Бесплатный фрагмент - Птица

1

Иван проснулся, пора вставать. Инна ещё спит, но возможно она претворяется. Женщины не предсказуемы, ты считаешь, что она спит, а на самом деле с трёх часов ночи бодрствует, о чём-то мечтает, выстраивает альтернативные пути к целям.

«Сколько мы протянем? Месяц или два», — пытался предсказать Иван.

Он ускорил время и вообразил, что прошло уже три. Нет, и даже двух месяцев не протянуть. И откуда в нём появилась такая уверенность, Ваня понятия не имел, но предчувствовал, что так оно и будет. Прожить всю жизнь с Инной он не сможет. Это вопрос выживания, а не любви. Любил Ваня многих, но от этого чувства ничего не оставалось, ни следа, ни намёка, а только горечь.

Он встал, накинул халат и вышел из спальни. Переезжать к нему она почему-то не желает, и жить в её квартире при наличии своей ему как-то совестно. Уговоры ни к чему не привели, да и хватит её уговаривать. Здесь ему было не уютно, ощущение скованности возникало тут же, стоило только перешагнуть порог. Но и скованность не являлась основным препятствием, были ограничения хуже. Инна обладала какой-то неопределённостью скрытой от него, далёкой и недосягаемой, словно банковская ячейка. Минуло уже два года, а Иван так и не смог узнать её содержимое. Как можно жить с человеком, у которого есть что-то непонятное, о котором никогда не узнаешь. Он так не привык. На это смотришь по-разному, тайны притягивают, объединяют и держат долгие годы вместе. Тайна раскрывается, интерес пропадает, так уж устроена жизнь, человеческая природа. Мужчина всегда ищет в женщине что-то необычное и находит. Инна девушка с тайной, но она оказалась ему не по зубам. Это другая тайна и не из области женской натуры. Что-то такое, о чём Иван и не слышал.

Умываясь, он размышлял о девушке, которая ещё спала. Она его притягивала, но стоило коснуться срытого от всех и всего, это уже была другая Инна и не та, что нравилась ему. В этом и заключалась основная преграда. Стена непроницаема, хоть застучись, за неё не проникнуть и материал не пощупать, поставщика не уговорить. Во всяком случае, сейчас. Никто её для него не откроет, а потом… А что потом, потом?

Иван почистил зубы и мысль, состоявшая в том, что дело не в препятствии, а в нём, разделила их жизни. Он закрутил кран и вышел из ванной, не вытираясь. Инна лежала в постели, и это порадовало. Дать себе время разобраться в ситуации и в ней. Полгода не пять лет, но прыгать с ощущением провала безответственно, даже ради самого прыжка. Не понимает он её и всё тут. И не с чем здесь разбираться! Само это делает его в глазах Инны человеком, плывущим по течению. Она не из тех девушек, которых устраивает обыкновенное устройство. Куда и как ему двигаться, что делать одному, Иван решил давно, а как быть вместе с Инной не знает. Странно. Он так не хотел. Странная квартира, вещи и книги, которые она читает.

После неудачных дней Иван обычно тупил, о чём ему напоминала Инна, редко, но своеобразно.

— Может мне раздеться, чтобы ты меня заметил? — как-то сказала она, увидев его отстраненно смотрящим на лежащую связку ключей на подоконнике.

Он вздохнул, грудь приподнялась, расширилась.

— Я здесь!

— Это я здесь, а ты ещё на работе. Переключайся.

— И позвольте узнать каким способом, я же не тумблер! — отшутился он.

— Оторвись от ключей, они не убегут, а ужин… может, — вложив в руки огурцы, Инна попросила их нарезать.

Отвлекая на что-то домашнее, она обрывала потоки мучивших его мыслей. Вечера незаметно таяли, но утром неотвратимая безысходность тянула вновь заняться делами.

Включив плиту и поставив греться чайник, он достал из шкафа чашку, положив в неё пакетик зелёного чая. За окном рассвело. Тополя и берёзы покачивали ветками, розовый небосвод, лужи. Перед ним мелькнуло два голубя.

«Не один, а два, — заметил Иван. — Чтобы сказала Инна по этому поводу?».

Обязательно бы прокомментировала увиденное. Почему их не три, именно два! Летят они от солнца, а это что-нибудь да значит и в хорошем смысле. Вот если бы к солнцу летели! Ещё, какие птицы, днём или вечером. Иван покачал головой. Легче в бухгалтерских учётах и каких-нибудь протоколах разобраться, чем в этом. Для него нет никакой разницы, сколько голубей, ворон и куда собралось лететь. Показавшаяся верхушка причуд Инны его настораживала, которую он вначале принял за фантазии и шутки, но позже задумался.

Пучок солнечного света медленно прощупывал кухонные шкафы. Прошёлся по столу, кружки и, описав эллипс в кухне, луч остановился на картине. Разрисованная фанерка с фиолетовым фоном, на котором множество цветных штрихов. И место как показалось Ивану, выбрано отнюдь не случайно. Висит на стене картинка, а на неё падают солнечные лучи на что-то указывая. Ощущение такое, будто за этой цветной фанеркой спрятан другой мир и вот-вот кто-нибудь вылезет. Свет, проникающий в него, где-то там поглощается, рассеивается. Один раз стоит посмотреть, и мысленно возвращаешься к ней. Налив кипяток в чашку, он посмотрел на разноцветный диск. Утром ещё ничего, а вечером глаза так к нему и притягиваются. Посмотришь минуту и покажется, что он превращается в дыру в стене, которая втягивает в себя, проход в неведомое пространство, где тебя неизбежно разорвёт на куски.

В голову Ивана больше ничего не приходило. Он увидел себя за диском именно сплюснутым, расколотым и никаким более. Вокруг мрак и острые штыри.

— Инна, откуда у тебя этот круг, — спросил однажды он.

— Купила, — ответила она. — Нравится?

— Когда я на него смотрю мне дурно, — сказал Иван. — Не знаю почему, но всего выворачивает.

— Ты не заболел? — проговорила Инна. — Безобидная абстракция и только.

— Не скажи! Для тебя безобидная картина, а для меня зловещая.

— Не думала, что простенький рисунок выведет тебя из равновесия. На звёздное небо походит. Красиво! Созвездие одуванчика.

Иван покосился на дыру, что-то мрачное, Инну и сказал:

— Небо говоришь, одуванчик, а мне воронку напоминает.

— На то она и абстракция, чтоб ассоциации разные появлялись. У кого-то винты, у других воронки. Пессимист ты Иван оказывается!

— Почему?

— Негативные разногласия в твоём уме зарождаются.

