Бесплатный фрагмент - Раздолбаи успеха

Что говорят об этой книге?

«Часы с кукушкой, или Вендетта по-русски»

«Выверено. Прикольно. Чувствуется, что хорошо продумал.» — читатель Константин К.

«Как зарисовка из жизни, так сказать, с натуры — неплохо, сейчас это вообще читается как „свидетельство эпохи“, содержащее крупицы уникальной информации (все эти часы, золото и прочие махинации).» — «Злой редактор» изд-во «Астрель» (Санкт-Петербург)

«Кавитатор профессора Брехмана»

«Дочитал до середины. Понял, что надо прерваться — спазм диафрагмы, болят бока… Отдышавшись, продолжил… в коликах. Неожиданный конец предотвратил лёгкую истерику неудержимого смеха.» — читатель Владимир Ж.

«Дорогами каторжан вокруг Тунайчи»

«Харитона жаль, ибо кошачий алкоголизм неизлечим. Голодная жизнь тебе не грозит, в крайнем случае прокормишься эпистолярным жанром.» — родная сестра Светлана.

«Это — супер! Хочу некоторым приятелям дать почитать, с разрешения автора…» — читатель Михаил К.

«Пустые карманы»

«… подняло боевой дух.» — читатель Николай Ж.

«… Мягкая ирония, балансирующая на грани жёсткой сатиры, автору практически всегда удаётся — как и в данном случае. В целом всё на уровне: персонажи, диалоги, расстановка сил, суть проблемы, стёб над ними — всё довольно грамотно выстроено. Обыгрывание разных вариаций гаишного кармана — реально улыбает. " — «Злой редактор» изд-во «Астрель» (Санкт-Петербург)

«ЛунА»тый конвой»

«Игорь — супер! Как прямо побывал вновь в „Трёх семёрках“!!!» — читатель Геннадий О.

«Живо, насыщенно яркими деталями (одни размеры норвежских рук и ног чего стоят), иронично, местами довольно забавно („выпирающая пассионарность“ или сцена с „одноклассницей“), что немаловажно — познавательно. В плюс — исторический экскурс в начало 19 века, оживающие перед глазами картинки с парижанками; несколько неожиданный — но не лишенный логики — вывод из всех этих солдатских парижских загулов, который озвучивается в финале. Другая хорошая находка — параллели с крестовыми походами, это тоже расширяет внутренний хронотоп, даёт истории дополнительное измерение.» — «Злой редактор» изд-во «Астрель» (Санкт-Петербург)

«В поисках идеального сифуда»

«Опять до слёз!» — читатель Николай Ж.

«Очень симпатично, с интересным колоритом (ментальным и географическим), что уже ожидаемо — с хорошим, некусючим юмором. Удачные диалоги, да и вся драматургия общения в целом, многие сцены — готовый сценарий.» — «Злой редактор» изд-во «Астрель» (Санкт-Петербург)

«Призрак Новика»

«… жизненная история.» — читатель Елена К.

«Очень неплохо. Большой плюс — погружение в местную специфику: география, традиции и расклады, особенности характеров, национальные нюансы — всё вызывает доверие, хотя и понятно, что фантазию автор тоже включал. Живые, естественные диалоги, динамичное действие, композиционно история выстроена грамотно… Хорошая ирония, где надо — сатира или откровенный стёб. Удачно вписалась история с сумасшедшим гринписовцем — это отдельный бонус. И хорошая находка — вдохновенное враньё переводчика.» — «Злой редактор» изд-во «Астрель» (Санкт-Петербург)

«Любовь зла…»

«Текст живой, композиционно неплохо выстроен, есть колоритные детали (типа экзотического нужника), персонажи понятные, что называется, свои в доску. Рассказ очень выигрывает от того, что написан по реальным событиям, а действие разворачивается в реальных декорациях. Относительно юмора — история вышла забавная, почти анекдотическая.» –«Злой редактор» изд-во «Астрель» (Санкт-Петербург)

«Спасибо, повеселился)» — читатель Андрей Г.

«Прикольный рассказик… Зачиталась, что чайник на кухне весь выкипел…» — читатель Ольга Г.

«Бабье лето»

«Я бы назвала это словесной живописью — не потому, что всё очень скрупулезно описано, а скорее потому, что выбран ровно тот набор деталей, который помогает визуализировать весь эпизод во всей его житейской, эмоциональной, даже экзистенциальной наполненности. Перед глазами встаёт не просто время года, прозрачный осенний воздух, паучок с „намеком“, потёки на стекле (так и видишь целый ряд художественных фотографий), но и целая жизнь. За счёт сугубо внешних деталей, без всяких психологических комментариев, из текста вычитывается наполненный человеческий портрет. Целая жизнь, обрисованная одной линией.» — «Злой редактор» изд-во «Астрель» (Санкт-Петербург).

Книги Игоря Англера, финалиста национальной литературной премии «Писатель года» в номинации «Юмор» 2017 и 2018 гг.

«Хроники весёлой пекарни» — Издательские решения, по лицензии «Ридеро», 2017

«Слышащий Сердце» — Издательские решения, по лицензии «Ридеро», 2018

«АвантЮристы» — Издательские решения, по лицензии «Ридеро», 2019

Часы с кукушкой,
или Вендетта
по-русски

«Ку!..»

«Ку? Что за дьявольщина? Нет, наверное, показалось», — и Карло, перевернувшись на другой бок, быстро уснул.

…«Ку-ку!..»

«Нет, всё-таки кто-то здесь есть!» — Карло оторвал свою взлохмаченную голову от подушки и посмотрел в тёмный дальний угол, где в кровати тихо похрапывал Джорджо, его приятель и однокашник по школе права в Болонском университете, но тот, казалось, действительно спал и не думал дурачить своего приятеля.

«Спать! Завтра зачёт по административному праву, а этот молодой профессор Лука Моретти обещал три шкуры с меня спустить!»

…Прошёл ещё час, и, конечно, опять…

«Ку-ку-ку!» — точно в итальянскую студенческую общагу на виа Сталинграде ненароком залетела лесная пташка, чтобы подкинуть студентам перед сессией своё яйцо — так, для более полного ощущения жизни. И это было очень близко к действительности. Но вот кто кому и что подкинул? И главное, за что?! Но без кукушки здесь явно не обошлось.

«Ку-ку-ку!» — раздалось где-то рядом.

— Джорджо, каналья, ты всё-таки купил у русских эти чёртовы часы с кукушкой?!

— Святая Мария! Какие часы? Ты спятил, Карло! Который час?

— Ты оглох, что ли, Джорджо? Русская кукушка ясно сказала «три часа ночи»!

— Какая, чёрт побери, кукушка? Ничего я у русских не покупал, просто посмотрел. Спи ты, асино!

…«Ку-ку, ку-ку!»

