Бесплатный фрагмент - Пять Пророчеств

Пролог

Закатный полумрак затопил нутро небольшого рабочего кабинета, и как следует разогнать его слабому свету одной свечи было не под силу. Хозяин сей обители чернил, перьев, исписанных тетрадей и свитков широко распахнул окно, впуская свежий летний ветер, несший ароматы десятка душистых трав, особенно сильных сейчас, в последние часы отгорающей красноватой зари. С удовольствием вдохнул — медом пахнет. И речной влагой.

Посчитав света от одной свечи недостаточным, зажег еще несколько. В окно влетел сонный мотылек, закружил бестолковой тенью, пометался и вылетел прочь, отогнанный взмахом ладони от губительного пламени. Теперь уже можно было и приступать к спокойной и неторопливой работе, которую он откладывал слишком долго.

Книга подготовлена, чернильница и перо лежат, ждут своего часа. Сколько можно оттягивать? «Я должен это все записать. Я просто не имею права оставить все как есть, только в своей голове»

Глубоко вздохнув и пригладив рукой взъерошенные влетевшим в окно ветром черные густые пряди, взялся наконец за перо, погрузил остро очиненный кончик в чернильницу. Он писал споро, но отнюдь не торопливо — рука его двигались с быстротой и легкостью ученого мужа, исписавшего за свою жизнь не один пергамент. Что же до слов — о, он давно обдумал каждое из них, и теперь они лились из-под пера без запинок и пауз.

Убористым аккуратным почерком на гладкую поверхность текли чернильные завитки и изящные линии, складываясь в слова, а те — в историю… нет, в жизнь.

Иногда

«…Сложно понять все тонкости игры Богов и духов, что зовем мы Айулан, Властителями Стихий. И еще сложнее их правильно трактовать, и практически невозможно эти трактовки в последующем рассказать простым людям. Так случилось, что наш мир стал местом свершения многих загадочных, великих и страшных событий, важных не только для нас, живущих в нем от самого своего рождения.

Что есть море? Что есть земля, и что — воздух над нами? Что такое огонь — и равен ли огонь в очаге огню, что пылает в небе и зовется Солнцем, если правит ими обоими айулан Айтир? Ответ есть — но ведом немногим, очень немногим.

Правда, чтобы узнать, что такое — воля моря, не обязательно годы сидеть над учеными трактатами, познавая суть вещей.

Можно просто неосторожно пожелать однажды хотеть знать больше, чем тебе отведено.

С этого я и начну свой рассказ…

Глава 1. Рудольф Счастливчик

Море было безжалостно к кораблю.

Шторм упал внезапно — точно воплотился из ниоткуда.

Всю ночь капитан и его команда пытались обуздать ярость ударов стихии, но Аймира, повелительница соленых волн, оказалась куда более своенравной — всласть поиграв с кораблем, как с мячиком, она выбросила его на каменистый берег, подобно тому, как капризное дитя бросает наскучившую игрушку. Выплеснула вместе с очередной волной, разбив о скалы и раскидав экипаж и пассажиров по берегу. Увы, как я позже узнал, выжить при этом удалось лишь мне. По счастливой случайности, или милости владычицы морей и шторма — то мне неведомо.

Да и как я выжил, не знаю, точнее, не помню. Я почти ничего не помнил — сначала думал, что только из того злополучного плавания.

Когда я очнулся, в голове у меня было лишь имя.

Ру́дольф.

Моё имя? Или чьё-то другое? Название корабля ли? Нет, совершенно точно это имя. Вся моя жизнь промелькнула передо мной в этом шторме, и улетела вместе со своенравной повелительницей моря. Оставив мне лишь это полузнакомое «Ру́дольф».

Что же такое море у меня забрало, раз оставило жизнь? Я постарался вспомнить что-нибудь из прошлого на пробу. Ничего не вышло. Ну, кроме, разве что, совсем детских воспоминаний, вроде первого успешно сотворенного заклинания розжига огня, или первого пропущенного удара тренировочным мечом (в боку в этот момент кольнуло). Ни кто я, ни откуда я плыл, ни куда плыл и на каком корабле… Так. Стоп.

А где я, собственно, нахожусь?

Берега, что приняли меня, были незнакомыми. По крайней мере, я не смог их вспомнить. Кусты, деревца в отдалении, песок и камни… хм. С некоторым трудом, но я вспомнил, что вот те кустики зовутся дроком, чуть дальше — шиповник, он колючий и цепкий, но дарит неплохие красные ягоды по осени, да и у всех деревьев тоже были свои названия — сосны, дубы, ивы… Я все их знал. Что ж, все не так плохо. Море и небо, земля и имена всяких вещей остались со мной — но не более того.

От безнадежных попыток вспомнить больше голова отчаянно загудела. Это усилилось удушающей жаждой и болью в боку. Кажется, ребро, всё-таки я сломал. Во рту было горько и солоно, и почему-то сухо, как от песка, хотя провел я в воде явно немало времени.

Упав обратно на спину, я попробовал перевести дыхание. В висках пульсировало так, будто не кровь шла по жилам, а конная армия на галопе.

Впрочем… перестук копыт мне не почудился. Всадники действительно приближались к месту крушения корабля, но их было всего четверо.

Один из всадников спрыгнул, только его конь остановился и подлетел к ближайшему телу.

То есть, ко мне.

— Хвала Айулан! Есть уцелевшие! — его голос был звонкий, что только усугубляло головную боль. В этот момент я даже пожалел, что выжил, пожалуй.

Шумный всадник помог мне подняться и сесть.

— Воды, — прохрипел я, кашлянув и удивившись своему незнакомому голосу. Всадник снял с пояса керамическую флягу в витой кожаной оплетке и протянул мне. Вода. Свежая вода. В тот момент она показалась мне величайшим творением богов, пусть и пытавшимся меня убить накануне…!

Остальные всадники осматривали место крушения в поисках других уцелевших. Но тщетно.

— Как тебя зовут? — спросил мой «спаситель». Я сделал еще глоток, не столько от жажды — она уже проходила — сколько от желания оттянуть время в надежде вспомнить свое имя.

Имя.

— Рудольф, — хрипло выговорил я, не вспомнив ничего другого.

— Я бы назвал тебя Счастливчик, — невесело ухмыльнулся всадник, приняв от меня полупустую флягу. — Ты вроде бы единственный. Мы уже весь берег объехали, никого не нашли. На коне усидишь?

Я пожал плечами:

— Попробую.

Он с сомнением покачал головой.

— Не волнуйся, мой желудок пуст после вчерашней качки, — попытался пошутить я.

Всадник засмеялся.

— Шутишь? Это хорошо, значит живой, — он помог мне встать и довел до коня, — Меня зовут Менгор, я капитан стражи в Д’Лагрена.

— А где я? — задал я, наконец, главный вопрос этого утра, ну, после «как меня зовут», конечно, с этим мы более или менее разобрались.

— Новый Этен, — ответил Менгор, взобравшись в седло позади меня. — Жемчужина Марбод Мавканта и преемница Эльфиза. Ты сам разве не оттуда?

Что было самое страшное для меня в этот момент — я ничего этого не помнил. Я не узнал ни одного названия, больше того — я даже понятия не имел, о каких местах и странах он говорит. Для меня то были… просто абстрактные названия. Как в витиеватой книжке, выдуманные, несуществующие, не описанные пока что даже сочинителем. Хотя Эльфиз… на этом слове что-то смутно мелькнуло в душе, но я не сумел ухватить. Зато… ярко, мощно осветило мой разум изнутри некое иное воспоминание — так ярко, что виски снова заломило. Мне вспомнились страшные дни 665 года, ммм, Третьего Рассвета. Я вспомнил, как в город, где я был тогда, принесли вести о «начале вторжения». Жуткое дело. Всплыло два названия — Кортуанск и Краймор. Страны, большие. Да, я помню. Только вот где это — Краймор и Кортуанск — я не смог бы сейчас сказать. Подумав, я решил не уточнять у нашедших меня.

— А что с Эльфизом? — невзначай брякнул я.

— Ну ты даёшь… — услышал я бурчание позади себя. Всадники собрались, мы выдвинулись в путь. — Ты что, с неба упал?

«Из моря выплыл» — подумал я про себя, но промолчал.

— У парня память отшибло, не видишь, что ли? — вмешался второй всадник, поравнявшись с нами.

— Сгорел поди Эльфиз, как и собственно Краймор. Да что Краймор, ни одного города не осталось, наверное. Война, брат. Эргесенналло сжег дотла, до чего дотянулся, мы тут так думаем, потому что ни путников, ни вестей оттуда давно уже нет. Осталось, пожалуй, несколько безопасных мест, вроде самых глухих провинций Краймора, но это вопрос времени, и до туда этот демон доберется.

Я обдумал услышанное. Эргесенналло… Это имя показалось мне знакомым, но спрашивать я вновь не стал. Не хотелось показаться слишком навязчивым, ну или слишком странным. В этот момент седло качнуло и в голове отдалось еще большим звоном. Не знаю, связано оно было с попыткой вспомнить и это имя, или от общего моего состояния.

Пока мы ехали, я рассматривал нашедших меня всадников-стражей. И они были такие же, как я — мы, запоздало сообразил я, говорили на одном языке, да и с лица тоже явно дети одного народа. У нас были чуть удлиненные пропорции черт лица, светлая кожа и светлые глаза с почти одинаковым классическим разрезом «миндальное зерно», и одежду, помимо доспехов, мы носили похожего вида. У Менгора еще и волосы, как у меня — черные, прямые. Вот, видимо, поэтому у меня и спросили, не земляк ли я им, собственно. Я обрадовался — может, я возвращаюсь если не домой, то в место, что считал себе почти что домом?

Задал себе этот вопрос — и не получил ответа.

В скором времени показался город. Он был, на мой взгляд, не так уж и велик, но стар и основателен. Дома — каменные, чаще всего в два этажа, тянущиеся ввысь. Светлый камень центральных мостовых, коричневатые стены, острые крыши и почти везде небольшие балкончики на вторых этажах. Улицы были на удивление просторны, и зелены от густо натыканных тут и там кустов диких роз и вишен. В городе хватало и деревьев — рябины, платанов, каштанов, кленов. Мне смутно почудилось в этом безыскусном, но приятном своей строгой простотой городе что-то родное, близкое. Каштаны и вишни, коричневатый и серый камень, острые крыши и размеренное течение жизни — город не так уж и мал, но в нем спокойно, привольно и легко. Город стар…. Где, на каком месте я из созерцания реально окружающих меня вещей впал в то ли фантазии, то ли смутные воспоминания –я не сообразил. Очнулся я только когда Менгор взял меня за плечо:

— Слезай, приятель, можно сказать — приехали.

«Куда?» — хотел было спросить я, но решил, что неловких и неумных словес с моей стороны на сегодня достаточно. Даже понимая мое состояние — получил ли я по голове падающей снастью или врезался ею, многострадальной, в камень на морском берегу — они явно не обязаны были выслушивать такие вопиющие глупости. Куда, куда… наверняка — городское управление стражи, здание, потемневшее от времени, грозное и суровое, увенчанное парой башенок. За ним толпились приземистые дома — оружейная, казармы, лекарская палата… да.

Туда-то меня в первую очередь и отправили. Лекарская как лекарская — я был уверен, что по всему миру они мало чем от друг друга отличаются. Светлый лен да хлопок, легкие занавеси, запах трав и мыла, мокрых скобленных досок чистого пола, да еще недавно сваренной каши на молоке. Лекари — пожилая дама да мужчина неопределенных (скорее всего, не таких уж и юных) лет — осмотрели меня, напоили какими-то зельями, смазали мазями ссадины, порезы и ушибы да велели спать, сколько спится, и без дела не болтаться. Я послушался. Надел застиранную рубаху, что мне выдали, содрал полную песка одежду с себя и нырнул под крапивное одеяло. Сон, как ни странно, не шел сразу.

Запах пшеничной каши меня неотступно преследовал — слабый, но неотвязный. Да, очевидно, на молоке. Соленая, с травами — или с сушеным яблоком и медом? Я поворочался. Странное чувство — то ли тошнота подступает, то ли дикий голод от этого запаха. Так и не решив, я воткнулся носом в подушку и в конце концов провалился в сон.

Когда меня разбудили — то ли я проспал больше суток, то ли всего половину хода солнца по небу — то принесли той самой каши и питья из шиповника, меда и красного вина. Каша была соленая, с сыром и корицей, и изрядно остывшая. А вот питье — теплое, почти горячее.

Есть я хотел зверски, поэтому проглотил и то, и то.

А еще, покуда я спал, мне успели туго перетянуть повязкой грудь — значит, ребро все же сломал. В остальном я чувствовал себя весьма неплохо.

Только покончил с трапезой — еще новости:

— Счастливчик, эй, ну ты, с корабля! С тобой тут начальник стражи хочет говорить, и Менгор пришел, пойдешь с ним? — мальчик-помощник лекарей, Жан, что ли, его звали — всунулся в дверь.

— Пойду, — кивнул я. Похоже, судьба выдала мне новое имя.

Жан выдал мне мою одежду — ее почистили и, как могли, починили, но все равно я чувствовал себя оборванцем. Собравшись, вышел на крыльцо. Поглядел на ожидающего меня Менгора, снаряженного добротно и опрятно — и пошутил, что хоть ради новой одежды записывайся в стражу. Тот ишь дружелюбно пожал плечами:

— А почему нет? Меч, лук держать умеешь?

— Умею, — чуть удивленно отозвался я, поняв, что действительно умею. И уверенно закончил: — И копье, и двулезвейник даже. А вот что-то кроме — наверное, придется учиться.

Менгор покосился на меня с не то удивлением, не то одобрением, и кивнул.

Впрочем, я не собирался пока ничего решать. Зачем я вообще про стражу ляпнул, я не особенно понимал. Вспомнить бы, что ли, здесь я жил или нет? И чем вообще занимался? Умение фехтовать говорило еще мало о чем, скорее всего.

Так или иначе, а разговор с главою стражи Д'Лагрена вышел скомканный — я мало что мог связно рассказать, мои смутные измышления он вытягивал из меня, как рыбак лососей, по одному, в конце концов махнул рукой и предложил пару мест, где я мог попытать удачи с добычей жилья и денег на первое время, если решу остаться в городе.

Выбор не то что бы впечатлял: зеленщица, которой требовалась помощь в тяжелой работе по саду, торговая лавка — заниматься подсчетами, таверна, которой нужен охранник… все в таком духе. Я сперва думал, что мне все равно, чем заняться — но оказалось, нет.

Несколько дней я бесцельно бродил, знакомясь с городом и не самыми широкими возможностями устроиться в нем, предложенными мне лордом Галвэном — стражу города возглавлял именно он, и он же входил в число тех, кто городом управляет. Не единолично, конечно — но в городской совет он входил. Город мне, скажем честно, нравился. И чем дальше, тем больше крепло то первое мое чувство… знакомого. Видимо, я правда жил или прямо здесь, или в месте, очень похожем на Д'Лагрена. Увы, моя память отказывалась меня снабжать хоть каким-то намеком на то, нахожусь ли я на правильном пути. Даже имя города ничем не отзывалось в душе — как, впрочем, почти все названия городов и стран, что я слышал от народа после того, как очнулся на морском берегу.

Пару дней я занимался разной ерундой, питался абы как, зачастую вообще забывая, что мне это необходимо, — а на третий пришел обратно в Стражу.

Я понял, что шутка, которой я поделился с Менгором, не была шуткой. Почему-то из всех, с кем мне удалось свести знакомство, он сам да лорд Галвэн вызывали у меня наибольшее доверие. И — как ни поверни — а идти мне было по сути некуда. И… не хотелось. Вот это «не хотелось» меня смутно тревожило, если честно. Вероятно, некоторая апатия моя произросла и от того, что я не только проскользил по самой границе жизни и смерти, но и уже слишком долго не знал, куда приложить свои силы и самого себя, чтобы… быть нужным? Полезным? Делать что-то нужное для всех? Наверное, да. А раз так — что ж, еще один стражник не будет лишним. По крайней мере, я и правда умею фехтовать. Да и ребра скоро срастутся, до следующей луны сниму повязку, а там хоть на дальних трактах разбойников ловить — лишь бы при деле быть.