Больше в разговорах они её не касались, ассоциаций, но неприятные чувства у Ивана появлялись каждый раз, когда он бросал взгляд на этот жуткий диск.

Кухня должна быть удобной, располагать к беседам на весёлые темы, отвлекать от дневного раздражения, которое копится день ото дня как мусор в вёдрах. У Инны обстановка старомодная, картины, вещицы на шкафах, посуда, иероглифы на стенах. Спрашивать о них Иван не спрашивал, хватило расспросов о диске. Шторы поменял бы и стол, посуду, но такая затея провалится.

Иван провёл эксперимент — поменял местами две вазы, Инне это не понравилось. Ничего не переставь, не тронь. Странная кухня, сама хозяйка, вещи. Кое-какие изменения он всё-таки заметил, незначительные, но они были.

Иван окинул взглядом кухню. Керамический горшок с песочными завитушками, изъяном на горлышке, который и выбросить не жалко, мозолил глаза. Никогда Инна ничего не переставляет и не добавляет к уже тщательно собранному интерьеру. Этот горшок можно поставить на подоконник, убрать в шкаф, если так дорог, но нет.

— Зачем ты их переставил? — возмутилась она.

— Так лучше! — ответил Иван. — Пусть хоть иногда что-нибудь меняется.

Инна поставила вазы на свои прежние места, посмотрев холодным взглядом на Ивана.

— Ничего не меняй на моёй кухне! — сказала она. — Здесь нет случайных вещей. Ты нарушил геометрию. Ничего, пожалуйста, не трогай.

И не обидно, и не то что придирчиво, вполне спокойно, но Иван услышал в этих словах нечто непростительное. Он промолчал, погасив огонёк задетого самолюбия. Это нельзя, тут тоже. А что будет дальше? С друзьями не встречайся и на работе не задерживайся, в теннис по субботам не играй!

— Какую ещё геометрию? — спросил он.

— Обыкновенную. Давай я лучше тебе коктейль сделаю. Будешь?

— Буду, — согласился Иван, а что ещё остаётся.

Не хочет говорить пусть и не говорит. Слишком много непонятного в её жизни. Птицы, геометрия и деревья за окном, ваза, диск с разноцветными пятнами. Тысяча триста, а чего совсем не ясно, толи рублей, толи метров.

Коктейль безалкогольный, Инна приготовила два, знала, что одного будет мало. Получались они у неё вкусными, и пились приятно. Она специально занималась их приготовлением какое-то время до получения удовлетворительного результата.

На столе появился новенький блендер, глаза её заблестели, а лицо расплылось в улыбке. Инна любила постараться для людей, при этом преображалась и радовалась, но Ивана это почему-то раздражало. Стараться надо и не для всех. Мир огромный на всех может и не хватить тепла, добра и обаяния. В такие минуты он чувствовал себя нечужим для неё, желанным и обласканным её вниманием. Умела она предупредить короткой фразой и тут же вытащить отношения на позитивную волну. Вроде бы и не поссорились и эмоции подавлены.

К блендеру присоединились: молоко и малиновый сироп, гречишное печение с орехами. Не о ком-то сейчас Инна беспокоилась, а о нём. Приятно осознавать работу хоть одного человека. Забыли вздорный разговор о кувшине и переставленных вазах, на которые Инна могла смотреть минут сорок, не отрывая взгляда от них. О чём она думала, Иван не знал, спросить, так и не решился. В эти минуты её словно и не было, оказавшись где-то далеко в фантазиях и размышлениях. И чем дольше она смотрела, то становилась какой-то другой, вовсе не девушкой, с которой хотел объединиться и быть счастливым. Вроде то же самое лицо и фигура, но всё-таки другое беспородное существо. Увидев в первый раз это, Иван подумал, что она грустит о прошлом.

— Что с тобой, Инна? — потряс он её за плечи.

Она посмотрела на него как на придурка. Недовольно отвернулась и попросила:

— Иди что-нибудь почитай, посмотри телевизор и никогда больше так не делай. Хорошо!

Иван кивнул головой.

— Не обижайся. Поговорим и об этом, — пообещала она.

Прошло четыре месяца, но так и не поговорили, впрочем, и о дождях, и облаках, о ней, и её родителях. Не поговорили о многом, о чём следовало поговорить.

Блендер зашумел, через минуту утихнув, и в прозрачных, стеклянных стаканах появилась розоватая жидкость. Иван пригубил и облизнулся. Вкусно!

— Ну, как? — улыбаясь, спросила Инна.

— Да! — восхищаясь вкусом, произнёс он.

Ей было невесть как приятно, потому что приятно ему и радостно оттого, что и он радовался. Инна лукаво щурилась, локоны волос упали на лоб, и в эти мгновения прекрасней девушки не существовало на этом свете. Он простил задетое самолюбие, обещанное объяснение стало ни капли неважным, а устройство квартиры с ужасным интерьером приемлемым. Они разговорились о ценах на обувь, бытовых проблемах, что приготовить в выходной день и где его провести.

Иван выкинул в ведро для мусора чайный пакетик. Как быстро тогда он сдался! Положив в чашку другой, залил горячей водой.

«Выбросить всё и поменять мебель», — подумал он.

Два голубя, пролетев в обратном направлении, похлопав крыльями, уселись на ветку тополя, покрутив головами, с минуту курлыкали и потом разлетелись в разные стороны. А Иван продолжал размышлять о себе и Инне, о том, что же говорила она ему о птицах. И рассуждения ни к чему не привели. Разлетятся без лишних вопросов от разочарования.

Так он смотрел когда-то на белку, бегущую по траве к ёлке и грызущую орех у корней, естественно, непринужденно, почему-то подумав, что это только видимость. На деле, жизнь у белки в городском парке суровая. Она не живёт, а выживает. Люди улыбаясь, останавливались, делали снимки, следили и покидали сквер, наполненный запахом хвои уже с другим настроением. И ничего у неё нет, и никогда не будет. Не беспокоят белку и курс валют, политика и цены на бензин, налоги. Что ей до людей, до каждого из них.

Ивана охватило чувство обречённости и тоски. Как голуби и белка он точно не сможет. Чем взрослее становишься, тем солнце белей, а листья желтей, дома серей. Вот белки в парках и поддерживают, не дают скатиться вниз. Женщина, на которую настраиваешься, будто на камертон, следуя её созвучию, однажды ускользнёт, а ты осознаешь, что без неё никакие путешествия и развлечения не помогут укрыться от накатывающих волн безразличия. Обязанность не порок, не привязанность, но и что-то отдаленное от слияния, доверия. Ищешь женщину, но так никогда не встретишь. Столкнёшься с какой-нибудь особой на остановки, в магазине или где-нибудь ещё, а через месяц задашь всё тот же вопрос и уйдёшь. Иван спрашивал пять раз и сейчас, посматривая в окно, задал вновь. Хотелось вместе, очень хотелось, но не получается.

