Бесплатный фрагмент - Рейнеке-Лисъ

РЕЙНЕКЕ-ЛИСЪ

Въ двѣнадцати пѣсняхъ.

(Изъ Гёте.)

Предисловiе переводчика.

Предлагая читателямъ переводъ съ Гётева переложенiя старинной германской поэмы «Рейнеке-Фуксъ», нелишнимъ считаемъ вкратцѣ изложить исторiю ея появленiя въ Германiи.

До самаго 1709 года, т. е. въ-продолженiе двухъ столѣтiй, какъ поэма эта пользовалась народностiю въ Германiи, была множество разъ издаваема, переводима не только съ нижне-германскаго нарѣчiя на верхне-германское, но почти на всѣ европейскiе языки — истинный авторъ ея оставался неизвѣстенъ, не смотря на всѣ разъисканiя германскихъ ученыхъ. Всѣ изданiя этой поэмы, явившiяся съ 1522 до половины восьмнадцатаго столѣтiя въ Германiи, Голландiи, Англiи, Данiи и Швецiи, не исключая и французскихъ, не носятъ на себѣ имени автора. Такъ-какъ содержанiе этой поэмы сатирическое, и сатира ея, устремленная на всѣ сословiя, въ-особенности нападаетъ на пороки сильныхъ, то сначала въ упорномъ умалчиванiи имени поэта видѣли благоразумную осторожность съ его стороны, боязнь навлечь на себя гоненiя. И это мнѣнiе продолжалось до Ролленгагена, который, въ 1596 году, въ-предисловiи къ своимъ Froschmäussler, называетъ авторомъ поэмы «Рейнеке-Фуксъ» Саксонца Николая Баумана. По словамъ его, Бауманъ служилъ совѣтникомъ и секретаремъ въ Юлихѣ, въ герцогской канцелярiи, но, оклеветанный въ-послѣдствiи и впавшiй въ немилость, принужденъ былъ съ опасностiю жизни бѣжать къ мекленбургскому двору, гдѣ и вступилъ въ должность секретаря у герцога Магнуса и сталъ его любимцемъ. Тамъ-то, въ Юлихѣ, онъ и написалъ свою поэмы, «въ-слѣдствiе собственнаго опыта», какъ говоритъ Ролленгагенъ. Мнѣнiе это было подкрѣплено ростокскимъ книгопечатникомъ Лудвигомъ Дицомъ, издавшимъ эту поэму въ 1522, и знаменитымъ въ то время полигисторомъ и библiофиломъ Моргофомъ, и такимъ-образомъ сдѣлалось общимъ до 1709 года, когда впервые произнесено было имя настоящаго ея автора. Счастіе этого открытiя принадлежитъ Фридриху-Августу Гакманну, учителю въ Гельмштедтѣ. Ему посчастливилось какъ-то достать чрезвычайно-рѣдкiй и, можетъ-быть, единственный экземпляръ самаго перваго изданiя поэмы. Онъ объявилъ объ этомъ ученому мiру въ академической нотѣ, въ которой, распространившись о достоинствѣ поэмы, опровергаетъ мнѣнiе Гольдстадта и Моргофа тѣмъ, что по доставшемуся ему экземпляру перваго изданiя видно, что настоящiй авторъ ея есть Гейнрихъ фон-Алькмаеръ, что она впервые явилась въ Любекѣ, въ 1498, а не въ 1522 году, на нижне-германскомъ нарѣчiи, и что Бауманъ только перепечаталъ это неизвѣстное и, вѣроятно, въ самомъ маломъ числѣ экземпляровъ отпечатанное изданiе, снабдивъ его отъ себя политическими и моральными примѣчанiями.

Предисловiе къ своему изданiю, Гейнрихъ фон-Алькмаеръ начинаетъ слѣдующимъ образомъ:

«Встарину, прежде, нежели Богъ искупилъ родъ человѣческiй, прежде, нежели Господь нашъ Спаситель, истинный Богъ и человѣкъ, въ человѣчествѣ своемъ страшную смерть претерпѣлъ, изъ мертвыхъ воскресъ и превыше всѣхъ небесъ вознесся, откуда онъ снова снидетъ судитъ живыхъ и мертвыхъ — встарину, повторяю, было много естественно-мудрыхъ мужей, любившихъ по собственному выбору мудрость и искусства, и называемыхъ философами, что на нашемъ языкѣ то же означаетъ, что любитель мудрости и искусства. Нѣкоторые изъ нихъ назывались также поэтами, т. е. стихотворцами и сочинителями исторiй и приключенiй, или примѣровъ и басень. Нѣкоторые изъ нихъ поучали народъ добродѣтели и мудрости и излагали свое ученiе въ книгахъ и писанiяхъ. Были и другiе, переложившiе для насъ ученiе свое въ стихи и оставившiе его намъ въ примѣрахъ и басняхъ, съ тѣмъ, чтобъ ихъ ученiе и трудъ лучше оставались въ памяти. Между этими послѣдними нашелся одинъ, написавшiй на пользу и въ назиданiе людямъ исторiю и басню о Рейнеке-Лисѣ, весьма-занимательную въ чтенiи и въ слушанiи и исполненную мудрости, добрыхъ примѣровъ и назидательности. Читать же ученiе такихъ поэтовъ и не понимать его — значитъ не прiобрѣсть ни пользы, ни выгоды.»

Далѣе, въ предисловiи своемъ, онъ говоритъ, что онъ, Гейнрихъ фон-Алькмаеръ, учитель и гофмейстеръ при дворѣ герцога лотарингскаго, перевелъ эту поэму съ французскаго «во славу Божiю и въ спасительную пользу тѣхъ, которые прочтутъ ее». Для яснѣйшаго же уразумѣнiя своей книги, онъ замѣчаетъ, что человѣческiй родъ раздѣленъ на четыре сословiя:

Первое сословiе состоитъ изъ людей, трудящихся въ потѣ лица своего и трудомъ хлѣбъ свой добывающихъ, какъ, напр., крестьяне, служащiе, мастеровые и проч. Это сословiе находитъ у автора представителей въ звѣряхъ трудящихся, какъ-то: лошади, ослы, лошаки, волы и проч.

Изъ этого сословiя, продолжаетъ авторъ, происходятъ остальныя три, изъ которыхъ:

Первое, составляютъ мѣщане и купцы, кормящiеся сбытомъ товара и живущiе барышомъ. Съ ними авторъ сравниваетъ такихъ звѣрей, которые живутъ на всемъ готовомъ, прiобрѣтаемомъ ими частiю изъ земли, частiю съ деревьевъ и проч., какъ, напр., бѣлка, заяцъ, кроликъ и такъ далѣе.

Второе сословiе — то, которое живетъ другими сословiями… Хотя о духовенствѣ онъ говоритъ только вскользь, однако не пропускаетъ случая разными обиняками кольнуть его за скупость и нецѣломудрiе — грѣхи весьма-обыкновенные въ то время въ католическомъ духовенствѣ; авторитетъ папской власти начиналъ уже падать, въ общемъ мнѣнiи росли сѣмена реформы, и католическое духовенство перестало подавать мiрянамъ примѣры христiанскихъ добродѣтелей.

Третье и четвертое сословiе составляютъ независимые владѣльцы и сильные мiра сего. Авторъ представляетъ ихъ въ образѣ волка, медвѣдя, леопарда и проч. Господъ, стоящихъ на нѣсколько нисшей степени по сану, какъ на-примѣръ, ленныхъ владѣльцевъ и вообще васалловъ, поэтъ сравниваетъ съ лисицей, обезьяной, собакой и проч.; слугъ же ихъ, рейтаровъ и щитоносцевъ — съ маленькими кусающимися звѣрками, съ куницей, горностаемъ и такъ далѣе.

Королю и всѣмъ его приспѣшникамъ, также нѣкоторымъ лицамъ изъ простаго народа, даны въ поэмѣ еще особыя придаточныя названiя «ради ритма и для вящшаго удовольствiя читателей и слушателей», какъ выражается авторъ. Такъ льва-короля называетъ онъ Нобелемъ; ближайшаго къ нему по сану герцога, князя или барона-медвѣдя — Брауномъ; волка Изегримомъ; ли'са, леннаго владѣльца — Рейнеке, лисицу — госпожею Армелиною, барсука Гримбартомъ, дикую кошку Альзою, кота Гинце, обезьяну Мартыномъ, козла Германомъ, козу Метке, барана Беллиномъ, зайца Лампе, осла Больдевиномъ, собаку крупной породы Риномъ, маленькую собачку Вакерлосомъ (трусикомъ), бобра Бокертомъ и т. д., и т. д.

Заимствовалъ ли авторъ точно содержанiе своей поэмы съ французскаго, какъ самъ признается? — достовѣрно неизвѣстно. Вердье въ своей французской библiотекѣ утвердительно говоритъ, что существуетъ книга подъ заглавiемъ: «Reynіer le renard, histoіre très joyeuse et récréative, и прибавляетъ: contenant 70 Chapіtres, imprimée en deux langages, français et bas allemand á Anvers (8) par Christophle Plantin 1566.» Но по самому уже году можно предполагать навѣрно, что эта книга не могла служить оригиналомъ, а скорѣе была сама переведена съ нѣмецкаго. Кромѣ того, въ сочиненiи аббата Масьё, Histoire de la poësie française, говорится объ одномъ Жокмарѣ Желе, который въ царствованiе Филиппа-Прекраснаго написалъ романъ Du nouveau renard въ 1290 году. Но такъ-какъ книга эта вовсе неизвѣстна, то и нельзя сдѣлать никакого положительнаго заключенiя, до какой степени Гейнрихъ фон-Алькмаеръ воспользовался ею, да и точно ли еще ею воспользовался. Не говоря уже о народности, которою проникнута вся его поэма, мѣстный колоритъ служитъ порукою того, что она скорѣе созданiе самостоятельное, чѣмъ переводное. Дѣйствiе въ ней происходитъ частiю во Фландрiи, частiю въ смежной съ нею Германiи. Изъ Ахена, Гента, Люттиха и всей Фландрiи читатель переносится въ Юлихъ, въ Арденнскiй-Лѣсъ. Коронованiе королей происходитъ въ Ахенѣ, а не въ Парижѣ, или Реймсѣ. Все это позволяетъ заключать, что авторъ уроженецъ нидерландскiй; что если есть на французскомъ языкѣ сказка «О Лисицѣ», то это можетъ служить доказательствомъ развѣ того только, что преданiе объ одномъ и томъ же лицѣ существуетъ иногда у разныхъ народовъ и каждый воспроизводитъ его по-свРему, сообразно съ своею дѣйствительностью.

КАкъ бы то ни было, но поэма эта съ 1522 года начала пользоваться въ Германiи необыкновенною народностью. Первое изданiе, какъ мы уже упомянули, явилось въ стихахъ на нижне-германскомъ (plattdeutsch), или нижне-саксонскомъ языкѣ, и на фризскомъ нарѣчiи, подъ заглавiемъ Rynke de Vos. За этимъ изданiемъ слѣдовало множество другихъ изданiй и переводовъ. Замѣчательнѣйшими между ними считаютъ изданiе Готшеда въ Лейпцигѣ и Амстердамѣ 1752, съ гравюрами, и Сольтау въ шуточныхъ стихахъ (Knittelversen) 1803 года. Въ 1794 году, Гёте перевелъ эту поэму на нѣмецкiй языкъ [Кромѣ того, она переведена почти на всѣ европейскіе языки и даже на еврейскій].