Нет, это было выше сил двух итальянских студентов и уж точно за пределами терпимости итальянского темперамента! Четыре часа утра. Карло не выдержал пытки «ку-ку» и включил свет в апартаментах.

Отдельная, по сути, квартира со спальней на двоих, небольшой гостиной для занятий, с кухонным блоком, душевой и туалетом ничего особенного, с точки зрения итальянских студентов, не представляла. Но для русских, впервые оказавшихся в заграничном университете, это был культурный шок. Студенческая столовая, открывавшаяся уже с утра на завтрак и с вином и пивом на обед и ужин, вызывала у них — кто бы сомневался — не менее восторженные чувства. Рассказы же русских студентов о том, какими бывают общаги и столовые, навевали у итальянцев мысли скорее о тюрьме…

Но, слава богу, это была не Россия, а Италия, и два невыспавшихся итальянских студента, Карло и Джорджо, сидели на кроватях в комфортабельных апартаментах и подозрительно изучали помятую лохматую физиономию напротив себя. Густые чёрные волосы кучерявыми волнами спадали почти до плеч, обрамляя смуглые лица с беспокойными карими глазами и обычно с белозубой улыбкой. Со стороны могло показаться, что парни смотрели на себя в зеркало: так они были похожи. Вот только улыбок не было: стиснув зубы, они сверлили друг друга недоверчивыми злыми взглядами.

— Джорджо, говори, куло, куда спрятал часы!

— Ты с ума сошёл, Карло! Никуда я их не прятал! Они за стенкой в комнате русских!

— А, кацци ди руссо, развлекаетесь! Идём, Джорджо, к ним, поговорим!

Через считанные секунды приятели в четыре кулака отчаянно барабанили в соседнюю дверь! Никто и не думал им открывать, только невидимая кукушка чётко отбивала очередную четверть часа.

— Канальи, почему не открываете дверь? Заткните клюв своему кукующему террористу! — орали два волосатых загорелых парня.

Коридор оживал, постепенно заполняясь другими обитателями общаги, разбуженными если не злополучной русской кукушкой из часов, то разбушевавшимися и матерящимися по-чёрному приятелями.

— Да их нет там! — подал кто-то голос из толпы сонных студентов. — Они ещё вчера вечером уехали в Россию!

— Отомстили тебе русские, Джорджо! — съязвила Симона, которая, похоже, ещё не ложилась спать, вернувшись с проводов русских студентов. Из всей толпы она дерзко выделялась аккуратной причёской и вызывающе свежим видом с мягким винным румянцем на щеках и озорным блеском в глазах. А какой ещё должна вернуться с вечеринки, пусть и затянувшейся до раннего утра, молодая симпатичная итальянка? Джорджо и Карло с взлохмаченными головами и небритыми физиономиями, в одних длинных, но неспособных скрыть кривые ноги, трусах, поутру не вызывали к себе никаких сексуально-пассионарных чувств, кроме желания поиздеваться.

— То есть? — не понял намёка Карло, переводя злой взгляд с девушки на своего друга.

— А что тут не понять! — продолжала Симона. — Джи постоянно дразнил Илью, что не заплатит ему за часы ни лиры и научит его западной экономике, а в последний день русские готовы были продать за бесценок тяжёлые настенные часы, которые им очень неохота было тащить обратно домой. А Джорджо сказал, что в такой момент на западе любой товар ничего не стоит — цена ноль, ну или двух тысяч лир на благотворительные цели хватит. Говорил, рагаццо? Говорил! Дразнил? Дразнил! Вот и получай, ступидо, хи-хи, часы бесплатно! Всё, как ты и хотел!

— Ну, что скажешь в оправдание, кретино? — Карло недобро, исподлобья посмотрел на соседа по комнате. — Ты, стронцо, был у русских на отвальной и теперь устроил весь этот спектакль?

— Да не был я нигде. Только с утра зашёл к Илье узнать, не продал ли он часы.

Ну что мог сказать Джорджо? Только…

…«Ку» — это прошло ещё пятнадцать минут.

Итальянская общага бурлила. Кто-то последними словами ругал русских, оставивших в закрытой комнате на прощание часы с включённой кукушкой. Кто-то костерил Джи за его жадность — русский хотел за них какие-то жалкие двадцать тысяч лир! Симона же откровенно издевалась над двумя бедолагами в цветастых трусах, подливая масла в огонь дополнительными подробностями неудавшейся сделки и провальной лекции по маркетингу. Карлито же был просто вне себя!

«Ку-ку-ку…!» — выскочила в нетерпении из часов русская кукушка и понеслась отсчитывать время, оставшееся до зачёта.

Пять утра.

Вендетта по-русски состоялась!

«Бам-бам-бам!» — бились в закрытую дверь итальянские кулаки…

«Ку!» — было им в ответ.

— Мадонна, когда ж эта фиговина заткнётся, в конце концов!

— Кто-нибудь откроет эту чёртову дверь?!

— А где ключи от комнаты, рагацци?

— Где-где! В деканате, конечно!

— А запасные? Они должны быть здесь.

— Не нашли… Наверное, тоже русским отдали, а они могли вернуть их в деканат.

— Это что, до десяти утра ждать, пока секретарь придёт?

— Если не опоздает. В любом случае нам здесь куковать до одиннадцати, а то и двенадцати, пока ключи найдут, привезут, откроют…

Ку-ку, Италия!

Маркетинг западный, говоришь?

«Ку-ку!» — ещё раз.

                                          * * *

«Тук-тук! Тук-тук!» — в это же самое время отстукивали на стыках рельс последние счастливые мгновения колеса поезда Будапешт — Ленинград, увозившего на родину группу советских студентов-юристов, приезжавших по обмену в Болонский университет.

По коридору вагона шёл, покачиваясь из стороны в сторону, довольный собой проводник Мироныч. Толстячок, пользуясь моментом, спешил побыстрее обойти свой вагон без толкотни, пока пассажиры рассаживались и устраивали свой быт и не повылезали в коридор. Он по-хозяйски стучал в каждое купе, раздавал бельевые комплекты и спрашивал про чай.

— Вот бельишко. Там, если чайку захотите или ещё чего, я щас бельё раздам, титан запалю, и подходите ко мне в служебное, — окидывая обитателей купе намётанным взглядом, Мироныч прозрачно намекал на свой спекулятивный бизнес.

Так, купе за купе, совершал обход вагона проводник, по ходу оценивая кредитоспособность своих потенциальных клиентов и прикидывая возможный навар на водке, которую он намеревался им предложить по спекулятивной цене. Он уже потянулся к ручке очередной двери, как его окликнула какая-то женщина…

— Интересно, Илья, что там сейчас в нашей общаге? — спросил Тараканов.

— Ночка у них была весёлая! Маркетинг, видишь ли, западный хотел мне преподать! Получи, говнюк, кукушку «Сделано в СССР»!

— Да ни фига, подумаешь, проснулись в ночи! — подал голос с верхней полки Костик Ташинский. — Взяли у коменданта запасные ключи и снова дрыхли уже через десять минут.

