Бесплатный фрагмент - Расскажи им обо мне

Глава 1. Встреча

1

— Прошлой весной, вот так же поставил машину и домой ушел, — рассказывал Костя, кивая на парковку перед домом, где боком друг к другу тесно стояли автомобили. Подъезд к дому шел в горку и казалось, что они, припаркованные перпендикулярно уклону, того и гляди повалятся друг на дружку.

— Поспал пару часов, встал, дай, думаю, в окно гляну. Смотрю, понять не могу — ну не дебил же я, чтобы так парковаться? Прямо впритык к соседней машине. Помню, что дверь свободно открывал, когда выходил. Что за ерунда? Думаю, надо выйти посмотреть. Пока оделся, на лифте спустился, выхожу — а она уже ну совсем вплотную к соседу стоит, дверь в дверь прислонилась. Вот черт. Машина сама, что ли, двигается?

Костя выпустил густую струю зеленоватого дыма в приоткрытое окно, швырнул окурок и быстрее поднял стекло, чтоб меньше запаха успело проникнуть в машину. Но тяжелый сигаретный угар, смешанный с уличным холодом, все равно успел застыть в салоне. Тоня поморщилась, а Костик продолжал, кашлянув:

— И представляешь? Это днем подтаяло, а к вечеру опять льдом прихватило асфальт, она и сползла по скользкому. Пару сантиметров оставалось до соседней машины, — Костя показал на пальцах, сколько это — пара сантиметров, но Тоня не смотрела, слушала, не оборачиваясь, глядела в свое окно. — Кое-как отодвинулся… А сосед и не заметил ничего, он еще неделю потом не выезжал.

— Ничего себе… — отозвалась Тоня, — ты не рассказывал.

— А тебе как будто интересно, — вдруг озлился Костя.

Тоня вздохнула. «Опять все не так», — тоскливо подумала она. В последнее время Костя в отношении нее стал каким-то нервным.

— Вон, не они это? — через какое-то время спросила Тоня. Костя перегнулся, чтобы глянуть в Тонино окно, туда, куда она указывала.

— Да-а, — протянул он. — Стаса машина. Да, он. А тетя с ним — наверное, это и есть та женщина… Ну, пошли, что ли, посмотрим. — Костя заглушил двигатель.

— Мать той девушки?

— Ага, — ответил Костя. — Ну пойдем, пойдем, — торопил он. — Ты только не вздумай там спрашивать что-нибудь про это!

— Я что, больная? — огрызнулась Тоня.

Они вышли из машины и направились к давнему Костиному приятелю Стасу. Стас больше не жил в родном городе и сейчас приехал сюда помочь той самой женщине продать автомобиль ее дочери. С их семьей он был тесно знаком и тут же примчался, когда к нему обратились за помощью.

Выйдя первым, Стас открыл пассажирскую дверь, и из машины показалась немолодая статная женщина, со строгим, довольно красивым лицом. Она аккуратно вышла, подобрав полы длинной шубы. Рукой в гладкой перчатке поправила воротник-стойку, сдержанно поздоровалась с Костей и Тоней, но при этом довольно внимательно вгляделась в их лица. Вчетвером они направились ко входу в подземный гараж, где предполагалось осмотреть автомобиль. Женщина передала Стасу небольшую черную коробочку (это были ключи от машины), пульт от ворот и еще что-то маленькое, блеснувшее металлом. Наверное, брелок, подумала Тоня, был прицеплен к ключам. И также она увидела, как потом Стас незаметно достал его, отстегнул и переложил в другой карман. Видимо передавать вещицу вместе с ключами будущему покупателю он не хотел.

Стас открыл дверь в гараж, сначала вошел сам, потом придерживая дверь, запустил остальных, и они оказались в глухом бетонном коридоре, ведущем вниз. От шагов щелчком зажигалось автоматическое освещение, но тут же гасло, как только люди уходили на достаточное расстояние; где-то шумела вентиляция. Спустившись еще дальше, вся процессия повернула за угол, коридор там стал значительно шире, и слева и справа пошли одинаковые коричневые ворота с номерами боксов. У ворот номер 37 Стас остановился, обернулся на женщину, постоял немного и нажал кнопку пульта.

Медленно поползли вверх коричневые ворота, приподнимая мрак над тем, что как зверь был заточен там за ними. Слабый свет из почти неосвещенного коридора проникал внутрь бокса, и в глубине его стали проявляться очертания темной машины. Запыленные потухшие фары тускло отражали давно не виданный ими свет. Вот ворота остановились, уехав далеко под потолок, и только кружились, растревоженные внезапным вторжением, крупицы пыли в раскрытом проеме.

Стас прошел в бокс, поводил по стене рукой и нашел выключатель. Неожиданно ярко вспыхнули прямоугольники потолочных ламп, осветили замершую машину. Капот, крыша, лобовое стекло — все было покрыто удивительно ровным серым слоем. Тоня несмело заглянула внутрь, чтобы рассмотреть получше. Она никогда не видела раньше, чтобы машина была так засыпана пылью. И никогда не задумывалась, что вещи тоже погибают, покинутые своими хозяевами. И эти следы времени, неизбежного увядания, как итог вынужденной обездвиженности, преждевременно угасшей жизни, потрясли не только ее — все четверо изумленно молчали. А та женщина даже не подходила к боксу, так и осталась стоять чуть поодаль в коридоре. Тоня вдруг вспомнила о ней, обернулась и посторонилась. Ей стало отчего-то неловко, как будто она пролезла вперед хозяйки, и потому, смутившись, она быстро отошла в сторону от ворот. Но женщина выглядела бесстрастной, казалось, она просто ждала, когда все закончится.

— Да-а… — Костя подошел к машине, провел пальцами по капоту. На пальцах остались серые мучнистые хлопья. — Сколько же она стояла?

— Пол года где-то, — чуть призадумавшись ответил Стас. — Тамара Николаевна! — он обратился к женщине. — На ней не выезжал никто? Не заводили?

— Нет, — женщина едва заметно качнулась, будто очнувшись от вопроса. — Нет, — повторила она.

— Ну да, значит, полгода…

Стас отошел к стене к полкам, порылся там, нашел чистую желтую тряпочку и стал бережно смахивать пыль сначала с боковых стекол, потом с лобового. Молчали.

— Никто не заходил сюда ни разу, — раздался голос из проема, Стас с Костей обернулись. — Тамара Николаевна приблизилась к боксу, но за порог не переступала. Она пристально смотрела на них обоих, цеплялась взором за их лица, как будто старалась не дать ему упасть на что-то еще здесь вокруг.

— Никто сюда не входил, ничего не делал. Не знаю, я не разбираюсь, но, наверное… как там бывает? Аккумулятор что ли сел? — голос ее вдруг дрогнул, и она отступила обратно в полумрак коридора.

Стас ничего не ответил, продолжая водить тряпкой по стеклам. И Костя молчал. Автомобиль был всего-то трехлетка и с виду хорош и по рассказам Стаса всегда содержался в порядке. И им бы уже перейти, так сказать, к делу, посмотреть все, обсудить. Не то чтобы он был особо чувствителен, нет. Но вся эта ситуация с бывшей хозяйкой и присутствие матери немного напрягали его, и он все мешкал, не знал как приступить, смотрел на Стаса и видел, что тот тоже как будто бы тянет время, не решаясь первым начать.

Но вот Стас наконец завершил свое занятие, отнес кусок желтой материи на место, вернулся снова к машине и неуверенно потянул ручку водительской двери. Она была не заперта. Он слегка приоткрыл ее и снова закрыл. Мягким приглушенным хлопком отозвалась тяжелая дверь.

— Не закрыла, — как бы самому себе сказал он. И уже громче обратился к Косте:

— Я думаю, сейчас не стоит пытаться заводить ее.

Костя выдохнул, ну наконец-то процесс пошел, Стас первый прервал скопившуюся неловкость.

— Я тоже так думаю, — согласился он. — Давай сделаем так. Я пришлю эвакуатор, отвезем ее в сервис, к Андрюхе, например. Все проверим как положено, посмотрим, заведем. А сейчас не надо… долго стояла она все-таки…

— Да, давай так, — кивнул Стас. — Вы не против, Тамара Николаевна?

— Делай как знаешь, Стас, — ответила она.

— Давай тогда так и сделаем. Когда хочешь вызывать?

— Да прям сейчас позвоню. Так, здесь как? — он вышел в коридор, огляделся. — Так-то места много… Из бокса-то мы ее выкатим, а там уж погрузят ребята… Ну, все тогда. Сейчас звоню им. Выйду только, что-то не ловит тут.

— Давай, — ответил ему Стас.

— Пошли, — позвал Костя все это время тихонько стоявшую Тоню, и она вдвоем зашагали по коридору на свет к выходу.

Тамара Николаевна провожала их взглядом. Стас подошел к ней:

— Вы не переживайте, — сказал он. — Все нормально будет, за машину я ручаюсь.

— Я знаю, я не переживаю, — она повернулась к нему и улыбнулась устало. — Ты, может, отвезешь меня пока? Я, наверное, вам больше не нужна? Потом когда понадоблюсь, позвонишь, — она помолчала. — Да и вообще звони, — она снова улыбнулась, как-то жалобно, смущенно, — Заезжай, когда время будет…

Тем временем Костя уже договорился с сервисом, и они сидели с Тоней в машине, ждали эвакуатор.

— Если с ней все нормально… — он не договорил, рядом притормозил Стас, чтобы предупредить, что сейчас вернется, только отвезет Тамару Николаевну. — А, ладно! — крикнул он Стасу в окно.

— Что ты говорил? — переспросила Тоня, когда Костя снова повернулся в салон.

— Говорю, себе оставлю, если с ней все нормально. Наверное… Машину эту.

Тоня долго смотрела на него, ничего не отвечая. Потом сказала:

— Какая-то это не очень идея… Больше машин, что ли, нет?

— Таких — нет, — отрезал Костя. — Но, говорю, посмотреть сначала надо. Не знаю я еще, — недовольно добавил он.

Костик отвернулся от Тони, задумался, стал смотреть за окно.

— А ты все со своими суевериями, — уже спокойнее заговорил он. — Чего такого? Она ж не на ней разбилась…

— Сам смотри, — едва слышно ответила Тоня и тоже повернулась к своему окошку.

Там за стеклом уже синели сумерки, длинные, затяжные, как бывает ранней весной. Постепенно темнели, погружаясь в ночь, очертания домов, деревьев. Подмораживало, и снова сковывало льдом подтаявшие было за день лужи.

С голых веток сорвалась стая каркающих птиц и, описав полукруг в вышине, уселась опять на деревья. И что-то было такое щемящее в этих птицах. И в лужах, подернутых растреснутой ледяной пленкой, и в сиреневом крае заката, бледнеющем над черными крышами. Что-то такое тосковало тягуче в Тонином сердце. Да, скоро лето… Сколько-то раз оно еще повторится?

2

Эта Костина затея все не шла у Тони из головы. Тоня была немного суеверной, и она не то чтобы верила, но допускала возможность существования примет, злого рока, душ, не нашедших успокоения, и всего такого. И поэтому лично она ни за что не купила бы машину, чей предыдущий владелец умер. Даже один раз, когда они с Костей искали квартиру, чтобы жить вместе, она ни в какую не соглашалась снять замечательную полнометражную двушку в сталинке в центре только потому, что она освободилась в связи с кончиной хозяйки-бабушки. Тоня-то, конечно, аргументировала тем, что дом старый и что нет парковки, а не тем, что боится призраков. В итоге тогда они с Костей поехали жить в спальные новостройки. Потом, конечно, они все равно разъехались каждый в свое жилье, но два года вместе все-таки прожили.

И вот теперь эта машина. Что интересно стало с хозяйкой?

Когда только ехали смотреть автомобиль, впечатлительная Тоня уже слышала краем уха, что хозяйка, молодая женщина, девушка — Тоне не нравилось это слово, женщина — умерла около полугода назад. И потом после просмотра, со свойственной ей восприимчивостью, Тоня весь вечер была сама не своя от увиденного. Эти поблескивающие под лампами фары, гладкий широкий капот и пустое водительское кресло в полумраке салона снова и снова вставали в ее воображении. Странно, но Тоня вдруг начала будто бы чувствовать некую связь с бывшей хозяйской автомобиля. И находясь во власти этих необъяснимых чувств, она уже не могла удержать своих фантазий и постоянно думала, пыталась представить какой была та девушка.

Наверняка смелой. Красивой. И отчаянной, вертелось в голове у Тони слово. Конечно, раз ездила на такой быстрой машине. Хотя, отчаянный — это какой? Рассуждала сама с собой Тоня. Это ведь тот, кто впал в отчаяние? Отчаялся бороться, ждать, надеяться? Или это слово просто стоит понимать как храбрый, не знающий страха? Отчаянный, удалой, красивый, лихой… Вот опять, лихой — ведь это несущий лихо, то есть беду? Или тоже просто смелый?

Тоня сидела за столом у себя в кухне, вертела беспокойно в руках ручку. Справа над ухом что-то бубнил телевизор. А она все думала, думала, представляла, гадала. Ну что за натура, сокрушалась Тоня про себя. Столько мыслей разом, такой гул от них стоит в голове. Право, хуже телевизора. Малейшее происшествие и такой след в ее сердце. А память уже вырисовывала один случай из жизни, тоже связанный с одной девушкой, как оказалось не совсем обычной. Почему-то Тоне хотелось, чтобы та из машины была похожа на нее. Хотя, конечно, от этой мысли становилось жутковато — брать образ живого человека и отдавать его умершему. Но Тоня оправдывала себя, ведь она берет только внешность и никоим образом не насылает печальную судьбу той, другой девушке, о которой она вспомнила.