Алькмаеръ говоритъ въ своемъ предисловiи, со всѣмъ простодушiемъ и наивностiю того времени, что онъ написалъ свою поэму «во славу Божiю и въ спасительную пользу тѣхъ, которые прочтутъ ее». Очень-вѣроятно, что онъ написалъ ее безъ всякой другой цѣли и другаго побужденiя, кромѣ внутренней потребности. Но съ какимъ бы намѣренiемъ ни прикоснулся къ чему-нибудь своимъ художественнымъ смысломъ человѣкъ генiальный — все выходитъ у него вѣчно и необходимо. Что онъ написалъ эту поэму спроста, доказывается истинно-античною объективностью его созданiя. Автора въ немъ какъ-будто и не видно; не замѣтишь ни одного мѣста, ни одной сцены, обработанной имъ съ большею любовью передъ прочими: все у него ровно, стройно, все вытекаетъ само изъ себя, какъ-будто безъ его вѣдома и воли, но въ-слѣдствiе строгой необходимости разъ-завязанныхъ имъ происшествiй. Въ его созданiи, какъ въ зеркалѣ, отразились тогдашнiе нравы, обычаи, тогдашняя мораль. Всѣ сословiя нашли у него своихъ представителей и выразились въ полныхъ, человѣчныхъ характерахъ. Въ нихъ наряду съ смѣшною стороною, подмѣченною поэтомъ съ поразительною вѣрностью и высказанною имъ такъ добродушно-зло, въ каждомъ лицѣ является и искупительный образъ человѣческаго величiя, безъ котораго не можетъ быть полонъ ни одинъ характеръ. Ибо нѣтъ въ дѣйствительности человѣка, въ которомъ съ какой-нибудь стороны не проявилось бы человѣческое достоинство. Въ этой поэмѣ характеры общечеловѣческiе, и потому самому вѣчные. Нѣкоторыя его лица до того типичны, что ихъ встрѣчаешь и въ нашей дѣйствительности, хотя уже подъ другимъ лоскомъ, руководимыхъ другими побужденiями. И кАкъ бы ни измѣнилось общество, какими бы началами ни управлялось оно, подобные характеры никогда не переведутся. Время измѣняетъ только, облагороживаетъ иногда ихъ страсти, даетъ имъ новую пищу — кажется, и измѣнился человѣкъ и все въ немъ какъ-то стало иначе, а въ сущности онъ тотъ же Рейнеке-Лисъ, надувавшiй людъ въ пятнадцатомъ столѣтiи, тотъ же Браунъ-медвѣдь, тотъ же волкъ-Изегримъ. Этимъ объясняется народность и то уваженiе, которымъ до-сихъ-поръ пользуется эта поэма въ Германiи.

На первомъ планѣ поэмы поставленъ герой ея, Рейнеке-Лисъ. Положенiе его самое затруднительное и щекотливое. Король объявилъ общiй миръ и свободный пропускъ всѣмъ звѣрямъ безъ различiя, и большимъ и малымъ. Ни одного звѣрка нельзя тронуть, ни одной птички съѣсть, а между-тѣмъ, Рейнеке по натурѣ своей не можетъ питаться ни травою, ни плодами — ему надо мяса. Медвѣдь, волкъ и другiе, кто посильнѣе, безнаказанно грабятъ и рѣжутъ — на нихъ никто и жаловаться не смѣетъ, потому-что они сильны, знатны и могучи. Рейнеке — владѣлецъ второстепенный; онъ не взялъ ни огромнымъ ростомъ, ни силою мышцъ. Онъ не можетъ стащить цыпленка безъ того, чтобъ на него отвсюду не посыпались жалобы и крики негодованiя. Но за то природа одарила его страшнымъ умомъ и сангвиническимъ темпераментомъ. Очевидно, что при такихъ обстоятельствахъ, при такой вопiюще-несправедливой обстановкѣ его жизни, этотъ умъ долженъ измѣниться въ пронырливость, лукавство, пройдошество, этотъ темпераментъ сдѣлаться основанiемъ и средствомъ изобрѣтательной подлости, двуличiя и ханжества. Рейнеке понялъ, что иначе онъ жить не можетъ, что его задавитъ первымъ сосѣдъ посильнѣе, и вотъ онъ съ полнымъ сознанiемъ, въ-слѣдствiе необезпеченности своего положенiя, дѣлается страшнымъ подлецомъ. Вступивъ, такимъ-образомъ, въ борьбу, онъ болѣе-и-болѣе ожесточается, озлобливается противъ всѣхъ, потому-что и конца ей не видитъ и наконецъ подличать становится уже для него потребностiю. Сверхъ-того, сангвиническiй темпераментъ безпрестанно побуждаетъ его къ удали, къ проказамъ, и онъ часто безъ всякой пользы для себя, даже по-большой-части во вредъ себѣ дѣлаетъ разныя низости изъ одного только удовольствiя дѣлать зло. Трусить онъ начинаетъ только тогда, когда опасность виситъ у него на носу; до тѣхъ же поръ, онъ храбръ до хвастовства, считаетъ весь дворъ за ничто, говоритъ, что онъ всѣхъ ихъ тамъ одурачитъ, въ дугу согнетъ, что ему стРитъ только явиться и пр. Вообще, блеснуть, пустить пыль въ глаза, рисоваться — его страсть. Онъ иногда рисуется и передъ женою. Но когда опасность близка, онъ упадаетъ духомъ, имъ тогда вполнѣ овладѣваетъ религiозное чувство, и онъ спѣшитъ поскорѣе покаяться въ грѣхахъ, исповѣдаться. Но это съ нимъ бываетъ только передъ опасностью. Не успѣетъ онъ сойдтись съ ней лицомъ-къ-лицу, какъ уже воскресаетъ духомъ, умъ его сильно работаетъ и искусная рѣчь льется у него въ собственную защиту. Онъ не затрудняется въ средствахъ: очернить память отца, оклеветать друзей для него ничего не значитъ. Но вотъ еще черта въ его характерѣ: онъ любитъ лгать и лжетъ на каждомъ шагу; но если ему приходится лгать по нуждѣ, ex officio, имъ овладѣваетъ непрiятное чувство, похожее на укоръ собственнаго сознанiя. Такъ, передъ самою казнiю, увидѣвъ возможность избавиться отъ петли, онъ говоритъ самъ себѣ:

«Только ужь лгать мнѣ прiйдется, какъ я не лгалъ еще съ роду!»

Дѣло въ томъ, что онъ любитъ лгать, но по вдохновенiю, и во лжи своей становится истиннымъ художникомъ. Его сказка о кладѣ короля Эммериха до того художественна, до того богата самыми мельчайшими подробностями, что ей труднѣе не повѣрить, чѣмъ повѣрить. Онъ художникъ по своей натурѣ, и этотъ артистическiй элементъ проявляется во всѣхъ его проказахъ и плутняхъ. Онъ съ самаго начала такъ ведетъ свои проказы, что непремѣнно къ концу разъиграетъ въ каждой изъ нихъ маленькую драму съ заранѣе-задуманной развязкой и непремѣнно съ эффектомъ. Всѣ его похожденiя съ волкомъ, съ медвѣдемъ, съ котомъ носятъ на себѣ этотъ характеръ. Даже собравшись умертвить зайца въ то время, какъ заманилъ его къ себѣ въ гости съ проводовъ своихъ въ пиллигримство, онъ не могъ сдѣлать этого просто: ему непремѣнно нужно было среди разговора съ женою, такъ, будто мимоходомъ, покоситься на зайца и сказать, что вотъ де-скать король мнѣ далъ его на расправу, такъ я съ нимъ сейчасъ раздѣлаюсь, и потомъ уже, когда заяцъ смутился, растерялся, напасть на него и перекуситъ ему горло. Чувствуя свое превосходство надъ всѣми со стороны ума и характера, онъ очень-хорошо знаетъ, что онъ подлецъ и почему онъ подлецъ; но отъ частыхъ увѣренiй въ своей честности и любви къ правдѣ, ему случается иногда самому умилиться и повѣрить себѣ, что онъ честнѣйшiй человѣкъ въ мiрѣ, и за правду готовъ на смерть идти. Когда король не повѣрилъ-было сначала его сказкѣ о кладѣ, онъ, только-что избавившiйся отъ казни, съ петлею еще на шеѣ, обидѣлся и дерзостью отвѣтилъ королю на его сомнѣнiе.

Но за то въ домашней своей жизни, въ своемъ углу, единственномъ мѣстѣ, гдѣ ему дозволили обстоятельства принимать человѣческiй образъ, какимъ нѣжнымъ супругомъ, какимъ чадолюбивымъ отцомъ является этотъ отъявленный мошенникъ, этотъ всюду безчинствующiй плутъ и мерзавецъ! Такъ, въ третьей главѣ онъ прощается съ женою; такъ, въ седьмой, угощая у себя барсука, съ отеческимъ самолюбiемъ хвастается онъ своими дѣтками, разсказываетъ ихъ раннiе подвиги и потомъ ночью, томимый страхомъ, неизвѣстностью и безсонницей, приходитъ къ женѣ, проситъ ее, чтобъ она не пугалась, говоритъ, что ему необходимо снова идти къ королю: если она въ его отсутствiе услышитъ что про него, то пусть обращаетъ въ хорошую сторону и не вѣритъ злымъ слухамъ. Наконецъ, Рейнеке глубокiй сердцевѣдецъ, и — что всего болѣе поражаетъ своею художественностью въ поэмѣ — говоритъ съ каждымъ лицомъ его же понятiями, его же языкомъ. Съ медвѣдемъ, съ волкомъ, съ бараномъ, съ барсукомъ особенно — у него своя рѣчь, характеръ которой вытекаетъ именно изъ полнаго сознанiя, съ кѣмъ имѣетъ онъ дѣло. Съ королемъ онъ говоритъ нѣсколько торжественно, убѣдительно и сильно. Съ королевой онъ настоящiй придворный, какъ-будто весь свой вѣкъ жилъ при дворѣ, осмѣливается даже на любезность, шуточки и потому очень ей нравится.

Вотъ въ немногихъ словахъ очеркъ характера Рейнека-Ли'са. Прочiя лица носятъ на себѣ также полные человѣческiе образы и каждое изъ нихъ представляетъ въ себѣ полное, законченное цѣлое. Всѣ они чрезвычайно-искусно сгруппированы около главнаго лица поэмы. Король великодушенъ и добръ, въ-слѣдствiе сознанiя своего могущества и силы; но по высотѣ, недоступности своего положенiя, онъ въ то же время совершенно не знаетъ людей, весьма-легковѣренъ и безпрестанно вдается въ обманъ. Королева вполнѣ женщина и во всемъ вѣрна своей женской натурѣ. Такъ, на-примѣръ, разъ заступившись за Рейнеке, она, не взирая на его измѣну, не перестаетъ за него заступаться. Характеры медвѣдя, волка, кота, барсука, обезьяны, зайца и прочихъ звѣрей всѣ до одного глубоко концепированы и поразительно вѣрны.