— Ага, как бы не так! Я свои не вернул! — Илья Буйнов повертел ключом у всех на виду. — А Таракан свой сдал в деканат. Так что гулять им до утра!

— Да, классная «кукушка» получилась! Запомнят наше «ку-ку»! — сказал Сашка Лавочкин, озорно глядя на приятелей сквозь линзы очков.

— Этому жлобу «кукушку» нужно было вставить в другое место… — только Андрей Марельских открыл рот, чтобы отпустить пару крепких словечек в адрес Джорджо, как на этих словах дверь в купе отворилась и в проёме возник проводник.

Повисла неожиданная пауза. Хотя кого ещё можно было ожидать в поезде, который только-только отошёл от вокзального перрона?

— Ба! Знакомые всё лица! — первым нашёлся Марельских. — Вот ведь судьба — снова в пути и снова вместе!

— Если с другом вышел в путь, веселе-е-ей да-а-а-ро-га! — пропел, подмигивая оторопевшему проводнику как старому знакомому, интеллектуал Лавочкин.

Это действительно был он, их проводник, а это были снова они, его весёлые студенты. Миронычу стало нехорошо, предательски засосало под ложечкой, а лысина моментально вспотела под фирменной фуражкой.

— Я щас, мальчики, вернусь, — сказал побледневший проводник. — Я скоро. Обещаю.

— Эй! Белье отдай!

— Паспорта-то возьми!

— Куда полетел? — неслось вслед проводнику из открытой двери купе №4.

Несколько довольно улыбавшихся рож смотрели, как Мироныч поспешно удалялся в сторону служебного купе. Он отчего-то разволновался и как будто разучился держать равновесие. Проводник то кидался на стенки или толкал пассажиров, то больно ударялся о перила под окнами или спотыкался об откидные сиденья. При этом он путался в волочащемся белье, едва не растянувшись в полный рост перед своим купе.

«Фу-у-у!» — выдохнул Мироныч, захлопнув за собой дверь и прищемив простынь.

«Слава богу, что студенты не в соседнем едут! Хотя кто их знает, что они отчебучат на этот раз».

«Как тот парень сказал — «вставить бы этому жлобу кукушку куда надо»?

«Это он про меня?»

«Неужели и кукушка с ними?!»

«Может, им сразу водки принести, а не ждать, пока они?..»

«Вот не повезло так не повезло!»

От беспокойных мыслей лысина постоянно потела, и даже поездка с хорошей «наживой» была Миронычу не в радость.

                                          * * *

«Тук-тук! Тук-тук! Тук-тук!»

Месяц назад точно так же стучали по рельсам колёса скорого поезда №49 Ленинград — Будапешт, везя группу пьяных и весёлых студентов юридического факультета ЛГУ. Будущие юрисконсульты и нотариусы, следователи и прокуроры, судьи и адвокаты следовали транзитом через Львов, Чоп, Будапешт, Загреб и Венецию в Болонью. Им предстояло пройти стажировку по обмену в школе права местного университета.

— Товарищи студенты, просьба не шуметь и не мешать отдыху других пассажиров! — в первый же вечер доставал всех проводник своими громкими, на весь вагон, нотациями.

— Товарищи студенты, ну я же просил вас вести себя прилично! Я буду вынужден пожаловаться руководителю вашей делегации! — грозил он.

На самом деле Мироныч уже успел наябедничать профессору Гусину и доценту Тропачёву — руководителям делегации, ехавшим в соседнем СВ. Чай недовольный проводник, конечно, разносил, бурча разные ругательства себе под нос, но вот водку продавать отказался наотрез.

— Во Львове будем стоять долго. Побегайте, ребятки, может, пивка и найдёте! Ишь ты, водки им продай! Обойдётесь! Вот фиг вам, а не водки! Выкусите! — с самого начала невзлюбил Мироныч шумную компанию из купе №1.

Студенты, конечно, во Львове побегали вокруг вокзала и нашли не только ящик пива, но и несколько бутылок водки! Праздник продолжился и на второй день. Под водочку с пивом обсудили, как водится, план практики, то есть как они будут проставляться перед итальянскими студентами и на что будут жить и, если повезёт, гулять. Для этого каждый вёз с собой что-нибудь на продажу: часы «Командирские» различных родов войск или просто обычные советские часы. Кто-то тащил самовар, кто-то — альбомы по искусству советского периода.

Вот, собственно, на это, точнее, на вырученную от их продажи валюту студенты и собирались жить-гулять в Италии, надеясь как-то ещё сэкономить и купить фирменные кроссовки или модные туфли. Девчонки мечтали об итальянских сапогах!

Илья Буйнов в придачу к ходовым «Командирским» вёз настоящие часы с кукушкой а-ля рус, намереваясь толкнуть их по хорошей цене на волне интереса ко всему русскому и советскому. Некоторые, с уже имеющимся деловым опытом на «галёре» — такие, как Марельских, подготовились к загранпоездке более основательно, заняв денег и накупив разных золотых украшений, планируя не только вернуть долги, но и сделать первый капитал. Для них пароль «чё как насчёт наживы?» был ежедневной рутиной.

Но Костик Ташинский! Костя — юноша с абсолютно домашней внешностью и манерами потомственного интеллигента — сумел выделиться даже на фоне отъявленных мажоров. Он вёз целое состояние из двух десятков часов и золотых кулонов, спрятанных в специально сшитом его мамой поясе. Всё путешествие Костик не снимал драгоценный пояс. Он в нём ел, спал, ходил в туалет, боясь оставить этот клад без присмотра даже среди друзей.

— Костя, а ты не боишься пограничного и таможенного контроля? — подначивал приятеля Андрей Марельских.

— В таможенной декларации места не хватит, чтобы такое достояние республики там уместилось! — хохмили друзья-однокурсники.

Но как ни крепился Костя, как ни старался не подавать виду, приближения границы он боялся панически. Нервные вопросы выдавали его состояние с головой, а ответы и шуточки приятелей, очень похожие на правду, расстраивали.

— Проверка ведь будет недолгой? Вон поезд какой длинный!

— Попробуй всех прошмонай! Они, конечно, не успеют, да? — успокаивал он себя в промежутках между стопками водки.

— Ага, размечтался! — будоражил его и без того беспокойную душу Игорь Тараканов. — Я пять лет ездил через Чоп! Пока сменят колёсные пары, из тебя всё вытрясут, проведут допрос с протоколом и даже свидетелей найдут!

— А откуда они узнают?

— А собаки обученные? А проводник злой? — не унимался Тараканов.

— Точно! Он видел, Костя, твой контрабандный пояс, когда ты утром шёл умываться! — подкалывал Илья, который совершенно не переживал за часы с кукушкой: ей он всегда сможет заткнуть рот.

— Говорили же тебе, не носи с собой!

