Бесплатный фрагмент - Путешествия Шерлока Холмса

Серия «Мир детектива: Бессмертные персонажи»

Детектив на сцене. Пьесы о Шерлоке Холмсе

фон Перфаль А. Месть десперадо. Эпизод из жизни Хоакино Мурьеты

Матулл К., Бланк М. Путешествия Шерлока Холмса

Тоннер Ж. Тайная сила, или Король воров. Новые приключения Картуша

Серия «Мир детектива»

Вышли

Хьюм Ф. Человек в рыжем парике

Смолл О. Дж. Образцовая загадка

Фримен Р. Остин. Тайна Анджелины Фруд

Хрущов-Сокольников Г. Джек — таинственный убийца: большой роман из англо-русской жизни

Мейсон А. Э. В. Дело в отеле «Семирамида». Бегущая вода

Александров В. Медуза

Панов С. Убийство в деревне Медведице. Полное собрание сочинений С. Панова

Мейсон А. Э. В. Страшнее тигра

Мейсон А. Э. В. Часы и дилеммы

Мари Ж. Ошибка доктора Маделора

Гейнце Н. Под гипнозом: уголовный роман из петербургской жизни, или приключения сыщика Перелётова

Лабурье Т. Черная банда

Ракшанин Н. Тайна Кузнецкого Моста

Бело А. Королева красоты

Хрущов-Сокольников Г. Рубцов

Макнейл Г. С. Черная банда. Второе приключение Бульдога Драммонда

Зарин А. Змея

Чесни У. Таинственный изумруд

Пономарев И. Василий Кобылин: трилогия

   Русский Лекок: агент сыскной полиции

   Преступная мать

   Под давлением судьбы

Цеханович А. Темный Петербург

Ковен А. Кровавая рука

Прохоров-Риваль В. В предсмертный час

Цеханович А. Петербургская Нана

Хрущов-Сокольников Г. Осада столицы: романы, повести, рассказы

Хрущов-Сокольников Г. Гордиев узел. История сторублевой бумажки

Хрущов-Сокольников Г. Кто убил? Детективные повести и рассказы

Хрущов-Сокольников Г. Фараоны

Приключение в Апеннинах

Неожиданная встреча

Предлагаемые сегодня на суд читателей похождения Шерлока Холмса в горах Италии, хотя и были мной написаны одновременно с другими рассказами, касающимися моего знаменитого друга, но не предназначалась для печати.

Каюсь, что на первоначальное мое решение повлияли причины чисто эгоистического свойства. Я желал скрыть эти похождения от моей жены по той простой причине, что принимал в них участие без её ведома, и не предупредив ее ни единым словом. А между тем приключения наши были полны тревог, волнений и весьма серьезных опасностей. Заставлять жену волноваться за меня, хотя бы задним числом, а тем более выслушивать от нее запоздалые сетования и упреки в неблагоразумии и обмане, понятно, совершенно не входило в мои расчёты.

Но от зорких глаз моей милой Мери не так-то легко что-нибудь скрыть, даже черновики моих записок. Она их прочла без моего ведома по её тону я сразу заметил, что ей все известно. Я пережил несколько неприятных моментов, к горечи которых примешивалась, однако и некоторая радость, поскольку я ясно сознавал, что только безмерная заботливость обо мне руководит ей в проявлениях её справедливого негодования. К счастью туча, собравшаяся на нашем супружеском горизонте, рассеялась без следа. Я дал слово, что больше никогда ничего подобного не повторится, и Мери простила.

Теперь у меня нет более никаких оснований скрывать от кого бы то ни было интересный эпизод из жизни и деятельности моего знаменитого друга.

Дело было в мае позапрошлого года. Расставшись с женой, которая поехала погостить в деревню к своей тетке, я предпринял небольшое путешествие на континент с целью несколько освежиться от зимнего сезона, проведенного в усиленных трудах. Я имел за последнее время очень плохой вид и надеялся, что перемена климата и отдых несомненно принесут мне пользу. Путь мной намечен был через Париж, Лион, Геную, Милан — на итальянские озера, но моему первоначальному плану не суждено было осуществиться. Вместо северной Италии, я попал в южную, а вместо отдыха пережил одно из самых тревожных приключений в моей жизни.

Вот как это случилось.

Проездом через Монте-Карло я не утерпел, чтобы не остановиться, хотя бы на сутки, в этом изящном, всемирном вертепе необузданной роскоши и азарта.

Приехав утром, переодевшись и наскоро позавтракав в гостинице, я уже спешил, обгоняя многочисленных гуляющих, по одной из аллей, усаженных роскошными зонтичными пальмами, по направлению к капищу золотого тельца, именуемому иначе «Казино» или «Рулетки», когда вдруг остановился совершенно пораженный неожиданностью: кто-то окликнул меня по имени.

— Доктор Ватсон! Вы не узнаете своих знакомых?

Передо мной стоял высокий, стройный джентльмен, изящно одетый в легкий серый костюм, по внешности, несомненно, мой соотечественник, светлый блондин с подстриженными усиками и длинными бакенбардами, но совершенно мне незнакомый.

Я инстинктивно приподнял шляпу и на лице попытался изобразить любезную улыбку, но незнакомец, очевидно, сразу заметил мое недоумение и весело расхохотался.

— Однако, значит я превзошел на этот, раз самого себя, если даже мой друг Ватсон меня не узнает, — услышал я знакомый мне столько лет голос.

Этот голос сразу развеял всякие сомнения.

— Как? Это вы? — не удержался я от восклицания, — Шер…

— Тс… — перебил меня мой знаменитый друг, любезно беря меня под руку и отводя в одну из боковых аллей сада. — К чему упоминать имена людей отсутствующих. Перед вами стоит сэр Генри Мортимер, странствующий турист, игрок и большой любитель всевозможных видов спорта, который отлично знает доктора Ватсона, так состоит в числе лондонских пациентов.

— Но что значит пребывание сэра Мортимера здесь, когда я полагал, что он и не думал покидать Лондон? — спросил я, стараясь попасть в тон, принятый Холмсом.

— Оно совпало, — улыбаясь отвечал Холмс, — с полным разгромом шайки международных мошенников и шулеров, которые не далее, как на прошлой неделе были арестованы в Генуе, и с этого дня сэр Мортимер, казалось мог бы почувствовать себя свободным, но увы, он снова подчинен новой задаче и по-видимому на довольно продолжительное время. И виной этому отчасти — вы, Ватсон.

— Я? — удивленно спросил я Холмса, — каким образом?

— Да, никто иной как вы являетесь виновником, что нигде во всей Европе мне не дают ни минуты покоя. Вы выпустили в свет ваши записки, в которых описали некоторые из моих удачных расследований и с тех пор мне приходится постоянно скрываться под гримом не только ради расследования преступлений, но и для того, чтобы избавиться от лиц желающих во чтобы ты то ни стало добиться моего вмешательства в их заурядные, неинтересные делишки. Я сделался популярен, как оперный тенор, как чемпион французской борьбы или бокса, как модная каскадная певичка.

Мне всегда казалось, что в подобного рода сетованиях Холмса сквозило некоторое притворство, а потому я и возразил ему с заметным сарказмом.

— Но ведь вы же сами неоднократно жаловались, что монотонная, будничная жизнь вас не удовлетворяет, что распутывание сложного дела доставляет вам особое наслаждение. Я только своими записками расширил сферу вашей деятельности, увеличил ваш выбор.

— Да, это правда, — совершенно серьезно согласился Холмс, как бы, не замечая моей иронии — выбор интересных дел действительно увеличился, но наряду с этим увеличилась и шансы ошибиться в их оценке. Сколько раз мне приходилось приниматься за дела, рисующиеся по рассказам заинтересованных в них лиц загадочными и необъяснимыми, а в конце концов получались картины преступлений совершенно шаблонных и заурядных. Мне кажется, впрочем, что на этот раз мне придется иметь дело с преступлением исключительного характера, борьба с которым несколько расшевелит мои нервы. Но, однако, дорогой Ватсон, — спохватился вдруг Холмс, — я с вами заболтался. Мне необходимо быть в «Парижском кафе» не позднее чем в двенадцать часов. Оттуда я направляюсь в «Казино», где должна разыграться сегодня довольно интересная пьеса, которую вы вероятно сможете понаблюдать, если будете там к часу или к двум. Но прошу вас помнить об одном: мы с вами знакомы, хотя и хорошо, но не близко и что бы со мной ни приключилось, вы не принимайте слишком близко к сердцу и своим вмешательством не выдавайте меня. Часа, в три будьте у себя дома. Я за вами пришлю, как за знакомым доктором, и приглашу вас к себе в гостиницу «Лондон». Там на досуге я расскажу вам подробности этого дела. А пока, прощайте.

Холмс крепко пожал мне руку и быстро зашагал по направлению к кафе-ресторану.

