Бесплатный фрагмент - Россия — боль моя

Некоторые исторические истоки особенностей российского социализма

Наверное, для того, чтобы понять, почему такая беда стряслась с Россией в 20-м веке, стоит еще не раз заглянуть не только в лица авантюристов, вздыбивших Россию и повлекших ее почти к исторической гибели, но заглянуть и в ее историю, где, возможно, тоже можно найти ключи к некоторым загадкам.

Как низверглась Россия в революцию, в большевизм и даже как строился большевистский социализм, уже кое-что сказано в других главах. Здесь, может быть, стоит попытаться понять, почему прижился в России социализм и просуществовал 70 лет. Ведь революции в начале 20-го века прошли во многих странах Европы, но пустила она корни, — чуждая России революция, — только на российской земле.

Мы уже говорили о том, что внедрен был большевизм в сопротивляющуюся российскую почву огромным насилием и все 70 лет на насилии держался. Но не только на насилии. Были в народном менталитете, в истории России особенности, которые помогли и большевизму, и социализму все-таки прорасти в России. (Считаю эти категории разными: большевизм был авантюристическим, кровавым, бандитским механизмом вколачивания в российскую почву совсем не бандитских, хотя, быть может, и сомнительных, социалистических идей).

Большевики, крушившие Россию «до основанья», вернули ей все, что создавало в ней в начале 20-го века революционную ситуацию: самодержавие, рабство, нерешенный земельный вопрос, бедность. Но все это приняло новые, большевистские черты, которые не снились старой России.

Создав номенклатуру, Сталин вернул и социальное неравенство, более глубокое, чем в дореволюционной России.

Сталин вернул и бесправие, и произвол, каких не знала Россия ни в какие времена. ЗАКОН как основа, стержень государства только создавался, входил в жизнь, становился, когда большевики обрушили Россию.

Но в России было православие и было понятие совести и справедливости (естественно, тоже работавшие не везде и не всегда), но была такая ходячая поговорка: «Тебя как судить — по закону или по совести?»

В истории России была попытка установить законную сверхсправедливость. Киевский князь Владимир Святославич, правнук Олега, имевший очень большую семью, за что был прозван: «Владимир — Большое гнездо» — решил установить закон наследования престола справедливый для всех детей — и старших, и младших. История знает, что эта ситуация не имеет справедливого решения: старшие и младшие дети всегда не равны в правах наследных.

Владимир решил обмануть историю и здравый смысл. По его закону о наследовании Великокняжеский Киевский престол получал старший сын. Дальше шли княжества поменьше, менее привлекательные и более удаленные. Их получали соответственно возрасту следующие дети.

Когда старший сын умирал, его престол по праву получал следующий сын, брат умершего князя. А все остальные перемещались, соответственно, на лучшие места, ближе к центру.

Но к моменту смерти Великого князя у него нередко был уже достаточно взрослый сын, прямой его наследник.

Этот непродуманный утопический закон наследования положил начало вековым распрям между дядьями и племянниками, а поскольку князья нередко привлекали к своим междоусобицам татар, эти распри принимали жестокий, кровавый, разрушительный характер. Да и в удельный характер владения землей были заложены не только междоусобицы, но и бесхозяйственность. Все общее и ничье, сегодня мое, завтра — чужое. Единственное желание — Великий престол. Зависть, интриги, предательство, преступления, братоубийство. Раздираемая распрями Россия не могла противостоять игу монголов, которые выжигали, вырезали, продавали русичей в рабство. И понадобился святой гений и энергия Сергия Радонежского, посланного Богом страждущей России. Сергий Радонежский, — возможно, единственный в мире святой, чистый политик сумел положить конец распрям, объединить разрозненный народ в святой вере, подняться и победить вековечного врага, создать свое единое государство — Святую Русь.

(Стремление к абсолютному совершенству, как и к абсолютной истине, по-видимому, пагубно, ибо нет совершенства в этом мире… Много веков спустя мы снова попытались построить совершенное общество… Но род человеческий несовершенен — в этом просчет и причина провала утопических идей, более совершенных, чем человечество. Исторический опыт показывает, что идеи справедливости должны реализовываться в рамках здравого смысла и нравственных норм).

Российское самодержавие. Оно губительно опаздывало с реформами, или необоснованно обрывало, или отменяло их, не отвечало во-время на острые вызовы времени. Возможно, всегда боялось раскачивать такую большую и сложную «лодку», как Россия. Оно платило за это революционным напряжением в обществе, которое угрожающе нарастало и рвануло революцией, которая самодержавие смела.

Была палочная система наказаний. Она была отменена только в 1861 году (эта система касалась крестьян и солдат, основную массу которых составляли крестьяне, а крестьяне — это 83% России).

Позорное крепостное право, просуществовав 2,5 века, было отменено только в 1861 году. Реформа шла трудно, не одно десятилетие, и в итоге до конца не была доведена: земельный вопрос решен не был. Этот не решенный, вечно больной крестьянский вопрос в крестьянской стране был причиной большой революционной смуты 1905 — 1906 годов и стал основополагающим в революции 1917 года (при наличии массы других проблем и лозунгов).

Революция смела самодержавие: Февральская революция его устранила, большевики выжгли его с корнем.

На смену самодержавию пришло большевистское насилие, которое вскоре обернулось тиранией Сталина.

Да, в системе самодержавного правления России были тираны, и прежде всего наиболее значительный, вошедший в этом облике в историю, Иван Грозный.

Сталин учился у Грозного.

Преступный царь казнил страшными казнями своих сподвижников и противников, вырезал и выжигал со своими опричниками (у него была для этого своя специальная служба, своя «железная рука» — опричники) не только семьи со стариками и младенцами, но и целые деревни и города. С особым тщанием и сладострастием он вырезал высшую элиту общества. Как пишет Валишевский в «Смутном времени», центральные области обезлюдели, поместья служилых людей обратились в пустыни, сократилось в числе тяглое население, до крайности обострились столкновения между различными элементами населения. Огромное количество народа было в бегах. Густо заселенные ранее места обезлюдели, хозяйство пришло в упадок, люди ушли в бродяжничество и разбой. Он разрушил такие города, как Воронеж, Курск и мн. др.. Колыбель русской демократии Новгород он вырезал; в Волхов было сброшено более 10 тысяч трупов — вода в полноводной широкой реке была красной от крови. И никогда больше Новгород не поднялся.

Иван Грозный своей безудержной, неоправданной, изощренной жестокостью подорвал нравственные устои в народе (и без того шаткие), опоив его кровавым пойлом. Его царствование — это царство страха и тайны. Как пишет Валишевский: «Русское государство 16-го века было царством тайны. На всех лицах были маски, на всех вещах — покрывало.» [284].

Он расширил Россию, укрепил ее. Он же потом обратил ее в нравственную, интеллектуальную, экономическую пустыню.

После его смерти наступило Смутное время: это цепь предательств, колебаний, измен, смутьянства и разбоя больших масс народа.

Нашествия на ослабленную страну иноземцев поддерживали толпы озлобленного народа, согнанного опричниной со своих земель, озверевшего от крови, лжи, голода. Металось и предавало и боярство, и дворянство, так же растленное, возглавляя этот сброд и банды.

Смута — это помрачение сознания… человека и целого народа.

22 Лжедимитрия разных мастей, поддерживаемых армиями поляков и литовцев, разбойным казачеством, беглым людом и потерявшим руль и ветрила бедствующим народом, превратили Россию в пустыню, в которой мели метели и выли волки. Казалось, это конец России…

(Это особое явление в русской истории — лже-цари: лже-Димитрии, лже-Константины (при Николае Первом), Петр Третий-Пугачев (при Екатерине Второй)! Какое-то специфическое наслоение лжи на поиск истины! Поиск истины превращается в великую ложь и смуту).

В революции тот же элемент.

И в том и в другом есть примитивизм мышления, эмоциональная возбудимость и склонность к разрушительству. Правдоискательство через разрушение и разбой. Это смесь света правдоискательства с сумерками разума: суевериями, тягой к домыслам и слухам, стихийным действиям одиночек и толпы).

Но в самом народе нашлись и здоровые силы. Объединившись в ополчение, возглавленное купцом Кузьмой Мининым и князем Дмитрием Пожарским, эти силы очистили русскую землю от пришельцев. На опустевший российский престол в 1613 году был возведен первый Романов — 15-летний Михаил.

Сталин очень внимательно изучал опыт И. Грозного. Учился! (Он умел учиться). На полях множество заметок. Среди них и такие: «Не дорезал!», «Не дожал!»… [285].

Россия поднялась, как птица Феникс из пепла. Менее, чем через 60 лет, в 1672 году, родился внук Михаила Романова, Петр Первый — Петр Великий!

Для такой гигантской страны, как Россия, нужен был такой гигант, как Петр Первый. В нем было сочетание гениальности; невиданной несусветной, нечеловеческой энергии, природного здоровья и всепоглощающей любви к России.

Он был гигант во всем. Он был более 2-х метров роста, сложен, как Бог, и красив лицом. Особенно прекрасны были его глаза; «по временам, — как пишут его современники-французы, — в них сверкало дикое пламя, и тогда невозможно было вынести блеск его пронзительного взгляда; в такие мгновения по лицу его пробегали судорожные подергивания» [286].

Он сжигал себя великой деятельной жаждой изменить Россию, вырвать ее из дикости.

Петр своей железной волей, нечеловеческой энергией, насилуя себя, свою семью, своих соотечественников, создал Великую державу, военно-бюрократическую, основанную на рабстве и послушании.

Сталину было чему поучиться. И он учился!

Но Петр Первый был властью наделен от рождения и все, что делал, делал не ради власти, а ради пользы отечества, из любви к нему. (Для большевистских вождей Россия была лишь трамплином, «слабым звеном» в мировой революции, и все, что делалось ими, делалось не ради России. Сталин ненавидел Ленина, ленинскую гвардию, надо полагать, и Россию — он любил ВЛАСТЬ. И все делал ради личной власти, ради ее укрепления и расширения).

Петр Первый был жесток, но не из любви к жестокости. Он был воспитан в жестокой стране, на примерах жестокости, насилия, предательства и воровства. Он вырос в стране, где просвещение и деловая активность были не в чести, и надо было обладать гением Петра, чтобы в одиночку восстать против этого, рвануться к свету со всей присущей ему неукротимой энергией.

Он слишком много хотел успеть (и успел!) за свою не очень продолжительную жизнь. У него не было времени на эволюцию, да он и не был подготовлен к ней ни воспитанием, ни образованием, ни историческим опытом России. За 52 года своей жизни он заставил Россию пройти путь, на который без него, без его нечеловеческих трудов и воли ей понадобилось бы не менее 2-х веков.

Петр почти все делал своими руками, ибо, чтобы научить своих, чтобы направлять и контролировать, недостаточно было иностранных специалистов. Надо было научиться все делать самому. Таков был темп и напряжение реформ.

Он дал служилому дворянскому сословию землю в собственность — дворяне перестали быть холопами, и в России уже при Петре появились свои генералы и адмиралы, флотоводцы, государственные деятели, промышленники и ученые. Он сам стал вице-адмиралом, выигравшим со своими сподвижниками не одно морское сражение (со шведами, англичанами, турками). А родился российский флот, один из самых сильных в Европе, от английского бота, найденного подростком Петром в сарае среди хлама. А его потешные полки стали регулярной европейской армией того времени.

Петр ликвидировал местничество и открыл дорогу талантам из любых народных слоев.

Для революционных быстрых перемен нужна была опора в обществе. Ее не было. Все, на что он мог опереться, он ценил, воспитывал, посылал учиться, одаривал почестями и богатствами. Все, что мешало, — не щадил. Но не щадил он и себя — до последней минуты… (Сталин уничтожал все яркое и талантливое, даже нужное ему. Ему нередко приходилось извлекать из лагерей необходимых ему специалистов — тех, кто еще не успел там погибнуть.)

Петр Первый позволил России сделать мощный скачок в ее историческом развитии, ибо он дал возможность (заставил) России воспользоваться готовыми плодами западной цивилизации, которую Европа выстрадала и создала многовековой и многотрудной работой.

Немцы, французы, итальянцы, хлынувшие в Россию, привезли сюда своекорыстные интересы, но и свою культуру.

Немцам мы обязаны многими трудами. Немецкие ученые кропотливо собирали и издавали летописи и другие памятники древнерусской литературы (Г. Ф. Миллер и Авг. Шлецер) — [287]; лучшие, наиболее полные русские словари и энциклопедии созданы немцами и их потомками.

Итальянцам мы обязаны многими дворцами и школами зодчества. Французам мы обязаны гуманитарным воспитанием нашего дворянства. Европейцы создали у нас многие школы, ремесла, производства, академии и формы хозяйствования. Достойный народ, уважающий себя, должен быть благодарен, а не говорить: «Я и сам с усам».

Россия после Петра — Америка для Европы. (Они потом почти все покинули Россию, любя ее, как Родину, но спасаясь от революции, так как большинство из них стало состоятельным сословием, смешалось, вросло в Россию).

(А Сталин окружил Россию «железным занавесом», отрезав ее от всего мира, от его культуры, его развития: мир не должен был знать об его злодеяниях…)

Однако нельзя не заметить, что истинное развитие России, бурное развитие ее глубоко национальной культуры, плодотворное, которому было не видно конца, которое на высоком подъеме было оборвано в 20-е годы 20-го века, началось спустя столетие после насильственного импорта западной культуры.

Потребовалось столетие (всего!), чтобы впитать, усвоить эту культуру и на оплодотворенной западной культурой российской почве родить новую великую русскую культуру.

Петра Великого славянофилы обвиняют в насильственной европеизации России. Но Россия — не Азия, Россия — Евр-Азия. И не была ли она насильственно обазиатчена трехвековым владычеством над ней полудиких азиатских племен. Это владычество оторвало Россию от Европы (откуда и пришли на новые земли восточно-европейские племена), от ее развития, от ее духа и на столетие погрузило ее в жестокие кровавые распри, во тьму дикости, междоусобиц, разорения и рабства.

Догнать ушедшее время, вернуть утраченное можно было только рывком, который не мог быть щадящим, и он мог быть сделан только силами и методами, присущими этому обществу.

Военно-бюрократическая держава, рабство и послушание… Это было близко и понятно Сталину. И он учился…

Маленький, рябой, сухорукий, с вызывающим дрожь взглядом желтых змеиных глаз, с речью невыразительной, бесцветной, примитивной, с акцентом, который не встретишь среди образованных кавказцев, даже не живущих постоянно среди русскоязычного населения.

Он реставрировал самодержавную власть и рабство и построил военно-бюрократическую державу на основе казарменно-крепостного социализма.

Петр Первый ценил таланты, растил их, множил, берег.

Сталин уничтожал таланты, он их расстреливал, загонял в лагеря, тюрьмы, отправлял в ссылки, самых необходимых запирал в «шарашки» или закрытые города. Он создал рабскую империю лагерей — ГУЛАГ, огромный архипелаг за колючей проволокой — «Малую Зону». Но и в «Большой Зоне», между колючей проволокой и «железным занавесом», тоже были рабы, в любую минуту рисковавшие попасть в «Малую Зону». Даже своих ближайших сподвижников он превратил в рабов. На созданной им наковальне более семи десятилетий государственный молот ковал «послушных» «патриотов», «строителей». Непослушных убивали на этой же наковальне, в лучшем случае — изгоняли. Все обернулось глубоким цинизмом и полной нравственной разрухой.

Сталин легко разрешил вечно больной вопрос в крестьянской России: он отобрал землю у крестьян, насильственно согнал их в коллективные хозяйства и закрепостил, т.е. снова превратил в рабов, но без земли. Российское великое крестьянство перестало существовать.

Петр Первый создал мощную Великую Российскую державу, которая победно развивалась и расширяла свои территории, а после отмены крепостного права вышла в передовые страны мира, беспокоя соседей темпами своего развития.

Сталин создал нежизнеспособную державу с однобокой ущербной военизированной экономикой и нищим полуголодным населением, державу, которая неуклонно сыпалась, пока не рухнула.

РАБСТВО. Россия на протяжении всей значимой своей истории была страной рабской. Менее 60 лет, между 1861 и 1917 годами, в России не было узаконенного рабства. За этот период Россия совершила огромный скачок в своем развитии — в развитии промышленности, образования, науки, культуры, всех форм общественных отношений.

Рабство, возникшее в России в форме крепостного права, не было чем-то исключительно российским. Крепостное право было и в Европе: на определенном историческом этапе оно возникло, как необходимость, особенно во времена постоянных междоусобиц между вассалами, но по мере объединения мелких княжеств в королевства с централизованной властью и формой защиты крепостное право постепенно исчезло за ненадобностью.

В России все складывалось сложнее. Племя русов трудно отвоевывало территории у дебрей и топей. Но как только им это удавалось и появлялись города и поселки, сейчас же появлялись желающие эти освоенные территории отнять: шведы, немцы, литовцы, поляки, хазары, крымские татары, монголы.

Россия — это задворки Европы и Азии. Это та холодная и неуютная часть Европы, которую европейские цивилизации не торопились осваивать. Ее освоили русы. (Как пишет С. М. Соловьев: «… природа для Западной Европы, для ее народов была мать; для Восточной, для народов которой суждено было здесь действовать, — мачеха.» [288].

Человечество селилось и развивалось в местах с благодатными природными условиями. В песках, во льдах, в джунглях тоже зарождалась жизнь, но не развивалась — время там как будто стояло или текло чрезвычайно медленно; в таких местах и сейчас живут люди так же, как жили их предки несколько веков назад.

Русы освоили эти суровые задворки двух материков.

Но и в Азии рядом с ними оказалась не оседлая древняя цивилизованная Азия, прошедшая тысячелетия культурного развития, а страшная, жестокая кочевая Азия.

Кочевые народы перемещаются в пространстве, но стоят во времени. Они замечают смены времен года, но почти не замечают смены веков. Столетиями бродят они, не меняясь, в замкнутом пространстве, как во тьме. Если их пассионарность, выражаясь терминами Льва Гумилева, повышается, они прорывают это пространство, чтобы надолго или на миг подавить своею тьмою, залив кровью, другие народы.

Вся история человечества — войны.

Были войны Александра Македонского, были войны Юлия Цезаря. Были войны Чингиз-хана, Батыя, Тамерлана.

