Бесплатный фрагмент - Ривер

Пролог

В комнате пахло потом, сигаретами и еще чем-то сладковатым, с металлическим отливом, будто кто-то пытался замаскировать запахи рассыпанной горстью монпансье, смешанной с железными опилками.

Скупые лучи настольной лампы, пробиваясь сквозь толстое малахитовое стекло абажура, не столько освещали, сколько деформировали реальность, превращая привычные предметы в уродливые фантомы.

Вешалка на стене отбрасывала длинную, тонкую тень, извивающуюся по стене, похожую на гигантского паука.

Холодные блики бежали по вороненой стали сейфа, складываясь в узоры, напоминающие лица, искаженные мукой, храня в своих недрах тайны, ошибки и навсегда исчезнувшие имена.

За плотно задернутыми шторами цвета ржавчины за окнами хлестал дождь. Его монотонный ритм сливался с гипнотическим тиканьем старинных настенных часов.

Валиев сглотнул, с трудом проглотив подступивший к горлу ком. Каждая секунда, лениво отмеряемая стрелкой на циферблате, растягивалась в мучительную вечность.

Раздался резкий, царапающий звук чиркающей о коробок спички.

Мужчина лет шестидесяти, худой и жилистый, вел себя максимально расслабленно, откинувшись на спинку потертого кожаного кресла. Он с ленивой жадностью вдыхал дым, смакуя его горечь, и с легкой иронией поглядывал на капитана сквозь клубы дыма.

Серая ткань пиджака обтягивала его острые плечи, подчеркивая старческую сухость тела. На морщинистом лице — роговые очки с толстыми стеклами, за которыми прятались выцветшие от старости, водянисто-голубые глаза.

Длинные пальцы мужчины держали янтарный мундштук. Тлеющий табак вспыхнул, и на мгновение яркий огонек отразился на его впалой щеке дрожащим отблеском, напоминающим крылья бабочки.

— Капитан Тимур Валиев… — протянул человек в сером пиджаке своим тягучим, бархатным голосом, смакуя каждый слог. Он неторопливо раскрыл папку с личным делом. Прищурившись, внимательно изучал документы.

Валиев подавил внутреннюю усмешку: конечно же, собеседник знал его досье наизусть.

— Тридцать пять лет — и уже капитан, — старик приподнял бровь, его губы искривились в холодной улыбке. — Стремителен ваш карьерный взлет, капитан. С проблемами, значит, справляться умеете? Превосходно! То, что нужно! Чай, кофе? — папка захлопнулась с таким звуком, будто кто-то рядом хлестнул кнутом.

— Благодарю вас, товарищ… — тут молодой капитан замешкался, не зная, как обратиться к собеседнику. Он не видел никаких знаков различия ни на штатском пиджаке, ни на столе. Хозяин кабинета, заметив его замешательство, улыбнулся, обнажив ровные, острые, но пожелтевшие от табака зубы.

— Просто товарищ, — перебил он Валиева. — Так проще.

Капитан кивнул.

— Я… пожалуй, воздержусь, — сказал он, с трудом проглотив слюну, пытаясь хоть немного смочить горло.

— Как знаете, — почти незаметно пожав плечами, ответил товарищ. — Принесите чаю, — поднял он трубку. — Три сахара.

В его словах явственно слышался приказной тон, не терпящий возражений.

— Знаете, капитан, — начал человек в сером после продолжительной паузы, — в детстве я любил наблюдать за муравьями. Такие маленькие, суетливые создания… Каждый занят своим делом, бежит куда-то, что-то тащит… Казалось бы, у них есть цель. Строят свои муравейники, воюют за территорию… Но стоит подуть ветру, пройти дождю… и от их «цели», от их трудов не остается и следа. Всё смывает, уничтожает. Как будто их и не было вовсе. Понимаете, к чему я клоню, капитан?

— Мы все, в какой-то мере, муравьи, — не дождавшись ответа, продолжил старик. — Суетимся, строим планы, живем своими мелкими заботами. Думаем, что контролируем свою жизнь. Но есть силы… которые намного могущественнее нас. Силы, диктующие свою волю. И порой… ради чего-то большего, ради общего блага… приходится жертвовать отдельными муравейниками. Ради сохранения целого. Ради великой цели. Ради Родины. Вы понимаете меня?

— Так точно, — ответил Валиев, избегая прямого взгляда, боясь, что собеседник увидит в его глазах сомнения и страх.

— Отлично. Тогда скажите, знаете ли вы, чем занимается наш отдел? И кто я такой?

— Никак нет, — ответил Валиев.

— И это хорошо… очень хорошо… — произнес старик, медленно проводя пальцем по краю стакана, будто гипнотизируя этим простым жестом. — Это значит, мы делаем свою работу как надо… Сейчас в стране… Вы и сами знаете… Перестройка… Хаос. Полнейшая путаница. Кто у власти, кто за ниточки дергает… один бог разберет. Кругом враги… заговоры… предательства… Враг у ворот… и внутри страны… Но мы… мы — оплот порядка. Невидимая рука, которая направляет… и наказывает, — слово «наказывает» он буквально выплюнул сквозь стиснутые зубы. — Мы — те, кто принимает решения. Те, кто несет ответственность за будущее. За будущее… великого советского народа.

Плавным движением, почти ласково, товарищ двинул папку в сторону Валиева.

— Ознакомьтесь, будьте любезны. Но прежде… — неспешно отпив глоток чая, смакуя напиток и прикрыв на мгновение глаза, продолжил он, — …как ваша дочь поживает? Алина, да?

Валиев вздрогнул.

— Нормально, — стараясь, чтобы голос не дрожал, ответил он.

— Я слышал, что стало с вашей супругой… Беда, — театрально вздохнув, старик поставил стакан на стол. — Рак… — он цокнул языком и покачал головой. — Страшная болезнь. Забирает лучших…

Валиев молчал, сжимая кулаки. Он ненавидел это сочувствие, эту фальшивую заботу. Казалось, собеседник наслаждается его болью, смакует ее, как только что выпитый чай.

— об этом… объекте… будут знать лишь единицы, — продолжил старик тем же мягким, обволакивающим голосом. — Это должно быть погребено под грифом «Совершенно секретно». Навсегда. Что бы ни случилось.

Преодолевая оцепенение, Валиев протянул руку к папке. Открыл ее. Внутри лежали фотографии — не размытые, как он ожидал, а довольно четкие, документы, показания свидетелей, говоривших о странных явлениях: нарушении радиосвязи, поломке электроники, необъяснимом чувстве страха и тревоги, головных болях, амнезии, кошмарах…

— Но… что это? — запнувшись, спросил он. — Что… что я должен с этим делать?

— Ну как что? — товарищ изумленно приподнял бровь. — Выполнить приказ. Объект, — он назвал координаты, отрывисто и четко, — в глухой, ненаселенной местности. Ваша задача — изучить его. Досконально. Каждая мелочь важна. Убедиться, что он не попадет в чужие руки. Если необходимо… уничтожить. Вам ясно?

Валиев неуверенно кивнул, не в силах произнести ни слова. Сжав папку в руке, он поднялся, чувствуя, как ее холод обжигает пальцы.

— Капитан… еще один момент, — остановил его у самой двери старик. — Те, кто отправится с вами… они… Мы отбираем людей без семей, без привязанностей… Вы понимаете? Людей, чье исчезновение… не вызовет лишних вопросов.

И… — он сделал паузу, его взгляд стал тяжелым, пронизывающим, — если вдруг вас будет грызть червь сомнения… вспомните о своей дочери. Алина еще слишком мала, чтобы остаться одной в этом мире… полном загадок.

Добро пожаловать в тень, капитан. Она, знаете ли, имеет свойство поглощать… навсегда.

Не оборачиваясь, Валиев вышел. Дверь за ним бесшумно закрылась. Человек в сером смотрел вслед капитану, легкая, почти незаметная улыбка тронула его губы. Взяв со стола папиросу, он глубоко затянулся. Дым медленно растекался по комнате, скрывая в своих клубах и настольную лампу, и сейф, и его самого.

Поднявшись, он подошел к окну, ленивым жестом отодвинул тяжелую штору и устремил взгляд в дождливое окно, наблюдая за тем, как струи воды стекают по стеклу.

— Муравьи… — прошептал он. — Всего лишь муравьи…

0

Дождь хлестал с такой яростью, будто небо мстило земле. Ледяные струи, смешанные с потом, стекали по лицу. Лес ждал моей ошибки. Ветви царапали кожу, сбивали с ног. Боль в висках. Огонь в легких. Трудно дышать.

Беги, идиот…

Бегство… Знакомое чувство. Апатия, бесконечный поток дешевого бухла, пустые глаза, безразличные прикосновения. И этот запах — кислый перегар, смешанный с чьим-то дурным дыханием.

Впереди просвет. Посреди лесной чащи возвышалось древнее, могучее дерево; его ветви тянулись к небесам, словно руки гиганта, молящего о пощаде. Я прислонился к шершавому стволу, жадно хватая воздух.

Покой. Неожиданный, необъяснимый. Вокруг меня кипела жизнь. Муравьи деловито сновали по своим тропам, восстанавливая разрушенные ливнем мостики. Изумрудный паук, укрывшись под широким листом лопуха, терпеливо чинил свою паутину. Где-то вдалеке раздался стук дятла.

На мгновение я и забыл, от чего бегу. Но только на мгновение.

Сумерки, будто огромная стая черных птиц, накрыли лес своими крыльями, поглощая последние лучи заката. Чудовище ждало, затаившись где-то среди ветвей. Незримое, но осязаемое. Оно приближалось. Хруст веток. Мускусный запах, смешанный с гниющей плотью.

Нащупал на поясе нож. «Да ну, какое это оружие?» Но бежать я больше не мог. Не хотел.

С трудом поднялся. Боль в колене — тупая, ноющая пульсация.

Его глаза — два красных уголька, горящих в вечерних сумерках. Они закружили меня в водовороте воспоминаний, выхватывая из забвения моменты жизни, которые казались давно потерянными.

Вкус спелой земляники, собранной с бабушкой в огороде. Прыжок в прохладное озеро. Вспомнилось, как я строил шалаш в лесу. Мне было лет семь, и я был уверен, что мой шалаш — настоящая крепость, неприступная для пиратов и индейцев. Студенческие гулянки, наполненные искренним смехом. Тепло первых поцелуев, неловкость первого секса. Всё это — фрагменты моего «тогда» — теперь казались такими далёкими, нереальными.

Мамина улыбка, этот луч света, пробилась сквозь тьму, как же сейчас мне не хватает её тепла, её простоты, искренности. «Как я мог не ценить это?» — с болью думал я, вспоминая каждый момент, когда мог сказать «спасибо», обнять, просто побыть рядом.

Каким же я был заносчивым, самовлюблённым. Неудивительно, что у меня почти не осталось друзей. Я всегда считал себя умнее, лучше других. Думал, что мне не нужны «простые» радости, «банальные» проявления любви и дружбы. Слишком поздно я это понял.

В памяти всплыли редкие моменты, когда кто-то пытался пробиться сквозь стену моего высокомерия, пытался протянуть руку дружбы, а я презрительно отворачивался, считая это слабостью.

Просрочка. Срок годности моего существования истёк.

Оно медленно наклонило голову, как хищник, любующийся своей агонизирующей добычей.

Рык чудовища — глубокий, утробный — прошёл сквозь меня, заставив кости вибрировать.

Проснись, Толян… Проснись. Всего лишь кошмар. За пределом боли, за пределом страха, за пределом отчаяния — только эта мысль. Бесполезная молитва.

Я с силой сжал веки, выдавливая из-под них слезы в тщетной попытке рассеять кошмар.

1

6:15. Противная трель в предрассветной тишине вырвала меня из сна, который, впрочем, уже начал забываться.

«Да заткнись ты!» — простонал я, с силой ударив по будильнику.

Протяжный выдох. Чувство вины — будильник то не виноват.

Пересилив себя, открыл глаза.

Пустая бутылка «Пшеничного» у дивана — немой укор вчерашней капитуляции. Рядом — ее сестры-близнецы, выстроившиеся в ровный ряд, как пустые гильзы после боя. Боя с тоской. Проигранного, естественно.

Старый диван, продавленный до неприличия, с обивкой, вытертой до белизны. Пятно от пролитого кофе — как карта неведомого континента. Мой пост в этой бесконечной войне с реальностью. Спальня, кабинет, столовая — все в одном. Он обнимал меня дряхлыми пружинами, храня в себе призрачное тепло прошлого. Тех дней, когда жизнь еще не казалась такой убогой комедией. Когда я еще верил в хэппи-энды.

Оторваться от него — подвиг. Мышцы заныли в протесте. Комната на мгновение закружилась в безумном вальсе, потом вернулась на место. Шаг. Еще шаг. Каждый — как хождение по канату над пропастью похмелья.

Холодный линолеум. Проснулся окончательно. Мир, пошел на хуй.

Кухня. Выставка одной картины. Название: «Бытовой упадок». Горы немытой посуды — главные экспонаты. Кусок хлеба с зеленоватым налетом плесени — финальный штрих. Натюрморт.

Эдвард Хоппер одобрил бы. Одинокая фигура в лучах тусклого утреннего света, пробивающегося сквозь грязное окно. За окном — безликий город. Поблекшие краски реальности. Серое на коричневом. Холостяцкая жизнь, к которой я так стремился. Вот она. Во всей красе.

Кофе. Крепкий. Черный. Один глоток, второй… Горький напиток обжег горло, напоминая о том, что даже в маленьких радостях есть место боли.

Телефон. Ни сообщений, ни звонков. Прекрасно. Никому не нужен. И сам никого не хочу видеть. Идеальный баланс вселенной.

Бесцельно брожу по интернету. Новости? Политика? Нет, спасибо. Порно? Там тоже сплошная депрессия и безысходность. Кризис жанра.

Доел остывшие сосиски. Допил остывший кофе. Помыл чашку. Маленький подвиг. Бунт против хаоса. Не припомню, когда в последний раз чувствовал потребность в порядке, в ощущении контроля над хоть чем-то.

Тарелка за тарелкой. Вилка за вилкой. Гора в раковине медленно тает. Вытер стол. Выбросил заплесневелый хлеб. Каждое движение казалось бессмысленным, но в то же время приносило странное удовлетворение.

Почти чистая кухня. Почти гордость.

Взгляд в зеркало. Бледное, небритое лицо. Мешки под глазами. Еще не мертвый, но и не живой. «Ну что, Толян, готов к новому дню?» — спросил я у своего отражения. Усталые глаза смотрели с немой укоризной. «Готов не готов, — пробормотал я, выходя из квартиры, — а он уже наступил».

Я шел по мокрому асфальту, затерянный в лабиринте собственных мыслей. Ветер настойчиво забирался под потертую кожанку. Машины проносились мимо, обдавая меня выхлопными газами и брызгами грязи.

Подняв голову, я прищурился от не по-летнему холодного солнца. Его пронзительные и резкие лучи заставили меня моргнуть несколько раз, прежде чем глаза привыкли к яркости. Запрокинув голову еще сильнее, я различил в кристально чистом, бледно-голубом небе серебристый силуэт самолета. Он бесшумно скользил в вышине, оставляя за собой едва заметный белый след, который медленно таял в прохладном воздухе.

«Наверное, на Пхукет летит. Или на Бали… Счастливчики», — подумал я, засунув озябшие руки в карманы.

Всего несколько лет назад я сам летал на экзотические острова, потягивая виски на высоте 8000 метров. Мой паспорт пестрел штампами десятков стран, а в кошельке всегда хрустели купюры разных валют.

Вспомнил свой первый полет. Предвкушение было такое, будто внутри меня завелся рой бабочек. В аэропорту всё казалось огромным и захватывающим: суетливые пассажиры, гигантские металлические птицы, табло с мигающими надписями. Когда наконец оказался внутри, я прижался носом к иллюминатору и не отрывался до самого приземления.

Взлёт!

Помню это чувство — легкий толчок, ускорение, меня вдавливает в кресло. Дома становились все меньше и меньше, словно игрушечные кубики, а машины превращались в крошечных жучков. А потом мы взмыли над облаками. Они оказались совсем не такими, как я представлял — не ровными и пушистыми, а какими-то бугристыми, с провалами голубого неба. Мир с высоты выглядел совершенно иначе — я вдруг понял, что он гораздо больше, чем мне казалось, и что я обязательно увижу его весь…

Теперь же я едва мог позволить себе проезд в метро.

Я вспомнил свои шикарные апартаменты с видом на океан, где проводил грандиозные вечеринки: звон бокалов, смех красивых женщин, азарт игры — всё это казалось теперь далеким сном.

Сейчас моим домом была крошечная съемная квартира на окраине, где я коротал вечера в одиночестве, слушая сквозь тонкие стены бесконечную ругань и пьяные песни соседей. Горькая усмешка исказила губы. В свои двадцать восемь я чувствовал себя не просто выжатым лимоном, а скорее высохшей кожурой от него. Ловя свое отражение в витринах, я вздрагивал. На меня смотрел чужак — с неухоженной, давно не стриженной шевелюрой, напоминающей воронье гнездо; с небритым, заросшим щетиной лицом, которое казалось намного старше своих лет; с потухшим, лишенным всяких эмоций взглядом темно-серых глаз, затянутых пеленой усталости и равнодушия. В области колена красовалось большое пятно грязи, похожее на крест или скорее на трефу. Я попытался ленивым жестом стереть его, тщетно. «Ну и ладно… какая разница?»

Покер был моим билетом в мир свободы. Рай для интровертов. Десять лет я провел в этом мире.

Воспоминания о том самом турнире, изменившем мою жизнь, вновь нахлынули волной. Два дня напряженной игры слились в бесконечный поток решений, блефа и адреналина. Я сидел за компьютером уже второй день подряд, не отрывая взгляда от экрана. Комната превратилась в настоящий бункер: шторы плотно задернуты, повсюду — упаковки от чипсов и семечек, переполненные пепельницы.

Лишь дюжина кружек кофе и три пачки сигарет поддерживали концентрацию на запредельном уровне. Глаза слезились от напряжения, но я не мог позволить себе ни секунды отдыха.

Карты шли одна лучше другой, а когда не шли — я блефовал так нагло, что соперники падали как подкошенные.

Финал. Один на один. Соперник осторожен, но его аватарка буквально кричит хищным оскалом. Он резко повышает. Блефует? Или у него карты старше? Минута на размышление — слишком много поставлено на кон, чтобы отступать. Ладони вспотели. Да что там ладони, футболку можно выжимать. Иду ва-банк! Он отвечает почти сразу. В его глазах, скрытых за темными очками аватара, торжество. Показывает две десятки. У меня две семерки. Я почти проиграл, но… ривер — семерка! Да есть же! Сет!

И вот он — момент триумфа! Экран взорвался поздравлениями и виртуальным конфетти. Я вскочил со стула, не веря своим глазам.

«Да! Да! Получи, сучка!» — кричал я, бегая по комнате и размахивая руками. «Кто тут батя? Я батя!»

Соседи наверняка решили, что я сошёл с ума, но мне было всё равно. Выскочив на балкон, я заорал во всё горло: «ДААА!»

Вернувшись к компьютеру, я смотрел на цифры своего выигрыша, всё ещё не в силах поверить. Откинулся на спинку кресла, чувствуя, как меня переполняет настоящая эйфория.

«Это только начало», — сказал я шёпотом, глядя на своё отражение в экране монитора. «Теперь они все узнают, кто настоящий король покера».

С детства я был погружён в мир чисел и логики. Мама, учительница математики, с ранних лет усиленно развивала мой природный талант. Я сидел за кухонным столом, решая уравнения, пока другие дети играли во дворе. Но мне это нравилось — цифры были моими лучшими друзьями.

Математика и логика были моей суперсилой, надёжным щитом от всех жизненных невзгод. Вероятности, шансы банка, ожидаемая ценность — для меня это было как дважды два. Я просчитывал ходы наперёд, анализировал поведение соперников.

После одного крупного выигрыша я купил себе дорогущие часы.

«Зачем тебе это?» — спросил друг. «Ты же онлайн играешь, кто их увидит?»

Но мне нужно было доказать в первую очередь себе, что я действительно успешен.

Несмотря на способность просчитывать вероятности, у меня была ахиллесова пята — эмоции. Тильт. Проклятый тильт рушил всё.

Выигрыши я воспринимал как нечто само собой разумеющееся.

«Конечно, я выиграл», — думал я после удачной сессии. «Я же лучший. Ну а как иначе-то?»

Но проигрыши… О, это была совсем другая история. Каждый неудачный хэнд я воспринимал как личное оскорбление, как злой вселенский заговор против меня. Я не мог смириться с мыслью, что кто-то мог переиграть меня честно.

«Это невозможно!» — кричал я, глядя на экран после очередного бэд-бита. «Генератор случайных чисел подкручен! Это всё мошенничество!»

Я мог часами анализировать каждую проигранную раздачу, отчаянно пытаясь найти доказательства своей теории заговора. Был уверен, что покер-румы специально настроены против меня, они не хотят, чтобы такой талантливый игрок выигрывал слишком много.

Этот параноидальный настрой часто приводил меня в состояние неконтролируемого тильта. Я начинал играть агрессивно и необдуманно, пытаясь «наказать» систему, которая, как мне казалось, обманывала меня. Мог проиграть весь месячный заработок за одну ночь, движимый слепой яростью и безумным желанием доказать свою правоту.

Всё рухнуло с оглушительным треском, как карточный домик. Каждая новая партия больно била под дых, каждый проигрыш вбивал очередной гвоздь в крышку моего покерного гроба.

Цифры на мониторе, кроваво-красные нули, издевательски насмехались. «Банкрот», — беззвучно шептали они, и это слово, точно невидимая рука, сжало горло, перекрывая доступ воздуха. В висках застучало — резко, больно. Паника, ледяная волна, нахлынула, сжимая грудь, выдавливая из лёгких последний воздух.

Я рухнул на спинку кресла, чувствуя, как ледяные струйки пота прокладывают дорожки вдоль позвоночника.

Десять лет. Десять грёбаных лет за покерным столом… И вот он — финал. Банкрот.

«Как… как это могло случиться?» — мысли метались в голове, путаясь и сталкиваясь, как карты в старой, много раз перетасованной колоде.

Я вскочил, схватил ноутбук и со всей накопившейся злостью швырнул его в стену. Раздался треск. Мой верный спутник и в то же время безжалостный палач разлетелся на осколки. Фрагменты экрана усеяли пол — безмолвными свидетелями моего краха.

Друзья испарились. Девушки исчезли.

Мир, некогда казавшийся ярким и безграничным, сжался до размеров душной комнатушки в родительском доме. Стены давили, постоянно напоминая о сокрушительном поражении.

