Бесплатный фрагмент - Родные души

РОДНЫЕ ДУШИ

(сборник рассказов разных лет)

Среди затерянных, разрозненных миров,

Огромных океанов и кусочков суши,

В мечтах, иллюзиях, обрывках чьих-то снов,

Упорно ищут встречи все родные души.

РОДНЫЕ ДУШИ

Впервые они пересеклись на репетиции выпускного бала. Ольга была на год старше, что для школьника означает гораздо больше, чем для студента или сотрудника офиса. Олег с ребятами его квартета сидел в первом ряду почти пустого актового зала, ожидая своей очереди предстать пред ясны очи строгого завуча. Лидия Михайловна, с пачкой исписанных и перечёркнутых листков, словно генерал, с возвышенности командовала процессом. Не обладая ростом гренадёра, она стояла, подстелив листочки на сидении пятого ряда и строгим голосом не комментировала выступления участников, а отдавала приказы. Рядом сидела восьмиклассница, в роли адъютанта, которая могла красивым почерком быстро записывать важные замечания фельдмаршала. За глаза, вся 17 школа, так и называла Лидию Михайловну — «фельд».

На сцене трое старшеклассниц из хоровой студии, в ярких сарафанах с кокошниками и солидными косами, как-то нескладно, а, скорее, неохотно, запели «Во поле берёзонька стояла», и тут же были прерваны разгневанным окриком:

─ Девочки! Вы же народницы… Вы из народа, а тянете, как будто из коровника… Ну-ка, бодрее. Берёзка народный символ!

Трое на сцене сникли. Очевидно, совершенно не хотели быть доярками, и следующую строчку просто обронили, потупив глазки.

─ Девочки, что вы там потеряли! Слова забыли? Катя, запиши себе — это «трио бандуристок» погонять, как следует! Так не пойдёт… Всю школу опозорите… Ну-ка, подняли глазки в зал и веселее…

Тут случилось нечто странное, что Олег потом вспоминал всю свою жизнь. Стоящая справа в трио на сцене, невысокая худенькая девушка вдруг вскинула побледневшее личико, растянула тонкими ручонками за края цветастый платок на плечах в стороны, и шагнула вперёд. От порывистого движения платок превратился в крылья за её спиной, а девушка сильным красивым голосом запела:

─ Ой, цветёт калина в поле у ручья…

Обе подружки подхватили, и без микрофона закружились в хороводе по сцене. Впрочем, не этот дерзкий поступок поразил Олега. Та, первая озорная девчонка, так глянула на него своими голубыми глазами, что он просто остолбенел. Тысячи каких-то мыслей спутались в его сознании и понеслись каким-то смерчем, вырывая из непонятной глубины его души не испытанные прежде переживания. Они были настоль сильны и удивительны, что много раз после, возвращаясь к тому моменту в памяти, Олег признавался себе, что подобного не было. Он даже подумал однажды, что это были не его собственные эмоции, а какие-то потаённые, хранящиеся в его душе из прежних жизней. Другого объяснения он не находил.

Тем временем на сцене с таким задором и лукавством звучала песня, что все присутствующие притихли, а худенькая Ольга, всякий раз, так откровенно смотрела в глаза Олегу, что он просто опешил. Такое было впервые… Впрочем, он потом признался себе, что это было в первый и последний раз в его жизни.

─ Так, красавицы мои! ─ грянул гром с пятого ряда. ─ Никакой несчастной любви нам не нужно… У выпускников праздник… Они с надеждой смотрят в будущее… В новую жизнь, а вы им … «он не знает ничего о том»… Всё он знает, и куда поступать, и как это и как — то… Так что, обойдёмся без насмешек… Девочки, так же бодренько, стали к микрофону и продолжаем, но по программе… Педсовет утвердил, так что, ни шагу в сторону.

Трио «бандуристок» кое как допели о берёзке, которую «некому заломати». При этом, стоящая справа девушка то и дело, не скрываясь, смотрела в глаза Олегу, да так, что эти бездонная голубая Вселенная просто поглотила его. Парень забыл об акустической гитаре, которую держал на коленях, и она грохнулась на пол, а внутри её тонкого корпуса ещё долго жалобно затихал пости предсмертный вздох.

─ Так… Всё-таки может задеть за живое, ─ съязвил «фельдмаршал».

Под общий хохот, Олег кинулся поднимать гитару и прижал обеими руками к груди, но это выглядело так нелепо, что породило вторую волну смеха в актовом зале. Ольга так задорно рассмеялась, уперев тонкие куки в бока, что показалась Олегу взрослой женщиной, которая может посмеяться над любым противником во много раз сильнее её. Впрочем, это было нисколько не обидно. Они словно поздоровались и что-то сказали друг другу. Очень важное и личное, чего окружающие не могли понять. От этой мысли Олег тоже рассмеялся, не отрывая взгляда от тех магических голубых глаз.

─ Друзья мои, успокоились. ─ «фельдмаршал» дал команду «отбой». ─ Катя, пометь трио ещё раз повторить проход… А школьный инвентарь прощу беречь… Продолжаем… Кто у нас следующий?

Вокально-инструментальная группа «Буревестники», в которой Олег был соло гитаристом, быстро поднялась на сцену и, подождав третьего удара палочками, жалостно затянула «белые розы».

─ Та-ак, ─ зловеще произнёс «фельд», прерывая популярную песню, ─ и тут несчастная любовь… Морозов! ─ она знала, кого ругать в первую очередь. ─ Июнь на дворе, а у тебя розы-морозы.

Завуч, словно дирижёр, махнула скрученными в трубочки исписанными листами.

─ Выпускники придут повеселиться, а не рыдать… Хотя некоторым, судя по оценкам, это будет в самый раз. ─ В зале опять стало тихо. ─ Олег, у вас же была весёленькая такая… Про тополиный пух и жару… Самое время поддать жару…

«Фельдмаршал» громко засмеялась своей шутке, что многим ребятам напомнило отставника на занятиях по начальной военной подготовке.

После первой встречи, Олег пару раз видел издалека Девушку с косой до пояса и голубыми глазами, но не решился подойти. Да, он и не знал, что хотел бы ей сказать. Это чувство было где-то внутри, едва ощутимое. Он даже редко думал об Ольге, боясь воспоминаниями вспугнуть то удивительное чувство непонятного блаженства, которое внезапно переполняло душу. Бывает же такое… Все фильмы или ролики в интернете талдычат совсем о другом. Олег даже замкнулся в себе, что сразу заметили одноклассницы. Особенно Ленка, жившая в соседней четырнадцатиэтажке на их улице. Она часто при встрече пыталась заглянуть в глаза Олегу, но он отводил их в сторону, делая вид, что торопится. Никакого желания пригласить её в кино или на очередную тусовку, где «Буревестники» будут выступать, у Олега не было.

Так пролетел одиннадцатый класс. Их группа опять спела про тополиный пух на выпускном и сорвала восторженные овации. Летом четвёрка «Буревестников» из 17 школы, едва не распалась, после ухода вокалиста, поступившего учиться в столичный ВУЗ. Олег и не пытался куда-то поступать. Ленку взяли вокалисткой и начали подрабатывать по вечерам в молодежных кафешках. Не то, чтобы у них был роман с соседкой. Просто всё как-то шло своим чередом, а потом Олег и не заметил, как ушёл в армию, и последующие два года как-то выпали из его жизни.

Весной, вернувшись из армии, он собрал новую группу, и назвал её по своему дворовому прозвищу — «Зима». Она стала популярной, исполняя не только шлягеры, но и его песни. Они были непохожи на хиты популярных исполнителей, за что их и ценили.

Ленка за это время успела выскочить замуж, но при встрече всегда намекала, что могла бы и вернуться в группу и вообще, поболтать, но Олег сторонился соседки. Его душа была заполнена той голубоглазой Вселенной. Бывало, что на некоторых выступлениях, посетительница, положив купюру, просила исполнить что-нибудь женское. Вместе они так исполняли «Ой, цветёт калина», что у микрофона собиралось несколько дам, а зал лихо отплясывал в полном составе.

Если выдавались свободные выходные, Олег сам брал переносную колонку с усилителем и под гитару пел в переходах. Прохожие иногда клали денежку в открытый футляр, некоторые даже просили что-то исполнить. Родители ворчали, что ему пора бы браться за ум, завести семью, подарить им внуков, а он стал «трубадуром» в рабочей семье. Впрочем, они видели, у сына глаза светятся, когда к утру рождается новая песня, и он повторяет и повторяет её, как будто разговаривает с кем-то очень близким.

Во второй раз они так и пересеклись в переходе. Была поздняя осень. Олег что-то наигрывал и пел, сидя на складном стульчике. Неожиданно, почти незнакомый голос спросил:

─ А «Ой, цветёт калина» сыграете?

Еще не понимая, кто его спрашивает, он начал вспоминать, откуда знает этот голос. Вспышка в памяти его потрясла! Он оторвал взгляд от гитары и… словно с разбега, окунулся в ту голубую Вселенную…. Ольга стояла напротив, держа руки в карманах модного дорогого пальто, и улыбалась.

─ А вы споёте? ─ смущаясь и на «вы» прошептал Зимин.

─ Конечно!

Она встала рябом с гитаристом и кивнула. Мелодия, которую Олег каждый день наигрывал, словно ждал этой встречи, зазвучала искренне и трогательно. Сильный и чистый голос Ольги останавливал спешащих прохожих. Некоторые даже подхватывали песню, потому что, эта русская культура и традиции у каждого, воспитывавшегося в нормальной русской семье. С детства она ложится на душу поверх тех незримых слоёв, что передают наши предки.

И только пришлые не могут этого понять и даже просто услышать. Им это не дано генетически. Не потому, что это хорошо или плохо, а потому, что они другие. И это не означает, что прожившие в России два-три поколения, наши враги. Нет. Но их дети с детства слышат другие песни, иные слова и стихи. Это не национализм, это воспитание, которое ложится на такое же подсознание, и формирует взгляды. Главное в жизни.

Души Ольги и Олега понимали друг друга без слов, а их «калина» прозвучала как пароль, на который откликнулись такие же души.

─ Помню, как ты пела эту песню на репетиции выпускного нашей школы.

─ А ты уронил гитару… ─ улыбнулась она. ─ Извини, надо бежать. Приехала на юбилей родителей…

─ Ольга… ─ солидный мужчина вопросительно смотрел на дуэт у открытого футляра старенькой гитары. ─ Букет купил, а тебя нашёл по голосу… Не консерватория, но трудно с кем-то спутать.

─ Артур, ─ она, не стесняясь, с восторгом смотрела на гитариста. ─ Мы учились в одной школе… Вот такая неожиданная встреча.

─ Здесь прохладно, ─ засуетился мужчина. ─ Горло не застудишь?

─ Нет! Эта калина меня согревает всю жизнь.

─ Ну, мы же опаздываем… ─ Артур взял Ольгу под руку. ─ Вечером самолёт.

─ Родители живут рядом. Сто метров от перехода… Хотя, меня не покидает чувство, что я давно опоздала…

Мужчина быстро достал из кошелька крупную купюру и кинул в футляр из-под гитары.

─ А вот это ты зря!, ─ голубые глаза потемнели. ─ Мы не в кабаке.

─ В переходе… ─ пренебрежительно процедил Артур.

