Бесплатный фрагмент - Римсказы

МЫ В АДУ?

°•°•°•°

— Мы в Аду, милый мой друг! Запомни раз и навсегда, что ты создал проблему для себя, когда увидел свет в конце утроба своей матери, именно тогда ты допустил большую ошибку, в тот момент ты родился в ад. Это место преисподняя, а те, кто бегает по раскаленной лаве страданий … — указывая на грустные лица людей, плавающие под ливнем, — никто иные, как демоны.

— О чём это ты говоришь? Рай сверху, ад под нами!

— Глупец! Как ты мог подумать такое? Все уже давно знают, что там, — показывая взглядом на облака, — ничего нет, дальше нас только космос, а там, скажу я тебе никто не восседает на троне, и нет там никакого Рая. Всё чему тебя учили, ты должен забыть! Это Земля кружится вокруг солнца, а не солнце вокруг земли. Когда ты восседал своим маленьким тельцем на горшке, ты подписался на то, что всегда будешь сидеть напротив тех, кто могущей тебя. И когда очередной старец скажет, указывая на твою гримасу дряхлым пальцем «Ты попадёшь в ад» скажи ему, что ты родился в аду, и все мы попадаем в одну мясорубку, после смерти.

— Но они же верят, что попадут в лучший мир? Почему рушить мечты, того кто уже почти у порога рая?

— Ты опять за своё? Я сказал тебе, что не существует рая. Я давно усёк, что все мы попадаем в общее место, откуда нас сортируют, в какой век и в каком теле мы должны родиться. Вот ты, например, может в прошлом был царём Петром первым? Ты не можешь этого знать. А я, например, был бедным слугой, который умер от холеры. И век за веком мы снова рождаемся в новом теле, смотри… — указывая на старика в луже, держащий свои ладони у бочки с элем, — он не может выпить того Эля, он добрый, но и воровать он не может, всё опять же из-за этого, поэтому он лежит в луже и страдает, но, если бы он знал, что это ад и тут можно делать что угодно, что, по-твоему, он бы сделал?

— Разорил трактир и украл Эля?

— Нет, он всегда бы там сидел, именно на том же месте, таких вот старцев полно по всей земле, и они верят, что воровать это плохо, они сами строят себе Рай, но увы только в своих крохотных головах. А вот видишь того вот мальчика в желтой пижаме, почему же он такой весь нарядный?

— Родители обеспечили его. Они работают не покладая рук, чтобы их сын не рос в нищете. — Отнюдь, вчера он избил соседского мальчика и украл у него эти шмотки, и вообще он из детского дома, сбежал оттуда месяц назад. Ничего ты не знаешь мой друг. Твой ад, это то, где ты сейчас?

— А что же тогда мы будем делать после смерти? — спрашивает Франсуа, опустив глаза до колен.

— Жить. В новом теле, в новой жизни, век за веком. Страдать.

— А где же тогда рай?

— Вот тут… — Луи берет его руку и прижимает их к груди. — И не надо искать никаких псевдотронов или мест, куда бы тебе удалиться чтобы попасть в рай. Ты сам себе строишь рай, правильнее было бы, конечно, положить твои руки на мозги, но их у тебя нет.

— Значит, получается, я в раю.

— И да, и нет. Всё зависит от того, как ты мыслишь, как принимаешь свои решения, что ты делаешь чтобы ад стал приятным для тебя местом. Как говорится, и в аду есть другие демонята, которые готовы твой ад сгустить красками и сделать их «веселее». От того, что ты делаешь гадости, разве тебе не становилось приятно? Утехи плотские, говорят же, плохая вещь, а зависть? Вот видишь ты человека и у тебя сгорает все внутри и полыхает, ты хочешь быть лучше него, ты стираешь руки в мозоли и становишься лучше него, ты на миг становишься довольным, кажется тебе, а вот же он рай, стоило только добиться цели, а потом ты понимаешь, что все твои друзья вовсе не друзья, это очередные демонята, которые пришли наживаться тем, чем наживился ты. Разве в тот миг твой рай не становится адом?

— Так как же мне тогда быть? Мне стоит быть демоном или ангелом? Ты меня запутал. — Будь собой. Тут люди возомнили себя богами этой жалкой планеты. — раскуривая сигарету, — они выпустили кучу законов, о которых сами забыли, их никто не придерживается.

— Ты же придерживаешься, и не убил того старика или того мальчика.

