации, но сохранившего легальность, числилась его женой — могла теперь с разрешения мужа распоряжаться наследством, — но брак был фиктивным. Елизавета Павловна была женой другого большевика, Виктора Таратуты. Фиктивный брак дал возможность сразу же получить наследство, деньги переданы были большевикам.

…Мы было обосновались окончательно в Женеве.

Приехала моя мать, и мы устроились по-домашнему — наняли небольшую квартиру, завели хозяйство. Внешне жизнь как бы стала входить в колею. Приехала из России Мария Ильинична, стали приезжать и другие товарищи.».

Детали аферы с получением наследства фабриканта-революционера Николая Павловича Шмита разрабатывал Владимир Ильич Ленин, скучая в Женеве. Об этом большевичка Елена Константиновна Кравченко-Барсова подробно вспоминала 8 августа 1968 года бодрым голосом на магнитофон: «В Москве у миллионеров Морозовых сестра была замужем за фабрикантов Шмитом (Павел Александрович Шмит, Шмидт; (1849—1902 гг.), на приданое жены Веры Викуловны Морозовой создал в Москве семейное предприятие: на Кузнецком Мосту он держал мебельный магазин, а на Пресне находились корпуса его фабрики художественной мебели и личный двухэтажный особняк — прим. автора), у которого была мебельная фабрика на Красной Пресне.

У Шмидта было четверо детей. Старший сын, Николай, учился в университете и там познакомился с нашими товарищами, революционерами. Ведь мы тогда всячески старались студентов заинтересовать учением Ленина и борьбой за революцию. Николай очень быстро откликнулся и стал помогать нашей партии…

Как раз в это время умирает его отец и Николай становится его наследником и хозяином мебельной фабрики… Он начал на своей фабрике проводить мероприятия по нашей программе, школу организовал, помощь материальную, и самое главное, он установил на своей фабрике 9-ти часовой рабочий день, а ведь был тогда 12-ти часовой. Рабочие боготворили такого хозяина, а купечество московское его штрафовало…

Революция 1905 года. Все рабочие николаевой фабрики пошли на баррикады, и Николай с ними пошёл… Восстание подавлено (декабрьское вооружённое восстание в Москве — прим. автора). Николай оказался в Бутырской тюрьме.

К нему на свидание ходят сёстры, а он им говорит: ″Вот что меня мучает. Я хочу, если со мной что-нибудь в тюрьме случиться, если я погибну, то всё что мне от отца досталось было передано Ленину на революционную работу″… Попросил привести к нему юриста… Сестра Лиза привела юриста и Николай написал духовное завещание, а с неё взял клятву, что она выполнит это завещание, если с ним что-нибудь случиться… И через неделю или две нашли Николая мёртвым в камере, с перерезанными на руке венами. Врачи тюремные дали такое заключение: умер от самоубийства…

(Утром 13 февраля нашли труп Николая Шмита на полу изолятора с двумя ранами на шее, с порезом на руке и ссадинами на лице. Эксперт Минаков сообщал в заключении о смерти, что больной с целью самоубийства разбил стекло в зимней и летней раме и осколками стекла нанес себе раны на руке и на шее, а затем, истекая кровью, свалился на пол, где и скончался. Доктор Гольденбах пришел к выводу, что в данном случае скорее всего надо предполагать убийство, а не самоубийство. Надзиратель Козлов, дежуривший в эту ночь в коридоре у изолятора, не слышал ни звона разбиваемых стекол, ни падения умирающего юноши на пол, но эти показания отвергает П. Львов-Марсианин, утверждая, что Н. Шмит был убит именно надзирателем Козловым. Есть версия, что Николая Шмита убили большевики или по их заказу, так как он начал давать показания о финансировании их партии, в частности, о том, что передал М. Горькому 15000 рублей на газету и 20000 рублей на оружие. Кстати вспомнить, что накануне большевики убили друга и дядю Николая — Савву Тимофеевича Морозова, перед этим изрядно попользовавшись его капиталом — прим. автора).

Когда мы это обсуждали Владимир Ильич сказал: ″А вчера ко мне пришла Лиза и говорит, что приехала из Москвы специально к вам, чтобы вы помогли выполнить клятву, которую я дала брату. Прошёл почти год (значит описываемые события происходили в конце 1907 года или в начале 1908 года в Женеве, в Швейцарии — прим. автора), а я не могу её выполнить. Николаевы средства все находились в обороте Морозовых″.

Вот я вас и вызвал, обмозгуйте это дело. А меня так ласково взял за спину и говорит: ″А толковую девицу вы к ней приставьте, чтобы у неё была подруга. Будет у неё подруга и мы будем знать, чем она дышит, чего она хочет?″.

Дал нам адрес. Пришли, перед нами девушка-красавица лет 22-х. Она очень рада была… Начали знакомиться, дружить.

