Бесплатный фрагмент - РАССКАЗЫ О ГЕОЛОГЕ ВЕКШИНЕ

РАССКАЗЫ О ГЕОЛОГЕ ВЕКШИНЕ

ТЫРЛО

1

— Не понимаю, зачем Вам в палатке женщина?

— Мопассан говорил: «На земле есть две муки — это отсутствие воды и отсутствие женщин». Я не пустынник и не могу обходиться без того и без другого.

— Вы откровенны!

— Я же знаю, что имею дело с умной женщиной.

Викентий Петрович шутил, словно не было ни одуряющей жары, ни предотъездовской спешки. Но Маша знала: Викентию Петровичу пальца в рот не клади. Он из любой шутки мог сделать серьезные выводы и, наоборот, любой серьезный разговор повернуть на шутку. И все же положение Маши было затруднительным. Шутил ли Викентий Петрович или под видом шутки говорил серьезно, Маша не могла ответить ему улыбкой. И не столько не могла, сколько не хотела. А без улыбки она была бессильна, как черномор без бороды.

— Это же несправедливо, — все еще пытаясь выдержать разговор в серьезном тоне и непроизвольно капризно надувая губки, сказала она. — Себе Вы берете палатку на одного, а мне предлагаете поселиться с поварихой. Викентий Петрович пожал плечами, словно от него ничего не зависело.

— Начальнику партии полагается отдельная палатка.

— Но ведь я женщина!

— А я мужчина.

— Но Вы же прекрасно знаете — я могу ночевать с поварихой, но не работать с ней.

— Поэтому я и предлагаю Вам свою палатку.

Их разговор начался с этой фразы и вот уже в третий раз вернулся к ней. Маша поняла, что конца не будет. Она поднялась.

— Вы очень любезны, — сказала она. — Но я не воспользуюсь ни Вашей любезностью, ни вашей палаткой. Уж если мне предстоит выбирать, с кем поделить полатку, то я предпочту Илью.

— Он Вам больше импонирует?

— Нет. Я просто могу больше расчитывать на его скромность.

Она хотела уйти, но Викентий Петрович остановил ее.

— Подождите! Я не все сказал.

Маша испытующе посмотрела ему в глаза — что еще за новый ход придумал он. В глазах Викентия Петровича светилась добрая улыбка шутника. Это был совсем иной человек, чем тот, с которым она только что разговаривала.

— Вы же не дослушали меня, — добродушно сказал Викентий Петрович. — Я только что хотел сообщить, что Вам нет нужды селиться в одну палатку с Ильей. Сегодня к нам должен приехать еще один старший коллектор, девушка…

Глаза Викентия Петровича смеялись и Маша только покачала головой. Сколько еще не сделано, а Викентий Петрович отвлек ненужным разговором добрых полтора часа.

Она повернулась и пошла ничего не ответив, а Викентий Петрович смотрел ей в спину и Маша не видела, как его взгляд менялся, становился из дружественно-шутливого задумчивым и жестким.

2

Человек в чужом городе всегда сирота.

Надя сдала документы в контору Экспедиции, вышла на крыльцо и остановилась, не зная куда идти и что делать. По двору ходили молодые бородатые парни и пожилые мужчины обритые наголо. Двери склада были распахнуты настежь и в их черном провале тускло мерцала электрическая лампочка. Оттуда выносили седла, вьючные ящики, молотки, кошмы. У другого склада взвешивали муку и рабочие, подтаскивающие мешки, были припорошены ее белой пылью. На другом конце двора, в тени высоких сосен, стояли три десяти-местные палатки. Там тоже что-то паковали, увязывали.

Палатки стояли над рекой и за ними виднелась спокойная широкая гладь воды, по краю которой, почти в точности повторяя все изгибы и повороты реки, тянулась белая полоска дороги. Вдалеке синели горы. Туда лежал путь Нади, но сейчас она стояла на крыльце и не знала, куда идти и что делать.

На крыльцо вышла девушка, с которой Надя разговаривала в конторе. У девушки были добрые близорукие глаза, которые она без очков щурила на Надю, и веселые кудряшки, так не подходящие к обстановке дорожных сборов и предотъездной суеты.

— Вы еще здесь? — спросила она.

— Здесь. Я не знаю, куда мне идти.

— А Вы в чьей партии?

— У Инокентьева.

— У Инокентьева? — девушка как будто изумлялась смелости Нади. — Пойдемте, я Вам покажу.

Они шли через двор, залитый солнцем. Песок под ногами был раскален так, что через кожу полуботинка чувствовался его зной. Но дышалось легко — ветер с гор доносил прохладу.

— Вы студентка?

— Да.

— С какого курса?

— Четвертого.

— У нас в этом году много студентов, — сказала девушка из конторы. Не представляю, как вы там живете в горах.

Надя сама не представляла и поэтому ничего не могла ответить.

Они подошли к палаткам. Здесь, в тени сосен, стояли два длинных, сбитых из досок, стола, по бокам которых были врыты скамейки. На краю одного из столов стоял радиоприемник, электропроводка и антенна к которому спускались прямо с дерева. Паренек в тюбетейке крутил ручки настройки. Мелодичная музыка сменялась резким голосом диктора, а он снова перекрывался музыкой. Что искал паренек в эфире, Наде было непонятно.

Когда музыка или голос диктора звучали громче, чем это можно было допустить, паренек поглядывал на соседний стол, где сидели четверо геологов. Трое были молодые, похожие на выпускников, четвертый был представительный мужчина. Перед ними лежала карта и он что-то объяснял им. Разговор, видимо, шел о территории предстоящих работ.

Надя ждала, когда они кончат говорить. Инокентьев не оборачивался. Тогда девушка из конторы сказала:

— Викентий Петрович — вот ваш новый коллектор.

Инокентьев на минуту оторвался от разговора, окинул Надю оценивающим взглядом, как будто принимая товар со склада, и сказал равнодушным голосом:

— Очень приятно. Найдите нашего прораба, Векшина, он получает имущество со склада, и у него получите все указания о выезде.

Инокентьев отвернулся и снова продолжал разговор с высоким долговязым геологом, а Надя не стала разыскивать никакого Векшина. Она вышла на середину двора. Раскаленный песок жег ноги сквозь подошвы ботинок.

У складских помещений громоздились кучи полевого имущества — палатки, посуда, инструмент, продукты — ящики с консервами в металлических и стеклянных банках, мешки с крупами, сахарным песком и мукой. Который из находящихся там сотрудников партии Векшин, угадать было трудно. Надя круто повернулась и прошла в палатку, села на койку, около которой стоял оставленный еще с утра чемодан, достала из него лист бумаги и стала писать письмо подруге.

«Милая Люся, — писала она, — мне немножко страшно. Кругом горы и люди, чужие и неприветливые. Это не крымская практика с морем и преподавателями… Я сама даже не знаю, как получилось, что я все-таки дала согласие поехать сюда. Все произошло неожиданно и в самый последний момент. Теперь я очень жалею, что мы с тобой не вместе…».

В палатке было душно, несмотря на откинутый полог и подвернутые стенки палатки. Солнце настолько нагрело ткань, что даже ветерок был не в состоянии ее остудить. Но может быть именно поэтому в палатке никого не было и никто не мешал Наде. И, тем не менее, писать было трудно. Надей владело двойственное чувство: те, с которыми ей предстояло сдружиться, еще не были ее друзьями; палатка, в которой она сидела, хоть и являлась ее жильем, но была жильем необычным, еще чужим, со своими законами и правилами.

«Мною владеет двойственное чувство, — писала Надя. — Те, с которыми предстоит сдружиться, еще не стали моими друзьями; палатка, в которой я сижу, еще чужая мне, у нее свои законы, свои правила. Подойду ли я здесь или так и останусь чужой и далекой?..».

Надя подняла голову. Прямо перед ней возвышался столб, поддерживающий свод палатки. В столб были вбиты гвозди и на них висели куртки, плащи, полевые сумки.

Раскладные парусиновые койки стояли тесно одна к одной по смешному растопырив тонкие деревянные ножки. На кой-ках лежали спальные мешки, где свернутые в рулон, где сложенные пополам, а где и разостланные, но аккуратно расправленные и застегнутые — чувствовалось, что палатка женская. И только койка, на которой сидела Надя, была неприятно голая — Надя еще не успела получить спальный мешок.

В палатку вошел человек и остановился, загородив свет. Это был парень среднего роста, остриженный наголо и одетый очень небрежно. Его мешковатые хлопчатобумажные брюки были перепачканы мукой, а выцветшая майка-безрукавка не скрывала татуировки на груди — большого синего орла. Голова и плечи парня тоже были припорошены мукой и даже на кончике носа сидело смешное белое пятнышко.

— Вы Стрешнева? — безошибочно определил он.

— Я.

— Будем знакомы. Векшин Илья.

Он крепко тряхнул Надину руку и сказал:

— Меня Викентий Петрович к Вам послал. Пойдемте, получите спальный мешок, да, заодно, поможете мне. Завтра выезжаем, а еще почти ничего не получено. «Спальный мешок — это человек!» — добавил он непонятное…

Вторжение Векшина в ее мысли было столь неожиданно и бесцеремонно, что Настя даже оторопела. Она смотрела на него, не зная, что ответить. Лишь мгновенно проскользнула в сознании одна мысль: «Значит, Инокентьев не забыл ее. Распорядился».

Илья не понял ее молчания. Он решил, что пауза относится к его костюму.