─ Между мирами…

Задумчиво произнесла Ольга, и её каблучки быстро и как-то независимо застучали по плиткам перехода. Мужчина засеменил за элегантной дамой, демонстративно опустившей руки в карманы дорогого модного пальто.

Новый год подкрался совершенно незаметно, зато две недели корпоративов и вечеринок нагрузили всю группу «Зима» так, что ребята отсыпались, как медведи в берлоге. Зимин неплохо заработал, а подарок хозяина кофе подарил ему отличную гитару. Однако, он продолжал упорно ходить на своё любимое место в переход, как сказала Ольга «между мирами». Местные жители уже привыкли к гитаристу, который и в праздничные дни встречал их задушевными мелодиями и своими необычными песнями. Некоторые даже оставляли на переносном усилителе, рядом с футляром из-под гитары, пакетик с домашними угощениями. Одна сердобольная любительница романсов, которые Олег сам писал и напевал, подарила вязанные перчатки с прорезями на кончиках пальцев, чтобы модно было перебирать струны в морозную погоду.

Местные блогеры то и дело публиковали в своих интернет-каналах записи новых песен Олега в исполнении автора. Причём, многие были сняты в знаменитом переходе, прозванном в народе переходом Зимина. Скорее всего, это было делом рук старшего поколения, которое еще помнило историю с перевалом Дятлова.

В третий раз пути Олега и Ольги пересеклись весной. Народ спешил с работы домой, а тут, как на грех, мигом потемнело и насупилось небо, засверкали молнии и громыхнул раскатистый гром. Пешеходов просто сдуло в переход Зимина, и вокруг гитариста собралось плотное кольцо невольных слушателей. Зазвучали романсы и песни о весне, как после очередного последнего аккорда, раздался неожиданное предложение:

─ Давай споём «Ой, цветет калина»…

Олег резко вскочил, прижимая к себе гитару, и тут же увидел её… Вновь невидимая посторонним голубоглазая Вселенная заполнила его душу. Он смог только молча кивнуть, смущённо улыбаясь и жестом приглашая Ольгу стать рядом. Следом за гитарой зазвучал чистый красивый голос. Песню тут же подхватили десятки голосов. Кто-то даже пританцовывал в такт мелодии… Такое, странное для постороннего, единение людей разных возрастов и профессий было естественным тем, кто подпевал, не стесняясь удивлённых взглядов редких прохожих, бочком протискивающихся мимо.

Когда умолк последний аккорд, Ольга быстро наклонилась, подхватила футляр, ловко защёлкнув его со словами:

─ Спасибо вам всем! Это было так замечательно, что встретились и, надеюсь, теперь никогда не расстанутся наши родные души.

Счастливый час

Вика проснулась со странной мыслью, что время не течёт, а проносится мимо таким-то бурным горным потоком, обдавая ледяными брызгами и не принося ничего, кроме разочарований.

Казалось бы, совсем недавно, она стала счастливой студенткой столичного ВУЗа, правда, поступила без общежития, и студенческая жизнь как-то стороной обошла её. Впрочем, ей даже завидовали, что она жила у родной тётки на всём готовом. И действительно, Светлана Сергеевна, мамина сестра, к тому времени овдовела и приняла её, как родную дочку. Но к ней запросто не заглядывали в комнату подружки, жившие в общежитии, ребята не звали на какую-то, стихийно возникшую вечеринку, и робкий вздыхатель не заглядывал за учебником. Тётя Света всячески оберегала племянницу — чтобы там ничего не вышло… Ни-ни! Поэтому, дискотеки, совместные поездки в Питер и Финляндию миновали, не оставив никаких приятных воспоминаний о бесшабашной студенческой жизни.

В школе Вика не проявляла особых способностей, но учёба в ВУЗе давалась легко. Тётя Света перед каждым зачётом или экзаменом гадала на картах и советовала в какое время студентке нужно выбирать билет. Как ни странно, это помогало. Даже на престижную работу Вика устроилась благодаря этим гаданиям, хотя в тайне понимала, что главную роль на собеседовании сыграло то, что она жила в старом районе центра столицы, в двух кварталах от офисного центра, где располагалась дирекция и топ-менеджеры фирмы-работодателя. К тому же, она была не за мужем, поэтому никогда не отказывалась задержаться на работе или прибежать в выходной на пару-тройку часов, чтобы срочно оформить документы на товар и разослать по магазинам или партнёрам. Начальство это ценило и повышало по служебной лестнице, но считало возможным звонить по любому поводу и в любое время.

Два года назад, тётя Света покинула сей грешный мир, оставив Вику наследницей не новой, но очень удобной квартиры. Впрочем, начальник отдела продаж, известной торговой сети, получившей личный кабинет в современном офисном центре, проводила в нем в два раза больше времени, чем дома. О ней сослуживцы за глаза говорили — «Вика вошла в директорат, но теперь оттуда не вылезает», что, к сожалению, было правдой.

Эти выходные обещали быть посвободнее, потому что «лучшие» представители фирмы уехали в Сочи на конференцию по сетевой торговле. Всю неделю отдел продаж, во главе с начальником, готовил отчеты, красивые презентации и яркие буклеты. В награду за отличный труд, её назначили ответственной по фирме. Правда, в офисе она оставила на выходные смену из трёх пар сотрудников, работающих по восемь часов, а сама не расставалась со служебным сотовым.

После привычных утренних дел, Вика вдруг осознала, что не знает, чем себя занять. На работу не нужно бежать, семейных проблем нет, дачи нет, машину по договору обслуживает фирма, небольшую квартиру раз в неделю обслуживает аккуратная женщина из другой фирмы. Она неожиданно поняла, что даже хобби нет. На работе сотрудницы, время от времени, пытались заводить разговоры о домашних питомцах, цветах, рыбках, кулинарии, одежде и других женских увлечений, но начальник тактично уклонялась от подобных тем.

Вика сидела на кухне с очередной чашкой кофе и перебирала возможные варианты занятий на выходные, но и тут столкнулась с тем, что всё дела у неё расписаны на месяц вперёд — фитнес, парикмахерская, салон красоты, заказ в доставке и приезд курьеров. Телепередачи она никогда не смотрела, поэтому даже популярные сериалы никогда не смотрела и не обсуждала. Единственным «мужчиной в жизни» был компьютер, который можно включить или выключить в любой момент. И главное, она смогла убедить себя в этом.

Даже просто пройтись по Московским скверам или посидеть в ресторане у веки, сегодня не хотелось. Накрапывал тоскливый дождь, подгоняя упрямых прохожих, которым, непременно сейчас, нужно куда-то спешить.

Вике вспомнилось, что Светлана Сергеевна часто открывала свой шикарный резной секретер старинной работы, хранивший несметное количество интересных вещей и забавных безделушек. Иногда и племянница присоединялась к ней, чтобы подержать в руках и внимательно рассмотреть миниатюру, ювелирное украшение или занятную литую фигурку, которые были во много раз старше хозяйки. И она строго повторяла — «можешь посмотреть и положить на место, только никогда ничего не выноси из квартиры».

Какой-то червячок внутри подговаривал — давай посмотрим те несметные интересные богатства… Захватив с собой сотовый, Вика пододвинула к секретеру любимое тётино кресло и опустила на себя большую стенку секретера, служившую откидным столиком. Множество вертикальных отделений и ящичков разного размера манили заглянуть в каждый, но любопытная племянница достала только старинную орехового дерева, инкрустированную золотыми вензелями.

Светлана Сергеевна очень любила эту вещицу. И не зря. Почти чёрная полированная поверхность была отполирована до блеска. Тонкие линии инкрустации образовывали пару витиеватых вензелей. Крышка запиралась позолоченным внутренним замком, ключик от которого лежал рядом. Внутри было несколько отделений разного размера. Судя по уложенных там вещам, шкатулка принадлежала мужчине — запонки, зажим для галстука, пара перстней с массивными красным и голубым камнями, подушечка с наручными часами, несколько монет разного размера с профилями солидных мужчин, большая колода карт для гадания, игральные кубики. В отделении побольше была квадратная, синего бархата коробочка, с женскими часиками в виде кулона на цепочке.

Этот кулон казался здесь лишним, и Вика осторожно взяла его в руки. Небольшой циферблат с изящными позолоченными латинскими цифрами, пара тонких стрелок показывала ровно два часа. Она уже знала, что откинув заднюю крышечку на защёлке, можно было увидеть внутри колёсики, пружинку и поблескивающие камушки. В углублении квадратной коробочки поблескивал позолоченный ключик для завода часов. Когда племянница впервые его увидела, ей показалось, что он из сказки о Буратино.

Это же чувство причастности к сказочному миру возникло и сейчас. Она осторожно вставила ключик в узкую прорезь и покрутила. Часы сразу ожили, и через стекло можно было наблюдать чёткое вращение шестерёнок и сращение колёсиков. Этот миниатюрный сказочный мир просто очаровывал. По-детски улыбаясь, Вика любовалось ожившим чудом в руках.

Неожиданно в сознании возникла школьная картинка. Учитель рисования Николай Николаевич, что-то объясняет ученикам, и они послушно выводят карандашами линии в своих альбомах. Ник-Ник, как они его называли был высоким, худощавым с добрым ласковым голосом. Никто не пропускал его уроков, и даже по выходным все выходили в поле или на берег местной речушки рисовать натуру. Ник-Ник всегда казался Вике Папой Карло из сказки… Тут у неё мелькнула озорная мысль.

Накинул цепочку кулона на шею, она поспешила к компьютеру и запустила графическую программу. Обычно это был инструмент для оформления презентация, но сейчас возникла совершенно иная идея. Подключив графический планшет, Вика стало быстро набрасывать карандашный рисунок.

Сама не представляя, что получится, она с любопытством смотрела на смелые и точные штрихи выводимые неизвестной рукой. Вскоре, появилось личико смеющейся девчонки лет десяти. Её огромные глаза просто светились неподдельным счастьем. Какой-то миг жизни был так удачно схвачен рисовальщиком, что держать улыбку наблюдателю было невозможно. Постепенно появились черты худенькой фигурки и, раскинутые, словно крылышки, ручонки. Хохотушка на рисунке то ли хотела вспорхнуть от счастливого порыва, то ли обнять кого-то.

Вика чуть отодвинулась от экрана, оценивая получившийся рисунок, и обомлела. Она никогда ещё так не рисовала! Неловко было хвалить себя, но получился настоящий шедевр. Прижав ладони к груди, она начала раскачиваться из стороны в сторону, словно хотела убаюкать это момент, чтобы он закрыл несуществующие глазки и остался таким навсегда.

Боже, как это было красиво!

Постепенно восторг прошёл, оставив в душе необычайную грусть, что больше он не повториться. Необычное состояние наслаждения, счастья или ещё чего-то, не имевшего названия, постепенно покидало её. Возникло необъяснимое желание поделиться этим чудом, чтобы оно отозвалось в таких же родственных душах, и никогда не покидало их. Продлит свою жизнь и принесёт радость другим.

Имея опыт поиска картинок для красочных оформления презентаций, Вика отыскала сайт рисованных изображений и загрузила в открытый доступ свой рисунок. Черех четверть часа её засыпали восторженными отзывами, предложениями публикаций в художественных журналах и просьбами приобретения.

