Пролог
Он на войско врага
исподлобья смотрел…
Звался именем Карл,
по прозванью — Мартелл,
Альпаиды-красавицы
любящий сын.
А отец у него —
Геристальский Пипин.
После смерти отца
мог в застенках пропасть…
В двадцать девять он принял
в Австразии власть,
Стал наследство отца
до ума доводить.
Мир, что Хлодвиг создал.
он мечтал возродить,
В многолетних трудах
этот муж преуспел.
Не напрасно его
звали Молот — Мартелл!
Битый в первом бою,
рук он не опустил;
Быстро войско собрал
и врагу отомстил.
Поражений не знал
после этого он
И врагам наносил
неизменно урон.
Он не молод, не стар;
не добряк, не палач.
Но в делах государственных —
тёртый калач.
Правил мудро во всём.
Не король. Майордом.
Это сын его будет
монархом потом.
Императором станет
прославленный внук
И замкнёт Каролингов
блистательный круг.
А Мартеллу корона
не больно нужна:
Он и так при делах,
и работа видна.
Не до спеси ему
и дворцовых интриг.
Пусть на троне пока
посидит Меровинг.
Бог с ним, с троном! Досуг ли?
Забот полон рот:
Не скудела б казна,
не роптал бы народ…
Нужно строить дороги,
крепить рубежи,
Чтобы враг не добрался
до мирной межи…
Саксам дерзостным — кара!
В их помыслах мрак,
И, безумцы, Христа
не приемлют никак,
Славословя в лесах,
средь волков и косуль,
Деревянное идолище —
Ирминсуль!
Да… и с церковью…
ох, непростые дела…
Что-то много земель
под себя загребла.
А чтоб верной осталась
надёжная рать,
Надо воинов храбрых
землёй поощрять…
Из осколков страна…
А попробуй-ка, склей,
Если столько вокруг
развелось королей!
Каждый выскочка жаждет
корону надеть
И уделом своим
самочинно владеть.
Что ни герцог — в мечтах
непременно король.
А душою холоп!
И презренная моль!
Собралась этой моли
великая рать,
И устал майордом
их измены прощать.
Отвернёшься — откуда
и наглость, и прыть!
А за горло возьмёшь —
так давай лебезить,
Чтоб избегнуть петли
или просто оков…
Вот такая обыденность
тёмных веков —
Время слабых, бездарных,
ленивых насквозь
Королей, хоть возьми,
оторви, да и брось…
Лучше искренний враг,
чем вассал-лицемер.
Аквитанского Эда
наглядный пример.
Этот прямо сказал:
«Я Мартеллу не друг!»
И случилась война.
Но случилась не вдруг!
Эду свойственно честь
с благородством беречь:
Из меча и кинжала
он выберет меч.
И хоть бит он не раз,
принуждённый бежать,
Но такого врага
можно лишь уважать.
Эд Аквитанский
Да такой ли уж враг?
Это не навсегда.
Вот надвинулась с юга
на земли беда.
И молитвой её
не прогонишь ты прочь:
Навалилась скалой
омейядская мощь.
Хлынул с бешеной силой
железный поток —
Прокатился по берегу
моря каток.
Там, на юге, теперь
чужеземная власть,
И судьбу Септимании
впору проклясть.
Пали Ним и Норбонн…
Штурмом взят Каркассон…
В каждом городе вражий
стоит гарнизон,
И наместник халифа,
суровый вали,
Повелителем стал
септиманской земли.
Людям чуждый закон
иноземцы несут.
Бога, чуждого им,
иноверцы несут.
Побеждённому — горе,
глумление, плеть.
Не ходи в Божий храм,
а ходи-ка в мечеть!
Кто не принял ислам —
будет джизью платить.
Кто восстал — за мятеж
будет жизнью платить.
И на долгие годы,
на множество лун
Затоптал в людях душу
арабский скакун.
От далёкого Инда
до Роны халиф
Мир подмял под себя,
словно сказочный див.
Где тут взяться за меч?
Не поднять головы.
Войско мавров чудовищной
силы, увы.
Их железная конница
в считаный срок
Стёрла столько народов
в мельчайший песок…
Всем казалось уже,
что спасения нет.
Но нашёлся смельчак!
В Аквитании! Эд!
И к нему во владенья
арабы пришли.
Вёл захватчиков сам
андалусский вали.
Жгли насильники сёла,
творили разбой.
Осадили Тулузу
несметной ордой…
Только герцог терпеть
от врагов не привык,
И пошёл на злодеев
могучий старик!
Во главе храбрецов
он к Тулузе успел.
Шли арабы на штурм,
солнце скрылось от стрел.
Наседали неистово
воины зла.
Город изнемогал.
