Бесплатный фрагмент - Радде

По мотивам автобиографии
русского путешественника
Густава Ивановича Радде

Часть 1. Радде

Глава 1. Тревожная ночь

Май 1988 г. Хабаровский край. Село на берегу Амура

— Вперёд, Бао-Бао! Ну же! Вперёд! — зло процедил в ухо огромного медведя худощавый, юркий наездник, крепко ухватившись за широкий ремень на шее животного.

Он нетерпеливо подстегнул его, пнув ногами поросшие густой бурой шерстью бока.

Зверь вздрогнул, заревел и ударил лапой пограничный столб. Колючая проволока больно ранила, вырвав клок шерсти. Медведь принялся с остервенением валить соседние столбы на землю, вымещая на них злость за внезапную острую боль.

— Вперёд, Бао! Пошёл! — умело удерживаясь на его спине, прикрикнул довольный наездник.

Несколько успокоившись, огромный, в три метра ростом, зверь опустился на мощные лапы и, прихрамывая, послушно направился в ночную тайгу.

На пульте дежурного по заставе вспыхнула красная лампочка системы сигнализации. Полусонный сержант вздрогнул от неожиданности. Он убрал в карман недочитанное письмо и, торопливо открыв дверь дежурки, выкрикнул:

— Тревожная группа на выезд!

Спустя пару минут несколько человек быстро вошли в оружейную комнату и молча, не мешая друг другу, забрали автоматы. На улице их уже ждал старший группы — лейтенант Егоров.

— Быстро, ребятки, у нас сработка на левом фланге, — прошипел он сквозь зубы, озираясь по сторонам колючим взглядом.

Машина, повидавшая крутые склоны сопок, рванула с места. Красные огоньки задних фонарей быстро растворились во тьме, и пыль от колёс стала медленно опускаться на ночную дорогу спящего Хингана. В лесу послышался крик птицы, гулкие удары крыльев будто захлопнули тревогу последних минут. Густой лес под мерное журчание вод Амура снова уснул.

Водитель гнал по знакомой грунтовке, выхватывая фарами контрольно-следовую полосу. Он внимательно вглядывался в её ровные, будто сделанные морским приливом бороздки. Взгляд привычно выискивал чужой след, но всё выглядело обычно.

— Косуля, наверное, — прервав напряжённое молчание, добродушно протянул водитель.

— Может, и косуля, — буркнул Егоров.

— Весной они часто сквозь колючку прыгают, — продолжил водитель. — И той весной, помню, такое же было. Пока мы приезжали — на нитках только шерсть и оставалась.

— Может быть, может быть.

Участок границы на заставе, где он начал службу сразу после училища, считался спокойным. Граница проходила по фарватеру Амура. На сопредельной, китайской, территории — только глухая тайга да пара маленьких поселений. Быстрый Амур протекал между высоких сопок, за что это место и получило в старину название — Хинганские щёки.

Из нарушителей, как понял из своего небольшого опыта Сергей Егоров, он же лейтенант и замполит заставы, на этом участке встречались лишь косули, крупные фазаны, без разбора лазающие через нитки системы сигнализации, да бурые медведи, не различающие границ государств и вероломно ломающие любые заграждения на своём пути.

Сергею было двадцать шесть, и хотя, заканчивая училище, он готовился к самым невероятным приключениям, служба на глухой заставе теперь казалась ему скучной. Небольшой отдушиной в повседневных, однообразных заботах стало общение с местными жителями уютного старинного села, в котором и располагалась застава. Но на это оставалось совсем немного времени.

— Кажется, приехали, — водитель резко затормозил, и машина, пройдя юзом несколько метров по лесной дороге, остановилась.

Сергей, увлечённый своими мыслями, едва не ударился головой о лобовое стекло. Свет фар выхватил из ночной тьмы поваленные столбы системы сигнализации.

— Как бульдозером проехал! Видно, что мишка, — с огорчением проронил водитель, распахивая дверь кабины.

Пограничники спрыгнули на землю. Из кузова показалась любопытная и настороженная морда собаки. Она принюхивалась и была явно встревожена.

— Дик, ко мне! — скомандовал сержант.

Но собака лишь негромко заскулила.

— Ко мне, Дик! — сержант повысил голос, и Дик, спрыгнув на землю, пугливо прижался к ноге хозяина.

— Боится? — озираясь по сторонам, сухо спросил Егоров.

— Да. Наверное, медведь.

В темноте послышались тяжелые шаги. К месту срабатывания сигнализации подбежал наряд, заступивший на охрану с вечера и находившийся неподалёку. Их собака тоже повела себя довольно странно. Она прижималась к ноге вожатого и тихо скулила.

— Медведь, — пробасил старший наряда. — Из Китая пришёл. Теперь он нам устроит сладкую жизнь.

Егоров, как и положено в таких случаях, начал внимательно рассматривать следы. Они действительно напоминали медвежьи, а на колючей проволоке виднелись клочья его бурой шерсти.

— Вы проследите его следы до Амура, — кивнул он старшему наряда. — Посмотрите, где он зашёл. А мы с тревожной группой пойдём за ним в сопки, пока не станет ясно, что это действительно медведь.

Утром Егоров подробно доложил начальнику заставы обстоятельства ночного происшествия и, не пытаясь давать своих оценок, объективно обобщил полученные данные с приложением фотографий следов «нарушителя», взъерошенной, будто экскаватором, следовой полосы и поваленных столбов системы сигнализации.

— По моему приказу подоспевший наряд с собакой был направлен на берег Амура — в место предполагаемого выхода медведя на коренной берег, — Егоров ткнул ручкой в точку на карте. — Там у кромки воды и были найдены его следы. Моя группа направилась вслед уходящему «нарушителю», которого мы обнаружили на удалении, около трёх километров от места предполагаемого перехода контрольно-следовой полосы. Собака взяла след и вела нас точно по нему.

— Вы лично его видели, лейтенант? — поднял тяжёлый взгляд начальник заставы, капитан Ломовой.

— Так точно, товарищ капитан! Сам видел и слышал характерное рычание. Правда, потом собака лаем спугнула его, и он опять стал ломиться в чащу. Мы прекратили преследование, чтобы не подвергать опасности группу. Это был медведь.

— Хорошо.

Декабрь 1852 г. Амур. Предгорья Малого Хингана

— Господин капитан, — еле шевеля синими от холода губами, простонал казак, промёрзший до костей. — А правда, что на лютом морозе люди стоя умирают? — его полузакрытые безжизненные глаза не выражали эмоций.

— Правда! — крикнул ему в лицо Корсаков, прикрываясь от колючего снега ладонью. — Сам видел таких! Несчастные так закоченели, что уже мёртвые стояли, прижавшись к дереву!

Метель бушевала вторые сутки. Порывы ледяного ветра пронзали насквозь, не считаясь с одеждой, покрытой коркой льда. Потрёпанный обоз волочился из последних сил. Быстрый Амур противился ледоставу, оттого пробираться на Запад пришлось сквозь промёрзшие сопки. Лошадей, переломавших ноги в предгорьях Малого Хингана, из жалости пристрелили. Оставшуюся кладь распределили на две подводы, под тяжестью которых кони на глазах теряли силы.

— Господин капитан, Михаил Семёнович! Лошади не сдюжат, — догнав Корсакова, тяжело выдохнул крепкий бородатый казак, поднимая с глаз обледеневшую папаху.

— Идти! — прокричал тот. — Остановимся — погибнем! Пойдём по распадкам, между сопками, там ветер не так пробирает. Идти, Андрей!

— Ой ли?! — простонал казак и, дождавшись, когда подвода поравняется с ним, взял за уздцы жеребца. — Ну же, миленький, потерпи. Нельзя останавливаться, — словно упрашивая, проронил он.

Предгорья, покрытые коркой льда от подтаявшего в оттепели снега, казались неприступными. На очередном подъёме лошади начали скользить. Ноги усталого жеребца разъехались в стороны, и он, издавая истошное ржание, рухнул, не в силах подняться.

— Всё… — оглянувшись, прошептал Корсаков.

Он снял папаху, провёл ладонью по взмокшим волосам и натянул её обратно. «Найти бы хоть какое укрытие…» — рыская глазами по сторонам, подумал он.

Прозрачный хвойный лес продувался колючим ветром, наклоняя высокие стволы сосен, словно корабельные мачты.

Неожиданно один из казаков метнулся вверх по склону. Он отчаянно карабкался, хватаясь заледеневшими руками за редкий кустарник и деревья.

— Куда ты?! — рявкнул бородатый казак ему вслед. — Фёдор, назад! — схватился он за пистолет.

Но тот, будто потеряв рассудок, всё выше поднимался на четвереньках.

— Михаил Семёнович! Сюда! — вскоре завопил он, показывая рукой на чёрную дыру почти у самой вершины.

— Берлога? — прищурившись, прошептал Корсаков. — Да нет, не похоже.

Дыра, казавшаяся снизу небольшой, удивила размером, когда казак вошёл в неё, лишь малость пригнувшись.

— Сюда! — закричал он вновь, разбудив многократное эхо.

— Пещера! — широко раскрыв глаза, произнёс Корсаков. — Провиант в пещеру, лошадей накрыть! — махнул он, рукой указывая на вершину.

Относительно тёплая пещера спасала от ветра. Завывающая снаружи вьюга казалась уже не такой страшной.

— Для нас четверых — это хоромы царские! — в радостном ликовании заметался Фёдор.

— Эх, огоньку бы сейчас! — воспрянув духом, пробасил Андрей. — Здесь и дрова сухие имеются! — ухватился он за большую ветку, лежащую поодаль.

Заледеневшими руками разожгли костёр, вокруг которого обессиленно свалились казаки. Немного погалдев, они разомлели, как после бани. Застывшие взгляды выхватывали яркие языки пламени, и глаза сами закрывались от усталости.

— А здесь даже тепло, — сонно поглядывая на огонь, протянул Фёдор.

— Андрей, надо бы еду организовать, — кивнув на мешки, негромко произнёс Корсаков. — Да чая горячего.

— Сделаем, — кивнул бородатый казак, грея руки над огнём.

Корсаков посмотрел в тёмную пещеру. «Глубокая, должно быть», — подумал он, поворачиваясь к огню. Его что-то насторожило. Офицер резко оглянулся и увидел, как по земле тонкой струйкой тянется дым от костра. Не поднимаясь к своду, он безмятежно скользил по низу в мрачную пустоту. «Что это там? — мелькнуло в мыслях. — Ещё один выход?»

Корсаков, не привлекая внимания, аккуратно намотал верёвку на обрубок толстой ветки и полил остатками масла. Лишь бечева коснулась огня, как вспыхнула ярким факелом.

— Посмотрю, что там, — буркнул он.

Проход не был широким, но и этого было достаточно, чтобы идти во весь рост, не задевая локтями стен. Каменный коридор казался бесконечным. Вдали послышалось журчание ручья. Корсаков неожиданно почувствовал сладкий аромат благовоний. Оглянувшись, он отметил, что отошёл достаточно далеко. Наконец перед глазами начал проявляться высокий свод зала.

Неожиданный яркий отблеск из мрака будто ослепил его. От страха Корсаков выронил факел. В зловещей тишине лёгкое журчание показалось лязгом железа. Осветив зал, он замер. В центре, на большом камне, стояла фигура медведя, пугавшая золотыми отблесками. Вокруг застыли мрачные черепа, нанизанные на копья. «Это что за чудо?» — оторопев, подумал он. Сделав несколько шагов, Корсаков приблизился к странной фигурке. «И впрямь золото». Он протянул руку, чтобы уже прикоснуться, как вдруг совсем рядом из-под земли раздался зловещий гул. Прогремевший под сводами зала грохот отбросил его в сторону. Корсаков, с испугом бросив факел, бросился бежать.

Отдышавшись и пытаясь уловить взглядом просвет, он осторожно возвращался обратно. В кромешной темноте послышались голоса. Это были не казаки. «Чужие», — промелькнуло в голове.

— Мы по вашим следам шли, — еле разобрал он быстрый говор. — Помочь хотели!

Следом послышался радостный смех.

«Охотники, — отлегло от сердца. — Они нам помогут», — улыбаясь, подумал он.

Корсаков смело направился к ним широкими шагами. Неожиданно появившись из кромешной тьмы, он увидел трёх охотников и пробасил:

— Здравствуйте!

Они вздрогнули. Их испуганные взгляды замерли, и вскоре на лицах стали проявляться искорёженные не то страхом, не то ненавистью улыбки.

— Ая! — поприветствовал один из них, злобно прищурив один глаз.

Корсаков начал догадываться, что его появление подтвердило их опасения: чужой увидел то, что ревниво охранялось от посторонних глаз.

— Орочоны! Охотники! — с наивной улыбкой воскликнул молодой казак Фёдор, глядя на офицера. — В гости нас приглашают!

— В наших чумах тепло, можно переждать пургу, — осторожно произнёс один из них. — Угостим вас национальными блюдами, чаем, — сладко протянул он. — Наше стойбище недалеко. Там! — указал он рукой. — За сопкой. А когда лёд на Амуре станет крепким — как по ровной дороге поедете.

— Братцы, неужто горяченького отведаем?! — расплылся в счастливой улыбке Фёдор.

⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ ⠀ ***

Корсаков проснулся в холодном поту, не понимая, где находится. Затуманенное сознание противилось желанию открыть глаза. Хотелось вновь погрузиться в сладкий сон. Голова гудела от боли, тело ломило так, будто все кости переломаны. «Зачем мы пошли туда? — пронеслось в мыслях. — Проклятая пещера. Зачем я вообще рассказал казакам о своей находке?!»

— Андрей… — озираясь по сторонам, прошептал он.

— Их нет, — склонилось над ним лицо юной девушки с узкими глазами, будто заплывшими под тяжестью больших щёк. — Их забрала хозяйка тайги, — улыбнувшись, произнесла она спокойным, уверенным голосом.

Перед глазами Корсакова начали всплывать из памяти сцены ужасов: звериный рёв, крики его товарищей, будто потерявших рассудок, и странное существо, похожее на медведя.

— Сейчас она придёт за тобой, — улыбнулась девушка.

— Где мой револьвер?

— Мне сказали убрать его от тебя, — с детской наивностью ответила девушка.

— Верни. Иначе хозяйка тайги придёт к тебе ночью и задушит.

Девушка застыла. Её глаза забегали из угла в угол тёмного чума. В страхе руки выронили расписанное орнаментом полотенце.

— Ну! — вскочил Корсаков и схватил длинный охотничий нож, лежавший на дровах возле очага.

Она метнулась в тёмный угол, вытащила из груды лохмотьев револьвер и испуганно подала его Корсакову. Покачиваясь, он огляделся. Недолго думая, натянул на себя лежащую в чуме одежду из оленьих шкур и, набросив капюшон, вышел прочь. Неподалёку стояли ездовые олени. Взгляд выхватил одного из них, с притороченным деревянным седлом.

Неожиданно прямо над ухом он услышал оглушительный животный рёв. Огромная мохнатая морда оскалила пасть, и острые когти вонзились в его тело. Рука, сжимая холодный револьвер, непроизвольно дёрнулась, и раздался выстрел. Затем другой. Отчаянный женский крик, слившись со свирепым рычанием, пронзил его слух до боли в ушах. Он бросился к оленю…

Глава 2. Хозяйка тайги

Май 1988 г. Хабаровский край, река Амур

Село, построенное когда-то под началом путешественника Густава Радде, раскинулось у подножий сопок Малого Хингана, в залитой солнцем долине. Мягкие перекаты волн Амура отражают его причудливым, сказочным хуторком, если смотреть со стороны высокой сопки противоположного, китайского, берега. На месте древней церквушки у подножья горы — поросший бурьяном пустырь. Местные жители поговаривают, что иногда, с восходом солнца, по реке разносится будто застывший во времени колокольный звон.

Казаки, освоившие в середине девятнадцатого века дальневосточные земли и создавшие пограничные станицы, облюбовали это благодатное место и украсили его бревенчатыми избами с причудливыми расписными ставнями на окнах.

Быстрая прозрачная речка Лагар, больше похожая на ручей, делит село надвое. Она наполняется родниками высоко в горах и живописно впадает в Амур, чтобы подарить ему прохладу горных ручьёв, сказочное пение птиц и запахи мёда диких пчёл.

Учитель начальных классов Татьяна Ивановна торопливо шла в школу. В последние дни учебного года нужно было подвести итоги, выставить оценки и сдать годовой отчёт в районный отдел образования. Татьяна с трудом привыкла к тому, что её называют по имени и отчеству — для девушки в её неполные двадцать лет это звучало необычно. Она не была обременена семейными заботами, да и времени на личную жизнь совсем не было — весь день молодая учительница пропадала в школе, а по вечерам проверяла успевшие ей надоесть тетрадки учеников с их каракулями.

В комнате, которую она снимала у бабушки Марии Петровны, было много книг по истории местного края, географии и биологии. Татьяна любила читать редкие издания, которые она выискивала в библиотеках областного центра. Уютную комнату, наполненную запахом древнего деревенского дома, украшали старинные куклы, страсть к коллекционированию которых жила в Татьяне с детства.