Азия дышит особой специфической жестокостью массовых убийств, вырезанием до единого и выжиганием дотла целых селений, городов, племен, пирамидами отрезанных голов, кубками из черепов, ядрами из голов…

(Сегодня человек готов уничтожить мир, но он относит трупы на расстояние, он не хочет пачкаться кровью, дышать смрадом смерти — он «гигиеничен»: ему достаточно ощущения власти… Сейчас он может сидеть в мягком кресле и нажимать на кнопки компьютера за тысячи километров от тех мест, где от нажатия на эти кнопки будут литься кровь и рушиться города. Это продолжение привычных компьютерных игр…)

В определенном смысле мы исторически побратимы с Китаем: иго монголов нависало над ним много веков и задерживало его развитие. В 3-4-ом веках постоянные набеги северных кочевников разоряли раздробленный Китай. — Задолго до появления русичей.

Но в 1206 году пробил час: съезд представителей монгольских племен избрал Чингисхана правителем всех монголов. О завоеваниях монголов под его предводительством арабский историк писал: «Не было от сотворения мира катастрофы более ужасной для человечества и не будет ничего подобного до окончания веков.» [289].

В 11-м веке в Киеве пишется «Слово о полку Игореве», строится величественный храм Святой Софии, роспись которого не отличается от росписи ряда европейских соборов того времени. Но в 1242 году внук Чингис-хана Батый пришел в Киев, после чего Великокняжеский Престол в Киеве перестал существовать. Русичи ушли на север, в непроходимые леса и топи. Но и это не спасало их от систематических кровавых набегов. На своем пути монгольские всадники вытаптывали посевы, разрушали ирригационные сооружения; разрушали, грабили, сжигали города, население вырезали, насиловали, уводили в рабство.

(Возможно, жестокое чудовище кентавр, созданное греческой мифологией, появилось не случайно. Вполне можно предположить, что дикие бешеные конники специфически, «по-своему» нарушали покой и древних народов, которые память об этом ужасе увековечили в противоестественном сплаве человека и коня).

Китай попытался отгородиться от монголов Великой китайской стеной. У русичей еще не было таких возможностей, и они почти 3 века умывались кровью, плодили рабов для Востока, прикрывая собой Европу. Освобождение пришло почти одновременно: Китай добился независимости в 1368 году, русичи одержали решающую победу на Куликовом поле в 1380 году. (Окончательное освобождение и снятие дани пришло в 1480 году).

Окрепшая, объединившаяся в религии Русь победила их, подмяла, слилась с ними, навеки став Евр-Азией.

В этой победе над монголами невозможно переоценить подвиг Сергия Радонежского. Он создал 27 монастырей, вокруг которых объединились в вере потянувшиеся к ним разбросанные по дебрям и топям племена и общины. Это объединение в вере положило начало Святой Руси. На Куликовскую битву, на которую Дмитрия Донского благословил Сергий Радонежский, русичи шли, впервые ощущая себя единым народом. Они не отражали нападения –они сами отыскали монголов в степи и победили их. Это стало началом конца ненавистного ига.

Россия постоянно воевала. (У России особая историческая миссия — быть костью в горле завистников. Судьбы народов и стран, наверное, как и судьбы людей, прописаны где-то в Книге Судеб. Судьба формирует национальный характер, язык, стиль жизни, культуру, определяет значимость народа, его роль в мировой истории. Российскому народу Судьбой предписано было осваивать, защищать, расширять и любить суровую свою землю и умирать за нее). Войны требовали постоянных тяжелых поборов и с сельского, и с городского люда. Крестьянское хозяйство в условиях тяжелого климата не давало больших доходов. И для крестьян, и для ремесленников поборы были непосильны. Это порождало очень большую беглость населения: бежали крестьяне, бежал городской люд, бегала дружина от князя к князю — благо было где разгуляться на воле… Бежали в леса разбойничать, бежали в новые земли казаковать.

Человек был ценностью в этих пустынных землях: воин, хлебопашец, ремесленник, плательщик податей. Поэтому он и бежал в поисках лучшего, пока этому не был положен конец. Воинам дали в пользование землю, крестьян «закрепостили».

Хозяева заключали с безземельными наемными крестьянами договоры — «крепости». Нарушивший «крепость» подвергался жестокому наказанию. После сбора урожая осенью, в «Юрьев день» крестьянин мог уйти «на волю» или перейти к другому хозяину.

Но история сыграла злую шутку, и «крепости» обернулись рабством.

После кровавого разбоя Грозного огромное количество народа из разоренных княжеств, имений и хозяйств бежало в леса разбойничать. Нравственные и хозяйственные устои были разрушены. Такое царство принял Борис Годунов. На краткий срок его царствования выпали три засушливых года, это вызвало большой голод, увеличило разбой и беглость.

Но эта беда была искусственно усугублена негодяями земли русской. Царь не жалел казны и усилий, чтобы смягчить бедствия, карал виновных. Монастыри отдавали бедствующим последнее. Однако, при первых признаках неурожая началась хлебная спекуляция, скупщики забирали продажный хлеб, крупные землевладельцы заперли свои склады. Цены на хлеб поднялись в десятки раз. Но беда в значительной мере была искусственной. Хлеба оставалось довольно от прежних урожаев. Позже, когда самозванцы наводнили Русь шайками поляков и казаков, которые своими опустошениями прекратили посевы на обширных пространствах, этого запасного хлеба много лет хватало не только на своих, но и врагов. [290].

(Всякое бедствие на Руси активировало в ней злые силы, всякая буря рождала грязную «пену». Но не знающая меры в крайностях, противоречивая Русь всегда в минуты бедствий круто разводила Зло и Добро по полюсам, и против зла восставало все доброе и служило России беззаветно, «не щадя живота своего». Известные и безвестные «святые» Руси Православной раздавали бедствующим все, иногда до последнего, бедствуя сами).

Чтобы хоть как-то остановить это бегство, всеобщий обвал и бандитизм, Годунов «на время» отменил «Юрьев день».

Затем последовала Великая Смута, нашествия иноземцев, 22 Лжедимитрия и почти погибель Руси.

Русь поднялась, но «Юрьев день» восстановлен не был. Крестьяне, заключившие с хозяевами договоры-крепости, превратились в рабов.

Крепостное право просуществовало в России 2,5 века. Оно стало позором России, оно породило в народе брожение, «больную» интеллигенцию, и именно последствия крепостного права, его поздняя, трудная и не завершенная отмена создали революционную ситуацию в стране, которая взорвалась событиями 1905 — 1906 годов и, наконец, революцией 1917 года.

(Мы платим за все, рано или поздно, — за промахи, прегрешения и за грехи тяжкие. За все своя плата. Платит каждый отдельный человек, платит семья. Платят целые народы.

Россия дворянская очень долго не хотела отказаться от удобств крепостного права. Ни Екатерина Вторая, ни Александр Первый не смогли преодолеть сопротивление крепостников. Даже Николай Первый всходил на престол со светлыми проектами. Эту очень трудную реформу осуществил Александр Второй.

Перегретый общественный «котел» выплеснул огромную положительную энергию и накопившийся «гной». — С седьмой (или девятой?) попытки царь-освободитель был убит 1-го марта 1881 года. В этот день Россия подписала себе приговор: революция неизбежна…)

Реформы Александра Второго дали возможность «страдающим нетерпением» (по определению Достоевского) говорить, писать, стрелять… Дарованные свободы развязали им языки и руки.

Но и с другой стороны (дворянской), которая должна была признать, что отмена крепостного права устранила вековую неправду, позорившую Россию, явилось много людей, которые стали говорить об «обиженном сословии», недостаточно удовлетворенном за свое «нарушенное право».

«Эта точка зрения восторжествовала даже в царствование царя-освободителя, и она-то вызвала в России мертвящий застой последних царствований и возрождение старой правды в новых формах… То, что падало естественной силой вещей — поддерживалось искусственно из общенародных средств и, что еще важнее, — ценой глубокого застоя в жизни всей страны». [291].

(Россия имеет пахотных земель более, чем какая-либо страна на планете. И менее всего ее хозяевами на протяжении всей истории (и по сей день) были те, кто ее обрабатывает).

Бескрайняя богатая земля России, ее богатство и гордость, в течение многих веков была предметом унижения ее народа.

До реформ Петра Первого все в России, всё служилое сословие, бояре и дворяне, не говоря о закрепощенных крестьянах, были холопами главного лица в государстве (князя или царя) — единственного владельца всех земель. Все получали земли от него во временное пользование и по его воле и в любой момент могли их лишиться. Но не только земли, царь был владетелем всего: крестьян, домов, мебели, посуды, утвари, одежды. Он жаловал имениями, лошадьми, шубами, серебряной утварью — всем: за верную службу. Царь же и отнимал своей волей всё — вплоть до тарелок и вилок. От роскошеств до нищеты — всё в воле царской. Отсюда холопство, лицемерие, доносительство, подлость. (Доносчику часто давали то, что отняли у жертвы — большевики тут нового не придумали). [292].

Только Петр Первый сделал служилое сословие истинными дворянами, отдав им в вечное пользование закрепленные за ними земли. Екатерина Вторая освободила их от обязательной службы и создала тем русскую образованную аристократию.

Так в России появилось два народа: образованные, культурные европеизированные владельцы земли и рабы-крестьяне.

Реформы Александра Второго могли положить конец этому разрыву, ибо он освободил крестьян и дал доступ к образованию всем сословиям.

Но реформы опоздали, Александр Второй был убит, реформы свернуты, и в 1917 году эти два народа встретились по разные стороны баррикад.

Верхние слои были уничтожены или ушли за рубеж, а нижние остались в России строить социализм.

Наверное, в наших исторических корнях были и другие, более давние, но глубокие предпосылки той дикости и зверств, которые определили лицо нашей революции и зверский сталинский оскал методов строительства российского социализма.

Почти 3 века монгольской дикости, которую они вносили в жизнь Древней Руси, разрушая и выжигая ее; кровь, которую они вливали, насилуя русских женщин. Многие жестокие законы Орды вошли и в методы ведения войны и расправ внутри страны и в домашний уклад.

Это та Азия, которая вошла в кровь и плоть нижних слоев России. Верхние в значительной степени очистились от этой дикости европейским образованием и культурой, и новой русской культурой, самобытной, выросшей от европейских корней, но на русской почве.

Запад относится к России, как к стране, в глубинах своих темной, жестокой, мракобесной. Так ли?

Да, Россия, как и все народы, прошла через средневековые жестокости: пытки, казни, сажание на кол, колесование… Но Россия почти на 1,5 тысячелетия моложе Западной Европы. Пусть старушка Европа вспомнит о дикой жестокости гладиаторских боев, Крестовых походах, кострах инквизиции, о «молоте ведьм», о прилюдных казнях, о четвертовании.

А «великий» инквизитор Томас Торквемада за 10 лет сжег тысячи людей, еще большее количество подверг пыткам и тюремному заключению. Казнь — «аутодафе» проводилась, как церковный праздник, при большом стечении народа, в присутствии короля и вельмож… (Явление Сатаны, обрядившегося в одежды судии от Бога).

Россия не уничтожала туземцев и не ввозила рабов (правда, у нее были свои…) Дореволюционная Россия никогда так не эксплуатировала детский труд, как это делала Англия.

Россия объединила под своим скипетром огромные территории и десятки, даже сотни, народов и народностей, никогда не истребляла их и была веротерпимой. И нельзя не уважать народ, который создал и удержал в условиях непрерывных нападений огромную страну. Россия не колонизировала побежденные народы, а объединяла их в единую семью, поэтому и осталась единой многонациональной державой, как США, а не распалась, как Великобритания и другие колониальные державы. Отсюда тоже такая злоба западных стран и желание ее непременно рассыпать. (С середины 12-го до середины 15-го века Русь пережила 245 нападений, из них в течение 200 лет — ежегодных нападений. Более половины своей истории она провела в войнах. За это она заплатила стилем своей жизни и особенностями национального характера.) (Исключение — долгая война с чеченцами, но в ее результате наступил мир, и чеченская дивизия была предана царю и Отечеству и во время Первой Мировой войны наводила ужас на противника.) Угнетены были в России евреи (и не волею народа, а волею Церкви и государства, особенно в период царствования Александра Третьего и Николая Второго). Народ поневоле проникался этим духом. А позорный суд над Бэйлисом (пившим, якобы, кровь христианских младенцев) кончился его оправданием. Его оправдали 12 присяжных: 8 крестьян и 4 мелких чиновника…

А взаимоотношения с Польшей — это особые страницы истории.

(У автора нет желания представлять Россию этакой безгрешной девственницей, но и старушка Европа пусть не забывает о своих грехах…)

Почти все силы племени, а затем народа и страны: зарождавшейся, мужавшей, становившейся значимой и великой — во все времена, на протяжении всей истории уходили на защиту. Защищаясь от нашествий, как правило, рано или поздно, относительно легко или очень трудно, россияне побеждали и, как правило, присоединяли покоренные земли к землям своей страны, потом державы, но никогда не угнетали покоренные народы, не мстили за обиды. Оттого расширялась и на том стояла огромная Россия.

Русскому крестьянину некогда было разводить цветочки на окнах и в палисадниках, чинить покосившиеся заборы и избы. Все силы уходили на войны и на выживание в тяжелом климате. Интересы страны всегда были выше личных, от древних времен до 20-го века. Патриотизм был истинным, он был в крови, в стиле жизни и в мировосприятии. Это рождало и героизм, и самопожертвование, и бескорыстие. Российский крестьянин не был мещанином, не был меркантилен. От великих трудностей, от соборности, от огромных просторов российских лесов и полей, от тесного общения с природой, которая есть храм Божий, наверное, рождалась российская вселенская особая мирская философия. В своей бедности он выработал презрение к собственности. Он нашел другие ценности: веселие, застолье, крепкие напитки (в российском холодном климате виноград не рос, да и холода требовали «сугрева»), выносливость, героизм, патриотизм, соборность.

Все величие, все беды России растут из ее географии-истории: и особенности национального характера, и крепостное право, и самодержавие, и власть чиновников.

Аристократические круги облекли все это в формы культуры, поэзии, литературы, понятий долга и чести. Русское офицерство — это были дворяне. Родина, честь, долг были для них превыше всего.

Интеллигенция, и дворянская, и разночинная, была воспитана той же средой, на тех же принципах и идеалах.

Русская культура развивалась невиданными темпами, как будто нагоняя упущенное. «Великая Хартия вольностей дворянства» породила Золотой век русской культуры, отмена крепостного права — век Серебряный.

Как сказал Фазиль Искандер в одной из телепередач, русская литература от 1820 года (20 лет Пушкину) до конца 19-го века проделала путь, который литература других народов проходит за 500 — 600 лет.

Это было время великих исторических событий: война 1812-го года, восстание декабристов, отмена крепостного права, реформы Александра Второго, убийство царя-реформатора, реакция Александра Третьего, восшествие на престол Николая Второго.

После реформ Александра Второго Россия переживала свое Возрождение, которое впитало в себя достижения мировой истории и боль собственной. Отсюда ее невероятная плодотворность, буйство талантов и истинно ренессансная широта характеров, образованности, разносторонность дарований и неукротимый характер ее деятелей. Эта эпоха породила мощные фигуры «третьего сословия», которые были не менее меценатами и благотворителями, чем промышленниками и купцами. Она породила передовую науку и мощное развитие движения за народное образование; земство — явление новое в мировой медицинской практике; но более всего сил она влила в литературу и искусство и социальное брожение. Сотни имен поэтов, писателей, художников, композиторов, актеров, режиссеров и среди них десятки великих. Они вошли в мировую классику. Десятки, сотни клубов, студий, школ, направлений во всех сферах искусства. Декаденты, футуристы, акмеисты и пр., пр, — пышный многообразный букет российского авангарда, положивший начало многим направлениям в мировом искусстве.

Тысячи печатных изданий — такого не знала в те времена ни одна страна. Серии «Библиотека самообразования». Комиссия по организации домашнего чтения.

Театр пронизывал Россию от императорской сцены до самой малой сцены деревенской школы.

В1864 году была проведена судебная реформа. Появился открытый суд, суд присяжных. Судебные процессы собирали тысячи людей, становились весьма значимыми политическими событиями. Они переживались всем образованным обществом, обсуждались активно в печати и интеллигентских кругах. Появились знаменитые адвокаты: Кони, Плевако.

«Не с ненавистью судите, а с любовью», — из речи Федора Никифоровича Плевако.

В 1890 году в Москве был образован Клуб адвокатов. Его члены бесплатно консультировали и защищали всех беззащитных и неимущих (!).

Россия бурно вырастала из своих старых «одежд». Устаревшие старые структуры сопротивлялись, трещали. Сопротивление усиливало напор, обостряло противоречия, подогревало социальное брожение. Все это вызывало предчувствие революционного взрыва. Рабско-самодержавные формы не могли выдержать напора внезапно прорвавшейся энергии народа и таланта. Это был ренессансный напор духовного восстания, устремленного к высоким целям.

А другая часть народа бурлила нерешенными земельными проблемами.

Была и мелкобуржуазная шушара, устраивавшая питейные заведения, в которых забывались обездоленные, оставшиеся не у дел крестьяне и новый, не оформившийся появившийся в России рабочий класс.

Россия справилась бы, надо полагать, со своей запоздалой, тяжелой и бурной «детской болезнью», не навались на нее невиданная доселе Первая в истории Мировая война.

Война и трагическое роковое стечение обстоятельств оказались чрезмерными. Каждое отдельное обстоятельство показалось бы мизерным перед масштабом той катастрофы, одним из катализаторов которой оно явилось, ибо она не только стала исторической трагедией огромной страны, но в значительной степени определило лицо планеты 20-го века.

Когда два народа оказались по разные стороны баррикад, и те, и другие дрались самозабвенно за свои идеи. В кровавой схватке зверели постепенно обе стороны, но методы большевиков, у которых не было Родины, — были идеи, — методы беспощадные, не знающие ни долга, ни чести, ни морали — взяли верх.

Верхи погибли или ушли. Низы остались строить большевистский социализм.

Та новая интеллигентная или полуинтеллигентная поросль, которая после реформ Александра Второго начала заполнять провал между двумя народами, так же оказалась волею убеждения, судьбы или случая по разные стороны баррикад. Те, кто стал на сторону старой России, как и дворянство, погибли, ушли за рубеж или были позже добиты Сталиным. Те, которые стали на сторону новой России, стали комиссарами, командирами, учителями — закваской новой советской интеллигенции.

Большевикам в их напоре в борьбе со старой Россией и в строительстве новой не пришлось придумывать ничего нового. Они взяли все самое страшное из истории самой России: и беспощадность, и жестокость диких времен, и кровавые методы тиранов, и рабство, и беззаконие.