Это было столь неожиданно, что начальник отдела продаж не знала, как реагировать. По крайней мере, продать его она просто не смогла бы. Подарить — да. Вдруг кто-то спросил о названии рисунка. Без колебаний появилось короткое название. «Счастье». А лента отзывав всё увеличивалась и увеличивалась, подняв рисунок на первое место, в позицию «рисунок дня».

Неожиданно зазвонил сотовый. Это автоматически вернуло в совершенно другую жизнь. Заказы, логистика, таможня, склады, доставка, цены, проценты, недостачи, кражи, претензии, доходы, налоги, пожарники, отчёты… Как у бойца на передовой, у Вики сознание мгновенно переключилось на драку и желание выжить. Впрочем, «отстреливаться» не пришлось.

─ Виктория Владимировна, это Кравцова. Добрый день.

─ Если добрый, то — привет, Настя, если нет, к делу.

─ Нет-нет. Все спокойно. Выдыхаем…

─ Какой вопрос?

─ Да, вот…

─ Ну, не тяни…

─ Сижу над рекламой по вашему заданию, ищу картинки на стоке… А тут под вашим именем… лучший рисунок дня! Мы с Пашей заспорили… Вы или нет…

─ Хм… а что, не понравилось?

─ Наоборот. Супер! Только, кто «аФтЫрь»?

─ Да, случайно как-то… Само легло…

─ Поня-ятно… Ну, легло знатно… Я обед в «Ростикс» выйграла.

─ Давай договоримся, что принесёшь мне чек. Оплачу. Только не трепись…

─ О-о-о! процесс уже не остановить…

─ Ладно. Проехали.

Неожиданный успех сменился размышлениями. Скорее всего, не стоило публиковать. У неё в компании был совсем иной имидж… Но, что случилось, то случилось. Вика принялась готовить кофе, по привычке анализируя случившееся… Однако, пара чашек крепкого кофе ясности в ситуации не внесла.

Начальник отдела продаж взялась, было, за перо, но из этого ничего не получилось. Растерянный взгляд блуждала по экрану, но ни одной мысли не возникало. Рука автоматически стала чертить квадратики и соединять их стрелками. Всё ровно и строго, но душа остыла. Вике вдруг стало не просто грустно, а как-то безысходно тоскливо. Словно после расставания с кем-то близким, и навсегда.

Чтобы не поддаться непонятному унынию, она быстро вернула всё на место и навела порядок. Как новобранец в казарме, не понимая зачем, оделась за сорок пять секунд и застыла, словно в строю, у входных дверей в квартире, проверяя, всё ли взяла. Через пару минут, привычным быстрым шла под зонтиком, гордо смотря перед собой. Мелькнувшая мысль — «подальше от Карабаса Барабаса», даже вызвала улыбку. Униформа директрисы, как бронежилет штурмовика, плотно легла на душу, защищая хрупкую Вик, ученицу седьмого класса, любившую когда-то рисовать акварели с натуры.

На утро следующего дня Вике, приснился странный сон. Она стояла на высоком берегу реки, и кисточка сама водила её рукой, вырисовывая удивительный пейзаж. Река поля, воздух, стрижи в синеве… Это был любимый пейзаж, но крупные капли застучали по мольберту и она не успела спасти свою картину. Извилистые змейки дождевых потоков безжалостно слизывали изображение, оставляя мутные разводы. Это было так обидно, что Виктория вскочила и ринулась к компьютеру.

Кутаясь в одеяло, подключила планшет и схватила перо, но еще хранящийся в памяти пейзаж продолжал таять, словно и в душе шёл дождь. Несколько попыток запечатлеть уходящую натуру потерпели полнейшее фиаско. Расстроенная, она пыталась заснуть, чтобы снова увидеть ту реку, поля и стрижей в синеве, но всё было напрасно. Какой-то чёртик сидел в сознании и хихикал над этими странными попытками. «Неужели всё!» кольнула злая мысль.

Впрочем, сдаваться она не привыкла.

Стоило лишь увидеть отражение в зеркале своего взгляда исподлобья, и в сознании проснулся боец. Она шаг за шагом анализировала вчерашнее утро, и педантично повторяла детали. Безрезультатно. Когда Вика дошла до момента с часиками в виде кулона, что-то остановило её и заставило найти какую-то спасительную ниточку. И она нашлась!

Часы показывали всего лишь три часа… Но она точно помнит, что ключиком завела эту красоту до конца! Быстро вставив золотистый ключик в узкую прорезь, аккуратно завела пружинку до отказа. Застыла прислушиваясь к свои ощущениям. И сердце бешено заколотилось в груди. Захотелось рисовать во чтобы то ни стало. Душа требовала выплеснуть закипевшую творческую энергию. Это был настоящий порыв, как вчера.

Загудел компьютер, подключился планшет и перо тут же прильнуло к нему, словно долго тосковало в одиночестве. В душе чувствовался небывалый порыв, и Вика едва поспевала за появлявшимся штрихам, еще не понимая, что рождается на этот раз. Образ красивой женщины, слегка смущавшейся происходящему, но с открытыми от восторга глазами, в которых отражалась маленькая бархатная коробочка. Она была открыта, и внутри светился лучиками прозрачный камушек в ажурной оправе колечка. Это было так трогательно, что у самого художника стали наворачиваться слезы от сопереживания такого желанного для любой женщины момента.

Ещё какое-то время перо добавляло недостающие штрихи к рисунку, добиваясь фотографического сходства. Наконец рука неуверенно легла на стол радом с компьютером и замерла в ожидании. Взгляд Вики скользил по рисунку, отслеживая малейшие детали. Всё было идеально. Через пару минут на сайте карандашных рисунков появилась новая работа только вчера открывшегося публике неизвестного автора. Вновь посыпались восторженные отзывы, и это было повторением вчерашнего успеха, твёрдо заявляя, что он не случаен.

Вика оглянулась, пытаясь понять, что послужило неким спусковым механизмом к такому творческому взрыву, отголоски которого ещё ощущались в душе, но затихали с каждой минутой. Так и не найдя явных причин, она стала все расставлять по привычным местам все вещи в квартире. И опять её удивили часы в виде кулона. Они показывали ровно четыре часа.

Молнией мелькнула догадка, почему тётя Света рекомендовала брать экзаменационный билет в определённое время, и почему часы в виде кулона всякий раз отмеряли такой короткий отрезок.

Ровно один, но… Счастливый час.

Дюдюпоп

Это обидное прозвище приклеилось ко мне еще в первом классе, когда робкая девочка не смогла выговорить незнакомое слово дюбель. Наверное, произнесла что-то вроде:

— Дю… дюп…

Так и приклеилось, и было достаточно, чтобы родился Дюдюпоп.

Я замкнулась, отгородившись от злого мира книгами, которые стали самыми верными друзьями. Отец работал водителем в колхозе и часто привозил мне большие, красочно оформленные детские издания. Какие там были иллюстрации! Они пахли свежей краской и так мне нравились, что я подолгу не выпускала их из рук, изучая вдоль и поперек. Наверное, тогда зародилась и осталась навсегда в моей душе любовь к литературе. Это был мой мир, исполненный красоты, благородства и справедливости.

Так и росла «гадким утенком» в черно-белом злом мире и красавицей-принцессой в разных волшебных историях. Именно историях, а не сказках, ибо со временем стала сочинять их сама. Мы жили небогато, но родители всегда были на моей стороне, и баловали подарками. Мама то и дело шила нарядные платьица для своей худышки, на которой фабричные наряды вышибали слезу у каждого встречного, а отец сам радовался, как ребенок, разглядывая мою библиотеку.

Правда, однажды у меня появился защитник. Не принц на белом коне, а соседский Колька. Это произошло, когда я уже не могла появляться на пляже без купальника. Уже не помню, как это удалось матушке, но ее оборочки и цветочки на загорелом тельце с тоненькими ручками и ножками сразили Кольку наповал, отчего он, словно былинный витязь в доспехах и на боевом коне, налетал на моих обидчиком и валил их наземь.

Дюдюпоп канул в Лету

Колька до сих пор широко улыбается при редких встречах со мной и раскидывает руки для объятий. Он стал здоровенным мужиком, отцом троих девчонок, которые уже успели вырасти и разъехаться в разные края, но мой рыцарь продолжает утверждать, что все они похожи на меня.

Эта давняя история вспомнилась мне по дороге в родные края. Теперь я все реже выбираюсь из столицы в маленькую деревушку на берегу Волги со странным названием Прислон. Даже в период пролетарских преобразований ни у кого не поднялась рука переименовать ее в какое-нибудь Ленинское или Красное. И не зря. Избы на стрелке извилистой Камышанки, впадающей в великую русскую реку, действительно, словно прислонились к той красоте, что царит тут по праву. Сосновый бор на высоком берегу, песчаные пляжи по обе стороны Прислона, уходящие в длинную косу, заливные луга по обе стороны Камышанки, и такой простор, что в душе сразу начинают звучать старинные русские песни. Других тут и быть не может.

Эти места издревле считались кормильцами. В полях вызревала особенная рожь, а ржаной хлеб на местной закваске, да из русской печи, славился в обеих столицах. Менялись времена, оставалась только главная русская беда — дороги. Правда, теперь она стала защитницей этого чудного края. Сюда еще не добрались пришлые, как саранча уничтожающая все на своем пути. Да и я выбираюсь в родной дом обычно зимой, когда снега скрывают разбитые дороги.

Поначалу, родители так гордились своей худышкой, поступившей на журфак в МГУ, но для меня это был Рубикон. Мы стали видеться только на каникулах, а потом и эти встречи стали реже, нужно было выбирать между столичной работой и поездками в Прислон. Сразу пробиться в солидный журнал мне не удалось, маялась, подрабатывая в разных газетенках, пока однажды в метро незнакомец живо заинтересовался тем, что я читала старое издание переписки Вольтера с Екатериной. Мы разговорились, и я получила заказ на статью.

С тех пор я пишу для его журнала. За два десятка лет незнакомец стал «нашим маленьким генералом», а я так и осталась «белой вороной» в женском коллективе, потому что рука не поднимается писать рекламные слоганы и пересказывать сплетни о политиках, «звездах» и олигархах.

Домой я люблю приезжать в новогодние каникулы, поэтому, в дорогу приходится брать большую лопату и старенькую дубленку. Эти «сопровождающие лица» ждут своего часа в багажнике моего «конька-горбунка», всю дорогу слушая вместе со мной русские песни. Обычно еду ночью, чтобы застать чарующую картину пустой бескрайней дороги через заснеженные поля. Иногда посчастливится встретить полнолуние, и тогда душа моя поет от удивительной картины бескрайних просторов, залитых фантастическим светом… Этого богатства у нас не отнять.

Мне удалось побывать и в Лувре, и Национальном музее Лондона, и в галерее Уффици во Флоренции, но жить там я бы не согласилась ни за что, равно как стать человеком мира, о чем приходится часто слышать от пишущей братии. Я русская, и мне понятен восторг мужичка, который, однажды вышел на песчаную стрелку Камышанки и Волги, огляделся и зачарованно произнес:

— Красота-то какая, Господи!

Срубил избу и стал жить, но не стал собственником, а позволил себе лишь прислониться к этому чуду, преклонить одно колено перед ним. Такова русская душа, она чтит и понимает предков своих, хотя нынче и подзабыла многое. Это не беда, мы все вспомним и расправим плечи, очистим от вранья историю нашу.