Переводъ сдѣланъ мною по возможности подстрочно. Собственныя имена я оставилъ тѣ же, кромѣ двухъ-трехъ именъ, которыя вполнѣ переводятся на русскiй; такъ, на-примѣръ, Wackerlos (Трусикъ), Henning (Курогонъ), и др.

______

ПЕРВАЯ ПѢСНЬ

Троицынъ день наступилъ, праздникъ веселый; одѣлись

Въ новую зелень лѣса, поля запестрѣли цвѣтами;

На холмахъ и въ долинахъ, въ рощахъ, лѣсахъ и кусточкахъ

Зачали бойкую пѣснь вновь-ободренныя пташки;

Каждая нива дышала сладкимъ цвѣтовъ ароматомъ.

Празднично, весело небо и пестро земля красовались.

Нобель, король, дворъ созываетъ; и вотъ всѣ васаллы

Шумно идутъ на кличъ; много особъ знаменитыхъ

Съ разныхъ сторонъ и концовъ идутъ по разнымъ дорогамъ:

Лютке, журавль, и сойка Маркартъ, народъ все почтенный.

Дѣло въ томъ, что король съ баронами всѣми своими

Дворъ на славу задумалъ держать, и вотъ ихъ сзываетъ

Всѣхъ до единаго вдругъ отъ мало и до велика.

Всѣмъ налицо быть велѣлъ! и все же одинъ не явился —

Рейнеке-Лисъ шельмецъ! Въ-слѣдствiе разныхъ продѣлокъ,

Разныхъ буянствъ и безчинствъ, онъ отъ двора отстранялся.

Какъ нечистая совѣсть свѣта дневнаго боится,

Такъ боялся и Лисъ собранья особъ знаменитыхъ.

Всѣ-то съ жалобой шли, всѣхъ-то обидѣлъ разбойникъ,

Гримбарда, лишь, барсука братнина сына не трогалъ.

Первый волкъ, Изегримъ, жалобу подалъ; съ роднею

Всею своей и друзьями, со всѣмъ кумовствомъ и знакомствомъ

Онъ къ королю подступилъ и молвилъ правдивое слово:

Мудрый король-государь! васъ утруждать я рѣшился.

Мудры вы и велики, даруете каждому право,

Каждому милость: такъ сжальтесь надъ бѣднымъ васалломъ, который

Терпитъ отъ Рейнеке-Ли'са всякiй срамъ и безчестье.

Пуще жь всего вы сжальтесь надъ тѣмъ, что безстыдникъ позоритъ

Часто супругу мою и всѣхъ дѣтей перепортилъ.

Ахъ! онъ ихъ кАломъ обмазалъ, острою нечистью облилъ,

Такъ-что трое малютокъ дома больны слѣпотою.

Правда, объ этихъ злодѣйствахъ давно уже мы совѣщались,

Даже и день былъ назначенъ для разсмотрѣнья всѣхъ жалобъ,

Онъ и къ присягѣ готовъ былъ идти, да вдругъ и раздумалъ,

И въ свою крѣпость скорѣе убрался. Это извѣстно

Всѣмъ почтеннымъ мужамъ, которые здѣсь собралися.

О! государь нашъ, всѣхъ притѣсненiй, что плутъ мнѣ готовитъ,

Не перечислить въ словахъ многiе дни и недѣли.

Еслибъ все полотно, сколько ни дѣлаютъ въ Гентѣ,

Обратилось въ пергаментъ, на немъ и тогда не упишешь

Всѣхъ его дѣлъ и проказъ, да о нихъ и молчу я.

Только безчестье жены сильно гложетъ мнѣ сердце;

И отомщу жь за него я — будь ужь тамъ послѣ что будетъ.

Только-что Изегримъ съ видомъ унылымъ и мрачнымъ окончилъ,

Подбѣжала собачка, по имени Трусикъ, и стала

Съ королемъ по-французски бойко, красно изъясняться —

Какъ все бѣдняла она и какъ у ней только остался

Ломтикъ одинъ колбасы, запрятанный гдѣ-то далеко;

Да и тотъ Лисъ укралъ! Тутъ разсердившись воспрянулъ

Гинце, котъ, и сказалъ: мудрый король-повелитель,

Кто жь здѣсь болѣе васъ пенять на разбойника въ правѣ,

Я говорю вамъ, кто жь въ этомъ собраньи, молодъ ли, старъ ли,

Шельмеца не страшится больше, чѣмъ васъ, государя?

Трусикъ же вздоръ говоритъ все, просто не стоитъ вниманья,

Много ужь лѣтъ протекло съ-тѣхъ-поръ, какъ это случилось:

Мнѣ, не ему колбаса-то принадлежала; тогда же

Съ жалобой мнѣ должно было бъ явиться. Я на охоту,

Помню, пошелъ разъ; да на дорогѣ разсматривать началъ

Мельницу ночью, а мельникъ-то спалъ; вотъ я и подтибрилъ

Колбасу у него, ужь лучше признАюсь, и если

Трусикъ ею владѣлъ, то мнѣ онъ будь благодаренъ.

Тутъ всталъ барсъ и сказалъ: Что толку въ словахъ всѣхъ и пеняхъ!

Намъ они не помогутъ: довольно, что зло хоть открыто.

Онъ убiйца и воръ! Смѣло я то подтверждаю;

Знаютъ всѣ здѣсь, что онъ способенъ на всякую пакость.

Все равно для него, еслибъ наше дворянство,

Да и самъ нашъ король добра и чести лишились;

Былъ бы радъ тому даже, когда бъ черезъ это достался

Какъ-нибудь подлецу ломтикъ жирной индѣйки.

Нѣтъ, ужь вамъ разскажу я, какъ вчера онъ жестоко

Съ зайцемъ Косымъ поступилъ; вотъ самъ онъ стоитъ передъ вами,

Смирный, святой человѣкъ! Рейнеке-Лисъ притворился

Кроткимъ и набожнымъ вдругъ, и сталъ его разнымъ обрядамъ,

Ну, и всему, поучать, что нужно знать капеллану;

Вотъ и усѣлись другъ противъ друга и начали Credo.

Только и тутъ не оставилъ старыхъ проказъ нечестивецъ;

Не взирая на миръ и всюду пропускъ свободный,

Онъ Косаго схватилъ въ острые когти и началъ

Мужа святаго таскать. По улицѣ тутъ проходилъ я;

Слышу — пѣснь началась, да вдругъ и окончилась тутъ же.

Диво взяло меня; когда жь подошелъ я поближе,

Ли'са тотчасъ узналъ; за воротъ зайца держалъ онъ

И умертвилъ бы, конечно, еслибъ, къ-счастью, дорогой

Не проходилъ я. Онъ самъ вотъ здѣсь на лицо. Посмотрите

Язвы какiя на бѣдномъ, богобоязливомъ мужѣ,

Мужѣ, котораго, право, грѣшно обижать понапрасну.

И не-уже-ль, государь, и вы, господа, перенесете,

Что надъ міромъ такъ дерзко сталъ издѣваться разбойникъ?

О, тогда вы, государь, и ваше потомство упреки

Будете слышать отъ всѣхъ, кто сколько-нибудь любитъ правду.

Изегримъ также тутъ началъ: Все это весьма справедливо;

Намъ не дождаться пути отъ Рейнеке! О, еслибъ умеръ

Онъ ужь давно. Лучшебъ то было для всѣхъ мирныхъ гражданъ;

Если же даромъ все это пройдетъ ему, то онъ скоро

Многихъ съ ума посведетъ, слово мое помяните!

Гримбартъ, ли'совъ племянникъ, слово повелъ тутъ и жарко

Дядю сталъ защищать противъ всѣхъ обвиненiй.

ДЮ, господинъ Изегримъ! пословица вѣдь справедлива:

Вражiй языкъ не на пользу. Такъ дядѣ рѣчь бранная ваша

Въ прокъ не послужитъ, мы знаемъ. Но это пустое. Когда-бы

Онъ былъ здѣсь при дворѣ, да если бы милостью царской

Такъ же, какъ вы, наслаждался, то скаяться вамъ бы пришлося

Какъ за бранныя рѣчи, такъ и за старыя сказки.

Сами-то сколько вреда вы дядѣ надѣлали, вотъ что

Лучше скажите вы намъ; вѣдь многимъ здѣсь лицамъ извѣстно,

КЮкъ въ союзъ-то вошли вы другъ съ другомъ и клятву-то дали

Жить, какъ товарищамъ вмѣстѣ. Это стоитъ разсказа:

Дядя зимою за васъ не мало бѣды натерпѣлся.

ѣхалъ по улицѣ съ возомъ, рыбой набитымъ, крестьянинъ;

Это вы и пронюхай; страшно вамъ захотѣлось

Съ воза товару отвѣдать; а денегъ-то не было съ вами.

Вотъ и начни вы умаливать дядю; послушался дядя,

Легъ на дорогѣ и мертвымъ прикинулся. Смѣлую штуку

Дядя съигралъ, передъ Богомъ! Чуть не до рыбъ ему стало.

Вотъ подъѣхалъ крестьянинъ, видитъ въ рытвинѣ дядю,

Мигомъ мечъ вынимаетъ, хочетъ рубнуть онъ по дядѣ;

Но хитрецъ хоть бы глазомъ, лежитъ-себѣ, будто мертвый;

Поднялъ крестьянинъ его, бросилъ на возъ и заранѣ

Мысленно сталъ веселиться, что штука такая попалась.

Вотъ что для васъ, Изегримъ, дядя мой сдѣлалъ. Крестьянинъ

Дальше поѣхалъ, а Рейнеке съ воза сбросилъ всю рыбу.

Волкъ же за ними все крался, рыбу путемъ пожирая,

ѣхать наскучило дядѣ; онъ приподнялся и спрыгнулъ

Съ воза тихонько и рыбки тоже задумалъ покушать.

Но Изегримъ всю рыбу пожралъ — и налопался срашно,

Треснуть пришлося съ натуги. И рыбы ужь не было больше;

Косточки только валялись и другу онъ ихъ предлагаетъ.

Вотъ и другая продѣлка! такъ, какъ была, разскажу вамъ.

Рейнеке гдѣ-то провѣдалъ, что есть у крестьянина туша

Свѣжая, жирная; вотъ онъ волку о томъ и промолвись;

Вмѣстѣ пошли они, дружно условясь добычу и горе

Честно дѣлить пополамъ. Но на дядину долю

Только опасность досталась; самъ и въ окошко-то лазилъ,

Самъ съ натугой большою волку онъ сбросилъ добычу;

Тутъ, къ-несчастью, собаки со всѣхъ сторонъ налетѣли,

Дядю пронюхали какъ-то и зло ему шкурку порвали.

Весь израненный онъ отъ нихъ убѣжалъ и съискавши

Волка, плакаться началъ на лютую, горькую участь,

И попросилъ своей доли. Тотъ и скажи ему: славный,

Братъ-куманёкъ, я кусочикъ оставилъ тебѣ, ужь спасибо

Скажешь мнѣ за него; кушай себѣ на здоровье,

Да хорошенько гложи; а жиру-то сколько, дружище!