И вот — меня записали в добровольцы, и я сменил свою потрепанную одежду на форменное облачение. Теперь у меня были темно-серая туника, коричневые штаны, крепкие ботинки с высоким верхом, и двухцветный, наполовину серо-голубой, наполовину темный, вайдово-синий капюшон-худ с широкой, лежащей на плечах, круглой пелериной, украшенной городским гербовым шевроном.

На следующий день я уже заступил на службу. Знакомиться с городом по-настоящему, как пошутил капитан Менгор. И знакомство это началось с дежурства на стенах.

Стены Д’Лагрена росли кругом от древней башни-крепости, той, что была первой заложена на месте будущего города. Обнимали скорлупою ореховое ядро города, защищали его — явно не только от холодных ветров из с севера. Они были из серого камня, довольно-таки высоки и крепки. Новый Этен ни с кем не воевал — нынче, по крайней мере — но стены… стены. И крепость. Мы привыкли к угрозам, мы не могли жить без стен — я сейчас уже говорю «мы», потому что, пусть я и не помню, но я чувствую, что это так. Менгор и его отряд, лорд Галвэн и я были одной крови, не только как дети одного народа, но и как те, кто знает, зачем нужны крепости и оружие. Мы привыкли к мечам, стрелам и стенам. Что ж. Я не знаю, жили ли мы — наш народ — когда-либо иначе. И жил ли вообще кто-то иначе в этом мире. Мне казалось это само собой разумеющимся — наверное, не останься я без доброго куска своих воспоминаний, я бы даже не задумался об этом.

Сегодня со мной отправился в дежурство Тезвин — один из парней, что вместе с Менгором нашли меня тогда на берегу. Он был дружелюбным и неболтливым малым, этот Тезвин — и нас в последствии часто станут ставить дежурить в паре, мы здорово сработаемся… но это будет позже. Пока что для меня его лицо было был малознакомым, но не совсем чужим, а я для него, судя по всему, являл весомый источник любопытства.

Тез был темно-рус, ростом пониже меня и малопримечателен с виду — лицо спокойное, если не сказать сонное, глаза вроде как даже не смотрят на собеседника, губы строго сжаты. Но неприветливым или сердитым он не кажется — такому бы в разведку, подумал я уверенно. Если не всматриваться внимательно, так и не увидишь, что за полусонными серыми глазами — взгляд цепкий, как орлиные когти.

— Грозу надует скоро. Покружило-покружило давешний шторм, да снова к нашим берегам гонит, — Тезвин сощурился в горизонт.

Мы стояли на стенах, посматривали на дороги, бегущие песчаным шелком лент прочь от города.

— Авось выдохся уже. Шторм-то, — заметил я.

— Да хорошо бы, — Тез пожал плечами тогда. — Только гроза точно будет. Надеюсь, обойдется без еще кораблей на камнях! Мало кто еще окажется таков, как ты — Счастливчик!

Я засмеялся — прозвище, походя прилепленное Менгором, явно собиралось стать моим вторым именем. Я не был в особенном восторге, но возражать не стал — что же, может, судьбе виднее.

Я снова окинул взглядом округу: и небо, баюкающее в себе грядущую грозу — густая синь у горизонта, густые высокие шапки облаков, где белизна и индиго перемежают друг друга; и сухие покуда светлые полотна дорог, прорезающие зелень луговин, полей, перелесков — сквозь густую зелень садов за городом они текут, ныряют и петляют, ползут по ним пятна облаков; и роскошь тех самых садов — о, как они, верно, цветут по весне! Да и сейчас, в первой половине лета, тоже приятно взглянуть — вон яблони, их кроны круглы, и они точно прячут в листве плоды, что еще не налились. А над вишнями машут шестами мальчишки — гоняют птиц. От вишен ломятся прилавки на рынке, год нынче изобилен — и чтоб изобилие это тянулось дольше, мелькают привязанные к шестам обрывки тряпок и платков.

Мир вокруг был прекрасен — я смотрел сейчас на него так, как будто долгие годы сидел в подземельях. На все — на птиц и шесты, сады и облака, дороги и дальние поля, перелески и синюю полоску горизонта, за которым… а что за которым?

— Дорога на Наран, — я ткнул открытой ладонью в сторону одну из лент на пути.

— Ага, — Тез согласился со скучающей ленцой.

А я через миг едва не подскочил на месте, осознав, что только что произошло. Я вспомнил! Название! Вспомнил название и место!

— Погоди, так ты что-то помнишь? — Тезвин понял, отчего я рывком подался вперед, приник к зубцу стены, сильно свесившись через край, и прикипел взглядом к расстилающейся впереди панораме.

— Я… не знаю. Я не знал, что это дорога на Наран, пока не сказал этого. И ты подтвердил, и значит — я правда помню! — Я ликовал.

— Отлично же! — напарник ободряюще улыбнулся. — Ну вот, а говорил…

— Но, кажется, это все, — я погасил свою радость, когда на попытку выдрать из-под темного полога забвения еще что-то память вновь ответила молчанием. — Например, вот что там? Я не знаю.

Я махнул рукой в противоположном от самой южной ленты — дороги на Наран — направлении.

— Горы? — предположил я.

— Верно. Аскалонские горы, — кивнул Тезвин. — А говорил!

— Я просто угадал. Там густая синева и оттуда тянет холодным ветром который день. Горы. На севере всегда положено быть горам, — я пожал плечами. — Разве нет?

— Если ты вырос в Этене, то да, — Тезвин кивнул. — Ты здешний, Рудольф?

— А похож?

— Похож.

— Наверное. Может быть. Я не помню детства — ты знаешь, не то что бы совсем. Но ворованные яблоки из чужого сада и пригоршни спелых слив по осени, верно, были в жизни каждого мальчишки!

Тезвин усмехнулся:

— Да уж, не густо. А вот у меня в детстве была собака — такой здоровенный черно-подпалый кобель с рыжими бровями, я его звал Тангу…

— Нет, собаки у меня не было, — с сожалением отозвался я. Почему-то мне сделалось неприятно говорить об этом, ветру одному ведомо, почему.

Разговор увял вовсе, когда я, заметив вдали на одной из дорог повозку, постучал в медный блин, вделанный в пол, пяткой копейного древка. Внизу, на ближайших воротах, услышат, и будут готовы к гостям. Всего-то торговая повозка — селянин с возком ранней капусты и прочей нехитрой снеди, уплатил малую монетку и отправился дальше, но я отчего-то прилип взглядом к этой простой сценке и наблюдал за собравшимися внизу так, точно от их поведения зависела моя жизнь. Как поселянин — нестарый еще человек — кивает соломенной шляпой на слова старшего на воротах, как неспешно передает им положенную плату, как машет рукой куда-то себе за спину, наверняка рассказывая некую новость, как один из стражей спрашивает что-то и приезжий снова кивает, а на второй вопрос уже отрицательно качает головой, как взбирается обратно на возок и правит своей серой некрупной лошадью… Может, я пытался вспомнить еще что-то, да только ничего особого так и не вспомнил.

Махнул рукой, снова поглядел — дорога на Наран. Горы к северу — если ты вырос в Этене, то они обязаны там быть, непременно.

— Тезвин, — позвал я.

— Можно просто — Тез, — отозвался он.

— Расскажи про свою собаку. Про детство, про город. Или… или вообще про что угодно. Я же почти ничего не знаю, только вот как себе подобных бить чем потяжелее, — я тряхнул копьем.

Мне здорово надоело играть в засланного шпиона в, судя по всему, действительно родном мне краю, и решительно взялся это исправлять.

— Давно бы так, — Тез улыбнулся и принялся рассказывать, а я внимательно слушал. Это будет не первое и не последнее наше такое дежурство.

В одиночку я выйду на улицы или на стену еще ох как не скоро. Но когда этот день настанет, я буду твердо уверен — я действительно этенец. Это мой дом. И я в него вернулся.

Я, Рудольф, и на самом деле Счастливчик.

Глава 2. «Вы меня помните?»

Д'Лагрена, пусть и не сразу, но стал моим домом, даже если никогда ими не был раньше — я так и не смог решить, а уж тем более вспомнить, прав ли я в этом своем желании называть этенский древний городок родиной.

Все говорило за это — мне было просто и понятно почти все, что происходило вокруг, люди и мои соотечественники были таковы, как я обычно представлял себе, я занимался тем, что умел, и умел неплохо. У меня появились друзья — Тез и Менгор, Энер и Нан, такие же стражники, как и я.

У меня было все, наверное — кроме прошлого. Меня никто не помнил. Никто не знал, кто таков Рудольф-мечник, никто так и не узнал моего лица — ни в Д'Лагрена, ни в тех соседних поселениях, когда я наконец выбрался из серых надежных стен древней крепости на побережье.

Я поначалу часто спрашивал горожан — помнит ли кто-то меня? Мое имя, мое лицо?

Со временем перестал — ответы не отличались разнообразием. Собеседники обычно честно пытались мне помочь, но помощь их обычно заканчивалась на чем-то вроде «имя-то знакомое, знаешь, но оно не так часто встречается у нас. Если бы я лично знавал какого-то Рудольфа, я бы запомнил» или «прости, но я не был знаком с тобой раньше, я бы помнил, обличье-то у тебя, господин стражник, не из тех, что легко спутать с другими. Я думал, ты из Корту приехал, разве нет?» Итак, я ничего и не узнал.

Что касается внешности — не знаю, не знаю, самому мне судить сложно — всю жизнь я полагал себя обыкновенным. Но здесь я уже трижды услышал, что внешность у меня вполне себе запоминающаяся, и не видел причин моим собеседникам меня обманывать. Даже Менгор подтвердил — если бы у меня были близкие знакомцы, они бы вспомнили меня. А жить в городе, не заведя таковых, все же сложнопредставимо. Ответ был очевиден.

— Наверное, я только собирался к вам перебраться, — сказал тогда я. — Ну что же, я выполнил свою задумку, пусть и таким странным образом.

Город принял меня не тем, кто вынырнул из моря с пустой памятью, но тем, кем я стал уже здесь — стражником Рудольфом, мечником, любителем старых стихов, верным товарищем для новых друзей. И, по словам тех самых друзей, настоящим Счастливчиком.

Я закопал свою старую одежду на дне шкафа в моей комнате, что отвели мне при гарнизоне — пригодится разве что надеть, когда стану крышу чинить, если после дождя прохудится, да для какой работы еще. Подстригся по примеру Тезвина — оставил волосы до плеч вместо той косы, что была при мне поначалу, и стал носить их на пробор сбоку. На прямой сейчас мне не особенно нравилось, ибо от удара по голове, что я заработал при кораблекрушении, на лбу, у самой границы роста волос, остался совершенно неромантический круглый шрам — он через пару лет сойдет, конечно, но пока что красоты мне эта штука не добавляла. Болотницы с ним, подумал я, не болит и славно. Носил чаще всего форму — да на жалованье разжился еще кое-какими вещами, впрочем, без особого рвения. Вещи меня интересовали мало, мне хватало того, что есть. Порой я покупал книги — когда оставалось время их читать. Добром не оброс, зато знакомствами — вполне.

Узнал город — не вдоль и поперек, конечно, но неплохо — в конце концов, старые города до последнего закоулка могут знать только те, кто прожил в них всю жизнь. Я же провел в Д'Лагрена всего-то три луны пока что. Три луны! Иногда мне казалось, что почти пол-жизни, но я никогда не забывал настоящего положения вещей. Море швырнуло меня на этенский берег в самом начале лета, сейчас же оно клонилось к исходу. В полях пшеница налилась светлым золотом, а те самые сады за городом в самом деле гнулись к земле от яблок, и яблоки те были сладки и краснобоки, и царили на рынке, как перед ними — вишни и ежевика. Мальчишки сменили шесты на корзины, и каждое утро, я знал, собирали падалицу — из нее наварят сидра, и по осени будет целый фестиваль этого напитка, по всему Этену, не только у нас.

Мне нравилась моя новая жизнь.

Даже когда выдавались дежурства вроде сегодняшнего — муторные и тяжелые.

Это с моих слов сейчас можно подумать — мирная тихая заводь, а не страна, живи себе, в ус не дуй! Как бы не так — в любой заводи не обойдется без змей или зубастых рыбин, так и норовящих оттяпать что получше. Иными словами — и разбойники встречались в наших краях, и буйные наемники, едущие на север — или же с севера, оттуда, где неприветливый Аскалон и горные перевалы, и пронырливые тхабатские жулики… своих, местных жуликов хватало тоже.

Впрочем, жулики это неизбежное зло в нашей работе. Стража вечно разбирается с этой напастью — где бы эта стража не обитала.

Позднее лето. Под утро ложится глубокий, густой туман — близ города полно озер, и с моря все сильнее тянет влагою. Я пол-ночи ловил ушлого взломщика, устал и взмок, как беговой жеребчик, но дело сделал — сам пред очи лорда Галвэна не повел его, сдал встреченным в переулках Тезвину и Ронану. С поимкой до туманов я управился, и это славно. Сейчас мне ужасно не хотелось торчать в крепостных стенах, а необходимые бумаги я напишу, когда хоть немного отдохну. И лучшего отдыха, чем спокойное, неспешное патрулирование укрытых наползающим призрачным молоком улиц, я себе не мог сейчас пожелать. Только вот я ошибся на счет «тихого». Оставалось всего с пяток лучин до окончания моей смены, а туман загустел до такой степени, что я едва видел вытянутую перед собой руку, когда я споткнулся о что-то мягкое и тяжелое. В нос остро шибануло горькой солью и ржавчиной… и тяжким духом убоины. «Что-то» совсем недавно было живым. Под ногами глянцево взблеснула темная лужа, чуть дальше раскинулись какие-то перепутанные толстые веревки, мокро отливающие скупым бликом… требуха. Под ногами у меня валялось мертвое тело, и кровь, и внутренности курились паром — мертвое недавно было живым.

— Дохлая коза, леший побери, — выругался я от неожиданности, убрав руку с эфеса меча.

Я хотел было окликнуть кого-нибудь, да погромче, но острый, пронзительный крик прорезал туманную тишину. Потом раздался топот, я вновь схватился за оружие.

Но оно не понадобилось. На меня выскочила парочка перепуганных горожан — парень и девушка, молодые, чуть ли не подростки.

— Там! Там, господин стражник! Мертвая голова на углу валяется, и кровь кругом!

Я двинулся за ними — девушка едва ли не заикалась от испуга, парень храбрился, но тоже явно был под впечатлением. Его, впрочем, хватало на то, чтобы указать тот проулок, где обнаружилась голова. Я успел передумать уйму всякого, пока шел за ними.

— Коза. Дети, э, граждане свободного Д'Лагрена, это коза, — я чуть не рассмеялся от облегчения, когда обнаружил указанную голову. — Там в улице, где вы меня нашли, собаки загрызли козу, и вот наверняка оттащили голову… вы слышали что-нибудь?

— Нн… нет, господин Ру… Рудольф, верно? — паренек меня, оказывается, узнал. — Мы не особенно прислушивались, так вышло. Я провожал Энору домой, мы болтали обо всяком, пока она не…

— Не наступила в лужу крови, — закончила девушка, наконец совладав с собою. — Я удивилась — почему мокро? А потом мы увидели, что это голова…

— И побежали. И не рассмотрели, что она козья, — закончил я, усмехаясь самым дружелюбным образом. — Давайте я провожу вас, что ли. Обоих.

— Мы на одной улице живем, — парень кивнул.

Молодец, не стал изображать героя, подумал я. Я бравировал перед ребятами, потешаясь над их страхом козьей головы, но про себя думал совсем не об этом. Что за собака такая разодрала козу… бесшумно? Или это я просто настолько провалился в собственные мысли, что не слышал возни? В любом случае, не слишком хорошо, когда по городу носится собака, грызущая чужой скот. И что скот болтается в ночи по улицам — тоже не дело. Надо выяснить будет, чья это коза была.