Но эксплуатировали они в народе не только темные стороны, оставшиеся в генах от времен дикости, но и лучшие его стороны: героизм, патриотизм, бескорыстие, способность на самопожертвование, аскетизм, стойкость и мн др., выработанное трудной историей.

Российский социализм не унаследовал аристократизм верхов старой России, буржуазную (купеческую) деловитость, религию, интеллигентность аристократии духа (осталась некоторая часть этих ценностей силою тех корней, которые не смогли выдрать насилие революции и сталинщина).

Основная масса российских талантов ушла за рубеж (а то, что осталось и нарождалось, — выкашивалось).

Ушло казачество — свободное деловое, зажиточное российское крестьянство. Оставшееся было уничтожено.

Лицо революции определял люмпен всех сортов — это фундаментальная, определяющая особенность нашей революции.

Социализм, в силу вышесказанного, уже не мог быть не ущербным. Сталин изуродовал его в колыбели. Это искалеченное, нежизнеспособное дитя долгие годы мучительно тащилось по дороге истории под свист партийной плети и выживало благодаря усилим недобитой советской интеллигенции, энтузиазму героев и долготерпению народа.

Как ни старались большевики стереть с лица земли старую Россию, но вытравить корни великого народа с тысячелетней историей не очень просто.

Несмотря на то, что не только старая, но и новая советская интеллигенция, несшая еще не истощивший себя полностью заряд предреволюционного ренессансного взрыва, безжалостно уничтожалась и угнеталась, полностью истребить дух великой дореволюционной культуры большевикам не удалось. Этот дух питал, окрылял советскую культуру, во всех ее мытарствах, в безденежье и удушье. Он в значительной степени определял лицо науки, просвещения, образования, медицины и искусства.

Продолжительное время военный монстр, построенный Сталиным (не построенный Сталиным, а выкованный Второй Мировой войной), пугал Западный мир. Но слабая социалистическая экономика не могла выдержать долгого соревнования с экономической мощью Запада. Но монстр оставался опасным. Огромная страна, возглавляемая номенклатурно-уголовной мафией — это был умирающий Колосс на глиняных ногах с мощным ядерным потенциалом.

Но Культура ее оставалась великой: ее запрещенная и полузапрещенная литература и поэзия, ее урезаемое кино, ее придушенный театр, ее великий балет, ее музыка, ее наука, ее образование. Мир не мог этого не признавать. (Я бы эпиграфом к этой ситуации поставила вопрос французской журналистки, который я уже приводила: «У вас нет цивилизации — откуда у вас такая культура?»).

Какая могла быть цивилизация (в европейском понимании этого слова) в стране, где на огромном пространстве разбросаны около 200 народов и народностей, говорящих на разных языках и наречиях, удаленных друг от друга и от центра страны на сотни и тысячи километров?! Если бы темп и вектор развития, имевшего место в России в начале 20-го века сохранился, Россия к середине — к концу 20-го века, безусловно,.стала бы страной цивилизованной. Но в стране 70 лет бушевал отягченный войнами и великим террором разрушительно строящийся социализм, окончившийся полным развалом страны и глубокой демографической катастрофой.

Цивилизация — это, в основном, категория материальная. Материальная основа России, и старой, и советской, была обращена в руины. Культура — категория духовная, а потому более стойкая. Она сумела сохранить старые корни и в условиях геноцида и пресса.

Советская культура — она же великая Русская Культура — научилась в отсутствии свободы внешней изыскивать неисчерпаемые запасы свободы внутренней, свободы в духе, в творчестве, в противостоянии, в прорастании сквозь асфальт.

У Фазиля Искандера в одной его пьесе есть такие слова: «Если ты не можешь распилить цепи, плюй на них, — может быть, проржавеют…»

Но не только многовековое рабство и азиатская дикость проросли в российском социализме. Многовековая трудная и сложная история России породила и в значительной степени оставила социализму много нерешенных проблем и неизбывных трудностей.

История-география России выковала особый российский национальный характер. Ее религия и культура определили ее нравственность, традиции, духовность. Все это, в той степени, в которой это выжило и выкристаллизовалось в революционной междоусобице, пришло в социализм.

Огромность России — это не география, это ее суть. География делала Россию великой, география делала Россию отсталой. История и география сплелись в единое явление, которое стало ее судьбой, трагической и великой.

Урал — излом на стыке двух материков усыпан драгоценными россыпями редких камней и полезных ископаемых. Россия — стык Европы и Азии, излом, выносящий в жизнь земную россыпь талантов и проблем.

География — это многонародье, это разнообразие языков и нравов, это огромные просторы, огромные богатства — отсюда широта и гордость души. Отсюда космичность воззрений (а не мещанская деловитость), отсюда щедрость и веротерпимость. Но отсюда и бесхозяйственность, удаль души, доходящая до разбоя, крайности характера и поведения, отсутствия привычки к кропотливой повседневной созидательной работе, не эволюционное, а революционное историческое развитие, с провалами, тотальным разрушением, с возрождением из пепла. Все в ней от этого: ее мощь, нищета, ее бездонная талантливость, смешение кровей, ее терпимость и постоянное скрытое и явное бурление, притяжение и отталкивание ее разнородных частей.

Кто знает, что такое «русские»? Что это: состав крови; земля, на которой люди живут и которую обрабатывают, или культура и вера? Кто знает, какой процент в том, кто гордо считает себя великороссом, крови татарской, мордовской, удмуртской, угро-финской, белорусской, украинской? Что же касается деятелей культуры и науки, на 80 — 90% это были (и есть) люди смешанных кровей: Державин, Пушкин, Лермонтов. Достоевский, Жуковский, Фет, Тютчев. Тургенев, Герцен, Блок, Цветаева и т. д. и т.д.. Можно перечислять до бесконечности. То же самое в науке, в театре, музыке, живописи — во всех областях русской культуры. (Тут не только российский «коктейль» кровей — тут кровь немецкая, французская, испанская, польская, турецкая, итальянская, шведская и даже абиссинская…)

Россия — это огромные просторы, неприютные, холодные, топкие, бесцветные, и вдруг — места удивительной красоты: озера, урочища, реки царственные, речушки живописные, могучие леса, древние возвышенности и горы, и вдруг те же бесцветные просторы в буйном весеннем многоцветьи… Или неоглядные заснеженные дали, удивляющие особой северной красотой.

(На этих просторах человек и видит шире, и чувствует глубже, и поступает масштабнее, в добре и зле).

В нашем климате есть все: и радость ранней весны, и тоска поздней осени, и блеск снегов в январе, и буйство лета в июле, и грустное золото «осени первоначальной», и яркая мартовская синь небес и бездонная тихая лазурь начала октября. Все времена года, все красоты их даны нам. За это мы платим тем, что принимаем, как должное, зимние вьюги, осеннее тоскливое ненастье, летний зной.

У нас есть яркая прекрасная весна в тундре на вечной мерзлоте, есть лютая мошка, есть белое безмолвие огромного Севера, но есть сказочные места Мещоры, волжского Плёса, есть Валдай, Алтай, Байкал, долина гейзеров на Камчатке, субтропики Приморья, тихие красоты средней России и несказанно прекрасный, любимый, вернувшийся в Россию Крым!

Природа Европы чрезвычайно красива и благодатна: ее лазурные озера, зеленые долины, древние горы и горные скалы, как гигантские сталагмиты, рвущиеся в небо (наверное, они рождали в воображении художников-строителей прекрасную архитектуру европейских замков и соборов); неописуемо прекрасное Средиземноморье. Природа Европы благодатна, она не взымает с человека дань за свои бесценные подарки.

По сравнению с европейским, российский пейзаж очень скромен, даже беден. Но это только на первый взгляд. На самом деле, он глубок, бесконечен, суров и лиричен. И мягкие линии российского пейзажа определяли архитектуру и линии российских церквей и храмов, поэтически вписывающихся в рисунок холмистых равнин и лесов. И живописные поэтические дворянские усадьбы, прекрасные дворянские дома, вписанные в природу, были центрами русской культуры. Там рождались стихи, музыка, там расцветала живопись, там жил театр, там рождались поэмы, романсы, музыкальные произведения, посвященные русской прекрасной природе, такой дорогой истинному российскому сердцу.

В огромной России есть понятие «провинция», даже «глубинка». Она далеко от столиц. Она хранит традиции, старину, особый российский дух, дух ее глубинной культуры, которую легко в своей суете и беге утрачивают столицы (в России их две: и прекрасная Москва, и великолепный Петербург).

В глубинке много нищих, забытых Богом и людьми поселков (не говоря о десятках тысяч мертвых и полумертвых деревень). Но те областные, губернские города, в которых мне довелось побывать, легли мне на сердце. В них нет богатства, яркости и шика, но они чисты и по-своему уютны и живописны. В них есть дух русской культуры, дух русской литературы, есть спокойствие и доброжелательность, что-то устойчивое, традиционное. (Люблю бродить по улицам этих городов, заходить в магазинчики и кафе, ходить в провинциальные театры и музеи. Мне кажется, так я погружаюсь во что-то настоящее, родное).

Периферия бездонна. В ней своя великая периферийная культура: прекрасные театры, балетные и музыкальные школы, университеты, музеи, клубы; интеллигенция, сохранившая старые русские традиции, — энтузиасты, реставраторы, хранители истории, воспитатели и сеятели «разумного, доброго, вечного». Есть и такие «перлы глубинки»: в городе Мышкине Ярославской области (250 лет назад артист Волков открыл в нем первый русский театр) — живет 6,5 тысяч жителей, но в нем более 20 музеев (!). И российская провинция — это не столичные задворки — это суть России, ее питательная среда.

Есть такой старый анекдот (цифры пишу наугад): «В столице нашей Родины Москве сейчас 16 часов, в Новосибирске 19, Ирутске 21, в Хабаровске 23, в Петропавловске Камчатском — полночь. И такой бардак у нас по всей стране». Вот такой милый веселый анекдот. Вот такая у нас страна. Да еще народов и народностей около 200. — Не так-то просто навести в такой стране порядок…

Наверное, само созерцание необозримых российских просторов рождает восхищение, гордость, вдохновение; оно же под серым осенним небом рождает российскую тоску.

Богатства природы, смесь кровей, сложности истории, трудности бытия, героические войны, народные страдания составили ту уникальную богатую почву, на которой проросла европейская по форме, российская по духу Великая Культура России.

Российская география создана ее историей, героизмом, особым русским патриотизмом; национальный характер формировался более всего в защитных войнах. Не свой двор, семья, благополучие, а Родина, ее защита стала издревле главной для русича. Россия стала великой не благодаря, а вопреки географическим и историческим условиям, формировавшим ее.

(Наш удивительный Жванецкий среди россыпи своих юморесок роняет иногда мысли очень весомые, даже философские. Вот одна из них: «У нас все будет хорошо, когда Родина будет любить нас так, как любим ее мы». — Это могло бы стать нашей национальной идеей, которую мы так и не можем сформулировать.)

Но эта огромная, трудная, но чрезвычайно богатая страна всегда пробуждала аппетит, привлекала и пугала соседей, а когда после отмены крепостного права круто рванула в своем развитии, наверстывая упущенное, она стала «костью в горле» Западного мира. (Россия за 53 года от отмены крепостного права до начала Первой Мировой войны сделала в своем развитии больше, чем просвещенная Европа за 200 лет.)

«До революции она уже представляла собой четвертую промышленную державу мира. При Николае Втором протяженность железных дорог удвоилась за 10 лет, резкий скачок произошел в добывающей и металлообрабатывающей промышленности. Как писал сам Ленин: «… развитие горной промышленности идет в России быстрее, чем в Западной Европе, отчасти даже быстрее, чем в Северной Америке… За 10 последних лет (1886 — 1896) выплавка чугуна в России утроилась.» [293]. «Германия отстала от России на целых 9 лет в постройке первого паровоза [294].

Темпы промышленного роста в России перед Первой Мировой войной превышали таковые в развитых капиталистических странах в 2 раза. На дою России приходилось 25% мирового производства хлеба. В урожайные годы экспорт русской пшеницы составлял до 40% мирового, в дурные годы — 11,5%

В Нижнем Новгороде более 100 лет проходила всемирно известная и самая большая в мире ярмарка. Следующая по значению была осенняя Лейпцигская ярмарка, цены на которой определялись ситуацией на Новгородской. Председателем Новгородской ярмарки был Савва Тимофеевич Морозов. Сделки совершались под «честное слово». Обман — позор на всю Россию… Мировые цены на хлеб, лес, соль, хлопок, ценные металлы и на очень многие другие товары определялись на Нижегородской ярмарке.

(Даже в советские времена в период НЭПа в начале его на ярмарке было представлено 29 иностранных фирм, через 2 года — 410. В 1930 году Нижегородская ярмарка была закрыта).

Прирост национального продукта в 1913 году составил 19%, прирост населения 13% (в конце 19-го века демографический бум: крестьянское население страны выросло в 3 раза); Россия обеспечивала себя промышленной продукцией собственного производства на 56%, более 50% хлеба вывозила. Продукты в России были в 3 раза дешевле, чем в США.

Предсказывали, что, если она будет развиваться в таком темпе, к середине века она станет первой в Европе.

Сопоставление по пересчету зарплат 1915/1985: зарплата квалифицированного рабочего — 2000 рублей, чернорабочего — 900, инженера — 20000 рублей — в 10 раз больше, но в СССР рабочий получал значительно больше, чем инженер.

Столыпин говорил, что Россию могут погубить 2 вещи: война и революция. — Случилось и то, и другое…

Если бы Столыпин продолжил свою деятельность еще 20 лет (чье-то высказанное мнение), России не понадобилась бы революция. Американский миллиардер дал 1,5 миллиона рублей на убийство Столыпина [295]. (Очень «любит» нас Запад, особенно, Америка!).

В результате реформ Столыпина к 1917 году, несмотря на 3 года войны, наша страна занимала 5-е место в мире, в начале 21-го века — 56-е. Мы возвращаемся к его идеям спустя почти столетие.

К 1912 году уже был «дарован» Манифест. Россия представляла собой конституционную монархию. Она имела Государственную Думу, свободу печати, собраний, политических партий (в том числе — и большевиков). В России существовало 100 партий и общественных организаций. Страна в основном была сыта.

В 1908 году вводится обязательное начальное образование. С 1902 по 1912 год ассигнования на просвещение возрастают ежегодно на 21%.

В реформах Александра Второго был путь к объединению страны. В России начался бурный рост образования, книгопечатания, появилось множество газет, журналов; бурно развивалось искусство. Народ потянулся к свету. Началось быстрое развитие всех форм общественной жизни. Быстрых темпов развития и подлинно триумфальных успехов добилась русская наука. Но такие сложные времена требуют великих государственных деятелей. Они бы нашлись в обществе. Но их не было в Доме Романовых. Оттого этот Дом так трагически рухнул…

Российский начальный капитализм имел, безусловно, основные черты мирового начального капитализма, но в нем были истинно российские особенности.

В конце 19-го — начале 20-го веков все состоятельные сословия занимались благотворительностью. Тон задавала императорская фамилия. Было дурным тоном не заниматься благотворительностью, не помогать бедным, сиротам, больным. В России, не имевшей узаконенного и развитого «третьего сословия» наживать деньги было грехом. Их надо было «отмывать». Отмаливать. (Западный мир имел в религии опору накопительству). В России было дело, на Западе — бизнес. Дело — это прежде всего — обществу, потом себе. Бизнес — наоборот. Богатство деляческое, деньги купеческие были в России, если не зазорными, то не почитаемыми. Российское отношение к деньгам, возможно, определило такую мощь благотворительности на раннем этапе развития капитализма.

Помогать, кормить странников, нищих, заключенных, помогать больным и больницам, обеспечивать в праздники праздничной вкусной едой и подарками тюрьмы, ночлежки, сиротские дома и больницы — был святой долг всякого имущего, денежного человека в России — и не ради снижения налогов и прикрытия темных дел. Эта деятельность была очень заметна и постепенно от религиозно-милосердной переходила к культурно-просветительской: от церквей, больниц и приютов к театрам, библиотекам, издательствам.

За несколько десятилетий в России появились династии, известные всей России, Дома и имена больших благотворителей. Основателями их родов были, как правило, самородки из народа, иногда из крепостных — не воры, не пираты, не разбойники.

От первого Демидова Акинфия началось коллекционирование, особенно отличился этим его сын Никита: ученый, коллекционер, покровитель наук, меценат.

Прокофий Акинфич: строитель приютного дома, меценат, покровитель учебных заведений, музеев, множества других учреждений — имел огромную империю интересов.

Алексеев Николай Александрович, купец, городской Голова Москвы 1885 — 1893 годов. Сделал для Москвы столько, сколько Петр Первый для России. По мнению некоторых историков, проживи он на этом посту еще несколько лет, Москва стала бы самоуправляющимся городом. (Убит террористом).

Купец Константин Сергеевич Алексеев стал знаменитым Станиславским — создателем всемирно известного Московского Художественного театра и всемирно известной и признанной школы театрально-художественного искусства.

Терещенко сделал Киев сахарной столицей мира. Его рабочие жили благоустроенно и сыто. Строил ночлежные дома, бесплатные родильные дома. Учил детей бедняков. Лечил раненых в русско-японской войне, построил Мариинский детский приют, Лечебницу Красного Креста, училище для слепых; коммерческие, торговые школы; создал Музей древностей, участвовал в строительстве Владимирского Собора и многое другое.

Перечислять имена великих благотворителей России не цель этой книги. Их много. Среди них такие яркие имена, как Савва Морозов, Иван Мамонтов, Сергей Щукин, Прохоровы, Рябушинские, Третьяковы, Солдатенковы.

Созданная Третьяковыми и более всего Павлом Михайловичем Третьяковым Московская художественная картинная Галерея, которая носит его имя, — это великая гордость России, ее бесценное богатство. Но это не только собрание картин — это судьба тех десятков художников, которые могли творить только благодаря помощи Третьяковых.

О российских меценатах написаны книги. Их были десятки и сотни, известных и безвестных. Здесь о них идет речь потому, что эта книга о некоторых особенностях России, ее истории, географии, русского национального характера, религии, ее аристократии и интеллигенции, об особенностях ее капитализма, о том, как впала она в социализм и как в нем выжила (или не выжила?) или большевики выбили Россию из числа передовых стран? Мы еще не дооценили свои потери…

А сохрани она свое ускорение начала 20-го века, еще не известно, Россия или Америка возглавляла бы сегодня мировой прогресс.