Ну, и принесъ онъ кусочикъ — распорку изъ дерева, вотъ-что!

Туша висѣла на ней въ избѣ у крестьянина; самъ же

Волкъ все жаркое пожралъ, такой ненасытный и алчный.

Рейнеке въ гнѣвѣ и словъ не нашелъ, но что думалъ

Сами представьте себѣ. ДЮ, государь, штукъ подобныхъ

Будетъ слишкомъ за сотню, чтС волкъ смастерилъ съ моимъ дядей!

Но объ нихъ я молчу. Потребуютъ дядю, такъ дядя

Самъ защититъ себя лучше. Но, государь-повелитель,

Я объ одномъ лишь замѣчу. Все вы слышали вмѣстѣ,

Вы, государь, и вы, господа, кЮкъ волкъ своей рѣчью

Женнину честь неразумно самъ поносилъ и позорилъ,

Между-тѣмъ, какъ горою стать за нее былъ бы долженъ.

Правда, семь лѣтъ и побольше, будетъ тому, какъ мой дядя

Сердце свое положилъ къ стопамъ Гиремунды прекрасной;

Ночью то было, средь танцевъ; волка не было дома.

Я говорю, кЮкъ все было и мнѣ потомъ стало извѣстно.

Ласково, вѣжливо, нѣжно всегда съ нимъ она обходилась;

Что же въ этомъ худаго? Она на него не пеняетъ,

По добру, по здорову живетъ — такъ что же онъ тАкъ расходился?

Будь онъ умнѣе, смолчалъ бы объ этомъ и сраму не дѣлалъ.

Дальше барсукъ говорилъ: и вотъ, хотьбы сказка о зайцѣ —

Только пустыя слова! Какъ-будто учитель не властенъ

Ученика наказать, если и глупъ и лѣнивъ онъ?

Если мальчишекъ не сѣчь и шалости даромъ пройдутъ имъ,

Глупость, лѣнь и пороки, такъ на что жь воспитанье?

Трусикъ туда же кричитъ, что вотъ, у него, за заборомъ,

Ломтикъ колбаски пропалъ; ужь лучше бъ молчалъ онъ объ этомъ:

Краденый былъ вѣдь кусокъ, слышали всѣ мы про это;

КЮкъ привалило, такъ и ушло; и кЮкъ же тутъ станешь

Дядѣ пенять, что у вора онъ отнялъ добычу? Должны же

Люди высшаго круга быть и строги и страшны

Всѣмъ ворамъ и воришкамъ. Даже, еслибъ повѣсилъ

Трусика онъ, и тогда бы правъ кругомъ онъ остался.

Но его отпустилъ онъ, пусть славитъ царя-государя;

Такъ-какъ смертью казнить довлѣетъ однимъ государямъ.

Только, какъ онъ ни бился, сколько заслугъ онъ ни дѣлалъ,

А благодарности дядя ни отъ кого здѣсь не видѣлъ.

Съ самыхъ тѣхъ поръ, какъ намъ возвѣстили миръ королевскiй,

Онъ его и блюдетъ лишь. Жизнь свою измѣнилъ онъ,

ѣстъ только по-разу въ день, живетъ одиноко, какъ схимникъ,

Плоть распинаетъ свою, бичуетъ себя ежедневно,

Молится, носитъ на тѣлѣ голомъ своемъ власяницу

И ужь давно отъ дичины и пищи мясной отказался,

Какъ лишь вчера говорилъ мнѣ знакомый, его посѣтившiй.

ЗЮмокъ свой Малепартусъ онъ покинулъ и строитъ

Гдѣ-то пещеру себѣ. А какъ похудѣлъ-то онъ, бѣдный,

Какъ поблѣднѣлъ отъ поста и другихъ воздержанiй,

Въ томъ вы сами, конечно, взглянувъ на него, убѣдитесь.

КЮкъ же ему повредятъ навѣты враговъ его лютыхъ?

Только прiйдетъ онъ сюда и всѣхъ ихъ срамомъ покроетъ.

Только-что Гримбардъ окончилъ — къ общему всѣхъ удивленью,

Съ родомъ своимъ появился пѣтухъ Курогонъ. На носилкахъ

Безъ головы и безъ шеи насѣдку несли за нимъ слѣдомъ,

Звали ее Скороножкой; была она лучшей насѣдкой.

Ахъ! и текла ея кровь, пролитая Лисомъ безпутнымъ!

Пусть же король все улышитъ! Вотъ, къ королю подступаетъ

Храбрый пѣтухъ Курогонъ съ лицомъ, омраченнымъ печалью;

Два пѣтуха за нимъ слѣдомъ также печальные идутъ.

Звался Ораломъ одинъ, и лучше его не нашли бы

Между Парижемъ и Гентомъ; другой былъ немного поменьше,

Именемъ былъ Запѣвало, тоже гладкiй парнище;

Оба несли по зажженной свѣчѣ, и братьями были

Умерщвленной жены, и звали они на убiйцу

Всѣ проклятiя Неба! Несли же носилки другiе

Два пѣтуха помоложе, и вопли ихъ слышались всюду.

И Курогонъ тутъ промолвилъ: съ жалобой къ вамъ, государь, мы.

Сжальтесь надъ нами, взгляните, какое намъ всѣмъ поруганье!

Все отъ Рейнеке-Ли'са, король-государь нашъ, мы терпимъ.

Только зима миновала и рощи, цвѣты и лужайки

Насъ къ веселью позвали, сталъ и я любоваться

Рѣзвымъ потомствомъ своимъ, что вдругъ меня окружило.

Десять надежныхъ сынковъ, да дочекъ съ четырнадцать были

Мнѣ утѣшеньемъ; жена, насѣдка чудесная, въ лѣто

Вывела всѣхъ ихъ одна и всѣхъ возрастила на славу.

Гладкiе были такiе всѣ и довольные; пищу

Въ безопасныхъ мѣстахъ себѣ они находили.

Дворъ нашъ былъ монастырскiй, съ высокой и крѣпкой оградой,

Шесть огромныхъ собакъ жили въ дому вмѣстѣ съ нами,

Нашихъ дѣтей полюбили и бдѣли надъ ними. Но Ли'са,

Видно, досада схватила, что мы живемъ понемножку,

Счастливы всѣ и его сѣтей и проказъ избѣгаемъ.

Все, бывало, онъ бродитъ ночью у стѣнъ, да въ вороты

Въ тихомолку глядитъ; но, къ-счатью, собаки узнали,

Онъ на утёку, но какъ-то онѣ его изловили

И, если правду сказать, его потрепали маленько;

Но таки-спасся, шельмецъ, и насъ оставилъ въ покоѣ.

Слушайте жь дальше! не много спустя, онъ монахомъ приходитъ,

Мнѣ письмо и печать отдаетъ. И узналъ я

Вашу печать на письмѣ; а въ письмѣ я читаю,

Что миръ прочный звѣрямъ и птицамъ вы объявили.

И говорить онъ мнѣ началъ: будто онъ въ схиму постригся,

Будто далъ онъ обѣтъ отъ всѣхъ грѣховъ отмолиться,

Будто онъ кается въ нихъ. Такъ нХ за чѣмъ больше бояться

Всѣмъ намъ его. Онъ поклялся отъ мяса совсѣмъ отказаться.

Мнѣ и клобукъ показалъ онъ, далъ посмотрѣть и нарАмникъ.

Даже свидѣтельство вынулъ отъ одного онъ прiора,

И, чтобъ совсѣмъ убѣдить, показывалъ мнѣ власяницу,

Всталъ потомъ и промолвилъ: Богъ да хранитъ васъ, сердечныхъ!

Мнѣ еще много сегодня дѣлъ предстоитъ! Да прочесть мнѣ

Нужно ныньче еще и септы и ноны и весперъ.

И, уходя, онъ молитвы читалъ, а самъ уже думалъ,

КЮкъ бы ввести насъ въ погибель и насъ доканать беззащитныхъ.

Я же съ радости сталъ своимъ говорить о счастливой

Вѣсти въ вашемъ письмѣ, и были всѣ тому рады.

Рейнеке схимникомъ сталъ, такъ, стало-быть, нИчего больше

Намъ бояться за жизнь. Я вышелъ со всѣми своими

За монастырскiя стѣны, и рады мы были свободѣ.

Но мы раскаялись вскорѣ. Онъ въ кустахъ притаился;

Прыгнулъ, разбойникъ, и, двери намъ собой заслоняя,

Лучшаго сына схватилъ и съ нимъ поминайте какъ звали.

Все погибло для насъ съ-тѣхъ-поръ, какъ насъ онъ отвѣдалъ —

Началъ за нами гоняться и ни собаки, ни люди

Насъ не могли защитить отъ козней его богомерзкихъ.

Такъ потаскалъ у меня почти всѣхъ дѣтей онъ, разбойникъ;

Изъ двадцати только пять всего у меня и осталось,

Прочихъ онъ всѣхъ задушилъ. Сжальтесь надъ горемъ несчастныхъ!

Онъ зарѣзалъ вчера лишь дочь мою, только собаки

Тѣло одно и спасли. Вотъ оно передъ вами!

Онъ, кровопiйца, то сдѣлалъ… О! будьте къ намъ милосерды!

Тутъ промолвилъ король: ну, что жь ты, Гримбартъ, намъ скажешь,

Такъ-то постится твой схимникъ, такъ-то онъ плоть распинаетъ!

Только бы годъ мнѣ прожить, а онъ меня не забудетъ!

Но къ-чему тутъ слова! Внемли, Курогонъ удрученный:

Бѣдной дщери твоей отдастся вся честь, что усопшимъ

Здѣсь подобаетъ. По ней виргильи пѣть закажу я,

Тѣло съ честью землѣ мы всѣ предадимъ, и ужь послѣ

На совѣтѣ положимъ казнь за убiйство такое.

И король приказалъ виргильи пѣть по усопшей.

Domino placebo хоръ затянулъ; литанiю запѣли.

Могъ бы я вамъ разсказать, кто у нихъ лекцiю пѣлъ тамъ,

Кто респонзы тянулъ, да долго разсказывать будетъ.

Тѣло зарыли въ могилу; на ней же поставили славный

Мраморный камень, чудесно отполированный; былъ онъ

Въ видѣ плиты обтесанъ и сверху надпись блестѣла:

«Дочь пѣтуха Курогона, Скороножка-насѣдка,

Снесшая много яицъ и доброй хозяйкой быть тщившись,

Здѣсь подъ симъ камнемъ лежитъ, убитая Рейнеке-Ли'сомъ!

Свѣтъ да узнаетъ, какъ съ нею онъ поступилъ, душегубецъ,

И да оплачетъ ее». Вотъ какъ надпись гласила.

Послѣ того самъ король всѣхъ мудрецовъ созываетъ,

Держитъ съ ними совѣтъ, какъ наказать за убiйство,

О которомъ и онъ и всѣ лишь сейчасъ услыхали.

И на совѣтѣ рѣшили: отправить посла къ лиходѣю,

Чтобы онъ волей-неволей предсталъ предъ царскiя очи

Въ первый же день засѣданья, когда всѣ чины соберутся.

