Бесплатный фрагмент - Пути к свету

Глава 1: Детство и первые шаги

---

Анна, 1994 год

Тогда, в моём мире, самым большим сокровищем считались фантики от жвачек Turbo и Love is. Мы прятали их в маленькие коробочки из-под маминых духов, тайком взятые с трюмо, и доставали по вечерам, чтобы сравнить коллекции. Мы — это я и Андрей, соседский мальчишка на два года старше, уверенный и немного вредный, который каждое утро стучал в окно моей комнаты, громко шепча:

— Ань, выходи скорее, я уже велик нашёл!

Великом он называл старый ржавый велосипед «Кама», на котором мы по очереди пытались гонять по нашему двору, стараясь не попасть под взгляд бабушки Нюры из соседнего подъезда, грозящейся рассказать родителям о наших проделках.

Мы жили в маленьком провинциальном городке, каких сотни на карте России: пять серых панельных домов, уютный двор с качелями и турниками, песочницей, больше похожей на коробку для кошек, и парой деревянных лавочек, изрисованных именами и сердцами, пронзёнными стрелами. Каждый раз, возвращаясь сюда мысленно, я будто снова слышу звуки детства: грохот железных дверей подъездов, ворчливое радио из открытого окна, призывающее сдать металлолом и макулатуру, и шелест листвы огромного тополя, под которым мы с Андреем прятались от солнца и взрослой жизни, пока ещё такой далёкой и неведомой.

Мне было шесть, ему восемь, и всё казалось бесконечно интересным, а мир — огромным и полным тайн. Особенно вечером, когда мы садились на лавочку возле подъезда и рассказывали друг другу о том, кем станем, когда вырастем.

— Я буду космонавтом, — мечтательно говорил Андрей, глядя в небо. — Полечу на Марс, и меня покажут по телевизору. Ты будешь смотреть?

— Конечно буду, глупый! — смеялась я. — А потом я прилечу к тебе на Марс и привезу тебе шоколадку Сникерс.

Сникерс был нашим тайным кодом, знаком абсолютного счастья. В те годы эта шоколадка была недосягаемой роскошью и заветным новогодним подарком, который приносил настоящий Дед Мороз, если вёл себя хорошо. Мы вели себя так, чтобы получить его обязательно, хоть это удавалось далеко не всегда.

Однажды, зимой, накануне Нового года, Андрей позвал меня погулять за домом, и таинственно сунул руку за пазуху:

— Закрой глаза, Анька, и ладонь открой!

Я послушно зажмурилась и вытянула руку. В ладони оказалось что-то холодное и твёрдое. Раскрыв глаза, я увидела шоколадный батончик в золотисто-коричневой обёртке.

— Это же Сникерс! — прошептала я в изумлении.

— Мне папа из Москвы привёз, — гордо сказал Андрей. — Я хотел на Новый год оставить, но решил, что тебе нужнее.

Я смотрела на шоколадку, не веря своему счастью. Вдруг что-то сжалось в груди.

— Ты чего? — забеспокоился Андрей, увидев слёзы на моих глазах. — Он настоящий, я не обманываю, хочешь, открой!

— Настоящий, — кивнула я, — просто жалко его есть. Он ведь только один, больше нет.

— Не бойся, — серьёзно ответил Андрей, — когда мы вырастем, мы столько Сникерсов купим, что вообще перестанем считать!

— А мы всегда будем вместе, когда вырастем? — осторожно спросила я.

Андрей нахмурился, задумался, потом уверенно сказал:

— Ну конечно будем! Мы же друзья навсегда, разве нет?

Я закивала, крепко держа шоколадку в руках. В этот момент я точно знала, что Андрей сказал правду, и что мы действительно всегда будем вместе.

Следующим летом Андрей сломал руку, упав с той самой старой «Камы». Я прибежала в больницу с охапкой одуванчиков и пакетиком жвачек, украденных у старшего брата.

— Зачем ты это всё принесла? — улыбнулся Андрей, бледный, но довольный вниманием.

— Чтобы ты быстрее выздоровел. И вот ещё…

Я достала из кармана половинку того самого фантика от Сникерса, сохранившегося с зимы.

— Это тебе, на счастье. Вторую половинку у себя оставлю, чтобы всегда помнить, что мы друзья навсегда.

Андрей взял фантик, бережно спрятал его под подушку и тихо сказал:

— Теперь точно выздоровлю. Ты моя лучшая подруга.