И большевики тоже поняли, что Россия — это надежный трамплин в мировую революцию. И когда в России началась революция Февральская, давно назревшая, ускоренная Мировой войной и проблемами императорского Дома, когда большевики сидели в эмиграции и занимались теоретическими изысканиями, Запад не только не помог России выбраться из революционной смуты, он снабдил большевиков деньгами (Германия и Америка) и помог им внедриться в российский «разброд и шатания», а дальше — большевики свой шанс не упустили…

Россия испокон веков была страна самодержавная, Она формировалась, утверждалась, росла в условиях непрерывных угроз, нападений, жестоких войн. Выживание в таких условиях было возможно только при наличии сильной власти. По мере своих побед над враждебным воинствующим окружением Россия расширяла свои границы в территориально огромную державу. Управлять такой огромной страной, имеющей к тому же, естественно, не дружественное окружение, могла только сильная централизованная власть. Для России это могло быть лишь традиционное самодержавие.

Самодержавие, по определению, не одаривает свой народ свободами. Законы России, не народом писанные, всегда были к народу беспощадны. Государство порабощало, превращало народ в рабов и холопов. Государство презирало народ и боялось его. В России издревле живет, веками, поговорка: «От тюрьмы и от сумы — не зарекайся.» Это фундаментально! Это нищета, но еще более — беззаконие, незащищенность — всех, снизу доверху. Вверху еще опаснее, чем внизу: виднее и есть, что терять.

Простолюдину до правды было не добраться, а потому научился российский люд испокон веков обходить законы, и чем жестче становился закон, тем удивительнее, ловко, умело, почти неотвратимо русский человек его обходил.

(Так и по сей день ситуация мало изменилась. Обходить закон — это в крови у русского. Власть — испокон веков его враг (чиновники, судьи). А царь-батюшка — отец родной, но он не знает, какую неправду чинят его сатрапы…)

Государство, которое давит жестоким неисполнимым законом, неизбежно порождает нарушителей закона. Государство, которое обворовывает и обездоливает народ, порождает воров. Государство, которое обманывает народ, лжет, порождает дураков и циников.

Самодержавие было и исторической необходимостью, и исторической бедой России. Самодержец лишал народ свободы. Но непосредственно его власть осуществляли государственные структуры — чиновники. (У российского человека есть 2 главных врага: климат и государство). Чиновничество — это исторически сложившаяся беда России. Из всех видов произвола, правившего Русью на протяжении веков, самым липким, самым неистребимым оказался произвол ЧИНОВНИКОВ.

Власть в России — это страсть. Власть — единственный рычаг какой бы то ни было общественной деятельности, мощный рычаг обогащения: честолюбию и корыстолюбию в условиях беззакония — простор неоглядный. Это взяточничество и воровство, а расстояния укрывают от глаза властей вышестоящих. В условиях беззакония власть плодит преступников, а умники ей не нужны — нужны хитрецы и пройдохи.

Чиновники и воры — бич России.

Воровство в России не попирает святынь, ибо нет в России священной частной собственности. Кроме того, в России есть извечно попираемое чувство справедливости. А богатство в условиях рабства всегда было результатом труда неправедного. (Деньги, богатство не успели стать в России эквивалентом честного свободного труда).

И при всей разгульности российской настоящие воры в ней были чиновники: они воровали масштабно или мелко — как позволяло положение в государственных структурах.

Нельзя не сказать, что были в России и чиновники чрезвычайно честные, ибо, кроме справедливости, была еще одна святыня на Руси — совесть.

В 19-м веке перед реформой Александра Второго в крепостном рабстве в России находилось 55% крестьян (а крестьяне составляли более 80% ее населения).

И трагедия российской истории в том, что крестьяне в России НИКОГДА (как и сейчас) не владели землей. Это определило наш исторический облик, нашу историческую судьбу гораздо более, чем иго монголов.

Человек, живущий на земле, просторной, сложной, человек не ученый, «темный», бывает часто более умен, мудр, чем многие легковесные образованцы: он читает книгу природы, книгу Вечности — источник мудрости истинной.

Человеку российскому свойственно искать смысл жизни, не только ученым и философам, но и в глубинных, «темных» слоях. Наверное, у человека-хозяина есть смысл: он трудится, богатеет крепчает. У человека без собственности, без своего любимого дела, как правило, страдающего, не может не возникать вопроса о том, в чем смысл его жизни, в чем смысл мира сего. Так формировалось особое мироощущение, философия, особые национальные черты. Конечно, все это формировалось на основе православия.

(Западный человек смотрит в себя и через себя — в мир. Российский человек смотрит в мир и через этот мир — в себя.).

Российскому национальному характеру свойственны особое русское страдание, сострадание, бескорыстие, «святость», вселенскость, жертвенность, аскетизм, героизм, часто переходящий в разбой.

До судебной реформы Александра Второго в условиях беззакония особо ценными категориями становились СОВЕСТЬ И СПРАВЕДЛИВОСТЬ.

Поиск и в законе: не буквы его, а совести, справедливости, т.е. человечности, сострадания — процвел удивительно яркими красками после судебной реформы Александра Второго 1864 года. Суд присяжных. Институт адвокатов. Удивительные фигуры истинных российских адвокатов и наиболее прославленных Плевако и Кони.

Плевако — это особый случай адвокатской практики — вряд ли что-либо подобное было возможно в мире: он нередко превращал суд практически в театральное действие, когда приговор выносился не на основе бесспорных фактов вины, а на основе психологического анализа преступления, призыва правосудия к постижению глубин человеческой трагедии, причин временного умопомрачения и, в конечном итоге, — к состраданию. Наверное, это истинно российский вариант.

(Но, с другой стороны, и противоположный, тоже российский факт, но в другие времена, в другой России (советской) — явление Прокурора Вышинского! — Трудно представить фигуру более мерзкую, злобноязычную, лживую и кровавую, на совести которой многие тысячи жизней…)

Это российские полюсные противоположности.

И В РЕВОЛЮЦИИ НАРОД РОССИЙСКИЙ ИСКАЛ НЕ СВОБОДЫ, А СПРАВЕДЛИВОСТИ!

(Большевизм, Сталин эксплуатировал как высокие качества русского народа, так и самые низменные. Возможно, поиск не свободы, а справедливости, позволил Сталину обмануть и науськать огромные массы темного народа на вымышленных его «врагов» — врагов справедливого светлого царства.)

В России всегда счет шел не на деньги, а на добро и зло. В этом, наверное, загадка не понятной Западу русской души. — Русь почитала не богатых и успешных, а праведных, святых, юродивых, убогих! Это один из краеугольных камней русского национального характера! Это очень существенно. — В этом загадка и ответ…

И герой русских народных сказок Иван-дурак: он человек не деловой, не денежный, не расчетливый, от преуспевающих дел земных далекий. Он ближе к Богу, и живет он добротой, разумом сердца, а потому все делает правильно. И побеждает! (Дурак, потому что не расчетлив).

Преуспевающие дельцы, богачи, нувориши никогда не были героями ни в обществе, ни в литературе, ни в искусстве — скорее они были анти-героями. И порядочный человек, обладающий денежным состоянием, мог заработать авторитет в обществе только меценатством и благотворительностью. И их было много, меценатов и благотворителей. Многие из них вошли в историю — их чтит Земля Русская. Российское меценатство — такое же специфическое явление, как русская интеллигенция.

Российская народная среда в целом никогда не была мещанской. Мещанство — это эгоизм, персональный или семейный — все равно. Это, в конечном счете, примат материального. Интерес к происходящему теряется за порогом своего дома.

Русская душа всегда была готова воспринять боль мира. Мир для россиянина любого социального слоя, и в темноте и нищете его жизни, никогда не ограничивался его домом и двором. В этом загадка удивительной широты русской души. Искали истину, смысл жизни и, не находя, пили, проигрывали состояния, бежали в неведомые места; отсюда странничество, отшельничество, уход в монастыри.

Это все легло в основу русской культуры. Именно в России родились такие столпы культуры, как Достоевский и Толстой. Они открыли миру эти особенности России. К сожалению, Пушкин — бриллиант в богатой короне русской культуры непереводим, как и вся плеяда прекрасных русских поэтов.

Достоевский — богоборец, каторжник, игрок, гений. В невероятно сложной российской судьбе его бездонная больная душа, страдающая и сострадающая, могла постичь темные глубины человеческой психологии. Владимир Соловьев писал о Достоевском: «А любил он прежде всего больную человеческую душу во всем и везде и верил он, что мы все род Божий, верил в бесконечную силу человеческой души, торжествующую над всем внешним насилием и над всяким внутренним падением. Приняв в свою душу всю жизненную злобу, всю тяготу и черноту жизни и преодолев все это бесконечною силой любви, Достоевский во всех своих творениях возвещал эту победу.» [296].

Постижение — через страдание… Очищение — через страдание…

Ведь Бог отправил своего Сына на землю СТРАДАТЬ. Искупительно страдать, очистительно страдать.

Наверное, в этом несовершенном мире нельзя не страдать. Имеющий глаза да видит, имеющий ум и сердце — имеющий душу да страдает. Наверное, страданием оплодотворена земля российская, дающая такую бездну талантов в последнем столетии (не столько России, сколько всему миру).

Достоевский — такой истинно русский писатель, постиг глубину и смысл страданий именно русской души.

В книге «Миросозерцание Достоевского» Н. Бердяев писал: «Если всякий гений — национален, а не интернационален и выражает всечеловеческое в национальном, то это особенно верно по отношению к Достоевскому. Он… самый русский из наших великих писателей и вместе с тем наиболее всечеловеческий. И потому из всех русских писателей он наиболее интернационален для всех западноевропейских людей».

Российская цивилизация от тьмы древности до высокой Культуры новых времен вызрела в условиях непрерывной борьбы с природными условиями и враждебным окружением, не зная благоденствия, в непрерывных страданиях. Единственная цивилизация в своем роде. Отсюда ее крайности, отсутствие меры, святые и разбой. Страдание — это ее суть.

В Киеве есть прекрасный Владимирский собор, возведенный в 19-м веке в честь 900-летия Крещения Руси. Самое сильное впечатление в Соборе производит написанный В. М. Васнецовым образ Богоматери, названный «Васнецовской Богоматерью».

Вот что пишет один из современников ее создания: «Величие искупительных страданий за грехи мира и великая покорность этим страданиям — этот главный мотив русского религиозного настроения отразился со всей полнотой в божественно-прекрасных глазах нашей русской Мадонны. Это не смиренная и несколько тупая покорность неведения Россетиевской Ancilla Domini, не божественное спокойствие Дрезденской Мадонны Рафаэля, не экстаз ничем не омраченных непорочных дев Мурильо — это человеческое проникновение в Божественный замысел и любовная покорность ему наряду с великим страданием и самоотречением.» [297].

Когда-то, в 70-е годы, там же, в Киеве, в небольшой церквушке у Бабьего Яра меня потрясли глаза прекрасной врубелевской Мадонны: она знала судьбу своего Сына…

Особенность русской души в способности сострадать, действенно, жертвенно. Эта черта коренная, внутренняя. Она не зависит от внешних обстоятельств. Она проявляется во все времена, особенно в тяжелые.

Поэтому в России так любят театр. В нем ищут не развлечений, а сострадания, пищу для души — того, что она знает, ищет, просит.

Спектакли не прекращались во времена войн и революций, под бомбами и артобстрелами. Спектакли шли в вымирающем от голода и холода блокадном Ленинграде; иногда артисты падали в голодные обмороки, умирали на сцене. Театр помогал выживать в ГУЛАГе. Там тоже голодные измученные люди приходили в театр, часто еле волоча ноги, но на сцене оживали, снова чувствовали себя людьми, что им было дороже такого бесценного дополнительного куска хлеба, который они получали. (Они умирали в ГУЛАГе так же, как другие зэки, но чуть позже…) Когда не хватало профессиональных актеров, играли ученые, журналисты, инженеры, иногда даже уголовники. И сколько талантов открывалось при этом, неожиданных и ярких, литературных, художественных. Оттого так талантлива русская душа, что отзывчива — на страдание, на красоту, ибо красота — это тоже высокое переживание, пища души, одна из ипостасей Бога…

Однажды, когда на гастролях в Америке Владимиру Васильеву и Екатерине Максимовой стали говорить о плохой жизни в России, о бедности, о том, что у них нет того, что необходимо цивилизованному человеку, они ответили: «А зачем? У нас всё есть. — У нас есть театр.» [298]. (У каждого народа — свои ценности).

Когда по российским городам и весям едут на гастроли и концерты знаменитые театры, музыканты, актеры, певцы, чтецы, на их выступления ломятся, во все времена смут и бедствий, революций и войн, несмотря на то, что нет зарплат, хорошей одежды, жилья, даже хлеба — и это всегда праздники души российской…

Россия — в любом своем статусе: холодная, голодная, военная, погибающая — почти не ослабляла напряжения своей духовной жизни. В Москве, Ленинграде, Петрограде, в провинции, в глубинке, в песках, в снегах работали институты, курсы, училища, театры, концертные, выставочные залы, музеи. Смертельно усталые, голодные люди, дети, раненые — все были приобщены к этому источнику силы и стойкости.

Когда в Музее им. Пушкина была выставлена Сикстинская Мадонна, москвичи стояли сутками за билетами. А когда выставка уезжала, музей прощался с Сикстинской Мадонной, с Джокондой, — все сотрудники музея плакали…

В России создано так много великого, блестящего, лучшего в мире — в области искусства, науки, техники (военной — другая практически не была востребована) — и все не за деньги, не за богатства — по вдохновению, за идею. Денег в России много никогда не платили (не говоря о большевистских временах), но она рождала мировые ценности: Уланову, Плисецкую, Васильева, Шостаковича, Ростроповича, Сахарова, Рихтера и несть им числа… И оплодотворяла (и оплодотворяет) ими весь мир. Великое творилось даже в условиях тюремных и приближенных к ним, под угрозами, в голоде и в холоде.

Но не все так светло и благостно с русской душой.

Федор Степун пишет: «В русской душе есть целый ряд свойств, благодаря которым она с легкостью, быть может, не свойственной другим европейским народам, становится, сама иной раз того не зная, игралищем темных оборотнически-провокаторских сил.

Широта человека, которого, по мнению Мити Карамазова, нужно было бы сузить, — широта, конечно, не общечеловеческая, а типично русская. В этой страшной русской широте самое страшное — жуткая близость идеала Мадонны и идола содомского. Русской душе глубоко свойственна религиозная мука о противоречиях жизни и мира. В этих особенностях заложены все бесконечные возможности восхождения русской души, так и страшные возможности ее срыва в преисподнюю небытия.

В срыв этот русская душа неизбежно вовлекается всякий раз, как только, не теряя ПСИХОЛОГИЧЕСКОГО СТИЛЯ СВОЕЙ РЕЛИГИОЗНОСТИ, (курс. авт.); своего максимализма, своей одержимости противоречиями, своего исступленного искания во всем последнего конца, она внезапно теряет свою направленность на абсолютное свое живое чувство Бога.» [299].

(Именно чувство Бога большевики вытравляли неистово с первых до последних дней своего властвования).

(Платоновские герои строят рай на земле, но это конечное предназначение реализуется не на вершине развития духа, а в придонных его глубинах и методами не совершенства и беспредельного познания, а методами варварства и духовной тьмы, где реализуется религиозная идея, оторванная от идеи Бога. И революция, провозгласившая лозунги справедливости и братства, превращает Россию в залитое кровью пепелище.) (И так и неясно, воспевал Платонов это явление или порицал…)

Об особых («опасных») чертах русской души Н. Бердяев писал: «Русские люди, когда они наиболее выражают своеобразные черты своего народа, — апокалиптики или нигилисты. Это значит, что они не могут пребывать в середине душевной жизни, в середине культуры, что дух их устремлен к конечному и предельному. Это — два полюса, положительный и отрицательный, выражают одну и ту же устремленность к концу. Русский душевный строй — самый трудный для творчества культуры, для исторического пути народа. Народ с такой душой врядли может быть счастлив в своей истории. Такая духовная настроенность очень затрудняет историческую работу народа, творчество культурных ценностей, она очень не благоприятствует всякой душевной дисциплине. Это имел в виду К. Леонтьев, когда говорил, что русский человек может быть святым, но не может быть честным. Честность — нравственная середина, буржуазная добродетель, она не интересна для апокалиптиков и нигилистов. И это свойство оказалось роковым для русского народа, потому что святыми бывают лишь немногие избранники, большинство же обрекается на бесчестность… Поэтому в России так разителен контраст между очень немногочисленным высшим культурным слоем, между подлинно духовными людьми и огромной некультурной массой.» [300].

…Достоевский до глубины исследовал апокалипсис и нигилизм русского духа. Он открыл какую-то метафизическую истерию русской души, ее исключительную склонность к одержимости и беснованию. Он до глубины исследовал русскую революционность, с которой тесно связано и русское черносотенство. И русская историческая судьба оправдала прозрения Достоевского. Русская революция свершилась в значительной степени по Достоевскому. И как ни кажется она разрушительной и губительной для России, она все же должна быть признана русской национальной. (По Бердяеву).

Читая Бердяева, Салтыкова-Щедрина, Герцена, понимаешь, что в большевизме нет ничего привнесенного извне «инородцами» или иностранцами. Истинные российские корни, мрачные и светлые, низменные и возвышенные, большевики вспоили кровью и изуродовали жестокими преступными и неумелыми руками.

Удивительный русский народ породил предельные низости падения и вершины духовной красоты. Формируемый своей историей и географией и творящий свою географию и историю он развил в себе крайние национальные черты, которые, только образуя некоторое равновесие, позволяют этому народу выживать. Имея и создавая почти на протяжении всей своей истории тяжелые, часто жестокие, нечеловеческие условия жизни для основной массы народа, он выработал терпение и терпимость, аскетизм, склонность к массовому героизму, сострадание и милосердие.

Русский национальный характер воспитывался и монастырями. Сергий Радонежский, основатель русских монастырей, — это явление высочайшей нравственности, труда и аскезы.

«Монастыри никому, ни богатому, ни бедному, не отказывали в пище и временном пристанище. В голодные годы монастыри раздавали пищу бедным, иногда продавали даже свои облачения, переходя на самую суровую пищу, ограничивая себя во всем. Со времен князя Василия Ивановича, отца Грозного, при монастырях основывали гостеприимницы и больницы.» [301].