Думали, как начать дело о деньгах. Надумали! Лиза пишет письмо дядюшке миллионеру Морозову, у которого в обороте находились деньги. ″Дорогой дядюшка, ты знаешь я поехала за границу, я сейчас в Женеве, в Швейцарии, хочу здесь подольше пожить. Поеду в Рим, в Париж, хочу кое-чего здесь закупить, картин хороших, скульптур для нашей квартиры. Ты уж, пожалуйста, не задерживай деньги, которые мне оставил Коля по духовному завещанию″.

Ну, мы думали, что всё уже — ″дело в шляпе!″. Ходим весёлые, думаем — выполнили поручение Владимира Ильича!

Но не тут-то было! Приходит от дядюшки такой ответ: ″Дорогая племянница, не делай такой глупости, не бери из моего оборота свои средства! Ведь ты знаешь, что на каждый свой рубль получаешь 70 копеек процентов. Где ты так свои деньги положишь? Пиши, сколько тебе надо? Десять, пятнадцать тысяч, я тебе вышлю. Живи там, покупай, чего тебе хочется ″. Мы носы и повесили!

Думали, думали…

Опять к Владимиру Ильичу надо идти, ничего больше не можем придумать! Пришли к нему. Говорим: ″Владимир Ильич, вот так и так, такая досада!″.

Владимир Ильич встал из-за стола, он ведь тогда заканчивал свой труд ″Материализм и эмпириокритицизм″ (Работа написана во второй половине 1908 года, издана отдельной книгой в 1909 году — прим. автора), прищурился походил по комнатке туда — сюда, заложил руки, конечно, за свой жилет, потом лысенку свою потёр, остановился перед нами и говорит: ″А знаете, что, а давайте выдадим её замуж за дворянина-большевика!″.

Мы думаем, что-то Владимир Ильич вдруг сватом стал?! А он перед нами остановился и целую лекцию нам прочёл о классовой психологии.

″Ведь, — говорит, — Морозовы, они, конечно, миллионеры, богачи, но вышли-то они из кулачья! А Царь-Батюшка к своему престолу не пускает такого происхождения людей. У него фрейлины все дворянки, министры — все дворяне. На банкеты и на приёмы он только дворян приглашает. А Морозовы как не вертятся, другой раз денежки подкидывают туда, но нет — Царь-Батюшка их к себе не приглашает, не дворяне! Вот станет Лиза дворянкой, посмотрим тогда, может дядюшка и клюнет!″.

(Виктор Константинович Таратута {апрель 1881 — 13 мая 1926 гг.} — член РСДРП (б) с 1898 года, партийная кличка «Виктор», журналист, советский государственный деятель; его сожительница Елизавета Павловна Шмит родила ему детей: Нину {1908—1967 гг.} — экономист-юрист, работала библиографом в ВГБИЛ, Николая {1915—1994 гг.} — участник Великой отечественной войны, работал в НИИ Радио, Лидию {1917—1999 гг.} — прим. автора).

″Владимир Ильич, — спрашивает Таратута, — а где такого жениха-то взять?″.

Владимир Ильич сейчас же покричал в другую комнатку Надежду Константиновну и попросил её: ″Надюша поищи-ка в своих святцах, нам вот такой жених нужен: чтобы был дворянин, но большевик!″.

Надежда Константиновна выходит минут через пятнадцать и говорит: ″Есть такой жених — это Игнатьев Александр Михайлович, он дворянин, племянник графа Игнатьева, который сейчас является министром народного просвещения, учится в университете и, в тоже время, является членом нашей партийной организации и ведёт работу среди солдат петербургского гарнизона″.

Это была такая работёнка, за которую, если попадался, так даже в каторгу не посылали, а просто пристреливали на месте! Владимир Ильич оживился очень и говорит: ″Прекрасных жених! Вызывай, Надюша!″.

(Александр Михайлович Игнатьев {13 ноября 1879 — 27 марта 1936 гг.} — русский революционер-большевик, советский дипломат и изобретатель, фиктивный муж Елизаветы Павловны Шмит — бракосочетание состоялось в октябре 1908 года в парижской русской посольской церкви — прим. автора).

Елизавете Павловне, когда рассказали об этом, она сказала: ″Я на всё готова! Не могу больше так мучиться, я должна выполнить клятву, которую дала своему погибшему брату″.

Недельки через две явился в Женеву молодой человек лет 26-ти, одет по последней моде, красивый. Приходит к Владимиру Ильичу: ″Чем могу служить?″.

Владимир Ильич говорит: ″Женится придётся, брат! И как можно скорее!″.