Признаюсь, эта случайная встреча с моим знаменитым другом, с которым я, занятый своей врачебной практикой и тихой семейной жизнью, не видался около года, подействовала на меня крайне возбуждающе. Я почувствовал себя в положении старого боевого коня, стоящего уже давно в конюшне на полном покое и вдруг услышавшего знакомые звуки военной трубы, призывающей его к новым атакам и схваткам. Картины нашей прежней совместной жизни с Холмсом на Бейкер-стрит, пережитых вместе опасностей и интереснейших приключений, вставали передо мной одна за другой. Я вновь переживал в мыслях золотую пору моих молодых, часто безрассудных, порывов отваги и увлечений. В черновике моем было добавлено еще выражение — «моей свободы», но Мери совершенно справедливо обратила мое внимание на несоответствие этих слов с их действительным смыслом. Я совершенно свободен и теперь, так как нельзя же признавать цепями или оковами чувство нравственного долга перед семьёй. Очевидно, здесь вопрос не в свободе, а лишь в наступлении более зрелой жизненной поры логических, разумных размышлений. Но с этими доводами моей милой Мери я согласился только много позднее, когда уже сидел спокойно дома, в момент же моей встречи с Холмсом я совершенно искренне вспомнил о былой свободе и едва ли не это именно воспоминание и побудило меня решиться на крайне безрассудное предприятие, опасное для моего здоровья и жизни и едва не разрушившее мое семейное счастье.

Пощечина

Когда я вошел в «Казино», игроков было еще сравнительно мало, но не прошло и часа, как залы стали быстро заполняться. В числе вновь прибывших я заметил, наконец, и Холмса, пришедшего в компании лиц, по-видимому, хорошо знакомых между собой, но состоящей из людей разных национальностей. Прежде всего, мне бросилась в глаза изящно и просто одетая, стройная, молодая девушка, с очень миловидным и симпатичным лицом, в которой с первого взгляда нетрудно было узнать чистокровную американку. Двое красивых молодых людей — один северного типа, высокий блондин, другой — стройный южанин, брюнет, следовали за ней, оживленно разговаривая между собой. Плотный, среднего роста с бритыми усами и небольшой козлиной бородкой, типичный американец, по возрасту, скорее отец или дядя молодой девушки, шел несколько позади, рядом с Холмсом, о чем-то беседуя с ним. Он изредка и обращался и к другому своему соседу, коренастому брюнету-итальянцу, средних лет, с суровым выражением лица и густыми черными усами.

Вся группа вновь прибывших подошла к тому же столу рулетки, за которым сидел и я, и за неимением свободных мест расположилась во второй линии стоя, за стульями играющих.

Игроки прибывали, и игра становилась все более и более оживленной.

Американец делал сравнительно крупные ставки, расчётливо и осторожно.

Молодой блондин ставил свои небольшие ставки куда попало, часто пропуская удары, очевидно, не придерживаясь никакой системы, но ему везло, и он должен был быть в выигрыше, хотя и не особенно крупном. Я заметил, что Холмс играл, в точности ему подражая, то есть, ставя столько же, сколько и он и на те же цифры, а потому мысленно поздравлял и его с тем же успехом.

Мрачный итальянец играл, как бы нехотя, небрежно, но легко было заметить, что эта небрежность была напускная и что, в сущности, каждый выигрыш или проигрыш заставлял его сильно волноваться. Я заметил со своего места два-три злобных взгляда, которые он бросил исподлобья на молодого блондина. Я стал догадываться, что сцена, о которой я был предупрежден Холмсом, должна разыграться между этими двумя людьми.

Ожидаемая сцена разыгралась очень скоро, но совершенно не в том виде, как я ее себе представлял, основываясь на моих наблюдениях. Сукно стола, с обозначенными на нем клетками, было переполнено самыми разнообразными ставками, когда после остановки шарика, крупье провозгласил, что выиграла красная, чет и первая половина, после чего стал перемещать деньги, придвигая золото лопаточкой к выигравшим ставкам. Обыкновенно игроки сами прекрасно следят за своими ставками, и не бывает никаких пререканий, но тут возникло недоразумение и притом одно из самых неприятных. К кучке денег, лежавшей на красной клетке, потянулись две руки мрачного итальянца и молодого блондина. Видя намерение соседа взять его деньги, молодой человек вежливо обратился к нему по-французски:

— Виноват, синьор Пескаре, вы вероятно ошибаетесь. Это моя ставка.

— Это вы ошибаетесь, граф Ротенфельд, — резко отвечал ему на французском языке итальянец — деньги эти мои и я их дарить никому не намерен. — С этими словами итальянец спокойно собрал золото со стола и положил его себе в карман.

Молодой человек густо покраснел и приготовился ответить в свою очередь, но тут быстро вмешался в дело Холмс и не дал ему времени вымолвить, ни слова, сказал:

— Граф, я виноват перед вами — это я взял вашу ставку. Вот она, получите ее, так как имеете полное право. Что же касается моей, то я охотно, дарю ее вместе с выигрышем на чай капитану Пескаре. Итальянец бешено сверкнул глазами с ругательством, бросился на Холмса.

Но он не успел ступить и шагу, как сильная пощечина заставила его пошатнуться. Еще момент и его уже держали за руки служащие.

«Казино» — крупье и официанты, одна из главных обязанностей которых и заключается в том, чтобы всеми силами предотвращать возможность крупных столкновений, компрометирующих репутацию игорного дома.

Холмс хладнокровно вынул из кармана визитную карточку и протянул ее итальянцу. Тот, как бы несколько опомнился, принял карточку и в свою очередь вынул свою и передал ее Холмсу, затем, все еще бормоча себе под нос проклятия, быстро вышел из зала.

Все это произошло в течение нескольких секунд и не произвело никакого впечатления на остальных игроков, по-видимому, заметили его только стоявшие рядом. Азарт от игры, очевидно, преобладал у этих любителей карточной игры над всеми другими ощущениями, и заставлял к ним относиться почти с полной индифферентностью к окружающему. Не прошло и двух минут, как всякое смятение, вызванное у нашего стола неприятным инцидентом, совершенно улеглось и игра продолжалась как будто бы ничего и не случилось.

Холмс к этому времени, обменявшись несколькими фразами со своими спутниками, отошел от стола и также направился к выходу из зала.

Я нагнал Холмса в самом конце аллеи, ведущей из «Казино» в гостиницу «Лондон».

— Очень рад, милейший Ватсон, что вы поспешили ко мне, — приветствовал меня мой знаменитый друг, крепко пожимая мне руку. — Из этого делаю заключение, что моя судьба, несмотря на долгую нашу разлуку, вас все-таки интересует, а кроме того, что вы сгораете от нетерпения узнать причину моей необычной вспыльчивости по отношению к коварному итальянцу.

Вам необходимо познакомиться с действующими лицами, принимавшими вместе со мной участие в этом представлении.

Почтенный представитель Североамериканских Соединенных Штатов, которого вы, вероятно, заметили стоящим у игорного стола рядом со мной — мистер Джонатан Морфи, богатый негоциант из Балтимора, путешествует вместе с единственной своей дочкой Мабель по Европе и намеревается отсюда направиться в южную Италию, куда увлекает его эксцентричная мисс, бредящая таинственными горными ущельями, чудными видами, живописными руинами и тому подобными прелестями экскурсий в южные Апеннины. Сопровождать туда американцев вызвался, недавно с ними познакомившийся один из тамошних местных дворян, некий граф Карруччи — тот самый молодой, красивый брюнет, который, не принимая участия в игре, ни на шаг не отходил от хорошенькой мисс Мабель.

Вместе с графом должен был также ехать и его приятель, и соотечественник, отставной капитан Пескаре, но после сегодняшнего столкновения с сэром Мортимером, я полагаю, что поездка его, по крайней мере? в близком будущем, вряд ли состоится. Молодой гусарский лейтенант австрийской армии граф Макс фон Ротенфельд примкнул к этой компании очень недавно, но зато теперь не уступит своего места близ привлекательной мисс Мабель никому и ни за что на свете. Он также решил принять участие в запланированной поездке и отказаться от этого решения может его заставить лишь крайняя мера, вроде, смертельной раны, которую он рисковал получить на дуэли с синьором Пескаре и от которой избавился сегодня только благодаря запальчивости сэра Мортимера.

Я невольно остановился и изумленно посмотрел на моего знаменитого друга. В роли доброго гения, покровителя влюбленных мне случилось видеть его в первый раз.

Холмс со свойственной ему проницательностью тотчас же догадался о причинах моего изумления.

— Не удивляйтесь, дорогой Ватсон, моему донкихотству. — Во-первых, дело должно разыграться в обстановке для меня не вполне привычной, вдали от городов и других цивилизованных пунктов, среди не совсем цивилизованных обитателей горных первобытных гостиниц и иных подозрительных притонов. Уже в силу этого я готов был рискнуть взяться за это дело чтобы рассеять, овладевшую мной в последнее время хандру. Но кроме того, есть и другая причина: это просьба любящей матери о своем единственном сыне обращенная ко мне не далее, как неделю тому назад в Генуе и отказать которой я был не в силах. Вот мы уже и дошли до гостиницы. Пройдемте теперь в мой номер, и я вам объясню все по порядку.

Просьба матери

Войдя в свой номер, Холмс тщательно прикрыл двери, уселся в удобное кресло, раскурил свою любимую трубку и приступил к рассказу, который я ожидал с большим нетерпением.

— Неделю тому назад я сидел точно также в гостинице в Генуе, когда мой помощник Гарри Таксон доложил, что меня желает видеть какая-то пожилая, очень элегантно одетая дама. Я велел ее впустить и с первых же слов убедился, что моя профессия и имя ей хорошо известны. Признаюсь вам, что в первый момент это обстоятельство меня смутило, но потом дело объяснилось весьма просто.