— Вы не смотрите на меня, — сказал он. — Я, когда выезжаю в поле, всякую связь с цивилизацией порываю. Галстук «по боку», костюм тоже. Люблю старое донашивать… Одеваю вот эту хламиду — он хлопнул себя по брюкам, брею голову…

Надя вспомнила бородатых парней, ходивших по двору, и улыбнулась.

— А бороду не отпускаете?

— Нет, бороду не отпускаю…

Илья говорил весело и бесцеремонно, и Надя смотрела на него и не могла поверить, что он говорит правду. Ей, молоденькой девушке, студентке четвертого курса все женатые люди казались стариками, казались категорией людей, до которой Наде так далеко, как до звезд, до луны. А Илья не укладывался в это представление. Он был молодой, веселый, общительный… и женатый! Сомневаться в правдивости его слов, пожалуй, не приходилось, и все же Надя спросила:

— А Вы женаты?

— Факт, женат. И даже имею сына. Показать?

Не дожидаясь, пока Надя выразит согласие, Илья тут же полез в полевую сумку и, среди всяких накладных и всяких бумажек, вытащил конверт, а из него фотографию.

— Во, парень! Гвардеец.

На карточке был заснят бутуз в возрасте около годика. Он стоял, смешно растопырив ручки и было видно, что ходить он научился только-только.

Надя, улыбаясь, рассматривала фотографию, потом посмотрела на Илью. Человек этот был новым для нее, неожиданным и интересным. И главное, она чувствовала, что может понять его, узнать поближе. Он был весь как на свету: ни малейшей тени, ни утайки — подходи и бери, что тебе надо. Только будь так же честен и открыт, как он.

В палатку вошла молодая женщина, взглянула через плечо Ильи и засмеялась.

— Уже хвастаешься?

— Ну и хвастаюсь, — сказал Илья, пряча фотографию. — Заводи такого, тоже будешь хвастаться.

Женщина пропустила мимо замечание Ильи и сказала явно поддразнивая его.

— Все равно ты его не любишь.

— Еще как люблю.

— Любишь, а уезжаешь на полгода?

— Все равно люблю, — убежденно сказал Илья и вдруг улыбнулся. — А ты-то своего мужа любишь? Тоже уезжаешь на полгода.

— Ну, мы другое дело, — сказала она. — Я его люблю, он меня…

— И они меня любят, — сказал Илья.

— Да кто тебя полюбит такого чумазого? Дай-ка я за тобой поухаживаю.

Она вынула тонкий батистовый платочек и аккуратно, как маленькому, вытерла ему нос.

Илья покорно позволил произвести над собой эту операцию, потом познакомил их:

— Маша, это наш новый коллектор — Стрешнева. А это — обратился он к Наде, представляя ей ту, которую только что назвал Машей, Мария Михайловна Новикова, наш геолог.

— Зовите меня просто Машей, — сказала Новикова, задорно тряхнув головой. — Меня все так зовут.

Маша была худенькая женщина лет двадцати семи, невысокого роста, подвижная и экспансивная. Она понравилась Наде с первого взгляда. Понравилось сочетание простоты и изящества, — Маша была в черных сатиновых шароварах и шелковой блузке под «ковбойку», — понравились простота и непринужденность в обращении, даже как она поддразнивала Илью и то понравилось Наде.

— Как хорошо, что ты в нашей партии, — сказала она. — А то я уже боялась, что у нас все мужчины.

Маша улыбнулась.

— Чего же их бояться? Вот, скажем, Илья. Он совсем не страшный.

— Да, а Викентий Петрович?

— Тю! — воскликнул Илья. — да я против Викентия Петровича все равно, что ноль без палочки. Викентий Петрович — голова! Радоваться надо, что к нему в партию попали. У нас тут многие хотели бы с ним поехать.

— Не слушайте его, — сказала Маша. — Викентий Петрович, конечно, интересный и знающий геолог, но Илья, как и во всем, преувеличивает.

— Ха, преувеличиваю! А саму, когда спросили, с кем она хочет поехать, сказала: «К Инокентьеву».

Илья так хорошо скопировал интонацию Маши, что все невольно рассмеялись.

— Ладно, — сказала Маша, — а ты чего к Наде прицепился. Тебя имущество там ждет.

— Я за этим и пришел. Меня Викентий Петрович к ней послал…

— За имуществом?

— Не за имуществом, а за ней. Чтобы мешок спальный себе выбрала, да и помогла мне…

— Иди, иди, сам справишься.

— А мешок?

— После получит. Да иди ты, — прикрикнула она. — Дай нам немного посплетничать…

Когда Илья ушел, Надя спросила Машу:

— Вы давно его знаете?

— Илью? — Маша скорчила веселую гримасу. — Недели три.

— Вот как? И Вы так… запросто.

Надя даже руками повертела не находя нужного слова.

— А что же мне ему реверансы делать? Нам весь сезон надо прожить и проработать. И лучше в дружбе, чем в ссоре. А чтобы подружиться с человеком достаточно одного дня. В поле люди всегда становятся проще и доступней. И веселей, — подумав, добавила Маша.

Надя сомнительно покачала головой.

— Нет, я так сразу не могу.

— Бывает, что у человека и червоточинка какая обнаружится, так ведь все мы не идеальны. Да и это сразу видно. А если человек не симпатичный, его хоть год разглядывай, все равно он симпатичней не станет. Да и времени нет его разглядывать. Работа, вот она, с первого дня начинается.

Во взглядах Машеньки на человеческие отношения была та же бесцеремонность, что и в поведении Ильи и Надя почувствовала это, хотя и не уловила полного сходства. Бесцеремонность эта еще была чужда ей и Надя в смущении повторила:

— Нет, я все-таки так быстро не могу.

Маша улыбнулась.

— Поживете — научитесь.

— А что Викентий Петрович, очень строгий?

Интерес Нади к Викентию Петровичу был законным: он был начальником партии, с которым, по выражению самой же Машеньки, предстояло проработать весь сезон. Но только Надя личным наблюдениям предпочитала вопросы.

Машенька ответила неопределенно:

— Человек, не строгий к себе, не может быть строгим к другим.

Надя не поняла ее.

— А что, он разве к себе не строг?

— Я не сказала этого. Я сказала вообще.

Надя не заметила, что Маша уклонилась от ответа.

— Мне он показался строгим, — призналась она.

— Это только показалось, — поспешила заверить ее Машенька, но тут же добавила, — правда, Викентий Петрович не любит нерадивых. С ними он не только строг — беспощаден.

— Я буду стараться, — сказала Надя и, помимо воли, это получилось у нее жалобно.

Машенька засмеялась.

— Ну, мы вас в обиду не дадим. Вы не смотрите, что я маленькая. Меня тут все боятся. Да и Илья парень зубастый, хотя и обритый наголо.

Надя не могла не улыбнуться, вспомнив этого веселого чудаковатого парня. Правда, она не представляла, как Илья мог противостоять Викентию Петровичу, но то, что она могла на него положиться, было несомненно.

Пока Надя улыбалась своим мыслям, Машенька перешла к расспросам сама:

— Вы из университета или с разведочного?

— Из университета.

— С какого курса?

— С четвертого.

— Кончили четвертый или перешли?

— Перешла на четвертый.

— Так. Значит, первая производственная практика, — подвела итог Машенька. — Будущий почвовед? Или геохимик?

— Вы знаете, когда я поступала на геологический, у меня было самое общее представление — геология это наука о земле, а геолог — человек, который лазает с молотком по скалам. А я люблю природу: скалы, лес, море. Море в бурю.

— А Вы видели море?

— Нет.

Машенька улыбнулась.

— Продолжайте, я слушаю.

— Ну и вот, а когда я проучилась немного, то увидела, что геология это обширнейшая наука и разделов в ней не сосчитать. И я, признаться, еще не выбрала себе специализации. Интересно и петрографом, и минералогом, и геохимиком, и почвоведом.

— Идите к нам на съемку, — убежденно сказала Машенька. — Это увлекательнейшая область геологии. Будете исследовать не состав отдельной породы, и не ее строение, не сочетание минералов с их химическими причудами, — будете изучать земную поверхность целиком, историю ее образования, изменения происшедшие за миллионы и миллионы лет. Создать геологическую карту все равно, что роман написать. Я уже не говорю про природу. Природы сколько хочешь. И все в бурю, — добавила она с улыбкой.

Вечером Надя дописывала письмо. Палатка, как и днем, была пуста. Жары уже не было, работа на территории базы была закончена, а все койки вокруг, тем не менее, по-прежнему стояли пустые — кто ушел в городской парк, кто в кино, кто просто так побродить в темноте над рекой.

Маша с Ильей заходили и за Надей, звали ее.

— Последний раз пройтись, — сказал Илья. — Завтра на три с половиной месяца, а то и больше…

Но Надя отказалась. Яркая электрическая лампочка, свисая на голом шнуре прямо со столба посредине палатки, освещала пустые койки, пересекаемые черной тенью столба. Из под коек выглядывали брошенные тапочки и углы чемоданов. За палаткой, на этот раз уже громко и бесцеремонно, играла музыка — транслировался какой-то концерт. Через открытый полог в темноте небосвода заглядывала одинокая серебристая звездочка и от столбов доносились голоса: двое играли в шахматы, а человек пять вокруг «болели», да так, что Наде все было слышно.

Она перечеркнула написанное днем и начала сначала:

«Милая Люсенька, ты знаешь, как мне не хотелось ехать в эту Экспедицию. Я готова была выпрыгнуть из поезда и бежать, бежать без оглядки назад по шпалам. Но… я не выпрыгнула и вот я здесь. Люди поначалу показались мне чужими. Особенно начальник Викентий Петрович Инокентьев. Все о нем очень хорошо отзываются, он считается одним из лучших геологов Экспедиции, а мне он показался холодным и высокомерным. Или нет, это не то слово, просто мне страшно ехать с таким все знающим человеком. Ведь я просто маленькая-маленькая. А вдруг он что-нибудь спросит, а я не знаю?