За те годы, что я провёл в мире покера, я не просто разучился чувствовать — я как будто потерял саму способность испытывать эмоции. Мир вокруг поблёк, превратившись в скучный, однообразный, бесконечный поток цифр, вероятностей и холодных расчётов.

При виде чьей-то улыбки мой мозг автоматически включался в поисках подвоха, пытаясь просчитать, какую выгоду этот человек намеревается из меня извлечь. Скептицизм стал моим вторым «я». Я напрочь перестал верить в бескорыстные поступки и случайные совпадения. Всё имело свою цену, свой скрытый мотив — нужно было лишь немного копнуть глубже.

Мизантропия проникла в каждую клетку моего существа. Люди представлялись мне ходячими математическими уравнениями, которые требовалось решить для получения желаемого результата. Я совершенно перестал видеть в них личности.

Вера в людей? Пффф… наивно. Я своими глазами видел, как ближайшие друзья отворачивались в трудную минуту. Любовь? Ещё одна иллюзия, хитро придуманная, чтобы оправдать иррациональные поступки. Счастье? Всего лишь химическая реакция в мозге, ничего больше.

Покер стал моим безжалостным учителем. Годами он выжигал в моей душе все иллюзии, оставляя лишь голую, неприглядную правду: жизнь — это игра, где правила диктуют сильные, а слабые обречены на проигрыш.

Я начал рассматривать каждую ситуацию, каждое взаимодействие через призму «математического вэлью».

Даже простейшие радости жизни полностью утратили для меня смысл. Солнечный день и пение птиц больше не вызывали никакого отклика в душе. Какая от этого выгода? Как это может увеличить мой банкролл или улучшить позицию за покерным столом? Никак. Значит, это не имеет абсолютно никакого значения.

Я помню день, когда мой старый школьный друг позвонил, приглашая на пикник.

«Толян, давай, погода — шик! Шашлыки пожарим, душу отведём!» — убеждал он, его голос звенел неподдельным энтузиазмом.

А я сидел, глядя в никуда, и мысленно подсчитывал потенциальные убытки. Сколько денег улетит в трубу, если пропущу вечернюю игровую сессию ради этого, как мне представлялось, совершенно бесполезного времяпрепровождения?

Красивый закат? Ха! Всего лишь сигнал — скоро начнутся вечерние турниры, где можно сорвать куш.

Самое жуткое — я даже не осознавал, насколько глубоко погрузился в эту пучину. Я думал, что просто эволюционировал: стал умнее, рациональнее, эффективнее. Что сбросил балласт ненужных иллюзий и лишних сантиментов.

Ноги сами несли меня по серому, потрескавшемуся асфальту. Я снова взглянул на самолёт, уходящий в небесную синеву. Он уносил с собой чьи-то мечты о райских пляжах и беззаботной жизни. А я… я уже не мог себе этого позволить.

Пискнул телефон. Я потянулся к нему, уже заранее раздражаясь: наверняка опять рабочая рассылка или бесполезный спам. На экране высветилось имя Мишки, моего, можно сказать… лучшего друга.

«Толян, хелп! Обошёл полгорода, суджука нигде нет. Ты ж знаешь, без него в поход — никак. Глянь на рынке после работы, а? Найдёшь — с меня пиво!»

Я усмехнулся, представив, как Мишка, взъерошенный и запыхавшийся, мечется между прилавками в поисках любимой колбасы.

«Так, стоп», — я резко выпрямился. — «Какого хрена, Толян? Ты тут раскис, а твой друг в это время город на уши ставит ради похода. Хорош хандрить!»

«Скоро горы, костёр, звёздное небо… И Мишка с его чёртовым суджуком!»

2

Если говорить о нашем первом походе, то это было полное фиаско. Мы, конечно, слышали про тяжёлый рюкзак, мозоли и комаров, но в наших мечтах поход ассоциировался скорее с красивыми пейзажами, вечерними кострами и душевными разговорами под гитару. Реальность же оказалась совершенно другой.

Оглядываясь назад, сложно объяснить, какой у нас, собственно, был план. Точнее, плана, как такового, и не было. Была лишь туманная идея — уйти в лес, подальше от цивилизации, и «слиться с природой», как пафосно выражался Миша.

«Представляешь, мы будем как первобытные люди! Добывать еду, разводить костры, спать под звёздами!»

Я кивал, заражаясь его энтузиазмом. Мы наивно полагали, что природа встретит нас с распростёртыми объятиями и щедро угостит своими дарами. В наших фантазиях мы видели себя ловкими охотниками, добывающими дичь голыми руками, и удачливыми рыбаками, вытаскивающими из реки огромных форелей.

Реальность оказалась куда прозаичнее. Рыба, издеваясь, игнорировала наши блёсны. Дичь, видимо, обладала шестым чувством и телепатическими способностями — даже белка не промелькнула перед глазами, не говоря уже о чём-то более съедобном.

— Миш, ты уверен, что в этом лесу вообще водится хоть что-то, кроме комаров? — спросил я, отмахиваясь от назойливого насекомого.

— Конечно! Просто мы ещё не достигли полного единения с природой, понимаешь? Нужно стать её частью, раствориться в ней!

— Раствориться? — я с сомнением оглядел свои заляпанные грязью ботинки и штаны, украшенные свежими дырками от колючих кустов. — Я уже настолько слился с этой природой, что скоро начну фотосинтезировать.

На второй день похода я твёрдо решил, что больше никогда в жизни не поверю Мишкиным авантюрам. Моё тело просто кричало от боли, каждый шаг был мучением, ноги покрылись огромными волдырями в наказание за мою наивность.

— Я дальше не могу, — прохрипел я, свалившись на землю у очередного поваленного дерева. — У меня ноги стёрты в кровь.

Миша, который шёл впереди, остановился и с удивлением посмотрел на меня.

— В смысле не можешь? Нам ещё километров десять топать до стоянки.

— Да хоть сто, — простонал я. — Я дальше и шагу не сделаю. У меня каждый волдырь размером с куриное яйцо! — я с трудом стянул ботинок, демонстрируя свои израненные ноги.

Миша присел рядом со мной и внимательно осмотрел мои ступни.

— Да, нехорошо, — согласился он. — Ну ничего, это пройдёт. Щас пластырь наклеим, и дальше пойдём. — Он начал рыться в рюкзаке в поисках аптечки.

— Пластырь? Ты серьёзно? Это же не царапина, а настоящий апокалипсис на моих ногах!

— Не драматизируй, — усмехнулся Миша. — Все туристы через это проходят. Подумаешь, волдыри. Зато какая красота вокруг!

Он широким жестом махнул рукой в сторону горного хребта, который и правда был впечатляющим. Но меня сейчас волновали не пейзажи, а мои ноги, которые пульсировали болью.

— Ага… Красота, — буркнул я. — Только вот я о горячей ванне мечтаю и о мягкой кровати. И чтобы никто меня не трогал.

Друг закатил глаза.

— Ну ты даёшь! Это же поход, а не на курорт! Здесь нужно преодолевать трудности, испытывать себя, становиться сильнее!

— Ну да… — проворчал я. — Может, мне с медведем вступить в рукопашную схватку, чтобы я совсем героем стал?

Миша лишь скептически махнул рукой.

— Давай сюда свои ноги, герой. Будем тебя лечить.

Он обработал мои волдыри какой-то магической мазью, наклеил пластыри, и, о чудо, боль действительно стала утихать.

— Ну ладно… сойдёт, — сказал я, с облегчением выдыхая. — Может, я и доживу до конца этого дня.

— Конечно, доживёшь! Мы же с тобой не какие-нибудь неженки. Мы — настоящие, трушные туристы!

Я промолчал. В конце концов, что мне ещё оставалось? Только верить в лучшее и надеяться, что дальше будет легче. Увы, легче не было.

Уже в середине нашего «двухнедельного путешествия» у нас закончились все мясные запасы. Остались только крупы да макароны, зато соусов Миша набрал, будто собирался открыть полевую кулинарную школу.

— Ну кто же знал, что тут рыба не ловится? — сокрушался друг, перемешивая кашу в котелке. — Я же специально самый дорогой спиннинг купил! — он с досадой посмотрел на бесполезную удочку, прислонённую к дереву.

— А я вот думал, что мы тут хотя бы грибы-ягоды будем собирать, — буркнул я, грызя черствый сухарь.

— Да какие тут грибы? — раздражённо махнул рукой Миша. — Тут только комары да мухи водятся. И то, похоже, голодают — меня уже сожрали почти целиком. — Он почесал очередной укус на шее.

Мишка встал и начал с задумчивым видом наматывать круги по нашей стоянке.

— Слушай! А ты знаешь, как развести огонь без спичек? — неожиданно спросил он.

— Ну… Теоретически знаю. Трение, кремень…

— А на практике? — Миша хитро прищурился.

— Ну… Не пробовал, — признался я.

Его глаза вспыхнули фанатичным блеском, когда он схватил тонкую, сухую ветку.

— Нужно быть готовым ко всему!

— Зачем усложнять? У нас же есть зажигалка. — я потянулся к карману.

— Да это же скучно! Зажигалка — это для слабаков! А вот добыть огонь… Это же настоящее испытание! — Миша уже возился с палкой, устраивая её в небольшом углублении на куске сухого дерева.

Следующие два часа я наблюдал настоящую эпическую битву человека с природой. Миша пыхтел, сопел и бормотал что-то нечленораздельное, но явно нецензурное, пытаясь высечь хоть искорку из своих деревяшек. Его лицо приобрело цвет спелого помидора, а лоб покрылся обильной россыпью капелек пота.

Когда сумерки плотно окутали лес, а мы всё ещё сидели в темноте, я осторожно подал голос:

— Может, всё-таки достанем зажигалку?

Миша метнул в меня взгляд, который мог бы испепелить на месте, но всё же сдался.

— Ладно, давай. Но завтра я попробую снова!

И он сдержал слово. С упорством, достойным лучшего применения, он менял техники, экспериментировал с разными породами дерева. Я уже начал подозревать, что у друга развилась настоящая пирофилия.

На третий день, когда надежда почти покинула нас, случилось чудо. Внезапный торжествующий вопль Миши заставил меня обернуться. Из его самодельного устройства, похожего больше на лук, с вставленной в тетиву палкой, поднималась тоненькая струйка дыма.

— Толян! Глянь! Получилось! — крикнул он, осторожно раздувая крохотный огонёк, будто это был самый драгоценный дар вселенной.

— Теперь нам и конец света не страшен! — ликовал Миша, подбрасывая в огонь веточки.

По такому случаю, вечером у нас состоялся настоящий пир: на «столе», расстеленном прямо на земле, красовались пачка крекеров и баночка утиной печени, которую мы берегли как зеницу ока на самый чёрный день.

— Слушай, Мих, а ведь всё не так уж плохо?! — произнёс я, прикуривая от тлеющего полена.

Миша, сидевший на бревне и пытавшийся оттереть закопчённый котелок, поднял на меня удивлённый взгляд.

— А как же волдыри, полчища кровожадных комаров и отсутствие нормальной еды? Не говоря уже о том, что мы, кажется, немного заблудились. — Он хмыкнул, оглядывая окружающий нас лес.

Я пожал плечами.

— Ну, мы же всё ещё живы-здоровы. И даже не поубивали друг друга, хотя пару раз были близки к этому. По-моему, это уже достижение.

— Ну, может, ты и прав. Мы пережили мою стряпню. Пожалуй, после этого нам уже ничего не страшно!

— Эй, твоя стряпня не настолько ужасна! — не слишком убедительно возмутился я.

— Ну да, расскажи это тушёнке, которую ты умудрился забыть дома, — парировал друг.

— Я думаю, это только начало наших походов.

Я посмотрел на него с подозрением.

— Только не говори, что ты уже планируешь следующий поход.

— А почему бы и нет? — Миша подмигнул. — В следующий раз будем опытнее. Возьмём больше еды, намного лучше подготовимся… — Он начал загибать пальцы, увлечённо перечисляя будущие улучшения.

— В следующий раз? — я покачал головой, но вновь не смог сдержать улыбку.

Мы сидели у костра, уставшие, грязные, но почему-то странно довольные.

Голод — верный спутник неопытных туристов. Эта простая истина раскрылась нам во всей красе на десятый день нашего, с так сказать, «эпического» похода. Запасы провизии истощились, а наши неуклюжие попытки добыть пропитание в дикой природе заканчивались ничем.

Мы сидели на замшелом бревне у берега небольшой горной речки, лениво болтая ногами в прозрачной, но обжигающе холодной воде.

Миша обхватил свой уже изрядно впалый живот и жалобно простонал:

— Блин, я уже готов эту твою палатку сожрать. У тебя случайно запасного ремня нет? А то мой уже на шее болтается, как галстук.

Я с сочувствием окинул взглядом его поникшую фигуру. Некогда яркая футболка с «розой ветров» на груди теперь висела на нём, как на вешалке, наглядно подчёркивая, насколько мы похудели за эти дни.

— Ремня нет, зато есть прекрасная возможность испытать все прелести лечебного голодания. Говорят, очищает организм и продлевает жизнь.

Миша скривился, будто укусил лимон.

— Ага, продлевает. Только я вот жрать хочу, а не целительством заниматься! Какой смысл в долгой жизни, если она будет наполнена постоянным мучительным чувством голода?

Я бросал плоские камешки, наблюдая, как они легко прыгают по поверхности воды, оставляя за собой расходящиеся круги. Миша же, прищурившись, пытался поймать взглядом лягушку, которая выглядывала из-под коряги.

Внезапно лицо друга озарилось, будто его осенила гениальная идея. Его зелёные глаза заблестели неподдельным азартом, а на губах заиграла хитрая улыбка.

— Слушай, а давай мальков наловим? Вон их сколько тут плавает!

Я скептически посмотрел на него.

— Мальков? Ты их под микроскопом, что ли, есть собираешься? Там же одни кости да чешуя.

— Да ладно, не бзди! — Миша вскочил на ноги с необычайной для голодающего человека энергией. — На уху хватит. У меня тут ещё пакетик супа остался, как раз пригодится.

— Смастерим сеть! — восторженно воскликнул он, в мгновение ока превратившись из фотографа в изобретательного инженера-самоучку. Футболка с декларацией любви к походам стала ключом к выживанию, превратившись из обычного предмета одежды в орудие лова.

Мы привязали её к двум палкам так, что она более-менее напоминала грубую сеть, и опустили наше творение в небольшую заводь. Миша стоял по колено в ледяной воде, его лицо было сосредоточенным, как у опытного ювелира за работой.

— Ты точно знаешь, что делаешь? А то я не хочу весь вечер эту твою «сеть» из тины выковыривать.

— Не бойся, я в интернете видел, как это делается! Щас мы этих мальков наловим столько, что на неделю вперёд хватит!

Мальки, однако, не оценили наших кулинарных амбиций и настойчиво уклонялись от нашей импровизированной сети.

— Ну что, рыбак, много наловил? — с нескрываемым сарказмом спросил я.

— Заткнись и помогай! Иди сюда, гони их в мою сторону! — буркнул Миша.

Я нехотя поднялся и, морщась от холодной воды, зашёл в реку. Начал топать ногами и хлопать в ладоши, изображая из себя опытного загонщика. Мальки, испуганные этим шумом, метались в разные стороны, напоминая серебристые молнии в воде.

— Есть! — торжествующе закричал Миша, вытаскивая из воды нашу ловушку с тремя крошечными рыбками. Его глаза сияли, будто бы он только что выиграл в лотерею. — Ещё один! И ещё! Мы богаты, Толян, мы богаты!

— Прямо рыбные магнаты, — буркнул я.

— Не преуменьшай наши заслуги! — Миша бережно вытряхнул мальков в пластиковый пакет. — Это называется «выживание в диких условиях». Мы с тобой почти Беар Грилсы!

— Ха-ха. Он бы этих мальков сырыми съел, а мы ещё час будем с ними возиться, чтобы хоть что-то съедобное приготовить.

Несмотря на мой скепсис, уха из мальков получилась… ну… сносной. Миша добавил в неё свой «секретный ингредиент» — пакетик супа с лапшой, и мы, сидя у костра, с нескрываемым удовольствием уплетали наш «гурманский ужин».

— Вот видишь, я же говорил, что мы не пропадём! Мы — настоящие выживальщики!

Звёзды ярко мерцали над нами, а ночной лес наполнялся таинственными звуками. И хотя наши желудки всё ещё были далеки от полного удовлетворения, я понимал, что с этим неисправимым оптимистом мне скучать не придётся.

Помню, как вернулись в цивилизацию. Мы, наверное, половину сельского магазинчика скупили: колбаса, кола, чипсы… Всё это, после того, что мы пережили, казалось невероятной роскошью.

А затем… Шум, огромные толпы людей, резкий запах выхлопных газов — всё это обрушилось на меня лавиной непривычных ощущений, заставляя чувствовать себя чужаком в некогда родном мире. Серое небо угрюмо нависало над городом, отделяя нас от той свободы и чистоты, что мы оставили в горах.

— Блин, Толян, ты какой-то дикий стал, — засмеялся Мишка, наблюдая, как я осторожно перехожу дорогу, ожидая появления не автомобиля, а какого-нибудь дикого зверя. — Расслабься, ты уже дома.

Я с грустью окинул взглядом серые многоэтажки. На балконе третьего этажа стоял небритый мужик в засаленной майке и с хмурым видом курил, сплёвывая прямо на тротуар. Чуть дальше, из окна на первом этаже, выглядывала женщина с бигудями и кричала матом на кого-то у подъезда. Стены домов были исписаны граффити и объявлениями, а асфальт усеян окурками и бутылками. Я ощутил острую тоску по просторам дикой природы, по её ярким краскам и свежему воздуху.

— Дома… — шепнул я, вдыхая приторный аромат шашлыка из ближайшего кафе. Этот аромат, прежде привычный, теперь казался совершенно чужеродным. — Я уже скучаю по запаху костра и даже по вкусу пресных макарон.

— Ну ты даёшь! Ты же всю неделю жаловался, что хочешь домой, в горячую ванну и к нормальной еде. А теперь скучаешь по комарам и волдырям? — усмехнулся Миша.

— Не по комарам, а по тишине. По тому ощущению свободы, которое было там, в лесу.

— Свободы? — хмыкнул Миша. — А здесь что, не свобода? Можешь идти куда хочешь, делать что хочешь…

— Ну… могу, наверное. Только вот в рамках этого городского муравейника. Работа — дом — работа — дом… И так по кругу.

Мы дошли до моего подъезда. Я открыл дверь, и меня окутал тяжёлый запах затхлости и одиночества. Моя квартира, которая и раньше не казалась уютным гнездышком, теперь выглядела откровенно заброшенной.

— Заходи! Отметим наше возвращение! — сказал я.

— Не, спасибо. Мне ещё фотки обрабатывать. Да и моя, наверное, уже волнуется.

— Ну ладно, как хочешь. Тогда до встречи.

Миша помахал мне рукой и направился к остановке.

Я прислушался — ни звука. Только монотонное тиканье часов на стене да едва слышное гудение холодильника нарушали гнетущую тишину квартиры.

Сняв рюкзак, я бросил его на пол и упал на диван.

Закрыв глаза, я вновь увидел костёр, реки, горы… Вспомнил свежий запах леса, терпкий вкус чая, сваренного на открытом огне. Эти воспоминания были такими яркими, что на мгновение мне показалось, как будто я всё ещё там, в горах, а не в этой душной, пустой квартире.

— Да… Надо бы повторить!

3

Офис, в котором я работал, олицетворял унылые будни корпоративной жизни. Стены, окрашенные в светло-серый цвет, неизменно вызывали чувство отчуждения. Ряды рабочих столов с компьютерами выстроились в аккуратные линии, каждый из которых молча играл свою роль в офисном механизме.

Воздух был насыщен запахом перегретой электроники и едва уловимым ароматом кофе. Яркий свет люминесцентных ламп беспощадно освещал каждый уголок, не оставляя места для тени или минутного уединения. На стенах безвкусно красовались стандартные корпоративные плакаты с банальными лозунгами о командной работе и достижении целей, которые казались абсолютно бессмысленными.

Даже полузасохшие растения в горшках выглядели чужеродными элементами в этом царстве бетона и стекла, где всё было подчинено строгим линиям. Они тянулись к скудному свету, словно пленники, мечтающие о свободе, но их увядающий вид свидетельствовал лишь о том, что когда-то и они тоже были полны жизни.

Каждый рабочий день был ксерокопией предыдущего, и я чувствовал, как это место высасывает из меня жизнь, превращая в бесцветную тень, призрака. Секундная стрелка издевательски медленно двигалась по циферблату. Тик-так. Тик-так. Ещё один день в клетке. Даже заставку на мониторе не поменять.

Перед моим внутренним взором, будто на экране кинотеатра, развернулась захватывающая сцена моего триумфального освобождения. Вот я решительно встаю со стула. Стул с грохотом падает на пол, привлекая внимание всех присутствующих.

Я с холодной, самодовольной улыбкой бросаю директору на стол заявление об уходе, которое заранее написал дома на дорогой, плотной бумаге, желая подчеркнуть важность этого момента.

— Прощайте, дамы и господа, — произношу я решительным тоном.

Вырвавшись наконец-то из добровольного заточения, я ещё не знаю, что ждёт меня впереди, но твёрдо уверен, что это будет лучше, чем всё, что я оставил позади. Я протяжно выдохнул, и этот выдох был похож на освобождение воздушного шарика из рук ребёнка — резиновая оболочка весело фыркает, устремляясь ввысь. Вот оно! Долгожданное право быть свободным, которое снилось мне по ночам, так сладко и притягательно.

— Ты отчёт закончил? — резкий, нетерпеливый голос директора грубо вернул меня к реальности.

Я поднял глаза и увидел его массивную фигуру, неуклюже втиснутую в костюм, явно маловатый для его комплекции. Пуговицы на его пиджаке, казалось, вот-вот отскочат, не выдержав такого напряжения.

Его маленькие глазки беспокойно бегали, стараясь избегать прямого контакта. Я заметил лёгкую красноту на его одутловатом лице и слабый запах перегара, который он, видимо, пытался замаскировать огромным количеством одеколона.

Краем глаза я заметил, как Марина, сидевшая за соседним столом, резко выпрямилась и сделала вид, что полностью погружена в работу. Виктор, наш системный администратор, незаметно закатил глаза и быстро скрылся за огромным монитором. Тишину нарушало лишь приглушённое гудение копировального аппарата в дальнем углу. Почему-то напряглись мышцы шеи и плеч. Во рту пересохло, и я потянулся к кружке с давно остывшим кофе.

Директор нетерпеливо постукивал пальцами по столу, привычно потирая запонку на рукаве. Эта его манера всегда меня раздражала.

— Так что насчёт отчёта? — повторил он, и я заметил, как нервно дёрнулся уголок его рта.

— Ещё пять минут, — покорно, точно затравленный школьник, промямлил я, с тяжёлым вздохом возвращаясь к суровой реальности офисного планктона.