Глава 2. Виолетта

1

Как-то раз в мае несколько лет назад собрались Тоня с девчонками на турбазу на водохранилище. Забронировали домик с беседкой и мангалом. Накупили еды, дров и всего прочего.

Ехали намеренно женского компанией, без всякого мужского пола. Их было четверо, трое хорошо между собой знакомы и четвертая — давняя подруги Ольги, одной из девчонок. Ольга новенькую девочку знала хорошо и давно, остальные, в том числе Тоня, видели ее впервые.

Итак, они поехали. В отсутствие помощи парней, девчонки довольно проворно разобрались с добычей огня и преобразованием дров в угли и сумели пожарить шашлык. Ну а напитки разливать они давно наловчились. Так что отдых пошел как надо.

Был уже вечер, сумерки, и над водой пополз белыми нитями туман. Не смотря на то, что внизу уже почти стемнело, вверху над горами небо еще оставалось светлым. И в его бледно-голубой вышине особенно мрачно чернели макушки сосен на вершинах гор.

А в мангале дотлевали последние угольки. Их тусклое мигание, да время от времени загорающийся огонек папиросы кого-нибудь из девчонок — вот и все, что давало им свет и тепло. Тоне казалось странным, что в этой почти полной тьме она могла четко видеть лица собравшихся. Она давно замечала, что ночью возле воды бывает свое особое природное свечение. Наверное, это оно делало присутствующих отчетливо различимыми.

Виолетта, так звали Ольгину подружку, не курила сигарет и не пила водку. Была задумчивой и молчаливой. Сама разговор не начинала, но если ее спрашивали о чем-то, вовлекалась в беседу охотно. Говорила не много, все больше по существу. Она улыбалась собеседнику, и улыбка в один момент превращала ее лицо из строгого и неподвижного в живое, искреннее и открытое. Но когда улыбка сходила, ее глаза, от природы окрашенные в серо-голубой, становились почти черными — таким тяжелым был обращенный куда-то вглубь себя взгляд. Тоня наблюдала за Виолеттой и видела, как этот взгляд, который она будто нарочно все время старалась потушить, вдруг разгорался, открывался и начинал снова давать свет, если она замечала что-то, что находила для себя красивым и стоящим. Например, как лучи заходящего солнца, отражаясь в стеклах домиков на склоне, заставляют окна гореть. Или как всплескивает, будто играя, вода у берега. Или как кошка садится у беседки и тихонько ждет немного мяса.

За этими наблюдениями Тоня начинала понимать, что разделяет с Виолеттой то, что она видит, что это и ее, Тонины, впечатления тоже. И от того она чувствовала необъяснимое родство с этой девушкой и хотела поговорить с ней побольше. Тоне казалось, что той открыто что-то такое, что она тоже жаждет понять.

Тем временем у воды стало совсем холодно, да и скучно. Шашлык весь подъели. Все, конечно кроме Виолетты, были уже порядком навеселе, и решено было начинать собираться в дом. И они завозились среди стаканчиков, пакетов с соком и объедков, зашуршали мешочками. Одна параллельно дожевывала лаваш, макая его в остатки кетчупа в тарелке, другая требовала попить чего-нибудь сладкого (все забыли, как хотели похудеть еще три часа назад) и все вместе они старались прибраться, сгрести мусор, убрать недопитое. И постоянно наступали друг на дружку, сталкивались, хихикая пьяненько. Кто-то даже икал и после каждого ика, как полагается, произносил удивленное: «Ой!».

Наконец они все убрали, отнесли мусор в контейнер и стали думать, чем заняться дальше. Заслышав откуда-то издалека музыку, девчонки сообразили, что столовая к вечеру преображается в ресторан, и там, по всей видимости, уже идут танцы. Глядя на то, как отдыхающие группками направляются из своих домиков на заводные звуки, подружки тоже решили отправиться туда, прямо отсюда не заходя в дом. Одернув спортивные курточки, приосанившись и нарочито трезво ступая, они потопали к музыке и веселью.

Только Виолетта сказала, что вернется в домик. Она улыбалась, держа в руке пакетик с несъеденными помидорами, и махала вслед ушедшим. Идти на дискотеку она отказалась наотрез.

2

Ну а с утра все было, как обычно у Тони бывает. Организм ее очень плохо переносил алкоголь, и болела она даже с маленькой дозы спиртного. Помимо того, что трещала голова, и кровь стучала изнутри в темечко, ее опять одолела та ничем не объяснимая похмельная паника. Такая, что органы внутри как будто щемит, будто кто-то сжимает их все в кулак, подтаскивает куда-то к горлу и резко сбрасывает вниз. Как будто в животе все катается на каких-то гигантских волнах. И тревога за что-то сделанное ли, грядущее ли, то подкатывает, то отступает. И так без конца. И на душе так гадко и мерзко. А еще и стыдно за что-то вдобавок.

И вот Тоня встала с кровати, нашла в сумке таблетку цитрамона. Съела ее, слабо веря, что это поможет. Умылась, оделась и вышла на воздух. Тогда она еще курила. И курила много. И даже если тошнило, и ужасно болела голова, все равно не могла не покурить. Вот и теперь она присела на крылечко, деревянные ступеньки которого уже были теплыми от утреннего солнца и приятно грели сквозь джинсы — хоть что-то приятное этим утром — зажгла сигарету и затянулась. Какая же гадость… Зачем курит? Не хочет ведь на самом деле. Да-да, когда-нибудь она обязательно бросит… Но пока она только отставила в сторону руку с сигаретой и застыла, глядя, как между плитками мощеной тропинки ползут, сцепившись, два красных жука-солдатика. Эти солдатики отвлекли Тоню и она, на время забыв о головной боли, так и сидела, уставившись на их неторопливое чинное передвижение, пока не почувствовала что-то горячее в пальцах. Это добравшийся до фильтра огонек сигареты жег их, обдавая всю руку вонючим сизым дымом. Тоня нервно затушила бычок и кинула его в урну.

Вышла Виолетта. В руках она несла чашку с кофе и телефон, карманы штанов явно топорщились. Похоже, она прихватила с собой еды. Вот кому хорошо сейчас, зло подумала Тоня. Ее, небось, не тошнит, не мутит. Трезвенница, блин.

Виолетта села рядом, поставила чашку чуть поодаль от себя, аккуратно, чтоб не сбить локтем. Чуть подальше телефон. Потянулась, прочитала что-то в нем, отложила. Стала высвобождать карманы, в одном был хлеб с сыром, завернутый в мешочек, а из другого она выудила две большие вафельные конфеты.

— М? — предложила она Тоне бутерброд.

— Не, — та покосилась на еду, ее тошнило. — Спасибо.

Теперь Тоню раздражал Виолеттин свежий вид, здоровый аппетит и вся эта якобы правильность — не пьет, не курит.

Вчера в дороге, а потом в темноте в беседке Тоня не успела хорошенько рассмотреть ее, помнила только глаза. И теперь украдкой ее разглядывала. Волосы у Виолетты были пышные, вьющиеся, темного, слегка отливающего медью цвета. Сегодня она завернула их на макушке в кубышку, открыв красивую шею с такими тонкими как у балерины мышцами. И вся она была какая-то прямая, гордая, с бледными худыми руками в венах. Тем временем Виолетта съела свой хлеб, потом откусила конфету и, разглядывая фантик, спросила Тоню:

— Плохо?

— Вообще… — еле проговорила Тоня.

Виолетта повернулась к ней, посмотрела внимательно:

— Пройдет, — сказала она и отвернулась, снова занялась конфетой.

А Тоня, сама того не ожидая, вдруг выпалила:

— Да мне не сколько плохо физически… мне на душе ужасно! Так стыдно за себя. Я как вспомню, какая я идиотка становлюсь, когда выпью! Я же вообще не такая! — тут она остановилась, посмотрела на Виолетту, как будто ждала, что та подтвердит — да-да, ты вовсе не такая. Но Виолетта молчала, ждала.

— А тут какая-то развязная, вульгарная делаюсь, — продолжала Тоня, вспоминая свои вчерашние пляски, ей было так жалко себя, — танцую как-то глупо. Все это так смешно и противно. Я совсем не такая! — еще раз почти вскрикнула она и в отчаянии так дернула головой, что та чуть не лопнула от боли.

— А там еще парни были, ну в ресторане этом, — Тонин голос смущенно опустился. — Один мне понравился.

Виолетта смотрела вдаль. Она молчала, но Тоня видела — ей не все равно.

— Не пойду на завтрак, — помолчав добавила Тоня, — вдруг они там будут, увидят меня. Вчера всяко ржали надо мной, говорили, наверное — дура пьяная выделывается, и сегодня будут.

Тоня горько усмехнулась. Господи, ну что она несет? Тридцать лет бабе, а все как в детском саду — не пойду в столовку, вдруг засмеют! Она выдернула стебелек травы, растущей под перилами крылечка, рвала его, щипала на кусочки, стараясь этими яростными рывками заглушить боль воспоминаний. И тут Виолетта заговорила:

— На тему того, что вчера тебе понравился кто-то и сейчас ты боишься, что он посмеялся или еще чего доброго осудил тебя, расскажу тебе одну историю. Как однажды я так напилась на первом свидании с мальчиком, который мне очень нравился, что удивительно, как он вообще не перестал со мной здороваться после этого. Более того, мы с ним потом еще семь лет встречались, — она даже подняла поучительно палец.

— Как это, напилась? — удивилась Тоня.

— Что — как это? — засмеялась Виолетта, — я что, не человек? Я тоже когда-то пьянствовала как вы и это вот, — она брезглива кивнула куда-то в сторону Тониных рук, — дымила как паровоз, да-а… — она вдруг помрачнела. Но вновь оживившись, отодвинула чашку, развернулась к Тоне и продолжила:

— А было это так. Как-то в середине лета к нам на работу пришел новенький мальчик. Не сказать, что красавец, но улыбчивый, общительный. И нашим теткам так нравился его смех. Он кокетничал со всеми, кроме меня. На меня он только смотрел. Серьезно так. Но я же тоже, как ты понимаешь, вся из себя серьезная. Со мной не раскокетничаешься, — она улыбнулась одним уголком рта, глянула вдаль, задумалась, будто вспоминая что-то. — Глаза у него были голубые, пронзительные…

Так и смотрели мы друг на друга. И только к концу зимы смогли найти нужные слова. И решили на выходные съездить вместе куда-нибудь, погулять по другому городу. Это должна была быть не только наша первая совместная поездка, но и вообще первая встреча где-то, кроме работы. Позвали с собой еще мою подружку. А вот, кстати, Ольгу, — сказала Виолетта, указывая большим пальцем на дверь у себя за спиной, — и еще двоих его друзей.

Собрались, погрузились в машину. Он, мой принц, был за рулем. Едем, значит, все хорошо. И тут, откуда ни возьмись, появляется рябина на коньяку и шоколадка, — она ухмыльнулась, и Тоня тоже, уже представляя, что там было дальше. — Ну и понеслось. Пили мы, ржали как кони на всю машину, мешали, наверное, моему товарищу жутко. Но он ничего, терпел нас, посмеивался только.

Тоня слушала Виолетту, и ей было удивительно, не столько от того, что она рассказывает, а от того, насколько сегодняшняя она отличается от себя вчерашней. Как вода водохранилища, которая еще вчера так пугала холодом и своей неподвижной темнотой, сегодня вдруг ожила и заискрилась в утренних лучах, так же и Виолетта вся сияла тем утром, и огонь горел в ее глазах.

Она продолжала:

— И недалеко мы успели отъехать, километров, наверное, сто пятьдесят. Последнее, что я помню — это как я грызла копченую курицу в какой-то придорожной кафешке. А потом все, темнота. Пришла в себя я глубокой ночью, уже на подъезде к пункту назначения. В машине было тихо, никто из пассажиров уже не горланил, все тихонько дремали, покачиваясь. Пришла в себя — это конечно громко сказано. Пришла в сознание пока что. Чтобы прийти в себя мне понадобилось тогда еще пару дней.

Не буду описывать, что я ощущала, насколько мне было плохо и до какой степени стыдно. Получается, что после той копченой курицы, в машине меня окончательно накрыло, и я сначала вырубилась, а потом меня стало рвать. Я заблевала себя и пол машины. Ребятам пришлось остановиться, искать, где умыть меня, как-то приводить в чувства, бояться, как бы я не захлебнулась собственной рвотой и не окочурилась прям там у них на руках. А потом наспех оттирать салон автомобиля, чтобы можно было опять меня усадить и ехать дальше. Ну ты представляешь чего все — и он! он, которого я ехала охмурять, а не заблевывать — со мной натерпелись и на какую меня насмотрелись. И вот я очнулась, кое-как отмытая, со все еще пахнущими рвотой волосами и одеждой… О-о-о, по-моему, тогда мне хотелось умереть… Так что так, — заключила Виолетта. — А ты говоришь — завтракать не пойду! — засмеялась она.