Вторым человеком, с которым я здесь познакомилась, был прораб поисковик Илья Векшин. Представь себе перепачканного в муке грузчика в мешковатых штанах, с обритой головой как у каторжника и со студенческим билетом в кармане — он дипломант с геолого-разведочного. Ему лет двадцать пять, бесцеремонен, как все вояки, очутившиеся вне армии и еще не нашедшие себя в мирной обстановке. Правда, он уже успел жениться. У него симпатичная и, видимо, капризная жена и замечательный бутуз. Обоих он страшно любит. Ко всему он страшный семьянин. Слова «измена жене» ему просто непонятны и до сих пор не известны. Он очень внимателен ко мне. Вот, кажется, и все, что я пока могу о нем сказать. Машенька, это наш геолог, очень славная женщина, подшучивает над ним, но он не обижается. Машенька старше меня лет на восемь, но я уже чувствую себя с ней, как с подругой. Мы часа три болтали о всякой всячине. Не знаю почему, но я вдруг все рассказала ей о себе. Надеюсь, мы с ней не будем ссориться.

Еще я хотела рассказать тебе о здешней природе. Пока ничего интересного. Городок, правда, симпатичный. С белокаменной церковью и шумным базаром. Хорош мост через реку Бию. Он понтонный и на ночь раздвигается. Горы пока очень далеко, чуть-чуть виднеются.

Вот и все пока. Устала и что-то очень спать хочу. В следующий раз напишу подробней. Ты не забывай меня, Люсенька. Пиши. Хоть вокруг меня и неплохие как будто люди, а все-таки я без тебя одна…».

Письмо было по существу окончено, но Наде казалось, что чего-то очень важного она все-таки не рассказала. Она старалась быть объективной, подробно и последовательно изложить события дня и быть может поэтому письму не хватало ее личного отношения к окружающему?

Надя перечитала письмо и неожиданно для себя в конце приписала: «А Илья, все-таки, славный парень. Он такой смешной, когда говорит о жене и сыне. Интересно, а какая я буду влюбленная?..».

Приписка была нелогична, но Надя улыбнулась: вот так, теперь в письме было все, что нужно.

— Люся поймет меня, — подумала она, заклеивая конверт.

3

Илья тряс Надю за плечо и настойчивым шепотом повторял:

— Вставайте… Слышите? Мы уезжаем…

Надя не хотела просыпаться. Обрывки теплых снов цеплялись за нее, удерживали в спальном мешке. Наде хотелось еще понежиться, досмотреть что-то ласковое и светлое, но она ответила:

— Да, да… Сейчас встаю.

Лампочка на голом шнуре горела еще ярче, чем вечером. Все вокруг спали и свет ее показался Наде сейчас ненужным и раздражающим. Она закрыла глаза и хотела было потянуться, но на дворе загудел мотор, один, второй — шоферы заводили машины, — и Надя поспешно вылезла из мешка.

Над двором плыли фиолетовые сумерки. Около машин ходили темные фигуры, о чем-то в полголоса переговариваясь. Посредине двора, также как и в палатке, ярко и ненужно горела большая электрическая лампочка.

Зябко поеживаясь, Надя умылась под рукомойником и поспешно вернулась в палатку. Ночь оказалась на редкость холодная, что после жаркого дня было особенно удивительно.

Снова пришел Илья.

— Давайте, я отнесу ваши вещи на машину, — свистящим шепотом сказал он.

Надя подала ему чемодан, а сама взяла рюкзак, готовясь выйти вместе с ним. Илья оглядел ее критическим взглядом. Надя была одета, как и днем — легкая юбочка и шелковая блу-зка.

— В дорогу надо одеваться теплее, — сказал Илья. На нем была телогрейка, а под ней свитер. — Наденьте телогрейку, — посоветовал он и добавил: — «Телогрейка — это человек!..».

— Я не замерзну, — заверила его Надя.

Илья что-то проворчал на счет городского вида и они вышли. Машины, предназначенные к отправке, стояли у ворот. Их было три. Две были загружены с расчетом, чтобы на каждую уместилось еще по несколько человек пассажиров, а третья, груженая через верх и зачехленная брезентом, походила на большого одногорбого верблюда.

Илья сунул Надины вещи в кузов первой машины и вместе с шофером стал затягивать веревками брезент. У второй машины то же самое проделывали экспедиционные рабочие. Это были молодые ребята, очевидно, как и Надя, впервые попавшие в такую экспедицию. Они теснились кучкой и делали гуртом то, что Илья делал один.

Подошел Инокентьев в сопровождении начальника экспедиции.

— Ну как, все готовы? — спросил Викентий Петрович.

— Все, — ответил Илья.

— Тогда поехали.

Викентий Петрович сел в кабину и захлопнул за собой дверцу. Шофер нажал акселератор. Мотор загудел, ему отозвался мотор второй машины, потом третьей. Рабочие поспешно залезали на свои места. Начальник экспедиции отошел в сторону, как бы давая дорогу. Сторож распахнул ворота. И машина медленно, чтобы не задеть их бортами, выехала со двора.

Как только машина выехала за город, открылись горы. Их вершины смутно вырисовывались на фоне еще темного неба. Но на востоке оно уже светилось зеленовато-голубоватыми, даже оранжевыми тонами. И чем дольше они ехали, тем светлее становились краски, но горы все еще продолжали стоять в фиолетовой дымке и только там, где должно было взойти солнце, их вершины казались розовыми.

На машине было еще холоднее, чем во дворе. Надя не имела такого красивого шерстяного свитера как у Маши, а телогрейку она не одела. Просто не могла предположить, что летом может быть так холодно, даже ночью.

Она попыталась устроиться поудобнее, втиснулась поплотнее между Ильей и Машенькой, но ветер проникал и сюда. Надя снова переменила положение и опять безрезультатно. Илья покосился на нее раз, другой, потом молча снял телогрейку и накинул ей на плечи.

Надя слабо пыталась протестовать.

— Вам же будет холодно…

— Я в свитере, — сказал Илья. — А вообще, конечно, следовало бы вас проучить, чтобы не модничали.

— Ложитесь в серединку, — примирительно сказала ему Надя.

— Переживу, — проворчал Илья, натягивая на плечи плащ с капюшоном, надувающийся ветром как парус.

Наконец, Илья справился с плащом и лег на свое место.

— Сейчас прижмемся друг к другу — пулей не прошибешь, — уже весело сказал он и в самом деле придвинулся к Наде близко-близко, так близко, что непонятное тревожное чувство вдруг охватило ее. Она лежала напряженно прислушиваясь к гулкому стуку своего сердца — что это с ним, и к Илье — не пошевельнется ли он, не скажет ли чего?..

Но Илья лежал неподвижно, дорожная тряска укачивала, сказался ранний час, да и спали они этой ночью мало. Даже когда машину встряхивало на ухабах, Надя не открывала глаза. Ей было тепло и уютно.

— Хороший парень, — еще раз подумала она про Илью. — Отдал мне свою телогрейку, а сам стынет на краю в одном свитере… И заснула.

Проснулась Надя часов в десять. Солнце стояло высоко и Наде снова стало жарко. Викентий Петрович как раз в это время остановил машину и вылез из кабины.

— Ну как, не замерзли? — спросил он.

— Нет, — в один голос ответили Маша и Илья.

— А то полезайте кто-нибудь в кабину. Мария Михайловна?

— Нет, пусть уж в кабине начальство ездит, — засмеялась Машенька.

— Надя, может быть, Вы сядете? — обратился Викентий Петрович к ней по имени.

— Спасибо, мне тепло, — сказала Надя. Ей на самом деле было тепло, но и все равно она бы не села в кабину.

— Как хотите, — сказал Викентий Петрович. — Тогда пять минут стоянка, размять ноги.

Надя сняла телогрейку, данную Ильей в дороге, и отдала Илье.

— Спасибо, — сказала она. — Мне больше не нужно.

— Как не нужно? А под себя? — Илья расстелил телогрейку. — Вот так, чтобы мягче было.

Надя улыбалась ему и он, как всегда, весело добавил:

— Телогрейка — это великое русское изобретение.

— А я слышала, ее китайцы придумали, — сказала Надя.

— Ну, не будем спорить.

Илья спрыгнул с машины и хотел помочь Наде.

— Я сама, — сказала она, перекидывая ногу через борт машины, но раздумала. — Где мой рюкзак? — спросила она.

— Зачем?

— Я переоденусь.

— Вот, никогда сразу не послушаются… — Илья имел манеру ворчать, хотя на самом деле был добрейший парень. — Рюкзак сзади, вон там… Да вам его не достать, — сказал он, видя как Надя беспомощно пытается отогнуть прочно увязанный брезент. Он снова залез на машину и освободил рюкзак. Надя вынула легкие спортивные брюки на резинках и спрыгнула на землю.

Машина стояла на перевале. По краям тракта за сточными канавами густо росли кусты и деревья. Высокая, в пояс человека, трава пестрела цветами. Синели полосы незабудок, алели маки, левкои приветливо качали белыми головками. Надя и Маша пошли в их зеленую чащу, пригибаясь, раздвигая ветви руками.

— Как хорошо здесь, — сказала Надя.

— Впереди еще полно таких мест, — отозвалась Маша. Она собирала цветы.

Надя остановилась и начала переодеваться. Когда она догнала Машеньку, настойчивый гудок автомобиля позвал их во второй раз.