Я довел парочку до их улицы, долго стоял и вслушивался в сонные скрипы и вздохи городского раннего утра… ждал чего-то. Тихого цокота собачьих когтей или шумного дыхания. Или серой тени за белесым маревом. Мне было… не по себе. Не страшно, нет — это чувство напоминало назойливую соломинку под рубашкой, скребущую, щекочущую кожу — то под лопаткой, то в боку, то в районе живота, пока ощущение не собралось где-то за ушами. Щекотка в мыслях, точнее, в самом преддверии мыслей — и я не мог дать ей названия. Это было неприятное, тревожное ощущение… и ужасно знакомое. Когда я вернулся за козой, ее уже не было. Зато у меня в мешке была голова. Мешок всегда болтался в сумке любого стражника, выходящего в ночную стражу — мало ли зачем пригодится. Ну что ж, пригодился.

Надо спросить будет у Менгора, бывают ли у нас тут бешеные собаки. Если да, придется что-то с этим делать.

Продолжения «козьей» истории ни назавтра, ни через день не последовало — Менгор хоть и не поднял меня на смех, но высказался в том смысле, что я излишне много придаю значения мелким происшествиям. После похвалил меня за поимку взломщика и посоветовал пару дней отдохнуть от ночных дежурств, списав подозрительность мою на утомление. А голову, хоть и не посоветовал выкинуть сразу, все же счел погрызенной обычной собакой — покрутил, вздохнул и вернул мне со словами:

— Вон, отдай служкам, пусть сожгут или закопают эту падаль. Ничего особенного — если пес и был бешеный, он живо объявится, там и пристрелим. Из-за одной козы шум поднимать нету смысла, да и народ в городе не так уж и глуп — поди еще сами отловят.

На пару с Тезвином мы все же выяснили, что козу убрать велел своим слугам хозяин ближайшего дома — его разбудил поднятый перепуганными прохожими шум. Коза же принадлежала соседу предприимчивого горожанина. И больше никто, ничего и нигде — не видел, не слышал и не знал.

Я готов был смириться с тем, что оказался излишне мнителен, и во всем согласиться с Менгором. Я — да, но вот все та же соломинка, вертящаяся где-то у затылка — нет.

Три дня я честно отдыхал от ночных дежурств. Скучал на стене, любуясь садами, рыжеющим к осени разнотравьем лугов и синей полоской горизонта, болтался по рынку, хрустя яблоками и пирогами с сыром — торговцы часто подсовывали стражам угощение «просто так», а на самом деле в надежде, что нынче за их добром присмотрят получше, чем за чьим другим.

Пил вино с друзьями по вечерам, обсуждая сплетни — пока в этих сплетнях не прорезалась снова тема загрызенного мелкого скота и каких-то бестолковых, хаотичных нападений на чужие дворы — там пропала собака, сям — пяток куриц, где-то в щепу изгрызли калитку или испортили корзину.

Если по началу жаловались горожане — те, кто жил на окраинах, как и хозяин первой козы — то потом все больше поселяне из окрестностей.

Звучало несколько раз словцо из корту — «чакабре».

Его я слышал впервые, но выяснить не успел — один из постояльцев трактира, где мы сидели тогда — он назывался «Зеленое Яблоко» — возразил: «чакабре» -де, во-первых книжная выдумка, а во-вторых, этот зверь не грызет, а как бы высасывает кровь из жертв, хотя да, предпочитает лакомиться козами или телятами. Оставалось верить, что говоривший — с виду и сам из Корту — знал, о чем вел речь. С ним многие согласились тогда, и общая версия выплавилась в предположение о собачьей стае, забредшей в город.

Никого это особенно не удивило, но радости в этом тоже никто не выдел.

— Одно худо, — подумав, сказал я в один из таких вечеров, когда снова поднялась тема распоясавшихся собак. — Скоро урожай снимать. Яблоки, хлеб, тыквы в поле. Как бы не разошлись эти самые собаки не к месту. Люди опасаются, вон калитки уже начали охранными рунами разрисовывать.

— Хлеб снимать или в полях работать всегда народ ходит со сторожевыми да пастушьими собаками, потому что волков в округе, друг мой Рудольф, всегда было в избытке. Это в город и в сады они не лезут, — возразил мне Нан, и Тез поддержал его кивком.

Я мимоходом вяло отметил про себя — надо же, а я и это успел забыть. А ведь и правда.

— Зато в садах могут те самые собаки навести шороху, — не отступал я. — Да и не нравится мне само то, что стая откуда-то взялась вообще.

— Это как раз не диво, — Тезвин пожал плечами. — Да, сам Новый Этен не воюет уже не один десяток лет, а вот у наших соседей — Марбод Корту, Аскалона и Тхабата — никогда не было согласия меж собою. Граница, дружище. Не так далеко. Могли и забрести после заварушки какой. Налетели, скажем, тхабатцы на поселение. Устроили там грабеж и разорение, пожгли сколько-то дворов — и люди, например, снялись и уехали, кто куда. Не все потащили с собой собак, не все собаки и до той поры имели дом, но кормились из милости подачками. А тут не стало кому подавать — и собирайся, кочуй куда глаза глядят и лапы несут тоже.

— Только их нигде не ждут, везде уже кто-то да живет, — закончил я, поняв, к чему Тезвин клонит. — Звучит логично. Ну и что делать будем?

— Как что? Народ попросит — прочешем сады. А нет — что Менгор, ну или сам лорд-командир скажет, то и будем, всего делов! — рассмеялся Нан. — Мы, Руд, мужи невеликой воли, мы стража. А стража делает то, что велено. За нас вон пусть капитаны думают.

Я ухмыльнулся, но не ответил — потому что считал немного иначе. Да, что скажут, то и делаем. Но свою-то голову, честь и совесть никто не отменял! Да и то сказать — Менгор, другие капитаны или паче того, лорд Галвэн, вряд ли за всем досмотреть успеют. Даже если у них работа такая. Я подумал еще и сказал:

— Ну, как хотите. А я Менгору расскажу, пожалуй, и про «чакабре», и прочие измышления народа.

На меня замахали руками, потом предложили еще заказать пирог и выпивки, да и сменить тему. Я не стал отказываться.

Впрочем, стоило мне вознамериться подокучать нашему капитану, как оказалось, что за меня это сделали наши же горожане. Едва я раскрыл рот, заикнувшись про неведомую чакабре, как тут же сполна получил менгорова раздражения и недовольства:

— Слушай, ну вот стража только собакам хвосты не крутила! На собак довольно и пятка крестьян с вилами да пары охотников с луками! Ты предлагаешь сорваться и прочесывать пригородные сады в поисках, прости, зверушки из книги? Или обычного десятка отощавших собак?

Я опустил голову. Мне было стыдно. И одновременно соломинка в затылке превратилась в раскаленную иглу острейшего беспокойства. Никогда мне еще не было так… неуютно.

— Рудольф, у нас есть дела посерьезнее. Видимо, нам в самом деле придется готовиться к более серьезным вещам, чем собаки или ловля мелких воришек — если ты слушаешь сплетни про неведомых зверушек и обгрызенные калитки, то я слышал кое-что посерьезнее. И не только я, если на то пошло. Совет города сейчас занимают вопросы того, что творится у кортов, гораздо больше.

— Всегдашняя война в Корту имеет отношение к нам?

— Может начать иметь, — сухо заметил Менгор. — У тебя есть какие-то более серьезные аргументы по поводу твоих, хм, измышлений?

— Я не могу объяснить, — очень тихо произнес я. — Я не знаю, что и как, но мне не по себе. Мен, скажи мне как друг, а не как командир — как думаешь, я похож на того, кто стал бы тревожить тебя попусту?

— Ты больше похож на того, кто стал бы разбираться, влипнув в какую-нибудь пакость, — отозвался Менгор. — Но я сам тебя прозвал Счастливчиком, знаешь ли. Почему ты так упорствуешь, Рудольф? Ты что-то знаешь?

— Не знаю. Чувствую. Нечто странное. Как если бы я был, ну например, сам охотничьей собакой, что ли!

— Соба-акой… — протянул странно как-то Менгор. Посмотрел на меня с подозрением, потом вдруг решил: — Ладно. Владельцы садов и правда уже закидали нас просьбами по уши — не так давно мальчишка-сборщик пропал. До сих пор не нашли. Я думаю, он просто сбежать мог, но… люди у нас из-за собак еще не пропадали. Смотри у меня, Руд, если скрываешь что-то… не прощу.

Менгор глядел на меня так, что у меня уши запылали. Взгляд этот больно колол, заставив зябко передернуть плечами.

Я вдруг с ужасающей ясностью понял, что он меня в чем-то подозревает. В чем-то весьма, весьма нехорошем. Огненная игла в затылке предательски исчезла, словно ее не было.

В чем?!? В чем он меня подозревает?

Туман. Снова предутренний туман, и хвала Айулан, не такой густой. Только под ногами вместо булыжной брусчатки улиц — трава, песок и узловатые корни. Стволы дальних деревьев маячат серыми размытыми силуэтами, ближние угольно-четки, точно нарисованы черным лаком на новой вазе светлой глины из тех, что искусно делают по всему Этену. Громады крон изредка шелестят и покачиваются точно сами по себе — нет, конечно, это явно возятся в ветвях ночные птицы, всего делов. Я про себя молю Эрроса о ветерке — разогнал бы туманную муть, дал спокойно пройти насквозь громаду сонного сада, а там и понять, не чудится ли мне опасность на ровном месте?

Я зря тосковал по своему беспокойству — оно было со мной, мутное и слабое, но было.

Мои товарищи таким же нечеткими тенями, как и я сам, скользят по тропам.

Дежурство подходит к концу, а мы наткнулись только на изгрызенный ствол одной из яблонь, порванную корзинку — не фруктовую, а такую, в которой носят хлеб и прочую снедь с собой на работу в саду здешние трудяги. Да изрытый склон — кротовую или мышиную норку разрывал зверь, что ли? Пока все это выглядело озадачивающе и несерьезно. Но ведь пропал же куда-то мальчишка! Кто-то же сожрал уже пять коз и десяток кур, загрыз трех домашних кобелей и изгадил не одну калитку!

Пока мы шли тремя группами сквозь садовые дебри, я успел передумать много всякого. Боюсь представить, правда, что думал обо мне Менгор все это время. Неведомая тварь, кто бы она — они — не были — не спешили показаться. Ну хоть ветерок поднялся, сгоняя туманную кисею.

Наверное, еще через лучину Менгор велел бы нам поворачивать обратно — но тут раздался надрывный вой. И еще. Следом — визг, рычание, скулеж, треск кустов.

Мы припустили по направлению звука — это было почти на самой окраине сада.

На месте мы застали трех собак — две мертвые и одну серьезно раненую. Она жалась под куст, злобно щерясь, и Тезвин поднял арбалет. Сухо, коротко щелкнула тетива, пес взвизгнул и замолк.

Тез вздохнул, опуская оружие.

— М-да, — проговорил Менгор, осматриваясь. — М-да. Ну и что мы видим?

— Собаки, — фыркнул Нан. — Как и говорили в городе, просто собаки. В основном они уже даже за нас все решили. Передрались и друг друга прикончили.

— Три собаки наводили страху на весь город? — усомнился Нориг, стражник, которого я знал меньше прочих.

— Не вяжется, — тихо проговорил я. — Не вяжется.

Запалив свечу в фонаре, я бродил по залитому кровью песку. Взрыт он был знатно. На ближайших кустах и деревьях висели клочья шерсти. Серая, бурая… собаки были черная, пестрая и рыжая. Бурое могло быть частью подпушка пестрой, но…

— Не вяжется, — кивнул Тезвин, проследив взглядом мои передвижения.

— С волками подрались?

— Нет, — мне в этот миг точно вогнали в голову раскаленную давешнюю иголку. Я аж охнул от неожиданности. Я протянул руку и снял с куста клок серой шерсти. — Не с волками. Это оборотень.

Менгор зло, грязно выругался — я даже не знал, что он так может.

— Откуда ты знаешь? — теперь уже недоверчиво смотрел на меня Нориг.

— Смотри, — я кивнул на несколько следов чуть дальше. В мягкой, незатоптанной во время схватки земле остался огромный когтистый отпечаток — не лапы и не руки, но формы между ними. Только я не поэтому понял. За миг до того, как увидел этот отпечаток, я сообразил, что же такое зудело у меня в затылке, то соломинкой вороша мысли, то прожигая их огнем. Магия. Я каким-то образом чувствовал ее всплески, когда оборотень менял обличье. Но ведь я не маг!

— Надеюсь так же, что ты и не оборотень сам, — пошутил мрачно Менгор, услышав сказанную мною вслух последнюю фразу.

— Мен, да ты что?! — я аж поперхнулся воздухом от обиды. — Ты серьезно? Ты подозревал меня?

— Ладно, забудь, — буркнул он. — Оборотней у нас тут не особенно, хм, жалуют.

— Где их, скажи мне, прям жалуют. Это добром никому еще не вышло, одна история с Алексаром чего стоит! — Тезвин поежился. — Эх, правильно я собаку того… Правильно. Побоялся, что бешеный, но это еще хуже.

— Собака не станет оборотнем, ей не в кого перекидываться, — возразил я. — Я что-то такое… читал. Давно. До шторма, мне кажется.

— Так ты не все забыл?

— Хватит болтать! Прочешите уже окрестности, не зря же мы вышли сегодня на эту охоту. Лучше покончить с оборотнем сегодня, — оборвал нас Менгор.

Мы напрасно убили еще с десяток лучин — оборотень как провалился. Наверное, перекинулся обратно и ушел в город. Или где он там отсиживается, — мрачно думал я. Одно я знал точно. Теперь придется его ловить по всем окрестностям, городу и лесам поблизости. Еще хорошо, что я хоть немного, но чую, когда он превращается. Каким образом, хотелось бы мне знать?

Я выложил все свои мысли по этому поводу Тезвину и Менгору, едва мы оказались в казармах.

— Ты учился на мага? — спросил Менгор, и я горько развел руками:

— Я не помню!

— Нет, Руд, это не вопрос, — Тезвин похлопал меня по плечу. — Это предположение, а скорее даже утверждение. Наверное, ты когда-то хотел стать им, даже если не особенно помнишь. Ну или у тебя просто есть дар.

— Надеюсь, ты нас не променяешь на книжную пыль, м? — Менгор, даже мрачный, как туча, умудрялся шутить.

— Да вы что, парни. Я же… какой из меня маг, — я улыбнулся. — Я стражник. Нет, я не бросаю друзей, вы что.

— Славно, — капитан кивнул. — А вот оборотень это уже не славно.

— Поймаем, — уверенно произнес Тезвин. — От меня еще ни один преступник не уходил, на двух он ногах или четырех, не важно! Да и от тебя тоже, капитан!

Мы еще обменялись соображениями о том, как лучше выловить эту тварь, составили короткий план, и разошлись — Мен пошел докладывать лорду Галвэну, мы с Тезом — отсыпаться перед дневной сменой.

Я не знал, что поимка состоится намного раньше, чем спланированная облава, и совсем не так, как спланировали и как велит поступить лорд Галвэн.

Вечер, в отличие от утра, выдался ясный.

В небе давно висела полупрозрачная лунная льдинка — подтаявший с одного края диск. Убывает — отметил я про себя. И следом додумал — оборотничество никак не связано с фазой луны. Откуда я это взял? Откуда-то. Вспомнил как-то, и этого довольно.

Воздух посвежел, налился прохладой.

Сегодня из «Зеленого Яблока» мы с Наном уходили позднее обычного. Приятель мой отправился к себе, а я пошел в казармы — отчего-то все еще не собрался снять себе угол, да и не слишком хотел этого. Какая разница, где именно коротать половину ночей или ловить короткие часы утреннего сна после дежурства?