— Но ничего, мир не рухнул, — она продолжала, — и с тем парнем мы целых семь лет были вместе. Я говорила уже, да? И он никогда не напоминал мне об этом. А в поездке той все оберегал меня, одну не оставлял, не приставал даже сильно. Так у нас там ничего и не произошло тогда. Так к чему я это? А к тому, что все это ерунда — стыдно, не стыдно. Любовь она вообще не понятно от чего зависит. Кто как выглядел, кто, где и как опозорился — вообще не важно. Так что — забей! Никто не смеялся, ржут в таких случаях только идиоты. А идиоты — нужны они тебе? Вот правильно, не нужны.

Нет, ну конечно пьянство — это плохо. Я, например, для себя решила, что мне вообще лучше не пить, совсем. Чем пытаться высчитать свою норму, чтобы не повторять то путешествие. Да и еще кучу всего не повторять. А знаешь, сколько этого всего? У-у-у…, — протянула она, — воспоминаний на целую книгу. Это же я теперь такая умная, а раньше…, — она опять улыбнулась, чуть приподняв уголок рта, на этот раз, Тоне показалось, как-то грустно.

— Как давно это было. Девять лет прошло. Да, девять. Нам было тогда по 24 года. Боже, какие молодые мы были! Казалось, вся жизнь впереди.

Она затихла, смотрела вдаль, на гору с широкой проплешиной посередине. Зимой в этом месте съезжают на лыжах. И сейчас сквозь старую траву, порыжелые прошлогодние листья и сухие ветки, обломанные и заброшенные ветром, пробивалась свежая, чистая, новая трава, новая жизнь.

— Ты и сейчас молодая, — робко вставила Тоня, не уверенная уместно ли это говорить.

— Это понятно. Возраст в душе, а не в паспорте и все такое, — ответила Виолетта и добавила, — А у него все сложилось, он женат, есть ребенок и большой пенсионерский джип. Растолстел он конечно и глаз тех пронзительных уж и не видно почти, — она усмехнулась, и Тоня улыбнулась тоже, — но все равно он молодец, охотой увлекается. У них в горах домик охотничий и до сих пор для него это лучшее из убежищ. Он фото показывал — меж темных гор в долине белый снег. И табун лошадей, много-много, неоседланные, свободные…

— Знаешь, я думаю все время, — опять заговорила она, — свободным тоже надо уметь быть, быть готовым к этому. Ведь намного удобнее иметь приготовленный для тебя кем-то другим, начальником там или мужем, план и четкие инструкции. И пусть ты с чем-то не согласен, но ведь гораздо проще смириться, чем самому заморачиваться, думать, выбирать, принимать решения.

Сейчас модно говорить — делай только то, что хочется, а что не хочется — не делай.

А если отбросить все нелюбимое, перестать делать, что не хочешь — то есть не ходить на опротивевшую работу, не общаться с теми, с кем делаешь это по необходимости или потому что привык — окажется, что теперь нужно разбираться, что же ты любишь на самом деле, чего хочешь, кого мечтаешь видеть возле себя, чем стремишься заниматься. А большинству людей, боюсь, разобраться в этом не под силу, да и охоты нет.

Если сделать разом всех людей свободными выбирать что делать, как и с кем проводить время, куда поехать, что посмотреть; подозреваю, что народ в массе своей растеряется и не сумеет ничего выбрать. И попросится обратно в свою рутинную, повседневную жизнь с людьми и занятиями порой нелюбимыми и даже ненавистными, но зато привычными, понятными и потому нестрашными. А свобода — она оглушает. Пугает одиночеством. Нет, нет. Не каждый готов…

Виолетта оборвала свою речь, но видно было, что молчание ее гневно, где-то внутри она не согласна, спорит с чем-то. Она громко придвинула к себе чашку, зашуршала оберткой, доела все-таки свою конфету. Но вот успокоилась, лицо ее стало мягче. Она снова повернулась к Тоне, заулыбалась, кивнула:

— Ну как ты? Не полегче?

— Не знаю, — Тоня пожала плечами. — Ты озадачила мне прямо. Тем, что сказала про свободу. Кажется, я тоже про это думала… Я еще спросить хотела… Почему вы расстались?

— С кем? — Виолетта будто не поняла.

— Ну, с тем парнем.

— А-а-а… Не знаю, разлюбила наверное, расхотела… А притворяться не видела смысла. Отказывать ему начала, ну в этом самом, понимаешь? Какой-то пыткой для меня это стало. Он обижался, конечно. Не понимал, искал в себе причину. В общем, отношения себя изжили. Сжались, скукожились, превратились в точку и, в конце концов, совсем исчезли… Вот так.

— Ты жалеешь о нем? — спросила Тоня.

— Нет, что ты…

Они молчали. Но Тоня чувствовал, что есть что-то еще, что Виолетта хочет сказать. И она сказала:

— Так не годится и не могло так продолжаться, если больше нет притяжения. Да и не честно это было бы с моей стороны — притворяться, что хочу, что люблю. Да и не был он никогда предметом моих грез, где-то глубоко внутри я всегда так и мечтала о ком-то другом, не о ком-то конкретном, а вообще… Хотя я была очень привязана к нему, мне нравилось быть с ним, обнимать его, идти с ним за руку. Я любила, когда мы вдруг срывались куда-нибудь на машине, в другой город или просто на природу. Как прикалывались вместе, угорали над чем-нибудь. У нас были свои шутки, поговорки. Как брат и сестра! Не разлей вода. Мне и хотелось потом, чтоб он был мой брат. Дружить с ним хотелось, а не любить. А ему нужна была женщина, сестер у него и так было двое.

И как-то резко оборвав свою речь, Виолетта вдруг встала, засобиралась в дом, глянула на Тоню мимоходом. И той показалось, что в потемневших снова глазах, мелькнул вдруг искристый свет, будто два огонька блеснули напоследок. Или то были слезы?

3

Тоня осталась одна на веранде. Но через какое время и она, устав сидеть, зашла внутрь. Там уже проснулись и Ольга с другой подружкой Леной. Лохматые и почесывающиеся, они выглядели, однако, гораздо бодрее Тони. И даже имели настроение для обычных утренних шуток о том, кто сколько вылакал накануне и кто чего натворил. Иногда Тоне начинало казаться, что она, да и прочие люди, напиваются только за тем, чтобы потом поутру созвониться или вот как сейчас, если ночевали вместе, очно делиться друг с другом подробностями похмелья и стыда за вчерашнее поведение. Такой вот непонятный смысл.

Около часа все собирались, потом, наконец, поплелись, крехтя, завтракать. Ночью грохотавшее музыкой и полное народу внутри и снаружи, теперь же кафе было пустынно и прибрано. И в дневном свете так явно бросалось в глаза его скоромное убранство. Так обычно и бывает. Если очутиться, к примеру, в ночном клубе днем, то с удивлением обнаружишь, как та обстановка, что по ночам под вспыхивающими в такт оглушающей музыке разноцветными огнями выглядит фантастической и манящей, оказывается вдруг такой простенькой и довольной облезлой.

Возле кафе людей не было, за исключением единственно субъекта, с утра пораньше в темных очках, восседающего у еще закрытого бара на летней террасе. Девчонки прошли сквозь эту пустующую веранду, мельком оглядев юнца, и зашли внутрь здания. Там тоже никого — очевидно, народ отсыпался. А ведь вчера тут творилось неистовство и алкоголь лился рекой, а сейчас тишина, только благообразно поблескивала начищенными крышками линия раздачи еды по центру зала. Так что Тоня напрасно переживала — тех парней, с которыми она боялась столкнуться за завтраком, не наблюдалось.

Девчонки взяли подносы, прошли вдоль емкостей с поджаренной колбасой и кашами, выбрали каждая, что ей по нраву и сели за один из столов. Не торопясь поев, выпив по чашке чаю, а кто-то даже по две, они вышли на улицу. У летнего бара уже играла музыка, не громко как вчера, но весьма ободряюще. Подошедший бармен начинал новый рабочий день, доставал откуда-то убиравшиеся на ночь бутылки и расставлял их вдоль полок. Значит, тот юноша в солнечных очках дожидался не зря. К тому же к нему уже успели подтянуться товарищи — беззаботными птичками звонко похохатывающие молоденькие девчонки и парочка таких же юных друзей. Один из них, невзирая на майский утренний холодок, был одет только в шлепанцы и шорты. Пританцовывая под игравшую музыку, и отбивая такт поднятой в руке бутылкой с пивом, он, такой наглец, стал демонстративно осматривать проходящих мимо Тоню и ее подруг. Вероятно, еще не вышедший с вечера градус подогревал не только его худощавое, совсем юношеское тельце, но и задорный хмельной интерес ко всякой особи женского пола.

И Тоня завидовала ему и его сотоварищам. Их юности и силам стоять там, приплясывать с раннего утра. Тому, что им весело, не смотря на похмелье, температуру воздуха, день недели и все остальное. Она догадывалась, что они останутся здесь до самого вечера и будут продолжать веселиться, общаться и танцевать. В то время как они, четыре тети, уже скоро начнут складывать вещи в дорогу трясущимися от перепитого вчера руками. Вот только посидят на скамейке по-стариковски, покурят после еды и пойдут собираться. Надо же вернуться пораньше, еще прийти в себя — завтра ведь всем на работу…

Как и предполагала Тоня, решено было перекурить. Трое курильщиц разместились на лавке. Виолетта же, как все некурящие в курящей компании, осталась стоять. Наверное, чтобы быть подальше от дыма. В какой-то момент Тоня взглянула на нее, и та улыбнулась ей ободряюще добро, мол, вот видишь, все же хорошо. Ну да, хорошо… Только от чего же так плохо? — тоскливо думалось Тоне. Но она все равно тоже улыбнулась Виолетте в ответ.

Больше они никогда не встречались. Тоня как-то спрашивала у Ольги, как дела у Виолетты, общаются ли они. Но Ольга после той поездки довольно быстро вышла замуж и с подругами общалась мало, в том числе и с самой Тоней. Ну а потом как-то вообще подзабылось.

Глава 3. Тонина находка

1

Итак, Костя твердо решил оставить машину себе. Сделку оформили, все документы подписали. Теперь они с Тоней собирались ехать оформляться в ГИБДД. И тут изъявил желание поехать вместе с ними Стас.

— С вами, что ли, прокатиться… Делать все равно нечего до вечера, — сказал он.

— Давай, — согласился Костя. — Ты вечером уже обратно, что ли? Самолет?

— Ну, — кивнул Стас.

Стали усаживаться, Тоня собралась было сесть назад — пусть уж Стас впереди едет, поговорить, наверное, захотят.

— Нет, нет, садитесь вперед, — галантно остановил ее Стас. — Я сзади поеду…

— Ну ладно, хорошо, — улыбнулась ему Тоня.

Погрузились, захлопнули двери. Костя оглядел всех:

— Ну что, поехали? — и включил передачу.

— Знаешь, когда я последний раз на ней ездил? — заговорил сзади Стас. Он поворачивал голову, осматриваясь в салоне, словно проверял, все ли тут осталось, как было. — Года полтора назад, наверное, — и призадумался вспоминая. — Ну да, где-то так, — подтвердил он свои размышления. — В ноябре в позапрошлом году. На свадьбу ездили. Настя же замуж вышла.

— Да-а? — Костя удивленно обернулся к Стасу.

— Ага, — отозвался Стас. Теперь он разглядывал сиденье. — В городишко уехала… — продолжал он, пробуя рукой обивку на ощупь. — Ладно, че… Пускай живут, — он закончил с осмотром и, словно удостоверившись, что все в порядке, убрал руки в карманы. Поерзал, усаживаясь поудобнее, и, уже больше не озираясь, просто смотрел вперед.

— Ну, молодец. А я только хотел спросить как у Насти дела, — сказал Костя, и Тоня бросила на него подозрительный взгляд. — Так у нее же тут кто-то вроде был?

— М-м, — промычал Стас, — старый хрен… — он мельком глянул на Тоню, при посторонних-то не надо было так конечно, и решил быстренько перевести разговор с Настиного бывшего к ее настоящему.

— У нас же там родственники.

— Да, я помню, — ответил Костя, параллельно выглядывая влево-вправо — он выезжал со второстепенной. А Тоне все больше не нравилось то, что слишком уж он осведомлен об этой какой-то Насте.

— Так вот, — продолжал рассказ Стас. — Поехала в гости летом, встретила Витальку, влюбилась…

— Витальку?

— Ну. Виталием зовут… Да я ж не про это хотел. Я к чему начал? Хорошая машинка, Костян, не пожалеешь. На трассе — пушка! Дорогу держит, едет как влитая. Ну конечно все эти ямки, кочки — все это внимательно надо.

— Это понятно, — согласился Костя.

— На наших-то дорогах чего только не встретишь. Ямы еще ладно, их видно. А эти, такие… то ли асфальт пучит, то ли еще что. Едешь вроде ровная дорогая, однотонное серое полотно. Ближе подъезжаешь — горка. Только успевай уворачиваться — она же низкая… А если летишь при этом?

— Да, это да…

— Мы ехали тогда, уже почти зима была, — Стас надолго замолчал, вспоминал, наверное.

— Она, конечно, носилась, Наташка-то… — вдруг сказал он. Но потом, резко сменив тему, обратился к Тоне, потянувшись к ней вперед:

— А вы на мотоцикле ездите, я слышал?

— Да, езжу немножко, — удивилась такой внезапности Тоня.