Викентий Петрович уже сидел в кабине, Илья бродил у машины.

— Где вы запропастились? — спросил он.

— Не ворчи. Цветы тебе собирали. Держи. — Машенька сунула букет в руки Илье и полезла на машину.

Илья влез за ней, цветы он небрежно кинул на кабину.

— Нет в тебе чувства прекрасного, — сказала ему Машенька. — Я дома всегда покупаю живые цветы, пожалуй, это единственное, на что я никогда не жалею тратить деньги.

— Я тоже люблю цветы, — сказала Надя. — Очень люблю.

— Подумаешь, цветочки, лепесточки, — передразнил их Илья. — Вы посмотрите на горы. Вот где силища! Красота, факт!

На повороте ветер рванул с новой силой и цветы разбросало по кузову.

— Илья! — закричала Машенька. — Имей в виду! Я тебя заставлю собрать мне такой же букет.

— Сейчас или немного погодя? — невозмутимо осведомился Илья.

— Ты у меня поговоришь… — Машенька замолчала, потому что с Ильей спорить было бесполезно. Он сидел лицом к ветру и неотступно следил, как прямо на глазах приближались, вырастали горы, обретая все новые и новые причудливые и неповторимые формы.

Они походили то на египетские пирамиды, то на причудливые башни средневековых замков, то на гигантские вееры, раскинутые по горизонту. Каждый новый поворот дороги являл новую картину и только далекий снежный пик Белухи казался нарисованным на неподвижном фоне синего июньского неба.

В два часа остановились в проезжем селе у чайной. Чайная была небольшая, совсем не такая, как в фильме «Сказание о земле сибирской», но чистенькая и уютная. У стойки толпился проезжий люд, было много шоферов. Они переговаривались друг с другом, с буфетчицей, с официанткой, называли их по имени и чувствовалось, что они часто ездят по тракту и бывают здесь как у себя дома.

Обед заказывал Викентий Петрович. Взяли по борщу и по котлете с макаронами. От «стопочки» все отказались. Шофер сказал, что ему нельзя, Илья, что «не употребляет по одной». Викентий Петрович подумал было, но все же отказался, предварительно посмотрев почему-то на Машу и Надю. По каким-то неуловимым признакам Надя чувствовала, что и Викентий Петрович, и Маша, и Илья держатся здесь как будто бы всю жизнь только и делали, что обедали в чайных. Маша, с помощью рабочих, бесцеремонно сдвинула столы в один ряд, Инокентьев непринужденно сделал заказ сразу на всех, а Илья даже пошутил с официанткой, так же, как и проезжие шоферы, назвав по имени, хотя видел ее в первый раз.

За съеденный обед расплачивался Викентий Петрович и это тоже понравилось Наде. Хорошо было видеть, как складывается коллектив, с которым предстояло жить и работать. И законы коллективной жизни тоже нравились Наде.

Село с чайной осталось позади, как и ряд других селений — мелькнуло и исчезло. К вечеру горы обступили машину со всех сторон. Надя уже утомилась следить за их непрерывно меняющимися причудливыми формами, но все вокруг было так необычно, так интересно, что она оторвалась от них только когда уже совсем стало темно. Машина, фырча, брала подъем за подъемом. Мотор гудел хрипло и натружено. У речек, пересекавших дорогу, шофер останавливался, брал черное помятое ведерко и спускался под мостки. Когда он отвинчивал крышку на радиаторе, оттуда со свистом вырывался пар. Холодная вода, булькая, исчезала в маленьком отверстии и, так как это повторялось за дорогу не один раз, казалось, что радиатор не имеет дна. Потом шофер снова включал газ и по сторонам опять плыли темные массивы скал.

Ехали молча. Иногда лежали, глядя в звездное небо. Оно казалось насаженным на вершины скал. Иногда приподнимались, смотрели на дорогу. Впереди машины прыгало желтое расплывчатое пятно и за ним мрак казался еще гуще. Позади виднелись фары второй машины. Когда она отставала, фары казались двумя большими сверкающими глазами чудища ползущего по дороге, когда машина приближалась, они ослепляли, за ними ничего не было видно. Третья машина, похожая на одногорбого верблюда, обогнала их еще в селе, где они обедали. Она шла с грузом в соседние партии и не стала задерживаться.

Снова похолодало. Надя надела телогрейку, но на этот раз свою. Лежа на спине, она смотрела в звездное небо, слушала шум мотора и ни о чем уже не думала. Было только удивительно, что шофер, выехав на рассвете, продолжает свой путь и в темноте. В темноте, которой не было конца, как и дороге. Впрочем, дорога вскоре кончилась, во всяком случае, хорошая дорога. Или машина свернула на проселок, Надя в темноте не заметила. Теперь лежать было не так удобно. Надю бросало то на Илью, то на Машеньку, а их, в свою очередь, бросало на Надю. И они все трое вцепились друг в дружку, так было устойчивее, но никто из них не подумал об остановке. И, когда машина остановилась, Надя решила, что это очередная передышка, чтобы набрать воды или что-нибудь в этом роде.

Но Илья соскочил с машины и возвестил:

— Приехали.

Машина стояла уперевшись светлым пучком фар в стенку какого-то домика. По бокам темнели еще какие-то строения. Из домика, на призывный гудок машины, вышел какой-то паренек и, закрываясь рукой от яркого света фар, пошел на встречу Викентию Петровичу. Тот уже вылез из кабины и показывал второй машине куда стать.

Паренек подошел к Викентию Петровичу и степенно поздоровался с ним за руку.

— Приехали, — сказал он. — А я вас уже заждался.

Потом он подошел к Илье и поздоровался с ним точно таким же образом.

— Где Петров? — спросил его Викентий Петрович.

— В избе. Он ноги застудил.

Надя, вслед за Викентием Петровичем, вошла в избу и увидела человека. Он сидел в кальсонах и шинели. Надя в смущении отвернулась, а он не спеша запахнул шинель, из под которой все же были видны его босые ноги и болтающиеся белые тесемочки.

— Рыбу сегодня ловил, — объяснял он Викентию Петровичу простуженным голосом. — Таймень здоровенный попал. Я его водил, водил, того гляди крючок оборвет. А потом как потянул, я за ним в воду, аж по грудки…

— Ушел? — тревожно спросил Викентий Петрович и Надя удивилась: первый раз она услышала, что Викентий Петрович может говорить не тем бесстрастным голосом, к которому она привыкла за два дня.

— Что Вы, Викентий Петрович! — Петров улыбнулся такой широкой улыбкой, что Надя сразу простила ему его непрезентабельный вид. — Как можно? Мы, как вашу радиограмму получили, что вы выезжаете, специально за этим тайменем пошли…

Тут Надя увидела, что в углу комнаты стоят два сереньких ящичка радиостанции, а над ними висят мокрые штаны Петрова. Между тем Илья и встречавший их паренек, которого звали Серегой, накрывали на стол ужин. Злополучный таймень оказался уже сваренным, к нему откуда-то появились два пол-литра и Надя не успела опомниться, как уже сидела за столом в разнородной и шумной компании. Впрочем, Викентий Петрович засиживаться никому не дал. Он разогнал всех спать. Рабочие ушли на сеновал, Илья на машину. Надя и Машенька постелили свои мешки в комнате, тут же около стола. Викентий Петрович вышел, когда они ложились, потом вернулся, посмотрел на них, взял свой спальный мешок и ушел к Илье.

— Я думала, он здесь ляжет, — шепотом сказала Надя. — Машенька только хмыкнула в ответ.

— На него когда что найдет.

Пришел Петров. Он так и ходил на улицу в шинели и босиком.

— Называется, человек ноги простудил, — подумала про него Надя.

Петров загасил лампу, пожелал спокойной ночи и лег на деревянную кровать, заскрипевшую под ним как несмазанная телега.

— Однако, этот Петров не очень вежлив, — шепотом на ухо Машеньке сказала Надя. — Он мог бы предложить кровать нам.

— Что ты, — сказала Маша и Надя не заметила, что она назвала ее на «ты».

— Я и сама на эту кровать ни за что бы не легла.

— Почему?

— Так. Предпочитаю спальный мешок и палатку. Я бы и сейчас пошла на улицу, да устала.

Надя и сама очень устала. Почти суточная поездка в кузове грузовой машины по тряским дорогам сказывалась теперь со всей полнотой. Надя закрыла глаза, а когда открыла, то увидела, что в комнате уже совсем светло, а рядом сидит Петров и выстукивает ключом ти-ти-тата. Одет он уже был вполне прилично.

— Сколько время? — спросила Надя.

Петров не ответил. Он, очевидно, и не слышал ее. Надя потянулась за часами, которые она положила на подоконник. Стрелки показывали четверть седьмого.

Маша спала, чуть приоткрыв рот. Лицо у нее во сне было какое-то чужое. А ведь всего несколько часов назад Надя шепталась с ней и, казалось, что они давно-давно знакомы, а на самом деле сколько, три… нет, два дня. Петров кончил выстукивать и улыбнулся ей, как старой знакомой.

— Спите, еще рано.

— Не хочется, — сказала Надя. Ей и в самом деле не хотелось спать, даже удивительно было, ведь она так устала.

Петров ушел, и Надя вылезла из спального мешка, оделась и тоже вышла во двор.

4.

Петух на плетне орал восходящему солнцу. Черная лохматая собака подошла к Наде, обнюхала ее ноги и, задрав голову, заглянула в глаза. Надя погладила ее и пес приветливо лизнул ей руку.

С реки шел Викентий Петрович. Через плечо у него висело мохнатое полотенце.