В русском национальном характере нет золотой середины. «меры» (как об этом пишет Н. А. Бердяев): он не знает четко размеренного склада жизни, постоянного умеренного напряженного труда, радостей накопления и богатства (достатка). Он либо рвет жилы на непосильном труде, либо пьет и гуляет. Безалаберная, неделовая, разгульная, разбойная Россия существует за счет своих природных и человеческих богатств, за счет своих «святых». Система должна быть равновесна, чтобы быть устойчивой. «Святые» отмаливают грехи, реставрируют разрушенное, собирают разбросанное, оплачивают трудом своих душ и рук безделье лентяев и ошибки дураков. Одни разбрасывают, другие — собирают.

Не успела Россия развить «третий класс», а потому и не знала национального уважения к накопительству. Размах и бескорыстие в раздаче, проигрывании, проматывании, разбрасывании денег, презрение к «золотому тельцу» было ей более свойственно, чем трепет перед ним. А отсюда и до разрушительства рукой подать. А потому в ней представлены обычно ярко, резко, броско: богатство и нищета, стяжательство и меценатство; жестокость и милосердие, блеск и серость, рабство и могущество, глубокое невежество и высочайшие прозрения, темный народ и высокопросвещенная интеллигенция.

Эти яркие контрасты жизни не могли не породить специфического российского патриотизма, замешанного на любви к России и презрении к ней, на возмущении и скорби, на боли и гневе.

А П. Я. Чаадаев писал еще об одной стороне русского народа: «… в русском народе есть что-то неотвратимо неподвижное, безнадежно ненарушимое, а именно — его полное равнодушие к природе той власти, которая им управляет. Ни один народ мира не понял лучше нас знаменитый текст Писания: «Нести власти аще не от Бога». Установленная власть всегда для нас священна… Всякий государь, каков бы он ни был, для него — батюшка…

Никакая сила не заставит нас выйти из того круга идей, на котором построена вся наша история… который признает лишь право дарованное и отметает всякую мысль о праве естественном; и что бы ни свершилось в слоях общества, народ в целом никогда не примет в этом участия; … и по привычке встретит именем батюшки своих новых владык, ибо… ему снова понадобятся владыки, всякий другой порядок он с презрением или гневом отвергнет.» [302].

(В одном Чаадаев ошибся: народ принял в этом участие (правда, почти век спустя) — самым роковым для самого себя образом, чтобы вместо одного владыки возвести на трон нового, кровавого, преступного и лживого, убийцу народа и разрушителя страны, чтобы величать его Горным Орлом и Отцом народов…)

Возможно, в значительной степени корни российской полюсности, максимализма, догматизма, апокалиптичности в глубокой инерционности российского характера. Инерционность же от несовершенства, неразвитости, от привычной бессмысленности многих усилий.

Русскому легче подняться на войну, на подвиг каторжного труда, на разбой или смерть, героическую, мученическую, чем ежедневно кропотливо, сознательно и творчески работать (не было исторического опыта). Умельцев на Руси было всегда много, но они скорее были склонны удивлять умением, чем трудолюбием. Русскому легче подковать блоху, чем починить покосившийся забор.

Русский человек никогда не был хозяином своей судьбы, а жить приходилось трудно. Вольное казачество всегда жило зажиточно, но мещанское благолепие не ценилось и там — ценилось мужество, доблесть, а позже — верность царю и отчеству.

Максимализм в идейной сфере — та же леность ума, непривычка к постоянной ежедневной его творческой работе. Отсюда желание взять идею приступом, раз и навсегда подчиниться и подчинить все ей и освободить себя от необходимости тяжких идейных забот…

Россия — гремучая смесь ее полярностей: Европы м Азии, рабства и свободы, послушания и бунта. (И если истинный, гремучий газ, взрываясь, образует воду, Россия, взрываясь, проливает реки крови.)

Считается, что русский народ очень терпелив. Но терпение — это вулкан. Долготерпение переходит в нетерпение, нетерпение — в нетерпимость, нетерпимость — в революционный бунт, разбой, экстремизм, терроризм.

Терроризм родился в России. Это проявление отчаяния, безнадежности решить проблемы на путях здравого смысла. Это тоже бунт «бессмысленный и беспощадный», но бунт одиночек.

Жестокая история требовала крутых характеров, жестоких поступков. Законов российский народ не знал, а потому и действия свои не ставил ни под собственный, ни под чужой контроль. Трагическая история, жестокие законы не учили законопослушанию. Наоборот, от них бежали, их обходили.

(А потому и теперь нет в нас гражданственности, нет гражданского общества, нет стремления к его созиданию, нет такого опыта. Все на уровне эмоций, поверхностной религии, поверхностной идеологии (или ее отсутствия), митинговщины, криков, лозунгов и разбоя).

Зачем русскому внешние свободы — он свободен изнутри. Парадокс? — Но в определенной степени это так, возможно, даже в значительной. Ибо это естественно: внутренний мир человека формируется Божественным посылом и внешними обстоятельствами. Если человек не свободен, бесправен, законом не защищен, он либо подчиняется внешним обстоятельствам и тогда становится рабом, либо сопротивляется внешне или внутренне: внешне — это бунт, внутренне — это выработка внутренней свободы, особой философии свободы духа, освобождение своего духовного естества из-под гнета внешних обстоятельств. Наверное, так формировались многие особенности русского национального характера, его яркие, полюсно-противоположные черты и их проявления: разбойники, беглые, подхалимы, послушники, рабы, герои, святые, юродивые — это все выковывалось на наковальне беззакония и насилия. Россия всегда удивительным образом сочетала в себе внутреннее рабство с внутренним неповиновением.

На протяжении почти всей истории (не с Ивана ли Грозного?) идет упорная скрытая война государства с народом, не столько подпольная, сколько внутренняя: скорее больше неосознанная, чем сознательная. Тупое сопротивление внутреннее при внешнем послушании — и это без анализа, без смысла, по традиции, по привычке, по историческому опыту, а потому — не зависимо от того, были ли действия государства направлены во зло или во благо страны и народа… Поэтому России исторически не была свойственна согласная созидательная работа верхов и низов. И когда верхи начинали созидать (а в России всегда все сверху), т.е. пытались создавать определенные цивилизованные формы жизни, пытаясь дать некоторую волю творческой энергии народа, народ, учуяв запах свободы, реализовывал ее в привычные формы: сопротивление, брожение, вплоть до бунта (а отнюдь не в созидательное творческое деяние.)

(Успех и трагедия Петра Первого в том, что он угадал разрушительный характер российской воли, а потому созидал в ней насилием, не имея исторического времени для перевоспитания ее духа).

Возможно, мы все же преувеличиваем, когда говорим о российском рабстве, как о незыблемой исторической данности. Наверное, это так и не так: действительно, холопство и крепостное право — это были виды рабства. Но после Петра Первого, особенно после Екатерины Второй дворянское холопство перестало таковым быть: дворяне стали аристократами крови и духа. Были вольные северные и сибирские крестьяне, казачество, был слой мещан, разночинная интеллигенция. Хотя и нелегко истреблялся дух «Табели о рангах», как и дух крепостничества, уже отмененного. (Но российский люд в условиях всеобщего холопства, в условиях отсутствия внешних свобод выработал свободу внутреннюю: неподчинение законам, бегство, разбой, казачество. Именно против этой внутренней свободы были введены «крепости», обернувшиеся крепостным рабством.)

И разве народ — раб потребовал бы таких усилий большевиков, потребовал бы создать такую мощную систему подавления, как система КГБ, для его усмирения, которая все 70 лет не знала покоя?! Поэтому, когда мы так часто слышим и говорим сами, что русский народ — народ рабский, давайте выдохнем, просчитаем до 10 и возьмем свои слова обратно…)

«Мы — не рабы, мы — анархисты», — сказал о русском национальном характере В. Максимов на встрече с телезрителями в Останкино (1991?).

Быть может, поэтому мы выживаем под вековым гнетом. Мы топим в болоте глухого наплевательства, похожего на рабство и покорность, жестокие законы. Закон ужесточается — наплевательство крепчает. И так испокон веков.

Один из наших патологических кругов: мы не имеем, потому что не требуем, и не требуем, потому что безнадежно — не дадут. Не просто не дадут — уничтожат.

Но вряд ли можно говорить о тупом терпении россиян. И в своей древней, и в новейшей истории Россия знала все виды сопротивления: бунты, восстания, революции, терроризм, агитацию среди крестьян, оппозицию внутри страны и за рубежом, оппозиционные газеты и журналы, демонстрации, диссидентство, «кухни-клубы», «самиздат». (А человек, которому к виску приставили пистолет, выполняет любые команды… Или просто погибает.)

Но бессмысленность усилий многих уводила в водку, апатию, лень. Российский человек пьёт не для того, чтобы украсить жизнь, а для того, чтобы уйти от нее. Русский национальный характер, склонный более к размышлению над всеобщим, чем над частным, в условиях несвободы, нищеты, жестокости, тьмы непросвещения склонял к алкогольному забытью. Но и спившиеся российские мужики — они разные, почти полярные: один тебя обворует, другой — отдаст последнюю рубаху; один тебя искалечит, другой пойдет за тобой в огонь. Иногда эти противоречия уживаются в одном человеке. А на последней стадии они почти все одинаковы. В этом необычайная широкая безоглядная российская доброта и бездумная, без содрогания, масштабная бессмысленная жестокость. — В России все — масштабно! Мы ни в чем не знаем середины: мы либо раздуваемся от гордости и стучим себя в грудь, либо сгибаемся и самоуничижаемся до безобразия.

«Загадочная русская душа» — это не только долготерпение и героизм: без этих черт русский человек не выдержал бы суровости российского климата, особенности русской истории и специфики российской государственности. Жить в России во все времена было героизмом. Одной из особенностей этой души было бескорыстие — это еще называется «широтой» русской души. Это не только способность широко кутить, «сорить» деньгами, но и отдавать свои душевные силы (не только деньги) нуждающемуся в этом ближнему, и не при избытке, а в бедности и нищете. Это способность делиться последним куском хлеба, нищим кровом, способность брать в свой дом сирот, когда он и так полон полуголодными детьми: тебе плохо — помоги тому, кому хуже…

Русская трапеза — это тоже акт доброжелательности, бескорыстия, соборности. Трапеза в России — это не просто элемент быта, это одна из форм общественной жизни. Чаепитие — со всякими сладостями, печеньями, вареньями. Самовары — целая индустрия, художественное творчество. Многочасовые беседы и обсуждения за самоваром. Ну, и конечно, водка — горячительный напиток, согревающий в суровом климате и суровой жизни. На Западе коллектив — семья, в России — это двор, село. деревня — вселенная… Это — способность к широким порывам души, не подконтрольным меркантильным рассчетам. Возможно, эти черты тоже могли родиться только в очень большой и богатой стране, одновременно суровой и нищей. Быть может, это тоже одна из причин, почему идеи социализма смогли прижиться на этой земле и продержаться довольно долго, пока специфические черты российской государственности, принимая самые уродливые, почти недоступные воображению черты не привели к построению совершенно нежизнеспособного анти-мира.

Хочется привести иллюстрацию к вышесказанному. В ней нет ничего исключительного (вся наша жизнь — из этого, как и из диаметрально противоположного) — просто она оказалась под рукой.

Из письма Ариадны Эфрон к Б. Пастернаку:

«Однажды было так — осенним беспросветно-противным днем мы шли тайгой по болотам… и казалось, никогда в жизни не было ничего, кроме тайги и дождя, дождя и тайги… я не помню того, кто шел со мною рядом — мы не присматривались друг к другу, мы, вероятно, казались совсем одинаковыми, все. На привале он достал из тряпицы горбушку хлеба… разломил ее пополам и стал есть, собирая крошки с колен, каждую крошку, потом напился водицы из-под коряги, уже спрятав горбушку опять за пазуху. Потом опять сел рядом со мной, большой, грязный, мокрый, чужой, чуждый, равнодушный, глянул — молча полез за пазуху, достал хлеб, бережно развернул тряпочку и, сказав: „На, сестра,“ — подал мне свою горбушку, а крошки с тряпочки, все до единой поклевал пальцами и в рот — сам был голоден». [303].

(Так «слоился» народ в те страшные времена: был «Колымский трамвай» и был этот мужик. Но насильники выживали, а эти погибали.)

А вот еще эпизод — достойный внимания. Рассказ, услышанный по радио, о девушках, 16-летних, которые после танкового сражения под Прохоровкой — самое масштабное и страшное танковое сражение ВОВ (жара стояла страшная, солнце закрыто было тучами гари, вода надолго ушла из колодцев) собирали у убитых письма и документы (собрали 5 мешков) и хоронили наших солдат, как могли, неглубоко — иначе не успевали: тела быстро разлагались на жаре.

Когда в хрущевские времена пришли бульдозеры, чтобы срыть холмы братских могил, они, уже взрослые женщины, легли под гусеницы — не дали… (О, Россия… Разбой и святость, свет и тьма…)

Россия, безусловно, евро-азиатская страна. До революции это была Евразия, Сталин сделал её Азиопой. (Азиопой ее называют либералы. Думаю, их нежно греет не только оскорбительная для России суть этого термина, но и его оскорбительное неблагозвучие).

Может быть, контрасты российской жизни, склонность россиянина более размышлять над вселенскими проблемами, чем над проблемами собственного двора, делают этот народ бесконечно талантливым.

Россия — несомненно страна художественно одаренного народа. Иногда кажется, что менее, чем каждый десятый в ней художник. Этот свой генуинный талант изливала она в течение веков более всего в религиозном своем чувстве. Церкви, их роспись, иконы, церковная утварь, роскошь церковных одеяний — это все произведения искусства. Быт народа аскетичен, беден, скромна архитектура старых русских городов, но они были украшены огромным количеством церквей и соборов, разнообразных по архитектуре, богатых росписью и утварью.

Тяжелые будни своей жизни русский народ озарил православными праздниками, которые праздновал широко, радостно, соборно.

В течение двух веков, 18-го и 19-го, Россия стала страной великой Культуры: великой литературы, великой поэзии, великого театра, великой живописи.

Со времен Петра Великого евразийская Россия становится Евр-Азией. Два ее народа: просвещенный европейский и закрепощенный евразийский; у одного — культура европейского просвещения, у другого — византийского православия. Две столицы: Москва — хлебосольная, религиозная, благотворительствующая; сорок сороков церквей; Петербург — более богат, блестящ, холоден; храмов меньше, но они монументальны и прекрасны. В Москве купеческие дома, в Петербурге — дворцы; в Москве на окраинах сады, в Петербурге — трущобы.

Но, возможно, самой главной особенностью и, несомненно, великой ценностью российской в 19-м — начале 20-го века была ее ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ.

Слово «интеллигенция» возникло более 100 лет назад. Впервые его употребил в одной из. своих статей писатель Боборыкин.

«Не Бог знает, конечно, какая находка это слово, — писал в начале 80-х годов прошлого века Н. К. Михайловский о термине «интеллигенция», — но любопытно, что нигде в Европе подобное слово не употребляется в смысле определения особой общественной силы.

В Европе термин intelligentia употребляется в смысле интеллекта вообще, познавательной способности человеческого разума.

Россияне же обозначили им специфическую социальную группу… Главными качествами (кроме умственного труда, определенного уровня знаний и культуры) выступали два: озабоченность проблемами общества в целом, судьбами своего отечества и способность нравственно сопереживать трудящимся, «униженным и оскорбленным».

Один из самых известных на Западе историков общественной мысли считает феномен российской интеллигенции наиболее крупным вкладом России в мировую культуру [304].

«Вековое русское рабство, нищета и страдания народа породили русскую интеллигенцию. Ее усилиями была ускорена отмена рабства и вступление России в капиталистическую фазу развития.

На протяжении многих десятилетий, когда Россия накапливала груз противоречий и страданий, все больше отставала от капиталистической развивающейся Европы, русская интеллигенция находилась в положении больного, прикованного к постели, который видит, но ничего не может сделать. Ему остается только думать и страдать.

…талант и боль за Отчизну (а это значит, и любовь к ней) основные черты российской интеллигенции, озабоченной проблемами общества». [305].

Владимир Хорос пишет, что в понятие интеллигентности входят, помимо прочего, две вещи: ТВОРЧЕСКИЙ ДУХ И НРАВСТВЕННЫЕ КРИТЕРИИ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ.

Естественно, что российская интеллигенция не могла принять большевистскую революцию, ее цели и методы. Поэтому российская интеллигенция в первые годы революции и советской власти была из страны изгнана или уничтожена, к 30-тым годам от дореволюционной интеллигенции не осталось ни духа, ни традиций. Но осталось то, что в одночасье не уничтожить, — ее корни. Они и реализовались в большевистском социализме по-российски полярно: в услужении властям и в противостоянии им.

Вот эта великая сложная страна со всеми своими недостатками, достоинствами и пороками шагнула в революцию. Она принесла в нее и свои великие богатства и свои исторические язвы. Особенности русского национального характера: его противоречия, полярности, готовность к героизму, энтузиазму и бескорыстию и одновременно разбою, жестокости, воровству, к погрому — все это влилось в бурный революционный поток, все это проросло в социализме.

(В расколотом русском народе революционные идеи шли и снизу, и сверху навстречу друг другу: сверху шли либеральные западные идеи, идеи Французской революции, французского Просвещения, а позже и марксистские идеи. А снизу революционной волной поднимался нерешенный земельный вопрос. Все это слилось в революции, сначала Февральской, а затем большевистской, где эти два народа оказались, в основном, по разные стороны баррикад.)

Отчего же все-таки, откуда на Руси, когда опустилась мгла, оказалось так много подонства, разбоя, жестокости, подлости, предательства, грязи — доносчики, соглядатаи, сексоты, палачи, вертухаи, записные крикливые лжецы, прихвостни, лицемеры, циники, подхалимы и огромное количество элементарных дураков. Наверное, обычно этот «придонный» слой неактивен. Революция активизирует и превозносит его.

Во всяком народе их так много или в России слишком уж толст был придонный слой? Так или иначе, долгое рабство в значительной мере способствовало его появлению. От рабства идет отсутствие культуры труда, уважения к собственности, личности, таланту и умению, т.е. к любым формам и результатам созидания. От рабства идет зависть, злобность. Все это потенциальная основа разбойности, которая реализуется в мощную разрушительную силу при нарушении стабильности бытия. Привычка же к бездумности и подчинению (от того же рабства) облегчает дестабилизацию: не нужно много ума и энергии, чтобы взбаламутить и «направить».