Разных штуковин у Инны было предостаточно, и не обо всех она рассказывала. С чего булыжник в доме держать? Он стоял с непонимающим лицом и разглядывал камень, похожий на большое серое яйцо.

— А зачем ты на нём крестик нарисовала?

— Необычно смотрится, да! — ответила Инна.

В его квартире такого булыжника никогда не появится, никакой другой атрибут на вроде этого.

— Медицинский знак, — произнёс он, посмотрев на Инну.

— Расскажу как-нибудь и про него, но не сегодня. Всё станет вполне обоснованным.

Уговаривать Инну было весьма трудно. Для этого рассказа видимо время ещё не подошло. Спроси он о белой птице у неё над кроватью и всем вопросам конец.

Через месяц Иван узнал, как она, возвращаясь из школы, заметила камень, как бегала с ним по утрам, таскала в рюкзаке вместе с книгами, пока не привыкла к весу. Придумала подставку и нарисовала на нём красный крестик. Камень находился на одной из полок, особо на него никто внимания не обращал, кроме Ивана. Ей показалось это важным.

— Отличное упражнение! Вначале всё болит, зато потом делается легко.

Знак для булыжника подходящий. Не подбери она его, и шут знает, что ещё бы в школьный рюкзак засунула. С эффективностью метода не поспорить.

Он мог бы представить Инну в рваном халате и парике, и клоунском наряде, и за офисным столом. Он мог представить её на горной вершине, внутри пещеры, бака, но лежащей голой на пляже ну никак. Проснуться ближе к обеду, пойти и окунуться, а после наткнуться на тело в песке, удаётся не каждому.

Иван набрал в лёгкие воздуха и нырнул. На озере штиль, желающих искупаться ночами хватает, так что днём часть из них отсыпается. Поднявшись на поверхность воды, он раскинул руки и ноги, щуря глаза от солнца, покачиваясь на волнах. Потом, сделав несколько неспешных гребков, коснувшись ногами дна, Иван пошёл лениво к берегу. Девушка даже не шевельнулась и от стыда не вскрикнула, и не прикрылась. Как лежала, так продолжала лежать, поправив солнцезащитные очки. Подойти к ней и сказать, что здесь не принято разгуливать нагишом, да услышать в ответ несколько возможных ответов, но похоже, что отвечать она не собирается. Смотрит или нет, не разобрать. Она повернулась на левый бок и к нему лицом, надо полагать специально, демонстрируя прелести. Видимо никого не ждала, расслабилась, а тут он вторгся в её время и нарушил наслаждение утренними часами. Для неё его и нет. Кто-то ходит по песку, быстрей бы ушёл и не мешал, пусть себе ходит, любуется.

Иван смотрел на гладившую песок воду, а думал о девушке. Лечь с ней рядом и пусть сама о чём-нибудь спросит! Он даже придумал разговор, который закончится поцелуем. Именно так и должно закончиться, не состоявшееся знакомство. И почему их только двое на берегу молчаливых и неприветливых? Наступит осень, перед кем-нибудь она скинет одежды, но это будет совсем другая нагота, желающая близость и не Ивана это забота. Лакомый кусочек в метрах пяти ему не попробовать. Но вот что странно и пробовать не хотелось. Иван оглянулся. Берёзы, кусты, в глубине которых виднелись здания, скамейки. Всё настоящее. Способ вялиться на солнце докатился и сюда. Он взял шорты с полотенцем и зашагал к дому, где храпели друзья. Оставаться на пляже он категорически отказался. Было бы это свиданием, тогда и дело другое, а так, быстрое разглядывание журнальной обложки, не обещающей взаимности. Дверь открылась, ты входишь внутрь, но для тебя там ничего нет. Обман, облака, шум волн и мокрый песок.

Больше Иван той девушки не встретил. Ни вечером и следующим утром, днём. Такое впечатление, что два пространства прикоснулось, и в точки соприкосновения появилась нимфа отдалённого острова. Так у них с Инной, не понятно где верх, а где низ, на что опереться. И чего это он вспомнил об этом? Может потому, что не может представить её и в белом платье.

Весна запестрила красками, шли проливные дожди, после которых пригревало солнце. Ничем не примечательные газоны и лужайки покрывались молодой травой, привлекая взгляды. Кто-то начинал бегать по вечерам, покупать семена и одежду, а Иван спешил к Инне. Встречаться каждый день не удавалось, но это подогревало его интерес, желание увидеться. Организм перестраивался на новый ритм, пробуждался от зимы и холода, будоража чувства. Ничего в этом удивительного не было, но Инна перестраивалась по-своему, незаметно для окружающих и удивляла Ивана.

Под окнами прошёл мужчина примерно лет сорока, сорока двух, в тёмно-серых брюках и фиолетовой рубахе, мятым пиджаком под мышкой, напевая песенку. Слов не слышно, но по его виду Иван понял, что всё его достало и оставалось только петь. Просидел ночь в баре, наслушался блюза, с кем-то поделился неудачной ситуацией. Он потряс пиджак, хмыкнул и забросил в кусты. Развязав галстук, потёр шею и тоже выкинул, от чего-то освободившись, избавляясь от вещей. Покачиваясь и продолжая напевать, пошёл дальше.

«Выбрал одну из улочек жизни, которая привела его к глухой, высокой стене», — подумал Иван.

Где-то необходимо было свернуть, а он проморгал момент, посчитав, что у него полный порядок. Всегда получается именно так. Не ждёшь беды и она тут как тут.

Один знакомый Ивана даже и не подозревал, что болен раком. Рассудительный человек, посещал зал два раза в неделю и по науке питался. Очередное медицинское обследование выявило рак желудка. Через полгода он превратился в ходячий скелет. В этот период для него не существовало никакого будущего. О болезни не говорил, вечерами слушал музыку, а днём гулял в парке, ходил на процедуры, которые лишь оттянули кончину. И о чём он мечтал, жалел, уже не узнать, но для него проснуться утром, провести ещё день с родными стало счастьем. Было понятно и видно по нему, спрашивать не надо. С какой-то стороны болезнь напоминает о мгновенности жизни, но только выпутаешься и начнётся новая путаница, а всё что до этого было, быстро забывается.

Голос на улице звучал ещё минуту, а потом оборвался. Так обрывается многое, проявив себя и сверкнув на солнце, перемешиваясь с тем, что уже существует. И раз! Городской миксер работает круглосуточно, лишь иногда неожиданно меняя скорость и программы, дробя содержимое своих контейнеров. Предугадать, что же получится никто не в состоянии. Думают про одно, но выходит другое.

