Бесплатный фрагмент - Прыжок в ничто

Операция «Шайтан пустыни»

(Военно-исторический рассказ)

1.

Столица Третьего Рейха, март 1943 года

Берлин был холодным и мрачным. Над черными крышами плотно нависало небо — низкое, серое, без проблеска света. В воздухе висела тонкая пыль после недавней воздушной тревоги. По пустынным улицам, посыпанным серой солью, плелись редкие прохожие, закутанные в шинели. Далеко слышались свистки регулировщиков и глухой рокот моторов армейских грузовиков. Столица Рейха выстояла, но внутри чувствовалась тревожная дрожь.

На одной из таких улиц — строгой, вымощенной булыжником, с чугунными фонарями и готической архитектурой — возвышалось здание Абвера. Величественный серый особняк эпохи кайзера с массивными колоннами и гербом империи над входом. Каменные львы охраняли ступени. Внутри пахло сигарами, чернилами и пылью архивов. Это была цитадель военной разведки, командование которой возглавлял человек, скрытный и двусмысленный — адмирал Вильгельм Канарис.

Глава Абвера находился в своём кабинете. Просторное помещение с тёмной дубовой отделкой напоминало скорее зал штабной стратегии, чем личный офис. На стенах висели крупные карты Ближнего Востока, Кавказа и Средней Азии, с красными нитями маршрутов и пометками на булавках. На массивном письменном столе лежали досье с грифом Geheime Kommandosache, раскрытые папки с надписями: «Lend-Lease», «Sowjetunion», «Transiranische Eisenbahn». В углу — большой глобус, серебряный портсигар, лампа в стиле ар-деко, включённое радио с тихим фоном марша. На стене — портрет кайзера Вильгельма II, напоминание о прошлом величии.

Сам Канарис сидел в кресле у окна. Его лицо было тонким, с выдающимся носом и холодными, прищуренными глазами. Серебро на висках, ровная осанка. Он носил чёрную форму Кригсмарине — безупречно выглаженную, с блестящими пуговицами и лентой с якорем на фуражке. В руке — остро заточенный карандаш, которым он делал пометки на документах, почти не двигаясь. Он читал тщательно, медленно, будто бы в каждом слове искал ловушку.

В кабинете вместе с ним находились трое:

Полковник Хайнрих Кёлер — высокий, костлявый, с выбритым черепом и холодной дикцией. Куратор операций на Востоке, известный безжалостной логикой.

Майор Курт Айхлер — человек с восточным загаром и глазами фанатика, в прошлом — этнограф, ныне — специалист по Средней Азии. Его папка лежала раскрытой, с фотографиями караванов и пустынь.

Капитан фон Грайффе — очкастый, вежливый, педантичный. Представитель аналитического отдела, не любил полевые задания, но знал всё о геополитике региона.

Все трое стояли, вытянувшись у карты. Они ждали — напряжённо, словно перед операцией на столе хирурга.

Наконец, адмирал поднял глаза. Его голос был тихим, но отчётливо слышным.

— Ленд-лиз… — сказал он, — Вашингтон швыряет Сталину танки, как косточки голубям. Через Тегеран, Басру, Красноводск. Всё через юг. Что по коридору через Персию?

Он встал, не дожидаясь ответа, и начал шагать по кабинету, заложив руки за спину.

Полковник Кёлер ответил первым, чётко и без запинки:

— Основной поток: порт Басра — железная дорога через Иран — Ашхабад — Мары — Чарджоу — Ташкент — далее на фронт. До трети всех грузов. Безопасен, вне досягаемости нашей авиации. Но уязвим на земле.

Канарис резко остановился и обернулся:

— Уязвим? Уточните.

Майор Айхлер подошёл к карте, развернул её и указал на узкий участок вдоль реки:

— Вот — Чарджоуский мост. Через Амударью. Один из немногих стратегических объектов, соединяющих запад и восток Туркменистана. Взорвать его — вся ось снабжения на недели, если не месяцы, окажется парализована.

— Что за мост? — сухо бросил Канарис.

Айхлер выдал справку, будто по памяти:

— Первый мост здесь построили в 1888 году при генерале Анненкове. Деревянный, трёхкилометровый, разрушен течением. В 1901 — новый: девять пролетов на каменных опорах, разработан инженером Белелюбским. Завод — Воткинск. Это жизненно важная артерия — единственная железнодорожная переправа через Амударью в регионе.

Канарис сел, закурил, затянулся и в дыме произнёс:

— Почему это не сделано?

Капитан фон Грайффе говорил сухо:

— Местность сложная. Каракумы, пески, жара. НКВД в каждом кишлаке. Но у нас есть люди. Туркестанский легион. Они знают местность, язык, обычаи. Их примут за своих.

Канарис молчал, глядя сквозь табачный дым. Затем поднял глаза:

— Отберите лучших. Пусть идут караваном. Торговцы. Паломники. Можете их снарядить?

Кёлер кивнул:

— Уже готова группа. Восемь человек. Узбеки, туркмены, два офицера. Один служил на Закаспийской железной дороге. Взрывчатку доставим через Афганистан. С Турцией работаем.

Канарис встал:

— Если они доберутся и взорвут мост — Сталин останется без танков под Курском… Назовите операцию… «Шайтан пустыни».

Офицеры отдали честь и вытянули руки:

— Хайль Гитлер!

Канарис молча кивнул, повернувшись к окну. Он стучал пальцами по дубовой столешнице, погружённый в раздумья.

Чарджоуский мост… — узкая стальная линия над бурной рекой. Один удар — и он исчезнет в клубах дыма. А с ним — эшелоны с бензином, пушками, продовольствием. В этой войне даже один мост может перевесить чашу весов.

2.

Конец марта 1943 года. Военная авиабаза Люфтваффе под Дрезденом.

Солнце робко пробивалось сквозь серые тучи, отбрасывая бледные тени на заснеженную землю. Поля, окружающие базу, были всё ещё укутаны в белое покрывало, под которым скрывалась затаившаяся весна. Лёгкий ветер гонял снежную пыль по бетонке аэродрома. Воздух пах мазутом, холодом и железом.

В ангарах стояли транспортные самолёты Ju 52 с гофрированными бортами и несколько Heinkel He 111 — проверенные временем машины, использовавшиеся как для бомбардировок, так и для переброски диверсантов. Механики в серых комбинезонах с замасленными рукавами сновали между двигателями, вручную проверяя обшивку, подкачивая шасси и заново прокладывая кабели. Несколько солдат в ватниках катили ящики с метками Sprengstoff — взрывчатые вещества. Где-то визжал пневмогайковерт, а рядом с топливным хранилищем ревел дизель-насос. Свет в ангарах мигал — дизельные генераторы работали на пределе. Электросеть после очередного налета английских бомбардировщиков (вероятно, Lancaster и Halifax) была повреждена, и восстановление шло медленно.

В служебном помещении одного из ангаров — утеплённом фанерой и тёмным войлоком — на деревянном столе лежали развернутые карты Туркменистана, фотографии железнодорожных мостов, схемы рек и чертежи конструкции Чарджоуского моста.

Над ними склонились два офицера.

Майор Рихард Фольке, 40 лет, с резкими чертами лица, крепкой шеей и пронзительным взглядом, был одет в камуфляжную форму парашютиста — тёмно-зелёная с песочным пятном, потрёпанная, с пятнами масла и старой крови. На рукаве — эмблема диверсионного подразделения Абвера. Он прошёл всю Африку: от Тобрука до Эль-Аламейна. Там он служил в Deutsches Afrikakorps, под командованием фельдмаршала Эрвина Роммеля. Но до этого успел поработать и в Афганистане — в составе разведывательной миссии в Кабуле в 30-х. Фольке говорил по-персидски, немного по-узбекски, и был мастером джиу-джитсу. Его пальцы были жилисты, лицо — обветрено, голос — жёсткий.

Капитан Йоганнес Штокли, 35 лет, белобрысый, с колючими голубыми глазами и аккуратными, подстриженными усами, сидел напротив. Он был худощав, но жилист, в тылу врага мог выжить неделями. Его грудь украшали два Железных креста, заработанных на Восточном фронте в составе штурмовых групп Абвера. Но кроме военного опыта, у него был и другой козырь — он знал турецкий, вырос в семье немецких дипломатов в Стамбуле. Потому и попал в эту операцию — как связной и специалист по прикрытию.