Уже стала привычной ложь политиков, но когда сталкиваюсь с кривдой литераторов, меня начинает колотить. Как мог уважаемый мной когда-то Акунин написать в своем многотомнике «Истории Российского государства» о том, что русские ходили полунагими и едва прикрывались звериными шкурами? Он явно перепутал моих предков со своими, жившими в краях где не бывает русских морозов, которые часто вспоминают немцы и французы, намекая на то, что только «генерал мороз» помог русским в войне, забыв случайно, что битва при Бородино была в августе, а в декабре 41-го не только фашисты замерзали под Москвой.

Родительский дом давно остыл без живой души. После того, как не стало мамы, даже кот пропал. До кризиса 2008-го наш журнал был популярен, мы неплохо зарабатывали, и я смогла сделать капитальный ремонт. Колька даже камин сложил в горнице и каждое лето заполняет наш сарайчик дровами. Несмотря на дальнюю дорогу, развожу огонь и жду, когда оттаю вместе с домом. Знакомые запахи оживают, в трубе кто-то заводит веселую песенку, и я, закутавшись в старый плед, засыпаю, глядя на бесконечную пляску язычков пламени.

Утром, еще раз протопив избу, брожу по ней с чашкой горячего кофе и подолгу смотрю из окна на занесенную снегом Камышовку. Так часто любил стоять отец — брал меня на руки и рассказывал всякие истории и небылицы, а когда я соображала, что он подшучивает над маленькой дочкой, мы вместе смеялись, и лишь мама качала головой, приговаривая, что лучше бы занимались уроками. Впрочем, это и были самые настоящие уроки. Обо всем на свете. Вернее — о главном.

Нынче мои статьи о современном образовании в России печатают все реже. «Наш маленький генерал» утверждает, что тема не актуальна. Думаю, это не случайно, это часть плана. Просматриваются некие параллели с небольшим романом из трилогии Александра Корделла «Поругание прекрасной страны». Тут же тяжелые мысли овладевают мной — что я могу сделать для тебя, дорогая моя Русь? Неужели вновь кровавая буря гражданской войны пронесется по твоим бескрайним полям, и побагровеют реки?

Прижимаюсь щекой к гудящей печи и немного успокаиваюсь. Тепло разливается по всему телу, и хочется подремать, укрывшись старым пледом. Знаю, что мне обязательно будут сниться добрые сны, в которых увижу всех своих родных, и они непременно поделятся простыми секретами, как жили на этой земле более семи тысяч лет согласно старому календарю, который зачем-то отменил Петр I. Потом, после обеда, пройдусь по единственной улице Прислона, и чей-то знакомый голос весело окликнет меня:

— Привет, Дюдюпоп!

Февраль

К полуночи разыгралась вьюга. Нудно, на одной ноте она пыталась сказать что-то, тупо тычась снежными лапами в замерзшее окно. Так иногда прошлое прорывается из глубин памяти, напоминая о чем-то не самом приятном. Наползая из темноты, оно полностью вытесняет собой настоящее, словно того и не было. Возможно у прошлого есть какая-то особая нота или мотив, который вдруг открывает потаенный уголок памяти, входя в резонанс с его секретными замками.

Это разбудило задремавшего, было, Егорыча. Он ощутил, как под завывание вьюги его начала переполнять тоска. Холодная, вязкая, заволакивающая сознание тревожной пеленой. Она накатывала волнами, усиливаясь и затихая в унисон вьюги. Стало неуютно и одиноко в постели. Не включая ночника, Егорыч нащупал ступнями холодные тапочки, и, завернувшись в одеяло, подошел к окну.

От него веяло холодом и давно знакомой тоской, которая внезапно накатывает и не отпускает день-два. Острее всего эти приступы ощущались длинными зимними ночами. Сердце маялось, вновь и вновь переживая старую боль. А ту еще эта вьюга… Егорыч тяжело вздохнул, едва не застонав от навалившейся ноши прошлого. Это разбудило верного Дозора. Он ткнулся носом в коленку хозяина, давая понять, что они вместе.

Какое-то время двое молча стояли у окна. Один вглядывался в темноту, другой прислушивался. Через пару минут пес начал тихонько подвывать вьюге. Возможно его тоже растревожили какие-то собачьи воспоминания, и он высказывался как мог. Хозяин нагнулся и понимающе почесал пса за ухом, но это не помогло. Дозор словно учуял родственную душу за окном и не мог умолчать о чем-то наболевшем.

Хозяин даже не пытался урезонить пса, Егорычу показалось, что он разглядел какое-то тени за окном, напоминающие силуэты давно покинувших этот мир близких ему людей. Со временем одиночество не только сглаживает потери, но и учит общению с ушедшими. Для живущих настоящим это трудно понять. Оставшийся в одиночестве человек иначе ощущает время. Не то, чтобы оно замедлялась или ускорялось, оно становилось прозрачным. Тогда трудно отличить настоящее от прошлого. Они переплетаются в сознании, заполняя все вокруг своим особым светом. Его оттенки что-то приглушают, а что-то высвечивают, объединяя, казалось бы, несоединимое.

Егорычу вспомнилось, как неделю назад он пробирался утром по сугробам за хлебушком. Ночью навалило снега, но он, по привычке, отправился к магазину не по протоптанной дорожке к остановке, а напрямки, за домами. Радовался тому только Дозор, он с разбега бросался в снег, а потом стряхивал его, словно воду, после купания.

Дворники напрочь исчезли в их Подмосковном городке. Похоже, местные чиновники украли из казны и те крохи, которые прежде платили таджикам за уборку дворов. Теперь только автовладельцы разгребают под окнами пятачки среди сугробов, где ночуют их «стальные кони».

— Ноне песок сыплется на тропинки только из таких, как я, — промелькнула у Егорыча грустная мысль. — Сталина нет на это ворьё…

Дозор умолк и потерся своим теплым боком о ноги хозяина. Они так часто общались.

— Ты тоже вспомнил ту старушку у магазина? — понимающе спросил в полголоса Егорыч. — Ладно, утром пойдем на помощь.

Это была забавная история.

Пробравшись по сугробам к магазину в то утро, они с Дозором неожиданно оказались на расчищенной от снега площадке. Начиная от ступенек у автоматически открывающихся створок стеклянных дверей супермаркета до едва видневшихся из-под снега изогнутых спинок скамеек, брусчатка была выдраена начисто.

Время было раннее, и покупателей почти не было. Из торгового зала магазина через огромные окна на чистую площадку смотрели два охранника. Вернее, они с любопытством наблюдали за шустрой старушкой в старом пальтишке, подвязанным пуховым платком. Оба выглядели ровесниками революции. Тем не менее старушка энергично сновала от ступенек к скамейкам, толкая перед собой солидную двуручную лопату для уборки снега.

— Дай помогу, красавица, — без предисловий и знакомств кинулся к ней Егорыч.

— Вот и кавалер отыскался, — озорно отозвалась на его предложение «молодка». — А то эти лбы из магазина только смотреть и могут.

— Заглядываются? — пошутил Егорыч.

— А то!

— Тогда постреляй глазками пока, а мы с Дозором разомнемся.

Пес звонко залаял и волчком закружился подле добровольца, не очень ловко управлявшегося с непослушной лопатой…

— Ладно, ухажёр, отдавай инструмент, — сжалилась вскоре хозяйка инвентаря. — Запыхался, поди, с непривычки.

— Есть маленько, — согласился Егорыч, смахнув варежкой капельку пота со лба. — Мне за такой девицей и не угнаться.

— Так я ж всю зиму тренируюсь, — на сморщенной коже щек проступил румянец. — Надоело просить этих жуликов порядок навести в городе… Взялся за дело, так работай. Ан нет! Только врать и могут. Того нет, этого… Вот я сама и наладилась, значит.

— О, как! — растерялся от неожиданности Егорыч.

— Да сколько терпеть-то можно! — подбоченилась «молодуха». — Собрались бы мужики, да вышвырнули это жульё из кабинетиков их… Боязливые все стали. Только митинговать горазды… В 41-м, когда наши мужики пошли фашиста бить, мы лопатами противотанковые рвы вместо экскаваторов рыли. С крыш ночами зажигалки скидывали. Ничего не боялись, а с этими жуликами цацкаемся… Дума там чего-то думает. Ворья развелось, вот и порядка нет…

Егорыч улыбнулся, вспоминая боевую «молодуху». Несгибаемая воля в ее тщедушном теле вдруг вселила удивительную уверенность, что все эти беды непременно скоро растают, как снег по весне. Дозор тут же высказал свое мнение, громко тявкнув. Неожиданно у обоих на душе стало удивительно хорошо и спокойно. И вьюга, вроде бы, поутихла за окном. Ведь закончился последний день зимы. Прощай февраль.

28.02.2017.

Дантес

Воскресное интервью для ожидаемой публикации в нашем журнале шеф всегда оставлял для меня, мотивируя свободой одинокой женщины в семейные дни. Он не уставал намекать на то, что все могло бы измениться, пересмотри я свои взгляды, однако наш молчаливый разговор на эту тему всегда оканчивался моей язвительной улыбкой, обозначающей любимую фразу. Не дождетесь.

Охотный ряд, где жила Александра Сергеевна, о стихах которой и должна была состояться моя статья, сегодня более всего походил на массовку какого–то исторического фильма о революционном прошлом столицы, а не на чистенькую улочку сонным воскресным утром. Крепкие молодые мужчины в темном камуфляже и поблескивающих на солнце касках теснили толпу подростков, иногда вырывая из нее какого-нибудь наглеца. Пятнадцатилетний юнец что–то выкрикивал о своей пенсии, а стайка фотографов, выглядывая из–за широких плеч в униформе с грозными надписями, стрекотала дорогими камерами, ловя душещипательные кадры.

Мне подумалось, что место выбрано не случайно. Нынешнее девятое сентября и девятое января 1905 года чем-то перекликаются. Несмотря на все революционные и социальные вихри, проносившиеся целый век над Охотным рядом, улица не изменила своего названия. Угадывалась чья–то сильная воля, отстаивавшая ее предназначение. Когда-то охотники несли сюда на продажу тушки мелкой дичи из Подмосковных лесов, а нынче очередной «поп Гапон» гонит под резиновые дубинки ОМОНа подмосковных малолеток, мечтающих «заработать» на новый гаджет. Они не учили историю в школе, а история ничему не научила взрослых…

Александра Сергеевна приветливо встретила меня в прихожей квартиры на втором этаже красивого дома, немало повидавшего на своем веку. Она явно готовилась к нашей встрече, но ожидаемой брошки на тщательно отутюженном платье я не заметила. Зато появившийся вальяжный кот тут же привлек внимание. Ухоженный, упитанный, пушистый — он всем своим видом призывал восхищаться и произносить комплементы.

— Дантес, — ласково и без особой надежды на исполнение произнесла хозяйка, — не приставай к даме.

Сделав круг почета и обнюхав меня, кот гордо удалился, задрав хвост трубой и не оглядываясь.

— Что там на улице твориться? — скользнул по мне встревоженный взгляд.

— За неимением пролетариата, выгнали на улицу молодняк, — попыталась отшутиться я.

— Они что, революцию затевают?

— Не думаю. Побузят и разойдутся.

— Вы уверены?

