Бесплатный фрагмент - Прыжок в неизвестность

В российской производственной фирме идет последний этап перехода на совершенно новый вид управления. Процесс построения системы эффективного управления начался еще с момента ее создания. То, что потом такое управление будет называться бережливым, никто даже не представлял, в том числе его инициатор — владелец фирмы.

Используемые фирмой формы и методы управления кого-то радовали и вселяли надежды, но многих настораживали и пугали. Тем не менее она достигла довольно серьезных успехов: в России стала лидером рынка в своей области, а в Европе — единственной российской фирмой, поставляющей свою продукцию на конвейеры европейских автозаводов.

Большой производственный и немалый жизненный опыт ее владельца, его вера в возрождение страны стали крепким фундаментом, на базе которого шло постоянное развитие.

В книге представлены отдельные моменты советской действительности, подъемы и спады промышленного производства, а после — попытки создания нового российского, активным участником которых был и есть владелец фирмы. Изменения, происходящие в стране в последние годы, ставят перед ним серьезную дилемму, которую он пытается решить.

Книга написана на основе реальных событий, но все имена и названия в ней вымышленные.

Часть 1.

Жизнь в СССР

Свадьба Даньки

В Брянском институте транспортного машиностроения, или в БИТМ, как его сокращенно называли, зимняя сессия 1966 года была в полном разгаре. Для Оси она заканчивалась во вторник, 25 января, но вся беда заключалась в том, что на субботу, 22 января, у Даньки, его двоюродного брата, живущего в Киеве, была намечена свадьба, пропустить которую Ося уж никак не мог. Он, конечно, успел войти в ритм этих экзаменов. Ведь Ося был уже на пятом курсе, и это его девятая сессия. Девятая-то девятая, но поди знай, что может произойти, ведь из пяти экзаменов три прямо соответствовали его будущей специальности «Технология машиностроения». И, как назло, один из них был именно 25 января. У Оси была только одна возможность попасть на свадьбу — сдать этот экзамен вместе с «дубами», у которых он был 22 января.

«Дубы» учились в параллельной группе. В Осиной почти все были вчерашние школьники, поступившие в институт сразу же после окончания 10-го класса. В той же народ собрался бывалый. Одни отслужили в армии по три года, другим «повезло», и они по четыре года отдали флоту, третьи набрали по 2—3 года рабочего стажа. Когда-то давно, еще в начале второго курса, эти ребята перевелись в БИТМ из других институтов, и их почему-то включили в состав Осиной группы. Ее величина, да и разный уровень знаний создавали всем массу проблем. Через пару месяцев группу разделили на две — «десятиклассников» в одну, а «бывалых» в другую. Умение и желание учиться в каждой были разные. Так появилась группа «дубов».

Женька, второй двоюродный брат Оси, тоже учился в БИТМе, но он был еще «букварь». Так старшекурсники называли всех младших по курсу. Он был только на втором курсе и поэтому не мог себе позволить сорваться с сессии, тем более что заканчивалась она у него аж 27 января.

У Оси голова шла кругом. Он не представлял, что может не быть на свадьбе у Даньки, но просто не понимал, как ему извернуться, чтобы попасть туда.

Машинально начинал просчитывать варианты. «Поезд от Брянска до Киева идет 8 часов. Начало свадьбы в 7 вечера. Значит, если сесть на поезд в 11 утра, то можно успеть. Стоп, как, черт возьми, успеть, если экзамен начинается только в 9:00? Его еще надо сдать, а после мчаться, как угорелый, к поезду, на что все равно уйдет не менее полутора-двух часов. Даже будь поезд в 11, то все это чушь, не успеть, и нечего об этом и думать.

«Ладно, — Ося успокоился и начал думать более трезво, — а сколько вообще есть поездов в день, и когда они отходят?» Получить ответ на этот вопрос несложно, но для этого надо было сходить на вокзал. Осин институт и его общага были не совсем в Брянске, они были в Бежице. Когда-то Бежица была самостоятельным городом, но после вошла в состав Брянска, став его отдаленным районом. На Бежицком вокзале он мог узнать не только расписание пригородных поездов, но и поездов дальнего следования, отправляющихся уже с вокзала Брянска. Чтобы добраться до брянского вокзала, надо было ехать либо на двух автобусах, на что ушло бы не менее полтора-двух часов, либо на пригородном поезде. На поезде быстрее, он шел не более 50 минут, но если автобусов надо было ждать минут 10—15, то поезда, если не час пик, ходили редко. Задача понятная: осталось совместить расписания двух поездов — пригородного и киевского.

В течение дня на Киев идут несколько поездов. Осе подходил только один скорый «Москва — Киев», прибывающий в Брянск днем около трех с копейками. Жаль, что он попадет в Киев только к 11 вечера, но ничего не поделаешь, хоть бы так получилось. Дело оставалось за «малым» — договориться о более ранней сдаче экзамена, сдать его и добраться до вокзала в Брянске. О билетах Ося особо не беспокоился, не было ни одного случая, чтобы он не смог уехать на нужном ему поезде.

Перенести экзамен на более ранний срок не представляло особой проблемы, главное, надо успеть подготовиться. Однако это Осю не смущало. Он давно уже привык концентрировать усилия в критические моменты для достижения успеха. Так было и на этот раз. Экзамен он сдал на «отлично».

Итак, первый барьер был пройден, и теперь пошел обратный отсчет времени. Его вроде бы хватало, но Ося все равно беспокоился: мало ли что может произойти, пока он доберется до своего киевского.

Общага, куда направился Ося после экзамена, была рядом. По пути он зашел в студенческую столовую, там все-таки дешевле, чем где бы то ни было в городе. Ося не мог себе позволить лишние траты.

До пригородного поезда еще оставалось время, но Ося все равно пошел на вокзал, решив спокойно дожидаться его там. Ему казалось, что так будет надежней.

Поезд подошел вовремя. Вагон, куда вошел Ося, был полупустым. Мало кто ездит в дневное время. Это не часы пик, когда в переполненных поездах творится безумие. Никто тогда даже не думает найти свободное место, лишь бы в вагон влезть. Сейчас, когда поезд тронулся, тишина и мерный перестук колес как-то расслабили Осю. Усталость, накопившаяся за последние дни, дала себя знать. Он представил себе, что уже лежит на верхней полке киевского и засыпает.

Неожиданно поезд замедлил ход и остановился. Ося забеспокоился, хотя у него в запасе было около сорока минут. Он знал, что с пригородными поездами иногда такое случается, но обычно это занимало не более нескольких минут. В этот раз поезд все стоял уже минут семнадцать. Ося не находил себе места. Не хватало еще опоздать на киевский поезд из-за этого дурацкого пригородного. Простояв еще какое-то время, поезд не спеша тронулся. Ося превратился в клубок нервов, про себя крыл кого можно и не можно, а поезд, как назло, еле плелся. Когда пригородный дошел до вокзала, киевский уже стоял на 4-м пути. Ося пулей вылетел из вагона, помчавшись в кассу. Там его ждал еще один «подарок» — очередь у кассы не оставляла ему никакого шанса купить билет. В критические моменты мысли работают мгновенно, а ноги только успевают им следовать, перенося Осю через лужи и ступеньки подземного перехода.

Проводник плацкартного стоял у своего вагона и как будто ждал Осю. Ося нередко в Брянске пользовался их услугами. Проводники ведь тоже люди, и у них есть семьи, а их надо как-то содержать. Невысокая зарплата и нелегкая работа вынуждали их находить какие-то пути для дополнительного заработка. Три рубля устроили каждого, и Ося получил свою желанную верхнюю полку. Как говорится, не было бы счастья, так несчастье помогло. Ося сэкономил пять рублей, ведь билет стоил аж восемь.

Резкий переход от стрессового состояния к покою полностью лишает человека последних сил. Только поезд тронулся, Ося уже спал. Видно, напряжение последних часов не прошло даром, и Осе приснилось нечто.

«Кто-то будит его, дергая за ногу. Открывая глаза, он видит контролера, да не простого, а как бы дореволюционного. Он был высокий, с лихими усами. Форма, бляха и фуражка придавали ему такой свирепый вид, что Ося понял: все, пропал. Так оно и произошло. Этот проводник остановил поезд и высадил Осю. Кругом было темно, вокруг какие-то поля, перемешанные с небольшим леском. Ося с перепугу пытался разобраться, что ему сейчас делать».

Видно, сон на него так подействовал, что, проснувшись, какое-то мгновение он не понимал, где находится, но, придя в себя, почувствовал полное блаженство. До Киева оставалось всего ничего, и эти моменты Осе были особенно приятны. Вот уже Дарница, вот Днепр, вдалеке видны сверкающие золотом купола Лавры, а там уже Печерский район и его дом. Какое блаженство возвращаться сюда! На вокзал Киева поезд прибыл строго по расписанию. До полуночи и, наверное, до окончания свадьбы оставался один час.

Ресторан «Столичный», где уже вовсю гремела свадьба, был одним из лучших в городе. Он находился в самом конце Крещатика, что вообще-то недалеко от вокзала. Недалеко-то недалеко, но поездка на медленно ползущих троллейбусах, да еще с одной пересадкой на Крещатике, займет не менее 30 минут. «Пока на них доберешься, — подумал Ося, — свадьба закончится».

Поймать такси в городе было невозможно. Очереди на стоянках не пропадали ни днем, ни ночью. Кроме всего прочего, слова Ося и такси просто не сочетались — откуда у него такие деньги? Но ехать надо было быстро. На привокзальной площади стояло немало машин. Ося выделил среди них «буханку» и решительно направился к ней. Так называли небольшой фургончик-уазик за его форму, напоминающую буханку хлеба. За четыре с половиной года самостоятельной жизни в общаге мало что осталось от скромного домашнего мальчика Оси.

— Чего стоишь без дела? — обратился Ося к водиле. — Поехали на Крещатик.

— Сколько платишь? — услышав этот вопрос, Ося понял, что тот для этого и стоит здесь.

— Полтинник даю, тут же рядом, ты же знаешь. С бульвара Шевченко налево на Крещатик, а там всего-то три светофора, — Ося специально описал маршрут, чтобы тот понял, что он местный, и не пытался накрутить ему сумму.

— Садись, — немного подумав, ответил тот. Через девять минут Ося был у ресторана.

В те времена все старались как-то подзаработать, или, как тогда говорили, подхалтурить. Стараться-то старались, да не каждый имел такую возможность.

Практически все машины были государственными, а большинство водил использовали их как свои частные. Они нередко, особенно в вечернее время, пристраивались около стоянок такси или ресторанов.

Наиболее же доходные места были в ресторанах. Тогда в городе их было мало. Туда невозможно было не только попасть, но даже просто зайти. Поэтому должность швейцара была особо почетной. Он, в своей ливрее похожий на генерала, важно стоял у дверей и наметанным глазом понимал, кого можно впустить и сколько с него взять, а кому даже дверь бессмысленно открывать. Официант в ресторане — это более высокая категория. Люди, имеющие возможность часто посещать рестораны, чаевых не жалели. В Киеве, столичном городе, таких было немало. Для большинства же людей посещение ресторана считалось событием. К этому заранее готовились, нарядно одевались и шли туда как на праздник, заранее заготавливая деньги, не забывая о чаевых.

Особо выделялся круг людей, распределяющих какие-либо ценности. Поскольку среди всего массового хлама, наполняющего столовые, кафе, магазины, рестораны, было ограниченное количество чего-то стоящего, то люди, управляющие этими потоками, были особой кастой. Так сам по себе образовался круг избранных, находящихся в разных социальных слоях общества, но вольно-невольно нуждающихся друг в друге.

Подойдя к ресторану «Столичный», Ося увидел швейцара сквозь массивную стеклянную дверь. Зная свои права на сегодняшний вечер, Ося решительно постучал в дверь, требуя ее немедленно открыть. Швейцар, ухо которого могло четко отличать требовательный стук от просящего, быстро впустил Осю в вестибюль. Он был заранее предупрежден, что Ося должен приехать поздно. Кто-то из родных Оси, не очень доверяя швейцарам и зная их манеры, периодически подходил к выходу. Именно в тот момент, когда швейцар открыл Осе дверь, со второго этажа ресторана, в одном из залов которого была Данькина свадьба, спускался дядя Веня. Оба обрадовались встрече, обнялись, поцеловались, и Осю тут же повели к молодым.

Зал был прекрасный. Из огромного окна открывался шикарный вид на красавца Крещатик. Народу было полно, и несмотря на то что Ося хорошо знал очень многих, он слегка стушевался. Столы стояли буквой «Т», в центре торца которой сидели молодые и их родители.

Данька был «готов». Ося, подойдя к молодым с рюмкой водки в руке, услышал последние вразумительные слова Даньки, которые тот уже еле-еле произносил: «Я… рад, что… ты при… ехал». Через пару минут Данька полностью вырубился. Слава богу, свои врачи были тут же. Осина мама, детский врач, взяла на себя руководство операцией по приведению жениха в чувства. Через какое-то время Данька был опять за столом, но спиртное было уже не для него.

Так начался первый этап совместной жизни Даньки и Ривки.

Школа

Данька и Женька всю жизнь жили в Киеве, а Ося с папой, мамой и сестренкой Раечкой только недавно приехали сюда жить. Его родители, будучи родом из Киева, давно покинули город. Папу, кадрового офицера, судьба забросила на Дальний Восток еще в конце 30-х годов, а мама была эвакуирована в Сибирь в июле 1941-го вместе с Киевским медицинским институтом, студенткой которого она тогда была. Находясь так долго вдали от родного города, от родных людей, от друзей детства и юности, возвращение в Киев стало самой желанной их целью. Ося, родившийся во время войны в Омске, успел исколесить огромные территории Дальнего Востока, и страстная мечта родителей стала и его мечтой. Летом 1958 года эта мечта сбылась, и с этого момента вся троица, Ося, Данька и Женька, стала неразлучной.

Женька жил недалеко от вокзала в доме, построенном еще до революции. Их коммунальная квартира была небольшой, в отличие от большинства киевских. В ней было всего три комнаты. В одной жила родственница Женькиной мамы тетя Нюся, добрая и очень улыбчивая женщина. В другой — Полина Петровна, спокойная, интеллигентная. Женькина комната была самой большой — целых 44 квадратных метра. Теперь в ней стали жить две семьи — к семье Женьки прибавилась семья Оси.

Средняя школа №136 Железнодорожного района города Киева находилась недалеко от дома Женьки. Женька в том году пошел в 6-й класс этой школы, а Осю надо было определить в 8-й, поскольку он был на 2 года старше. Этим занимался папа Оси, посетивший несколько раз школу для оформления всех необходимых документов. В официальные учреждения он всегда ходил в военной форме, чтобы у их сотрудников было меньше желания сказать ему нет. В Киеве, в отличие от Дальнего Востока, редко можно было увидеть офицеров. Поэтому будущие одноклассники Оси, которым бросилась в глаза стройная, подтянутая фигура офицера, познакомились одновременно и с Осей, и с его папой.

В школе был только один 8-й класс, да и в нем было всего-то 18 человек. Сказывались последствия войны, в которой не только погибли миллионы, но и миллионы не родились.

Осе повезло, он попал в дружный класс. Часто привязанность людей друг к другу, а школьников тем более, возникает в моменты совместного выполнения чего-то, интересного каждому. Такой момент произошел этим летом. Их учитель географии Арон Самойлович организовал поход в Закарпатье. Большинство ребят его класса стали участниками этого похода.

Арон Самойлович был неординарным человеком. Он очень хорошо знал и любил свой предмет. Его эмоциональные рассказы о городах, странах и людях, их нравах и обычаях ребята слушали с таким интересом, что тишину класса, кроме его голоса, ничего не нарушало. Ученикам казалось, что это они вместе со своим учителем путешествуют по всему миру, поднимаются в горы, опускаются в подземные пещеры, борются с огромными волнами океана.

Атмосфера в классе была необычной. С одной стороны, немного картавый голос учителя, с другой — каждому, кто не мог или не готов был отвечать на его вопросы, доставалось указкой либо по спине, либо по рукам. Все это знали заранее и, признавая его правоту, сами подставляли себя под такие символические наказания. Его любили и с нетерпением ждали его уроков. С окончанием 7-го класса завершались уроки географии, и когда Арон Самойлович предложил летом поехать с ним в Карпаты на десять дней, ликованию не было предела.

К сожалению, лето закончилось и в школе опять начались занятия. Впечатления от похода были такими сильными, что на всех переменах только об этом и говорили. Слова «Арон Самойлович» звучали везде. Все так живописно рассказывали об этих приключениях, что Ося про себя подумал: «Ах, как было бы здорово, если бы я попал в этот класс на год раньше. Я бы точно там себя как-то бы проявил».

Прошло два месяца, класс признал Осю, и он уже стал своим. И надо же было, чтобы именно в это время его родители сняли комнату в другом районе города. Встал вопрос, где продолжать учебу. Школу Ося менять не захотел, даже несмотря на то что добираться до нее теперь стало значительно дольше.

Новое жилье оказалось в самом спортивном центре Киева, да и название улицы было соответствующее — Физкультурная. Здесь был и Институт физкультуры, и большой плавательный бассейн, и, что самое интересное, огромный стадион, где проходили все футбольные матчи с участием знаменитой команды киевского «Динамо». У стадиона было длинное официальное название — Республиканский стадион имени Н. С. Хрущева, хотя все его называли гораздо проще: стадион Хрущева.

Уехав от Женьки, Ося стал жить ближе к дому Даньки, хотя все они жили не так далеко друг от друга.

Встречи их родителей были регулярными. Сказать, что они были очень дружными, это значит ничего не сказать. Их дружба была потрясающей. Казалось, что каждый из них не мог жить друг без друга. Не было ни одного воскресенья, чтобы эти три семьи не встречались. Их встречи то у одного дома, то у другого, а то просто где-нибудь в парке — слава богу, в Киеве их предостаточно — никогда не сопровождались застольем. На застолье нужны деньги, а все они жили нелегко. Лишних денег ни у кого не было, но встретиться, повидаться, поговорить, да и просто поиграть в карты или шахматы ох как хотелось.

Такая любовь родителей не могла не передаться их детям. В этой троице Ося был старшим. Данька был на год младше его, а Женька — на год младше Даньки. Со временем они перестали замечать эту разницу в возрасте, а совместные проделки притягивали их друг к другу как магнит. Ося был заводилой. Как-то раз он решил «навести порядок» в своей троице, придумав своеобразную иерархию.

— Я — братец, а ты, Данька, — дурень, да и ты, Женька, — дурень.

— Нет, постой, — первым не выдержал Женька, — какой же ты братец. Ты — дурень и Данька дурень, ну а братец-то я.

— Вы что-то здесь напутали, — не спеша встрял в разговор Данька, — ну разве не ясно всем, что братец у вас, дурней, как раз я.

С тех пор и повелось, что каждый называл себя «братец», а два других были для него «дурни». Дошло до того, что каждый, что-то рассказывая, стал говорить о себе в третьем лице.

— Решил как-то братец, — начинал было кто-то из них, — поехать в…

— Стоп, — тут же перебивал его другой, — неправильно ты сказал, надо: «Решил как-то я-дурень…

Такая перепалка продолжалась до тех пор, пока оба не падали со смеху, забывая, о чем кто и что хотел сказать.

Прошло время, и слова «братец» и «дурень» прочно вошли в их речевой оборот, но только в те моменты, когда они были вместе.

Ося придумал еще одну пакость — «достойно» провожать «дорогих» гостей. А как это «достойно»? Да очень просто — на прощанье огреть каждого грязным кухонным веником. Делалось это так. Ося перед выходом всей этой компании из комнаты старался первым тайком выбежать на кухню, чтобы успеть схватить веник. Семья Оси жила в коммунальной квартире и занимала одну комнату. В торце общего коридора был выход на лестничную площадку. Кухня в этой квартире была почти напротив комнаты Оси. Если ему удавалось хоть на какое-то мгновение раньше других выскочить из комнаты, то добежать до лестничной площадки почти одновременно с братьями было уже делом техники.