Точнее, хотел было пойти, да вспомнил начисто вылетевшее из головы — я в скорняжной лавке заказал себе сумку, должен сегодня был забрать, но… Интересно, лавку уже закрыли? У нас многие торгуют до поздней ночи, а сейчас только-только загустела как следует акварельная синь сумерек — первые звездные искры еле видны в небе рядом с неровным лунным диском, и даже без фонарей хорошо различим каждый камень мостовой под ногами. Пожав плечами в ответ на свои мысли, я отправился к скорняку — а то и завтра забуду. А сумка вещь нужная, мне с казенной холщовой ходить надоело.

Едва я свернул в нужную улицу, до моих ушей донеслась не злобная, но ворчливая ругань — скорняк распекал нерадивого слугу, не сделавшего положенных работ за день. «Ага, лавка открыта!» Я прибавил шагу. Хозяин лавки, он же сам мастер-кожевник, стоял у крыльца лавки. Из приоткрытой двери лился желтый уютный свет плошек и фонарей с жировыми свечами. Рядом с хозяином — не особенно высоким, но широким в плечах — понуро свесив голову, жался в собственную тень работник. Парень был крупный, но нескладный, одежда на нем болталась неопрятно, точно он одевался абы как. Впрочем, этот парень всегда выглядел неряшливо и встрепано, сколько бы раз я его ни видел. Он работал у кожевника давно, и часто носил заказанное для стражи снаряжение в казармы, когда бывало сразу по многу нужно доставить — седла, сбруя, портупеи. За одной-единственной сумкой, к тому же оплаченной из собственного кармана, разумеется, мне пришлось сейчас идти самому.

— И вообще, ты чего грязный такой? Умыться забыл? Исцарапанный весь… дрался? Я же тебе говорил — умываться каждый день, одежду менять не реже чем дважды в луну, а то и трижды, не драться, не воровать! Из всего ты только последнее смекнул, что ли? Чего молчишь, ну? — Хозяин ткнул работника в плечо, и тот вскрикнул. Сквозь рубаху проступило темное пятно.

— Ну точно, дрался, — буркнул скорняк.

— Н-нет, хозяин. Я это. На сук напоролся. Да, на сук. Острый! Больно…

— Какой такой… ааа, господин Рудольф, вот и вы! Я уж думал, запамятовали! — скорняк отвлекся на меня

— Признаться, да, есть такое, — я покаянно склонил голову, жестом приветствовал ворчливого мастера. — Нелегкий денек выдался, знаете ли. Я уже думал — вы лавку закрыли давно.

— Да какой там! Этот глупый мальчишка и половины заданного на сегодня не сделал, а что сделал, из рук вон плохо! Пришлось самому разбираться вот.

Парень хныкнул:

— Не ругайте…

— На сук он напоролся! Нет, ну вы на него посмотрите, а… завяжи хоть, олух. И какой такой сук? Рудольф, вы же знаете, парень он у нас не великого ума, одно достоинство — честный.

Переведя дух, скорняк снова напустился на работягу:

— Какой сук еще, тебя спрашиваю, и ты где шатался?

— Эта… в саду.

— Утром? — я, потянув носом, шагнул чуть ближе.

От взмокшего в волнении паренька остро разило потом, давно нестиранной одеждой… и псиной. Нет, конечно, ничего удивительного — спал в сарае с собаками, как любой работающий за еду, одежду и ночлег. Мальчик был умственно неполноценен, и скорняк держал его даже не столько из-за честности и трудолюбия, сколько, прямо скажем, из совестливых соображений. Да. Мальчик — Брен — был глуп и безобиден, и спал на сене с собаками… В затылке у меня вертелась, щекоча, назойливая соломинка.

— Скажи, ты где был утром, а, парень? — я старался говорить мягко и спокойно.

— Да и покажи-ка свое плечо, на что ты там напоролся такое, — насел хозяин, шагнув вперед и протянув руку.

Я не знаю, почему дальше случилось то, что случилось.

— Я ничего не сдела-ааааАА! — взвизгнул паренек, отскочил.

В голову мне с маху вонзили раскаленное острие.

Тело Брена выгнулось неправдоподобной дугой, одежда на нем треснула, расходясь — и я понял, что нашел оборотня.

Коротко взрыкнув, зверь приземлился на все четыре лапы.

Я рванул клинок из ножен, но зверь опрометью бросился прочь — так быстро, что я еле успел заметить, куда.

— Что же это делается, Аймира Пресветлая, Айтир Всемогущий… — пробормотал побелевшими губами скорняк.

— Идите в дом, — рявкнул я, и припустил за оборотнем.

Повинуясь наитию, я немедленно принялся прочесывать задние дворы –почему-то я не сомневался, что оборотень захочет спрятаться, и поскорее.

Я прочесал почти полную улицу, когда нашел его — он забился в темный дровяной сарай, вжался в угол и захлебывался рычанием пополам со скулежом. Огненная стрела в затылке у меня растворилась, я теперь чувствовал плещущую от оборотня магию совершенно иначе — точно в лоб дует слабый теплый ветер. Я смотрел в тусклые желтые глаза зверя и не видел в них ни капли человеческого разума, только страх. Страх, что бы там ни говорили, и у зверей, и у людей одинаков. Я перехватил клинок. Оборотень отчаянно рыкнул и бросился на меня.

Скорости оборотню его неестественная природа придала такой, что я еще в момент его прыжка, только когда он напружинил могучие когтистые лапы, понял — я не успею рубануть его. Даже — уже не успел. Он сейчас вгрызется в бок под приподнятым локтем, когда я начну заносить меч, повалит, рванет лапой… останусь я жив или нет, зависит от прочности стражничьей кольчуги.

Оборотень взвился в воздух. Мне показалось, что ветер — откуда бы ему взяться в сарае? — с силой дохнул мне в лицо, ткнулся в лоб, раскрытую левую руку, в грудь. Я вскинул пустую ладонь и швырнул в летящее в меня мохнатое тело ощущавшуюся в ней прядь ветра. В мыслях вспыхнуло одно слово — «стой!» И произнес я его не на наречии Этена, совсем нет. Я не знал, зачем я это делаю, но оно сработало так, как я и не мог ожидать — зверь точно врезался в невидимую стену, откатился от меня, приложился спиной об дощатую стену… и рывком вывернулся обратно в человека.

Это я потом понял, что он хотел всего лишь проскользнуть у меня под локтем и задать стрекача дальше. Потом — когда дрожащий голый парень, чумазый, в длинных подсохших ранах вдоль спины, поднял на меня глаза и дрожащим голосом произнес:

— Господин… вы меня помните? Ведь помните же?

Рука с занесенным клинком точно каменной тяжестью налилась, опустившись вниз.

Я не смог ударить. Даже замах не завершил.

— Я, господин, ничего… никого не трогал… правда. Это меня, а я нет! Клянусь!

— А коза? — глупо спросил я. В голове звенящей осенней мухой плескало — «вы меня помните?!» Я помнил. Конечно, помнил — дурачка на побегушках, безобидного глупого и нескладного Брена, почти бесполезного — но и совершенно никому не мешающего. Помнил.

Человек-зверь тоскливо завыл — не по-волчьи. По-человечески.

— Я есть захотел тогда… я… так вышло! Не надо меня… не надо мечом, не надо. Не надо, не…

Я потряс головой, с силой потер переносицу.

И понял, что не смогу.

— Я что-нибудь придумаю, но ты должен пойти со мной, Брен, — я говорил не слишком уверенно, наверное.

Брен кивнул мне, настороженно поднялся. Прикрыл срам обрывками одежды… вышел из сарая и даже не дернулся, когда я, ненавидя сам себя, но понимая, что иначе нельзя, вынул из своей котомки веревку:

— Я должен тебе руки связать. Обматывай задницу своими лохмотьями и протягивай руки.

Наверное, я замешкался в этот момент. Потому что Брен, уже не в зверином, но человечьем обличье сделал то, что собирался еще там, в сарае — вывернулся мимо меня и побежал, с каждым шагом переходя на все более размашистые прыжки, пока снова не натянул волчью шкуру и не скрылся вовсе. В этот раз его превращение не заставило меня морщиться от головной боли. Но теплый ветер я почувствовал снова. Значит, вот какая она, магия…

— Стой! Стой, хуже будет! — безнадежно крикнул я.

Бесполезно.

Брен, как рассказали мне потом ребята со стены, не останавливаясь, удрал из города и побежал дальше, мимо садов, через поле, в ближний лесок.

На следующий день мы всей Стражей — возглавил нас лично лорд Галвэн — отправились прочесывать лес. С нами были и два мага — тоже лорд настоял. Оборотень, накануне подранный собаками, испуганный и, прямо скажем, не слишком хорошо соображающий, не мог уйти далеко.

Он и не ушел. Нашли его не мы, но я успел взглянуть.

— Волки, лорд. Это их земля. Волки не любят нахальных чужаков на своих охотничьих землях. Волки, как бы это не прозвучало, блюдут границы — они не ходят к нам, где хозяйничают наши собаки и мы. И не прощают тех, кто вторгся к ним. Особенно ночью. Особенно в сезон Большой Охоты — осенью самое время нагулять жир перед холодами, — вещал один из магов. — И наш оборотень, а точнее, человек в нем, не понял, что хотели от него чужие злые звери. И они его…

Да, подумал я. И они его убили. Ослабевшего после драки с собаками в саду, напуганного, пахнущего безумием. Собаки охраняли сад. Волки охраняли лес. Как я охранял от него город, точно так же. Только я не смог… а они да. Наверное, они были правы. Тем, что не знали жалости. И вот он, не нужный никому — ни зверям, ни людям — пытался превратиться в человека обратно, уже умирая. Это я видел и без пояснений мага. Выкрученные из суставов конечности, клочья шерсти по всему телу, звериная вытянутая челюсть на вполне человеческой во всем остальном голове. Пальцы, серые и длинные, с когтями и в черных волосках — и розово-грязная исцарапанная ладонь.

— Знаете хоть, кто это был? — Галвэн в упор посмотрел на мага, обрывая его болтовню

— Брен, мальчишка-помощник скорняка. Лавка у них на Озерной улице, — сухо уронил я. — Я его вчера… упустил. Я вам докладывал, лорд.

— Помню, — после секундной заминки ответил тот. — Ну что, сожгите его, как человека, что ли. Он, в конце концов, хоть под конец, но сделал свой выбор.

В точку. Как же… удачнее не скажешь.

Я тяжело вздохнул.

На душе было невыразимо мерзко почему-то, хотя я не сделал ничего, что могло бы заставить меня стыдиться.

Позже мне это подтвердят и друзья, и капитан, и сам Командующий.

Но я часто вспоминал этот случай, и каждый раз со все теми же чувствами.

Глава 3. Слухи и домыслы, правда и дорога

Служба, меж тем, как и привычная размеренная жизнь, продолжалась.

От чего бы им не продолжаться, в самом деле?

Даже пропавший паренек-садовник нашелся — правы были мои товарищи, он попросту сбежал искать лучшей жизни, однако не преуспел в своих чаяниях. Без денег или заметных умений сложно куда-то устроиться, последних у него не обнаружилось, а воровать наш беглец не пожелал… ну или не сумел. В общем, помыкавшись с пол-луны, он понял, что нет разницы, где собирать яблоки или копать грядки под душистые коренья, а в родном Д'Лагрена все же как-то уютнее и привычнее. Вернулся, в общем, сам он. Тут бы поэт сказал — «покрытый стыдом», но нет, насколько я слышал, нет. Наверное, это и правильно.

А я же после случая со злополучным оборотнем приобрел довольно удивительную репутацию. Меня стали больше уважать, что ли — во всяком случае, горожане охотнее приветствовали при встрече, а другие стражники больше прислушивались к моим словам и мнению. Во всяком случае, репутация стражника с отменным чутьем на странное приклеилась ко мне не слабее давешнего прозвища.

Что же… я действительно кое-что вынес из произошедшей истории.

Это чувство плещущего в лицо теплого ветра, который не ветер. Магия, которая течет через все в этом мире — я мог ее чувствовать. На самом деле мог. И это было вдохновляющее чувство, а не мучительное, как по началу. И… очень знакомое.

Я знал, что останусь стражником, но само чувство было хорошее. Словно я себе вернул часть себя — наверное, как если бы вспомнил что-то важное и хорошее.

Только вот память по-прежнему покоилась под солеными волнами моря, полощущего берега Марбод Мавкант — и, видимо, там и останется.

Что же, пусть так. Жизнь, как я сказал, не останавливалась

И в ней хватало своих, новых забот, текущих неостановимой чередой.

Кончилось лето, а за ним и осень — и праздник сидра, и осенняя поздняя пора прокатились по-над городом, как катятся волны по прибрежным камням — неостановимые, в соответствии с порядком бытия. И вроде похожи волны, как и тысячи до них были — и все же разные. Да только оглянись назад — волны. Сходны меж собой до неотличимости. Пока она катит — ты знаешь, чем отличается от прошлой, но все сглаживается и забывается.

Я плохо помню, но я видел много осеней. И зим — мягких, посыпанных пушистым снегом или вовсе почти бесснежных, словно замерших, с листвяной прелью под ногами в садах, колким инеем на бурых краях опада и сухих травах, с буйным ветром в день, когда зима сменяет осень — и густым снегопадом в день ее середины… Этенская зима была такой.

Город увешивался праздничными фонарями и снежной бахромой, торговцы едой вразнос грели на уличных жаровнях кувшины с фруктовыми взварами на травах и крепким сидром с пряностями, хозяйки вымораживали в бочонках на дворах белый сухой сидр, делая из него крепчайший бренди, воришки и прочий нечестный люд редко морозили пальцы об отмычки. Предпочитая редкое, но верное дело… ловить таких было сложнее, как и дежурить по ночам. Но я как-то удивительно легко втянулся и в зимний быт. По ночам зимой стражи дежурили парами — и, признаться, я был этому рад. Холод меня не донимал — я смутно вспоминал, что когда-то давно был часто зябнущим неженкой, но настолько далеко уже успело унести это время от меня прочь, что сейчас я только с усмешкой об этом размышлял. Надо же. Когда-то был я таков! Где и когда — я, разумеется, не знал. Что же, сейчас я только потешаюсь про себя над своими юными годами, обжигая губы о пряный горячий сидр в самом начале дежурства. Тезвин смеется вместе со мной, когда я делюсь воспоминанием. Мы до сей поры часто ходим в дозоры вместе — как с первого дня моей службы. Как бы там ни было, я был благодарен своей судьбе за то, где я сейчас — и с кем.

Как бы не старалась зима сделаться застывшим хрустальным безвременьем, но и ей тоже, как и всему в этом мире, настало завершение.

И я видел, как зеленой дымкой окутываются деревья на улицах, как луга заливает свежим изумрудным цветом, как ломают лед озера за городом и звенят оттаявшие ручьи, как море становится из сине-серого бирюзовым и лазурным, как сады за стенами превращаются в белоснежные благоухающие каскады яблоневого цвета — и это было прекрасно.

Я встречал вечерами хихикающие парочки — чаще, чем прежде, я спал с окнами нараспашку, дурея от цветочного духа, плывущего по городу накануне Зеленолуния, почему-то величаемого в Д’Лагрена «днем цветных лент» ко всему прочему. Я слушал и распевал сам весенние поворотные песни, натянувшись с друзьями вина и бренди так, как никогда раньше не напивался, кажется — во всяком случае, не помнил за собой такого. Я вспомнил древнее слово «Эльбентейн», означавшее этот праздник где-то далеко отсюда.

Менгор тогда довел меня до моего жилья — я наконец перебрался из казарм в город, сняв весь второй этаж в одном старом, но крепком доме на окраине. Помог одолеть узкую крутую лестницу, заметил, посмеиваясь:

— Руд, ты не напивайся так больше, а то еще на каком древнем драконьем языке заговоришь, не ровен час!

Кажется, я бормотал что-то странное себе под нос тогда — кто бы еще запомнил, что! Ни я сам на утро, ни мои товарищи, бывшие едва ли трезвее меня в ночь праздника — не вспомнили. А ведь интересно же! Впрочем, я не ломал голову — если я что-то вспомнил под действием вина, то и трезвым вспомню, может, позже, но вспомню. Зная себя, я мог предположить, что цитировал какие-нибудь стихи, что любил в ранней юности — иной причудливой страсти, кроме литературы, я за собой пока не открыл.