— Ещё пять минут… — с горечью повторил я про себя, осознавая, что это была всего лишь мечта.

«Вот ты сидишь тут, — обратился я к отражению в потухшем экране. — Сидишь, уставившись в эти цифры, будто в них зашифрован сакральный смысл твоей жизни».

«Беги! — кричал каждый нерв. — Беги, пока окончательно не затянуло!»

Но я оставался в плену сомнений, страхов, бесконечного анализа «за» и «против», который, конечно, ни к чему не приведёт.

Я уронил голову на стол. То, что когда-то вселяло оптимизм — карьера, успех, признание — теперь виделось дорогой в тупик унылого прозябания. С щемящей тоской я вспоминал те редкие моменты, когда верил, что мои усилия имеют значение, когда вера в будущее кормила птицу надежды в моей душе.

«Где та птица сейчас? Сдохла, наверное, от голода… Задохнулась в спёртом воздухе корпоративной рутины».

«И с чего ты взял, что тебя где-то ждут? Кто ты такой, чтобы думать, будто мир расстелет перед тобой красную ковровую дорожку? Уволишься — и что? Вдруг все двери распахнутся? Очнись, Толян! Ты не звезда Голливуда, а винтик в механизме корпоративного гетто».

«Ну, уволюсь я, и что дальше? Фанфары? Овации? Нет, скорее — ледяной душ реальности».

«Сидишь тут, упиваясь собственной мнимой значимостью, — обвинял внутренний прокурор. — Требуешь от мира поклонения, как капризный ребёнок. „Мне все должны!“ Но кто ты такой, чтобы требовать?»

«Внутри каждого из нас живёт этот раздутый шар эгоизма, готовый лопнуть. Прямо как воздушный шарик на детском утреннике».

«„Я ведь такой охуенный“, — твердишь ты. — „Я достоин большего, я заслужил! Я… Я… Мне… Ещё…“ Заевшая пластинка самовлюблённости».

«Но реальность приходит, когда мыльный пузырь лопается, и ты остаёшься один на один со своим „охуенным я“. И тут выясняется, что твоё „охуенное я“ не умеет готовить, убирать и платить по счетам».

«Ладно, — произнёс я вслух, поднимая голову. — Пятиминутка самобичевания окончена. Это как фитнес для моего внутреннего мазохиста. Интересно, есть ли скидка для постоянных клиентов?»

4

До похода оставалась неделя. Тёплая летняя ночь окутала город. Мы с Мишей, решили покорить очередную «вершину» городского ландшафта. На этот раз целью нашего «восхождения» — авантюры, затеянной скорее от скуки и желания хоть как-то разбавить однообразные будни, — стала крыша шестнадцатиэтажки на окраине, бетонный Эверест среди джунглей спального района.

— Туда! — воскликнул Миша. Его глаза, блестели азартным огоньком.

Я поплёлся за ним, не столько поддавшись его энтузиазму, сколько от лени спорить.

— Только давай не ту многоэтажку, где в прошлый раз нас бабка с нижнего этажа ментами пугала, — предупредил я, вспоминая наше предыдущее «приключение», закончившееся позорным бегством.

— Не ссы, на этот раз я нарыл место поинтереснее! — Его тон был настолько торжественным, будто он открыл как минимум врата в затерянный город.

И действительно, место оказалось «интереснее»: дверь на чердак была не заперта и приглашающе поскрипывала на ветру. Мы прошмыгнули внутрь, перешёптываясь, как пара неумелых воришек, хотя красть тут было абсолютно нечего, разве что пару ржавых вёдер да древнюю антенну — артефакты прошлого столетия.

— Тише ты! — шикнул я на Мишу, когда тот, запнувшись о какую-то трубу в темноте, чуть не грохнулся.

— Слушай, может, хорош уже лезть? — выдохнул я, останавливаясь перевести дух.

— Да ладно тебе, слабак! Осталось-то всего ничего! Или ты струхнул?

Кое-как одолев последний пролёт лестницы, я вывалился на крышу. Миша уже торчал у края, увлечённо щёлкая своим неразлучным фотоаппаратом, пытаясь поймать в объектив ускользающую красоту ночного города.

Ветерок, словно ласковая рука, приятно холодил разгорячённое лицо. Я с наслаждением вдохнул свежий воздух, который казался особенно чистым и вкусным после затхлости подъезда. Прислонившись к вентиляционной трубе, я наблюдал, как Миша носится по крыше в поисках удачного кадра, будто белка, перепившая энергетиков.

— Ну, за что пьём? — спросил он, протягивая мне бутылку, в которой уже осталось не так много нашей «волшебной микстуры».

— За то, чтобы нас в полицию не забрали, — буркнул я, делая солидный глоток.

В этом мире, где каждый сам за себя, где люди, точно атомы, сталкиваются друг с другом в хаотичном броуновском движении, судьба подарила мне друга. Не просто приятеля или собутыльника, а настоящего друга, с которым можно и в поход, и на крышу лезть, и просто молчать, глядя на ночной город. Я — застрявший в собственной раковине моллюск, он — жемчужина, способная сиять несмотря ни на что. Мишка всегда был душой компании, шутник, любимец девушек. Его смех освещал всё вокруг, заряжая позитивом и хорошим настроением.

«Как он это делает? — иногда думал я, наблюдая за ним. — Как ему удаётся так легко общаться, не боясь чужих суждений, быть самим собой в любой ситуации?»

Именно он открыл мне мир за пределами моей скорлупы, в которую я так старательно прятался от всех невзгод и разочарований.

— Толян, пойдём в поход! — сказал он мне однажды. — Тебе нужно проветриться, подышать свежим воздухом, почувствовать вкус настоящей жизни, а не просиживать штаны у компа!

Миша плюхнулся рядом со мной на край вентиляционной шахты, чуть не расплескав остатки напитка. Ночной ветер трепал его волосы, а в глазах плясали отражения городских огней.

— Слушай, Толян, — начал он. — У меня тут идея родилась… Ты же столько фильмов смотришь, сериалы всякие… Может, тебе сценарий накатать? А?

Я хмыкнул, недоверчиво глядя на него и стряхивая пепел. Ночной город раскинулся перед нами, мерцая тысячами огней — символами чужих жизней, чужих историй.

— Сценарий? Ты совсем мозги пропил? Да я в жизни ничего не писал, кроме жалобы на соседа, который по ночам музыку врубает. Да и та на трёх строчках уместилась.

— Ну так начни! — не унимался друг, энергично жестикулируя. — У тебя же башка варит, вон какие сны рассказываешь… Помнишь, тот, про подземный город и людей с часами вместо сердец? Может, в тебе Стивен Кинг дремлет, а ты его будильником мучаешь?

— Скорее уж окочурился от ужаса, если бы мои сны увидел, — заржал я, откидываясь назад и опираясь на локти. — Представляешь его лицо? «Ну на хрен… Нет, ты видел? Видел?»

— Да брось ты, не прибедняйся, — он легонько толкнул меня в плечо, подбадривая. — Просто найди то, что тебя реально цепляет. Вот скажи, что бы ты хотел увидеть в кино? Какую историю?

Звёзд почти не было видно из-за городского освещения, но пара самых ярких всё же пробивалась сквозь световой шум, будто упрямые светлячки, не желающие сдаваться перед натиском цивилизации.

— Даже не знаю, — протянул я, задумчиво потирая подбородок. — Конец света, нашествие инопланетян, эпидемия… Главное, чтобы там была какая-нибудь грудастая красотка, а я такой весь в белом, герой, спасаю мир. И её, конечно, тоже.

— А красотка какая? — усмехнулся Мишка. — Блондинка, брюнетка, рыжая?

— Лучше всех сразу! — мечтательно произнёс я. — Гарем спасённых красоток. Звучит?

— Звучит как начало очень плохой комедии, — Миша закатил глаза. — Ну ладно, а что за напасть такая?

— Вот падла! — выкрикнул я, отряхивая штанину, на которую только что приземлилась белая клякса.

— Голуби-убийцы! Представь: орды мутировавших, свирепых голубей атакуют город, засирают всё вокруг, а я… я создаю супероружие против этих пернатых монстров!

— И что за оружие? Рогатка? — скептически прищурился Миша.

— Нет! Что-то более… технологичное. Например, звуковое оружие, которое действует на их птичьи мозги! — воскликнул я, вдохновляясь собственной идеей. — Или специально обученные боевые кошки! Целая армия кошек-ниндзя!

— А красотка? Она дрессирует кошек-ниндзя? — спросил Миша.

— Она… она орнитолог! — возразил я. — Ведущий специалист по голубям! Она знает их слабые места, их повадки…, и мы вместе, объединив наши силы, сражаемся с пернатыми монстрами!

— Ну, звучит эпично. Пиши сценарий, я первым билет в кино куплю!

Уходя под утро, шатаясь от выпитого и борясь со сном, я всё-таки поскользнулся на какой-то дряни, валявшейся на крыше. Приложился головой так, что мир вокруг померк. На несколько минут я провалился в темноту. Резкая боль в затылке и тревожный голос Мишки вырвали меня из этого забытья:

— Эй, Толян! Живой?

Я с трудом разлепил веки, пытаясь сфокусировать расплывчатый взгляд.

— Вроде жив, — промямлил я, ощущая, как к горлу подкатывает тошнота.

— Фух… Ну и напугал же ты меня! — сказал Миша, помогая мне встать. — Поздравляю, первая сцена готова! Падение, темнота… Ну а дальше… сам думай!

5

Отпуск. Заветная дата на календаре, обведённая виртуальным маркером — день освобождения из заточения офисной рутины, где единственными приключениями были зависший принтер и пролитый на клавиатуру кофе.

В этом году я твёрдо решил не просиживать драгоценные дни свободы в обнимку с ноутбуком и пакетом чипсов, утопая в болоте лени и апатии. Пришло время встряхнуться, напомнить своему телу, что оно создано не только для того, чтобы перемещаться от холодильника к дивану.

«Главное, чтобы связи там не было», — мечтательно произнёс я, представляя, как сижу на берегу горной реки, слушаю шум воды, наслаждаюсь тишиной и покоем. Никаких тебе новостей, политики, рекламы… «Может, там, вдали от цивилизации, я наконец-то пойму, чего хочу от жизни? Среди бетона, асфальта и рекламных щитов, которые кричат о том, чего у тебя нет и скорее всего не будет, я совсем потерялся».

Я вспомнил удовольствие от снятия тяжёлого рюкзака на привале, аромат еды, приготовленной на костре, вкус воды из горного источника… Даже усталость и боль в мышцах вспоминались с улыбкой.

В прошлом году горы так и остались лишь на фотографиях в телефоне. Классика: работа, деньги, лень. И ещё тонна отговорок, которые я сам себе придумывал с удивительной изобретательностью. Нужно что-то менять. Хотя бы ради приличия.

Хотя, признаюсь, иногда кажется, что проще остаться дома и утопить дни в бездействии. Лежишь на диване, жуёшь чипсы, смотришь сериалы… Никаких тебе комаров, дождей, грязи… Ну кайф же!

Так и манит этот путь наименьшего сопротивления — спрятаться в своей раковине и позволить времени утекать сквозь пальцы. Но в конце концов, я проснусь — и увижу, что променял приключение на похмельную головную боль. «Лучше бы я пошёл…» — будут грызть запоздалые сожаления.

Этим летом я снова встречу рассветы и закаты не через экран монитора, а глазами путешественника.

Я встал с дивана и подошёл к окну. Город шумел: гудели машины, спешили люди, мигали рекламные вывески.

«Скоро», — прошептал я, глядя на кусочек голубого неба, пробивающегося меж городских построек.

6

«Так, палатка… спальник… котелок…» — я сверялся со списком. «Спички… фонарик… ложка… нож…»

«Да чтоб тебя, где же эта проклятая туалетная бумага?!» С тяжёлым вздохом я опустился на колени и заглянул под диван.

«Ага! Вот ты где, зараза!» — торжествующе воскликнул я, вытаскивая запылённый рулон. «Ещё бы не нашёл. Пришлось бы лопухами подтираться», — проворчал я, отряхивая находку.

Чтобы успокоиться, я решил ещё раз проверить список. «Веревка — есть, нож — есть, спички — есть…»

«Вроде всё на месте», — с облегчением выдохнул я, откидываясь на спинку кресла.

Впихнул рюкзак в салон такси — еле втиснулся сам — рухнул на заднее сиденье. «Аромат» дешёвого освежителя воздуха ударил в нос. «Морской бриз». Скорее, «Болотная тишина». Вперемешку с запахом пота — просто комбо! Водитель, хмурый тип в засаленной бейсболке и с трёхдневной щетиной, даже не посмотрел в мою сторону. Видимо, клиенты с рюкзаками размером с холодильник для него были обычным явлением.

— Вокзал? — уточнил он.

— Да.

Наушники. Музыка. Взгляд — в окно. Городские пейзажи сливаются в одну сплошную ленту. Мысли — далеко. В горах.

Вечерний вокзал жил своей особенной, суетливой жизнью. Мягкий свет фонарей отражался на полированном полу, создавая иллюзию уюта. Запах свежей выпечки боролся с запахом хлорки, и пока непонятно, кто побеждал. Из динамиков — неразборчивое бормотание диктора. Детский плач, звонки телефонов… Людской поток подхватывал меня и нес сквозь светлые залы ожидания и темные, пахнущие сыростью, переходы.

«Где же этот Мишка?» — раздраженно подумал я, в очередной раз оглядываясь. Как всегда опаздывает. Я уже представлял его оправдания: пробки, неисправный будильник, инопланетяне…

Заметив знакомую фигуру у газетного киоска, я с облегчением выдохнул. Даже в походной одежде, он выглядел как модель с обложки, с копной темных вьющихся волос и улыбкой, способной растопить лед. Оживленно жестикулируя, он вешал лапшу на уши молоденькой продавщице. Его громкий, заразительный смех — что-то среднее между ржанием жеребца и кудахтаньем курицы — разносился по платформе.

— Я уже думал, ты проспал поезд.

— Да ладно тебе! Я же всегда всё успеваю, — удивленно парировал он. С гордостью продемонстрировал свой новый рюкзак — ярко-красный, с множеством карманов и ремешков. — Смотри, какой красавец! Новый, эргономичный, с вентиляцией спины. Специально для этого похода купил.

Я окинул скептическим взглядом его снаряжение.

— А он не слишком большой? Ты же там половину квартиры наверняка притащил.

— Да брось, — отмахнулся Мишка, поправляя выбившуюся прядь волос. — Тут всё самое необходимое. Ну и ещё пара мелочей.

— А весит он сколько?

— Да хрен его знает… Много, — уверенно заявил Мишка, подмигнув продавщице на прощание.

Мы протиснулись в вагон, встретивший нас духотой и гулом приглушенных разговоров. Пробираясь к своим местам, я отметил пеструю компанию попутчиков: у окна сидела пожилая женщина; её седые волосы были аккуратно уложены, а пальцы ловко переплетали ярко-зеленые нити, пока она изредка бросала рассеянные взгляды в окно. Рядом с ней расположился мужчина средних лет в строгом костюме. Он углубился в чтение газеты, то и дело поправляя очки, которые сползали на кончик его носа. Напротив — семья: родители и маленький мальчик лет пяти. Растрепанный и неугомонный, он постоянно вскакивал с места, вызывая усталые вздохи матери. Отец, погруженный в экран смартфона, не обращал внимания на происходящее. В проходе маячила фигура проводницы — полной женщины с ярко-красной помадой на губах. Она раздавала постельное белье, обмениваясь короткими фразами с пассажирами.

С трудом запихнув рюкзаки на верхние полки, мы устроились на своих местах, вливаясь в этот разношерстный коллектив случайных попутчиков.

— Слушай, а ты всё взял? — спросил я.

— Конечно, всё, — беззаботно ответил Мишка.

— А ложку? — я вспомнил, как в прошлый раз мы ели одной, потому что кто-то отнесся к походу недостаточно серьезно.

Мишка на секунду замер, его лицо вытянулось.

— Ложку? Блин, кажется, забыл!

— Я так и думал… — вздохнул я, покачав головой.

— Ладно, не паникуй, разберемся как-нибудь. — Мишка небрежно махнул рукой. — Не пальцами же кашу есть.

Чух-чух… Чух-чух… Чух-чух… Мерный и гипнотический стук колес, словно сердцебиение стального зверя, отсчитывал ритм нашего путешествия. Плацкартный вагон, пропитанный запахами доширака, дезодорантов и отбеленных простыней, покачивался в такт, убаюкивая пассажиров.

Я глядел, как за мутным стеклом проносятся просторы нашей страны. Густые леса сменялись бескрайними полями, а затем — маленькими деревушками с покосившимися домиками. Размытые пейзажи, скользящие мимо, погружали в медитативное состояние под стук колес.

Пожилая женщина с седыми волосами, собранными в тугой пучок, раскладывала на столике домашние пирожки; молодая мать укачивала капризничающего малыша; группа студентов громко обсуждала предстоящую практику.

Мишка, в отличие от меня, казалось, был в своей стихии. Он уже успел познакомиться с соседкой — пышнотелой блондинкой, чьи золотистые локоны мягкими волнами спадали на плечи. Она держала на руках маленькую девочку с огромным бантом на голове.

— Ну ты даешь! Ты бы ещё к проводнице начал клеиться.

Мишка обернулся, его глаза светились весельем.

— А что такого? Может, это судьба?

— Судьба, — вздохнул я, — это когда ты в плацкарте едешь двое суток с храпящим мужиком на боковушке.

Мишка только махнул рукой и вернулся к своему флирту, а я достал из рюкзака нетронутую книгу в мягкой обложке, которую отложил для похода. «Может, хоть так получится абстрагироваться от этой реальности», — подумал я, открывая первую страницу.

Но сосредоточиться на чтении было сложно.

— Да я что, брехать буду?! — кричал подвыпивший мужчина в телефон, с трудом выговаривая слова. — Я тебе говорю, я не пил! Ну, может, одну стопочку… для аппетиту! Ты же меня знаешь, я чо, брехать буду, что ли?!

С соседнего купе доносился аромат копченой курицы.

Я отложил книгу и уставился в окно. Густые хвойные леса, где стройные сосны и могучие ели тянулись к небу, сменялись бескрайними полями, колышущимися под легким ветром. Золотистые пшеничные нивы перемежались с ярко-желтыми подсолнухами.

Маленькие деревушки с покосившимися деревянными домиками, словно островки прошлого в море современности. Дымок из печных труб поднимался к небу, а на завалинках сидели старушки, провожая взглядом проносящийся мимо поезд.

Вскоре деревни уступили место большим городам. Многоэтажки соседствовали с старинными особняками. На окраинах виднелись заводские трубы, выпускающие клубы дыма в голубое небо.

Реки, блестевшие на солнце, часто пересекали наш путь. На их берегах виднелись рыбаки с удочками, терпеливо ждущие своего улова. Иногда мелькали песчаные пляжи, где загорающие люди казались крошечными точками на фоне водной глади.

Ближе к вечеру пейзаж окрасился в теплые тона заходящего солнца.

Когда стемнело, за окном зажглись огни далеких городов и деревень. Изредка мелькали фары встречных поездов, на мгновение освещая вагон ярким светом.

Поезд замедлил ход и остановился. За окном — небольшой городок, утопающий в зелени.

— Пойдем, прогуляемся? — предложил Мишка, который уже успел надоесть своей соседке.

На перроне суетились люди: кто-то спешил на поезд, кто-то встречал прибывших, а местные торговцы предлагали пассажирам свой товар.

Неподалеку две бабушки-торговки затеяли перебранку, не могли поделить клиентов.

— Ты зачем на мое место встала?! — завопила одна, размахивая свёртком с пирожками. — Я тут уже двадцать лет торгую! Все меня знают! А ты кто такая вообще?!

— Мои пирожки свежее! — не сдавалась вторая. — А твои — дрянь из химии!

— Врёшь, старая карга! — отвечала первая. — Это у тебя… тесто с клопами!

Мы неспешно бродили по перрону. Яркие сувениры — магниты, матрёшки, брелоки — пестрели на прилавках, соблазняя туристов.

— Эх, пивка бы сейчас не помешало, — протянул Миша, лукаво поглядывая на меня исподлобья.

— Да ну, у тебя же ещё есть?

— А вдруг не хватит? — его язык слегка заплетался.

— Ну пошли поищем! — спорить я не стал.

— Сколько стоянка-то? — уточнил Миша, щурясь на табло.

— Минут двадцать вроде, — ответил я, услышав эту цифру от таких же подвыпивших пассажиров.

— Вон киоск, пойдём купим! — воодушевился он, подталкивая меня к расклеенному объявлениями ларьку.

Его поблёкшие зелёные стены были покрыты старыми рекламными листовками, а стекло витрины испещрено паутиной трещин. Однако сквозь эту неприглядную оболочку пробивалась яркая вывеска, зазывающая купить холодное пиво. Миша подошёл к окошку, за которым сидела утомлённая продавщица, и громко попросил две бутылки светлого.

Тут, краем уха, я услышал объявление об отправлении. Поезд стоял на третьем пути…

— Миша, это не наш? — дёрнул я его за рукав я, заметив, как друг побледнел и мгновенно протрезвел.

Не теряя ни секунды, мы сорвались с места и бросились обратно, не успев ни пива купить, ни протянутую продавщице тысячную купюру забрать. Она всё ещё неспешно проверяла водяные знаки, когда мы со всех ног летели к вагону.

— Подождите, подождите! — отчаянно кричали мы, надрывая голоса.

К нашему огромному облегчению, проводница услышала нас и придержала дверь. Мы влетели в вагон, взмокшие и взлохмаченные, под удивлённые взгляды пассажиров.

— Ну вы даёте, ребята! Стоянка пять минут, — проводница покачала головой, с укором глядя на нас. — Еле успели, между прочим.

Отдышавшись, мы рухнули на свои места, нервно посмеиваясь. «Вот к чему пьянство приводит!» — подумал я, прикрывая ладонью улыбку.

Поезд тронулся, увозя нас дальше, к приключениям.

Через пару часов поезд затормозил, вагон вздрогнул. Двери открылись, впуская поток свежего воздуха и новых пассажиров в наш герметичный мирок. В соседнее купе, под любопытными взглядами присутствующих, протискивалась семья.

Мать, хрупкая женщина с измождённым лицом и тенями под глазами, едва поспевала за двумя непоседливыми сорванцами. Её каштановые волосы, небрежно стянутые в хвост, выбивались прядями, обрамляя лицо, на котором застыло выражение вечной усталости. Мальчишки, как будто вырвавшиеся на свободу хорьки, с первой же секунды устроили забег по вагону, сметая всё на своём пути.