Преследуя шайку мошенников я передвигался из Германии через Австрию и Северную Италию и наконец закончил дело в Генуе. По дороге я, конечно, должен был сообщать мое настоящее имя местным полицейским властям, и из-за этого оно было известно и губернатору австрийского Тироля.

Дама, явившаяся ко мне, оказалась родственницей этого губернатора, графиней фон Ротенфельд, временно живущей в Ницце вместе со своим сыном, молодым гусарским лейтенантом.

Убедившись, что ее ненаглядному Максу грозит серьезная опасность и зная из писем своего родственника, что я приехал из Тироля в Геную под именем сэра Мортимера, она, конечно, без особых проблем нашла меня в этом городе и изложила мне свою просьбу.

Дело в том, что граф влюбившийся без памяти в молодую американку Мабель Морфи и пользующийся и с её стороны ответной симпатией, взбаламутил против себя страшную ненависть двух итальянцев, присоседившихся к американской парочке ранее, а именно: некоего графа Луиджи Карруччи и неразлучного с ним приятеля капитана Пескаре. Красивый граф Карруччи, очевидно, сам претендовал на руку и сердце богатой американки и уступать её вновь появившемуся счастливому сопернику представлялось для него и обидным и неудобным.

В начале ненависть итальянцев выражалась лишь в свирепых взглядах, бросаемых на молодого австрийца. Но вскоре случилось и нечто более серьёзное.

Прогуливаясь однажды под вечер на берегу моря в окрестностях Ниццы, Макса внезапно остановила какая-то старая цыганка, назойливо предлагавшей ему погадать по руке и просящей милостыню. Желая от нее отвязаться, молодой человек доверчиво протянул ей левую руку, но тотчас же затем отдернул ее и отскочил в сторону.

Это движение спасло его от смерти.

Удар кинжала, сверкнувшего внезапно в руке колдуньи, направленный ему в бок, лишь слегка оцарапал кожу, но если бы он, промедлил еще хоть секунду, то не отделался бы так дешево. Видя неудачу, цыганка с легкостью совершенно несоответствующей её летам стремительно побежала к берегу и, бросившись в стоявшую по близости наготове пустую лодку — моментально отчалила ее и уплыла в море.

Пораженный случившимся, Макс вернулся домой и вначале решил скрыть от матери свое приключение, но та, заметив кровь на его одежде, заставила его признаться и рассказать обо всех подробностях. У графини тотчас же появилось подозрение, что это таинственное покушение — дело рук врагов её сына коварных итальянцев, но Макс в ответ на её догадки только легкомысленно расхохотался, отказываясь верить её предположениям и не придавая им никакого значения.

На следующий день, вернувшись вечером домой, он объявил о задуманной поездке американцев и итальянцев в южную Италию и своем решении им сопутствовать. Никакие уговоры и увещания графини не могли поколебать упорства молодого влюбленного, а между тем сердце подсказывало, что эта поездка для её сына станет гибельной.

Тогда она решилась обратиться за помощью ко мне, тайком от сына приехала ко мне в Геную, разыскала меня и сообщила о всех мучивших ее догадках, предчувствиях и предположениях.

На другой же день я приехал в Монте-Карло, познакомился и сошелся со всей компанией и благодаря посредничеству Гарри, устроенного мной лакеем в гостиницу «Париж», где живут итальянцы, имею точные сведенья и всех их дальнейших планах и действиях.

В первые два дня я наводил по телеграфу справки об их личностях. Молодой Карруччи действительно принадлежит к хорошей графской фамилии, когда-то владевшей обширными землями в южной Кампании, но уже давно окончательно разорившийся. Он едва ли не последний представитель рода, весьма бурно провел раннюю молодость и был замешан в нескольких весьма сомнительных денежных историях.

Его подозревали даже в сотрудничестве с местными контрабандистами, но избежать суда ему удалось, хотя и был сильно скомпрометирован. Его приятель, капитан Пескаре, изгнанный из двух полков офицер, бывший потом таможенным надсмотрщиком, но также исключенный со службы по подозрению в мошеннических сделках с контрабандистами. Он забияка, нахал и дуэлянт, прекрасно владеющий шпагой, причем есть основание думать, что это свое искусство он превратил в профессию, так как многие из его дуэлей, окончившиеся смертью его противников, не могут быть объяснены иначе, как подкупом со стороны лиц, желавших избавиться от неприятных им по разным соображениям личностей.

Уже одних этих полученных мной сведений было бы достаточно для того, чтобы отнестись к двум приятелям с большим недоверием, но к этому вскоре присоединилось и сообщение Гарри, удачно подслушавшего тайную беседу итальянцев, касающуюся отца и дочери, американцев, и молодого графа Ротенфельда.

Согласно коварному, тщательно продуманному плану негодяев, они решили склонить отца и дочь предпринять экскурсию в южные Апеннины. Там при помощи местных разбойников-контрабандистов, под предводительством переодетого Пескаре, на них будет совершенно нападение и старика похитят с целью получении с него богатого выкупа. Карруччи возьмет на себя роль мнимого спасителя молодой девушки, храбро защищающего ее от разбойников и избавляющего от позорного плена. Он надеется, что она после его подвига добровольно отдаст ему свою руку и сердце. Если этого не случится, то Пескаре должен принудить ее к этому под угрозой смерти отца и повенчать их там же в горах при помощи беглого католического ксендза-расстриги. От графа Макса было решено избавиться тут же в Монте-Карло, вызвав его на ссору и дуэль с капитаном Пескаре. Если он из дуэли выйдет невредимым, то они решили, что он погибнет во время схватки с разбойниками в Апеннинах. Заговорщики условились и о месте, где должно быть произведено нападение и похищение старика-американца. Это старинная средневековая башня, на вид заброшенные руины, но в действительности — тайный притон контрабандистов. Местоположение этой башни мне приблизительно известно, по моим прежним юношеским экскурсиям. На этом-то знании местности и основан мой план действий против злоумышленников.

Прежде всего, я ликвидировал опасность столкновения графа Макса с Пескаре, взяв ее на себя. Несмотря на все искусство наемного дуэлянта, он не далее, как завтра получит урок, который заставит его на время отказаться от всякой поездки и полагаю, что на довольно продолжительное время.

Поездка, таким образом, состоится без него и уже только одно это значительно усложнит для Карруччи приведение в исполнение злодейского плана.

Быть может он, оставшись в одиночестве, даже ни на что и не решится, но если и решится, то тут же встретится с препятствиями, совершенно не предвиденными.

Дело в том, что перед группой туристов под его руководством, на сутки их опережая, будет двигаться другая группа путешественников-англичан, немногочисленная, но хорошо подобранная. Она будет состоять из доктора-этнографа, интересующегося краниологическими наблюдениями над местными жителями, его помощника фельдшера и двух проводников: одного нанятого в Риме, а другого из местных жителей горцев.

Проводника из Рима буду изображать я собственной своей персоной. Второй проводник будет действительно местный горец, которого я постараюсь выбрать из самых надежных. Роль фельдшера я предоставляю Гарри. Что же касается главного персонажа-доктора, — тут Холмс несколько приостановился, — то-то, пожалуй, эта роль вполне подошла бы вам, Ватсон, если бы вы не были женаты, но в настоящее время…

Тут я решительно перебил моего друга. Мысль, что я буду спокойно отдыхать и ничего не делать на северо-итальянских озерах, в то время, когда Холмс вступит в увлекательную схватку с преступниками в Апеннинах, решительно показалась мне невозможной.

— Вы, очевидно, шутите, дорогой Холмс, предполагая, что я способен оставить вас в таком серьезном деле. Я настаиваю, чтобы роль доктора предоставлена была мне, так как она принадлежит мне по праву.

Холмс лукаво улыбнулся.

— Я это ваше предложение, дорогой Ватсон, предвидел, а потому с того самого момента вашей встречи уже решил, что английский турист будет именно никто иной по специальности, как доктор-этнограф. Но… взвесили ли вы все последствия и риски, способного показаться по безрассудству чрезмерным в глазах уважаемой мистрис Ватсон?

Напоминание о моей дорогой Мери несколько охладило мой пыл, но все же не настолько, чтобы заставить окончательно отказаться от мысли сопровождать Холмса.

— Нет, — решительно заявил я, — я решительно еду. Я уверен даже, что если бы Мери была здесь и знала бы обстоятельства дела, то и сама была бы не против моей поездки.

В Апеннинах

В тот же день вечером я выехал в Геную, где и должен был дожидаться приезда помощника Холмса, Гарри. Быстрота моего отъезда объяснилась тем, что по мнению Холмса я не должен был обратить на себя внимания Карруччи, который мог бы впоследствии узнать меня при встрече в Апеннинах и возыметь подозрения о моей близости к сэру Мортимеру, ставшему теперь их врагом и разрушившим план, подготовленный против графа Макса.

Таким образом, я не присутствовал на дуэли Холмса и Пескаре, но потом, конечно, узнал все ее подробности от самого Холмса. Она состоялась, как и предвидел Холмс, на шпагах на следующий день рано утром.

Секундантами были у Холмса — граф Ротенфельд, а у Пескаре — граф Карруччи. Холмс откровенно признался мне, что не рассчитывал встретить такого сильного фехтовальщика, каким оказался капитан Пескаре, и что ему стоило большого труда отбивать его искусные выпады и атаки. Под конец, однако, он ранил его, как и хотел, в правое плечо и тем самым лишил возможности продолжать схватку.

Доктор, присутствовавший при дуэли, признал рану неопасной, но требующей ухода и покоя, по меньшей мере, в течение месяца.