Как обычно, зайдя в класс за несколько минут до начала урока, Татьяна обратила внимание на то, как дети что-то бурно обсуждают, стараясь не произносить слова громко, а иногда и вовсе переходя на шёпот.

— Здравствуйте, ребята, — с натянутой улыбкой поприветствовала Татьяна Ивановна учеников.

— Здра-а-авствуйте, Татьяна Ивановна, — хором вяло протянули они.

Не расходясь по своим местам, дети заговорщически замолчали.

— Что это вы так бурно обсуждаете?

— Да так, ничего, — смутился Миша, немного повернувшись и оторвав один локоть от стола.

— Понятно. А ну-ка рассказывайте скорее, что тут у вас произошло? Разбили вазу? — Татьяна оглянулась и посмотрела на подоконник, где мирно стояла хрустальная ваза, правда, уже третья за год.

— Не-е-т, с вазой всё нормально, — оправдываясь, произнёс Миша. — Просто Степан нам страшную историю рассказал.

Послышался недовольный шёпот, а кто-то даже одёрнул Мишу за локоть.

— Ах, вот в чём дело, — равнодушно протянула Татьяна Ивановна. — Ну, поделись, Стёпа, что за страшную историю ты узнал?

Мальчик Степан виновато поднял голову, показавшись в центре окруживших его ребят. По его взгляду никогда нельзя было понять настроения или эмоций, в которых он пребывает. Всегда спокойный и уравновешенный, Стёпа был сыном охотника Семёна. По национальности, которую указал его папа в анкете при поступлении в школу, Стёпа был тунгус. Мама Стёпы в школу не приходила, да и видела её Татьяна всего пару раз. Она показалась немного странной или просто имела сложный характер, что считалось вполне обычным для жизни в небольшом селе.

Сестра Стёпы, Алана, выглядела ровесницей Татьяны Ивановны, но когда она пришла в школу первого сентября, то вела себя как большой ребёнок — удивлённо смотрела на детские парты, с восторгом рассматривала плакаты на стенах, портреты русских писателей и всё время улыбалась своей ослепительной, застывшей улыбкой. Директор школы рассказала как-то, что Алана недавно переехала из Китая, но подробностей Татьяна не знала. Семья показалась Татьяне необычной. Встретившись тогда с Семёном и Аланой в школе, она отметила для себя, что у них какие-то свои особенные отношения, может быть, связанные с национальными устоями.

— Просто мне папа рассказывал, что на нашу землю пришла страшная медведица, — тихо произнёс Степан. — Медведица — убийца, медведица — оборотень. И теперь над нашим селом снова её проклятье.

В классе наступила тишина. Татьяна замерла от неожиданности.

— И с чего он это взял, твой папа? — иронично поинтересовалась она, усаживаясь на стул.

— Он так сказал, — глядя в глаза и не моргая, отрезал мальчик.

«Что он ещё там наговорил?» — насторожилась Татьяна, но зная, как немногословен Степан, не стала задавать вопросов.

— Ну хорошо, ребята, — стараясь держать себя в руках, она жестами попросила всех сесть по местам. — Сейчас начнём урок, и у нас ещё будет много времени, чтобы обсудить всё это. — Ведь впереди у нас — каникулы! — весело и с широкой улыбкой произнесла она последнюю фразу, ожидая от детей ответной реакции.

Но её не последовало. Дети стали тихо рассаживаться за парты, пугливо посматривая на учительницу. «Та-ак, — еле сдерживая себя, подумала Татьяна, — я этого не оставлю!»

— Стёпа, — строго посмотрела она. — Скажи папе, что я сегодня вечером приду к вам.

— Хорошо, Татьяна Ивановна, — Степан опустил карие восточные глаза.

Вечером Татьяна, как и обещала, пришла в их дом, который находился на окраине села, рядом с пологим спуском сопки. Постучав и не услышав ответа, она открыла дверь и заглянула в тёмный коридор.

— Здравствуйте! Есть кто-то? — подавшись вперёд, робко поинтересовалась она.

Никто не ответил.

— Здравствуйте! — немного громче повторила она и, не дожидаясь ответа, сделала шаг вперёд.

Послышалось частое шарканье шагов, и дверь открылась. Вглядываясь в тёмный коридор и не узнавая гостя, Алана, несколько смущаясь, протянула:

— Здравствуйте…

А затем, будто приходя в себя от неожиданного испуга, вздрогнула.

— Ой, это вы, Татьяна Ивановна?! А я дома одна. Стёпка в магазин побежал, папа ещё не вернулся из лесхоза. Но он должен сейчас уже прийти, проходите, пожалуйста!

Алана казалась любезной и гостеприимной. Она говорила с очень сильным акцентом, а некоторые слова и вовсе невозможно было разобрать — звучали они необычно и смешно.

— А мама тоже на работе? — оглядывая с любопытством комнату, поинтересовалась Татьяна.

— А-а-а… — замялась Алана. — На работе, на работе, — кивая и услужливо кланяясь, затараторила она с акцентом.

Татьяна никогда раньше не была в их доме. Она прошла в большой зал и села на мягкий диван рядом с массивным столом ручной работы. Комната казалась мрачной. Настойчивый запах трав с горьковатым древесным оттенком наполнял дом ароматами дремучей тайги. Девушка с любопытством оглядывала стены с национальными украшениями. Она осторожно потрогала большой стол, на котором лежала диковинная одежда — платье из кожи оленя и два головных убора из шкуры барса. Под столом Татьяна заметила две пары сапог из оленьей кожи мехом наружу.

«Как в краеведческом музее, — подумала она. — Хотя такие украшения и в музее не всегда встретишь».

Алана готовила на кухне чай и что-то рассказывала, но Татьяна не могла сосредоточиться. Она постоянно крутила головой то на одну стену, то на другую, усматривая всё новые детали в национальных украшениях.

— А вот и чай.

Алана вынесла на большом подносе чайник, расписанный национальным узором, сладости и несколько видов варенья в маленьких глиняных пиалах. Слово «чай» она старательно пыталась выговорить, но всё равно получилось «сяй». На ней был длинный халат с национальными узорами. Идеально гладкая бледная кожа на её лице и яркие чёрные глаза, подчёркнутые тонкими нитями бровей, останавливали на себе взгляд. Алые пухлые губы, казалось, открывались лишь для того, чтобы своей притягательной формой и изящной улыбкой очаровать каждого.

— Спасибо, Алана, — Татьяна протянула руки к подносу, чтобы помочь его поставить. — У вас так красиво в доме! Это национальные тунгусские украшения? — показала она взглядом на бусы из неизвестных ярко-красных камней.

— Ой, нет! — беззаботно засмеялась Алана. — Мы не тунгусы, мы — орочоны!

— Орочоны?! Ой, простите, — добродушно пожала плечами Татьяна. — Просто в анкете у Стёпы указана национальность — тунгус.

— Наверное, так папа написал, чтобы не было лишних вопросов, мы действительно относимся к тунгусо-маньчжурским народам, но наша национальность — орочоны. Это очень маленькая группа, и, наверное, поэтому мы так храним свои традиции и обычаи. Мы кочевой народ. Наш род когда-то давно осел здесь, в России. Вот так и живём.

— Наверное, тяжело приходится без родственников? — участливо поинтересовалась Татьяна, зная, что в селе это единственная из коренных народов семья.

— Да, это непросто, — задумчиво произнесла девушка. — Наши предки живут в Забайкалье, и мы редко встречаемся. Много жителей нашей народности там, — она показала рукой в сторону Амура, — в Китае, в провинции Хэйлунцзян, но… граница, и поэтому мы редко видимся.

Татьяна обратила внимание, как при этих словах Алана испуганно опустила глаза, её руки слегка затряслись, но не придала этому особого значения.

Входная дверь скрипнула, и тяжёлые мужские шаги прервали разговор. Татьяна растерянно привстала, когда в комнате появился отец Стёпы — Семён.

— Татьяна Ивановна! — широко улыбнулся он и прищурил глаза в неподдельной, искренней улыбке. — Какой гость у нас сегодня! Алана, доставай все угощения!

— Здравствуйте, Семён, — Татьяна сложила ладошки на коленях. — А мы уже вот тут чай пьём, — как бы извиняясь, улыбнулась она.

— Да что чай?! Мы сейчас вас угостим нашими национальными блюдами — такого вы ещё никогда не пробовали! Алана, неси скорее! — Семён был искренне рад такому гостю и сам начал помогать дочери накрывать на стол.

Татьяна смущённо улыбалась в ответ на такое гостеприимство. Она широко раскрывала глаза при появлении каждого нового блюда. На стол поставили вяленую утку, тушёную рыбу и кусочки оленины в пиалах. Всё это было заправлено душистыми травами, и пряный запах угощений разбудил в ней небывалый аппетит.

Когда пришло время душистого чая с вареньем, Татьяна почувствовала во рту мятный аромат и прохладную свежесть.

— Ой, это с мятой?! — восторженно подняв брови, спросила она, сделав маленький глоток.

— С мятой, с лимонником, с нашими традиционными травами, — хитро улыбнулась Алана, внимательно заглядывая в глаза гостье. — Спать ночью хорошо будете.

Татьяна почувствовала облегчение и тепло в ногах.

— Хороший чай, — заметила она.

Ей захотелось сделать ещё глоток. Губы наливались приятным жаром. Алана быстро встала со стула и подлила горячий чай. Она смотрела на Татьяну с загадочной застывшей улыбкой.

В комнату неожиданно вошёл Степан. Алана вздрогнула и бросила на него строгий взгляд. Он, застенчиво поздоровавшись со своей учительницей, поспешил тихо выйти. Семён окликнул его:

— Стёпка, подойди к нам! Татьяна Ивановна пришла в гости!

— Да, папа, я сейчас, только собаку покормлю, — испуганно ответил он и исчез за дверью.

Входная дверь стала медленно со скрипом закрываться. Звук двери показался Татьяне необычайно громким и режущим слух. Она повернулась, но почувствовала, что движения стали замедленными. Когда она попыталась остановить взгляд на украшениях, висевших на стене, то обратила внимание на игру яркого, до рези в глазах, отблеска загадочных камней. Прищурившись, Татьяна медленно отвернулась.

Семён, обратив внимание на робость сына, выпрямил спину. Лицо его стало серьёзным, и он, очевидно подумав, что учителя просто так по домам не ходят, спросил:

— Татьяна Ивановна, Стёпка что-то натворил в школе?

— Нет, что вы! — пытаясь смягчить строгий настрой Семёна, покачала она головой. — Просто мы с ним сегодня затронули весьма деликатную тему, которая несколько напугала его одноклассников, — обтекаемо начала она, почувствовав невероятное спокойствие внутри.

— Степан напугал одноклассников?! — Семён вскинул удивлённый взгляд.

— Нет, сама тема слегка напугала их, — улыбнувшись, поправила его Татьяна, облизнув пересохшие губы.

Наступила неудобная пауза. Алана, скорее всего, догадываясь или зная от Стёпы, о чём идёт речь, сложила в поднос использованную посуду и поспешила на кухню. Оставшись наедине с Семёном, Татьяна робко призналась:

— Понимаете, Семён, сегодня Стёпа рассказал ребятам миф, — она слегка улыбнулась. — Или легенду, что ли? О страшной медведице, которая пришла к нам в село и будет убивать местных жителей. Точнее, её душа пришла к нам и будет нас убивать. Ну вот, как-то так он объяснил, — заламывая пальцы, начала Татьяна, удивляясь своему умиротворённому состоянию. — Мы все понимаем, что это неправда, что это только легенда, но ребята сильно испугались. Понимаете, они же ещё маленькие, и для них вот такие легенды, возможно, и не стоило бы озвучивать?

Татьяна не находила нужных слов и, опустив голову, стала рассматривать свои пальцы как школьница. Ладони мелко покалывало, затем они налились жаром, щёки тоже стали гореть, а сердце отсчитывало ровные сонные удары. Татьяна почувствовала нахлынувшее на неё безволие и желание, закрыв глаза, спокойно уснуть.

Семён не отвечал. Татьяна, стесняясь поднять глаза, испытывала необъяснимое чувство стыда оттого, что могла огорчить гостеприимного хозяина дома своим рассказом. Потом всё же решилась поднять взгляд хотя бы для того, чтобы извиниться за этот нелепый повод для встречи, но, сделав это, вздрогнула и оторопела.

На неё смотрел суровый мужчина, в котором она совершенно не узнала Семёна. Он смотрел исподлобья глубокими чёрными глазами. На его щеках выступил румянец, а ноздри, раздуваясь, наполнили застывшую на лице гримасу ужасом.

— Это правда! Степан сказал правду! — твёрдо и уверенно вскричал Семён. — Это не легенда!

— Но, простите, — испуганно пролепетала Татьяна. — Это же не может быть правдой, это же дух медведицы, а как это может быть правдой?

Она медленно поднялась с дивана. Зловещий испуг сковал её тело до судорог.

— Я слышал песнь шамана! Он пропел, что дух медведицы — хозяйки тайги — вернулся! Она продолжит убивать детей нашего рода!

— Продолжит? Детей? А почему именно детей? — еле выговаривая слова, спросила учительница. — И откуда у нас шаман? — пятясь к двери и понимая, что Семён лишился ума, Татьяна задавала один вопрос за другим, отвлекая его внимание.

— Шаман там! — взбесился он, показывая рукой в сторону Амура. — Там наши предки! Шаман был на вершине сопки! Он пел «песнь смерти»! Он пел, что дух медведицы снова над нами! Мы, орочоны, понимаем слова друг друга!

Затем, будто выбившись из сил, коренастый крепкий мужчина закрыл глаза. Его губы подёргивались в какой-то недоговорённости, и он, видимо, пытаясь ещё что-то сказать, то и дело дёргал рукой.

Татьяна уже стояла рядом с дверью, и, хотя прихожая освещалась тусклой лампой, ей казалось, что она не знает, куда идти, потерявшись от страха. Нащупав позади себя дверную ручку, девушка толкнула её что было сил и, не понимая как, оказалась на улице.

Она бежала до своего дома не останавливаясь. Наступившие сумерки ещё больше пугали. Ей всё ещё слышался ужасный скрип двери и тяжёлые шаги, будто догонявшие её.

— Он — сумасшедший, — то и дело бурчала она, зайдя в свою комнату.

Плотно закрыв дверь, Татьяна старалась поскорее забыть всё, что произошло. В её руке стакан холодной воды стал непослушным и тяжёлым.

— Сумасшедший, — повторяла она после каждого жадно выпитого глотка. — Сумасшедший!

⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ ⠀ ***

Ночью Татьяне снились кошмары, от которых она несколько раз вскакивала с кровати и принималась искать глазами в тёмной комнате сама не понимая что. Она чувствовала горячее дыхание и, как ей казалось, видела морду огромного чёрного медведя. Уже под утро, когда начало светать, она провалилась в глубокий сон, потерявшись во времени.

Сквозь тревожные видения Татьяна услышала резкий звук, от которого хотелось укрыться. Она чувствовала своё частое глубокое дыхание и желание проснуться, но у неё это не получалось. Кто-то тормошил её за плечо:

— Таня, Таня, просыпайся! Будильник уже звенит давно, — услышала она голос хозяйки дома.

Та открыла испуганные глаза и, увидев взволнованное лицо, будто не понимая, что происходит, долго молча смотрела на бабушку.

— Да что с тобой, Таня, ты не заболела случаем? — произнесла Мария Петровна.

— Нет, спасибо, я уже встаю, — неуверенно ответила Татьяна, медленно поднимаясь с кровати. — Что-то мне не совсем хорошо.

— Ты где вчера была-то?

— У Торгоновых. Мне надо было с отцом Стёпы поговорить, — еле шевелила губами Татьяна.

— Ах! — закрыла рукой рот Мария Петровна.

— А что не так?

— Не надо тебе к ним ходить, — огорчилась бабушка. — Нехорошие они.

— Как понять — «нехорошие»?

— Странные они люди.

— Мы все со странностями, — выдохнула с сожалением Татьяна и, встав перед зеркалом, начала расчёсывать волосы.

— Послушай меня, Таня, — бабушка подошла вплотную. — Не ходи к ним больше. Ты здесь человек новый, а я знаю о них много нехорошего.

— Что, например? — равнодушно спросила Татьяна.

— Не просто так жена Семёна людей сторонится. И ещё неизвестно, кто такая Алана. И Алана ли она вообще?

— Что вы имеете в виду? — напряглась Татьяна, замерев с гребнем в волосах.

— Ведь сначала никакой Аланы не было. Был Семён, была его жена — Антонина. Дояркой работала. Весёлой её знали, танцевать любила. Смеялась всегда так звонко, радостно! Потом родился у них сын — Стёпка. А тут недавно прошёл слух, что объявилась у него дочь в Китае. Семён объяснил всем, что это его дочь от первой женщины, которая умерла, — вот он к себе сиротку и берёт.

Татьяна внимательно слушала бабушку, с удивлением прищурив глаза.