Итак, подходил ответственный момент — момент расставания. Каждый из братьев представлял себе, что сейчас произойдет, и был предельно собран. Ни в коем случае нельзя был позволить Оське первым выскочить их комнаты — кухня-то ведь рядом. Но ведь и Оська это хорошо понимал. Выливалось это в то, что все втроем пулей вылетали из комнаты — один на кухню, а двое на выход. Горе тем соседям, которые в этом момент были в коридоре. Как правило, Оська чуть-чуть позже братьев добегал до лестничной площадки с высоко поднятым веником в правой руке и с диким воинственным криком. Данька и Женька кубарем летели вниз по лестнице, спасаясь от веника Оськи.

Ося был бы не Ося, если бы не изучил все закоулки красивого центрального стадиона города, расположенного рядом с его домом. Стадион имел два входа. Один — главный, с большими массивными воротами и огромной площадью, выходящей прямо на одну из центральных улиц — Красноармейскую. Второй, боковой, имеющий более скромный вид, выходил на большой пустырь у Черепановой горы.

Как-то раз Ося и Данька гуляли на стадионе, а выйдя и устроившись на склонах этой горы, Данька рассказал Осе интересную историю. Ее он услышал случайно, когда его папа что-то рассказывал своим друзьям.

— Оська, мой папа, когда ему было столько, сколько нам сейчас, также любил ходить сюда…

— Правильно, — тут же перебил его Ося, — здесь же интересно. Данька, я, как-то перебирая наши старые карточки, увидел, как мой папа вместе с друзьями устроили пикник на вершине этой горы. Наверное, это место всегда привлекало ребят.

— Да, но ты не дал мне досказать самое важное, — медленно продолжал Данька. — Это сейчас мы живем рядом, а папа же мой жил далеко, но тем не менее обязательно приходил сюда перед майскими и ноябрьскими праздниками.

— Какая разница, когда приходить, — опять перебил Ося. Если Данька говорил не спеша, то Ося строчил, как пулемет.

— Дурень ты, Оська, — не выдержал Данька, — вечно ты не даешь сказать. Так вот, слушай. Тогда на праздниках всегда по Крещатику парадным маршем проходил киевский гарнизон. Но чтобы гарнизон проходил красиво, его надо было тренировать. Вот здесь и проходили эти тренировочные марши.

— Ну и что с этого? — не понимал Ося.

— Да погоди ты, — отмахнулся от него Данька. — Командовал этими маршами комендант гарнизона. Выстроив на этом поле гарнизон, он по-украински орал во все горло. Его командные слова «ри2вняйсь, бляды2» звучали как музыка для всех киевских мальчишек, специально для этого заранее собирающихся здесь, где мы с тобой, дурнем, сейчас сидим.

Ося был потрясен. Мало того что он сам с радостью оказался бы на месте папы Даньки, так он не мог даже представить себе, чтобы командир гарнизона способен был такое кричать.

Футбольные матчи с участием киевского «Динамо» были еще одним увлечением Оси. Они с Данькой часто приходили сюда, на площадь, где перед центральным входом на стадион на огромном стенде была информация о статусе команд Высшей лиги. Киевское «Динамо», за которое болел весь город, занимало неплохую позицию, и все верили, что она должна стать чемпионом. О чем тут только не говорил народ! Можно было узнать всё о каждом футболисте, даже то, чего никогда не было.

В день, когда в Киеве был матч, город приходил в волнение, особенно эта его часть. Во второй половине дня весь транспорт, направляющийся к стадиону, был переполнен, а уличные потоки людей имели практически одно направление. Ося и Данька также мечтали наблюдать матч с трибун стадиона, но попасть туда стремились без билета, экономя свои копеечки. Ося знал, что с бокового входа, у Черепановой горы, это будет сделать легче, поэтому однажды они направились туда.

Еще одна особенность всех матчей — это семечки. Каждый болельщик должен был их иметь. В такие вечера семечный бизнес процветал как никогда. Во всех старых домах, расположенных на пути к боковому входу, были подвальные помещения. В них жили люди, перебивающиеся случайными заработками, либо дворники. В дни футбола окошки подвальных помещений оживали.

— Смотри, — говорил Данька Осе, — из каждого окошка старческая сморщенная рука выдаст тебе кулечек жареных семечек, и не за рубль, как обычно, а за 70 копеек.

— Данька, — не растерялся Ося, — давай возьмем три пакетика, я один при входе на стадион как бы случайно уроню, контролер замешкается, а мы с тобой тут же проскочим.

На входе действительно произошла суматоха, и когда контролер опомнился, друзья были уже далеко.

Трибуны были заполнены, но два места они нашли без труда.

— Смотри за Лобановским, — тоном знатока сказал Данька, — он лихо подает угловой, который, закручиваясь, летит прямо в ворота.

— А как его найти? — только успел спросить Ося, как тут же весь стадион заорал: «Валера, Валера, дава-а-ай». Сидевший рядом болельщик закричал: «Валера, сколько голов тебе папа велел забить?»

Гарик жил совсем рядом со школой, на улице Паньковской. Он был немного озорным парнишкой, чем привлекал Осю. Ося сам был не промах и однажды в классе, смеясь, обратился к своему другу: «Ну какой же ты Гарик? Ты же Панько, не зря же живешь на Паньковской». Всем это так понравилось, что с этого дня к Гарику иначе как Панько никто не обращался.

Это был период зарождения кличек. Пышные кудри волос Оси отсвечивали красноватым цветом. Шел урок английского. Алик, сидя недалеко от Оси на соседнем ряду, вдруг тихо сказал: Fire. «Что ты сказал?» — спросила его Ида Борисовна, учительница английского языка. «Извините, задумался», — ответил ей Алик, но по его лицу было видно, что все не так просто. Как только окончился урок, несколько ребят и девчонок окружили Алика. «Смотрите, — Алику не терпелось поделиться со всеми своим открытием, — это же Фая, волосы у него как огонь». Так Ося стал Фаей.

Вовка сидел за одной партой с Осей. Приходя в класс, он имел привычку говорить: «Ку-ку». Однажды Осю осенило: «Ребята, это же не Вовка, это Кука!»

У Оси с Вовкой были очень добрые отношения, но чрезмерная аккуратность Вовки немного забавляла Осю. На одной из перемен ребята, собравшись в кружок, начали в шутку рассуждать, кто кем будет.

— Я знаю, кем станет Кука, — всем стало ясно, что Ося сейчас что-то учудит.

— Что ты, Фая, еще придумал? — смеясь, спросил Вовка.

— Вы же знаете, что Кука любит порядок. Так вот, он станет дворником, будет ходить все время с метлой и с бляхой на груди.

Как-то раз Гарик принес в школу что-то, похожее на гранату. Ося, вся жизнь которого прошла в военных гарнизонах, сразу определил, что это был взрывпакет. Он предупредил Гарика, что это не страшно, ничего, кроме грохота, не произойдет, но все равно надо быть осторожным. Куда там! Не успел он это сказать, как полыхнуло пламя и так грохнуло, что друзья мгновенно очутились на последнем этаже школы в мужском туалете, надеясь там спрятаться. Однако Мефодий, учитель химии, их нашел и привел к директору. Наказание было суровое — исключить из школы на три дня, а прежде чем вернуться, подстричься налысо.

Эти три дня, проведенные дома, Ося запомнил надолго. Он всегда очень внимательно слушал папу, хотя далеко не всегда выполнял его наставления. Сейчас он с волнением ждал реакции папы на этот случай.

— Я тебе удивляюсь, Ося, — свой разговор папа, как всегда, начал очень спокойно. — Для нас с мамой не секрет, что ты — этакий сорвиголова, всегда что-то придумаешь, но зачем вам нужен был этот взрывпакет, а тем более приносить его в школу?

— Папа, я о нем узнал только в конце уроков, когда Гарик показал его мне.

— Чего же сразу не остановил Гарика? Ты же очень хорошо знаешь условия обращения с такими предметами.

— Да в том-то и дело, что я показал Гарику, как им пользоваться, и мы хотели взорвать его во дворе школы, когда уже там никого не будет. Что дальше произошло, ни Гарик, ни я не поняли. От взрыва он ожег себе руку да так растерялся, что даже сам не понял, что сделал.

— Ося, в жизни всякое может происходить. Иногда довольно легко можно понять, чем восхищаться, а что ненавидеть. В том, что у вас с Гариком произошло, не было ничего сложного. Вам изначально было все понятно, но вы пренебрегли элементарной безопасностью. Не сомневаюсь, что и ему, и тебе это будет хорошим уроком.

— Конечно, папа, — Ося подумал, что на этом разговор закончился, но папа продолжал.

— Гораздо сложнее, когда что-то непонятно. Очень часто крайне сложно распределять такие явления по полочкам, или как бы их фильтровать через условное сито. Ну, например, как фильтруют крупицы золота. Помнишь, как у Джека Лондона?

— Да, я помню, как они в Клондайке это делали, — оживился Ося.

— Породу иной раз фильтровать гораздо легче, чем какие-то события или явления — настойчиво продолжал довольный папа, видя, что Осю он уже увлек. — Здесь голова нужна, знать много надо.

— Конечно, папа, я это понимаю и хотел бы разбираться во всей технике так же, как ты.

— Сынок, жизнь так устроена, что тебе, чтобы добиться чего-то, надо будет знать гораздо больше, чем другим. К тебе всегда будут повышенные требования.

Ося привык доверять словам папы. Поверил и на этот раз, но никак не мог понять, почему к нему должны быть более строгие требования. Задумался, но не спросил.

Ограничение свободы каждому человеку дается нелегко. Ося не исключение, он еле мог дождаться окончания своего заточения. Еще долго вся школа говорила об этих двух лысых «подрывниках».

Учителем труда был Степан Артамонович. Этот простой пятидесятилетний рабочий, имеющий опыт руководства бригадами, но не имеющий не только какого-либо специального образования, но даже аттестата о среднем образовании, сделал для школы много полезного. Так, летом с его помощью была оборудована механическая мастерская с двумя токарными станками, одним фрезерным, одним сверлильным, точилом и столярным участком. С началом учебного года на уроках труда ребята сами достраивали это помещение непосредственно для себя.

Между ними и Степаном Артамоновичем сложились добрые отношения, а свое участие в завершении строительства такой прекрасной мастерской притягивало их к нему как магнит. Более того, Степан Артамонович стал для них своим парнем. Сам он немного картавил, вместо буквы «ф» говорил «хф», всех называл по кличкам, а для ребят был просто Артамоном.

Задачу, что кому делать, он ставил очень просто.

— Ты, Хфая, будешь хфаски точить, — это было задание для Оси.

— Кука, — теперь очередь дошла до Вовки, — возьмешь втулки от Хфаи, просверлишь отверстие, но сначала его надо будет разметить.

— Хфаткул, заберешь у Куки втулки и расхфрезеруешь его отверстие.

Ленька Фаткулин получил эскиз и специальную фрезу.

В Киеве активно строился новый микрорайон Чоколовка, и в один из дней к школе подали автобус — вместо работы в мастерской Степан Артамонович повез 8-й класс на Чоколовку убирать мусор у одной из новостроек. Дорога проходила вдоль тыльной стороны железнодорожного вокзала. Чего там только не было! Среди старых, давно заброшенных паровозов стояли действующие, пыхтящие паром. Масса непонятно каких построек, целые ряды угольных терриконов. Аккуратность этих терриконов невольно бросалась в глаза. Это были черные пирамиды с прямоугольными основаниями и усеченными вершинами, ребра и линии вершин которых были выложены углем, окрашенным в белый цвет.

— Видите белый уголь, — Степан Артамонович указал на терриконы, — это чтобы никто ничего не украл.

— Тебе, Артамон, лишь бы что-то украсть, — тут же парировал его Ленька под общий хохот и ребят, и самого Артамона. Он никогда на ребят не обижался

В сентябре 1960 года начался последний учебный год, с завершением которого должен был окончиться период 10-летнего школьного образования. Согласно установленному порядку каждый класс один раз в месяц должен был выпускать стенгазету. Поскольку Ося и его ребята были уже самые старшие в школе, то первый выпуск стенгазеты поручили им. По традиции в этих газетах не было ничего интересного, и никому, кроме руководства школы, они не были нужны. Раз поручили, то надо было выполнять, но никому не хотелось этим заниматься. Тогда Ося предложил свою идею.

— Газету назовем «Сопли и вопли» и начнем с того, что Кука на метле, как на ракете, взлетит над Землей и будет не только наблюдать за порядком, но и управлять им.

Идея всем понравилась, создали редколлегию, которая стала оставаться после уроков и втайне от учителей готовить газету.

4 октября рано утром Ося и Алик пришли в школу, когда там еще никого не было, и вывесили газету. На всех переменах к газете невозможно было подойти из-за неисчислимой толпы желающих ее прочесть. Сюда пробивались даже ученики младших классов, которых из-за их малого роста старшие пропускали вперед. Это был колоссальный успех, а газета стала символом 10-го класса.

Однако была и другая реакция. Завуч школы Иван Григорьевич, придя в класс, ошарашил всех.

— Что ж это получается? Сегодня весь мир отмечает третью годовщину запуска советскими учеными первого искусственного спутника Земли, а вы так издеваетесь над этим.

Ребятам стало нехорошо. Ничего себе как он повернул. Никто об этом даже не думал, но факт оставался фактом — произошло реальное совпадение. Все ожидали каких-то последствий, но, к счастью, на этом все закончилось.

Этой же осенью семья Оси въехала в новую кооперативную квартиру на Госпитальной улице, а если точнее, то в Госпитальном переулке. Дом стоял на самой вершине Черепановой горы, восточная часть которой была срезана, обеспечивая плавный подъем строящемуся Печерскому бульвару. Совсем рядом, в конце Госпитальной улицы, находился старый военный госпиталь, построенный еще в XVIII веке, стиль которого соответствовал той эпохе. С другой, западной стороны дома были видны трибуны стадиона им. Хрущева и даже часть футбольного поля.

Все это время мама Оси не могла нарадоваться собственной квартире. До этого у них своего жилья никогда не было. Двенадцать лет они мотались по военным гарнизонам Сибири и Дальнего Востока, а вернувшись в Киев, прожили два года в ожидании этого счастливого момента. Цветы, которые всегда украшали дом, стали как бы символом их уюта.

Комфортность домашней атмосферы Ося ощущал всю свою жизнь. Он знал, что для решения любой проблемы всегда сможет получить дома хороший совет. Родители были для него и опорой, и защитой, и их радовало, что Ося всегда находил какие-то нестандартные решения. Правда, они немного беспокоились, чтобы эти решения не переходили невидимые границы, хорошо понятные и известные им, но о которых Ося мог и не знать.

Завершались последние месяцы учебы в школе, и дома неоднократно обсуждалось, что делать. Выбора было два: либо поступить в институт и продолжать учебу, либо угроза армии на 3 года.

Весна 1961 года уверенно вступала в свои права. В марте снега уже практически не было, и долгожданное тепло не только грело землю, но и поднимало настроение. В апреле дожди почти прекратились, и грязь, размытая мартовскими водами на строящемся Печерском бульваре, полностью засохла. Город радостно встречал весну свежей зеленью садов, парков и свечками каштанов Крещатика, вот-вот готовых раскрыться, чтобы в очередной раз украсить своей изумительной красотой наступающие майские праздники.

В один из таких апрельских дней дома у Оси состоялся последний семейный совет.

— Ося, тебе осталось учиться совсем немного. Кем бы ты хотел быть? — папа начал разговор издалека.

— Не знаю, папа. Знаю, что хотел бы иметь дело с техникой, но какое, пока еще себе даже не представляю.

— Я понимаю, что вопрос риторический. Ведь мы, наверное, раз сто всё это обсуждали. Мы с мамой не сомневались, что ты захочешь быть технарем, а не гуманитарием, и понимаем, что пока тебе еще трудно сделать выбор. Не исключено, что тебе придется жить отдельно от нас, и мы не совсем уверены, что ты понимаешь суть предстоящих трудностей.

Ося хорошо понимал, куда папа клонит. Он помнил, как долго мама, доктор с 15-летним стажем, не могла устроиться на работу в Киеве, куда они вернулись, приехав с Дальнего Востока. Помнил и причину, она одна — национальность. Антисемитизм в Советском Союзе цвел пышным цветом. Украина в этой области отличалась особым цинизмом. Киевским евреям поступить в институт у себя дома, в Киеве, было практически невозможно. За свои семнадцать лет Осе очень часто приходилось ощущать на себе издевательства, злобу и насмешки со стороны сверстников, хотя вряд ли он представлял размах этого отвратительного явления. Зато это, да и многое другое, очень хорошо знали и понимали его родители и хотели как-то защитить своего сына.

— Папа, я уже не мальчик и все хорошо понимаю, — Ося был уверен, что хорошо понял намек папы.

— Понимаешь, сынок, антисемитизм — это одна только проблема. Да, она очень серьезная, но есть и другая. Двуличная у нас страна, далеко не всё, что говорят, надо принимать на веру. Более того, надо понимать, что и с кем можно говорить, а еще лучше — контролировать свои слова и действия. Однако все это не значит, что не надо отстаивать свое мнение. Надо, да еще как надо. Кстати, с этим у тебя все в порядке. Другое дело — надо знать границы, переход которых может создать для тебя проблемы. Правда, если захотят, то придраться могут к чему угодно. Реакция вашего завуча на выпущенную вами газету — характерный пример.

— Папа, я все это хорошо понимаю. Кстати, есть анекдот на эту тему.

«Встречаются два друга. Один говорит другому, что может придраться к чему угодно. Другой, сомневаясь, говорит: придерись-ка к телеграфному столбу. Нет проблем, отвечает друг и обращается к столбу: «Стоишь, окопался, провода развесил, Америку подслушиваешь. Марш в кутузку».

Оба рассмеялись.

— Сынок, — уже серьезно продолжал папа, — за то, что другому может сойти с рук, с тебя как с еврея спросят вдвойне, так что анализируй и фильтруй.

Тут к разговору подключилась мама. До этого она сидела на диване, стоящем немного в стороне, а сейчас подсела к ним за стол.

— Давайте обсудим, куда пойти учиться. Ты понимаешь, Ося, что тебе нельзя поступать в Киеве?

— Как не понять, все ясно.

— У одного нашего врача племянник поступил в институт в Брянске. Он уже отучился почти год и очень доволен. Брянский институт транспортного машиностроения, или БИТМ — так называется этот институт. Он чисто технический, и это то, что тебе надо, репутация у него неплохая, да и от дома недалеко, всего одна ночь на поезде.

Ося надолго запомнил это разговор, определивший его дальнейшую судьбу.

Поступление в институт

На вокзал поехали втроем. Осю провожали папа и Данька. Трамвай 30-го маршрута, сделав круг на привокзальной площади, остановился прямо перед входом на вокзал.

Величественный вид киевского вокзала своей красотой всегда поражал Осю. Здесь ему нравилось всё. Огромный зал, из которого был прямой выход на перрон первого пути. Комфортные боковые залы ожидания. Широкие и чистые подземные переходы, пол которых выложен шероховатой плиткой, а стены украшены красочными плитками с украинским орнаментом. Осю душила тоска. Это все останется, а его уже здесь не будет. Ну почему такая несправедливость?!

За несколько минут до полуночи поезд плавно тронулся с места. Фигуры папы и Даньки, такие родные, исчезли. Поезд проехал Соломинку, Байковское кладбище, Днепр, Дарницу, а Ося никак не мог прийти в себя. Он понимал необходимость отъезда, но внутри него все рвалось на части. Ну почему он должен покинуть город, к которому стремился столько лет? Почему город гнал его от себя? Почему он должен оставить своих самых близких и родных людей?

Постепенно суматоха плацкартного вагона начала отвлекать Осю от грустных мыслей. Он обратил внимание на двух ребят, парня и девушку, немного старше, чем он. Глядя на них, Ося предположил, что они евреи. Раз так, то не исключено, что они такие же гонимые, как и он.

Утром поезд прибыл в Брянск на 3-й путь. Выход в город был через подземный переход, но какая это была нелепая пародия на киевский. На полу местами были проложены доски, чтобы пассажиры не шли по воде. Видно, сливная канализация не работала, и легче было положить доски, чем ее починить. Облупленные стены, кем-то грязно размалеванные, наводили тоску. «Приехал!» — с тоской подумал Ося.