На другой день сэр Мортимер, сердечно распрощавшись с новыми своими друзьями-американцами Морфи и графом Максом Ротенфельдом и сопровождаемый проклятиями итальянцев, уже выехал из Монте-Карло по направлению в Марсель, Париж и далее в Лондон. С этих пор след этого почтенного джентльмена совершенно потерялся и на его месте появился некий скромный итальянец Беппо Романи, севший в Марселе на один из почтовых пароходов, направляющихся в Неаполь, перебравшийся затем в Рим и тут присоединившийся к экспедиции английского доктора сэра Уэльса, организованной этим последним в Апеннинские горы.

Стоял конец мая. Зелень деревьев и лугов была еще свежа. Даже равнины Кампаньи не успели еще принять того коричневого колорита, который присущ им в июле и августе.

Вид с веранды этого домика расстилался чудный. Впереди виднелось залитое заходящим солнцем горное плато Норцио. Сквозь расселины Сабинских гор взор проникал до крайних пределов горизонта, который в туманной дали сливался с синей поверхностью Средиземного моря. С другой стороны, высилась темная громада римских Апеннин и Монте Витторе, и, наконец, дальше виднелись ущелья и вершины Абруц и за ними берег Адриатического моря.

На Холмса, однако, эта чудная, чарующая панорама производила, по-видимому, почти никакого впечатления. Он о чем-то бегло разговаривал с хозяином остерии и видимо был весьма озабочен.

За время пути я еще раз имел случай убедиться в неподражаемой способности моего друга полностью погружаться в роль того лица, которого он в данное время брался из себя изображать. Со своими короткими, черными как смоль волосами, синеватым, недели две небритым лицом, с наведённым искусственно темным загаром кожи и одетый в костюм поселянина, при своем уменье подлаживаться к простонародной итальянской речи, положительно был неузнаваем и вводил в заблуждение всех встречавшихся нам на пути местных жителей.

Наконец, Холмс закончил свое объяснение с хозяином и подойдя ко мне и к Гарри, стоявшего рядом на веранде, сообщил нам полученную им информацию.

Старая башня, разыскиваемая Холмсом, составлявшая тайную цель наших странствий, находилась всего в нескольких километрах от остерии в стороне от проезжей дороги, но чтобы добраться до нее, из-за размытой недавними дождями тропинки, требовалось не меньше трех часов времени. Благоразумнее было бы совершить этот путь на следующий день, дождавшись рассвета, но тут появилось еще одно затруднение, поскольку этой ночью хозяин остерии, предупрежденный специальным гонцом, ждал большую компанию каких-то знатных путешественников, направлявшихся из Сполетто, и обещал предоставить весь свой домик в их полное распоряжение по заказу сделанному заранее.

Встречаться с ними до прибытия в башню Холмс считал излишним, и посоветовал мне тотчас же продолжать путь, объяснив хозяину, что я решил остановиться на ночлег в следующем селении.

Мы выехали из остерии незадолго до заката солнца и вначале подвигались по проезжей дороге довольно быстро, но достигнув небольшого горного плато, попали на размытую дорогу, и отсюда нам приходилось следовать далее почти наугад по едва виднеющимся там и сям горным тропинкам. Холмс поминутно отделялся от нашего небольшого каравана и взбираясь на отдельные скалистые вершины, внимательно осматривал окрестность. Темнота между тем все более и более сгущалась, и наконец, настала ясная звездная ночь.

Проводник наш Антонио, из местных горцев, по-видимому, стал сбиваться с дороги. Он поминутно перекликался с Холмсом, и я заподозрил, что тот давал ему сведения о своих наблюдениях не вполне точные, намеренно отклоняясь от должного пути куда-то в сторону. Наконец, Холмс перестал давать и эти ответы и куда-то окончательно пропал. Мы стали спускаться с какой-то возвышенности посреди мелкого леса из итальянских елей.

Спуск был, признаюсь, не из приятных. Усталый горный ослик, на котором я ехал, поминутно спотыкался и жесткие ветви елей хлестали меня по бокам и по лицу. С трудом сохраняя равновесие, я весь был поглощен одной заботой не свалиться в какую-нибудь яму или расселину и несколько отстал от моих спутников, когда вдруг почувствовал, что кто-то сильно схватил меня за правую руку и тем самым заставил натянуть поводья и остановиться. Передо мной стоял Холмс и молча указывал на маленькую огненную точку, мелькавшую вдруг между деревьями.

— Теперь, дорогой Ватсон, — шёпотом заговорил он, — я прошу вас разыграть маленькую комедию, которая, я уверен, вам удастся как нельзя лучше.

Вот таинственная башня, о которой я вам говорил и в которую нам надо попасть уже сегодня, во что бы то ни стало. Она, оказывается, обитаема, и чтобы проникнуть в неё, не возбудив подозрений, я и решил прибегнуть к хитрости. Вы сделайте вид, что упали с осла и ушибли себе ногу. На ваши крики о помощи сбегутся Антонио, Гарри и я. И мы, соорудим носилки, положим вас на них и будем просить пристанища на ночь в ближайшем обитаемом месте, то есть в башне, где таким образом и сумеем дождаться приезда ожидаемых нами путешественников.

Не дожидаясь моего ответа, Холмс тотчас же снова повернул в лес и скрылся среди деревьев.

Я в точности выполнил просьбу Холмса, за исключением, конечно, притворного падения с осла, которое в темноте решительно представлялось мне совершенно излишним, так как всё равно его никто бы не заметил.

Я просто слез с осла, лег на землю, подогнув под себя правое колено, а стал громко стонать как бы от нестерпимой боли, сопровождающей обыкновенно растяжение сухожилий.

На мои стоны скоро собрались Антонио и Гарри и, приподняв меня на развернутом пледе, понесли по указанию Холмса к опушке леса, где сверкал огонек, служивший им путеводной звездой.

В притоне бандитов

Здание, к которому мы вскоре приблизилась, представляло собой большую, четырехугольную башню, состоявшую из двух этажей и огороженную со всех сторон каменной стеной, которая ограждала внутренний двор и в средине которой виднелись тяжёлые железные ворота. По стилю она относилась к пятнадцатому столетию и во времена междоусобных распрей феодального итальянского дворянства служила, вероятно, надежным убежищем для враждующих сторон: складом оружия, съестных припасов и тому подобное. В настоящее время некоторые её части разрушились, но она представляла из себя все еще довольно прочное и пригодное для незатейливого жилья здание.

Холмс сильно постучал в ворота, и эти удары звучно огласили тишину ночи.

За воротами раздались шаги и чей-то старческий голос спросил:

— Кто там?

— Мы заблудившиеся путешественники, — громко отвечал Холмс, — и просим приюта для ночлега.

— Проезжайте своей дорогой, — раздался суровый ответ, — у меня не постоялый двор и никого впускать к себе я не намерен.

— Но наш хозяин вам хорошо заплатит, — продолжал настаивать Холмс. — Он английский путешественник, случайно повредивший себе ногу. Мы остановимся у вас лишь до рассвета.

По-видимому, эти слова Холмса ослабили решимость негостеприимного сторожа башни.

— Англичанин, и останется только до рассвета? — переспросил он Холмса. — Если так, то, пожалуй, за хорошую плату я готов вас впустить в башню.

Ворота широко распахнулись, и мы прошли во двор, а затем по полуразрушенным ступенькам и в само здание.

Почти весь нижний этаж башни состоял из большого зала, превращенного теперь в кухню. В очаге горело несколько деревянных поленьев. Сгорбленная старуха, жена сторожа, со злым лицом, сидела около огня и пряла пряжу. При нашем появлении она приподнялась с места и с пытливым любопытством стала нас рассматривать. За двумя дверьми, которые отпер впустивший нас сторож, оказались две совершенно пустые комнаты без всяких других выходов.

По знаку, незаметно сделанному мне Холмсом, я потребовал, чтобы меня отнесли на верхний этаж, мотивируя свое желание тем, что там, очевидно, меня будут ночью меньше беспокоить. Старик переглянулся с женой, и та пошла вперед, освещая фонарем каменные ступени лестницы, идущей вдоль внутренней стены нижнего зала. На втором этаже оказался такой же зал и такие же две комнаты, как и на первом, но только с окнами и более меблированные, чем нижние. Посреди зала стоял стол и вокруг него — несколько грубо сколоченных стульев. Над столом на тяжелой цепи висел фонарь с керосиновой лампой. В каждой из комнат стояло по дощатой кровати, с лежащими на них чистыми, очевидно, заново сшитыми, соломенными матрасами, по столу и по табурету.

Меня тотчас же мои носильщики положили на матрас в одной из маленьких комнат, а сами спустились вниз, заняться развьючиваем ослов и переноской наших походных вьюков в верхнюю залу. Холмс лично принес мне мой чемодан и еще один собственный свой вьюк, с которым он и Гарри особенно бережно обращались во время наших странствий.

— Теперь, дорогой Ватсон, — сказал он мне, — так как вы все равно осуждены на временное бездействие, то советую вам хорошенько выспаться до завтрашнего утра. Опасности в эту ночь нам никакой не планируется. Завтра на рассвете я вас разбужу и объясню дальнейший план действий. Если будете ночью просыпаться — то это не помешает вам, хоть изредка, испускать болезненные стоны, ради лучшего исполнения вашей роли.