— Поехали они в Благовещенск — там у них какой-то праздник отмечали осенью. Не было их недели две-три. А потом приезжают уже с Аланой. И Алана — красавица! — Мария Петровна показала руками красивую девичью стать. — Антонина после этого стала на глазах таять — через полгода уже почернела как старуха и пить начала. Мы с Семёном говорили. Помочь хотели. А он своё заладил: «Дух, — говорит, — в неё плохой вселился, и уже ничто не поможет». Взгляд у неё потух, и что там у них в избе происходит — никто не знает. Эта Алана всё чаи какие-то варит. Она говорит, что целебные настои готовит и в Китае так, мол, принято.

— Да, она меня вчера чаем напоила — я чуть у них не уснула.

— Вот! — Мария Петровна направила указательный палец на Татьяну, услышав подтверждение своих слов.

— Это ужас какой-то, — прошептала девушка, затем, посмотрев на часы, стала быстро собираться.

— Мне в школу надо, баб Маш, я опаздываю уже.

— Беги, дочка! Да осторожнее там!

⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ ⠀ ***

В школе шла подготовка к празднику. Каждый год 28 мая в селе отмечали День пограничника. Военная форма молодых ребят выглядела настолько привлекательно, что дети, не зная предела своему восторгу, при каждом удобном случае пытались дотронуться до их погонов, непременно поздороваться за руку и, конечно же, примерить их «волшебные» зелёные фуражки.

К празднику обычно начинали готовиться за пару недель. Татьяну назначили ответственной от школы, а лейтенант Егоров отвечал за подготовку праздника от заставы. Год назад именно так они и познакомились. Когда высокий голубоглазый офицер зашёл в класс, Татьяна, только приехавшая тогда в село, от растерянности и неожиданности, хлопая глазками, спросила:

— Вы ко мне?

— Ну, конечно, к вам! — засмеялся Сергей. — Ведь вы Татьяна Ивановна, верно?

— Да, а откуда вы знаете? — не приходя в себя, спросила она.

— Позвольте представиться — лейтенант Егоров, замполит заставы, — преодолевая оторопь молодой учительницы, отрапортовал Сергей. — Мне порекомендовала к вам обратиться ваш директор. Ведь вы ответственная от школы за проведение Дня пограничника?

— Ах да! Меня предупреждали, что вы придёте. Просто я не ожидала, что вы… — она не находила слов.

— Что я молодой и красивый?

— Да! — расхохоталась Татьяна, навсегда снимая барьеры робости, ложного стеснения и недоговорённости между ними.

Они стали настоящими друзьями и при каждом удобном случае делились друг с другом новостями. Сергей много рассказывал о родителях, а Татьяна поведала непростую историю своей семьи, которая была репрессирована в тридцатые годы и выслана в Магаданскую область. Учителя школы посмеивались над нерешительной Татьяной и призывали её поскорее выйти замуж за «такого красавца», но она не хотела торопить события, считая, что всё в жизни должно произойти само собой.

Татьяна с уставшими глазами зашла в свой класс, плюхнулась на стул и попыталась немного отвлечься от вчерашних событий. Пока дети не пришли в школу, она постаралась взять себя в руки, чтобы выбросить из головы ужас прошедшей ночи. В дверь постучали, и она начала медленно, со скрипом открываться.

— Кто там?! — испуганно воскликнула Татьяна.

— Здравствуйте, Татьяна Ивановна, — послышался осторожный голос Сергея Егорова. — Мы готовы провести День пограничника на достойном, а значит, самом высоком уровне?

— Ой, Серёжа! Привет! А ты уже пришёл по поводу праздника? — устало выдохнула Татьяна, приходя в себя от тяжёлых мыслей.

---

— Ну конечно, Танечка, — негромко и вкрадчиво ответил он и достал из-за спины букет полевых цветов. — Времени почти не осталось…

— Ой, какая прелесть! — обворожительно улыбнулась Татьяна. — А у меня совсем вылетело из головы, мы же с тобой должны подготовить программу праздника…

— Должны, — Сергей посмотрел на неё и хитро улыбнулся. — Сейчас мы с тобой быстренько накидаем программу, и я украду тебя у всей школы…

— Вот только надо найти прошлогоднюю программу, — Татьяна смачно зевнула, закрыв ладонями лицо, и опустила голову на стол.

— Что такое? Я так понимаю, что ты всю ночь не спала и опять читала книжку? — улыбнулся Сергей.

— Да, книжку. Только очень страшную, — смутилась она и выпрямила спину. — Давай быстренько по программе пройдёмся, а то у меня сейчас ребята придут.

— Не совсем понял. Ты перешла на страшные книги или страх от реальности не дал тебе ночного покоя? — присев на маленький детский стульчик и чувствуя неладное, поинтересовался Сергей.

— Ничего не спрашивай, — отмахнулась Татьяна, изменившись в лице.

— Я чего-то не должен знать?

— Нет, Серёж, ты всё должен знать, просто понимаешь, у меня есть мальчик, и у меня с ним большие проблемы, точнее, с его папой.

— С папой? — поморщившись от непонимания, спросил Сергей.

— Ну это я про Семёна Торгонова, который тунгус… Ну, как оказалось теперь, не тунгус, а орочон… там всё очень сложно, — отмахнулась она.

— А что с ним не так? Я с ним знаком, он охотник. И неплохой охотник, да и мужик неплохой, кажется.

---

— Мужик он, конечно, неплохой. Только вот на религиозной почве, кажется, рассудка лишается.

— Это как? — недоверчиво спросил Сергей.

— Ну как это бывает, живут тут без родственников, одни, ничего не видят. Вот у него и начались бредовые идеи.

— Какие бредовые идеи? — скорее уже из профессионального любопытства переспросил Сергей.

Татьяна устало и с жалостью посмотрела на него.

— И тебе это интересно?

— Танечка, мне всё интересно… всё, что происходит на вверенном мне участке границы, — отшутился он.

Татьяна направила на него тяжёлый взгляд.

— Тут такая история. Стёпа — его сын, стал ребятам рассказывать очень страшные вещи и запугал их. Вот я и решила прийти к ним домой, чтобы аккуратно попросить его быть чуть осторожнее, разборчивее, что ли, при выборе тем для разговора с ребёнком. А он как понёс на меня! Я думала, что от страха до дома не добегу, и мне всю ночь кошмары снились с этим медведем! И вот такая я сейчас здесь, — протерев кулачками глаза, Татьяна развела руки в стороны.

— С каким медведем? — не поняв до конца её фразу, переспросил Сергей.

— Ну, медведица у них там в легендах есть, которая людей жрёт… И вот ему шаман, китайский шаман, я так поняла, спел «песню смерти», мол, ждите медведя к себе — он вас убивать идёт.

— А как китайский шаман мог ему спеть эту «песню смерти»? Семён что, в Китай, что ли, уходил?

— Да зачем? Семён — орочон по национальности. Хэйлунцзян, — махнула она рукой в сторону Амура, — китайская провинция, где орочоны и живут. Семён рассказал, что шаман вышел на сопку, где-то здесь рядом, и пел эту песню. И пел на языке орочонов. Семён, естественно, его понял и ребёнку пересказал эту «песнь смерти». А тот всё как есть передал детишкам. Я в класс захожу, а у них глаза испуганные. Так же нельзя!

Сергей запрокинул голову, закрыл глаза и задумчиво простонал:

— Медведь… Так он оборотень…

Татьяна побледнела. Вчерашний испуг будто опять вернулся к ней.

— Ты что-то знаешь, Серёжа? Не пугай меня так!

— Мне надо идти. Не бойся ничего, всё будет хорошо — это я тебе обещаю.

Татьяна растерянно посмотрела на него и, понимая, что не всё так просто, как она себе представляла, испуганно прошептала:

— Береги себя, Серёжа.

Уже к вечеру по селу поползли пугающие слухи о том, что медведь-оборотень поселился где-то поблизости, высматривая свою жертву. Родители строго-настрого запретили детям отлучаться со двора, а при первой же опасности — прятаться в домах. Местные жители хорошо помнили, как два года назад, также весной, в село нагрянул медведь и наводил на них ужас, то вламываясь в дворовой загон для домашнего скота, где за мгновение разрывал жертву, то круша дверь магазина и сметая с его полок всё съедобное. Тогда на его охоту вышли все мужчины, имеющие оружие, но он, поводив их за собой по дикому лесу Хингана, внезапно исчез так, что даже собаки потеряли его след. Старожилы поговаривали, что виной всему неизведанные по сей день пещеры, расположенные среди сопок, в глухой тайге, да множество горных речек, в которых следы любого зверя быстро затеряются.

⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ ⠀ ***

В кабинете начальника заставы за столом сидел замполит — лейтенант Егоров — и участники тревожной группы — свидетели перехода медведя через границу. Ждали старшину — прапорщика Бородина — человека уже преклонного возраста, много повидавшего на своём веку и всю жизнь прослужившего на этой, единственной для него, заставе. Его дом находился недалеко от службы. Проживали они с женой вдвоём — взрослые дети давно разъехались кто куда. Бородин, как никто другой, знал настроение в селе. К нему соседи всегда приходили за советом. Да и с опасениями или подозрениями приходили тоже к нему. Для них он был свой.

— Проходи, проходи, Николай Николаевич, — увидев в коридоре старшину, позвал его Ломовой. — Закрывай дверь.

Старшина не торопясь вошёл, немного похрамывая. Тяжело выдыхая и кряхтя, он присел за стол, с пристрастием разглядывая ярко-зелёные шторы из тиснёного хлопка, с трудом выпрошенные им на складе отряда специально для кабинета начальника.

— Ну, все в сборе, — исподлобья оглядывая присутствующих, начал Ломовой. — Два дня назад на нашем участке случилось происшествие — мишка свалил столбы «системы» и ушёл в тайгу. Объективные данные говорят о том, что пришёл он с сопредельной стороны, а значит — чужой. Как он себя поведёт, никто не знает, зверь — он и есть зверь, но дело немного осложняется новыми обстоятельствами, — Ломовой посмотрел на Егорова. — Доложите, Сергей Иванович.

— Есть! Как мне стало известно, накануне происшествия местный житель Семён Торгонов, орочон по национальности, стал свидетелем того, что с сопредельной территории в голосовом сообщении, выраженном в пении национальной песни орочонов, «песни смерти», предположительно местный, китайский, шаман предупреждал жителей округи о том, что в лесу появилась медведица, которая является мифическим персонажем национальной легенды орочонов, проживающих на территории провинции Хэйлунцзян сопредельного государства. Насколько серьёзным является это предупреждение, непонятно. Семён Торгонов лишь утверждает, что шаман или тот, кто выдаёт себя за шамана, пел это послание с вершины сопки сопредельной территории, находящейся на расстоянии приблизительно трёх километров от села вниз по течению.

— А как он услышал этого шамана? — бросая на всех короткие взгляды, спросил сержант. — Не понимаю…

— Ширина Амура там меньше километра, и по воде звук легко передаётся, — парировал Егоров.

— А у нас есть ещё орочоны поблизости? Есть тот, кто может понять этот язык? — обратился ко всем Ломовой.

— Я таких не знаю, — буркнул старшина. — Есть эвенки — охотники, у них схожий язык. Но сколько их приходит в нашу тайгу на охоту — сложно сказать.

— А что это за легенда такая, о которой все говорят? Кто-то из местных может мне её рассказать? — спросил Ломовой.

— Могу и я… — смущаясь, ответил старшина Бородин.

— А ты откуда знаешь, Николай Николаевич?

— Так я в этих местах родился — мне ещё бабка эту сказку рассказывала.

— О как! Твои предки, выходит, основатели нашей заставы?

— Да не совсем так, — ухмыльнулся Бородин. — Эти места открыл Густав Радде, ещё до революции. Он тут с казачками проходил. Остался на зимовку, дом построили основательный, с этого дома село и пошло. А мы уж позже…

— А что за сказка?

— Да вроде байка, вроде легенда. Не знаю, всё перемешалось уже. Толкуют по-разному. Я расскажу, как от бабки своей услышал.

— Давай, — оживился Ломовой.

— Вроде в давние времена охотились в этих местах орочоны с низовий Амура, и один из них заплутал. Уснул ночью в лесу, и вышла на него огромная медведица. Того и гляди порвёт. Он за ружьё, а она ему женским голосом: «Не стреляй. Я — хозяйка этой тайги. Меня убьёшь — сам погибнешь». Ну, вроде как договорились. Дальше — больше. Отвела она его в свою пещеру, — Бородин указал большим пальцем себе за спину в сторону старых таёжных пещер. — Кормила, поила, ягоды приносила. Он и разомлел. Ну и, как это в сказках говорится: «Жили-поживали — детей наживали».

— Нажили? — подмигнул Ломовой.

— Нажили, — согласно кивнул Бородин и продолжил: — Двоих ребятишек мохнатых. Не люди, не медведи.

— Снежные человеки, — съязвил Егоров.

— Ну а дальше, — бросил старшина недовольный взгляд на Сергея, — захотел этот охотник домой и выбежал на берег. Вот сюда, — показал он пальцем в окно на берег Амура. — Его тунгусы подобрали и — в лодку. Медведица за ним. Ребятишки на руках. Она их прилюдно и разорвала.

— Хм, — усмехнулся Егоров.

— Да, я тоже над этим смеюсь, — прищурился Бородин. — По легенде медведица умерла с горя в той самой пещере, а перед этим наложила проклятие на это место. Прокляла. Да так и окаменела, превратившись в идола медведицы — хозяйки тайги. Орочоны нашли эту пещеру, сделали в ней капище и поклонялись идолу — задабривали вроде как. А её дух им вроде в охоте помогал.

— Что-то я не наблюдал тут нигде капища, — задумавшись, протянул Ломовой. — Сказки всё.

— Капище было, — пробурчал Бородин, бегая глазами по гладкой поверхности стола. — При советской власти его уничтожили — как пережиток…

— Сказки всё это, — повторил Ломовой, — а нам о службе надо думать. Все свободны! Лейтенант Егоров, останьтесь!

Когда все вышли, Ломовой сел за стол и, сделав паузу, неторопливо произнёс:

— Много лет назад, — он чиркнул спичкой и, закурив, прищурил глаза, — когда я был вот таким лейтенантом, как ты, меня прикомандировали к этой заставе на время болезни замполита, — Ломовой глубоко затянулся и, подняв голову, с удовольствием выпустил несколько дымных колец. — Как раз в это время здесь перешли границу немного чокнутые китайцы. Муж с женой. Их легко взяли — они переплывали на лодке.

— Я знаю, изучал детали, — перебил его Егоров.

— Так вот тогда, — Ломовой продолжал, будто слова лейтенанта пролетели мимо, — их полагалось передать на сопредельную сторону, как это и положено. Но они, зная, что за нарушение границы им светят лагеря, умоляли оставить их здесь. Пусть даже в тюрьме. За это они готовы были открыть нам «тайну большого золота». Так они это назвали.

— Открыли? — настороженно полюбопытствовал Егоров.

— Открыли, — Ломовой кивнул, закрыв глаза, будто возвращаясь в те дни. — Они несли чепуху, как тогда подумали мы, — в слезах умоляли принять у них идола медведицы — хозяйки тайги. Но когда их спросили, где же у них этот идол, то оказалось, что его ещё нужно найти. Мы посмеялись, и на этом наша «беседа» закончилась. Их передали, ну а что с ними случилось дальше, я не знаю.

— Опять этот идол?

— Да не совсем так, — задумался Ломовой. — Видишь ли, Серёжа, они рассказывали о золотом идоле медведицы. Не о каменном, как говорит Бородин, а о большом золотом идоле медведицы. Всё та же легенда, которую ты сейчас услышал, но только они говорили о золотом идоле. А в придачу к нему ещё обещали едва ли не россыпи золота.

— Может, просто хотели надурить?

— Может быть. Но там был ещё один нюанс. Они твердили, что этого идола когда-то у орочонов умыкнул, так сказать, Радде — тот самый путешественник, о котором Бородин упомянул.

— Да когда это было? — махнул ладонью Егоров. — Сказки всё это, вы же сами сказали.

— Ты вот что, Серёжа, — перебил его Ломовой. — Подними-ка всю эту историю с Радде.

— Какую историю?

— Ну, как он тут путешествовал, может, что-то в глаза бросится? Видишь ли, слишком странные события стали происходить. Какой-то шаман… Медведь прямо из сказки… странное воссоединение Аланы с отцом. Кстати, Алана — это её новое имя, а в Китае это была Чен Роу — циркачка из Хэйхэ.

— А зачем имя поменяла? — прищурился Егоров.

— Ну, тут скорее не она поменяла, а ей сменили. Ну, считай, что политика, — развёл руками Ломовой.

— Что за политика такая? — усмехнулся Егоров.

— Орочоны Приамурья узнали, что Семён воссоединяется со своей дочерью. Они посчитали это добрым знаком и даже провели ритуал, на котором дали девушке новое имя — Алана, что на их языке значит — ласковая. Когда род восстанавливается — для них это особый праздник. А фамилию она взяла отцовскую.

— Ну, тогда в этом ничего плохого и нет, — кивнул Егоров. — Если это всё, конечно, правда.

— Её мать умерла, а Семён вроде как её отец. Жила в Китае, вот только подробностей своей жизни никому не рассказывает.

Сергей задумался.

— Да… — протянул он. — Она и говорит-то по-русски еле-еле. Хотя семья у них, конечно, странная — живут на отшибе, жена из дома почти не выходит.