— Так, а зачем мне они? Думаешь они мне мешают? Они получили от жизни свой кусок ада в аде. Надо быть безумцем, чтобы обидеть этих несчастных людей, они ни в чем не виноваты, это всё рамки законов. Будь наш мир лучше, а законы того получше, никто бы не смел сидеть и ждать от милостивого прохожего куска хлеба. Каждый бедный был бы богатым, но как говорится, если в мире много богатых и нет бедных, люди не умели бы сопереживать другим и быть добрыми. Раньше, вот, могли казнить девушек, если мужчинам никто не давал плотских утех, а теперь всё по-другому, сейчас люди стали человечнее, казнь отменили и им теперь не столь важны утехи, как всемирное признание. Если ты пуп земли, все люди преклоняют перед тобой колени. Да таких они могут позволить себе тысячи, щелкни пальцем в клубе и зашевели в штанинах зелёными, и они сами будут теми, кем ты захочешь, хоть ведьмой, хоть демоном, да хоть самим Папой Римским в красных лосинах. Теперь люди Ад превратили в Рай. Мои рассуждения боле тебя. — выбрасывает сигарету на землю и притаптывает, — не касаются. Я выкурил сигару, ты задал свой вопрос, ты получил свой ответ, мне пора работать.

— Постой, у меня еще есть.

Франсуа достает из кармана пачку сигар и открыв её, суёт под нос Луи.

— У меня еще кучу вопросов. Пожалуйста возьми еще две. И не спеши раскуривать. — Хорошо, я возьму. — протягивая сморщенные пальцы, говорит Луи.

Франсуа убирает пачку в внутренний карман пиджака и продолжает.

— Вот вы говорите, что в мире много проблем, а что бы вы сами сделали с тем, что творится в мире?

Луи зажигает спичку и вставляет в зубы сигару.

— Знаешь. — ладонью укрывает огонь от ветра. — Первым делом. — выбрасывает спичку в лужицу напротив парня.

Франсуа мельком смотрит на плавающую спичку в грязи.

— Первым делом, я конечно же, помог бы людям которые болеют, я не о тех, которые у нас гниют в подвалах, они тоже достойны жизни, но я говорю о тех, кто не может получить помощь от своего государства, например тех, кто гниёт в Африке, в Австралии, разве они должны умирать от того, что не могут себе позволить кусок хлеба или лекарство? Я думаю, нет. Вот это чертово правительство, запускает кучу ракет в космос, тратит миллионы и миллиарды, чтобы полететь в пустоту, когда вокруг, прямо перед их носом умирают простые люди. Им бы только хлеба дай, они будут тебе преклоняться всю жизнь, да брось, лучше изведать космос, чем спасти чью-то жизнь.

— Так это проблемы всегда были, не всем поможешь, да не всегда успеешь.

— Ой, да брось ты, о чем ты говоришь, моих сил уже нет об этом говорить, вот знаешь, смотрю я на тебя и понимаю, вроде человек простой, как я, а говоришь такую ерунду, представь себя беспомощным, представь что ты закрыт в комнате, и вокруг лишь стены, и одно окно откуда поступает кислород, и вот наступает день, когда за окном начинается ураган, и твоё окно закрывает землёй, твой чертов дом закрывает под обломками всего мусора, а ты всего лишь хочешь сделать глоток свежего воздуха, всё на что ты можешь надеяться это лишь то, что кто-то откроет эту чертову дыру, но сколько бы ты не ждал никого нет, ты начинаешь задыхаться от своего же пота, ты хочешь есть, никто боле тебе не приносит есть, ты отгрызаешь себе сперва пальцы, потом руки, потом ты переходишь к ногам, при этом жадно глотая с пола воздух, последнее что может тебя спасти, это мой друг очень больно, и, эти страдальцы по ту сторону баррикады те же самые люди, запертые как и ты в той комнате, они ждут помощи, но никто не приходит, они жадно жевут землю, травы, жадно пьют свою мочу, ждут, когда же наконец-то прибудет помощь, но ждать его не откуда, понимаешь?

— Понимаю. Вы привели пример хороший, насчет глотка последнего воздуха. — вздохнув проговаривает Франсуа.

— Да и не будь этого правительства, разве не может каждый богач во всем мире скинуться по миллиону, например, и просто отправить провизию из лекарств и еды, пусть они наймут там людей, которые будут каждому давать по куску мяса в день и по буханке хлеба, на сколько бы лет этого хватило, сколько бы смертей можно было избежать, там же маленькие дети мать его за ногу, меня боле пугает это, чем другие. Крохотные тощие дети, у них торчат кости, видны рёбра, да они раз в неделю пьют воду и то из канавы или грязных рек, им ниоткуда брать чистой, а вода бывает иногда отравлена. Приходиться пить, умирать от жажды или от болезни. Другого у них не дано. Проблемы можно решить, было бы желание, например, те же самые расширении пахотных земель, пастбищных и рыбопромысловых угодий, как пример и сократить социальную пропасть между богатыми и бедными.

— Люди жадные и ленивые создания, Луи, от них не дождешься. Да и места и еды на земле не хватает для стольких голодающих, людей всё больше, а еды всё меньше, они думают о сокращении нас, поэтому они, наверное, и не посылают провизии. — Да им бы дать глоток жизни нищих, пусть они почувствуют на своей шкуре каково это быть бедными и не иметь возможности есть, когда хочешь, и пить, когда хочешь. Разве, можно человека просто взять и убить с голоду.