Я последовал совету Холмса и тотчас же крепко заснул.

Проснулся я на другой день, когда было уже совсем светло. Часы показывали около восьми часов утра и снизу доносились голоса, спорящие на итальянском языке. Помня наставления Холмса, я принялся громко стонать. Спор почти тотчас же прекратился и Холмс вошел в мою комнату.

— Вы прекрасно спали, Ватсон, наша прогулка, очевидно, послужила вам на пользу. Я входил к вам ночью два раза и даже наполовину опустошил мой вьюк, а вы не шелохнулись.

— Но вы, Холмс, обещали меня разбудить на рассвете и не разбудили. Почему? Разве мы здесь останемся?

— Да, после осмотра местности, произведенного ночью, я решил, что нам необходимо остаться и встретить именно здесь ожидаемых нами туристов. Наш хозяин — сторож башни — уже получил известие из остерии, что они будут здесь не позднее полдня и всеми способами старался нас выпроводить, но так как состояние вашей больной ноги решительно мешает вам продолжать путешествие, то мы не можем исполнить его просьбу. Последний акт драмы приближается, и я думаю, что не далее, как завтра наступит развязка.

— Однако, милейший Холмс, — обиженно заявил я, — заставляя меня разыгрывать роль больного, вы осуждаете меня на бездействие, а подобное положение мне уже становится в тягость. Я ровно ничего не знаю, что делается вокруг меня и каковы ваши дальнейшие планы. Вы могли бы, по крайней мере, сообщить мне — что делали сегодняшней ночью?

— Успокойтесь, дорогой друг, — с улыбкой отвечал Холмс, — ваш черед скоро настанет, и ваша помощь мне понадобится, в этой самой башне. После приезда путешественников разрешаю даже, чтобы вашей ноге немного полегчало, и чтобы вы попытались двигаться хотя бы при помощи палки. А что касается до моего ночного времяпрепровождения, то я не намерен скрывать его от вас.

Я нашел прежде всего теперешнее главное убежище бандитов. Покинув намеренно эту башню, чтобы завлечь в нее ожидаемых путников, они временно расположились в пещере, отстоящей отсюда не далее как в полукилометре, на отвесном скате той же горы, на которой стоит и эта башня. Над пещерой навис утес, с которого мне удалось спуститься по веревке к отверстию пещеры и подслушать разговор бандитов. Их было всего трое, оставленных для наблюдений за башней, а остальные члены шайки все разбросаны по дорогам и следят за приближающимся караваном Карруччи. Завтра все они соберутся в пещере, куда ожидают прибытия своего атамана, которого называют Джузеппе. О нашем прибытии они знают, но не придают ему значения, так как нас всего четверо и притом один англичанин раненый, а из трех остальных — двое их соотечественники итальянцы, которые, по их мнению, не окажут серьезного сопротивления. План разбойников, по-видимому, таков. Прежде всего, они намерены похитить американца, затем напасть на башню и избить всех остальных путешественников, кроме молодой девушки и графа Карруччи. Вас, Ватсон и Гарри, они быть может, впрочем, не убьют, а также потребуют с вас выкуп — это всецело будет зависеть от решения их атамана, но зато судьба графа Макса решена бесповоротно. Моя главная цель — воспрепятствовать выполнению этого плана. Некоторый небольшой сюрприз для бандитов я уже успел подготовить еще сегодня ночью. Тревожит меня пока лишь одно, что мне не удалось узнать из разговора разбойников — каким образом они намерены похитить американца. По-видимому, это будет произведено по заранее условленному плану, но в чем именно состоит этот план, остается для меня пока загадкой. Я надеюсь, во всяком случае, что, следя за американцем, мне удастся его уберечь, но для этого нужно, чтобы путешественники прибыли сюда, а пока нам ничего не остается делать, как заняться завтраком, о котором уже заботится Антонио, вместе со старухой. Я нашел в конюшне с десяток очень недурных кур, из которых две уже насажены на вертел и ждут только вашего приказания для появления на столе в верхней зале. В виде приправы к ним старуха изготовила недурное ризотто.

Если мы все это зальем имеющимся у нас в запасе кьянти, то полагаю, что время ожидания покажется нам значительно короче. Но еще до завтрака, Ватсон, я намерен вам сделать маленький подарок, от которого прошу вас не отказываться.

Холмс наклонился и, порывшись в своем таинственном вьюке, вытащил из него какой-то свернутый матерчатый предмет, оказавшийся на вид совершенно обыкновенной шелковой фуфайкой или, вернее, длинной вязанной жилеткой. Развернув ее, он стал затем помогать мне надеть это облачение.

— Предосторожность никогда не мешает, — произнес он докторским тоном, застегивая последнюю пуговицу на моем новом одеянии, — и я обязан прибегнуть к этой мере, хотя бы чтобы оградить себя от будущих нареканий со стороны мистрис Ватсон. Имея на себе эту фуфайку, вы получите простой синяк вместо сквозной пулевой раны не только револьверной, но даже ружейной. И пусть ваше самолюбие не страдает, дорогой Ватсон. Не вы один одеты в подобные панцири, но и Гарри и даже граф Макс Ротенфельд по настоянию своей матери, которой я передал подобную же жилетку. Ну-с, а теперь надевайте пиджак и пойдемте в зал. Обопритесь на меня одной рукой, а другой — на палку. Вот так! Волочите немного ногу и морщите лоб как бы от боли. Прекрасно! Вы ощущаете аппетитный запах жареной пулярки. Она уже, очевидно, на столе и поджидает только нас.

Исчезновение американца

Туристы, которых мы ждали, приехали около часу дня. Караван их был гораздо многочисленнее нашего. При мисс Мабель была её горничная, ирландка Кет, при самом Морфи — лакей, американец, при графе Максе — его денщик, высокий загорелый хорват в короткой куртке военного образца, с ружьем за плечами и с охотничьим ножом на поясе.

Карруччи сопровождали два ветурино-погонщика ослов из местных горцев.

Я наблюдал за их выездом в ограду из окна верхней залы, выслав навстречу Гарри с объяснениями о причинах моего появления и моих спутников в этом частном владении, приготовленном для их приезда. Я заметил гневный взгляд Карруччи, брошенный им на Франческо, но с Гарри он обошелся крайне любезно. Он спросил о моем имени и о цели моего путешествия и высказал удовольствие, что его фермер не отказал мне в необходимом приюте для ночлега.

Я отлично понимал, конечно, что он играет комедию, но должен был все-таки отдать ему справедливость, что роль любезного светского человека удается ему вполне естественно и непринужденно.

Не прошло и часа, как уже все общество сидело вокруг меня в верхнем зале башни, и путешественники беззаботно обменивались путевыми впечатлениями. Мисс Мабель, главная виновница этого быстрого сближения, была в особенном восторге от поездки, проходившей до сих пор без всяких несчастий и неприятных приключений. Она весело болтала и кокетничала со своими двумя поклонниками, не забывая и меня и даже Гарри, как бы, не допуская и мысли, что мы можем останься равнодушными при этой необычной поэтической обстановке.

Её отец, видимо не чаявший души в дочери, также оказался весьма симпатичным человеком, хотя от поездки был далеко не в таком восторге, как дочь.

Граф Макс Ротенфельд переживал блаженную пору без памяти влюбленного и получившего надежду на взаимность, молодого человека.

Карруччи был сдержанно-холоден больше других, но держал себя безукоризненно. Мне просто не хотелось верить, чтобы у этого человека, такого элегантного и корректного могли гнездиться в душе такие гнусные замыслы, в которых сомневаться, однако не представлялось возможности.

Холмс все время оставался в нижнем зале вместе с Франческо, Антонио и прислугой путешественников. Я, по договоренности, послал к нему Гарри под предлогом достать из походной корзины вина, которым мы запаслись еще в окрестностях Рима.

Гарри вернулся с бутылкой и, смеясь, рассказал, что внизу между прислугой идет речь о появившихся будто где-то в окрестностях разбойниках, которых, однако никто из присутствовавших не видел и говорили о них по слухам.

Граф Макс, вторя Гарри, самоуверенно и весело расхохотался.

— Если бы не присутствие мисс Мабель, то я был бы даже доволен небольшой стычке с бандитами. Это придало бы воспоминаниям о поездке тот особый колорит, который всегда присущ всем рассказам о приключениях в горах Италии.

— Вы эгоист, сэр — притворно-обижено заявила молодая мисс, желая лишить меня подобных интересных воспоминаний. — Я вовсе не из трусливых, умею владеть оружием и поверьте, что не очень бы испугалась встречи с бандитами.

— Не правда ли, папа? — весело улыбаясь, обратилась она к отцу. Америка в этом случае смогла бы постоять за себя?

Но солидный американец, казалось, совершенно не разделял романического настроения дочери.

— Америка от опасностей не отступает, но сама на них не напрашивается, — серьезным тоном он охладил пыл своей дочери.

Мистер Морфи сразу сменил разговор и больше к этой теме никто не возвращался, но я отлично заметил, что главная цель Холмса — разбудить через Гарри опасения в американце — была достигнута. Он не согласился предпринять в этот день какую бы то ни было экскурсию, и решил переночевать эту ночь в башне, на другой же день рано утром двинуться в обратный путь из гор в равнины Кампании.

В виду этого намеченного плана спать решено было лечь рано, около девяти часов вечера. Расположились на ночлег в следующем порядке. Я, как больной, должен был остаться в моей верхней комнате.