— Чтобы разрушить или вывести из строя стальной мост с каменными опорами, требуются взрывы в ключевых местах… — задумчиво произнёс майор, проводя пальцем по фото моста. — Разрушение хотя бы одного пролёта — это 40–60 метров — уже может остановить движение на долгое время. Более эффективно — подрыв опоры моста, так как восстановление опоры куда сложнее.

Штокли, закуривая папиросу, усмехнулся, теребя ус:

— Для подрыва одной каменной опоры моста нам потребуется где-то 100–200 килограммов тротила, заложенного в виде направленных зарядов у основания или в пробитых углублениях. А вот для разрушения фермы пролёта достаточно 20–40 килограммов, но необходимо грамотно рассчитать заложение — точку изгиба, напряжения.

Майор кивнул, уже доставая карандаш и чертя список:

— Учитывая задачу — доставка, установка, маскировка, обход охраны (патрули, посты НКВД, армейская охрана), организация отхода — минимально необходимая группа — 6–8 человек. Два сапёра, двое на охранение, один-двое для маскировки, один командир. Радио — обязательно.

Он черкнул:

• 2 сапёра

• 2–3 бойца охранения

• 1 специалист по местности/прикрытию

• 1 радист

• 1 командир

Фольке продолжал:

— Если придётся проносить взрывчатку на себе — один человек унесёт максимум 25 кг, не больше. Для 150 кг — нужно не менее 6–8 носильщиков.

Штокли, ухмыльнувшись, бросил:

— Можно взять верблюдов. Или ослов. Или притвориться торговым караваном. Зачем тащить всё на себе, когда в Азии так принято?

Фольке посмотрел на него с одобрением:

— Верно. Наши — как будто паломники или торговцы. Шерсть, чай, ножи, духи. В мешках — заряд. Устройство с замедленным таймером. Или радиодетонатор. Или оба.

На столе зажужжал радиоприёмник. Сквозь шорох передали погоду: ветер с юга, в Иране +21. Фольке глянул в окно — метель на аэродроме. Ему было плевать. Он уже мысленно шёл по песку Каракумов.

Операция «Шайтан пустыни» начиналась.

3.

Начало апреля 1943 года. Военная авиабаза под Дрезденом.

На взлётной полосе — утро. Воздух звенит от напряжения и от холода. Сквозь тающий снег пробиваются черные пятна асфальта. У ангара с включёнными прожекторами стоит транспортный Ju 52 с уже заведёнными двигателями. Его три пропеллера крутятся с рёвом, разбрасывая снежную пыль и обрывки бумаги.

К самолёту, сгрудившись, направляется группа из восьми человек. Все в серо-бурых плащ-палатках, поверх которых — шерстяные чапаны, головные уборы — тюбетейки, меховые шапки. На поясе — ножи, скрытые пистолеты. На лицах — отращенные усы, на плечах — самодельные торбы. По виду — караван паломников, торговцев, сельчан с окраины Туркестана. Но внутри — закалённые бойцы-диверсанты, говорящие по-узбекски, по-туркменски, по-немецки.

Рядом — майор Фольке и капитан Штокли, оба в гражданской одежде восточного типа, но под ней — немецкое снаряжение, карты, компасы, пистолеты с глушителями, инструкции и микрофильм с кодами.

— Alles bereit, — произносит Фольке, кивнув технику.

— Viel Glück, meine Herren, — отвечает тот. Его голос срывается ветром.

Под прикрытием ночи Ju 52 выруливает на ВПП и набирает скорость. Салон трясёт, в проёмах свистит воздух. Никто не говорит. Только один из бойцов шепчет молитву на арабском.

Состав группы входили:

Салим и Шерали — два узбека из Самаркандской области. В 1937 году оба были арестованы: Салим за «контрреволюционную агитацию», Шерали — как «кулак». Их семьи были раскулачены и сосланы. На фронте они попали в плен под Киевом и позже прошли школу Абвера, где изучали сапёрное дело и тактику.

Алихан и Турсун — ферганцы. Один был сыном муллы, другой — бывший помощник бухарского бая. Их предки пострадали во время борьбы с басмачами. Оба испытывали ненависть к Советской власти и мечтали «отомстить Москве». На учениях они показывали фанатичную решимость и отличную выносливость.

Бектемир, туркмен, попал в плен на Донбассе. По собственному признанию, добровольно предложил немцам сотрудничество, сказав: «Я хочу служить фюреру. Он сильный, он даст свободу моему народу.» Бектемир был груб, немногословен, но безупречно знал местность и дороги Каракумов.

Санжар, таджик, самый молодой. Ему было всего 19 лет. Он считал себя потомком древних персов и ариев, верил в особую миссию. Плохо говорил по-немецки, но фанатично изучал карты и имена рек, глядя на Восток, как на свою судьбу. Снайпером он был посредственным, но — бесстрашным.

Замыкали группу майор Рихард Фольке и капитан Йоганнес Штокли, опытные профессионалы, чётко знавшие: любой провал — это не плен, это смерть.

Полет пройдёт через южную Германию, над Балканами и Черным морем. На борту — документы турецких подданных, выдаваемые спецотделом Абвера. Группа должна сесть вблизи Эскишехира, на одной из секретных посадочных площадок, согласованных с турецкими военными, сочувствующими Третьему рейху или просто желающими закрыть глаза за плату золотом.

…8 часов спустя. Небо над Турцией. Пилот снижает самолёт. Земля внизу уже не белая, а жёлтая. Высохшие поля, глиняные крыши, телеги на дорогах. Вдали — цепи гор. Солнце садится, и по фюзеляжу пробегают красные полосы заката.

Ju 52 приземляется на импровизированной ВПП под охраной местной жандармерии. Турки смотрят настороженно, но берут ящики и покачивают головами. Немцы передают документы и мешочек с золотыми рейхсмарками.

Фольке с Штокли и людьми быстро садятся на повозку. В одном из ящиков — взрывчатка, в другом — запасные рации, запчасти, перевязочные материалы, арабская и персидская литература, Коран, афганские ковры — всё для легенды.

В эту ночь группа отдохнёт в каравансарае под Коньей, а уже утром отправится по направлению к восточной границе — в сторону озера Ван, где начнётся следующая часть маршрута: через курдские плоскогорья, далее в Иран, затем — в пустыню Каракумы.

Майор Фольке, лёжа на ковре и прикрыв глаза, шепчет:

— Мы почти в игре… Осталось только пройти сквозь песок и смерть.

4.

10 апреля 1943 года. Восточная Турция, район озера Ван.

Холодное утро сменилось ветреным полуднем. Караван — шесть вьючных ослов, восемь мужчин в мешковатых халатах и тюбетейках, пыльных от пути — медленно полз по каменистой тропе на юго-восток. Дальше — Иран. Суровые, заросшие редкой травой холмы, пыль и снег. Над головой — ястребы, а под ногами — следы волков.

Майор Рихард Фольке, прикрыв лицо платком, шёл впереди. Он ориентировался по карте, где маршруты были прорисованы от руки — стрелки, точки сбора, обозначения мостов и советских застав. За спиной — капитан Штокли, молча следящий за хвостом каравана. Остальные держались строго по легенде — торговцы с караваном тканей, бумаги, иранского чая. Всё выглядело правдоподобно.

Они двигались в сторону персидской границы, южнее города Хой, где путь лежал в горы. Там начинался Иран.

…После нападения Германии на СССР в июне 1941 года Сталин опасался, что шах Реза Пехлеви тайно поддержит Третий рейх. В августе 1941 года по совместному плану СССР и Великобритания начали операцию «Согласие» — вторжение в Иран.

С севера вошли части Красной армии, из Туркмении и Закавказья. С юга — британские войска из Ирака и Индии. Уже 31 августа 1941 года война завершилась: иранская армия была разбита. Шах Реза Пехлеви отрёкся, на трон поставили его сына — Мохаммеда Резу Пехлеви.

В итоге с 1941 по 1945 год север Ирана контролировали советские войска (25-я армия Закавказского фронта, части НКВД, спецподразделения ГРУ), а юг — британцы. Кроме того, в Иране действовала активная разведывательная и контрразведывательная сеть: английская SIS, советский НКВД, военная разведка. Персия, официально нейтральная, по факту была под «протекторатом союзников».