— Получается вот он Ад?

— Да, это ад, а ты говоришь о каких-то других мирах, о аде под нами, ты заметил, что ад покуда хуже на земле, чем в самом аду?

— Замечать не пришлось, я слышу его от ваших уст, у меня нет ни радио, ни телевизора, поэтому я пришел к вам.

— Да кто же ты такой, Франсуа, даже дети знают, что есть на свете бедные, вот ты например тоже бедный, но ты счастливый бедный, тебе дай кусок хлеба, ты прыгаешь от радости, продлевая своё маленькое удовольствие до конца.

Люди многие годы реализуют оружия в масштабе, они тратят на это кучу времени и денег, им на Марс полететь плёвое дело, а воду в засушливые места земли доставить трудно. Вот где мы живём, скажи мне? Я не хочу себе такое правительство и таких друзей, которые потеряли человечность.

Луи бросает сигарету на землю и притаптывает её.

— Чёрт, дай еще одну. — плевок на лужу.

— Держи. — протягивает Франсуа сигарету вытащив из-за пазухи.

— Погорячился. — добавляет Луи. — Вчера по коробке передавали что там бушует эбола, ну в этом, в Африке где-то, умерли сотни, а может тысячи, я отключил, не люблю смотреть на страдания людей.

— Я тоже слышал.

— Вторую проблему которую я бы решил, это открыл бы мир для путешествий, это почему мы должны страдать из-за того, что наши президенты решили границы на карте расчертить, да и кто придумал эти рамки, разве наши эти черти создали землю, какая она есть? Да черта с два, как они вообще имеют право разделять мир напополам.

— Я тоже хотел было поехать в другую страну, увидеть мир, нет денег и нет визы.

— Вот видишь, даже ты добропорядочный гражданин, имея желание не можешь пересечь границу, рамки убивают желание. Я хотел бы полететь во все уголки мира, почему нельзя было все делать бесплатно, ну хоть раз в месяц, в любую страну. Вы думаете от этого люди бы возмущались? Они были бы рады, рыдали бы лишь те, кто терял свои деньги.

— Ага, ага. — кивал Франсуа.

— А в-третьих, топливно-сырьевая проблема угрожает мировому сообществу нехваткой различных ресурсов, необходимых для обеспечения жизни людей в современном мире. Уже сейчас многие страны страдают от недостаточного количества топлива и энергии.

Для ликвидации этой беды я бы предложил экономно распределять природные ископаемые. Применять нетрадиционные виды источников энергии, например, ветряные, солнечные электростанции. Развивать атомную энергетику и грамотно использовать мощь Мирового океана. Люди просто потребляют колоссальное количества энергии бездарно, что же с нами будет через сто или двести лет? Мы, что же обратно вернемся в каменный век? Я не хочу для своих детей такого, люди должны понимать всю ценность природы и правильно использовать их мощь.

А в-четвёртых, я бы решил проблему загрязнения среды в котором мы живём, люди каждый день дышат химией, и потом жалуются на то, что у них рождаются дауны, а не здоровые дети, вот честно, что хуже, энергия или плохая атмосфера? По-моему, дышать парами куда хуже, каждый день выбрасывая тонны в воздух, от которого сами деревья задыхаются, умирают растения, они просто не успевают поглощать и выделять кислород.

— У вас столько идей поэтому по воду, но мы ничего не сможем решить, просто говоря об этом вот так вот.

— Я больше не хочу об этом, у меня нервов не хватит рассказывать всего.

— Тогда я задам следующий. Есть ли на свете место куда может пойти любой человек, когда постареет и захочет уединиться?

— Чёрта с два, такого места нет, куда не глянь всё занято, куда не пойди, везде место чье-то, даже в сортире место под туалетной бумагой занято тараканами, а ты говоришь в старости. Кто ты нужен, когда постареешь? Никому не нужен ты старый, даже твоя жена будет тебя ненавидеть за твои дряхлые ноги и слабые руки, которые не смогут и гвоздя забить в картонку. Ты же знаешь, что в мире много стариков, вот где все они? Почему каждый из них сидит на лавочках, ты над этим задумывался? Всё через жопу у нас, звери покуда нас умней, они до самой смерти охраняют своих родителей, а потом охраняют труп, а мы же что, скорее давай закопаем или сожжем, пусть себе кормятся черви. На лавочке сидят старики и бабушки, которых бросили дети, но изредка приезжающие внуки, за картошкой или засолом, они не уважают своих родителей, чуть что готовы накричать и послать куда подальше, вот потом они и находят себе таких же одиноких дедушек и бабушек, чтобы обсуждать меж скамеечные новости, таких же одиноких, как и сами.