Глава семейства — громадина с багровой физиономией и пивным животом — тащил за собой гору баулов. Он расталкивал пассажиров, бормоча под нос проклятия. Лысина блестела от пота, а расстёгнутая рубашка открывала взору заросшую грудь.

— М-да, поездочка намечается та ещё, — пронеслось у меня в голове, когда один из сорванцов, с визгом промчавшись мимо, чуть не снёс с лежанки дремавшую на боковушке старушку. Её очки съехали набок, а седые волосы растрепались, придавая ей сходство с растерянной совой.

Дети, игнорируя шиканье и ворчание окружающих, продолжали свой безумный марафон. Они карабкались на верхние полки, ныряли под столы, дёргали пассажиров за рукава. Их звонкий смех и крики разносились по вагону, вызывая у одних улыбки, у других — гримасы раздражения.

Родители, казалось, полностью абстрагировались от происходящего. Мать достала из сумки пакет с бутербродами и уставилась в окно невидящим взглядом. А отец, развалившись на верхней полке, храпел, распространяя вокруг себя запах перегара и табака.

Мы с Мишкой обменялись взглядами. В его глазах мелькнул испуг, в моих — обречённость.

Но, как ни странно, вскоре этот хаос начал казаться почти уютным. Дети угомонились, увлёкшись карточной игрой, которую им предложил добродушный старик с соседней полки. Мать задремала, прислонившись к окну, а отец перестал храпеть, перевернувшись на бок.

Я снова взялся за книгу, и теперь чтение шло легче. Может, дело было в убаюкивающем перестуке колёс, а может, в том чувстве общности, которое всегда возникает между попутчиками в долгой дороге. Как бы то ни было, я поймал себя на мысли, что начинаю наслаждаться этим путешествием.

Мишка, сидевший напротив, перехватил мой взгляд и подмигнул.

— Ну что, не так уж и паршиво, а? — сказал он, протягивая мне кусок домашнего пирога, которым его угостила соседка.

— Не так уж и паршиво, — согласился я, откусывая кусочек.

Миша явно наслаждался моментом. Неторопливо достав свой старенький планшет, он углубился в просмотр очередной серии любимого сериала. Судя по доносящемуся закадровому смеху, это были всё те же неизменные «Друзья».

— Ты бы ещё в Большом театре этих «Друзей» врубил, — усмехнулся я, наблюдая за этой тихой идиллией.

Миша лишь рассеянно хмыкнул в ответ, не отрывая взгляда от экрана. Кажется, его уже полностью поглотил виртуальный мир любимых героев.

Порой он вёл себя так ребячливо и беззаботно, что вызывал раздражение. Но в то же время это качество составляло неотъемлемую часть его яркой, живой натуры. И я, признаться, ценил в нём эту способность так легко отвлекаться от окружающей действительности и погружаться в спасительный мир собственных увлечений.

Вечер незаметно перетекал в ночь, и вагон погрузился в полумрак. К счастью, наш вагон был из новых, с индивидуальным освещением. Мягкий свет создал вокруг меня уютный кокон.

«Может, сейчас наконец-то удастся сосредоточиться», — подумал я, вдыхая аромат типографской краски.

Я попытался погрузиться в чтение, но смысл слов ускользал. Буквы танцевали перед глазами, а мысли постоянно убегали к предстоящему походу.

Вскоре Миша вернулся и начал клевать носом. Отложив планшет, он негромко похрапывал сверху.

Сон не шёл. Решил размять ноги и прогуляться до тамбура. Несмотря на запрет, там отчётливо витал аромат сигарет, смешанный с запахом металла и машинного масла. «Чёрт, как же хочется курить». Но, как законопослушный гражданин, я ограничился лишь пассивным курением.

Вернувшись на своё место после короткой прогулки, я заметил, что шумное семейство исчезло. На их месте, у окна, в полумраке сидела девушка и что-то рисовала в блокноте. Время от времени она поднимала взгляд и вглядывалась в темноту за окном. Рыжие пряди выбивались из свободной косы, падая на белую футболку. В ней чувствовалась какая-то особая, богемная небрежность — в расслабленной позе, в том, как она водила карандашом, сосредоточенно хмуря брови. Что-то в ней, какая-то неуловимая искра, притягивало взгляд.

«Художница, что ли?» — мелькнуло в голове, пока я разглядывал её длинные, изящные пальцы, сжимающие карандаш.

Она поймала мой взгляд и слегка смутилась. Лёгкий румянец окрасил её щёки, а пальцы, унизанные тонкими серебряными колечками, на мгновение замерли над страницей блокнота. Я отвернулся, не желая смущать её ещё больше, но краем глаза продолжал наблюдать.

Она вновь склонилась над блокнотом, и прядь рыжих волос упала ей на лицо. Рассеянным жестом заправила её за ухо, и снова погрузилась в своё занятие, но теперь в её позе чувствовалось лёгкое напряжение. Пальцы, держащие карандаш, двигались быстрее, а глаза лишь изредка поднимались от страницы.

«Наверняка, думает, что я какой-нибудь маньяк, — усмехнулся я про себя. — Сижу тут, пялюсь на неё».

Я снова взялся за книгу.

— Простите, — произнесла она мягко, слегка запинаясь. — Что вы… читаете?

Первая мысль, промелькнувшая в голове: «Она что, со мной заговорила?». Вторая, не менее сумбурная: «Что ей нужно? Тут какой-то подвох. Может, сейчас начнет что-то втюхивать или, того хуже, ругаться?». Глаза лихорадочно забегали по книжной странице, тщетно пытаясь зацепиться хоть за одно слово. «А нечего было пялиться», — укорила меня совесть.

Собравшись с духом, я поднял книгу и продемонстрировал ей обложку, стараясь придать лицу максимально невозмутимое выражение.

— А, да… — кивнула она. — Я давно хотела прочитать. Ваши впечатления?

«Ну, вроде не сумасшедшая», — облегченно выдохнул я.

— Если честно, — я замялся, — ещё не погрузился. Слишком много отвлекающих факторов.

Яркая обложка с изображением тропического леса казалась неуместной в плацкартном вагоне.

— Маркес? — Её рыжая коса скользнула по плечу, звякнув бусинами. — Смелый выбор для плацкарта. Магический реализм под стук колёс и храп соседей. — Она улыбнулась, и я заметил маленькую ямочку на её щеке.

— Ну да, хотел бы сказать, что уже погрузился в мир Макондо, но… пока местный колорит побеждает. — Я кивнул в сторону верхней полки, где похрапывал Мишка.

— Понимаю. — Алина — так звали мою собеседницу — вздохнула, откидывая голову назад. — Я вот тоже думала почитать, но решила подождать… своего оазиса.

— Оазиса?

— Ммм… — Она прикрыла глаза. — Тишина… горы… травяной чай… Вот мой оазис.

— А вы куда путь держите?

— С другом в горы. Походы, костры, все дела.

— Любите горы? Я тоже! Только я к ним подхожу… с научной точки зрения. Еду к древним письменам на скалах.

— Древние письмена? — Я наморщил лоб. — Это что, типа… рисунки?

— Можно и так сказать. Я геолог. Изучаю …камни.

— Ничего себе! А я вот программист. Код, баги, дедлайны… — Я скривился. Моя профессия казалась слишком приземлённой по сравнению с её увлечениями.

— Правда? — удивилась девушка, окинув меня оценивающим взглядом. — А выглядите как…

— Как турист? — подсказал я.

— Да, точно!

— Ну, в душе я им и являюсь, — признался я. — Раз в году сбегаю от монитора поближе к природе.

— Знаю это чувство, — кивнула Алина, понимающе улыбаясь. — Я тоже постоянно в разъездах. И, признаться, мне нравится путешествовать одной. Можно просто быть… наедине с собой и миром.

— А как вы вообще… ну …наскальные рисунки? — Мне было действительно интересно.

— Ох… — Алина задумалась, покручивая колечко на пальце. — Это длинная история. Но, если коротко, то это как… поиск сокровищ. Только мои сокровища — это отпечатки прошлого, зашифрованные в камне. Знаете, когда находишь какой-нибудь древний след… это как прикосновение к тайне.

— Это… от отца, наверное… — она грустно вздохнула.

— Он тоже геолог?

— Нет… военный.

— Военный? — Я удивлённо поднял брови. — Военный и… наскальные рисунки?

— Он тоже искал, — тихо сказала она, глядя куда-то в сторону. — …в горах… только не рисунки. Говорил, что горы хранят секреты. И не только древние.

— И вы… продолжаете его дело?

— В каком-то смысле… да. Хотя иногда мне кажется, что я просто… ищу. Что-то важное… ускользающее… сама не знаю что.

Пауза повисла, между нами. Я чувствовал, что за этими словами скрывается целая история.

— Знаете, — неожиданно для себя предложил я, — а может, пересядете?

Поговорить с незнакомой девушкой? Для меня это было сложнее, чем решить уравнение Шрёдингера. Пару дежурных фраз — мой личный рекорд, который я вот-вот собирался побить.

— Спасибо, — улыбнулась Алина и перебралась на боковушку.

Мы сидели лицом к лицу, маленький столик, между нами. Чашка чая, аромат ромашки.

Наша беседа текла легко и непринуждённо. В Алине было что-то неуловимо знакомое. Я поймал себя на мысли, что уже успел изучить каждую чёрточку её лица. Её взгляд, улыбка — всё казалось до боли знакомым.

— Кстати, о книгах… Есть какая-нибудь, которая на вас особенно повлияла? — спросила она.

— Наверное, «Время жить и время умирать» Ремарка. Там есть такие моменты… — Я замялся. — Про ценность жизни, про любовь на фоне войны…

— Понимаю, — кивнула Алина. — А на меня большое впечатление произвели «Письма о добром и прекрасном» Лихачёва.

Мы ещё долго обсуждали книги, плавно переходя от литературы к жизни, мечтам, страхам.

За окном мелькали едва различимые в темноте пейзажи, в вагоне то затихали, то возобновлялись разговоры, а мы всё говорили и говорили. О детских мечтах и взрослых разочарованиях, о красоте природы и городской суете, о сложных отношениях и простоте одиночества.

Мы не замечали бега времени. Мы говорили шёпотом, чтобы не потревожить других пассажиров. Наши руки несколько раз случайно соприкасались, и я чувствовал лёгкую дрожь, пробегающую по телу.

На мгновение между нами воцарилась тишина. Я открыл рот, чтобы предложить обменяться телефонами, но в этот момент Алина посмотрела на часы и встала.

— Спасибо за разговор, — сказала она, улыбаясь. — Мне пора. Моя станция уже скоро.

Я долго не мог уснуть, в голове крутились обрывки нашего разговора, перед глазами стоял её образ: глаза, улыбка, руки…

— Всё, хватит, — я резко открыл глаза, уставившись на верхнюю полку, на которой неряшливо, маркером, был нарисован мужской половой орган. — Что-то ты совсем размяк. Влюбляешься в первую встречную.

Мои слова звучали так, будто я хотел отрезвить себя. Внутренний голос насмехался над моим романтическим настроем.

— Ты что, забыл, как это больно? — шепнул я в темноту. — Когда кому-то доверяешь, а потом всё рушится?..

Чья-то грузная фигура, шатаясь, обрушилась на меня, выдернув из сна. Волна тошнотворного перегара ударила в ноздри.

Пальцы машинально потёрли глаза.

Взгляд метнулся к месту, где ещё несколько часов назад сидела Алина. Пусто.

«Хотя… может, оно и к лучшему».

Собрав пожитки, мы выбрались из поезда. Перрон встретил нас свежестью раннего утра и ослепительным солнцем.

— Ну что, готов к приключениям? — обратился я к Мишке.

Он сонно кивнул, потягиваясь и зевая.

— Слушай, а кто это был? — спросил он, прищуриваясь. — Мне показалось, ты ночью с кем-то разговаривал.

— Ни с кем… тебе показалось. Давай, шевелись. Нас горы ждут.

Станция производила впечатление театральной декорации, забытой после спектакля. Обшарпанное здание вокзала с облупившейся краской и треснувшими стёклами навевало тоску. Несколько скучающих пассажиров на платформе казались актёрами, забывшими свои роли, а редкие поезда — случайными гостями на этой заброшенной сцене.

Наш путь лежал к деревне, притаившейся у станции. Утренний туман нехотя таял, обнажая взору мозаику покосившихся заборов и избушек.

Деревня встретила нас безмолвием.

— Похоже, туристы здесь — явление столь же редкое, как пингвины в Сахаре, — хмыкнул Мишка.

— Ну и зашибись, — ответил я, совершая акробатический прыжок через лужу. — Меньше шансов столкнуться с ордой блогеров, вооружённых до зубов селфи-палками.

Наконец, после блужданий по лабиринту сельских улочек, достойных средневекового города, мы наткнулись на магазин. Вывеска гласила: «Продукты», хотя половина букв, вероятно, сбежала в поисках лучшей жизни.

— Наконец-то! — Мишка толкнул дверь. Та отозвалась протяжным скрипом, напоминающим стоны грешников у врат преисподней.

В помещении господствовала клаустрофобная атмосфера, разбавленная тусклым освещением. За прилавком восседала дремлющая продавщица, чья внушительная фигура вызывала ассоциации с массивными памятниками советского периода.

— Доброе утро, — произнёс я голосом, больше подходящим для пробуждения спящей красавицы.

Продавщица вздрогнула и уставилась на нас взглядом, которым обычно встречают иноземных захватчиков.

— Чего надо? — буркнула она тоном, не предвещающим ничего хорошего ранним посетителям.

Мы торопливо собрали нехитрый набор путешественника: растворимый кофе, гарантирующий вкус прошлогодних опилок, сигареты с намёком на никотин, пару шоколадок, достойных места в палеонтологическом музее, и бутылку воды, прозрачность которой вызывала смутные сомнения.

Продавщица молча пробила товар, не отрывая от нас взгляда, в котором читалась целая гамма чувств: от глубокого подозрения до откровенного презрения, приправленного щепоткой любопытства.

Туман почти закончил свою смену.

Мы оккупировали старую скамью у дороги. Достали горелку, вскипятили воду. Мишка разлил кофе по кружкам, и мы молча «смаковали» первые глотки горячего напитка, больше похожего на жидкий гудрон. Вдалеке послышался лай собаки и мычание коровы — деревня нехотя стряхивала с себя сонное оцепенение.

Мишка, уже приладивший свой огромный рюкзак, с нескрываемым весельем наблюдал за моими мучениями. Я, пыхтя и отдуваясь, пытался отрегулировать лямки.

Мишка закатил глаза.

— Ты бы ещё прощальную речь написал. Пошли уже, а то до заката будем топать к началу тропы.

Я с трудом выпрямился, пытаясь привыкнуть к весу рюкзака. «Зачем я вообще на это подписался? — закралась мысль. — Мог бы сейчас валяться на диване, попивать ледяное пивко и смотреть новый очередной блокбастер про супергероев, спасающих как минимум вселенную».

Маршрут, выбранный Мишкой, был не из лёгких — малоизведанный, практически не описанный в интернете.

— Настоящее приключение, — с гордостью заявлял он, когда мы его обсуждали. — Никаких толп туристов, никаких асфальтированных дорожек, только мы и дикая природа.

— Надеюсь, мы хотя бы не заблудимся, — буркнул я себе под нос, вспоминая свой топографический кретинизм.

Но отступать было поздно — мы уже погрузились в зелёное море леса.

Каждый шаг давался с трудом: ноги проваливались в мягкий мох или спотыкались о коварные корни деревьев. Я периодически бросал взгляды на Мишку, который, казалось, совсем не уставал. На его лице играла довольная улыбка, каждый шаг, каждый вдох свежего лесного воздуха приносил ему неимоверное удовольствие.

Через пару часов, когда ноги уже гудели от усталости, а спины взмокли под тяжестью рюкзаков, мы решили сделать привал. Нашли небольшую поляну с покосившимся деревянным столиком, который казался здесь таким же чужеродным элементом, как и мы сами.

— Ну что, перекур?

Я кивнул, с облегчением сбрасывая рюкзак на землю. Лес вокруг нас жил своей жизнью: где-то стучал дятел, выбивая неведомую азбуку Морзе, в ветвях деревьев щебетали птицы, обсуждая незваных гостей, а в траве стрекотали кузнечики, создавая природный белый шум.

— Ноги уже гудят, как будто я пробежал марафон в свинцовых ботинках, — пожаловался я, разминая затёкшие мышцы.

— Это только увертюра, мой друг, — усмехнулся Мишка, выпуская колечки дыма. — Дальше будет… симфония выносливости.

Я обречённо вздохнул, подняв глаза к небу. Тёмные тучи затягивали горизонт.

— Похоже, дождь будет, — сказал я с тревогой.

Мишка беззаботно махнул рукой.

— Да и хрен с ним! Мы не пряничные человечки, не растаем.

Осушив остатки чая из термоса, мы снова взвалили на себя наши походные дома.

Воздух сгустился, став тяжёлым и душным. Ветер внезапно взбесился, закружив листву в диком танце и заставив деревья стонать и скрипеть от напряжения. Первые тяжёлые капли дождя шлёпнулись на листву с глухим шелестом, похожим на неодобрительный ропот невидимой публики.

— Да ё-моё, — разочарованно сказал я, наивно полагая, что это лишь кратковременная неприятность.

Но дождь, похоже, решив устроить нам показательное выступление, обрушился с неистовой силой, превращая лесную тропу в грязевое месиво. Одежда мгновенно промокла насквозь, а рюкзаки, «напившись» воды, удвоили свой вес.

— Мишка, — прокричал я, пытаясь перекрыть шум небесного водопада. — Может, спрячемся где-нибудь?

Друг обернулся ко мне. На его лице, вопреки всему, играла улыбка.

— А что, уже сдуваешься? — поддел он меня. — Настоящие путешественники воспринимают дождь как бесплатный душ!

Но вскоре даже наш неутомимый капитан признал, что ситуация из освежающей процедуры превращается в водный апокалипсис. Ливень усилился настолько, что видимость упала до уровня подслеповатого крота. Мы спрятались под огромной сосной, чьи густые ветви стали нашим импровизированным зонтиком.

— Ну и погодка, — проворчал я, выжимая из куртки, кажется, целое озеро. — Это ты называешь приключением? Больше похоже на съёмки «Титаника» в лесных декорациях.

Мишка лишь усмехнулся, стряхивая воду с волос, как огромный лохматый пёс.

— А ты как думал? Приключения — они как коробка шоколадных конфет. Иногда попадается с ликёром, а иногда — с начинкой из ледяного душа.

Не успел я достать из рюкзака полотенце, как ливень, словно по велению капризного божества погоды, прекратился. Мы с Мишкой переглянулись, не веря своим глазам.

— Ну и дела, — удивлённо протянул Мишка, выглядывая из-под сосновых веток, как сурок из норы.

Солнце, будто извиняясь за недавнюю истерику, выглянуло из-за туч, и лес, омытый дождём, заиграл яркими красками. Капли воды на листьях и траве сверкали, превращая каждую веточку в ювелирное украшение.

— Всё-таки природа — та ещё актриса, — задумчиво произнёс Мишка, оглядываясь вокруг с видом театрального критика.

— Да-а-а… ужжж… Сорок километров до зимовья, — процедил я, прослеживая пальцем извилистую линию маршрута на карте. — Если погода не подведёт, может, за пару дней и доберёмся.

— Если только не будешь отдыхать каждые пять минут, как в прошлый раз, — хмыкнул Мишка.

— Слушай, ты же знаешь мои ходули, — парировал я. — Они последнее время только до холодильника ходили. Я и не помню, когда что-то тяжелее банки пива поднимал…

— Ничего, разомнёшься, — отмахнулся Мишка, оглядывая окрестности. Его крепкая фигура контрастировала с моей сутулой осанкой. — Зато посмотри, какая красота! Ради этого и стоит выбираться из города.

Мы двинулись вдоль извилистой речушки, перепрыгивая через поваленные стволы и продираясь сквозь подлесок. Тропа едва угадывалась, забытая людьми и временем. Чем глубже мы забирались в чащу, тем меньше встречалось признаков цивилизации: ни кострищ, ни сломанных веток, ни пластикового мусора.

— Слушай, тебе не кажется, что тут как-то… пустовато? — спросил я. — Может, мы заблудились?

— Да не… Просто место не попсовое. Сюда редко кто ходит.

— Ну, допустим, — пробурчал я.

— Терпение, — он подмигнул мне. — Все самое интересное впереди. Вот увидишь, этот поход нас еще удивит.

— Надеюсь, в хорошем смысле, — проворчал я, отмахиваясь от очередного комара.

Мы шли уже часов пять. Рюкзак, набитый провизией и снаряжением, казался неподъёмным, плечи ныли, а ноги гудели от усталости.

— Толян, гляди-ка! — голос Мишки вырвал меня из мрачных раздумий. — Нашёл нам отличное место для привала!

Он стоял на краю обрыва, широко улыбаясь и указывая куда-то вниз. Пробравшись сквозь заросли колючего кустарника, я увидел небольшое озеро у подножия скалы.

— Ну и что? — пробурчал я, раздражённый и уставший. — Озеро как озеро. Лучше бы пляж с шезлонгами нашёл или бар.

— Эх, Толян! — Мишка вздохнул. — А скалу видишь? Во-о-он ту, над озером.

— Вижу. И что с того?

— Сейчас прыгнем с неё! — глаза друга блестели от восторга.

— Ты совсем рехнулся? С такой высоты? Да я все кости переломаю!

— Да не ссы ты! Это же нереальный кайф! Ну, когда ещё такая возможность адреналину хапнуть появится! — Мишка скинул рюкзак и начал стаскивать футболку.

— Нет, это точно не для меня, — я замотал головой. — Я лучше здесь посижу, в тени.

— Хм. Твоё дело, конечно, — бросил Мишка, уже стоя на самом краю обрыва. — Но ты многое теряешь!

Он разбежался и прыгнул. Раздался громкий всплеск, а затем — ликующий вопль.

— Ё-моё, вода — просто лёд! Но это того стоит! Давай сюда, не пожалеешь!

Я осторожно выглянул из-за скалы. Друг с хохотом рассекал водную гладь.

«Вот чокнутый, — подумал я. — А мне ещё жить охота».

Но где-то внутри зашевелилась зависть. Вспомнились детские шалости, прыжки с тарзанки, щемящее чувство свободы и восторга. Когда я стал таким трусом? Когда страх победил жажду приключений?

Зависть сжимала горло. «Он живёт на полную катушку, а я? Вечно сомневаюсь, боюсь, торможу…»

Мишка остановился и повернулся ко мне, приставив руку козырьком ко лбу.

— Толян, да попробуй ты хоть раз рискнуть! Не пожалеешь!

«Рискнуть…?» А может, он и прав. Сколько можно жить по накатанной, боясь сделать шаг в сторону?