Были плохи дела.
Каждый дрался, как лев.
Кто-то падал со стен.
Лучше гибель в бою,
чем у извергов плен…
«Удивить — победить!» —
кто-то мудрый сказал.
Эд ударил, врасплох
омейядов застал.
Ужас их охватил:
ведь нигде до сих пор
Не встречали арабы
достойный отпор!
А у страха, известно,
глаза велики:
Показалось, бесчисленны
Эда полки.
Так Давидом когда-то
был бит Голиаф.
Побежали враги,
шаровары задрав!
Под Тулузой их Эд
разогнал, как овец,
А наместник халифа
нашёл свой конец.
Ликовали тогда
все, кто верил в Христа:
Значит, Богом молитва
была принята!
Значит, можно и ведьму,
умеючи, бить!
Римский папа спешит
Эда благословить.
Он прислал Аквитанцу
письмо и дары.
Он писал: «Мы дождались
победной поры!
Меч твой свят, и тебе
да поможет Господь
бесноватых язычников
всех побороть!»
Эд, как мог, исполнял
этот папский наказ.
Он побил омейядов
ещё пару раз.
Пусть скрежещет зубами
Хишам и скорбит,
Что на Роне второй
полководец убит!
Тот упал на реке,
поражённый стрелой.
А кто звал вас сюда?
Шли бы с миром домой!
Правда, мир не в обычае
лютых зверей,
И не станут они
ни умней, ни добрей.
Только грубую силу
они признают.
Но ведь сила у них,
и они тут как тут.
Трудно быть одному.
Разве Эд виноват,
Что настолько велик
и могуч халифат?
Виноват он в другом,
что гордыней страдал:
Он и с Карлом Мартеллом
тогда воевал!
Только Карл — далеко,
Аквитания — вот.
И вали Септимании
начал поход.
И в военных удачах
наметился крен.
Дочь любимая Эда
захвачена в плен…
реж. Клайв Доннер. Ирминсуль
Лампагия и Мунуза
Посмотреть на девицу
желает вали,
И Лампагию тут же
к нему привели.
Повидал он немало
невольниц, гетер…
Но за сердце схватился
суровый бербер!
Сразу бросило в жар,
застучало в висках.
Он с великим трудом
прошептал: «О Аллах…
Под угрозой рассудок
раба твоего…»
Красота юной девы
сразила его.
Показалось ему,
будто ангел с небес
Снизошёл до него
под походный навес.
Луноликой богини
чарующий стан
Волновал и манил…
Что с тобою, Утман?
Ведь тебе не впервой
брать добычу на меч.
Сколько было в походах
насильственных встреч!
Скольких ты обесчестил
и отдал в обоз…
А теперь оробел
и растроган… до слёз?!
Ты желаньем горишь,
чтоб любила тебя
Эта лань не за страх,
а… душою любя?!
Что за глупая блажь!
Уж не юноша ты:
Мог и сам бы понять,
что напрасны мечты.
Даже если разденется
здесь донага,
Неужели всем сердцем
полюбит врага?
И — опомнись, вали,
не затем ли ты здесь,
Чтоб кафирам нести
справедливую месть?
Ты умом рассуди:
при таких-то делах
Как поладит с Христом
всемогущий Аллах?
А что скажет Дамаск?
Правосудный халиф?..
Но безмолвен наместник
и, вздох затаив,
Только с нежностью смотрит
на девушку. Он
Очарован, восторжен,
безумно влюблён…
* * *
С подчинёнными строг,
а порою и крут
Тот, которого франки
Мунузой зовут.
Трижды хлопнув в ладоши,
он слуг подозвал
И поставить отдельный
шатёр приказал:
«В нём во время походов,
чтоб ей не тужить,
Будет в полном довольствии
пленница жить.
Называть её всем
госпожою велю.
Кто обидит, того
на куски изрублю!»
Каждый вечер он к милой
в шатёр приходил.
Был он ласковым с ней
и подарки дарил.
Он не трогал её.
Становясь всё нежней,
Он арабские сказки
рассказывал ей.
Пел ей песни пустынь,
чем богат его край,
Про верблюдов в пути
и оазисов рай.
Обучал аш-шатранджу,
великой игре…
И надежду лелеял
в желанном шатре.
Говорил: «Моя жизнь
для тебя лишь одной!»
Он смиренно молил её:
«Стань мне женой!
Я люблю тебя, пери!
Хоть я и не юн,
Будь со мной, моя Лейла,
а я твой Меджнун»…
Грозный голос, что воинов
в страхе держал,
Непривычно был тих
и так странно дрожал…
Дева слушала молча,
потупясь в кошму.
