Бесплатный фрагмент - О людях уходящего времени

Лесоводы

Повесть прошедших лет. О работе лесоводов, о новом лесном кодексе и старых традициях лесного хозяйства. Лесоводы — народ особый, плохой и хороший, пьяницы и трезвенники, крохоборы и бессребреники, но всех объединяет одно — сыновья любовь к лесу. Повесть эта посвящается всем моим однокашникам.

ПРОЛОГ

За окном вагона мелькали серые деревья с налипшим снегом, водонапорная башня из красного кирпича, закопчённые временем стены станционных строений с облупившейся штукатуркой. Полустанки сменялись быстро по мере приближения к городу. Перестук колёс вагонов сменился на беззвучный «шёлковый» путь, а сердце стучать не переставало. Хмурое осеннее утро только открывало глаза, на перроне было пусто, одинокий путеец лениво махнул флажком и скрылся в теплушке.

— Зачем я вылез здесь? Почему не до главного? — человек подхватил лёгкий старый чемоданчик и зашагал к трассе через дворы напрямик.

— Подвезти? — окликнул одинокий бомбила, неизвестно какими судьбами оказавшийся на полустанке.

— Нет, я самоходом.

— Ну, сам так сам.

К автобусной остановке с табличкой залепленной снегом подкатил ПАЗик, разбрызгивая грязь и снежную кашу, скрипнул тормозами и, запустив пассажира, дыхнул дымом, покатил дальше. Запотевшие грязные окна и сухое тепло внутри салона. Пассажир один, даже кондуктора ещё нет. Очевидно, самое начало рабочего дня, первый рейс.

— Куда? — окликнул вдруг водитель, — я в парк с ночной.

— Где-нибудь возле Злобинского.

— Откинулся штоль?

— Да нет, с дачи я, — одним уголком губ улыбнулся пассажир.

— Ясно. Видно по всему, что дачник.

Когда автобус резво вывернул на бетонку, человек поднялся, положил десятку на потёртый кожух двигателя. Водитель молча притормозил, открыл двери и махнул рукой, мелькнул татуированными перснями на пальцах. Пассажир опять криво усмехнулся и кивнул. На минуту глаза их встретились, и уже не было недопонимания «кто есть кто», выдавала тёмная нездешняя глубина.

— Бывай.

— Бывай.

Родной город в сером октябрьском снегу, раскисшими дорожками и потемневшими стенами двухэтажных сталинок встречал его, как и не уходил вроде. В душе не было той истеричной удали и куража, что обычно показывают в фильмах. Воля дышала в лицо сырым свежим воздухом, липким снегом, приглушённым светом низких туч. Никто не смотрел в затылок, не заставлял курить только по команде. Но свободы не чувствовалось, серая хмарь и молчаливый рокот редких автомобилей, редкие хлопки подъездными дверьми и, не единого возгласа. Вздохнув еще раз полной грудью этого серого тумана, он пошёл к трамвайной остановке. Звякающий дребезжащий вагон, совсем как в детстве, тормознул и впустил в себя немногих ранних пассажиров. Понёсся покачиваясь и стуча колесами на стыках рельсов…. Домой, домой, домой. Трамвай останавливался на остановках, впускал и выпускал все более увеличивающийся поток людей и вёз его дальше. А вот и он. Енисей, свинцовая вода катилась на север. Человек спустился на берег и присел на корточки у воды. Небо становилось все ниже, начал лепить мелкий снежок, который таял на лице. Мелкие волны смывали комочки льда с гальки и эти комочки, не тая уплывали, вертясь в маленьких водоворотах. Руки сразу замерзли, но общение с рекой, о котором он мечтал все эти долгие годы, дало то самое ощущение освобождения, которое никак не мог уловить на протяжении всего пути от высоких железных ворот с маленькой калиткой.

Будить мать в этакую рань не хотелось, и он стоял на берегу, иногда размазывая ладонью снег по лицу, и не было понятно, где там запоздалая слезинка, а где осенняя изморозь. Зная, что мать встаёт очень рано и хлопочет по квартире, копошится на кухне, делает что-то важное для неё, но непонятное другим, свалиться на голову в такую пору все равно не решился. Когда цвет серого утра стал чуть светлее, а народу на улицах прибавилось, он пошёл к знакомой остановке.

— А я ведь совсем и забыл, что сегодня праздник как бы. 4 ноября, блин.

Серые пятиэтажные дома, скрытые за высотками, остались такими же, как прежде. Они будили давние детские воспоминания, манили к себе дворами, звали укрыться под тополями, выросшими с тех пор, но такими знакомыми своей серо-зелёной корой с бороздами по стволу. Снег продолжал лететь, оставаясь на ветках деревьев, редких кустов, стаивая на побитом асфальте по автомобильным следам и канализационным люкам. Дверь в подъезд скрипнула и на него дохнуло теплом и запахом пыли. бетонные ступеньки привели к двери. Рука сама нажала на звонок, который давно не работал, хоть и установлен был с самого начала этого дома. Постучал. Постучал привычно три раза, и дверь тут же открылась.

— Сыночек…

— Я, мам…

Шкворчала сковорода яишницей с колбасными обрезками, закипал чайник. Дух густого чая наполнял всё вокруг, добавлялся к теплу и серому свету в окне. Они оба перекидывались пустыми, ничего незначащими фразами. Разговаривать о прошлом и настоящем можно и без слов. Глаза матери то и дело увлажнялись в уголках, но ни одна слезинка не тронула морщины. Добрая понимающая улыбка скрывала радость встречи, как это и было заведено. Не любили в этой семье говорить много и выражать открыто свои чувства.