…К середине апреля 1943 года группа Фольке достигла района Мешхеда — города в восточном Иране, в зоне советского влияния. Здесь начиналась самая опасная часть операции. Повсюду были советские патрули, офицеры связи, армейские склады, казармы, а в каждом караван-сарае — глаза НКВД.

Вечером, укрывшись в подвале у старого перса-часовщика, связанного с немецкой сетью, капитан Штокли с мрачным лицом сказал:

— Мы под колпаком. Советские патрули запрашивают документы, проверяют караваны. Один неверный шаг — и нас не просто раскроют. Нас даже не допросит СМЕРШ. Просто исчезнем.

Фольке молча курил, глядя в пламя лампы.

— Мы знали, что будет ад, — тихо произнёс он. — Но никто не знал, что ад будет говорить по-русски.

…Ночь. Рынок Мешхеда.

На узкой улочке двое «торговцев» из каравана встретились с человеком в сером пальто и феске. Это был «Али», курд, завербованный Абвером ещё в 1942 году. Он сообщил, что в городе действуют оперативники НКВД, недавно провели зачистку группы немецких агентов, переодетых под армян. Один из них оказался предателем.

— У вас есть максимум два дня, чтобы покинуть город. Вас уже могли заметить.

Али передал новый маршрут: через Серахс, на туркменской границе, туда, где советские патрули реже. Там можно переправиться через Амударью с помощью бедуинов-торговцев, не знающих, кому служат, но готовых за золото провезти хоть чёрта.

16 апреля. Покинув Мешхед, группа двигается на северо-восток.

С каждым километром советское влияние усиливается. Деревни встречают их настороженно. Где-то дети бросаются камнями — «франги! немцы!» — где-то наоборот, предлагают воду и лепёшки.

Фольке меняет маршрут, идя в обход постов, ночуя в горах, посылая одного из «торговцев» на разведку вперед. Он знает — если они не выйдут к Амударье до конца недели, шансы добраться до моста исчезнут.

5.

Москва, 16 апреля 1943 года

Москва в апреле 1943-го была серой, усталой, но несломленной. Город жил в напряжении войны: улицы были покрыты тонким слоем грязного снега, что таял медленно, как будто и сама природа не спешила снимать зимнюю броню. На зданиях свисали брезентовые маскировочные сети, окна были заклеены полосками бумаги от возможных взрывов. По улицам спешили военные машины, санитарные фургоны и патрули. Люди, сгорбленные от холода и усталости, стояли в очередях за хлебом. Но в воздухе висела решимость — Москва жила, боролась, и врагу её не сломить.

В здании Главного управления контрразведки «СМЕРШ», что располагалось недалеко от Кремля, в кабинете генерала Виктора Абакумова царило гнетущее напряжение. Комната была обставлена строго: массивный деревянный стол, заваленный папками, телеграммами и картами. На стене висела карта СССР с многочисленными отметками, а в углу стоял радиоприемник, ловивший последние сводки. Воздух был пропитан крепким табачным дымом и запахом кислого чая.

Перед генералом стояли несколько офицеров — в серых кителях, с папками под мышками, с выправкой и сосредоточенными лицами.

— Итак, товарищи, докладывайте, — сухо произнёс Абакумов, отпив глоток чая с лимоном и поставив стакан на стол. Стекло зазвенело о фарфор подстаканника.

Полковник Георгий Сидоров, широкоплечий мужчина с густыми усами и спокойным, уверенным голосом, шагнул вперёд:

— По данным нашего агента, Абвер подготовил группу для совершения диверсионной операции на территории Средней Азии.

— Далеко махнулись, — произнёс задумчиво генерал, глядя на карту. — За несколько тысяч километров от фронта. Хотя на то Абвер и есть. Какая у них цель?

— Агент говорит, что всё связано с ленд-лизом, что поставляется от наших союзников через юг СССР. А там проходит основной груз: танки, металл, бензин, порох, снаряды…

— Значит, будут бить по стратегическим объектам — вокзалы, пути, мосты, пункты перегрузки, — Абакумов провёл пальцем по югу карты СССР. — Какие возможные маршруты проникновения диверсантов?

Майор Сергей Смирнов, молодой, но уже матёрый контрразведчик с живыми глазами и аккуратными движениями, стал водить карандашом по карте:

— Диверсанты могли использовать различные пути: через Иран, с его частичной лояльностью. Далее — Афганистан. Гористая местность, слабый контроль со стороны местных властей. Также возможны морские пути через Каспийское море.

— А если самолётом? — поднял бровь Абакумов.

Смирнов кивнул:

— Вариант с парашютным десантом существует. Преимущества:

— Оперативность: цель может быть достигнута за одну ночь.

— Прецеденты: Абвер уже сбрасывал группы в Сибири, на Кавказе.

Но есть и минусы, отметим:

— Радиус действия авиации ограничен.

— Из Турции до Туркмении — полторы тысячи километров.

— Ju 52 и He 111 требуют дозаправки, а баз в регионе у немцев нет.

— Требуется нейтралитет Турции — политический риск.

— Один парашютист уносит не больше 25 кг тротила.

Майор Геннадий Митроенко, сухой, коротко стриженый офицер с лицом, словно высеченным из гранита, добавил:

— Более реалистичный путь: доставка на самолёте в Иран или Афганистан. Затем — пешком через горы в Туркмению. Это соответствует и разведданным, и методам Абвера.

Абакумов сел в кресло, глубоко вздохнул, посмотрел в окно на серое небо и сказал:

— Хорошо. Сообщите в Бухарское Управление НКВД. Пусть немедленно прорабатывают контрдиверсионную операцию. Эти диверсанты должны быть уничтожены.

— Есть! — офицеры отдали честь и один за другим вышли.

В этот момент вдалеке прозвучал глухой гул. Через секунду завыли сирены — над Москвой снова появились немецкие бомбардировщики. На крышах заговорили зенитки, небо над столицей озарилось вспышками. В городе начался воздушный налёт.

6.

18 апреля 1943 года. Северо-восточный Иран, близ границы с Туркменией.

Небо окрашивалось в свинцовый цвет. Песчаная буря нависла над горизонтом, поднимая пыльный туман, скрывая всё живое в бескрайней, безмолвной пустыне. Караван остановился у подножия сухой возвышенности. Вдалеке — сероватая линия Амударьи, словно змея, пересекающая границу миров.

Группа диверсантов укрылась в ложбине. Сняли тюки, осмотрели вьючных животных. Всё было готово к последнему переходу — через границу с Советским Союзом. Там, за рекой, начиналась территория Туркменской ССР. Там их ждали пески Каракумов, посты НКВД и Чарджоуский мост.

Убедившись, что советские патрули в этом районе сменились, группа пересекла высохшее русло, дошла до брода на Амударье, где их уже ждали двое бедуинов с небольшим челном, проплаченным ещё в феврале через курдскую сеть в Эрзуруме.

Переправа шла молча. Лишь Санжар, глядя в ночную воду, тихо произнёс:

— Это как река Стикс, только по ней мы идём убивать.

19 апреля. Первая ночь в СССР. Туркмения. Каракумы.

Песок хрустел под ногами. Температура резко упала. Группа спряталась в разрушенном караван-сарае у высохшего арыка. Бектемир нашёл укрытие, где можно было разместить весь состав и животных.

Фольке разложил карту на ковре. Над ней — фонарь, затенённый платком.

— Мы в 60 километрах от Чарджоу. По данным Айхлера, в этом районе минимум три патрульных поста НКВД, один железнодорожный комендантский пункт, и неизвестное количество «гражданских наблюдателей».

Штокли добавил:

— Местность плоская, как стол. Любое движение заметно. Утром выходим как торговцы коврами, старой утварью, с поддельными пропусками. Бектемир поведёт — у него акцент туркменский, местный. Главное — не спорить, не дергаться, не смотреть на солдат.

— А если остановят? — спросил Турсун.

Фольке улыбнулся:

— Тогда пусть каждый из вас вспомнит, за что он здесь. За что сидел. За кого умерла ваша семья. И — бей первым. Вопросов будет меньше.