В соседней комнате легла Мисс Мабель, со своей горничной. Верхний зал оставался свободным. Внизу одну из комнат занял мистер Морфи, а другую — граф Карруччи. Ротенфельд и Гарри легли в нижнем большом зале. Франческо со своей старухой ушли в конюшню и, наконец, остальные — Холмс, денщик Макса, лакей Морфи, Антонио и два погонщика расположились под открытым небом на дворе, учредив по моему настоянию сменные дежурства по два человека, на протяжении всей ночи.

Железные ворота, ведущие во двор, были крепко-накрепко заперты.

Несмотря на все эти принятые предосторожности, я хорошо заметил, что Холмс, зашедший ко мне в комнату, был чем-то встревожен. На мой вопрос он объяснил, что его заботит главным образом спокойствие Карруччи, с которым он выслушал решение Морфи выехать на другой же день из башни и спуститься в долину, где любое разбойничье нападение уже было попросту невозможно. Он даже и не попытался уговаривать американца остаться хотя бы еще на один день — следовательно, он уверен, что похищение Морфи должно было случиться до его отъезда, то есть, этой ночью или рано утром еще до спуска с гор. Но каким образом оно может быть произведено: тайно или явно? Против тайного говорило то, что ночь американец должен был провести в комнате, не имеющей других выходов, кроме двери в зал, в котором спали Ротенфельд и Гарри. Таким образом, для того, чтобы в нее проникнуть, нужно было сперва усыпить или убить этих двух решительных людей, а сделать это без шума было очень трудно даже при участии самого Карруччи, так как Гарри был предупрежден и должен был на ночь незаметно запереть дверь на наружную задвижку.

Оставалось предполагать, что похищение будет произведено утром на рассвете, но тут уже оно не могло быть тайным, а при открытом столкновении разбойники могли скорее рассчитывать на убийство, но никак не на похищение американца совершенно невредимым.

— Я догадываюсь, впрочем, как произойдёт дело, — сказал мне в заключении Холмс, — и если только не ошибаюсь, то буду этим очень доволен.

— Меня волнует лишь неуверенность в моих догадках и смущает вопрос: не изменили ли бандиты свой первоначальный план. Если они решатся похитить американца совершенно здоровым и невредимым с целью получения выкупа и именно тем способом, о котором я предполагаю и против которого я не принял никаких мер — то они погибли. Если же они решатся на открытое нападение, то дело примет оборот более опасный.

Во всяком случае, дорогой Ватсон, приготовьтесь. Осмотрите ваши револьверы и спите этой ночью чутко. При малейшей опасности стреляйте, и я тотчас же явлюсь к вам на помощь. Тщательно следите за всеми действиями Карруччи.

Холмс вышел из моей комнаты и отправился осматривать запоры на воротах. Около десяти часов вечера все разошлись по своим комнатам и в доме все стихло. Я долго еще сидел у окна, глядя то на звезды, сверкающие на ночном небосклоне, то на длинные тени от деревьев, которые поднявшийся месяц отбрасывал на двор и на стену нашей башни. Заснул я, не раздеваясь, очень поздно. Всюду царила тишина и никакого подозрительного шума или шороха я не слыхал.

Проснулся я, когда было уже совсем светло, от каких-то стуков и громких разговоров, доносящихся из нижнего зала.

Я стал прислушиваться и скоро, по отдельным восклицаниям нескольких голосов догадался, что произошло нечто необычайное. Совершенно позабыв о моей фиктивно больной ноге, я быстро спустился по лестнице и сразу наткнулся на Холмса, сообщившего мне в почтительном тоне наемного проводника о загадочном случае, поразившем моих товарищей по ночлегу. Комната, занятая мистером Морфи в нижнем этаже, оказалась пустой: американец бесследно исчез.

В западне

В маленькой комнате, принадлежавшей Морфи, толпились обитатели нижнего этажа: Макс, Карруччи и Гарри. Скоро туда же быстро прибежала сверху, привлеченная шумом, мисс Мабель.

Бледная и сильно взволнованная обрушившимся на нее несчастьем, она тем не менее головы не потеряла и энергично принялась за расследования. Прежде всего, были тщательно осмотрены стены и пол комнаты, но ничего подозрительного в них не было найдено. Толстые стены были сооружены из крепкого старинного кирпича и цемента, пол из каменных плит и никаких отверстий, и пустот обнаружено в них не было. Я, снова захромавший на правую ногу, и не отходящий от меня Холмс в этот осмотр не вмешивались.

Тогда остановились на предположении о том, что мистер Морфи мог ночью выйти из комнаты в лес сам, добровольно, и проникнув через сад во двор, перелезть через обрушившуюся в некоторых местах стену, а затем свалиться в какую-нибудь пропасть, заблудиться или быть похищенным уже вне ограды башни. Карруччи пришла даже мысль о внезапном сомнамбулизме, но и это предположение не выдерживало никакой критики. Если бы Морфи и мог незаметно пройти через зал, где спали Ротенфельд и Гарри, то во всяком случае его заметили бы не спавшие по очереди два сторожа, все время расхаживающие по двору и стерегущие все входы и выходы.

Признаюсь, я сам был в тупике — каким образом произведено было похищение американца, и вопросительно поглядывал на Холмса, но его лицо не выражало ничего, кроме почтительного соболезнования огорченного слуги.

Вдруг в комнату вошел Франческо и с поклоном передал Карруччи толстый, из грубой бумаги конверт, найденный им на дворе, очевидно, переброшенный кем-то из-за стены и адресованный графу. Карруччи вскрыл конверт. В нем оказалось письмо и чек на отделение Лионского кредита в Риме на сто тысяч франков. В письме, громко прочитанном итальянцем, стояло следующее:

«Американский синьор Морфи находится в моей власти. Для получения свободы он согласился выдать мне чек на сто тысяч франков, деньги по которому можно получить в Риме.

Посылаю этот чек вам, граф Карруччи, и предлагаю немедленно предложить кому-нибудь из синьоров англичан отправиться с проводником за получением денег, которые затем должны, быть переданы мне.

Кроме того, требую, чтобы меня и двадцать моих товарищей немедленно впустили в башню. Ваша жизнь должна служить мне залогом, что деньги будут мне доставлены безо всякой ловушки и доноса властям. Даю на размышление три часа. Если в течении этого времени никто не выедет за деньгами и затем не будет вывешен белый флаг на башне, как признак добровольной сдачи, то я возьму башню штурмом и в таком случае за жизнь и безопасность кого бы то ни было не ручаюсь.

Атаман Джузеппе».

Впечатление, произведенное этим письмом, несмотря на всю её выдержку, было давящее. Бедная девушка побледнела, как полотно и растерянно смотрела на Ротенфельда, словно ища в нем поддержки в своем безвыходном положении. Ее тревожила участь отца, но вместе с тем, очевидно, ужасала и мысль самой очутиться во власти бандитов. Граф Макс, со сверкающими от гнева глазами, первый прервал тягостное молчание.

— Защищаться во чтобы то ни стало — вот единственный ответ на предложение наглых бандитов! Нас шестеро прекрасно вооруженных мужчин, не считая проводников и погонщиков. Неужели же мы не сможем отбить нападение кучки придорожных грабителей и сдадимся им, не оказав никакого сопротивления?

— Я полностью разделяю мнение графа Ротенфельда, — согласился тотчас же Карруччи, — мы должны драться до последней капли крови, иначе мы поступить не можем.

— Пусть простят мне благородные синьоры, — раздался вдруг среди водворившегося молчания поразивший меня своей интонацией, дрожащий, словно от робости голос Холмса, — если я позволю себе вмешаться в совещание. Открытое сопротивление разбойникам совершенно бесполезно и бесцельно. Оно повлечет за собой неминуемую гибель. Тут надо действовать хитростью. Так как синьор граф Карруччи является хозяином дома, в котором мы находимся, то я ему одному и открою тот план действий, который я придумал для общего спасения. Если он со мной не будет согласен, то пусть тогда поступает, как хочет.

Холмс почтительно поклонился и ждал ответа.

Карруччи удивленно и внимательно посмотрел на Холмса. Видимо, вмешательство неизвестного ему проводника в первый момент его поразило, но в фигуре Холмса было столько заискивающей почтительности и неподдельной, наивной робости человека, очевидно, сильно дрожащего за свою шкуру, что любое подозрение, даже если бы оно и возникло, должно было мигом испариться. Граф слегка усмехнулся и снисходительно произнес.

— Хорошо, пойдемте, сообщите мне ваш план и, если только он годен, то, конечно, я им воспользуюсь.

Карруччи вежливо раскланялся и вышел из комнаты. Вслед за ним тотчас стремительно бросился Холмс, успевший, однако, на ходу шепнуть мне на ухо:

— Сообщите всем мое имя. Полное повиновение.

После этих слов мне стала ясна причина последнего поступка Холмса. Очевидно, он вывел Карруччи под предлогом, чтобы дать мне возможность разъяснить мисс Мабель и графу Максу нашу настоящую роль в этом деле и побудить их к полному, беспрекословному повиновению.

Едва лишь я произнес наши настоящие имена, как это произвело магическое действие.

Мисс Мабель — просияла. У неё сразу исчезли все мысли об опасности, грозящей ей самой и даже озабоченность судьбой отца, похищенного разбойниками. Очевидно, по её представлению, при помощи со стороны Шерлока Холмса, дело не могло кончиться никак иначе, только вполне благополучно.