— Насовсем?

— Насовсем, мам.

— На Базарной жить будешь?

— Ага, там. Так и тебе удобнее.

— Да что ты, развеж ты нам помешаешь!

Старая бабка Анна выползла в кухню и присела к столу тоже. Мать налила чаю и ей, нарезала мелкими кусочками смазанный маслом хлеб. Выцветшие глаза бабушки только радостно глянули на гостя и занялись чаем и хлебом. Она уже была в той поре, когда все воспринимается естественно и обыденно.

— Хорошо, что зашёл. А намедни Серёжка с Натальей приезжали, рыбки немного привезли, — выронила она.

Светлые выцветшие бабушкины глаза смотрели весело и понимающе. В них отображалась небесная глубина, которой за окном уже не было. Осень, а у неё весна. Глаза, которые смотрели в самую душу и всё понимали. Сухие пальца с узлами козланков погладили его по кулаку.

— Как они похожи руками, — удивился.

— Што работать будешь? В Лесу?

— В лесу, баба, что я еще могу. Много что могу, но в лесу, — улыбнулся и матери.

ПОСАДКИ

Снежник таял очень долго. Уже на полянах в тайге трава поднялась в колено, уже начала наползать трава на подготовленные для посадок полосы, пробиваться сквозь тугую глину на волоках, а ручейки из-под опилок, прикрывающих зернистый снег, продолжали медленно сочиться. Посадки еще не были закончены, весна выдалась трудная, массовые работы пересеклись с заготовками колбы и орляка, народу не стало. Работали одни лесники да две-три пожилых женщины из посёлка. Тепло и радовало, и огорчало. Ясное весеннее солнышко уже становилось летним, а план по посадкам кедра еще не был выполнен. Пятьсот гектаров вырубов надо было освоить, пока они не превратились в заболоченные луга, малинники, смородинники, которые потом долго не дадут подняться лесу. Но был в таком положении вещей и свой плюс. Лесники с утра набирали в мешки кедровые саженцы по две нормы, и ЗИЛ поднимал их до площадей по лесным дорогам. Кое-где они оказывались размытыми весенней талой водой и потому, часть пути приходилось идти пешком с грузом. Но уже не было посторонней братии, за которой необходимо было следить.

Небольшой коллектив собирался в обед под куртинкой кедров, оставленных для осеменения выруба, варился чай, начиналась неспешная беседа за жизнь. Единственное, что огорчало, так это клещи, во множестве появившиеся в тепло.

— От собака! Ведь почти укусил, — досадовал старый лесник, снимая с себя которого уже по счёту кровососа.

— Как ты их чувствуешь? — удивляются бабы.

— Ну, чешется ж, когда они найти места живого на мине не могут, — смеялся тот.

Тёплые деньки, которые надо и дома на огороде использовать, подгоняли. Холодный мешок за плечом с саженцами, тяжёлый «меч Колесова» в руке и, вверх по волокам. Тайга в горах не позволяет использовать какие-то машины на посадках. Все только руками, все по старинке. Зато через год-два видишь плоды труда собственного, как зеленеют венчики кедра, начинают ветвиться. На какое-то время забываешь о них, сажая новые площади, и удивляешься через десять лет, когда неожиданно в лесной чащобе осин, ивняка и высокой травы обнаруживаешь рядки кедров ростом с тебя. И тогда отпускает подспудная вина за отведённые тобой и вырубленные кедровые урочища, лесные гривки, места глухариных токов и загубленные многолетние солонцы в таких местах, что и найти их, казалось бы, сложно.

Посадки кедра становились тем весенним общением с тайгой, которое душу возрождало. Хоть с мишкой и случались встречи, а оружие с собой редко кто брал. Надеялись на то, что народу много, мишка сам испугается. Так оно и выходило. К концу посадки погода становилась приятнее, благодушие разливалось по всему телу, отмякали все душой.

— Наконец-то лето, — как бы невзначай мог обронить кто-нибудь, вспоминая февральскую стужу, что прихватывало пальцы через верхонки.

— А рябчики то как свистят, радуются!

После того, как рассадил норму, опустошил мокрый от снега мешок, можно было выбраться на какой-нибудь взлобок и сидеть долго-долго подставив лицо солнцу, которое уже грело по-летнему. В кармане всегда свисточек, хоть и без ружья. На таких солнцепёках интересно рябых подманивать. То, что нет цели добыть его, помогает смотреть на лесную жизнь совсем иначе. Рябчик откликается где-то далеко, потом начинает перелетать на зов. Последний десяток метров уже перебегает по полу. Благо еще трава не мешает. Редко и тихо продолжаешь манить переливом, самец высматривает незнакомую подружку.

— Ну иди, иди сюда. Пии пи пи пииуппи пии.

— Ну где ты? Я ж не вижу! Выгляни, милая!

— Пи пипи пииуппи пии.

Рябчик крутит головой, старается взобраться повыше, чтоб осмотреть место. Иной раз чуть не на голову садиться. Терпение и мастерство при пользовании манком греют душу, отпускает охотничья страсть, остаётся только любовь к тайге своей. Которая тебя кормит, которую ты пополняешь посадками, в которой ты живёшь большую часть своей жизни.