Но однажды она
улыбнулась ему…
Тем, кто любит, совет
да любовь! И почёт…
Так там было иль нет,
кто теперь разберёт?
Между нами столетий
таинственный мрак.
Только хочется верить,
что всё было так,
Что любовь держит верх
над жестокой войной…
И Лампагия стала
Мунузе женой!
Зять и тесть
Если злая судьба,
что же делать теперь?
Горе не постучалось,
а вышибло дверь.
Плен любимицы
тяжко воспринял старик.
Из широкой груди
рвался жалобный крик.
Только Эд его волей
могучей сдержал.
Крепко сжав кулаки,
лишь суровее стал.
Он и храбр, и при нём
полководческий ум,
Но куда же деваться
от горестных дум?
«Я воюю с врагом,
не слезая с коня,
И при жизни Великим
считают меня.
Пишет Рим, я достоин
божественных кущ…
Может, я и велик,
только не всемогущ:
Дочь не в силах вернуть.
Путь несчастной во мгле,
А отец — не волшебник
на этой земле…»
Промелькнула надежда:
а может, за дочь
Щедрый выкуп послать?..
Но — иллюзии прочь…
Ах, зачем так прекрасна,
голубушка, ты,
Если гибель тебе
от твоей красоты…
Стиснув зубы, он снова
бросается в бой,
Чтоб арабам воздать
за разор и разбой.
Но не много ль врагов
Сатана навертел?
Давит с юга Мунуза,
с востока — Мартелл.
Отступая, сражался
несчастный отец…
Как-то к ночи примчался
арабский гонец.
Он с поклоном вручил
от Мунузы письмо.
Аквитанца, как гром,
поразило оно!
Эд не верил глазам:
от Лампагии весть!
Сам Мунуза писал:
«О возлюбленный тесть!
Мы вступили с Лампагией
в брак по любви,
Так что сыном своим
ты меня назови!
И коль скоро с тобой
мы в родстве, машалла,
То теперь добрым миром
уладим дела.
Не пристало войну
зятю с тестем вести.
Долг велит мне искать
к замиренью пути.
Войско я отведу,
ибо ты мне не враг,
И — здоровье тебе
да подарит Аллах!
Счастье в нашем шатре
от супружеских уз,
И за это тебе
мой привет и союз!
Пусть твой враг будет мой,
а мой так же твоим.
Так мы вместе с тобою
врагов победим».
И приписка Лампагии:
«Милый отец!
У несчастий бывает
счастливый конец.
На коленях тебя
о прощенье молю.
Да, Утман мой супруг,
и его я люблю!»
Озадаченный герцог
не знал, что сказать.
Что ещё за гримаса судьбы?..
Что за зять?!
Не бывало на свете
таких параной:
Стала герцога дочь —
мусульманской женой?!
Как посмотрит на этот
конфуз Ватикан?
Был поборник Христа,
ныне — друг… мусульман?!
Вся Европа поднимет
убийственный крик:
Мол, продался арабам
и спятил старик…
Но, подумав, вздохнул
через пару минут:
«Пусть себе покричат.
Поостынут — поймут.
Ну, а кто не поймёт…
Что же… Бог их прости…
Жизнь достойно прожить —
не ручей перейти…»
Счастье наших детей!
Что на свете ценней?
Эд желал счастья дочери,
думал о ней.
Ну и что ж, что араб?
Если любит — пускай.
Кто сказал, за любовь
не положен нам рай?
Разве к людям в душе
был жестоким Христос?
Разве с сердцем своим
не любовь он нам нёс?
Да и случай не тот,
чтобы здесь выбирать:
Нависает с востока
Мартеллова рать…
Абд ар-Рахман ибн Абдаллах
Карл, узнав о таком
положении дел,
И взаправду решил:
«Эд умом оскудел!»
Он не понял отца,
хотя сам был отцом.
Посчитал Аквитанца
тогда подлецом,
Проклиная его
неуживчивый нрав.
Впрочем, может, Мартелл
был не так уж неправ?
Как ещё расценить
можно сделку с врагом?
Как о ней говорить?
Как о деле благом?
Разве с маврами вместе
на братьев идти —
Это честь?! Да бесчестнее
нету пути!
В гневе бросил Мартелл:
«Покарай его Бог!»
И в сердцах город Бурж
в Аквитании сжёг.
Эд взъярился в ответ,
снова город отбил.
Но бесстрашный бербер ему
не подсобил.
Почему? Потому что
не мог он тогда:
У Мунузы своя
приключилась беда.
Недруг был у него,
как у Эда Мартелл.
Этот недруг испанской
землёю владел:
От халифа на это
имелся фирман.
Звали этого недруга
Бесплатный фрагмент закончился.
Купите книгу, чтобы продолжить чтение.