Браунъ-медвѣдь былъ избранъ посломъ. Къ нему обращаясь,

Молвилъ Нобель-король: смотрите жь, Браунъ, старайтесь

Мнѣ привести душегубца! Промаха только не дайте:

Рейнеке золъ и коваренъ; разныя сѣти онъ будетъ

Вамъ разставлять, не поддайтесь; будетъ льстить вамъ безбожно,

Будетъ обманывать, лгать. «Ужь не заботьтесь», отвѣтилъ

Самонадѣянный Браунъ: «ужь будьте покойны! а если

Онъ хоть разъ меня на смѣхъ подниметъ, вотъ, передъ Богомъ!

Пусть провалюся сквозь землю, тАкъ ему отплачу я,

ТЮкъ его скрючу, сломаю, что онъ и своихъ не узнаетъ.»

ВТОРАЯ ПѢСНЬ

Гордо шествовалъ Браунъ, путь къ горамъ направляя.

Шествовалъ онъ по степи пространной, песчаной и длинной.

Вотъ ужь прошелъ онъ ее и сталъ подходить мѣрнымъ шагомъ

Къ тѣмъ горамъ, средь которыхъ охотился Рейнеке лѣтомъ;

За день предъ симъ, какъ онъ слышалъ, онъ еще въ нихъ забавлялся.

Браунъ, однако, прошелъ въ Малепартусъ; тамъ были

Чудныя зданья у Ли'са. Изъ всѣхъ его зЮмковъ и бурговъ

Былъ Малепартусъ важнѣйшимъ и лучшимъ. Туда укрывался

Всякiй разъ Рейнеке, если задумывалъ пакость какую.

Браунъ, къ зАмку пришедши, увидѣлъ, что зЮмокъ былъ крѣпко

НА-крѣпко запертъ. Такъ онъ, постоявъ и подумавъ въ воротахъ,

Рѣчь завесть съ Лисомъ рѣшился: «дома ль вы, дядюшка, ныньче?

Браунъ-медвѣдь къ вамъ пришелъ, чрезвычайнымъ посломъ королевскимъ.

Хочетъ король непремѣнно, чтобы явились на судъ вы,

И чтобы вмѣстѣ со мной ко двору вы отправились ныньче —

Каждому тамъ по заслугамъ возмездье воздастся; инЮче

Съ жизнью своею проститесь; если останетесь здѣсь вы,

Пытки и плахи вамъ мало. Вы подумайте, дядя,

Да и ступайте со мною, не то вамъ солоно будетъ.»

Лисъ же лежалъ въ-тихомолку, слушая Брауна рѣчи;

Самъ же раздумывалъ думу: кЮкъ бы, право, устроить,

Чтобъ деревенщинѣ этой отмстить за грубое слово?

Ну-тка, обдумаемъ дѣльцо. И вотъ онъ идетъ въ глубь жилища,

Шаритъ въ разныхъ углахъ — искусно былъ выстроенъ зЮмокъ:

Дырки и норки вездѣ, ходы различные всюду

Длинные, узкiе — съ дверью иной, а другой и безъ двери,

Все смотря по нуждѣ и по времени. Только узнаетъ,

Что его ищутъ, бывало, за плутни, иль дѣльцо какое,

Вотъ ему тутъ и защита. Также частенько въ ловушки

Эти его попадался съ-дуру звѣрокъ какой бѣдный:

Все было нЮ-руку Ли'су, всѣмъ былъ доволенъ разбойникъ.

Рейнеке выслушалъ рѣчь; только онъ мудро боялся,

Нѣтъ ли въ засадѣ другихъ, вмѣстѣ съ посломъ прибѣжавшихъ.

Но, увѣрившись лично, что Браунъ одинъ его ждетъ тамъ,

Вышелъ, хитрецъ, за ворота и молвилъ: «милости просимъ,

Дядюшка! вы извините, что ждать я васъ долго заставилъ!

Весперъ читалъ все. Спасибо, что сами меня посѣтили;

Вы при дворѣ мнѣ полезны и крѣпко на васъ я надѣюсь.

Милости просимъ! Будьте какъ дома! Право, не грѣхъ ли

Васъ идти заставлять въ жарынь такую далеко?

Боже мой! какъ вы вспотѣли! волосы ваши всѣ мокры!

Еле дышете сами. Иль никого ужь другаго

У короля не нашлось для посылокъ, и васъ онъ,

Рѣдкаго мужа, избралъ мнѣ возвѣстить свою волю?

Но для меня жь это лучше; вы не откажетесь вѣрно

Предъ королемъ за меня доброе слово замолвить.

Завтра я ужь рѣшился, хоть плохъ я очень здоровьемъ,

Съ вами идти ко двору; туда ужь давно я сбираюсь;

Только сегодня не въ мочь мнѣ въ путь отправляться далекiй;

Кушанья вотъ одного я ныньче поѣлъ по несчастью,

А теперь и болѣю; что-то все рѣжетъ въ желудкѣ.»

Браунъ на то возразилъ: — А что жь это было такое? —

«Проку мало вамъ будетъ», Лись тутъ медвѣдю отвѣтилъ,

«Если про это скажу вамъ. Бѣдно теперь я питаюсь;

Но терпѣливо сношу; не графъ, человѣкъ неимущiй!

И коль для нашего брата лучше чего не найдется,

ѣшь, пожалуй, и соты, такого добра здѣсь довольно.

Ихъ изъ нужды лишь я ѣмъ; съ нихъ-то меня и раздуло.

Противъ воли ихъ жрешь — какое тутъ будетъ здоровье?

Было-бъ другое здѣсь что, я сотъ и за деньги бъ не тронулъ.»

— Ай! что я слышу! воскликнулъ медвѣдь: ай! какой привередникъ!

Соты чудная вещь, ѣстъ ихъ, повѣрьте, не всякiй!

Соты, я вамъ скажу, лучше всѣхъ кушанiй рѣдкихъ,

Соты люблю я; достаньте, дядя, мнѣ сотъ; вы въ убыткѣ,

Право, не будете, дядя; ужь вамъ за нихъ заслужу я. —

«Вы не смѣетесь?» Лись возразилъ. — Какое! ей Богу! —

Тутъ побожился медвѣдь — я говорю вамъ серьёзно.

«Если такъ» отвѣчалъ ему Ли'съ: «радъ служить вамъ;

Сила-мужикъ не далеко, живетъ вонъ тамъ за горою,

Пропасть сотъ у него! Вы отродясь не видали

Кучи такой.» Обуяла сильная похоть медвѣдя,

Слюнки съ губъ потекли, сотъ ему захотѣлось.

«О, сведите меня!» тутъ онъ воскликнулъ: «скорѣе!

Дядюшка, вамъ услужу я, только вы сотъ мнѣ достаньте.

Право, отвѣдаю только, дРсыта ѣсть ихъ не стану».

«Ну, такъ пойдемъ» отвѣчалъ ему Лисъ: «соты вамъ будутъ.

Ныньче я на ноги плохъ, но, дядюшка, къ вамъ моя дружба

Слабый мой шагъ подкрѣпитъ. Нѣтъ никого въ цѣломъ мiрѣ,

Даже изъ цѣлой родни, кого бы какъ васъ уважалъ я!

Но пойдемъ-те! за то вы мнѣ при дворѣ пригодитесь

Въ день засѣданья; враговъ ужь вмѣстѣ тамъ посрамимъ мы.

Медомъ васъ угощу я, еле двинетесь съ мѣста!»

Самъ же думалъ, хитрецъ, о палкахъ крестьянина-Силы.

Лисъ впередъ забѣжалъ, Браунъ шелъ за нимъ слѣпо.

Если удастся, Рейнеке думалъ, ныньче жь тебѣ я

Меду такого отвѣшу, что до зимы не забудешь.

Вотъ, пришли они къ Силѣ на дворъ; веселился заранѣ

Браунъ, какъ тѣ дураки, что слѣпо вѣрятъ надеждѣ.

Вечеръ давно наступилъ, и Рейнеке зналъ, что ужь Сила,

Плотникъ и мастеръ отмѣнный, давно залегъ на постелю.

А на дворѣ у него валялся дубовый обрубокъ,

Толстый, огромный: два клина загналъ въ него Сила-крестьянинъ,

И начинала широко ужь щель отъ комля разверзаться.

Рейнеке это замѣтилъ, и, обращаясь къ медвѣдю,

«Дядюшка» молвилъ ему онъ: «въ этомъ пнѣ столько меду,

Что и представить нельзя; воткните лишь морду поглубже,

Сколько-возможно поглубже. Только, смотрите, немного

Кушайте меду; не то, какъ я, заболѣете, грѣшный.»

— Что жь вы, отвѣтилъ медвѣдь, я развѣ обжора? «Позвольте!

Мѣру вездѣ наблюдай, во всѣхъ дѣлахъ и поступкахъ!»

Такъ обмануть себя далъ медвѣдь и голову всунулъ

Въ щель по самыя уши и также переднія лапы.

Только и ждалъ того Лисъ; съ большимъ трудомъ и усильемъ

Клинья онъ вынулъ, и Браунъ завязъ въ щели съ головою,

Съ лапами… и не помогутъ ему ни моленья, ни крики.

Задалъ Лисъ Брауну дѣла, хоть силой и смѣлостью взялъ онъ;

Такъ-то племянничекъ дядю въ полонъ къ себѣ хитростью прибралъ.

Взвылъ и забился медвѣдь и задними лапами страшно

Сталъ онъ работать и столько шумѣлъ, что Сила проснулся.

Что бъ это было? плотникъ подумалъ, взявши топоръ свой,

На всякiй случай, когда бы воры теперь къ нему лѣзли.

Браунъ, межь-тѣмъ, пребывалъ въ страхѣ великомъ. Щемила

Сильно голову щель, отъ боли онъ вылъ и метался.

Но какъ ни бился, а пользы было немного. Онъ думалъ,

Что ужь тутъ ему смерть; на это и Лисъ полагался,

И, завидя вдали крестьянина-Силу, воскликнулъ:

«Браунъ, какъ можется вамъ? немного вы кушайте только!

Вкусно ль вамъ, дядюшка? Сила самъ идетъ угощать васъ;

Послѣ обѣда винца онъ вамъ поднесетъ; на здоровье!»

И безъ оглядки шельмецъ къ себѣ побѣжалъ въ Малепартусъ.

Сила пришелъ наконецъ и, Бурку увидѣвъ, звать началъ

Всѣхъ мужиковъ, что въ корчмѣ сидѣли, вино распивая.

«Эй вы! бѣгите сюда! медвѣдь на мой дворъ затесался,

Право слово, не лгу.» И встали они и гурьбою

Всѣ за нимъ побѣжали, чтС ни попало взявъ въ руки.

Кто въ торопяхъ схватилъ вилы, кто отъискалъ гдѣ-то грабли,

Молотъ одинъ пріобрѣлъ, другiе бѣжали съ рогаткой,

Съ разнымъ дубьемъ и дрекольемъ. Даже дьячокъ и священникъ

Бить медвѣдя бѣжали. Даже попова кухарка

(Юттой звалася она, и кашу умѣла готовить,

Какъ никто не готовилъ) и та назади не осталась:

Съ прялкой туда же бѣжала драть шкуру съ несчастнаго звѣря.