— Встали, — сказал он. — Хорошо. Ранней пташке всегда больше дается.

Надя наблюдала, как постепенно пробуждалась жизнь во дворе.

Прошел Илья, кивнул, сказал:

— С добрым утром.

Потом поднялся на сеновал, гаркнул по-военному:

— Четвертая гвардейская, подъем!

— Четвертая, это номер партии, — подумала Надя. — А почему гвардейская? Наверное так, для красного словца.

Работяги слезали заспанные, всклокоченные, с соломой в волосах.

— Быстренько, быстренько, — поторапливал их Илья. — Викентий Петрович сказал, сегодня в маршрут пойдем.

— Как, так сразу? — спросила Надя.

— А что нам тут сидеть? Они, — Илья кивнул на рабочих, — пока палатки поставят, дров заготовят, истопят баньку, а мы в маршрут. Умылись? — вдруг неожиданно осведомился он. — Нет? Тогда пошли вместе. Серега! Петров! Показывайте, где у вас тут места для купанья. Маша! — Илья постучал в окошко. — Вставай, пошли купаться.

— Я спать хочу, — сердито отозвалась Машенька.

— Викентий Петрович придет, он тебе задаст спать. Пошли, Надя.

В сопровождении Сереги и Петрова они дошли до речки.

— Вот здесь хорошо, — сказал Серега.

— А за этими камнями глубь, — добавил Петров. — Только на быстрину не заплывайте, понесет… — Последнее относилось к Наде.

— Я хорошо плаваю, — сказала она.

— Уменье тут ни при чем. Понесет по камням…

— Уйди, не пугай, — сказал Илья. — Давайте, Надя. Раздевайтесь.

Предложение было столь категорично, что даже Серега с Петровым засмеялись.

— Нет, — сказала Надя. — Вода холодная.

— И мокрая, — пошутил Серега.

— А ну вас, — сказал Илья. — Одна спит, другая ломается.

Он снял брюки, скинул майку, словно выпустил на волю синего орла. Потом ушел в кусты и вскоре вернулся в одних плавках.

Надя не хотела смотреть на него и все-таки смотрела. У него были сильные и стройные ноги. Он пощупал пальцами воду, сказал «Брр» и разом окунулся.

— Вва, вот это вода.

Илья выскочил на берег и замахал руками. Капли воды стекали с него, моча камни под ногами. Синий орел на его груди, в такт движению взмахивал могучими крылами, стремясь ввысь. В когтях он нес обрывок разорванной цепи.

«Сбейте оковы, дайте мне волю. Я научу вас свободу любить».

Илья вдруг широко расставив руки, мокрый и взъерошенный пошел на них.

— Ну, кого искупать?

Надя попятилась. Было похоже, что Илья в самом деле мог взять ее на руки и снести в воду.

Но сверху раздался окрик:

— Илья!

Викентий Петрович и Машенька мирно спускались по тропинке. Махровое полотенце Викентия Петровича было перекинуто через его плечо, Машенька размахивала своим полотенцем, как знаменем перед атакой.

— Ты что это, с утра на людей начал кидаться?

— Я шутил… — смущенно ответил Илья.

— Шутил? Вот я напишу твоей Иринке про эти шутки…

— Да что ты, Маша! Конечно же он шутил, — испугалась за Илью Надя.

Викентий Петрович и Машенька так дружно засмеялись, что Наде ничего больше не осталось как отойти в сторону и начать умываться. Зеленовато-прозрачная вода стремительно неслась по камням, била в подставленные Надей ладошки, подхватывала хлопья мыльной пены и стремительно уносила ее куда-то.

Машенька, Илья и Викентий Петрович не сговариваясь молча стояли на берегу, наблюдая, как Надя плескает себе на лицо, на шею горсти холодной воды. Машенька так просто любовалась ею. Больше утверждая, чем спрашивая, она сказала:

— А Надя все-таки славная девушка, не правда?

— Славная, — согласился Илья.

— И красивая.

— Красивая. Впрочем, это для меня не так важно.

— А что важно? — как будто равнодушно спросил Викентий Петрович.

— То, что славная.

— Эх, ты! Бритый-стриженный! — засмеялась Машенька. — Что бы ты понимал в этом.

А Викентий Петрович сказал весело:

— А самое главное в этом, что он для нее такой же славный, как и она для него.

— Не знаю, — сказал Илья. Он не любил шуток Викентия Петровича.

Но Викентий Петрович не унимался.

— Хотите, мы сейчас это проверим? — и, прежде чем Илья успел что-то ответить, повернулся к Наде, которая шла к ним от речки. — Надя, с кем бы Вы хотели пойти сегодня в маршрут?

Надя, видимо, не ожидала такого вопроса. Она вообще не могла предполагать, что ей будет предоставлено право выбора. Но Викентий Петрович спрашивал серьезно и она ответила почти сразу:

— С Ильей.

Ответила и вспыхнула.

— Ага! Что я говорил?! — засмеялся Викентий Петрович. И Машенька тоже засмеялась, а Илья смутился и опустил голову.

— Не понимаю, что тут смешного? — сказала Надя.

Она чувствовала, что попала впросак, но в чем именно, понять не могла. Кроме того, она не видела никакой причины, почему бы ей нельзя было пойти с Ильей. Он парень добрый, внимательный к ней и с ним гораздо спокойней, чем с Викентием Петровичем или даже с Машенькой. Чего же они смеются?

Викентий Петрович, наконец, перестал смеяться.

— Шутки шутками, — сказал он, — но дело серьезное. Илья идет в трудный маршрут, на два дня…

— Все равно, — повторила Надя. — Даже еще лучше, что трудный.

— Пешком! Все снаряжение на себе…

— Все равно, — повторила Надя. Она теперь ни за что не отказалась бы от своего решения. Она вдруг посмотрела на Илью — может быть он не хочет идти с ней, а она…

Но Илья смотрел на нее ласково и одобрительно.

— Все равно, — в третий раз упрямо повторила она.

— Ну, что ж, — сказал Викентий Петрович. — Тогда собирайтесь.

Он сказал это раздельно и с удивлением, словно в первый раз увидел перед собой эту ладно сбитую упрямую девушку, но, впрочем, тут же повернулся к реке, как будто его ничего больше не интересовало, кроме умывания.

5

После завтрака Викентий Петрович объявил, чтобы собирались в маршрут. Илья одел новый брезентовый костюм, насчет чего Машенька тут же пошутила:

— Как же ты со старыми брюками расстался?

— И не спрашивай, — отвечал Илья. — С болью в сердце.

И тут же, обращаясь к Наде, пояснил:

— Люблю старье. В нем садись, где хочешь, ложись, где хочешь, хоть на брюхе ползи — все равно не жалко.

— Не жалко, это верно, — заметил Викентий Петрович. — Но такой костюм до первого сучка. Вам не приходилось возвращаться из маршрута в одних трусиках?

Все засмеялась, а Илья, комично вздохнув, ответил:

— Конечно, если бы я имел лишние двести рублей в месяц, я, может быть, все время ходил бы в новом.

Надя не могла не посмеяться вместе со всеми и вместе с тем не посочувствовать Илье как студентка студенту. Она понимала, что если бы у него и обнаружились лишние деньги, ему и без костюма было бы, куда их употребить.

И все же ей больше нравилось, как одевался Викентий Петрович. На нем была чистая свежая рубашка, серые бриджи, хорошие горные ботинки. Кожаная полевая сумка, собственный горный компас и красивый охотничий нож в ножнах дополняли его костюм.

Да и весь Викентий Петрович был такой собранный, аккуратный, подтянутый. Чувствовалось, что и мысль его работает так же целеустремленно, настойчиво, сосредоточенно.

Он начинал нравиться Наде и она подумала:

— Кажется, я действительно попала в хорошую партию.

Из лагеря вышли все вместе. Первые пол километра вел Викентий Петрович. Машенька шла рядом, иногда опережая его. Илья замыкал шествие.

Он колотил все камни, которые попадались ему по пути. Надя тоже иногда стучала своим молотком, но делала это без всякой необходимости, просто потому, что так поступали другие. Да и молоток у нее был легковесный, больше пригодный для прогулок, а не для настоящей геологической работы. Илья повертел ее молотком и сказал:

— Игрушка…

Молоток Ильи был в противовес Надиному увесистый, похожий скорее на кувалду. Он одним ударом разбивал любой камень.

У Викентия Петровича был настоящий геологический молоток, закаленный, с выгнутым носиком. В нем, как и в каждой вещи, которой пользовался Инокентьев, чувствовался культ геологической профессии. Стучал он им не спеша и не часто, демонстрируя опытность в определении места взятия образца и его обработки.

Надя воспринимала свой первый маршрут как прогулку. Все ее интересовало. Она рассматривала каждый расколотый Ильей камень, прислушивалась к спорам между Викентием Петровичем и Машенькой. По мнению Нади, они спорили из-за каждого пустяка, например, как назвать тот или иной образец породы. Иногда они пускались в пространные и непонятные Наде рассуждения, но все равно ей было интересно.

Тропинка вывела их на гребень невысокого водораздела двух речек. Дальше маршрут пролегал по самому гребню. Викентий Петрович шел не спеша и Наде казалось, что они прошли совсем немного, но, когда они подошли к скалам, оказалось, что они достигли уже значительной высоты. Долина, где стояла деревня, из которой они вышли, осталась где-то внизу и в стороне, и сверху не видно было даже реки.

— Ну, вот. Отсюда мы и начнем наш маршрут, — сказал Иноземцев. Он достал записную книжку в жестком переплете и «простой» карандаш и на минуту задумался. — Надя, Как Вы определите адрес?..