Игнатьев на это поднял руку и ответил: ″Готов служить нашей партии!″. Он понимал, что к Ленину вызываю не потому, что ему невесту нашли, а потому это дело серьёзное и важное для партии…

В дальнейшем Владимир Ильич ему в беседе рассказал, что этот брак может быть фиктивным, но Игнатьев продолжал быть готовым, и он не сказал, что у него в Питере была любимая девушка Ольга (Константиновна) Канина, с которой они собирались вступить в законный брак…

Познакомили их с Елизаветой Павловной. Ну, пришлось ехать в Париж, чтобы их обвенчать, в Женеве не было консульской церкви. В Париже все было организовано очень шикарно… И появилась запись в духовных книгах: ″Елизавета Павловна Шмит отныне Елизавета Павловна Игнатьева — потомственная дворянка″. Товарищ Игнатьев через два-три дня после этого уехал и никогда к своей законной жене претензий не имел (Вскоре был организован бракоразводный процесс, по итогам которого на Игнатьева, как на виновную сторону, решением духовной консистории была возложена ″церковная епитимья и семилетнее безбрачие″ — прим. автора).

А она пишет дядюшке новое письмо: ″Дорогой дядюшка, я вышла замуж за племянника графа Игнатьева. Будем жить с ним в Париже, там надо снять приличную нашему положению квартиру, обставить её, как следует. В Ницце присмотрели виллу, там тоже надо её обставить. Словом, дорогой дядюшка, я теперь самостоятельная хозяйка, ты уж не задерживай мои средства…″.

Послали письмо, ну, прямо изболелось всё сердце у каждого из нас, как дело обернётся? Приходит от дядюшки ответ: ″Дорогая племянница! Я всегда был уверен, что ты украсишь нашу фамилию. Присылай человека с доверенностью за деньгами″.

Как мы с этой бумагой бежали к Владимиру Ильичу, кажется никогда в жизни не бегали. Владимир Ильич посмотрел и говорит: ″Клюнул! Я был уверен, что клюнет!″.

Надо было снарядить человека за деньгами. Пришлось прежде всего состряпать ему паспорт. Состряпали, что это какой-то коммивояжёр. Едет, а она написала ему полную доверенность. Шестернину пальто купили, костюм купили, и даже через пузо цепочку золотую, как купцы носили раньше. Чемодан огромный, в нём ничего нет, пустой.

Поехал Шестернин, (Сергей Павлович Шестернин {1864 — 1944 гг.} — активный участник социал-демократического движения, кличка ″Руслан″ — прим. автора) просидел тут месяца три у дядюшки. Надо было всё высчитать, сколько в обороте времени было, да что накопилось… Когда расчёты были закончены, Шестернин перевёл в партийную кассу сто девяноста тысяч в золотой валюте… Владимир Ильич на эти средства и, очевидно, с согласия Центрального Комитета, послал в Россию сто человек, которым было поручено в двадцати городах организовать подпольные типографии.».

(Дата записи: 1968 г. Архивный шифр: РГАФД. ф. 1, ед. уч. 7123).

Третейским решением партийного суда, которое было вынесено в Париже в 1908 году, часть денег из наследства Н. П. Шмита была признана по праву за большевиками. Передача денег была зафиксирована актом: «Согласно решению и расчетам исполнительной комиссии Большевистского центра (расширенная редакция „Пролетария“) в заседании 11 ноября 09 года принято мной от Е.Х. двести семьдесят пять тысяч девятьсот восемьдесят четыре (275 984) франка. 13.Х1.09. Н. Ленин». Наследство Шмита принесло «Большевистскому центру» (БЦ) в общей сложности около 280 тысяч рублей.

Кравченко-Барсова Елена Константиновна, (1879 — 1969 гг.) член РСДРП, ещё в 1903 году по заданию Костромской социал-демократической организации, приехавшая в Кострому из Новоторжского уезда после её увольнения с работы за революционную деятельность, поступила домашней учительницей в усадьбу к Колодезниковым. Сюда приезжали революционеры-профессионалы, чтобы укрыться от наблюдения, отдохнуть после побега из тюрьмы, а иногда получить «чистый» паспорт и деньги. Бланки паспортов добывали у писаря Шишкинского волостного правления, а деньги Колодезников получал у своего богатого брата. Из Костромы в Жирославку был доставлен гектограф. Вместе с хозяевами Елена Константиновна печатала листовки и воззвания, тексты которых комитет РСДРП посылал ей с «гостями» и «родственниками». Печатную продукцию отправляли в город через крестьян деревни Левино Александра и Якова Куликовых, и Петра Смирнова из деревни Жданово, доставлявших её в возах дров на конспиративную квартиру. Гектограф хранился на пчельнике в пустом улье, и когда нагрянули с обыском жандармы, то не смогли его обнаружить. В 1905 году была организована шрифтовая типография, работали подпольные наборщики «Вася» и «Маруся».