Вчера, когда почти стемнело, под окнами прогуливались девчонки. Одна из них насвистывала. Оглянется, хихикнет и опять за своё. С каждой порцией свиста Иван сжимался, ощущая что-то неприятное.

— Да слышали уже тебя, слышали, — недовольно буркнул он.

А девчонка продолжала насвистывать и будоражить тишину улицы. Нравилось ей щекотать нервы, не понимает, что улица не концертная площадка. Раздражал и её свист, коты у подъезда и пробки в дороге. Ему тридцать два, что-то незримое меняло его, вползая без спроса, и беспокоило. Утром поют, вечерами свистят, днём скрипят.

Три недели тому назад его зацепила машина на пешеходном переходе. Водитель оказался приятелем. Вечер только начинался, конец недели, чем не время пройтись через сквер. Двадцать минут прогулки успокаивают нервы и отвлекают от остальной маеты, да и перед сном полезно. Не успел он вступить на проезжую часть и чёрного цвета автомобиль, резко затормозив на повороте, зацепил его. Водитель выскочил из машины и бросился к нему.

— Вам больно? — спрашивал он. — Где болит?

— Что за вопросы, — произнёс Иван, держась за ногу, гоняя жевалки. — И больно, и болит!

— В больницу едем?

— Никуда мы не поедем, Митя! — положив руку ему на плечо, ответил Иван.

Митя сморщил узкий лоб, взглянув на него.

— Ваня… Слушай! Я не хотел…

— Никто не хочет, но у некоторых случается.

— Понимаешь, — стал оправдываться он. — Проблемы, в общем.

— Поехали куда-нибудь.

— Поехали.

Иван, похрамывая, влез на переднее сидение, хлопнул дверью.

— Куда едем? — спросил Митя.

— Домой, — ответил Ваня и назвал адрес.

По дороге он рассказал Ивану, что предприятие, в которое он вложил финансы, прикрыли по каким-то непонятным причинам, дочь ушла из дома и возвращаться не желает, в чём и обвиняет его жена. Все чихали на договоренности, а непредвиденные расходы добили окончательно.

Иван посоветовал в таком состоянии за руль не садиться. Митя согласился, но тут же сказал, что без машины по разным районам и на общественном транспорте не наездишься, а так, да, согласен. Не может он в такой период думать только о дороге.

— От тебя дочь уходила?

— У меня нет дочери, — ответил Иван.

— Ни детей, ни жены?

— Дети Митя из семьи просто так не уходят. Ты же сам уходил!

— Накричал, сорвался.

— Раньше ты был более собран и настойчив.

— Это было раньше.

— Может всё дело во времени! — произнёс меланхолично Иван.

— В каком ещё времени?

— В том, Митя! Был другой город, условия, ты, да и я тоже.

— И что?

— Ничего. Помнишь, как мы в закрытой фабрике лазали, пожар на пустыре?

— Я всё помню, — сказал Митя улыбнувшись.

2

Имеющаяся на пустыре низина, скрытая от глаз в одночасье может стать местом для сброса мусора. А в таких местах чего только нет. Для кого-то это и мусор, но для Мити с Ваней клад, где хранится множество полезных вещей. Найдёшь и моторчик, работающий от батареек, колесо от велосипеда, зеркало от машины, да и многое ещё чего. В тот день они шли к куче, которая расширилась за месяцы и уже возвышалась над травой с надеждой, что каждый из них найдёт что-нибудь подходящее.

Приблизившись к заветной цели, друзья зажали свои носы от весьма противного запаха, увидев огонёк.

— Кто-то поджёг, — выразив подозрение на лице, сказал Митя.

— М… хы, — ответил Иван, стараясь не вдыхать отвратительного запаха.

— Специально!

— М… хы, — согласился с Митей Иван.

Огонёк казался им небольшим, и они стали его тушить тем, что попадалось под руки. А он всё разгорался да разгорался. Раздался треск, из банки вытекла какая-то тёмно-жёлтая жидкость, растеклась, и лишь пламя коснулось её оранжевыми языками, тут же воспламенилась.

— Хватит тушить! Он ещё больше расползается, — предложил Митя.

— Бежим отсюда, а то подумают на нас! — выкрикнул Иван.

Бросив сражаться с огнём, они помчались прочь с пустыря, задыхаясь и кашляя от дыма, пока их не заметили.

Митя задумавшись, шмыгал носом, сидя на камнях недалеко от котлована для нового дома. В недостроенных высотках они тоже любили полазить, не смотря на запрет родителей. Его голова с курткой покрывались первым снегом. Покрывалась снегом земля, дома и кусты, влажные от пота перчатки. Он покрутил шею, открыл и закрыл рот, довольный тем, что не ожегся. Иван хлопнул его по спине, проговорив:

— Чего расселся. Вставай! Сугробом станешь.

Митя шевельнулся.

— Обошлось! — обрадовано сказал он, подрыгал пальцами и встал.

Посуетившись, Митя успокоился. Он думал о еде. О чём ещё думать после того, что случилось. Иван хохотнул, а потом и громко рассмеялся. Чёрное от копоти лицо Мити расплылось в улыбке. Приглядевшись, он заржал громче Ивана.

— Чего ржёшь?

— Посмотрел бы ты на себя!

— Да…! А зачем мне на себя глядеть. Ты на что! Ха… ха…!

Митя призадумался и засмеялся опять. Ведь физиономия Ивана была чумазой, а это на него совсем не похоже.

Падал снег, дул холодный ветер, а перед ними был простор необычной красоты. Он не был таковым, но в этот момент для них, краше него ничего не существовало. Иван вспомнил, как Митя с голоду попробовал варёную соломку для сока, подумав, что это лапша, а Митя о лопнувших по швам штанах Ивана.

— Они так трещали у тебя, — смеялся он.

— Пластмассу жевал, довился, — корчился от смеха Ваня.

Бледное солнце садилось, приближая вечер. Новостройки, покрывались шапкой снега, а приятели внимательно и не спеша, обозревали их, и в этих взглядах была не только надежда, но и тревога.

Любуясь пейзажем, они запели песенку о городе, в котором круглый год растут цветы и шумят деревья. Бетонные плиты и сваи, почерневшие доски, ржавый металл, казались им вполне приличными, а тлеющий на пустыре мусор с дымком — туманом после дождя.

Иван умолк.

— Денёк удался. Жаркий больно. Пепел, снег, грязь… Пожевать бы чего-нибудь, — осматривая себя проговорил Митя.

— Видок у тебя! — отметил Иван.