Шло бы все себе своим чередом дальше, разумеется — да вот только к середине лета стало понятно, что подозрительный Менгор не просто так ворчал на счет тревожных слухов.

Все чаще и я сам слышал — разное, всякое, но неизменно свидетельствующее — что-то да затевается в Марбод Корту. Да не абы где, а в самом Наране — столице наших соседей. Торговцы оттуда невразумительно жали плечами или рассказывали престранные вещи вроде огненных радуг в небесах или лютых штормах по неделе вне сезона их, певцы и актеры плели небылицы о восставшем древнем короле-рыцаре и коварных придворных магах; наемники, коих было немного, отмалчивались, но кое-какие, порой самые причудливые, россказни подтверждали.

Не легче, чем с байками о книжной зверушке-чакабре все складывалось — не расплести, кто правду говорит, а кто сочиняет.

Самые рассудительные говаривали — снова Тхабат воду мутит, тревожит кортское королевство, пробует подвинуть границу… издавна их вражда идет, и погаснет ли хоть когда, никто не знает.

Но тут уже у меня начинало ворочаться в груди сомнение — чтоб тхабатцы пошли прямиком на столицу корту?! Если так, то ждут нас мутные и тяжелые времена. Этого не хотелось никому из нас.

В смутном ожидании неизвестно каких новостей прошло лето и год для меня, год в Д’Лагрена, завершил оборот. И вышел на второй круг. Близилась осень. И снова сидр и яблоки, и снова алые и рыжие краски в кронах деревьев, клены и платаны горели яркими фейерверками, роняли расписные зубчатые веера на землю, и золотые дубовые листья устилали улицы. Я поразился тому, что сад снова ломился от плодов — ведь яблони любят отдых. Дав один год обильный урожай, эти деревца на следующий едва ли корзинкой-другой яблок порадуют! Но мне пояснили — обычно садовники садят «четные» и «нечетные» деревья. Одни изобильны тогда, когда отдыхают другие — и наоборот.

— Надо же… а дома все росло как росло, — пробормотал я мимодумно, помнится, даже не понимая, о каком доме я веду речь. О родительском саде, которого я не помню, что ли, вспомнил? Наверное, так — иначе объяснить себе и другим я не смог. А ведь и о «четных» и «нечетных» яблонях я тоже знал когда-то, наверняка! Мир таил от меня столько неожиданного, что я не знал уже, чему дивиться, а чему нет.

Даже это открытие про местные сады было примерно таким же важным, как и то, что все-таки слухи о смутном времени в Наране — не просто слухи.

Лорд Галвэн собирал нас дважды — в первый раз довел до всей стражи новость о том, что россказни об огненных радугах и смуте на улицах соседней столицы все суть правда.

Говорил, что верно, нам стоит быть готовыми выбрать — поддержать ли соседей. Говорил — все непросто. Смута там учинена самим королем, безо всяких придворных колдунов, ибо сам он справлялся преотлично. Короля Марбод Корту звали Сантаром — и его запомнят как Сантара Огненного и Сантара Безумца.

Во второй раз наш командующий сказал — рыцари Круга просят помощи.

Рыцари Круга, думал я. Круга Стихий — шепнули на ухо товарищи.

Круг Стихий, думал я. Пытался вспомнить. Я точно слышал эти слова когда-то, но сейчас мог впитывать лишь слова лорда Галвэна. Круг Стихий, узнал я заново, это орден рыцарей-магов, оделенных кольцами, что пожаловали, говорят, людям нашего мира сами благие Айулан.

Позже слушал пространную трепотню Ронана: про кольцо земли и кольцо воды, кольцо воздуха и кольцо огня — последнее хранится у наследников королевского рода, прочие передаются в трех старейших и благороднейших семьях от отца к сыну. И каким-то образом эти кольца помогают кортам хранить процветание своей страны — если те выполняют заветы богов, айулан Айтира, Эмуро, Эхаро и Эрроса. Иногда даже и кольца называли по именам тех богов, кто вложил в них часть своей силы. И думал — мир полон загадок. Правда, не верить сказанному оснований у меня не было. Мало ли, что я успел забыть. Мало ли, что мне было ведомо ранее.

Но это позже. А сейчас я слышал приказ — готовиться к походу. Новый Этен решил помочь соседям, и мы, как ближайший гарнизон мирного и тихого города, выйдем отрядом. Пройдем по дороге на Наран, а там…

— А там будем делать то же, что и здесь — порядок наводить, — подытожил Менгор, когда мы возвратились в казармы после, и занялись кто чем — чистили оружие и доспех, проверяли ремешки и пряжки, натирали воском сапоги и ботинки или чинили случайные прорехи на форменной одежде.

Я пока что не знал, что и думать. Марбод Корту был нашим первым и ближайшим соседом-союзником, так говорили, в общем. И уговор о взаимной помощи у Д’Лагрена с Нараном был — давнишний, крепкий. И значит, надо было помочь. Оставалось думать — Менгор прав. Займемся, чем и положено.

Только вот я сам идти никуда не собирался. Не могут же снять с города вообще всю стражу, весь гарнизон? То-то же. Останусь здесь, буду сторожить тонущие в осеннем молоке улицы, ловить воров и возможных убийц, разгонять пьяных наемников… наверное.

Впрочем, это все решили за меня — через неполную седмицу.

Менгор попросту встретил меня с одного из дежурств такими словами:

— О! Отлично, вот и Рудольф, — оживился он, — давай за нами.

Было утро, и я только вернулся в казарму, с благостным ощущением того, что сегодня наконец высплюсь. Однако же нет. Наткнулся на оживленное движение вокруг, всех своих товарищей и вот Менгора с этим его «давай с нами!»

— А что случилось? — спросил я слегка удивленно.

— Ну как что, — Менгор пожал плечами. — Ты же слышал. Мы идем в Наран. Сегодня и завтра у нас два дня на сборы и тренировку перед отправкой. Ты с нами. Мои бойцы идут все. Руд, даже не вздумай отказаться! Мы с твоим чутьем… в общем, я помню, что ты у нас непростой парень. И ты нам пригодишься.

— Ты меня что, вместо талисмана решил взять? — проворчал я

— Не только, — Менгор уже волок меня во двор. — Ты говорил, помнится, что даже с двулезвийником — айн’то умеешь обращаться? Так вот с этим тогда управишься еще лучше нас!

И с этими словами вложил мне в руки глефу.

— Поможешь мне поднатаскать тех, кто менее ловок с древковым — Ронана, например. Он неплохой мечник, но древковое его слабая сторона.

Я посмотрел на изогнутое сверкающее лезвие и длинную рукоять с причудливой резьбой и тихо сказал:

— Просто наводить порядок, значит?

— Рудольф, перестань. Это наше походное оружие, мы всегда его берем, покидая наш родной удел. Можешь считать, что вот именно глефы — это уже почти талисман. И потом — если нас поставят охранять дворец, как ты думаешь, они нам пригодятся?

— А нам его придется охранять?

— Думаю, да. Ведь смута может превратиться в гражданскую войну, если кто-то не в меру ушлый решит взгромоздить свою задницу на трон под прикрытием поднявшегося шума. Больше скажу — нас за этим и просят прибыть.

Я едва заметно вздохнул. Покачал головой:

— Ну и тогда для чего тебе мои навыки ловли… чакабре?

— Пригодятся, — отрезал Менгор, и я перестал выспрашивать.

Наш капитан точно что-то знал, но не хотел пока говорить. Оставалось надеяться, что это что-то не сулит слишком больших бед.

Наш отряд выдвинулся рано утром следующего дня после отведенного под тренировку, и идти предстояло несколько суток, поэтому провизии запасли немало, да и все обмундирование проверили не на один раз.

Та самая дорога на Наран легла под ноги серо-бежевым полотном, отрезом небеленого льна. Или потертым свитком — раскаталась, уперлась в горизонт и пропала за ним, в синеватой дымной кромке леса, в туманистой осенней дали. Бессчетно ног и колес, копыт, подков уже записали свои судьбы в этом свитке, думал я. И шел со всеми — записывал свою строку.

На лезвии глефы играет скупой осенний отсвет солнца, в воздухе хрустальными нитями парят тончайшие паутинки, к листвяной пряности примешивается горечь дымка, а я и только о том и думаю, что я бы все, наверное, отдал, чтобы мне — нам всем — не пришлось писать свою повесть следами в пыли потертого свитка-дороги. Не здесь, не сейчас. Не так.

Но у меня этого «всего» так мало, что не хватит, наверное, и одного дня выкупить у судьбы — если бы она была склонна к такому обмену.

Я не могу объяснить этого и сейчас — но я не хочу покидать город. Не в эту осень! Не в этот год, нет! Я… я слишком полюбил архаичный сонный Д’Лагрена. Я полюбил место — и мне понравилось быть стражем. Да и просто быть — чувствовать вкус яблока, брошенного приятелем на ходу, запахи в воздухе, прикосновение ткани рубахи к уставшей спине, легкую ломоту в плечах и ступнях после ночи напролет на ногах, в кольчуге и при оружии. Не пустить оружие в ход, зная, что твоего окрика достаточно — тоже нравилось, впрочем.

На лезвии глефы полустертой насечкой выступали плавные линии узора — приглядевшись, я увидел изгиб шипастого хвоста, хищную узкую голову в короне гребней, занесенную длиннопалую лапу… вздрогнул — морской дракон? Нет. Крылья, вздернутые вверх, довершали рисунок — дракон, что готов взлететь. Не морской — горный дракон, стремительный огромный сгусток магии, силы, огня и разума. Не удержавшись, погладил кончиками пальцев рисунок. Глефы, кажется, на самом деле были древние, древнее, наверное, самой крепости Д’Лагрена.

Талисман, сказал Менгор, и я только сейчас наконец поверил в его слова.

Я наконец увидел в глефе то, чем она, по ходу, и была с самого начала — символ. Как стражничья нашивка на пелерине худа. Не безжалостное оружие наступающей пехоты, но… замену штандарта. «Мы можем сражаться, мы будем, если придется. Но мы не станем спешить»

Я зашагал бодрее — настроение у меня выровнялось, да и я заметил, что сумрачный по началу день потихоньку прояснился, серый полог неба проклюнулся солнечным светом. Дай-то Айулан, все обойдется грозным маршем и скучными часами дозора у стены чужого дворца.

Я же все равно хотел взглянуть на Наран, столицу Марбод Корту — пусть и не в таком качестве, конечно. Но раз выбирать не приходится — что же. Я иду той дорогой, что предлагает мне судьба. Иду. Кажется, я проиграл когда-то морским богам право выбирать в обмен на прозвище, заменившее имя.

В дороге мы были уже третьи сутки, и шли двумя группами — чуть впереди около семи десятков, так сказать, авангард. Позади наша часть отряда — в нем нас было восемь десятков и несколько возов с бытовым скарбом, необходимым в дороге — котелки, провизия, пара огромных шатров, чтобы укрываться от дождя… пока, впрочем, не смотря на осеннюю пору, шатры не требовались. Дождя не было — видимо, вся висящая в воздухе сырость уходила в туманы — когда легкие, когда густые и плотные, но неизменные всякое утро.

Порой наш путь напоминал мне сюжеты изысканных этенских ваз и узкогорлых кувшинов для вин — их лепили из белой глины, делая тонкими, как яичная скорлупка, покрывали глазурями — снежно-белой, слоистыми цветными, прозрачно-стеклянистыми. Их расписывали, кладя рисунок полупрозрачными легкими мазками — ивы у воды или речные лили, играющие в воде рыбины, цветущие крокусы; лес, укрытый туманом, и горная гряда, или могучие сосны с кривыми ветвями, нанизывающие на свою хвою клочья облаков. Легко, прозрачно, полунамеком выступают линии, угольная чернота расплывается в молочной светлоте, яркая зелень глохнет, превращаясь в слабый отсвет через цветное стеклышко, цветы — точно призраки самих себя… И мы — идем через туманное утро. Мы — словно герои расписной вазы, пока не взойдет выше солнце и не прогонит прочь белую взвесь.

В тот вечер — вполне ясный и теплый — у одного из возов на лесной части дороги треснул обод колеса, вывернулся, заставив тяжко просесть на один бок груженую телегу, а уже поэтому, как выяснилось, и пошла в расщеп тележная ось. Возница сокрушенно качал головой — неудачно наехал на камень, видать, или провалился в выбоину, не заметив той. Солнце было еще весьма высоко, и останавливаться сейчас значило потерять добрых пол-дня пути. Пока капитаны совещались, и так прошло чуть ли не две лучины- но в конце концов было решено так: первые семь десятков продолжат путь, а с ними один из возов. А мы чиним сломанное, проверяем надежность воза, отдыхаем вволю и нагоняем их поутру, встав еще до рассвета.

Герои сюжета росписи изысканной вазы превратились в персонажей деревенской сказки — что же, и так бывает. Жизнь — непростая штука.

С починкой, конечно, пришлось повозиться — и то, что нас было довольно много, только мешало делу. В конце концов, часть народу отправилась стрелять на ужин лесных куликов, и я с ними. Охота — полудетская, скорее, чем серьезная — все же была неплохим развлечением в часы вынужденного простоя. Связка куликов, которым предстояло стать сытным супом на ужин, оттянула мешок на плечах Теза, а сами мы устали рыскать по кустам ровно тогда, когда ремонтные дела почти завершились. Самое время было поискать место для стоянки на ночь — как раз уже и солнце касалось краем перелеска чуть впереди, отделенного от нашего, по которому мы пробирались сейчас, парой лиг пути.

Устроить привал решено было именно у края леска — пройдя с пяток фурлонгов, мы остановились. Сгущался туман, идти дальше было затруднительно. Уже когда лагерь был установлен, и все уложились спать, я, лежа под плотным одеялом у огня, ощутил странное дыхание теплого ветра в лицо. От костра нанесло — или… или снова некая магическая тварь вышла на прогулку? Я подтянул поближе меч, нашарил в сумерках взглядом сооруженную из хворостин стойку, вдоль которой выстроились наши глефы — вздохнул и смежил веки. Сон у меня чуткий, проснусь, успею, решил я. Уже проваливаясь в дрему, я почувствовал, как на меня нахлынуло странное чувство тревоги, будто что-то недоброе намечалось — коротко, точно всплеском. Вокруг царила ватная тишина, даже для чуткого уха засыпающего совершенно пустая. Лес спал. Твари и звери тоже. Уснул наконец и я, так и не нашарив ни своим хваленым чутьем, ни слухом никаких признаков опасности.

Глава 4. Путь в тумане

Проснулся я от ощутимого запаха гари. Неужели в ночи ветром разметало уголья, а часовой уснул, не замечая этого? Да как же так?

Я вскочил, отбросив одеяло, и заозирался в поисках очага пожара. То ли густой белый дым, то ли небывалый по плотности туман затягивал все вокруг — и одно я понял точно: часовой и правда уснул. И еще было довольно рано — судя по серости, брезжащей сквозь пелену.

Солнце, во всяком случае, еще не взошло. Я снова потянул носом — дух пожарища мне не приснился, он вовсе не собирался исчезать. Да только вот горело уже весьма давно — дым успел прогоркнуть. Выдохнуться, налиться горько-кислым привкусом вчерашних угольев и холодной золы… а еще набрать влаги, как будто пожар заливали водой, или прошел дождь.

Чувство тревожного беспокойства, с которым я вчера ложился спать, усилилось стократ.

Что-то было в этом всем не то. Дождей не было с самого нашего выхода. Ночь выдалась сухой. Туман, кутающий нас как в ватное одеяло, говорил о том, что пропитанные водой головешки скорее всего плод моей фантазии, но… я бы, наверное, и после бочки бренди такое не выдумал, просто потому что это бессмысленно.

Я растолкал прикорнувшего — вернее сказать, точно окостеневшего в не самой удобной позе — у костра Менгора, едва сдерживая изумление, граничащее с шоком — чтобы капитан уснул на посту?! Менгор? Да я скорее в настоящую чакабре поверю!