— Для подростков это компьютерная игра с бонусом, а «поп Гапон» впереди с хоругвями не шел. Где-то прятался. Очевидно, прочитал, что убийство Георгия Аполлоновича Гапона в марте 1906 года так и не было раскрыто. А вот репортажи с места событий разлетятся по сети, как горячие пирожки.

Хозяйка деликатно промолчала и пригласила в комнату. Окна с пластиковыми стеклопакетами пока защищали уют квартиры на втором этаже, где время замерло много лет назад, и никто не решается его потревожить. Разве, что настольная лампа с зеленым абажуром у клавиатуры перед монитором походила на часового подле чужака, вторгшегося из другого мира. Я невольно улыбнулась, словно встретила старого знакомого.

— Компьютер, — пояснила хозяйка, — единственное, что я позволила себе в доме бабушки.

— Нет… — растерялась я. — Просто такие настольные лампы были у нас в библиотеке, когда я училась на Журфаке МГУ… Очень приятные и неожиданные воспоминания… Теперь таких не встретить. Ваше рабочее место?

— Да. Окно в мир.

Я невольно перевела взгляд на одиноко стоящий в углу телевизор «Панасоник» с огромным кинескопом, которому было десятка три лет.

— Мой Дантес не любит шумный политес, — неожиданно прокомментировала Александра Сергеевна. — Мы его давно не включаем. Только книги…

Их было много. Шкафы, полки и стеллажи тускло отсвечивали одинаковыми корешками подписных изданий с золотым тиснением. Захотелось прикоснуться к ним и вдохнуть едва уловимый запах далекого прошлого. Хозяйка заметила это.

— Я вышла за Колю в пятьдесят седьмом. Тридцать лет по гарнизонам. Он пограничник, а я учитель русского языка и литературы в школе. К библиотеке бабушки прибавили кое-что своё. Мы с мужем больше ничего не нажили.

Она печально вздохнула, погрузившись в воспоминания.

— Мама была против моего выбора, а бабушка поддержала. В нашем роду почти все мужчины были военными, а женщины — боевыми подругами. Зато читали все.

Она неожиданно озорно улыбнулась, сверкнув глазами.

— Правда, теперь я в роли бойца невидимого фронта, а Даник — адъютантом.

Она кивнула на расшитую подушечку подле монитора, которая, очевидно, была рабочим местом соратника хозяйки.

— Пойдемте пить чай, и я отвечу на ваши вопросы.

Кухня была просторной, с добротной мебелью под стать резным комодам и шкафам в комнате. Из бытовой техники только старенькая микроволновка сиротливо стояла в уголке у окна. Похоже, не прижилась. Зато роскошные чашки из тонкого, просвечивающего на свет фарфора и расписная сахарница были из этого мира.

У меня мелькнула мысль, что негоже было приходить в гости с пустыми руками, но хозяйка выручила меня:

— У меня чай на травах, рекомендую без сахара. Мы с Коленькой привыкли на Дальнем Востоке к такому чаю, я с тех пор другой и не пью. Попробуйте.

— Да… Знатный чай, и ароматный какой…

— Друзья остались на Сахалине. Коли уж семь лет нет, а все присылают, а я им только книжки свои…

Она молча посмотрела в окно.

— Я небогатый человек. Квартира эта мне от бабушки досталась. У нас в семье принято ее внукам передавать… Когда Коленька в отставку подал… В девяностые. Мама попросила вернуться. Плоха совсем была… Вот с тех пор я, как королева тут, а то все по гарнизонам…

— Простите, Александра Сергеевна, а детки ваши как же?

— Дочь с мужем и дочкой во Владивостоке. У них там какой-то бизнес с китайцами. Ну, а я тут за управдома. Вернее, стрелок-радист.

Хозяйка грустно улыбнулась.

— Как-то у нас семейный совет состоялся по поводу этой квартиры… Неймется некоторым ее продать. Ко мне раз в неделю «благодетель» какой-нибудь звонит, а то и наведывается, чтобы помочь обменять ее «на выходных условиях».

Она положила свою сухонькую ладошку на другую ладонь, остановив взгляд на тонком обручальном кольце.

— Уж не помню, когда последнюю цепочку в ломбард отнесла, вот только колечко, что с Коленькой на свадьбе обменялись, и осталось…

Ее взгляд остановился где-то далеко в прошлом, и она тихо проговорила.

— Заключили договор с дочерью. Я внучке отписала эту квартиру, а дочь оплачивает ее. Моей пенсии не хватило бы и на кухню.

Морщинки тоскливо пробежали от уголков глаз и пропали.

— Ну, ничего. По крайней мере умру тут спокойно… Простите, я о своем… Болит душа. Вот потому и пишу. Поговорить-то не с кем.

— Я читала ваши стихи, Александра Сергеевна. Они замечательные. Хочу написать о вас. Теперь такие все реже встречаются.

— И Дантес меня тоже хвалит, — рассмеялась она, всплеснув руками. — Не всегда… Он мой первый слушатель. Если заурчит, когда я читаю что-нибудь новенькое, то оставляю. Если ухом не поведет, в топку.

Мне подумалось, как этой женщине удается сохранять такую самоиронию. Светлая душа у нее. Все пересилит, перетерпит и себя в строгости держит. До сих пор стихи добра полны, хотя живет не сладко.

— Давно пишете? — попыталась я изменить тональность разговора.

— С детства… — прыснула она, сдерживая смех и прикрыв ладонью рот. — Извините…

— Потому и такое имя дали?

— Это моя бабушка, Елизавета Алексеевна.

— Как бабушка Лермонтова?

— Она самая… — улыбнулась хозяйка. — Всем рассказывала, что специально выдала дочь за Сергея. Мальчика хотела, да тут я подвернулась. Так и окрестили.

Она искренне улыбалась, и подслеповатые глаза ее светились радостью. Я невольно рассмеялась в ответ. Чувствовалось, что в этом доме всегда обитало добро. Даже сейчас, несмотря ни на что.

— А ваши девочки тоже пишут? — поинтересовалась я, надеясь услышать какое-нибудь интересное продолжение.

— Нет, — ее взгляд потух. — Не сложилось как-то… Они больше по торговой части.

Мы помолчали… Почувствовав настроение хозяйки, к ней на колени запрыгнул кот и заурчал, стал тереться головой о ее безвольно лежащие руки.

— И ты, кошачий друг «сердешный» за «Вискас» все готов простить… — с грустью произнесла хозяйка, почесывая своего любимчика на ушком.

— Александра Сергеевна, — я опять решилась «перевести стрелки» разговора, — это верно, что вас номинировали на премию «Наследие» по итогам этого года?

Ее глаза опять вспыхнули неподдельной детской радостью.

— Летом я написала сказку в стихах. Онегинской строфой… Даник мурлыкал.

— Уже опубликовали?

— Сделала сборник из четырех сказок в стихах и попробовала зарегистрировать на него авторское право…

— Да, я слышала, что у нас с этим беда. И не только в литературе… Ваши книги тоже… Хм. Продают без вашего ведома?

— Немало таких сайтов, где публикуют мои тексты по какому-то договору с кем-то.

Она отрешенно махнула рукой.

— Оформить авторские права на детский сборник стоит половину моей пенсии… А участие в конкурсе на премию, о которой вы спрашивали, стоит по две тысячи за стишок на страничке… Все норовят заглянуть в мой кошелек.

— Понимаю вас. Россия перестала быть страной социальной справедливости. Все регулирует рынок.

Мы помолчали.

— Но… — вдруг вспомнила я, — вручение премии «Наследие» приурочено к визиту в Москву Великой Княгини Марии Владимировны. Может быть, она выступит спонсором… Ну, хотя бы пенсионеров…

— Это раньше в России были Морозовы, Третьяковы и Рябушинские, теперь это не модно.

Дантес свернулся клубком на коленках хозяйки от повеявшего холода в ее словах.

— Я пишу не для денег или медальки, — ее глаза вновь вспыхнули. — И писать буду, даже если компьютер сломается. Гудит, паразит, все сильнее. Вроде меня, но еще не рассыпался.

Я улыбнулась, глядя на этого несгибаемого стрелка-радиста, и в душе моей всколыхнулась какая-то удивительная сила. Не знаю, с нами Бог или нет, но мы все преодолеем. Ведь мы — русские люди, и у нас есть наш Русский Мир!

Прощаясь с Александрой Сергеевной, я прижала к себе ее щуплое тельце и расцеловала в обе щеки, пообещав писать до конца дней своих, а вокруг нас, словно ученый кот из пушкинской сказки, важно кружил адъютант хозяйки, которого она назвала Дантес.

У Нахимова

С некоторых пор этот день стал для Егорыча необычным. Он с утра напевал флотские песни, правда, очень своеобразно — изображая то оркестр, то запевалу, то целый хор песни и пляски, то неутомимого дирижера, успевавшего на всех фронтах незримого сражения за душевное исполнение любимых стариком песен. Они звучали в душе Егорыча всю жизнь. Сколько он себя помнил. Словно боевые товарищи, они шли плечом к плечу, поддерживая в трудную минуту и деля радость. Как сегодня.

Подмигивая терьеру, устроившемуся на коврике под батареей, Егорыч молодецки покручивал седой ус и привычным движением проверял ровно ли сидит несуществующая бескозырка. Этому он научился еще мальчишкой в довоенном Севастополе, куда с родителями приезжал погостить к родственникам у моря. В то время все пацаны мечтали стать летчиками, но Егорка думал только о море. Впервые увидев корабли на рейде, моряков в отутюженных форменках на Большой морской и офицеров с настоящими кортиками, он был просто покорён этим незнакомым флотским миром.

Судьба сложилась так, что он не стал ни военным моряком, ни матросиком на баркасе, даже не построил дом у моря, и Машенька не провожала его в поход к дальним берегам, но воспоминания детства жили в нем и по сей день. Вся его теперешняя семья — преданный терьер Дозор, да голосистая канарейка Соня — назубок знали команды «свистать всех наверх», «полундра», «отдать швартовые», но быстрее всех исполняли любимое — «на камбуз»! Вот и сегодня все заняли свои места по «боевому расписанию», едва хозяин душевно промурлыкал любимую строчку — «наверх вы, товарищи, все по местам»…

Начинался праздник.

Их было не так много у троицы, ютившейся в маленькой квартирке на последнем этаже четырнадцатиэтажки в небольшом Подмосковном городке. И выбор этот был неслучаен. Из окна открывался вид на Волгу, где мелькали моторки, катера, баржи и даже белоснежные пассажирские суда. Увидев их из окна, словно из рубки боевого корабля, Егорыч привычным движением поправлял несуществующую бескозырку, и гордо смотрел вслед. Он знал, что в следующей жизни непременно станет моряком. А в этой не судьба.

Зато сегодня был праздник.

Егорыч готовил макароны по-флотски, шиканув на остатки пенсии. Эх, гулять так гулять! Дозору досталась косточка, и он благодарно поглядывал на хозяина. Тот победоносно вышагивал от окна к старенькому холодильнику, который время от времени вздрагивал, загудев электромотором, словно поднимал пары в машинном отделении корабля, готового ринуться в бой по приказу капитана. Его команда была немногочисленной, но дружной, вернее — спаянной одним долгим походом, в котором так не хватало женской руки. Машенька давно покинула свой пост, но продолжала незримо присутствовать в этих трех таких разных душах, скучавших по ней каждый по-своему.