Вечерами, лёжа в кровати и слушая ночной дождь за окном, я думала о том, что дружба, наверное, — это и есть то самое счастье, о котором все говорят, но никто толком не может объяснить, как оно выглядит. Теперь я знала точно: оно выглядело как половинка фантика от шоколадки, подаренной от души.

Детство казалось бесконечным, но однажды Андрей сказал мне, что его семья переезжает в другой район, и я почувствовала, что мой маленький мир начал рушиться.

В день отъезда я стояла у дороги, провожая его взглядом. Машина уносила моего лучшего друга в неизвестность, но Андрей, прижавшись к заднему стеклу, помахал мне рукой и громко крикнул:

— Я вернусь за тобой! Ты только жди!

Я осталась стоять, смотря вслед, пока машина не исчезла из виду. Потом долго сидела на той самой лавочке у подъезда, сжимая в руке половинку фантика и стараясь не плакать. Я решила, что обязательно дождусь его, чего бы мне это ни стоило.

И тогда я ещё не знала, что однажды судьба снова сведёт нас вместе, но для этого нам придётся пройти очень долгий и трудный путь, полный ошибок и потерь, чтобы понять, что всё самое главное уже было в наших руках.

Но в тот день всё это было ещё далеко впереди. В тот день моё сердце впервые почувствовало боль потери и тоску по чему-то очень важному, что я ещё не могла назвать любовью.

Оставалось лишь ждать и надеяться, что слова Андрея сбудутся, и он вернётся за мной. Ведь детские обещания всегда казались такими искренними и правдивыми.

Тогда я ещё не знала, что наше детство стало первым шагом на пути к чему-то большему — на пути к свету.

---

Андрей, 1994

Если бы ты тогда спросил меня, чем пахнет счастье, я бы ответил: фантик от «Сникерса». Не сам шоколад — его вкус я знал плохо, ел всего пару раз в жизни. А фантик. Он был гладкий, плотный, блестящий. И пах чем-то очень важным. Таким, что хотелось спрятать под подушку.

Мне было семь, когда я впервые увидел Анну. Жарким летом, в тот самый день, когда отец пообещал сводить меня в парк, но не пришёл с работы. Я сидел на лавке у четвёртого подъезда и смотрел, как дети гоняют мяч, не подозревая, что в этот момент произойдёт что-то важное.

Она вошла во двор, держась за руку с мамой. В белом платье, с двумя аккуратными бантами. И с таким прямым взглядом, как будто не искала друзей, а уже точно знала, кто ей нужен.

— Привет, — сказала она. — Я Аня.

Я кивнул. Она села рядом, не спрашивая, можно ли. Её платье пахло ромашкой. Я запомнил это на всю жизнь.

— У тебя машинка без колеса, — заметила она.

— Да. Но если представить, что она целая — она едет. Я умею так.

Она кивнула, и в этом жесте было больше принятия, чем я получал от взрослых за целый год.

Мы стали неразлучны. Без договоров, без клятв — просто так. Словно в ней было что-то, что всегда было и во мне, только спящее. Она не бегала с нами по стройкам, но могла сидеть рядом и наблюдать. А я — не всегда понимал, что в ней происходит, но чувствовал: она — настоящий человек.

Она рисовала, заботилась о котёнке и любила смотреть на небо. Я мечтал стать космонавтом или директором. Она говорила, что хочет быть врачом. Но больше всего она хотела, чтобы её не забыли.

В Новый год отец вернулся из Москвы. Весь вечер шутил, хлопал по плечу и достал из сумки редкость — настоящий «Сникерс». Один.

Я спрятал его в ящик стола. Не ел. Думал — ждал. А потом, через пару дней, когда мы с Анной снова сидели на нашей лавочке под инеем и снегом, я достал его. Без фанфар. Без объяснений.

— Это тебе, — сказал я.

— Ты серьёзно? — её глаза округлились.

Она взяла. Медленно. Осторожно. Как будто это не шоколад, а письмо с другого конца света. Она не ела его сразу. Только завернула обратно и положила в карман.

— Я сохраню, — сказала она. — Это — навсегда.

Потом были ещё зимы, и весны, и лета. Мы выросли, уехали, забывали друг друга — на время. Но я до сих пор помню тот момент: морозный воздух, снег скрипит под ногами, её пальцы касаются обёртки — и как будто в это мгновение весь мир остановился. Чтобы мы могли остаться в нём навсегда.

И я понял: счастье не в сладком. Счастье — это когда ты можешь отдать что-то дорогое. И не ждать ничего в ответ.

Анна вошла в мою жизнь не шумно. Но стала её частью. С той лавочки. С одного слова. С одного «Сникерса».