Митя кашлянул.

— Было бы на кого посмотреть, а остальное поправимо, — ответил он и деловито отряхнул рукава куртки.

С этим заявлением не поспоришь. Иван отмолчался, состроив умное выражение лица.

— От отца влетит! — предчувствуя головомойку, с досадой пробормотал Митя.

— Вот-вот, — вторил ему Иван.

3

Они стояли у машины. Иван подумал, что опираешься лишь на предположения, амбиции, какой-то смысл и только, других опор и нет.

— А ты, куда потом пропал? — спросил он.

— Контракт подписал, — ответил Митя и ощупал левое предплечье. — После… да какое это имеет значение, где был, чем занимался!

— Что?

— Так. Ничего, — проронил Митя.

Что-то остаётся неизменным как простые и ёмкие ответы, не имеющие намёков, вторичных смыслов. Услышав ответ Мити, Иван уловил повторение обстоятельств. Иногда идёшь по улице, и с тобой здоровается незнакомый человек. Кто он и откуда, его имя знать не знаешь, но чувство такое, что когда-то, где-то виделись, а на самом деле нигде и никогда. С ним и такое случалось, напоминание о чём-то от неизвестно чего. Иван над этим не размышлял, но почему-то подумал об Инне. Она ищет то, что найти нельзя. А ведь чуть дальше этого места он с ней познакомился.

Порвался пакет и жёлто-зелёные, крупные яблоки покатились по тротуару. Иван помогал их собирать.

— Спасибо, — поблагодарила Инна.

— Вам не тяжело таскать такие сумки?

Посмотрев на него, Инна произнесла:

— Хотите разделить мою ношу!

— Почему бы и нет, — ответил Иван.

— Держите, — протянула она ему пакеты. — Пошли. У меня к чаю пирог. Любишь пирог с капустой?

— Люблю… И с капустой, грибами, яблочный.

Начали с блюд, а остановились на фотонах. Никакого смысла в том разговоре за чаем, но он появился позже.

Почти на том же месте.

Митя ответил так же, как и тогда в строящемся доме, где они натолкнулись на труп бродяги, будто что-то соединилось, а затем разошлось. Две волны столкнулось, и потом покатили каждая в свою сторону.

Петляя среди плит, труб и металлических прутов, они вошли в подъезд одного из домов. Площадка первого этажа, коридорчик, комната. Окно оказалось закрытым листом фанеры. Ваня поднялся на третий этаж. Бледно-розовый закат поторапливал. Реденький лесок, за ним поле с кустами и неприметной насыпью. На самой окраине поля возвышался квартал, перед ним лента шоссе и другие дороги.

Он высунулся из окна. Ветер затрепал куртку и хлестанул по щекам. Из-за туч, мерцая, выныривал месяц, кружили белые крупинки. Снега ещё выпало немного и от этого всё выглядело унылым, спящим.

— Скоро потемнеет! — с досадой проговорил Ваня. — Прособирались долго.

До седьмого этажа шагать и шагать. Под подошвами заскрипели штукатурка и мусор, перила покачивались, вдоль стен стояли вёдра, мешки, покрытые листьями и прозрачной плёнкой, запечатанные ящики.

Мертвецкая тишина. Ваня шагнул внутрь помещения. Одна из квартир на пятом этаже. Паутина с дохлыми пауками, провод. Обзор превосходный, как со сторожевой башни. Разочарованно всматриваясь в даль, он так и не увидел горы, шапки деревьев густого леса, а множество пятен электрических ламп. На миг ему показалось, что эта пустота разинет свою пасть и проглотит. А вдруг, где-то далеко, почти у горизонта, появится громадный самолёт, какой он видел летом.

— Ваня, ты где? — крикнул Дима, разрушив все его мечты.

— Здесь! — поспешил он к товарищам.

На втором этаже Ваня налетел на Митю.

— Там, там, — говорил он, показывая рукой на дверной проём.

Лицо бледное, глаза напуганные, переминается с ноги на ногу.

Ваня посмотрел на Диму с Лёвой. Они стояли к нему спиной. Подошёл к ним и увидел мертвеца. Почему они были уверены, что человек лежащий у стены в грязной одежде на каких-то тряпках мертвец, Иван уже и не помнил. Оторопели, Лёва рванул с места, остальные за ним.

Друзья бежали по лестнице, не оглядываясь. Бежали через территорию стройки и остановились только после того, когда вылезли через дыру в заборе.

— Ра… расскажем кому-нибудь, — проговорил запыхавшийся Дима.

— Кому? — воскликнул Митя, щёки которого покраснели.

— Ты куда пропал? — спросил его Ваня, часто дыша. — Мы тебя прождали час.

— Да какое это имеет значение! — ответил он.

Разницы никакой, часом ранее увидели тоже, побывав в подъезде.

— Расходиться надо по домам, — произнёс Лёва, держась за живот.

Дима, Ваня и Митя закивали головами.

— И никому ни слова. Представляете, что будет!

Друзья разошлись. Новостей о покойнике они не слышали и решили, что им это показалось, но на стройку больше не ходили.

В жизни Ивана заканчивался очередной виток и неминуемо приходил к своему завершению, с пониманием им невидимой цепочки событий, которая замкнулась. От чего расставаться как не от прошлого и связанных с ним мыслей. Запутаешься в них, запутается и жизнь.

«Не от всего же в нём отказываться», — закончил он с философией.

4

Неделю и два дня до своего отъезда, Митя планировал провести без добавочных рывков. Нежданная проверка не обрадовала, визитёры грубые и хмурые, а после неё пожаловали учёные. Проводников требуют, да и жалобами грозят. Людей не хватает, транспортом бы воспользовались с такими-то финансами. Быстренько подлетели к утёсу, поискали, взяли то, что требуют и убрались. Зачем-то понадобилось тащиться в заповедник чуть свет и к чему такая торопливость.

«Зачем это им?», — спрашивал он себя.

Как-то не оправдано и совсем не смешно.

Митя шагал по знакомой тропе, за ним зоолог, который не будь пустоголовым поглядев, спросил, почему их только двое и где третий. Ему то, что и какое дело.

— Третьего не дано, — нашёлся, что ответить Митя, негромко и отчётливо.

— Меня уверили, что вас будет двое, — настойчиво навязывал разговор зоолог.

— Вам же давали вчера наставления, — проговорил Митя, не отпуская внимания от звука хлопающих крыльев.

Кого-то они потревожили.

— Я переспросил об этом два раза при инструктаже!

— Сказали,… возможно, — ответил грубо Митя. — И тише, не на базаре, в лесу.