Тот обморочно повел глазами, встряхнулся — и точно так же, как я, втянул воздух носом.

— Поднимай остальных, где-то рядом пожар, и нам надо выйти из леса поскорее и понять, что происходит, — отрывисто бросил он, окончательно просыпаясь.

Собирались мы в такой спешке, точно лесной пожар уже в самом деле кусал нас за пятки.

— Идем в колонну по трое, телега в центре. Из колонны не выходить, шире, чем на расстояние вытянутой руки, не расходиться. Не нравится мне этот туман — вместе с дымом. Пока видимость не прояснится хоть немного — из колонны ни шагу, — Менгор то и дело косился на меня, точно ожидая каких-то советов, но я не знал, что сказать.

Рукоять глефы в ладони казалась теплой, и теплом тянуло в лицо. Наверное, и правда где-то в ночи приключился пожар — вот тебе и сухие осенние дни, такие удобные для дальнего перехода! Понятно, чего так Мен спешит — удирать от лесного пожара то еще удовольствие. Я встал меж капитаном и Тезом, в голове колонны — и мы двинулись. Леса, грозящего стать ловушкой, отмерить нам оставалось совсем немного — мы и так почти на самом его краю заночевали.

Пока мы шли, туман поредел. А когда миновали лес и небольшую ложбину за его краем, и наконец поднялись по дороге на равнину, то вовсе почти развеялся. Только вот нам это мало помогло.

Только появилась возможность оглядеться, я едва не замер, как вкопанный, да и не только я.

— Что же это такое? — хрипло спросил Менгор, и я только лишь ошалело качнул головой.

Я тоже ровным счетом ничего не мог понять. Вокруг нас, впереди и со всех сторон вдаль был далеко не Новый Этен. Либо весь Новый Этен успели сжечь дотла за ночь, кроме того леса, из которого мы вышли только что.

Вокруг была засыпанная пеплом, почернелая пустошь, в воздухе висели клубы дыма, заслоняя собой восходящее солнце, и запах застарелой мерзкой гари, жирной и густой, забивал горло и мешал нормально дышать. И этого всего не могло быть, просто потому что не могло быть никак.

— Что за… — всё, что я смог промолвить, повторив, точно эхо, за Менгором. Голова вдруг заболела нестерпимо — точно ее набили раскаленными иглами. Какое там превращение оборотня где-то в городе! Так раскалывалась голова у меня только после кораблекрушения, и, наверное, больше никогда в жизни. Со всех сторон раздавались приглушенные восклицания и ругань — никто не мог понять, что происходит.

Это не Новый Этен. Это вообще не Марбод Мавкант. Я понял это вдруг со всей ясностью — вспомнил дорогу, что видел со стен Д’Лагрена, вспомнил карту, куда, конечно же, сунул нос перед отправкой. Да и без этих карт — я просто вдруг ясно осознал: мы попали куда-то, куда не должны были. А вторая неприятная мысль, от одного появления которой у меня и заболела голова, была такова: я откуда-то должен знать эти земли.

— Не может быть, — прошептал я, когда в голове мутными отблесками всколыхнулись некие тени воспоминаний. Тех, давних, что, как я думал, поглотило море.

— Ну и где мы? — раздраженно, зло крикнул в никуда Менгор, явно не ожидая никакого ответа.

— А я, кажется, знаю, только это совсем бабкины сказки будут, — один из стражников из глубины строя подал голос. — Я вроде как узнаю эти места, это больше всего похоже на Кортуанск! Вот дорога на Корфу, вот вдалеке Сумрачные горы… правда, это другой конец мира. Мы не могли туда попасть, просто пройдя по лесу.

Кортуанск! Я тоже знал это название — и помнил из заново выученного о страшной войне, что шла в этих краях совсем не так давно. Даже вот в числе нашего отряда нашлись те, кто какое-то время жил в Кортуанске, нес там службу, пока власть островного королевства окончательно не пала под натиском какого-то до той поры никому не ведомого завоевателя, заручившегося помощью отнюдь не благонамеренных магов… ну или одного мага. Да, кое-кто из моих соплеменников жил здесь, как и я сам тоже. Я с острой ясностью вспомнил, что незадолго до падения Кортуанска я был на западном побережье Кортуанска, но вот что я там делал?

Пока отряд наш сдержанно обсуждал, насколько реально то, что мы всем отрядом угодили в одну из «развилок», или, как чаще говорят, «колодец» на лесной части дороги — а иного объяснения быть не могло — нас обнаружили местные жители.

Колодец… вроде как редко он отбрасывает дальше, чем на пару-тройку суток и десяток лиг. Нельзя же взять и провалиться через весь мир на другой его лик? Или можно?

Это еще предстояло выяснить, вот что я знал сейчас совершенно точно.

Из-за обгорелого дерева к нам вышел человек в тускло-черном, точно испачканном пеплом облачении, вооруженный копьём. На нем была простая шерстяная туника и плащ с худом — то есть он мог быть вообще кем угодно.

— На вид вы не драэва и даже не из «тех», вы кто тогда такие и как тут оказались? — заговорил он, щурясь. Он всматривался в нас, и лицо его, простое сухощавое лицо человека неопределенных лет, постепенно приобретало удивленное выражение. — Меня или подводят глаза, или что же, эллеральские элфрэ наконец отважились покинуть свои нор… свою землю?

— Гарнизон Д’Лагрена, Новый Этен, — Менгор мотнул головой, скидывая капюшон худа. — Элфрэ, только не эллеральские. И у меня похожий вопрос — как мы тут оказались?

— Так вы из Марбод Мавкант? — изумленно присвистнул человек. — Вот дивны дела айтировы! Еще удивительнее, чем помощь от Эллераля!

— Добрый господин, ты не из Оплота? — подал голос все тот же страж, что узнал первым ландшафт вокруг.

Он кивнул.

— Стало быть, маг? — уточнил Менгор.

— Верно. Пойдемте за мной, тут небезопасно. — снова кивнул маг, и мы развернулись в указанную сторону.

Там, куда нам предстояло идти, возвышался массивный скальный хребет — Сумрачные горы, как назвал их наш однополчанин. И они в самом деле так назывались. И да, это был именно Кортуанск — человек с тускло-черном, не назвавший своего имени, подтвердил это.

Скалы и уступы — крупные, угловатые, но чуть сглаженные расстоянием, и потому — точно обтянутые бархатом растущего на них травяного и лесного покрова. Величественная темно-синяя гряда и серо-белые облака. Воздух, полный пепла, и тусклый неяркий день без солнца в белесом небе не в силах приглушить густоту теней меж скал — и те все равно были насыщены яркостью кобальтовой глазури после обжига. Мне показалось, что с гор этих тянет свежим ветром — и там, там можно будет дышать легко, не сплевывая горький дымный привкус после каждого пятого вдоха. Мы шли — и я, не зная толком, кто такие эти жители Оплота и о каких магах толковал Менгор, все равно хотел вступить под тень этих скал и ущелий. Сумрачные горы казались мне прекрасными. А я сам, оказывается, был болен жаждой путешествий — сидя у себя в уютном этенском городе, я даже не понимал, насколько меня тянут к себе новые земли. Наверное, это и сыграло со мной злую шутку и загнало на тот корабль, и иной разгадки нету. Наверное, думал я. И забывал думать дальше, крутил головой, осматриваясь, прикипая взглядом, впитывая каждую мелочь.

Горы были… невероятны. Казалось, я иду меж костей самой земли, самих корней мироздания. Древние молчаливые скалы, и полные свежего ветра ущелья, и легкий хруст крупного песка под ногами — все это разительно контрастировало с выжженной долиной. Казалось, этих гор не могут коснуться никакие изменения, никакие водовороты истории и свершений, творимых нами, живущими в мире, не отразятся на серых строгих камнях.

Нас повели кратчайшей дорогой в Оплот — настолько кратчайшей, что даже я понял: без каких-то магических фокусов, помогающих преодолевать большие расстояния в несколько шагов, тут не обошлось. Дорога сужалась и расширялась, поднималась и спускалась, петляла меж распадков и ныряла под своды причудливых проходов, проточенных в камне не руками разумных существ, но древними, пересохшими уже реками — пока мы не вышли к самому Оплоту.

И если просто горы удивляли, наверное, только меня, то Оплот… о, тут уже в изумлении замерли абсолютно все. Тезвин шепотом помянул Айулан — в восхищении и изумлении глядя на то, как парит над гигантским провалом, разверзшимся в конце нашей дороги, кусок скалы, увенчанный городом-крепостью.

Оплот точно проявлялся, ткался на наших глазах из окружающих его облаков — город из светлого камня, с высокими башнями и домами на утесах. Тут и там со скалы, служащей основанием, вниз срывались потоки воды, и они, казалось, вскипали в том провале внизу, поднимаясь плотной облачной подушкой. Если бы это не было обманом, я бы решил, что на облаках Оплот и держится.

Этого, наверное, быть не могло — но оно было. Оплот Ордена Сумрачных Магов.

Хозяйки этого города, верно, по утру идут не к колодцам и ручьям, а ловят куски облаков и загоняют их в бочки, дожидаясь, пока те станут дождевою водой.

Из провала под парящей скалой тянуло могучим потоком… нет, не ветра. Я чувствовал это похожим на ветер, но когда бедняга Брен менял облик передо мною, я уже откуда-то знал, что это поток магической силы. Той, что течет черезо все в этом мире. И через меня, и через моих товарищей, и через камни этих гор. Она и поднимает скалу вместе с крепостью.

Я вдохнул глубоко-глубоко.

— Это и есть ваш Оплот? И как же мы туда доберемся? — обратился Менгор к нашему провожатому.

— Немного терпения, — хмыкнул он. — За мной к условленному времени придет лодка.

— Лодка?

— Лодка.

Сам же, впрочем, ждать он не стал. Постоял у обрыва, всматриваясь в облачные гряды. Заметил там что-то — не крупнее птицы, как это выглядело со стороны.

Затем вынул что-то из кошеля при поясе — мне показалось, это металлическое зеркальце. Поглядел на пасмурное небо, вздохнул, убрал. Следом явился осколок горного хрусталя — в него маг напряженно уставился едва ли не на добрую треть лучины.

Убрал и кристалл тоже.

— Попросил прислать посудину побольше, — пояснил он. — На обычной больше десятка не разместится.

Я лишь пожал плечами. Слова о лодке казались глупой шуткой… пока я своими глазами не увидел, как правит длинным веслом, стоя на корме великанской расписной рыбины-лодки, человек в длинном сизо-синем плаще.

Это и правда была лодка. И одновременно рыба. И она плыла по облакам и волнам ветра, сплетенного с магическими потоками, загребая пластинчатыми плавниками по бокам деревянного, прихотливо раскрашенного борта. Над носом лодки болтался тускло отблескивающий фонарик. Весло кормчего ныряло в густую пену облаков и гнало посудину уверенно по направлению к нам. Там, где тропа обрывалась в провал, лодка пристала, и мы погрузились в нее. Места на лавках в исполинской рыбе хватило всем — это был скорее средний корабль, а не простой барк, как мне показалось издалека.

И пока мы плыли, наш спутник — маг наконец назвался, он носил имя Видо — коротко рассказал о происходящем сейчас в этих краях.

Война так толком и не завершилась — Кортуанск, почти разрушенный, так и не пожелал склониться перед безымянным поперву захватчиком. Тот завоеватель, которого подозревали в союзе с могущественными магами, оказался сам чародеем. Да только вот — чародей черпал свои силы из одержимости. Он даже своего земного имени не называл — провозгласил себя именем духа, дающего ему могущество. Назывался Эргесенналло — и величал себя Духом Разрушения. Как будто в самом деле великая могучая демоническая сила могла войти в тело живущего! Это казалось невероятным — но верить или нет выбора особого не было. Завоеватель с именем демона продолжал сжигать воспротивившиеся его воле поселения, куражиться, как душе угодно — а настоящей его цели никто не знал.

Оплот был не по зубам этому новоявленному Эргесенналло — каждый раз, когда Видо произносил это имя, меня охватывал болезненный озноб — краткий, но явственный. Ломило виски — но я терпел. Кружилась голова, когда я выглядывал за борт лодки, по спирали поднимающейся к мазку белой краски башен и городских стен на фоне жемчужно-серого неба — Оплот парил над пеленой облачности, и там, куда он вознесся, солнце все-таки попадало, пусть и скупое.

— Не наклоняйся, ты и так с лица бледен, упадешь — не знаю, сумею ли я тебя подхватить, — Видо дернул меня за рукав, заставляя выпрямиться и перестать завороженно смотреть в глубину провала под парящей скалою.

Я послушался, удивляясь про себя — я никогда не боялся высоты. Голова кружилась по какой-то другой причине. Но в одном маг прав — мне не по себе, и в то же время поток силы, что древнее самого мира, текущей из-под земли, казался честью чего-то… очень и очень притягательного. Хорошо и плохо одновременно, радостно и невыносимо тоскливо в один и тот же миг — дурнота моя была скорее всего вызвана этими противоречивыми чувствами, тянущими мое существо в разные стороны, и ничем иным.

Видо продолжал:

— И вот Одержимый прогнал над землею огненные волны, покуражился и успокоился было. Минул год 665 Третьего Рассвета тогда. Он занял крепость в Корфу — по счастью, не очень близко от нас, да только вот это второй по значимости город Кортуанска, да к тому же еще и порт. Самые густонаселенные области под его властью оказались! Люди снимались и уезжали, бросая все, что не смогут увезти далеко. Перебирались ближе к нам — тут, у Сумрачных Гор, пока что наша власть. И то иногда вот… случаются вражьи рейды. Деревню и луг, через которые мы шли, пожгли полдюжины дней назад. Людей мы на время забрали к себе — как и большую часть беженцев. Ничего, дома можно отстроить и посевы поднять снова, но знать бы, когда все это кончится! И помощи ждать особенно неоткуда — я-то, дурак, обрадовался, когда вас увидел. Думал, Эллераль воспрял духом, созвал отряд…

— А они вам не помогают? Странно, — Менгор потер переносицу.

— А ты вспомни, капитан, почему наши родичи снялись и покинули земли у Эллераля, — подал голос кто-то из воинов.

Менгор хмыкнул, а Видо расплылся в не самой приятой улыбке:

— Этенцы считали своих родичей трусами, это правда?

— Как и корты — кортуанцев, — парировал Мен.

Видо погасил улыбку и ненадолго примолк, я только пожал плечами. По идее, я все должен был это знать в своей прежней жизни — но сейчас попросту слушал заново.

— Нужно выяснить, как вы оказались в Иллизи Нья. Не хватало еще, чтобы Эргес… Одержимый решил, что и второй лик мира ему тоже неплохо бы захватить. Многие, кого он хотел бы видеть поживой своим воинам, успели унести ноги в Марбод Мавкант, помнится. Он думает, верно, что вы оттуда готовите удар! А мы тут вообще-то большей частью занимаемся тем, что мешаем ему найти достаточно широкие «ворота» к вам.

На вопрос «как» ответа не было пока что ни у кого — даже просто предположений.

А тем временем мы причалили — у Оплота была настоящая пристань для воздухоплавающих рыб-лодок. Гулко отозвались доски под ногами высаживающихся, в воздухе полно было запахов незнакомого города, откуда-то тянуло влагой — точно и в самом деле прибыли в морской порт.

Только вот влага была пресная — я вспомнил водопады вникуда с края скалы, и не стал даже удивляться. У меня попросту не осталось на это сил.

Что же нас ждало дальше?

О, для начала нас, разумеется, накормили и даже выделили место, где мы могли бы отдохнуть. А потом нам предстояло беседовать с главой Ордена Сумрачников — и он почему-то пожелал видеть всех без исключения, а не только Менгора, как командира, и пару-тройку выбранных капитаном спутников, как это обычно принято для таких бесед. Ну что же, у магов свои причуды.