В революционной российской толпе была масса полуинтеллигентов, образованцев, студентов, гимназистов и прочих вольноопределяющихся. Вся эта масса не могла или не успела укрепиться знанием, осознанием личной свободы, самоценности личности, а тем более к праву, их охраняющему. (Таковое в России не успело развиться, оно только зарождалось). Эта масса легко, скороспело вдохновлялась «идеями» и вносила в погром идейный энтузиазм, ибо русскому на всех уровнях его умственного развития и во всех общественных слоях свойственно философствовать.

По-видимому, рабское существование, особенности религиозного развития (см у П. Я. Чаадаева) определили специфическую русскую леность ума.

Пожалуй, история «построения социализма» в России, как никогда, доказала и показала, что в экстремальных общественных коллизиях и потрясениях самым стойким оказывается высоко развитый дух: осознание себя как личности, осознанное человеческое достоинство. В нечеловеческих условиях сталинских лагерей дух оказывался гораздо более стойким, чем слабое тело человеческое. (Поневоле задумаешься о вечной душе и бренном теле…) Можно было бы сказать, что в развитой душе человеческой, открытой миру, знанию и чувству, живет частица Бога. Она не подвержена порче и тлену.

Но в народной толще, тем более в ее придонных слоях слишком тонко, хрупко было истинное духовное начало. В массе своей оно было поверхностное — ленивое, послушное, бездумное и бездеятельное. Поэтому, когда привычное: «На колени, холоп!» — сменилось на «Ату, их!» — наш послушный холоп, разгоряченный агитацией, уставший и озлобившийся от окопов, крови и вшей легко сменил покорность царю и барину на покорность комиссару и атаману, веру в рай небесный на веру в рай земной, униженность холопа на гордое самосознание пупа вселенной и соли земли, веру в Бога на озверелое Его отрицание. — Все поверхностно, все на уровне сиюминутных эмоций, все «с чужого плеча» — ничего личностного.

«Когда бывший царь (прибывший в столицу через несколько дней после отречения, на следующий день после постановления об его аресте) вышел из вагона, «лица свиты посыпались на перрон и стали быстро убегать». Подъехали ко дворцу: ворота закрыты. «Открыть ворота бывшему царю», — прозвучала команда, и бывший самодержец сразу попал в совсем новую, доселе не известную ему атмосферу ненависти, которая будет сопровождать его до конца.

Караульный офицер в ответ на его приветствие отказывается пожать протянутую руку… Когда бывший повелитель России попытался уйти на прогулку… шестеро солдат, окружив Николая, толкали его прикладами обратно к дворцу: «Нельзя, господин полковник, вернитесь, когда вам говорят!» [306].

(Речь идет, конечно, о массе, о типичном. Личности есть во всяком народе, и есть безличностный слой. Весь вопрос в соотношении. Смотри выше в цитате из Бердяева, как в России «разителен контраст между очень немногочисленным высшим культурным слоем, между подлинно духовными людьми и огромной некультурной массой». Но и это соотношение и этот «контраст» дореволюционной России исчез в кровавой революционной бойне. Люмпенский состав революционных масс и их вожди — авантюристы полностью (фактически) уничтожили и изгнали из России ее культурный пласт. Россия в одночасье потеряла все, что создавала веками. И на протяжении всего 70-летнего властвования с разной степенью интенсивности люмпенский большевизм и его вожди выбивали этот пласт, который создавала уже советская Россия. Это перманентно разрушительное развитие принял российский низколобый социализм от залпа «Авроры» до «перестройки» или до гибельной черты.

Россия должна была бы погрузиться во мрак дикости. Она в значительной степени туда и погрузилась, но не до конца, потому что трудно, почти невозможно выдирать корни. Но большевики трудились над этим долго и упорно.

(Мы еще до конца не дооценили, что они сделали с Россией. Поэтому мы не понимаем, что в ней происходит сейчас, почему она ТАКАЯ — такая безобразная на фоне процветающего и расцветающего мира, клянем правых и виноватых и молимся на большевистских идолов.)

Гноище «перестройки»

То, что происходило в глубинах очередного российского социально — политического обрушения, названного «перестройкой», потом «реформами» (я буду придерживаться первого термина) опишут, надо полагать, непосредственные участники и «направители» этих процессов — каждый со своей точки зрения. Здесь же только некоторые внешние картины этого гнилостного бурления, так же, как и все предыдущие, доступные взгляду неинформированного, но не равнодушного наблюдателя.

Как Россия после убийства Александра Второго была обречена на революцию, так сталинский социализм был обречен на обрушение. Построенный на крови социализм был нежизнеспособен. Для своей устойчивости он требовал новой крови. Но обескровленное общество не выдержало бы новых кровопусканий. Кровь сгнивала, и скрепленные ею опоры начинали рассыпаться. Преемники Сталина пытались их крепить иными методами, но ничего не получалось (они и сами были «его» выкормышами и мало что умели). Система медленно «проседала».

Несостоятельная однобокая военизированная экономика не могла соревноваться с бурно развивающейся, процветающей экономикой Запада. Запад это знал, наращивал военный потенциал, вынуждая социалистическую экономику СССР тщиться соответствовать новым вызовам времени, перенапрягая и разрушая ее. Военное противостояние СССР проиграл. Красный монстр в течение почти целого века вывозивший свою революцию в бедствующие страны и угрожавший ею миру процветающему, стоял, осыпаясь, на «глиняных ногах». Запад тщательно изучал ситуацию в СССР и выжидал. Уничтожить монстра было невозможно. Россия — страна непредсказуемая, да и держава ядерная. Запад ждал своего часа, когда Россия рухнет изнутри.

И час настал.

Управители тоже чуяли свой смертный час. Деньги партии и их личные деньги они спрятали за рубежом. Да и всю высшую партноменклатуру давно тяготил чуждый им социализм.

И реформатор пришел изнутри. Из высшей партноменклатуры. Из Политбюро ЦК КПСС, Сам Секретарь, высшее лицо государства (а ниже никто не посмел бы слова сказать — уже так было с Кулаковым…)

Пришел Горбачев Михаил Сергеевич. Он знал, что надо что-то менять, но что и как, не знал. Он пошел «в народ» и стал проповедовать «ускорение». Чего?

Наша интеллигенция тут же откликнулась анекдотом: раньше мы все делали тяп… ляп… тяп… ляп, а теперь будем тяп-ляп-тяп-ляп-тяп-ляп!

Потом пришел термин «перестройка». Он продержался довольно долго. Его пытались заменить термином «реформы». Никто не чувствовал реформ: реформа структурируется и утверждается законом. А поскольку не было законов, не было и реформ. Был полный обвал, разрушение, разнесуха. (Однако, внутри этой внешней разнесухи, всеобщего воровства, беззакония и разбоя был твердый стержень глубоко продуманных, организованных и реализованных разрушительных действий, которые должны были ликвидировать СССР как великую державу мира.)

В мае 1989 года Горбачев созвал 1-й Съезд народных депутатов! В зале, кроме темной массы номенклатуры, составлявшей, вероятно, более 80% депутатов, просветы — там другая публика, много известных представителей советской интеллигенции.

Впервые за многие десятилетия, а может быть, впервые с момента установления советской власти с трибуны звучали удивительные речи: разоблачения преступлений, цифры экологических бедствий, провалов в промышленности, в сельском хозяйстве, положение малых народов и многое другое. Темная масса зала особо острые моменты захлопывала, зашикивала.

Андрея Дмитриевича Сахарова они захлопали, затопали, прогнали с трибуны. Он, недавно вернувшийся по разрешению Горбачева из долгой, унизительной ссылки, говорил о преступной Афганской войне. Он говорил почти не понятные тогда слова о демократии, о законе, о праве. Горбачев, по требованию зала, отключил его микрофон.

Вот тут, наверное, партноменклатура поняла: запахло «жареным». Спасайся, кто может, спасай. что можешь, хватай, что схватишь, но главное — спасай большевистскую власть. Не социализм — социализм им не был нужен. Власть! Большевики всегда знали: власть — это главное, особенно в России. Власть — это сила, возможность подавлять (А закон и беззаконие — одно и то же.)

Партноменклатура должна была взять «перестройку» в свои руки. «Перестройка» — это революция сверху. Это была КОНТР-революция той, которую эта же партия (но другим составом) совершила в 1917-ом году.

Ситуация была критической.

«Низы уже не хотели… а верхи не могли», — так характеризовал некогда революционную ситуацию пролетарский вождь в начале века. А теперь, возможно, было наоборот: верхи не хотели, а низы не могли… Так или иначе ситуация требовала перемен. — Взять «перестройку» в руки и сохранить власть!

Жила ли когда-либо партноменклатура при социализме?

С тех пор, как Сталин создал свою партию «кнута и пряника», они никогда не жили по законам страны, которой правили. У них была своя страна, свои законы.

Они строили социализм, основным экономическим принципом которого было: от каждого по способностям, каждому — по труду. Этот принцип никогда не выполнялся, ни вверху, ни внизу. Вверху получали «по потребностям» — как при коммунизме.

«Великий» Ленин провозгласил, что при коммунизме денег не будет. У них практически и не было денег, ибо не деньги определяли бытовую сторону их жизни, а СПЕЦ-распределение. Это был особый скрытый зазаборный «коммунизм», который мог существовать только в стране глухой тайны, тотальной лжи, колючей проволоки, «зоны», «железного занавеса» под охраной махины КГБ.

Ну, а народ? Народ получал нищенские зарплаты. Это тоже были не деньги: это были регуляторы нищенского распределения. Они легко могли быть заменены на карточки или талоны, что и происходило в критические времена.

После смерти Сталина в конце 50-х годов приподнялся, а потом и пал «железный занавес», отделявший СССР от окружающего мира. «Верхи» первыми увидели картины иной жизни. Фальшивые идейные оковы не выдержали. Они рванулись обогащаться, кто как мог, в условиях социализма. Они спаялись с уголовным миром, создали «теневую экономику», заложили прочные основы коррупции. Они не боялись кары. «Рыба тухла с головы». Во главе страны и партии стоял главный мафиози.

Дух западного «загнивания» и зазаборного процветания разлагал и народ. Нищий народ тоже хотел жить лучше. Единственным способом улучшить свою жизнь в условиях построенного социализма было воровство. И воровство, всеобщее, (кроме тех, кто этого генетически не мог) обрушилось на страну.

Всеобщее, сверху до низу, воровство и взяточничество разрушало страну: ее опоры, общественные структуры и самое главное — разъедало и без того изуродованный нравственный хребет народа. Страна катилась в пропасть.

К тому моменту, когда Горбачев объявил «перестройку», верхам не нужен был социализм — при новых аппетитах и возможностях не нужные им партбилеты и социалистические оковы не давали им развернуться. «Перестройка» только лишь сорвала маски и истлевшие лохмотья маскарадных костюмов с вождей — строителей коммунизма.

После принятия закона СССР о государственном предприятии (объединении) в 1988 году началась тайная приватизация. С ноября 1991 года начался этап форсированной приватизации. У «них» были тайные инструкции, писаные и неписаные, не только по ограблению казны, банков, счетов, музеев, но и по присвоению, тайной приватизации стадионов, гостиниц, заводов и прочих доходных мест. (У революции 1917-го года был гремучий лозунг: «Грабь награбленное!». У контрреволюции 80-х — 90-х годов был иной, тайный лозунг: «Грабь народное!»)

Интересна история нашумевшей в свое время фирмы «Алиса». Когда ее преуспевающего двадцатишестилетнего главу Стерлигова спросили, как ему удалось так быстро из ничего создать столь преуспевающую фирму, он, не моргнув глазом, твердо, цинично заявил: «Наверное, от злости», — добавив при этом, что западные бизнесмены пигмеи, мальчики, по сравнению с нашими богатырями, ибо те живут в тепличных условиях, а здесь приходится работать в волчьей стае. — Но волки-то кто? — Как сказал И. Бунич, этот молодой талант, ничем не проявивший себя в студенческие годы в МГУ, кроме участия в поджоге какого-то кооперативного ларька, бедный студент юрфака МГУ в один прекрасный день получил на свой счет, вероятно, специально открытый, 3 миллиона рублей от своего дяди Стерлигова — генерала КГБ.

Но это ведь лишь верхушка айсберга.

Какая-то из газет (быть может, не центральная) сообщила, что на Западе на личном счету Брежнева лежит 10 миллиардов (!!!) долларов.

А Суслов — всесоюзный идеолог, серый кардинал, человек с ядовитой физиономией и отталкивающей улыбкой, несколько десятилетий стоял на страже нашей чистой, как снег, пролетарской идеологии; он оберегал наши дома от вещизма, а крестьянина от присущей ему по природе хозяина своего труда «буржуазности», а после его смерти наследники не могут поделить оставшиеся его миллионы (или миллиарды).

Специальная комиссия на заседании 10.02.92 назвала цифры того, что удалось обнаружить по документам: коммунисты за несколько последних лет вывезли за рубеж 60 миллиардов долларов, 50 тонн золота, 150 тонн серебра, 8 тонн платины.

Ельцин в докладе на сессии Верховного Совета (не записано, какого, но это начало 90-х) заявил, что за последние 3 года большевистского правления золотой запас России упал с 2300 тонн до 230 тонн. Если учесть, что страна в эти годы не развивалась и круто нищала, ясно, что 90% его были украдены.

Когда была объявлена законная приватизация, оказалось, что государственной собственности уже практически нет, почти все «прихватизировано», а то, что еще нет, то либо действием каких-то тайных сил не дается в руки, либо уходит в руки все той же партийной мафии.

Люди, не причастные к номенклатурным верхам, смогли приватизировать только свою жалкую жилплощадь, что переложило государственные заботы об ее содержании на их головы и резко подняло квартплату до непосильных для тощих российских кошельков размеров.

«Ваучеры», которые были розданы людям с обещанием, что через некоторое время на них можно будет приобрести машины, жилплощадь и т.п., — оказались очередным обманом и издевательством над народом. (Я уже писала, что на 3 ваучера, вложенных в «Газпром» (моего мужа, моей мамы и мой) я в 2001 году получила за год 4 рубля 50 копеек, т.е. по 1,5 рубля на 1 ваучер (батон хлеба, а это у нас самый дешевый продукт, стоил тогда 7 — 9 рублей). С тех пор я не вскрываю конверты, которые мне присылает «Газпром»).

Много, почти 10 лет спустя, А. Чубайс — автор ваучерной приватизации скажет: для честной приватизации не было условий; не было ни государства, ни законов. Приходилось выбирать между бандитским коммунизмом и бандитским капитализмом.

Воровское процветание номенклатуры умело соединило власть большевиков с деловой сметкой уголовников. Они мужали и крепли под защитой своей «железной руки», заматеревшей в щетине танковых дул. Теперь им угрожала конкуренция с деловыми, свободными и даже, возможно, честными умельцами. Они не могли допустить этого. Они должны были сохранить власть над ними, не давать им подняться, душить их налогами. Они изобретают законы, по которым отнимают у делового человека от 70 до 95% прибыли. Поступиться своей неподконтрольной властью у них называется «поступиться принципами».

Они же, организовав в одночасье в опустошенной стране больше бирж, чем во всем остальном мире, гоняют свои капиталы по кругу, ничего не производя, ибо ничего не умеют и не хотят. А по ходу пустых игр что-то «налипает» со стороны.

(Как они похожи везде: в казне Ирака 14 миллионов долларов, а на личных счетах Саддама Хусейна — 40 миллиардов! А нищая Румыния и вопиющая крикливая роскошь дворцов Чаушеску! И у всех — бункеры и страх! Радетели о счастье человеческом!

Вот он лик Сатаны. Все они — ничтожества, дорвавшиеся до власти: тщеславные, корыстные, алчные; трусы, лжецы, воры и палачи.

От разрушения партийных структур и специфического характера внутрипартийного разделения народных благ пострадало мелкое партийное крошево, не стоявшее близко к материальным ценностям и потому не урвавшее себе ничего в развале, но потерявшее свои льготы.

Интеллигенция приветствовала «перестройку»: свобода слова, «гласность» — главные, бесценные для интеллигенции ее дары. Какой понесся поток поэзии, живописи, литературы, газетных и журнальных статей. Задавленная долгие годы интеллигенция подняла голову, вырвалась из своих тесных углов в эфир, на телеэкраны, в печать, выплеснула то, что копила годами в письменных столах, тайниках, извилинах мозга и глубинах души. Та, которая чудом избежала тюрем и лагерей или чудом уцелела в них и не успела еще уйти за роковую черту; та, которую недоистребил геноцид; та, которую породила, разбудила, подкормила хрущевская «оттепель». Какая полилась тоска, застоявшаяся, густая, долгая… На страницы журналов и газет хлынул поток «чернухи». Эта «чернуха» — правда о нашем славном великом социалистическом государстве. Значительную часть этой чернухи писали советские писатели, которые ранее поступались совестью и, казалось, не блистали ни умом, ни талантом. Их почти не читали. Надо полагать, многие из них писали просто «в стол», не очень, видимо, надеясь на то, что эти произведения когда-либо увидят свет: многие из них умерли задолго до «перестройки».

Почему они писали? Болела душа? Мучила совесть? Давили грехи? Не могли уйти, не облегчив душу? Не могли уйти, не оставив в назидание потомству тяжкий свой опыт?

Их произведения, написанные по велению ума, кровью сердца, были куда более высокохудожественными, чем их вымученные (теперь можно предположить) пресные подцензурные произведения, — а эти иногда были отмечены высоким талантом, который почти не проглядывал ранее. Это были те, трагически «не состоявшиеся» в условиях страха и пресса… (Кто-то очень хорошо сказал: «Мы выползли из своих щелей и перестали быть героями подтекста». )

Все это вызвало огромный интерес к прессе. Газеты расхватывали, выхода новых номеров журналов ждали, в библиотеках их зачитывали до дыр. Стало выходить большое количество новых журналов. В обеих столицах, в столицах республик, в больших городах России.

Чего стоил хотя бы журнал «Огонек» Виталия Коротича и его команды!

На страницы газет и журналов хлынул поток писем, жалоб, воспоминаний всех читающих и неравнодушных. Казалось, оледенение, сковавшее Россию на долгие десятилетия, заморозило, но не сумело убить ее дух.

Откуда-то выползли умные, ясные специалисты, знатоки — даже из «ящиков», из военных чинов, с идеологического олимпа.

Наверное, тогда, когда рушился большевизм, когда над тысячными толпами митингующих реял такой незнаемый, такой пьянящий, не являвшийся даже в «советских» снах дух свободы, когда несли и выкрикивали любые лозунги, пламенно и смело выступали с трибун, читали стихи, пели песни; шли, взявшись за руки; собирали подписи, рушили кровавых идолов — все верили в светлое новое скорое будущее. И даже те, кто предвидел трудности, даже очень большие, вряд ли могли предвидеть такой тотальный крах.