В праздник близкие всегда с нами.

Егорычу вспомнилось, как в далеком 99-м они с Машей в последний раз ездили в Севастополь. Дружба родителей передалась их детям. Изредка они встречались в стареньком доме на берегу одной из бухт Севастополя под названием Инкерман. Дом старел вместе с хозяевами, постепенно уходя в землю, словно просясь на покой. Вишни в саду почти перестали плодоносить за ненадобностью, и только виноград, укрывавший внутренний двор от жаркого южного солнца, еще радовал огромными кистями сладких почти прозрачных ягод. Гости подолгу засиживались с хозяевами за скромным столом во дворе, не столько делясь проблемами полуразрушенной страны, сколько вспоминая свою молодость.

Хозяин дома в Инкермане — Микола — подливал гостям своего домашнего вина и вспоминал боевые походы. Он был настоящим боевым офицером, хотя и в отставке. Как-то он рассказал, что новая киевская власть арестовала два десятка молодых ребят, вывесивших русские флаги на башне равелина и большой плакат «Севастополь — русский город». Они пару дней держали оборону, но потом пригнали несколько машин спецназа и повязали ребят. Возмущенные таким произволом ветераны решили на следующее утро устроить протест на Графской площади. У памятника Нахимову. За ночь смастерили большой российский флаг, и первым катером отправились на Графскую площадь.

Поначалу на них никто не обращал внимания. Чудят старики. Однако часов в девять вокруг стали собираться сочувствующие. Через час у подножья знаменитого русского флотоводца гудела толпа. Приехали служители закона, депутаты, молодые хлопцы в черных футболках. На уговоры никто не согласился. Дошло до потасовки. Маша размахивала флагом, а флотские, обступив плотным кольцом, охраняли ее. Это было незабываемо. Какой-то удивительный порыв охватил всех присутствующих.

Когда защитникам правопорядка приехала подмога, им намяли бока, порвали полотнище, а Миколу наградили синяком под глазом. Доставили в отделение, как зачинщиков несанкционированного митинга. К вечеру за них вступились офицеры с наших кораблей. Ветеранов освободили и на военном катере доставили в Инкерман. Проводили до самого дома. Они тогда не чувствовали себя побежденными. Они дали бой. Стояли сколько могли, как их отцы в 41-м…

Почти двадцать лет прошло, а все в памяти так ясно, словно было вчера. Жаль Машенька не дожила до тех удивительных мартовских дней. Егорыч не отходил от телевизора, боясь пропустить какую-нибудь новость. Когда все свершилось, он был по-мальчишески счастлив. Кто бы мог подумать! Только, вот, из четверых участников того последнего боя у Нахимова он остался один. Потому, сегодня и распевает с утра свои любимые флотские песни, призывая ушедших товарищей стоять по местам. Бейся там, где стоишь, говаривали предки. Они выполнили наказ. Теперь дело за молодыми. Подхватят ли тот флаг, которым Машенька размахивала у Нахимова, распевая во весь голос о славном подвиге крейсера «Варяг»?

За окном было шумно и весело. У них был свой праздник «У Нахимова».

Дубна 25.04.2017

Баба Галя

В тот день я засиделась в редакции допоздна, чтобы избавиться от возможных любопытных попутчиков домой. Задушевных бесед о неудавшейся свадьбе сторонилась, хотела похоронить свою беду сама. По крайней мере, старалась быть сильной, убеждая себя, что все смогу. Когда же в кабинете «главреда» настенные часы громко пробили одиннадцать, не выдержала. Разревелась. Мне показалось, что это «по мне звонил колокол». Слезы текли рекой, меня трясло, как шамана, исполняющего обряд изгнания дьявола. Я дала волю чувствам, завывая и всхлипывая. Даже не заметила, как оказалась в чьих-то мягких, убаюкивающих объятиях. Кто-то гладил меня по голове и ласково приговаривал:

— Так-то лучше, голубушка, а то весь день, как струна натянутая. Того и гляди, лопнет что-нибудь в душе. Ты поплачь, легче будет. Вижу, как маешься, сердешная. Что ж подруги-то нет? Нехорошо это. Мы в войну вместе рыдали, когда кому-то похоронка приходила. Обнимались и выли. Холодно и голодно было, а душевное тепло согревало. Мы, бабы, за все в ответе, на то нам и слезы дадены. Чтобы душой выстоять.

Я узнала голос бабы Гали, нашей уборщицы.

— Вот, возьми платок, — она сунула мне в руку какую-то тряпицу. — Он столько в себя впитал, что впору памятник ставить. Я его у сердца ношу, как валидол. Достаю редко. Вот в таких случаях. Только вернешь. Негоже свое горе с собой носить. Я выстираю и в храм с ним схожу. Отмолю.

Мы помолчали. Платок был стар и затерт до дыр, но пригодился.

— Твое горе, девонька, еще полгоря, — тихо произнесла она, беря обратно свой платок. — Вот послушай, какая у меня история с замужеством была. Было мне тогда семнадцать годков. Мы с родителями жили в Краснодаре.

Познакомилась я с парнем. Красавец. Казак. Влюбилась в него просто страсть. Через месяц решили мы пожениться. Тогда порядки были строгие в семьях, не то, что сейчас. Уговорил он меня поехать к нему в станицу на смотрины. Так положено — сначала в дом к жениху. Иначе никак нельзя.

Я так испугалась, что всю дорогу до дома, где родители его жили, была ни жива, ни мертва. А как в хату зашли и за стол сели, тут у меня вообще туман перед глазами. А там казачья семья в два десятка душ. Все на меня уставились, спрашивают что-то, а мне самое время в обморок свалиться. Глазки прячу, смущаюсь всего, боюсь, что не так сделать. Как закончилась эта пытка, не помню. Только жених проводил меня домой и сказал, что в следующую субботу они к нам придут. Знакомиться. Как я со своими родителями да двумя старшими братьями объяснялась, то отдельная песня.

В следующую субботу собралась у нас дома вся родня. Тоже казаки, только городские уже. Столы поставили так, что из комнаты в комнату зигзагом стоят. Наготовили по-нашему. С утра ждём, а сватов все нет и нет. Мужики к самогонке тянутся, а жёны их отгоняют. Они с расстройства дымят, что паровозы. А у меня и без того от волнения туман в голове. Вдруг звонок. Бегу открывать. Ведь никто кроме меня родителей жениха не знает. Смотрю, стоит здоровенный мужик. Уже навеселе. Вроде бы похож. Такой же чернявый, морда красная, усища. Я его спрашиваю:

— Григорий Степанович?

Он хмыкнул, и говорит: — Да, дочка.

Ну, тут его наши под руки подхватили, и к столу. Все ж заждались. И, как полагается, за встречу, за знакомство, за молодых. Степаныч, поддерживает. Все навалились выпивать и закусывать, обо мне и не вспоминают. Только потом кто-то гостя спрашивает, что ж один-то пришёл. Он возмутился, как один, там два кума на скамеечке сидят. Только они стесняются ваших городских порядков.

Через минуту двое молодых казаков уже были за столом подле Степаныча, и все пили за крепкие родственные связи и молодую семью. Я сижу с краешку и помалкиваю. Не положено невесте слово молвить. В разгар веселья кто-то спрашивает:

— А где жених-то?

Те ничего сразу не ответили. Молчат. Они ещё до прихода к нам были выпивши, а за столом посидели, на всё согласны. Переглянулись эти казаки, стаканы подняли и как гаркнут:

— За Галю!

Все на меня обернулись, а я от страха голос потеряла. Дрожу вся. Тут звонок в дверь. Уж кто там гостей встречал, я не знаю. Входит мой жених со своими родителями…

Я сразу вспомнила. Отец-то Григорий Сидорович! Не Степанович. Как я могла отчество перепутать, да и усы у этого другие. А что исправить-то? Тут и началось. Обиды, оскорбления. Никто никого слушать не хочет. Кто поверит, что эти казаки из другой станицы в город на свадьбу приехали. Заплутали по дороге, да выпили для просветления ума.

Когда разборка началась, обо мне вообще не вспоминали. Кому какое дело, что у семнадцатилетней девчушки ноги со страха подкосились, не то, что в лицо всех запомнить. Драки не было, но все уходили, хлопнув дверью.

Отец хотел выпороть меня, но мать отстояла. Зато посуды побили тогда богато. Так и не состоялось моё первое сватовство. Уж как я переживала. Объясниться с женихом хотела, а он отвернулся от меня. И всё тут. Это я сейчас думаю, что и к лучшему всё так сложилась, а тогда жить не хотелось. Любила я его.

Баба Галя посмотрела на меня и грустно улыбнулась.

— Вот, солнышко моё, что ни случается, всё к лучшему.

— Да, уж, — улыбнулась я сквозь слезы. — Простите, что заставила вспомнить прошлое. У всех свои проблемы, а я тут…

— Так ведь я к тому это рассказала, чтобы ты поняла. Коли встретится мужчина, который сможет поверить и понять тебя. Без оглядки. Без доказательств каких-то. Одному твоему слову верить будет. За того и выходи замуж. А будет по пустякам придираться, намаешься ты с таким. Отпусти с Богом и не поминай лихом. Вот тебе и весь сказ от бабы Гали.

Дубна 26.03.2013

Зима не отпускает

Скупое послеобеденное солнце едва пригревало, но в небольшом скверике, укрытом домами от порывов не по-весеннему прохладного ветра, нахохлившиеся голуби собрались на пятачке вокруг еще пустой клумбы. Одни чутко дремали, смежив веки, другие лениво передвигались, ища местечко потеплее.

— Светка, — недовольный папаша, настойчиво потянул за руку засмотревшегося на голубей подростка, — мы опаздываем.

— Смотри, какой толстенький, — не слушала его девчушка, — как бабушкин Фомка. Важный како-ой…

— Бабушка нам задаст по первое число, если мы опять опоздаем к Маргарите Петровне. В прошлый раз мне пришлось краснеть дважды, оправдываясь перед ней и бабушкой.

Неожиданный лай выскочившего откуда-то терьера прервал их разговор.

— Ой, — всплеснула ручонками девочка, — это же Дозорка!

— Светка… — попытался было остановить порыв дочки мужчина, но та уже рванулась навстречу шустрому песику, который юлой завертелся вокруг.

— Дозорка, — она попыталась поймать терьерчика, — иди ко мне!

— Погоди, — вмешался папаша, — он что-то хочет сказать.

Песик неожиданно остановился, и его черные глазки умоляюще глянули на мужчину. Затем он сорвался с места прочь. Метрах в пяти остановился и обернулся. Потом опять ринулся куда-то с отчаянным лаем, увлекая за собой растерянную парочку, опаздывавшую на музыкальное занятие.

Они поспешили следом.

На последней лавочке сквера сидел старик. Казалось, он задремал. Неожиданно для себя. Средь бела дня, как это иногда бывает с пожилыми людьми, живущими по своим правилам.

— Ой… — почуяв неладное, остановилась перед скамейкой девчушка. — Егорыч…

Старик даже не шелохнулся. Его глаза были закрыты, а голова чуть склонилась набок. Казалось он смотрел куда-то вдаль, толи размышляя, толи вспоминая что-то. Песик запрыгнул на колени хозяина и, привстав на задние лапы, лизнул его морщинистую небритую щеку. Заскулил, взывая о помощи.