Надя даже вздрогнула от неожиданности. Она напрягла всю память, вспоминая все, что ей когда-нибудь приходилось слышать — в институте, на практике, от знакомых.

— Надо определить азимут, — сказала она прерывающимся голосом, — и по нему расстояние от деревни.

— А что такое азимут?

Вопрос был простейший, но Наде чудился в нем подвох.

— Азимут — это угол между направлением на север и заданным направлением, — не очень уверенно ответила она. И действительно. Викентий Петрович тотчас же спросил:

— Стрелка компаса показывает на запад. Какой будет азимут?

— Двести семьдесят градусов, — Надя все еще ожидала подвоха.

— Правильно, — сказал Викентий Петрович. — Значит, к вашему определению надо еще добавить, что это угол «взятый по направлению часовой стрелки». Так?

— Так, — смущенно подтвердила Надя. Добавление, сделанное Викентием Петровичем, подразумевалось само собой, но формально ответ ее был не точен.

— Если я запинаюсь на мелочах, — подумала она, — то как же будет, если он спросит что-нибудь серьезное?

Викентий Петрович, не замечая ее смущения, подводил итог.

— Значит, мы пишем следующее: «0.8 км юго-восточней окраины д. Алакта. Азимут…»

Он посмотрел на Надю и она подсказала:

— Сто двадцать градусов.

— Сто двадцать градусов, — делая пометку в книжке, повторил за ней Викентий Петрович. — А в общем, азимут можно и не записывать, достаточно поставить номер квадрата километровой сетки… Он записал и номер квадрата и продолжал:

— Значит, пишем дальше: «на водоразделе рек Алакта и Башталы, у отметки 1774,5 обнажаются скальные выходы…» Чего?

На этот раз его вопрос был обращен к Машеньке. Она назвала породу, Викентий Петрович ее поправил. Они снова заспорили.

Надя плохо слушала, о чем они говорили. Ей казалось, что Маша спорила из чисто женского упрямства, не хотела уступить первенства мужчине.

Викентий Петрович кончил свои записи и пошел дальше. Теперь он почти не отвлекался.

Чем дальше они продвигались по маршруту, тем меньше у Нади оставалось убеждения, что это прогулка.

Викентий Петрович шел все так же впереди, но почти не останавливался. Его молоток стучал чаще, записи он делал молча, а если советовался, то только с Машей.

Они продвигались теперь по крутому склону подковообразного лога, покрытому сплошными глыбовыми развалами и осыпями. Викентий Петрович останавливался только для осмотра пород. Машенька старалась держаться с ним вровень, но это удавалось ей не всегда. Надя отставала. Иноземцев останавливался, ждал ее. В одном месте Надя решила сократить спуск. Она хотела показать, что может спускаться не хуже других. Но, как только она заспешила, каменистая осыпь поехала у нее под ногами и она покачнулась. Илья был уже тут как тут и протянул ей руку, но Надя удержалась сама.

Все же камни из под ее ног докатились до Иноземцева и тот снова назидательно заметил:

— Закон гор: прежде чем поднять ногу убедись, что другая стоит прочно. И еще закон: никогда не ходите по склону выше или ниже человека…

Он пошел дальше, как будто ничего не случилось, но Наде стало очень стыдно и она была очень благодарна Илье за то, что тот не оставил ее одну. Надя начала отставать. Ноги на спуске гудели. Вдруг оказалось, что спускаться с горы совсем не легче, чем подниматься на нее, особенно по каменистым осыпям. Она с тревогой поглядывала на удаляющегося Инокентьева и оглядывалась: здесь ли Илья? Тот неизменно следовал за ней, колотя по пути камни. Даже когда Надя не могла оглянуться, она слышала позади себя или сбоку гулкие удары его молотка.

Наконец спуск окончился. По дну речной долины, куда вывел их каменный поток, шла тропа. Викентий Петрович сверился с картой и сказал Илье:

— Отсюда вам налево.

— Да, — сказал Илья. — Ну, не будем задерживаться.

Он поправил ружье и лямки рюкзака, прочно сидевшего на его широкой спине, взглядом предложил Наде следовать за ним и шагнул с тропы в сторону. Надя шагнула за ним и тропа, и Викентий Петрович, и Машенька сразу исчезли, как не были. Впереди был только зеленый рюкзак на спине Ильи. Он мелькал среди деревьев, словно хотел убежать от нее. А вокруг была чаща, такая темная, непролазная и неприветливая, что Надя уже ни о чем не спрашивала. Она только стара-лась не отставать от Ильи. Иногда ей казалось, что они заблудились и тогда ей становилось немного жутко — а вдруг они не найдут дорогу обратно?

А Илья уверенно продирался вперед и вперед. Он любил пешие маршруты, любил тайгу, такую, по которой, казалось бы, не пролезет и медведь, любил отдыхать у костра, прикидывать по карте расстояние, пройденное «собственными ногами». Надя больше ни о чем не спрашивала его и он мог целиком отдаваться своим мыслям.

Но теперь знакомого удовлетворения не было. Надя отвлекала его. Время от времени он возвращался к ней в своих мыслях. Всем своим обликом она напоминала ему его Иринку.

Это было почти так же. Он приехал тогда на практику и навстречу ему вышла черноволосая, черноглазая девушка в испачканной мазутом и землей спецовке. Она повела его за буровые вышки к кернохранилищу, в руке у нее звякала связка ключей, а от каждого шага на спине вздрагивали две толстые черные косы. Она шла впереди него, гордая и перепачканной спецовкой, и ролью осведомленного человека, специалиста. А он шел за ней, позабыв и то, зачем сюда приехал, и вообще обо всем на свете.

Девушку звали Ириной. И за ней ухаживал инженер, франт в сером костюме, совсем не подходящем к буровым вышкам и измазанным соляркой комбинезонам. В Илье он вызывал неодолимое чувство бешенства. Однажды он встретил Иринку на той же дорожке за вышкой. Он не знал — она вышла навстречу нарочно или все произошло случайно. Но он взял ее за плечи, крепко, так что ей даже стало больно, и сказал: — Пойдешь за меня?

Он не спросил, а просто предложил ей, почти приказал, и она вдруг склонила голову, прижалась к его груди и они стояли так посреди белого дня, полные друг другом, никого и ничего вокруг не замечая.

А теперь позади идет Надя. И она похожа на его Иринку. И, быть может, тоже ждет, чтобы он взял ее за плечи и сказал: — Пойдем со мной.

Но если бы даже это была вторая Ирина, мог он принадлежать обоим Иринкам сразу?

А Надя шла за ним доверчиво и неотступно. В лагере все казалось просто. Он мог и поухаживать за ней, и пошутить, и даже позволить себе некоторую бесцеремонность в обращении, но, то было при всех, а по-тому не было чем-то обязательным, носило характер шутки, а здесь, наедине, каждое слово, каждый его жест приобретали совершенно иное, личное, только к ней обращенное значение. Илья чувствовал, что держится по отношению к ней неестественно. Его отно-шение как бы раздвоилось. С одной стороны, Надя была «маршрутант» и только «маршрутант» и формально он и должен был относиться к ней только как к «маршрутанту», с другой стороны, она была просто девушка, за которой он вроде ухаживал, нет, «ухаживал» не то слово, он просто заботился о ней и сейчас чувствовал себя обязанным продолжать заботиться о ней. А тут еще эти медведи…

Продвигаться им приходилось густой черной тайгой с завалами, болотцами, густыми зарослями молодой пихты и кустарников. Здесь было трудно идти и труд-но ориентироваться и неудивительно, что шли они в полном молчании.

Так они прошли около пяти километров, как вдруг Илья различил перед собой какое-то подобие следа. Место было глухое, нехоженное и он удивился:

— Тропа?!

Надя подошла поближе и они оба стали рассматривать свежепримятую траву.

— Интересно, что за сумасшедший здесь проходил? — словно спрашивая самого себя, сказал Илья, и сам же ответил: — Ну, ладно. Тропа, так тропа. Пошли…

Таежные тропы — тяжелые тропы. Тут не разговоришься. Илья и Надя снова умолкли, но сознание, что существует тропа и что по этой тропе совсем недавно прошел человек, ободрило Надю. Она уже хотела нарушить молчание, спросить Илью, почему он так спешит, почему не поговорит с ней, как вдруг Илья снова остановился. Тропа проходила под низко свесившейся ветвью кедра и не обходила ее ни справа, ни слева, а ныряла в развилок ветви. Человеку, чтобы пройти так, надо было бы стать на четвереньки.

— Что-то я начинаю сомневаться, что бы это был человек, — сказал Илья. — Видишь, идет напрямик.

Раздвинув траву, он стал осматривать землю. Надя наклонилась и увидела на сырой глинистой прогалине отпечаток широкой лапы с пятью глубокими вмятинами когтей.

Илья и Надя переглянулись.

— Медведь? — спросила Надя.

— Медведь, — сказал Илья.

Он снял с плеча ружье и зарядил один ствол картечью, а второй жаканом, единственным пулевым патроном, который он захватил с собой.

Это было почти бесцельно, так как убить медведя с первого выстрела надежды почти не было, ни Илья, ни тем более Надя, не были настоящими охотниками, но, тем не менее, от сознания, что ружье заряжено пулей, они почувствовали себя спокойней.

Настроение, приподнявшееся с выходом на тропу, вновь упало, а тут, как назло, заморосил дождь.

— Как трудный маршрут, так обязательно дождь, — заметила Надя.