Начало лета. В этом году закончили посадки, когда уже даже картошка цвет набрала, но на удивление, приживаемость оказалась высокая. Ночные дождики помогли. И, деревня затихла. Днём мало кого можно было увидеть на улицах, потому что все на работе в лесу, вечером — на своих огородах. Наступал другой период в лесных делах — уходы, питомник.

Ожидание покосов, когда трава нальётся спелостью. Традиционно лесничества держали лошадей, хотя многие уже и подумывали отказаться от такого транспорта. Майское и Чуйкинское лесничество, там где костяк лесников составляли люди старшего поколения, а лесничий был местный, такой подход не одобряли. В тайге без лошади трудно, не везде подъедешь на машине, не везде и трактор сможет забраться, а уж обследовать лесные угодья пешком вообще смешно. Да и в Бийкинском лесничестве Михалыч Горенков — лесничий старой закваски, хотя давление от молодого начальства о ненужности лошадей на него больше всего было. После покосов осенняя страда по заготовке ореха, а там и зима на носу с санитарными рубками и прочими заготовительными делами. Санитарная рубка чаще только так называется, цель её — заготовить дрова на лесниками и местному населению. Поэтому рубятся старые березняки и осинники, хвойный лес не санитарят, его и так вырубят подчистую.

Посадки преследуют нас всю жизнь. Жизнь лесовода большей частью и построена на возобновлении леса. Лесовосстановление в городском лесхозе плавно перешло в категорию озеленения. Попытки традиционных посадок в городских лесах оборачивались горьким разочарованием. Часть кедровых культур выгорела в жаркую весну от низовых пожаров, устроенных безалаберными, отдыхающими на природе горожанами. Подавляющая часть кедровых строчек, которые уже поднялись над травой, окрепли, была выделена под загородные дома большим и маленьким чиновникам. Вообще, идея создания кедрового выдела в таком месте была опрометчивой, рядом располагался элитный посёлок, и земли рано или поздно ушли бы под застройку. Ушли они вопреки существующему Лесному Кодексу, который запрещал перевод земель из лесных в нелесные. Как то искусно соединились новый лесной кодекс, дачная амнистия и градостроительный план. Земли, которые хоть как-то интересовали богатых горожан, были лесоустройством выделены из лесов, дачная амнистия позволила садовым товариществам прирезать себе куски леса, а затем уже городская архитектура отнесла эти участки к зоне жилой застройки. Чтоб успокоить общественность, ей показали проект Института леса и древесины имени Сукачева «Берёзовая роща», от которого были отрезаны все лесные ведала и оставлен лишь небольшой пятачок старого берёзового леса в непосредственной близости от Академгородка. От берёзовой рощи осталось только название, деревья медленно выпадали, а маленькие сосенки, когда-то высаженные лесхозом, вытаптывались жителями ближайших домов.

Городской лесхоз перешёл под эгиду предприятия по озеленению и принялся за такие работы с лёгким унынием. А что было поделать. Первая попытка посадок полутораметровых сосен с комом земли оказалась довольно удачной. Лесники героически отжигали замерзший грунт в весеннем лесу, чтобы выкопать ямы. На площадках, выделенных под застройку всё в том же элитном посёлке, выпиливались мерзлые кома земли с деревцем. Затем это всё устанавливалось на место, укреплялось растяжками и застывало в ожидании весеннего таяния почвы. При первом же тепле сосны выпустили почки-свечки, которые тут же обломали бабушки на лекарства. Но опыт руководству понравился. На весну, через пару лет, был разработан план крупных посадок по всему городу. Необходимо было искать посадочный материал.

Величина деревьев должна была быть не менее полутора метров, кедр и ель. Кедровые культуры такого возраста имелись в сторону Ачинска рядом с Козулькой. Маленький посёлок Кедровый, в котором ничего не было кроме лесхоза и развалившегося лесопункта, ждал нас. Этот умирающий посёлок мне напомнил Чуйкинский лесопункт на Алтае. Две коротких улицы с двухквартирными домами различного возраста, пустующий гараж и контора лесничества в самом старом доме. Одна половина — контора, вторая половина — заезжая изба. Ознакомились мы с этим затерянным посёлком, выкапывая несколько кедрушек и пушистых ёлочек. Знакомились и перед новогодними праздниками, покупая ёлки на корню для городской администрации. Познакомились и забыли на время.

Почему так стремятся к посадкам ели в городе, до сих пор не понятно. Елка, даже если она голубая, в загазованном пыльном пространстве быстро теряет свою красоту и привлекательность. через года три на них невозможно смотреть без боли. Хвоя еловая меняется дольше всех из хвойных — восемь лет, сколько же грязи она накапливает за это время. Кедр меняет хвою за четыре года, а лиственница каждый год. Какая нежная зелень на ясных весенних пригорках украшает эти серые веточки. А лиственичные цветочки-шишечки малинового цвета! Они никого не оставят равнодушным, кто видел их. но городским жителям это недоступно, весна обходит их стороной. А зимние облетевшие лиственницы своим скелетом навевают еще большую тоску, очевидно.