— Вот ты и займись этими странностями. И вот что — поговори по душам с Бородиным. Не нравятся мне все эти сказки — уж больно сладко он их рассказывает. А по нему тоже много интересного, его предки это село и строили тогда — больше ста лет назад. И вспомни, — прищурился Ломовой, — ведь у него с Торгоновым чуть до драки не дошло, когда Алана приехала! И вроде бы без всякой причины. Что Бородин от него требовал? Почему кричал, что «они за всё ответят»? Кто это «они»?

— Слышал я про этот конфликт, — ухмыльнулся Егоров.

— Вот чувствую, что верёвочки непонятные издалека вьются, а здесь сейчас — узелком завязываются, — озабоченно нахмурился Ломовой. — Подними архивы. Вникни, Серёжа. Но чтобы только ты и я знали. Не болтай лишнего.

— Есть!

— И вот ещё что. Ты не забывай, что наши с тобой документы на присвоение очередного звания — в округе. Ты же хочешь ещё одну звёздочку?

— Да уж пора! — простодушно улыбнулся тот.

— То-то и оно, что пора. Пора бы тебе, Серёжа, на моё место встать, а мне на хорошую должность перебраться. Нам с тобой сейчас всякие неприятности не нужны, а вот показать свою работу не мешало бы.

— Я всё понял! — блеснул глазами Егоров. — Сделаю как надо!

Он вышел на улицу. Во дворе стоял Бородин и задумчиво смотрел на сопки.

— Красота! А, Николаич? — кивнул Сергей.

— Да-а-а, — словно возвращаясь из глубоких раздумий, протянул Бородин, глубоко вдохнув свежий воздух.

Сергей, будто позабыв напряжённые минуты в кабинете начальника, с улыбкой поддел старшину:

— Николаич, ты мне мёд обещал, — напомнил он, живо надевая фуражку и поправляя её точно по центру.

— Обещал — значит, дам, — проворчал старшина. — Хоть сейчас пойдём. Моя как раз ужин приготовила.

— У меня час, не больше.

— Пять минут, и мы дома.

— Дежурный! — громко крикнул Егоров и, не дожидаясь ответа, добавил: — Я у старшины дома, через час у меня служба — буду ко времени.

— Есть! — послышался ответ.

Дома Бородин усадил молодого лейтенанта за стол и непривычно ласково обратился к жене:

— Покорми нас, Настюшенька, Сергею скоро на службу.

— А всегда пожалуйста! — с радостью отозвалась супруга и стала быстро накрывать на стол.

— Да, Николаич, ты здесь коренной, можно сказать, житель, — протянул Егоров, подперев рукой подбородок. — Всё про всех знаешь. Историю всей округи… Вот расскажи, кто он был такой — Радде? И село основал, и власти его жаловали. И в советское время не забыли? Он что-то особенное сделал?

Бородин ухмыльнулся:

— Он много чего сделал и человеком был особенным.

— А в чём особенность?

— Ну а как? Если он — простой немец, по-русски почти не говорил, а в свои двадцать с небольшим вхож был к известным людям, и деньги немалые из казны получил на экспедиции по всей России, и охрану имел в походах из казачков, и дружил с теми, кто власть держал по всей Восточной Сибири?!

— Интересно рассказываешь, Николаич, — улыбнулся Егоров. — Видно, что историю изучал.

— Историю нужно знать, а иначе будешь «Иваном, родства не помнящим», — упрекнул старшина и принялся за поданную к столу курочку. — История, она, брат, штука коварная… того и гляди повторяться начнёт.

Отведав нежное мясо, тушённое в русской печи, Бородин раскраснелся и, понимая, что от него хочет услышать Егоров, начал рассказывать:

— Это во времена Муравьёва-Амурского было. Тогда в России Муравьёвых вся империя знала. Старинный род. Что ни возьми — генерал боевой. Графья. Учёные. Вот хотя бы граф Муравьёв-Амурский… Он всю Сибирь Восточную открыл для страны. Край наш открыл. Границу с Китаем установил. А брат его двоюродный по матери — Корсаков Михаил Семёнович — так он же был первым атаманом Забайкальского казачьего войска! Муравьёв-Карский — генерал! Тоже из их рода, — так он в это же время наместником всего Кавказа был и в Крымской войне участвовал! И побеждал! Вот какие люди эти места открывали! Потому и говорю — историю нужно знать!

— Это ты про сказку, что ли, эту? Ты что, правда думаешь, что медведь этот… ну, оборотень, прямо из сказки к нам пришёл?

— Из сказки не из сказки, а историю свою надо знать и вникать немного, тогда люди меньше глупостей делать будут. Мёд не забудь! — Бородин ткнул пальцем на край стола, где стояла небольшая баночка с янтарным мёдом. — Тебе на службу заступать через десять минут. Иди скорее.

Егоров посмотрел на часы и, вскочив из-за стола, бросил на ходу:

— Спасибо за ужин, Анастасия Ивановна! Спасибо, Николаич!

— Давай! Внимательнее там! — кивнул вслед Бородин.

К столу подошла Анастасия, села рядом с мужем и тревожно проронила:

— Не пугай ты их, Коля, не поймут они.

— Да я разве пугаю? Но знать-то они должны.

— Знать, может, и должны, — согласилась она. — Только тебе, Коля, пора бы всё это забыть! Сто лет прошло — вы всё никак не угомонитесь! Батюшка твой, Николай, до самой смерти… и ты туда же! — Анастасия вскочила и, отвернувшись к углу с иконами, стала неистово молиться.

— Не твоего ума дело, — буркнул Бородин и швырнул на стол вилку.

⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ ⠀ ***

Следующим утром, поспав пару часов после ночной службы, Сергей поспешил к Татьяне в школу. До праздника оставалось совсем немного, и ему хотелось как можно скорее всё подготовить — ожидался приезд большого начальства. Уроки уже закончились, и когда он увидел Татьяну в кабинете одну, облегчённо выдохнул:

— Уф, застал тебя!

— А, Серёжа… проходи, я здесь итоги года подбиваю. А что это ты такой взъерошенный? И невыспавшийся? Что-то случилось?

— Пока ничего, — протянул Сергей.

— Что значит — пока?

— Ай, да нет, — будто очнувшись от сна, махнул он рукой. — Тут завал у меня по службе — начальник задание подбросил, и к празднику у нас с тобой ещё ничего нет…

— Как это ничего нет? Я всё сделала! — Татьяна с гордостью взяла со стола несколько листов сценария.

— Вот ты умничка! Как же ты мне помогла!

— Да ладно, — отмахнулась она. — Это прошлогодний. Немножко переделала.

— Молодец, — нахмурившись, равнодушно протянул он.

— Да что с тобой, Серёж?

— Ой, Таня, я тут уже не знаю, за что хвататься. Начальнику нужно одно, оперативная обстановка непонятная, и ещё спать хочу, — грустно улыбнулся он. — Ты мне рассказывала, что книги какие-то редкие про эти места читала, что историей увлекаешься, помнишь?

— Так, давай выкладывай, что нужно, и не морочь мне голову.

— Ну, тут такое дело, — неторопливо начал Сергей. — Мне нужно… — он сделал паузу. — Но только так, чтобы ни одна живая душа…

— Серёж, мы не дети, и ты меня хорошо знаешь. Говори, не тяни.

— Мне нужно узнать из достоверных источников, кто, как и когда основал это село. Подробно. В деталях. С фамилиями и датами. Кто такой Радде и как он здесь оказался.

— Мой устный рассказ тебя не устроит, — утвердительно прервала его Татьяна.

— Нет, не устроит. Документы, факты — вот что меня устроит.

— А пояснения самого Радде? — улыбнулась Татьяна.

— Ты шутишь?

— Нет, не шучу. Почитай его автобиографию, он там, кажется, пишет об этом.

— Да ладно… — не поверил Сергей. — И про медведя?! — воскликнул он, затем осёкся и шёпотом переспросил: — И про медведя там написано?

— Нет, легенда про медведицу в другой книге, но она у меня тоже есть.

— Так ты всё знала?!

— А это все знают, — спокойно отреагировала Татьяна.

— И как всегда — я узнаю́ о самом интересном последним, — Сергей покачал головой.

⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ ⠀ ***

Поздно вечером, когда начальник заставы уже собирался уходить, в кабинет постучали.

— Да! — крикнул Ломовой.

В дверь протиснулся Сергей.

— Всё, узнал! — громко выдохнул он, положив на стол аккуратно завёрнутые в плотную бумагу книги.

— О, как ты быстро управился, — недоверчиво посмотрел Ломовой. — И что же ты узнал?

Сергей достал из нагрудного кармана блокнот и, уткнувшись в записи, медленно сел за стол.

— В общем, так, — он пробежался глазами по строчкам. — Прочитал я автобиографию Радде, посмотрел ещё одну книжицу, где про медведицу написано, — лейтенант сверкнул глазами. — Не соврал Николаич! Есть такая легенда!

— Уже хорошо, — чувствуя настрой Егорова, подбодрил его Ломовой.

— С Торгоновым, с орочоном этим, тоже удалось поговорить… как бы невзначай — на улице встретил. Я спросил у него осторожно: «Что это тебя старшина наш, Бородин, за грудки тогда схватил?» А он удивился и говорит: «Наверное, спутал с кем-то». Ещё Бородин требовал чужое отдать и проронил такую фразу: «Я всё равно найду». Что найду? — задумался Егоров.

— Вот как? — удивился Ломовой.

— Ну да. А что касается истории с образованием села, — он пожал плечами. — Ничего особенного. Я тут выписал все факты, даты, фамилии. Ничего.

— Поподробнее, — прервал Ломовой.

— Ну вот, смотрите, — Егоров пролистал блокнот. — Приехал этот Радде в Россию ещё молодым бедным парнем лет двадцати из Данцига. Немец. Потом обследовал природу Крыма — птички там всякие, растения. Через пару-тройку лет становится членом… как его? — Сергей прищурился, чтобы прочесть: — Императорского Русского географического общества.

— Вот как? — перебил его Ломовой, округляя глаза.

— Ага, — улыбнулся Сергей. — Ну а потом ему дают денег на экспедицию, и он едет в Восточную Сибирь и на Амур.

— А что, тогда всем денег давали на экспедиции? Всем парням из Пруссии, кто ни приедет?

— Ну… поверили, наверное? — растерялся Сергей.

— Допустим. Приехал нищий парень из-за границы. Так всем понравился, — с сарказмом уточнил Ломовой, — что его приняли в Русское географическое общество… А членами этого общества могли стать только самые видные российские путешественники — это так, небольшое отступление, — растопырил пальцы Ломовой и крутанул ими в воздухе. — И дают кучу денег! Путешествуй, дорогой, по России-матушке!

— Ну, не знаю, — покачал головой Сергей. — Так у него в автобиографии написано.

— Ты, Серёжа, между строк читать должен, а не то, что он написал, — процедил Ломовой и отвёл взгляд. — Что ещё?

— А! Вот ещё, на что я обратил внимание, можно сказать, «между строк», — Сергей суетливо, но с гордостью перевернул листок. — В автобиографии Радде пишет: «…даже стрела Амура успела меня серьёзно задеть», — это когда он ещё по Крыму путешествовал.

— И что?

— А то, — с хитрецой продолжил Сергей, — что больше нигде, ни в одной строчке он об этом не упоминает. Ну, если тебя «стрела Амура» так серьёзно задела — ты напиши, кто это… если так сильно влюблён!

Ломовой хлопнул себя по лбу ладонью и громко выдохнул:

— Кому я доверил? — простонал он. — Молодому лейтенанту… У тебя все мысли только о девицах.

— Ну а дальше, — неуверенно продолжил Сергей. — Дали ему в помощь казаков и одного охотника-орочона. И поплыли они по Амуру.

— Орочона? — внимательно посмотрел на блокнот Ломовой.

— Орочона, — Сергей, повторяя слово, поднял глаза. — И казаков! — тут же встрепенулся он. — Василия Номохонова, Николая Бородина и некоего Алексея, о котором Радде пишет: «…мало пригодного для предприятия», и «…горожанина, которому не нравился наш дикий образ жизни», но «…был он чистоплотен, умел готовить, убирать в комнате и портняжничать», — весело заключил Сергей, захлопывая блокнот.

— Николая Бородина? — сжав губы и играя желваками, переспросил Ломовой.

Сергей, нахмурившись, вновь открыл блокнот и, рыская взглядом по страницам, повторил:

— Николая Бородина. Прямо как нашего Николаича, — он в который раз в недоумении пожал плечами и, усмехнувшись, словно сам у себя спросил: — Родственник, что ли? Ну а потом приехал к ним генерал-губернатор Муравьёв-Амурский и предложил построить на этом месте село, — не задумываясь продолжил лейтенант.

— Не густо, Серёжа, не густо.

— А я и говорю — ничего интересного.

— Вот сколько раз я тебя просил взять группу и пройтись по пещерам в тайге? — завёлся Ломовой. — Сколько раз талдычил тебе?! Там глухомань непролазная! Пещер — уйма! Знаешь ведь, после революции золото добывали в них. Что сейчас там творится — страшно подумать!

— Так у меня служба! Когда? — начал было оправдываться Егоров.

— Э-э-э… — махнул рукой Ломовой — Сидим как на пороховой бочке. Медведь туда два года назад ушёл — даже следов не нашли! У нас в тылу, — указал он большим пальцем себе за спину, — можно гарнизон неприятеля спрятать, мы и знать не будем! Ты оставь-ка мне эти книжки — сам почитаю.

Сергей протянул книги, но внезапно дверь в кабинет резко распахнулась. Сквозняк ворвался из коридора, окно с шумом захлопнулось, отчего стёкла в нём задребезжали и едва не разбились.

— Товарищ капитан! — в дверном проёме показался напуганный дежурный. — У нас ЧП! В селе медведь — человека задрал!

— Что?! — прокричал Ломовой. — Кого?!

— Татьяну. Учительницу…

— Татьяну Ивановну? — растерянно переспросил Егоров. — Танечку?! — пролепетал он.

— Кажется, да. Только что!

Ломовой с Егоровым, вскочив, рванули к двери, сбивая на своём пути стулья.

— Командуй: «Застава в ружьё!» — бросил на ходу Ломовой дежурному. — Сергей, возьми оружие! — крикнул он вслед Егорову.

— У меня пистолет, — зло огрызнулся он.

Сонная, уже ожидавшая летнюю ночь застава будто превратилась в потревоженный улей. Руки выхватывали из ячеек автоматы, и пограничники, выбегая на улицу, растворялись в сельских проулках. Ломовой на ходу приказывал:

— Обнаружить медведя. Выстрелами в воздух попытаться отпугнуть. Если проявит агрессию — уничтожить!

Счёт шёл на минуты. Разъярённый медведь мог наделать много бед на улицах села. Это понимали все. Егоров со своей группой подбежал к дому Татьяны. Приближаясь к забору, он увидел большую чёрную тень, метнувшуюся в сторону отрога сопки — в густой лес.

— Вон он! — указал Егоров рукой.

Прозвучали выстрелы. В ответ послышался страшный рёв и звук ломающихся под несущейся тушей медведя деревьев.

Снова выстрелы, и вновь — ответный рёв убегающего зверя.

— Ушёл! — сквозь сбившееся дыхание простонал Сергей.

Словно потерявшись на пыльной дороге, Егоров, зажав в руке пистолет, резко повернулся и подбежал к дому бабушки Маши. Издали он увидел, что она стоит на коленях над окровавленной, но живой Татьяной.

— Таня, Таня, ну зачем ты пошла к нему? — причитала она, покачивая головой, то и дело поправляя платок на голове.

Татьяна негромко стонала и, что-то пытаясь сказать, протягивала руку. Окровавленное лицо было изуродовано рваными ранами. Бабушка подняла глаза и, увидев Егорова, стала ещё громче причитать, показывая на Татьяну:

— Я вижу, Таня стоит и в лес смотрит. Я ей: «Таня! Таня!» А она как заворожённая туда смотрит и на меня внимания не обращает. Я глянула, а там медведь стоит огромный! Метра три высотой! На задних лапах! Стоит и Танечке лапой так машет, мол, иди сюда! Ну как большой человек, только в шкуре! Я испугалась и побежала, а Таня так на его зов и пошла. Медведь ей машет лапой, а Таня идёт к нему. Я визжу, а Танечка как и не слышит меня — к медведю идёт. Вот беда-то! — взвыла убитая горем Мария Петровна.

Егоров по рации связался с дежурным:

— Вертолёт, срочно! — прохрипел он. — Передай — у нас тяжело раненный.

Глава 3. Густав

Сентябрь 1853 г. Окрестности Алупки, Южный берег Крыма

Высокий голубоглазый юноша лет двадцати осторожно, будто спрашивая разрешения войти в неведомое и доселе никем не открытое царство, пробирался сквозь ветви густого крымского леса. Уж сколько он слышал и читал об этих сказочных местах, сколько раз представлял, как пройдётся по узким горным тропинкам, как сядет на большой камень в тенистом укромном месте и будет наслаждаться пением райских птиц… смотреть на море с крутого каменистого берега! Он непременно хотел оставить эти мгновения в зарисовках своего походного альбома.

«Я счастливый человек!» — промелькнул в нём восторг.