— У Наташки тоже был… — Стас откинулся обратно на сиденье. — Вот чего девчонкам не хватает, да, Костян? — как бы шутя спросил он. — Мотоциклы какие-то, машины… Гоняют, носятся…

— Да уж, — хмыкнул Костя.

— Нет, хорошая машинка, — опять повторил Стас и, дружески похлопав сиденье, снова убрал руку в карман и уставился в окно.

2

Вечером Костя с Тоней отвезли Стаса в аэропорт. По пути домой Тоня решила все-таки выяснить.

— Ну и кто такая Настя? — начала она.

— Кто? — Костя искренне не понял. — А… — тут же догадался он. — Так Стаса сестра родная, общались раньше.

— В смысле общались? — Тоня настроилась не оставлять Костю в покое, хотя понимала, что все это сущая ерунда.

— Что — в смысле? — Костя не поддавался на провокацию, — Она у Рустика, товарища моего, ты его не видела, в бухгалтерии работала. Пересекались много раз.

— М-м… Симпатичная?

— Да обычная. — Костя держался, отвечал спокойно, не смотря на то, что внутренне уже закипал. Его, естественно, бесил этот допрос на ровном месте. Он притормозил, перестраиваясь в правый ряд. Стал сворачивать на заправку.

— А чего ты так всполошился, когда услышал, что она замуж вышла? Заревновал что ли? — возобновила наступление Тоня.

Тут Костя не выдержал:

— Слушай, ты достала! Иди книжки пиши, с фантазией своей! — он резко затормозил у колонки. — Умеешь вывести, — раздраженно проговорил он, выходя из машины, и сильно хлопнул дверью.

— Псих, — заключила ему вслед Тоня.

Потом Костя вернулся в машину, ни слова не говоря, завел двигатель. Он отъехал несколько метров и остановился у выезда.

— Дай там салфетки, фары протру, — сказал он Тоне.

— Где?

— В бардачке, где… — он все еще злился на Тоню. — Грязища, блин, не видно ни фига…

Тоня достала пачку влажных салфеток, подала Косте. Он вышел наружу, долго тер фары. А они в свою очередь становились все ярче, разгорались белее, светили красивым, каким-то перламутровым светом.

Наконец Костя вернулся.

— На, — вручил он Тоне пачку с оставшимися салфетками. И убирая их обратно в бардачок, Тоня вдруг заинтересовалась чем-то там в глубине.

— А это что? — она вынула черную прямоугольную сумочку-конверт с эмблемой на лицевой стороне. Поверхность сумочки была гладко-рифленой, такой приятной на ощупь, что Тоня не удержалась, чтобы не потереть ее несколько раз пальцами.

Костя бросил взгляд на вещицу:

— Сервисная книжка, руководство…

— Да поняла уж… — отозвалась Тоня, заглядывая внутрь сумки.

Без особого умысла, так, на автомате, она порылась среди книжиц внутри. И запустив палец между страниц одной из них, заметила строчки, написанные от руки. Определенно среди всех этих автомобильных руководств лежало что-то исписанное вручную. Тоня воровато оглянулась на Костю. Не заметил ли? Нет, он глядел на дорогу и явно не знал о наличии этого то ли блокнота, то ли тетрадки. Тоня сделала непринужденное лицо и сложила все на место. Хотя она уже решила в следующий удобный момент, когда Костя опять куда-нибудь выйдет, завладеть потихоньку этой вещью. И в тот же вечер, пока Костя стоял у киоска, склонившись к маленькому окошку, и долго объяснял продавщице каких ему надо сигарет, Тоня вытащила загадочный блокнот и переложила к себе в рюкзачок.

Придя домой, она не торопилась открывать блокнот. Сначала переоделась, поела, умылась. Потом уселась за стол, чтобы теперь спокойно разобрать, что в нем написано. Ей, конечно, было стыдно за то, что она как мелкий воришка, получается, выкрала то, что явно не предназначалось для чужих глаз. Уж очень тщательно был подобран блокнот по размеру так, чтобы не выделяться среди остальных книжек. И место такое — конверт с руководствами — никому и в голову не придет, что в нем может храниться что-то занимательное. Никому, кроме Тони. И Тоня рассуждала так — по крайней мере она, в отличие от какого-нибудь нехорошего человека, который мог бы первым найти эти записи, ничего дурного с ними не сделает, не обнародует, никуда не отправит. Она только посмотрит и все.

И вот Тоня переворачивает гладкую обложку с каким-то зимним сюжетом для детишек — снеговик в куче снежинок — и начинает читать. Трудно разобрать, все зачеркнуто-перечеркнуто — придется видимо покорпеть, чтобы все здесь понять. Периодически стоят числа, в той очередности как они идут в году. Да не числа, а даты. Ну конечно! Это дневник. Ее, этой девушки. Вот так да, вот так удача… Сколько Тоня пыталась представить ее и ее жизнь. И она ведь даже успела проникнуться к ней, к совершенно неизвестному, чужому человеку. И тут такая находка. Как сказал Стас? Наташка гоняла… Наташка — ну нет, это как-то грубо. Наталья. Ее, значит, звали Наталья.

Но хорошо ли это — читать чужие дневники? Возможно следовало бы передать его кому-то? Родным, например. Ну уж нет. От них-то она тоже его, получается, прятала и очевидно не хотела, чтобы они прочитала. Так что идея отдать кому-то абсолютно глупа. Вернуть на место — найдет Костик. Ну ладно, что ж теперь. Она прочитает этот дневник. А если вдруг наткнется на что-то такое слишком личное, то просто закроет его и уберет куда подальше.

3

22 декабря

Самая длинная ночь

Сегодня был такой студеный ветер. Как будто ледяной водой поливают лицо — так казалось, когда шла по улице…

Сейчас я дома, в тепле. Сижу перед раскрытой тетрадью с ручкой в руке. Мне хотелось бы написать книгу. С чего-то я решила, что могла бы это сделать. Писать надо для кого-то, наверное. Но сочинить интересную историю, такую, чтоб ее хотели читать, я не смогу. Не хватит фантазии. Значит можно описать свою жизнь. Но в моей жизни не было ни закрученного сюжета, ни драм, ни комедий. Приключения — все абсолютно стандартные, обычные. Все как у всех. Влюблялась, разочаровывалась, плакала, радовалась. Сейчас вот даже временами жить не хочу. В общем, все обычно.

Наверное, на самом деле писать нужно не думая о том, будет ли кто-то читать твое произведение с интересом, проникнется ли, не забудет ли сразу после того, как закроет последний лист… Пой так, как будто никто не слышит; танцуй так, как будто никто не видит. Ну и видимо пиши тоже так же — без оглядки на осуждение и издевки…

Конечно же я никому не покажу написанное. Хотя нет, не знаю, как будет потом, когда я допишу все, что хотела. Но пока постараюсь сделать так, чтобы никто не нашел мои записи. А раз так, вероятно надежнее хранить их не на бумаге, а, например, в «облаке»? Полагаю, никому не понадобится искать пароль, чтоб залезть в мои файлы. И я часто думаю, сколько же там, в этом невидимом хранилище, в этих «облаках», всего? Неопубликованных фотографий, неизданных песен, стихов? В том числе оставшихся от людей, которых и нет уже… Человека нет, а его файлы есть. И они так и будут всегда болтаться там, в этом пограничном пространстве — вроде бы существуют, а достать, увидеть нельзя и удалить, раз уж на то пошло, не возможно. Программисты скажут — да все возможно при желании. Но кто ж станет этим заниматься? Разве кому-то будет до того после утраты близкого?

Странно. Интернет — он есть, с этим не поспоришь. А потрогать нельзя. И документы эти… Мне кажется, они как неупокоенные души…

4

23 декабря

Скорость

Когда я думаю о скорости, почему-то всегда одновременно о самоубийстве. Страшно писать… В целом я, наверное, не фанат скорости, обычно езжу степенно. Да, бывает, под настроение на трассе я всех обгоняю. Хотя возможно, это и не моя заслуга — машина позволяет некоторые геройства. Но, тем не менее, в такие моменты, особенно, если я одна, я гоню. И каждый раз я все ближе подбираюсь к своему максимуму, но никогда не могу пойти до конца, не позволяю себе упереть стрелку. Как будто потом, за этим пределом, у меня уже не останется ничего, к чему можно стремиться…

И вот когда — конечно не всерьез, но все же — в моменты великой грусти и тоски, когда я как будто знаю, что ничего не будет хорошо, не будет так, как я мечтала; когда, в общем, я думаю о смерти, именно мысль о том, чтобы разбиться на машине приходит мне в голову. Разогнаться. Один раз. Суметь так, как я всегда хотела. Почему-то мне кажется, что я так смогу только тогда, когда уже нечего будет терять. То есть на подходе к смерти.

5

Тоня прочла эту главу и почувствовала, что все, она выдохлась. Не от того, что сильно устали глаза, а ум утомился соединять разрозненные, тут и там перечеркнутые и снова вставленные строчки. Скорее заболело сердце, настолько остро в него вонзились эти несколько абзацев. В каком-то душевном изнеможении она все побросала и завалилась скорее в кровать, укрылась одеялом с носом. Она уже собралась было уснуть, но мысли снова полезли, не давая мозгу забыться, и глаза не хотели смыкаться, то и дело раскрываясь, глядели через окно в серо-черное небо.

И Тоня вспомнила свою историю про максималку. У нее ведь тоже была быстрая, хорошая, много умеющая машина. Вот только ездила Тоня всегда как будто в пол педали газа. И это конечно правильно — ведь дороги они общего, а не личного пользования. Но все-таки. Как будто она могла и главное хотела нажать чуть больше. Но всегда боялась. И причем не разбиться, нет, об этом даже мысли как-то не приходили. А опозориться что ли, не справиться. Может это разумное чувство самосохранения и забота об окружающих, которых в случае аварии она могла бы зацепить за собой? Или стыд перед теми, кому потом пришлось бы чинить ее саму и машину? Да нет, скорее это просто была привычка бояться делать на полную то, чего очень хотелось.

Ей вспомнилось, как кто-то спросил ее однажды, мол, с какой максимальной скоростью ты ездила. Немного поразмышляв, Тоня ответила тогда — 218. Не 220 и не 210, то есть не какая-то ровная цифра. И она хорошо помнила тот летний вечер. Они были с Костей за городом и теперь возвращались домой. И когда уже на подъезде к городу полотно дороги раскинулось аж до четырех полос, она впервые решилась узнать, как быстро она сможет поехать. Далеко вперед уходили белые черточки размеченной пустой трассы. Сегодня суббота, это завтра здесь будет пробка. А пока — после двухсот цифры менялись так медленно. 201, 202… Она помнила странную смесь восторга и ужаса — это же за 200! И еще чуть-чуть ногой. 209! Смогу до 210, думала она. И дальше тоже смогу. И 216, 217. На 218 Тоня сдалась… Она выдержала эту скорость наверное секунды две. И отпустила. Не могла больше. Не из-за страха. Не страшно было. Оказывается, такая скорость совсем не ощущается, особенно если смотреть далеко. Просто она считала, что не должна так ехать, не может она так. А не может, потому что сама для себя так решила.

И Костик тогда сказал только, когда было уже за 200, спокойно так:

— На такой скорости руль лучше обеими руками держать.

А дальше молчал. Интересно, понравилось ему тогда, подумала сейчас Тоня. Наверное, не помнит уже, что тут такого. Тем более он сам любит погонять.

На самом деле Тоне конечно же хотелось достать до максималки, ну или хотя бы до какой-то круглой цифры. Рубеж, что ли, какой-то взять, высоту, как говорилось в одной ее любимой книжке из детства. И не хватило два километра в час…

А сон все не шел. И Тоня еще долго лежала так, уставившись из-под одеяла в тишину ночи.

А потом ей снились какие-то машины, проносящиеся мимо красные огни и слепящие фары, которые страшно надвигались на нее сквозь косым ливнем летящий снег. Потом она сама оказалась вдруг за рулем посреди ночи в каком-то безлюдном затерянном месте. И вьюга страшная, и переметает с полей уже и без того всю занесенную белым снегом дорогу. А Тоня одна одинешенька в этой дикой глуши, несется, не пойми куда и откуда. Хотя нет, не несется, а ее несет. Неведомо кем и зачем и что будет там дальше, когда этот снежный путь, с серой, протоптанной шинами колеей в одну сторону, в конце концов закончится.

Проснувшись, Тоня решила, что просто прочитать записи ей не достаточно. Она должна переписать их набело, рассортировать, расставить, привести в литературный вид. И днем она отправилась в книжный, выбрала там толстую тетрадь в лакированном твердом переплете с белой дорогой бумагой и тем же вечером принялась за работу.

Глава 4. Дневник Натальи

1

24 декабря

Закат на моих стенах

Сегодня был тот специфический зимний вечер, как бывает только в декабре и отчасти в январе, когда в ясную погоду солнце на закате смотрит прямо в мои окна. И войдя в уже темную вечернюю квартиру, я вижу странный свет на своих стенах. Это лучи угасающего солнца через лоджию в спальне скользят по коридору и ложатся на стену комнаты напротив. И там их желто-оранжевый свет высоким узким прямоугольником отпечатывается на обоях. Солнце садится, а я, не зажигая света, наблюдаю, как прямоугольник становится все уже и затем окончательно поглощается темнотой.