Я вспомнил свою убогую, пресную жизнь. Каждый день — как отвратительная копия предыдущего. Просыпаешься с чувством тошноты, плетёшься на ненавистную работу, где потный начальник с жирными пальцами тычет тебе в лицо отчётами, а коллеги делают вид, что тебя не существует. Вечером — сериальчик, пельмени с мазиком, бессонная ночь, полная кошмаров и безысходности.

И тут меня охватило… что-то вроде всплеска энергии. «Ну сейчас или уже никогда!» Почему-то я почувствовал себя невероятно лёгким и свободным, словно сбросил оковы, которые сковывали меня годами. Я ощутил, что я не хрустальный, что могу себе позволить не идеальный, не рациональный поступок, могу рискнуть и не бояться разлететься на осколки. Что даже если я оступлюсь, это будет мой выбор…

Подошёл к самому краю обрыва. Внизу, манящей прохладой, блестело озеро. Руки сами собой потянулись к футболке. Ещё секунда — и я бы её сорвал, но тут внутренний голос, холодный и расчётливый, одёрнул меня: «Стой. Оно тебе надо?.. Мало ли чего там, вдруг камни, или судорогой ногу сведёт, может, простыть хочешь».

— Ну чё, Толян? Прыгай давай! — донёсся снизу задорный голос Мишки.

— Не… я пас, — пробормотал я, шаркая подошвой по скале.

— Ну как знаешь, — разочарованно протянул Мишка. — Жизнь твоя.

— Ну что, давай-ка место для ночлега искать, — сказал уставшим голосом друг. Несмотря на его хорошую физическую форму, было заметно, он тоже выдохся.

— Да. Скоро стемнеет, надо пошевеливаться, — согласился я.

Мы шли уже часов восемь. Ровных мест под стоянку не было, сплошь курумник да кустарники. Мишка оживился, указывая на островок посреди реки:

— Глянь-ка, вон там. Место ровное, дров вокруг полно. Как по заказу для нас, а?

Я осмотрел потенциальную стоянку. Островок был небольшим, но уютным. Кусты создавали естественное укрытие от ветра, а у берега лежали принесенные течением брёвна — топливо для костра.

— Ну, норм вроде, — кивнул я. — Вряд ли найдём что-то лучше. Да и сил на поиски уже нет.

Мы перешли речку — холодная вода доходила до середины голени, смывая усталость дня. Сбросив рюкзаки, мы с облегчением растянулись на песке.

— Фу-у-ух. А я уж думал, сегодня ночевать будем на ходу. — простонал Мишка.

Передохнув пару минут, мы принялись за дело. Миха начал оттаскивать в сторону упавшие ветки, расчищая ровную площадку. Я же направился к кромке леса за дровами.

Вскоре руки наполнились колючим грузом. Вернувшись на поляну, я увидел, как Мишка ловко орудует с палатками. Его пальцы быстро продевали шнуры через петли, а колышки входили в землю после нескольких точных ударов. Растяжки натягивались одна за другой, придавая конструкциям устойчивость.

— Чего застыл? — буркнул он, не оборачиваясь. — Давай костёр разводи.

Я начал укладывать ветки шалашиком. В центр, на вытоптанную землю, постелил бересту, сверху набросал сухой травы — получилось нечто вроде гнезда. Чиркнул зажигалкой — искра вспыхнула, и вот уже огонь весело заплясал между веток, потрескивая и извиваясь. Тёплый оранжевый свет разлился по поляне, отгоняя холодный сумрак леса. Мы с Мишкой, усевшись на бревне, протянули к огню уставшие ноги — блаженное тепло начало медленно разливаться по телу, согревая продрогшие мышцы.

Я окинул взглядом наш лагерь. Две палатки стояли бок о бок, их силуэты чётко вырисовывались на фоне темнеющего неба. Колышки крепко удерживали растяжки, не позволяя ветру играть с тентами. Рядом с палатками высилась аккуратная поленница — запас дров на ночь. Наши рюкзаки примостились у входов в палатки, а котелок уже начинал тихонько булькать над огнём.

Мишка потянулся, хрустнув суставами, и произнёс:

— Неплохо устроились, а?

Я кивнул, чувствуя, как напряжение долгого дня постепенно отпускает. Запах лесной свежести смешивался с дымком костра, создавая неповторимый аромат походной жизни. Где-то вдалеке ухнула сова, напоминая о том, что мы здесь не одни.

— А теперь можно и отдохнуть, — выдохнул Мишка. — Давай, выкладывай свои кулинарные шедевры, шеф-повар.

— Гречка с тушёнкой.

— Сойдёт, — кивнул он, устраиваясь поудобнее и доставая флягу. — После такого перехода я бы и сырую картошку съел.

Густой аромат разносился по поляне. Мишка снял котелок с огня и поставил на плоский камень рядом с нами.

— Налетай, — сказал Мишка, зачерпывая ложкой эту пищу богов.

Густая, ароматная каша, кусочки мяса, блестящие от жира — всё это выглядело необыкновенно аппетитно. Первая ложка, правда, обожгла язык, но голод не терпел церемоний. Мы ели молча, скорее даже жадно, с такой сосредоточенностью, словно боялись, что кто-то отнимет у нас эту драгоценную еду.

— Эх, хорошо пошла, — выдохнул я, соскребая остатки каши со стенок миски. — Только вот… зябко становится.

Мишка прищурился, губы изогнулись в усмешке.

— А это мы мигом исправим, — подмигнул он, будто фокусник перед главным трюком.

Янтарная жидкость наполнила кружки, металл которых тут же запотел от контраста с прохладным ночным воздухом. Звон посуды эхом разнёсся по притихшему лесу.

— За наше приключение! — провозгласил Мишка, поднимая кружку к звёздному небу.

Мишка удовлетворённо промычал и откинулся на бревно, вытягивая ноги к костру. Его лицо, освещённое пляшущими бликами пламени, излучало безмятежность и почти детскую радость.

Лес вокруг, недавно казавшийся зловещим лабиринтом, теперь выглядел почти уютным. Шелест листвы на лёгком ветру напоминал тихую колыбельную, а потрескивание веток в костре создавало иллюзию домашнего очага. В чаще раздался протяжный крик какой-то птицы, но даже он не вызывал прежней тревоги. Мир вокруг больше не казался враждебным — скорее, загадочным и полным тайн, ждущих своего часа.

Я откинулся на спину, закинув руки за голову. Взгляд упёрся в бездонную черноту неба, усыпанного мириадами мерцающих звёзд. В городе, где свет фонарей затмевает небесные огни, такого не увидишь.

— Красота-то какая, — протянул Мишка, сладко потягиваясь. — Тишина, звёзды… Никакой суеты.

Я кивнул, соглашаясь.

— Ты чего такой кислый? — Мишка ткнул меня локтем в бок. — Мы же на природе, отдыхаем. А ты сидишь, будто у тебя зуб болит.

— Да не кислый я, — проворчал я, ковыряя палкой землю. — Просто задумался.

— И о чём же таком серьёзном, что аж лицо перекосило? — Мишка подсел поближе, заглядывая мне в глаза.

— Да так… — я швырнул под ноги подвернувшийся камешек. Тот покатился вниз по склону, подпрыгивая на кочках. — О жизни, о вселенной, обо всём вот этом…

— О как! Философские темы пошли, — присвистнул Мишка. — Ну, про вселенную я тебе не скажу, а вот про жизнь — это можно. Давай, колись, что там у тебя стряслось? Может, вместе оно и рассосётся.

Я замялся. От Мишкиного взгляда хотелось спрятаться, зарыться в песок с головой.

— Алёнка, да? Разбежались? — Мишка попал в точку с первой же попытки. — Что, всё, финита ля комедия?

Чёрт. Как же я не люблю, когда вот так, в лоб.

— Не разбежались… Бросила, — выдавил я, стараясь, чтобы голос звучал как можно более безразлично. — Наверное, нашла кого-то… поинтереснее, побогаче, поперспективнее.

— Ну, бывает, — Мишка пожал плечами, будто ничего особенного не произошло. — Ты из-за этого решил стать пещерным человеком? От всех шарахаться, как от прокажённых?

— А что мне, с каждым встречным обниматься? — я с вызовом посмотрел на Мишку. — Смысл? Все эти разговоры — как жвачка. Сначала вроде вкус есть, а потом — резина резиной.

Мишка покачал головой.

— Общение — это… это как вода. Если её не пить, то засохнешь. А ты себя добровольно в пустыню загнал. Попробуй не пятиться от людей, а наоборот, сделай шаг им навстречу.

— Кому шаг? Тебе? — я криво усмехнулся. — И что я услышу? Очередную порцию житейской мудрости?

— Мне не жалко, — Мишка ухмыльнулся в ответ. — Я, конечно, не Сократ, но послушать могу. А это, знаешь ли, иногда поважнее всяких советов будет. Вон, у классиков — «роскошь человеческого общения». Не на ровном же месте придумали, а?

— Роскошь… — я фыркнул, представив себе эту «роскошь» в виде бесконечной череды пустых разговоров. — Для меня роскошь — это тишина. Когда никто не лезет в душу, не пытается тебя перекроить на свой лад.

— Эх, Толян, — вздохнул Мишка, — с таким подходом ты точно себе никого не найдёшь. А одному, знаешь ли, плохо. Поддержка, там, плечо, вот это вот всё… Ты сам-то хоть раз спрашивал у кого-нибудь, как дела? Не для галочки? Может, если бы ты не только о себе думал, то и Алёнка бы не…

— Да дело не в Алёнке, — я пнул тлеющее полено. — Просто… доверие, оно как… тонкий лёд. Вроде красиво, блестит, а наступишь — и провалишься в ледяную воду.

Мишка подкинул в костёр пару веток.

— А ты не наступай на лёд. Ходи, где проверено. Или плавать учись. Тебе, кстати, сколько раз в жизни помогали, а? Этот мужик, что кошелёк тебе вернул, — святой, что ли? Или мы, когда тебя пьяного с корпоратива тащили? Тоже, поди, расчёт был?

— Ну ты сравнил, — я дёрнул плечом. — Корпоратив — это другое. Там все свои.

— А «свои» тебе в суп не плюнут? — Мишка прищурился, будто высматривая что-то в темноте за моей спиной. — У тебя, Толян, какая-то выборочная слепота. Обиду свою, как икону, перед собой несёшь.

Я зачерпнул горсть мелких камешков и начал перебрасывать их из одной ладони в другую.

— Может, и несу, — голос сел, будто я не говорил, а шептал. — Но эта «икона» меня хоть не предаёт.

— А ты уверен, что хочешь жить с иконой, а не с живым человеком?

Я замолчал, уставившись на пляшущие языки пламени. Внутри всё сжалось в тугой узел. Хотелось, чтобы Мишка замолчал, оставил меня в покое, но в то же время… что-то в его словах царапало, не давало отмахнуться.

— Ладно, — я с силой швырнул камешки в темноту, — замяли. Не хочу я сейчас об этом. Давай лучше выпьем. За то, чтобы… за то, чтобы не проваливаться под тонкий лёд.

Река шептала колыбельную, кузнечики вторили ей своим стрекотом. Усталость, как мягкая подушка, приняла меня в свои объятия. Сон подкрался незаметно.

— Какого чёрта? — буркнул я, с трудом разлепляя веки.

Нащупал фонарик. В палатке стояла вода! Спальник промок насквозь.

— Твою ж мать! — выругался я, выскакивая из палатки как ошпаренный.

Мишка всё ещё спал, мирно посапывая. Как он умудрялся не замечать этого потопа, для меня оставалось загадкой.

— Мишка! Вставай, чёрт тебя дери! Тонем!

Он что-то невнятно пробурчал.

— Да чтоб тебя! — рявкнул я и с силой пнул его палатку.

Мишка вылетел наружу, сонный и злой.

— Ты чего орёшь?! — прохрипел он, щурясь от фонаря.

— Мы тонем, идиот! — крикнул я ему прямо в лицо. — Оглянись вокруг!

Мишка огляделся и тут же протрезвел. Вода превращала наш уютный островок в ловушку.

— Какого хера?! Откуда столько воды взялось?

— Откуда… Откуда… Откуда я знаю?! — огрызнулся я. — Наверное, где-то выше по течению ливень прошёл. Да какая разница?! Надо валить отсюда, пока нас не смыло к чёртовой матери!

Вода прибывала с пугающей скоростью, а течение становилось всё сильнее. Мы оба понимали, что медлить нельзя.

— Сначала рюкзаки вытащим, — скомандовал я, пытаясь перекричать шум воды. — Потом за палатками вернёмся.

— Давай, Миха, нет времени церемониться! Хватай, что можешь, и погнали!

Мы наспех побросали в рюкзаки вещи. К удивлению, мы действовали хладнокровно и слаженно, как будто годами тренировались для подобной ситуации.

С трудом взвалив на себя отяжелевшие рюкзаки, мы двинулись к берегу. Вода уже доходила до колен, а течение становилось всё сильнее, норовя сбить нас с ног.

— Быстрее, — крикнул я, с трудом удерживая равновесие. Рюкзак тянул назад.

— Держись за кусты, — крикнул Мишка, хватаясь за торчащие из воды ветки. — И не паникуй! Шаг за шагом, понял?

— Осторожно! — схватил меня за рюкзак Мишка, когда я поскользнулся на камне. — Держись за меня!

Выбравшись на берег, с облегчением сбросив рюкзаки, мы рухнули на землю, тяжело дыша. Лёгкие горели, а мышцы сводило судорогой.

— Да уж… — выдохнул я. — Я думал, не дойдём…

— Дошли же, — Мишка вытер мокрое лицо трясущейся рукой. — Но расслабляться рано. Надо за палатками возвращаться.

— Ты… ты спятил?! — зубы выбивали дробь. — Какие палатки?! Всё кончено.

Он сосредоточенно смотрел на реку, его лицо, освещённое луной, казалось каменной маской.

— Мы вернёмся за ними, — отрывисто бросил он.

— Но зачем?! Они уже никуда не годятся! Мы чудом выбрались! — я показал на свои дрожащие руки.

— Нельзя сдаваться, — резко перебил Мишка, с силой ударив кулаком по земле, оставив в ней отпечаток от костяшек. — Дело не в палатках, — отрывисто бросил он. — Это… это вопрос принципа. Я не позволю этой ссаной речке испортить поход. Считай это проверкой. — Он резко повернулся ко мне. — Поход продолжается. Ты со мной? — в его глазах горел безумный огонь.

— А если… если нас течение снесёт?

— Тогда снесёт, — ответил Мишка, глядя мне прямо в глаза.

Я сглотнул, чувствуя, как усталость отступает перед нарастающим волнением. Впереди нас ждало ещё одно погружение в ледяную воду.

Только несколько колышков, прижатых камнями, не давали палаткам уплыть в темноту ночи. Мы действовали быстро и чётко, понимая, что счёт идёт на секунды.

Мышцы, сведенные судорогой от холода, кричали от боли и напряжения. Ноги путались в водорослях, подкашивались на неровном, илистом дне. Казалось, что река — живая, злая сущность, которая наслаждается нашей беспомощностью, играет с нами, прежде чем поглотить.

— Мишка, давай, ну что ты там копаешься? — крикнул я, выбравшись на берег, волоча палатку.

— Да я тут застрял! — отозвался Мишка. — Оттяжка за кусты зацепилась!

Не раздумывая, я прыгнул обратно в ледяную воду.

Ткань палатки, словно гигантский осьминог, облепила Мишку. Он хрипел, захлёбываясь и отчаянно дёргался, пытаясь освободиться. «Нож! Где нож?!» Пальцы, онемевшие от холода, нащупали в кармане складной нож. Замок заело. «Давай же, сволочь!» Порвав ткань на штанах, я добрался до ножа. Рванулся к Мишке, разрезая путы из ткани. Один рывок, второй… Освободил!

«Получилось!» — радостно вскрикнул я. Но его уже не было рядом. Лишь мутная вода, несущаяся с бешеной скоростью, да клочья пены. В бледном свете луны мелькнула рука. Потом голова. Он барахтался на поверхности, безвольно подбрасываемый течением, время от времени исчезая под мутной, пенистой поверхностью. Ужас, ледяной и липкий, парализовал меня на мгновение. Только на мгновение.

С рыком я бросился вслед за ним, с яростью отталкиваясь от дна и борясь с течением, которое пыталось отнести меня в сторону. Река извивалась, бросала в лицо коряги, которые царапали кожу, стремясь утащить на дно.

«Мишка! Держись!» — надрывался я, но мой голос тонул в рёве неистовой стихии. В призрачном свете луны я разглядел его у затопленного бревна. Водоворот, образовавшийся за преградой, держал его на месте…

— Давай руку! — закричал я, подплывая ближе и протягивая ладонь, чувствуя, как каждая мышца в теле напряглась до предела.

Я видел страх в его глазах, слышал его тяжёлое, прерывистое дыхание, похожее на всхлипы.

— Ещё немного! — подбадривал я, зацепившись за ветку.

Наконец, я крепко схватил его за запястье и, напрягая все силы, потянул на себя.

С громким всплеском мы оба вывалились на берег, тяжело дыша и кашляя.

— Ты как? — спросил я, немного отдышавшись.

Мишка не ответил. Он лежал на спине, глядя в ночное небо, и его грудь тяжело вздымалась, словно кузнечные меха. Я видел, как по его лицу текут то ли капли воды, то ли слёзы облегчения, отражая лунный свет.

— Живой, — наконец выдавил он. — Спасибо. Я уж думал, всё.

Река всё ещё шумела рядом, её рёв напоминал о том, как близко мы были к трагедии.

— Ну ты даёшь! — выдохнул я. — Я думал, ты там концы отдашь!

— Главное, что палатки спасли, — он попытался улыбнуться, но улыбка вышла кривой и неестественной.

— Да хрен бы с ней, с палаткой! — возмутился я, чувствуя, как во мне вскипает гнев. — Ты же мог утонуть, придурок!

— Ладно… Ничего не сломал? — сделав глубокий вдох, спросил я, понизив тон, внимательно вглядываясь в лицо друга.

— Не, только колено ушиб, а так норм, — он поморщился, потирая ногу. — И напомни мне в следующий раз, что вставать посреди реки — плохая идея!

— Вставай. Нужно костёр развести, согреться.

Когда огонь затрещал, мы присели рядом, протягивая к нему дрожащие руки. Заморосил мелкий дождь, но мы уже не обращали на него внимания. Капли шипели, попадая в костёр. Но мы были слишком вымотаны, чтобы беспокоиться о таких мелочах.

Удалось немного поспать на каремате у костра.

Я потянулся, чувствуя, как хрустят позвонки, и с надеждой взглянул на небо. Не облачка! Облегченно выдохнул!

Мишка копошился у своего рюкзака, потрепанного ночным «купанием». Его волосы торчали во все стороны, а на щеке красовалась полоска грязи, похожая на боевую раскраску индейца. Он безуспешно пытался запихнуть влажную палатку в и без того раздувшийся рюкзак, изрыгая проклятия.

— Да… вот тебе и «тихая ночь в лесу». Чуть не отправились на дно.

— Зато будет что вспомнить, — парировал я, извлекая из рюкзака промокший пакет с шоколадками.

Мы позавтракали, прихлёбывая обжигающий чай и смакуя подтаявший шоколад.

Собрав вещи и затушив костёр, мы поднялись на ноги. Мишка поправил лямки рюкзака, натянул на глаза грязную кепку и, стараясь казаться бодрым, спросил:

— Ну что, пошли искать новые приключения?!

— Пошли, — ответил я с лёгкой обречённостью в голосе. — Куда нам ещё деваться-то?

Тропа, если этот едва заметный след можно было так назвать, с каждым шагом превращалась в полосу препятствий. Она то растворялась в густом подлеске, то материализовалась вновь, дразня нас призрачной надеждой на лёгкий путь. Мы карабкались по курумам, продирались сквозь колючие заросли, перепрыгивали через поваленные деревья, чувствуя себя участниками экстремального квеста.

— Блин, и кто только придумал этот маршрут? Садист какой-то, — выругался я, в очередной раз споткнувшись о выпирающий камень.

Мишка, шедший впереди, обернулся. Его лицо, несмотря на усталость, светилось неугасимым энтузиазмом, как у ребёнка в магазине игрушек.

— Зато красиво, — ответил он, широко улыбаясь и жестом заправского экскурсовода указывая на окружающий нас лес.

— Ну да…, — проворчал я, отмахиваясь от назойливого комара, жаждущего моей крови. — Красота неописуемая. Особенно эти мелкие кровососы.

Вскоре лес расступился, и перед нами открылся вид на бурлящую горную реку. Она была не слишком широкой, но стремительный поток, несущий обломки веток и пену, явно не располагал к лёгкой переправе.

Мишка застыл на краю обрыва, оценивающе глядя на реку.

— Да уж, — произнёс он, почесывая затылок. — И как мы через неё переберёмся?

— Не знаю, — ответил я, стараясь сохранять спокойствие. — Может, вернёмся назад? Признаем поражение перед матушкой-природой?

Мишка резко повернулся ко мне, в его глазах читалось раздражение.

— Ты что, сдурел? Мы уже полпути прошли! Надо искать обход.

— Не везёт нам с тропой, — уныло заметил я.

Мишка, шедший впереди, вдруг застыл. Его рука взметнулась вверх, указывая куда-то вдаль.

— Вон! Зацени, выше по течению!

Я сощурился, вглядываясь в указанном направлении. И правда, метрах в двадцати вверх по реке лежало поваленное дерево, его широкий ствол перекрывал бурлящий поток. Кора бревна напоминала спину древнего левиафана. Река внизу бесновалась, как толпа на рок-концерте, разбиваясь о камни и окутывая нас водяной пылью.

— Поехали! — Мишка подтянул лямки рюкзака и, набрав воздуха, шагнул на природный мост.

— Эй, акробат! Полегче там! — вырвалось у меня, когда Мишка качнулся, но удержал равновесие.

— Спокуха, бро! Всё путём, — донеслось с того берега.

Я выдохнул, только сейчас осознав, что всё это время держал в лёгких воздух.

— Твой выход, артист, — Мишка махнул рукой, словно режиссёр, приглашающий на сцену.

Собравшись с духом, я осторожно вполз на ствол. Внизу ревела река, и мозг услужливо нарисовал картину: я срываюсь, меня затягивает в водоворот, как в гигантскую стиральную машину. Острые камни превращают меня в фарш, а течение уносит останки.

— Толян, соберись! — рявкнул я себе мысленно. — Шаг за шагом. Забудь про реку. Забудь про гравитацию. Ты — ходячий по стволам!

Рука скользнула, и на долю секунды мир перевернулся. «Ну вот и приплыли». Но каким-то чудом мне удалось вцепиться в кору побелевшими пальцами.

Наконец, после эпохи, достойной геологической шкалы времени, я ощутил под ногами твердь. Колени подогнулись, как у новорождённого жеребёнка, и я рухнул на землю.