— Да его под майкой почти не видно! — отбивался Ташинский.

— Вот-вот, именно что почти!

— Не очко его сгубило, а к одиннадцати туз! — свесил с верхней полки свою очкастую лукавую физиономию Сашка Лавочкин, протягивая пустой стакан. — Когда будем «пулю» расписывать?

— Обожди ты со своим преферансом! — не унимался Костик. — Вот ты сам, Илюха, что будешь в Италии со своей кукушкой делать?

— Чё-чё! Продам! Куплю себе серые кожаные «инспектора»!

Но всякой пьянке всегда когда-нибудь приходит конец: либо водка кончается, либо спать уже хочется, либо и то и другое. Так и наши весёлые приятели наконец угомонились, вдоволь нахваставшись своими сувенирами и насмеявшись над начинающим контрабандистом Костиком. Показал свои часы с кукушкой и Илья. И даже включал их, чтобы все насладились пением птички. Да вот незадача: по пьянке забыл её выключить.

Известно, что спят молодые пьяные организмы очень крепко, несмотря на приближающуюся государственную границу и брошенные незаполненными бланки таможенных деклараций в жирных пятнах от яиц, курицы, шпрот, солёных огурцов и прочей немудрёной студенческой закуси. Спят студенты крепко и…

…И не слышат, как заливается кукушечка в соседнем с проводником купе. Ну не повезло мужику. Что поделаешь? Бывает и хуже.

«Ку-ку» — два часа ночи.

Всё равно не желают услышать будущие советские юристы, нотариусы, адвокаты, следователи, прокуроры и даже судьи хитрую птицу певчую! А проводник? А проводник вскочил на своей кровати уже на первом кукуке с ударом часов! Сидел и слушал, вдруг всё-таки послышалось, но нет…

«Ку!» — два часа пятнадцать минут.

— Вот же суки! Это они мне за водку мстят! Или догадались, что я заложил их за пьянку?

«Ку!» — два тридцать.

Спать под такой аккомпанемент проводник не мог, да и мысли о возможных сценариях расправы не давали ему уснуть. Долбёж в дверь, из-за которой вновь донеслось очередное громкое и отчётливое «ку», ни к чему не привёл — пьяные студенты ничего не слышали. А открыть дверь своим ключом он побоялся.

— Скоро будет «ку» три раза! — подумал, зверея, проводник и пошёл как никогда рано растапливать титан.

«Ку-ку-ку!»

— Боже, скорей бы граница! Вот тогда пограничники их точно разбудят! Мало им не покажется! — никак не мог дождаться государственной границы проводник.

Тепловоз, перед тем как остановиться на пограничном переезде Чоп, резко дёрнул состав, основательно встряхнув пассажиров поезда. Как будто специально хотел всех разбудить, ведь…

— Пограничный контроль!

— Приготовить документы и вещи к осмотру!

— Откройте, таможенный контроль! Есть ли ценности, подлежащие декларированию?

— Да какие у них ценности! Студенты бедные, но шумели очень сильно, особенно вон в первом купе, рядом с моим! — подключился к досмотру Мироныч.

— Слышь, Костян? Таможня! Полундра! Вставайте, граница уже! — в загулявшем купе с кукушкой поднялся переполох и…

…И через секунду, как только до Ташинского дошло, что к чему, и без того спёртый после двухдневной пьянки воздух дополнился ещё одним ароматом естественного происхождения.

— Эй, войска, что за химатака без предупреждения, блин?! — недовольно заорали его соседи.

— Да ладно вам, с кем не бывает! — извинялся Костя. — Легче будет собак обмануть!

— Ваши паспорта, пожалуйста. Погуляли хорошо, да? — спросил сержант-пограничник, глядя на заставленный пустыми бутылками из-под водки и остатками еды стол.

Его овчарка, едва сунув свой профессионально натренированный нос в купе, несколько раз чихнула и отказалась заходить внутрь.

— Чего это она? — удивился подошедший таможенник.

— Да вот, — кивнул головой погранец, — гульнули ребята!

«Ку-ку, ку-ку!»

— А это что ещё такое?! — сержант и таможенник, обалдев от неожиданности, уставились на хмельных студентов.

— Извините, везём часы с кукушкой в подарок. Забыли выключить! Вот и…

— Ха-ха! Вот теперь понятно, зачем нужно было проверить это купе: настучал проводник на вас! Возьмите документы, и счастливого пути! Но кукушку выключите!

— Ничего не нашли, товарищи? А ведь дверь долго мне не хотели открывать! — допытывался проводник.

«Ку-ку!»

                                          * * *

«Тук-тук». «Дзинь-дзинь».

«Тук-тук». «Дзинь-дзинь».

«Тук-тук». «Дзинь-дзинь».

Звонко перестукивались на стыках с чайными ложками и металлическими подстаканниками колёса поезда, возвращавшего пока ещё советских студентов из весёлой итальянской сказки в страну, которой скоро не станет…

Болонья, Италия,

октябрь 1989 года.

Сука

— Никогда ещё не бывал там? — поинтересовался у стоявшего перед ним студента дежурный вневедомственной охраны по Василеостровскому району.

Тараканов, как любой студент, любил поспать, особенно за деньги. Поэтому ВОХР представлялся ему идеальным местом дополнительного заработка к стипендии, к тому же абсолютно не мешавшим учёбе. Даже наоборот: на объекте никого нет, сидишь себе спокойно в отдельном помещении, пьёшь чай, готовишься к семинарам, а ночью выспался и наутро со свежей головой на лекции. И за это ещё платят деньги, аж семьдесят рублей!

«Почему б не поспать? Тем более что стипендия — доход нестабильный. Сессии каждые полгода придумали сдавать, и без трояков!» — разумно размышлял Тараканов, стоя перед…

В этот вечер на распределительном пункте ВОХР дежурил пенсионер Ефим Натанович Самойлов. Дружественное окончание на "-ов» пришедшему вовремя Тараканову никаких дивидендов не сулило. Судя по прозвучавшему вопросу, дежурить в эту ночь придётся именно ему. Тараканов на всякий случай посмотрел в журнал дежурств — его фамилия стояла первой в столбике других студентов, любителей поспать за деньги. Филфаковец Семихин благоразумно задерживался.

«Откуда у старикана такая уверенность, что я приду первым и без опоздания? — в который раз сам себя спрашивал Тараканов, расписываясь в журнале. — И за что эта благодать кучерявому халявщику с Менделеевской линии?»

В дверь осторожно постучали. На пороге стоял запыхавшийся Семихин. Пунктуальность и аккуратность, прививавшиеся на юридическом факультете, в жизни почему-то вылезали боком, можно даже сказать, что явно поворачивались задом: во вневедомственной охране платили всем сторожам одинаково, независимо от того, пришлось коротать ночь на объекте или нет. Главное, нужно было прийти на диспетчерский пункт и отметиться у дежурного. А там как повезёт. Часто заявок на ночных сторожей было меньше, чем самих сторожей.