Таджик Санжар злобно оскалился.

Перед рассветом группа двинулась в сторону станции Кизыл-Аяк, откуда шёл путь к мосту.

7.

Бухара, 20 апреля 1943 года

Город, древний как сама история, жил на грани времён. Башня Калон — могучий минарет, устремлённый в небо, как страж веков, возвышалась над городом, окружённая мозаичными куполами мечетей и медресе. Их бирюзовые купола сверкали под ярким весенним солнцем, несмотря на капризы погоды: то жара поджаривала улицы, то с юга налетал порывистый ветер, принося краткий дождь, превращавший пыль в липкую глину.

По узким улочкам старого города спешили люди: торговцы с корзинами фруктов, мальчишки с бидонами воды, старики в халатах и тюбетейках, женщины в цветастых платках. Над базаром пахло пряностями, табаком и лепёшками.

Но новая реальность войны уже прочно вошла в старинную Бухару. По широким улицам передвигались «Студебеккеры», гружённые солдатами и ящиками. На углах стояли милицейские патрули. Военные предприятия работали круглосуточно: мастерские производили детали для грузовиков, чинили стрелковое оружие, собирали радиостанции и запасные части для самолётов. Женщины в ватниках и косынках закручивали гайки на станках, подростки катили тележки с заготовками.

Здание Управления НКВД по Бухарской области, внешне ничем не примечательное, кипело внутренним напряжением. Здесь сливались нити тревожных донесений, слухов, перехватов и анонимок. Война шла не только в Сталинграде или на Курской дуге. Она стучалась в двери кишлаков, пряталась в базарных лавках и ковыляла вместе с караванами по пустыням.

Майор Касым Токсанов — крепкий, высокий человек с прямой спиной и лысой, отполированной, как казан, головой — стоял у настенной карты. Его тёмные глаза прищурились. В руке — донесение из Москвы. СМЕРШ предупреждал: на юге Советского Союза возможно активизируются группы диверсантов, заброшенных Абвером. Объект их внимания — стратегические артерии снабжения. Под подозрением — Иран, Туркмения, юг Узбекистана.

— Что именно представляет интерес для немецких шпионов? — вслух спросил он, указывая на карту с пометками: железнодорожные узлы, склады, станции, заводы, мосты.

В это время в кабинет вошли четверо:

Капитан Ибрагим Сарымсаков, человек крепкий, с выражением суровой выдержанности. Он долго усаживался: протез на левой ноге, заменивший ему утраченный сустав после ранения на Украине, немного натирал бедро. Он не жаловался, но иногда морщился.

Старший лейтенант Хамид Арипов — худощавый, остроумный, вечный аналитик. Любил карандашом делать пометки на всём, что попадалось под руку.

Старший лейтенант Ганишер Губайдуллин — сдержанный, методичный, человек немногословный, но точный. До войны — преподаватель в педучилище.

Анвар Хамракулов — самый молодой, с горячим темпераментом, умел говорить убедительно, но часто спорил с начальством.

Майор изложил суть: возможное проникновение группы из Туркменистана. Место атаки — пока неизвестно. Нужны идеи.

— Будут бить по промышленным объектам, — первым заговорил Арипов, делая пометки. — У нас действуют заводы по ремонту техники, кожевенные, текстильные предприятия… Могут ударить по ним.

— Каждый завод охраняется. Внутрь не проникнут, — покачал головой Сарымсаков. — Если и есть группа — она малочисленна. Значит, в лоб не пойдут.

— А может, они хотят взорвать эшелон? — предположил Хамракулов. — На станции или в пути?

— И что это даст? Один-два состава? Не стоит риска. Они бы не слали диверсантов через Иран ради пары вагонов, — заметил Сарымсаков.

Анвар прищурился:

— А если это мост? Чарджоуский. Один из немногих. Перережь его — и снабжение с юга встанет.

В помещении повисла тишина. Майор подошёл к карте, посмотрел на участок, где проходила Трансиранская магистраль — от Басры через Иран, далее в Туркменистан и Узбекистан. И да — Чарджоуский мост через Амударью был критической точкой. Если его уничтожить, поток «ленд-лиза» рухнет.

— Чтобы взорвать мост, нужна взрывчатка, — сказал он.

— Не меньше 200 килограммов, — тут же отозвался Сарымсаков. — Я сапёр, знаю. Особенно если речь об опоре.

Арипов задумался:

— Нести такое на себе — невозможно. Значит, животные: верблюды, мулы. Караван.

Майор кивнул:

— Вдоль афганской границы караваны идут в Иран и обратно. Там легко спрятаться среди пуштунов или бедуинов. А если в группе бывшие узбеки или туркмены из Туркестанского легиона, им и вовсе легче слиться с местностью.

Сарымсаков задумчиво:

— Они знают язык, традиции. Не отличить. Их могут прикрывать местные родственники или религиозные фанатики.

— Начинаем проверку всех пересечений границы за последние 10 дней, — распорядился Токсанов. — Отрабатываем все слухи. Все сведения о передвижении подозрительных караванов — в отдел 4. Подключите погранцов и войсковую контрразведку. Времени у нас мало. Если они уже в Туркмении — значит, скоро ударят.

8.

22 апреля 1943 года, Туркменская ССР

Перед рассветом группа двинулась к станции Кизыл-Аяк, откуда пролегал путь в сторону Чарджоуского моста — главной цели операции. Всё шло по плану. Верблюды шагали уверенно, неторопливо, их массивные ноги мягко вдавливались в песок. Они были выносливы, терпеливы и, казалось, знали: пустыня — их стихия. Гордые, с высоко поднятыми головами, верблюды несли ящики с взрывчаткой, тщательно упакованным оружием, мешками с продовольствием, флягами воды и медицинской аптечкой. У каждого члена группы был свой расходник, свой сектор ответственности.

Диверсанты старались избегать любых патрулей, контактов с местными жителями. Они шли ночами, а днём прятались в оврагах, рытвинах и под саксаулами. Бектемир был их проводником и знал эти земли, как свои пять пальцев. До войны он пас овец в животноводческом колхозе имени Ворошилова, знал каждую тропу, каждую ложбину, каждый саксаул и валун. Он двигался с уверенностью, точно определяя, где можно укрыться, где есть вода, а где — опасность.

Но несмотря на уверенность, внутри его глодал страх — не перед боем, нет. Он боялся встретить кого-то знакомого. Слишком много тех, кто мог его узнать, и тогда — закономерный вопрос: «Почему ты не на фронте? Почему в халате, а не в форме?»

Чтобы не вызывать подозрений, немцы — Фольке и Штокли — побрились, затемнили кожу кремами, натянули тюбетейки. Салим и Шерали, самаркандцы, чувствовали себя естественно, в отличие от Алихана и Турсуна из Ферганы — те тяжело переносили жару, потели под своими чапанами, но всё равно сохраняли бодрость. Запахи тела не тревожили их — они пришли не на праздник, а на войну. Санжар безразлично относился к холоду и жаре, похоже, он просто не чувствовал разницу в температуре.

У каждого из них было за спиной своё прошлое, свои счёты с Советской властью. Салим и Шерали сидели в тюрьмах, их семьи были раскулачены, отцы расстреляны. Алихана обвинили в «панисламистском заговоре», Турсун потерял всех родственников в голодные годы. Бектемир сам сдался немцам, поклявшись служить фюреру. Санжар, таджик, самый молодой, верил, что он потомок ариев и исполняет древнюю волю предков.

Они ненавидели большевиков. В своих мыслях они уже видели, как разрывают красные знамёна, свергают власть Советов, восстанавливают шариат. Они были заряжены на смерть — и были готовы убивать.

…Солнце начинало клониться к горизонту. Огромные багрово-золотистые облака расползались по небу. Пески отражали небесный огонь, как расплавленный металл. Саксаулы отбрасывали длинные тени. Иногда из-под камней выскальзывали змеи, лениво уползая в сторону. Скорпионы, словно маленькие разведчики, перебегали дорогу и прятались под корнями.

Всё шло идеально — до того момента, как они не столкнулись с пастухами.

Три человека вышли неожиданно, перегоняя впереди себя стадо в сто голов. Две огромные собаки, с жёлтыми глазами и развевающимися шкурами, держались по флангам, внимательно следя за каждым шагом.