Весной 1905 года Е. К. Кравченко уехала в Москву, где участвовала в декабрьском вооруженном восстании. А следующей весной года она вернулась в Кострому и поселилась в квартире Колодезниковых на Вознесенской улице под видом репетитора их детей. На деле же она выполняла поручения комитета РСДРП. Кравченко принимала активное участие в установлении Советской власти в Костромском уезде, занимая ответственные посты в органах народного образования, в Наркомате рабоче-крестьянской инспекции, в ЦК партии, в аппарате Всесоюзной сельскохозяйственной выставки. Сохранились её воспоминания «На баррикадах Красной Пресни». В старости была уважаемым персональным пенсионером, как старая большевичка получала «кремлёвский паек» с икоркой и балычком, проживала в Москве.

Шмит Елизавета Павловна (1887 — 1937 гг.), член РСДРП (б) с 1905 года, была секретарем Московской боевой группы, младшая сестра фабриканта-революционера Н. П. Шмита.

Окончила в 1905 году Московскую частную женскую гимназию Е. Е. Констан, получив звание домашней учительницы. В 1905 — 1906 годах училась на Московских Высших женских курсах. После смерти Н. П. Шмита и поражения революции в конце 1907 года эмигрировала во Францию. В 1908 года в Париже вступила в фиктивный брак с А. М. Игнатьевым, что дало возможность большевикам получить наследство Н. П. Шмита.

В 1919 году вместе с мужем В. К. Таратутой и пятью детьми вернулась в Россию. В 1919 — 1922 годах работала в Глав политпросвете Наркомпроса, заведовала детдомом в детском городке имени Коминтерна. В 1922 — 1925 годах работала переводчицей в Коминтерне и в ряде издательств, в 1925 — 1930 годах — в библиотеке Комакадемии. В 1930 — 1932 годах — научный сотрудник редакции Малой Советской Энциклопедии. В 1935 — 1937 годах работала в Комиссии при ЦИК СССР по изданию документов эпохи империализма и революции.

Как Ленин во Франции ходил по ресторанам и учил меньшевиков душить

«Эмигранты селились в Зимнем.

А России сердце само —

билось в городе с дальним именем

Л о н ж ю м о».

Андрей Вознесенский, 1962 г.

Лонжюмо (Longjumeau — местечко под Парижем). В этом французском захолустье, куда не забредали русские путешественники, весной 1911 года В. И. Ульянов-Ленин создал учебное заведение для подготовки партийных кадров из русских рабочих.

Из воспоминаний Надежды Константиновны Крупской о жизни во Франции:

«Владимир Ильич не сомневался, что внутри партии большевики будут в большинстве, что партия в конце концов пойдет по большевистскому пути, но это должна была быть партия, а не фракция. Эту линию проводил Ильич и в 1911 г., когда устраивалась под Парижем партийная школа, куда принимались и впередовцы, и меньшевики-партийцы. Эта линия проводилась и на Пражской партийной конференции 1912 г. Не фракция, а партия, проводящая большевистскую линию. Конечно, в этой партии не было места ликвидаторам, для борьбы с которыми собирались силы. Конечно, в партии не место было тем, кто заранее решал, что не будет подчиняться постановлениям партии. Борьба за партию, однако, у ряда товарищей перерастала в примиренчество, упускавшее из виду цель объединения и соскользавшее на обывательское стремление объединить всех и вся, невзирая на то, кто за что боролся…

Весной 1911 года в местечке Лонжюмо под Парижем была организована партийная школа. На Гранд-рю, 17, у Леона Дюшона сняли дом на имя Инессы Арманд, приехавшей с 12-летним сыном Андрюшей. Ленин сам принимал участие в выборе помещения…

План поселения был таков: ученики снимают комнаты, целый дом снимает Инесса. В этом доме устраивается для учеников столовая. В Лонжюмо поселяемся мы. …Так и сделали. Хозяйство все взяла на себя Катя Мазанова, жена рабочего, бывшего в ссылке… Катя была хорошей хозяйкой и хорошим товарищем. Всё шло как нельзя лучше… (Надежда Константиновна писала свекрови, что за две маленькие комнаты платили 10 франков в месяц, питались в общей коммуне (стол домашний, русский) и обходилось по 1 франку 30 сантимов с человека — прим. автора).

В школу принимались рабочие и меньшевики-партийцы и рабочие-впередовцы (отзовисты), но и тех и других было очень небольшое меньшинство (Слушатели школы отбирались местными партийными организациями в России и утверждались мандатной комиссией и общим собранием Школьного комитета, образованного по решению Январского пленума ЦК РСДРП 1910 года — прим. автора). Первыми приехали питерцы — два рабочих-металлиста — Белостоцкий (Владимир) — (И. С. Белостоцкий — прим. автора), другой — Георгий (фамилии не помню), вперед овец и работница Вера Васильева.

Публика всё приехала развитая, передовая. В первый вечер, когда они появились на горизонте, Ильич повел их ужинать куда-то в кафе, и я помню, как горячо проговорил он с ними весь вечер, расспрашивая о Питере, о их работе, нащупывал в их рассказах признаки подъема рабочего движения.