И я больше никогда не сомневался: именно так начинается свет.

Глава 2: «Разделённые дороги»

---

Андрей, Москва, 2004 год

Я хорошо помню день, когда поезд увозил меня из родного городка в Москву. Мне только-только исполнилось восемнадцать, впереди была новая жизнь, но сердце словно осталось там, на маленьком перроне, с воспоминаниями о детстве и Анне, которая держала в руках фантик от Сникерса.
Москва встретила меня неприветливо: огромная, серая, чужая, поглощённая собственной суетой. Вокруг сотни незнакомых лиц, шумные платформы, переполненные вагоны метро, равнодушные взгляды людей, которые даже не замечали друг друга. Я оказался совсем один среди миллионов, и от этого ощущения щемило в груди.

Моим первым жильём стало общежитие на окраине, где я жил с двумя парнями из Саратова и Ростова. Наша комнатушка, размером чуть больше кладовки, с облезлой краской на стенах и старой мебелью, стала первым убежищем в этом новом мире.
Университет экономики и финансов был огромным зданием на Проспекте Вернадского, наполненным студентами со всех уголков страны. Я выбрал специальность «финансовый менеджмент», хотя и не совсем понимал, что именно это значит, но чувствовал, что это поможет мне выбраться наверх.

Первые недели учёбы прошли в тумане. Я быстро понял, что Москва требует борьбы и жёсткости. Особенно запомнилась преподавательница истории экономики, сухая и строгая Мария Петровна, которая на первой паре сказала: 
— Кто не научится здесь грызть гранит науки, того Москва прожуёт и выплюнет.
Эти слова глубоко засели во мне. Я не собирался становиться тем, кого «прожуют и выплюнут». Вечерами, засиживаясь над учебниками, я напоминал себе, что должен доказать не только Марии Петровне, но и самому себе: я чего-то стою.

Первая взрослая любовь тоже появилась неожиданно. Её звали Света, она была старше меня на год, высокая брюнетка с глубокими карими глазами. Мы познакомились в библиотеке университета, случайно столкнувшись возле стеллажа с экономической теорией. 
— Ты первокурсник, верно? — спросила она, улыбаясь так, что у меня замерло сердце. — Да, — ответил я неуверенно. — Пытаюсь разобраться. — Разберёмся вместе, — она протянула руку. — Света. Четвёртый курс.

Наши отношения развивались стремительно. Света показала мне другую Москву — с её уютными кафе на Патриарших прудах, шумными вечеринками в общежитии МГУ, ночными прогулками по Арбату и набережной Москвы-реки. Именно Света научила меня быть уверенным и твёрдым, объяснив, что в этом городе побеждают только те, кто точно знает, чего хочет.

Но несмотря на увлечённость Светой, ночами, глядя в потолок, я думал о другом — о тихом дворике моего детства, о том, как Анна провожала меня глазами, и обещании вернуться. Я тогда даже не подозревал, что путь обратно окажется длиннее и труднее, чем я мог представить.

На третьем курсе я впервые устроился на работу. Это была должность помощника менеджера в небольшой торговой компании на Таганке. Там, в пыльном офисе среди гор бумаг, я впервые ощутил вкус настоящих денег и серьёзных обязательств. Впереди открывались новые перспективы, и я чувствовал, что начинаю взрослеть по-настоящему. Впереди ждала Москва — город, который бросал мне вызов, проверяя, чего я стою.

---

Анна, Санкт-Петербург, 2006 год

Санкт-Петербург встретил меня сыростью и ветром, гуляющим по длинным улицам, отражающимся в гладких плитах гранита набережной Невы. Город был величественным и холодным, но именно эта отстранённость и строгая красота заворожили меня с первых дней.

Я поступила на факультет психологии в Санкт-Петербургский государственный университет. Почему психология? Наверное, потому, что всю жизнь я пыталась понять чувства других людей, разобраться в себе, разгадать тайны человеческих отношений и счастья.

Жила я в небольшой съёмной квартире на Васильевском острове вместе с Настей, девочкой из Вологды, тоже студенткой-первокурсницей. Наш дом был старым и немного мрачным, с вытертыми ступенями и гулкими коридорами, в которых постоянно пахло сыростью и старинной мебелью.

Учёба увлекла меня с первых дней. Особенно запомнилась пара профессора Ирины Николаевны Морозовой, интеллигентной и строгой женщины, в голосе которой звучала глубокая мудрость и твёрдость характера. Она часто повторяла: 
— Запомните, вы здесь не для того, чтобы лечить болезни. Вы здесь, чтобы помочь людям стать счастливыми.
Эти слова я записала в дневник и каждый вечер перечитывала их, словно напоминание, зачем я здесь.