— Старый серый Данциг, сковавший себя глухими каменными проулками, ты никогда больше не увидишь меня! — сказал он вслух на родном немецком.

Усевшись поудобнее на большом камне так, как он это представлял себе много раз — положив альбом на колено, юноша принялся делать зарисовки цветов магнолии. Он внимательно всматривался в соцветия, склоняя голову то влево, то вправо. Когда рисунок уже был готов и оставалось наложить недостающие тени, нога непроизвольно поползла вниз, он начал неуклюже клониться набок и плюхнулся на землю.

— Эх-ха-ха! — громко закряхтел он, спугнув с веток пару маленьких пёстрых щеглов.

Внезапно послышался визгливый девичий крик:

— Кто здесь?!

Юноша замер, продолжая лежать за камнем, ничем не выдавая себя.

— Кто здесь?! А ну! — вновь прозвучал девичий окрик.

Юноша, испугавшись, запаниковал и, почти не понимая русского языка, медленно поднял кудрявую голову из-за камня.

На краю полянки, в десятке метров от себя, он увидел юную барышню. На вид ей было не больше шестнадцати. Она растерянно смотрела на незнакомца. Впрочем, страх на её лице отсутствовал, скорее оно выражало недоумение и возмущение.

— Мадмуазель, — не вставая с земли, шёпотом простонал молодой человек, — не пугайтесь меня. Я — путешественник и зоолог. Я делаю зарисовки в этом лесу для коллекции. Меня сюда направило Данцигское общество естествоиспытателей.

Девушка сделала несколько шагов, заглянула за камень, очевидно, чтобы разглядеть незнакомца, и с лёгкой улыбкой на немецком спросила:

— Это что же вы, так и будете лежать перед дамой, путешественник?

— О, простите! — юноша неуклюже поднялся, отряхивая себя от травы и сухих листьев. — Я несколько смущён своей невнимательностью, — он осторожно поглядывал на красивое девичье лицо, обратив внимание на густые волосы, чуть касавшиеся плеч. Карие глаза девушки казались настолько выразительными, а брови так изящно подчёркивали правильный овал лица, что юноша отметил про себя: «Хоть портрет пиши».

— Ладно, ладно, — прервала его чрезмерные извинения девица. — Как вас зовут? — спросила она, пронзая его взглядом.

Молодой человек, встав и вытянувшись в струнку, громко, по-солдатски чётко отрапортовал:

— Моё имя — Густав Радде!

— Густав Радде? Не слышала никогда о таком путешественнике, — невозмутимо ухмыльнулась незнакомка.

— Это, видимо, оттого что я недавно нахожусь в России и ещё не успел себя зарекомендовать.

— Может быть, может быть, — улыбнулась девушка. — Но судя по тому, как трудно вам устоять на ногах, на русской земле-матушке ох как много придётся потрудиться, чтобы стать знаменитым, — и она игриво засмеялась.

— Да уж, — виновато пожал плечами Густав.

— Позвольте представиться, — мадмуазель выпрямила спину и смело протянула ему ладонь. — Софья Николаевна Муравьёва.

— Очень рад! — всё так же бойко ответил Густав и осторожно прикоснулся к протянутой руке.

Юная барышня не заметила никакой особенной реакции Густава на произнесённую ею фамилию. Она немного склонила голову в лёгком недоумении и, не оставляя милую улыбку на лице, нахмурила брови: «Ну как есть — пруссак, из самой глухой окраины», — промелькнуло у неё неожиданное впечатление.

---

Наступившую паузу украсило пение птиц и лёгкий шум ветвей живописного леса. Минутное замешательство и неловкую паузу прервала Софья, всё так же учтиво, с любопытством поинтересовавшись:

— А где вы живёте, Густав?

— О, я только сегодня приехал к своему приятелю и, можно так сказать, к своему спасителю, — Густав, не зная, куда девать руки, с волнением продолжил: — Я остановился в Мухолатке, в поместье, которое принадлежит Осипу Николаевичу Шатилову — это здесь, поблизости, — он показал рукой в сторону лесной дороги. — Это даже не поместье, а небольшой замок, — уточнил он с восторгом. — Я лишь успел бросить вещи в комнату и сразу пошёл смотреть округу.

— Мухолатка?! — удивлённо переспросила Софья. — Но это мы с мамой живём в Мухолатке. В доме друга нашей семьи — Осипа Николаевича Шатилова. И уже целый месяц, кажется! — её развеселило такое совпадение.

Густав замер от неожиданности. Он с ужасом вспомнил, что Осип Николаевич, приглашая его в свой «дивный крымский терем», как он его называл, предупреждал, что там сейчас гостят жена и дочь генерала Муравьёва, того самого русского военачальника! Того самого!

Густав не знал, что сказать. Мысли его запутались, и он только смог вымолвить:

— Вы — Софья Муравьёва? Дочь генерала Муравьёва?!

— Да, Густав, я и есть та самая Софья Муравьёва, — с наигранной гордостью ответила она и рассмеялась совсем ещё детским звонким смехом.

Густав в смущении попытался было оправдаться за свою невнимательность, но Софья совсем не требовала этого, ей это было ни к чему.

Её отец — Николай Николаевич Муравьёв (которого вскоре будут называть Муравьёв-Карский за взятие турецкой крепости Карс) — был боевым генералом. Он души не чаял в своей младшей доченьке. Удивляя добротой и необыкновенно острым умом, Софья блистала на всех встречах большой семьи Муравьёвых. Две её старшие сестры, Антонина и Александра, относились к ней как к дару, посланному свыше, и искренно любили её, во всём помогая.

Софья была необыкновенным ребёнком. Она, на радость отцу и под беспокойные вздохи матушки, любила скакать на лошади так, что крестьяне бросали все дела и с открытыми ртами смотрели на отчаянную барышню. Девушка, ничуть не смущаясь, надевала казацкий китель или рубашку-косоворотку, казацкие брюки и до блеска начищенные сапоги. Чёрные густые волосы развевались на скаку и ничем не отличали её от лихого казака.

В свои юные годы Софья зачитывалась книгами о великих путешественниках, дальних походах и примеряла на себя роли одиноких странников, навсегда покидающих родную гавань. Эта романтика делала её необычайно милой в глазах именитых родственников Муравьёвых.

— А что это у вас, Густав, за альбом? — живо поинтересовалась Софья.

— Я делаю зарисовки растений, животных и птиц, которые встречаются мне в путешествиях, а потом прикладываю их к отчётам для нашего общества естествоиспытателей.

— А вы не могли бы мне показать? — осторожно спросила она, сделав шаг навстречу.

— Да, конечно! — протянул альбом Густав. — Только не знаю, понравится ли вам, я ведь учился только на рисовальщика и делаю эскизы лишь для отчётов.

Софья обеими руками взяла альбом и стала тянуть его к себе, чувствуя, как неохотно юноша расстаётся с ним. Открыв первый лист с нарисованным пеликаном, она округлила глаза от удивления и, ненадолго подняв взгляд на Густава, вновь стала внимательно всматриваться в рисунок. Детали были так точно прописаны карандашом, что можно было рассмотреть каждое пёрышко и даже сосчитать их на птице. Взгляд пеликана был осмысленным и, как показалось Софье, добрым.

— Как красиво! — прошептала она. — А он ручной?

— Нет, что вы, Софья! Я встретил его на Сиваше. Их там было так много, что они меня совсем не замечали. Я просто сидел на берегу и рисовал их.

Софья перевернула лист.

— Ой, а это же кулик! — воскликнула она. — У нас такие на озере, в усадьбе есть, в Скорняково-Архангельском!

— А где эта усадьба находится?

— А это в Воронежской губернии, — не отрывая взгляда от рисунка, ответила Софья. — Да вы настоящий художник!

— Ну что вы, Софья…

— А меня вы сейчас нарисовать сможете? — перебила она.

— Вас?

— Да! Меня! Здесь и сейчас! Я сяду вот на этот камень, — она показала рукой на камень, под которым ещё недавно прятался Густав, — а вы меня нарисуете!

Не дожидаясь ответа, девушка, подобрав руками пышное белое платье, подбежала к камню и, легко подпрыгнув, заскочила на него. Густав с удивлённой улыбкой смотрел в сторону Софьи, на которую падали лучи тёплого черноморского солнца. Он восхищался её дерзостью и непринужденностью.

— А вы сможете просидеть на камне ну хотя бы полчаса? — спросил он, не скрывая восторженной улыбки и решительно направляясь к камню широким, размашистым шагом.

— Да, но не более, — улыбнулась Софья. — Иначе маменька забеспокоится.

Густав стал расхаживать вокруг камня, вглядываясь в её лицо. Он что-то выбирал в ракурсах, аккуратно поправлял ей волосы и даже переложил руку с камня на колено.

— Так! Замечательно! — в нём проснулся азарт художника.

Внимательно вглядываясь в глаза девушки и подойдя совсем близко, Густав стал улавливать для себя каждую деталь её прекрасного лица. Нос, губы, подбородок — всё сейчас он мог разглядеть в мельчайших подробностях. Чем внимательнее он смотрел на Софью, тем больше восхищался грациозной девичьей красотой, тонкими, еле уловимыми, изящными чертами.

Девушка, чувствуя, как внимательно смотрит на неё почти незнакомый ей человек, на мгновение смутилась, и на белёсых щеках появился едва заметный румянец. Затем её лицо стало необычайно серьёзным. Она подняла подбородок и стала вглядываться вдаль — в бирюзовую равнину моря. Дыхание стало ровным, взгляд строгим и безмятежным. Правильная осанка подчёркивала безукоризненность отточенных благородных манер.

— Только полчаса, — не отводя взгляда, строго повторила она.

— Как вам будет угодно, — улыбнулся Густав. — Надеюсь, меня не сошлют в сибирский острог, если вы сочтёте портрет неудачным?

— Не сошлют, — снисходительно засмеялась Софья, не сумев остаться строгой и вмиг растеряв наигранную чопорность.

— Это главное, — протянул Густав, изредка поглядывая на неё и подмечая еле уловимые особенности загадочного взгляда.

Рисунок был исключительно карандашным, но ему удалось передать характер, который он почувствовал в первые мгновения их знакомства. «Наверное, это и есть то истинное впечатление, — думал он, — ещё не испорченное нанесением последующих штрихов встреч, расставаний, перемен настроения, неприязни или любви».

Минуты пролетели незаметно. Густав, сделав на листе альбома портрет и решив для себя все вопросы этого милого образа, в завершение лишь молча наслаждался девичьей красотой, боясь внезапно пробудить Софью от раздумий о чём-то важном.

Она же, словно придя в себя, окинула взглядом художника и, казалось, немного удивившись своему состоянию и той внезапной встрече, которая только что состоялась, внимательно посмотрела на юношу.

— Кажется, нас скоро начнут искать?

Не дожидаясь ответа, она лихо спрыгнула с камня и направилась к нему.

— Ну и что у вас получилось с моим портретом? — улыбаясь и не следуя рамкам условностей, она подошла почти вплотную.

Не успев опомниться, Густав протянул ей альбом с рисунком и растерянно выпалил:

— Вот…

Софья изумлённо смотрела на портрет.

— Это вы действительно так увидели меня или просто постарались приукрасить действительность?

Густав, не ожидая такой реакции, то ли оправдываясь, то ли восторгаясь, по-детски быстро пролепетал:

— Софья Николаевна, вы очаровательны! Да и мне ли приукрашивать истинную красоту?

— Ах, хитрец, — она улыбнулась и склонила голову. — Все вы немцы такие! Ну пойдёмте скорее, я вас с маменькой познакомлю, она, поди, уже забеспокоилась.

Быстро собрав альбом, карандаши и подхватив свою лёгкую, слегка потёртую куртку, Густав торопливо зашагал вслед за Софьей.

— А вы давно в России? — на ходу спросила она, не оборачиваясь.

— Уже год. Я прошёл с экспедицией побережье Крыма, бывал на Сиваше и вместе с господином Шатиловым охотился на всякую живность. Я очарован природой России, красотами ваших лесов и морем.

— А что, охота тоже входит в планы ваших экспедиций?

— Можно сказать и так. Видите ли, я описываю те виды растений, птиц и животных, которые мне встречаются. Ну а чтобы быть точным, необходимо их всё-таки держать в руках, а порой и препарировать некоторые экземпляры, чтобы убедиться в принадлежности к тому или иному виду.

— Жуть какая, — остановилась Софья. — Вы их прямо разрезаете?

— Да, а как же? И ничего жуткого в этом нет, я имею медицинское образование.

Как только железные ворота скрипнули и Софья, озираясь по сторонам, вошла в тенистый сад, послышался взволнованный голос её мамы:

— Софушка, где же ты пропадаешь? Я уже начала беспокоиться и вышла из дома, чтобы посмотреть, не идёшь ли ты… Фрол! — окликнула она.

Из тенистого сада, прихрамывая, выбежал Фрол — управляющий в имении Шатилова. Крепкий мужик лет пятидесяти, не добежав нескольких шагов, задыхаясь, выпалил:

— Нашлась дочка?! Я всю округу на ноги поднял, в соседних усадьбах предупредил о пропаже! Мало ли что…

— Ну о какой пропаже, голубчик? — глядя искоса на Фрола, с огорчением произнесла статная дама. — Беги скорее и предупреди всех, что никакой пропажи не было, а Софья Николаевна просто вышла погулять.

— Слушаюсь, барыня! — Фрол, лихо крутанувшись на одной ноге, выбежал из калитки.

— Мама! — Софья побежала ей навстречу. — За меня не стоит беспокоиться, я же знаю здесь все тропы! И к тому же сегодня меня сопровождал отважный путешественник, смелый охотник и очень хороший человек! И даже врач! Позволь тебе представить: Густав Радде! Немец, который очарован русской природой и потому вместе с нашим другом Осипом Николаевичем обошёл все окрестности с охотой. Мало того что он настрелял много дичи, так он ещё рассматривал её под микроскопом, разрезая прежде скальпелем!

— Ах, боже мой! — сложила ладони на груди мама.

— Ну а это, — Софья взяла маму под локоть и подвела её к взволнованному до испарины Густаву. — Это наша мама — Наталья Григорьевна Муравьёва, а в девичестве Наталья Григорьевна Чернышёва. Дочь графа Григория Ивановича Чернышёва, — Софья крепко прижалась к маминой руке и с игривой улыбкой посмотрела ей в глаза.

— Ну, полно, Софушка, не смущай гостя. Проходите, Густав, в дом, мы как раз собирались пить чай.

Густав не мог себе представить, что он вот так запросто после прогулки по лесу попадёт на чаепитие в семью Муравьёвых, о которой ему много рассказывал Шатилов.

Осип Николаевич Шатилов, чьё дворянское происхождение восходило к древнему литовскому роду Шатило, занимался не только научной работой, но был известен своей общественной деятельностью. Его жена Мария, дочь таврического губернского предводителя дворянства Вильгельма Николаевича Олив, выглядела намного младше супруга. «Неспешна, великолепна красотой и прозрачна душой», — так отзывался о ней Осип Николаевич, а после рождения у супругов сына Коленьки он души в ней не чаял.

К столу подали чай в русском самоваре. Хрупкие чайные чашечки, украсившие стол с многочисленными видами варенья, были расписаны живописными сценами охоты.

— Густав, попробуйте вот это, — Софья прервала его изучение рисунков, протянув сладкую, с запахом корицы, причудливо скрученную завитушку из слоёного теста.

— Оу! — попробовав её, произнёс Густав. — Я не очень хорошо знаком с русской кухней, но всё, что удавалось мне испробовать до сего дня, казалось невероятно вкусным!

— Густав, это правда, что вы путешественник? — строго глянув на юношу, спросила Наталья Григорьевна.

— Да, мадам. Во всяком случае, я хотел бы им быть.

— Откуда у вас такое странное желание?

— Если бы вы знали, как я мечтал с самого детства быть там, где ещё не ступала нога человека! — искренне улыбаясь, начал Густав. — Делать великие географические открытия, находить совершенно новые виды птиц, животных, растений! Моя мама умерла, и когда я повзрослел, то отправился куда глаза глядят, лишь заручившись поддержкой Данцигского общества естествоиспытателей. Мне выдали двести рублей на дорогу, и я с превеликим удовольствием направляю в родной город отчёты о пройденном пути и сделанных находках.

— А ещё Густав умеет рисовать! — Софья протянула матери альбомный лист со своим портретом.

Наталья Григорьевна поднесла пенсне и, увидев, как прекрасно Густав изобразил её дочь, в удивлении подняла глаза:

— Густав, да вы — художник!

— Ну что вы, мадам, я только с точностью изображаю увиденное для отчёта — таково условие моего путешествия.

— Неплохо, — сдержанно улыбнулась она и, аккуратно положив лист на скатерть стола, спросила: — Куда же теперь вы желаете направиться?

Густав набрал полную грудь воздуха и, не в силах сдерживать замысел своих дерзких планов, стал делиться ими, позабыв, кажется, что знаком с этими людьми всего несколько часов.