В такие вечера мне кажется, что этот пожар в небе и золото на моих стенах — словно прощальная вспышка перед тем, как огню погаснуть навсегда. Погаснуть не для всего мира конечно, а только для меня.

Закат всегда печален. И чем он ярче и удивительней, тем печальнее он для меня. Он не предвестник нового, следующего за ним рассвета и нового счастливого дня. А символ того, что еще один день безвозвратно прожит, и когда-то, может скоро, этот еще один окажется последним.

Пятна света на погрузившихся в темноту стенах, ярко горящие, но не освещающие предметов вокруг, как будто в безуспешной и бесполезной попытке разжечь костер той жизни, которой гореть уже не положено. Как бессмысленны эти предсмертные всполохи и как прекрасны они в своем отчаянии.

2

21 января

Облака поспевают за солнцем

Шел снег, дул ветер. Потом снег перестал, а ветер остался, и к вечеру вдали где-то в южной стороне над горизонтом очистилась бледно-желтая светящаяся полоса. А ветер продолжал свое дело, сдувая тучи, и полоса росла и становилась шире. И к исходу дня наконец открылся ослепительный солнечный шар. Я пыталась смотреть на него, и мне казалось, что я вижу, как переливаются в нем темно-зеленые и серые свинцовые пятна. А небо вокруг было латунным, металлически-гладким. Оно так сверкало!

Но шар темнел и опускался ниже, обретал четкий контур, и больше не виделось в нем переливающихся пятен. Он становился красного, почти совершенного, чистого цвета. А мне, наверное впервые, не было грустно. Шар будто хитрил и звал меня. Говорил: «Пойдем со мной. Там веселье и ночные огни».

Тем временем небо уже почти совсем очистилось, и остатки подгоняемых ветром облаков, с розовыми, подсвеченными снизу донышками и темно-голубыми верхушками, старались поспеть за уходящим солнцем.

Но вот все исчезло. И солнечный шар, и отстающие облачка скрылись из виду. Осталось только пустое закатное небо, этот идеальный до скукоты переход цветов от буро-красного через алый к золотому и дальше к зеленеющей предночной синеве. Еще около часа небо тлело, темнело и, наконец, погасло. Пришла ночь, чуда не случилось.

3

27 января

Одно летнее воспоминание

Я пропустила сегодняшнюю поездку в горы. Не знаю, наверное потому, что не выспалась, вернее совсем не спала. Уже подходило время вставать, а я еще только пыталась уснуть. Январская ночь. На морозном ясном небе едва виднелись редкие звезды, и густой белый пар поднимался из труб нового микрорайона внизу у реки. Минус тридцать, не меньше.

Днем, когда пригрело солнце, и погода оказалась вполне ничего, а еще пуще вечером, когда по небу разлился яркий рыжий закат, я, конечно, стала жалеть, что не поехала, что сижу тут и все пропускаю.

Я почти никогда (за редким исключением) не жалела о сделанном, а вот о чем-то не сделанном жалею беспрестанно. Тут отказалась, там не решилась, а вот тогда так и остались непроизнесенными такие нужные слова.

Этот случай отказа от поездки за несколько часов до старта далеко не единственный. В последнее время я стала отказываться от многих дел намеренно, точнее у меня появилась такая маленькая забава — собраться что-то сделать и в последнюю минуту передумать. Я прямо испытываю облегчение, какое-то подобие физического удовольствия от того, что мне не придется это что-то делать. Как будто сначала загоняю себя в клетку, обременяю долгом, накладываю обязательства, а потом в последний момент возвращаю свободу.

Я так много занималась не тем, чего на самом деле хотела, упорно шла к надуманным целям, не умея остановиться и бросить то, что уже давно не приносит радости. И какое же огромное число раз я не решалась на то, что правда было мне нужно. Такая картинка-ассоциация — лето, жарко, я стою над рекой, мне безумно хочется в воду, прыгнуть в остужающие волны. Вот-вот сейчас, еще потопчусь немножко и решусь, займу получше позицию и нырну. Готовлюсь все, жду чего-то, а потом смотрю — а вокруг-то уже зима. А я так и не прыгнула. И замерзла вода и не во что больше прыгать. Вот и вся моя жизнь как нерешившийся прыгун у замерзшей воды.

А недавно мне приснился сон. Как будто я возвращаюсь домой из какой-то поездки. И там, откуда я еду, я будто бы что-то такое натворила, что-то очень ужасное, от чего пострадали люди. Причем сделала я это не нарочно, а по глупости, по недоразумению. И вот я еду домой. Путь мой был долгим, с затруднениями по дороге, поэтому о случившемся я успела подзабыть и не придаю ему особого значения. Наконец добираюсь до дома, меня встречают родители. Но странно, что они не расспрашивают меня о дороге, мол, как доехала и так далее, и вообще выглядят какими-то сильно озабоченными.

И тут я вспоминаю о том, что произошло в моей поездке, и одновременно ко мне приходит понимание, что мама, находясь здесь, сделала то же самое, что я там. И сделала она это из-за меня, и в этом тоже я виновата. И только теперь до меня начинает доходить весь ужас содеянного и его непоправимость. Я подхожу к маме, сажусь рядом с ней и тихо спрашиваю: «Мама, они все узнают? Они найдут нас, да?» Она отвечает: «Да, и это будет катастрофа…». И я поднимаюсь, иду по коридору куда-то вглубь квартиры и чувствую, что задыхаюсь — это страх и бессмысленное теперь раскаяние душат меня. И черная гнетущая тоска охватывает меня — не избежать мне страшной кары, и некому мне помочь. Господи, а как же было все просто! Надо было всего лишь не делать, НЕ делать того, что я совершила. И сейчас все бы было как прежде…

Ведь это неделанье гораздо проще любого даже самого нетрудного действия, а уж тем более того, что сделала я. Так просто, и так ужасающе своей простотой то единственное верное решение, которое не было принято — не делать… И как невыносимо страшно теперь и жутко и как трудно дышать. Теперь-то мою жизнь уже ничто не поправит.

Столько раз в приступах сожаления и тоски по прошлому, что нельзя вернуться назад и прожить по-другому, я повторяла себе: а ведь было так просто — всего-то надо было поступить так-то и так-то, и все было бы хорошо. А тогда в том сне, первый раз случилось обратное — я хотела вернуться назад, чтобы в конечно итоге никак не поступать.

Потом, проснувшись, я все перебирала этот сон, стараясь найти в нем смысл или связать с каким-то событием из реальной жизни, когда мною было выбрано действовать, в то время как правильнее было бездействовать в той ситуации. И вспомнился мне июнь, пять лет назад.

Был вечер пятницы. Родной город готовился зажигать огни. А мы мчали на восток, оставляя за спиной зарево заката. Дело мечты и чуть ли не всей жизни, как мне казалось тогда, гнало меня. И мы неслись все дальше — за Уральский хребет. И вот уже обогнули Южный Урал, скоро знаменитая стела — все, впереди Азия. Пылающее небо понемногу гасло, и вот лишь тонкая тлеющая полоска оставалась над горизонтом.

Уже было темно, когда мы свернули с федералки. Нам предстояло ехать по тихой, пустынной дороге. В какой-то момент мы сделали остановку. Сейчас я даже не узнаю то место, где я стояла тогда возле машины и вдыхала ночь. Уже несколько дней была жара, и даже с заходом солнца воздух почти не остывал и был таким теплым и душным, что казалось прямо лип к коже. Не смотря на глубокую ночь на часах, кругом все было каким-то серым, а не ожидаемо черным, легко различались контуры леса в дали. Как будто бы ночи как таковой и не наступило, остался лишь серый полумрак, который давил какой-то необъяснимой тревогой. И вдобавок еще это поразительное сочетание глухой тишины вокруг и бешеного стрекота неизвестных мне насекомых. Я до сих пор помню их звенящий гул.

И только забравшись обратно в машину и тронувшись снова в путь, я поняла, откуда эта давящая серость, почему не стемнело до черна. Конечно, сейчас же конец июня, самые короткие ночи! Вот почему та светлеющая полоска, тот отголосок заката на горизонте так до конца и не потух и всю дорогу следовал за нами. А потом словно опередил и стал указывать четко на восток, как раз туда, куда мы так спешили. Я никогда такого раньше не испытывала, я не встречала рассветов, предпочитая вместо этого спать. И теперь я все не могла оторвать взгляда от этого неясного свечения на краю неба и от проплывающих на его фоне черных чудных фигур облаков. И пусть поездка та в итоге оказалась никчемной, и мечты мои не сбылись. И пусть впоследствии я много раз жалела о своей импульсивности и порывистости, ту ночь, когда, старый день не умирал и не рождался из него новый, и когда я так ясно открыла, увидела, что все течение времени неразрывно, едино и истинно; эту ночь я бы ни за что не отдала.

4

6 февраля

Про небо

Зимой небо редко бывает черным. Ночью, я имею в виду. У нас зимы почти всегда пасмурные. И низкие облака, освещенные снизу огнями города, оставляют ночи бледными. Где-то за городом, где нет фонарей, возможно ночь выглядит как-то по-другому. Не знаю, не могу представить. А вот в промзоне, где я иногда бываю, облака, как стемнеет, еще и светятся розовым. Это горящие на заводах факелы дают им такой отсвет. А если вечер ветреный, то их мигающее пламя заставляет мигать и свет в облаках.

Я не вижу факела, потому что я — внизу, между зданиями. А он — где-то вверху и далеко. Но я знаю, что он есть и он горит. Именно по этим мигающим розовым теням. Это странное небо и начинающаяся метель, такая белая, январская. Вроде не сильная и снежок сыпет мелкий, но почищенная недавно дорожка ко входу в гараж уже за пятнадцать минут опять покрылась мягким слоем. Запомнилось мне это, когда в начале января прошлого года я ездила туда к ребятам на шашлыки. И вышла из гаража проветриться и посмотреть, как будут ставить мангал. Скучно просто сидеть, в разговорах ведь я почти не участвую. И это уже моя 34-я зима. И заводские факелы и засыпанные свежим снегом дорожки и сверкающие в ночных фонарях, будто осколками, белые сугробы, все это я видела тысячи раз. А запомнилось только теперь. Наверное потому, что, кажется, это был первый год, когда я не торопила зиму.

Зима — время вынужденного и оправданного бездействия. Зимой холодно и длинные ночи, поэтому мало соблазнов куда-то выходить или выезжать. Зимой можно не вытаскивать себя никуда, а просто ждать. Зима — это мое время.

Зимой так хорошо и оправданно быть одинокой. Зима же, все равно толком никуда не пойдешь. Поэтому и пусть, что не с кем. Типа не очень-то и хотелось.

Зимой можно ждать весну. Следить как небо по ночам уже не такое серое. Как ночи постепенно становятся чернее, потому что все чаще появляются ясные дни. И как следствие ясные ночи. И как в этих черных предвесенних ночах, где-то там наверху, зарождается новая жизнь. Весна ведь — это новая жизнь?

Замечать активизировавшиеся стаи темных птиц. Они не каркают, а как-то по-другому, скрипуче-квакающе кричат. Все это замечать и отслеживать, как в душе появляется и растет очередная надежда и предчувствие счастья.

А потом наступает межсезонье — календарная весна. Грязища, мокрища, разбитые дороги и забрызганные штаны. Романтики ноль. Вся романтика и прелесть ожидания остались в зиме.

Ну а еще позже приходит май. Май — это ужасный месяц. Потому что — ну, вот он пришел, шумный такой, тоже еще грязный и с недоремонтированными поле зимы дорогами, но уже на улицах появились люди; в местах сборищ молодежи забухали колонки; зарычали по ночам выхлопными трубами мотоциклы… Пришел — и промчался. И все — лето. А для меня 1-го июня всегда будто загорается табло обратного отсчета. До осени осталось столько-то. До обрыва всех надежд и предчувствий осталось — 90, 89, 88 и так далее дней. То есть я уже заранее готовлюсь к тому, что ничего не сбудется…

Летом надо действовать. Гулять, а не сидеть дома. На крайний случай — на машине кататься. Опустить свои тонированные стекла, выключить эти с глубоким смыслом рок-произведения, поставить какой-нибудь танцевально-веселящий музончик, и вперед! К новым знакомствам и впечатлениям. Но нет же! Я почти всегда в гордом одиночестве. Даже машина наглухо заклеена тонировкой. Ну, может, с маленькой щелочкой в приоткрытом окне, чтобы хоть пух тополиный залетал для разнообразия…

Короче к черту лето! Ну его! Летом двигаться надо и тащить куда-то свой зад. Уж лучше зима. Горящие факелы, искрящийся, но такой холодный снег, тоска, мысли и ждать. И ждать. И ждать…

5

16 февраля

Ледоход

Как быстро прибавляется день. Февраль еще конечно помучает нас метелями, засыплет снегом. Машины перетолкут этот снег в кашу, тракторы сгребут ее по дворам в курганы и насыпи и бросят до весны. Солнцу придется топить эти окаменелые кучи. Они будут долго истекать слабыми ручейками, пока, наконец, не исчезнут, оставив после себя горстки грязного песка и пыли.

А я прошу весну — пожалуйста, помедленнее! Не приходи так внезапно и так же резко потом не уходи. Я не успеваю принюхаться, почуять. Дай наглядеться на долгие закаты, уловить все перемены в небе, расслышать новых птиц. И позволь мне в этот раз не опоздать на ледоход. Много лет подряд каждую весну, когда я спускаюсь к реке, тороплюсь увидеть льдины, там плывут уже одни только крошки. И сама река уже такая коричневая, разлитая, жирная.