— Ассалому алейкум, — произнёс самый старший пастух. Он был седой, с глубокими морщинами, в выцветшем халате, в руке держал длинный посох, которым подгонял баранов. — Куда путь держите, уважаемые?

— Ваалейкум ассалам, — ответил Шерали, который шёл первым, ведя верблюда за уздцы. Все остальные остановились, оценивая ситуацию.

Собаки почуяли неладное. Одна подошла к группе, зарычала, прижав уши. Салим напряжённо следил за ней.

— Мы направляемся в Самарканд, — сказал Шерали.

— В Самарканд? — переспросил молодой пастух, глядя на тюки, прикреплённые к вьючным животным. Он явно заметил — в мешках что-то не то: слишком тяжёлое, слишком аккуратно упаковано.

— Мы местные, — вставил Бектемир. Его голос прозвучал уверенно, но туркменский акцент не остался незамеченным.

Фольке и Штокли стояли чуть поодаль, спокойно, но с пистолетами в руках, спрятанными в складках одежды. Их лица были бесстрастны. Они были готовы стрелять, но знали: убийство пастухов привлечёт внимание. Пропадут люди — начнут искать. Бараны разбредутся — поднимется шум. А если найдут стадо — пойдут по следам. НКВД давно охотилось за чужаками.

— Мы везём кожу для сапог, кумганы. Из Ирана идём, — продолжал Бектемир, но в этот момент один из пастухов прищурился.

— Ты… Бектемир? Сын Рузмета? — его голос дрогнул. — Я видел твою жену два месяца назад. Ты же должен быть на фронте… Говорят, пропал без вести…

И всё. Секунда молчания, и Бектемир сделал рукой короткий знак. Фольке и Штокли одновременно подняли оружие — глухие хлопки пистолетов с глушителями разорвали тишину. Два пастуха упали, сражённые в голову и грудь. Но старик — несмотря на возраст — бросился бежать.

Собаки зарычали и нагрянули на Салима и Турсунa, хватая их за рукава, за халаты. Те с яростью вытащили кинжалы и зарезали животных, густая кровь брызнула на песок. Санжар выхватил автомат МП-40, но Фольке приказал ему не стрелять.

Старик бежал между саксаулов, и в какой-то момент исчез за холмом. Но Алихан с топором в руке метнулся следом и, настигнув его, ударом в шею и спину повалил на землю. Старик вскрикнул один раз — и затих.

Бектемир вытер пот со лба, огляделся. Бараны блеяли, сбившись в кучу.

— Чёрт, — процедил он. — Что делать с этим стадом? Убивать — бессмысленно, прятать — невозможно. Кто-нибудь увидит — и всё.

— Двигаемся дальше, — скомандовал он. Времени не было.

Солнце уже опускалось, и всё вокруг приобрело зловещий оттенок. Кровь, впитавшаяся в песок, казалось, испарилась, растворяясь в закатном свете, окрашивая горизонт в тёмно-красные и фиолетовые цвета. Тени становились длиннее, песок — холоднее, воздух звенел от тишины.

Но диверсанты не заметили одного: за дюной, лежа в пыли, притаился мальчик — четырнадцатилетний сын убитого пастуха. Он всё видел. Его губы дрожали, руки тряслись, но он не двинулся, не издал ни звука.

Он ждал темноты, чтобы уйти в кишлак, к людям. Рассказать. Поднять тревогу.

Он знал: это война, и он больше не ребёнок.

9.

Ранее утро 23 апреля 1943 года, колхоз «Красный рассвет»

Солнце ещё не поднялось над горизонтом, только первые серые полосы рассвета прокрались по небу. В это предрассветное время, едва не падая от усталости, Узакбай добрался до родного кишлака. Его лицо было бледным, губы потрескались от жажды и ветра, руки дрожали, а глаза были полны слёз.

Он подошёл к первому дому и, собрав остатки сил, постучал в ставни. Дверь открыл старик Йулдош Акрамхожа — жилистый, сухопарый, с длинной седой бородой и строгими, но добрыми глазами. Он был известен в кишлаке как старожил, ветеран трудовой армии и уважаемый человек.

— Что случилось, Узакбай? — спросил он, нахмурившись.

Мальчик, задыхаясь от рыданий, всхлипывая, обрывающимся голосом сообщил, что какие-то люди убили его отца и ещё двух пастухов, и что он всё видел.

— Их было восемь! — хрипел он. — Злые и жестокие!

— О-о Аллах милосердный!.. — вскрикнул старик, и в его голосе прозвучал ужас. Он быстро повернулся к дверям:

— Зулфия! Быстро, займись мальчиком! Я бегу в сельсовет!

— Что случилось? — спросила его супруга, худая и горбатая старушка с татуировками на подбородке, выглядывая изнутри. Когда она увидела заплаканного Узакбая, сердце её сжалось.

— Узакбай, дитя, почему ты плачешь?

— Его отца убили, — коротко бросил Йулдош и поспешил по пыльной улице, ударяя посохом по камням.

В здании сельсовета уже собрались люди. Первые работники, несколько колхозников, сторож.

Туда и вбежал запыхавшийся Йулдош.

— Беда! Беда! Троих пастухов убили! Узакбай только что пришёл, видел всё!

Секретарь сельсовета, Нугманжон Хиддисов, мужчина пятидесяти лет, с сутулой спиной и выраженным горбом, поднялся со скамейки. Из-за своей физической особенности он не был призван на фронт, но трудился на гражданском поприще с особым рвением.

— Это бандиты? — спросил учитель Геннадий Еременко, эвакуированный из Минска, высокий, носатый, с проницательным взглядом. Его русский язык и история были уважительно воспринимаемы в кишлаке.

— Узакбай говорит, что те были на верблюдах с тюками. Восемь человек. Это не бандиты — бандиты не возят на себе такие грузы. И его отец узнал одного. Имя — Бектемир, сын Рузмета.

— Был такой, — припомнил Хиддисов. — Туркмен, мрачный. На людей смотрел как волк. Призвали в армию, но говорят — пропал. Кто-то шептал, что сдался сам…

— Сам или не сам — это теперь дело милиции, — спокойно заметил Еременко. — Нужно сообщить участковому. Если это новая банда, то ничего хорошего ждать не приходится.

Йулдош подошёл к старому телефонному аппарату, стоявшему в углу. Он покрутил ручку, подсоединился к линии — телефон был полевой, соединён с райцентром.

— Передадим, передадим, — сказали на том конце провода. — Сообщим в Бухару и Ашхабад. Но мы тоже двинем от себя на поиск бандитов.

— Пастухи с баранами были. Надо тела искать и стадо собрать, — сказал Хиддисов.

— Он сказал, где это?

— Пятнадцать километров к югу от кишлака, — подтвердил Йулдош.

— Тогда так. Я собираю людей. Возьму охотников, участкового, оружие. Пока хищники не сожрали трупы.

Через полчаса десять человек отправились в путь. Впереди ехала арба, запряжённая лошадью. Остальные — верхом, с ружьями, палками, лопатами. С ними был младший лейтенант милиции Санжар Абдусалямов — крепкий узбек лет тридцати, в гимнастёрке и кожаной тужурке, с «наганом» у пояса и острым взглядом. У него был опыт: до войны — старший милиционер в Термезе, прошедший школу на границе.

Местность была открытой, песчаной, с невысокими холмами, заросшей саксаулом и джузгуном. Местами лежали белёсые пятна солончака. Сухой воздух жёг ноздри, пыль хрустела на зубах, а над горизонтом поднимался жёлтый шар солнца.

Через час верховой езды группа добралась до места преступления. Над телами кружили стервятники, а у ближайших кустов шныряли волки, уже почуявшие мертвечину. Один из них даже зарычал на людей.

Абдусалямов выстрелил в воздух — волки рванули прочь.

Тела лежали в беспорядке, двое пастухов — с огневыми ранами в грудь и голову, третий — с глубоким рубленым ранением в шею, будто топором. Рядом валялись задранные собаки, изрезанные кинжалами, их шкура была порвана в клочья, язык высунут, глаза остекленели.