Пока что Николай Александрович Семашко устроил их неподалеку от себя в пригороде Парижа Фонтеней-о-Роз, где они подчитывали разную литературу в ожидании, когда подъедут остальные ученики. Затем приехали двое москвичей: один — кожевник, Присягин (И. В. Присягин — прим. автора), другой — текстильщик, не помню фамилии. Питерцы скоро сошлись с Присягиным. Был он незаурядным рабочим, в России уже перед тем редактировал нелегальную газету кожевников ″Посадчик″, хорошо писал, но был он ужасно застенчив: начнёт говорить, и руки у него дрожат от волнения. Белостоцкий его поддразнивал, но очень мягко, добродушно. Во время гражданской войны Присягин был расстрелян Колчаком как председатель губпрофсовета в Барнауле.

Но совсем уж недобродушно насмехался Белостоцкий над другим москвичом — текстильщиком. Тот был мало развит, но был очень самоуверен. Писал стихи, старался выражаться помудренее. Помню, пришла я как-то в школьное общежитие, встретила москвича. Он стал созывать публику: ″Мистер Крупская пришла″. За этого ″мистер Крупская″ поднял Белостоцкий парня на смех. Постоянно возникали у них конфликты. Кончилось тем, что питерцы стали настаивать, чтобы парня убрали из школы: ″Он ничего не понимает, про проституцию черт знает, что несет″. Попробовали мы убеждать, что парень подучится, но питерцы настаивали на отсылке москвича обратно. Временно устроили мы его на работу в Германии.

Школу решили организовать в деревне Лонжюмо, в 15 километрах от Парижа, в местности, где не жило никаких русских, никаких дачников. Лонжюмо представляло собою длинную французскую деревню, растянувшуюся вдоль шоссе, по которому каждую ночь непрерывно ехали возы с продуктами, предназначенными для насыщения ″брюха Парижа″. В Лонжюмо был небольшой кожевенный заводишко, а кругом тянулись поля и сады.

План поселения был таков: ученики снимают комнаты, целый дом снимает Инесса. В этом доме устраивается для учеников столовая. В Лонжюмо поселяемся мы и Зиновьевы. Так и сделали. Хозяйство все взяла на себя Катя Мазанова, жена рабочего, бывшего в ссылке вместе с Мартовым в Туруханске, а потом нелегально работавшего на Урале. Катя была хорошей хозяйкой и хорошим товарищем.

Всё шло как нельзя лучше. В доме, который сняла Инесса, поселились тогда наши вольнослушатели: Серго (Орджоникидзе), Семён (Шварц) — (И. И. Шварц — прим. автора), Захар (Бреслав) — (Б. А. Бреслав — прим. автора). Серю незадолго перед тем приехал в Париж. До этих жил он одно время в Персии, и я помню обстоятельную переписку, которая с ним велась по выяснению линии, которую занял Ильич по отношению к плехановцам, ликвидаторам и впередовцам.

С группой кавказских большевиков у нас всегда была особенно дружная переписка. На письмо о происходящей за границей борьбе долго что-то не было ответа, а потом раз приходит консьержка и говорит: ″Пришел какой-то человек, ни слова не говорит по-французски, должно быть к вам″. Я спустилась вниз — стоит кавказского вида человек и улыбается. Оказался Серго. С тех пор он стал одним из самых близких товарищей.

Семёна Шварца мы знали давно. Его особенно любила моя мать, в присутствии которой он рассказывал как-то, как впервые, молодым девятнадцатилетним парнем, распространял листки на заводе, представившись пьяным. Был он николаевским рабочим.

Бреслава знали также с 1905 г. по Питеру, где он работал в Московском районе.

Таким образом, в доме Инессы жила всё своя публика. Мы жили на другом конце села и ходили обедать в общую столовую, где хорошо было поболтать с учениками, порасспросить их о разном, можно было регулярно обсуждать текущие дела.

Мы нанимали пару комнат в двухэтажном каменном домишке (в Лонжюмо все дома были каменные) у рабочего-кожевника и могли наблюдать быт рабочего мелкого предприятия. Рано утром уходил он на работу, приходил к вечеру совершенно измученный. При доме не было никакого садишка. Иногда выносили на улицу ему стол и стул, и он подолгу сидел, опустив усталую голову на истомленные руки. Никогда никто из товарищей по работе не заходил к нему. По воскресеньям он ходил в костёл, возвышавшийся наискось от нас. Музыка захватывала его. В костёл приходили петь монахини с чудесными оперными голосами, пели Бетховена и пр., и понятно, как захватывало это рабочего-кожевника, жизнь которого протекала так тяжело и беспросветно. Невольно напрашивалось сравнение с Присягиным, тоже кожевником по профессии, жизнь которого была не легче, но который был сознательным борцом, общим любимцем товарищей. Жена французского кожевника с утра надевала деревянные башмаки, брала в руки метлу и шла работать в соседний замок, где она была поденщицей. Дома за хозяйку оставалась девочка-подросток, которая целый день возилась в полутёмном, сыром помещении с хозяйством и с младшими братишками и сестрёнками. И к ней никогда не приходили никакие подруги, и у ней тоже были в будни только возня по хозяйству, в праздники — костёл. Никогда никому в семье кожевника не приходила в голову мысль о том, что неплохо бы кое-что изменить в существующем строе. Бог ведь создал богачей и бедняков, значит, так и надо — рассуждал кожевник.