Даже самые светлые головы вряд ли до конца осознавали глубину нравственного распада «великого советского человека» в массе своей, и более, чем в массе, — в «верхах». Высшие лица государства (и их команды), соревнуясь, наперегонки, предавали, продавали Советский Союз Западу, оптом и в розницу… Те, кто чуть ниже, (партноменклатура, та самая партия «кнута и пряника») — просто грабили страну, присваивая все, что было создано народом за годы советской власти, вывозя за рубеж все, что можно было вывезти. Именно они, большевистские верхи, их «племянники» и подельники, стали олигархами, они определили лицо бандитского капитализма «постперестроечной» России. Какая насмешка истории! Но это не просто насмешка — это урок, который следует постичь…

Интеллигенция ходила на митинги. По улицам, идущим к центру, текли многочисленные потоки людей с просветленными лицами. На митингах произносили речи, читали стихи, собирали деньги на благотворительные цели.

В клубе электролампового завода была выставка, посвященная жертвам ГУЛАГа. Стены клуба были оклеены тысячами писем и фотографий узников сталинских тюрем и лагерей. Прямо при входе в клуб стояла зэковская тачка полная денег разных купюр, несмотря на безденежье и бедственную ситуацию в стране (не помню, на какие цели был сбор). Там же была выставка проектов памятников жертвам террора (об этом теперь никто не вспоминает).

На Тверской (тогда, наверное, еще улице Горького) была выставка картин Петра Белова. Театральный художник, он оформил более 150 спектаклей. Иногда его декорации были ярче драматического действия на сцене. Но дома, для себя и самого близкого круга друзей писал другое. Но в конце жизни после инфаркта, предчувствуя свой близкий конец, он в течение нескольких месяцев (кажется, трех) написал несколько десятков пронзительных картин о сталинском терроре: писал, сжигая остатки здоровья, торопился сказать то, что хотел, что не успел, чего раньше не мог… Труп Мейерхольда с биркой на ноге; замурованный в стену Пастернак; поле одуванчиков (каждый одуванчик — лицо человека), которое топчут огромные сталинские сапоги; нескончаемый, уходящий за горизонт этап зэков — они выходят из пачки «Беломорканала», из которой Сталин закуривает сигарету… (Глядя на картину, где одуванчики топчут сталинские сапоги, вспоминаю другую — картину Кустодиева «Большевик»: огромная фигура большевика в кожанке с широко развивающимся красным флагом в руке, в огромных сапожищах шагает через площадь, заполненную массой крошечных человеческих фигур, как муравьев. Своим пионерско-комсомольским оком я воспринимала ее, как символ победы большевизма, — так преподносила ее официальная идеология. Но сегодня я думаю, Кустодиев был лукав: он вкладывал в нее не радостно-победный смысл…)

На выставку тек непрерывный поток посетителей.

По разрешению сверху, заговорила «Правда». Она вскрыла память, могилы, язвы, мертвые зоны. Заговорили люди: о десятках миллионов загубленных душ; переселенных народах, десятках тысяч мертвых деревень; погибшем крестьянстве; опустошенных недрах, вырубленных лесах, высохших реках и морях; затопленных городах; разрушенных церквях и дворцах; попранных культуре и религии, биологически выхолощенном народе — огромная историческая преступная руина.

Казалось, Россия все же жива. Она проснулась, проснулась надежда.

Мы 70 лет были вырваны из процесса мирового развития. Под прессом лжи и насилия мы строили анти-мир. Когда мы сбросили с себя оковы и прозрели, мы обнаружили, что висим над пропастью, над зияющей пустотой, оставшейся как воронка от разрушительного социального взрыва.

Мы оторваны от своих корней, а потому не можем прорасти без корней, в пустоте… Все цветущее, здравое, что нас окружает, что могло бы послужить примером, хоть и привлекательно, но чужое. А своего — нет! И мы пошли не вперед, а назад, искать свои корни, свой облик, опору, от которой можно оттолкнуться, начало своего пути.

Мы вспоминаем все: церковь, религию, обряды, обычаи, колядки, ярмарки. Вспоминаем свою философию, историю, литературу, поэзию, живопись и театр. Вспоминаем изгнанных из страны, расстрелянных, утопленных, зарытых заживо. Ищем непогребенных, миллионы поруганных, зарытых и не зарытых. Вспоминаем свою аристократию, купечество, меценатов и благотворителей. Восстанавливаем казачество, атмосферу кабаков, дворянского собрания. Романсы и песни ушедших времен. Принимаем с почетом последнего Романова. Восстанавливаем старые названия городов и улиц. И этот список бесконечен. И за каждой строкой и словом в нем — наши слезы и кровь. А весь он — чудовищность, историческая беспрецедентность происшедшего. Удивительно ли, что возрождающееся казачество восстанавливает и обычай публичной порки?! (Казачество как-то удивительно быстро оделось в штаны с лампасами, заломило кокарды, затеплило лампадки перед образами, задымило самоварами, объединилось в сотни, но за плугом не пошло. Оно весьма озаботилось изготовлением сабель.)

А Церковь православная канонизировала Николая Второго — мученика.

Николай Второй, действительно, фигура трагическая. Трагической была и cитуация в семье, казалось бы, такой счастливой (имею в виду смертельную болезнь его единственного сына-наследника), и в Российской империи. Он не желал этой короны. Ему была предсказана пророками тяжелая судьба. (Он верил предсказаниям). События при коронации тоже не предвещали ничего хорошего. И вызовы времени, павшие на его долю, были далеко не каждому по плечу. Наверное, он сделал немало, но в такое сложное время этого было недостаточно. Проблемы накапливались десятилетия и столетия, ему достались развязки. Общество бурлило все — снизу доверху. В такие бурные времена управлять таким огромным сложным кораблем, как Россия, должен был человек очень большого ума и очень твердой руки. Ни того, ни другого у Николая Второго не было. Он был прекрасный семьянин, но слабый государственный деятель. И потому, так или иначе, но и он немало был виноват в том, что случилось с Россией.

Однако, уничтожение царской семьи — уничтожение зверское, подлое, большевистское — неизгладимое пятно на совести народа. Церковь принесла покаяние за это историческое преступление. (Стоит упомянуть, что Керенский хотел спасти царскую семью и вел переговоры с Англией о вывозе ее туда, но король Англии — двоюродный брат Николая Второго, похожий на него, как близнец, (они даже дурачили свое окружение, переодеваясь) отказал ему во въезде…)

Удивительно ли, что сегодня мило все, насильственно отобранное, — как то, что было национальным достоянием, так и то, что было болезнью. («Что пройдет, то будет мило». )

Россия бурно развивалась и росла, Россия была «беременна революцией», но кто же мог предположить, что она разродится таким чудовищем?! В России было множество партий, много недовольных социальных групп, но кто мог подумать, что в результате всех потрясений к власти придет кучка большевиков, что гегемоном общества будет провозглашен российский пролетариат, составлявший в то время менее 8% населения России, что его призрак, бродивший не столько по Европе, сколько в молодых головах незрелых социальных идеологов, попытаются воплотить в жизнь на одной шестой земной суши, что вместо совершенствования общества будет его разрушение «до основания»?!

Большевики, действительно, «раздули пожар», в котором безжалостно сожгли старую Россию. (Они мечтали «раздуть пожар мировой». К счастью, им это не удалось по полной программе. Но весь 20-й век мир жил в напряжении и страхе. А Россия сейчас собирает обгорелые головешки и по ним пытается восстановить свой былой облик.

Мы все вышли из крутого атеистического замеса. И сегодня многие представители моего поколения и дети наши, взглянувшие освобожденным взором на дела родительские, — приходят к идее Бога. Случайно ли это? — Нет! Мы сидим на пепелище: выжженная земля — её красоты, её ценности, её недра; выжжена душа человеческая и душа целого народа. Даже в темные далекие времена после дикого и кровавого нашествия Золотой Орды, остановившего на два с лишним столетия ход нашей истории, не знала земля российская такого разгрома. Мы пытаемся понять, почему это произошло, как сумели мы сами сотворить над собою такое зло. И приходим к выводу: мы отреклись от религиозной общечеловеческой морали, отреклись от Бога, от Высшего Судии, от Вечного, от единственного высшего критерия — Любви к ближнему, всеобъемлющей любви к Богу и Его творению, а потому отвергли и 10 заповедей.

Человечество живет в постоянной извечной борьбе между Добром и Злом, Богом и Сатаною. Человечество несовершенно, грешно, но никогда за последние 2 тысячелетия оно не попирало так сознательно, активно, воинствующе кодекс морали, призванный вести человечество к духовному совершенствованию, к свету, к Храму.

Большевики растоптали этот кодекс и заменили его кодексом классовой борьбы, в основе которого не любовь к ближнему, а ненависть к классовому врагу. Так мы вошли во тьму, в объятия Сатаны, так мы построили анти-мир.

Мы сохранили свой внешний облик, мы не стали чудовищами, мы попытались создать «Кодекс строителей коммунизма», в который втискивали заповеди отвергнутой морали, но химера, соединяющая в себе любовь и ненависть, не могла быть жизнеспособной. Она стала посмешищем.

Отживали остатки старой морали. Ей на смену приходила пустота, которую могли заполнить любые извращения в реальных условиях анти-мира.

Но… не интеллигенция правит Россией. Ею правят «верхи», которые в России современной, социалистической, постсоциалистической, — есть «дно» (так «подшутила» над ней история). (Испокон веков народами, странами УПРАВЛЯЛА аристократия — наиболее состоятельная, образованная, культурная часть общества. Но интеллигенция никогда не приняла бы разрушительную, кровавую, противную природе человека, духу истории и здравому смыслу авантюристическую программу большевиков. Ленин знал это. Критика, дискуссии, ревизия были «СМЕРТЕЛЬНЫМИ врагами» его теории. Интеллигенция была объявлена «говном», упор был сделан на люмпен, во главе государства стало «дно»).

Это правление 70 лет угнетало, истощало, уродовало народ. Интеллигенция — это концентрированный дух народа. Он был более других подвержен ударам и подвергался постоянному прессу. Он чрезвычайно пострадал, но не иссяк. Но народное поле заросло чертополохом. Власть проросла на нем зубами дракона.

Большевики не отдают власть. Для ее удержания, как известно, «все средства хороши». К моменту появившихся «предперестроечных» угроз власть — это была номенклатурно-уголовная мафия, которая в защите обратилась в монолит.

Нерешительный Горбачев метался между ощетинившейся партией и взбудораженным обществом (вряд ли он мог иначе: он был генсеком этой партии). Он стоял в раскоряку, он опирался на одну ногу… Горбачев — трагическая личность, ибо его историческая роль переросла его индивидуальные возможности. Он вел за собой две непримиримые силы: одна породила его, другую породил он.

(На 28-м Съезде партии большевики в течение 12 дней говорили о демократии, плюрализме, многопартийности и т.п., но, когда Ельцин, Собчак и Попов объявили, что они выходят из партии, ибо они уполномочены выполнять волю избравшего их народа, а потому не могут подчиняться партийной дисциплине, а Шостаковский, Лысенко и другие заявили о том, что они намерены создать партию или фракцию, программа и названия которых будут отличаться от таковых в КПСС (партию — не враждебную, но отличную), какой они подняли вой! Они кипели ненавистью, брызгали слюной, изрыгали оскорбления, требовали их на расправу. В воздухе висел хорошо знакомый дух, который в прежние времена всегда выкристаллизовывался в привычный лозунг: «К стенке!». Сегодня его не произносят на съездах — времена не те. Но ненависть, взращенная ко всякому инакомыслию десятилетиями идеологической (и не только идеологической!) обработки, кипит в крови Хомо Советикус. «Давно к стенке не ставили!», «К стенке бы их!» — эти слова вы можете услышать в очереди, на улице, в местах, где концентрируется общественное напряжение. Но в зале партсъезда накал этой большевистской специфической страсти особенно высок. Стоило только их всколыхнуть…

Когда же речь зашла о разделе партийного имущества пропорционально числу вышедших из партии членов, вой и ненависть достигли наивысшего напряжения. («За каждой политической идеей надо всегда искать заурядный интерес к вещам». Маккиавелли,)

И с этой партией Горбачев призван был справляться, утихомиривать ее и направлять в новое русло. Он метался между ними буфером, ненавидимый обеими сторонами, вероятно, в вихре событий не всегда успевая сознавать, кто же он сам. Он принимал огонь на себя, чтобы не дать им сойтись в рукопашной. Но разбуженный им океан девятым валом вынес его в тихую пристань, как отыгравшего свою роль. Он повернул колесо истории 20-го века. Как? — История даст этому оценку.

Нерешительный Горбачев колебался, решительный Ельцин шел напролом.

И снова многотысячные митинги с лозунгами; «Ельцин! Ельцин!». Я тоже ходила и кричала: «Ельцин, Ельцин!», хотя не особенно ему симпатизировала. Правильным ли был выбор? — Дальнейшее показало, что не очень… (Мне вспоминается анекдот брежневской поры: Брежнев встречает идущего с рынка человека с большим прекрасным арбузом. «Вот это арбуз!», — восторгается Брежнев. Человек с готовностью протягивает ему арбуз и говорит: «Выбирайте, Леонид Ильич!» — «А что выбирать — он же у вас один.» — «Ну, Вы тоже у нас один, но мы же Вас выбираем…)

Началось «кипение» партконференций, съездов и Верховных Советов.

Партия большевиков, более 60 лет правившая Россией, была создана Сталиным. Создавая себе устойчивый трон, Сталин должен был строить его из надежного материала — он должен был быть послушен и понятлив, это должен был быть родственный ему материал, т.е. — из жестоких, лживых, трусливых и продажных. Такой контингент можно было удерживать «кнутом и пряником». И они, действительно, жили безбедно при «развитом социализме» или при коммунизме, укрываясь за кремлевской стеной, высокими заборами, охраняемые надежно «железной рукой» КГБ в бедствующей стране, надрывно строящей военизированный социализм.

Сталинский социализм плодил массу уголовников, на необъятных просторах ГУЛАГа. Там они жирели, матерели. Позже они стали срастаться с аппаратом, встраиваясь в производственные и государственные структуры. (Похоже, уголовный мир в гораздо большей степени был гегемоном системы, чем пролетариат.)

Когда основой системы было политическое насилие, партийно — уголовный альянс был его механизмом. Когда ее основой стало воровство, он превратился в мафию.

Эта уголовно-номенклатурная мафия задолго до «перестройки» в «теневом» и других видах преступного бизнеса овладела почти всеми материальными ценностями России (Как сказал много позже в одном из своих телевизионных выступлений Игорь Бунич, к моменту «перестройки» в СССР не было государственной собственности — все, по факту, принадлежало им). Поэтому в условиях «перестроечной» «воли» — абсолютного беззакония так легко было УЗАКОНИТЬ присвоение 90% несметных богатств России 5%-тами номенклатурно-уголовных бандитов.

Их давно тяготили оковы социализма. Они хотели их сбросить, но при этом сохранить власть. (Они давно хранили свои деньги за рубежом, готовые в любой момент туда «слинять», но недра и заводы не увезешь, а поэтому необходимо сохранить ВЛАСТЬ. Большевизм и власть — неразделимы. (Кто будет терпеть большевизм, если он не будет твердо держать в руках дубину власти, а еще лучше — лом?!)

Горбачевские разговоры о необходимости что-то изменить: ускорить, перестроить, очистить — разбудили партийный преступный рой. Угрожающее «гудение» в нем началось до 1-го Съезда народных депутатов.

В марте 1988 года в «Советской России» выходит статья Нины Андреевой «Не могу поступиться принципами», вызвавшая бурную реакцию уже возбужденного общества. Статья с доказательствами, кривыми роста экономики, промышленности и сельского хозяйства, у нас и за рубежом, поет гимн сталинской эпохе, сталинскому социализму. Нина Андреева — подсадная утка. Откуда у преподавательницы химии Ленинградского политехнического института такие знания? Статью писало очень высокое и весьма осведомленное лицо. Но пока они прячутся за именами пролетарской интеллигенции, слесарей заводов или просто отмалчиваются. Но скоро они заговорят иначе. Тогда они встанут во весь рост, вооружившись не только ленинской теорией.

На созванном Горбачевым в мае 1989 года 1-ом Съезде народных депутатов встретились недобитый интеллигентский (ненавистный большевикам) дух России и партийный монолит.

Поток почти 70 лет не звучавших ярких, содержательных, подкрепленных цифрами и фактами речей и шиканье, захлопывание, затопывание их партийным большинством. Любая мысль, намек на знания вызывали их ярость. Правящий люмпен на этом съезде проголосовал за свое ничтожество: в Верховный Совет — в первый Парламент горбачевской эпохи не прошел ни один ученый, не прошли экономисты, юристы, известные публицисты — никто из тех, кто доказал наличие ума, знаний, способностей и желания действовать в такой ответственный для страны момент. Партийные функционеры «заголосовали» всех, даже Ельцина.

В декабре 1989 года умер Андрей Дмитриевич Сахаров. Он умер не от унижений и издевательств в Горьком — их творили тайно сатрапы и палачи преступного режима, преступных правителей. Он умер «на свободе» — сердце не выдержало затопывания, улюлюканья тупой и злобной толпы, корыстной и трусливой. Там, в этом высоком собрании на горбачевском Съезде, не было простачков, которые просто не могли понять святого умника. Там были те, которые понимали: одни чтили (их там было очень мало), другие — ненавидели и боялись (они заполняли этот зал!). Сердце боролось с насилием и заточением, но не выдержало — полусвободы…

И снова, как в дни надежд, улицы Москвы были полны народа. Декабрьский день был серый, сырой, ветреный, промозглый. Люди стояли по обочинам дорог, по которым под звучавшее из репродукторов Адажио Альбинони его везли в последний путь.

Итак, «процесс пошел»: был дан старт открытой политической борьбе. Она приняла уродливый, жестокий, временами кровавый, подлый и очень затяжной характер. Номенклатура враждовала внутри себя, боролась с той частью партии, которой досталось мало от богатств страны или не досталось ничего; боролась с интеллигенцией, с демократами, со всеми пробудившимися к жизни силами страны, которые стремились к правде и обновлению России. Переодетые, перекрасившиеся номенклатурные большевики, спаявшиеся с уголовным миром, вытесняли интеллигенцию из политической и общественной жизни (так же, как в 1917-ом: целое столетие не изменило отношение большевиков к интеллигенции, ибо не изменилась их бандитская суть).