Моя первая взрослая любовь пришла на втором курсе. Алексей был моим однокурсником — высокий, умный, немного замкнутый парень, увлечённый литературой и философией. Мы сблизились во время совместных подготовок к семинарам и прогулок по ночному Петербургу. Вместе мы изучали город: заходили в маленькие кафе на каналах, любовались разводными мостами, читали стихи Бродского у памятника Пушкину.

Однажды ночью, стоя на мосту через Фонтанку, Алексей внезапно спросил: 
— Анна, а что для тебя значит счастье?
Я задумалась и тихо сказала: 
— Счастье — это когда не боишься потерять того, кто рядом. Когда точно знаешь, что он останется, несмотря ни на что.

Но внутри почему-то ёкнуло, и перед глазами появился Андрей, далёкий и недосягаемый, каким я видела его в последний раз много лет назад.

Отношения с Алексеем продлились два года и закончились тихо, без ссор и обид. Просто мы поняли, что стали разными людьми, и наши пути разошлись. Я погрузилась в учёбу, а после окончания университета решила, что хочу посвятить себя помощи другим, уехать туда, где мои знания пригодятся.

Так начинался мой новый путь, дорога, которая приведёт меня сначала в Канаду, затем в Испанию и Бразилию. Но я всё ещё хранила половинку фантика от Сникерса, надеясь, что однажды Андрей вспомнит обещание, и наши дороги снова пересекутся.

Я даже представить не могла, что однажды мы встретимся снова на другом конце света. Но это будет позже, намного позже, когда жизнь научит нас ценить то, что у нас уже было.

Глава 3: «Разные семьи»

---

Анна

Вечера в доме бабушки всегда пахли яблоками, запечёнными в духовке, и духами «Красная Москва». Тяжёлый флакончик стоял на туалетном столике, рядом с гребнем, ручным зеркалом и коробочкой с пуговицами. Она надушивалась ими только по праздникам — и всегда говорила: «Любовь должна быть, как духи: чуть-чуть, едва уловима, но чтоб оставалась в памяти навсегда».

В тот вечер я сидела с ней на диване. Мы резали снежинки из старых газет — бабушка собирала страницы с красивыми заголовками, чтобы «зимний узор был умный». Телевизор тихо шептал что-то о заседании Госдумы, а за окном падал снег. Я чувствовала, как внутри растёт какое-то тёплое, щемящее чувство, будто всё правильно в мире — пока рядом бабушка и запах яблок.

— Бабуль, а ты любила дедушку? — вдруг спросила я.

Она замолчала на секунду. Продолжала вырезать.

— Да. Но не сразу. Сначала — уважала. Потом — жалела. Потом — научилась любить.

— А это правда, что мужчины не умеют чувствовать?

Она отложила ножницы, посмотрела на меня.

— Нет, солнышко. Просто им стыдно показывать, что у них внутри. Поэтому они молчат, уходят, или кричат. Но любят — часто сильнее, чем мы.

Я запомнила это. Навсегда. Тогда мне было всего восемь, но уже тогда я знала: хочу, чтобы мой мужчина не молчал. Чтобы говорил. Чтобы чувствовал.

В ту же зиму, перед новогодним утренником, бабушка сшила мне платье — из тюля и бархата. Оно было неидеальное, но сделанное с любовью. Я стояла у зеркала, крутилась, поправляла банты.

— Как я выгляжу?

— Как девочка, которая вырастет и всё поймёт, — сказала она.

На ёлке в школе я искала взгляд Андрея. Он был в костюме зайца, смешном, большеватом, но, как всегда, немного особенном — он не бегал с другими, а стоял в стороне. Я подошла, взяла его за руку.

— Пойдём. Вместе.

Он кивнул. И мы пошли — в шум, в хороводы, в детство, где пока всё казалось настоящим.

---

Андрей

В нашей квартире пахло иначе. Не яблоками. Пахло капустой, сигаретным дымом и напряжением. Мать — уставшая, в фартуке, тёрла картошку, иногда плакала над раковиной. Отец приходил поздно. Здоровался сдержанно. Телевизор гремел громче всех голосов в доме.

В ту зиму он приехал из Москвы с работы и привёз подарок. Маленькую коробочку с конфетами и «Сникерс». Один. Настоящий.

— Ешь на здоровье. В Москве по три штуки в одни руки дают.