Нянька-француженка, которую Зиновьевы взяли к своему трехлетнему сынишке, держалась тех же взглядов, и когда мальчонка стремился проникнуть в парк замка, находившегося рядом с Лонжюмо, она ему объясняла: ″Это не для нас, это для господ!″. Мы очень потешались над малышом, когда он глубокомысленно повторял это изречение своей нянюшки.

Скоро съехались все ученики: николаевский рабочий Андреев, уже прошедший в ссылке, кажется вологодской, своеобразный курс учебы. Ильич в шутку называл его первым учеником. Догадов (А. И. Догадов — прим. автора) из Баку (Павел), Сёма (Семков) — (И. И. Шварц — прим. автора). Из Киева приехали двое: Андрей Малиновский и Чугурин — плехановцы. Андрей Малиновский оказался, как позднее выяснилось, провокатором. Он ничем не выдавался, кроме своего прекрасного голоса; был он парень совсем молодой, малонаблюдательный. Рассказывал он мне, как ушёл, направляясь в Париж, от слежки. Показалось мне что-то мало правдоподобным, но особых подозрений не вызвало. Другой, Чугурин, считал себя плехановцем. Это был сормовский рабочий, сидевший долго в тюрьме, очень развитой рабочий, большой нервняга. Скоро стал он большевиком.

Из Екатеринослава приехал также плехановец Савва (Зевин). Когда мы нанимали квартиру ученикам, мы говорили, что это русские сельские учителя. Савва во время своего пребывания в Лонжюмо болел тифом. Лечивший его доктор-француз потом говорил с улыбкой: ″Какие у вас странные учителя″. Больше всего французов удивляло, что наши ″учителя″ ходят сплошь и рядом босиком (жарища тем летом стояла невероятная).

Зевин принимал полгода спустя участие в Пражской партийной конференции, потом долго боролся в рядах большевиков, пока не был убит в числе 26 бакинских комиссаров белыми.

Из Иваново-Вознесенска приехал Василий (С. Искрянистов). Он очень хорошо занимался, но держался как-то странно, сторонился всех, запирался в своей комнате и, когда ехал в Россию, наотрез отказался брать какие-либо поручения. Он был очень дельным работником. В течение ряда лет занимал ответственные посты. Бедовал здорово. На фабрики и заводы его, как ″неблагонадежного″, никуда не брали, ему никак не удавалось найти заработок, и он с женою и двумя детьми очень долго жил только на очень маленький заработок своей жены — ткачихи. Как потом выяснилось, Искрянистов не выдержал и стал провокатором. Стал здорово запивать. В Лонжюмо не пил. Вернувшись из Лонжюмо, не выдержал, покончил с собой. Раз вечером прогнал из дома жену и детей, затопил печку, закрыл трубу, наутро его нашли мертвым. Получил он за свою ″работу″ какие-то гроши, рублей десять, числился провокатором меньше года.

От поляков был Олег (Прухняк). В половине занятий приехал в Лонжюмо Манцев.

Занятия происходили очень регулярно. Владимир Ильич читал лекции по политической экономии (30 лекций), по аграрному вопросу (10 лекций), теорию и практику социализма (5 лекций). Семинарскую работу по политической экономии вела Инесса (И. Ф. Арманд — прим. автора). Зиновьев (Г. Е. Зиновьев — Овсей-Гершон Аронович Радомысльский — прим. автора) и Каменев (Л. Б. Каменев — Лев Розенфельд — прим. автора) читали историю партии, пару лекций читал Семашко (Н. А. Семашко — прим. автора). Из других лекторов — Рязанов (Д. Б. Рязанов — прим. автора) читал лекции по истории западноевропейского рабочего движения, Шарль Раппопорт — по французскому движению, Стеклов и Финн — Енотаевский — по государственному праву и бюджету, Луначарский (А. В. Луначарский — прим. автора) — по литературе и Станислав Вольский — по газетной технике.

Занимались много и усердно. По вечерам иногда ходили в поле, где много пели, лежали под скирдами, говорили о всякой всячине. Ильич тоже иногда ходил с ними.