Ротенфельд с некоторым почтением смотрел даже и на Гарри, к которому до этой поры относился несколько пренебрежительно. О полном повиновении дальнейшим распоряжениям Холмса не стоило даже и упоминать, так как и Мабель и Макс только, казалось и ждали его указаний, чтобы слепо их выполнить безо всякого колебания.

— Какое счастье, — воскликнула Мабель, — что мистер Холмс встретился нам на пути и притом в обществе двух своих знаменитых сотрудников. Теперь, конечно, нам не страшны никакие опасности. Но скажите, пожалуйста, мистер Ватсон, — что привело вас в эту противную разбойничью страну, где вам суждено стать случайными спасителями опрометчивых путешественников?

Я вкратце рассказал о результатах расследования Холмса в Монте-Карло, о гнусной интриге итальянцев и о решимости моего друга разрушить коварные замыслы злодеев на самом же месте задуманного ими преступления.

Молодые люди не могли прийти в себя от изумления и негодования.

— Так значит негодяй, граф Карруччи… — запальчиво начал Ротенфельд, весь красный от гнева.

— Тс… — властно перебил я его. — Я слышу шаги… Сдержанность, хладнокровие и повиновение — вот в чем единственное наше спасение.

Дверь открылась и наш коварный хозяин, сопровождаемый смиренно и почтительно улыбающимся Холмсом, вошел в комнату.

Попытка освобождения

— Ваш верный Беппо, — начал Карруччи, обращаясь ко мне, — придумал, действительно, недурной план, и за неимением лучшего, я полагаю, нам следует теперь приступить к его осуществлению. Он предлагает сделать следующее: вашего помощника, синьор доктор, вместе с проводником Антонио отправить сейчас же по дороге в Рим за получением денег, чтобы иметь их на всякий случай, если сопротивление всех остальных против бандитов окажется неудачным. Он уверен, что разбойники интересуются исключительно только выкупом, а потому, если мы даже после сопротивления, и будем захвачены, то нашей жизни, точно также, как и похищенного синьора Морфи, не грозит никакая опасность — был бы только уплачен требуемый выкуп. Немедленным отъездом вашего помощника он полагает получить задержку нападения на башню, хотя бы на обещанные разбойничьим атаманом три часа, в течение которых предлагает совершить попытку освобождения из западни единственным, по его мнению, возможным способом, а именно…

Надо разделиться на две группы, из которых первая, состоящая из него самого, графа Ротенфельда, его денщика и двух моих погонщиков-ветурино, выйдет из-за стены башни и произведет рекогносцировку местности. Если ей удастся наткнуться на разбойников, то она вступит с ними в бой и, надо полагать, что пятеро хорошо вооруженных мужчин сумеют удержать шайку в двадцать человек на довольно продолжительное время.

В это время вторая группа, в составе вас, синьор доктор, меня, лакея синьора Морфи и моего фермера Франческо, охранявших общими силами синьору Мабель, попытается пробраться горными тропинками в противоположную сторону и спуститься в равнину. План этот, по моему мнению, не лишен шансов на успех, но выполнять его следует как можно быстрее. Для начала необходимо отправить в путь вашего помощника и Антонио. Затем — произвести рекогносцировку. Для вооружения моих ветурино Беппо полагает, что вы, синьор доктор, не откажете снабдить их усовершенствованными револьверами из вашего запаса, так как их собственное оружие очень плохое. Изложив вам этот план проводника Беппо, — Карруччи добавил в заключение, — я жду, синьоры, вашего решения, которому, конечно, подчинюсь беспрекословно.

Итальянец умолк и, скромно потупив глаза, стал с видом покорности ждать нашего ответа.

План, изложенный итальянцем, по своей наивности и даже опасности для всех нас, казалось, был выдуман не Холмсом, а нашим злейшим врагом, самим Карруччи.

Нам невыгоден был отъезд Гарри и Антонио. Он лишал нас двух союзников, из которых в особенности Гарри по своей отваге и ловкости представлял потерю незаменимую.

Далее, нелепой представлялась мне мысль о затеянной рекогносцировке, в особенности в том составе, в котором она предполагалась. Очевидно, что оба итальянца-ветурино, вооруженные к тому же моими револьверами, при первой стычке с разбойниками станут стрелять не в них, а в своих же товарищей по несчастью и ускорят гибель и графа Ротенфельда и его денщика и даже, быть может самого Холмса.

Наконец, отчаянным казалось мне и мое собственное положение в качестве хранителя мисс Мабель.

Тем не менее, необходимо было что-нибудь отвечать. Наше молчание длилось уже слишком долго, и дальнейшая нерешительность могла показаться подозрительной.

С последней надеждой взглянул я на Холмса и к удивлению моему увидел, что веки его на мгновение опустились. Это был давнишний условленный между нами знак подтверждения. Очевидно, Холмс требовал, чтобы я согласился и на этот раз доверить свою судьбу проверенному опыту моего знаменитого друга.

— Да, план не дурен, — ответил я, наконец, Карруччи, — и если вы, граф, сами его одобряете, то нам остается только привести его в исполнение. Не правда ли, господа? — обратился я к остальным присутствующим. — Я полагаю, что никто никаких возражений не имеет?

Ни мисс Мабель, ни Макс, ни Гарри ни слова не возразили.

Через десять минут Гарри и Антонио уже готовы были к выезду из ограды башни. Я, следя за ними через окно, все еще надеялся до последней минуты, что Холмс каким-нибудь способом воспрепятствует отъезду этих двух драгоценных для нас союзников, но этого не случилось и они выехали по направлению к западу и скоро скрылись из вида,

Затем Холмс и Карруччи стали активно готовить и снаряжать группу, предназначенную для производства разведки и для борьбы с бандитами. Граф Ротенфельд вынул из своего походного вьюка прекрасный охотничий штуцер. У его денщика оказалась дальнобойная винтовка военного образца. Кроме того, у каждого из них за поясом было по охотничьему ножу и револьверу. Итальянские погонщики получили каждый по прекрасному маузеру и торжественно заткнули их за свои пояса. Сам Холмс также вооружился револьвером и прикрепил его кобуру, на виду у всех к своему левому боку.

Несмотря на свою выдержку, Ротенфельд казался крайне взволнованным. Ему, так же, как и мне, совершенно не нравилось сообщество двух итальянцев-погонщиков, в которых он не без основания видел скорее врагов, а совсем не союзников. Кроме того, его удручала вынужденная разлука с любимой девушкой, за участь которой он дрожал гораздо более, чем за свою собственную. Видя его волнение, я стал опасаться, что он открыто возмутится против подобного распределения ролей и тем нарушит весь план мнимого Беппо.

Вдруг Холмс стремительно подбежал к молодому офицеру, и услужливо поправляя ему пряжку на ременном поясе, успел что-то шепнуть ему по-немецки, а затем тотчас же отбежал с каким-то незначительным вопросом к Карруччи. Слов я не разобрал, но действие их было магическое. Молодой человек тотчас же успокоился и более никаких знаков досады не проявлял.

Карруччи снова повторил намеченный план действий. Граф Макс со своими людьми должен был попытаться найти притон бандитов, обследуя местность к востоку, югу и северу. Мы, все остальные, уже вполне снаряженные и готовые к выезду, должны были дождаться первых выстрелов, чтобы немедленно выехать за ограду и начать спускаться с гор по направлению к западу.

Выслушав эти разъяснения коварного итальянца, я вопросительно посмотрел на Холмса.

Я все еще не уяснил себе тайного плана, подготовленного им для нашего спасения. Неужели он в самом деле допустит эту нелепую рекогносцировку, разбившую наши и без того слабые силы и безусловно для нас погибельную? Между тем, по-видимому, Холмс и не думал отступать от того плана, которым он заслужил благоволение нашего врага Карруччи, так как все приготовления к выступлению маленького отряда Ротенфельда уже были сделаны.

Вынужденный покориться необходимости, я, сохраняя по возможности внешнее хладнокровие, весь сгорал от нетерпения получить от Холмса какие-нибудь разъяснения или, в крайнем случае, хотя бы простые указания — как мне поступать при дальнейших событиях, так как чувствовал, что приближается момент в нашем положении самый критический.

Наконец мои ожидания увенчалась некоторым успехом. Мнимый Беппо подошёл ко мне и, почтительно поддерживая под левый локоть и подведя к окну, подальше от Карруччи, стал бегло по-итальянски знакомить меня с направлением, по которому будет произведена проектированная разведка. Окно, у которого мы стояли в это время, приходилось как раз рядом с настежь открытой дверью, ведущей в комнату, из которой исчез американец.

Не спуская глаз с Карруччи, отдававшего в это время какие-то приказания вошедшему Франческо, Холмс вдруг на мгновение остановился и успел мне шепнуть по-английски:

— Отсюда ни с места. Наблюдайте за комнатой. Я сам приду на помощь.

Затем мнимый Беппо предупредительно подставил мне стул и, бережно усадив меня, отбежал к Ротенфельду, прося его разрешения к немедленному выступлению.

Через пять минут молодой австриец со своим отрядом уже выходил из ворот ограды.

В нижней зале башни остались лишь я, мисс Мабель и Карруччи. На дворе, как мне было видно через открытую дверь, возились около навьюченных ослов — горничная Кет, американец лакей Морфи и Франческо. К ним вскоре присоединилась и старуха, жена Франческо, которая где-то скрывалась с самого появления туристов в башне.