БИТМ был не совсем в Брянске, а в Бежице, которая когда-то была самостоятельным городом, а после стала его новым районом. Добраться туда можно было на автобусе, стоянка которого была в отдаленном месте привокзальной площади. Пока Ося нашел его, знакомая молодая пара уже ждала автобус. «Все понятно, — решил про себя Ося, — поступать будем вместе».

Еще один момент удивил Осю. Подав документы в приемную комиссию, Ося, как иногородний, получил направление в общежитие. Однако сразу попасть туда он не смог. Сначала надо было сходить в баню и предъявить талон о ее посещении, только потом можно было получить желаемое место в общежитии.

Списки с новыми первокурсниками были вывешены в холле института напротив его входа. Баллы, которые набрал Ося, вселяли в него надежду, что все будет в порядке. Однако надежда — это одно, а уверенность — совсем другое. Добраться до списка было нелегко. Толпа жаждущих увидеть в них свою фамилию не уменьшалась. Когда Ося увидел три желанных слова «Соломонов Осип Моисеевич», ему стало неимоверно легко, на мгновение он даже перестал понимать происходящее, слова «поступил, поступил, поступил…» непрерывно молоточком стучали у него в голове. Опомнившись, он отошел в сторонку, чтобы успокоиться.

«К нам грузин поступил», — воскликнул кто-то на радостях, что сам поступил.

Это потом Ося узнает, что «грузин» — это высокая, симпатичная, очень приятная и доброжелательная девочка Нина Гогоберидзе, отец которой был директором Людиновского вагоностроительного завода.

Среди поступивших Ося увидел знакомую еще с киевского поезда пару. Как потом он узнал, парня звали Толя, а девочку Ася.

Решив один вопрос — поступление, надо было решать второй — где жить. Если абитуриенты могли жить в общежитии, то для первокурсников места были ограничены. Ося в списки на общежитие не попал.

Еще сдавая вступительные экзамены, Ося приметил одного парня, фигура которого сразу же бросилась ему в глаза. «Голова» — мгновенно пронеслась мысль. Парень был небольшого роста, скромного телосложения, но с «чужой» головой. Видно, когда его рожали, в природе произошел какой-то сбой и он ошибочно получил голову штангиста-тяжеловеса. Его квадратная нижняя челюсть, напоминающая какой-то молот, придавала ему довольно суровый вид.

Узнав фамилию парня, Ося понял, что он тоже еврей, а значит, такой же гонимый, как и он сам. Познакомились. Парня звали Сеня.

— Нет, ты не Сеня, — смеясь, сказал ему Ося, — ты Борода. Я уверен, что такой славной бороды ни у кого в Союзе больше нет.

У Сени с юмором было немного не того, и слова «славной бороды» он воспринял как комплимент.

У каждого из нас есть какие-то отличительные черты лица, но если они особо выдающиеся, то это бросается в глаза. У Оси был еврейский нос увеличенного размера, что, естественно, выделяло его среди других. Сеня решил отыграться.

— Ну, если я Борода, то ты Нос.

Так, не успели они подружиться, как обзавелись кличками, которые будут их сопровождать очень и очень долго.

Старший брат Сени, Моня, уже два года учился в БИТМ, а сейчас настала Сенина очередь. Сам Сеня был из Молдавии, из города Бельцы. Когда он услышал, что Ося не знает такого города, одновременно удивился и возмутился.

— Извини, Сеня, — придав себе якобы смущенный вид, ответил ему Ося, — Кишинев знаю, такие городишки, как Париж, Лондон и даже Берлин, знаю, а вот о славном городе Бельцы почему-то раньше слышать не доводилось.

Сеня, не поняв сразу иронии, возгордился, но, видя Осины смеющиеся глаза, стушевался. Сеня приехал не один. Его сопровождала тетя, которая, пока он сдавал экзамены, искала комнату для жилья.

Он тоже поступил и, уже имея где жить, предложил Осе разделить с ним эту комнату. Ося этому очень обрадовался. Сам он просто не знал, где и как искать жилье, и кроме того считал, что жить вдвоем веселее, чем одному.

В Киев Ося возвращался в отличном настроении. Он впервые в жизни самостоятельно принял столько серьезных решений. Самое главное — ему еще только 17 лет, а он уже студент такого серьезного машиностроительного института. Сам определил себе место проживания и сам выбрал себе друга. Он представлял, с каким интересом его будут слушать дома, когда он все это подробно расскажет. Его прельщало ожидание новой студенческой жизни, которая должна будет перед ним открыться через три недели, но не покидало чувство тревоги от ее неизвестности.

Раиса и Алихморт

Поздним вечером 28 августа 1961 года Ося второй раз покидал дом. Как и раньше, его провожали папа и Данька. Он ехал в уже известное, но все же неизвестное место его новой жизни. Грустно? Да. Интересно? Да. Хочется и не хочется одновременно. Так со всей этой гаммой противоречивых чувств Ося прибыл в Бежицу.

Сеня был уже там, он приехал на один день раньше и на этот раз без тети. Дом, где им предстояло жить, находился минутах в пяти-семи от самого института на улице III Интернационала. Это был небольшой частный дом. Участок вокруг него был тоже небольшой. Он вмещал только сарай, будку для собаки Альфы и обычный деревенский туалет. Последний раз Ося пользовался таким туалетом в далеком 1954 году, когда они жили на Дальнем Востоке. В доме были 4 комнаты и кухня. Конечно, никакого водопровода, ни канализации там не было. Зато его украшала большая русская печь, один вид которой вместе с ее ухватами просто завораживал.

Это была еврейская семья, хозяйкой которой была Раиса, энергичная, всё успевающая женщина. Она нигде не работала, но свое домашнее хозяйство вела исправно. Ее муж был вечно в отъездах. Работал он каким-то заготовителем и мотался по всей Брянской области. Что, где и как он заготавливал, было непонятно. Отношения между ними были своеобразные. Он был намного старше ее, и она называла его то просто дед, то Алихморт. Почему Алихморт, что это — имя или кличка, ни Ося, ни Сеня не понимали, но тем не менее тоже стали к нему так обращаться. Алихморт был человеком добрым, мягким, но решительным, как Ося потом понял. Самое интересное, что он был человеком верующим и по субботам, если не был в отъездах, ходил, как он очень тихо иногда говорил, в синагогу. Что это за синагога, да и как она могла быть в этой антирелигиозной и антисемитской стране, Осе было непонятно.

По всей вероятности, зарабатывал Алихморт немного, и, чтобы сводить концы с концами, Раиса сдавала любые свободные места студентам. Ося с Сеней жили в одной малюсенькой комнате, где могли разместиться только две кровати и небольшой столик между ними. Личные вещи они держали либо в чемодане под кроватью, либо на гвоздиках, прибитых к стенкам. Раиса подготовила еще одно место в общей комнате и просила Сеню подобрать ей какого-нибудь студента. Так появился Толя. Они с Сеней были в одной группе. Если Сеня и Ося были одногодки, то Толя был старше их аж на 6 лет. Он четыре года прослужил на флоте, весной демобилизовался, но все еще ходил в тельняшке, подпоясавшись морским ремнем. Такое жилье стоило им по 10 рублей в месяц, что существенно сокращало скудный бюджет каждого.

Основное время они проводили в институте, а вернувшись домой, учились, лежа на кроватях.

Именно в этом, 1961 году, когда они поступили в институт, правительство страны начало проводить эксперименты с высшим образованием. Некоторые институты, в том числе БИТМ, попали под эти жернова.

Весь первый курс был разделен на два потока. В одном были люди, уже имеющие какой-то стаж работы. Поэтому срок их учебы составлял четыре года десять месяцев. В другом, Осином, большинство представляло собой вчерашних школьников, не имеющих никакого опыта работы. Их учеба должна была продолжаться пять лет и шесть месяцев. Срок был увеличен за счет растянутого периода обучения в первые полтора года, когда студенты должны были одновременно учиться и работать. И в том и в другом потоке было по 6 групп, каждая из которых имела отдельное инженерное направление, определяющее будущую специальность студента. Ося выбрал «Технологию машиностроения. Металлорежущие станки и инструменты», а Сема и Толя — «Технологию сварочного производства». Были еще три направления, готовившие инженеров литейщиков, вагоностроителей и турбинистов.

Бежица была одним из промышленных центров Брянска. В одном конце города был крупнейший машиностроительный завод — БМЗ. В другом, ему противоположном, находились два завода, причем на одной площадке. Сталелитейный завод — БСЗ и автомобильный завод — БАЗ, выпускающий для армии автомобильные тягачи и мощные трактора «БАЗ». Раньше это был один завод, но позже, когда потребности армии в тягачах начали резко расти, их разделили.

БАЗ

Студентов Осиного потока распределили по этим трем заводам. Группа Оси, «технологи», попала на БАЗ, а группу Сени и Толи, «сварщиков», направили на БМЗ, где были все виды сварки, известные в то время.

Работая на заводе в три смены, студенты должны были ежедневно учиться — то утром, то вечером, в зависимости от рабочих смен. Нелегкими были эти полтора года как для студентов, так и для института. Студенты считали это потерей времени, отвлекающей их от учебы. Руководители заводов аналогично относились к студентам. И те и другие не принимали эти правительственные эксперименты с высшим образованием.

Осю определили в механический цех сначала учеником токаря, а через три месяца, получив 1-й разряд, он стал работать самостоятельно. Если к своей учебе Ося относился серьезно, то работу на заводе считал мешающей учебе.

Учиться Осе нравилось, предметы давались ему легко, он не позволял себе пропуска ни одного занятия. Это дало результат: его вместе с Леной Петраковой выделили как лучших студентов группы. Лена как человек ему нравилась. У них было много общего. Оба хорошо знали все школьные технические предметы, обладали одинаковым уровнем культуры, имели общее мнение об экспериментах с учебой и работой. Все это привело к тому, что у них сложились добрые отношения. Лена несколько раз приглашала Осю к себе домой, чтобы обсудить тот или иной предмет. Когда Ося узнал, что ее папа директор завода, где он работает, ему, рабочему, стало немного стыдно приходить в дом директора. Конечно, он Лене ничего такого не говорил, но, входя в дом, всегда чувствовал себя напряженно. Правда, разговорившись, оба забывали, где они находятся, все напряжение как рукой снимало.

Трехсменная работа и ежедневная учеба нелегко давались Осе. Раздражение Оси от такого режима усиливалось пониманием его бессмысленности. Основные силы Ося отдавал учебе, а работе — то, что оставалось. Оставалось немного, и на качественную работу их уже не хватало. Мастер начал раздражаться, и это у них стало взаимно. Такое состояние не могло долго продолжаться, что-то должно было случиться. Так и произошло.

Токарный станок 1К62, на котором работал Ося, находился рядом с заточным участком, огражденным металлической конструкцией. Тут же недалеко стоял мощный вентилятор, высасывающий мелкую пыль от абразивных кругов заточных станков. Как правило, механики обращают мало внимания на балансировку вентиляторов, и поэтому крыша участка ходуном ходила во время его работы. В одну из ночных смен Ося почувствовал, что засыпает и не может стоять у станка. Что делать? Единственным местом, где можно было немножко передохнуть, была эта крыша. Не успел Ося взобраться на нее, как тут же уснул. Проспав час-полтора, Ося спустился и продолжил работу. Так он понял, что нашел выход, когда невмоготу. В одну из ночей, когда Ося спал на крыше, вентилятор вдруг остановился. Ося мгновенно проснулся. Внизу стоял мастер. Осю отстранили от работы и отправили домой, велев больше не приходить на завод. Утром следующего дня его вызвали в деканат, и декан Мозырев предложил ему на выбор два варианта. «Или, — говорит, — мы исключим тебя из института прямо сейчас, или пусть приедет твой отец, я хочу с ним переговорить».

Утром следующего дня Ося встретил своего папу в Брянске на вокзале, и к 10 утра они уже были в кабинете декана. Что там произошло, Осе не удалось узнать, так как папа, перед тем как начать разговор с деканом, велел ему выйти из кабинета. Когда Осю позвали обратно в кабинет, декан сказал, чтобы завтра он шел на работу, а что там будет дальше, решит завод.

О своем разговоре с деканом папа ничего не сказал Осе. Он просто еще раз напомнил ему свое давнее предупреждение, сделанное еще тогда, когда они с мамой рекомендовали ему поступать в БИТМ.

Папа уехал, а у Оси хоть стресс и прошел, но тревога осталась. Днем во время занятий он все рассказал Лене. Через день Лена встретила его с улыбкой и заверила в благополучном завершении этого инцидента.

В один из дней, когда Ося работал в первую смену, к нему подошел взволнованный мастер. «Доигрался, — сказал он Осе, — мы с тобой должны быть у директора завода в час дня». Ося понял причину и даже немного обрадовался.

В большом кабинете два невысоких человека (мастер был не намного выше Оси), стоящих словно по стойке смирно недалеко от входа, слушали претензии и решение директора.

— У вас на участке, товарищ Трудников, — директор в первую очередь обратился к мастеру, — не все в порядке с техникой безопасности. Хорошо, что трагедия не произошла и вентилятор не захватил одежду рабочего. Товарищ Соломонов, — директор внимательно смотрел в глаза Оси, — пройдет время, и вы закончите институт, станете каким-нибудь руководителем, и вам будет стыдно за произошедшее. Товарищ Трудников, объявите ему выговор с предупреждением.

Сэм — гроза института

В своей группе Ося подружился с Марком. Марк был боксером-перворазрядником, острым на слово. И то и другое Осе нравилось. Сам он никогда не занимался никаким силовым видом спорта и вообще не умел драться, но с большим уважением относился к тем, кто это умел.

Оба, хорошо владея яркими словечками и поняв, кто такой Сеня, решили создать ему совершенно противоположный имидж, представив его как некоего супермена.

Сначала они договорились, что никогда при людях не будут его называть Сеней. Если ты Сеня, то кто тебя будет бояться? Никто. Сеня — это какой-то тихий еврейский мальчик, а если у него еще мал уровень знаний, то вряд ли с ним вообще будут считаться. Самое интересное, что Сеня был именно таким.

Другое дело — Сэм! Сэм — это гроза всего и всех. Решено так решено. Нет больше никакого Сени — есть только Сэм, которого надо будет сделать «грозой» всего института.

Как-то между прочим Марк начал рассказывать то одному, то другому: «Ты не смотри, что Сэм такой тихий. У себя дома он троих уложил и, чтобы не попал под срок, его отправили подальше от дома».

Сработало это потрясающе. Видя, что Ося все время ходит с Сеней, к нему начали подходить и спрашивать, действительно ли правда, что Сэм уехал из дому, чтобы в тюрьму не попасть. Ося, дав понять, что такие вещи громко говорить нельзя, многозначительно закатывал глаза.

Не только Марк, но и Ося рассказывал страшилки про Сеню. «Видишь, какая у него челюсть? Она же держит любой удар. На вид вроде бы он так себе, но это все обманчиво. Его движения — молния, не пожелал бы кому-то встать у него на пути».

Марк всегда носил значок первого разряда по боксу. Видя это, к нему подходили и спрашивали.

— Марк, как ты думаешь, Сэм побьет тебя?

— Не побьет, — уклончиво, как бы боясь сказать правду, отшучивался Марк, — мы же с ним в разных весовых категориях.

— Марк, чего это вы с Осей Сэма Бородой зовете? — смеясь, обратились к нему две девочки из его группы, когда тот что-то обсуждал с тремя парнями.

Марк, почувствовав, что этот вопрос интересен не только им, ответил очень серьезно.

— Да он сам нам это сообщил сразу же, когда приехал. Дома его за челюсть так прозвали. Не знаю, может, он себя сравнивает с Синей бородой.

Сеня, сам того не понимая, своим поведением только усиливал легенду, созданную его друзьями. Он очень любил поговорить и, подходя к каждой группе, сразу же вступал в разговор, твердо высказывая свои суждения по любому вопросу.

Марк и Ося уже давно поняли Сеню, слушая его «познания». Сеня говорил общие правильные слова, но когда друзья начинали копать глубже, они слышали такую чушь, что от хохота за животы хватались.

Однажды они услышали от Сени историю, которая приключилась с ним в школе.

— Был у нас урок химии, — начал рассказывать Сеня, когда они все втроем сели в столовой за один стол. — Учительнице надо было показать нам какую-то реакцию, а химическая посуда осталась в другой комнате. Она посылает меня принести ее. Я пошел, набрал колб и пробирок, подхожу к двери класса, а открыть ее не могу — все руки заняты. Пришлось ждать, когда откроют.

Первым не выдержал Марк.

— Ося, ты понимаешь, Сеня, наверное, тот урок сорвал, посуды-то класс не дождался.

— Марк, — подхватил его игру Ося, — мне кажется, там было гораздо серьезней. Пока он стоял, ему вдруг захотелось в сортир. Представляешь себе картину: учительница, не дождавшись, открывает дверь, а там стоит обоссанный Сеня и своей челюстью придерживает посуду.

Ося не успел закончить фразу, как оба от смеха чуть под стол не залезли.

— Ну вас, гады, — только это и мог сказать Сеня, видя, чем обернулся его рассказ.

Так, подкалывая Сеню в своем узком кругу, во внешнем Ося и Марк делали все наоборот, упорно ведя его к своей цели.

Тут и там слышались удивленные возгласы: «Я даже не понимаю, откуда у него столько знаний. Что ни спросишь его, на все есть ответ».

Легенда о Сэме набирала силу, и друзья с радостью ожидали, что еще немного — и в институте только о Сэме и будут говорить.

Незаметно подошла первая сессия. У Оси произошло что-то наподобие раздвоения чувств. Он не понял, как получилось так, что, хотя он постоянно ее ожидал, она вдруг наступила внезапно. На работе все взяли учебный отпуск и готовились сдать по пять экзаменов.

В первый же день сессии Сеня с утра пошел на экзамен и быстро вышел — двойка. Страх охватил Осин поток: «Сэм завалил начерталку». Народ перешептывался: «Если уж Сэм завалил, то, представляете, каково будет нам».

Ося получил по начерталке 3 балла. Сам не понял, что произошло. Знал ее лучше всех на потоке — и на тебе.

Сессия завершилась так же неожиданно, как и началась. Ося и Марк уехали по домам, а Сеня остался в Бежице пересдавать экзамены.

Становление характера

Всем студентам, начиная со 2-го курса, было гарантировано место в двух общежитиях Института. Одно было старое, клоповник, как его называли студенты. Это название говорило само за себя. Другое, построенное недавно и состояние которого было весьма приличным, привлекало студентов. Обычно в него вселяли старшекурсников начиная с 3-го курса.

Ося и Сеня переехали в клоповник, пригласив в свою комнату Яна. Этот переезд позволил им полностью влиться в студенческую жизнь и значительно укрепить свой бюджет. Плата за общежитие — 3 рубля, а при стипендии 29 руб. 50 копеек разница в 7 рублей — это ох, как существенно.

Здание было старым, полным клопов, представляющим собой коридорную систему, закрученную наподобие буквы Z, но общение студентов того стоило. Каждая комната была рассчитана на трех человек. В одном конце коридора находился туалет, в другом — кухня. Ребята попали в «цивилизацию». Кухня — большое дело. Как месяц прожить на общипанную стипендию, если кроме еды надо еще что-то выделить на выпивку?

Бутылки с водкой покупали вскладчину, выбирая ее придирчиво в зависимости от возможностей карманов жаждущих. Самая дешевая «Перцовая» стоила 2 рубля 12 копеек, но она шла на любителя или ее брали в случаях крайней нищеты. Была просто «ВОДКА», или сучок, как ее еще называли. Она стоила 2,50, и обычно старались покупать именно ее, но она далеко не всегда была в продаже. Народной любимицей была «Московская». Она продавалась всегда и стоила 2 рубля 87 копеек. Наиболее ценной считалась «Столичная». Стоила она 3,07, но ее брали гораздо реже. Разница 20 копеек «кусалась». При желании можно было поужинать за эти деньги.