Большевики, номенклатура стремились удержать власть. Большевики, как партия, не уникальны в своем стремлении к власти, но уникальны в интенсивности этого стремления, ибо исторически, исходно «не было таких жертв», которые были бы слишком велики для достижения такой цели» и «не было таких средств», которые были бы для этого неприемлемы.

За 70 лет люмпен, пришедший к власти в 1917-ом, мог бы облагородиться. Но этого не случилось, потому что все 70 лет эта власть оставалась преступной. 30 лет она истребляла народ, затем 30 лет угнетала и обворовывала. Все это делалось в условиях лжи и тайны. Во власть, в верхи могли проникать только преступники, реальные или потенциальные. Другие, если и попадали, там не удерживались.

Отчего же так сладка для большевиков власть? Оттого, что только власть как насилие и насилие непреодолимое есть условие существования большевизма как явления, ибо оно есть ложь, ложь воинствующая, а потому кровавая.

Но в условиях гласности, которая с Горбачевым вошла в жизнь общества, как реальность, открытое насилие было невозможно (нежелательно). Но было и другое явление, которое вполне устраивало верхи — беззаконие. (Советский Союз всегда жил не по законам — закон существовал только для мелких воришек и бытовиков. Всех остальных судили особыми законами, особыми совещаниями, особыми приговорами, по специальным инструкциям.) Но официально существовали Советская Конституция, Уголовный Кодекс и другие правовые нормы. «Перестройка» разрушила всё. Всё потеряло силу. Всё рушилось вместе со страной. Пришла «свобода», не свобода — воля. Воля, не ограниченная законами, — это право сильного, это разбой, «мутная вода», в которой умельцы легко ловят любую рыбу.

Именно э

та «мутная вода» нужна была номенклатуре, чтобы довершить грабеж и в условиях беззакония «узаконить» свое новое положение. Но для этого надо было держать бразды правления в своих руках.

Начался «парад» Верховных Советов. Трансляция заседаний шла в прямой эфир на телевидение. (Позднее они уже шли в записи в ночное время).

Российские депутаты-большевики не способны к творчеству. Они собираются на съезды не для аналитической и созидательной работы, а для сокрушения врага (или просто для самовыражения). Сидя на своих местах, они копят заряд злобы, а не конструктивных предложений, и, собираясь на съезде, они изливают эту злобу и грязь на все и вся. Крупицы здравомыслия тонут в этом шабаше озлобления, в потоках грязи.

Есть две ипостаси раба: согбен или крушит; раньше «ослы-депутаты» послушно поднимали мандаты (у нас была игрушка — осел, который мог только кивать головой, — мы называли ее «осел-депутат»); сегодня они все разносят в щепы (дали волю!).

Есть некомпетентные, которым дали дубину в руки, но есть те, кто хорошо знает свой интерес, но и они не предлагают, а злобно критикуют и крушат. Большевики «не поступаются» властью…

Некомпетентность и революционность! Российская болезнь! — Крушить легко! (Может быть, все не так примитивно: возможно, это был способ в этой грязи, в мутной воде прятать преступную суть обсуждаемых проблем).

Верхи грабят и дерутся за власть, а страна под ними погружается в пучину страшной беды. Полки магазинов пустеют. Скоро они будут абсолютно пусты. Уже сахар, водку, спички, мыло дают по талонам. Очереди за этими драгоценными необходимостями заполняют улицы вблизи крупных магазинов. Получить бутылку водки можно только в обмен на тару. Люди копят бутылки. (Я спустя 20 лет выбросила ящик бутылок, обнаружив его на чердаке своей дачи).

Потом начинают распределять талоны на вещи. Этим занимаются домоуправления, на предприятиях, наверное, профсоюзы. Конечно, ценные талоны попадают в руки «причастных». Остальным достаются часто совершенно не нужные талоны: на хозяйственные сумки, домашние тапочки, маникюрные наборы и т. п. — но люди покупают всё… Запомнились залы больших магазинов, на прилавках которых нет НИЧЕГО. За одним из прилавков стоит один продавец — сторож… Или такие объявления: «Магазин закрыт. Нет товара». Если на один из прилавков что-то «выбросили»: дешевую рыбу, (а если еще мясо?! — кости!), муку, крупу — магазин толпа забивала битком и продолжалась на улице. В одночасье пропадало всё: сигареты, крупы, ткани… (Я уже писала о том, как во времена Бориса Годунова в неурожайные годы спекулянты и скупщики прятали хлеб, и это изменило историю России. Так, надо полагать, и в нашей новой Смуте, 400 лет спустя так же ведут себя алчные волки российские).

Кто стоит на пути просвета России, кто затягивает петлю на горле народа российского?

Хочется привести здесь одну дневниковую запись: «Представители датской фирмы, приехавшие в Союз поставить новую технологию производства инсулина, полгода обивают пороги различных инстанций, подписывая по нашим советским правилам какие-то бумаги, не понимают смысла этих бумаг, придирок к «крючкам» — всего этого загадочного круговорота, губящего время, здоровье людей и дело! (У нас в стране тяжелая нехватка инсулина, жизненно необходимого больным диабетом).

Представитель фирмы говорит; «Я сегодня ночевал в посольстве: в гостинице от меня потребовали какую-то бумагу. Поскольку я приехал к Вам, может быть Вы дадите мне эту бумагу?» — «Мы никаких бумаг не даем», — нервно шепчет за спиной Министра его референт. — «Мы никому никаких бумаг не даем», — отвечает Министр датчанину. — Энергичные, интеллигентные представители фирмы смяты. Они уходят молча, с непроницаемыми лицами…»

Что это? Сознательное вредительство, традиционный стиль поведения, крутое чиновничье тупоумие, страх?!

(Все полезное для нас, нужное нам сотрудничество с иностранцами всегда продирается через эти рогатки. Или не продирается — уходит навсегда… Россияне знают, что такое чиновничий произвол: они от него страдают, умирают, но не удивляются. Но для иностранцев — это, как в таких случаях говорил мой муж, — «деревянное железо»… Самое удручающее в этом, пожалуй, то, что те, другие иностранцы, которые пришли к нам рушить нашу страну, легко находили среди наших «демократов» понимание и помощь, а те, которые хотели у нас делать дело, полезное и для нас, как правило, увязали в липкой паутине наших чиновничьих сетей.).

А Россию затягивает трясина бедствий. Уже нет хлеба: в одночасье 50% устаревшей техники хлебопекарен огромной Москвы пришли в негодность… А что случилось с хлебопекарнями большой России, где определили норму хлеба по 100 граммов белого и 200 граммов черного на человека в день?! Такой нормы не было даже во время войны и в лагерях ГУЛАГа. В одночасье исчезают все сигареты и табак, все ткани, и так во всем.

Но большевики и их уголовные выкормыши, не сморгнув, истребляют свой народ, лишь бы не потерять своих мягких кресел и дармовых прибылей.

Обстановка вопиющая, и ясно, кто есть кто…

Но есть еще другая страшная беда.

Горбачевская «гласность» разбудила «спящую собаку», она вскрыла язвы большевистского интернационализма. Наверное, интернационализм в СССР не был бы дутым, если бы в его основы большевики не заложили бы «бомбы».

Однажды в своей истории Российская империя уже была «рассыпана». «Великий» Ленин, (которому, как известно, «на Россию было наплевать») в качестве подготовительного этапа к созданию Всемирной Республики произвольно «нарезал» границы национальных республик, которых в Российской империи не существовало, объявил их право на суверенитеты, «вплоть до отделения». И все, кто мог, бросились врассыпную подальше от вздыбившейся бедствующей страны. Потом правители очнулись и поняли, что надо давать задний ход. Часть отвалившихся территорий пришлось возвращать в лоно России, в образуемый СССР, насильственно и полунасильственно. Однако в память возвращенных народов этот акт вписался, как беззаконие.

(Оно, возможно, все и поросло бы быльем в условиях всеобщего благополучия. Но благополучия не было и не предвиделось, а в разрухе «перестройки», под умелым, глубоко продуманным воздействием наших западных «друзей», это стало «расползаться по швам». )

На Финляндию пришлось ходить позорной провальной войной.

А так называемые «западные территории» были присоединены по секретному сговору между Гитлером и Сталиным о разделе Европы, и закреплено было это новое положение секретным приложением к Договору о ненападении между СССР и Германией в 1939 году.

Сталинский террор очистил присоединенные благополучные буржуазные республики от «опасных» элементов и «внутренних врагов», установив в этих новых территориях большевистские законы и нормы советской полунищей жизни.

Сталин вырвал из родной земли 15 народов и народностей и переселил их на территории, где испокон веков жили другие народы, или туда, где не жил никто, — в места, не пригодные для жизни.

Такое не может «порасти быльем» даже в веках.

Неприятие иной национальности, иной веры неизбывно живет в любом народе, в его нижних и «придонных» слоях. В трудные времена от любой искры вспыхивает пламя. Дальше работает пролитая кровь… Усталость от несвобод, от неуклонно нараставших разрухи и нищеты напрягала обстановку. Горбачевская «гласность» позволила активизироваться задавленному недовольству. В республиках начали образовываться народные фронты, активизировались националистические движения. Начались митинги, выступления (мирные) против властей.

Горбачев не справился с гласностью, которую он сам подарил СССР. Он сам был воспитан партией большевиков, всей нашей советской действительностью, въевшейся в плоть и кровь всего народа, а тем более, управителей; сталинщиной, где единственный аргумент в принципиальном споре — сила.

В 1986 году в Казахстане внутренними войсками были подавлены студенческие волнения.

В ночь на 19 апреля 1989 года в Тбилиси войсковыми подразделениями была разогнана мирная демонстрация. Войскам запрещено было стрелять — они разгоняли митингующих саперными лопатами — разгоняли зверски. Догоняли убегающих, избивали, добивали. Было 19 убитых, из них 16 женщин. Наверное, тогда Россия потеряла Грузию…

Взволновалась Прибалтика. Активизировались дремавшие там народные фронты и никогда не остывавший национализм. Вначале Прибалтика просила только права на свободную экономическую зону. Ей было отказано. В 1988—89 годах республики объявили о своем суверенитете.

23 августа 1989 года Прибалтика провела акцию «Балтийский путь» — от Вильнюса до Таллина 600 километров люди стояли, взявшись за руки, плечом к плечу, демонстрируя свой протест против несвободы. В марте 1990 года Литва первая объявила о своей независимости. Против Литвы была предпринята экономическая блокада, а затем и военная сила: традиционные советские танки и БТРы, спецназ «Альфа» (13 человек погибло, десятки ранены). В январе 1991 года в знак протеста европейские страны прекращают продовольственную помощь СССР.

В апреле 1991 года о своей независимости объявила Грузия. Это были две первые республики, объявившие о своем выходе из состава СССР.

В 1988 — 90 годах кровавые конфликты бушевали во многих точках Советского Союза: армяно — азербайджанский конфликт в Карабахе; столкновения между грузинами и абхазами, переросшие в войну; кровавые межнациональные конфликты в Фергане — сначала это были массовые погромы турок-месхетинцев, затем евреев и армян; вскоре начались киргизо — узбекские столкновения; в Крыму — столкновения между вернувшимися переселенными Сталиным татарами и русскими; в Осетии — между вернувшимися из высылки ингушами и осетинами.

В январе 1990 года советская армия штурмовала Баку (прекрасный, спокойный интернациональный город — погибло более сотни мирных жителей).

В Душанбе, долго пребывавшем в мире и покое в окружении полыхавших республик, пожар возник неожиданно от неведомо чьей рукой зажженной «спички», но последовавшие за этим зверства потрясли не только Таджикистан.

Лавину иногда вызывает один сорвавшийся камень, но она должна быть готова обрушиться.

Да, советская система сгнила изнутри. Но почему в такой огромной стране, при таком количестве разных народов и народностей, таком многообразии жизненных укладов, природных условий, экономического развития разных областей, уровней культуры и мн. др., все происходило по сходным сценариям.

Во всех среднеазиатских республиках, в Нагорном Карабахе, Чечне все конфликты сопровождались невиданными даже в темные Средние века зверствами, удивительными, наверное, даже для древней Дикой Азии: людей рвали на куски, насиловали женщин на глазах у мужей, потом мужей убивали вилами, отрезали им уши, половые органы на глазах у жен, насиловали маленьких девочек, сдирали с людей кожу, людей продавали в рабство; на киргизских рынках продавали мясо убитых узбеков и т.п..

Удивительно (или нет?!), что почти каждому конфликту предшествовало освобождение из тюрем уголовников?! И надо полагать, то был почерк уголовного мира, взращенного сталинским ГУЛАГом. Но кому надо было его активизировать?

Нельзя будить в народе зверя, нельзя выращивать в нем, вскармливать низменные инстинкты, которые всегда в нем живут. Этим в течение 70 лет занималась бессмертная сталинщина, одновременно уничтожая все лучшее в человеке и в народе.

Система дознания, тюрем и лагерей стала постепенно меняться в России только в 3-ем тысячелетии, медленно, трудно, неровно. А более 70 лет ковала неустанно, беспощадно, по-сталински.

И все-таки, отчего возгорались первые искры? Кому это было надо? — Если в великом хаосе или бедствии вырисовывается четкая линия, вектор — ищи направляющую руку — она всегда есть…

В перестройке было много «удивительных» моментов: одновременное исчезновение всех товаров с полок магазинов; одновременное обрушение всей огромной военно-промышленной базы одной из двух самых мощных военных держав на планете; одновременный вывоз за рубеж военных ноу-хау и передовых технологий вместе со специалистами; одновременное обрушение союзных республик; почти одновременный прием прежних союзников СССР в НАТО и мн. др..

КТО-ТО ОБУЧАЛ, КТО-ТО ПОМОГАЛ, КТО-ТО НАШЕПТЫВАЛ, КТО-ТО ПЛАТИЛ, КТО-ТО ПОДАВАЛ ПРИМЕР, КТО –ТО ДИРИЖИРОВАЛ…

Наверное, противостояние Горбачева и Ельцина было несчастьем «перестройки» и России. На обоих «давил» Запад, каждый на своем месте прогибался и сдавал Россию Западу.

Горбачев сдал Западу все позиции СССР в Европе. Ельцин обрушил СССР. Именно этого страстно желал Запад и долгие десятилетия готовил.

В марте 1991 года перестал существовать Варшавский Договор. Все советские войска были выведены из Европы. Все коммунистические режимы в странах Восточной Европы, которые держались под дулами советских танков, окончательно рухнули (рушиться они начали раньше).

Горбачев взял с Запада «честное слово», ничем юридически не подкрепленное, что страны Варшавского Договора не будут приняты в НАТО. Когда Ельцин обрушил СССР, все эти страны немедленно, спешно были приняты в НАТО под предлогом того, что СССР уже не существует, хотя РФ объявила себя правоприемницей СССР.

12 июня 1991 года на Съезде народных депутатов РСФСР Ельцин объявил о суверенитете РСФСР и о приоритете Конституции и законов РСФСР над законами СССР. Ельцину необходимо было «сковырнуть» ненавистного Горбачева. О России, об ее истории, об ее месте в мире он думал так же мало, как Владимир Ильич — ведь он был его ученик. Ленин хотел «осчастливить» весь мир; Ельцин хотел войти в историю Первым Президентом Новой России, надо полагать, — демократической. Но вышло по Черномырдину: «хотели, как лучше, а получилось, как всегда»: и Ленин, и Ельцин дважды в течение одного века разрушили Россию «до основанья».

После объявления суверенитета РСФСР прошел «парад суверенитетов»: до конца 1991 года все оставшиеся 9 республик объявили о своих суверенитетах.

Еще в августе 1990 года Глава Верховного Совета РСФСР Борис Ельцин сделал в Уфе заявление: «Берите столько суверенитетов, сколько сможете проглотить». С августа по октябрь проходит парад суверенитетов автономных республик и автономных областей РСФСР. За этим последовала попытка выхода из состава РСФСР и СССР Татарстана как суверенного государства и субъекта международного права. А еще позже вся Российская Федерация готова была рассыпаться так же, как рассыпался Союз.

Летом этого же года начинается политическое брожение в Чеченской республике, которое усиливают события 1991 года.

В феврале 1991 года Ельцин выступает с требованием отставки Горбачева — Европарламент снимает запрет на поставки продовольствия РСФСР, который был введен для СССР после подавления митингов в Литве…

Горбачев, в свою очередь, предпринимает усилия сохранить от Советского Союза все, что возможно. В марте публикуется подготовительный текст нового Союзного Договора суверенных 9 республик (ССГ — Союз суверенных государств).

Ельцин выступает против Союзного Договора и против референдума за сохранение СССР. Референдум проходит в марте 1991 года, и одновременно с ним Ельцин проводит референдум о введении поста Президента РСФСР. (В референдуме участвовало 75,9%; за сохранение Союза проголосовало 76,43%)

В марте 3-й Внеочередной Съезд народных депутатов РСФСР принимает решение о выборе Президента РСФСР и назначает выборы на 12 июня 1991 года.

В день открытия съезда 28 марта оппозиция готовила в Москве кровопролитие: расстановка техники, характер техники, ОМОН, специально созданные тупики и загоны — всё было подготовлено к провокациям, созданию давки, паники, вынужденного сопротивления и использованию квалификации ОМОНа и возможностей боевой техники…

Спасли положение депутаты. Они покинули зал заседаний, не желая работать в осажденном дворце, вышли на митинг и предотвратили кровопролитие [307].

В июне Ельцин в Европарламенте заявляет о невозможности реформ в рамках старого Союза. (Почему в Европарламенте?)

А в Новоогарево идет процесс подготовки подписания нового Союзного Договора. 27 июня публикуется текст Договора о создании Союза суверенных государств. 3 августа 1991 года Горбачев выступает по телевидению с заявлением о том, что «Новый союзный Договор будет открыт к подписанию с 20 августа 1991года. 4 августа Горбачев отправляется в Крымскую резиденцию президента СССР Форос на отдых [308].

Горбачев своей нерешительностью, топтанием на месте, «шаг вперед, два шага назад», раздражает и партию, против которой выступает и от которой не может оторваться, и народ.

В январе 1991 года он назначает Председателем кабинета министров печально знаменитого В. Павлова. В феврале Председатель КГБ Крючков предлагает Горбачеву план введения на всей территории СССР чрезвычайного положения.

На этом фоне неукротимая энергия Ельцина неопытному и неинформированному «глазу» не кажется такой разрушительной и опасной и представляется предпочтительной.