6

3 марта

Как-то не весело…

Уже три дня как весна. Радость вроде, пережили зиму и впереди ждет хорошее. Но я не чувствую ничего, не предвкушаю как раньше. И вчерашней метели ни капельки не огорчилась. И сегодня такой сильный ветер, что я не разберу: эти дико несущиеся снежинки — с неба? Или их ветром поднимает с сугробов и гонит вдоль земли? Иногда некоторые из них непонятным завихрением выбивает из потока, и они притормаживают у моих окон, кружат, тычутся в стекла как осы, а потом их снова уволакивает мощной струей.

За последний год, даже меньше, я как-то резко состарилась. И хотя мне всего 35 лет и выгляжу я моложе, чувствую, что жизнь моя пересекла невидимый порог. Казалось, долго-долго я взбиралась к нему, впереди открывался еще такой далекий путь. И не только до конца, а даже до середины, казалось, еще многие годы. А потом я вдруг поняла, что жизнь моя уже подошла к своему пику. Неустойчиво, словно шар, помешкав на котором, она снова тронется и покатится теперь уже вниз. Теперь ей под горку — и все пойдет гораздо быстрее. Замелькают, неуловимыми станут пейзажи вокруг. И я захочу оглянуться, единым взором окинуть всю свою жизнь неуклюжую. Может, удастся разглядеть сквозь слезы разочарований и тщетные страдания что-то нужное, что было не зря? Но нет, не успевает взгляд зацепиться. Слишком быстр ход. Да и надо ли оглядываться, копаться в былом? Нет, не хочу больше переживать и стыдиться прошлого. И о будущем беспокоиться больше не хочу. Может, и нет у меня никакого будущего? Тогда тем более… Тогда и пусть. И плевать.

7

27 марта

Про грозу

Если бы только знать, что нам суждено… Может быть тогда мы (я?) научились бы жить просто и счастливо, жить каждым мгновением, а не мечтами о будущем и не тоской по прошлому. Не задумываться о том, что, в конечном счете, так не важно… Кто что сказал, как посмотрел, что подумал о нас. Если знаешь наперед что будет, то можно просто плыть, подставив моську солнцу и ни о чем уже больше не париться. Но это если суждено хорошее. А если плохое?

В теплое время года мы с подружкой ходим гулять. И потом дома я страдаю. Мне кажется, что я не сполна вдыхала воздуха, не напитала глаза тем, что видела. Отвлекалась на что-то, уходила в свои мысли, глупые заботы и совсем неважные переживания. Мне кажется, я даже дышала не в полную силу. Да, я помню, что на той аллее так ярко пахли липы, но самого запаха не помню. Я хотела получше рассмотреть компанию молодежи, плескавшуюся в реке под набережной, чтобы запомнить их далекие, в сверкающей под вечерним солнцем реке, силуэты. Их радость и брызги воды. Но что-то опять заняло меня, и позже я поняла, что опять ничего не помню. Всегда с интересом разглядываю цветы на клумбах. Но спросите меня, каких цветов были эти цветы — я не смогу ответить. Не помню увиденных людей. А ведь их были десятки. Я даже не помню, жарко мне было или холодно. Вот такие гулянья. Шаги в никуда, без смысла, без памяти.

Все прошлое лето я так хотела грозы. Последнюю я наблюдала сидя на работе. И так старалась запомнить ее. Я смотрела прогноз и конечно заранее знала, что после обеда будет гроза. Поэтому выжидала и высматривала. Зря я про нее знала. Я хотела бы не знать, а почувствовать ее. Как, говорят, чувствуют, звери.

И вот она надвинулась. Откуда-то из-за крыш наплывало темно-синее пятно. Мне хотелось, чтоб грянул гром и налетел ветер. Ветер был, конечно — я видела в окно поднявшуюся пыль. Но не ощущала его. Что можно ощутить, сидя за окном? Да еще с решетками (у нашего офиса первый этаж).

А потом пошел дождь, и все стало просто серое. Никаких черных грозных облаков и прорезающих их молний. Просто ровно-серое небо. И шум воды.

А ведь я помню что-то такое с внезапным врывающимся ветром, когда балконная штора взмывала вверх. И потом гром — он был великолепен. Он не гремел. Он лопался и разрывался. Кажется, это было четыре года назад, в мое первое мотолето.

И вот близится новое лето, и я опять жду такой же грозы. Мне кажется, что тогда я так же лопну и разорвусь. Лопнет и разорвется цепь вокруг меня. Которая будто держит меня. И те сны отпустят меня… Кошмары, где я в панике, в ужасе непонятном, будто бы ночью вокруг темнота, а в ней что-то… И я у себя дома, в судорожном страхе пытаюсь зажечь везде свет. Щелкаю всеми выключателями, в каждой комнате, туалете и коридоре. Но максимум, что получается, это увидеть тусклую спираль лампы накаливания. Странно, у меня давно уж и нет таких лампочек. Тусклая рыжая нить моргнет и гаснет. И нет света, не включается. Темнота. Страшно и жутко. Бежать, бежать…

Сейчас я думаю, что в тот год, раз уж вспомнился мне мой первый сезон на мотоцикле, я все-таки была счастлива. Вспомнилось мне, был жаркий летний день, а вечером я поехала в танцевальный зал немного позаниматься. Вокруг здания, где он находился, почему-то фонари не горели. И от того, что внутри было ярко и светло, наружняя темнота казалась еще темнее и гуще. И в душный, нагретый за день зал, через колышущиеся шторы проходил свежий и такой тепло-прохладный ветер. Теплый и прохладный. Не бывает, да? Но он был именно таким. А внизу, в той темноте, стоял мой мотоцикл. И эта темнота не была страшной…

Где-то я слышала такую ерунду, а может сама придумала. Что перед смертью, перед глазами проносятся картинки, все те события и эпизоды, как будто незначительные по содержанию, то такие важные по смыслу. Кадры из жизни, один за другим. Я прям представляю, как они бегут, сменяют друг друга. И то январское небо, и эти развивающиеся шторы; улыбки и взгляды. Они ускоряются и меняются все быстрее… И вот тогда-то я закричу: «Господи! Прости меня! Я все поняла. Я больше так не буду! Ныть и отчаиваться. Я жить хочу, дышать, видеть все это. Прости меня! Не забирай! Отпусти еще хоть ненадолго. Вдохнуть, впитать, всю жизнь вобрать в себя. Все сделать и познать. И уже потом только сказать — теперь все…»

Глава 5. День рождения (из дневника)

1

30 марта

Сегодня не хочу про себя. Сегодня мне хочется рассказать одну историю. И рассказать ее я хочу от первого лица, как будто она произошла со мной. Очень уж отозвалось во мне услышанное и отзовется, наверное, во многих женских сердцах. И пусть «я» в этом рассказе станет неким собирательным образом всех девушек, женщин, которые так много в жизни прощали и которые сами, когда пришел их черед быть прощенными, своего прощения так и не получили. Оно и к лучшему, наоборот к избавлению, поймем мы в последствии. Но тогда… было так больно.

2

Мне было двадцать с небольшим. Несколько лет назад я закончила институт и была молодой и резвой. Тогда я встречалась с парнем, с которым мы познакомились во время учебы на третьем курсе, только он был с другого факультета. И вот шел пятый год как мы были вместе. Конечно это сложно было назвать «вместе», так как после окончания института он уехал работать в свой родной город на Крайнем Севере. И приезжал сюда раз в три месяца недели на две.

Мы писали друг другу письма, созванивались по ужасной связи через телефонистку, всех этих вотсапп и прочего тогда еще не существовало. И это было так романтично с одной стороны. Мне даже нравилось ждать его, хранить ему верность. А как я плакала, помню, когда он первый раз уехал на летние каникулы домой, на целых два месяца! Как раз в первое лето после нашего знакомства. Как я ревела…

Время шло, я уже привыкла, что его вечно нет, и понимала, что любовь наша обречена на расставание, потому что работы ему здесь не было, а я соответственно не хотела все бросать и переезжать туда к нему. Собственно он и не звал. И чем дальше все это заходило, тем сильнее он начинал ревновать меня. Обвинял будто бы я тут без него не известно что вытворяю. Что было абсолютной неправдой. И я чувствовала, что так не может продолжаться, надо прекращать держать друг друга и выносить мозг ревностью, раздражением и злобой.

Был июль, когда он в очередной раз приехал в отпуск. А я уже и не рада была, да и он, похоже, тоже. Фактически мы давно стали чужими людьми друг другу, которые по привычке и по какой-то самими же себе возведенной обязанности спят вместе несколько раз за несколько месяцев и никак не могут разорвать этих тяготивших и изматывающих отношений.

В один из вечеров мы сильно поругались и разошлись, не попрощавшись, по своим домам. Я — к родителям, а у него здесь жила бабушка. Ну, поругались и ладно, сто раз уже так было. И я легла спать уверенная, что утром он опять позвонит. Но с утра, едва открыв глаза и увидев в окно яркую зелень шелестящих листьев, синеву безоблачного неба, все такое горячее, восстающее под распалявшимся июльским солнцем; услышав голосящих птиц и звуки улицы со всем ее гулом транспорта и бибиканьем, и вспомнив вчерашнюю ссору, я не почувствовала расстройства или досады. Наоборот, вдруг какое-то странное чувство поразило меня — как будто случилось что-то хорошее, как будто теперь-то все будет в порядке. Улыбка счастья и свободы поплыла по лицу. Я поняла в тот момент — а ведь не позвонит он больше. И я была так счастлива освобождению, так открыта начинающейся новой жизни. Наверное, это был один из немногих разов, когда я смогла ощутить это такое трудно уловимое, пугливое, неустойчивое состояние безусловного счастья. Хотя, признаюсь, я всегда очень боялась, как я переживу наш разрыв. Я думала, что погибну, поскольку несмотря на то, что с ним вместе мне уже давно были одни мучения, без него я не представляла как жить, так сильно я к нему привязалась. Но ничего. Оказалось, что пережила я очень даже легко и просто. А он действительно больше не позвонил. Потом мы, конечно, виделись с ним. Но уже так, без всяких намеков на возобновление отношений. Да и повествование это не о нем. Короче говоря, на утро я проснулась свободной.

3

А дня через четыре моя подружка Алина мне объявила, что на выходные мы едем на турбазу. Дело в том, что ее подружка, назовем ее Света, мне доводящаяся просто знакомой, уже долгое время окучивала одного молодого человека со своей работы, с которым они выросли в одном городе и теперь вместе работали. Он вроде как не противился ее ухаживаниям, но со своей стороны активности не проявлял. Словом, дальше заигрываний у них не шло. Однако провести вместе выходные они все-таки сговорились и придумали съездить отдохнуть на водохранилище. Решили, что она возьмет с собой подружек для веселья, а он парочку своих друзей. Таким образом, мы с подругой и оказались приглашены.

За день до отъезда мы все вшестером встретились, чтобы познакомиться и купить заранее еды и выпивки, которые возьмем с собой. Назначили встречу у моей стоянки, где я оставляла на ночь машину, а потом на машине одного из парней мы должны были двинуться в магазин. Когда я подъезжала, вся толпа уже была в сборе и поджидала меня у въезда. Я ездила тогда на красивой и довольно дорогой по тем временам машине. И конечно же мое появление на ней произвело среди парней фурор. Причиной тому, во-первых, была несомненная зависть к хорошей игрушке, а во-вторых… Ну ведь не только мужчину красят деньги. Известное дело, что хорошенькая девушка на дорогом авто покажется потенциальным женихам более привлекательной, нежели бедняжка, в особенности тем, которые сами пока стоят на ступеньку ниже. Наверное, завладеть такой богатенькой и как им кажется избалованной фифой для них сродни победе, и их собственная значимость возрастает в связи с этим в разы.

Итак, поставив машину, я вышла за ворота. Меня встретили подчеркнуто непринужденно и как-то избыточно веселясь, что как раз-таки и подтверждало мои предположения относительно произведенного впечатления.

Среди троих присутствующих парней особенно выделялся один. Он был среднего роста, но стройный и покрытый красивым с оранжеватым отливом загаром. Рубашка на нем была расстегнута. Может, жарко ему было, а может умышленно решил подчеркнуть ладность фигуры. В таком случае расчет был верен, потому что видневшийся хорошо очерченный пресс действительно притягивал наши девчачьи взгляды. На лицо, правда, он был так себе. Нет, ничего уродливого, только вот не совсем чистая кожа на щеках и чуть скошенный подбородок отнимали у него мужественности. И цвет волос у него был невнятный, и глаза какого-то неопределенного водянисто-светлого цвета. И весь он напоминал тот тип рыжеватых людей, которые кажутся как будто выцветшими, какими-то поблекшими, что ли. Но, несмотря на имевшиеся изъяны во внешности, он белозубо и широко улыбался, громче всех хохотал и всем видом своим излучал задор и беспечность здорового молодого скакуна. Другие два парня на его фоне терялись. Один был, пожалуй, полноват, а другой, небольшой и поджарый, был уж слишком жгучий брюнет и с неимоверным количеством вьющихся волос на ногах, только до половины прикрытых шортами.