Студенческая столовая №5 была расположена между общежитиями. Цены там были весьма доступные. Так, пообедать можно было за 36 копеек: взять винегрет — 4 копейки, половинку борща —11 копеек, две котлеты с гарниром — 19 копеек и чай за 2 копейки. Можно было позволить себе шикануть, взяв вместо котлет гуляш, доплатив за него 9 копеек. Каждый четверг был рыбный день, и тогда предлагали палтус или камбалу за 16 копеек. Бесплатный хлеб и горчица здорово выручали. Те, чей карман опустел, не дождавшись стипендии, брали два-три чая и желаемое количество хлеба с горчицей.

Эдик жил через две комнаты от Оси. Марк, как впечатал, дал ему кличку Пурген. Раньше было такое слабительное — как примешь, тут же нужно было лететь, как умалишенный, в туалет. Пурген был весь какой-то быстрый. Даже стоя на месте как-то дергался, словно пытаясь куда-то бежать.

Так вот этот Пурген был «хозяином слова». Слово дал — слово взял. У него всегда не оставалось денег дней за пять-семь до стипендии, и он одалживал их то у одного, то у другого. Отдавать вовремя почему-то «забывал». Вообще-то не только он одалживал деньги. Многие этим пользовались. Брать в долг считалось нормой, так же как и отдавать их вовремя.

Ося всегда внимательно планировал расходы и в минус никогда не уходил. Пурген, прочувствовав это, пристроился к Осе одалживать. Ося понимал, что будет неловко себя чувствовать, если откажет. Поэтому всегда деньги давал. Получить назад от Пургена было трудно. Ответ был один — завтра, завтра, завтра… Наконец-то Ося решил пересилить себя и, если Пурген обратится к нему, отказать. Недолго было ждать этого дня. Ося отказал. Все оказалось довольно легко. Надо просто проявить характер, и только. С тех пор Ося больше никогда не делал того, чего не хотел.

Нина и Макс

Нина попала в группу Оси в начале 2-го курса вместе с теми, кто перевелся в БИТМ из другого института. Когда из одной большой Осиной группы руководство института создало параллельную группу «технологов», ее перевели туда.

Красивая компанейская девочка с очень эффектной фигурой. Короткая юбка, которую она всегда носила, открывала ее стройные длинные ноги, не дававшие покоя всей мужской половине потока. Сама она родом была из Черкасс, всем это неоднократно говорила, но из-за того, что она не выговаривала ряд букв, особенно «р», получалось Чевкассы. Ее так и стали называть — Чевкассы.

Нина сразу же сдружилась со всеми, особенно с Леней и Сережей, которые всегда ходили вместе. Вместе они учились в школе в одном классе, вместе поступали в институт, вместе выбрали одинаковую специальность. Теперь, когда к ним прибавилась Нина, их стало трое. Однажды приходит утром Нина на занятие и удивляет всех.

— Ёшка с Ёшкой не игвают.

— Нина, ты это о чем, что случилось? — удивился даже Марк, который не был особо разговорчив.

— Марк, что ты не понял? Я же тебе говорю, что Ёшка с Ёшкой не игвают.

— Какая еще Ёшка? — не отставал Марк.

— Стойте, ребята, — Антон Чумаков, кажется, начал догадываться, — а где Ленька с Серегой?

Действительно, пока еще ни того, ни другого не было.

— Нина, где ребята? — продолжал Антон расследование.

— Так я же вам гововю, что они вассовились.

— Все понятно, — Антон разгадал этот ребус, — она сказала, что Лешка с Сережкой не играют.

Через какое-то время появился Ленька, а перед самым звонком Сережка. Недолго длилась их ссора, через три дня опять стали ходить втроем.

Сексуальный вид Нины не давал покоя не только студентам. Кафедрой математики руководил профессор Олуб. Высокий человек со взъерошенными седыми волосами — типичный вид математика, не желающего ничего знать, кроме своего предмета. Ему было где-то за 60, что для 18-летних студентов группы Оси было равносильно возрасту мамонта. Он был очень живой человек, ходил быстро, энергично и эффектно размахивал руками, сопровождая свою речь. Он-то и обратил внимание на Нину во время своих лекций. Вернее, на ее открытые коленки, вызывающе смотревшие на профессора. Только они, пожалуй, могли отвлечь профессора от математики.

Ребята это заметили и между собой начали острить по этому поводу в перерыве.

— Смотреть-то он смотрит, а может ли? — хитро подмигнув остальным, завел всех Ленька.

— Может, — со знанием дела ответил Марк, — смотри, как он носится туда-сюда.

— Нет, он МТС, — сказал, как отрезал, Серега.

— Что такое МТС? — Леньку ошарашил не только ответ, но и решительность, с какой это сказал Серега.

— Может Только Ссать!

Услышав столь неожиданный и однозначный вывод, вся группа от хохота разлетелась по сторонам.

Максимычу было 33 года. Среди всех студентов Осиного потока он был не просто «бывалый», а уж очень, очень «бывалый». Крупный, добродушный и прямолинейный человек, с которым всегда было легко. В группу Оси он попал, так же как и Нина, со 2-го курса. Позже их всех перевели в параллельную группу. Вообще-то имя-отчество его было Тарас Максимович, но как-то так получилось, что его имя потерялось и он стал Максимычем, или просто Максом. Сам Макс был родом из какого-то небольшого российского поселка, где поезд «Москва — Киев» пересекает границу России и Украины. Какие-то домашние заготовки — то сало, то соленые огурцы — у него были всегда.

Клопы, обжившие общагу, — это просто песня. Они были повсюду, но днем, подлецы, скрывались. Их пиршество начиналось ночью. Как-то утром Ося увидел на стене у кровати Яна несколько красных точек и следы башмака.

— Ты что, Ян, ночью по стене ходил? — смеясь, спросил он.

— Да, ходил, — чертыхался Ян. — Они, гады, закусали меня, так я со злости схватил ботинок и в сердцах трахнул им по стене.

— Получается, что на тебя набросилось целое полчище, — не отставал от него Ося.

— Чего смеешься, думаешь, тебя не трогают?

— Еще как трогают, Ян, только вот до сапога я еще пока не добрался, — Ося не упускал случая Яна подколоть.

Порядок в их комнате был тот еще. Неделями никто ничего не убирал, поэтому пылищи скапливалась масса. У Яна была специфическая манера носить рубашки. Чемодан с чистым бельем, привезенным из дому, стоял под его кроватью. Каждую рубашку он занашивал до тех пор, пока воротник не начинал стоять колом. Тогда он, снимая ее, бросал под кровать. Наступала очередь следующей. Так продолжалось до тех пор, пока чистые рубашки не заканчивались. Если подходило время отъезда в Киев, то он все грязные увозил и чистые привозил. Если до поездки домой было еще долго, то Ян вытаскивал все рубашки из-под кровати, стряхивал с них пыль, выбирал наименее грязную и надевал. Так для рубашек начинался второй круг.

В комнате было радио, которое ребята отключали на ночь. На тумбочке у Оси стояли большие часы в деревянном футляре. Ося решил сделать из них будильник, соединив его проводами с радио так, чтобы оно включалось, когда малая стрелка часов подойдет к нужному времени. Эти провода висели невысоко между Осиной кроватью и радио.

Однажды получилось так, что у всех троих, Оси, Сени и Яна, днем кончились деньги и ужин был уже не для них. Из них только Ося получал стипендию. Ян и Сеня ждали перевода из дому, а пока надеялись на стипендию Оси, чтобы перебиться до получения перевода. Стипендия-то будет завтра, а кушать всем хочется сегодня. В заначке у них нашлось три яйца. Их можно было бы пожарить, но жира-то никакого не было. Ося пошел в соседнюю комнату.

— Макс, у тебя сало есть?

Максимыч обнаружил у себя в тумбочке какой-то сухой, заплесневевший кусочек.

— Отлично, Макс, идем к нам жрать, у нас есть еще 3 яйца.

Ося пошел жарить, а друзья ждали его в комнате, сверкая голодными глазами. Через несколько минут Ося вошел в комнату с торжественным видом, высоко держа шипящую сковородку. И тут произошло нечто. Сковородка зацепилась за развешанные провода, и все ее содержимое шлепнулось на пол, разбрасывая пыль во все стороны. Минуту все стояли ошарашенные. Опомнившись, Ося предложил свою теорию.

— Предлагаю рассмотреть два пути выхода из случившегося, — обратился он к поникшим друзьям. — Выход первый: если жир упал раньше яичницы, то она лежит на чистом полу. Если наоборот, то жир протек через яичницу на пол и ее очистил. Получается, что можно всё собрать с пола и спокойно сожрать.

— Оська, ты всегда что-нибудь придумаешь, — оживился Макс.

Яичница была аккуратно собрана и дружно съедена.

Борода на бутылках

С началом 3-го курса, с сентября 1963 года, Ося, Сеня и Марк, заранее договорившись, переехали в новое общежитие №3. Все комнаты там были на четырех человек. У входа справа и слева по шкафу, а четыре койки стояли вдоль стен, по две с каждой стороны. Они решили взять к себе четвертого, но так, чтобы он у них практически не жил. Эту роль должен был выполнить Володя Белесенький, который учился с ними в одной группе. Сама его фамилия определила ему кличку — он стал Белый. Володя жил в Брянске с родителями в двухкомнатной квартире и ежедневно ездил оттуда в Бежицу и обратно. Жить в общаге он не хотел, но, находясь под влиянием Марка и Оси, согласился на их предложение. Так эта троица — Ося, Марк, Сеня — и якобы Володя обосновались в четырехместной комнате до конца учебы в институте. Ося и Марк взяли себе койки у окна. У Сени выбор был невелик, места для него остались у шкафов, он выбрал с правой стороны. Володина койка все время пустовала, и несмотря на то что друзья предлагали ему переночевать хотя бы для порядка один раз, он отказывался.

Хоть эта четверка собралась вместе, но все они были совершенно разные. Эта разница отчетливо проявлялась во всех общеинститутских делах, включая учебу.

Ося относился к учебе уважительно, но по-разному к каждому предмету, распределив их на три, только ему понятные группы.

Группа — «важные». В нее входили все технические и предметы, определяющие суть его будущей специальности.

Группа — «дурные». Здесь места прочно заняли марксистско-ленинская философия и основы научного коммунизма. Осю раздражало требование заучивать то, что не подтверждалось логикой. Он не мог понять часто тиражируемое высказывание Ленина: «Учение Маркса всесильно, потому что оно верно». «Всесильно, — думал он, — это когда массы заинтересованы в предлагаемых действиях». Читая дальше, он видел, что эти действия недостижимы, значит, они были нелогичны. Те же самые чувства вызывала политическая экономия. Несмотря на всё его желание понять логику социалистической экономики, ему это не удавалось. Понимая, что говорить о своих сомнениях преподавателю не то что бесполезно, но и просто опасно, он был вынужден их зубрить, а это его раздражало.

Группа — «так-сяк». Сюда он отнес химию и английский язык. «Общие понятия по химии мы учили в школе, — рассуждал он, — зачем здесь время на нее тратить, если я не собираюсь химиком быть. Знать еще один язык — это, конечно, неплохо, но для чего? Совершенно непонятно, где можно будет применять эти знания».

Помимо учебы Осю интересовало все, что происходило в институте. Он подружился с Костей — председателем комитета комсомола института. Костя был парень что надо. Он не просто формально выполнял свои председательские обязанности, а всегда чем-то завлекал ребят. Поэтому Ося с интересом участвовал во многих его мероприятиях.

То, что учеба легко давалась Осе, в какой-то мере ему вредило. Поняв суть одного пройденного материала, он легко перескакивал на другой. Убедившись, что во всем разобрался, расслаблялся, не заставляя себя запоминать детали, будучи уверен, что при необходимости все вспомнит. Это не всегда получалось и иногда выходил конфуз. Так это произошло с начерталкой.

Марк был старше Оси на 6 лет. Работа и армия добавили ему жизненного опыта, но на это же время отодвинули его от учебы. Институт заставил его вспомнить забытое за 6 лет. Это было ему нелегко, но он, не стремясь в лидеры, добивался своей цели. Его, как и Осю, интересовала не только учеба. Боксер-перворазрядник создал секцию бокса и стал ее тренером. Слава о нем как о человеке, умеющем постоять за себя, пошла по Бежице. К нему в секцию стали ходить не только студенты. Он стал уважаемым человеком среди приблатненной части города.

Сеня с Осей были одного года рождения, но, в отличие от Оси, Сеню особо ничего не интересовало. Он исправно ходил на занятия, но так же исправно любил лежать вечерами на койке, рассуждая о том о сём. Знания у него были поверхностные, учиться он не особо старался и ни разу не получал стипендию. Ося и Марк им легко управляли, а ему это даже нравилось.

Лежа на кровати, он часто рассказывал друзьям о своей жизни в Бельцах, иногда многократно повторяя какие-то слова.

— Борода, — как-то обратился к нему Марк, — понятно, ты приехал сюда вслед за Моней, а как он попал в БИТМ?

— Однажды пришел к нам домой Монин товарищ Бумка Штрахман, и они вдвоем стали рассуждать, кто и куда будет поступать. Бумка чувствовал себя гуманитарием и собирался ехать учиться в Одессу, где кто-то обещал ему поддержку. А Моне он посоветовал ехать сюда. Там, говорил он, не так крепок антисемитизм, ведь Сара Кацельбаум поступила туда пару лет назад.

— Ну хорошо, Борода, — не отставал от него Марк, — а в Израиль из Бельц народ уезжает?

— Конечно, — оживился тот, — сестра Мониного товарища Бумки Штрахмана год назад уехала.

— Борода,, а ходил ли ты в походы в Бельцах?

— Я нет, а вот Монин товарищ Бумка Штрахман рассказывал, как они хотели поехать на Днестр, собрались уже, а тут, как назло, пошел дождь, да такой затяжной, что все пришлось отменить.

Марк уже понял, какие ответы он получит от Сени, но все же решил задать еще один.

— Ну а баба у тебя была, Борода?

— Нет, не было. Вот Монин товарищ Бумка Штрахман рассказывал, что ему понравилась одна девочка, но с ней у него ничего не получалось. Она выбрала Сашку Перельмана, а тот, как Бумка тогда в сердцах сказал, уже перетрахал пол-Бельц.

Ося, подмигнув Марку и также понимая стиль ответа, полушутя спросил:

— Бородин, что ты любишь читать?

— Нос, а когда мне читать, да и что? Вот Монин товарищ…

Тут друзья его опередили и вдвоем очень громко завершили начатую им фразу:

— Бумка Штрахман…

— Ну вас, дураки, — только и мог на это ответить Сеня.

Володя, как и Марк, был спортсменом и и имел первый разряд по вольной борьбе. Но он, так же как и Сеня, ничем, кроме учебы, не хотел заниматься. Он тоже был старше Оси, но ни Ося, ни он не замечали эту разницу в четыре года. У Володи были амбиции, он хотел быть отличником, но занятия давались ему с трудом. С логическим мышлением у него были проблемы, и, чтобы получать пятерки, он был вынужден просто сидеть и все зубрить. Или, как говорил Марк, «оценок он добивался жопой». Чувствуя этот свой недостаток, Володя выказывал большое уважение Осе и Марку, никогда им не противоречил и нередко даже слушался указаний Сени.

Еще в начале семестра Костя привлек Осю к изданию институтской стенгазеты, что Осе было по душе. Он помнил свою школьную газету «Сопли и вопли» и решил, что сможет сделать что-то подобное. Сам он рисовать не мог, но предлагать темы или интересные идеи был всегда готов.

Подвернулся случай. Занятия в институте шли парами. Пара — это два академических часа по 45 минут каждый с 10-минутным перерывом между ними. Каждая пара — это один предмет.

В группе у турбинистов один парень пришел только ко второй паре, и он был «на кочерге». Так в общагах эффектно называлось состояние сильного опьянения. Его, естественно, не пустили, и этот случай стал немедленно известен всему институту. Нет, студенты были далеко не трезвенниками. Вечерами в общагах, особенно по субботам, водка шла на ура почти в каждой комнате. Однако в общаге — это одно, а в институте — совсем другое.

В перерыве перед последней парой Ося зашел в комитет комсомола. Костя, увидев его, обрадовался.

— Ось, срочное дело, — еще не успев переступить порог, услышал Ося его голос, — Ты знаешь, что сегодня турбинисты учудили? Там Федюшкин напился и еле живой пришел на лекцию. Надо его пропесочить в стенгазете.

— Когда надо? — Ося не мог этого не знать, так как лекция была для всего потока и он тоже там был.

— Что значит когда? Ты что, Оська! К утру надо, чтобы народ, придя на занятия, сразу увидел нашу реакцию. Это будет спецвыпуск.

Ося немного задумался. Времени мало, за идею он не беспокоился, придумает, но кто же рисовать будет? «Как это кто? Белый», — Ося тотчас представил себе, как он скажет это Володе, да так, чтобы тот не смог отказаться.

— Жди нас, Костя, после этой пары. Сегодня останемся, сделаем у тебя в кабинете, а завтра рано утром повесим.

Володя, услышав, что ему предстоит после пары, сделал было вид, что задумался, но напор Оси быстро его нейтрализовал. Пара была «дурная» — философия. Ося времени на ней даром не терял, придумал идею и набросал карикатуру.

На ковре-самолете сидел алкаш, судорожно в него вцепившись, но с известной всем квадратной челюстью Сэма. Вместо двигателей под ковром было по 2 бутылки водки с каждой стороны, реактивные струи которых несли это чудо вперед.

Утро следующего дня напомнило Осе то давнее киевское утро, когда вся школа сбежалась смотреть его «Сопли и вопли». Теперь уже весь институт толпился у этой стенгазеты. Само собой образовался своеобразный дискуссионный клуб. Реплики, высказывания, предложения сыпались со всех сторон.

— Это же наш Сэм!

— А он-то при чем, ведь это Генка Федюшкин под стаканом вчера был?

— Ну как так при чем? Сэм есть Сэм, он везде.

— Ребята, смотрите на его рожу, Сэм же Генку выручать летит.

— Ага, выручать, да он сам спасается! Помните, каков Сэм был в субботу? Я пытался с ним поговорить, бесполезно было.

— Он пытался! Да вы оба хороши были. Все хохотали, слушая ваши бессвязные речи. Где бы ты ночевал, если бы я тебя до койки не довел?

— Точно, Петька прав, Сэм сам спасается. Помните, как он в тот вечер в одних трусах бродил по женскому этажу, пытаясь найти свою комнату. Пошел в сортир, да этажи перепутал.

Общий хохот прогремел по всему первому этажу.

— Не, ребята, вы все дураки. Он на своей водочной ракете нас контролирует, чтобы пили мы в меру, — встрял в разговор Макс.

— Для тебя, Макс, мера — ведро, а Сэма, наверное, от стакана поведет.

— Да ладно, от стакана. Сэм стакан как удар держит. Наверняка тогда пол-литра залудил.

Кто-то, увидев, что в институт зашел Сеня, крикнул: «Ребята, тише, Сэм идет». Толпа молча расступилась, с уважением пропуская своего героя и возбужденно ожидая его реакции. Молчание длилось недолго.

— Я знаю, это всё Нос придумал, — сказал он, смеясь, ища глазами Осю.

Учитель Хотеев

Фамилия преподавателя немецкого языка была Хотеев. Это был человек невысокого роста, худощавый, редкие волосы которого разделяли по краям две залысины. Ему было около шестидесяти. Ходил Хотеев немного странно, периодически оглядываясь, будто кто-то за ним следит.

Однажды Марк во время последнего перерыва завел с ним разговор о войне. Коля Плакаткин, кличка которого была Плакат, тут же подключился к разговору, Тема эта заинтересовала многих, и вот что они услышали.

«До войны я преподавал немецкий язык в школе. С ее началом все изменилось. Однажды какой-то странный человек начал ходить к моему дому и узнавать обо мне у соседей.

— Кто здесь живет? — задавал он вопрос, указывая на мою дверь.

Тут Хотеев понизил голос, будто кто-то его подслушивает.

— Учитель Хотеев, — отвечали ему немного перепуганные соседи.

— А кто к нему ходит? — не отставал неизвестный.

— Да кто его знает, ходят тут всякие.

Подняв указательный палец вверх и немного опустив голову, будто прячась, и исподлобья глядя на ребят, Хотеев продолжал:

Вот дураки, разве можно было так говорить. Если ходят всякие, значит, может ходить и враг.