Молодая американка, однако, тотчас же нас покинула, Присутствие Карруччи, видимо, ей было невыносимо. И хотя итальянец не пытался с ней заговарить, как бы из сочувствия и постигшему ее горю, но, тем не менее, сам вид коварного ухаживателя, заманившего ее и отца в западню, заставлял ее опасаться потерять всякое самообладание и тем преждевременно выдать и себя и Холмса. Она позвала к себе горничную и вместе с ней ушла в верхний этаж башни.

Я остался наедине с Карруччи.

В борьбе с бандитами

Признаюсь, я чувствовал себя крайне неспокойно.

Холмс, правда, передал мне инструкцию для дальнейших действий, но нисколько не разъяснил вероятного хода ожидаемых им событий. Пункт, назначенный им для моего ожидания, действительно, оказался очень удобным. Отсюда можно было свободно наблюдать, не двигаясь с места и за тем, что делалось во дворе и за пустой комнатой американца. Но зачем именно, понадобилось наблюдение за этой пустой комнатой? Если в ней существуют, как это можно было предположить, какие-нибудь скрытые тайники или ведет подземный ход, то почему Холмс раньше не попытался их обнаружить и допустил похищение американца?

Кроме того, меня сильно тяготило присутствие ненавистного мне Карруччи. К счастью, мой угрюмый, сумрачный вид, который он, очевидно, объяснял болью в ноге, а также переживаемой опасностью, мало располагал его к поддержанию со мной беседы и он, получая от меня лишь односложные, суровые ответы, наконец, и сам тактично умолк и вышел из комнаты под предлогом отдачи последних распоряжений перед выездом.

Прошло минут двадцать самого томительного ожидания, когда вдруг, в восточном направлении от башни раздался выстрел и за ним тотчас же второй и третий.

Карруччи стремительно вбежал в комнату.

— Теперь необходимо нам выезжать и как можно ско…

Он не успел закончить своей фразы: оглушительный взрыв потряс стены башни. За ним последовал другой взрыв, менее сильный, какой-то гул и треск, затем еще два-три отдельных выстрела и, наконец, все смолкло.

Я инстинктивно выхватил револьвер и вскочил на ноги. Карруччи, бледный как полотно, стоял передо мной и тревожно прислушивался. Мисс Мабель с револьвером в руке, сбежала на половину с лестницы и остановилась в нерешительности, устремив на меня испуганный взгляд, и видимо ожидая моих указаний, — что дальше делать.

Но сам я в эту минуту дорого бы дал, чтобы знать, хоть приблизительно, что нас дальше ожидает. Пораженный, испуганный вид Карруччи ясно доказывал, что никаких взрывов он не ожидал, и что они являются для него сюрпризом.

Я стоял в это время спиной к окну и лицом к Карруччи, как вдруг услышал ясно хруст ветвей и шорох в лесу за стеной, как бы от стремительного бега какого-нибудь зверя или человека. Желая узнать причину этого шороха, я обернулся и тут при повороте головы, взор мой невольно скользнул по открытой двери в комнату, из которой похищен был американец.

То, что я там увидел, заставило меня на миг забыть и о взрыве, и о подозрительном шорохе, и даже о Карруччи.

Одна из тяжелых плит, которыми был устлан пол стояла стоймя и из оказавшегося под ней отверстия вылезал какой-то чернобородый человек в черном плаще и широкополой шляпе, весь увешанный самым разнообразным оружием.

Он успел прыгнуть на пол и выхватить револьвер, но я не дал ему времени прицелиться. Один за другим грянули два мои выстрела и чернобородый разбойник упал с громким проклятьем у самого порога комнаты. Но за его спиной уже стоял другой, успевший вылезти из того же отверстия, а в самом отверстии уже виднелась голова третьего.

Не теряя ни на секунду присутствия духа, я снова выстрелил, но уже о результате моего выстрела судить мог, так как за моей спиной раздался в свою очередь также выстрел, сильный удар как бы дубиной в лопатку свалил меня с ног, я упал ничком на каменные плиты пола. В это самое время, над моей головой снова затрещали выстрелы, послышался шум борьбы, падение какого-то тела и знакомый мне голос Холмса, громко прокричал:

— Ура, Ватсон, враги разбиты! Вставайте и охраняйте выход из подземного хода. Через минуту я к вам присоединюсь.

Я мигом вскочил на ноги, но увидел только спину Холмса, выбегающего в открытую дверь, ведущую из зала на двор башни. Беглый взгляд, брошенный мной в этом направлении, объяснил мне причину по спешности Холмса. Во дворе, крепко обхватив друг друга, катались на земле в яростной схватке Франческо и американец, лакей Морфи. За ними, с ножом в руке, поспешно бегала старая мегера, жена Франческо, пытаясь улучить, очевидно, удобный момент и всадить свой нож в спину противника ее мужа.

Предвидя заранее исход этой схватки после вмешательства в нее Холмса, я сосредоточил все свое внимание на подробностях окружающей меня обстановки. На средине лестницы, не выпуская из руки револьвера, стояла прислонившись спиной к стене, бледная как смерть мисс Мабель. На полу зала, между ней и мной, лежал без движения, опрокинутый навзничь граф Карруччи.

Из его правого бока медленно вытекала струйка крови. Большая рана как бы от удара каким-то тупым орудием виднелась и на его левом виске, сплошь залитом кровью. На пороге комнаты американца лежал чернобородый разбойник, уткнувшись лицом в землю. Он еще дышал, и временами тихо стонал и шевелился. В двух шагах за ним лежал на полу другой разбойник. Этот, очевидно, пострадал меньше других, так как был в сознании, но, по-видимому, лишь лишен возможности двигаться. Он лежал молча, не спуская с меня злобного взгляда. Далее у самого отверстия, наполовину закрывая его своим телом, лежал третий.

Вдруг в комнату снова вбежал Холмс, уже покончивший свое дело с Франческо и его старухой. Оба верные клеврета Карруччи лежали крепко связанные под навесом конюшни. Вслед за Холмсом появился и лакей американец.

Первой заботой Холмса было завалить снова каменной плитой зияющее отверстие подземного хода, что он при помощи американца с успехом и исполнил. Во время этой операции, из отверстия раздались два выстрела, но благодаря предосторожностям, принятым Холмсом, никому никакого вреда не причинили. Наблюдать за подвижной плитой Холмс возложил на американца, приказав ему, при первой попытке ее сдвинуть, безостановочно стрелять в отверстие из револьвера.

— Теперь, леди и джентльмены, — затем весело обратился Холмс ко мне и к мисс Мабель, — я могу вас поздравить с полной и решительной победой. Враги наши посрамлены и разбиты. Коварные руководители их лежат умирающими у наших ног. Ватсон, благодарите неустрашимую мисс Мабель: едва ли не она спасла вас от смерти, выстрелив и ранив Карруччи, который своим вторым выстрелом в лежачего, мог угодить вам уже не в спину, а в голову и тогда бы не помог вам и панцирь, спасший вас от его первой пули.

Веселый, бодрый тон Холмса, как и всегда в подобных случаях, производил громадное впечатление на всех, сталкивающихся с ним людей, даже самых слабонервных. Бодрящее влияние оказал он и в данном случае на удрученное состояние духа мисс Мабель. Она покраснела и глаза её засветились прежним решительным блеском.

— Я сделала это почти бессознательно, видя опасность, в которой находился мистер Ватсон. Хотя вы меня, кажется, напрасно расхваливаете, мистер Холмс. Злодей упал после вашего удара револьвером в висок, я это отлично видела, и это только и помешало мне произвести в него второй выстрел.

— Нет, мисс Мабель, вы ошибаетесь: спасли Ватсона вы и в этом случае отплатили ему услугой за услугу, так как без него мы все бы сегодня погибли. Несмотря на быстроту моего бега, я прибыл на минуту позже, когда уже три разбойника успели проникнуть в комнату и если бы Ватсон не уложил двух первых, то мы бы скоро имели на своих плечах всю шайку и тогда исход дела являлся бы весьма сомнительным.

Я чувствовал, как краснею от этих похвал Холмса, тем более, что, говоря откровенно, я сознавал, что похвалы его были вполне искренни и что я их в данном случае, действительно, заслуживал.

— Прекрасные выстрелы, Ватсон, — продолжал мой знаменитый друг, наклоняясь над ранеными бандитами. — Вы действовали как раз по моей системе, первый выстрел в ноги, второй — в правое плечо. Чернобородый так именно и ранен. Второму вы успели прострелить только ногу. Правую руку раздробил ему уже я, когда он лежа пытался прицелиться в меня из своего допотопного пистолета. Третий… ну, этому я, из-за недостатка времени, вынужден был целить прямо в лоб. Однако, не следует забывать нам и других участников нашей самозащиты. Граф Ротенфельд и его денщик, также немало способствовали успеху дела. Оба погонщика Карруччи были ими обезоружены и крепко связаны. Также была предупреждена попытка некоторых из бандитов вырваться на свободу после первого обвала. Второй взрыв, впрочем, по-видимому окончательно засыпал всякое сообщение с внешним миром, так как больше никаких выстрелов с той стороны не слышно. Разбойники оказались заключенными в тюрьму, едва ли не самую надежную во всем свете.

При упоминании о графе Максе, я имел случай заметить, что мисс Мабель слегка покраснела и облегченно вздохнула.