Каменев не жил в Лонжюмо, приезжал туда только читать лекции. Писал он в то время свою книжку ″Две партии″. Он обсуждал её с Ильичом. Помню, как они лежали на траве в логу за селом, и Ильич развивал Каменеву свои мысли. Он написал предисловие к этой книжке

Мне приходилось довольно часто ездить в Париж, в экспедицию, где видалась по делам с публикой. Это было необходимо, чтобы избежать приездов в Лонжюмо. Ученики все собирались ехать немедля в Россию на работу, и надо было принимать меры, чтобы хоть несколько законспирировать их пребывание в Париже. Ильич был очень доволен работой школы. В свободное время ездили мы с ним по обыкновению на велосипеде, поднимались на гору и ехали километров за пятнадцать, там был аэродром. Заброшенный вглубь, он был гораздо менее посещаем, чем аэродром Жювизи. Мы были часто единственными зрителями, и Ильич мог вволю любоваться маневрами аэропланов.

В половине августа мы переехали обратно в Париж…».

Среди учеников рабочей партийной школы Н. К. Крупская вспоминала Ивана Степановича Белостоцкого, направленного во Францию петербургским комитетом РСДРП. К тому времени уроженец села Амвросиевка из-под Таганрога, имевший за плечами два класса церковно-приходской школы и навыки токаря, Белостоцкий был уже матёрым революционером. Он организовал стачку рабочих на Брянском паровозостроительном заводе в 1905 году, был арестован и сидел в знаменитом Орловском централе. Потом занимался революционной агитацией на заводах в Мариуполе, Баку, Москве и Петербурге.

Сохранились любопытные воспоминания И. С. Белостоцкого о рабочей партийной школе в Лонжюмо.

Вот, что Иван Степанович Белостоцкий вспоминал о французской партийной школе в 1961 году:

«И я один раз выступил против Владимира Ильича, доказывая, что можно изгонять интеллигенцию, что в верхах (партии — прим. автора) сидит, меньшевистскую, но рабочих нельзя изгонять. Почему? Мотив был такой у меня, что на заводах были и большевики, как организация маленькая, и меньшевики, и даже социалисты-революционеры, и ясное дело, что все эти группы имели сочувствующих среди рабочего класса. Так, что, в сущности, все рабочие разделяли ту или иную партийную политику. И мне казалось, что, выгнавши меньшевиков из партии, можно таким образом потерять рабочих на заводах — сторонников меньшевиков. Ну, я до того заспорился с Владимиром Ильичом, что даже рассердился на него и ушёл с собрания.

Сел я против этого здания, где мы занимались, сел я на лавочку под каштаном, и думал о том, что Владимир Ильич даже не заметил того, что его ученик даже рассердился на него. А ученики уже ушли обедать. И Владимир Ильич тоже поехал на велосипеде.

Но я ошибся. Минут через двадцать слышу шорох велосипедных покрышек. Я косо посмотрел, едет он. Я тогда ещё больше отвернулся, думаю, пусть проедет! Но это дело не вышло. Владимир Ильич подъехал ко мне, встал, подошёл, и спрашивает:

— Что, Владимир, сердитесь?

— Да, сержусь.

— А почему же вы сердитесь?

— Потому что свирепый вы, Владимир Ильич!

— Вы знаете, Владимир, когда схватили меньшевика за глотку, так душите!

— А дальше что?

— А дальше послушайте, если дышит, душите пока не перестанет дышать.

Ну, конечно, Владимир Ильич сказал это не в буквальном смысле, а так, фигурально высказался.

— А что касается ваших доводов, так надо принять во внимание вот что, к тому моменту, когда революция победит, когда будет свергнуто самодержавие, то все партии сразу удовлетворятся этими достижениями и, конечно, будут охотно поддерживать буржуазные правительства. И только мы, и только наша партия призовёт рабочих и крестьянство беднейшее к дальнейшей борьбе за социализм. К борьбе, чтобы отобрать землю у помещиков, к борьбе за то чтобы отобрать у капиталистов заводы.

…Ученики всё-таки иногда заходили в ресторанчик. Там, скажем, немножко выпить, закусить. Но это происходило до тех пор, пока у учеников свои собственные деньги были. Надо заметить, что я был казначеем школы. Мне давали партийные деньги на содержание, и я оплачивал все расходы.

Во втором периоде нашего пребывания, я по привычке вышел сел на эту самую лавочку знаменитую под каштаном, смотрю ребята, один подходит ко мне, другой, третий, четвёртый, у всех такие мордочки умильные, хорошие. Я у них спрашиваю:

— Ребята, куда собрались?.

— Пойдём в ресторан?

Я им говорю:

— Нельзя! Знаю, у вас денег нет и у меня нет. А партийные деньги я расходовать не буду.

Они повертелись, уговорить меня не удалось, но они ушли всё-таки в ресторан, окаянные!

Едет Владимир Ильич и спрашивает:

— Владимир, вы почему сидите один?

— Потому, что ребята ушли в ресторан.

— А вы почему не пошли?

— Потому, что ни у меня, ни у ребят денег нет своих, а партийные деньги тратить большое нарушение партийной дисциплины.

— Ох, большое, да большое нарушение!

С минуту подумал и говорит:

— А знаете, что, Владимир, (хитренько моргнул глазом) пойдите и вы!