Зоолог сконфузился, а бежать и докладывать кому-то, было уже поздновато. Он возмущался, но в мыслях. Морщил нос и сжимал свои тонкие губы, пожелав неучу скорых и разных проклятий, где-нибудь упасть, сгинуть в глубоком овраге с пауками или сыром подвале с пиявками. Прежде чем это произойдёт они, конечно, доберутся до цели, а там проводник уже будет не нужен. Что с ним случится, он хотел чихать, ему нежалко. Никто его не предупредил об изменениях в группе и если даже это так, шутка удалась. Плохая шутка.

Митя наслаждался воздухом и запахом хвои. Таким в городах не насладишься. Только из-за этого можно остаться, но условия не подходят. Молодость не вечна, как и ботинки на его ногах. Так себе обувь для похода, но делать нечего. До места, куда они идут километров семь, как-нибудь потерпит. Митя покосился на зоолога, на его тощие ноги и ему пришла в голову мысль пнуть по ним вот этим самыми ботинком. В щиколотку, наступить на пальцы и вдавить их в опавшие иголки. Крысиные глазки бегают, руки дрожат и что-то у него позвякивает. Раздражает причёской, всем своим видом. Волос на голове жиденький, редкий, впалые щёки.

— Нельзя, — тихо произнёс он, поправив на плече рюкзак.

— Что нельзя? — спросил зоолог, перестав морщить нос.

— Разговаривать громко и брякать, — ответил Митя.

«С таким дебилом надо быть внимательным, — подумал зоолог. — Район знает, проведёт коротким путём».

Проводник только для этого, вот пусть и выполняет поручение, а остальное ему знать не обязательно. И пусть сгинут все, кто заставил его взяться за это внушающее подозрение занятие.

Зоолог был незаметным сотрудником забытого института, даже подрабатывал столяром и дворником. К нему приносили флаконы с дрянью разного цвета, формы и вязкости под номерами. Перемешивая содержимое, он записывал в журнале, что происходит. Наблюдал за какой-то чёрной губкой неделями, которая размножалась и расползалась внутри флаконов. И откуда же ему знать, что это, собственно говоря, было. Подробностями он не интересовался, что говорили, делал и всё. Предложили заработать быстро и немало. Можно подумать, что других кандидатов не нашлось.

— С химией вы относительно знакомы? — спросил наниматель зоолога.

— Относительно да.

— Нас устроит ваша относительность, — проговорил наниматель.

Зоолог пропустил сказанное мимо ушей, подписывая договор, оформленный на двух листах. Многие бы пропустили, окажись в таком же финансовом затруднении.

Потом наговорили об ответственности и отправили знакомиться с остальными. Сколько он мог всего сделать! Писал директору института о проектах много раз, но ответ был один — бесперспективные направления. И вот он здесь, в захолустье, мало кому известном сибирском уголке.

— Часа за четыре доберёмся? — спросил зоолог Митю.

— Быстрее, — не расстроил его проводник.

— Уверен? — уточнял зоолог, заранее зная, что отведено два с половиной часа.

Митя почесал нос и что-то пробубнил.

— Доберёмся или нет? — недовольно проронил зоолог и неприветливо глянул на него, брякая ранцем.

Митя не ответив, свернул с тропы. Зоолог поморщившись, пошёл за ним.

«Знает больше того, чем кажется на самом деле», — подумал он.

Маленький объём информации, скрытый и необходимый. Иногда из-за таких ничтожных объёмов перестают существовать города, общества и страны. И что тут говорить о семье. Под плёнкой неизвестного, лежит пласт похожий на гору, айсберг. Ковырнешь, и брызнет лава перемен.

Мите хотелось рассуждать совсем не об этом и иначе, но сейчас в голову лезли именно эти мысли. Неделя до увольнения и такая кутерьма с учёными!

Оглянувшись, Митя секунд пять пристально смотрел на подопечного. На такого не надейся, и точно не договаривайся. Что-то пообещает, но не факт, что и сделает. Взгляд отталкивающий, а сам худой и горбатый. Какой-то он уж больно нервный. Да и задание это, коробило Митю. Простое, но не совсем понятное ему задание. Иногда что-нибудь заумное и непонятное получается как по маслу, а на пустячок угробишь день. Зачем ходить туда и сюда!

Месяцем ранее подстрелили олениху, и происходит такое всё чаще. Занимаются этим дельцы из ближних селений, но только вот с доказательством туго. Случилось это здесь, и Митя решил дополнительно осмотреть поляну. Замеченные браконьеры ускользнули, могли и потерять второпях что-нибудь из своих пожиток. Наткнёшься на какую-то вещь, а её владельца отыскать не проблема. До зимовья не очень далеко, так что задержаться, жестких регламентов не устанавливали. На возмущения зоолога слова найдутся.

Брякнул ранец.

«Осторожничать видно, не приучен, ведёт себя в лесу по-барски», — высказался про себя Митя, потеряв остаток терпения.

Подойти, подёргать за ранец и корректно попросить переложить вещи. Человек хитрый, у него на плоском лбу написано, не утаишь, и об этом он обязательно с ним потолкует. Доберутся до зимовья, там и выяснит что к чему.

Зоолог больше горбился, перебирая тощими ногами, запнулся и едва не упал, с трудом сохранив равновесие. Ранец прозвенел так, словно в нём одни ложки.

— Утомил со своим ранцем, отвлекаешь только! — не выдержал Митя.

Зоолог, поморщив нос, за чем-то ускорился.

— Сколько ещё повторять можно! — проговорил Митя и посмотрел на юг.

Параллельно тропе в глубине чащи, за ними следовала рысь. На горке валуны. В метрах шести по елям прыгали белки. Происходящая игра между ними, развеселила Митю. Развлекаются, пока у них есть возможность. Что-то есть в таких развлечениях особенное, дорогое для них и недосягаемое для прочих. Даже не объяснишь никому, почему же появляется волнующее тебя чувство, приятное. Между близкими людьми оно тоже появляется, такое незримое, непонятное и неопределённое. И Митя только коснулся этого в заповеднике. Какого-то самобытного ощущения жизни, её ритмов, ускользающих, словно птица из рук, когда хотелось схватить их и удержать.

Засмотревшись на белок, Митя не увидел, как зоолог поспешно ушёл, даже не уведомив, решив, что сможет дойти один без какого-то там егеря. Не услышал шагов браконьера.

От удара в голову он упал. Мелькнули сапоги, покрытый мхом камень.

— Всё-таки вернулись, — почти про себя произнёс Митя.

Поднимаясь, приложив правую ладонь к ноющему затылку, он повернул голову, чтобы посмотреть на человека, который это сделал. Приклад ружья доделал начатое.