Пятеро охотников пошли искать разбредшееся стадо, а остальные осматривали место. Записывали, зарисовывали. Абдусалямов вёл протокол в своей тетради. На песке виднелись следы — копыта верблюдов, ботинки, клочья верблюжьей шерсти, пятна крови.

Трупы аккуратно сложили на арбу, накрыв брезентом. Ещё один из охотников сел рядом, чтобы отгонять зверей.

Путь в кишлак занял дольше — арба шла медленно, колёса поскрипывали, лошади уставали на жаре.

Солнце уже поднялось высоко, кишлак ждал похорон и ответа — кто убил пастухов и зачем.

10.

Бухарская область, 23 апреля 1943 года

Вся информация из районов и от оперативников стекалась в Бухару и ложилась на стол майору Токсанову. Он просматривал донесения, делал пометки на полях, карандашом помечал ключевые фамилии, маршруты, странности. Лицо его оставалось хмурым — чем больше он читал, тем отчётливее чувствовал: где-то, совсем рядом, зреет серьёзная угроза.

Всем воинским частям и структурам было отправлено срочное сообщение о необходимости повышенной бдительности. Командиры получили указания держать личный состав в боевой готовности — особенно в районах, прилегающих к железным дорогам, мостам и складам.

Уже были задержаны несколько подозрительных групп, но, прослушав допросы, Токсанов лишь мрачно отмахнулся:

— Это не они… Эти — дезертиры, уголовники, кто угодно. Но диверсанты на смерть пойдут, они не сдаются. Им пощады не будет, и они это знают. Настоящие — хитрые, подготовленные, как тень — и уходят бесследно.

Капитан Сарымсаков лично обходил предприятия Бухары, проверяя охрану на складах, докладывая в штаб. Другие офицеры выдвинулись на железнодорожные станции, взяв с собой вооружённых милиционеров с ППШ. К ним присоединились активисты — городские и сельские, с охотничьими ружьями и решимостью в глазах. Люди чувствовали тревогу, но действовали чётко.

Военные патрули проверяли все мосты, транспортные пути, подъезды к аэропорту, тщательно осматривали погрузочные площадки, склады с техникой, местами хранения грузов по ленд-лизу — бензобочки, рации, ящики с обмундированием и медикаментами. Всё это подлежало особой охране: Москва не потерпит провала.

А Касым Токсанов, несмотря на всю ответственность, ощущал: не хватает опыта. Он знал, как ловить карманников, убийц, самогонщиков. Но бороться с диверсантами Абвера — это другое. Это противник, который обучен, мотивирован, умеет растворяться в толпе. Это враг, которого не видно, пока он не ударит.

В этот момент дверь кабинета распахнулась, и внутрь вбежал капитан Богатырев, запыхавшийся, с зажатым в руке листом.

— Товарищ майор! Поступила информация!

— Говори.

— Сообщение из колхоза «Красный рассвет». Сын пастуха, Узакбай, рассказал, что какие-то люди убили его отца и ещё двух пастухов. Говорит, это был караван — восемь человек и верблюды. Большие тюки. Хорошо говорят по-узбекски, по-туркменски. Один из них — Бектемир. Он слышал это имя. Сын Рузмета.

Токсанов нахмурился, кивнул Богатыреву продолжать.

— Проверили по картотеке. Есть такой — Хамраев Бектемир Рузметович, 1910 года рождения. Призван в сентябре 1941 года. Пропал без вести под Киевом.

— Значит, попал в плен… или перешёл к немцам, — произнёс Токсанов с ледяным голосом. — Если он здесь — это не случайность. Он ведёт группу. Значит, Абвер. Что ещё?

— Караван движется в сторону Кызыл-Аяк.

— А это прямо к Чарджоускому мосту… — медленно сказал майор. — Значит, цель — мост. Там всё по ленд-лизу идёт — машины, бензин, провизия… Если они подорвут его — вся цепь снабжения рухнет.

Он встал и прошёлся по кабинету.

— Так. Делаем так: формируем три группы. Оповестить Ашхабад — пусть подключаются. Мы перекроем путь к мосту. Начинаем поиск. И уничтожение. Без пощады.

Через час три грузовика «ЗИС» с вооружёнными милиционерами покинули двор Бухарского управления НКВД и взяли курс на юг, в сторону узбекско-туркменской границы.

В кабине первой машины сидел сам майор Токсанов — он решил лично участвовать в операции. Его лицо было сосредоточенным. Рядом с ним — капитан Богатырев и милиционер с «дегтярёвкой» наперевес.

День стоял жаркий. Солнце уже жгло в полную силу, воздух над дорогой дрожал маревом. Пыль от колёс густыми столбами тянулась ввысь, въедаясь в глаза и ноздри. Жёлтые поля, редкие саксаулы, сухая, растрескавшаяся земля — всё было обжигающим, беспощадным. Жара стучала в виски, сушила рот, липкая рубаха прилипала к спине.

Но ни один человек в грузовиках не жаловался. Все знали: это больше, чем просто операция. Это — вопрос войны. И чести.

Чем ближе к мосту — тем острее становилась тень врага…

11.

25 апреля 1943 года, Чарджоу

Амударья ревела, как рассерженный зверь. Её бурные воды с грохотом неслись меж обрывистых берегов, и шум реки был слышен за пару километров — как гул далёкой бури, перемешанный с рокотом перекатов и плеском водоворотов. На солнце гладь реки сверкала, словно расплавленное серебро. Волны перекатывались, разбиваясь о валуны и сваи, и над рекой стоял туман из мельчайших брызг.

Чарджоуский мост был настоящим чудом инженерной мысли — длина почти три километра, с прочными металлическими фермами, прочно врезанными в массивные бетонные опоры, утопленные глубоко в дно. По нему проходили железнодорожные пути и проезжая часть, защищённые перилами. Конструкция стояла на восьми основательных пролётах, каждый из которых тянулся на сотни метров.

Группа диверсантов — восемь человек, среди них Фольке, Йоганнес, Салим, Шерали и Бектемир, — остановилась в трёх километрах от моста, в засушливом урочище, заросшем чахлыми кустарниками. Они спешились, оставив верблюдов дальше в степи под присмотром Санжара, и изучали цель.

Фольке, холодный и расчётливый немец, осматривал мост через бинокль. В его голове складывалась картина. Рядом Йоганнес, инженер-сапёр, делал аккуратные технические наброски, расчёрчивая, где можно будет заложить заряды. На его листе мелькали точки креплений, металлические стыки и пролёты.

— Охрана там, — сказал Салим, указывая на блокпосты. Он тоже делал пометки, занося в блокнот расписание смены, перемещения часовых и число бойцов.

Действительно, с двух концов моста стояли военнослужащие НКВД и РККА, в маскхалатах и касках. Было две пулемётные точки, а вдоль моста патрулировали вооружённые дозорные. Периодически проезжали мотодрезины с бойцами, иногда появлялся военный грузовик.

— В открытую — бессмысленно, — хмуро произнёс Шерали, бывший кавалерист Красной Армии. — В лоб — смерть. Но заметил: охрана плотная только с двух сторон. Вода не вариант — течение рвёт, как бумагу.

Фольке медленно кивнул:

— Ночью. Мы просчитаем график патрулей, подберём момент. За двадцать минут справимся, если всё подготовим заранее. Уберём дозорных тихо, заложим мины под несущие опоры.

— Верблюдов нельзя — зашумят, — добавил Бектемир. — Придётся тащить всё на себе, порциями. По два-три ящика. Слишком тяжело — распылим силы, но иначе нельзя.

Был разработан План диверсии:

1. Разведка (25 апреля, днём и вечером):

— В течение дня они наблюдают за мостом и его охраной.

— Йоганнес определяет критические точки на конструкции — шарниры пролётов, стыки ферм, узлы опор, где при взрыве возможен обвал части моста.

— Салим и Шерали высчитывают график смен патрулей, промежутки между обходами, маршрут дрезин.

2. Подготовка (ночь с 25 на 26 апреля):

— С наступлением темноты они двигаются к мосту.

— Два бойца — Фольке и Бектемир — обезвреживают двух дозорных тихо, с ножами или ударами в горло.

— Остальные подносят взрывчатку (ТНТ, мины, детонаторы) в рюкзаках, завёрнутую в ткани, чтобы не гремела.