«Сука, задыхается аж — так спешил, так спешил! Торчал, наверное, в соседнем дворе и ждал, пока я не заявлюсь, театрал хренов! — Тараканов не без оснований подозревал Самойлова и Семихина в сговоре. — В следующий раз специально опоздаю, а иначе для кого Стена Плача? Мне она на фиг не сдалась!»

— Так ты уже был в этом институте или нет? — повторил вопрос старичок, обращаясь к Тараканову и как будто нарочно не замечая нарисовавшегося Семихина.

Тараканов отрицательно замотал головой и, окончательно поняв, что дежурить ему, унылым голосом спросил: «А что это за заведение?»

— Так, ничего особенного — НИИ, почтовый ящик… — ответил старенький еврей-пенсионер.

— Бильярдная хотя бы есть?

— Я же сказал: почтовый ящик. Все помещения закроют и опечатают на ночь. И вообще, к семинарам лучше готовься! Ишь ты, бильярд ему подавай! Вот здесь, после адреса, распишись. Как доехать-то, знаешь?

Тараканов кивнул. А за Семихиным интеллигентно тихо закрылась дверь.

— Ну да, я забыл, что твой факультет недалеко, на 22-й линии! Да, вот ещё, там дневной сторож странный немного. Болтать будет всякую ерунду, но ты на него не обращай внимания — они все там в своём «ящике» странные!

…Тараканов спрыгнул с подножки остановившегося трамвая. Посмотрев направо, быстро пересёк проезжую часть и ещё раз осмотрелся. Похоже, что идти надо по Косой линии вдоль мрачного высокого забора из старинного бордового кирпича с колючей проволокой поверху. И студент пошёл в поисках ворот или калитки вдоль бесконечного забора, то и дело шарахаясь от нагонявшей его собственной переломленной тени. Он шёл не менее двадцати минут, то выскакивая на мутные пятаки от подслеповатого фонаря, то проваливаясь обратно в промозглую мокрую тьму питерского ноября.

«Они все в своём „ящике“ странные!» — в его мозгу завис намёк на что-то необычное.

Жуткая тёмная пустота проулков и тупиков промзоны давила на психику одинокого прохожего и не добавляла оптимизма по поводу предстоящего ночного дежурства. Несколько неясных силуэтов, замаячивших ему навстречу, перешли на другую сторону улицы. Чужой страх почему-то не придавал смелости, и Тараканову отчаянно захотелось куда-нибудь прийти. Тут он увидел вывеску «НИИ…» на массивных железных воротах с вырезанной в них по живому автогеном калиткой. Никакого другого текста на металлической табличке не было.

«Не обращай на них внимания!» — напирали на и так уже пошатнувшееся сознание невезучего студента дурацкие фразы дежурного по районному ВОХРу.

Тараканов, поёживаясь от сырости и душевной неуверенности, осторожно нажал на кнопку звонка.

— Ну, наконец-то припёрся! Где тебя носило? — ничем другим не интересуясь, невысокий щуплый старик открыл калитку и впустил студента внутрь институтского двора.

— Так ещё даже семи нет, — попытался оправдаться студент.

— В НИИ тоже давно никого нет. Я один тебя тут, блин, дожидаюсь, — ворчал дневной сторож.

Под недовольное бормотание старика они пересекли довольно большой двор и остановились перед маленькой сторожкой, спрятавшейся под старым деревом. Кругом валялись давно опавшие и до сих пор не убранные листья. Вдруг подхваченные резким порывом ветра, они шуршали и, казалось, подозрительно перешептывались с качающимися кривыми тенями.

— С-с-смотри-и-и, приш-ш-шёл!

— Но-о-о-вень-ки-и-ий!

— Щ-щ-щас мы ему пока-а-а-жем…

Огромная ива раскачивалась и противно скрипела в такт ветру, размахивая своими длинными голыми ветками и повсюду отбрасывая многочисленные устрашающие тени. Они, словно костлявые руки, тянулись ко всему, что попадалось на их пути, обхватывая и съедая чужие тени.

— Что замер?! Темноты боишься? — вернул студента в реальность мрачноватый и неприветливый старик. — Ты, главное, не ссы, а ночь пройдёт… Как-нибудь.

— В смысле, как-нибудь? — поёжился Тараканов.

— А тебе дежурный ничего не рассказывал, что ли? — удивился сторож.

— Ну, там… — начал мямлить парень, не зная, как тактично объяснить неизвестные ему странности «ящика».

«Не спеш-ш-ш-и-и-и… Пус-с-с-ть с-с-сам узна-а-ает…» — дул в уши студенту сквозняк вместе с опавшими листьями.

«Да-да! Та-та-та!» — стучали в оконное стекло чёрные тонкие ветки.

— Да заходи уж быстрее — тепло ж выдувает! — прикрикнул старик на студента. — Вот здесь стол, стул… Телевизора нет.

— Мне не нужно. Я буду к семинарам готовиться, — мысль про бильярдную в голове Тараканова даже не вспыхнула.

— Как знаешь. Вот топчанчик — какой-никакой, а полежать можно… Если к семинару не получится подготовиться.

— ? — в глазах Тараканова замер немой вопрос: «То есть как — не получится?»

— Куда ж эта сука подевалась?

Дед всмотрелся в мутное окно, потом открыл входную дверь и посвистел в темноту.

— Н-да! — он был явно чем-то озадачен. — Значит, ничего не говорили тебе?

— Нет, ничего!

— Оно и к лучшему. Целый НИИ будешь охранять. Это тебе не хухры-мухры! Тут у нас такое о-го-го! Вывеску на воротах видел?

— Видел, но на ней ничего нет?!

— Чем меньше знаешь, тем крепче спишь! Я уйду, ты закройся на ключ и никуда из сторожки не выходи, даже если будут атомную бомбу выносить. Короче, не вздумай ночью делать обход территории. А утром я приду.

— Хорошо.

— Не вылезай, смотри, из комнаты. Это никому не нужно, и особенно тебе! Куда ж эта сука подевалась?

И за стариком захлопнулась дверь. Тараканов сел на стул и ошеломлённо стал озираться вокруг — такого дежурства у него ещё не было. Эка невидаль — спать за деньги! Но чтобы так!

«Тук-тук-тук!»

Тараканов в ужасе вскочил со стула — за окном появилась и сразу пропала чья-то рожа. Скрипнула дверь, и он отпрянул назад к стене.

— Калитку за мной дух святой будет закрывать, что ли? — это вернулся старик. — Закроешь и не выходи больше. Про входную не забудь.

…На столе в неясных отсветах ночного неба, обрамлённых косым прямоугольником окна, лежали раскрытые конспекты и «Краткий курс гражданского права». Тараканов спал на топчане, прикрывшись своим китайским пуховиком.