При принудительном присоединении к городскому зеленхозу лесоводы постепенно становились неизвестно кем, сохраняя статус лесника только в трудовой книжке. Запись эта гарантировала оклад и ненормированный рабочий день. Как говорится «Лесник — должность воровская, посему зарплату платить ему самый мизер» — слова приписываемые Петру Первому и рьяно эксплуатируемые всеми начальниками. Мы стали и мусорщиками по лесным дорогам, рабочими по обрезке деревьев в городе и на фешенебельных дачах с автовышек, лесорубами, когда надо было прорубить какую-либо просеку во всё уменьшающемся городском лесу. Просека под ЛЭП, через весь Академгородок к водозабору на Енисее, стала разминкой. Разминкой не только вальщикам по мастерству валки, но и лесничему с помощником в противостоянии с местными жителями, которые никак не хотели понимать нужности электролинии, ради которой вырубался берёзовый лес.

ПРОСЕКИ

Маленькое заседание перед началом рубки просеки ЛЭП собралось в кабинете зам. директора. Мало еще кто понимал щекотливость положения лесхоза, который и рубить должен был, и сам контролировать соблюдение всех правил. Но Город диктовал свои условия, а новый лесные правила об этом стыдливо умалчивали. Тем более, мы теперь и не лесхоз вроде.

— У кого какие предложения по началу работ, как начинать? — Сергей Иванович хитромудро прищурился и, как бы испытующе посмотрел на подчинённых.

— Нуу….надо с дальнего конца, — неуверенно произнёс лесничий Игорь, дыхнув вчерашним пивным духом.

— А что там Водоканал? — главный лесничий Роман больше всего был обеспокоен прикрытием. Он всегда славился осторожностью и умением вовремя скрыться.

— По всей линии надо пройти, гниль и аварийные повырезать. Подготовительные работы по технологии вообще-то положены, — помощник лесничего слабо вставил своё слово. Начал работать недавно и Правила рубок в лесах Западной Сибири еще не выветрились из головы.

— Вот! — торжествующе воскликнул замдиректора, — сделаем сначала вид, что санитарим. Начальство не беспокоила безопасность работ, страшнее был скандал и противостояние жителей Академа.

— Нелли Раткевич там самый ярый борец против… вроде журналистка, а маты через слово сыплет… любительница собак.

Отвод, клеймение сначала аварийных, а потом и визирной линии по центру прошли по сентябрьским ласковым денькам. Гнилушки и покосившиеся берёзы постепенно вырезали, попилили на чурки и продали шашлычникам. Наступала зима. Первые морозы завернули уже в ноябре, были непривычными, а потому жестокими. Да и температура ниже двадцати пяти минуса с еще оставшейся осенней влажностью была серьёзным испытанием почти ежегодно. Оказалось, что вальщиков то среди новоявленных лесников и нету, а старые постепенно уволились. Нет не только с корочками и допуском, нет людей, кто когда-нибудь серьёзно занимался такой работой. Помощнику лесничего пришлось прямо на трассе учить, инструктировать, а то и самому подменять. Тяжёлый УРАЛ-2м электрон, бензин восьмидесятый, который противно воняет, но хоть без этилсвинца, цепи ЦПУ универсальные. Благо, что цепи покупать начали в специализированном магазине, канадские Oregon. Трасса шла мучительно долго, берёзовая роща Академгородка была уже старой и пьяной, деревья хоть и редкие, но с густой кроной, стволы «висели» куда попало. Оба молодых вальщика понятия не имели о валке. Работы тянулись медленно. Обрубаемые сучья тут же сжигались, стволы пилились на чурбаки и вывозились, это отнимало время, но давало возможность подзаработать.

Предложили как-то шашлычнику Алику машину дров берёзовых. говорил он по-русски плохо, через раз, но шашлыки готовил отменные.

— А какие дрова?

— Чурки.

У бедного грузина округлились глаза от обиды, но потом он быстро всё сообразил.

— Кируглые? Не, кируглые не нада, колотые нада.

Но в конце концов свежая берёзовая древесина ровно распиленная, да еще и за небольшую цену, была принята. Так всю зиму и кормились — на пильные цепи, на сигареты и обед с собой. Накопили даже на микроволновку, которая весной пригодилась на дежурствах.

К концу ноября морозы завернули такие лютые, каких не помнили много лет. Утренний туман и изморозь с Енисея только добавляли проблем. Работник ёжились от проникающего сквозь ватники холода, грели дыханием пальцы. Отпустит только к обеду, когда солнышко сможет пробиться сквозь этот морок. Тогда висящая в воздухе изморозь заиграет радугой, а нос щипать перестанет.

— Петрович, усы у тебя стали в два раза длиннее, — ржали работники, — и поседели.

— Да не в два, а в три, — отшучивался помощник лесничего, суетясь возле утреннего костра, который никак не хотел разгораться.

— Жгите сучья, теплее будет. Мы валить потихоньку.

А день и вправду становился как вроде теплее от этих дымных костров, грела и мысль, что за дрова кой-какая копейка добавится. Полуденное солнце, едва порвавшись сквозь туман и согрев немного работников, начинала клониться на запад. Расцвечивала далёкий Енисей, искрилось на ветках сосен покрытых куржаком. Быстро кончалось тепло, опять холод начинал гнать работников к кострам. А тут еще начальство начало наседать, подгонять со сроками. Уже не стало той вольницы, когда изображая добропорядочных лесников-санитаров, можно было работать неспешно. Декабрь навалился стужей и начальственным гонором. Замдиректора в растерянности не мог возразить ни слова. Помощники лесничих вместе с лесничими стали приглашаться на общие планёрки. На одной из таких планёрок выступил, попросил новые цепи, новую шину. Директор на удивление легко согласился. Работа есть работа. А вот авторитет зама пошатнулся из-за боязни лишний раз вступиться за лесниковскую братию на лесосеке.