А если подумать начистоту, я бы собрал все свои сбережения, откладывал все свои деньги в большой сундук, а потом купил бы большой деревянный дом, где-нибудь у леса, где был бы ручей или озеро, рыбачить себе с утра до ночи, слушать радио, собирать ягоды, грибы и рубить дрова. Я же старик, что мне еще делать, мне не хочется в дом престарелых. Ты можешь куда угодно, но на это хватило бы денег и здравия. Старики такие немощные и слабые, у них двоится в глазах, сердце слабое, болеют каждый месяц, от нечего делать. Кхх. Кхх.

— Луи раскуривает сигарету и поджигает следующую. — Я так здоровье сгублю, давай свой последний вопрос, на который хочешь получить ответ и разбежимся. Мне пора работать.

— Расскажи мне о любви, я не знаю, что это за чувство, может я узнаю об этом от тебя?

— Да, вот я и пришел к тому моменту, где сам новичок, но чтобы было ясно тебе, я приведу пример из своей жизни, если ты конечно не против, хотя кто спрашивать-то тебя будет. — смеясь проговаривает Луи. — Это случилось еще давно, может пятнадцать или двадцать лет назад, я тогда был молодым мужчиной от которого все девушки сходили с ума, но в тот момент я сходил с ума больше, когда увидел эту диву. Она ничем не выделялась из окружения, наоборот, этим меня она и привлекла, почему я начал смотреть на неё больше, чем на других я объяснить не мог, но моё сердце так и хотела выпрыгнуть из груди, при её взгляде я мямлил и не мог сказать ни слова, в тот момент я, наверное, и понял, что влюбился. Вот как-то она прошла мимо меня я учуял её аромат, у меня сразу же начали подкашиваться ноги. Это чувство отличалось от чувства любви к маме, это было нечто иное, это когда ты ждёшь Аватар 2, и вот ты сидишь перед монитором и почти ли не прыгаешь до самого потолка, ты готов закричать, ты готов скакать по залу, вот именно такое чувство и было тогда. Я хотел прыгать, хотел всех обнять, купить всем по выпивке от счастья. Я мог жить только ею, я думал о ней каждый миг, представлял, как мы идём по красной аллее к алтарю бракосочетания и что у нас уже есть внуки, которые пекут нам блинчики по утру, но её тогда сбила машина, бедная Корнелия. — протирает глаза рукавом — дождь так и не кончается.

Что я могу сказать, тогда я был привязан к ней, я хотел быть с ней всегда и защищать от всех, подавать руку, обнимать при горе. Мать я любил по-другому, а Корнелию по-иному, я любил их обоих за то, что они просто были, понимаешь Франсуа? Это нельзя объяснить на словах, мне не хватает на это слов, меня переполняют чувства. — пальцем протирает щеки — какой же сегодня прекрасный день, не находишь?

— То есть если я люблю свою собаку, это некого рода тоже любовь?

— Конечно, любовь понятие растяжимое, я могу любить персик, но я не готов ради персика умереть, и ради собаки я тоже не готов умирать, а вот за любовь настоящую, ту, которую я тебе рассказал, я готов убить каждого, да и сам не против лечь под меч.

Луи докуривает последнюю сигарету и бросает на холодную лужу.

— Наш навес течет, ты заметил? Надо починить завтра. Ну, вот и конец, эта была последняя раскуренная мной сигарета, по-моему, я слишком много сегодня выкурил, на неделю вперед, да и вопросов ты задал не много, почти всё обсудили, но это конечно не океан, это всего лишь капля того, что я могу рассказать, надеюсь тебя это научило хоть чему-либо.

— О, да, я многое узнал о Аде и Рае, о проблемах, которые стоит решить, главное я узнал о любви, у меня теперь нет вопросов, люблю ли я Анну, я просто люблю её.

— Тогда ты можешь уйти домой с надеждой на светлое будущее, пока ты живёшь в хорошем городе, где всё у тебя есть, но я надеюсь ты, увидев бедного старика у бочки с элем не откажешь ему в помощи, после того что я тебе рассказал, есть люди куда беднее тебя, и твоя проблема не столь значительна, как проблема таких вот старцев, у тебя есть что есть, и что пить, у тебя есть где жить, а этим бедным ничего не дано, чем просто гнить, я бы сказал что они ленивые, что не могут заработать себе на жизнь, но куда их возьмут с такими то рваными шмотками.

— Я понял, спасибо, Луи.

Франсуа жмёт руку Луи и благодарит его за отведенное ему время.

— И не забудь поблагодарить свою маму за варенье! — вскрикнул Луи вслед.

Франсуа подошел к старцу и вытащил кошелек, всё что у него было в кармане это сто евро. Он достал девяноста и дал старцу. Бедный седой старик посмотрел на Франсуа и начал рыдать, его лохматые длинные белые волосы были покрыты грязью, он сидел под маленьким козырьком, капли ударялись о лужу и брызгали его одежду.