«Ух-ух! Ох-ох-ох!» — что-то громко простонало в темноте.

Тараканов вскочил и, чувствуя, как сердце прыгает где-то в горле, попытался вглядеться в сумрак комнаты. За стеклом по-прежнему завывал ветер, посвистывая сквозняком в оконных и дверных щелях и шевеля жуткие тени на стенах. Проклятая ива настойчиво хлестала ветками по оконному стеклу. Луна, выглянув сквозь разрывы туч, превратила оставленный на столе термос в какого-то страшного гиганта, тайком пробравшегося в сторожку.

— Показалось! Спать!

                                          * * *

«Ох-ох! Ух-ух-ух!» — ухнуло где-то совсем рядом и очень отчётливо.

Тараканова снова подбросило на кровати, и он прислушался к доносившимся с улицы звукам. Ничего.

«Приснилось, что ли?» — попытался он вспомнить, что именно ему снилось.

На часах половина шестого утра. До возвращения старика оставалось два часа. За дребезжащим окном ноябрьская непроницаемая темень и резко раскачивающиеся тени ивовых веток — с Невы задул штормовой ветер, принёсший мокрый снег. Сон мгновенно улетучился, словно его сдуло сквозняком. И опять…

«А-а-ах! О-о-ох!»

И прямо под топчаном! Тараканов осторожно спустил ноги вниз и нащупал ботинки. Сделал три крадущихся шага по комнате. Прижавшись к стене, щёлкнул выключателем, и пыльная грушевидная лампочка осветила комнату. Никого. Тараканов, борясь со страхом — «не выходи на улицу!», «запрись и не ссы!», подошёл к нарам и медленно, очень медленно начал опускаться на колени, поймав себя на мысли, что отчаянно не хочет туда заглядывать. И вдруг из-под топчана вывалился… лохматый хвост — там спала старая дворняга.

— Ах ты, с-с-сука! Вылезай давай!

Мохнатая беспородная псина сидела перед Таракановым на задних лапах, переводя свой виноватый взгляд с него на стол.

— Мало того что я ночью чуть не обосрался из-за твоих стонов, так ты ещё на мою котлету косишься!

Собака, по-человечески вздохнув, подошла к парню и ткнулась влажным носом ему в ладонь, словно говоря: «Да ладно, ночь почти прошла, не обоссался же!»

«Дзинь! Дзи-и-и-нь!»

— Студент, живой? Открывай!

Тараканов оставил дворнягу доедать котлету и вышел во двор.

— И куда ж подевалась эта сука?! — удивлялся отсутствию следов на свежем снегу старик.

— Собака, что ли? Она у меня под топчаном всю ночь проохала — я чуть не…

— Да ладно? — похоже, притворно удивился сторож. — Поумнела, не любит, когда её на ночь на улицу выгоняю, прятаться стала. Как-то раз я не сказал ночному сменщику про неё, а она ночью вернулась и как стала выть и в дверь ломиться… У того со страху — думал, что волк с кладбища забрёл, давление подскочило, скорую вызвал! Вот ведь чё бывает, а ты молодой ещё!

«Сторож, сука, специально не сказал про псину! Шуточка у них в НИИ фирменная, видимо! И этот, Самойлов, наверняка знал и не предупредил, сука!» — не спеша возвращался на факультет Тараканов. До первой лекции оставался почти час.

Ленинград,
1989 год.

Кавитатор профессора Брехмана

1. Пролог. Научный… ну почти

Профессор Ленинградского института инженеров водного транспорта (ЛИИВТ) Семён Наумович Брехман слыл в институтской среде умным человеком, которого трудно — да что там скромничать, бесполезно! — переспорить, особенно в том, что касалось теории кавитации. В чём в чём, а в вопросах завихрения, в первую очередь мозгов человеческих, Брехман дока. В общем, Семён Наумович — настоящий советский учёный, как и многие другие ему подобные с умными подвижными глазами навыкате. К этому высокому званию не хватало только докторской диссертации. Три приятно шуршащие червонца ни к какой зарплате никогда бы не помешали! Поэтому диссертации и не хватало. Многим, кстати, не хватало.

— И не думай, Брехман, писать докторскую по теории кавитации! — предупреждал того заведующий кафедры «Научных теорий текучих и пахучих жидкостей» профессор Ефим Натанович Кильман. — Достаточно с нас твоей кандидатской. Учёный совет не отошёл от той защиты!

— Шолом вам, Ефим Натанович, диалектически-матег'иалистический! — отвечал тому Семён Наумович. — Чтоб я никогда не увидел Стену плача и замуг'ованный в неё истог'ический матег'иализм!

Последнюю фразу Брехман произносил мысленно, понимая, что ветер перестройки в стране, конечно, задул, но в какие конкретно места он мог вдуть вольнодумцу, в тайне мечтавшему взобраться на Синайскую гору, пока не понятно. Историческая память великомученического народа-странника без капли нефтяных ресурсов подсказывала, что гласность не есть свобода слова, хотя вольные мысли в глубинах подсознания допускались. Кроме того, заведующий был прав и по существу: его вечный заместитель и парторг института Григорий Иванович Долбоколов успел, шлемазо такой, защитить докторскую по теме «Марксистско-ленинские принципы диалектического и исторического материализма как фундаментальные основы теории кавитации жидкостей и газов» и включил, дважды шлемазо, в библиографический список работы Менделеева по спиртам.

Застолбив за собой первенство в идеологии кавитационных явлений природы и начав изучать их влияние на стратегическую в СССР жидкость, Долбоколов, вопреки своей ничего не говорящей в научных кругах фамилии, отбросил своих конкурентов в самый задний арьергард, если не сказать в зад советской науки. И ещё, комиссар красный, позволял себе ехидные вопросики о роли коммунистической партии в развитии теории кавитации жидкостей и левоуклонистских и правонаклонческих ошибках Менделеева, имея в виду, конечно, фундаментальный спор о преимуществах сорокапятиградусной «Сибирской» перед сорокаградусной «Столичной».

«Иначе не видать тебе, узник пятой графы, никакого кандидатского стажа, стоической гордости за уплату парт- и прочих членских взносов в нетерпеливом ожидании материально-моральной компенсации в виде командировки в Болгарию», — хитро прищуривался Долбоколов.

«На что ты, политг'ук недобитый, намекаешь? На Сибиг'ь? Или на пег'еезд в Москву?» — думал всякий раз Брехман, любитель армянского коньяка, зная, что научная, такая многообещающая стезя по спиртосодержащим жидкостям в ЛИИВТе, к сожалению, полностью перекрыта этим Долбо… коловым, и коньяк по отдельной графе вряд ли проскочит в тему диссертации. Но Брехман не был бы Брехманом, если бы не уловил в словах Кильмана «не лезь туда!» истинный потаённый смысл. Лезть нужно обязательно, но, как и куда

Вот в чём настоящий еврейский вопрос! В общем, мечта о гиперболоиде инженера Гарина ни на минуту не покидала беспокойную голову Брехмана.