В самые морозы, когда никто слушать о них не хотел, а только подгоняли, Базайское лесничество в полном составе отправили на прочистки квартальных просек. Надо было как-то оправдывать техпромфинплан. Составлялся он по всем правилам, включал в себя традиционные работы и по лесной охране, и лесовосстановлению и по рубкам ухода. Но этот план был последним в истории городского лесхоза. Рабочей силы на ЛЭП стало вполовину меньше, помощник лесничего встал на валку сам. И даже назначение его лесничим, заместо злоупотребляющего Игоря, не изменило расклада. Так теперь и валил лес, заодно и обучая некоторым хитростям молодёжь. Наука та постигалась и самим, на горьком и опасном опыте, нарабатывалась со временем. Приехавший на инспекцию главный инженер предприятия, покурил с лесничим и покачал головой.

— Холодно, черт! Ну жилы то не рвите, не в лагерях мы, Евгений Петрович.

Вот где и пригодилась наука Пашки Зверева, в отрогах Восточного Саяна. В заповеднике Столбы недалеко от Красноярска. Строительство горнолыжных трасс, в ставшем теперь знаменитым «Бобровом Логу». Прорубались эти трассы самыми малыми силами, а сроки сжатые. Горы для вальщика — статья особая, лес смотрит по-разному в зависимости от ветров и освещённости лога, а валить все равно нужно вершинкой вниз. Любые ухищрения, все искусство и полное бесстрашие требуется в таком деле.

Сосны по низу трасс падали споро и ровно, но чем выше поднимались от просёлочной дороги вдоль Базаихи, тем круче становился уклон, тем сложнее было угадывать, куда полетит спиленное дерево. Ноябрьские морозы плавно перешли в декабрьские, а потом и в январскую стужу. Начальство подгоняло, а дорога в деляну становилась все тяжелее. Все выше приходилось взбираться утром по прокладываемым трассам. Пила на плече, мешок с инструментом и запасными пильными цепями, бачок с бензином. Помощник вальщика пыхтит сзади, колючий воздух обжигает горло.

— Вон на том взлобке вроде мы вчера остановились? Опять не будем спускаться обедать? — Серега Ампилогов уже и не рад, что лесничий его выбрал в помощники.

— Смысл туда-сюда ходить, больше только устанем. Счас перекурим и начнём. Шабашим пораньше раз без обеда. До обеда без обеда сто кубов и рано дома — пословица такая, — усмехнулся лесничий.

Несколько первых сосен ухнули вершиной вниз и заскользили по склону. Веток мало, почти голый ствол — «Строевой лес, корабельные сосны». Совсем небольшая сосенка, 24 сантиметра на высоте груди диаметром вдруг зацепилась ветками за стоящую рядом. Зацепилась, качнулась и повисла.

— Счас я её собью, не дрейфь, — лесничий подпилил и направил сосну потолще на зависшее дерево. Они качнулись и остались висеть обе.

— Да что ж такое! — бодро сматерились оба напарника. Подпиливаем и валим потолще, что б сшибить разом всё!

Но на шалашике повисла и третья. То ли день неудачный, то ли на тепло чуть потянуло, ветки не хрупкие пружинят, не ломаются. Лесничий посмотрел грустными глазами на помощника, закурили ещё раз. Серая хмарь, которая так радовала с утра потеплением, теперь казалась подлой подставой. Бросать так дерево нельзя, снизу идут обрубщики сучьев, за ними придёт трелёвочник, но не скоро. Трактором положено снимать такие висяки, да деж он.

В сумке шнур, которым мерили протяжённость трассы от поворота до поворота. Привязали к хлястику на фуфайке, обвязали лесничего вокруг пояса. Подошли ещё двое обрубщиков.

— Пилить буду, как пойдёт весь шалаш — тяните меня, дергайте, — зло сплюнул на свои промашки в валке и полез с пилой в этот страшный вигвам.

— Подальше держитесь! Один Серёга пусть дергает, а вы сдалёка смотрите, виднее с далека.

Пила завизжала на полных оборотах, свежевыточеные зубы грызли смолёвую древесину, сыпали золотыми опилками на снег, на штаны в сапоги. Рез никак не хочет расходиться, держали деревья свою опору, не пускали падать. И вдруг… как выстрел. Треск лопнувшей где-то внутри ствола древесины, и все вокруг завертелось, засвистело в бешеном темпе. Толчок назад по всему поясу, по кругу. Пилу жалко бросать, быстро пятится из ловушки лесничий, падает. Кто-то хватает за шкирку и волоком от комля тащит. Бешеная вьюга поднятого падением сосен снега настигает и накрывает обоих.

— Да отпусти ты, черт. Всё. Не достанет теперь уже. Спасибо, Саня, не растерялся, — улыбается криво леснику, бывшему десантнику, — в воскресенье пьём.

Прокоп стоял уже задыхаясь. Огрузнел за последний год, мало двигался, от работы филонил. А тут оказался рядом вовремя, да и выучка десантная не подвела, принял решение мгновенно.