Ребята с удивлением посмотрели друг на друга, но ничего не сказали. Он, не замечая их удивленной реакции, уже вошел во вкус рассказа.

Через несколько дней меня вызывают в НКВД. Перепугался я тогда, всё, думаю, наговорили на меня соседи, точно посадят. Собрал вещички и побрел туда. На входе спрашивают, кто такой. Показываю повестку, а мне говорят: «А, учитель Хотеев, туда тебе». Сел я на табуретку у какого-то чулана, жду своего приговора. Ждал минут сорок. Вдруг дверь открылась, и меня зовут. Захожу, стою. «Присаживаетесь, учитель Хотеев, разговор у нас будет непростой». У меня коленки дрожат. Что значит непростой, догадаться нетрудно, но тогда почему обращаются на вы? Все мои мысли спутались».

Здесь перерыв закончился, и учеба продолжилась. Это была последняя пара, все собрались было уходить, но Хотеев их остановил. Ему стало самому интересно договорить.

« — Товарищ Хотеев, были вы учителем в школе, теперь будете служить у нас. Получите воинское звание и станете военным переводчиком.

Я готовился ко всему, но, услышав такое, чуть было не расплакался от радости. Еле себя сдержал.

Направили меня на специальные курсы. Окончив их, получил звание лейтенанта и стал военным переводчиком. Служить пришлось в разных частях, но везде строго велели не болтать.

— Если, — говорили, — будешь с кем-то разговаривать, всегда смотри по сторонам, кто тебя мог бы подслушать.

Войну я закончил в звании капитана».

— Получается, что до войны вы были учителем Хотеевым в школе, а после, умудренный опытом, стали учителем Хотеевым здесь, у нас в институте, — Плакат хотел его дальше завести на что-то.

— Да, выходит так, — ответил Хотеев, не заметив иронии Плаката.

Все разошлись, большая группа пошла в общагу. Теперь для всех он стал не просто преподаватель, а учитель Хотеев. По пути Марк выдвинул новую идею: «Хотеев до сих пор соблюдает осторожность и постоянно оглядывается. Значит, считает, что рядом может быть враг. Давайте ему подыграем. Он станет для нас капитаном, а мы его солдатами». Идея всем понравилась.

Следующее занятие началось строго по-военному. Плакат, обращаясь к преподавателю, положив на голову конспект вместо фуражки, отдал честь и начал разговор словами: «Товарищ капитан, разрешите обратиться». Тот, как ни странно, игру принял, ответив: «Обращайтесь, товарищ студент».

Через несколько дней произошел конфуз. Плакат как-то небрежно похлопал его по плечу. Хотеев очень обиделся. Это не входило в планы ребят. Двое, Ося и Марк, взяв под руки Плаката, подвели его к Хотееву, сказав:

— Товарищ капитан. Он совершил дерзкий дисциплинарный проступок. Его необходимо посадить на гауптвахту. Разрешите исполнять?

Хотеев сначала было растерялся, но быстро взял себя в руки и скомандовал:

— Исполняйте.

Обида была устранена.

Каждой осенью студентов посылали в деревню на уборку картошки. В один год руководителем нескольких групп, среди которых была Осина, назначили Хотеева. В совхозе «Красный партизан», куда их послали, картошка была мелкая с очень малым количеством клубней в каждом кусте. Дождь, прошедший недавно, превратил поле в какое-то месиво. Тем не менее план был, и Хотеев требовал его исполнения.

На следующий день вышли в поле чуть позже, дожидались окончания дождя. Внезапно раздался крик Нины: «Мышь». Хотеев, как молния, понесся туда, да так, что плащ его развевался, будто крылья. Все остановились, наблюдая, что будет дальше. Эту бедную мышь Хотеев затоптал, сказав, что они портят урожай. Ребята поняли, что надо делать, если хочется сачкануть от работы. Периодически в разных концах поля раздавались крики «мышь». Конечно, там никаких мышей не было, но Хотеев туда несся, а у ребят появлялись перерывы в работе.

Спецуха

С третьего курса у мужской половины группы Оси началась спецуха. Так студенты называли специальную военную подготовку, после завершения которой каждый станет офицером танковых войск. Все, что связано с техникой, Осе было очень интересно.

Еще когда Ося был школьником, военные гарнизоны Дальнего Востока, где служил его папа, а точнее, кладбища поломанной или разобранной военной техники были для него самым желанным местом. Там можно было «водить машины», «стрелять из пушек» и даже «ездить» на самом лучшем танке Т-34. Понятно, что все это были жалкие остатки от бывшей техники, но для Оси и его друзей это не имело значения.

Поэтому изучение технической части нового танка Т-55, его отличия от Т-54, а тем более от Т-34 Осю крайне увлекали, а возможности узнать это вдохновляли. У Т-55 был более современный V-образный дизель мощностью 580 лошадиных сил в отличие от 520 у Т-54. На Т-55 появился прибор ночного видения, которого ранее ни на каких танках не было. А стабилизатор ствола пушки, позволяющий танку вести прицельный огонь на пересеченной местности, заинтересовал Осю как будущего инженера.

Ося представлял: если он волею судьбы попадет в армию и станет зампотехом роты, то на качество технической подготовки танка будет обращать особое внимание. Может, кому-то и покажется мелочью обеспечение свободного хода продольной тяги главного фрикциона в пределах 7—9 миллиметров, но только не Осе. Если ход меньше, то произойдет перегрев дисков и он выйдет из строя. Если ход больше, то механик-водитель замучается переключать передачи.

Получалось, что эта военная специальность станет у него наследственной. Его папа, Моисей Соломонов, окончив танково-техническое училище в 1938 году в Ленинграде, участвовал в боях на трех фронтах. Сначала с японцами на реке Халхин-Гол, далее с немцами на Западном фронте, а завершил войну в 1945 году в Китае, будучи капитаном танковых войск. На этом его военная карьера не закончилась, она продолжалась еще тринадцать лет.

Техника — это хорошо, а на занятиях по строевой и тактике была одна нудистика. Каждый день начинался с построения, организовывать которое должен был кто-то из ребят, дежуривших по очереди. Дежурный считался командиром взвода. Строевая далеко не у всех получалась. Особенно тяжело было дежурить командиром Вене Малютину. Когда подполковник Гвоздьев командовал: «Правое плечо вперед, арш», Веня, не зная, как повести за собой строй, перепуганно повторял вполголоса: «Налево, налево, налево», что вызывало общий смех, из-за чего он совсем терялся.

Подполковник Гвоздьев соответствовал своей фамилии. Стройный, как гвоздь, худощавый, подтянутый, спина всегда прямая, орденские колодки. Наверное, если бы у него были усы, то это был бы классический вид царского офицера. А чего стоили его типичные выражения: «Шагом арш», «Ать-два, Ать-два»!

Ося и весь его «взвод» с нетерпением ждали выездов на занятия в поле. Нет, не потому что это было им интересно. Просто это намного лучше, чем нудное изучение уставов в аудитории. Там они должны были производить рекогносцировку для принятия последующих командирских решений. Это в какой-то мере было даже развлечение.

Получив карты, надо было на местности выявить характерные, отдельно выделяющиеся предметы. Это могли быть одиноко стоящие деревья, изгибы реки или рядом находящаяся возвышенность, эффектно названная подполковником «высота Огурец». На основании увиденного надо было определить свое местоположение, нанести его на карту и предложить варианты захвата этого «Огурца».

Объявление перерыва в занятиях тоже было в стиле подполковника.

— А теперь, — командовал Гвоздьев, — можно пойти пос… мотреть.

Уловив смех ребят, он хитро спросил:

— А вы что подумали?

— Что подумали, то и идем делать, — смеясь, ответил ему Сергей.

На вопрос студентов: «Товарищ подполковник, а когда полковником станете?» — отвечал с юмором: «Моя папаха еще в Казахстане по полям бегает». Все понимали, о чем он. Папахи носят только полковники.

Штанга

Осе никогда не доводилось посещать какую-нибудь спортивную секцию. В военных городках Дальнего Востока не было ничего подобного. Зато снега там было вдоволь, в том числе на дорогах, где он был очень хорошо утрамбован машинами. Поэтому Ося неплохо катался на лыжах и на коньках.

В институте было много спортивных секций, и Ося с завистью смотрел на физически крепких ребят, там занимающихся. Сперва он стеснялся записаться в какую-то из них, потому что ничего не умел, да и считал, что начинать с нуля в двадцать лет слишком поздно. Однако желание окрепнуть и уметь за себя постоять пересилило стеснение, и он решил стать штангистом. Руководил секцией Алексей. Он был очень приятным парнем среднего роста, кандидатом в мастера спорта, что для Оси было равносильно должности профессора. Алексей встретил Осю с улыбкой, воодушевил его и обещал сделать из него настоящего штангиста. Почти всех членов секции Ося знал, они его тоже, и встретили очень дружелюбно. От стеснения Оси не осталось и следа.

Теперь Ося два раза в неделю, во вторник и четверг, ходил к шести вечера на тренировки. Он узнал, что все штангисты распределены на категории в зависимости от веса. Он же при своих 52 килограммах балансировал на границе двух категорий. До 52 — наилегчайшая, а с 52 до 56 — легчайшая.

Из трех видов упражнений у него ничего не получалось с рывком. С жимом и толчком успехи были налицо, а рывок, как он ни старался, не шел. Какое-то внутреннее чувство ему подсказывало, что, перед тем как приступить к выполнению упражнения, надо подойти к штанге и коснуться ее, как бы сказать ей: «Мы с тобой одной крови». Эти слова из «Маугли» невольно пришли ему в голову. Ося с удивлением заметил, что кто-то из ребят делает то же самое. «Выходит, это не только мне в голову пришло, — подумал он, — значит, это помогает». Касался, не касался — ничего не менялось, рывок не шел. Ося невзлюбил его, но выхода-то не было. Он понимал: не сможет решить эту проблему — не попадет на соревнования.

Алексей предлагал Осе разные варианты, но все было безрезультатно. Ося уже был готов смириться, как вдруг рванул штангу с недосягаемым ранее весом. Теперь все поменялось местами. Рывок стал самым любимым упражнением, и темп роста результатов в нем превысил темпы в жиме и толчке.

Приближались институтские соревнования. Его вес 52,45 килограммов не позволял ему быть в наилегчайшей категории. Необходимо было сгонять, но что сгонять, когда его вес не больше цыпленка. Оказывается, нет — больше аж на целых 450 граммов. Как сгонял? Очень просто: пошел в парилку за день до выступления. На соревнованиях оказался «молодцом», занял 1-е место. Почему 1-е — очень просто: больше никого не было в наилегчайшем весе.

В комнате у Оси была 32-килограммовая гиря. Откуда-то ее принес Марк. Ося рывком одной руки поднимал ее над головой. Борода тоже попробовал, но поднял не гирю, а свою задницу. Гиря не сдвинулась с места. Интенсивные тренировки начали давать результат, меняя телосложение Оси Рельефы мышц рук, спины и живота Оси наглядно это показывали, а боксерский кулак Марка определял их крепость.

— Марк, — неожиданно позвал его Ося, — вставай с койки, будешь бить меня.

— Нос, ты что, сдурел? — опешил Марк, продолжая лежать.

— Да нет. Будешь проверять мой пресс, а Борода будет свидетель.

— Нос, ты серьезно? Я же буду бить, как могу.

— Я понимаю, что ты не лопух. Поэтому и прошу тебя.

В комнате началось движение. Марк и Борода повскакивали со своих коек. Марк готовился бить, а Борода наблюдать. По команде Оси Марк ударил ему в пресс. Ося только пошатнулся.

— Нос, пресс что надо, — Осю обрадовали эти слова Марка.

— Носяра, ну ты и даешь, — вставил свое Борода.

Живя в Бежице, многие студенты довольно часто ездили в Брянск. В дни официальных государственных праздников дважды в году, в мае и ноябре, весь коллектив института должен был участвовать в праздничной демонстрации. Рано утром все собирались у института и шли пешком до центральной площади Брянска, чтобы пройти мимо трибун, где стояли руководители города и области. Попробуй сачкани, преподаватели политических предметов потом на тебе отыграются. Больше всего боялись это делать «буквари», которых было больше всего на демонстрациях. Студентов третьего курса было немного, а четвертого и пятого — вообще единицы. Всего в Брянске было два института — бежецкий БИТМ и брянская Лесотехническая академия, или ЛТА, расположенная в самом городе. Студенты БИТМ относились к ней снисходительно. БИТМ — это ого, а эти-то что — короеды, да и только. Именно слово КОРОЕДЫ во всю глотку многократно кричали сотни голосов, когда демонстрация битмовцев проходила мимо здания ЛТА.

Учеба и политика

В жизни Оси особого разнообразия не было. Учеба, занятия спортом, разовые поездки в Брянск. Периодически он пытался сам себе ответить на когда-то заданный вопрос папы: «Что думает студенчество о нашей жизни?» — «А разве нас, студентов, это беспокоит?» — этот вопрос он уже задавал себе сам. Для Оси жизнь представляла собой два параллельно текущих потока, причем движение в одном следовало за изгибами второго. Первый — это реальные потребности Оси и возможные пути их достижения, второй — формальные догмы, которые, как капканы, стояли на пути первого, направляя его в «правильное», только им известное направление. Такое раздвоение он хорошо понимал, но воспринимал как данность. Эту реальность Ося осознал еще со школы и понял, что она незыблема, как скала. Осознать-то осознал, но принять ее никак не мог. Уже прошло почти три года, как на ХХII съезде партии в октябре 1961 года Хрущев провозгласил, что нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме. Более того, был объявлен срок — 1980 год. Если раньше надо было ждать 19 лет, то теперь осталось 17.

Как-то в Киеве они вместе с папой смотрели цветной журнал «Америка», который тот откуда-то достал. Шикарные виды автомобилей потрясли их. Ося недоумевал: если у них при капитализме есть такой потрясающий выбор всего, то у нас при коммунизме он должен быть еще лучше. Но разве осуществить такое возможно за 17 лет? Ладно, рассмеялся он про себя, будем говорить одно, а в уме держать другое. Тут же его мысли переключились на институт. «Костя, наш комсомольский лидер, прекрасный парень, все отлично понимает, с ним очень интересно и комфортно, но во что он превращается на официальных собраниях. Стоп, — остановил себя Ося, — что это я взялся за Костю, а сам-то разве не такой?»

Ребята, с которыми Ося сдружился, думали не намного иначе. Во всяком случае, явно кричать «ура» никто не собирался. Однако у турбинистов был парень — наглядное тому исключение. Коля Варисенков, ставший членом партии еще до института, был прямолинейный, как табуретка. Учился он не ахти, перебиваясь с тройки на четверки, и в разговорах резко отличался от всех остальных.

Осенью 1964 года в стране произошло небывалое: Хрущев был отстранен от власти, и генеральным секретарем вместо него стал Брежнев. Все были взбудоражены, особенно партийцы. На первой же лекции по научному коммунизму Варисенков задал вопрос лектору:

— Как это так, Хрущев, который вел нас к коммунизму, наделал много ошибок? Что, и коммунизм ошибка?

— Вы правильный вопрос задаете, товарищ студент, — лектор был опытный, видно, с момента развенчания культа личности Сталина накопилась масса инструкций по действиям в подобных случаях. — Наша партия тем и сильна, что способна не только выявлять ошибки, но и исправлять их. Централизм в ней демократический, и то, что сейчас произошло, очень хорошо все это подтверждает.

— Понял, спасибо за разъяснение, Кузьма Егорович, — Варисенков был удовлетворен.

Осе же это словоблудие напомнило давно известное «учение Маркса всесильно, потому что оно верно». Он наклонился к Сене, сидевшему рядом, и тихо сказал: «Мели, Емеля, твоя неделя», указывая глазами на лектора.

Сеня чудит

Поездки в Брянск для Оси и Сени были нередки. Обычно они договаривались заранее с Володей и заезжали к нему. Он показывал им город, рассказывая о нем то немногое, что знал сам.

Бывало, ездили в надежде купить себе что-то недорогое, но красивое. Они наивно считали, что возможности города больше, чем Бежицы, его окраины. Все было впустую, кругом был один хлам.

Иногда ездили просто для разнообразия, надоедало сидеть на одном месте.

Случалось и наоборот, Володя приезжал к ним на выходные. Разок Сеня выдал очередной свой «шедевр». Утром Ося, Марк и Сеня решили пригласить к себе Володю. Сеня пошел вниз на 1-й этаж звонить, а Марк попросил Осю пойти с ним, мало ли что тот отчебучит.

— Белый, привет, приезжай в Бежицу, — с лету выпалил Сеня.

— Борода, а чего там делать, — видно Володе было лень куда-то ехать.

— Ну как что? Может, в Брянск поедем, — «умно» ответил ему Борода.

Ося еле сдерживал смех. «Здорово, что я пошел с Бородой, — пронеслось у него в голове, — не пошел бы — не услышал такой глупости».

— Борода, ну ты даешь! Приглашает приехать, чтобы уехать обратно, — Ося, смеясь, доставал Сеню, когда они вместе поднимались на свой третий этаж. Ему не терпелось рассказать все это Марку.

— Марк, Вовка не приедет, Борода приглашал его к нам, чтобы мы вместе поехали обратно.

— Нос, ну ты же знаешь нашего Бороду. Хорошо еще, что не послал Белого куда подальше.

— Что от вас, дураков, можно еще ожидать, — только это и мог им сказать Сеня.

Ося ездил в Киев четыре раза в год. Первый раз на ноябрьские праздники. Второй раз в январе после окончания зимней сессии. Третий раз на майские праздники, а четвертый на все лето после летней сессии. В ноябре 1964 года получилось так, что Ося и Сеня могли ехать домой в одно и то же время. До вокзала в Брянске добирались на пригородном поезде. Было поздно и темно, погода дрянь — дождь и сильный ветер. Поезд уже ехал быстро, а в вагоне была тишина, ливень и шум ветра заглушали стук колес. Ехали молча, и вдруг Сеня спрашивает:

— Мы едем или стоим?

— Что ты, Борода, конечно, стоим, — моментально отреагировал Ося.

— Надо же, закрою глаза — кажется, что едем, — «мудрые» мысли не покидали Сеню.

Неделя каникул пролетела быстро, и вся троица собралась в своей комнате. Каждый привез какие-то запасы провизии из дому. То, что могло бы испортиться, положили на холод между рамами окна.

Их комната была в конце коридора рядом с кухней. Это было удобно, не надо было нести горячую сковородку, полную жареной картошки, через весь этот огромный коридор. Поскольку жарить ее приходилось раз или два в неделю, да еще около полуночи — ну не уснуть же на голодный желудок, — то это было очень удобно. Преимущество в одном компенсировалось недостатком в другом — туалет был в противоположном конце. На это вообще никто не обращал никакого внимания, пока не произошел один курьез.

В их общаге на первом этаже был кабинет доктора. Студенты считали, что он им нужен только для того, чтобы откосить от учебы, получив больничный. Имя врача было Савелий Фомич, но за глаза все звали его Салават — кличку ему придумал Марк еще два года назад. Работы у него практически не было, и, кажется, он свою необходимость сам считал точно такой же. Во всяком случае, обращавшиеся к нему практически не имели отказов.

Однажды, пообедав после занятий, ребята вернулись в общагу и занялись кто чем. Ося решил прочесть конспект, составленный на прошедших сегодня занятиях, Марк включил свой магнитофон GINTARАS, слушая какую-то негромко звучащую классику, Сеня, как обычно, просто лег на койку.

— Ребята, чего-то у меня живот крутит, — неожиданно произнес Сеня. — А у вас как?

— Да ничего, мы же вроде жрали всё одинаковое, — оторвался от занятий Ося.

— Ага, одинаковое? Ты же, Борода, еще сдуру студень взял. Иди к Салавату, — Марк выключил магнитофон, будто чего-то ожидал.

Он оказался прав, ждать пришлось недолго. Внезапно Сеня как ошпаренный вскочил с койки, судорожно схватил целый лист газеты, не успевая даже оторвать от него кусок, пулей вылетел из комнаты и с бешеной скоростью понесся в сортир. Ося и Марк выскочили в коридор за ним.