Не могу сказать, что этот в расстегнутой рубашке понравился мне тогда. Ну да, заинтересовал немного. Как мог заинтересовать меня тогда, в общем-то, любой симпатичный молодой человек. Ну, то есть не сильнее, чем кто-то другой такой же веселый и не отталкивающей наружности. Тем более я была строго настрого предупреждена, что товарищ этот предназначен Светке, что она на него давно охотится, короче ни-ни. Ну а я и не собиралась ничего такого, надо больно… К тому же раз предупредили, дело святое.

4

И вот наступила пятница. Все отпросились пораньше со своих работ, чтобы поскорее выехать. Мы погрузились в две машины. Алинка, я и чернявый Рустам сели к Диме, про которого я сказала, что он полноват. А Светка покатила вдвоем со своим объектом вожделения.

Добравшись до места, мы первым делом отправились на берег, взяв с собой еды и напитков. Разложили там все на покрывалке и хорошо так провели остаток вечера купаясь, разговаривая, смеясь и заодно выпивая. Светка все ухаживала за своим, ну а я старалась держаться как можно строже и холоднее, так как мне начинало казаться, что Светкин кавалер, хоть и завуалировано, но внимание мне оказывает. Но я же не виновата, что в купальнике хороша! (шучу… хотя нет, правда). А один раз эта Светка так разухаживалась, что даже решила покрасоваться за мой счет. Искупавшись в очередной раз, она первая вышла на берег и как бы случайно взяла и обернулась в мое большое полотенце, такое красивое, темно-яркое с рыбами. А свое застиранное, бывшее когда-то белым, вафельное оставила. И еще так скромненько говорит: «Ой, я взяла… ничего?» Ну теперь уж ничего, не стану же я его сдирать с нее.

На следующий день не помню, что мы там делали днем. Кажется, катались на лодке на тот берег и покупали копченых лещей. А вот вечером началось застолье в номере. Номерок был хоть и двухкомнатный, но очень маленький (а жили мы ради экономии вшестером в четырехместном номере, и предусмотрительная Света привезла с собой надувной матрас, на коем и провела две ночи с этим своим товарищем). Ну так вот. Засели мы в комнатке по типу гостиной с диваном и столом с табуретками. На диване ночью спали мы с Алиной и наутро его так и не собрали, чтобы потом опять не заморачиваться раскладывать. Таким образом, диван был довольно просторным. Я и Алинка сидели на нем спинами к стенке, и перед нами оставалась еще куча места. И туда уселась Светка с товарищем. Причем он оказался прямо передо мной. И когда все уже были прилично навеселе, под общий шум и гомон он вдруг обернулся и так нахально и запросто мне подмигнул. Никто этого не заметил, а мне снесло голову. Плюс еще алкоголь, и я напрочь забыла о данном обещании ни в коем случае парня не отбивать. Да и не было в планах отбивать-то. Захотелось просто проверить силу своих чар. И я стала ждать момента. И такой момент настал.

Когда стемнело, всем захотелось продолжения на воздухе, и мы двинулись вниз по аллее от корпуса гостиницы по направлению к воде. Почти возле берега мы набрели на две скамейки, стоявшие друг против друга. Решив, что это как раз то, что нам нужно, мы с шумом расположились на них. Он сам вроде как случайно сел рядом со мной. И темнота, мой союзник, скрыла ото всех и в первую очередь от сидящей напротив нас Светки, как в какой-то момент я медленно сняла руку со своих колен и увела ее за его спину. И продолжая как ни в чем не бывало участвовать во всеобщем веселье, я забралась пальцами под его рубашку и стала водить ими по его коже, по твердой, сразу напрягшейся спине. Кожа его была такой удивительно гладкой, и я чувствовала, как пробегало возбуждение по его телу, как он вздрагивал и тут же гасил свою дрожь, чтобы не выдать, что у нас там на самом деле происходило.

Ну и все, дело сделано. И на следующий день он улучил момент, когда рядом никого не было, и спросил номер моего телефона. Получается, прятался, боялся в открытую перед Светкой заигрывать с другой. Может уже успел наобещать ей чего после того, что было там у них на матрасе. А может, не уверен был, что со мной дело выгорит и стоит ли отшивать Свету. Не известно. В общем, номер он спросил втихаря. Записать ему было некуда, и он уверял, что запомнит.

5

И действительно он запомнил и позвонил мне в тот же день вечером, когда мы уже вернулись домой. А на следующий день мы с ним встретились. Он приехал за мной на машине, на старом ВАЗе 10-й модели. Но что мне было до того, какой у него автомобиль, я была счастлива тем, что ради меня он принесся с другого конца города. Только я помню, немного удивилась, что он в той же самой одежде, что была на нем на турбазе. Наверное, другой не было. Но эта выглядела чистенькой и свежей, так что ладно. Тем более его оранжевая рубаха очень шла к его загорелому стройно-поджарому телу. Еще я помню, что его манера водить машину показалась мне отталкивающей — он сидел близко придвинувшись к рулю, сгорбившись, почти склонившись над ним, резко озирался, приоткрывая рот, осуществлял какие-то дерганые маневры, ускорения, одним словом вылитый нервный таксист. Впрочем, позднее я узнала, что он действительно раньше таксовал, чтобы перебиться куском хлеба. А одно время вообще жил в машине, больше было негде. Но я была очарована им, и все эти известия только придавали еще больше трагического романтизма его образу в моих глазах.

Итак, первое свидание прошло без каких-либо интересных событий. Мы ездили в гости к его друзьям, одной паре. Они тоже были приезжими. И мой новый друг, кажется, жил с ними в одном общежитии во время учебы.

На этой же неделе мы встречались с ним еще. Он опять приезжал за мной, мы куда-нибудь ехали, гуляли и он отвозил меня домой. Поцеловались мы с ним на четвертое свидание. О прочем речи не шло, что меня немного озадачивало. Он даже не делал намеков, чтобы пригласить меня к себе, хотя я знала, что он жил один.

Тут подоспели очередные выходные. Мы с подружками отправились опять на турбазу. Среди нас была и та Светка, что была влюблена в уже моего друга. Она пока не знала, что он встречается со мной. Но на всякий случай, видимо заметив его интерес ко мне в прошлую поездку, по возвращении она рассказывала на работе, как я в этот раз напилась, падала пьяная и как они тащили меня в домик и укладывали спать. И что для потехи раздели догола, а я наутро очень изумлялась, от чего это я спала без одежды. Это все он мне передал. Ну что ж — очень смешно. Кстати вскоре она обо всем узнала. Я сама ей рассказала на какой-то очередной пьянке. И она до того меня возненавидела, что прекратила всякое общение со мной. И если мы встречались в общей компании, делала вид, что меня не существует. Ну это ее право считать, что я увела у нее парня. Хотя он никогда не был ее, она только планировала его захомутать, и я очень сомневаюсь, что ей бы это удалось. Так что — не я, так другая. Но тем не менее…

А мы продолжали встречаться. Катались на машине, гуляли в парках, на набережной. Он все так же заезжал за мной, а мне было неловко, что он таскается издалека, у него же явно денежек мало, а тратит на бензин для меня. Какая же я сердобольная. Не знала, что эти ухаживания продлятся не долго. И пока мы только целовались, обнимались. Но я вся пылала, ужасно хотела его, была готова отдаться ему прямо в машине. Да хоть где! А он все чего-то ждал.

6

Примерно через месяц он позвал меня к себе. Но не в квартиру, где жил, а на дачу родителей возле города, где он вырос. В те выходные его родители планировали остаться дома, и дача пустовала. И мы поехали. Взяли Алинку за компанию, так как там должны были присоединиться два его местных дружка.

И опять пьянка, водка, хлеб с консервами. Почему я тогда думала, что это нехитрое веселье мне интересно? Все эти забавы — напиться алкоголя в каких-то незатейливых компаниях — к чему это все? Я тогда была как росток, взращенный в благодатной почве, но который зачем-то сам себя упорно пересаживал в навоз. Ну да что было, то прошло…

Описывать как мы бухали, ходили в баню (этот вид развлечения я вообще терпеть не могла, но силком себя приучала — раз народу нравится, то и мне должно) я не буду. Единственно, что было необычного — это купаться ночью в озере. Дача стояла прямо на берегу, и нырять можно было почти со ступенек бани.

После всех этих подготовительных мероприятий да возлияний в огромном количестве, мы наконец-то оказались в одной кровати. Точнее койке. Что я могу сказать? По сравнению с моим прошлым парнем, первым и единственным к тому времени, этот был намного более опытен, изощрен и угодлив. Для меня было ново и неожиданно то, что он старался сделать приятное мне и показаться во всей красе искусного любовника. И для меня, совсем зеленой девчонки, все эти выкрутасы были тогда воплощением волшебства и невиданного блаженства. Хотя о чем можно было серьезно судить, находясь в пьяном виде? Да и впоследствии я практически всегда была пьяная или пусть каплю, но выпивши. Да, такая вот правда. В те времена, получается, пили мы (я и мое окружение) постоянно. Но возвращаясь к его так называемой искусности по части ласк, теперь с высоты своих лет я понимаю, что тот, мой первый, со всей своей грубоватой простотой был гораздо более искренен и честен в постели. Он просто брал и наслаждался моим телом как умел — так, как было заложено поколениями предков. К тому же я для него тогда тоже была почти первой, эпизод потери им девственности на чьей-то свадьбе с некой девицей можно было не считать. А этот, теперь-то я вижу истину, все больше красовался и любовался собой. Но в то же время, если он оказывался не в настроении покрасоваться, повыделываться, он мог легко отказывать мне и говорить, что сегодня мы просто поспим вместе. Это случалось неоднократно потом, когда я уже стала ездить к нему в квартиру. И я, конечно, не лезла особо, всегда старалась не докучать, молча терпела, спать так спать. У мужчин, значит, тоже на этой почве бывают заскоки.

Но вернемся. На следующий день его родители все-таки решили отправиться на дачу, и нам пришлось переместиться в квартиру. Алинка в это время поехала к своим, она тоже была отсюда родом. А мы с ним провели весь день, занимаясь этим делом. Было такое чувство, что он очень долго терпел, воздерживался, уж не знаю по какой причине, а теперь, что называется, дорвался и хотел, извините, натрахаться до изнеможения. А я ему отказать не могла, я же уже влюбилась по уши и буквально обоготворила его. И я снова и снова отдавалась ему, хотя уже подустала и эти разные его фишки и звуки стали раздражать и даже отталкивать. Но я гнала от себя эти мысли, говорила себе, что так надо и что он лучше всех. А кого — всех? Лучший из моих двоих?

7

Когда мы вернулись домой, он признался, что живет в пустой квартире, которую ему купили родители. Они кстати далеко не бедствовали, а батя вообще был каким-то начальником. И вот купили они сыну эту квартиру, состряпали по-быстрому ремонт, а дальше давай сам, ты уже взрослый. Самому, как мы понимаем, трудно, и получилось так, что в доме из мебели у него был только холодильник (самое главное же) и матрас. И как я поняла, он жутко стеснялся приводить меня туда. Я же слыла богачкой. Боялся отпугнуть меня этим. Ну а теперь, когда между нами все что можно уже случилось, как он мог спугнуть меня брошенным на пол у батареи старым матрасом?

И я начала ездить к нему. Больше он за мной никогда не приезжал. А зачем? Ведь по первому зову я прилетала сама. И надо отметить, что первая я никогда не звонила. Вернее пыталась несколько раз, но было такое, что он не брал трубку, а потом перезванивал только через день. Или брал, но говорил так, словно я просто приятельница. Таким образом, у нас завелся порядок, что именно он решает, когда нам встречаться. Ну а я была согласна и счастлива ждать приглашения. Один раз я, кажется, робко сказала, что звонила, а ты, мол, был не доступен. На что он отвечал: «Ну тогда было такое настроение». Больше, конечно, я никогда ничего не пыталась выяснять. И так же один единственный раз я позволила себе выразить недовольство, честно не помню чем, и даже подняла голос на него. Все-таки я тоже не какая-нибудь замарашка, которую он прикормил. И он так злобно оборвал меня — ты что, говорит, кричать на меня будешь? Скажите, пожалуйста… В общем, так я и жила уже почти четыре месяца. Никуда мы вместе больше не ездили, не гуляли. А нет, один раз сходили в кино. Я только приезжала к нему по будням вечером (в выходные он всегда говорил, что поедет к родителям), оставалась на ночь. Мы с ним занимались сексом или не занимались, если он, как я уже упоминала, был не в духе. А рано утром я уезжала на работу. Был уже ноябрь, короткий световой день, и я среди ночи пробиралась к нему и так же в темноте уходила.