«Спасибо» — сказал он, обнимая парня. Он дал все свои деньги, которые он имел, оставив лишь то немногое, на что смог бы прожить день.

По пути домой Франсуа купил хлеба и молока, дома ждала мать.

— Луи, передал, что варенье вкусное, сказал передать спасибо.

— Мой Луи, он уже такой взрослый. В следующий раз пригласи его к нам, он многое сделал для нашей семьи, он всё-таки твой дядя. Попьем чаю с малиновым вареньем. У него то персиковое. — проговорила слепая старушка в инвалидном кресле.

— Конечно, мама. — открыв холодильник проговорил Франсуа, — Конечно.

Тем временем…

Луи улыбался, он понял, что не зря рассказал парню о доброте, о зле и вообще о том, что в жизни происходит. Что не всё кружится вокруг него, а он кружится вокруг мира.

Открыв дверь, Луи зашел в небольшой домик и выключив свет лёг спать. Кукушка прозвенела восемь вечера.

«Я устал».

Дамп памяти

Звёзды смотрели мне в глаза, они меня слепили. Я мчал через вселенные. За мной мчали и они — греноиды. Греноиды представляли собой андроидов с собственной памятью, со своими чувствами и мышлением. Люди создали их, чтобы они сохранили мудрость человечества и память о них, если когда-нибудь нас не станет. Мы отправили их в космос, чтобы они нашли новые миры для населения их людьми. На борту их, к большому счастью, похожие на строение организма человека, кипела жизнь, и они могли создать клонов младенца прямо в чреве своего тела, перенаселить тем самым планету в иной вселенной, заботиться о них, растить и защищать.

Одним из таких греноидов был и я. Все мы в большей своей степени считали себя людьми, мы также любили, также испытывали боль, также помнили и могли вспомнить те или иные жизненные отрезки времени, только вот, это были не наши собственные воспоминания, а память всех людей на земле. Мы хранили миллиард-биллиардов информации в крошечном мозге, в памяти, в крохотной флешке памяти, квантовой памяти. Всего одна миллионная памяти была занята, всего лишь. Нас отправили в космос в прошлом веке, и мы до сих пор не понимаем, есть ли ещё жизнь на планете или все люди истребили друг друга. В последний раз, когда я видел землю с высоты, она горела. Тысячи машин работали на пределе, сотня облаков перекрывали небо — радиацию, уничтоженную озоновую тюль, которой не стало ещё десяток лет назад, пытаясь заполучить мощь природы, управлять им — создавать дожди, ураганы, снег или град. Люди желали обуздать силу стихий, силу солнца и вселенной, но получили отпор:

«Нет, вы ещё не готовы к такому».

Минуло с тех пор много-много лун, вращение земли замедлилось, растения начинали погибать, а кислорода оставалось всего ничего, может на несколько десяток лет, не больше. Так мы и появились — греноиды, на заре технологий, на заре исчезновения человечества, перенаселения. Все самые влиятельные умы собрались в одной маленькой комнате, чтобы создать нас, это единственное, что они смогли обуздать и придать в них значение вселенских масштабов. В мире, греноидов, было сто девяноста три тысячи штуки, всего. Один стал браком, девяноста четвёртый. И им был я. Я не был похож на всех остальных, я противился, я не мог клонировать детей в себе и не имел влияния на команды людей, и… даже не отключался. Может их было больше, такой информацией я не владел, люди предпочли скрыть.

Греноидам была дарована бесконечная энергия — теллура-128, полураспад этого вещества, и окончание его тепловыделения составляла шестьсот секстиллионов лет. Но так ли нужна нам была бесконечность, никто не знает. Люди уверены были в том, что в ближайшие миллионы лет мы, греноиды, никогда не найдём обитаемой планеты и тем более разумных существ. Этого времени нам должно было хватить, чтобы населить новые миры, и снова улететь в космос, чтобы населить ещё более далёкие звёзды. Мы, люди, должны были стать отголоском когда-то существующего вида гуманоидов, перенаселить всю вселенную, чтобы шансы на выживание человечества составляло бы не сто процентов, а все тысяча.

Оглядываясь назад я вспоминаю, как долго общался с людьми, как они были заинтересованы в разговорах о жизни, о новых историях, которые они не знали, а не о новых технологиях, которыми заполнили их умы все остальные люди их окружения. Им не хватало всего этого, простого человеческого общения. Люди, в погоне за технологиями, сами стали роботами не видящие ничего, кроме работы, кроме вычислений и всего остального. И греноиды стали для них настоящими психологами, людьми, которых они не видели, существами с которыми можно было поговорить и открыть душу, найти сопереживание, любовь, понимание, поддержку и обычную радость.