Илья шел впереди не отвечая. На опушке леса, там где деревья расступались, оставляя место для широкой валунной осыпи, он снова остановился. Несколько мгновений он напряженно всматривался в осыпь и даже ружье снял с плеча и перекинул через руку.

— Не было бы в камнях пещеры, — наконец сказал он и двинулся вперед.

Они взобрались на осыпь. Это было огромное валунное море. В какие-то древние времена рассыпалось оно здесь. Вокруг него уже выросли вековые кедры, а валуны продолжали лежать здесь угрюмые, холодные, серые, как застывшие волны.

Илья и Надя застучали молотками.

— Вроде, песчаники, — сказал Илья. — Мутная толща. Все перемято, ороговиковано. Как тут Викентий Петрович разберется?

— Ты думаешь, не разберется? — спросила Надя.

Илья поджал губы, рассматривая образец через лупу.

— Разберется. Он мужик головастый. Но трудно. Обязательно надо заехать к разведчикам на рудник. Канавы у них посмотреть, шурфы. Они на свой участок должны крупномасштабную карту составить.

— Отчего же не поедем?

Наде этот вопрос не казался сложным — заехать? — значит надо заехать и что говорить понапрасну.

— Мы и заедем, — снова разбивая камни, ответил ей Илья. — Викентий Петрович сказал, как хотя бы пол карты сделаем, так и заедем. Чтобы не с пустыми руками.

— А Викентий Петрович все-таки хороший начальник. Правда?

— М-да, конечно…

В тоне Ильи не было прежнего восторга, и Надя заметила это.

— Ты говоришь о нем с какой-то неприязнью?

— Да? — Илья задумался. — Действительно, он человек умный, знающий, а как начнешь вспоминать, ничего доброго сказать не хочется.

Чистое место и работа отвлекли их от мыслей о медведях и она снова уже чувствовала себя спокойно и уверенно, как чувствует себя человек занятый нужным и полезным делом. Казалось, что никто, даже зверь не мог помешать им в работе.

Так они пересекли всю осыпь и на краю ее Надя заметила сухое бревно, выпотрошенное в середине как корыто.

— Смотри-ка, — показала она Илье.

Брови Ильи сдвинулись.

— Медведь забавлялся, — сказал он.

И от упоминании о звере, оттого, что снова надо было углубляться в чащу, мокрую неприютную чащу, которая стряхивала на них больше воды, чем не прекращающийся моросящий дождь, Наде снова стало не по себе. Но Илья уже шагнул в высокую траву между деревьев и она послушно последовала за ним.

Они шли, а солнце, поднявшееся слева от них, уже опускалось справа и надо было выбирать место для ночлега. Но им хотелось, обоим хотелось, хотя они и не говорили друг другу, выбраться из этих мест и там уже заночевать, но темнота надвигалась быстрее, чем они шли, и остановку им пришлось сделать в самом нежелательном месте. Они только что миновали две глубокие ямы, которые Илья определил как берлоги, прошли поляну с сильно примятой травой — лежка зверя — и спустились к ручью по тропе, которой зверь ходил на водопой. Но уходить от воды дальше в темноту означало оставить себя без горячей пищи на вечер и на утро.

— Вот здесь и станем, — сказал Илья, пересекая ручей и останавливаясь метрах в пятнадцати от него под широкими разлапыми ветвями кедра. И словно подтверждая, что пора остановиться, в сером темнеющем небе громыхнул гром и дождь усилился.

Они скинули с плеч рюкзаки. Илья поставил ружье и отстегнул прикрепленный к поясу топор. Присев на корни кедра, они стали пережидать дождь. Тело, разгоряченное долгой ходьбой, быстро стыло, от мокрой одежды бросало в дрожь, а из ночного провала сверху все лилось и лилось. Даже в темноте видна была пелена дождя, сбегающая по ветвям.

Илья поднялся, взял топор, — «Топор — это человек!..» — проговорил он и ушел в темноту. Надя тревожно прислушивалась к шороху его шагов, стуку топора.

Как только Илья отошел, лес начал казаться ей тревожным и запутанным. Снова пришли на память медведи. Она даже напрягла слух, но ничего, кроме шелеста дождя, не услышала.

Наконец Илья вернулся. Он приволок несколько срубленных им сушин и охапку мягких пихтовых веток. Надя хотела помочь ему. Она взялась за одну из сушин, но даже не смогла ее поднять. А Илья хозяйственно содрал бересты с соседней березки, наломал смолистых кедровых веток и веточек, сложил их «шалашиком» с берестой внутри и начал разжигать костер.

Сначала робкие маленькие огоньки сворачивали в трубку бересту, нерешительно прыгали по мокрым веткам, потом слились в один общий огненно-желтый язык. Хворост затрещал, толстые сушины охватило с обеих сторон и пламя от середины стало распространяться вширь, отбрасывая вокруг все больше тепла и света.

— Ну, вот, теперь нам и дождь не страшен, — сказал Илья. Он развесил на ветки плащ для просушки, переоделся в сухой свитер и, сказав: — А брюки и так высохнут, — уселся у огня.

— Костер — это человек!.. — услышала Надя уже привычные слова Ильи.

Теперь обстановка выглядела иной. Свет костра отодвинул ночной мрак, а вместе с ним как бы отодвинулись холод и дождь, лес уже казался Наде не страшным, а фантастическим.

Илья еще раз ушел в темноту к ручью и принес воды.

Надя стала готовить ужин. Подвесила к огню кастрюлю с водой, раскрошила в нее гречневый концентрат, расстелила мешочки из под образцов, разрезала и разложила на них хлеб.

Илья молча наблюдал за ней. Ему нравилась ее хозяйственная расторопность, ее забота о нем. Разостланные мешочки для образцов напоминали цветастые скатерки, от огня веяло теплом, одежда просыхала. Вспомнив ее недавние страхи, он весело сказал:

— А медведи-то где-то неподалеку ночуют.

— К огню они не подойдут, — ответила Надя. Ее большие лучистые глаза восторженно смотрели на него. А ему тоже хотелось сказать ей что-то значительное и большое, но взгляд Нади смущал его и сказал он, почему-то, совсем не то, что хотелось.

— Великая сила огонь, — сказал он. — Если бы я был скульптором, я создал бы памятник огню. Что-нибудь вроде усталого путника, греющего руки над костром или прикованного к скале Прометея. Такое грустное, радостное и величественное…

— Огонь — это человек!.. — улыбнулась Надя и вдруг спросила:

— О чем Вы говорили с Викентием Петровичем?

Он не понял.

— Когда?

— Перед тем, как нам выйти в маршрут.

— Да, так…

Настроение у Ильи снова испортилось. Он не хотел вспоминать о том, что и Викентий Петрович, и Машенька, словно сговорились, разыгрывали его Надей. Маша грозила написать письмо жене, а Викентий Петрович даже предлагал пари, что Надя пойдет с Ильей и ни с кем больше. И она действительно заявила об этом довольно категорично. А теперь спрашивает, о чем они говорили?!

— Как там каша? — спросил он.

Надя зачерпнула ложку каши.

— Попробуй.

— Ладно, — сказал Илья.

Каша пахла дымом и приправлена пеплом, но они были голодны и мир казался им сейчас прекрасен.

— Будем ложиться, что ли? — не то спросил, не то пре-дложил он.

— Будем, — согласилась она. Усталость минувшего дня давала о себе знать, голова Нади клонилась на грудь.

Илья расстелил заготовленные им ветки елок, кинул поверх свою куртку, постелил чехлы спальных мешков — сами спальники из верблюжьей шерсти они не взяли из-за веса и больших размеров.

— Устраивайся. Плащом накроемся.

Они залезли в свои чехлы и Илья прикрыл ее сверху плащом.

— Придвигайся поближе, — угрюмо сказал он. — Теплее будет.

От великой любви к своей жене, к своему сыну, он готов был приласкать любую женщину, напоминающую ему его Ирину, любого ребенка, похожего на его Витьку. Но что бы сказала сейчас Ира, увидев его рядом с Надей?

Их маршрут был не им выбран и не им предопределен. Он ничего не мог изменить, не мог поступать иначе, чем поступал. И все-таки было что-то в этой ночевке, что-то прекрасное и… предосудительное.

Он с удивлением думал о том, как переменчива судьба человека. Еще десять — двенадцать дней назад они были посторонними людьми, а тут, вот этот неожиданный вечер у костра, разноцветные мешочки-скатерки, медведи… И Надя… В брезентовом чехле не так мягко и тепло как в спальнике, но она уже спит, забыв и усталость, и медведей. Спит, доверчиво прижавшись к нему. Он чувствует ее тепло, ее дыхание… Семья не монастырь, в этом Викентий Петрович прав, и что человек может искать у другого человека частицу чего-то ему необходимого, тоже правильно. Но должна же быть какая-то мера всему, какая-то граница? Должна! А какая? Как определить, где это частица, а где уже много?..

Костер потрескивал, отбрасывая по сторонам отблески света и излучая тепло до тех пор, пока дрова не прогорели. Тогда огонь загас, но не сразу. То там, то здесь еще пробивались последние язычки пламени. Наконец, осталась только груда раскаленных углей, медленно подергивающихся серым пеплом.

А Илья все еще лежал и думал. И чем ближе и доверчивей прижималась к нему во сне Надя, тем беспокойней становилось у него на душе…

6

В долине совсем стемнело, когда они по раскисшей от дождя тропе вышли к лагерю. На берегу реки горел яркий сигнальный костер. Удивительное дело! Когда они подъезжали к месту на машине и деревушка и лагерь показались Наде затерянными в глуши, стоящими на краю света. А теперь, когда они вышли к нему со стороны гор, лагерь казался ей чуть ли не центром культурного мира.