Не смотря на некоторую недоверчивость и неявные сомнения, терзающие меня почти неотступно весь день, я почему-то в Оплоте чувствовал себя вполне неплохо. Остальным так и вовсе пришлось гостеприимство магов вполне по вкусу. Менгор, конечно, досадовал, что мы, провалившись неведомо в какой «колодец», подвели товарищей, что будут ждать нас, не дождутся и пойдут в Наран одни, вдвое меньшим числом, чем задумано было. Но и он понимал, что нашей вины в том нет, и иногда лучшее, что можно сделать — покориться судьбе.

Ни я, ни он, и никто из нас не знал тогда, чем обернется для нас наша задержка и пропажа, и как судьба обойдется с нашими товарищами, ушедшими вперед.

Будущее, и наш путь в нем пока что терялись в тумане, как подножие скалы, на которой парил Оплот, как этенский лес, из которого мы вышли, как кортуанская равнина, на которой мы оказались после.

Глава 5. Речи Манридия

Итак, нас ждали.

Разговор состоялся без лишней пышности — в зале, более всего напоминающем общественную библиотеку. Манридий — это было не имя, как нам объяснил Видо, а титул, звание главы Ордена — неторопливо отмечал что-то в длинном свитке, и когда мы вошли и расселись по длинным скамьям, встал, поклонился и назвался.

Выслушал ответное приветствие, смахнул свиток в ящик для бумаг, почтил отдельными пустыми словами вежливости Менгора, как командира отряда. И, мазнув беглым взглядом по всем собравшимся, отчего-то задержался, глядя на меня. Я почти физически ощутил цепкость взора.

Тихонько ругнулся про себя — что опять не так? Я же ничем не отличаюсь от своих товарищей!

Манридий отвел взгляд. Снова вернулся. Я дал понять, что вижу излишний интерес — на это маг только чуть кивнул, точно своим мыслям, и задал самый ожидаемый и логичный вопрос — попросил рассказать, что происходило перед самым переносом и во время его — то есть, ровно до нашей встречи с Видо. Я не сомневался, что и сам Видо уже подробно отчитался о встрече.

Менгор принялся рассказывать. Я подключился позже, когда речь пошла о том, что я проснулся раньше всех. Рассказал о том, что считал важным или необычным, местами наш рассказ дополняли реплики товарищей. Яснее картина, по крайней мере для нас самих, не сделалась ничуть, зато Манридий отчего-то с важным видом кивал полуседой — соль и темный пепел — головой.

Я поглядывал на главу Ордена, пытаясь понять, сможет он нам помочь или нет. Но внешность Манридия была непроницаема — пребывая в довольно солидных годах, тот выглядел этаким благородным строгим старцем. Лицо аскета и наряд богатого человека с изысканным, прошу заметить, вкусом, несколько неторопливые манеры — и при том холодный и острый взгляд и живейший, неординарный ум за ширмой внешней спокойной мягкости. Об этом я подумал, слушая его быстро задаваемые престранные порою вопросы — так быстро, как выметывается из высокой травы затаившаяся там змея. Еще подумал — Манридий больше похож на полководца. Не на мага в цитадели знаний, а на герцога над военными картами. Мне он одновременно понравился и нет — негромкий голос и умение вести беседу его были приятны, а вот жесткая холодность, сквозящая в этом, скорее настораживали. Я сравнил его вопросы с атакующей змеею — так вот те ответы, что я мог дать, были тогда подобны дрожащим мышам. И мне делалось за это стыдно и неловко — хоть я и понимал, что моей вины в том нет.

— Не ко времени ваш прорыв сюда — если помнить о том, что наш враг хотел бы двинуть войска в Новый Мир, да пока не знает, как, — заметил Манридий, перестав истязать нас внезапными уточнениями.

— Но позвольте, нашего желания в этом не было ни капли! — возмутился я.

— Верно, — Манридий еле заметно пожевал тонкими бледными губами. — И тем удивительнее это событие. Ведь сейчас даже намеренно добраться до Марбод Мавкант удается лишь единицам!

— То есть это не шутка и не ленность обитателей старого мира? — чуть удивился Тезвин.

— Много ли кораблей из Старого Мира приняли за последние несколько десятков лет берега Новых Королевств? — ответил вопросом на вопрос Манридий.

— Да почти нисколько, — хмыкнул Менгор.

— Вот именно. И тому есть причины — не вдаваясь в нашу науку, которая воинам не слишком, я полагаю, интересна… — тут уже хмыкнул я, а Манридий невозмутимо продолжил: … — Наш мир сейчас подобен расколовшейся и заново склеенной вазе. Или чаше. Мир, скажем так, всегда был разделен некими внутренними линиями напряжения, тонкими трещинками — а война, что устроил на этих берегах Одержимый недруг наш, сработала как вставленный в трещину тонкий клинок — раз качнул, два — и распалась ваза на две половины. Чтобы попасть с одной на другую…

— То есть — мир раскололся? — возмутился кто-то из ребят. — А почему тогда мы здесь?

— Я же сказал — подобен расколотой, но склеенной вазе. Миновать «шов» можно. Но сложно. Единицы отважных моряков в состоянии это сделать, чтоб провести даже небольшой корабль, а уж чтобы военным отрядом пройти и не заплутать — о, этому нужны либо большие умения, либо…

— Либо?

— Либо внезапная прихоть Айулан, как мне сейчас кажется, — вздохнул Манридий. — Я — простите — тоже не имею внятного объяснения, как так вышло, что вы выбрели на такую широкую и крупную «развилку». А что самое прискорбное — вынужден сказать, что пока не представляю. Сможем ли мы даже чисто умозрительно сделать ли что-то для того, чтобы вернуть вас обратно.

Раздались разочарованные и досадливые возгласы, я тоже не удержался. Менгор только мрачно нахмурился.

— Мы, получается, неосознанно предали своих товарищей и свой долг, — проронил он.

— Увы. Вашей вины в том нет. Впрочем… не стану врать, господа воины. Я бы не стал вас переносить в Марбод Мавкант под самым носом того, кто так жаждет учинить на вашу родину военный поход, и только неумение пробраться его пока что останавливает. Вы же понимаете, что бы это значило?

— Что мы сами покажем эту дорогу врагу? — неуверенно спросил я. Маг кивнул.

— В таком случае, я бы даже счел за благо отказаться от такого предложения, — Менгор, подумав, тоже энергично кивнул в ответ. — Может, у вас есть более безопасные идеи, господин… амис Манридий?

— Может быть. Может… но я бы предпочел сперва все обдумать получше. Вы можете обосноваться пока что в Оплоте — в общем смысле нам не лишними будут крепкие руки и разумные головы, и буде их носители умеют сражаться — так тем более. Вы сами видели, что мои коллеги больше похожи сейчас на простой гарнизон, чем на Орден ученых.

— Видели, — сразу на несколько голосов отозвались мы.

После Манридий пожал плечами и предложил продолжить располагаться. Выслушал еще сколько-то вопросов от Менгора и других, ответил коротко и по существу. И когда совсем было уже стало ясно, что аудиенция закончена, его взгляд задержался снова на мне.

«Да что же это за напасть?» — подумал я, взглянув мимо мага.

— Позвольте еще уточнение, Менгор. Ваш соратник по правую руку…

— Рудольф. Его зовут Рудольф Счастливчик. — и, повернувшись ко мне, добавил: — Руд?

— Я вас слушаю, — отозвался я.

— Рудольф, можно мне вас на пару слов задержать? Мне показалось, вы наиболее наблюдательны оказались в этой странной ситуации, я бы хотел еще кое-что уточнить, а остальных задерживать ради этого несколько неправильно, по-моему.

— Как пожелаете, — я кивнул и проследовал за ним в башню. Поднимаясь по витой лестнице, он заговорил снова.

— Не удивляйтесь, что из всего отряда я решил говорить именно с вами.

— Почему? — Наш голос очень странно отражался от каменных стен.

— А вы, я заметил, явно не из нового Этена.

— Хм.

— У вас выговор, Рудольф, совсем не коренной этенский. Еле заметно, но все же. Эллералец? Не похоже тоже, однако.

Я развел руками. Говорить, что я ничего не помню, мне не слишком хотелось.

— К тому же в вас есть такие потоки магии, каких нет в других, — продолжал Манридий.

— Что? О чем вы? Я никогда в жизни не колдовал! Вроде бы… — возмутился я и опешил, некстати припомнив, как оттолкнул от себя взвившегося в прыжке оборотня.

Маг недоуменно посмотрел на меня, так внимательно, словно стараясь рассмотреть через меня противоположную стену.

— Так вы ничего не помните? — ума не приложу, как он догадался. Но тут уже было бесполезно отпираться, но я попробовал, просто из глупого упрямства.

— А что я должен помнить? — мой вопрос звучал столь же недоуменно и неуверенно, маг хмыкнул и молча пошел дальше. Меня это заинтересовало. Что маг вдруг знал такого, о чем я не знаю, к тому же про мою же жизнь?

До входа в кабинет мы шли молча. Закрыв за нами дверь, Манридий вздохнул — тяжело и без малейшей наигранности. От облика благообразного, мягкого хозяина городка в горах не осталось и следа — на стол оперся ладонями только утомленный бесконечными планами и походами полководец.

— Ваше появление в Кортуанске спутало все наши планы, и поставило Марбод Мавкант под угрозу вторжения…

— Вы уже знаете, в этом наших стараний нет, — сгорая от стыда, возразил я.

— Но в то же время, даёт нам возможность изгнать Эргесенналло из Кортуанска, пока стало не слишком поздно, — неожиданно завершил Манридий. — Призрачный шанс, но дает.

— Что вы имеете в виду?

Маг прошел к небольшому шкафу-бару, плеснул себе в стакан чего-то явно крепкого, предложив и мне. Я согласился. По горлу прокатился терпкий, огненный вкус дорогого бренди — совсем другого, что я пил в Этене. Там был в ходу белый яблочный, «морозный», как его звали. Этот явно родился из винограда, при чем отнюдь не в прошлом году, и долго томился в заточении в дубовой бочке. Я удивленно глотнул еще. Вкус показался знакомым.

— Давайте начнем по порядку, амис Рудольф. Или как к вам обращаться?

— Как удобнее, — я не понимал, куда он клонит. — Может, вы все же зададите те вопросы, что собирались?

— Задам, конечно. Я хочу пока что понять, как маг может не знать, что он маг — разве что если он никогда этому не учился. Но вы не очень-то похожи на зеленого юнца, Рудольф. Неужто эльфы настолько изменились за эти грешные несколько десятков лет? Да ни за что не поверю! Ваш талант должны были попытаться хоть как-то огранить.

— Но я этого не помню, — после пары глотков выпивки сказать это оказалось гораздо проще. — Я, извините, вообще почти ничего не помню до лета прошлого года, когда я оказался в Этене.

Подумав немного, я рассказал о кораблекрушении.

Манридий несколько удивился, и казалось, подосадовал.

— Так что если вы рассчитывали на еще одного мага в моем лице, то…

— О нет, это вовсе не главное, — Манридий, усевшись за свой стол, небрежно поворошил гору рукописей. — Хотя я все же думал, вы подметили кое-какие изменения течения магии при вашем переносе.

— Я подметил только то, что ветер дул со всех сторон разом — слабый и почему-то теплый. Хотя утро было зябкое, туманное. А еще я… не слишком хотел в эту дорогу, признаюсь честно.

— Но сейчас вместе со всеми все равно хотите обратно?

— Конечно!

— Ну тут я не соврал, сказал все, как есть, и ваш капитан, кажется, принял это.

Я мрачно кивнул. Потом вдруг неожиданно даже для себя задал вопрос, что меня мучил с самого начала встречи с магами:

— Так что же там все-таки с этим… Одержимым? Кто это вообще? Я слышал, что он вроде как зовет себя именем демона, но я хоть и не маг, но думаю — это невозможно!

— Что невозможно?

— Чтобы кто-то, пусть и чародей, стал на долгое время — а ведь история уже тянется давно, я не ошибся? — вместилищем для… Духа Разрушения.

— Все-таки вас чему-то учили, — проницательно заметил Манридий. — Даже если вы не осознаете этого. Да, Рудольф. Да. Вроде бы как невозможно, но это есть. Завоеватель, что утратил свое имя, действительно одержим. Иначе у него ничего не получилось бы. И за ним вряд ли пошел бы народ Подземных, дроу. Эти нечестивцы ведут дела только с теми, кто отмечен дланью их, как они говорят, Отца-Пустоты.

— Эгресенналло? — выговорить это им мне было почему-то тяжело, но я переломил себя и все же произнес. В голове короткой вспышкой взорвалось облачко боли. Я еще раз отхлебнул бренди. — Знаете что? По-моему, это все звучит слишком небывало.

— Может быть. Однако же мы почти уверены в том, что смогли найти, как разъединить человека во главе армии Подземных и дающего ему мощь демона. Если не станет присутствия этого демона, Подземные бросят затею по завоеванию поверхности. И тогда кортуанский народ наконец закончит всю эту возню, скинет узурпатора и заживет нормально. Не как прежде, нет. Но мы получим шанс на нормальную жизнь не только прячась в горах.

— И что же вам мешало? — я понимал. Что вопрос звучит хамски. Но меня будто за язык дернули.

Манридий же, казалось, только этого и ждал.

— Отсутствие простых военных и людских ресурсов. Дело даже не в том, что маги в большинстве своем такие себе воины, вовсе нет. Если мы будем воевать, некому станет колдовать. Вот я о чем. Нам был нужен только хорошо снаряженный отряд. Я имею в виду то, что у нас готов план по изгнанию демона. Он, увы, требует приблизиться к Одержимому достаточно плотно, и воины должны были бы заставить того высунуться из крепости. Скажем, если бы ваш отряд смог отвлечь узурпатора, а мы бы сделали всё остальное без запинки. Предвосхищая вопросы — да, он почему-то всегда выходит на бой в том числе и сам, если кто-то приближается к его обители.

Я залпом осушил стакан.

От крепкого алкоголя чуть перехватило дыхание, по горлу прошла еще одна волна жгучего тепла.

— То есть, вы хотите сказать, что мы должны пожертвовать собой, чтобы дать вам время?

Перспектива была, скажем прямо, не самая лучшая. Совсем.

— Я не стану кривить душой, — развел руками Манридий, — Мы не можем вам гарантировать, что сможем защитить вас и организовать ваше отплытие из страны, и в Новый Этен вас тоже не сможем перенести, это абсолютно точно. — он подошел к окну, с видом на палаточный лагерь беженцев на центральной площади перед башнями, помолчал.

Потом поманил меня к окну и продолжил, когда я подошел:

— Взгляните на них, амис Рудольф. Им приходится несладко. У всех этих людей были дома, поверьте. И у них у всех в глазах отчаяние, они пережили уничтожение своей родины, своих домов, многие видели смерть близких, детей, родителей, — В глазах Манридия точно зарница сверкнула, а голос дрогнул. — Ваше появление дало людям надежду, что еще не всё потеряно. Все подумали — Эллераль, соседи и друзья пришли на помощь! Не стали ждать, пока и их подомнут, мол…. Но нет. Эллераль молчит. Город совершенно точно живет, как и мы — в полуосадном настроении, но отнюдь не бедствуя. Только они молчат, а мы пытаемся действовать. И поймите, если мы не попытаем удачу сейчас, то Эргесенало весьма скоро снова нападет на нас, и тогда никаких сил наших не хватит, чтобы сдержать натиск демона внутри того глупца. Что когда-то позвал его в помощники.

После слов мага не осталось и толики сомнений — выбора у нас нет. Либо погибнуть в бою, нападая, либо погибнуть в бою, защищаясь.

— Но ведь командир не я, — вздохнул я, после минутного молчания. Подумал — Менгор меня убьет за такие новости. Как ни крути, погибать — так почему бы и не геройски?

— Но зато он ваш друг, разве нет?

— И все же почему всё это вы именно мне пересказываете?

Манридий снова покачал головой.

— Даже если вы не маг в полном смысле этого слова, в вас есть сила, которая Эргесеналло может изрядно отвлечь, дать нам время и место для нашего маневра. И я предупреждаю вас, чтобы вы были готовы к столкновению с ним.

— Еще лучше, — хмыкнул я тихо, после добавил громче, — То есть на мне будет висеть вся наша миссия. На мне, кто даже собственное прошлое потерял в море.