«Инженег» смог, — завидовал Семён Наумович везунчику Гарину. — А я кто, не профессог» что ли?»

И Брехман сумел. «Научно-практические аспекты применения явления кавитации в народном водном хозяйстве СССР и в других отраслях промышленности, как яркое доказательство жизнеспособности ленинских идей в советской экономической модели в условиях развитого социализма, несмотря на беспомощные потуги капиталистического мира и враждебную западную пропаганду», — так называлась его работа на соискание докторской степени.

Брехман отлично помнил, с каким огромным сожалением он поставил год назад «точку» в названии диссертации, но титульная страница имела свои пределы. Даже отцы марксизма-ленинизма понимали это. Выручили оглавление и — слава КПСС! — вступление о роли партии в кавитации, а ещё… А ещё Брехман осознавал, что любая кавитация, то есть завихрение, начинается с мозгов, и именно ими и надо заниматься в первую очередь. То есть ветер следует впускать именно в головы, иначе можно самому сколько угодно овихревать, но доктором наук так и не стать.

А Брехман им стал, так как умело запудрил мозги всему институту, научному руководителю, оппоненту и рецензенту, не говоря про учёный совет и диссертационную коллегию Министерства водного транспорта СССР. Эффект от кавитации серого вещества, усиленный мощнейшим банкетом в лучших советских традициях в ресторане «Метрополь», превзошёл самые смелые ожидания Семёна Наумовича.

В придачу к долгожданной степени доктора технических наук и не менее желанным трём червонцам, Брехман неожиданно получил отдельную лабораторию по изучению и практическому внедрению в народное водное хозяйство СССР этих самых ленинских принципов кавитации.

Оставалось придумать красивое, обязательно мудрёное название, такое кавитатистое, но не очень длинное, чтобы поместилось на латунную табличку. А лучше использовать непонятную аббревиатуру согласно заветам советского бюрократизма, чтобы тогда точно никто не разобрался.

«Напримег», НЛНХиПК — научная лабог'атория наг'одно-хозяйственной и пг'икладной кавитации. А вот с должностью поскг'омнее, — умно и дальновидно сдерживал своё выпирающее тщеславие Семён Наумович. — Никакого заведующего лабог'атории, чтобы, не дай бог, завкафедрой Кильман не заподозг'ил желания его подсидеть. Ни-ни… в нашем НИИ! Ни начальник, ни упг'авляющий, ни…»

— А как вы, Ефим Натанович и Гг'игог'ий Иванович, мне посоветуете? «Куг'атог»» подойдёт? — преданно смотрел в глаза коллегам Семён Наумович.

Пьяный в стельку, как и весь учёный совет, Кильман бессильно кивнул головой, признавая, что теперь Брехмана придётся оставить в покое с его лабораторией и лучше намазать потолще форшмак, закодированный, как селёдка под шубой по-одесски, и запивать бутерброд халявной водкой.

— Ну ты, Брехман, титаник! Я б сказал даже ледо… ледо… ледоё… ледокол, то есть, — заикался, заикался, но успел поправиться парторг Долбоколов. — Я тебя уважаю, Сеня! Пиши заявление в партию. Сейчас же! Нех… хрен стоять в стороне от партийной кассы, когда такие дела завихряются. Давай выпьем за мировую кавитацию! И название у тебя, Сеня, правильное: кавитатор вихревой энергии, прямо как вихри враждебные… (окончательно запутался выпивший парторг).

Эйфория и похмелье банкета быстро прошли. И заведующий кафедрой, и директор института несколько раз заглядывали к Брехману в лабораторию и интересовались, как идут дела, и не нужно ли чем помочь. Долбоколов, правда, с заявлением в партию не торопил. И это тоже настораживало неглупого Брехмана. Конечно, интеллигентные предложения о помощи нельзя было назвать признаками грядущей грозы, но и ждать, когда тучи соберутся над лысой, к тому же еврейской башкой не стоило. Сколько можно демонстрировать опытный образец кавитатора размером с поллитровку? В кавитатор, по иронии судьбы, помещалось ровно пол-литра… жидкости.

На каверзный вопрос парторга «Почему?» всегда находчивый Брехман с внятным ответом медлил. Подходящей цитаты из классиков марксизма-ленинизма не находилось, а Менделеева занял Долбоколов. Поэтому Семён Наумович краснел, осознавая, что придуманная им самим и до сих пор неразгаданная загадка числа «пи» скоро не спасёт. В формулу патента её удалось запихнуть под видом «ноу-хау». Но всё равно выходило ненадёжно, так как на любой патент сразу найдётся сотня таких же умных соискателей. Им только дай срок. А вот времени, как чувствовал Брехман своей не менее умной и от того чувствительной к катаклизмам задницей-предсказательницей, у него почти не осталось.

«Зависимость шага, угла наклона и скг'учиваемости кавитационной спиг'али-улитки, а также её г'адиуса от числа „пи“ уже научно очевидна, но статистически пока не устойчива в своих экспериментальных пг'оявлениях. Очевидно, это как-то связано с бесконечно неопг'еделённой конечностью самого числа „пи“», — картавя, говорил Брехман своим коллегам, явно имевшим виды на его лабораторию, и испытующе всматривался им в глаза, мол, сколько гипотеза протянет.

В институте тираду Семёна Наумовича называли «Брехман запипикал тему». «Число „пи“, число „пи“! А не пи… ликаешь ли ты, канифоль вонючая, на скрипке?» — явно читалось в глазах Долбоколова.

На столе парторга Семён Наумович, к своему ужасу, недавно обнаружил таблицы Брадиса и логарифмическую линейку. Тому оставалось привезти из загранкомандировки двадцатиразрядный калькулятор, чтобы вплотную подойти к решению конечности числа «пи». И тогда, Брехман аж вспотел при этой мысли, всё — пи… три четырнадцать, то есть, приплыли! И можно получать полноценный пи… стон по беспартийной линии за увод партии и научной мысли от стратегической линии. Семён Наумович не предполагал, сколько слов в русском языке, оказывается, содержат код «пи». Помимо «пистона», число «3,14» присутствовало в «пианино», «пиве», «пиджаке», «пижоне», «пинке», «впиндюрить» и в «пидставе».

Самиздатовский словарь русского мата отводил не менее двадцати страниц мелким шрифтом для гнездовой ячейки «Пи». Символ тамплиеров — роза, неожиданно получила массу интерпретаций на русском языке! Вот тебе и магия! Брехман обнаружил русский вариант своей, как он наивно полагал, композиторской фамилии. Не тут то было — болтун, трепло, если не сказать…

«Пи… звезда… болов, — холодея, прочитал в словаре Брехман. — А ведь Долбоколов, шлемазо, именно так и назовёт меня, если…»

До уголовно-наказуемых миноритариев листать Брехману расхотелось.