— Прячутся у подмостовья, ближе к первой опоре с незаметной стороны (возможно, со стороны зарослей камыша).

3. Заложение зарядов (ночь):

— Йоганнес, Салим и двое других работают над закладкой.

— Используются магнитные мины и растяжки, часть кладут на несущие балки, часть — на стыки рельс, чтобы разрушить и движение поездов, и саму конструкцию.

— Фольке устанавливает таймеры или дистанционные детонаторы.

4. Отход (ночь/предрассвет):

— После закладки они отходят к месту, где спрятаны верблюды.

— Планируют взорвать мост, когда по нему пойдёт очередной грузовой состав — это создаст максимальные разрушения и замешательство.

— Сразу после подрыва — уход в сторону пустыни, с целью скрыться и пробиться к следующей точке.

Фольке медленно свернул бинокль, и сказал:

— Всё зависит от времени и тишины. Один звук, одна ошибка — и нам конец. Но если всё пойдёт по плану — мы обрушим этот мост и перекроем Ленд-лиз через Туркестан.

12.

25 апреля 1943 года, предвечерние часы. Вблизи Чарджоуского моста.

Первый грузовик из Бухары заглох в пяти километрах от стратегического объекта. Солнечный диск клонился к горизонту, окрашивая небо в пепельно-золотистые тона. Это была уже территория Туркменской ССР, но ответственность за безопасность Чарджоуского моста лежала на бухарском управлении НКВД.

Майор Касым Токсанов, выйдя из кабины, оглядел окрестности — ровная, поросшая сухим кустарником степь тянулась до самого горизонта. Вдали, сквозь марево, едва угадывались очертания железнодорожного моста, уходящего над бурной Амударьёй.

— Нельзя ближе, — негромко сказал Токсанов, повернувшись к своим людям. — Если подъедем — нас заметят. А они не станут вступать в бой — просто уйдут. Нужно подойти скрытно, под покровом ночи.

В кузове сидели десять милиционеров, вооружённых автоматами ППШ, винтовками и револьверами. Вместе с водителем — двенадцать человек. Сила небольшая, но отборная. У каждого был боевой опыт, а у некоторых — участие в задержаниях опасных бандформирований в горах и пустынях. Но даже с этим майор знал: против них — не уголовники, а подготовленные диверсанты Абвера. Жестокие, бесстрашные, прошедшие школу тыла. И каждая ошибка может стать фатальной.

Два других грузовика не остановились — один свернул к северу, другой — к юго-западу, чтобы прочёсывать степь, перекрывая возможные пути отхода диверсантов. У экипажей были радиостанции, и они поддерживали связь, передавая короткие сообщения.

В это время, гудя и скрежеща металлом, по мосту двигался военный эшелон. Состав, состоящий из десятков платформ, тянул за собой американские танки M4 «Шерман», поступившие по программе ленд-лиза. Танки были выкрашены в оливковый цвет, на бортах — звёзды в белом круге, а на башнях — маркировки союзников.

Мост гудел под тяжестью, металлические пролёты вибрировали, резонируя с рельсами. От вибрации воздух дрожал, как над горячей землёй. Но конструкция выдерживала. Она была рассчитана на грузопотоки в тысячи тонн — не зря этот мост считался одним из ключевых объектов всей Среднеазиатской железнодорожной магистрали.

Майор взглянул на состав.

— Вот за что они сюда пришли, — проговорил он про себя. — Это — цель. И мы должны быть на шаг впереди.

Он снял кобуру, проверил ТТ, и сказал своим:

— Ждём ночи. Потом — выдвигаемся.

Милиционеры молча кивнули и без лишних слов расселись по склону холма, стараясь держаться в тени. Каждый из них знал: шум и силуэт на фоне неба — смертельная ошибка. Они укрылись за природными выступами, под кустарником, в ложбинах — холмистая местность служила надежным щитом от глаз потенциального противника.

Касым Токсанов отошёл чуть в сторону, лег у ствола низкорослой саксауловой акации, и достал карту и карандаш. Сомнений почти не было: диверсанты попытаются атаковать этой ночью. Они торопятся — убийство трёх пастухов вызвало тревогу в кишлаке, и наверняка уже запущена система реагирования. У них нет времени ждать.

— Был бы у нас самолёт, — глухо сказал Токсанов, глядя на пустое небо. — Облетели бы район, караван с верблюдами не спрячешь…

Он мысленно перебрал недавние сводки, доклады, ориентировки. Даже если диверсанты попытаются прятаться, верблюды будут выдающимся пятном — их габариты, следы, запах. Но пока оставалось полагаться только на глаза, уши и опыт.

Развернув карту, майор начал чертить возможные сценарии нападения.

Вариант первый — атака через проломы в охране с флангов, снятие часовых, проход по мосту и установка взрывчатки на опорах. Это требует максимальной скрытности, потому, скорее всего, выберут ночной переход.

Вариант второй — переброска диверсантов вплавь ниже по течению, с выходом на опоры. Но Амударья бурна, и ночью идти в воду — это почти самоубийство.

Вариант третий — отвлекающий манёвр с одной стороны и основной удар с другой. При этом убийство часовых с ножами или глушителями — почти наверняка.

Вариант четвёртый — установка взрывчатки с таймером и отход. Взрыв может быть синхронизирован с моментом прохождения важного груза.

Майор сделал пометки: «возможные точки подрыва», «патрульные маршруты», «мертвая зона видимости».

Пока он писал, небо над головой постепенно темнело, и на синем полотне начали выплывать первые звезды. Где-то в стороне чуть слышно зашуршала ящерица в сухой траве. В воздухе повисла прохлада пустыни, сменяя дневной жар.

Далеко за горизонтом, где-то над рекой, раздался гул — остаточный отзвук прошедшего эшелона. Всё стихло. Только ветер мягко гнал пыль по степи, и небо напоминало шёлковый свод, усыпанный звёздами, будто предвещая скорую бурю — бурю, которую этой ночью могли устроить диверсанты.

Токсанов, хмурясь, сложил карту и взглянул в сторону моста.

— Мы здесь. Ждём.

13.

2:12, 26 апреля 1943 года. Чарджоуский мост.

Луна в ночном небе висела наполовину закрытая облаками, от чего мир вокруг казался тусклым, тревожно-серебристым, но не светлым. Свет был рассеян, неравномерный, бросал длинные, искажённые тени. Через всё небо, от востока к западу, тянулась белая, мерцающая полоса Млечного Пути, будто древняя тропа в вышине, напоминая о вечности над бушующим настоящим. Она освещала тёмное небо, как древний факел, и в этом величии было что-то почти мистическое.

Воздух был прохладным, почти колючим. Несмотря на апрель, ночь здесь была суровой — в степи резкий перепад температур, и ветер с реки пронизывал до костей, вырываясь из тьмы и царапая кожу, как ножом. Земля под ногами уже остыла, и при каждом шаге сапоги оставляли едва слышный хруст по мерзлой пыли и камешкам.

Майор Фольке поднял руку.

— Los! Jetzt beginnt es. (Вперёд! Начинаем.)

Все бесшумно поднялись, словно призраки, и двинулись вниз, к реке. Оружие — только пистолеты с глушителями. Такое выдавалось только элите Абвера. Точное, смертельное, тихое — оно идеально подходило для того, чтобы убивать в темноте.

Йоаннес, словно хищник, сиял внутренним светом от предвкушения. Его глаза блестели, как у зверя. Он любил смерть. Особенно, когда мог врезать кинжалом в горло, в сердце, в живот. Остальные тоже были собранными и бесстрастными. Каждый понимал: обратной дороги нет. Их могли не ждать в Берлине. Но фанатизм, железная дисциплина и вера в «миссию рейха» толкали их вперёд.

Группа бесшумно спустилась вниз, лавируя между кустарником и скальными выступами. Фольке видел в темноте, как кошка — не по природе, а по привычке. Десятки ночных тренировок приучили его ловить форму, движение, блеск глаза или отблеск металла. Лунный свет хоть и тусклый, но помогал различать объекты: силуэты, габариты, позиции охраны.

Впереди замаячили фигуры часовых. Два красноармейца стояли у первой опоры, третий — неподалёку, на смотровом пункте с винтовкой на груди.