Долгая зима, долгие походы все выше и выше по трассам. Все тяжелее вверх, все холоднее наверху. Валили, рубили сучья и жгли, чтоб не вывозить. Трелёвку начали другие, уже весной. К Дню Советской Армии, к женскому дню 8 марта управились с валкой, но благодарности, как водится, никто и не услышал от городского и родного лесхозовского начальства. К чему благодарить, когда за то деньги плачены, обязаны работать. Привычка лагерная, лагерного начальства. «Должны работать». Не выдержала душа, не выдержало и тело, которое терпело и выполняло работу изо дня в день всю зиму. Недельное знакомство с водкой оказалось тяжёлым, но неожиданно благотворным. Очнувшись на третий или четвёртый день в доме матери, чуть похмелился и молча смотрел в замерзшее окно. Весна, поманившая мельком на женский день, отступила под натиском морозов. Было тихо, тополя ветками, густо покрытыми снежными ёршиками, не колыхнутся. Еще через два дня, когда окна вдруг стали плакать, а днём солнце разорвало тучи, пришёл племянник Виталька с речной общаги, и с удивлением констатировал.

— Дядь Жень, а ты поправился прямо.

— Ничего, Виталь, прорвёмся. Ты извини меня, да в деревне не говори про меня.

— Конечно, не скажу, да и нет ничего тут такого сильно стыдного, не беспоклись.

На работе как вроде и не удивились, впрягся сразу. Назревали пожары, надо было готовить оборудование. Премии за предыдущие месяцы с радостью лишили и, жизнь покатилась по накатанной. РЛО, воздуходувка, пожарная помпа, договорённости с пожарными частями, чьи районы граничили с лесом. Обрезка деревьев с вышки, пока лист ни пошёл активно, опять легло тяжестью на руки, на спину, на душу без передыху.

ПОЖАРЫ

Над тайгой потянул сизый дымок, похожий на традиционное голубое облако пихтовой пыльцы. Но к середине дня он вдруг высветился столбом, предательски закачался над перевалом. В Алтае за столько лет в кедровых лесах не было пожаров, что лесники немного растерялись. Облёты летнабов совершались ежегодно, белый крест на крыше лесничества подновлялся, а вертолётная площадка была оборудована по всем правилам. Но сырой угол Прителецкой тайги не давал возможности огню ухватиться за лес. Летнабы в эту сторону летали с удовольствием. Была возможность договориться о залёте за Абаканский хребет на «горячий ключ», подзаработать таким образом. Лесхоз подпишет налёт часов. В этот раз что-то в природе пошло не так.

Сначала пришла весточка из Улагана об обширном пожаре. Лесники неделю сидели на стрёме, ожидая отправки их на подмогу. Потом Турачакские горки, прямо над дорогой вдоль Бии, ночью расцветились змейкой огня, который полз и пожирал сосняки. Для несведущего человека это ночное зрелище было даже красиво, если не знать, что этот огонь тяжело потушить, и он медленно углубляется в тайгу, разрушая всё. А теперь вот и Байгол. На планёрке встал вопрос, серьёзно ли это. Так никто еще и не мог поверить в реальность таёжных пожаров в этом краю.

— Надо народ поднимать, — охотовед, бывший директор малого предприятия, тяжело вздохнул.

— Да подожди ты, Петрович, что сразу в панику! — Ершов возмутился такой постановкой вопроса.

— Какая паника, раньше погасим, меньше погорит, упустим, сложнее будет.

— Александр Михайлович, завтра лесниками обследуете и начнёте тушить. — директор уже не смотрел ни на кого, досадуя на так ни ко времени свалившуюся заботушку.

Тайгу тушили три дня. Заливали из РЛО головёшки и колодины, мотались по краю пожара и заходили внутрь выгоревшего пятака. К вечеру огонь удавалось победить, а на утро дым слабо поднимался, становился гуще и пожар разгорался с новой силой. Специфика горной кедровой тайги здесь сыграла злую шутку. Ранее влажные урочища накопили много горючего материала. Большие колодины лежали крест-накрест, обрастали мхом, стоящие кедры накапливали под собой подушки старой хвои, а шадак-сеноставки ставили такие стога сена, что впору корову прокормить. Лазали с трудом через эти завалы. Охотовед перевернулся с тяжёлым резиновым водяным мешком, больно упал спиной на балясину, аж дыхание перехватило. Вида не показал, приехав ночью домой, уже без света, попросил жену растереть спину. На завтра встал еле-еле, но на пожар поехал. Расходился, забылась та травма. Егерь сильно порвал ногу о сухой, как кость затвердевший сучок, скрывавшийся под травой. Много еще маленьких и больших травм получили и получают лесники.

Вспоминались первые лесные пожары, которые довелось тушить — в Саянах в заповеднике, на Бирюсе рядом с учебной базой. Саяны оказывались опаснее в пожарном отношении. Тува, Хакасия, Красноярский край горели периодически. Разваливающееся Лесное Хозяйство, попытки упразднения авиалесоохраны и передача её функций МЧС приводили к тяжёлым последствиям для горных лесов, да и не только горных. Лесники продолжали тушить пожары весной, летом и осенью. Не мог лесной народ отмахнуться, переложить неизвестно на кого эту заботу. Эти героические попытки продолжались, не смотря ни на что. Пришла печальная весть из Тувы, когда в пожаре погибли шесть человек лесников, а сколько неизвестных травм лёгких и тяжёлых. Горели пристепные районы, выгорали куски тайги.