Слышалъ онъ гвалтъ и весь шумъ, и страхомъ и болью томимый,

Съ силою вырвалъ изъ щели голову, всю ободравши

Морду свою до ушей и въ трещинѣ кожу оставивъ…

Нѣтъ! злополучнѣе звѣря никто не видалъ! И струилась

Кровь у него съ головы… А проку все было немного!

Лапы въ щели оставались; и сталъ порываться онъ, бѣдный,

Съ ревомъ выдернулъ ихъ, но когти и кожа остались

Въ трещинѣ съ кровью и съ мясомъ. Дорого соты пришлися

Бѣдному Брауну, въ горлѣ коломъ они ему сѣли,

Въ путь онъ не въ добрый часъ вышелъ. Морда и лапы въ крови всѣ,

На ноги встать онъ не можетъ, не можетъ онъ тронуться съ мѣста,

Ни ползти, ни идти. А Сила бѣжитъ къ нему прямо,

Всѣ бѣгутъ на него и всѣ на него нападаютъ.

Всѣ ему гибель несутъ. Вотъ, патеръ длинной дубиной

Издали бросилъ въ него и ловко въ спину потрафилъ.

Браунъ туда и сюда, но тутъ его окружили,

Вилой кололи одни, другiе били дрекольемъ.

Молотъ съ щипцами кузнецъ принесъ, набѣжали еще

Кто съ лопатой, кто съ ломомъ, и били, кричали и били

Такъ-что въ предсмертной тоскѣ онъ въ собственномъ калѣ валялся.

Всѣ на него напустились, никто прійдти не замедлилъ;

Широконосый Людольфъ, да Шлёппе съ нимъ кривоногiй

Били сильнѣй всѣхъ, а Герольдъ цепомъ молотилъ, что есть силы;

Возлѣ него топоталъ кумъ его Кюкерлей толстый,

И всѣхъ больше они на Брауна злились и лѣзли.

Также и Квакъ вмѣстѣ съ Юттой отъ нихъ ни въ чемъ не отстали;

Талька Лорденъ хватила бѣднаго звѣря ушатомъ.

И не одни только эти, а всѣ мужики и всѣ бабы,

Сколько ихъ ни было тутъ, смерти желали медвѣдю.

Больше всѣхъ расшумѣлся Кюкельрей — важничалъ тѣмъ онъ

Что Вильгетруда, съ посада (всѣ про то знали въ селеньи),

Сыномъ его называла, отецъ же былъ всѣмъ неизвѣстенъ.

Думали, правда, въ селѣ, что Зандеръ, батракъ черномазый,

Былъ въ этомъ дѣлѣ замѣшанъ, парень отмѣнный и храбрый,

Если одинъ оставался. — Вотъ полетѣли и камни

Градомъ на Брауна; плохо въ то время ему приходилось.

Силинъ братъ подскочилъ и началъ медвѣдя дубиной

По головѣ колотить; не взвидѣлъ тотъ Божьяго свѣта,

Разомъ съ удара рванулся и бросился прямо на женщинъ;

Взвыли, шарахнулись бабы; однѣ разбѣжались, другія

Въ воду попадали. Патеръ тутъ завопилъ: «поглядите!

Тамъ внизу Ютта-кухарка плыветъ и прялка за нею!

О, помогите, мiряне! Выкачу пива двѣ бочки

Вамъ въ награду за это и дамъ во грѣхахъ отпущенье».

Замертво бросивъ медвѣдя, всѣ къ водѣ побѣжали

Женщинъ тонувшихъ спасать. — Тою порой, какъ мужчины

Къ берегу всѣ удалились, Бурка къ водѣ дотащился,

Изнемогая отъ боли и кровью весь истекая.

Онъ утопиться лучше хотѣлъ, чѣмъ эти побои

Съ срамомъ такимъ перенести. Плавать онъ не учился,

Такъ и надѣялся жизнь окончить въ волнахъ быстротечныхъ.

Но противъ чаянья вовсе онъ поплылъ, счастливо несомый

Внизъ теченьемъ рѣки; крестьяне его увидали,

Крикнули разомъ: «Намъ это въ вѣчный стыдъ обратится!»

Всѣ запечалились крѣпко и съ бабами стали ругаться:

«Лучше бъ вамъ дома сидѣть! сами смотрите, плыветъ онъ!»

Тутъ подступили гурьбой къ бревну и его осмотрѣли,

Въ трещинѣ кожу нашли и волосы съ морды, и смѣхомъ

Всѣ залились и вскричали: «Къ намъ ты еще попадешься

Въ руки, дружокъ, ишь, оставилъ намъ подъ закладъ свои уши!»

Такъ поносили они несчастнаго звѣря; но радъ был

Онъ, что хоть смерти избѣгнулъ. Самъ проклиналъ мужиковъ онъ,

Бившихъ его, и стоналъ отъ боли въ ушахъ, въ поясницѣ;

Также и Рейнеке клялъ за измѣну. Съ такими мыслями

Плылъ онъ все дальше и дальше; несомый бурнымъ потокомъ,

Съ милю почти онъ проплылъ въ очень-короткое время,

И истомленный на берегъ выползъ, стѣная отъ боли.

Звѣря несчастнѣе солнце еще никогда не видало!

Онъ и до утра не думалъ дожить, помереть собрался ужь

И воскликнулъ: «О Рейнеке, лживый, коварный измѣнникъ;

Злобная тварь!» тутъ на память пришли ему Сила, крестьяне,

Толстый дубовый обрубокъ, и Рейнеке проклялъ онъ снова.

Между-тѣмъ, Рейнеке-Лисъ, употчивавъ дядюшку мёдомъ,

Вспомнилъ, что зналъ онъ мѣстечко, гдѣ куры водились, и мигомъ,

Цапнувъ одну, побѣжалъ съ добычей къ рѣкѣ наслаждаться.

Скушавши курицу, тотчасъ опять по дѣламъ онъ пустился

Внизъ по рѣкѣ, постоялъ, водицы испилъ и подумалъ:

«О, какъ я радъ, что медвѣдя такъ удалось мнѣ отдѣлать!

Бьюсь объ закладъ, что крестьяне его топоромъ угостили!

Браунъ всегда былъ врагомъ мнѣ, теперь мы съ нимъ квиты. А дядей

Я еще звалъ все его, но что же? теперь онъ ужь умеръ;

Этимъ я буду гордиться, доколѣ самъ существую!

Сплетничать онъ и вредить мнѣ больше не будетъ!» — И вотъ, онъ

Видитъ вдругъ у рѣки, лежитъ, въ предсмертныхъ страданьяхъ,

Браунъ-медвѣдь. Такъ ему и ударило въ сердце. «О, Сила!»

Вскрикнулъ Рейнеке-Лисъ: «болванъ неотесанный, грубый!

Пищей побрезгалъ прекрасной, вкусной и сочной, которой

Брезгать никто бы не сталъ, которая, просто, бросалась

Въ руки тебѣ. Хорошо, что залогъ хоть признательный Браунъ,

За угощенье тебѣ оставилъ!» Такъ думалъ коварный,

Брауна видя въ крови, безъ силъ, безъ чувствъ, безъ дыханья.

«Дядюшка, васъ ли я вижу!» Рейнеке крикнулъ медвѣдю,

«Иль что забыли у Силы? Скажите, ему я сей часъ же

Знать дамъ о васъ. Иль не надо? Навѣрно, ужь, множество мёду

Вы у него потаскали; иль, расплатились съ нимъ честно?

КЮкъ все было, скажите? Да кЮкъ вы росписаны славно!

Что это съ вами случилось? Вкусенъ ли, полно, былъ мёдъ-то?

Впрочемъ, по этой цѣнѣ много его продается!

Дядя! скажите, въ какой вы орденъ попали внезапно,

Что такой красный баретъ надѣли на голову? Право,

Вы не аббатомъ ли стали? Вѣрно, цирюльникъ, какъ брилъ вамъ

Вашу почтенную плѣшь, за-уши вамъ задѣвалъ все;

Вы хохолъ потеряли, какъ вижу, со щекъ своихъ кожу,

Да и перчатки вдобавокъ. Вы не развѣсили ль гдѣ ихъ?»

Такъ бѣдный Браунъ внималъ разнымъ колкимъ насмѣшкамъ,

Самъ отъ боли и мукъ не могши вымолвить слова,

КЮкъ себѣ въ горѣ помочь, не зная. И, чтобъ ужь не слушать

Долѣе бранныхъ рѣчей, къ рѣкѣ коё-какъ дотащился,

Бросился въ воду и поплылъ, несомый быстрымъ теченьемъ,

И ужь подальше на берегъ выплылъ несчастный. И тамъ онъ

Въ мукахъ лежалъ и стоналъ, самъ съ собой разсуждая:

«Хоть бы ужь смерть поскорѣе! Ходить я больше не въ силахъ;

Нужно бъ идти ко двору, отдать отчетъ о посольствѣ,

А тутъ, срамомъ покрытый, лежишь по милости Ли'са.

Дай-ка мнѣ только ожить, ужь я отплачу тебѣ, лживый!»

И онъ, съ силой собравшись, четверо сутокъ тащился,

И, наконецъ, къ королю пришелъ, изнывая отъ боли.

Только король увидалъ медвѣдя въ такомъ положеньи,

Такъ и воскликнулъ: «Богъ милосердый! Браунъ ли это?

Что это съ нимъ приключилось?» И Браунъ ему отвѣчалъ тутъ:

«ТЮкъ, государь, безпримѣрно, ужасно мое положенье!

Рейнеке-Лисъ, душегубецъ, мнѣ измѣнилъ такъ постыдно!»

Тутъ король, разсердившись, воскликнулъ: «За это злодѣйство

Я отмщу безпощадно! Такого барона, какъ Браунъ,

Рейнеке-Ли'су позволить на смѣхъ подымать и безчестить?

ДЮ, клянусь честью и царствомъ! клянусь королевской короной!

Лисъ за все мнѣ отвѣтитъ, что Брауну злаго надѣлалъ,

Пусть не коснусь я къ мечу, когда не сдержу своей клятвы!»

И король повелѣлъ совѣту сейчасъ же собраться,

Засѣданье начать и казнь за злодѣйство назначить.

Всѣ рѣшили, если монарху то будетъ угодно,

Снова потребовать Ли'са — пусть самъ себя защититъ онъ

Противъ всѣхъ жалобъ, какъ знаетъ. Котъ-Гинце можетъ посольство

Взять на себя, за тѣмъ, что уменъ онъ, ловокъ и смѣтливъ.

Такъ, на совѣтѣ, рѣшили всѣ мудрецы государства.

И король, соизволивъ на то, обращается къ Гинце:

«Оправдайте же выборъ совѣта, онъ молвилъ, и если

Лисъ за собой посылать въ третiй разъ насъ заставитъ,

То и себя и свой родъ на вѣки только погубитъ;

Если уменъ, приходи онъ заранѣ. Ему вы объ этомъ

Скажете лично; другихъ онъ всѣхъ презираетъ, но вашимъ

Мнѣньемъ онъ дорожитъ.» И котъ отвѣчалъ государю:

«Если бъ изъ этого только путное вышло! Но кАкъ же

Къ Рейнеке-Ли'су пойду я, и что я стану тамъ дѣлать?