— Фух, — выдохнул я. — Кажется, я только что заново родился.

— Ну вот, а ты боялся! — Мишка засмеялся, подбадривая меня. — Я ж тебе говорил: не ссы, всё будет зашибись.

— Да манал я такие походы, — сквозь стиснутые зубы выпалил я, скорее самому себе.

Мы плюхнулись на землю, чтобы перевести дух. Конечности тряслись, как у паркинсоника на кофеине, а по спине струился холодный пот, превращая футболку в мокрую тряпку.

— Слушай, Мишань, а может, ну его, этот поход? Сворачиваем лавочку и дуем домой?

— Да ты гонишь? — отрезал он, сверля меня взглядом.

— А что такого? — огрызнулся я, чувствуя, как накопившаяся усталость и страх прорывают плотину самообладания. — Мы уже второй день изображаем из себя участников «Последнего героя», чуть не стали кормом для рыб, теперь вот по бревну ползали, как цирковые акробаты… Может, хватит с нас этого экстрима? Я на такое не подписывался!

Мишка покачал головой, его взгляд смягчился, как у психотерапевта на сеансе с особо нервным пациентом.

— Да ладно тебе, не раскисай. Это же круче, чем любой кино!

— Да я уже почувствовал, — проворчал я, туша окурок о землю с таким остервенением, будто это была кнопка отмены всего похода. — И мне это понравилось примерно так же, как зубная боль.

— Хватит ныть, вставай давай! — скомандовал Мишка, протягивая мне руку. — Потом будешь внукам рассказывать, как дед в тайге выживал. Ты прям неженка какая-то, тебя твоя офисная работенка совсем в кисель превратила. Айда дальше, ковбой. Зимовье уже не за горами.

Он замолчал на секунду, а потом добавил тоном бывалого философа: «Да и какие у нас варианты? Тут такси не вызвать, и не получится просто встать и торчать посреди леса, как два пенька, терзаясь сомнениями. Надо топать вперёд, иначе никак. Это тебе не курорт „всё включено“».

— М-да, непростое это дело — походы, — подумал я, вспоминая, как легко и беззаботно всё это казалось, когда мы планировали маршрут, уплетая пиццу и тыкая в карту.

Глубоко вздохнув, я осознал, что Мишка был прав — назад пути нет, если только не научиться телепортироваться. Остаётся только двигаться вперёд, как бы ни хотелось свернуться калачиком и зарыться в мох.

— Ну ладно, раз уж вляпались в это приключение, то надо довести дело до конца. В конце концов, что нас не убивает, делает нас сильнее… или по крайней мере, убьёт нас быстрее, чем мы ожидали.

— Окей, — обречённо сказал я, поправляя лямки рюкзака, который, за время привала магическим образом, набрал ещё пару килограммов. — Но знай, как до этого зимовья доковыляем, я так нажрусь, что завтра стыдно будет!

— По рукам! — Мишка ухмыльнулся. — Устроим такую вечеринку, что местные волки попросятся к нам в компанию. А теперь вперёд, осталось не много!

Впереди нас ждал неизвестный маршрут, новые испытания и, возможно, долгожданный отдых в зимовье, которое в наших мечтах уже превратилось в пятизвёздочный отель посреди тайги.

Мы ковыляли по лесу, измотанные, голодные, раздражённые. Ноги подкосились, и я рухнул на землю, сбрасывая рюкзак.

«Когда же это всё закончится?» — единственная мысль в голове, но я лишь махнул рукой, не в силах озвучить своё отчаяние.

Мишка остановился рядом, тяжело дыша. Он прищурился, оглядываясь по сторонам, вытер лоб тыльной стороной ладони.

— Потерпи, — выдавил он, опираясь на дерево. — Зимовье должно быть… ну, где-то рядом.

— Где-то рядом, — передразнил я, массируя икры. — Это насколько рядом? Может, мы его уже… Чёрт, может, оно сгорело? Или его медведь…

— Не каркай, — оборвал Мишка. — Погоди-ка… Вон, смотри, там что-то…

Я с трудом поднялся, щурясь в указанном направлении. Сквозь густую листву едва виднелся какой-то тёмный силуэт.

— Неужели… — начал я с надеждой, но осекся, боясь сглазить.

С каждым шагом силуэт становился всё отчётливее. Наконец, мы вышли на небольшую поляну. Перед нами стоял деревянный домик, притулившийся к склону холма. Стены, сложенные из брёвен, давно потеряли свой первоначальный цвет под натиском времени и стихий.

— Эй! — вдруг заорал Мишка, заставив меня вздрогнуть. — Есть кто дома?!

Его голос эхом разнёсся по лесу. В ответ — тишина. Только ветер шелестел листвой, да где-то вдалеке методично стучал дятел, отсчитывая секунды нашего ожидания.

— Похоже, пусто, — я осторожно заглянул в маленькое окошко, затянутое пожелтевшей плёнкой.

— Отлично! Значит, сегодня мы тут за хозяев, — ухмыльнулся Мишка, довольно потирая руки.

— Ну что, заходим? — Мишка уже дёргал за ручку двери, как нетерпеливый ребёнок.

Дверь со скрипом поддалась, неохотно впуская незваных гостей. Запах сырости и копоти ударил в нос. Зимовье было небольшим: бревенчатые стены, на которых кое-где проглядывалась плесень, маленькое окно, грубо сколоченный стол и две деревянные кровати, покрытые пыльными оленьими шкурами. В углу стояла чугунная печь.

— Не хижина, а дворец, — выдохнул я, сбрасывая рюкзак на пол и буквально падая на нары. В воздух взметнулась пыль. — Я уже и забыл, как выглядит нормальная крыша над головой.

— Ладно, ты тут… осматривайся, что ли. А я пойду воды принесу.

Я кивнул.

— Интересно, кто его построил? — задумался я.

Охотник, рыбак, отшельник… В любом случае, этот человек знал толк в выживании. Зимовье было построено с умом — на возвышенности, рядом с ручьём, с обзором окрестностей, достойным сторожевой башни.

Я подошёл к окну и посмотрел на лес. Высокие сосны охраняли этот уютный уголок от внешнего мира.

«А может, и правда стоит задуматься о том, чтобы бросить всё и уйти в лес? Начать новую жизнь, в похожем месте… А смогу ли я? Смогу ли жить без интернета, без ноутбука, без своей любимой кофемашины, урчащей по утрам, как довольный кот?»

Я усмехнулся, качая головой. «Нет, Толян, это не для тебя. Ты слишком привык к комфорту. Ты — человек асфальта и супермаркетов».

Скрип двери вывел меня из задумчивости. Мишка зашёл в зимовье и тут же поморщился:

— Блин… Тут запашок, конечно, ещё тот.

— Зато печь есть. Уже что-то, а? — перебил я его.

— Слушай, я, наверное… — замялся Мишка. — Ну, в палатке спать буду. Тут хоть и сухо, но как-то…

— Неуютно? — подсказал я, читая его мысли. — Согласен. Просушим палатки и переночуем в них. Не зря же мы чуть не утонули, спасая их. Главное, что у нас теперь есть место, где можно спрятаться от непогоды или от незваных гостей.

Несмотря на усталость, чувство безопасности согревало нас. Впервые за несколько дней мы могли позволить себе расслабиться, зная, что какая-никакая крыша над головой и возможность развести огонь у нас есть.

Сумерки сгущались, подгоняя нас исследовать окрестности нашего временного пристанища. Неподалёку от зимовья мы набрели на речку — узкую ленту воды, едва ли в три метра шириной. Она игриво журчала, лавируя между валунами, прежде чем слиться с более полноводной рекой неподалёку. Но настоящим сокровищем оказался миниатюрный водопад, ниспадающий с каменного уступа подобно фате невесты.

Взгляды наши встретились, и без слов стало ясно: этот момент нужно запечатлеть. Осторожно ступая по влажным камням, мы перебрались на противоположный берег, оказавшись под самыми струями водопада.

— Готов к фотосессии? — ухмыльнулся Мишка, наводя на меня объектив.

Течение здесь было умеренным, и мы, расставив ноги для устойчивости, приступили к импровизированной фотосессии. Я пытался поймать в кадр радужные брызги, а Мишка, покряхтывая от усердия, изображал бесстрашного скалолаза.

На мгновение мы и забыли о тяготах похода.

— Эй, Мих, глянь-ка туда.

Среди густых зарослей на противоположном берегу виднелась едва заметная тропинка, змеящаяся вдоль реки.

— Тропа? — удивлённо спросил он. — Странно, на карте тут ничего нет.

— Вот и я о том же. Может, охотничья какая?

Мишка пожал плечами:

— Может быть. Или звериная… Хотя для звериной слишком ровная.

Мы ещё некоторое время всматривались в загадочную тропу, размышляя о её происхождении. В голове рождались разные предположения — куда она могла вести? К древнему поселению? К таинственной пещере? Или к секретной базе?

— Слушай, — начал Мишка неуверенно, — а может… ну… может, всё-таки проверим, а? Вдруг там… не просто так же всё это… Может, там что-то есть?

— Нет, друже. Давай придерживаться плана. Мы и так уже умотались. К тому же, — я кивнул на небо, — скоро стемнеет. Лучше вернёмся в зимовье, отдохнём, а завтра двинемся дальше.

Мишка вздохнул, но спорить не стал.

— Ладно. Но в следующий раз по-любому сходим!

— Договорились, — усмехнулся я. — А теперь пора возвращаться, пока не стемнело.

Мы в последний раз оглянулись на водопад и тропу, прощаясь с недосказанной историей, а затем направились обратно.

— Толян! Надо бы отметить наше чудесное спасение. У меня тут заначка для особых случаев, — подмигнул он, разворачивая рюкзак.

Из его глубин появился пакет охотничьих колбасок и деревянная коробка с сигарами.

— Ого! — восхищённо присвистнул я. — Откуда такие сокровища?

— Эх, Толян-Толян, совсем ты одичал в своём городе. Настоящий путешественник всегда готов к любому кульбиту судьбы. Давай, разводи костёр, а я организую «поляну».

Вскоре вечер наполнился ароматами жарящихся колбасок и дымком кубинских сигар — свидетельств Мишкиных странствий.

Мишка поднял свою кружку и произнёс тост:

— За поход!

— Чтоб с историями на всю жизнь! — подхватил я, чокаясь.

— А помнишь, как мы в Сочи чуть с обрыва не свалились?

— Ещё бы, — фыркнул я. — Ты ж вздумал селфи на краю сделать. Я тебя за шкирку еле удержал.

— Да, были времена, — мечтательно протянул Мишка. — А как на Алтае от грозы в пастушьей хижине прятались?

— Ага, и самогон с пастухом хлестали, — подхватил я. — Ты потом полдня зелёный ходил.

— А-а-а-у-у-у! — вдруг завыл Мишка, запрокинув голову к звёздам.

— Ты чего? — поперхнулся я колбаской.

— Волков зову. Пусть знают, кто в лесу хозяин.

— А-а-а-у-у-у! — подхватил я.

И вот уже наш дуэт слился в волчьем хоре под серебристым светом полной луны. Мы выли, заливались смехом и чувствовали себя хозяевами этого леса. Здесь были только мы, костёр, звёзды и свобода.

Казалось, сама ночь подстрекает нас к новым авантюрам. Море по колено, горы по плечо!

— За свободу! — заорал Мишка во всё горло, тряся кружкой над головой.

— За свободу! — вторил я ему, чувствуя, как внутри всё наполняется предвкушением новых приключений.

7

Я брёл по лесу. Под ногами хлюпала вязкая грязь, тяжёлый воздух был пропитан сладковато-гнилостным запахом. Луны не было, лишь изредка сквозь деревья проглядывали холодные звёзды, чей тусклый свет лишь усиливал мрак.

Впереди — просвет. Тропа. Извилистая, почти незаметная в высокой траве, исчезающая в тумане. Казалось, она выжжена добела раскалённым лезвием, и след из голубого пламени струился по земле, гладкой и твёрдой, как оплавленный камень. Не яркого, слепящего, а приглушённого, мерцающего. Это голубое сияние, едва уловимое глазом, ощущалось кожей как вибрация. Тропа была живой, я это чувствовал. Она звала меня. Не голосом, не словами, а пульсацией странного внутреннего света. Звала, обещая открыть тайну. И я сделал шаг, не в силах сопротивляться.

Первым, что пробилось через пелену сна, был тихий шелест ветра в кронах деревьев. Затем донёсся нестройный птичий щебет.

«Где я?» — мысль вспыхнула и погасла, прежде чем память услужливо подкинула обрывки воспоминаний: поход, горы, зимовье…

Из соседней палатки доносился храп. Мишка спал как убитый, и я боролся с искушением огреть его по голове первым, что подвернётся под руку.

Постепенно я начал ощущать собственное тело: его тяжесть, тепло уютного спальника, лёгкое покалывание в затёкших мышцах. С усилием я разлепил веки.

Сны всегда были моим даром и проклятием одновременно. Каждую ночь они врывались в мою жизнь, как непрошеные гости, принося с собой вихрь эмоций и образов. Иногда это были приятные видения, после которых я просыпался с лёгкой улыбкой и ощущением, словно прикоснулся к чему-то волшебному. Но чаще… чаще это были кошмары. Мрачные, липкие, пугающие, они преследовали меня, загоняя в ловушку страха и отчаяния.

Выйдя из палатки, я тут же поёжился. Утро встретило серой мглой и пронизывающим холодом, от которого не спасала даже кофта с капюшоном. Небо затянули низкие, тяжёлые облака, кто-то, похоже, забыл убрать мрачные спецэффекты из фильма по «Дискавери».

«Брр, ну и весёленькое начало дня», — я натянул капюшон до самого носа.

Трава блестела от росы, и кроссовки мгновенно промокли. «Зашибись», — мысленно простонал я, чувствуя, как холодная сырость пробирается к пальцам ног.

Подойдя к кострищу, я начал осторожно раздувать угли, оставшиеся с вечера. Они казались безжизненными, но в глубине ещё теплился огонёк. Подбросив несколько сухих веток, я с облегчением услышал, как пламя неохотно, но верно начало разгораться, потрескивая и шипя.

«Ну вот, уже что-то», — я протянул озябшие руки к огню.

«Чай! То, что нужно!» — подумал я, представляя, как Мишка скоро проснётся и начнёт ворчать, что умирает от голода.

Отправился за водой, ступая по траве, усыпанной росой. Каждый шаг сопровождался едва слышным хрустом, словно кто-то шептал вслед.

Набирая воду в котелок, мой взгляд упал на еле заметную тропу, змеящуюся через бурлящую речку, которая так и осталась для нас загадкой.

В ту же секунду мир вокруг будто застыл, окутанный странной, звенящей тишиной. По спине пробежала ледяная дрожь, мурашки покрыли кожу.

Каждая деталь совпадала с пугающей точностью: поваленные деревья, покрытые мхом валуны, узоры лишайника на камнях, складывающиеся в неведомые символы. Я отчётливо помнил эту тропу из своего сна. Реальность и сновидение переплелись, создавая жуткий диссонанс. Окружающий лес, казавшийся минуту назад обычным, приобрёл зловещий оттенок. Деревья будто наклонились, их ветви, как костлявые пальцы, тянулись, пытаясь схватить.

Где-то вдалеке послышался крик птицы, настолько пронзительный и жуткий, что я вздрогнул. Этот звук как будто разбудил лес, и всё вокруг наполнилось шорохами, шёпотами.

Внутренний голос настойчиво шептал: «Тебе что, не интересно, куда она ведёт?»

Но коварно подкравшись, ледяная вода горного ручья намочила ногу. Вздрогнув, я тихо выругался:

«Твою мать! Да что ж такое…»

Это немного отрезвило меня. Я с усилием оторвал взгляд от тропы и, тяжело вздохнув, побрёл обратно в лагерь.

Вода вскипела ровно через десять минут, как по команде. Хмурые тучи, омрачавшие небо, начали рассеиваться, лазурный простор отвоёвывал себе всё больше территории.

Первые, ещё робкие лучи солнца пронзили рваные края облаков и нежно коснулись земли. Мир вокруг пробуждался: краски заиграли с новой силой, тени обрели глубину и резкость. Вместе с отступающими тучами испарилось и моё угрюмое настроение.

Я сделал глоток горячего чая, и постепенно, уходящая головная боль после вчерашнего веселья уступала место чувству умиротворения.

Я прислушался к шорохам из соседней палатки.

— Миш, ты там живой?

— Аааа? — донеслось в ответ сонное бурчание. — Ещё пять минут…

— Вода уже вскипела, — произнёс я чуть громче, надеясь, что запах напитка пробудит Мишку окончательно.

— Иду-иду, — проворчал он.

Спустя пару минут полог палатки зашевелился, и наружу выбрался помятый Мишка. Его взъерошенные волосы торчали в разные стороны, а глаза были едва приоткрыты.

— Как себя чувствуешь, пьянь? — с ухмылкой протянул я ему кружку.

Мишка сделал глоток и поморщился.

— Голова раскалывается. Напомни, чтобы я больше никогда столько не пил.

Мы расположились у костра, грея руки о кружки с чаем и подставляя лица ласковому утреннему солнцу.

— Ну… какие планы на сегодня? — спросил я.

Мишка задумчиво посмотрел на горные вершины, окутанные лёгкой дымкой.

— Давай денёк передохнём. Голова всё ещё гудит, да и колено побаливает. Палатку нужно подшаманить. Может, к вечеру на рыбалку сходим?

— Окей! А я, пожалуй, прогуляюсь, — я кивнул в сторону тропинки, уходящей за речку. — Помнишь, мы вчера заметили там…?

Мишка приподнял бровь.

— А как же следовать плану? Не сбиваться с курса? И куда вообще ведёт эта тропа?

— Понятия не имею, — пожал я плечами.

— Хм… ну иди… Я бы пошёл с тобой, но… — Мишка помассировал колено. — Но не хочу.

— Просто интересно, что там, — пояснил я, подливая кипяток в его кружку. — Может, удастся сделать пару классных снимков.

— Только не заблудись там.

— Не волнуйся, я же не ты, к тому же у меня есть компас, — заверил я его.

— Ну да… и карта, на которой ничего нет. И это… если наткнёшься на магазинчик, прихвати холодного пивка, — подмигнул Мишка, наблюдая, как я готовлю кашу.

— Конечно, и пару местных красавиц для вечерних утех!

Мы ещё немного поболтали о разной ерунде:

— …и вот этот гол на последней минуте! Ты видел?! — Мишка аж подпрыгнул от возбуждения. — Чистейший офсайд! Судья — продажная…

— Да брось ты, какой офсайд! — возразил я. — Всё чисто было! Ты просто бесишься, что твои «красно-белые» проиграли.

— Бешусь?! Нет… я просто в ярости! — Мишка фыркнул. — Два часа жизни коту под хвост!

В небольшой рюкзак отправились фотоаппарат, смартфон, бутылка воды, пара бутербродов с суджуком и лёгкий дождевик.

— Ну, я пошёл, — сказал я, закидывая рюкзак на плечо.

— Давай, удачи! И не потеряйся там!

— Не волнуйся, скоро с пивасиком вернусь! — усмехнулся я в ответ.

Солнце ярко светило на безоблачном небе. Его лучи, ещё не достигшие изнуряющей силы полудня, уже ощутимо припекали кожу. Я шёл по лесной тропе, наслаждаясь лёгкостью без надоевшего тяжёлого рюкзака. Мои кроссовки, ещё несколько дней назад совсем новые, теперь покрытые слоем пыли и грязи, шуршали по земле, усыпанной прошлогодней листвой и мелкими камешками. Впереди заиграл весёлый перезвон ручья, пробивавшегося между камней.

«Была не была!» — сделал я глубокий вдох, разбежался, оттолкнулся и взлетел над ручьём. Земля встретила меня, с другой стороны, ударив в ступни. Я закачался, нелепо размахивая руками, пытаясь удержать равновесие.

Отдышавшись, я огляделся. Высокая трава по пояс скрывала тропку почти полностью. Кусты, будто попрошайки, выстроились по бокам, протягивая цепкие ветви и стараясь залезть в карманы. «Ну и ладно, — подумал я, пробираясь сквозь заросли. — По крайней мере, здесь точно не будет шумных компаний с их мангалами и дребезжащими колонками».

В груди заворочалось странное чувство — коктейль из волнения и азарта, который я не пробовал уже давно. Губы сами растянулись в усмешке, когда я представил себя в роли первооткрывателя.

— Земля! — провозгласил я, пафосно раздвигая ветки. — Именем короля Фердинанда объявляю эту землю испанской колонией!

И тут же споткнулся о корень и навернулся.

— Или не испанской, — пробормотал я, отряхиваясь. — Лучше уж пусть будет моей личной вотчиной.

Тропа вилась вдоль ручья, уводя в лесные дебри. Воздух здесь был прохладнее и свежее. Птицы как будто устроили конкурс на самую громкую и замысловатую трель.

«И как у них глотки не устают? — подумал я с лёгким раздражением, вытирая пот со лба. — В городе я бы уже вызвал наряд за нарушение тишины».

Где-то вдалеке назойливо куковала кукушка, отсчитывая мои годы. Я прислушался, пытаясь сосчитать «ку-ку», но сбился после десятого.

Тропа вела в чащу, с каждым шагом лес становился темнее и гуще. И тут мне показалось, что я уловил какой-то странный звук — тихий, но отчётливый, как если бы кто-то тяжело вздохнул совсем рядом.

«Что за хрень?» — подумал я, озираясь.

Никого.

«Наверное, почудилось».

Я ускорил шаг, стараясь не думать о том, что может таиться в зарослях.

«Просто ветер, — убеждал я себя, продираясь сквозь кусты. — Или какой-нибудь зверёк. Нечего паниковать».

Я шёл около часа, почти не чувствуя усталости, легко преодолевая подъёмы и спуски, когда вдали послышался рокот падающей воды.

«Неужели… водопад?!»

Я прибавил шагу, опасаясь, что стоит замешкаться хоть на мгновение, и толпа туристов хлынет сюда, разрушив хрупкое очарование первооткрытия. Глупость, конечно, но она лишь подстегнула меня идти быстрее.

И вот, наконец, сквозь густую листву я заметил просвет. Ещё пара шагов — и…

Со скалы низвергался мощный водопад. Вода с оглушительным грохотом падала вниз, разбиваясь о камни в мириады брызг. Над этим великолепием природы, точно волшебный мост, вспыхнула радуга.

— Вот это да… — вырвалось у меня, пока глаза жадно впитывали каждую деталь.

Конечно, я видел водопады и раньше — в походах, на фотографиях, в кино. Но всё это и близко не стояло с тем, что открылось моему взору сейчас.

«Эта красота только для меня». С ехидной улыбкой, достойной самого Горлума, прошипел я:

— Моя прелесть. Моя-а-ая!