— Донесет или нет? — ответ на этот вопрос они ждали, стоя у дверей и наблюдая, как Сеня, размахивая газетой, середина которой была сжата в кулаке, несся в сортир, словно спасался от крокодилов.

— Донес, — уверенно сказал Марк, когда Сеня скрылся из виду.

Сессия и вагоны

Как сессию ни жди, как к ней ни готовься, она всегда наступает неожиданно. В январе 1965 года чудес не произошло. Всего-то два дня назад в институте прошел прекрасный новогодний вечер, а сегодня, на тебе, сессия как бы говорит каждому: «Иди сюда, дурак».

Устройство комнат в общаге было такое, что учиться, читать, отдыхать и спать каждый мог исключительно на своей кровати. Стол, стоящий у окна между кроватями, предназначен был не для этого. Куда, как не на него, можно было поставить сковородку, полную жареной картошки, прекрасный аромат которой не давал покоя никому в коридоре. Где, как не в центре стола, должна была стоять бутылка водки и три стакана вокруг нее «во дни торжеств и бед народных».

Конечно, чертежную доску с рейсшиной каждый мог бы разместить у себя на койке, но, во-первых, она была одна на всех, а во-вторых, на столе действительно было лучше.

— Нос, — растерянно произнес Сеня, поднимаясь с кровати, — послезавтра у меня «Технология металлов», а я там ни в зуб ногой.

— В зуб, тем более ногой, я, конечно, тебе, Борода, не дам, — смеясь отвечал Ося, — но, честно говоря, эти аустениты, ферриты, цементиты и меня достали.

— А ты, Марк, что скажешь? — Сеня невольно искал себе какую-нибудь поддержку.

— Я, Борода, пойду вместе с Носом. Он своим нюхом всё учует, да и мне подсобит.

— Тебе-то хорошо, Нос рядом, да и твой нос не меньше его, так что вам, носам, легче — с грустью сказал Сеня, снова ложась на кровать, но на этот раз уже с конспектом.

Морозы стояли славные. Харч, хранившийся между рамами, полностью перемерз.

Похоже было, что деканат договорился с погодой. Вьюга, завывая, указывала студентам: «Нечего где попало болтаться, занимайтесь, иначе заморожу вас, дураков». Никто никуда и не ходил, разве что по три стремительных броска в день в столовую — до нее не более 250 метров, — да вынужденный выход на экзамен с умным видом морды лица.

Сеня, не изменяя веселой традиции, завалил один из пяти экзаменов. Ося неожиданно для самого себя получил трояк по «Технологии металлов».

— Нос, мы опять без стипендии, — произнес Сеня, узнав об Осиной тройке.

— Борода, тоже мне опять, да ты ее в жизни не получал, — Марку стало обидно за Осю.

В это время дверь в их комнату кто-то приоткрыл и на ходу бросил.

— Марк, там внизу тебя к телефону зовут.

— Кто это может быть? — удивленно пробурчал Марк, но пошел.

Вернувшись минут через десять, Марк возбужденно провозгласил:

— У нас есть возможность подзаработать. Завтра на базу в Бежице прибывает вагон с углем. Разгрузим, получим по червонцу.

— Марк, так ведь холодно, — Сеня понимал, что не отвертеться, но попытку все-таки сделал.

— Борода, ты там так накувыркаешься, что голым захочешь носиться от вагона до склада, — эти слова Оси погасили дискуссию, не дав ей начаться.

На следующий день к семи утра троица была на базе. Крытый вагон-пульман емкостью 60 тонн стоял напротив склада с раскрытыми дверьми. Марк, как человек более опытный, безоговорочно ставший бригадиром, пошел за инструментом.

— А ломы нам зачем? — тихо спросил его Сеня, увидев их среди тачек и лопат.

— Там, говорят, уголь немного примерз, без них не обойтись, — какая-то неуверенность была в голосе Марка.

Когда друзья, взяв с собой ломы, взобрались в вагон, им стало худо. Будучи ранее влажным и сыпучим, уголь замерз, превратившись в монолит, который не ломами, а отбойными молотками разбивать надо было бы. Но, как говорится, за неимением гербовой пишем на простой.

Всем стало не очень комфортно, но и отказываться никто не хотел. «Против лома нет приема», — весело настроил всех на работу Марк. Лом, лопаты, тачки — всё было в деле. Нагрузка на каждого была такова, что времени никто не замечал. Контроль велся за постепенно убывающей кучей угля в вагоне. Кладовщицы, видя такую добросовестность, периодически готовили ребятам горячий чай и даже разок пригласили их перекусить вместе с собой.

Когда за двадцать минут до полуночи Марк нагрузил Осе последнюю тачку, у ребят еле хватало сил поднять кружку с чаем, которую напоследок дали им кладовщицы. Только здесь, у них в каптерке, к ребятам, счастливым, что выстояли, вернулся юмор.

У каждого вместо лица видны были только сверкающие зубы да смеющиеся глаза. Все остальное было чернее голенища сапога — угольная пыль сделала свое грязное дело.

— Ну и рожа у тебя, Борода, — первым рассмеялся Марк.

— А что с твоими усами, Марк, они же у тебя в полморды, — Сеня был горд, что не подвел друзей.

— Теперь, как войдем в общагу, нас за чертей примут, — поддержал общий веселый тонус Ося.

На следующий день Ося и Марк уехали домой, а Сеня остался пересдавать заваленный экзамен.

Весна 1965

В результате многократных поездок по маршруту Киев — Брянск и обратно Осе примелькались города и сёла на этом пути. На этот раз, возвращаясь в Брянск, он заметил то, на что ранее не обращал внимания. Деревенские избы вблизи границы Украины и России были совершенно разными. Украинские хаты какие-то аккуратненькие. Они были либо побелены, либо ярко разукрашены. Крыши у них толстые, видно, хорошо утепленные. Ровный и красивый заборчик окружал каждый участок.

Российские избы были лишены аккуратности. Среди них было немало покосившихся и почерневших. Ося не видел ни одной окрашенной. Что русские избы, что украинские хаты — все они были построены давно или даже очень давно. Окраска хаток их обновляла, а отсутствие этакого у изб еще больше их старило.

«Странно, — подумал Ося, — расстояния-то между ними совсем ничего, так в чем же причина такого различия?»

Когда поезд прибыл на вокзал в Брянск, Ося не спеша направился к автобусной остановке. Там он неожиданно увидел Марка. Его поезд из Смоленска пришел чуть раньше. Обрадовались — вместе веселее ехать до Бежицы.

— Ребята, вы жрачку привезли? — тихий, тоскливый голос Сени услышали Ося и Марк, открыв дверь в свою комнату.

— Ну, Борода, ты вообще оборзел, — не выдержал Марк. — Загляни между рамами.

— Марк, ну что ты от него хочешь? — Ося решил отреагировать тоньше. — Видишь, человеку плохо, не иначе он мозгой тронулся от переусердствования с науками. Нам, Марк, пожалеть его надо, а не прессовать, — продолжал иронизировать Ося. — Жрачка тихо лежит за окном, а он так «намучился», лежа на койке, что не мог даже до нее дотянуться.

— Не, Нос, — перенял Марк иронию Оси, — он понимал, что одному, без друзей, жрать оконные запасы нельзя.

— Ладно вам, — уже более твердым голосом сказал Сеня, понимая глупость своего вопроса, — тоскливо здесь было без вас.

— Вот это правильно, Борода, — отреагировал Марк, ставя бутылку «Перцовки» на стол. — Вставай, теперь тоску изгонять вместе будем.

Домашние припасы, привезенные Осей и Марком, полностью переменили настроение Сени. Он схватил картошку, сковородку, остатки подсолнечного масла и радостно крича: «Сейчас я мигом», помчался на кухню ее жарить.

— Смотри, Оська, чего-чего, а глядишь, не иначе, как наш Борода еще и человеком станет, — смеясь, отреагировал Марк на внезапный прилив энергии у Сени.

В их комнате была одна ценность — магнитофон GINTARAS, владельцем которого был Марк. Он, в отличие от Оси и Сени, любил классическую музыку и, желая обуздать их дикость, часто включал его. «Если вы, — говорил он, — ничего в классике не понимаете, то хоть слушайте почаще. Может и до вас, дураков, что-то дойдет».

Вообще-то жизнь в общаге приучила каждого отключаться от любых внешних раздражителей. Если один хотел спать, другому нужен был яркий свет, чтобы чертить, а третьему хотелось слушать радио или просто трепаться — ничего страшного. Всех все устраивало, никто никому не мешал, каждый делал, что хотел, и это считалось нормальным.

Ося спокойно отключался от классической музыки, эдакого своего «раздражителя», совершенно ее не замечая, пока пару лет назад не произошло нечто. Видимо, скрытые возможности организма позволяли ему то отключаться, то, наоборот, включаться, если вокруг что-то меняется. Как классика кончилась, он не заметил, но неожиданно услышал песню, которая его поразила. Она была совершенно не похожа ни на одну из известных ему ранее. В песне было что-то особенное. Ее слова были обнаженными чувствами человека, находящегося в невероятно сложных условиях и чего-то добивающегося. Названия у песни не было, но, слова «всё перекаты да перекаты», он надолго запомнил. Если классика Осю не интересовала, то эту песню он с тех пор всегда ждал.

Еще одна ценность была в их комнате — это Аня. Нет, конечно, она здесь не жила, но очень часто к ним приходила. Аня была девушкой Марка. Когда-то Марк дал ей имя Святая. Теперь все так и звали ее, и Ося не был уверен, что каждый знает ее настоящее имя. Симпатичная, стройная, деликатная, доброжелательная Святая стала у них «своим парнем». Если между друзьями возникали какие-то споры, то Святая их так аккуратно погашала, что спорщики даже удивлялись, было ли о чем спорить.

Весеннее тепло так и манило на природу. Однажды, когда Аня была у них в комнате, она сказала как бы мимоходом.

— Чего вы никогда не ходите в походы?

— Какие походы? — встрепенулся Ося.

— Ты что, не слышал о них? — удивилась Аня.

— Нет, расскажи, — Ося был весь внимание.

— Желающие собираются в группу, берут с собой все необходимое и едут в верховья Десны.

— Куда, как? — не унимался Ося.

— Едут на пригородном поезде в направлении Жуковки, но не доезжают до нее. Выбирают то одну станцию, то другую, каждый раз их меняя, и идут по лесу до реки. Там недалеко, до Десны километра три-четыре, не больше.

Ося был поражен, как получилось, что такое интересное событие прошло мимо него. Узнав, что инициатором походов был турбинист Сашка Лоскутов, Ося тут же пошел в его комнату. Минут через тридцать вернулся, радостно улыбаясь.

— Договорился, собрал группу, выходим в субботу сразу же после занятий, возвращаемся в воскресенье вечером. Вот расписание пригородных поездов туда и обратно, — с ходу выпалил Ося своим удивленным друзьям.

— Нос, куда ты гонишь, разве у нас других дел нет на этот выходной? — Сеня пытался выиграть себе время для раздумья.

— Какие дела, Борода, койку давить целый день будешь? — Ося, зная Сенину нерешительность, налетел на него.

— Борода, а Нос прав, — подключился Марк, — едем, да, Святая?

— Ребята, я с вами, — улыбаясь, ответила Аня.

Подготовка к походу началась на следующий день. Общественное имущество — палатки, ведра, пара топоров, лопатки, выпивку и еду на сутки — Сашка Лоскутов распределил равномерно между членами группы. Друзьям досталась одна палатка, ведро, пакеты с кашами, хлеб и пара бутылок. Когда добавилось все остальное, необходимое каждому, то количество получилось внушительное. Среди личного были кружки, миски, ложки и одеяла, которые ребята сняли с кроватей.

Вечером в пятницу все это имущество было распределено по рюкзакам каждого. Сеня, подняв свой, опять заныл: «Ну и до хрена же мы набрали. Можно было бы поменьше». Ося с Марком переглянулись, поняв друг друга без слов.

— Надо Бороду проучить. Ничего решить не может, то едем, то не едем, то надо, то не надо, — сказал Марк, дождавшись, когда Сеня вышел.

— Верно, Марк, чтобы Бороде служба медом не казалась, будет в самый раз, если у него в рюкзаке появится еще пара кирпичей, — смеясь, сказал Ося.

— Отлично придумано. Ты его уведи куда-нибудь, а я сбегаю на стройку, что напротив, прихвачу кирпичиков, да и добавлю.

— Нет, так нельзя. Ведь он сдуру может еще раз перекладывать свой рюкзак сегодня вечером или завтра утром, — Ося исключал возможные риски.

— Разумно. Завтра, как только занятия закончатся и вы пойдете в столовку, я сбегаю в общагу и все сделаю, — согласился Марк.

В субботу солнце не подвело. Ясное небо, ни ветерка — прелесть, а не погода. Когда ожидаешь начала чего-то интересного, время тянется нудно. Субботние занятия друзья слушали вполуха. Дальше все пошло по плану. Столовая, кирпичи, сбор группы из одиннадцати человек у входа в общагу.

Вокзал недалеко, но минут двадцать-тридцать идти надо.

— Что-то рюкзак тяжелый, — несмело сказал Сеня, предвидя реакцию друзей на его жалобы.

— Борода, ну ты даешь, — Марк тут же его оборвал, — несешь пару ложек — и тебе тяжело? Видишь, Нос полное ведро несет и молчит.

На станции Жирятино вся группа вышла. История этого села началась несколько веков назад. В нем еще с давних времен гнали спирт. Гонят и сейчас; водка, без которой невозможна жизнь в общаге, идет оттуда. Чтобы придать солидный статус этому скромненькому селу, студенты прозвали его Рио-де-Жирятино. Получается, что у них рядом не какая-то глушь, затерянная в брянских лесах, а Рио-де. Как говорится, дешево и сердито.

Дорога до Десны шла по лесным тропкам. Сашка Лоскутов уверенно вел группу к цели. «Наверное, в таких лесах прятались брянские партизаны», — сказал Ян, стараясь не отстать от Сашки. За разговорами не заметили, как пришли. Место было отличное. Могучие сосны, крутой берег реки, солнечная полянка.

Все начали разгружаться, а Ося и Марк, отведя Аню в сторону, наблюдали за Сеней. Через пару минут раздался удивленно-обиженный крик Сени: «Гады, я чувствовал что-то не то». Все остановились, бросив дела, но, увидев, как Сеня вытаскивает кирпичи из своего рюкзака, покатывались от смеха.

Сначала установили палатки. Одну для парней, другую для девчат. Ося был восхищен ловкостью Сашки, особенно когда тот соорудил небольшой бруствер вокруг каждой из палаток. Теперь, если ночью будет дождь, вода не попадет внутрь.

Валежника кругом было полно, так что рубить почти ничего не понадобилось. Он был уже сухим, и костер под умелыми руками Сашки быстро разгорелся. На одно из одеял, любовно прозванное скатерть-самобранка, выложили все, предназначенное для ужина. Соленые огурцы, где-то кем-то добытые, зеленый лук, килька да добрые краюхи нарезанного хлеба. Ко всему этому богатству прибавилось еще полведра каши, приправленной тушенкой, — разве можно было студентам придумать лучшую закуску к водке!

Ночной костер — это что-то. Он какими-то невидимыми нитями притягивает к себе, одновременно успокаивая и возбуждая. Понемногу костерное братство начало сокращаться. То одна парочка уединилась где-то в темноте, то другая.

Среди песен, звучавших в ту ночь, была одна, несколько слов которой Ося запомнил надолго.

Они горькую пьют,

На декана плюют

И еще кое-чем занимаются.

Ося тоже хотел кое-чем заниматься, но все как-то не получалось.

Днем следующего дня собрались уходить. Вымыли посуду, собрали пустые бутылки, чтобы завтра их сдать. Потери в 12 копеек за каждую они не могли себе позволить. Разобрали палатки. Ося еще раз с уважением смотрел на работу Сашки. Тот выкопал небольшую ямку, уложил туда весь мусор и закопал. «Надо, — сказал он, — уходя, оставить полянку так, чтобы кто-то другой, придя сюда, радовался ей так же, как мы вчера днем».

В военном лагере

В этом году Ося должен был получить звание офицера, но для этого еще предстояло потрудиться. Сначала нужно было завершить летнюю сессию. Отличие ее от всех предыдущих состояло в том, что прибавились экзамены по военным специальностям. Ну это ладно, Осе не привыкать, одним экзаменом больше, одним меньше. Настораживало другое — неизвестность, с которой он мог столкнуться летом во время прохождения военной службы. Воинские части, их структура, внутренний порядок с детства не были для него тайной, если не считать одно «небольшое» отличие. Раньше он все это воспринимал снаружи, не будучи связанным никакими обязательствами. Теперь ему предстояло прожить там внутри, подчиняясь армейским порядкам, экзамены на знание которых были у него еще впереди.

Летние воинские лагеря, где должны были проходить службу студенты, находились в Курской области. 29 июня к шести утра к БИТМ были поданы три автобуса ЛАЗ. Военная кафедра в полном составе во главе с полковником Лавровым уже находилась там. Все они были в полевой форме одежды. Это сразу бросилось Осе в глаза, как только он с друзьями подошел к институту. «Начинаем службу». — подумал он про себя.

На железнодорожных путях вокзала Брянска, куда их доставили эти автобусы, отдельно стояли два плацкартных вагона. Разделив всех студентов на две «роты», майор Сафронов и майор Пташкин повели каждую к этим вагонам.

Антон, которого в группе Оси все считали наиболее интеллигентным, войдя в вагон, тут же произнес:

— Что за шутки, еду я вторые сутки, а приехал я назад…

— Все нормально, — прервал его Сергей, — никуда не едем, окопаемся и будем оборону держать.

— А может, сначала соснем? — Сеня был в своем стиле.

— Сэм, тебе бы только дрыхнуть, — сказал Сашка Лоскутов под общий хохот.

---

— Чего смеетесь, дураки, — Петька Мокин медленно вытаскивал бутылку самогона из рюкзака, — я не против соснуть, но сначала прибытие обмыть надо.

— Петька, правильно говоришь! — воскликнул Саня Федотов по кличке Фуц, тут же протягивая ему свою кружку.

— Стойте, ребята, — Ося остановил жаждущий народ, — все верно, но пока еще не время. Немного подождать надо. Если сейчас начнем, то подгонят третий вагон, сделают из него губу и нас всех на отсидку отправят туда.

— Ося дело говорит, — подключился Белый, — после отсидки не видать нам офицерских звездочек, отправят как рядовых необученных на «восточный фронт».

— Хорошо, подождать так подождать, — Петька спрятал самогон в рюкзак.

В это время из соседнего вагона вышел майор Пташкин.

— Товарищи студенты, через полчаса подойдет наш поезд, эти два вагона подцепят к нему, и мы поедем. Пока можно расслабиться и перекусить, у кого что есть.

Сказав это, он опять ушел во второй вагон.

— Петька, разливай, — первым не выдержал Фуц. Его глаза лихорадочно блестели. — Ты слышал «приказ» майора.

— Фуц, тебе бы скорее стакан залудить, — опять вмешался Ося, — ну нельзя же с кривой мордой в строй становиться. Петька, дурак, не по делу этот керосин взял.

— Ладно тебе, Нос, разольем на всех, каждому по граммульке достанется, — нашел Петька выход из положения.

Хотя расстояние от Брянска до станции назначения относительно небольшое, но из-за двукратного подсоединения их вагонов то к одному поезду, то к другому поездка затянулась. На станции их ждали четыре крытых ЗИЛ-157, которые доставили их до воинской части к двум часам дня.

Студенты перешли под начало старшины Наливайко. Быстро сопроводив их на обед и организовав переобмундирование, старшина превратил разношерстную гражданскую толпу в рядовых танкового полка. Под его командой были получены палатки и соответствующий инвентарь для обустройства территории их проживания. Это была зона с выделенными местами для размещения палаток летнего лагеря. Их установкой и оборудованием зон быта был завершен этот день.

Фамилия старшины ребят забавляла.

— Что если подойти к старшине и сказать: «Наливайко, наливай-ка», — хитрое выражение лица Фуца рассмешило ребят.

— Ага, нальет! У тебя, Фуц, одно на уме, — со смехом ответил ему Белый. — Скажет: «Рядовой Фуц, сдать ремень и шагом марш на губу».