Порыв ветра покачал шишки, ветки, поднял пыль и завихрениями прошёлся по очнувшемуся телу Мити. Он чихнул. Резкая боль отдалась в мозге незамедлительно.

— Грубо, — осматривая себя, произнёс Митя.

Плечо оказалось вывихнуто, затылок разбит. Он облизал губы, покряхтел.

— Чтоб вас, — высказался Митя.

Упираясь левой ногой о корни ели и хватаясь за кару, посопев минуту, он встал. В метрах трёх от него валялись сумка с рюкзаком.

— Рано расслабился, упустил! — пробормотал он и потёр лицо.

Голова звенела, кололо бок, рука ныла, самочувствие было такое, будто по нему проехала телега. Он пощупал ремень, нож пропал.

— Где? Где же, — тяжело дыша, проговаривал Митя, поискав его под ногами.

Он с шумом втянул воздух ноздрями и провёл пальцем под носом, на котором осталась полоска крови.

— Соплей мне не хватало!

Раздался отдалённый выстрел. Он не расторопно повернулся и прислушался. Ни ответа, ни привета. Стреляли в той стороне, где находилось зимовье. К нему должны подойти ещё двое учёных. Он тряхнул головой.

— Интересно, что тут затевалось?

Зоолог… и кто-то стрелял, уж точно не он. Этот бы не выстрелил. Возможно те, кто подстрелил олениху. Доковылять до тропы, а там сориентируется. Ни из такого выбирался. Ему многое обещали только не это. Стоит ли верить слову, брошенному сгоряча.

Митя отстранился от ели и, поводив вывихнутым плечом, заковылял. Идти до тропы минут пять. Он не спешил. Получить удар в затылок всегда успеет. А с этим шустриком, который его приложил, он ещё поговорит, бока ему наломает. На тропе лежал зоолог с раскинутыми руками, без правого башмака. Картина привычная, всё на местах. Похоже на грабёж и только. Его тень накрыла лицо подопечного.

«Ты и не подозревал, что и такое случается», — констатировал факт Митя.

Он ощутил неприятный холодок в груди, глядя на зоолога. Мысль — на ловца и зверь бежит, появилась в сознании, а чувство, что за ним наблюдают, обескуражила. Митя ухмыльнулся. Надо же так вляпаться напоследок, придётся попотеть.

— Черт вас дери! — выругался он сквозь зубы.

Его взгляд застопорился на теряющейся в ельнике тропе. Кроны покачивались, шелестели кусты. Появится красная точка, попрыгает на широком лбу и до свидания бродяга. Вообщем бывай приятель.

— Ну, что телитесь! Вот он я, — проговорил Митя.

Слева от него щёлкнуло. Митя скосил взгляд.

— Э, — только услышал он, и уже не чувствуя боли, лишь уловил, что падает.

Когда чувствуешь, что лишний, берешь и уходишь, не дожидаясь приглашения. Люди наглые и жестокие создают хаос, подстраивая под себя уже устроенное. Он им на руку. Может где-то, и согласились с этим, но не в этом заповеднике.

…Митя приоткрыл глаза, пошарил ими по комнате и сообразил, где находится.

— А, проснулся! — услышал он знакомый голос.

Голова его была забинтована и раскалывалась. Он приподнялся и увидел Колю возле стола, что-то размешивающего литровой банки, только что залитой кипятком. Рядом с ней лежали упаковки лекарств. И странно как-то Коля говорит, «проснулся и очнулся», совсем не одно и тоже, кое-какая разница есть.

— Когда мы тебя отыскали, снотворного вкололи, чтоб ты при эвакуации спал.

— Сколько я валяюсь, — спросил Митя вполголоса.

— М… часов четырнадцать. Нина сказала ничего серьёзного, ушиб головы. Пару дней побудешь у меня под присмотром. Вот тебе и чай, таблетки. Каждой по одной, три раза в день, а я что-нибудь поесть сварганю.

— Только что-нибудь вкусное.

— Вкусное! Ну, знаешь, я не повар.

Митя лёг и поерзал на кровати. Через неделю уезжать, но придётся задержаться, пока затылок не заживёт и не уладит формальности.

— Зоолога возлё трёх камней нашли. Сидит в темноте, ругается. Куда пошёл? Он подумал, что ты помер. Перепугался.

— Значит всё хорошо?

— Ну… да, — ответил Коля. — Браконьеров нашли. В этот раз им не отвертеться. Шуму из-за них!

— А комиссия что?

— Главный польщён нашей работой, — сказал Коля, продолжая говорить о каких-то правилах, перейдя на водоёмы.

Митя прикинулся спящим. Он думал о доме, маме, соседки, которая его ждала. Знакомства в ресторанах, клубах и пляжах, представлялись Мите мимолётными, не крепкими, упоминание о них вызывало в нём иронию, но с Диной получалось иначе. Ничего не значащие предложения перешли во что-то житейское, незаметно сблизив их. Как у них всё будет, Митя не задумывался. Зачем портить себе необоснованными мыслями настроение. Он думал о ней и пробелов достаточно, чтобы взять да собрать ребус. Недостающих частей здесь нет, они дома. Неизбежная перспектива остаться в заповеднике отменяется.

Уехал Митя через десять дней, дожидаться заживления раны не стал. Коля его отговаривал и уверил, что если вернётся, будет рад.

5

Иван посмотрел на ели, фонари, поворачивающую вправо аллею. Что их ждёт за поворотом? Не знает он, не знает Митя. Тротуарная плитка или вырытая кем-то яма. И кто сможет ответить. Были причины у каждого пробовать старое, учиться новому или испытать себя на прочность.

— Ты планировал сегодня вечером на меня наехать? — спросил он, улыбаясь.

Митя посмотрел на него и с озадаченным выражением лица, помотал головой.

— И я тоже не мечтал попасть под колесо, но это произошло, и никто из нас не учёл таких обстоятельств. Нет такой возможности.

— А ты пробовал?

— Да. Не получилось, — проговорил Иван.

— У тебя я смотрю тоже не всё в порядке.

Иван промолчал.

— Ладно, будь. Встретимся ещё.

Они разошлись, встретились через неделю. Инне пришлось сказать о беспечном разборе хлама, но она, конечно, не поверила. Синяк прошёл, испуг остался.

6

Митя позвонил в четверг и сообщил, где встреча.

Не виделся с друзьями девять лет. Во всяком случае, были таковыми, но скорей всего всё уже изменилось. Не может не измениться. Время меняет всех и всё, вернее времена. Никогда они не бывали спокойными и лёгкими. Камни покрываются мхом, становятся плоскими, а люди седыми.