Воля ваша на все; но я, государь полагаю,

Лучше бъ другаго кого къ нему отправить съ посольствомъ;

Малъ я, невзраченъ и слабъ. Вотъ, Браунъ силёнъ и огроменъ,

А не могъ же привесть Рейнеке-Ли'са; такъ кАкъ же

Я-то за дѣло возьмусь? За слово съ меня не взъищите!»

«Ты меня не упросишь», король возразилъ: «мы встрѣчаемъ

Много малыхъ людей, да умныхъ, хитрыхъ и ловкихъ,

Много большихъ, да глупцовъ. Не великаномъ ты смотришь,

Правда, да взялъ ты умомъ. «Послушался котъ и отвѣтилъ:

«Ваша воля законъ мнѣ! и если мнѣ знаменье будетъ

Съ правой руки, на дорогѣ, то путь совершу я удачно.»

ТРЕТЬЯ ПѢСНЬ

Гинце-Котъ ужь довольно пути отложилъ за собою,

Какъ вдругъ Мартынову-Птичку увидѣлъ вдали, и воскликнулъ:

«Добрая птица! счастье сулишь мнѣ! Сверни-ка съ дороги,

И лети все правѣе!» Птица вспорхнула и сѣла

Съ пѣснью на дерево слѣва отъ Гинца-Кота. И взгрустнулось

Сильно ему, и пророчилъ себѣ онъ бѣду и несчастье;

Но, какъ бываетъ со всѣми, сталъ ободрять себя тутъ же.

Шелъ онъ, шелъ и пришелъ въ Малепартусъ, и видитъ,

Лисъ сидитъ на крыльцѣ; ему поклонившись, онъ молвилъ:

«Богъ милосердый да дастъ вамъ вечеръ счастливый! На вашу

Жизнь король умышляетъ за то, что вы не хотите

Стать на судъ передъ нимъ; и дальше велѣлъ онъ сказать вамъ,

Чтобы къ нему вы явились, не то будетъ плохо всѣмъ вашимъ.»

Лисъ ему отвѣчалъ: «Милости просимъ, племянникъ!

Богъ да услышитъ меня, и васъ никогда не оставитъ.»

Но, не того онъ желалъ въ своемъ предательскомъ сердцѣ;

Новыя козни готовилъ, только и думалъ о средствахъ,

КЮкъ бы посланника снова назадъ спровадить съ безчестьемъ.

Все продолжая кота племянникомъ звать, онъ промолвилъ:

«Ну, племянничекъ, чѣмъ же мнѣ васъ попотчивать ныньче?

Спится лучше ужь какъ-то на сытый желудокъ; сегодня

Я вашъ хозяинъ, а завтра, съ утра, ко двору ужь пойдемъ мы;

Право, лучше такъ будетъ. Изъ цѣлой родни моей только

Васъ одного и люблю я, васъ одного уважаю.

А прожорливый Браунъ грубо со мной обращался.

Страшно онъ силенъ и золъ, и я ни за что бы въ дорогу

Съ нимъ пойдти не рѣшился. Съ вами же дѣло другое,

Съ вами иду я охотно. Завтра, вмѣстѣ съ разсвѣтомъ,

Мы и отправимся въ путь: ладно такъ, кажется, будетъ.»

Гинце ему отвѣчалъ: «Ужь, право, лучше бы было,

Намъ, какъ стоимъ и какъ есть, пойдти къ королю. На полянѣ

Свѣтятъ мѣсяцъ и звѣзды; дороги гладки и сухи.»

«Ночью дороги опасны», на то ему Ли'съ отвѣчаетъ:

«Днемъ дружелюбно со всѣми встрѣчаемся мы, ну… а ночью;

Право, не всякая встрѣча сходитъ съ рукъ безопасно.

Котъ ему возразилъ: «такъ вы скажите, племянникъ,

Если ужь мы остаёмся, чтС у васъ ужинать станемъ?»

«Бѣдно я здѣсь пробавляюсь» отвѣтствовалъ Рейнеке хитрый:

«Если жь останетесь вы, свѣжихъ сотъ принесу я,

Выберу самъ ужь для васъ, что ни есть наилучшихъ.»

«Я никогда ихъ не ѣмъ» отвѣтилъ котъ ему съ сердцемъ:

«Если въ домѣ у васъ ужь нѣтъ ничего повкуснѣе,

Мышь мнѣ подайте! до ней я страстный охотникъ, а соты

Вы про другихъ сберегите.» — «Какъ? до мышей вы охотникъ?»

Лисъ съ удивленьемъ спросилъ: «только скажите — мышами

Я угостить васъ готовъ. Тамъ у попа по сосѣдству

Есть амбаръ на дворѣ, и столько мышей развелось въ немъ,

Что не свезешь и возами; самъ я, могу васъ увѣрить,

Слышалъ, какъ плакался попъ, что нѣтъ отъ мышей тамъ отбою.»

Котъ, подумавши молвилъ: «Сдѣлайте милость, племянникъ,

Мѣсто мнѣ укажите! Всякой дичи вкуснѣе

Мыши, повѣрьте; я страстный охотникъ до нихъ.» — «Ну, племянникъ»

Лисъ отвѣчалъ: «когда такъ, вамъ ужинъ будетъ прекрасный.

НХчего медлить, пойдемте; знаю, чѣмъ угостить васъ.»

Котъ и повѣрилъ, пошелъ; пришли къ попову амбару,

Стали у глиняной стѣнки. Рейнеке только вчера лишь

Въ ней лазейку продѣлалъ и ночью, когда всѣ уснули

Лучшую курицу снялъ съ нашести. Мартынка-поповичъ

Вздумалъ за то отомстить; къ лазейкѣ хитрР прикрѣпилъ онъ

Петлю живую съ шнуркомъ, въ надеждѣ, что если въ другой разъ

Прiйдутъ къ нему воровать, отмститъ онъ за курицу вору.

Рейнеке все это зналъ и, рѣчь къ коту обращая,

«Милый племянникъ» сказалъ: «вотъ полѣзайте въ лазейку;

Я жь караулить здѣсь буду, пока вы охотитесь; пропасть

Тамъ вы найдете мышей. Чу! какой свистъ поднимаютъ!

Кушайте вволю, а послѣ назадъ приходите, я буду

Здѣсь дожидаться. Мы съ вами вмѣстѣ всю ночь проведемъ ужь,

Такъ-какъ завтра съ зарею въ путь отправляемся долгiй;

Но сокращать его станемъ другъ другу веселой бесѣдой.»

«Да безопасно ли лѣзть въ эту лазейку?» спросилъ котъ:

«Эти попы иногда себѣ-на-умѣ вѣдь бываютъ.»

Хитрый Лисъ отвѣчалъ: «Ну, кто жь это можетъ предвидѣть!

Если вы трусите, мы возвратимся; жена моя дома

Съ честью васъ прiйметъ и вамъ предложитъ вкусную пищу.

Правда, не будетъ мышей, но все-таки будемъ мы сыты. <»>

Но Котъ-Гинце въ лазейку ужь прыгнулъ, стыдясь подозрѣнья

Въ трусости низкой, и въ петлю поповича прямо попался.

Такъ-то гостей угощалъ Рейнеке-Лисъ въ своемъ зАмкѣ.

Гинце-Котъ, ощутивши петлю живую на шеѣ,

Такъ и обмеръ со страху; прыгнулъ онъ сильно въ лазейку,

Такъ-что петля какъ разъ ему обвилась вокругъ горла.

Жалобно тутъ онъ воззвалъ къ Рейнеке-Ли'су, который

Стоя у самой лазейки, съ радости зубы лишь скалилъ

И, ухмыляясь коту, такъ говорилъ сквозь лазейку:

«ВкЩсны ли мыши вамъ, Гинце? Жирны, должно быть, не такъ ли?

Только бъ Мартынка провѣдалъ, что дичью его вы живитесь,

Онъ бы горчицы принесъ вамъ: вѣжливый мальчикъ Мартынка!

Это у васъ при дворѣ, чтС ль такъ поютъ за обѣдомъ?

Что-то не вѣрится, право. Еслибы Изегримъ также

Въ эту ловушку, какъ вы, съ своей головою попался,

Вдругъ бы за всѣ свои козни онъ мнѣ поплатился, разбойникъ!»

И, сказавъ рѣчь такую, Рейнеке-Лисъ удалился.

Но теперь убѣжалъ онъ не на одно воровство лишь.

Волокитство, убiйство, разбой и измѣну считалъ онъ

Дѣломъ вовсе-негрѣшнымъ. Вотъ и теперь онъ задумалъ

Нѣчто свершить въ такомъ родѣ. Зазнобу свою Гиремунду

Шелъ навѣстить онъ съ двоякою цѣлью: во-первыхъ, въ надеждѣ

Вызнать отъ ней, въ чемъ его супругъ ея обвиняетъ;

А, во-вторыхъ, и хотѣлось старый грѣшокъ ему вспомнить.

Волкъ же былъ при дворѣ, такъ случай былъ самый удобный.

Склонность волчицы къ нему, безстыдному Ли'су, давно ужь

Сердце ревнивое волка мучила праведнымъ гнѣвомъ.

Къ женщинамъ въ комнату Лисъ вошелъ и увидѣлъ, что дома

Не было ихъ. «Богъ на помощь, сводныя дѣтки!» сказалъ онъ,

Ласково дѣткамъ кивнулъ, а самъ побѣжалъ-себѣ дальше.

Утромъ съ зарей Гиремунда, домой пришедши, спросила:

«Не приходилъ ли ко мнѣ кто?» Рейнеке-Лисъ заходилъ къ намъ, —

Съ вами хотѣлъ говорить и всѣхъ насъ, сколько тутъ было

Сводными дѣтками назвалъ. Тутъ Гиремунда вспылила:

«Онъ мнѣ за это заплатитъ!» и тутъ же со всѣхъ ногъ пустилась

Мстить за обидное слово. Знала она, гдѣ бывалъ онъ,

И нагнавъ его скоро, съ сердцемъ къ нему обратилась:

«Это что за названья? и что за бранное слово

Вы предъ моими дѣтьми, безсовѣстный варваръ, сказали?

О! вы раскаетесь въ этомъ!» сказала, оскаливши гнѣвно

Бѣлые зубы на Ли'са, и въ бороду Ли'су вцѣпившись;

Больно стало ему и бросился-было отъ ней онъ,

Да нагнала его снова она. Тутъ чего ни случилось! —

Былъ по близости зАмокъ весь развалившiйся; прямо

Оба къ нему побѣжали; тамъ растреснулись стѣны

Башни одной и сквозь щель Лисъ проскользнулъ, хоть и трудно

Было ему, потому-что щель оказалася узкой.

Вслѣдъ за нимъ и волчица, грузная, сильная съ лету

Голову въ щель запустила, терлась, билась, ломала,

Думая тоже пролѣзть и глубже только входила,

Глубже вязла въ щели и вылѣзть изъ ней могла ужь.

Рейнеке, это замѣтивъ, къ ней забѣжалъ стороною

…

Ужь и ругалась она: «вотъ такъ-то ты поступаешь?

Какъ разбойникъ, какъ воръ!» А Лисъ на то отвѣчалъ ей:

«Коль никогда не бывало, такъ пусть же теперь это будетъ.»