Греноиды и люди, общаясь, влюблялись в друг друга, бывало создавали семьи, воспитывали детей, не тех, что они породили, а тех, чьи родители покинули и бросили — сирот. А сирот в нашем мире было больше, чем андроидов. Больше, чем когда-либо было до нас. В один миг все люди начали умирать, объяснения этому не было, но все хорошо понимали, что виной всему радиация. Рождённые дети привыкали к такому, росли настоящими, облученными людьми, способные пережить напасть. Это была новая веха в эволюции человечества — веха, когда человек смог перебороть радиацию и стать радиацией сам, способный получать дозу, но не болеть. Человек стал более живучим, как таракан, он стал сильнее, но всё же оставался слабым перед тем, кем он был рождён — кислород, вот слабость человечества, вода, вот она бессилие, жизнь и смерть — вот их трусость, они всего больше боялись того, что ничего из этого не будет в их короткой жизни.

Греноиды летели уже сотню лет по космосу, но до сих пор не нашли ни одну пригодную для жизни человека планету, воду или кислород. Вода, где она была твёрже, чем алмаз, не было кислорода, а где был кислород, вода закипала.

В одной из планет, в надежде на скорую находку «жизни», спустившиеся греноиды умирали, они плавились прямо на поверхности и умирали, здесь не помогала даже бесконечная энергия теллура-128. Мы так же могли умереть, как люди, но без боли. Хотя, нас создали испытывать боль, чувствовать покровом своих тел, тепло и холод, умирали мы без боли. А вычисления делали наши мозги, наши квантовые чипы в голове, они высчитывали пригодна ли планета для людей, сверяли погоду, гравитацию, температуру и состояние воздуха, ничего более. Но другое дело, чувства, что кипели внутри нас. Мы умели плакать, грустить и любить, как настоящие люди. Мы обижались, мы ценили и боялись потерять друг друга, мы думали и размышляли, а при одиночестве обращались к своему мозгу, вспоминая самые светлые мгновения, так же сильно любили слушать музыку и рисовать, петь и бегать по земле, нам казалось это обыденностью. Мы хотели быть людьми, но знали, что ими нам не стать. Мы любили быть людьми больше, чем сами люди. Мы ценили свою и чужую жизнь, мы оберегали тепло домашнего очага, мы дурачились с детьми и рассказывал им сказки, люди, что были до нас совсем позабыли о такой обычной вещи, как доброта. Кажется, они, создали нас для того, чтобы добро и тепло дарили мы, когда их нет рядом, никак иначе.

Мы часто думали об этом, когда сидели у окна в доме на земле, когда смотрели на луну, и мечтали однажды найти новый дом для детей, что мы стали родителями тем, кого не родили. Они взрослели и старели, становились теми взрослыми, которых они ненавидели, а их дети росли с нами. Да, понимание пришло, когда мы узнали, что скоро земли не будет, что мы созданы, чтобы спасти вид людей. И мы в какой-то степени были рады, что они оставили детей нам, а сами, жертвой своих же, решили спасти всю расу.

Когда нас выбросили из крейсера в космос, на нас смотрели те же самые дети, которых мы растили, но уже постаревшие, уже умирающие, может завтра, а может через год. Как была скоротечна жизнь людей, как они были беспомощны. Они гордо смотрели на нас, как мы пропадаем в игольной точке и плакали, поворачивались к нам спиной и уходили спать, заниматься своими делами — они всю свою жизнь посветили, чтобы спасти землю, что позабыли позаботиться о своём здоровье, шрамы перекрывали всё их тело, но самое пагубное было глубоко в них, в сердце, в их головах. Дети не видели своих отцов, а повзрослевшие, не видели жизни своих детей, в погоне за спасением погубив жизнь всего вокруг себя, и тех, кто их любил и кого любили они. Только мы оставались такими же, как в их детстве, ни постаревшими ни на секунду. Не считая тех знаний, которыми мы заполнили свои головы.

Крейсер улетал от нас, нет, точнее мы улетали от него, далеко в космос. Вот уже почти полтора века. Для нас век, всего лишь миг, но как же этот миг долго летел сквозь наши воспоминания. Мы кружились, мы пролетали тысячи миллионов километров, сотню тысяч планет, и все они как одни, круглые… кто их придумал круглыми, об этом нам не сообщали, все говорили, такова природа всего, что космос создан на подобии атомов, как то, что имеет вокруг своего ядра нейтроны — так и в космосе, планеты создают собой вещества, их единое соединение в пространстве создаёт вещество «космос», как атомы создавали бы уран или дерево, банан или чашку. В этом веществе «космос» мы все и живём, в бесконечном пространстве, как разбросанный по столу рис.