Отроги Восточного Саяна вокруг Красноярска начинали дымить уже в конце апреля. Когда природа начинала просыпаться, на сухой подстилке из трав и опавших листьев раскрывались подснежники, выглядывали лохматые прострелы, народ тянулся в лес на природу. И леса вокруг города начинали гореть, сначала от сухих урочищ вокруг дачных посёлков на левом берегу. Лысая сопка, Николаевская сопка выгорали первыми, полыхал Академгородок и огонь уходил дальше в распадки. Затем начинал гореть и правый берег. Торгашинский хребет и заповедник. Переходили, практически, на круглосуточное дежурство. Лесники по графику сидели в конторе во главе с помощником или лесничим, принимали донесения от наблюдателя с телевышки «Афонтово». Дневные работы тоже зачастую откладывались, приходилось ехать на всё чаще возникающие очаги.

— Игорь, у тебя в Академе горит за пятнадцатым домом у опоры ЛЭП.

— Блин! Это где погреба опять!? Или на шашлычной полянке?

— От биатлонного стрельбища огонь уходит в сторону посёлка Горный…

— Учебно-опытный звонил, горит наш склон от Собакиной речки!

Домой возвращались только потемну, успевали помыться и поужинать, прежде чем провалиться в сон, а утром опять к восьми на работу. Утренняя роса сдерживала старые пожары, не давала загореться новым. Проверяли оборудование и осторожно собирались на работу.

— Иваныч, может сегодня пересмотрим все ранцы, а на рубку не поедем? Всё равно ведь загорится после обеда и до самой ночи, чо зря туда-сюда дергаться.

— С нас планы никто не снимал.

— Тьху ты…., — под нос себе бурчал лесничий, а вслух, — люди вымотались уже.

— Тушёнку то выдашь сегодня?

Единственное, что как-то скрашивало пожарный сезон, это сухой паёк, выдаваемый за часы дежурства и участия в тушении возгораний. Банка тушёнки или каши с мясом на человека, банка сгущёнки на двоих в день. По окончании рабочего дня одна смена оставалась на дежурстве, вторая, если не было пожара, уходила домой. Изредка выезжали осмотреться по известным точкам, поскольку наблюдатель с телевышки охватывал не все массивы. Иногда звонил и сам начальник.

— Под карьерами дым! Прямо из моего окна видно.

— Это он, наверное, тушёнку себе зарабатывает, — смеялись лесничие.

— Петрович, ты выдай Сергей Иванычу сухпай и скажи, чтоб не звонил больше.

— Так он боьше по вашему, по Базайскому. Так давай скинемся, с меня сгущёнка, — отшучивался.

Грязные закопченные лица лесников, мокрые на спине от РЛО куртки, потухшие глаза. Когда начинались самые пожары, уже ни о каком дежурстве речь и не шла. Начинали тушить всем составом с самого полудня и до наступления темноты. На совещаниях в администрации ругались с представителями МЧС и пожарных частей.

— Почему лесники ночью не выезжают? У меня Устав, я должен выезжать в любое время на пожар.

— У меня тоже устав и требования техники безопасности. Ночью в лесу работать на пожаре запрещено! Мой устав кровью написан!

— Сдерживайте по кромке огонь.

— Вы тоже выезжайте только на посёлок, в лес вас никто не гонит! Вашим бойцам в случае травмы пенсию от государства дадут, а моим — меня платить заставят, да еще на пару лет по 109 часть 2 упекут. Проходили мы.

Споры оканчивались ничем, но тушить иной раз приходилось и ночью. Позвонившие с Пьяной деревни, с посёлка Горный боялись за дома. Постепенно поднимались цепочкой по освещённой кромке, тушили. Возвращаться непонятно как, кромка то больше не светит. Стали менять тактику — взбирались на гору, а тушили кромку уже на спуске. Наутро приехать потушить очаги внутри, пролить еще раз кромку, распилить и растащить колодины по краям пожарища, чтоб огонь не переполз. Обычно от посёлку огонь быстро убегал в лес по склону. Приходилось лезть с полными ранцами воды чуть ли ни на четвереньках. Машина туда уже не заберётся.

Однажды, в самый разгар пожаров, районная администрация решила своими силами участвовать в рейдах. Раздавать листовки, помогать в тушении. Договорились о встрече в 19 часов вечера, в 18.45 поступил звонок от учебно-опытного лесхоза о возгорании на Собакиной. УАЗик быстро подлетел к администрации, в машине уже полный комплект лесников. Забрали ошалевших двух молодых чиновников и помчались. Звоним в лесхоз по дороге.

— Где горит то? Хорошо горит? Мы успеваем?

— Слабенько от речки в гору ползёт, травка же мелкая, успеете, — никто и не удосужился повнимательнее посмотреть, не своя ж земля.

Огонь уходил по логу вверх, по молодым пихточкам, по прошлогоднему травяному загату. Крутой склон от речки уже выгорел и дымилось кое-где. Мокрый ложок с тропинкой наверх казался безопасным для огня. Дал парнишкам с администрации один опрыскиватель на двоих.

— Посмотрите ложок, проливайте под деревьями, где дымит, — сам полез по склону с лесниками, но вовремя сообразил, что опоздали.

— Прокоп, ты с пацанами тут ложок смотрите, я на Пьяную!

— Кабы успеть, пока до ЛЭП не поднялось.

Рванули вокруг, нет бы сразу оттуда заезжать. В деревне заправили заново все ранцы водой, через гаражи с брошенной техникой коммунхоза на заросшие молодняком сосны поля под ЛЭП. К этому пожару уже подтягивались и Базайские и инспекция. Огонь подошёл вплотную к молоднякам, вылез таки из лога, прополз мелкими язычками по склону.

— Аа, блииин! Пригаси ту кромку, а то уйдёт в сосняк по ветру.