Я поспешно выудил из рюкзака фотоаппарат. Хотелось запечатлеть каждый штрих этого природного шедевра — и пенящуюся воду, и радугу в брызгах, и зелёные скалы, укутанные бархатистым мхом.

«Вот Мишка обломается», — ехидно думал я, щёлкая затвором. Представив себе его лицо, когда он увидит эти фотографии, — «Наверное, лопнет от зависти».

Сделав несколько десятков снимков, я убрал фотоаппарат и опустился на поваленное дерево. В животе громко заурчало, напоминая о более приземлённых потребностях.

Из недр рюкзака появились термос с горячим чаем, бутерброд с ароматным суджуком и плитка тёмного шоколада. Устроившись поудобнее на бревне, я с наслаждением приступил к своему скромному пиршеству.

Внутренний голос шепнул: «Пора». Пора возвращаться. Тщательно оглядел место привала. Я, конечно, не какой-нибудь экофанатик, но мусорить в такой красоте — это ж святотатство!

Бросил последний взгляд на водопад, пытаясь выжечь эту картину в памяти.

— Чертовски красиво, — признал я. — Жаль, Мишка пропустил такое зрелище.

На миг даже кольнуло сожаление, что не взял друга. Но лишь на миг.

Я уже готов был отправиться обратно, когда взгляд, скользнув по склону, наткнулся на призрачную тропинку, змеящуюся вверх. Едва заметная бороздка земли, присыпанная полусгнившими листьями…

— Куда же ты ведёшь? — прошептал я, чувствуя, как внутри разгорается любопытство.

Этот неожиданный вызов судьбы смёл усталость и мысли о возвращении.

— Может, там притаилось ещё какое-нибудь чудо? Смотровая площадка? Или…

Фантазия рисовала невероятные картины, от которых кружилась голова. Я сделал пару шагов к началу тропы, изучая её. Узкая и крутая, сотканная из камней и корней, она образовывала природную лестницу, уходящую ввысь.

Неизвестность и возможные опасности заставляли насторожиться. Кто знает, что ждёт наверху? Обрыв? Логово хищников?

Разум твердил о возвращении. Но…

— А что, если это мой единственный шанс? Что, если я никогда сюда не вернусь? Смогу ли я простить себе упущенную возможность?

Усмехнувшись собственной импульсивности, я покачал головой.

— Была не была! — и я начал восхождение.

«Вот какого хрена я попёрся на эту гору?! — проклинал я себя, пыхтя. — Мог бы сейчас кайфовать у палаток, попивая чай, любуясь видами, как нормальный турист».

Но я уже, как мне казалось, проделал больше половины пути.

Я упрямо лез наверх, стиснув зубы так, что челюсть заныла, отгоняя соблазнительные мысли о том, чтобы поваляться в палатке. Кстати, а на обед мы планировали замутить борща.

Постепенно густые заросли начали редеть, уступая место коварным каменистым осыпям. Впереди показался скалистый гребень — ещё один рывок до вершины.

Последние метры подъёма оказались настоящей жестью. Я карабкался по почти вертикальным скалам, цепляясь за любую выемку и корни несчастных деревьев, которые умудрились здесь выжить. Я проклинал всё на свете — эту дурацкую гору, своё идиотское любопытство и того придурка, который вообще придумал лазить по горам.

Но вот, сделав последнее титаническое усилие, я подтянулся и выбрался на вершину. Обессиленный, я рухнул на землю, жадно хватая ртом воздух. Поднял глаза и застыл, поражённый открывшейся картиной.

Передо мной раскинулся вид, который не смог бы передать ни один фотограф. Темно-зелёные сосны цеплялись за крутые склоны гор, их вершины, острые и зубчатые, словно застывшая на мониторе кардиограмма бешено бьющегося сердца, врезались в бледно-голубое небо. Ниже, на пологих холмах, разливался изумрудный ковёр из молодой травы, усыпанный ярко-жёлтыми цветами одуванчиков. Вдалеке серебрилась извилистая лента реки, словно брошенное небрежной рукой ожерелье.

Я поднялся на ноги, чувствуя, как усталость отступает перед лицом этой невероятной красоты. Лёгкий ветерок, награда за мои усилия, приятно холодил разгорячённое лицо.

«Вот ради чего стоило карабкаться», — выдохнул я. На глаза навернулись слёзы — то ли от ветра, то ли от переполняющих эмоций.

И все эти мучения, все эти «ну его нафиг!» — теперь ерундой кажутся. Стою на вершине, руки раскинул, хочется весь мир обнять!

Пальцы нащупали фотоаппарат. Щелк, щелк, щелк. Но каждый кадр — лишь бледная тень реальности. Ни один пиксель не передаст этого головокружительного чувства свободы.

Устроившись на нагретом солнцем валуне, я перевёл дыхание. Впереди маячил долгий спуск. Но сейчас, в эту украденную у вечности минуту, я был абсолютно, беспредельно счастлив.

«Эх, Миха, старина! Ты бы точно решил, что я привираю, расписывая тебе всё это!»

Взгляд скользнул к противоположному краю плато. Внутренний голос насмешливо поинтересовался: «Ну что, попытаешь счастья дальше? Или хватит на сегодня играть в Индиану Джонса?»

Ноги гудели, мышцы сводило судорогой, но, чёрт возьми, любопытство — штука такая! «Да ну его, эту усталость! Ещё чуть-чуть, а вдруг такой шанс больше не выпадет? Забраться так высоко — это ж не шутки!»

Собрав последние силы в кулак, я прошёл через плато…

Передо мной раскинулась равнина, уходящая за горизонт. Зелёная, сочная, неправдоподобно ровная. Словно гигантский кратер, заполненный изумрудной зеленью. «Мираж, — подумал я, щурясь. — Или солнце макушку припекло». Протёр глаза рукавом — нет, вроде не мерещится. Но откуда ей тут взяться, среди этих скал? Как будто в самом сердце гор кто-то выдолбил огромную чашу и засеял её травой.

Воздух… Другой совсем, лёгкий, прохладный. Вдохнул полной грудью — и словно камни с плеч свалились. Впервые за много дней голова стала ясной, а в теле появилась лёгкость.

Стоял я на краю этого зелёного моря, ветер трепал волосы, и… чёрт возьми, было хорошо. Просто хорошо. Без всяких задних мыслей, без страха и безысходности, которые стали моими постоянными спутниками. В тот момент я точно знал, что не хочу ничего другого. Только стоять вот так и смотреть… смотреть… смотреть… на эту бесконечную зелёную равнину.

Но всему хорошему приходит конец. Солнце, неумолимо катясь к горизонту, намекало на то, что пора бы и честь знать. С тяжёлым сердцем я оторвал взгляд от завораживающей картины.

«Завтра непременно притащу сюда Мишку. Он точно дар речи потеряет. Да и мне не помешает убедиться, что всё это не мираж, навеянный горным воздухом».

Вид, конечно, был потрясающий, но тут до меня дошло: «Как, чёрт побери, я отсюда слезу?»

Достал из рюкзака сигареты. Затянулся — может, хоть немного пройдёт эта противная дрожь в животе. «Ну что, поздравляю! Залез на гору, нашёл какой-то затерянный мир, а теперь сидишь тут, как ворона на заборе. Молодец, чо!»

Пока мозг перебирал варианты действий, взгляд рассеянно блуждал по равнине. И тут я заметил нечто, заставившее поперхнуться дымом. Вдалеке, то возникал, то исчезал тонкий столбик дыма.

«Какого…?! — я протёр глаза. — Пожар? Нет, вряд ли. Влажность такая, хоть выжимай. Может, это просто туман так чудит со светом?»

Сощурившись до рези в глазах, я пытался разглядеть источник загадочного явления. «Нет, точно дым. Но откуда ему здесь взяться? Неужто здесь кто-то обитает?»

Трясущимися руками извлёк камеру, врубил максимальный зум и нацелил объектив на загадочный дымок.

«Ни фига себе…» — вырвалось у меня, когда в видоискателе появился… дом!

Строение было явно не первой молодости, но ухоженное, явно за ним приглядывала заботливая рука. Из трубы лениво поднимался дымок, а на покосившемся крыльце развевалось сохнущее бельё. Вокруг дома раскинулся аккуратный огородик, а рядом меланхолично жевала траву пятнистая бурёнка.

«Как они сюда попали вообще? Это же середина нигде! До ближайшей деревни пилить и пилить».

Я опустил фотоаппарат и ещё раз окинул взглядом равнину, теперь уже с дотошностью следователя. Присвистнул. В разных её частях, словно грибы после дождя, появлялись новые и новые строения!

«Да это же целая деревенька!»

Подошёл к самому краю обрыва и снова поднял камеру. Теперь я видел их более отчётливо. Дома были небольшими, деревянными, будто сошедшими со страниц старинных былин. Между ними петляли узкие улочки, а в центре деревни, как жемчужина в раковине, красовалась небольшая церквушка с деревянным куполом и крестом.

«Это место словно из сказки вышло, — подумал я. — Может, там и впрямь обитают добрые волшебники и прекрасные царевны? Или же это просто ловушка для наивных туристов, вроде меня?»

В голове роились самые невероятные гипотезы, одна безумнее другой. «Может, это какая-то законспирированная секта? Или поселение хиппи-отшельников? А может, это просто мираж? Галлюцинация от усталости и переизбытка кислорода?»

«Ладно… Это всё здорово, конечно, но пора возвращаться в лагерь, — решил я, чувствуя, как усталость и напряжение дня наконец настигают меня. — А то Миха, поди, уже весь извёлся».

Внезапный скрежет камня вырвал меня из раздумий. Оглянувшись, я приготовился к худшему, представляя себе вспышку бурой шерсти или блеск клыков. Но передо мной предстало совсем другое зрелище: на краю плато стоял старик. Выцветшая накидка и меховая шапка, надвинутая на брови, делали его похожим не столько на человека, сколько на лесного друида.

Мужчина сделал шаг в мою сторону. В его взгляде не было угрозы — скорее смесь осторожности и интереса.

— Здравствуйте, — произнёс я, поднимая руку в приветствии.

Незнакомец слегка кивнул, но не проронил ни звука. Я сделал шаг назад, стараясь увеличить дистанцию. «Кто знает, что у него на уме, — подумал я. — Лучше перебдеть».

В этот момент мир вокруг пошатнулся. Камень под ногами сдвинулся, и я почувствовал, как земля уходит из-под ног.

— Да твою ж мать! — только и успел выкрикнуть я, когда реальность закружилась в безумном вихре.

Тело беспомощно кувыркалось в воздухе, теряя ориентацию в пространстве. Желудок подскочил к горлу, в ушах стоял невыносимый гул. Время одновременно растянулось в бесконечность и сжалось до мгновения, но всё происходило быстрее, чем я успевал моргнуть. Небо и земля менялись местами в жуткой карусели.

Последнее, что я помнил — это как непроглядная тьма начала окутывать меня, словно чёрная дыра, втягивающая в себя всё существующее, даже свет. И когда она окончательно поглотила меня, я не стал сопротивляться, а отдался ей, как уставший путник долгожданному сну.

8

Шелест страниц, механический ритм клавиатуры, разговоры шёпотом, проникающие сквозь тонкие стены. А этот аромат! Едва уловимый, но настойчивый запах свежесваренного кофе из автомата в коридоре.

Странно, но в этом мире бесконечных отчётов и таблиц я ощущал необъяснимый комфорт. Каждый документ, каждая цифра — кирпичики в фундаменте мироздания. Где-то в глубине души ютилась мысль о ненависти к этой рутине, но сейчас… сейчас офисный муравейник дарил иллюзию незыблемой стабильности.

В этой вселенной не было места сомнениям или экзистенциальным кризисам. Всё было разложено по полочкам, расписано по минутам, упаковано в аккуратные папки с ярлычками. Я — винтик, крошечная, но незаменимая деталь в грандиозном механизме. И, чёрт возьми, это успокаивало! Здесь, в мире офисного планктона, моя роль была ясна как день. Зачем мечтать о большем? Зачем бояться неизвестности, когда есть уютная клетка дедлайнов?

Внезапно привычный ритм нарушился. Сквозь монотонный гул офиса прорвался тревожный детский шёпот:

— Ты не здесь.

Осмотрелся по сторонам, даже под стол заглянул. Никого.

— Проснись! — снова этот голос.

Я попытался отмахнуться, вцепившись в знакомую реальность. Мои пальцы с силой сжали край стола, ожидая худшего. Предчувствие… Вот оно… когда душа уходит в пятки, и ты сам не понимаешь, почему.

Страх, поначалу тупой и ноющий, как зуб, который только начинает ныть от сладкого, нарастал, превращаясь в нестерпимую пульсацию. Что-то ждало меня там, за границей этого привычного мирка. Что-то страшное. Я чувствовал это каждой клеточкой тела, каждым ударом сердца, которое вдруг заколотилось как безумное.

Я вскочил, намереваясь броситься к выходу, но схватиться за пластиковую ручку двери я не смог. Офис вокруг меня начал таять, растворяясь в густом тумане.

Острая боль пронзила всё тело, реальность раздирала меня на части. Каждый нерв кричал от агонии. Я в ужасе уставился на свои руки — на белоснежных манжетах расплывались алые пятна. Кровь. Моя кровь.

— Нет, нет, нет! — в панике кричу я, тщетно пытаясь стереть эти жуткие следы. — Что за хрень происходит?!

Но чем сильнее я сопротивлялся, тем быстрее таяла иллюзия. Страх перед неизвестностью, перед той болью, что ждала меня там, был настолько силен, что я готов был вечность провести в этом офисном чистилище.

Последнее, что я увидел, — это моё отражение в оконном стекле: бледное, изуродованное лицо, глаза, полные отчаяния и мольбы, и кровь. Много крови.

Я открыл глаза… и закричал. Каждый вдох был пыткой, каждое движение — агонией. Сон закончился, но кошмар только начинался.

Отголоски звуков, размытые образы и незнакомые запахи просачивались сквозь пелену тумана, окутавшего разум.

Я дёрнулся, пытаясь сесть, но острая боль пронзила тело, вырвав мучительный стон. Обессиленный, я упал обратно на подушку.

С усилием приоткрыв глаза, я увидел её. Она сидела рядом. Короткая стрижка открывала тонкую шею. Несколько тёмных прядей падали на бледный лоб. Черты её лица казались такими изящными: высокие скулы, тонкие брови, узкий подбородок. Глаза — большие, карие — смотрели с холодным любопытством. Тонкие губы девушки были плотно сжаты. На подбородке — небольшой шрам. Не по размеру большая рубаха из грубой домотканой ткани, закатанная до локтей, и короткие штаны, из которых торчали худые колени.

— Где я? — я с трудом шевелил пересохшими губами.

Девушка не ответила. Она перевернула мокрое полотенце на моём лбу, принося секундное облегчение.

— Я… я умер?

Она на мгновение задержала на мне взгляд, затем равнодушно пожала плечами. Казалось, что она уловила моё безмолвное отчаяние. Её взгляд смягчился, что-то похожее на сочувствие читалось в её глазах. Она приоткрыла рот, но тут же передумала. Вместо слов она протянула руку и осторожно коснулась моего плеча. Тепло её ладони принесло странное утешение.

Мы застыли в этом молчаливом контакте. Я смотрел в её глаза, пытаясь прочесть ответы на тысячу вопросов. Она же изучала меня, пытаясь разгадать какую-то, понятную только ей, загадку.

Визг — то ли ночной птицы, то ли несмазанной петли — нарушил тишину. Девушка вздрогнула, будто пробудившись от транса. Её рука, секунду назад тёплая и успокаивающая, молниеносно отпрянула от моего плеча, оставив лишь призрачное ощущение прикосновения. Лицо её, ещё секунду назад живое и сострадательное, мгновенно окаменело, превратившись в бесстрастную маску.

Не проронив ни звука, она резко встала и направилась к двери. Её шаги, быстрые и решительные, эхом отдавались в тишине комнаты. У самого порога она замерла. Медленно, почти неохотно обернувшись, она бросила на меня через плечо сочувственный взгляд.

Затем она растворилась в темноте улицы, и только лёгкий аромат жасмина и тающий звук шагов напоминали о её присутствии. Я остался один на один с болью.

Одинокая свеча на прикроватном столике отчаянно боролась с наступающей темнотой, отбрасывая на моё лицо зловещие тени. Они извивались и корчились, словно живые существа, готовые в любой момент поглотить меня. Мне казалось, что стоит пламени погаснуть, и я исчезну вместе с ним, растворюсь в этой вязкой черноте, из которой нет возврата.

Я зажмурился, пытаясь собрать воедино осколки своих воспоминаний. В памяти всплывали размытые образы: горные пики, пронзающие облака; дремучий лес, полный таинственных шорохов и пугающих теней; ревущий водопад. И лицо… морщинистое лицо старика на краю обрыва, его глаза, полные удивления и… сострадания.

Боль… она была вездесущей. Острыми иглами пронзала грудь при каждом вдохе, превращая дыхание в пытку. Жгла в ободранных ногах. Моё тело превратилось в один сплошной оголённый нерв. Малейшее движение отзывалось взрывом боли, от которой темнело в глазах. Я пытался стать неподвижной статуей, но даже собственное сердцебиение отдавалось мучительной пульсацией в висках. Боль смешивалась с пронизывающим холодом, который исходил изнутри, из самого костного мозга, и лихорадочным жаром, бросавшим меня то в пекло, то в ледяную купель. Я чувствовал себя разбитой куклой, которую какой-то неумелый мастер пытается собрать из осколков, не жалея клея.

Собрав остатки воли, я заставил себя осмотреться. Комната была небольшой, но даже в таком состоянии я оценил её ухоженность. Бревенчатые стены источали тепло и какое-то почти живое, лесное дыхание. Простая, но добротная мебель — массивный стол, пара сколоченных стульев, комод с витиеватой резьбой — создавала ощущение надёжности и основательности. На окнах колыхались от лёгкого сквозняка занавески из грубого льна, расшитые незатейливым узором. На столике рядом с оплывающей свечой стоял глиняный кувшин с водой и деревянная кружка.

Рука потянулась к лицу, пальцы наткнулись на колючую щетину. Она царапала кожу, вызывая странное ощущение дежавю. Сколько же времени прошло с тех пор, как я в последний раз держал в руках бритву? Неделя? Месяц? Память, как капризная примадонна, отказывалась выходить на сцену, оставляя меня наедине с пугающей пустотой в голове.

Я чувствовал себя Робинзоном Крузо, выброшенным на берег неизвестного острова после кораблекрушения.

— Держись, Толян, — шептал я сам себе, цепляясь за собственное имя, как утопающий за соломинку. — Боль не может длиться вечно… Или может?

Иногда она становилась невыносимой, превращаясь в огненный смерч, пожирающий сознание. В такие моменты пустота снова накрывала меня своим тяжёлым покрывалом, даря благословенное забвение. Погружаясь в эту пучину, я слышал лишь стрекот кузнечиков, наполнявший ночь живой, успокаивающей колыбельной. Их монотонное пение уносило меня в мир без страданий и страха, где не было ни вопросов, ни ответов — только сны.

Трепещущее пламя свечи стало моим маяком, единственной константой в мире, потерявшем всякую логику и смысл. И я погружался в сон, как в тёплые объятия, надеясь, что, может быть, завтра туман в моей голове рассеется. Может быть, завтра загадочная девушка нарушит свой обет молчания. Может быть, завтра я вспомню.

С трудом распахнув дверь, я шагнул на крыльцо. Морозный воздух хлестнул по лицу, заставив отпрянуть. Передо мной раскинулась сюрреалистичная картина — бескрайнее белоснежное полотно, будто декорации к фантастической саге о вечной зиме.

Моргаю. Ещё раз. Ущипнул себя. Нет, всё реально. Летний снег в горах… бывает. Но чтобы такие сугробы!

— Хм! Неужто я в спячку впал до зимы?

Осторожно ступая по обледенелым доскам, сделал пару шагов.

— Да бля… — выдохнул я, чувствуя, как подкашиваются ноги.

Мир закружился в вальсе. Попытка ухватиться за перила провалилась — пальцы скользнули по льду. Я рухнул на промёрзшие доски. Последним, что отпечаталось на сетчатке, было бескрайнее белое небо, сливающееся со снежными просторами…

Реальность вновь обрела очертания в мерцании свечи. Рядом на стуле сидела всё та же загадочная незнакомка. На ней был старый выцветший тулуп.

— Уже зима? — спросил я, облизывая потрескавшиеся губы.

— Понятия не имею, — отрезала она тоном, способным заморозить и без того ледяную атмосферу.

— Ты кто? — прохрипел я, силясь сфокусировать взгляд.

— Никто.

— Где я? — вопрос вырвался вместе с кашлем. Я впился в неё умоляющим взглядом. — Да ради всего святого, объясни хоть что-нибудь.

Она задумчиво вздохнула, будто взвешивая каждое слово.

— Мы… в лесу, — бросила коротко, хмурясь, похоже, что она и сама была недовольна таким объяснением.

— Мы? Здесь есть другие?

— Ты слишком любопытен, — в её голосе сквозило раздражение. — Тебе нужен покой.

— Но я должен знать, что стряслось! Как я здесь очутился?

Вместо ответа она молча направилась к выходу.

— Постой! — крикнул я, вложив в возглас остатки сил. — Хоть намекни, что со мной приключилось!

Она остановилась у порога и, не оборачиваясь, с какой-то пугающей лёгкостью произнесла:

— Ты упал со скалы.

— Со скалы? Упал? — в моём голосе смешались недоумение и нарастающий ужас.

Она ушла, оставив меня наедине с роем мыслей. Память, как разбитое зеркало, отражала лишь осколки прошлого. Вот я на краю плато, ветер играет волосами, а вокруг — бескрайние горные просторы… Вот маленькие избушки в объективе фотоаппарата. А дальше — пустота. Чёрная дыра, ничего…

Горький смех застрял в горле. «С какой скалы я грохнулся? — подумал я, вспоминая тот жуткий обрыв. — С такой высоты разве что в кино выживают».

— Думай, Толян, — приказал я себе. — Паника — твой враг. Соберись. Вспоминай.

Я пытался сосредоточиться, но в голове была лишь зияющая пропасть.

Дверь снова скрипнула, впуская тонкий лучик света. Она вошла. Подойдя к кровати, поставила на столик исходящую паром кружку.

— Выпей, — её голос — тихий, но непреклонный.

Я приподнялся, опираясь на дрожащие локти. Аромат напитка — летний луг, залитый солнцем. Первый глоток — горчинка на языке, тепло в груди.

— Спасибо, — слово слетело с губ вместе с облачком пара.

— Не стоит, — она повернулась к выходу.

— Постой. Я — Толя.

Шаг к двери, другой… обернулась. Тень улыбки коснулась её губ:

— Саша.

— Спасибо, Саша.