Фольке и Бектемир двинулись к ним, пригибаясь, двигаясь, как тени. Диверсанты подошли настолько близко, что красноармейцы не успели даже повернуть головы. Один удар в шею, другой в сердце, третий сдавленный хрип — и все трое рухнули без звука.

— Schneller! Los geht’s! (Быстрее! Вперёд!) — прошипел Рихард, указывая на мост.

Они начали разбегаться по опорам, чтобы заложить взрывчатку. Всё шло по плану. Но внезапно…

Из темноты, как будто вырезанный из самого воздуха, перед Фольке вырос Касым Токсанов. Мгновение. Взгляд. Узнавание. Два майора — два мира, два фронта — одновременно выхватили кинжалы и рванули друг на друга.

Фольке был быстрее и сильнее, его удары были отточены, как по учебнику. Касым отбивался с яростью, но ему явно не хватало ловкости диверсанта. Немец дважды ранил его — порез по предплечью, укол в бок. Касым зашатался, но не упал. Фольке занёс руку, чтобы вогнать сталь в сердце, и уже почти торжествовал…

Но в этот момент Касым резко ушёл в сторону, развернулся всем телом и вогнал свой нож в шею противника.

Рихард захрипел, отпрянул, споткнулся — и рухнул, хватаясь за горло, из которого била тёмная кровь.

Тем временем за спиной Токсанова двое милиционеров сцепились с Бектемиром. Тот был, как разъярённый зверь — молниеносный, беспощадный, хладнокровный. Он вогнал нож в живот первого, оттолкнул, выстрелил второму в бедро, и уже готовился добить…

Но раздался выстрел — короткий, хлёсткий, как пощёчина.

Касым, стоя, качаясь от боли и усталости, направил ТТ прямо в сердце Бектемира и спустил курок.

Пуля ударила точно. Бектемир пошатнулся, упал на колено, потом на землю. Без звука.

Тишина.

Остатки диверсионной группы уже начинали отходить, когда по реке понёсся красный сигнал ракеты — знак тревоги.

Мост был спасён. Цена — кровь и ночь.

14.

3:01 ч., 26 апреля 1943 года. Чарджоуский мост.

Остатки группы диверсантов срывались с места в тёмной ночи, отступая в хаосе выстрелов, криков и грохота шагов. Штолке, один из старших по группе, быстро сообразил: «Это засада. Нас ждали.»

Всё было ясно: миссия провалена. Мост — уцелел. Взрывчатка так и осталась неиспользованной у первой опоры. Вернуться в Афганистан, пересечь границу и добраться до Турции — мечта, которая больше никогда не станет явью.

Но абверовцы были не теми, кто сдавался. Если уж умирать — то с оружием в руках, дорого продав свою жизнь.

Алихан и Турсун отступали прикрываясь развалинами насыпи. В их руках — автоматы МП-40: компактные, складные, с характерным коротким стволом и длинным прямым магазином на 32 патрона. Они плевались короткими, чёткими очередями, которые скашивали всё, что попадало под огонь.

Пули резали ночь, как иглы, и каждая очередь была меткой — один за другим падали раненые и убитые милиционеры и бойцы охраны. МП-40 гудел в руках Алихана, как живое существо, и стрелял без промаха.

Но их всё равно прижимали — с флангов, с тыла, из-за насыпи и со стороны моста.

В этот момент две другие группы милиции подъехали на грузовиках, осветив пространство фарами, как прожекторами. В пыльном мареве фар мелькали фигуры, которые тут же открыли огонь.

Среди прибывших были старший лейтенант Арипов, невозмутимый, с длинным лицом и острым взглядом; Губайдуллин, крепкий и решительны и Хамракулов, у которого в руках была винтовка СВТ-40, и глаза горели жаждой возмездия.

Автоматчики диверсантов били в ответ, перебегали, перекатывались, прятались за валунами, пытались прорваться сквозь окружение — но наступал конец.

Алихан получил пулю в грудь — его отбросило назад, и он слабо ударился спиной о камень. Турсун, закричав что-то невнятное, рванулся к нему, чтобы помочь, но пуля Арипова пробила ему висок. Оба остались лежать в пыльной траве, неподвижные.

Капитан Штолке, Санжар, Салим и Шерали рванули к песчаному обрыву, надеясь пробиться к реке. Касым, раненный, но непоколебимо решительный, вместе с тремя бойцами преследовал их, не чувствуя боли, только жажду добить врага.

Шерали стрелял в ответ — взрывами пуль сек тростник, и один из милиционеров упал с простреленным плечом. Но вторым выстрелом Губайдуллин попал Шерали прямо в живот. Тот вздрогнул, вскрикнул и повалился лицом в песок.

Салим метался, стрелял, пытался убежать, но Касым из ТТ срезал его двумя выстрелами — один в ногу, второй в грудь. Салим взвыл, упал, еще попытался подняться — и замер.

Остался только Санжар. Он был упрям, вынослив и всё ещё держал свой МП-40, стреляя короткими, злыми очередями, отступая к кустарнику. Пуля прошла рядом с Касымом, и тот упал на колено. Но в этот момент Хамракулов, стоя сбоку, навёл СВТ и выстрелил.

Пуля ударила Санжара в бок, вышла из шеи — и он рухнул, как марионетка, обрезанная ножом.

Тишина. Где-то хрипел раненый. Где-то треснул сухой куст под ногой бойца. Но бой закончился.

Мост остался стоять. Пыль медленно оседала. Ночь снова становилась тёмной и немой. Миссия Абвера провалилась. Они не дошли до Берлина. Только до Амударьи.

15.

29 апреля 1943 года, Берлин. Здание Абвера.

В просторном, но полутемном кабинете пахло старой бумагой, табаком и тревогой. Адмирал Вильгельм Канарис, с каменным выражением лица, стоял у окна, сжав в руке папку. Напротив него, вытянувшись по стойке «смирно», стоял полковник Хайнрих Кёлер.

— Группа уничтожена. Миссия провалена, — ровным голосом закончил он свой доклад. — План «Шайтан пустыни» не исполнен.

В кабинете, из радиоприёмника на подоконнике, раздавался визгливый, истеричный голос: «Verräter! Feiglinge! Wenn sie es nicht schaffen, werde ich sie persönlich vor das Kriegsgericht stellen!» («Предатели! Трусы! Если они не справляются, я лично предам их военному трибуналу!»)

Канарис скривился, раздражённо щёлкнул тумблер и отключил радио.

— Они дошли до Чарджоу — и были уничтожены? Проделали путь через Иран, Афганистан, пустыню, кишлаки, степь… — он потёр ворот мундира, злясь больше на себя, чем на подчинённых. — И что в итоге?

— Да, герр адмирал, — кивнул Кёлер. — Похоже, где-то допустили утечку или просто не просчитали реакции советов.

— Мост цел, — зло бросил Канарис. — Ленд-лиз продолжается, Красная армия получает танки, топливо, боеприпасы… А мы теряем людей, ресурсы и репутацию.

Он начал шагать по кабинету, тяжело ступая, будто каждое движение давалось с трудом.

— Борман вызывает меня к себе, — проговорил он, остановившись у карты на стене. — Что я ему скажу? Что «песок сожрал лучших»?

Полковник кашлянул, явно подбирая слова:

— Мы можем начать новую операцию. У нас есть… Отто Скорценни. Он…

— Нет! — резко отрезал Канарис, повернувшись. — Скорценни — это инструмент хирургической точности. Я не буду разменивать его на безнадёжные экспедиции.

Он посмотрел на карту, где красной линией была отмечена ленд-лизовская трасса через Иран и Среднюю Азию. Потом, медленно, словно говоря самому себе, пробормотал:

— Будем искать другие способы. Время работает против нас, но пока оно ещё есть.

— Среднеазиатское направление? — осторожно уточнил Кёлер.

— Нет. — Канарис отрезал. — Разработайте другой план. Не через Чарджоу. Не через Бухару. Что-то иное.

Кёлер отдал честь, резко вскинув руку:

— Heil Hitler!

Канарис не ответил. Он только вздохнул и начал застёгивать китель, готовясь покинуть здание. В этот момент завыли сирены. Пронзительный вой пронёсся над Берлином, и стены задрожали от далёкого гудения самолётов. Налёт. Британцы. «Ланкастеры» и «Галифаксы».