— На губу не хочу, а если с ним по-хорошему договориться? — Фуц не уходил от интересующей его темы.

— Да успокойся ты, вернемся в институт, утром придешь и скажешь неоднократно нами слышанное: «Матка сегодня мне рупь дала», купишь «малыша» и опохмелишься, — сказал Антон под всеобщий смех.

— Кончай треп, Наливайко идет, — Ося издалека увидел старшину.

За этот месяц Ося многому научился. Если в институте ему претили строевая и тактические занятия, то здесь он отнесся к ним более серьезно. Мало ли что может быть в жизни, думал он. Ведь если он попадет в армию, стыдно будет ему, офицеру, не уметь то, чему должен будет сам обучать солдат. Несмотря на это, Осю больше интересовали работа с техникой и вождение танка, но этого, как назло, было очень мало.

Один случай поднял его уровень самоуважения. В тот день ему пришлось проводить техническое обслуживание танка совместно с его механиком-водителем. У танка была проблема, с которой тот никак не мог разобраться. Переключение передач происходило с трудом и с задержкой по времени. Механик-водитель все силы прикладывал к кулисе. Раздавался сильный скрежет, движение танка замедлялось, и только потом передача переключалась.

«Главный фрикцион не разъединяет гитару от коробки, — пронеслось в мозгу Оси. — Надо проверить величину свободного хода его продольной тяги».

— Коля, — спросил Ося механика-водителя, — ты проверял свободный ход тяги?

— Нет, я, честно говоря, только краем уха слышал об этом. Ты думаешь, в нем проблема? — с надеждой спросил тот.

— Давай проверим.

Им пришлось повозиться, но это того стоило. Зазор был 14 миллиметров при норме 7—9 миллиметров. Ося решил установить среднюю величину из двух крайних. Теперь, когда он стал 8 миллиметров, надо было проверить, каков будет результат. Николай завел танк и сделал небольшой круг. Когда Ося увидел его лицо с улыбкой до ушей, выступающее из люка подъезжающего к нему танка, он добрым словом помянул подполковника Рубина, который прессовал его на своих занятиях.

Лагерные сборы подошли к концу, и студенты стали готовиться к обратной дороге. На этот раз все было по-другому. Если сюда ехали в неизвестность, не понимая, что и как там будет, то сейчас все было ясно. Поговорка сделай дело, гуляй смело была как будто специально для них придумана. Предела их смелости просто не существовало. Выделенные два плацкартных вагона пассажирского поезда превратились в «вагоны-рестораны». Сухой паек, полученный в части, где было неимоверное количество сливочного масла и хлеба, а также спиртное, купленное ими на полученные за этот месяц деньги, имели мощный взрывной потенциал. Эта потенциальная энергия уверенно с шумом и грохотом переходила в кинетическую в течение всего пути. В вагонах творилось полное безумие, остановить которое майору Пташкину было просто не под силу. Его жалобные восклицания: «Это распи… дяйство, товарищи студенты», — только повышали его градус.

Никто не знал, что делать с таким количеством масла. Ося, который, так же как и все, себя уже слабо контролировал, сдуру предложил на спор съесть полкило масла без хлеба. На что поспорили? Да ни на что, просто на интерес. Желающих посмотреть собралось много. Поедание началось. Сначала все шло быстро, но с постепенным замедлением, а последние граммы ушли под возбужденные крики болельщиков. Как дальше переварилась эта адская смесь водки и масла, осталось тайной.

Пашка

Паша был сыном подруги Осиной мамы. Он родился в Киеве и все время там жил. Паша был младше Оси на три года. Лет пять-шесть тому назад эта разница в возрасте имела существенное значение. Тогда у Оси с ним было мало общего. Чем старше они становились, тем меньше чувствовалась эта разница.

Паша, следуя примеру Оси и Жени, поступил в БИТМ и в конце августа приехал в Брянск вместе с Осей. Ося, будучи уже на пятом курсе, знал всё и вся что в институте, что в общаге. Поэтому он взял Пашу «на поруки», как он потом говорил шутя ему и его маме. Согласовав с Марком и Сеней, Ося устроил Пашу в своей комнате на ранее пустующее место, якобы принадлежащее Володе. Здесь же Паша получил кличку Зипер, которая «родилась» от его фамилии. Так в их комнате стали жить три пятикурсника и один «букварь».

Если Ося четырнадцать лет жил в диких лесах Дальнего Востока, где не было никаких спортивных секций, то киевлянин Пашка занимался спортом уже несколько лет.

Поскольку в институте спортивных секций было много, он не спешил с их выбором. Однажды Ося привел Пашку полюбоваться игрой Антона в настольный теннис. Это было что-то потрясающее. Находясь далеко от стола, Антон посылал такие лихие крученые мячи, что мало кто мог ему противостоять. Проучившись уже несколько лет с ним в одной группе, Ося только недавно узнал, что у Антона был первый спортивный разряд по настольному теннису. Антон был скромным парнем, редко кому показывал свои возможности. Может, это и было причиной того, что Ося раньше об этом не знал. Антон, будучи левшой, все эти виртуозные подачи проделывал левой рукой.

Этим однажды воспользовался Ося, подзадоривая Генку Анисимова, живущего в его же общаге, но этажом выше. Генка постоянно играл в настольный теннис и почти у всех выигрывал.

— Генка, мне говорят, что ты любишь играть на спор, а вот у нас есть парень, который тебя обставит, играя одной левой.

— Да ладно, левой. Фора мне не нужна, приводи — сыграем. Ставлю ноль пять, что выиграю. Идет?

— Лады, ты выиграешь — твои ноль пять, проиграешь — мне ничего не надо, но если он будет играть левой, то залезешь под стол и три раза прокричишь петухом кукареку.

— Не проблема, зови, — Генка уже заранее радовался в предвкушении выигрыша.

Ося нашел Антона, рассказал ему все. Тот рассмеялся и согласился. Смотреть эту игру пришла половина группы Оси и друзья Генки. Поскольку Антон жил в Бежице, а не в общаге, то друзья Генки и он сам его не знали. Увидев парня худощавого, среднего роста, Генка заговорщицки подмигнул своим, мол, любуйтесь.

Все действительно любовались, но, естественно, не Генкой. Антон спокойно работал, стоя далеко от стола, и подавал так, что Генка метался от одного угла до другого, пытаясь поймать то, что поймать было невозможно.

Троекратное кукареку, громко прозвучавшее в спортзале, надолго отучило Гену хвастаться.

Видя интерес Пашки к спорту, Марк взял его в свою секцию. Так Пашка стал учиться боксировать.

Однажды к ним в комнату пришел Валентин Кондаков с тремя бутылками «Старки» и несколькими солеными огурцами. Он был негласным смотрящим над Бежицей, а его пацаны-шестерки тренировались у Марка. Приход Кондакова был данью уважения Марку — воспитателю его челяди. В части выпить Марк, Ося и Сеня были уже закаленными бойцами, а Пашке еще предстояло таким стать. Нет, он не был пай-мальчиком, с водкой знаком был давно, но чтобы залпом выпить полный граненый стакан — такого еще не пробовал.

На следующее утро вся комната спала долго. Троица сознательно игнорировала лекцию на первой паре, а букварь Пашка, которого никто не разбудил, с перепоя всё проспал, успев лишь на вторую пару.

Распределение
и преддипломная практика

Хотя Ося уже вернулся в Брянск, но в мыслях был еще в Киеве. Перед глазами все еще стояли Данькина свадьба и комната для молодых, которую родители Ривки подобрали им на Куреневке. Как ему хотелось вернуться в Киев по окончании института и жить в таком желанном ему городе. «Хотелки — это одно, а реалки — другое», — усмехался Ося про себя, с горечью коверкая слова. Реальность исполнения его хотелки была близка к нулю. Порядок существовал строгий. Каждый выпускник должен был отработать два года там, куда его направят согласно распределению, полученному вузом из министерства. Министерство РСФСР могло выдать направление в любую точку России, но никак не Украины.

Разговоры о том, что институт получил распределение, уже ходили несколько дней. Ося пытался что-то узнать, используя свои дружеские связи с рядом работников института, но ничего из этого не выходило — видно, уровень возможностей тех людей был не тот. Оказалось, что он зря беспокоился, вскоре был вывешен желанный список с предложением выбрать, кто бы куда хотел. Когда Ося его увидел, то был очень удивлен — ленинградский завод п/я 004 приглашал на работу аж пятнадцать инженеров-технологов, но только парней и неженатых. Естественно, он попросил направить его в Ленинград на неизвестный ему п/я.

Тогда Ося еще не знал особенностей советской промышленности. Поскольку львиная ее доля выпускала продукцию, прямо или косвенно предназначенную для военных целей, то все эти заводы имели двойное название — открытое и закрытое. Так вот название п/я 004 означало закрытое предприятие. Хотя трудно сказать, насколько оно было закрыто, если Осин папа выяснил открытое название через пару дней. Это был завод «Октябрь».

Осе повезло, он получил направление в Ленинград. Работать на том заводе будут еще шесть ребят из его группы — Марк, Сергей, Ленька, Антон, Макс и Саня Косин, или Коська, как звали его близкие друзья.

Последний институтский экзамен Ося сдал 25 июня 1966 года. Все, теперь осталось разработать дипломный проект, защитить его и получить заветный диплом инженера. Изделие, для производства которого он должен был разработать этот проект под длинным названием «Спроектировать отдел механосборочного цеха для крупносерийного производства клапанов запорных, проходных, фланцевых, сильфонных с сервоприводом», ему было совершенно не знакомо. Выяснить это он должен был на преддипломной практике на своем будущем месте работы.

Общее количество студентов, направленных в Ленинград и руководителем которых был доцент Бухов, составило 34 человека. Среди них были не только технологи, но и сварщики, литейщики и турбинисты. Всех их разместили в спортзале Ленинградского мореходного училища, расположенного на 21-й линии Васильевского острова. В зале были только металлические кровати и тумбочки, так что пространства для маневра у студентов было предостаточно.

В это же время у студентов-заочников мореходки была летняя сессия, и масса морячков из других городов страны жила здесь же. Они жили не вместе с битмовцами, а где-то рядом, но довольно часто общались с ними.

Доцент Бухов распределил всех студентов на 4 группы и первые два дня представлял их местному руководителю практики на каждом из заводов. На «Октябре» таким руководителем был главный технолог завода Пинский. Осе он сразу понравился. Спокойный, деловой, он ознакомил практикантов с продукцией завода и цехами, рассказал об особенностях их производства, составлял конкретные и хорошо понятные задачи, особо не перегружал и, более того, предложил им свободный график посещения завода.

Не имея достаточно денег в большой город ехать просто глупо. Ну а какие деньги могли быть у студентов! Да, на 5-м курсе стипендия была уже 39 руб. 50 копеек, что-то еще Ося получил из дому, но разве на них можно было прожить месяц в Ленинграде, особенно если здесь не твой дом. Понятно, что нет, надо было как-то выкручиваться.

Сначала Осю выручили морячки. Какие знания у заочников, всем давно было ясно. Требования к ним, конечно, ниже, чем к очникам, но что-то ведь знать надо было. Первым экзаменом, который Ося пошел сдавать за заочника, была начерталка. Осе дали тельняшку, морскую робу, подпоясанную ремнем, и флотские брюки, снятые с кого-то. Фотографию в зачетке как-то подменили, и Ося, все же немного волнуясь за свою конспирацию, пошел на экзамен. Заочник получил пятерку в зачетке, а Ося — 10 рублей. Молва об Осе пошла по мореходке. В следующий раз он сдавал экзамен по математике. Опять пятерка и очередная десятка. На этот раз у заочника кроме радости появились опасения. «Что мне делать на следующей сессии?» — растерянно говорил он своим друзьям. Последним экзаменом для «моряка» Оси был сопромат. Тот же результат — пять в зачетке и 10 рублей в кармане у Оси.

Тем летом «Ленфильм» работал над двумя картинами: «Республика Шкид» и «Начальник Чукотки». В массовку брали всех желающих и платили по 3 рубля за день. Естественно, в эти дни никого из практикантов на заводе «Октябрь» не было. Все стали то ли беспризорниками, то ли чукчами.

Однажды Ося пришел на завод в середине дня. Идя от проходной до здания инженерного корпуса, он увидел девушку, на которую не мог не обратить внимание. Стройная, невысокого роста, темные волосы, убранные под косынку. Не так давно Ося прочел повесть Шолом-Алейхема «Песня песней», а девичье имя «Суламифь» прозвучало тогда для него, как музыка. Сейчас он словно очутился в другой реальности. Ему казалось, что перед ним иудейка тех времен. Она как магнит притягивала его, и он пошел за ней, не думая, зачем и почему. На девушке была рабочая одежда — темный комбинезон, а под ним легкий свитерок черного цвета. Зашла она в какое-то вытянутое одноэтажное здание, к которому шли высоковольтные кабели. «Скорее всего, это какая-то подстанция, — подумал Ося, — получается, что она там работает?»

Практика шла к концу. За это время Ося неплохо разобрался в клапанах, проект для производства которых ему предстояло осенью сделать, но выяснить, что это за девушка, он не сумел. Ося еще несколько раз видел ее, специально наблюдая за подстанцией, но стеснительность не позволила ему с ней заговорить.

Надо было возвращаться в институт, чтобы отчитаться о практике. Уезжая в Брянск, он предался мечтам. «Интересная девочка. Почему у нее рабочая профессия? Разве я не смогу ей помочь с подготовкой в институт? Смогу. Вернусь через полгода, надо будет выяснить все подробнее».

С вокзала Брянска Ося и Марк вернулись в общагу. Открыв ключом дверь своей комнаты, они поразились увиденным. На кровати Сени из-под одеяла выглядывали две головы. Славную голову Сени они ни с кем никогда не спутают, а вторая, женская, им была совершенно не знакома. Обоюдное молчание продолжалось какое-то мгновение. Друзья вышли из общаги и сели на скамейке около входа, обсуждая увиденное.

Ждали они недолго, парочка вышла, держась за руки.

— Это Капа, — представил ее Сеня, — сейчас она уезжает, я ее провожу и вернусь.

— Ну и Борода, ну и пендаля выдал, — сказал Марк, когда они удалились. Он никак не ожидал от Сени такого.

— Не иначе как с голодухи Борода ее подобрал, — Осе она не понравилась.

— Сейчас вернется — расколется, — смеясь, сказал Марк.

Вскоре Сеня вернулся как ни в чем не бывало.

— Бородище, где ты ее выкопал? — набросился на него Марк.

— А виноват я в том, что хочется мне тра..ать, — смеясь, сказал за него Ося, перефразируя известную басню.

— Не трогайте Капу, она святая, — Сеня, сам того не понимая, дал друзьям прекрасную тему.

— Ах, святая! Так ты, значит, вместо практики на небеса смотался? — делая серьезный вид, спросил его Марк.

— Наверное, к Святому семейству отправился, — делая перепуганный вид, предположил Ося.

— Да что ты, Нос, кто ж его, грешника, туда пустит. Дальше скотного двора ему ничего не светило, — уверенно сказал Марк.

— Вот это да, получается, что там, среди телок, он не устоял и девственности лишился, — Ося еле сдерживал смех.

— Точно, как я сразу не догадался. Теперь мы Бороду поздравить должны. Здесь у него не получалось, а там сам Бог помог, — Марк был в таком же состоянии.

— Марк, только мне непонятно, зачем, возвращаясь, одну с собой взял. Ведь там она святая, а здесь как все.

— Э, Нос, ты тоже неопытный. Там у святых все складно, а ему же безумства надо. Ты разве не помнишь их безумные взгляды, когда мы пытались войти в комнату.

Тут Сеня не выдержал.

— Хватит ржать, дураки, пошли в общагу.

Диплом

Работа над подготовкой к защите началась с того, что в общаге организовали специальное помещение для этих целей. Участок коридора, расположенный между двумя лестничными клетками, был продольно разделен на две части. Та, что у окон, была передана дипломникам. Там установили в один ряд кульманы. Дневной свет благодаря восьми окнам хорошо их освещал, а проход оставался в более темной зоне сзади этого ряда. Получилось изолированное помещение, узкое, но длинное, которое назвали дипломная. Осе оно очень понравилось. Он выбрал себе кульман в торце, в итоге получилось комфортно и уютно. Марк, зная, что ему может понадобиться помощь Оси, взял кульман, стоящий рядом. Сеня, наоборот, не захотел работать в дипломной. Он перенес кульман в комнату, установив его около своей койки.

— Моя дипломная будет здесь. Вы там, как дураки, все время сидеть будете, а я нет. Сначала полежу, все обдумаю, а после начерчу.

— Слышь, Ося, — рассмеялся Марк, — представляешь, как он «обдумывать» будет?

— Конечно. Сначала храповицкого полдня давить будет, а потом, если заглянуть в его очумелые ото сна глаза, можно только представить, какие «великие» думы там таятся, — Ося не отставал от Марка.

— Идите к черту из моей дипломной. У вас есть своя, — засмеялся Сеня.

Дипломная привлекала дипломников. Уединенное место, где можно было делать что угодно, а не только работать над проектом. Торопиться некуда, до защиты еще три с половиной месяца, куда спешить. Одним из того, что угодно, был преферанс. Он уже давно набрал популярность в общаге. Пулю расписывали на любых подвернувшихся листочках, а тут целый лист ватмана на доске кульмана.

Прелесть, да и только. Дипломники, проживающие в Бежице, часто приходили сюда специально за этим. То у одного кульмана, то у другого собирались кучки по три-четыре человека, чтобы в тишине да уюте расписывать пульку.

Постепенно листы с пулей стали заменяться инженерными разработками. У «ленинградцев», будущих инженеров завода «Октябрь», хоть и были разные темы проектов, но все они оказались завязаны на судовую арматуру. Общаясь, ребята помогали друг другу. Поэтому бежицкие стали приходить сюда не только радия пули.

Чем меньше оставалось времени до защиты, тем выше поднимался градус беспокойства. О пуле все уже давно забыли. Свет в дипломной горел круглосуточно.

Работа над проектом у Оси шла к завершению. Марк тоже особо не отставал, Ося ведь рядом. У Сени дела шли хуже. Нервная нагрузка у него нарастала, ожидая какой-то разрядки. Обычно в таких случаях помогала выпивка, но сейчас все пошло не так. Градус от «Московской», перемешанный с насмешками Марка над «мудрыми» словами Сени, лишили того контроля над собой. Он в сердцах запустил в Марка пивную полулитровую кружку. Она пролетела мимо уха растерянного Пашки и разбилась над кроватью Марка. Все мгновенно отрезвели, а Сеня с перепугу, осознав содеянное, смотрел на Марка, как побитая собака.

— Сень, ложись, отдохни, — по-доброму сказал ему Марк, собирая осколки. — Жаль пиво теперь не во что разливать.

— Марк, чего-то я не того, — еле слышно сказал Сеня.

— Ребята, мы все устали, уже второй час ночи, давайте спать, — этими Осиными словами закончился тот день.

Чтобы понять качество подготовки проекта, нужна наглядность — возможность видеть все готовые листы в целом. Ося, Марк и Сеня старались разложить их где кто мог. Даже стены над койками каждого были завешаны листами. Свободного места не было нигде. Днем листы лежали на койках, столе и даже на большей части пола. Пашке, уже второкурснику, в качестве жизненного пространства оставалась лишь койка. Попасть на нее, придя с занятий, он мог, только прыгая, как кенгуру, через листы.

У Сени нарастали проблемы, угроза не успеть к сроку его пугала. Он решил вызвать на подмогу брата, благо тот жил и работал недалеко, в Калуге. Через пару дней Моня вместе с Сеней корпели у его кульмана. В этот день Ося и Марк тоже были в комнате, занимаясь своими делами. Неожиданно перебранка Сени и Мони привлекла их внимание. Картавость Мони, произносящего «г» вместо буквы «р», усиливала эффект.

— Сеньчик, ну я ж тебе говогю, убеги ты эту пгаекцию, — ласково натаскивал его Моня, — она же ничего не гаскгывает.

— Что за чушь ты гонишь, — Сеня, разговаривая с Моней, не утруждал себя выбором выражений. — Уберу — а как я зажим покажу?