— Как же, Владимир Ильич, платить же придётся!

— Ну, и заплатите. Видите ли, положение тут безвыходное. Во-первых, им скучно, поэтому и пошли выпить, а самое главное, там мало-мальски выпьют, а не заплатят, так вот завтра же будет в Парламенте запрос министру внутренних дел, известно ли ему, что учителя русские, приехавшие на усовершенствование и занимающиеся в Лонжюмо, у такого-то ресторатора напили на 30 франков и не заплатили денег?! Это же скандал на всю Францию! Надо идти!

Ну, я и пошёл.

Мне аплодировали, черти, наши ученики, что я появился и теперь у них есть выход из положения. Через полчаса приходит и Владимир Ильич. А он, надо сказать, не пил и не курил. Но сделал вид, что тоже пьёт и потребовал себе сельтерский воды и экстракта вишнёвого или сливового. Ну, и наливает сельтерскую воду с этим экстрактом, кричит ″Виват!″ и тому подобное, чокается, ну, как будто заправский выпивоха. Просил песни петь, ребята пели, а пели неплохо. Любил он русские песни, особенно волжские. Кончилось тем, что французы стали присоединяться к пению. И, наконец, все, ученики и французы, запели ″Марсельезу″, а Владимир Ильич вдохновенно дирижировал.

В сентябре месяце мы уже разъехались.».

(Дата записи: 1961 г. Архивный шифр: РГАФД. Ф.747, оп.1, №6).

Белостоцкий Иван Степанович (06.01.1882 — 01.11.1968 гг.), профессиональный революционер, участник трех революций и Гражданской войны, первый почетный гражданин Челябинска. С 19 августа 1919 года десять лет был заведующим Уральского областного отдела здравоохранения, потом ответственным редактором «Уральского медицинского журнала». В тридцатые годы прошлого столетия Иван Степанович начальник благоустройства города Челябинска и директор треста «Дорстрой», потом был начальником снабжения строительства Челябинского тракторного завода, в годы Великой Отечественной войны — начальником сборочного цеха этого завода. Награжден тремя орденами Ленина, орденом Трудового Красного Знамени, орденом Отечественной войны 2-й степени.

Кровавая революционерка Розалия Самойловна Землячка (урождённая Залкинд; по первому мужу — Берлин; по второму мужу — Самойлова) вспоминала об этом времени: «Мы, близкие ему, с болью следили за тем, как он изменился физически, как согнулся этот колос». Она уточняла, что В. И. Ленин стал часто заходить в рестораны и кафе, где тратил партийные деньги. У него участились нервные срывы по любому поводу. Крупская была этим крайне недовольна и требовала прекратить хождение по питейным заведениям. Их объяснения переходили в ссоры. Ругаясь с Крупской, он назвал её «мымрой» и «потаскушкой».

О состоянии В. И. Ленина в те дни можно судить по воспоминаниям его соратника Александра Львовича Парвуса (урожденный Израиль Лазаревич Гельфанд прим. автора): «Перед отъездом в Париж Владимир Ильич пригласил меня в ресторан. Мы заказали какое-то вино. Лицо у Ленина было мрачнее тучи. Он начал говорить о неудавшейся российской революции и вдруг взорвался:

— Рабочий класс у нас ещё гнилой, говно. Дальше своего носа ничего не видит.

— Всему свое время, — пожал я плечами, не имея особого желания сейчас о чем-либо спорить.

— А, впрочем, — продолжал Ленин, кажется, не услышав моих слов, — оно и не нужно, чтобы он пытался смотреть далеко. На данном этапе. Иначе получится то, что получилось с нашей партией.

Очевидно, Владимир Ильич болезненно переживал бесконечные споры, разборки среди большевиков, причиной которых он нередко сам являлся.

Несколько бокалов вина возбудили Ленина, и он стал говорить непозволительно громко, размахивая руками.

Вдруг откуда-то появился полицейский и потребовал наши документы. Ленин весь как-то съежился, побелел и полез в карман. Я проделал то же.

Полицейский внимательно рассмотрел наши документы и вернул обратно.

— Прошу не кричать, — сказал он на прощанье и на несколько секунд задержал свой пристальный, колючий взгляд на лице Ленина.».

В. И. Ленин фактически был главным держателем и распорядителем партийных средств в то время. 6 июля 1911 года в Париже им была подготовлена «записка наличных денежных сумм», где речь шла о «прибавлениях» и «убавлениях», фигурируют суммы: «50 703 и 64 850 франков» и подводится «сумма наличных — 44 850 франков». Сохранились запись, что в августе 1909 года оправлено распоряжение в контору Национального учетного банка в Париже продать принадлежащие ему ценные бумаги, и выдать А. И. Любимову чек на сумму 25 тысяч франков.

А России сердце само — билось в городе с дальним именем Лонжюмо…

Как Ленин в Праге меньшевиков разгромил