Была ли я тогда счастлива? Да, наверное. Мой мозг (или сердце?) был затуманен, опутан. Я считала, что все это правильно, что так и должно было быть и что он любит меня. Тем более он даже обзавелся мебелью в спальне и прикупил получше машину. Все ведь ради меня? А я делала все, как хотел он, растворялась в нем полностью, теряла себя. Но мне нравилось это служение ему, и я была уверена, что он наградит меня и позволит остаться с ним навсегда. Я не замечала, что он совершенно пустой, недалекий, примитивный. Одно только это его прозвище для меня — принцесса! Так пошло, противно. А он звал меня так, и я откликалась, хоть меня и коробило, и по имени обратился, наверное, всего несколько раз. Я в свою очередь тоже редко произносила его имя. Но я-то из чувства благоговения и трепета не решалась его произнести…

Я помню один случай. Он позвал меня к себе. Я помчалась. Приезжаю, звоню в домофон. Тишина. На телефонные звонки тоже не отвечает. Странно, думаю. Я позвонила еще, ключей от двери подъезда у меня, конечно же, не было. Нет, молчок. Я потопталась еще не много и поехала восвояси. И я уже почти добралась до дома, когда он позвонил. И так честно-удивленно спрашивает: «Принцесса, а ты где?» Я говорю: «Как где? Домой почти вернулась». А он: «Ой! А я спал, не слышал, как ты звонила. Идем, скорее приезжай!» Я естественно все тут же простила, забыла и полетела обратно. В ту ночь он мне, конечно, не отказывал и любил меня во всю силу. Но действительно ли он спал тогда, когда не впустил меня?

8

Так, медленно, но верно подошла зима, декабрь и Новый год. На Новый год он уехал к себе домой под лозунгом «Новый год — семейный праздник». Что правда, то правда, конечно. Семейный. Но я ждала, что он пригласит меня с собой. Хотя надо отдать должное — примерно месяцем ранее, когда я, сильно стесняясь, но все же спросила, что он планирует делать на праздники, и он произнес в ответ эту фразу про семейный праздник, как раз тогда же он и добавил, что, мол, а ты со мной поедешь. И я обрадовалась ужасно и даже не нашлась, что сказать. Не верила своему счастью, что меня возьмут с собой. А потом к этому вопросу мы не возвращались, а я все ждала, что вот-вот и он скажет: «Едем!». Но он не сказал, а я из гордости и страха отказа сама его не спросила.

И он уехал без меня. Мне было очень тоскливо и одиноко. К тому же поздравил он меня только 2 января, позвонив по телефону. Мне, конечно, было немного странно, что он не нашел времени позвонить в сам праздник, но я придумала ему тысячу оправданий, к тому же я ведь сама тоже ему не звонила. Как бы там ни было, я очень обрадовалась его звонку. А уж когда он пообещал вернуться к моему дню рождения, который должен был быть на днях, я совсем засияла.

Он сдержал обещание и приехал. Отметить договорились у него дома. И так как в это время у него жил один товарищ, я тоже позвала подругу, опять Алину. Пришел еще один его земляк, который маялся в городе один, пока его жена с детьми гостит у себя на родине.

И вот мы встретились, естественно я подъехала к нему сама, и пошли в магазин. Еду и напитки я покупала на свои деньги. Чей день рождения, тот и проставляется, правильно? Хорошо. Но он не подарил мне ни цветочка, ни конфетки. Да и нужно разве было мне все это? Когда он сам был рядом. Пусть и со своими лживыми, как я теперь понимаю, с каким-то вечно влажным глянцем, глазами. Но это сейчас я догадываюсь, каким он был мелким лгунишкой, глупым и бессовестным. А тогда я была зачарована.

В общем, сели мы за стол. Я напилась порядочно. И в какой-то момент мы с ним удалились в другую комнату, воспылав неожиданно страстью. Я помню, что он включил громко музыку, дабы друзья не слышали, чем мы занимаемся. Но несмотря на то, что громко орала Nirvana, конечно же все было отлично слышно. Я была тогда крепко навеселе и ясно, что воплей своих сдержать была не в состоянии. Сейчас даже представлять не хочется, как же это было мерзко со стороны. Или наоборот забавно? Люди же глазеют и смеются над совокупляющимися собаками во дворе… Фу.

Не понятно, зачем ему нужна была вся эта показуха? Он был гораздо трезвее меня и не мог не понимать, как эта ситуация будет выглядеть. Да и страсти, такой уж буйствующей, что невозможно унять, не было. Потом Алинка рассказывала мне, что тот второй друг, чья жена была в отъезде, так неспешно закусывая под наш концерт, проговорил:

— А мне он сказал, что они не спят.

А тот, что жил в квартире моего товарища уже примерно с месяц, намекая на то, что уж он-то в курсе спим мы или нет, ехидно ответил:

— Угу, мне он тоже так говорит.

Я, конечно, оставалась на ночь, когда он гостил. Но он спал в другой комнате, и я не помню, чтоб мы шумели, чтобы он мог что-то слышать. Может и действительно у нас до этого ничего не было, какая ему разница! Но дело не в этом. Зачем мой друг врал? А потом вдруг решил продемонстрировать обратное…

Но пойдем дальше. Выбрались, наконец, мы из этой комнаты, и застолье продолжилось. Сидели до глубокой ночи. Потом жилец ушел спать в пустующую квартиру соседки снизу. Соседка на праздники уехала и оставила ключи моему другу. Интересные, конечно, у них были порядки — ключи оставляли друг другу…

Остальные все разъехались по домам, и мы остались вдвоем. И весь следующий день тоже провели вместе. Преимущественно в кровати. Я припоминаю, что мне уже хотелось домой, поесть нормально, помыться, в конце концов. У него я почти не ела. И не ходила в душ — стеснялась обживаться, вести себя непринужденно как дома. В туалет-то сходить для меня было целым подвигом. В общем, хотелось уже уехать. А он все не отпускал меня. И у меня осталось такое чувство, что в тот день мы вставали с постели только покурить. Уж и так и эдак он меня ублажал, а мне и не до удовольствий было, уже болело все, и я боялась, что без душа-то наверное плохо пахну и вообще. И еще в тот день он спросил, точно ли я пью противозачаточные таблетки. Опомнился. Почти через полгода… Если так переживаешь, предохраняйся сам! Но я пила их.

Под вечер я все-таки от него уехала. Я была счастлива, хотя и измождена, да еще похмелье одолевало. Все говорило мне в тот день, что у нас любовь и мы, как я мечтала, навсегда вместе. Но сейчас у меня такое чувство, скорее всего я преувеличиваю, но все же, что то, как он безостановочно, остервенело занимался со мною сексом в тот день, было как-то странно и не похоже на то, как это было всегда. Как будто он уже тогда знал, что это все в последний раз.

9

Когда я уезжала, мы договорились, что сейчас я еду домой, но через пару часов мы снова встречаемся и едем в гости к тому второму приятелю с отсутствующей женой, так как сегодня был уже его день рождения. Так мы и сделали. Состав был почти вчерашний, только без Алины, она уехала к родителям. Плюс подъехал тот самый Рустам с волосатыми ногами.

В общем, я со своим и еще трое парней сидим и пьем водку. И опять вопрос без ответа — зачем я это делала? Ведь было не вкусно, противно, наутро голова болит. Совершенно ничего хорошего, приятного, лишь затуманиваешь мозг, зарисовываешь дурманными красками всю свою реальность. Для чего мне это было надо? В какой момент я для себя решила, что без спиртного не могу веселиться? Не могу влиться в новую компанию, не могу проявить чувства, танцевать не могу. Сексом заниматься на трезвую голову, как выяснилось, тоже не могу! Это же ужас, трагедия на самом деле. Проклятье какое-то, причем наложенное самой на себя. И я помню как зачем-то брякнула в тот вечер, что могу много выпить просто потому, что мне не отвратителен вкус водки, мол, пью и пью. С какой целью я это выдала четырем парням? Чем тут гордиться? Тем более, что это была полнейшая чушь — отвратителен вкус и еще как! Просто чем сильнее наступает опьянение, тем хуже видишь берега и, не замечая отвратной горечи, льешь и льешь в себя эту обжигающую горло гадость, пока вообще не вырубишься. Так стыдно… А ведь такое было не раз, что напивалась я до потери памяти. Так случилось и в тот вечер.

Тот парень, Рустам, что ездил с нами на турбазу и теперь явился на день рождения, еще тогда при знакомстве проявлял ко мне симпатию. Но я, как мы уже знаем, сделала выбор не в его пользу. И вот теперь он здесь, явно рад меня видеть, и мы мило беседуем. А мой друг с именинником уже куда-то встали из-за стола, кажется, они уже плясали и распевали песни. А я с пьяным участием стала расспрашивать Рустама, от чего он такой грустный. Он все увиливал, нет, все нормально, говорил. Но я продолжала лезть к нему с расспросами, расскажи да расскажи. Понижала голос, заглядывала в глаза, приставала короче. Видимо мне хотелось поиграть таким образом, я же помнила, что нравилась ему, вот я и включила роковую львицу. В конце концов, он довольно резко оборвал меня: «Зачем я буду рассказывать?», сказал он. А потом все, провал, я абсолютно не помню, что было дальше — целый кусок вырван из памяти. Я помню только уже потом, как я сижу все там же, где сидела, и вижу, что друг мой стоит в дверях комнаты в верхней одежде, готовый уходить. И я словно очнувшись, вообще не понимая, что происходит, в изумлении спрашиваю его:

— Ты куда?!

— А он в ответ:

— Пошла ты на х…! — почти кричит он.

Я в страхе, что он правда уйдет, срываюсь с дивана, подбегаю к нему, хватаю за рукава пуховика, пытаясь удержать. Он вырывает свои руки, ломая мне длинные наращенные ногти, да так, что один из них отрывается с мясом, и уходит из квартиры. Но я не чувствую боли, я мигом накидываю свою шубу и устремляюсь за ним. Куда только девался весь хмель? Он успел заскочить в лифт, а я понеслась параллельно с ним по ступенькам. Он вышел из подъезда чуть раньше меня и быстро зашагал из двора к улице. Вокруг была ночь, но я точно помню, что бежала за ним, не упускала его спину из виду. А когда настигла его у киоска на остановке, я в ужасе отпрянула, поняв, что тот, кого я догоняла все это время, был не он — абсолютно чужой мужчина обернулся ко мне. А где был мой, я не знала. Я так растерялась, закрутилась на месте, соображая, куда же мне теперь идти, как вернуться. В этом районе я была впервые, и дом, где мы заседали, стоял в глубине дворов, по единой схеме построенных — серые однообразные панельки, расставленные в повторяющемся геометрическом рисунке. Какой-то проклятый гигантский тетрис! И я уже думала, что заблудилась, но все же чутьем нашла нужный дом. Я добрела до него и только у подъезда заметила, глянув вниз, что я без сапог, в одних только колготках…

10

Я поднялась обратно в квартиру, ведь у меня оставалась там сумка. А эти двое уже поджидали меня. Именинник с нескрываемым удовольствием рассказал мне, из-за чего психанул и бросил меня мой теперь уже бывший друг. Оказывается, в тот момент, когда у меня случился провал в памяти, я на диване самым наглым образом целовалась взасос с этим Рустамом, пока мой товарищ с именинником выплясывали перед телевизором, стоя к нам спиной. И когда они обернулись и увидели представшую перед ними картину, товарищ взбесился и засобирался домой. Услышав эту поистине невероятную историю, я подумала, что они врут мне, издеваются. Да, я действительно лезла с расспросами к Рустаму, но это так, для словесного развлечения, я вовсе не собиралась и никогда бы в здравом уме не допустила никаких с ним интимностей. Целоваться в губы! Он не просто мне не нравился, он был мне не приятен физически! У него был тот тип чернявой внешности со смугло-желтой кожей и черными будто подведенными как у женщин глазами — настолько густыми были ресницы — который не вызывал у меня ничего, кроме отторжения. Но не допустила бы, как я справедливо отметила, в здравом уме. А я в тот вечер была безобразно пьяная… И наверняка они не солгали, и я правда целовалась с ним. А именинник этот, когда рассказывал мне все произошедшее, он буквально упивался, казалось, ликовал над тем как я пала. Я всегда чувствовала, что он едва терпел меня и теперь он прямо-таки торжествовал. И я помню, как он пытался угомонить меня разбушевавшуюся, хватал за шубу. А я визжала на него, чтоб он не лапал меня и вообще знал свое место и что шуба эта стоит, сколько ему и не снилось. А Рустам молча стоял в сторонке, выжидал.

Сейчас я благодарна судьбе за то, что эти двое не воспользовались тогда моим состоянием и попросту не изнасиловали. Хотя мне кажется, что они могли. И я считаю, что бы ни было там на самом деле, и даже если тот поцелуй имел место, не должен был мой, в кавычках, возлюбленный оставлять меня с ними одну. Как бы ни был он оскорблен, но бросать с мужиками девчонку, явно не в себе, сильно пьяную, несоображающую… По-моему, это подло. Ведь если я и обидела его, то не специально, а он умышленно оставил меня. Умышленно! Хотя я умоляла его, бежала за ним босиком. Ну да что ж теперь…

Потом я поехала домой, а этот тихоня Рустам увязался за мной. Уселся в такси и все тут. Я, говорит, поеду с тобой. Я ему: «Ты что, совсем? Зачем ты мне нужен? Не видишь что ли, что произошло?». Потом даже пугала родителями, а он, ничего, говорит, познакомлюсь. Вот нахал! Мало того, что фактически из-за него я потеряла любимого, так еще он собрался явиться ко мне домой. Я уже вообще не понимала, что творится. Но в дом мой он конечно же не попал. Я все же сумела избавиться от него, хотя он как-то пробрался со мной почти до самой квартиры.

Еще стоит добавить, что перед тем как окончательно уехать домой, я заезжала к своему другу в надежде, что он дома и что он выслушает меня. Пускай не разрешит войти, но хотя бы выслушает. Но он и трубку не взял и на звонки в домофон так и не ответил. А может, его и дома не было.

11