— Я направляюсь на Камчатку! Это совершенно неизведанное место! Я одержим великим желанием добраться туда, увидеть всё своими глазами, всё, что описывал в воспоминаниях путешественник Штеллер! Он писал о необычайной природе этого края. Там простирается безлюдная страна с крутыми и опасными скалами. Там вулканы дышат огнём, а из-под земли то там, то здесь бьют горячие источники термальных вод! Леса там девственны и нетронуты! Флора будто замерла со времён сотворения мира, она благоухает лилиями и удивляет огромными травами в форме раскрытых зонтиков, покрывающих своей тенью путника в летний полуденный зной.

Наталья Григорьевна, не смея вставить ни слова, внимательно слушала, с подозрением прищурившись.

— Медведи там огромны, — продолжал Густав. — Но они могут насытиться пищей вдоволь, потому как рыба, спешащая на нерест по мелким речушкам, сама плывёт к ним. Там киты, подплывая близко к берегу, испускают высокие фонтаны, издавая мелодию дикой природы и украшая собой перекаты волн океана. А над всем парят белые морские орлы, невозмутимо охраняя тайны всевидящим оком.

Густав замолчал. Глядя в окно на открытое море, он, затаив дыхание, казалось, боялся спугнуть свою мечту. Софья застыла с широко раскрытыми глазами, с восторгом рассматривая Густава.

— Я с вами! — неожиданно вскричала Софья, вскочив и опрокинув чашку с чаем на пол. — Густав, вы должны взять меня с собой!

Густав вздрогнул. Он будто проснулся. Не понимая выкрика на русском языке, он пугливо посмотрел на неё и Наталью Григорьевну.

— Что случилось? — спросил он, глядя, как к Софье бросилась мама.

Оторопев и почувствовав неладное, он подошёл, чтобы помочь.

— Софушка, успокойся, девочка, всё хорошо… ты слишком сильно утомилась на прогулке, тебе нельзя так волноваться, ты же помнишь наставления докторов?

Наталья Григорьевна гладила волосы дочери, стирая испарину с её бледного лба.

— Мама, не стоит беспокоиться, со мной всё прекрасно! — взволнованно хватая недостающий воздух, проронила Софья. — Да, я действительно разволновалась, но разве можно остаться равнодушной к рассказам Густава!

— Софья, успокойтесь, — Густав взял в руки её горячую ладонь и, нежно сжимая, погладил запястье. — Дышите глубоко и слушайте мой счёт.

Он спокойным бархатистым голосом отсчитывал мгновения, помогая девушке ровно и глубоко дышать. Софья начала успокаиваться, на щеках появился румянец. Глаза, будто наливаясь усталостью многих сомнений и тревог, медленно закрывались. Густые лёгкие ресницы ещё продолжали подёргиваться, но вскоре и они, плавно опустившись, погрузили Софью в сон.

Густав сделал знак Наталье Григорьевне, что они должны оставить девушку и не тревожить сейчас. Женщина встала, направившись к портьере, за которой была открытая дверь в соседнюю комнату. Густав направился следом. Выйдя в комнату, Наталья Григорьевна шёпотом спросила:

— Вы, верно, волшебник?

Густав так же шёпотом ответил:

— Нет, мадам, я просто владею некоторыми навыками успокоения — это практики тибетских монахов. Я постигал их у профессора Брига в Данциге.

— Наверное, вы уже поняли, что Софья страдает нервной болезнью, — с грустью произнесла Наталья Григорьевна. — Всё оттого, что она вбила себе в голову, будто её будущее связано не с семейными обязанностями, как это и положено, а с путешествиями по свету и с колонизацией новых территорий.

— Вот как? — улыбнулся Густав. — Как же я понимаю её.

— Вы считаете это нормальным?! Юной образованной девушке грезить путешествиями и совершенно не готовиться к семейной жизни?! — в голосе было и возмущение, и отчаяние. — Так не принято в обществе! Не принято скакать на лошади в казацких шароварах! Софья — эдакая мальчишка в юбке, её характеру позавидовали бы многие юноши. Она жаждет открытий, баталий и путешествий. Это ужасно!

Густав притих и склонил голову.

— Вся её жизнь с самого рождения проходила по-настоящему с великими людьми не только нашего рода Муравьёвых, но и самой России. Это её испортило, — Наталья Григорьевна говорила так откровенно, будто именно в Густаве, совершенно незнакомом человеке, она нашла поддержку. — Девочка буквально истощена желанием открывать мир, идти на край света! Я устала от её сложного характера! Она почти никогда не бывает любезна и ласкова, как подобает дочери. Ей доставляют радость разве что скачки на лошадях с казаками да стрельба из револьвера.

«Да, — подумал Густав. — По всему видно, что девушка с характером».

Он держал паузу, опасаясь попасть генеральше под горячую руку. «Уж мне бы припомнили, что я и сам такой же мечтатель, как её взбалмошная дочка», — мелькнула у него мысль.

— Ничего, — прищурилась Наталья Григорьевна, — выйдет замуж — образумится. Жених уже есть! — доверительно, вполголоса произнесла она. — Это будет замечательная партия! Надеюсь, он будет держать её в ежовых рукавицах.

— О чём вы там шепчетесь? — послышался из комнаты голос Софьи. — Мне всё слышно, — она, потягиваясь, подняла руки над головой. — Я, кажется, уснула? Как же сладко я спала! Впервые за много дней!

— Да, Софушка, я сейчас принесу горячий чай, и мы продолжим нашу беседу, — Наталья Григорьевна подала знак Густаву, чтобы он подошёл к Софье, а сама ускользнула за чаем.

⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ ⠀ ***

Ближе к вечеру Осип Николаевич собрал гостей за ужином. Густава он усадил на дальний край стола, не торопясь его представить. Когда все были в комнате, он подошёл и тихонько, по-приятельски обнял юношу за плечо.

— Сейчас дискуссия начнётся, — шепнул он Густаву на ухо и озорно подмигнул. — Ох, и горазд Григорий спорить! Ты слушай и вникай. Тебе это интересно будет. Когда Чертков в компании — скучно не бывает, он хоть и молод, да хитёр как лис.

— А кто он?

— Это родственник Натальи Григорьевны и Софьи.

— Григорий Александрович — вечный спорщик, — поддержала супруга Мария. — Только не перечьте, Густав, а то мы всю ночь будем выяснять истину, давно понятную всем, — она мило улыбнулась и, глянув на Шатилова, с любовью добавила: — Коленька уже уснул, так что народные песни сегодня отменяются.

Густав бросил кроткий взгляд на Черткова. Молодой человек выглядел весьма экстравагантно, развалившись и раскинув руки на соседние стулья. Рыхлые отметины на лице и редкие тонкие волосы не наделяли его привлекательностью, а высокий рост и болезненная худоба скорее выдавали нескладность и заметную сутулость. Хотя он и носил дорогой английский костюм, но всё же вёл себя достаточно нервно и неуверенно. Он постоянно поправлял круглые чёрные очки, бегая глазами в ожидании понимающего взгляда кого-либо из присутствующих.

— Вот наш родственник — Бакунин, — неожиданно начал Чертков. — Он же русским мыслителем себя называет. Ну и что же так озлобило его на Россию? У него здесь было всё! Но ведь он на ноги всю Европу поднял, революции творит в старом свете. Отчего он весь мир наизнанку вывернуть хочет?

— Я, право, не знаю, Гришенька, — наивно улыбнулась Наталья Григорьевна. — Характер у него такой всегда был — бунтарский.

— Да оттого и бунтарский характер, что натерпелся он в душной России притеснений, — подался вперёд Чертков, всё так же нервно поправляя очки. — Человек рождён быть личностью, и государство не вправе вмешиваться в его свободы и желания, пусть даже они и носят в себе нечто первозданное и животное — от безволия до страсти.

— Ах, Григорий Александрович, вам легко рассуждать, — немного наигранно подзадорила его Мария. — Вы смотрите на мир глазами образованного человека со ступеней прекрасной молодости, которая играет вами. А так ли нужна русскому мужику свобода личности, когда он от барина ждёт разве что милости?

— Русский мужик… — сморщился Чертков. — Пока мы оглядываемся на желания нашего мужика, Европа богатеет культурой, наукой и образованием! И это доступно лишь свободному во всех смыслах человеку.

— Их свобода, — тихо вставил Шатилов, — как вы заметили, Григорий Александрович, только и выражается, что в развязности нравов. Нам такое чуждо.

— Ну и что ж из того? — нервно улыбнулся Чертков. — Да, свободные нравы освобождают личность, — он кокетливо выпрямил спину. — Свободные нравы в Европе искоренили поросшие мхом вековые устои. Там женщина сама выбирает себе предмет вожделения.

— Вот женитесь, — осторожно заметила Мария, — и тогда по-другому будете понимать женщину — мать своих детей.

— О… — закатил глаза Чертков. — Опять вы о своём. Семья, дети, пелёнки, обязательства. Только в свободных отношениях есть место творчеству, искусству. И только в свободных отношениях женщина чувствует ту изначальную страсть, которой она была пронизана при первом поцелуе.

Со второго этажа по широкой закруглённой лестнице к гостям спускалась Софья. Её пышное платье, едва касаясь ступеней, шелестело благородным шёлком, и девушка, аккуратно придерживая его, внимательно смотрела под ноги, чтобы не оступиться. Чертков, жадно её разглядывая, замолчал, а затем, неожиданно придав лицу гримасу чопорной надменности, с издёвкой произнёс:

— Как мило, Софья! Ступайте же осторожнее вашими нежными ножками и не стесняйтесь слегка приподнять платье — оно только мешает вам. И движения сковывает, и прелесть восхитительного тела скрывает.

Софья остановилась, замерев в растерянности. Услышанное поразило её, и она, точно оказавшись на высокой сцене, не знала, как реагировать. Но Чертков не унимался:

— Вот и нежный румянец покрыл девичьи щёчки, и губки стали алыми. Я один вижу, как заволновалась прекрасная девица? Каково это — вдыхать волнительный воздух наслаждения, Софья?

Наступила мёртвая тишина. Гости, находясь в оцепенении, не смели произнести ни слова.

— Что вы себе позволяете, Григорий Александрович?! — выкрикнула Софья.

Подобрав подол платья, она устремилась вверх по лестнице обратно в комнату. Мария, набрав воздуха, посмотрела на Наталью Григорьевну и в досаде выпалила:

— Григорий Александрович, это пошло!

— Ну и что ж из того? — окинул он взглядом Марию. — Я свободный человек, таковы мои нравы…

— Господа! — задыхаясь от смятения, призвала Наталья Григорьевна. — Господа, Гришенька так шутит! Не стоит придавать шуткам такого значения!

Пытаясь уладить недоразумение, Шатилов с добрым укором посмотрел на Черткова.

— Ну стоит ли, право, так шутить?

— Представьте, в свободной Европе никто не придал бы этому значения, — равнодушно заметил Чертков.

— Ну, может, и не придали бы. У них свои устои — у нас свои, — успокаивая всех, заметался Шатилов. — Вот у нас в гостях сегодня немец Радде — путешественник, — он указал ладонью на Густава. — Однако же и европейцы тоже едут к нам. Что-то их влечёт? Вот давайте, Григорий Александрович, у немца сейчас и спросим, — перевёл он взгляд на Густава. — Молодой человек, почти ваш ровесник, к нам с самой окраины прибыл — из Данцига. Уж ему-то настроения европейцев знакомы.

Гости повернулись к Густаву, и он, немного смущаясь по причине своего плохого русского, только крутил в растерянности головой и хлопал большими невинными глазами.

— Он русский плохо знает, — огорчила всех Наталья Григорьевна. — Зато человек великолепный! И рисовать умеет, и врачебному делу обучен. Ему ли до наших споров?

— И всё же, Наталья Григорьевна, позвольте спросить? — не унимался Чертков и, не дожидаясь ответа, на немецком громко обратился к Густаву: — Вот что вас, молодой человек, так влечёт в Россию? Ведь есть Европа! Климат там мягкий, природа не хуже, а где-то и поярче будет. Вот что?!

Густав, чувствуя на себе всеобщее внимание, смутился и всё же начал осторожно отвечать:

— О, простите, мои знания не так хороши, чтобы судить или сравнивать Европу и Россию, но только хочу вам разъяснить, что у себя на родине я не встречал такой первозданной природы. Может, потому что там всё давно изучено и каждый камень имеет своего хозяина, собственника, — поперхнулся он и продолжил: — Здесь же в России, как только вышли мы на охоту с Осипом Николаевичем, так я сразу нашёл несколько не описанных учёными видов птиц! Нашёл растения, которые вовсе не должны быть в этой природной полосе! Может быть, вот это меня и влечёт — неизвестность, неизученность и бесконечные просторы, на которых я могу встретить кого угодно! Россия ещё мало изучена, и простите мне мою неопытность, но мне кажется, что и русские люди здесь так же широки душой. Они в каждом путнике родственника хотят видеть. В Данциге не так, — Густав опустил взгляд и замолчал.

— Да, — усмехнулся Чертков. — Вот в том и беда, друг мой, — посмотрел он на Густава, — что народ наш прост да широк душой, ему не объяснить изящества эстетики. А Европа смеётся над глупым русским народом! — облокотился о стол Чертков. — Ибо он глуп и потешен!

— «Всякая нация смеётся над другой, и все они правы», — так говорят у нас в Данциге.

— Интересно, интересно… И как же нам нужно относиться к простому люду, коль, по-вашему, народ этот везде одинаково высмеивается?

— Наверное, с добротой… Я и сам из простого народа, а потому всегда помню слова: «Будьте добры, потому что каждый, кого вы встречаете, ведет тяжёлую битву… Будьте добры ко всем, с кем вы сталкиваетесь, потому что вы можете никогда не знать, через что человек проходит в своей жизни».

— А… Хватит! — махнул рукой Григорий Александрович.

— Ну, полноте, голубчик, — мило улыбаясь Черткову, прервал его настрой Осип Николаевич. — Отведайте-ка лучше нашего айвового варенья.

— Оно вас в чувство приведёт! — скромно и немного застенчиво добавил Густав.

Чертков вскинул на него взгляд, не понимая, насмешка это или прусак действительно до наивности прост.

— Нет уж, — встал он из-за стола. — Пора мне идти. Меня приятели ждут. С ними веселее.

Чертков, откланявшись, оставил за собой звенящую тишину, которую прервала Наталья Григорьевна:

— Ну что ж поделать? Такая сегодня молодёжь. У них свои правила, своя жизнь, как нам их осуждать?

На лестнице вновь появилась Софья. Только на этот раз, увидев её, гости ахнули.

— О боже, — закрыла рукой лицо Наталья Григорьевна.

Софья, не торопясь и вальяжно вышагивая, спускалась по ступеням. На ней были до блеска начищенные сапоги, офицерские брюки и косоворотка. В руках она держала револьвер. На заплаканном лице не было даже тени сомнения. Только ненависть.

— Где он? — под сводами высоких потолков стальной голос прозвучал как приговор.

— Мы его прогнали! — испуганно подбежал к ступеням Осип Николаевич, указывая рукой на дверь. — Негоже такие разговоры вести — попросили удалиться! — Шатилов указал сквозь открытый проём на улицу. — Вы уж с оружием поосторожней, Софья Николаевна, — умоляюще посмотрел он ей в глаза.

Софья засунула револьвер за пояс и, спустившись вниз, села за рояль.

— Сыграйте нам, голубушка, а мы послушаем, — нашёлся Осип Николаевич.

— Верно, Софушка, сыграй нам, будь любезна, — сложив ладони у подбородка, попросила Наталья Григорьевна.

Софья, не замечая никого вокруг, открыла рояль и устало выдохнула. Её пальцы нежно прикоснулись к послушным клавишам, и по комнате полилась лёгкая мелодия, вмиг остудившая страсти, разногласия и споры.

На лестнице послышались уверенные шаги. Шатилов, опасаясь, что это вернулся Чертков, поспешил к двери.

— Доброго здоровья! — послышалось громогласное приветствие.

В комнату уверенным шагом вошёл высокий стройный офицер лет двадцати и с улыбкой оглядел присутствующих.

— Александр Семёнович! — Наталья Григорьевна в радости вскинула руки. — Голубчик, а мы ждём вас второй день! Уже и вещи собрали. Загостились у Осипа Николаевича.

— Здравствуйте, Александр! — Софья, оставив рояль, пошла ему навстречу.

— Николай Николаевич только сегодня направил меня к вам, — улыбаясь, ответил он.

Густав, увидев офицера, слегка смутился и, бегая глазами из стороны в сторону, испуганно привстал. Это адъютант генерала Муравьёва — отца Софьи, — шепнул ему на ухо Шатилов, положив руку на плечо юноши. — Не тревожься, не по твою душу, — с улыбкой успокоил он Густава. — Тут тебя прусские власти вряд ли станут искать.

— Экипаж подан! — весело произнёс Александр. — Можем трогаться хоть сейчас, — он посмотрел на Наталью Григорьевну.

— Ну что ж так скоро? — развёл руками Шатилов. — Не откажитесь от ужина, Александр Семёнович!

— А и то верно! — махнул рукой офицер. — Чем у вас сегодня угощают?

Шатилов вместе с супругой Марией, усадив Александра Семёновича за стол, окружили его вниманием, предлагая одно блюдо за другим.

— Вот, кабанчика отведайте, на углях, — расплывшись в гостеприимстве, советовал Шатилов.