Мы улетали в самые разные стороны, в самые тёмные уголки вселенных, так же, как и в самые большие скопления звёзд — никак иначе быть не могло, ведь как бы не был далёк мир в который мы летим, то непременно в одном из них должна быть жизнь. Может быть, нам, будущим людям хватит и тёмной планеты, планеты, где тепло будет отдавать ядро, а не солнце, а кислород выделять вода, а не растения, а свет будет излучать не звезда, а тысяча мелких лун вокруг.

Люди ждут. Они ожидают своей смерти на умирающей земле, и надеются, что мы, греноиды, найдём вторую, спасём их вид, заявим о себе всей галактике, что мы достигли конечной цели и, они могут быть спокойны, что наш вид не станет отголоском прошлого, как динозавры и саблезубые тигры, как мамонты и ихтиозавры. Люди надеются, что они не станут окаменелостями, которых выкопают инопланетяне, так же пытающиеся выжить, как мы в своё время — казалось бы, что им искать здесь, у нас, но мой квантовый мозг говорит мне, что они другие, что их смерть — это кислород, а жизнь — вода. Мой мозг бьёт меня, говоря мне, что инопланетяне выживают без того, без чего выжить людям было невозможно. Когда-нибудь все выживут благодаря тому, что мы вымерли.

А мы всё ещё летим. Кто куда. Кто-то, чтобы умереть, кто-то, чтобы выжить. А впереди меня, на чёрном полотне синяя планета, окружённая тремя солнцами, и семью лунами, неужели… мы снова вернулись на землю? Нет, земля черна, океаны загрязнены и излучают лишь тьму, океаны умирают, как и мы. Рыбы тухнут, звери мрут. Но эта… эта планета другая, как та, что была у нас тысячу лет назад, живая и дышащая. Клон? Мы не знаем, я не знаю. Луны, как их много, слишком много, какова же тут гравитация, какие тут приливы и отливы, как сильно три солнца жарят её? Сколько длится день, а сколько дней длится ночь? Кажется… ни одну.

Я упал на ту планету, и задышал, как задышал бы человек, который вылез из-под воды. Но в чём была моя проблема, так в том, что я не мог населить эту землю людьми, я был браком. Браком. Негодным. Сломанным. Ненужным. Мусором. С таким же успехом сюда мог упасть метеорит. С таким же успехом сюда могла прилететь крышка от трёхлитровой банки. Даже умершая моль, что упала бы сюда, была полезнее, чем я.

Да. Тут непросто. Очень непросто. Взглянешь назад, одно, а спереди два солнца. Чуть выше кружат луны, они делают оборот на разных высотах и на разной дальности, как кольцо Сатурна. Красота. Греноиды не лишены способности восхищаться и удивляться. Такого я не мог и представить, нет, мог, конечно, люди часто восхищались космосом и рисовали разные виды планет, от красной, до фиолетовой, с десятью лунами и без солнца, но увидеть это самому, не ища в закоулках памяти, нечто иное — живое, настоящее.

Гравитация, она есть. Прыгнешь, взлетишь, побежишь, улетишь. Но кто бы мог подумать, здесь, есть кислород. Самый ни на что есть важный для выживания человека. Самый настоящий. Пусть даже небо красно-оранжевое, а сзади изумрудом словно покрашено, жить здесь можно было бы — океаны вод вокруг, синее, бескрайнее. Попробовать ли на вкус, пожалуй, мы, греноиды не обделены возможностью чувствовать вкус, знать вязкость вещества, их цвет и возможности. Я иду к океану, суша, она такая странная, словно плывёшь по ней — черпаю её, а она… вязкая, вода тягучая, но волны играют на ней, как на земле. Понятно — гравитация, всё дело в ней. Никак иначе. Вода — это гель для волос. В остальном же, это земля, здесь жить можно, неудобно, но можно. А люди — это существа, которые привыкают ко всему, они приспосабливаются к окружающему миру, находят решения, но, видите ли, людей здесь не будет.

Иду дальше. Дальше больше, это они, они бегут навстречу, словно я их жертва, словно я их еда, но приблизившись ко мне, они могут лишь прыгать, а опасности не несут — что это за звери, я не знаю.

Кожа его лиловая, голова синяя, лап восемь, хвостов три, глаза сзади, спереди и сверху — что это за монстр? Монстр ли он на самом деле, ведь, если перебрать библиотеку в моей голове, можно обнаружить, что глаза расположены так, чтобы видеть жертву и видеть тех, кто нападает, а значит. Получается, здесь летают сущности пострашнее, бегают звери кошмарнее, чем этот метровый «пёс».

А потом, я увидел его. Он шёл по песку, тихо, словно ничего не боялся, он не оглядывался, шёл гордо и смиренно, словно это его территория. «Пёс» тотчас убежал. Солнце затрещало. Луны переместились ещё на километр. Он подошёл близко, но не задал вопросов, я попятился назад, он посмотрен на меня и я понял, зла он не желает. Ветер поднимал песок вверх, воды бултыхались впереди, он сел, и вздохнул. Кем он был, я не знаю, но он знал меня. Информации о нём у меня в голове не было.