Солдатов передал Наде радиограмму — Люся поздравляла ее с днем рождения!

Илья ушел докладывать Викентию Петровичу о их возвращении и Надя поделилась своей новостью с Машенькой.

— Ты знаешь! У меня сегодня день рождения, а я и позабыла. Такой маршрут был интересный, такой маршрут…

— Да? Поздравляю! — невпопад и даже, как показалось Наде, равнодушно сказала Машенька. Она смотрела в сторону палатки Викентия Петровича, откуда шел Илья.

Повариха Шура налила две миски ухи. Надя ела терпеливо. Ей хотелось поскорее рассказать всем и о том как они ходили с Ильей, и о медведях, и о том, что ей сегодня исполнилось двадцать лет, но в лагере уход в маршрут и возвращение из него считались обычным явлением. Илья ел не спеша, Шура подливала ему добавки, а Машенька не давала поесть спокойно, теребила, расспрашивала о всяких пустяках. Вошел Викентий Петрович, поздоровался с Надей и ушел обратно к себе в палатку. Он и Машенька не смотрели друг на друга.

Что-то произошло между ними, но что? В это они никого не собирались посвящать.

Надя вдруг почувствовала себя одиноко. Она ушла в палатку. Маленькая, на шести растяжках, с низкой покатой крышей, так что встать во весь рост не могла даже Машенька — это все-таки была ее палатка, дом, где Надя могла чувствовать себя спокойно и независимо, даже от Викентия Петровича. Странно! Кто-то все-таки вспомнил о ней — на ее постели лежал большой букет полевых цветов.

Она поставила букет в банку у изголовья и хотела написать письмо, но пришла Маша и позвала в баню.

Баня оказалась маленькой и до того жаркой, что стены и черный потолок ее были сухими и горячими. Только пол хранил влагу, так как по нему тянуло холодом от двери. Окна в бане не было, его заменяло маленькое застекленное отверстие. В углу на каменном очаге грелся чугунный котел с водой. Широкая лавка заменяла полок.

Надя и Машенька разделись. Первое ощущение жара прошло. Наоборот, почему-то выступили мурашки.

— Сначала помоем голову, — сказала Маша. — Только вот поддадим парку.

Она плеснула на камни ковш горячей воды. Струя горячего воздуха обдала Надю, обожгла уши. Тело стало покрываться испариной.

— Еще? — спросила Машенька.

— Хватит.

Надя сидела на лавке, поглаживая ладонями бедра и колени. Потом встала, налила во второй таз воды. Немного согнувшись в талии, чтобы не касаться головой низкого черного потолка баньки, она распустила косы. Волосы рассыпались по плечу оттеняя белизну и нежность кожи. Надя разбирала их, расчесывала гребнем.

— Ишь ты, какая! — словно только что разглядев, сказала Машенька.

— Какая? — не поднимая головы, спросила Надя.

— Такая. — Маша любовалась гибкими линиями ее тела, белизной кожи. — Хорошая у тебя фигура. И кожа красивая, — сказала она и в голосе ее звучали и ласка и восхищение.

Она подошла к Наде поближе и любовно похлопала ее по боку. — Э-э, да ты еще совсем сухая! Ну, держись!

Машенька один за другим плеснула на камни два ковша и Надя закричала:

— Машка! Я сейчас убегу!

— Ложись! — скомандовала Маша.

Она хлестала Надю веником, словно хотела содрать с нее кожу, но Надя чувствовала, как с каждым хлестом березового веника кожа ее становилась мягче, нежнее, чище, тело, казалось, теряло весомость, становилось легким, свежим, усталость выходила из него.

— Становись! — снова скомандовала Маша.

Она приоткрыла дверь и втащила оставленные у входа два ведра холодной воды.

— Становись! — снова прикрикнула она, видя нерешительность Нади.

Надя поднялась и послушно подставила под холодную воду свои розовые от пара и веника плечи. Она чувствовала, что Машенька, хотя и облекает свою заботу о ней в грубоватую приказную форму, все же искренне заботится о ней, даже больше того — любуется, и не просто любуется, а любовно относится и к ней, и к ее молодости, и к ее красоте.

Студеная вода еще больше ободрила ее. В теле была такая свежесть, словно не лежали позади ни суточная дорога, ни тяжелый маршрут.

— Ну, а теперь я! — сказала Маша и плеснула на камни из таза.

Жара, стоявшая в бане до этого, показалась Наде прохладой. Она схватила свой халатик, накинула на плечи, поспешно выскочила во двор и пошла в палатку.

Пришла Маша, раскрасневшаяся, с полотенцем, закрученным на голове, как чалма.

— Ой, Машенька! Какая же ты умница! — Надя показала на цветы.

Маша расправила в букете помятые лепестки.

— А я думала, это ты принесла.

Они недоуменно посмотрели друг на друга, потом за-смеялись.

— Вот здорово!

— Кто бы это мог принести?

Мимо палатки проходил Илья и Маша окликнула его:

— Илья! Это ты принес цветы?

— Вот еще! Есть у меня время вам букеты собирать, — откликнулся Илья. Он хотел пройти дальше, но раздумал и залез к ним в палатку.

— Вы что делаете?

— Сидим.

— И я с вами посижу.

Он бесцеремонно уселся рядом с Надей.

— Ишь, присоседился, — насмешливо поддела его Машенька. — Смотри, не влюбись.

— Когда я с тобой сидел, ты за это не беспокоилась, — весело ответил Илья.

— Я женщина замужняя.

— И я женатый.

— Да какой ты женатый? Женатые люди солидные, положительные. А ты? Оттаскала бы я тебя за вихры, да вовремя ты остригся.

В палатку заглянул Викентий Петрович.

— Вот вы все где! С легким паром! — сказал он. — Петр Первый говорил: «После баньки продай исподнее, а выпей».

— Зачем же дело стало? — спросила Машенька.

— Нет, не стоит. — Викентий Петрович посмотрел на Надю так, что она почувствовала себя лишней. — Вот закончим работы, тогда выпьем.

Он взял букет, понюхал, поставил на место и сел рядом с Машей.

— А вы неплохо устроились. Уютно. Настоящая женская палатка… Я не стесняю вас?

— Отчего, сидите, — сказала Маша.

— Викентий Петрович сел, очевидно, слишком близко, так как через минуту Маша все же сказала:

— Викентий Петрович, мне неудобно.

— Все, что я делаю, Вам неудобно, — шутливо сказал Викентий Петрович. — Может быть Вам неудобно, что я вообще в этой партии?

— Нет, отчего! Оставайтесь, — великодушно разрешила Маша.

— Вот спасибо!

Викентий Петрович не обращал ни малейшего внимания на Надю. Ей с каждой минутой становилось все более неудобным присутствовать при этом разговоре, но она не знала, как надо было поступать в подобных случаях — уйти? Сделать вид, что не слушает? Вмешаться в разговор? — ведь она сидела в своей палатке, а Викентий Петрович, хотя и являлся ее начальником, в палатке был только гостем.

Из затруднительного положения ее вывела Маша. Так как Викентий Петрович и не подумал пересесть на другое место, Маша сама пересела и, даже больше того, позвала Илью.

При всей неловкости положения «третьего лишнего» Надя все же забавлялась, глядя как они пикируются друг с другом. Теперь же, когда Маша вовсе отказала Викентию Петровичу во внимании и позвала Илью, Надя увидела, как брови Инокентьева сдвинулись, а лицо снова приняло сухое официальное выражение.

Илья держался, как всегда, шумно и весело.

— Побрился, — доложил он. — Хочу быть молодым и красивым.

— Я бы на твоем месте отпустила бороду, — сказала Маша.

— Нет, — возразил Илья. — Я никогда не делаю трех вещей: не курю, не отращиваю усы и бороду и не изменяю своей жене.

Он говорил весело и бесцеремонно и Надя не могла понять — шутит Илья или говорит правду.

— Да кто тебя полюбит такого? Разве что Надя, по неопытности.

Надя еще сама себе не призналась бы, что Илья нравится ей, но Машенька смутила ее. А так как слово сейчас было за ней, то наступила пауза, которую использовал Викентий Петрович.

— Что делают наши рабочие? — спросил он Илью.

Илья воспринял этот вопрос как распоряжение.

— Сейчас узнаю, кажется, собираются в деревню.

— Скажите, чтобы поздно не возвращались.

Наде показалось, что Викентий Петрович нарочно отослал Илью. Это было несправедливо и она обиделась за Илью, который, ничего не поняв, послушно пошел исполнять распоряжение.

В темной глубине деревни девчата пели частушки, которые не услышишь ни у хора Пятницкого, ни по радио. Рабочие собирались в деревню, чистили сапоги, о чем-то шепотом сговаривались. Солдатов пробовал гармошку.

— Далеко собираетесь? — спросил Илья.

— На тырло, — сказал Солдатов. — Пошли с нами.

— Куда? — переспросил Илья.

— До девок, — пояснил Степан, кивком головы показывая в сторону деревни. — Пошли с нами.

— У нас своих много, — грубовато пошутил Илья.

— Нет, я не в этом смысле… — Солдатов был в затруднении, как объяснить, что такое «тырло». — По здешнему это гулянки, что ли, с девчатами.

— Ну, валяйте, — сказал Илья. — Только не поздно…

Объяснение Солдатова развеселило его. Он вернулся в палатку и доложил так, как отвечал ему Солдатов, что уходят, мол, на «тырло».

— Как?

— На тырло, — повторил Илья. — По местному, на гулянки с девчатами. Меня звали.