Лесники метались как бешенные в густом дыму по краю молодняков, густого соснового самосева. За взрослым сосняком с хвойным опадом и шишками по земле, дачный посёлок. Хорошо, деревню опахали, да и надежда, что в другую сторону не уйдёт через лог в скалы Лысой сопки. Огонь вырвался, загудел как в трубе, поднял вихрь сажи и обдал нестерпимым жаром.

— Все назад! Сгорим, бля! В сосняк, там встретим, еслиф чо!

— Саня, ты по ложку от Собакиной на самый верх при, не дай ему к скалам уйти, там хрен поймаем, — по рации помлесничему Базайского.

— Елен Алексанна, вы-то как сюда? Вот и посмотрит инспекция на верховой.

От деревни подъезжала пожарная машина, снизу поднимались лесники. Городское лесничество с опалёнными бровями и усами отбивало прыгающий огонь от вековых сосен и сухих баланов под ними, кустов со свернувшимися от жара листочками. Огонь задохнулся на противопожарном разрыве, ПЧ-3 из двух стволов с другой его стороны сбивало ревущее пламя. Летящие под полог головёшки тушили ранцами. Справились… Лесничий сидел и курил на мокрой траве, подстелив пустой опрыскиватель неизвестно для чего под себя.

Весь июнь пробегали по границе с заповедником «Столбы» кое-как налаживая взаимодействие и ругая на чём свет стоит и инспекторов, составляющих протокола, и туристов, с злости специально поджигающих траву. Никто не осознавал, что такие шалости с огнём по сухой траве могут привести к большим бедам. Городские жители никогда не видели лесных пожаров, надеялись на власти и МЧС, а себя считали аккуратными. Продолжали жечь мусор на участках, отжигать траву в сторону леса, «чтоб клещи не лезли». Пожароопасный сезон в этом году, такой тяжёлый, постепенно сходил «на нет». В один прекрасный день зам директора вызвал к себе и распорядился готовиться к командировке.

— Поедешь в Кедровый искать посадочный материал.

— А пожары? Как я лесничество брошу?

— Без тебя дотушим. Едешь на неделю.

ПОСАДОЧНЫЙ

Кедровый встретил ласковым весенним солнышком и яркой зеленью кедра на вырубах. Только кедр может так веселить глаз, только кедрушки переливаются почти изумрудным цветом, хоть и названы темнохвойниками. Площади вырубов послевоенной поры были разработаны и засажены елью и кедром. Саженцы поднялись, распрямили свои стволики, уставились в небо, намерились жить. Старые лесные дороги, которые вели к тем вырубам, чуть подняты повыше, очевидно отсыпались стройучастками, как это по всему Союзу было принято. А сами выруба где как. Какой в болотце, какой в низинку, какой по берегу ручейка. В мае месяце площади уже начали отходить оттаивать, оттаивать начали и лесные дороги. Их с тех пор никто и не ремонтировал, во многих местах колеи заполнены болотной водой, кое где прокинута гать, если по дороге местные до лесных покосов добирались. Лесхоз после посадок, как водится, лет пять проводил уходы, а как окрепли посадки, так и дороги не нужны стали.

Опять клещи, опять обед на свежем воздухе под пихтой на краю чьего-то покоса. В ста метрах площади с посадочным материалом, выдал Козульский лесхоз лесничеству разрешение зарабатывать деньги. Зарабатывать лесничество хотело, лесничий тоже. Дали городским озеленителям добро на выкопку кедров и елочек. По весне копали еще на этих лесокультурных площадях, но… дороги совсем расползлись, даже ЗИЛ-131 уже не мог пролезть с большака на лесную дорогу. Ухнулся на все три моста в жидкую болотную грязь, елозил в колеях, пока ни увяз окончательно. Кроме лесничего и одного родного лесника, Сашки Приходько, рабочие остальные были с центрального участка. Работники спорые, но с лесным делом совсем не знакомые. Копать они умели, садить комом тоже, а вот как машину вызволить, как веток нарубить, руки не оттуда растут.

— Ты уже пьяный?! Ты когда успел та!?

— Та я эта… красиньку тока.

— На обеде что ли? Вас хоть не оставляй одних.

Пока ходил осматривался, разведывал, рабочие после долгой дороги, перед тяжёлой работой перекусили, да и выпить успели. Приходько смеётся, смеются и узсники, один только грустный, руками виновато разводит.

— Ну, давайте вытаскивать машину будем. Разматывайте трос, на ступицу попробуем наматывать. Трое человек, ветки под колёса рубите.

Сашка Приходько со специальным образованием, дорожник. Работал мастером, так еще и не такие фортеля с техникой приходилось выделывать. Вытащили ЗИЛ, проехали на делянку, погрузили выкопанные кедры. Назад застряли в той же болотине, перед самой дорогой твёрдой. Тут уже и трос не помогает, сели по уши. Пришлось идти в деревню за трактором. ТТ-4 прибежал живо, тракторист как раз собирался в лес, зацепил центральным тросом, выволок. Что дальше делать? В деляну больше не попасть, а посадочный материал надо. Заработок у городских срывается, заработок у лесничества вот-вот уплывёт. Решение лесничего было неожиданным, но логичным.

— Копайте вокруг деревни, по сбок дорог.

— Никто не погонит? Не пожалуется?

— Ты ж сам лесничий, знаешь. Кто тут погонит, когда лесничий в такой деревне самый старший начальник.