2. Глава о научном кризисе. В шаге от провала и чудесное спасение

Дома Брехман проанализировал риски, связанные с логарифмической линейкой, с которой Долбоколов несколько раз был замечен измеряющим жидкокристаллический экран «Электроники». Тот не забыл предварительно подышать на него. Таблицы Брадиса давно валялись без дела на столе, но по какой-то причине не желали возвращаться на полку к классикам марксизма-ленинизма. Всё свидетельствовало о том, что совсем скоро количество у Долбоколова перейдёт в непонятное качество, и у Брехмана возникнут проблемы.

Весь вечер Брехман ломал голову над «парадоксом Долбоколова» и нашёл-таки решение. На следующее утро, как только Кильман начал подрёмывать за столом после очередного совместно-научного чаепития, Брехман вывел Кильмана в коридор освежиться на сквознячке и сделал заявление.

— Если вы мне не дадите аспиг'анта, то я один не буду отвечать за успешное окончание моего научного экспег'имента и испытаний пег'вой модели кавитатог'а, не говог'я о сг'оках полномасштабного внедг'ения кавитатог'ов в наг'одное хозяйство и пег'еходе к их пг'омышленному пг'оизводству!

— Семён Наумович, — в сообразительных глазах завкафедры замелькали беспокойные искорки нежелательного соучастия. — Не дурак! Сейчас мы пойдём к директору института. Хотите и парторга
прихватим, а?

Ни директор, ни парторг, естественно, не хотели становиться соучастниками срыва программы кавитации в национальном масштабе. Через час в лаборатории НЛНХиПК перед Брехманом стояли трое студентов выпускного курса.

Лёня Шульман с факультета водных путей сообщений и задвижно-раздвижных гидроузловых сооружений, по понятным причинам, у Семёна Наумовича энтузиазма не вызвал — слишком много пятёрок в зачётке. И, вообще, подозрительно подготовленным оказался Шульман. Сразу полез копаться в числе «пи» и приплёл Леонардо Да Винчи. Нет, с таким аспирантом рискованно — можно легко вылететь из лаборатории, минуя должности лаборанта, уборщицы и кладовщика.

Вторым кандидатом был Ашот Ошиганян. Всё бы ничего, и даже его репутация по женской линии, пожалуй, не испортила б аспирантской анкеты. Подумаешь, родом из Пицунды. Ну и что, что всех девчонок в институте, начиная с первокурсниц и кончая замужними аспирантками, перекатал на дядюшкиной «Комете» в Гаграх!

Но ставка лаборанта-стажёра дополнительно к стипендии выглядела жалкой подачкой по сравнению с безграничными коммерческими перспективами, которые открывал каждый год черноморский курортный сезон. Против армянской семейной династии каботажников и капитанов прогулочно-развлекательного флота не попрёшь.

Оставался последний, третий студент. Он не был, конечно, самым последним студентом в институте водного транспорта. При желании можно поискать кого-нибудь достойнее. Но одна-две «тройки» в семестре и регулярные пересдачи сессий говорили Брехману, что с этим студентом можно попытаться вывести кавитатор на новые просторы и высоты.

— А какой у вас, Сидог'ов, факультет? — на всякий случай поинтересовался Семён Наумович.

— Факультет мелиорации и механизации, специальность — дренажные системы болот лесотундровой полосы, — бодро отчеканил Сидоров. — Я курсовую работу писал на втором курсе о разведении карпов и карасей в дренажных канавах как инструменте внедрения хозрасчета и обеспечения самоокупаемости советского мелиоративного комплекса. Пригодится?

На Брехмана смотрела простецкая русская физиономия с серыми глазами, не знающими, что такое близорукость, конопатым носом-картошкой, по которому никогда не сползали очки. Неподдающиеся расчёске русые вихры убедительно торчали во все стороны.

«Человек без очков — это ж как без… А может, то, что надо?» — подумал Семён Наумович и с облегчением сказал Сидорову, что он подходит.

— Но г'аботать, молодой человек, пг'идётся много! Нагонять матег'иал и изучать кавитацию… Знакомы с этим явлением? А как число «пи» пг'инимается в г'асчете шага и угла скг'учивания кавитационной улитки? Сколько знаков после «тг'и-четыг'надцать» нужно взять? Не боитесь? Спг'авитесь? Да, кстати, как вас величать по имени-отчеству?

— Федор… Иванович.

— Вот, значит, какой вы настоящий Сидог'ов… Федог»… Иванович, — с ироничной улыбкой рассматривал своего вновь испечённого ученика. — Н-да, ну что ж попг'обуем.

Теперь на Брехмана глядело другое, волевое лицо, наморщившее лоб для решения предстоящей фундаментальной задачи. Все стимулы для достижения успеха были на месте: стипендия и ставка лаборанта, комната в общежитии и, как минимум, три года настоящей цивильной жизни в Ленинграде. Прощай, посёлок городского типа Кебан-Ёль в Коми АССР, её лесотундра с болотами и их дренажно-канавная мелиорация с замёрзшими по зиме карпами и карасями! Да здравствует непонятная, неизвестная, заумная, наверняка еврейская, но такая любимая вихревая кавитация!

Сидоров, действительно, оказался Сидоровым. Он пересдал историю КПСС с «двойки» на «четвёрку», неожиданно уверенно получил крепкий «трояк» по высшей математике и математическому анализу, по механизации дренажно-мелиоративных работ ожидаемо и заслуженно получил «отлично». Философия и иностранный язык виделись Брехману очевидным препятствием в прохождении Сидоровым «кандидатского минимума», но тот и здесь сумел удивить своего профессора.

Из далёкого леспромхоза, в котором директором трудился старший брат Сидорова, в адрес институтского садоводческого товарищества «Советский водник» прибыло несколько вагонов с пиломатериалами, а первыми из рук Фёдора Ивановича накладные на дачный дефицит получили в ректорате, конечно, кафедры философии и иностранных языков. Остальные кафедры тащили самодельные лотерейные билеты и рвали на себе волосы, потеряв такого аспиранта.

Теперь Сидорову хоть диамат, хоть истмат, а хоть и мат-перемат. Английский или немецкий? Да хоть китайский! В общем, не то, что «кандидатский минимум», у Феди был в кармане «кандидатский максимум». А ведь у Сидорова оставался не задействованным по-крупному (продуктовые посылки с копчёными язями для студенческого преферанса под пиво не в счёт) дядя — начальник рыболовецкой артели в Сторожевске на реке Вычегда, где, оказывается, до сих пор не перевелась стерлядь.

Брехман, зажмурившись и выставив наружу свой горбатый нос-клюв, представлял, какой банкет сможет закатить Сидоров с такими родственниками из Коми АССР по случаю своей защиты. А то, что она состоится сомневаться не приходилось. Иногда, в порыве честности, Брехман признавался самому себе, что с учеником ему повезло.