Офицер, видимо, проголодавшись с дороги, бегал глазами по сытному столу. Мария ставила угощения рядом с Александром и, добродушно улыбаясь, предлагала попробовать всё. Шатилов, наливая в бокал столовое вино, торжественно, с гордостью произнёс:

— Из моих погребов!

Густав, молча наблюдая за офицером, с тревогой вспомнив условия обязательной воинской повинности в родной Пруссии, подумал: «Заберут в солдаты… и прощай, Крым, прощай, Россия…»

Софья осторожно подошла к загрустившему Густаву. Он, увидев её перед собой, попытался встать, да неудачно задев стол, шлёпнулся обратно на стул.

— Что же вы, путешественник, за даму не заступились? — улыбнулась она, придерживая револьвер на поясе. — Страшно?

---

— Софья Николаевна, простите ради бога, я ещё не совсем понимаю ваших правил в России, да и мне Шатилов сказал, будто этот самый Чертков — ваш родственник…

Софья ухмыльнулась.

— Родственник… Я его когда-нибудь пристрелю, — равнодушно бросила она, направляясь к офицеру.

Густав широко раскрыл глаза, вовсе потерявшись в хитросплетения светских манер российского общества. Послышался громкий смех. Было видно, как Осип Николаевич, пытаясь выудить у Александра что-то интересное, подсел к нему, приковав к себе взгляды присутствующих.

— Александр Семёнович, ну расскажите… — канючил он с хитрой улыбкой. — Всем же интересно…

— Да что рассказывать? — улыбнулся офицер. — Чертовщина какая-то. Самому не верится.

— А вот вы нам и расскажите, — не унимался Шатилов. — Корсаков же военный человек, при оружии… И тут такое. От медведя отбиться не смог.

— Да что вы, Осип Николаевич! Разве не знаете? — Александр вмиг сделался серьёзным. — Там ведь ужасная история была, не всё так просто!

— Позвольте, мне сказывали, что медведь на них по дороге напал и порвал его, — словно извиняясь за свою неосведомлённость, оправдался Шатилов.

— Там было всё страшнее и ужаснее. Мы не знаем, что и думать, — Александр покачал головой и, закрыв глаза, облокотился о край стола.

— Господи! Да не пугайте вы так! Скажите как есть.

Александр поднял тяжёлый взгляд, строго посмотрел исподлобья в широко раскрытые глаза Осипа Николаевича и грубо буркнул:

— Ночь спать не будете. Лучше вам этого не знать.

Густав застыл. Уловив слова Шатилова и странное напряжение на лице Александра, он почувствовал, что случилось нечто, о чём тот говорить не хочет, а может быть, и рассказывать это страшно. Любопытство застыло на его лице.

Оглядывая просторный зал, Густав поймал взгляд Софьи. Та кивнула, предлагая поскорее покинуть скучное собрание. Он неторопливо встал и, положив белую салфетку на край стола, вышел за Софьей. Пройдя в залитый солнцем дворик, он, расправив грудь и широко разведя руки в стороны, вдохнул полной грудью.

— А что случилось с тем человеком, на которого напал медведь? — спросил он у беззаботно усевшейся на качели Софьи.

— Раскачайте меня, Густав! Я ужасно люблю, когда меня катают на качелях! Как будто в воздухе птицей летишь!

Густав с силой надавил на край массивных качелей, и они стали медленно раскачиваться.

— Это вы про Корсакова?

— Наверное, — нерешительно ответил Густав.

— Он сейчас служит в Восточной Сибири и как раз на Камчатке, которую вы так красочно описывали моей mama. Места там дикие, необжитые. Вот он со своими спутниками и попал в переплёт с местными жителями — орочонами, кажется… Или как их там? С аборигенами, одним словом.

— В переплёт? — удивился Густав. — Я слышал о крайней доброжелательности коренных народов Сибири.

— Ну да, доброжелательны, даже очень, — в голосе Софьи послышались нотки сарказма. — Вот они из-за своей крайней доброжелательности и натравили на экспедицию медведей.

— Да как же можно натравить медведей? Медведь — животное дикое и дрессуре поддаётся разве что в клетке цирка.

— Ну, вам виднее, — равнодушно ответила Софья.

— Расскажите мне эту историю, я должен знать!

— Ага, я вам расскажу, а вы испугаетесь и в экспедицию не пойдёте.

— Нет, ничто не сможет остановить меня. Я уже всё решил, — смело поднял подбородок Густав.

— Как же вы наивны, Густав! Как же вы наивны!

— Не понимаю, в чём моя наивность? Вы обижаете меня.

Софья ухмыльнулась.

— Густав, вы, видно, не поняли, что попали в Россию-матушку?

— Отчего же не понял? Прекрасно понял, — с долей лёгкого возмущения отреагировал Густав. — Это вы выражаетесь не совсем ясно, — упрекнул он.

— Ну хорошо, попробую объяснить вам просто, ясно и доходчиво, — начала Софья. — Место, которое вас так влечёт, а именно Камчатка, находится на расстоянии более двенадцати тысяч вёрст. Как вам такое? — она с недоброй улыбкой посмотрела на Густава.

— Так что ж из этого? Я знал о таком расстоянии.

— А вы можете себе представить, каких денег стоит, чтобы добраться только в одну сторону?

— Ну, наверное, это дорого, — замявшись, согласился Густав.

— Это очень дорого. А вы, мой друг, с остатками денег от Данцигского общества естествоиспытателей можете себе позволить лишь обратный билет домой. Я знаю, как снаряжаются экспедиции и каких денег это стоит, и знаю также, каких усилий требуется, чтобы пройти ведомства, причастные к таким предприятиям.

Густав опешил, услышав, как она нарочито язвительно и с надменным вызовом выговаривает слова.

— Мои ближайшие родственники, — строго посмотрела она на Густава, — именно задачей всей своей жизни считают открытие новых земель России. Они делают это под высочайшим покровительством императора и с государственными целями. Там, где есть интерес России, — туда и будут направлены экспедиции.

Софья, раскачивая качели, закрывала от удовольствия глаза.

— Как же вы этого не понимаете? — вскинула она взгляд. — Да, привлекательно ваше желание узнать больше о мире природы России. Может, вы и могли бы удивить читателей воскресных прусских газет открытием нового вида насекомых в далёких сибирских лесах, но… — она подняла в улыбке брови. — Денег из казны вам на это не дадут! Нет в этом целей империи! Целей государства! А без денег вы не доберётесь до Сибири.

— Неужели никому в России не интересно узнать, как прекрасна природа и природные богатства страны? — растерянно удивился Густав, подавленный таким напором.

— Интересно, — кивнула она. — Но кто доверит вам казённые деньги?! Ну приехал с окраины юнец в двадцать с небольшим, притом немец… да кто на себя такое возьмёт — поручиться за вас? А если кто и даст вам рекомендацию, так что ж? Желающих пуститься за казённый счёт в путешествие нынче великое множество… И чем вы лучше? Рисунками? Так разве у нас художники перевелись? И маслом, и акварелью! Так что в лучшем случае возьмут вас в экспедицию рисовальщиком или поклажу на себе нести вместо лошади… Много ли вы так осилите?

— Я пойду без денег! — отчаянно выкрикнул Густав. — Просто буду идти по дороге. Русский народ милостив — кто хлеба подаст, кто пустит переночевать. Но я дойду до Камчатки, чего бы мне это ни стоило!

— …И где-нибудь за Уралом останется от вас невысокий холмик, над которым местные крестьяне снимут шапки и жалостливо скажут: «Замёрз, бедняга. А как его имя-то было? Не успел нам сказать…»

— Какая же вы… — Густав кипел от нахлынувшей злости. — Какая же вы злая русская девушка! — брызжа слюной и часто моргая покрасневшими от напряжения глазами, прошипел он и ударил рукой по качелям.

Густав бросился прочь. На ходу он отчаянно махал руками и бормотал под нос что-то на немецком. «Сумасшедшая семейка! — гневно думал он. — Невменяемая мама, истеричная дочка и ещё этот… вольнодумец Чертков! И всё в один день! Проклятье!»

— Постойте! — крикнула вслед Софья, но Густав уже не хотел её слышать. — Постойте же, Густав! — она вдруг осознала, что сейчас он исчезнет из её жизни навсегда.

Будто выпрашивая прощения, она жалобно простонала:

— Не ведите себя как капризный ребёнок, Густав!

В голосе послышались отчаяние и грусть. Последняя фраза прозвучала так, будто она навсегда расстаётся с единственным другом, обрекая себя на бесконечное одиночество.

Густав замер и остановился. Он опустил голову, не смея оглянуться. Действительно осознав, что нельзя быть таким импульсивным и вспыльчивым, когда речь идёт о чём-то большем, чем случайное знакомство, Густав остановился.

— Вернитесь, Густав.

Он, не поднимая головы, повернулся и медленно подошёл к Софье.

— Простите меня. Я не вспыльчив и не позволяю себе такого поведения, но вы… вы… — он хотел ещё что-то сказать, но девушка перебила:

— Густав, если вы приняли для себя столь серьёзное решение… решение, которое способно изменить вашу жизнь и судьбу, то должны были предвидеть, что путь будет не только тернистым, но и смертельно опасным, — Софья с любопытством смотрела на него, словно оставляя несказанным что-то главное.

— Да, Софья, вы сейчас, как это по-русски у вас говорят, облили меня ледяной водой.

— Обдала вас ушатом холодной воды? — улыбнулась она так, будто и не было тех обидных слов, которые вмиг сделали Густава несчастным.

— Наверное, так, — грустно согласился он. — В моей голове сейчас ужасное смятение, ведь всё, что вы сейчас сказали, — правда… Я потерял свою мечту…

— Вы ничего не потеряли, — возразила Софья. — Напротив.

Густав от неожиданности замер и не моргая уставился на Софью, ожидая какого-то чуда. Казалось, на него смотрела не девушка, а бестия. «Она хочет окончательно растоптать мои мечты, или ей доставляет удовольствие унижать меня, или…» — блеснула в глазах робкая надежда.

— Вы ничего не потеряли, Густав. Я помогу вам, и вы сможете осуществить свою мечту, — твёрдо и уверенно заявила Софья.

— Но как это возможно? — недоверчиво нахмурился он, уже не понимая, что и думать.

— Всё возможно. Не забывайте, что я принадлежу к роду Муравьёвых, и в моих силах помочь вам осуществить задуманное. Тем более что я в этом крайне заинтересована.

Густав, не зная, как ответить, почувствовал, что она затевает что-то дерзкое: «И вот тут, — насторожился он, — как бы мне не попасть в положение, которое у русских называется „не вляпаться“».

— А в чём, как вы сейчас изволили выразиться, ваш интерес? — осторожно вымолвил Густав, повернувшись вполоборота, словно опасаясь неприятностей. — И чем тогда я смогу заплатить вам за вашу благосклонность?

— Вы верно меня поняли, Густав, — продолжила Софья сухим и не терпящим возражения тоном. — Вы сможете заплатить мне сущим пустяком.

— Чем же?!

— Вы возьмёте меня с собой в экспедицию.

— Что?! — Густав взъерошил руками волосы на голове. — Как вы это себе представляете?! Вы — девушка! Юная девушка из дворянской семьи! Так не принято! Да к тому же ваша маменька рассказала мне, что у вас и жених есть!

— Ха, — усмехнулась Софья. — Имеющий ко мне тайную страсть Чертков? Он отвратителен! К тому же наш родственник.

— Не принято так, Софья, чтобы женщина в экспедиции ходила! Там нет условий! Не для вас это! — не зная, как от неё отделаться, он встал на сторону Натальи Григорьевны.

На лице Софьи появилась загадочная улыбка, и девушка, сделав паузу, с равнодушным отчаянием зло произнесла:

— А тогда я скажу папеньке, что вы шарлатан, и вас прогонят из России…

— Что?! — прошептал Густав трясущимися губами.

Его лицо стало бледным как полотно, лоб покрылся испариной. Юноша живо представил, чем для него могут обернуться капризы взбалмошной молодой особы. «Выполни я её требование, меня, чего доброго, обвинят в том, что я выкрал девушку из дворянской семьи и увёз на край света! — затаился в его груди испуг. — Тогда уж точно в солдаты заберут…»

— Ну, Густав, успокойтесь, — виновато, по-детски улыбнулась Софья, — речь не идёт о том, чтобы нам с вами прямо сейчас пуститься в неизведанную даль. Да вы ещё и не совсем готовы к этому. Вам нужно освоиться, да и мне необходимо время, чтобы Императорским Русским географическим обществом было принято решение о доверии вам экспедиции при соответствующем материальном и организационном обеспечении.

— Что значит «организационное обеспечение»? — недоверчиво переспросил Густав, разрываясь между желанием исполнить свою детскую мечту и возможным гневом взбалмошной светской девицы, а ещё хуже — её деспотичной маменьки-генеральши.

— Это когда вам обязаны оказывать поддержку и помощь все государственные учреждения, так или иначе имеющие возможность сопутствовать вашей удаче. Но сейчас мы с вами должны договориться о главном: если будет принято решение доверить вам экспедицию, вы берёте меня в качестве равноправного члена, в каком бы качестве я ни была зачислена в нашу экспедицию. Вы согласны?

«Наша экспедиция, — пронеслось у него в мыслях. — Она уже определила себя в „нашу экспедицию“?!»

— Мне очень трудно понять смысл сказанного сейчас вами, Софья, — он уставился в землю. — Да я вообще потрясён настоящим разговором! — вспыхнул Густав, вновь вцепившись руками в свои густые волосы. — Это какой-то шантаж! — отчаянно выпалил он.

— Ну какой же это шантаж, друг мой? Я помочь вам хочу… — она сделала паузу. — Да или нет, Густав? — отрезала она.

— Да! — выкрикнул он, выпучив глаза и застыв на мгновение.

— Вот и замечательно. И ещё одно условие.

— Ещё условия?! — возмущённо прервал он, предполагая, что и без того пошёл на авантюру, за которую может жестоко поплатиться.

— Да, Густав, и, может быть, это станет главным условием, исполнить которое вам будет сложнее всего.

Софья на мгновение затаила дыхание. Было видно, как её брови подёргиваются в сомнении, а губы слегка дрожат.

— Итак, нигде, никогда и никому вы не скажете о нашем договоре. У вас будет интересная и долгая жизнь… может статься, что вы захотите написать мемуары или автобиографию. Так вот, мне не найдётся там места. И вы должны мне сейчас это пообещать.

— Обещаю, — устало вытирая потный лоб рукавом, легко согласился Густав. — Но только как же мы с вами это скроем?

— Позвольте мне самой позаботиться об этом, — улыбнулась она.

— Обещаю, — выдохнул Густав, кажется, готовый в этот миг согласиться на всё что угодно. «Да что же за день-то сегодня такой?!» — вновь пронеслось в мыслях.

— Надеюсь, вы не попросите меня подписать с вами договор кровью? — иронично поинтересовался он.

— К чему подписывать договоры. Мы в России слову верим.

Густав только теперь услышал, как вокруг раздаётся многоголосый хор чудесных пташек в зарослях деревьев, как шумит вдалеке прибой и как ярко светит прямо в его глаза солнце. Он молчал. Софья с улыбкой подошла поближе.

— А что мы всё — Густав, Густав? У вас отчество-то какое? А то вам вскоре, возможно, случится предстать перед императором, а мы даже вашего отчества не знаем.

Густав, слегка растерявшись, долго выбирал, как это можно сказать по русскому правилу, и начал перечислять:

— Густав, Фердинанд, Ричард, — он закрыл глаза и, закинув голову, стал перебирать пальцами в воздухе в попытке найти правильное отчество.

— Э-э, Густав, так не пойдёт. Да кто же вас будет перечислениями этими величать? Давайте просто — Иванович! Согласны? Густав Иванович! И звучит по-русски, и нотка иностранщины есть! Наши «русские» из чиновников это любят.

— А и верно, давайте я буду Густавом Ивановичем!

— Ну вот и славно! — обрадовалась Софья. — Ну а если вам надобно будет подданство своё на российское поменять, опять же в целях «нашей экспедиции», поменяете? — прищурившись, строго спросила она.

— Поменяю, Софья Николаевна! Поменяю! У нас с вами Бог един! Веру не меняю, а Россия для меня и впрямь матушку напоминает!

— Ну и молодец! — не отрывая от него взгляда, похвалила юношу Софья. — И вот ещё. Мы сегодня с маменькой уезжаем отсюда.

— А как же мы увидимся? — встревожился Густав.

— Я обо всём договорюсь с Шатиловым. Он оставит вас у себя и будет помогать, — заверила Софья. — Осип Николаевич знает, что такое научные исследования. Дерзайте, всё в ваших руках.

— Но меня в солдаты должны вот-вот призвать в Пруссии, — растерянно проронил Густав.

— Александр, кстати, младший брат того самого Корсакова Михаила Семёновича, которого чуть медведь не загрыз, поможет в этом. Я позабочусь. Он очень верен моему отцу и нашей семье. Александр сделает всё как нужно. Только маменьке — ни слова! Договорились?