— Погоди, — мужчина отодвинул дочку в сторонку, и взял запястье старика, пытаясь нащупать пульс.

— Он что, умер?! — слезы наполнили широко открытые глазенки малышки.

— Нет. Это приступ. Я сейчас «скорую» вызову.

Они так и сидели втроем на скамейке в конце небольшого сквера, когда подбежал фельдшер в белом халате. Розовощекий парень с большим оранжевым медицинским саквояжем, в котором постукивали какие-то принадлежности.

— Что с ним? — едва переводя дыхание, коротко бросил недавний выпускник мединститута. Явное отсутствие спортивной подготовки и опыта были написаны у него на вспотевшем полном лице.

— Аритмия, — как можно спокойнее ответил мужчина, не отпускавший руку старика. — Похоже, давление подскочило. Что он принимает не знаю. Мы недавно знакомы. Ему за восемьдесят. Живет один. Недалеко.

— Полис есть? — осторожно спросил фельдшер.

— Ты еще предоплату попроси, — зло огрызнулся папаша. — Один на вызове?

— Врач сейчас подойдет, — пристыженно начал оправдываться тот. — Машина ближе подъехать не может…

Вдвоем они аккуратно сняли куртку старика. Засучив рукав свитера, затянули ремешок тонометра. Терьер не отходил от хозяина ни на шаг. Понимающе разрешал мужчинам что-то делать, но строго следил за каждым движением. Подошедший вскоре врач, оказалась тучной женщиной предпенсионного возраста. Она вызвала у пса явную антипатию, так что девочке пришлось прижимать терьера к себе, то и дело успокаивая. Врач села рядом со стариком и принялась заполнять какие-то формуляры, меланхолично задавая привычные ей вопросы.

Через несколько минут старик пришел в себя. Попросил девочку отыскать таблетки в кармане своей куртки. Извинялся за доставленное беспокойство и отказывался от всякой помощи. Взяв с него обещание о немедленном звонке на «скорую» в случае повторного приступа, медики удалились.

— Зря переполошили служивых, — попытался улыбнуться старик. — В палату я не лягу. Помирать, так дома. Там у меня два собственных лекаря. Лучше всяких уколов и процедур.

Он ласково посмотрел на терьера, и тот звонко подтвердил слова хозяина.

— А вы как здесь? — старик надел куртку и поежился. — Прохладно сегодня… Светланке, небось, уроки надо делать, а вы в больницу решили поиграть.

— Мы на «музыку» шли, — вскинулась девчушка, — а тут Дозор как выскочит и давай лаять. Папа понял, что беда приключилась, и мы побежали…

— Наябедничал… — старик ласково глянул на терьера. — Ну, не пришел еще мой час. Мотор барахлит, а дым идет. С перебоями, но работает.

Он неожиданно замолчал, глядя перед собой выцветшими от возраста глазами. Наверное, мысли его быстро переносились в какой-то другой мир, который был для посторонних неведом, а старику — своим.

— Давайте, я вызову такси, — предложил мужчина, — и мы тихонько довезем вас домой.

— Ишь чего выдумал! — напустил на себя строгости старик. — Я еще свои ходом в порт дойду. Никаких буксиров. У меня вона какой лоцман имеется, — он глянул на терьера — у Дозора кругозор!

Похоже, последняя фраза была отработана у этой парочки, потому что пес резко подпрыгнул и сделал сальто назад, словно на манеже. Выражение его морды передалось присутствующим, и все рассмеялись. Действительно, что может быть лучше верного друга, оказавшегося рядом в трудную минуту. Без лишних слов и полисов. Готового, не задумываясь, отдать жизнь. Это сильнее смерти.

— Я, как наша Россия, — неожиданно и тихо произнес старик, — руки-ноги целы, и голова, вроде бы есть, а толку чуть. Куда ни глянь — вранье и ворье. Мне прошлый раз в больничку предлагали лечь… Платную.

Он замолчал, сдерживая порыв. Лишь хлопнул себя ладонями по тощим коленкам.

— Извините, ребята. Это я ворчу по-стариковски. Вы идите по делам. Уроки пропускать негоже. Передай своей учителке мои извинения. Пусть не держит зла на старика. Не нарочно…

— Егорыч, — вскинулась девочка, — миленький, я как увидела тебя, перепугалась. Ты же один на белом свете остался. Как же мы тебя бросим!

Она порывисто прижалась к старику, уткнувшись лицом в старую куртку.

— Вот те раз! — он нерешительно и очень осторожно прижал ее плечико к себе. — Эка невидаль. Старики — они все одинокие. Господь пока не забирает к себе. Зачем-то я ему еще здесь нужен. Вот и приходится коптить белый свет. Машенька моя, поди, там заждалась… А ты, похоже, русские сказки слушаешь… Аль, уже сама читаешь? Слова знакомые слышу. Это мне радостно. Честно-пречестно!

— Мы с бабушкой вместе читаем, — обрадовалась малышка. — У нее такие книжки в шкафу… Большие. С картинками красивыми.

— И пахнут всякими историями и чудесами? — лукаво спросил старик.

— Ага, — кивнула та, и неожиданно спросила. — А почему у вас детишек нет?

Папаша, было, хотел пресечь явно болезненный вопрос, но старик жестом остановил его и ответил, грустно вздохнув:

— Две дочки были у нас с Машенькой. После войны растили. Тяжело и голодно было. Копеечку берегли. Все им… Когда этот меченый страну развалил, подались наши девочки за границу. Родину на колбасу променяли. Машенька долго ждала, а я сразу отрезал. Нет их — вот и весь мой сказ.

— Извините, Егорыч, — не выдержал молодой отец. — Как-то не к месту все…

— Напрасно извиняешься. Недоглядел, видно, я. Надо было бы ремешка вовремя дать, да пожалел. Не поднялась отцовская рука.

Они помолчали.

— Вот и теперь в стране тоже самое повторяется, — неожиданно продолжил старик свою мысль. — Кто-то мелочь неразумную погнал на улицы… Протестовать… Что они знают? Это мы в войну быстро повзрослели. Объяснять не нужно было, кто враг, а кто друг. Теперича пришлые опять подталкивают русских на бойню.

Он серьезно посмотрел на молодого папашу.

— Нельзя допускать этого. Слышишь? Никак нельзя! Они всегда провоцируют русских на драку или на войну. Сами-то попрячутся. Прикинулся больными или мыслителями. Будут бумажки строчить, да власть прибирать. Им погибель России нужна. Что ж вы этого не видите? Что ж допускаете такое в стране! Наши отцы защитили. Мы отстроили. Вам теперь жить и детишек своих растить. Нет лучше страны на свете. Нет богаче. Эта нечисть всегда лезла и лезть будет на наше добро. С размаха по сопатке, и без разговоров! Кто, как не вы русскую землю защищать должны.

Старика уже было не остановить.

— По ящику одна болтовня. Три года трио бандуристок с Украины над народом потешается. Кто это придумал? Я тебя спрашиваю! Глаза отводишь… Позволяешь всякой погани на русской земле голову поднимать… С молодежью не заигрывать надо, а воспитывать. Если не понимают — ремешка всыпать, и сказать за что. А кто за колбасу Родину продать захочет — пинка дать. Довел до границы, и дорогу назад закрыл… Сталин, конечно, жесткий человек был, да только правильный. Россея у него на первом месте была, а не барахло по сундукам. За своими детьми не доглядел, но ворье на месте наказывал, потому и клевещут на грузина. Семинарист — не семинарист, а Россию никому в обиду не дал. Отстоял. Вся Европа поперлась к нам пограбить. Американцы долго второй фронт не открывали. Да кто теперь то помнит. Это сейчас болтуны разные ого оценивать принялись. Только быстро позабывали и разруху, и голод… Сколько русских людей ироды загубили! Баб, да детишек малых в избах пожгли… Нельзя было иначе. Или — или. И после Гражданской, и после Гитлера окаянного. Дай слабинку, паразит тебя жрать будет даже если ты ему лапы поотрываешь… Иди уже! Что-то я разбушевался сегодня. Может для этого Господь меня тут и держит.

Старик легонько отстранил от себя малышку.

— Береги Светланку. У нее душа светлая, открытая, а воронья вокруг немерено. Надуют в уши с три короба. Не только соловьи сладко петь умеют.

Егорыч тяжко вздохнул. Видно. Какая-то душевная боль не отпускала его.

— Что-то никак не летят к нам соловушки. Зима не отпускает.

Дубна 25.04.2017.

Всю жизнь

В пятницу не хочется идти на работу. Особенно, если это погожий сентябрьский день, и листва под ногами шуршит, словно уговаривая не торопиться. Особенно, если вспомнить, что клявшийся в любви мужчина обещал жениться, но вчера передумал. Хорошо, что сообщил за неделю до свадьбы, а не в ЗАГСе.

Последние пятьсот метров до редакции я плелась все медленнее и медленнее. Даже думать боялась, как меня там встретят. Можно было бы сослаться на болезнь, но клубок друзей в редакции достанет в любой точке мира. Лучше сразу. Я поставила себе задачу продержаться до вечера. Из принципа. В конце концов, я свободная женщина, а не брошенная. Там уже все знали, даже шеф.

— Не переживай, — он положил мне руку на плечико. — Иди в народ, он неисчерпаемый источник материала. В понедельник жду статью в номер.

Это была индульгенция. На остаток пятницы и выходные. Я гордо вырулила с автостоянки, затылком ощущая завистливые взгляды коллег. Впрочем, мысль о шопинге или бокале «Мартини» в тихом кафе восторга не вызывали. Хотелось только к морю, на пустынный пляж, чтобы галька поблескивала на солнце после набежавшей волны. В тоскливом настроении меня всегда тянет именно туда, потому, что с детства верю — на море не может быть плохо.

К морю мне было не добраться. Оставалась дача под Звенигородом. Время было раннее, и я надеялась выскочить из Москвы еще до вечернего автомобильного коллапса. Чтобы как-то успокоиться достала диски с цыганскими песнями. Они в моей машине вроде аптечки, помогают справиться с душевными переживаниями. Их у свободной женщины бывает немало.

По дороге попалась мне попутчица. Обычно я пассажиров не беру, да так мне стало жаль пожилую даму с сумками, что не устояла. Виктория Владимировна с таким восторгом слушала цыганские песни, что я не заметила, как выложила ей свою нелепую историю о несостоявшейся свадьбе. В ответ она поведала мне свою.

После войны ее родители получили квартиру в Ростове. В новом районе с однотипными домами. Виктория тогда училась на первом курсе университета. Однажды в июне родители уехали на выходные к родственникам, а Вика осталась дома. Готовилась к экзаменам.

— Представляешь, — оживленно рассказывала попутчица, — засиделась я за учебниками часов до двух ночи. Едва свет погасила и спать легла, как тут же заснула. Проснулась от того, что кто-то меня будит. Думала, родители вернулись. Приглядываюсь, а рядом парень какой-то. От страха онемела. Забилась в угол в ночнушке, ни жива, ни мертва. Только простынь на себя натянула. А этот, как ни в чем ни бывало, мои вещи в сумку собирает и меня поторапливает. Мол, одевайся быстрее. Когда он мою игрушку любимую в сумку кинул, меня такая обида взяла, что я заорала, что было сил.

— Воры? — попробовала угадать я.