— Ваша, то есть вас с вашими товарищами, миссия — выступить на Корфу, — кивнул Манридий. — Уж туда открыть портал для пары отрядов — у нас тоже имеется немного ополченцев среди беженцев — мы сумеем. Выманим врага, и пока он думает, что вы, Рудольф, и есть главный противник… Мы используем свой козырь. Я более чем уверен, Эргесенналло уже начал собирать силы на нас, но пока что находится в неторопливой подготовке, он пока что не сможет выступить первым. Надо опередить. Не скрою — вас занесло к нам в не лучшие времена.

— Где они сейчас лучшие, — буркнул я, вспоминая мятеж в Наране, который мы должны были обуздать.

— Вы согласны?

— Я-то да. Но остальные… я за них не могу решать, — выдохнул я, — И вы сами расскажете о плане солдатам и капитану Менгору.

Что говорил маг командиру отряда я не слышал, да и как-то не до того было — нужно было привести свои мысли в порядок. Почему-то было полное ощущение того, что сожженный Кортуанск примет и мои обуглившиеся кости. Потому что не мог я поверить в успех нашего похода. Как можно сокрушить демона? Убить Духа Разрушений? Это же невозможно! Все мои смутные воспоминания, завязанные на это имя, полнились чувством страха и приносили мучительную головную боль. Что за нитку дернул в моем разуме этот старик, точно так же, как его враг, утративший свое имя, и зовущийся каким-то малопонятным титулом? Я ведь до разговора с ним понятия не имел ничего ни о каких демонах! А сейчас вот — гляди-ка. Вдруг оказалось, что помню, что так называют только тех существ, что приходят из внешней Пустоты в наш мир. Внутри мира есть боги, духи, силы. Но демоны — это всегда чужаки. И, кажется, единственный на моей памяти опасный демон из был тем самым… Разрушителем. Манридий безумный храбрец или безумный фантазер, если решил его побороть горсткой разношерстных вояк, когда тот сокрушал армии и жег города.

По возмущенным возгласам я понимал, что прочие солдаты, мои боевые товарищи задаются тем же вопросом. Мне стало интересно, и я вышел из здания, вернувшись к отряду.

— … и для нас это единственный шанс если и не вернуться в наш мир, так отомстить за то, что происходит в Старом, ну и попытаться помешать сделать то же самое с нашими землями. — говорил Менгор. — Домой мы все равно не вернемся, но хоть что-то сделать для его безопасности мы можем! Это лучше, чем гонять чужих горожан, не думаете?

— Знаешь, в Наране мы были почти полностью бы уверены, что вернемся домой! — выкрикнул кто-то.

— А вот нет, знаешь, друг, но нет. Взяв оружие и выходя с ним за ворота, ты должен понимать, что ты можешь не вернуться. Даже с ночного патруля — как тогда не вернулся Каван. И один ли он был такой? Кто помнит Кавана?

Помнили все, наверное — кроме меня, я его попросту не застал. Народ притих. Менгор горько улыбнулся — хоть и говорил он на удивление ровно и спокойно, видно было, что ему тоже не так-то легко дается это решение. Увидел это не только я, наверное — потому что роптания еще какое-то время проходили по отряду, но все меньше и меньше. И было понятно — мы возьмемся за это дело.

Командир отправился в башню, где маги держали свой совет — для обсуждения плана, в отряде же повисла гнетущая тишина и напряжение. Все старались как-то занять себя — кто в очередной раз проверял заточку меча, кто-то с усердием начищал шлем, кто-то — распускал и снова собирал пластинчатый доспех, то стягивая пластины друг с другом сильнее, то наоборот — делая натяжение удерживающего их шнура чуть более свободным, словно боец не мог определиться с тем, как он будет воевать — в плотном строю, где маневрировать не придется, или наоборот — бегать и уклоняться. Понятное дело, что пойдем куда-то мы не вот прямо сейчас. И даже, наверное, не завтра — но чувство у всех было такое, что срываться в бой придется буквально через несколько лучин.

— Менгор! — я окликнул капитана, сразу, как он показался из дверей башни.

— А, ты меня, я смотрю, поджидал. Руд.

— Мы возьмемся за это дело? Я не ослышался?

— Ну ты же согласен. Я сперва своим ушам не поверил, когда колдун сказал, что ты дал свое согласие. Рудольф, который не хотел гонять буйных мятежников от стен дворца, готов бить демона!

— Я… Мен, ты так говоришь, будто это я всех веду на бойню! Я согласился, потому что мне терять нечего, вот и все! Я не хочу, чтобы из-за меня умирал кто-то еще… не хочу!

— Я подумал точно так же, — ровно отозвался Менгор, и я понял, что готов умереть на месте от жгучего стыда и вины, даже позабыв на минуту, что Мен все же сам принимал решение собрать отряд и вести на Корфу. — Да и знаешь, ты у нас Счастливчик. Тебя пощадило море, ты справился с оборотнем. А Кавана, ты его, конечно, не знаешь, но знаем все мы, загрызла злобная цепная собака, которую на него выпустил один преступник, знаешь ли. В городе, под самый конец дневной смены. Так-то вот. Бой мы примем все равно — этот колдун сказал, что самое позднее через половину года этот их Одержимый всерьез возьмется за Оплот. Да, конечно, мы моли бы уехать отсюда. В Краймор или куда там. В тот же самый Эллераль, чем болотные огневицы не шутят — если он на самом деле цел. Наемничать по дорогам, э?

— Не то что бы это слишком плохо звучит, — буркнул я.

— Да только мы Стража. Мы храним город. А что мы можем сделать для Д’Лагрена сейчас? Постараться не дать врагу до нас добраться.

И он в это в самом деле верил, понял я. И промолчал. Потому что я верил тоже, и… мне казалось, так будет правильно.

Мы шли какое-то время молча друг обок друга. Вернулись к своим — и меня тут же встретили насмешливым:

— Ну и втравил ты нас в передрягу, Руд!

— Тихо, — цыкнул Менгор. — А ну уймитесь. Рудольф вообще меня сейчас уговаривал обратное решение принять.

Поднялся ропот — и я с удивлением услышал в добрых двух третях восклицаний то, что проговорил вот только Мен — мы стража, а стража не должна дать злу шанс прийти в наш город. Кто был обратного мнения, увял добровольно.

Решение было принято, пусть оно зависело и в самом деле не от меня, мне отчего-то хотелось повыть на луну, как несчастливому оборотню Брену.

— Ну и ты знаешь, Руд… я считаю, что в самом деле «колодец» отворил кто-то из нас. Я не маг, понятия не имею, может ли такое быть — но я не хочу, чтобы этот кто-то потом попался в руки этого Одержимого.

— Но мы сами лезем в эти руки.

— Под прикрытием магов, не забывай. Живые уйдут, от мертвых нет проку для врага. А пока мы будем болтаться по чужим краям, за нами могут начать охотиться. Такое шило, как перенос из другого мира, в мешке утаить сложно. От колдунов, демонов и ижее с ними — невозможно, так сказал Манридий.

— Лучше смерть в бою, чем жизнь в позоре или страхе?

Менгор не ответил. Я понимал, что и сам отвечу «да».

И я смирился. Мы выступили через пару дней — в сопровождении ополчения, примерно столько же, сколько нас, было и их. Я сжимал свою глефу и думал — Айулан, если кого-то решите забрать, то берите меня. Пусть у магов все получится. А если не получится — я не хочу этого видеть.

Глава 6. Изгнание

Маги обещали сперва каким-то способом сократить наш путь, однако от этой идеи в конце концов отказались — это было сложно, рискованно — и требовало такого движения магических сил в мире, какого никак не мог не заметить наш враг. Я из объяснений чародеев понял именно это.

— Но нам же этого и нужно? — удивился я.

— Не то что бы прямо этого, — признался наконец молчаливый Видо, отправившийся с нами в числе прочих магов — чародеи разделили силы для своего неведомого «плана», и теперь с десяток «сумрачников» ехали с нами. Видо снова был одет в темную неброскую одежду, только вот поверх серой туники теперь тускло поблескивала кольчуга, и он походил на обедневшего аскалонского воина больше, чем на мага. Впрочем, на мага он и при первой нашей встрече не был похож — я его тогда вообще принял за местного разбойника в первый миг.

— Мы должны его отвлечь, а не дать понять, что мы сильны и задумали нападение именно силами магии. А портал на такое расстояние… для трех шпионов был бы еще возможен, — вмешался другой маг. — А вот для двух сотен уже никак.

— Силы, что уйдут на перенос, будут нужнее для главной атаки, — внезапно догадался я. — Так?

Видо кивнул, и снова замолк.

Не самое простое путешествие вышло — мы пробирались не главной дорогой, а объездными тропами, вдоль побережья, чуть ли не крадучись — если почти двухсотенный отряд мог «красться».

Ни местность, ни ландшафт не были привычны и знакомы — Кортуанск был чужой землей. И даже понимая, что мне знакома когда-то была эта страна, я не мог отделаться от мысли, что попал в мутный, обморочный, неприятный сон. Везде попадались следы стычек, погромов и пожаров — застарелых, подернутых травой, или свежих– я уже знал, что война, вялотекущая, унылая, не приносящая успеха, пожалуй, толком ни одной стороне, длится чуть ли не сотню лет.

Захватить столицу Одержимый сумел, а вот заставить страну покориться нет. Люди стремительно катились к жестоким временам жизни под девизом «каждый за себя», народ городов и поселений превращались чуть ли не в кочевые племена и родовые общины, как на самой заре освоения Кортуанска — но сдаваться и подчиняться не собирались. Порой мятежные края прочесывали группки «тех самых» — которых упомянул Видо при встрече с нами. Людей, служащих Эгресенналло — обычных и имеющих темную, серо-черную кожу. Я поначалу думал, что это лазутчики, выкрашенные сажей, чтобы быть незаметными. Но мне объяснили, что это и есть Подземные. Драэва их называли, иногда «дроу», а чаще прочего Нэл-ду, так звали их сами кортуанцы.

— Болотники знают, кто такие вообще, — говорил один из местных жителей, командир части ополчения. — Говорят на нашем, но так криво и отвратительно, что слушать гадко. Живут вроде как в пещерах, солнце яркое им неприятно, хотя если замотаются с ног до головы и рыхлой тканью даже глаза завяжут, вполне справляются и воевать при дневном свете. Я убивал таких, и внутри у них вроде как у обычных живых существ все — кровь вот черная только. Я, да и многие поперву, думали, что они мертвяки поднятые, но кровь, хоть и черная, а все же горячая, и убить их можно. Только запомни, когда бить будешь — сердце у них справа.

Правда, «бить» мне пока что не приходилось.

Мы не вступали в стычки до прихода на место — старались скрытно миновать чужие патрули, а когда совсем это делалось невозможным, маги отводили глаза рейдерским отрядам — те обычно были немногочисленные, и затея удавалась раз за разом.

Так, пробираясь по пустынным, брошенным людьми местам, минуя развалины прибрежных деревень и слушая неумолчный рокот морских волн день и ночь, мы добрались до Корфу. На это понадобилось полдюжины дней.

Корфу! Мне рассказывали в пути, что морская крепость там одна из красивейших во всем Кортуанске. Рассказывали про порт — могущий принять множество кораблей, покоящийся в природном изгибе береговой линии. И про город — каким он был до начала войны.

По всему выходило, что место когда-то было славное.

Сейчас же печаль охватила меня, и серая тоска, когда я взглянул с дальнего холма на город перед нами. Он был… как проклятый Пустотой. Я не смог объяснить себе, почему именно такое сравнение привел мысленно, но оно оказалось самым точным.

— Там теперь солдаты вражьи сидят. Жители-то, кто не дурак, подались в горы — кто к нам, кто туда, — взмах рукой. — Там северный кряж, и наша столица.

Нашей задачей было пробиться к крепости, заострив на себе всё внимание Эргесенналло.

Пробиваться не пришлось. Город, казалось, был погружен в дрему, туманную предутреннюю оцепенелость. Над домами курились ленивые дымки — очаги, кухни, что-то в этом роде, наверное.

Мы почти подошли вплотную к стенам.

Море рокотало по правую руку, отблескивало сталью и грязноватой предштормовой синевою. Погода испортится, — отстраненно отметил я.

Хотел было спросить — что дальше? — но не вымолвил ни звука.

Точно эхо моих мыслей, точно ответ на не заданный вопрос, пронеслось глухим шелестом над камнями:

…Aiyav me nnua-Lla rih …Айв Мэ Нуа’л-ла Ри…

Голос… что за голос? Я не был уверен, прозвучало ли это в самом деле, или — только в моей голове. Я осмотрелся. И кроме нас, нашего сводного отряда в две сотни, никого не было ни у моря, ни на скалах. Но язык отчего-то был мучительно, невыносимо знаком. Формой слова и звучанием, но не смыслом — я не мог точно перевести услышанное, слова рассыпались, разбегались, как прыскают в разные стороны мальки на отмели из-под загребущей детской руки. Я понял… общий смысл. И понял еще, что до злополучного кораблекрушения я знал этот язык. И умел изъясняться на нем. И именно на нем я приказал Брену тогда — «стоять». Это звучало бы так — ahii.

Я всмотрелся в лица моих спутников — нет, кажется, мне это все просто почудилось.

Предрассветье. Серое, тусклое, и день за ним такой же, верно… что, нет? Нет. Небо разродилось зарей. Кроваво-красной, мутной — шторм и правда нагрянет скоро.

Под таким небом оцепенелый Корфу и в самом деле выглядел жутко.

…Тьюр ку’веннол, аир…

Снова этот голос. Не могло же мне почудиться — дважды!

— Ты слышал? — спросил я Тезвина, шагающего рядом. У него был такой же озадаченный вид.

— Что? — Недоуменно спросил он.

— Голос. Ну, эти, чародейские шутки нашего противника — разве нет?

— Слышал какой-то странный рокот, но на голос это мало похоже.

Мы замолчали, вслушиваясь в завывание морского ветра.

— Проклятый Кортуанск. — шепотом выругался я.

Один из магов подал знак отряду, приказывая остановиться. Менгор и кортуанский командир-ополченец приблизились к колдунам, после что-то велели ближайшим бойцам, и те разошлись к товарищам, передавая командирские слова.

Менгор приблизился к нам и повторил уже сказанное:

— План такой — мы разделяемся на десятки и в сбитом порядке пробираемся к стенам — ну, что там от них осталось. И ждем. Нас непременно встретят. Атакуют — отбивать будем слаженно, по приказу, до той поры попросту лавируем. От крупного отряда начали откалываться небольшие группки бойцов, быстро направившиеся к городу.

— Пошли, вперед!

Мы двинулись следом. Нужно было только пересечь поле, обгоревшее, полное пепла и горелой травы. Наши силы, повинуясь приказу, выступили вперед, и поле-пепелище перед воротами пришло в движение. Мы наступали.

Каждая группа двигалась так, как им приказали их командиры — воины левого фланга пошли вперед, то и дело припадая к земле, выжидая, и продвигаясь вперед короткими, быстрыми рывками; те, кто был справа, передвигались перебежками, всматриваясь в сторону противника, не замирая на одном месте дольше, чем на три удара сердца. Мы последовали их примеру, на ходу поудобнее перехватывая оружие и готовясь к последнему рывку к стенам — и в бой, на последних фурлонгах снова смыкаясь в маршевый строй, чтобы встретить врага со всей мощью.

— Ар-Арам! — прозвучало неподалеку, следом раздался лязг металла. Призыв прозвучал еще несколько раз с разных сторон бывшей крепостной стены. Вот мы и вошли в город. Нападали мы со стороны Утесных Врат, оттуда до крепости буквально десять минут ходьбы по склону, но эти десять минут могли растянуться на вечность — из крепости на нас двинулся солидный отряд облаченных в странноватую с виду броню — кожа пополам с полосами и кольцами металла — нэл-ду. «Станешь бить когда, помни — сердце у них слева». Я мысленно поблагодарил воина, оставшегося для меня безымянным.