— Ах, Софья, вы, кажется, втянули меня в авантюру, которая поглотит нас с головой. Я обещаю вам, что Наталья Григорьевна не узнает о нашем договоре, но и вы обещайте, что не сделаете меня виновным в её глазах, в случае если всё откроется не в лучшем свете.

— Даже не думайте об этом, — улыбнулась Софья. — На моей стороне и папенька, и сёстры. Они знают моё желание, и при любом исходе нашей затеи вы не останетесь под ударом. Это я вам обещаю.

— О, мой Бог! Будь по-вашему, — простонал Густав.

— Пойдёмте-ка пить чай, — с облегчением выдохнула Софья.

— Да и то верно, вот только хотел спросить у вас, а что там за история с вашим родственником Михаилом Семёновичем, которого потрепал медведь?

— С Корсаковым?

— Наверное… Любопытство просто раздирает…

После небольшой паузы Софья тревожно посмотрела куда-то в море и задумчиво произнесла:

— А история прескверная, Густав, прескверная. Надеюсь, это уже не отпугнёт вас от нашей экспедиции.

На выражении «нашей экспедиции» она сделала акцент, и Густав, прищурившись, улыбнулся.

— После завершения перехода от Якутска в Аян Корсаков возвращался в Санкт-Петербург, и где-то на Среднем Амуре случилась у него стоянка в ожидании ледостава на реке. Припасов достаточно, спутников взял надёжных — из казаков. Вот только в тайге встретились ему охотники — орочоны. Гостеприимно пригласили к себе и рассказали о странном ритуале преклонения местных жителей перед своим идолом — медведицей — хозяйкой тайги. В рассказах они настойчиво убеждали, что все решения в той местности принимает разумная медведица, говорящая чуть ли не на языке людей и обладающая способностью чудесным образом превращаться в прекрасную девушку.

Густав слушал затаив дыхание.

— Михаил Семёнович даже видел их символ веры, — продолжила Софья. — Идола из чистого золота, имеющего образ медведя. Идол этот, весом не меньше пяти пудов, хранился в скрытой от глаз пещере, — она замолчала и задумалась, затем прищурилась и усмехнулась. — Ну, верят в медведя и пусть себе верят — их дело. Только стали происходить всякие неприятности со спутниками Михаила Семёновича, а потом и с ним. Казаки, будто разум потеряв, твердили, что видели хозяйку тайги и были у неё в гостях.

— Оборотень, — замерев от страха, прошептал Густав.

Софья иронично улыбнулась и снисходительно посмотрела на него.

— Что уж там у них было — гадать не станем, — продолжила она. — Только вскоре казачки и правда погибли от когтей, как думает Корсаков, медведя. Ему чудом удалось бежать, хотя эта самая медведица набросилась и на него, немного потрепав и прилично поранив. По приезде в столицу он вылечился и начал приходить в себя, но о происшествии том ни с кем говорить не желает. Только однажды дяде моему проговорился, что голос у той медведицы был действительно будто женский, — Софья задумалась, а затем озвучила свои мысли: — Откуда у них там столько золота? Ведь орочоны — охотники… Вот так, Густав. Страшно?

— Россия — дикая и неизведанная страна, — настороженно ответил он. — Так говорил мой учитель.

— Россия — загадочная страна. И скоро вы это поймёте. Ну а теперь прощайте, Густав.

— Когда мы увидимся?

— Как только каждый из нас исполнит взятые на себя обязательства: вы — покажете себя с лучшей стороны здесь, в Крыму, чтобы не было стыдно вас отрекомендовать, ну а я сделаю всё, чтобы в столице о вас узнали. Осип Николаевич задумал в Крыму создать музей орнитологии с коллекцией птиц Крыма, так помогайте ему — это будет для вас интересно.

— С удовольствием, Софья. Мне это в радость!

Ночью Густав не мог уснуть. Эмоции терзали его после такой неожиданной встречи с Софьей. Ещё несколько дней назад он и представить себе не мог, что его увлечённость зоологией, миром растений прекрасного Крыма, миром удивительной природы, растворившей в себе всё его сознание, будет захвачена неукротимой стихией азарта, авантюризма и дерзкого желания покорять самые удалённые уголки земли. Эта совсем юная русская девушка за один день вернула его в детские фантазии, которыми он грезил, показала, как близка к нему возможность добиться целей, казавшихся недосягаемыми.

— Софья, — прошептал он, уставившись в потолок небольшой комнаты. — Кто же вы, Софья?

«А не шутка ли это была? — будто молнией пронзило его недоверие. — Может быть, Софья подшутила надо мной и нет никаких планов отправиться в „нашу экспедицию“?» — поймал себя на мысли Густав.

Его моментально прошибло холодным потом. «А может быть, это только фантазии юной девицы, оттого и не велено мне было делиться с Наталей Григорьевной, да и вообще ни с кем?»

Густав вскочил с кровати и выглянул в окно. Яркая луна играла со спокойным ночным морем, оставляя золотистую дорожку живых отблесков. Безоблачное небо подмигивало мириадами озорных звёзд, а листва на деревьях сонно дремала вместе с тихой крымской ночью.

«Она переменила всю мою жизнь, — беспокойно подумал он. — Лучше бы я не встречал её там, в лесу, и тогда спал бы сейчас спокойно и крепко, а наутро пошёл бы вновь по тенистым лесным тропкам, наслаждался бы запахом моря и причудливым пением птиц».

Он обхватил голову руками и простонал. «Но ведь она действительно договорилась с Шатиловым, и Осип Николаевич предоставит мне не только кров, но и деньгами поможет. Нет, не обманула, не могла она меня обмануть! Хоть и слышал я много в родном Данциге о природном умении русских девиц привораживать к себе любого, кто хоть чем-то будет им полезен… — Густав замер на слове „полезен“. — Так, стало быть, я чем-то полезен Софье? Значит, не обманула?! Значит, быть „нашей экспедиции“?! Быть!» — Густав лихо прыгнул в уже остывшую постель и накрылся с головой одеялом.

Глава 4. Тайна дедушки Тао

Июнь 1986 г. Город Удаляньчи, провинция Хэйлунцзян, Китай

Маленький город Удаляньчи походил скорее на деревню в глубокой северной провинции Китая. Он не отличался своей древней историей или особыми достижениями. Все новости о важных событиях или переменах, происходящих в стране, доходили до жителей с большим опозданием. В нём жили в основном потомки кочевых родов дауров и орочонов. Это древние народности, промышлявшие некогда охотой на территории русской Сибири и Северного Китая.

Молодые люди, не торопясь перенять образ жизни предков-кочевников, при первой же возможности разъезжались по крупным городам. Там можно было заработать себе на жизнь, получить профессию и создать семью. А ещё совсем недавно власти разрешили заниматься небольшим частным бизнесом — семейным подрядом, и возможности больших городов манили к себе сладостным ожиданием богатой, сытой жизни.

Джао Дэй по окончании школы тоже хотел уехать в большой город и найти там интересную работу. Остаться в Удаляньчи означало навсегда привязать себя к глухой провинции в горах Хингана. Юноша мечтал поступить в университет народной полиции. Быть полицейским всегда считалось престижным. Он с восторгом смотрел на местных хранителей порядка и на их строгую форму.

Отделение криминальной полиции, на которое хотел поступить Дэй, особенно нравилось ему. Распутывать сложные преступления казалось ему верхом всех возможных желаний. В свободное время он зачитывался детективами, а затем с восторгом пересказывал их дедушке и своей младшей сестре Джао Ли, с которыми он жил в небольшом деревянном доме на окраине городка. Дедушка Тао как ребёнок радовался его рассказам.

Про родителей Дэй и Ли ничего не знали, но, когда они просили дедушку рассказать о них, тот становился задумчивым, и на его высохшем лице появлялись слёзы. Дэй понимал, что за этим стоят тяжёлые воспоминания, и потому сторонился этой темы, оберегая и без того слабое здоровье Тао.

Джао Дэй выглядел выше сверстников почти на голову, и когда случался какой-нибудь праздник на центральной площади города, его лицо с доброй и сияющей улыбкой замечали издалека. Он часто слышал приветливые слова от знакомых и совсем не знакомых людей, которые старались заглянуть ему в лицо и сказать что-то приятное. В Китае, как известно, особое отношение к людям высокого роста.

Младшая сестра, Джао Ли, как это и принято в китайских семьях, в свои четырнадцать лет начала работать. Ей удалось получить место в небольшой больнице. Там она пропадала круглые сутки, помогая убираться в помещениях в надежде когда-нибудь стать доктором. Может быть, поэтому редкие минуты, которые она могла провести дома с братом, были для неё особенно дороги.

Дни тянулись. Старик стал плохо видеть, и ему пришлось забыть даже про охоту — то единственное, что напоминало ему молодость и хоть как-то поднимало настроение в долгие зимние месяцы. Однажды Дэй принёс домой анкету, которую следовало заполнить для поступления на подготовительное отделение Харбинского колледжа полиции. Он попросил дедушку помочь заполнить ту часть, которая касалась родителей. Увидев анкету, Тао испуганно посмотрел на внука и в сильном волнении стал искать глазами стул.

— Что случилось, дедушка? Ты нездоров?

— Подожди, Дэй, у меня закружилась голова. Дай мне эту анкету, — он протянул сухую трясущуюся руку.

Дэй помог дедушке сесть и дал ему анкету. Тот долго молчал, глядя на неё, будто раз за разом перечитывал строки.

— Видишь ли, Дэй, — с сожалением начал Тао. — Я думаю, что тебе не поступить в колледж полиции.

Дэй с непониманием посмотрел на него.

— Но я хорошо учусь в школе и нормативы по физподготовке выполняю на отлично.

— Это всё так, — продолжил Тао. — Но дело в том, что ваши родители… — Тао не знал, как сказать. — Одним словом, они не просто… — он закрыл глаза, полные отчаяния. — Они нарушили закон и были направлены в трудовые лагеря, где умерли от непосильной работы, — еле выговорил дедушка. — С такими родителями не принимают на службу в полицию.

Дэй оторопел и, не зная, что ответить, хлопал глазами, чувствуя, как у него из-под ног уходит пол.

— Но ты никогда не говорил нам об этом.

— Я не хотел поднимать ту старую историю, но, видимо, от судьбы никуда не уйти. Это наше проклятье.

— Проклятье?!

— Да, Дэй. Сейчас я понимаю, что это проклятье, — Тао стал медленно заваливаться на бок, и Дэй поспешил к дедушке, чтобы поддержать его и помочь лечь на кровать.

Бледный Тао лежал молча. Казалось, что он хочет что-то сказать, но не в силах этого сделать. Дэй взволновано смотрел на него. Ему хотелось плакать от отчаяния.

— Дедушка Тао, — простонал Дэй.

Тао еле слышно прошептал:

— Подойди ко мне, Дэй, я хочу тебе что-что сказать.

Дэй быстро согрел чай и, присев на кровать, подал чашку дедушке:

— Вот, возьми. Я сейчас сбегаю в больницу, и Ли обязательно приведёт врача. Ты попей горячего чая.

Дэй уже привстал с кровати, но дедушка крепко сжал его запястье:

— Не уходи. Не надо врача. Лучше внимательно послушай, что я тебе скажу.

Дэй испуганно посмотрел на его угасающие глаза и сел на кровать.

— Я хочу рассказать тебе про тайну нашего рода, — дедушка устало выдохнул, но, взяв себя в руки, посмотрел на Дэя и продолжил: — Хотя сейчас я уже думаю, что это и есть проклятие, — он ненадолго замолчал, но затем вновь взял запястье Дэя и, набравшись сил, твёрдо проговорил: — Но это решать уже тебе.

— Какая тайна, дедушка? — Дэй подумал, что Тао не в себе, и поэтому хотел было подняться, но тот не отпускал его запястье:

— Послушай меня, Дэй. Моя жизнь скоро закончится. Постарайся не перебивать.

— Хорошо, дедушка, — юноша в страхе смотрел на деда и, решив не перечить ему, вновь подал чашку чая. — Вот, только возьми и сделай несколько глотков. А я буду тебя слушать.

— Хорошо, Дэй.

Дедушка сделал глоток из чашки и начал неторопливо говорить:

— Очень давно мой прадед спрятал в горах Хингана много золота. Очень много. Там же он спрятал главное для всех орочонов. То, что сможет вновь воссоединить потерявшиеся и разделённые «Чёрной рекой» семьи нашего рода — так говорил он моему деду, — Тао серьёзно посмотрел на внука и, будто опасаясь осуждения, продолжил: — Он никогда не рассказывал, как ему это досталось. Так сложились обстоятельства. В те времена трудно было вывезти это золото, он смог лишь надёжно спрятать его. В доказательство своих слов прадед оставил нам то, что ты сейчас увидишь.

Тао замолчал, а затем его рука бессильно свесилась с кровати. Вены на его ладони начали наливаться кровью. Его указательный палец с трудом выпрямился и показал на деревянную половицу рядом с кроватью:

— Там, Дэй. Оторви эту доску, и ты сам всё увидишь.

Дэй испугался, нерешительно встал с кровати и, не зная, как подступиться к этой старой доске, растерянно посмотрел на дедушку.

— Возьми мой маленький топорик — он поможет тебе, — еле выговорил Тао.

Дэй слегка поддел старую доску, и как только она приподнялась, он обомлел, увидев самородок золота размером с половину ладони. Плоский, как речной голыш, будто отшлифованный водой и временем, он притягательно блестел. Взяв самородок в руку, Дэй удивился его тяжести.

— Что это, дедушка?

— Это золото, внучок! Это маленькая песчинка из того, что спрятал мой прадед там, за Амуром, — Тао поднял обессиленную руку и показал в сторону окна. — Теперь настала твоя очередь взять то, что принадлежит нашему роду.

— Моя очередь? — изумлённо посмотрел на дедушку Дэй.

— У меня не получилось, хотя я пробовал сделать это, — с горечью произнёс Тао. — Твои родители почти дошли до того места, но их поймали русские пограничники и выдали нашим властям. За это моя дочь и твой отец поплатились жизнью — их отправили в трудовой лагерь, где они не вынесли тяжёлого труда. Много раз я хотел выбросить этот самородок в озеро, но всегда думал о том, что, может быть, ты окажешься удачливее и сможешь воспользоваться тем, что принадлежит нашему роду.

Тао замолчал и закрыл глаза. Он тяжело дышал. Чувствовалось, что слова даются ему с большим трудом и он набирается сил, чтобы сказать главное. Дэй молчал.

— Твой прадед был неграмотен, поэтому и нацарапал прямо на этом самородке путь, которого надо придерживаться, чтобы найти спрятанное. Ты всё поймёшь. Главное, знать, что начальная точка, от которой ведёт дорога, она здесь видна — это устье русской реки Лагар, там, где она впадает в Амур. Главный ориентир — большой камень — указан здесь. На нём начертан православный крест. Мой прадед называл этот камень местом клятвы. Ну а дальше ты легко найдёшь тайник, он в десяти минутах ходьбы, как всё и начертано. Там ты увидишь то, что принадлежит всем орочонам и тебе.

Дэй стал крутить в руках самородок и, приглядевшись внимательно, увидел, что он, будто кончиком иглы, исцарапан кривыми линиями. Если начальная точка находилась на одной его стороне, то заканчивалась линия на противоположной. Виднелись и непонятные изображения. Дэй попытался рассмотреть их, но Тао прервал его:

— У тебя будет время понять, что там указано и как идёт дорога. Запомни главное — ты должен вернуть орочонам то, что принадлежит им, тогда наш некогда многочисленный народ сможет воссоединиться. Оставь себе только золото — там его много, хватит даже твоим внукам. Одному это сделать трудно. Вдвоём идти нельзя — второй обезумеет и захочет убить тебя. Полагайся только на свои силы. Не торопись. Впереди у тебя целая жизнь. Нанеси этот путь на бумагу, а самородок спрячь так надёжно, как это когда-то сделал я. Пусть Ли ничего не знает — девушка не должна брать на себя тяжесть этого проклятья. Но если у тебя всё получится, поделись с ней — ближе сестры у тебя никого нет. Впереди у тебя целая жизнь, — повторил Тао.

Дедушка закрыл глаза, дыхание его стало тихим и почти незаметным. Дэй не стал беспокоить его и тихо вышел в другую комнату.

Он смотрел на золото, как на детскую игрушку. Дэй любовался им, прикладывал к щеке, чувствуя ледяной холод металла.

«По весу это должно быть не меньше килограмма», — прикинул он.

Вспомнив, что в доме есть весовые гири, которыми пользовался дедушка на рынке, продавая пойманную рыбу, он открыл деревянный ящик, в котором они хранились, и достал гирю весом в один килограмм. Взяв её в одну руку, а самородок в другую, Дэй стал сравнивать их веса, встав посреди комнаты. «Этот самородок весит больше килограмма! Сколько же можно купить всякой всячины, поменяв его на деньги?! — размышлял он. — И не надо будет идти к русским за границу, как это делали родители. Тогда меня не отправят в трудовой лагерь, и я смогу спокойно и счастливо жить!»

— Золото, — прошептал Дэй.

«А что там ещё может быть, что принадлежит всем орочонам? — подумал он, усмехнувшись. — Орочоны давно живут так далеко друг от друга, что у них нет особого желания опять быть вместе».