Я бережно взял батончик. Не открыл. Просто держал. Он был не про еду. Он был про надежду, что где-то — лучше.

Позже я услышал, как родители спорили. Мать говорила:

— Ты вообще видел, как он смотрит на девочку эту? На Анну?

— Ну и что? — отрезал отец. — Пройдёт. Всё это глупости. Ещё вырастет — забудет. Главное — чтоб мужиком стал.

Я стоял за дверью, и что-то в груди резко сжалось. Не от слов. От того, как легко всё настоящее в мире может быть списано — как «глупость».

Перед новогодним утренником мама дала мне костюм зайца, старый, мятный, пахнущий нафталином. Я натянул его молча. Мне было стыдно, но я ничего не сказал. Потому что так нас учили — не ныть. Не жаловаться. Быть «нормальными».

Я стоял в углу, глядя на разноцветные огоньки, на девочек в белых платьях, на яркие шарики, висящие на проволоке. И вдруг — она подошла. Анна. В платье, которое не было дорогим, но было… её. Снежинка, живая.

— Пойдём. Вместе.

Я кивнул. Не потому что не мог сказать «нет». А потому что в её словах было то, чего я больше всего хотел — быть выбранным.

Иногда я думаю: возможно, мы с ней начали всё не с дружбы. А с молчаливого спасения друг друга от того, что творилось в наших домах. У неё — любовь, которую боялись потерять. У меня — чувства, которые не разрешали показывать.

Но на той ёлке, под лампочками и снежинками из газеты, мы оба поняли: иногда достаточно, чтобы кто-то просто взял тебя за руку.

Глава 4: «Канада: цена успеха и жертвы»

---

Анна, Монреаль, 2011 год

Я никогда не забуду, какой была моя первая зима в Монреале. Город был погружен в бесконечную белизну снега, хлопья которого, казалось, никогда не перестанут падать с серого неба. Ветер пронзал насквозь, а мороз рисовал узоры на оконных стёклах моей маленькой квартиры на улице Сен-Дени. Это был уютный, хоть и скромный однокомнатный лофт на третьем этаже старого кирпичного дома. Стены комнаты были выкрашены в нежно-бежевый цвет, на окнах висели тяжёлые бархатные шторы, защищавшие от зимнего холода и городского шума.

Каждое утро начиналось одинаково: я надевала тяжёлое зимнее пальто, завязывала шарф так, что видны были только глаза, и отправлялась пешком в офис нашего благотворительного фонда, расположенный в небольшом здании неподалёку от старого порта Монреаля.

Фонд занимался помощью мигрантам, прибывавшим в Канаду в поисках лучшей жизни. Здесь я впервые столкнулась с суровой реальностью чужих судеб, в которой счастье измерялось простыми вещами — тёплым жильём, рабочим местом и уверенностью в завтрашнем дне.

Наш офис представлял собой старое помещение с серыми стенами, заставленное столами, заваленными бумагами, заявлениями и документами. Со мной работали Джессика, энергичная девушка с огненно-рыжими волосами, и Лукас, серьёзный парень из Польши, перебравшийся в Канаду ещё подростком.

Однажды утром Джессика сказала мне:

— Анна, у нас сегодня тяжёлый случай, сирийская семья прилетела ночью, их буквально некуда разместить. Поможешь разобраться?

— Конечно, — ответила я, уже привыкшая к подобным ситуациям. — Пойдём посмотрим.

В соседней комнате сидела семья: отец, мать и двое детей — мальчик лет семи и девочка чуть старше. Они были уставшие, глаза матери, женщины по имени Аиша, были покрасневшие от бессонницы и беспокойства. Её муж Джамал выглядел потерянным, с тревогой озираясь по сторонам.

Я подошла к ним и мягко заговорила на английском:

— Меня зовут Анна, я постараюсь вам помочь. Не переживайте, вы здесь не одни.

Аиша ответила тихо, с акцентом, полным усталости и грусти:

— Мы покинули всё, что у нас было. Мы просто хотим спокойствия и нормальной жизни для наших детей.

Слушая её, я ощутила острую боль и ответственность. Поняла, что вся эта работа важнее меня самой, важнее моих сомнений и личных переживаний. Мы нашли семье временное жильё в небольшом доме на окраине Монреаля. Когда мы покидали их вечером, Аиша с благодарностью взяла меня за руку и тихо сказала:

— Вы да

Но на той ёлке, под лампочками и снежинками из газеты, мы оба поняли: иногда достаточно, чтобы кто-то просто взял тебя за руку.

Глава 5: «Станция одиночества»