— Я тоже так думала, — кивнула Виктория. — Особенно, когда на мой крик еще один в окно залез.

Только они мне рот заткнули чем-то и под белые руки — в окошко. Я вырываюсь, но они сильнее. Я давай царапаться. Они только посмеиваются. Первый вообще меня в плед обернул и на руки подхватил.

— Чеченцы? — попробовала угадать я.

— Я впотьмах и с перепугу ничего не понимала, — махнула рукой попутчица. — Только чувствую, первый тот вместе со мною на подоконник легко так запрыгнул и куда-то шагнул. А мы на четвертом этаже жили. Ну, думаю, вот и все. Разобьемся.

Виктория сделала паузу. То ли, чтобы произвести впечатление, то ли, вспоминая. Я даже от дороги оторвала взгляд, чтобы на нее посмотреть. А у нее ни капельки испуга на лице. Наоборот, улыбается. Потом неожиданно добавила.

— Тогда я впервые его обняла.

— Кого? — не поняла я.

— Лачо, — застенчиво отозвалась моя попутчица. — Испугалась высоты. Инстинктивно прижалась к нему, а он так ласково шепчет мне. «Не бойся, я тебя всю жизнь на руках носить буду».

— Этот самый вор? — я терялась в догадках.

— Он, родимый, — Вздохнула Виктория. — Напугал до смерти тогда, но слово свое сдержал.

Мы помолчали. Она — окунувшись в свои воспоминания, а я — пытаясь связать ее слова воедино.

— Оказывается, — продолжила свой рассказ попутчица, — к моему окну была приставлена лестница пожарной машины. Лачо так меня на руках до самой земли нес. Не покачнулся.

— Циркач, что ли? — недоумевала я.

— Да, — кивнула Виктория. — Их цирк приехал на гастроли в Ростов. Он увидел на улице красивую девушку и влюбился. Приходил к ней свататься, но родители о цыгане и слушать не хотели. Молодые договорились, что Лачо ее украдет. Она должна была сигнал подать — погасить лампу. Он с другом и пожарную машину угнал, и карету приготовил. Только, вот окном ошибся. Дом перепутал.

— А вы, что же?

— На земле попыталась вырваться, только меня, как мешок, через плечо — и в табор. Цыгане под Ростовом стояли и к свадьбе готовились. Невеста, как и положено, сопротивлялась. Все получилось натурально. Только в таборе меня распеленали и поняли, что ошиблись.

— Отпустили? — не удержалась я.

— Куда там! — улыбнулась Виктория. — Они ведь с утра уже праздновали. По традиции семья жениха организовывает свадьбу. Старейшины сказали, что это судьба. Баро решил, так тому и быть. Я вообще никакая была, а Лачо не посмел меня опозорить. Поклялся жизнь за меня отдать и на руках носить. Он во всем такой был.

— Ну, а родители что же?

— Наутро всем табором поехали в село, где мои родители гостили у родственников. Там и доиграли свадьбу, как положено. В доме невесты.

— Вы серьезно?

— Представьте себе, — она улыбнулась. — И ни разу не пожалела. Это, действительно, была моя судьба. Лачо носил меня на руках. Всю жизнь.

Май

Егорыч священнодействовал на кухне. Еще вчера на сэкономленные за три предыдущих месяца копейки он купил косточку с кусочками мяса. Это не давало покоя терьеру по кличке Дозор. Всю ночь и половину вчерашнего дня пес метался между холодильником на кухне, где хранилась покупка, и своим постом у входной двери. То и дело он вопросительно вглядывался в подслеповатые глаза хозяина, нетерпеливо ожидая ответа на вопрос, который трудно было не понять.

— Чего ждем-то?

Старик лишь посмеивался в бороду с проседью, укоризненно покачивая головой. Хотя братья наши меньшие, долгие годы живущие бок о бок со своими хозяевами, перенимают их привычки, вкусы и даже болезни, порой не могут понять простых вещей. В кои веки хозяин принес потрясающе пахнувший сверток с настоящей косточкой и кусочками мяса, но спрятал его в большой белый ящик, убедительно погрозив пальцем. Кошмарная ночь закончилась, и вот теперь Егорыч начал готовить, распевая любимые морские песни.

— О, он умел это делать!

Соблазнительные запахи начинали заполнять кухню, коридор, комнату… Даже маленький балкон, что вызывало настороженность у терьера. Не каждый день хозяин позволял себе такую роскошь, потому нужно было проявлять бдительность. Эти люди так беспечны. Впрочем, вся семья была в сборе. Егорыч, Дозор и канарейка Соня заняли исходные позиции на кухне. Все внимание было сосредоточено на небольшой, видавшей виды кастрюльке, в которой что-то булькало и пахло… Дозор мог поклясться всеми своими собачьими богами, что запах был божественный.

Внезапно терьер рванулся к входной двери.

— Что такое? — насторожился старик, выглянув из кухни. — Дозор!

Пес не реагировал. Привстав на задние лапы, он стал нетерпеливо скрести передними по обшарпанной обивке двери. Хозяин, направился следом за бдительным охранником, ворча по-стариковски.

— Школьники вчера поздравлять приходили. Пенсия через неделю. Думаешь к нам?

Терьер только поскулил в ответ, всем своим видом показывая, что это гости. И действительно, через несколько минут донесся скрип открывающихся створки лифта. Сипло звякнул входной звонок. Пес звонко залаял в ответ. Засуетился, стараясь допрыгнуть до ручки входной двери.

— Кто там? — недоверчиво спросил хозяин.

— Егорыч, это мы! — знакомый голос девчушки и баритон ее папы дружно откликнулись, с другой стороны.

Первым гостей встретил терьер. Он юлой завертелся под ногами, не давая им пройти в квартиру. Радость переполняла пса, и он никак не мог выразить ее звонким лаем. Потом замер у ног незнакомки. Рядом с девочкой и папой в дверях стояла молодая женщина.

— Дозорка! — девчушка присела на корточки перед охранником.

Он быстро лизнул ее ладошку и, увернулся от ручонок, пытавшихся его поймать. Постоял перед гостьей. Принюхался. Обошел ее кругом и, сев подле Егорыча, поднял на женщину испытующий взгляд. Неловкое молчание прервала сама гостья.

— Меня зовут Катя. Я — Светланкина мама, — она шагнула вперед и протянула хозяину три гвоздики, перевязанные георгиевской ленточкой. — Позвольте вас поздравить с Днем Победы… Егорыч… Простите, мои недотепы не знают вашего полного имени…

— Сергей Егорыч, — смущенно пролепетал хозяин, не решаясь взять букетик. — Признаться, мне никто цветы не дарил… Вы уж простите старика, даже не знаю, что с ними делать… Я Машеньке иногда дарил, а вот мне… Что-то и не припомню.

Он так растерялся, что потупил глаза, в которых неожиданно заблестели слезы, и неуверенно взял гвоздики. Совершенно засмущался и понюхал их. В нависшей тишине чихнул Дозор и замотал мордой. Это мигом всех развеселило. В маленьком коридорчике началась суета. Гости наперебой поздравляли старика с Днем Победы, протягивали какие-то свертки, говорили какие-то слова, а он ошалело озирался по сторонам, словно ища подмоги у терьера или канарейки.

Выручила вездесущая Светка, уже бывавшая в гостях у Егорыча. Она уверенно направилась на кухню, увлекая за собой Дозора и остальных. Все наперебой стали спрашивать хозяина чем так вкусно пахнет, где взять вазу для цветов, бокалы, тарелки… От непривычной суеты на кухне у хозяина даже закружилась голова. Он сел в уголок, растерянно поглядывая, как Катя по-хозяйски ловко накрывает на стол, Светка поправляет приборы, а ее папа, которого, кажется, зовут Витя, что-то нарезает и раскладывает.

Егорыч давно забыл, как приходят гости. Раз в месяц приносили пенсию, раз в год залетала стайка школьников и учительница из соседней школы с каким-нибудь поздравлением, еще реже появлялся чиновник из местной управляющей компании или мэрии. В основном его навещали воспоминания. Это был тот мир, где они были с Машенькой. Изредка появлялись друзья из Севастополя. Дочерей, уехавших лет пятнадцать назад на постоянное жительство в Германию, Егорыч не подпускал к себе. Порой ему казалось, что воспоминания становятся явью. Они не только разговаривали друг с другом, но и прикасались, обнимались, даже выпивали. И что было из всего этого реальностью, а что воображением, старик не знал, да и не стремился разобраться. Он дорожил этим миром, и никого не подпускал на пушечный выстрел…

— Егорыч, — Светкин голосок вернул хозяина к гостям, — а когда будем пробовать?

— Ч-что? — он часто заморгал, словно не разглядел вопроса.

— Ну, твой флотский кулеш, — девчушка была готова обидеться. — Ты же обещал…

— Может, еще не готов? — поспешила на помощь Катя.

— А… Боцман должен пробу снять, — хозяин не успел закончить фразу, как из-под стола выскочил Дозор. — Только косточку нужно охладить…

Терьер уже гремел миской, подталкивая ее к Егорычу. Гости с улыбкой наблюдали за сценкой, в которой старик исполнял роль корабельного кока, а пес — боцмана. Что там вынос гуся в дорогом ресторане! Это представление было забавнее. Похоже, эта парочка могла бы выступать на манеже.

Когда все приступили к праздничному обеду, зазвучали тосты. За Победу. За тех, кто не вернулся. За тех, кто в море… Старик растрогался. Его глаза заблестели. Он едва пригубил вино и не прикасался к закускам. Гости догадались, что хозяин очень давно не сидел вот так по-домашнему за праздничным столом. Нечаянная вина наполнила сердца молодых родителей и девчушки. Поколение, отстоявшее страну в жуткой войне, и позже отстроившее ее, несмотря на лишения, теперь оказалось на обочине жизни. Случайно они стали свидетелями одиночества в праздник.

— Егорыч, а ты пойдешь с Бессмертным полком? — неожиданно серьезно спросила Светка.

— Конечно, — вскинулась Катя, — пойдемте вместе.

— Да, у меня и фотографий никаких нет, — смутился хозяин.

— А ты с медалями, — попыталась подсказать девчушка.

— Я ж не воевал… У станка три года был… Росточком тогда не вышел… Так что у меня ни мундира, ни звездочек, ни медалек…

— Мы вместе пойдем, — не сдавалась Катя, — у нас портрет деда Вити…

— И Дозорку с собой возьмем, — подхватила Светка.

— Нет, ребятки. Не воевал, так не воевал, — Егорыч жестом остановил все возражения. — Тут приходили ко мне… На семидесятилетие Победы… Из мэрии… К ним делегация какая-то от немцев прикатила. Искали бывших военнопленных… Составляли списки на выплаты ихних денег… Нашим, значит, кто у фашистов в плену был.

На костяшках его пальцев натянулась пожелтевшая морщинистая кожа.

— Извини, дочка, послал я их… Ко всем чертям! Это что ж получается? Столько русского народу загубили! Постреляли… Пожгли… Овчарками травили… А теперь, значит, отмазаться хотят. Не выйдет! Я в их лагерях не сидел, но пока жив не прощу… Теперешнее поколение может скорешится с ними. Ваш выбор. А я не прощу. И денег тех поганых ни я и никто другой не возьмет. Так им и сказал!

Он помолчал, глядя перед собой. Потом добавил.