…

…

…Но для Ли'са все это было пустое.

Кой-какъ волчица, однако, изъ трещины вылѣзла. Ли'съ же,

Злой и увертливый плутъ, былъ отъ нея ужь далеко.

…

…

Но обратимся къ коту и взглянемъ, что дѣлаетъ бѣдный.

Видя, что въ петлю попался, сталъ онъ по образу кошекъ

Немилосердно вопить: услышалъ это Мартынка,

И съ постели вскочилъ. — «Слава Богу! не даромъ

Петлю живую къ лазейкѣ я прикрѣпилъ; воръ попался!

Я научу его красть! «Такъ разсуждая, Мартынка

Свѣчку вздулъ, въ попыхахъ (въ домѣ всѣ спали давно ужь),

Мать и отца разбудилъ со всею домашней прислугой

Крикомъ: «лисица попалась! пойдемте къ ней и убьемте!»

Вотъ и пошли всѣ гурьбою, большiе и малые; даже

Патеръ, поднявшись съ постели, надѣлъ на себя епанечку.

Всѣ побѣжали съ свѣчами; впередъ всѣхъ летѣла кухарка.

Палку схвативши; Мартынка напалъ на несчастнаго Гинце

И давай его дуть по головѣ и по тѣлу.

Глазъ ему бѣдному вышибъ. Тутъ всѣ на него налетѣли:

Патеръ съ острою вилой самъ подоспѣлъ, какъ нарочно,

Словно разбойниковъ шайка въ амбаръ къ нему ночью залѣзла.

Котъ умирать собрался ужь и, въ бѣшенствѣ страшномъ воспрянувъ,

Въ ляжки поповы впился, кусалъ и царапалъ нещадно;

Страшно его опозорилъ и тѣмъ за глазъ отомстилъ свой.

Вскрикнулъ патеръ отъ боли, и обморокъ съ нимъ приключился.

Съ-дуру кухарка завыла, что дьяволъ тутъ, видно, вмѣшался,

НАзло ей женщинѣ бѣдной; клялась она и божилась,

Что готова отдать хоть все добро нажитое,

Только бъ такого несчастья не было съ бариномъ. Даже

Еслибъ кладъ ей достался, она и кладъ отдала бы,

Только бы баринъ ея здоровымъ остался, какъ прежде.

Такъ горевала она о барскомъ несчастьѣ и срамѣ

И объ увѣчьи его, столь для нея непрiятномъ.

Тутъ его въ домъ понесли, напутствуя воемъ и плачемъ,

Бросивъ все въ торопяхъ и въ петлѣ Гинце оставивъ.

Гинце-котъ злополучный, оставшись одинъ, весь избитый,

Еле-живой и готовый духъ испустить въ ту жь минуту,

Тотчасъ взялся за шнуръ и сталъ его грызть что есть мочи.

Ужь не спастись мнѣ отъ этой бѣды! онъ, бѣдный, подумалъ.

Но удалося ему шнурокъ перегрызть. О! какъ счастливъ

Былъ онъ, когда убѣгалъ отъ мѣста, гдѣ выстрадалъ столько.

Мигомъ шмыгнулъ изъ лазейки и быстро бѣжалъ по дорогѣ,

Прямо бѣжалъ ко двору и прибылъ туда рано утромъ.

Все на себя онъ ругался: чортъ тебя сунулъ поддаться

Хитростямъ Рейнеке-Ли'са, сѣтямъ обманщика злаго!

Вотъ и съ срамомъ приходишь назадъ и съ выбитымъ глазомъ,

И съ синяками на тѣлѣ. Ну, что взялъ? вѣдь стыдно, признайся!

Гнѣвомъ король распалился, узнавши объ этомъ; онъ смертью

Страшною Ли'су грозится. И началъ опять собирать онъ

Всѣхъ старѣйшинъ своихъ; сошлись къ королю всѣ бароны,

Всѣ мудрецы, и спросилъ онъ: кЮкъ усмирить намъ злодѣя?

Только всѣ обвиненья обрушились снова на Ли'са,

Гримбартъ, барсукъ, отвѣчалъ: «На этомъ судилищѣ могутъ

Много господъ находиться, добра не желающихъ Ли'су,

Но едва ль кто захочетъ на право дворянъ посягнуть здѣсь.

Пусть въ третiй разъ пригласятъ въ судилище Рейнеке-Ли'са;

Если жь онъ и тогда не явится, судъ будетъ въ правѣ

Громко его обвинить.» Король ему отвѣчаетъ:

«Я увѣренъ, что здѣсь никто не рѣшится къ злодѣю

Справить третье посольство. Кто о двухъ головахъ здѣсь?

Кто отважится жизнью еще разъ рискнуть для злодѣя,

Можетъ-быть, погубить себя и здоровье, а Лиса

Все сюда не представить? Боюсь, что никто не рѣшится.»

Громко барсукъ возразилъ: «Великій король-повелитель!

Вы позволите мнѣ, готовъ я сейчасъ на посольство,

Будь, что будетъ, потомъ. Оффицiально ль угодно

Вамъ отправить меня, иль къ Рейнеке-Ли'су явлюсь я

Будто самъ отъ себя, на все я заранѣ согласенъ.

И король разрѣшилъ: «Такъ съ Богомъ, ступай же! Ты слышалъ

Всѣ обвиненья теперь, смотри же, будь остороженъ:

Онъ человѣкъ преопасный.» И Гримбартъ отвѣтилъ на это:

«Ну, ужь рискну и закаюсь, авось его къ вамъ я поставлю.

Такъ онъ пустился въ дорогу, прямо въ дворецъ Малепартусъ;

Тамъ съ женой и дѣтьми онъ Ли'са засталъ и промолвилъ:

«Здравствуйте, Рейнеке-дядя! Мужъ вы ученый и мудрый

Мы удивляемся всѣ, кЮкъ вы королевскую волю

Презираете, прямо скажу, насмѣялись надъ нею.

Но не пора ль перестать? Только и слышишь отвсюду,

Что обвиненья на васъ. Какъ родственникъ вамъ говорю я,

Вмѣстѣ пойдемъ ко двору; вѣдь дольше ждать — не поможетъ.

Много жалобъ на васъ у нихъ при дворѣ накопилось;

Ныньче король въ третiй разъ къ себѣ приглашаетъ васъ, дядя.

Если жь не явитесь вы, васъ нА-смерть осудятъ. Подступитъ

Къ вашему зЮмку король, съ огромнымъ войскомъ васалловъ

И осадитъ васъ здѣсь; и даромъ погибнете только

Вмѣстѣ съ женой и дѣтьми, и всякимъ добромъ. Не уйдти вамъ

Отъ короля и, повѣрьте, лучше будетъ, когда вы

Вмѣстѣ со мной ко двору отправитесь! Тамъ какъ-нибудь ужь

Хитростью, рѣчью искусной, поправите дѣльцо свое вы

И спасете себя: и не изъ такихъ вы напастей

Въ судные дни сухимъ выходили, враговъ посрамивши.»

Гримбартъ окончилъ, и Лисъ ему отвѣчаетъ: «Вы добрый

Мне подаете совѣтъ идти ко двору и за дѣло

Взяться свое самому. Надѣюсь я крѣпко на милость

Короля; онъ вѣдь знаетъ, сколько ему я полезенъ;

Знаетъ онъ также, что этимъ я прочимъ сталъ ненавистенъ.

Дворъ безъ меня обойдтися не можетъ. И будь я преступнѣй

Въ десять кратъ, я ужь знаю, что если мнѣ только удастся

Въ очи къ монарху взглянуть и съ нимъ перемолвить два слова,

Гнѣвъ его тотчасъ затихнетъ. Правда, его окружаютъ

Много слугъ и васалловъ, много въ совѣтъ его входятъ,

Но никто къ его сердцу не близокъ; и всѣ-то они тамъ

Такъ-себѣ только, совѣта подать не умѣютъ. За мною жь,

Гдѣ бы я ни былъ, всегда остается послѣднее слово.

И когда бы король и всѣ мудрецы ни сошлися

Спорный ли пунктъ порѣшить, вопросъ обсудить щекотливый,

Рейнеке тутъ имъ и нуженъ, безъ Рейнеке все не клеится.

Многихъ зависть тревожитъ. Ихъ-то вотъ и боюсь я.

Въ смерти моей поклялись они, и что ни есть злые —

Всѣ теперь при дворѣ — вотъ это меня безпокоитъ.

Больше десятка ихъ тамъ набралось, и самыхъ могучихъ;

КЮкъ же одинъ-то я стану съ ними со всѣми бороться?

Вотъ отъ-чего я до-сихъ-поръ туда идти не рѣшался.

Да ужь, видно, что лучше на судъ мнѣ отправиться съ вами

И защитить себя; этакъ и чести больше мнѣ будетъ,

Чѣмъ, когда третьимъ отказомъ жену и дѣтей я повергну

Въ страшную гибель, и всѣ мы можемъ погибнуть. Король же

Слишкомъ могучъ для меня, и все, что онъ ни прикажетъ —

Дѣлать я долженъ. Увижу, нельзя ли съ врагами мнѣ будетъ

Какъ-нибудь помириться, иль сдѣлку сдѣлать какую.»

Лисъ послѣ этого молвилъ: «Смотри же, жена, Эрмелина,

Зорко смотри за дѣтьми, а пуще за младшимъ, милашкой.

Зубки такъ и бѣлѣютъ въ ротишкѣ его; я надѣюсь,

Будетъ весь онъ въ отца! а вотъ и другой забiяка,

Столько же мнѣ дорогой. О, будь ты ласкова съ ними

Все это время, пока я въ отсутствiи буду! Припомню

Это добромъ я тебѣ, если счастливо вернусь къ вамъ.»

Такъ отправлялся въ дорогу Рейнеке чадолюбивый,

Такъ оставлялъ онъ жену и двухъ сыновей малолѣтныхъ.

Домъ оставлялъ безъ призрѣнья — и сильно взгрустнулось лисицѣ.

Часа еще не прошли они вдвоемъ по дорогѣ,

Какъ барсуку Лисъ промолвилъ: «Милый, дражайшiй мой дядя,

Лучшiй мой другъ, признаюсь, я трепетать начинаю,

Я отогнать не могу ужасной мысли, что смерти

Я на встрѣчу иду. И всѣ-то мои преступленья,

Сколько я ихъ ни свершилъ, всѣ-то встаютъ предо мною.

Ахъ, не повѣрите вы, кЮкъ я безпокоюсь и мучусь;

Вамъ исповѣдаюсь я! грѣшному мнѣ вы внемлите!

Патера нѣтъ здѣсь другаго по близости; легче на сердцѣ

Будетъ отъ этого мнѣ, и легче мнѣ съ совѣстью чистой

Будетъ предстать предъ судомъ.» Гримбартъ ему отвѣчаетъ:

«Прежде всего отрекитесь отъ грабежа и отъ кражи,

Отъ лукавства, измѣны и прочихъ подобныхъ пороковъ;

Иначе исповѣдь, право, вамъ ни къ чему не послужитъ.»

— Знаю, Лисъ отвѣчалъ; такъ я начинаю, внимайте!