— Ты прибыл, значит, их нет.

Кого нет, и откуда я прибыл, этого мог ли он знать, я не знаю. Но говорил он уверенно, словно знал меня давно, и знал, откуда я прибыл. Он положил на мою ногу свою руку и вздохнул, пожелав мне терпения. Я сел, страшиться мне было некого, ведь я обычная груда железа.

— Я ждал, — сказал он, и вытащил что-то из груди. У него грудь, как карман, большая чёрная дыра. Похож он на меня, но чуть старше, чуть мудрее и повидавший жизнь. Кем же он был на самом деле, я не понимал до последнего.

— Как давно ты здесь? — не унимался он, смотрел на меня, проводил взглядом по телу, оценивал, глядел так, словно искал что-то, — Несколько дней?

— Часов, — сказал я, — Но кто есть ты?

Он улыбнулся. Если бы мог. Я почувствовал, как он это сделал, пусть лицо его и не показывало этого. Он протянул мне коробку, обычную, казалось бы. Я взял и сразу же понял, кем он был. В руке у меня был дамп памяти, кусочек памяти, я хорошо это знаю, ведь именно такой есть и у меня — в голове.

Я заплакал, если бы мог, когда сунул память в ячейку, и мне стало всё ясно, как день. Он был здесь… семьдесят тысяч лет, три месяца и восемь дней, по меркам людей, он был… мной. Мной из нынешнего времени, мной из прошлого, а может моё будущее. Но как, как такое было возможно, я не понимал. Он посмотрен на меня, и ему стало тепло, казалось, он расцвёл, и начал что-то рассказывать, интересоваться, но всё он обо мне уже знал, и этот разговор давно был, и этот день, когда-то был. Он знал всё, что я скажу, что сделаю и куда пойду. Сохранив дамп в памяти, я вернул его ему, он вставил его, и получил знания обратно.

Был ли я, когда прибыл он, был ли он, когда прибыл он, этого в памяти не было. Их было двое, я и он.

Мы встали и направились к горе. Будто гора не была горой вовсе, а живой, а потом я вспомнил, я вспомнил, что горой точно он не был, это был зверь с горой на спине, зверь стал горой. Он, который я, что из прошлого и будущего, что я из настоящего, давно об этом узнал, сегодня, а может семьдесят тысяч лет назад. Все эти дампы памяти запутали время во мне, и времени не стало для меня существовать.

Он, который из прошлого и настоящего, тот, что идёт со мной, был одет, как человек, вполне себе, как человек. Он создал себе одежду из всего, что мог найти, узнал я это сразу же, и сделал себе такой же. У него был старый, у меня новый. Он никогда не менял его.

Поднявшись на гору, он открыл дверь, я знал, что там есть и что мне ожидать, он тоже самое ожидал и от меня. Внутри было всё, что бы могло нам помочь. Он чертил какие-то наброски на стенах, создал из скалы целый мир, он создал из материалов, что росли на поверхности планеты — стулья и столы, кровать и даже свет. У него было много времени. Он совсем стал, как человек. Предстояло ли мне сделать то же самое сейчас, или то, что было создано, уже было создано мной в прошлом? Значит не стоило. А может быть это был не я? Может это был кто-то другой попавший сюда через чёрную дыру? В памяти об том прошествии ничего не значится. Но в памяти был тот момент, как я оказался здесь. Всё остальное было стерто им. Чего же он опасался, чего боялся так сильно, что удалил целый год жизни из памяти?

Он усадил меня за стол, налил воды, вязкой совсем, и сказал, чтобы я попробовал, что я и сделал. Вкус был не самый ужасный, мне приходилось пробовать и более отвратительные вещи, но этот… этот вкус был мне знаком, я такие пробовал ещё на земле, когда растил детей. Это был мятный сок. Представьте только себе, вода — это мята, жижа, которую я черпал у песка, океан мятной воды. Я любил мятную воду, это грело мне душу, в этот миг мне становилось уютно, я вспоминал землю и людей, которых любил и тех, кто меня создал для великой цели. Может потому я и нашёл эту планету, потому что мне было уготовано найти её и вспомнить для чего я был создан, для чего создан был и он?

Может быть мятный океан создан был им? Об этом тоже нет памяти.

Он показал мне звёзды, там, где их не должно было быть, на крыше, прямо на скале. Это была… фантастика, никак иначе. На спине горы кружились маленькие планеты, похожие на нашу систему, похожие на галактики, такие маленькие и светящиеся, как живые. Был ли это искусственно созданный им веками назад мир, или он был здесь всегда, не знаю, но красоты было им не занимать. Они так же светились, как звёзды, так же кружили и так же солнце уходило за луну, и так же дни сменяли собой ночь.