Молчаливый кивок — она ушла, оставив после себя шлейф травяного аромата и робкий проблеск надежды. Опустевшая кружка легла на столик, веки отяжелели.

Кожа покрылась плёнкой пота. Одеяло, ещё недавно спасительный кокон, превратилось в раскалённую броню, каждая складка которой обжигала тело.

Я скинул его, морщась от боли. Голова раскалывалась, тело ломило — такое чувство, будто меня били.

Подойдя к окну, я распахнул его настежь. Свежий воздух ворвался в комнату, мгновенно облегчая жар.

За окном светило яркое весеннее солнце, птицы заливались песнями, а на деревьях уже появились зелёные листочки.

«Стоп. А где снег? Где эти чёртовы сугробы?»

Я отчётливо помнил вчерашнюю метель, белое безмолвие до горизонта. А сейчас… буйная, жизнерадостная весна.

«Сон? Бред?» Но ощущения были слишком реальными. Слишком ярко, слишком живо для галлюцинации.

В зеркале отразилось бледное, небритое лицо с красными глазами, как после недельного запоя. Ну… хотя бы живой. Слишком живой для человека, рухнувшего со скалы.

— Но как объяснить всё это…? Неужели я проспал несколько месяцев?

Эта мысль казалась абсурдной. «Люди не впадают в спячку, как медведи», — усмехнулся я про себя.

Мысли путались, а непослушное тело не верило в свою целостность после падения.

Собравшись с силами, я решил привести себя в порядок. Подошёл к умывальнику, зачерпнул воды из глиняного кувшина. Холодные струи смыли остатки дремоты, проясняя сознание.

Одежда на мне оказалась простой: грубоватые хлопковые штаны и футболка с длинными рукавами — всё самодельное. Ткань пахла хозяйственным мылом. Штаны, прочные и неприхотливые, явно созданы для суровых условий. Футболка — мягкая, уютная. Ни намёка на привычный мир синтетики.

Вытерев лицо, подошёл к столу. Рюкзак, в пятнах засохшей крови. Высыпал содержимое на кровать. Одежда чистая, заштопанная, аккуратно сложенная. А вот техника… Фотоаппарат превратился в груду обломков, экран смартфона — в паутину трещин.

«Ну давай же, родной, прошу тебя!» — прошептал я, почти умоляя телефон, дрожащими пальцами включая его. Сердце замерло. «Есть! Загрузка!» Но радость была короткой. Экран мигнул… и погас. «Нет! Только не это!» — вырвался взбешенный крик. Судорожно нажал на кнопку включения ещё раз, и ещё… Бесполезно. «Батарея… сдохла». Взгляд беспомощно шарил по стенам — розетка… где-нибудь… хоть одна…

Переступив порог, я оказался в уютной кухне. Большой деревянный стол был накрыт скатертью; на нём — кувшин с парным молоком и краюха свежеиспечённого хлеба. Воздух был пропитан ароматом выпечки, от которого мой пустой желудок немедленно отозвался протяжным урчанием.

Не в силах противиться голоду, я схватил глиняную кружку. Молоко, пенясь и переливаясь, наполнило её до краев. Хлеб оказался необычайно вкусным; я жадно вгрызался в него, смакуя каждый кусочек, будто это была последняя еда в моей жизни.

Набрав полные лёгкие воздуха, я направился к входной двери и взялся за деревянную ручку. Толкнув её, готовый встретиться с неизвестностью лицом к лицу, какой бы она ни оказалась.

Дверь натужно скрипнула, выпуская меня наружу. Вдохнул свежий утренний воздух. Голова пошла кругом; я рефлекторно вцепился в косяк, борясь с внезапным головокружением. Шершавое дерево под пальцами казалось единственной реальностью в этом водовороте ощущений.

«Держись. Это всего лишь переизбыток кислорода. Не хватало ещё в обморок хлопнуться от запаха полевых цветов, как кисейная барышня!» Мысленно я усмехнулся, вспомнив, как когда-то в детстве упал в обморок на школьной линейке. Тогда я считал, что это конец света, а сейчас…

Вокруг ни души — только птичье щебетание нарушало эту тишь.

«А где люди-то? Неужели меня просто… бросили здесь, как надоевшую игрушку?»

Осмотрелся. Крохотная деревенька — не больше полудюжины домиков, каждый из которых был настоящим произведением искусства. Один, украшенный кружевом деревянных узоров, напоминал о сказочных теремах из детских книжек. Другой словно сошёл со страниц сказки о средневековых рыцарях, гордо демонстрируя стрельчатые арки и миниатюрные башенки. А крыша третьего изгибалась, подобно спинам драконов.

Несмотря на отсутствие оград, каждый дом существовал в своём собственном измерении. Ухоженные клумбы и аккуратно подстриженные кусты говорили о заботливых руках обитателей. Но где же они?

Я прислушался, надеясь уловить хоть какой-то признак человеческого присутствия — скрип двери, звон посуды, обрывок разговора. Ничего…

Между домами раскинулась небольшая поляна. В её центре возвышался грубо сколоченный стол с парой лавок, а рядом чернело аккуратное кострище.

«Похоже, здесь любят посидеть вечерком», — предположил я, плюхаясь на лавку.

Выудил из рюкзака пачку сигарет. Внутри обнаружилась несколько белых палочек и зажигалка.

Закурив, я глубоко затянулся и тут же закашлялся, как столетний дед, ощущая, как мир слегка покачивается.

Я сидел, наблюдая за округой, вслушиваясь в тишину, которая становилась всё более гнетущей. Каждый шорох, каждый случайный звук заставлял меня вздрагивать и оглядываться. Это место было слишком нереальным, слишком сказочным, слишком…

«Что-то здесь нечисто, тихо, безлюдно. Как в хорроре перед появлением монстра». Я нервно хмыкнул, представив, как из-за угла ближайшего домика выползает зомби. Хотя, может, это было бы даже лучше, чем эта давящая неизвестность.

Мишка…

Образ друга, сидящего у костра с кружкой крепкого чая, возник перед глазами так ярко, что на мгновение показалось — протяни руку и дотронешься.

«А он-то где? Неужели всё ещё торчит у того зимовья, меня ждёт?»

Я начал нервно наматывать круги по поляне, пытаясь собрать мысли в кучу.

«Надо сматываться отсюда». Что бы ни случилось, нужно выбираться и найти друга.

Ещё раз окинув взглядом странную, словно нарисованную деревню, я глубоко вздохнул. Попытался запомнить каждую деталь — узоры на домах, расположение клумб, даже форму облаков в небе. Кто знает, может, эти детали помогут разгадать загадку этого места?

«Ну это потом, сейчас не время играть в Шерлока», — подумал я, направляясь к лесу. «Мишка ждёт. Пора возвращаться в реальный мир».

— Анатолий! Уже уходите? — Сзади раздался ровный, уверенный баритон, окликнувший меня, когда я, замедлив ход на краю деревянного мостика, вслушивался в мелодичное журчание реки. Я уже и забыл, когда меня кто-то называл полным именем.

Резко обернувшись, я увидел высокого, жилистого старика, подпиравшего крыльцо ближайшего дома.

Время оставило на его лице глубокие следы. Морщины изрезали лоб и щеки, седая борода росла неравномерно, кое-где просвечивая кожей. Глаза, ярко-голубые, контрастировали с общей сероватостью лица. Взгляд был прямой, спокойный, но в нём угадывалась и скрытая настороженность, и житейская мудрость.

Его одеяние было незамысловатым: выцветшая льняная рубаха, подпоясанная широким кожаным ремнем, грубые серые штаны и потёртые сапоги.

Неуверенно махнув рукой, я направился к нему. Его улыбка стала шире, будто он одобрил мой жест.

— Здрасьте, — выдавил я, ощущая, как пересохло в горле.

— Здравствуй, Анатолий. Меня зовут Олег.

«Откуда ему известно моё имя?» — пронеслось в голове. Хотя его лицо и казалось смутно знакомым.

Я на мгновение замялся, не зная, как начать разговор.

— А где… Саша? — с трудом вспомнил я имя девушки-целительницы.

— Ушла в лес. Не тревожься, скоро вернётся.

— Хотелось бы её увидеть. Поблагодарить за помощь. Кажется… — тут я поперхнулся, не веря, что произношу это вслух, — я со скалы упал. И она меня выходила… вроде как… Сейчас я чувствую себя нормально, но мой друг, он, наверное, волнуется, ищет меня.

— А, Миша… — задумчиво протянул старик. — Ты много о нём говорил, когда был в бреду.

— В бреду? Я долго был без сознания?

— Достаточно, — ответил старик.

Я сглотнул. — Может, мне стоит сначала успокоить друга, а потом… мы вместе вернёмся, и…

— Да, это разумно. Если решил идти, то я тебя не держу. Но уважь старика, удели ещё четверть часа. Я чайку заварю, поговорим, всё-таки к нам редко кто заходит.

— Ну… хорошо, — растерянно ответил я.

С новым знакомым мы устроились на старой скамейке, вросшей в стену дома. Веранда, укрытая широким деревянным навесом, создавала иллюзию уютного кокона.

Перед нами раскинулся небольшой, но ухоженный сад. Величавые подсолнухи гордо тянулись к небу, их золотистые головы медленно поворачивались вслед за восходящим солнцем. Между ними, будто брызги крови на зелёном холсте, пламенели яркие маки.

Олег, сгорбленный под тяжестью прожитых лет, но всё ещё подвижный старик с живыми голубыми глазами, на мгновение скрылся в доме. Вскоре он появился вновь, неся две деревянные кружки. Его морщинистые руки, покрытые старческими пятнами, слегка дрожали, но движения оставались уверенными.

— Угощайтесь, — протянул он мне одну из кружек. — Смородина. Свежая, только что с куста. Сам собирал, знаете ли.

Чай был тёмно-красным, почти чёрным, и от него исходил густой, терпкий аромат, будто сама сущность лета была заключена в этом напитке.

Яркий и насыщенный вкус смородины отпер дверь в мою память. В одно мгновение я оказался в своём детстве: жаркое летнее солнце, плавящее воздух, огород, усыпанный спелыми ягодами. Я увидел себя беззаботным мальчишкой, с азартом носящимся между кустами, пачкающим руки и лицо сладким соком.

Но вскоре воспоминания оборвались. В голове снова воцарилась пустота, а вместе с ней пришли тревога и растерянность.

— Что со мной происходит? Что за провалы в памяти? — подумал я.

Старик, казалось, заметил моё смятение.

— Всё в порядке, мой друг? — спросил он. — Вы выглядите встревоженным.

Я попытался улыбнуться.

— Просто… странное ощущение. Как будто часть меня куда-то исчезла.

— Не волнуйтесь, — он по-отечески улыбнулся. — Память вернётся. Просто дайте себе время. Она ведь как испуганная птица — чем больше ты пытаешься её поймать, тем дальше она улетает.

Я кивнул, стараясь унять дрожь в руках, которые жили своей собственной жизнью.

Мы некоторое время сидели молча, каждый погружённый в свои мысли. Олег неспешно потягивал чай, его взгляд был устремлён куда-то вдаль, за пределы веранды. Я же нервно вертел в руках кружку, пытаясь собраться с мыслями.

— Так… значит, вы здесь живёте? — слова сорвались с моих губ, неуклюже разбивая безмолвие.

Старик кивнул, его седая борода колыхнулась.

Я обвёл рукой окрестности — домики, тропинки, туманную дымку на горизонте. — А что это за место? Деревня? Просто на карте тут ничего нет.

— Нет, это не деревня, — произнёс он, улыбаясь.

— А что же тогда?

Старик снова поднёс кружку к губам. Пар от горячего чая на мгновение окутал его лицо, придавая ему ещё более загадочный вид. — Это просто наш дом…

Я открыл рот, готовый задать следующий вопрос, но старик жестом остановил меня.

— А как ты нас нашёл?

— Я… я вас и не искал. Я вообще не знал, что тут кто-то живёт.

— И тем не менее, ты здесь. Значит, это место само тебя нашло.

— Хм… Ну… ладно, — буркнул я, выдыхая сквозь зубы.

— Многие так думают, — старик снова ухмыльнулся, — но каким-то образом путь всё равно приводит их сюда. Возможно, это место само выбирает, кого принять.

— Место? Ну… и зачем я ему понадобился? — в моём голосе прозвучал неприкрытый скептицизм. Пальцы отбивали нервный ритм по стенке стакана.

— Это тебе и предстоит выяснить.

Старик усмехнулся, увидев, как я поморщился, словно отведал кислятины.

— Это место… оно… Сюда приходят люди, которые… Те, кто запутался, кто потерял свою тропу. Знаешь, каждый, кто оказывается здесь, приносит с собой свою историю. Свою боль, свои страхи, свои надежды. И это место… оно… как зеркало. Отражает то, что у тебя внутри, заставляет взглянуть на себя по-новому.

«Ну вот, только психоанализа мне не хватало». Я кивнул, отвернулся и закатил глаза. Нужно было сменить тему, уйти от этого разговора, который начинал пугать своей откровенностью.

— А кто ещё здесь живёт? — спросил я.

— Разные люди. Те, кто ищет покоя, кто бежит от прошлого, кто хочет начать новую жизнь.

— А вы? Почему вы здесь?

Старик почесал затылок.

— Я здесь, потому что… тут я нашёл то, что искал.

— И что же вы нашли?

— Себя. Иногда, чтобы понять, кто ты есть, нужно потеряться. Оторваться от суеты, от всего, что тебя окружает. И вот тогда, в тишине и уединении, ты сможешь услышать свой внутренний голос.

— Звучит красиво, — сказал я, пожимая плечами. — Но я не верю во всё это. Это сказки.

— Сказки? — старик усмехнулся. — А что, если я скажу тебе, что в этом месте сказки становятся реальностью?

— Ха! Ну, пока своими глазами не увижу, не поверю.

Лицо собеседника приняло загадочное выражение, которое я не мог разгадать.

— У тебя же есть компас? — спросил он.

— Ну… да, — кивнул я, удивлённый резкой сменой темы. — А что?

Старик вытянул ладонь.

Я послушно извлёк компас из рюкзака и протянул старику. Его морщинистые пальцы бережно коснулись металлической поверхности.

— Открой, — сказал он, возвращая мне компас.

Я открыл. Стрелка компаса сходила с ума, бешено вращаясь.

— Это как так?!

Я тряхнул компас, но стрелка продолжала свой безумный танец, игнорируя все законы физики.

— Магнитная аномалия? — я поднял взгляд на старика.

Собеседник лишь пожал плечами, его лицо оставалось невозмутимым, что только усиливало моё беспокойство.

— Не знаю, но аномалия тут точно есть. — Он засмеялся, будто вспомнил только понятный ему анекдот.

— Да ну, хрень какая-то. Наверняка компас просто испортился, когда я упал со скалы? — размышлял я, пытаясь найти рациональное объяснение.

Но компас выглядел целым, ни царапинки. И тут меня осенило. Рюкзак был аккуратно сложен, когда я очнулся. Кто-то — скорее всего, сам Олег — копался в моих вещах. «Может, он специально испортил компас?»

Я сидел на старой скамье, теребя лямку изодранного рюкзака. Потрёпанная ткань обнажала его внутренности — жалкое зрелище, так похожее на моё нынешнее состояние.

— Ну и что…? — Подняв глаза на собеседника, я выдавил нервный смешок. — Получается, я упал со скалы и… отделался лёгким испугом?

Старик покачал головой. Его седые брови сошлись на переносице.

— Нет… Это настоящее чудо, что ты вообще выжил. Я сам врач, и много чего повидал, но такого… такого я ещё не встречал.

— Ну да, конечно, — сказал я, пряча растерянность за маской сарказма. — Горная вода, целебные травы… Вот и весь секрет?

— Нет. С такими травмами, какие у тебя, родниковой водичкой не отделаешься… — Старик поставил кружку на перила.

— Ну… и как я выжил? И что со мной было потом?

— Мы нашли тебя у подножия скалы. Тело было изодрано, кости сломаны… Я, честно говоря, не думал, что ты выкарабкаешься.

— Кто меня нашёл?

— Саша… — ответил старик. — Саша звала на помощь.

— И значит… вы принесли меня сюда?

— А то! — кивнул он, и в его тоне слышалось что-то похожее на обиду. — Куда же нам тебя ещё было девать? На съедение волкам, что ли?

— Но как…? — я замялся, мысли путались. — Как вы меня вылечили? Я же был… ну…

— Это не я… это место, — сказал он, понизив голос до шёпота, будто делясь величайшим секретом вселенной. — Оно… особенное. Ты никак это не поймёшь. Здесь происходят вещи, которые не поддаются логике. Здесь сама природа исцеляет.

— Да… да… это место, оно особенное, — я скривил губы в ухмылке, которая могла бы посоперничать с Чеширским котом. — Я вас понял…

Я демонстративно завертел головой, ожидая увидеть летающих единорогов или танцующих леприконов.

— И где же эта особенность? В воздухе? В траве? Может, в камнях? — я поднял с земли небольшой камешек и притворно внимательно его изучил.

Старик наблюдал за моим представлением с выражением терпеливого сожаления на лице. Смотрел на меня, как на ребёнка, который упорно отказывается верить, что Деда Мороза не существует, будто он уже не раз сталкивался с подобной реакцией и знал, что это пройдёт, как ветрянка.

— Знаете, — продолжил я, чувствуя, как мой сарказм перерастает в раздражение, — я, конечно, благодарен вам за помощь. Но все эти разговоры о чудесах и особых местах… Не слишком ли это?

Я сделал паузу, ожидая реакции старика. Но он молчал, лишь слегка покачивая головой.

— Послушайте, — сказал я уже мягче, чувствуя лёгкий укол совести за свою резкость, — я уверен, что у вас есть причины верить во всё это. Но я… я просто не могу.

Старик тяжело вздохнул.

— Я понимаю твои сомнения. Но поверь, со временем ты сам всё увидишь и поймёшь. Истина откроется тебе, как цветок навстречу солнцу.

Я хотел возразить, но что-то в его тоне, в его уверенности заставило меня промолчать. Вместо этого я просто кивнул, решив про себя, что лучше не спорить с местными чудаками. В конце концов, какая разница, во что верит этот старик? Скоро я уйду отсюда, и всё это останется позади.

Я откинулся на спинку скамейки. Мой взгляд сканировал каждую деталь этого странного места.

— А вы священник? — спросил я.

Старик, будто нырнул в глубины своих мыслей, и мой вопрос выдернул его оттуда.

— Что?

— Ну, церковь же, — я ткнул пальцем в сторону деревянного строения с крестом на крыше. — Вы — священник?

Старик усмехнулся.

— Нет, что ты. Я даже не верующий. Но построил её я.

— Как же так? Зачем строить церковь, если не веришь в Бога?

— Понимаешь, когда я только оказался в этом месте, я был одинок. Вокруг — только лес, горы, тишина… И ощущение полной безысходности, как будто застрял на лестнице между прошлым и настоящим.

— И тогда я подумал: а что, если построить церковь? Может быть, это поможет мне обрести покой, найти смысл в этой странной жизни?

— Помогло? — спросил я.

— Не знаю, — он пожал плечами. — Но церковь стоит. И кто-то туда ходит. Молится. Говорят, это помогает.

— А вы сами туда ходите?

— Нет, — в его голосе прозвучала какая-то особенная нота — не сожаление, но и не равнодушие, а что-то среднее. — Я нашёл свой способ жить с этим миром.

Пустая деревянная кружка глухо стукнула о скамью. Взгляд цеплялся за мелочи: глиняную посуду на крыльце, самотканый ковёр с узором, пучки трав, свисающие с закопчённых балок. В этой незатейливой простоте таилось нечто двоякое — успокаивающее и тревожное одновременно.

Пальцы отбивали нервный ритм по колену. «Всё это чересчур странно», — размышлял я, в очередной раз осматривая округу, пытаясь уловить ту деталь, которая объяснила бы нарастающее чувство тревоги.

— Благодарю за гостеприимство и чай, — произнёс я, поднимаясь. — Однако мне действительно пора. Меня ждут.

Старик кивнул.

— Да, вот ещё что… Будь осторожен. Уйти отсюда не так просто, как может показаться.

— О чём вы? Я просто пересеку тот горный перевал, — я махнул рукой в сторону виднеющихся вдалеке вершин, — и вновь окажусь на тропе, по которой пришёл.

— Хм, — он нахмурил кустистые брови, отчего его лицо приобрело выражение глубокой озабоченности. — Эти горы… они коварны… Многие пытались уйти, но… — он замолчал, подбирая слова. — Перевал, о котором ты говоришь, может казаться простым путём, но… просто будь начеку.

«Да что он несёт? Какие ещё „коварные горы“? Это же не Бермудский треугольник, в конце концов».

— Спасибо за предостережение, — сказал я, вкладывая в голос всю уверенность, на которую был способен, и протянул старику руку. — Но я всё же рискну.

Его рукопожатие оказалось на удивление крепким.

— Что ж… спасибо вам… до свидания! — произнёс я, направляясь к выходу, чувствуя непреодолимое желание поскорее вырваться из этого места.

— Удачи тебе! — донёсся до меня голос старика, когда я уже был на пороге. В нём слышалась странная смесь сочувствия и обречённости, словно он провожал меня не в путь, а на эшафот.

Я сошёл с растрескавшихся деревянных ступеней, каждая из которых вздыхала под моим весом. Яркое солнце ослепило меня, заставив сощуриться, а прохладный ветерок коснулся разгорячённых щёк.

Обернувшись, я бросил последний взгляд на жилище старика. Солнечный свет, щедро заливавший долину, обходил это строение стороной. Тени от окружающих деревьев зловеще ползли по бревенчатым стенам, и казалось, что дом съёживается под их мрачными объятиями.

То, что ещё недавно вызывало чувство уюта и защищённости, теперь излучало неуловимую угрозу. Каждая деталь — от скрипучего крыльца до покосившегося дымохода — таила в себе что-то зловещее.

«Наверное, он просто выжил из ума, — пронеслось в голове, пока я пытался унять нарастающую тревогу рациональными доводами. — Слишком долго прожил в этой глуши, вот и начал придумывать всякие небылицы».

Уходя, я кожей ощутил на себе его взгляд. Обернувшись, я увидел старика на крыльце. Опираясь на узловатую трость, он стоял неподвижно. Его глаза провожали меня, пока я не скрылся за поворотом узкой тропинки. Подавив желание оглянуться ещё раз, я решительно зашагал к лагерю у зимовья.

Первый шаг. Второй. Третий. Деревня за спиной.

«Ты вернёшься», — шелестели травы.

«Ты вернёшься», — шептал ветер.

«Ты вернёшься», — вторило эхо в горах.

Старинные часы на стене избы старика тикали, отсчитывая время. Их стрелки двигались то вперёд, то назад, нарушая законы физики и здравого смысла. Как и эта деревня. Как и эти люди.