Уже темнело, зажигались фонарики, люди прогуливались семьями, и грезилось, что ничего, по сути, не поменялось, если не считать появления новых магазинчиков, выросших деревьев, да и повзрослевших их самих. Под шатром тихий ресторанчик, окруженный ароматами, в зале расставлены столы, за одним из них Митя. Не может этот человек без своих сюрпризов, пригласил так же Диму с Лёвой. Вот и их очередь вспомнить фрагменты жизни и посмеяться. Он бы сам скорей не додумался. У него с организацией встреч проблемы. Из всей компании ещё троих не хватает.

О себе говорили неоднозначно. Он привык, чтоб ответ соответствовал вопросу без каких-либо словесных там мазков, поэтому и казалось, присутствие недоверия и не желания рассказывать что-либо подробно. Лёва вообще соврал. Якобы работает в теплосетях, даже не уточнил должность. А имеет ли это значение? В голову пришёл ответ сам собой. Кто же возьмётся проверять! Никто из них откровением не страдал и в частности Дима. Говорил убедительно, а на деле от начала и до последнего слова враньё. И всё же у него была одна отличительная черта — сдерживать обещания.

«И как с этим у него обстоит сейчас?», — спросил себя Ваня.

Скорее не так как прежде — ответил он на пришедшую мысль, другой мыслью.

Прилетел, называется повидать последнего родственника. Не успел переступить порог и столкнулся с Митей. Жужжал полчаса и размахивал руками. Не то, чтоб был не рад, но и особо не радовался. Разбежались до вечера. Последнего родственника он уже никогда не увидит. С дядей они общего языка так и не нашли, а теперь его и нет. Ночью перелёт шесть часов на размышление. За бортом россыпь огней, над которой, сделав круг, самолёт наберёт высоту и переместит Диму в неизвестном направлении, а зачем, для чего, знать необязательно. Иван представил велосипед, крутишь педали, но никуда не едешь. Очень похоже на него самого. Внешне будто что-то делаешь и в один из дней сообразишь, что стоишь на том же месте. Такие ощущения возникают, когда входишь в пустой, ничем не занятый ангар. Огромное помещение с эхом.

Когда-то Иван приоткрыл дверь в самобытное будущее полное авантюризма не заметив, что и оно заурядное. Случались события и менялись люди, но ангар жизни ветшал, а вещи и друзья терялись, чуть не затерялся и он. Выход вроде и нашёлся, но как выходить отнюдь не понятно.

— А кто-нибудь о Радике слышал? — поинтересовался Митя, посмотрев на Лёву.

— Насколько мне известно, — заговорил он, — после окончания лётного училища жил какое-то время в Саратове. А где сейчас…

Лёва развёл руками, дав понять, что Радик, наверное, хотел потеряться.

И он хотел, но у него ничего не вышло. Разговоры для него были скучны, когда они не касались интересующего его вопроса. Да и не обязан он о себе рассказывать! Провалились бы в трещину в земле и пробыли в ней три часа, поменяли приоритеты. Взглянули бы на всё с другой точки зрения. Шаг и ты между камнями. Над головой пятно неба, а где оказался и что делать, не знаешь.

На самом деле это и не совсем пятно, а только напоминающее его отверстие с неровными краями. Оно должно было быть достаточно близким, чтоб дотянуться, но нет! До кромки провала метра два и то примерно.

Упираясь спиной и ногами в камень, Лёва скользил вниз. Повезло, что трещина не очень глубокая и сужается, есть выступы. Допрыгнуть невозможно и об успехе нечего и помышлять. Дыхание сбилось, сил поубавилось, а дыра в камне привлекала всё внимание, манила к себе. Лёва осмотрел оцарапанные ладони. Руки всего две и обе жалко. Они свои, родные. Иногда стоит и подождать. Преждевременно лишаться рук ему не хотелось.

До утра сидеть здесь что ли!

А если бы пришлось? Лёва, передёрнулся и сплюнул.

— Эй! — крикнул он. — Прохожие… Эй!

Прошёл час, в течение которого Лёва иногда кричал, но никто его не услышал. Он вздрагивал от малейшего шороха, голова тяжелела, наклонялась то к одному, то к другому плечу, поясница ныла. Лёва пытался сосредоточиться, обдумать нюансы, но скука и монотонность сделали своё дело. Замкнутое пространство, пустое ожидание, проявляли себя не лучшим образом. Части тела немели, и приходилось шевелиться.

— Кто нибудь! Эй! — уже и, не надеясь на помощь, прокричал он.

Поднапрягшись, открыл порванный рюкзачок и достал бутылку воды.

Тощий и высокий, с длинными руками, Лёва походил на жердь. Светлые волосы торчали во все стороны. Он любил беседы, но болтать не с кем. И почему он с кем-то спорил и что-то доказывал?

Прильнув к холодному камню, он поискал взглядом облака.

«Лепёшек бы горячих, чего-нибудь вкусного, — помечтал он. — А ещё в баню!».

Лёва постоянно мёрз, даже летом, особенно пальцы ног. Спина тоже мёрзла, а вот голова почему-то нет. Когда болел простудой, трясло от малейшего ветерка, да лихорадило, словно пронизывала северная вьюга. Встав на цыпочки, он потянулся.

— Хорошо-то как! — довольный сказал Лёва и зевнул.

Держись, не держись, как-то не по себе. Прятаться, бежать собственно некуда. Стыдиться это одно, а выбраться из подобной ситуации другое. Когда держаться не за что и рассчитывать, храбрость рассасывается в голове с разными мыслями кроме одной — о своём спасении. Но в ней и заключён активный элемент. Никакой стыд не оправдает паники. И в эти мгновения рассуждать о храбрости совсем некстати.

Кому он нужен, чтоб о нём беспокоиться?

Дух Лёвы встрепенулся, пусть и скромный, застенчивый, но не этим днём.

— Так и философом станешь. Спокойно! — подбодрил он себя.

В трещину заглянула ворона. Похлопала крыльями, каркнула.

— Тебе чего, — выговаривал он в полголоса каждую букву, стараясь держать себя в руках.

Ворона крутила головой разглядывая внимательно Лёву каждым глазом.

— Улетай.

Она и не подумала, прохаживаясь у кромки.

— Улетай, говорю. Чего расхаживаешь!

Радости в этом, никакой. Проку от птицы нет.

Ворона взяла в клюв камушек и сбросила на голову Лёвы. Он предвидел, что пойдёт дождь и придётся мокнуть до нитки, дремать ночь, устроившись на камнях, но о птицах, которые заинтересуются человеком, не думал. Отряхнув голову, махнув рукой, Лёва попытался прогнать ворону.

— Кыш отсюда!