— Сеня, ну подумай, газве не понятно? — Моня пытался его надоумить, не обращая никакого внимания на явную грубость.

— Моня, кто инженер, ты или я? Возьми и сделай, — Сеня был уже на нервах, вот-вот готовый взорваться.

— Сеник, ты не пгав, я тебя погугаю, — Моня ласково приложил свою ладонь к его щеке.

Сеня вскочил и влепил Моне звонкую пощечину. Моня остолбенел.

— Ты на бгата гуку поднял! — только эти слова мог вымолвить пораженный Моня.

Ося с Марком от смеха чуть не слетели с кроватей. Все повадки Сени они давно изучили, неплохо знали Моню, но даже представить не могли, что увидят такое.

Защита диплома у технологов должна была происходить на второй неделе декабря. Волнений была масса. Выражение «пятнадцать минут позора — и ты инженер» всем давно было известно, но каждый с трудом представлял себе, как пережить эти, всё решающие минуты.

Ося должен был защищаться 12 декабря. Впереди него был Петька Мокин, а перед ним — Саня Косин. Все они с утра были во всеоружии у заветной аудитории. Когда вызвали Саню, он, скрываясь в дверях, тихо сказал: «Не поминайте лихом». Разгоряченный, но счастливый, он вышел минут через двадцать, пропуская туда Петьку.

— Ну как? — бросился к нему Ося.

— Все нормально, но поймали меня на одном моменте, который я проглядел.

— Что такое? — Осе не терпелось узнать.

— На чертеже шпинделя на поверхности, сопряженной с сальником, класс точности я указал, а чистоты, дурак, забыл. Увидев это, Рыжков говорит, что такой клапан долго не проработает — сальник быстро начнет пропускать воду. Я не растерялся, карандаш у меня всегда с собой, подхожу к чертежу и у них на глазах его исправляю. Смотрю, все улыбаются, видно, им понравилось мое нахальство.

— Молодец, Санька, поздравляю, — Ося забеспокоился и решил проверить свои чертежи.

Едва успел раскрыть лист с таким же узлом, как его на мгновение парализовало. С классами чистоты и точности все было в порядке, причина шока была в другом. Диаметр шпинделя был на 2 миллиметра больше диаметра отверстия крышки, в которую он должен был входить. Что делать? Переправить размер в чертеже на нужный не проблема, но что делать с техпроцессом? Там многое надо будет исправлять, а Петька с минуты на минуту выйдет. «Исправлю только чертеж. Он бросается в глаза, а техпроцесс трогать не буду, там не так наглядно». Только Ося успел переправить размер, как вышел Петька и его позвали.

Теперь очередь волноваться дошла до Марка. Он слышал рассказ Саньки, видел, как Ося лихорадочно исправлял свои ошибки.

— Марк, тебя зовут, — сказал улыбающийся Ося, выйдя из аудитории. Проект он защитил.

Дни ожидания торжественного вручения дипломов были днями праздника. Все стопоры были сняты. Ни одного трезвого дипломника в общаге не было. Паше ничего не оставалось, как стать соучастником.

В один из этих дней в их комнату постучались. Открыв дверь, Марк увидел Сеню со стеклянными глазами, которого неизвестный ему парнишка держал за руку, чтобы Сеня не упал.

— Что случилось? — спросил Марк.

— Я подобрал его на улице Куйбышева у магазина, — ответил тот.

— Как подобрал, что он, мешок какой-то? — возмутился Марк.

— Не мешок, конечно, но уж точно не в себе. Пошел я в город по делам и вижу Сэма, еле стоящего на ногах. Увидев меня, он заплетающимся языком зовет: «Иди сюда, букварь, — подхожу, а он мне: — Я заблудился, отведи меня в общагу».

— Как заблудился? — не понял Марк. — Это же рядом. Всего два квартала.

— Я тоже так подумал, но спросите у него, если он в состоянии ответить.

В день, когда Ося и Марк должны были уезжать домой, в их комнату вошел Кондаков с пятью бутылками «Старки». Прощание затягивалось. В розлив пошла четвертая бутылка. Все были уже хороши, но каждый по-разному. Кондаков, полулежа на столе, постоянно бормотал какие-то странные слова: «Змеев ловим, мочим, сажаем в бочку». Никто ничего не понимал, но все дружно поднимали стаканы. Ося сам себя контролировал, понимая, что его ждет дорога. Паша, зная, что Марк не может себя контролировать, а у него впереди дорога, оберегал его, незаметно отливая из его стакана себе.

Все разъехались. Паша пришел в себя через день, не понимая, почему он спит на полу у двери. Эту сессию он завалил.

У Оси завершился трудный, важный и очень ответственный этап протяженностью в пять с половиной лет. Приехав сюда немного растерянным 17-летним мальчишкой, он уезжал уверенным в себе человеком с дипломом инженера в кармане и академическим значком на лацкане пиджака. Ося получил 110 рублей в качестве так называемых подъемных от его будущей работы, а всего у него с собой было 127 рублей. Для него это были огромные деньги, так как ничего близко похожего на такую сумму Ося никогда не имел. Он хотел поскорее обнять и расцеловать самых родных людей — папу и маму, похвастаться перед Райкой своим дипломом, встретиться с Данькой, да и просто отдохнуть. Ося понимал, что его ждет новый и самый ответственный этап его жизни, но сейчас он не хотел ни о чем думать. Он был просто счастлив.

Ленинград. Новая жизнь

В Ленинграде, куда приехал Ося, жила Сара — родная сестра Осиной бабушки. Он звал ее тетя Сара, так же как и его мама. Первые два дня Ося провел у нее. После переехал в общежитие на проспекте Героев, 29, которое стало его первым местом жительства в Ленинграде.

Это была обычная хрущевка — пятиэтажный блочный дом. Их квартира состояла из четырех комнат: три спальни и одна гостиная. Жеребьевкой определили, кому и где жить. Осе с Саней досталась маленькая спальня, где, кроме двух кроватей и шкафа, ничего не могло поместиться. Антон получил самую маленькую комнатку, но зато на одного. У Сережки и Леньки комната была побольше, чем у Оси. Марку и Максу досталась гостиная. Все были довольны, веселы и настроены на работу.

До завода можно было добраться 73-м автобусом, остановка которого была рядом с общежитием. Второй вариант — метро с пересадкой на трамвай. Конечная станция «Дачное», где поезда метро выходили на поверхность, была раза в три дальше от общежития, но у нее было другое преимущество.

Автобусы приходили всегда переполненными, и в них надо было еще попытаться попасть. В метро можно было сидеть и спокойно ехать до Кировского завода.

Первое место работы Оси — технологическое бюро механосборочного цеха №1, куда его взяли на должность цехового технолога. Всего на заводе было три механосборочных цеха, а его цех был одним из ведущих.

Какого только оборудования здесь не было! Его разнообразие поражало Осю и привлекало одновременно. Он словно попал в какой-то технический зверинец.

Новые токарные станки 1К62 совмещались со старыми 1А62, прозванными в народе «ДИП-200». Фрезерные, горизонтальные и вертикальные, как овечки, разместились на одном участке. Радиально-сверлильные станки, напоминающие кучку жирафов, стояли своей отдельной группой. Разнообразные сверлильные станки были разбросаны по всему цеху. Большие карусельные и расточные станки, словно буйволы и бегемоты, стояли группами в разных концах цеха. Ося даже заметил один протяжной станок, незаметно пристроившийся между фрезерными.

Два высоких 8-шпиндельных товарных полуавтомата, похожих на двух слонов, одиноко стояли у входа в цех. Плоско- и круглошлифовальные станки разных размеров и марок, и среди них американский Cincinnati, завершали чистовую обработку поверхностей большинства деталей.

Разнообразие инструмента Осю просто поразило. Нет, весь универсальный инструмент — резцы, сверла, фрезы, протяжки, шлифовальные круги — ему давно и хорошо был известен. Но львиная часть всей этой массы была специальным инструментом. Ося знал, что существуют специальные инструменты, предназначенные только для выполнения отдельных работ, отличающихся от обычных, но такого их количества не мог себе даже представить.

Еще одна особенность привлекла внимание Оси. Почти каждый станок был оснащен специальным приспособлением, использовать которое можно было только при обработке какой-то поверхности одной марки детали. Когда он понял, что таких приспособлений в цехе может быть несколько десятков тысяч, то почувствовал уважение к людям, все это создавшим.

Такое разнообразие станков, инструмента, приспособлений Осю не пугало, его настораживало другое. Ему казалось, что каждый из четырехсот человек цеха знает больше, чем он. Разве он может быть полезен тем, кто давно уже тут работает и где почти каждый старше его? Все руководство, от начальника цеха до мастеров, казалось ему зубрами, уверенно и правильно управлявшими своими подчиненными.

Знакомясь с цехом, Ося не забывал о своей иудейке. Именно так он звал ее про себя, не зная настоящего имени. Заводская столовая была почти напротив подстанции, и, идя на обед, он старался подольше побыть на улице, надеясь с ней случайно встретиться. Не получалось, и это Осю огорчало. Неожиданно помог случай, да еще как помог.

В начале марта от завода была организована туристическая автобусная поездка по маршруту «Таллин — Рига». Это Осю заинтересовало, и он записался. Каковы же были его удивление и радость, когда он увидел свою иудейку в этом автобусе.

Из Ленинграда выехали днем после работы. До Таллина не так далеко, но все же пришлось сделать одну «техническую» остановку по требованию, соблюдая рекомендации экскурсовода: девочки налево, мальчики направо. В Таллине в каком-то здании им были выделены две большие комнаты — одна для женщин, другая для парней. Ося и еще трое ребят тут же, взяв заранее купленное вино, пошли в женское отделение. Женщины отдыхали, лежа на кроватях, а когда зашли парни, радостно вскочили. Осина иудейка сидела на кровати справа от входа. Наконец-то Ося узнал ее имя — Мира. «Что-то теплое есть в нем. Суламифь — это только в сказке, разве оно может быть сегодня в этой антисемитской стране?» — усмехаясь, задал сам себе Ося риторический вопрос. Стеснительность Оси не позволяла ему поближе познакомиться с Мирой, но, когда делали групповые фото, он всегда становился позади нее.

Чем больше Ося общался с людьми, тем меньше оставалось неуверенности в себе. К своему удивлению, он узнал, что почти ни у кого в цехе не было высшего образования. Начальником цеха был Кочемасов, коренастый человек среднего роста, слегка расширенное лицо которого как бы специально предназначалось для командования. Технические знания у него были так себе, зато особо отобранным лексиконом он владел виртуозно. Любой, на кого обрушивался его гнев, готов был тут же сделаться невидимым, спрятаться за кого-то, провалиться под землю или залезть под стул. По цеху Кочемасов ходил решительно, и если кто-то попадался ему на пути, то мигом получал указания, так, на всякий случай.

Начальник ОТК Куровицкий чувствовал себя в цехе очень важной персоной. Он ходил медленно, выдвигая правое плечо вперед, как будто подсматривая за кем-то. Мастера его боялись. Отклонений в размерах деталей от требований чертежа всегда хватало. Такое, конечно, не допускалось, но в иных случаях это не имело особого значения. Ни мастера, ни Куровицкий, получившие свои должности за счет практики, а не образования, этих особенностей не улавливали. Осю поражало, почему никто из них не мог разобраться в таких простых чертежах.

Неимоверное количество инструмента надо было не только где-то хранить, но и быстро находить при выдаче. Всем этим громадным хозяйством заведовала Татьяна Павловна. Сухонькая, очень подвижная, в возрасте, женщина была настоящей грозой для нерадивого рабочего. Ничего ни сдать, ни получить просто так было невозможно. Инструмент перед сдачей должен был быть вычищен и заточен. Получая его, нельзя было иметь необоснованной задолженности. Скорее всего, это было причиной ее прозвища Клюква, которым за глаза все ее называли.

Инструмент, в отличие от приспособлений, — расходный материал. Новые изделия, а их было немало, требовали его все больше и больше. Мелкий ремонт, заточка, кооперация с инструментальным цехом — это была зона ответственности бюро инструментального хозяйства цеха, или сокращенно БИХ. Руководил БИХом Шульц, или папа Шульц, как его ласково называли в цехе. Можно было только удивляться, какие выкрутасы исполнял папа Шульц, чтобы все эти десятки тысяч единиц были исправны, находились в наличии и подавались вовремя. Наверное, его телосложение способствовало этой работе. Высокий, худой, с тремя волосинками на голове, папа Шульц был, как Фигаро, то здесь, в БИХе, то там, на одном из трех участков инструментального цеха, расположенных в разных концах завода.

Зеленогорск

Летом, когда наступали белые ночи, а солнце согревало город и его жителей, ленинградцы, не уехавшие на дачи, стремились выходные проводить за городом, на природе. В один из выходных Ося со своим другом решили поехать на Карельский перешеек. Они доехали на метро до Финляндского вокзала, а после на электричке минут пятьдесят — и вот уже Зеленогорск. Ося здесь ни разу еще не был и, пока они шли от вокзала к заливу, не переставал удивляться необычности этого уютного и аккуратного городка. Ему даже показалось, что он в Пуще-Водице под Киевом. Там небольшой базарчик у трамвайного кольца — и здесь такой же немного в стороне от железной дороги. Там магазинчик недалеко от пруда — здесь их целая сеть вдоль дороги, ведущей к заливу.

Войдя в прибрежный парк, Ося увидел синеву моря. Он был просто потрясен. «Неужели здесь как на юге? Не может быть», — невольно мелькнуло у него в голове. Не успел он опомниться от увиденного, как его ждало новое потрясение. Навстречу ему по другой стороне парка шла Мира. Такого случая Ося никак не мог пропустить.

— Ты что здесь делаешь? — бросился он к ней наперерез.

— Я-то тут живу, а ты что? Как сюда попал? — смеясь, ответила Мира.

— Чего вы идете с пляжа так рано? Пошли туда еще раз вместе.

Решительность Оси ее смутила.

— Это Нора, моя сестра, — Мира хотела выиграть время, чтобы принять решение.

— Привет, Нора, уговаривай сестру, — не отставал от девчат Ося.

— Мира, давай еще немного побудем. Мама не обидится, — Нора была рада новому знакомству.

— Девчонки, покажите нам лучшие места, — попросил их Ося, видя, что Мира соглашается.

Вблизи от воды залив уже не казался Осе морем, но он не обратил на это внимания. Сейчас его интересовала только Мира.

Загорали, купались, разговаривали, фотографировались. Не заметили, как пролетело время. Мира заторопилась домой.

Обратно пошли все вместе. У базара их пути должны были разойтись. Девчонкам надо было направо, а Осе с другом прямо — на вокзал. Но тут Нора пригласила их пойти с ними. Осе не надо было дважды это повторять. Он только этого и хотел.

Дома их ждала мама Поля. Увидев Осю, она немного растерялась, но тут же быстро сбросила с себя передник и пригласила его в дом. Этот сарайчик назвать домом можно было только условно. Родители Миры снимали его на все лето уже который год. Ося невольно сравнил участок с киевскими садами. Что там, что здесь — неустроенность, но комфорт, чистота и уют. Мама Поля, как заводная игрушка, носилась туда-сюда. Разогревала обед, накрывала на стол, пыталась найти гостю наиболее уютное место там, где его не могло быть. Не прошло и десяти минут, как все сели за стол. Тем для разговоров было много, и они продолжались после еды. Ося попал в двойственное положение. Ему не хотелось уходить, но очень хотелось в туалет. Спросить, где он, Ося стеснялся и терпел, как мог. Всему есть предел, он выдумал причину и, жалея и кляня себя, попрощался.

Василь Палыч

Начальник технологического бюро цеха Василий Павлович, или Василь Палыч, как его звали все, своими знаниями вдохновлял Осю. У него также не было высшего образования, но, по мнению Оси, глубина погружения в технологию, ее связь со всеми особенностями чертежей изделий, знание возможностей цехового оборудования и мастеров цеха делали его незаменимым человеком. Авторитет Василь Палыча среди старших мастеров был неоспоримым. Он был человеком спокойным, доброжелательным, вдумчиво вникающим в любую проблему. Объясняя, обычно начинал с выражения: «Понимаешь ты, тут такое дело…». Однако в разговоре слог «ни» пропадал, и это слышалось как «помаешь ты…». Все его называли Василь Палыч, а Ося представлял, что так, наверное, говорили авторитетные и опытные мастера на заводах дореволюционной России.

Еще во время прохождения преддипломной практики Ося обратил внимание на организацию технологической подготовки производства на заводе. Цех получал от отдела главного технолога подробно разработанные технологические процессы. В них помимо перечисления всех операций от первой до последней было описание каждой. Наглядно оформленный эскиз сопровождался указаниями, что делать, а также перечнем необходимых приспособлений, режущего и мерительного инструмента. При наличии такого техпроцесса задача цехового технолога значительно упрощалась. Ему оставалось только оказывать техническую помощь мастерам или рабочим, если что-то тем будет непонятно.

Изучая эти техпроцессы, Ося уловил одну незаметную, но чрезвычайно важную их особенность. Все они были поделены на характерные группы, зависящие от формы деталей. Детали одной и той же формы могут иметь разные размеры. Таким образом, получалось, что для множества деталей какой-то одной формы нужен будет только один типовой техпроцесс.

Поняв это, Ося обратился к своему начальнику.

— Василь Палыч, мне кажется, что между всеми нашими техпроцессами есть общая зависимость, — Ося положил ему на стол три техпроцесса для разных корпусов. — Эти два корпуса почти одинаковые, небольшая разница в размерах. Техпроцесс у них одинаковый. Третий корпус уже другой, и техпроцесс у него другой.

— Какой же ты, Ося, вывод делаешь? — улыбнулся Василь Палыч.

— Приспособление для типовых деталей должно быть одно и то же, но иметь сменные элементы.

— Правильно, — Василь Палычу нравилась активность Оси, и он всячески его поддерживал. — Помаешь, идея этой групповой технологии начала реализовываться у нас сразу после войны. Среди ее идеологов был Пинский, он сейчас главный технолог. Позже была написана книга на эту тему. Она так и называлась «Групповая технология».

— Да, я слышал о ней, но пока еще не нашел, — Осе был интересен этот разговор.

— Вот ты знаешь Богданова Павла Ивановича, Семенову Марью Николаевну, Косареву Капиталину Васильевну, — продолжал Василь Палыч, — все они создавали и развивали эту технологию, а сейчас являются гарантами ее поддержки.

— Конечно, это здорово. Я представляю, насколько быстрее теперь разрабатываются техпроцессы и сколько тонн металла уже сэкономлено с тех пор, — Ося не хотел прекращать этот разговор. — Василь Палыч, у меня еще один вопрос. Почему в наших технологиях нет режимов резания? Ладно, наверное, опытному станочнику они не особо и нужны, а разве у нас много опытных?

— Помаешь, Ося, здесь не все так просто. Вот два совершенно одинаковых станка, но один новый, а другой требует ремонта. Ты дашь одни и те же режимы? — Василь Палыч хитро посмотрел на Осю.

— Конечно, нет, — Ося не сомневался в правильности своего ответа.

— Ладно, пойдем дальше, — задавая свои вопросы, Василь Палыч хотел, чтобы Ося сам сделал вывод, — каждый токарь точит резцы по-своему. Правильно ли будет работать им на одних и тех же режимах?

— Почему бы и нет? — задумался Ося. — Просто у одного стружка может быть ломкая и короткая, у другого сливная, закручивающаяся об деталь. Первый будет работать без остановки, а второму придется останавливаться и удалять стружку.

— Хорошо, а как ты считаешь для универсального и специального инструмента должны быть одни и те же режимы? — не отставал он от Оси.

— Трудно сказать, все зависит от конструкции инструмента и формы детали, — Ося чувствовал, куда клонит Василь Палыч.

— Ты правильный вопрос задал, Ося, но видишь, насколько сложен может быть ответ, — уже серьезно сказал Василь Палыч.

Мира

После неожиданной встречи в Зеленогорске Осе не надо было больше искать случайных встреч с Мирой. У него был ее домашний телефон, а там его уже знали. Еще в Зеленогорске Ося узнал не только то, что Мира учится на вечернем отделении университета, но и как она туда попала. В школе химия была ее любимым предметом, никогда ее оценки не были ниже пятерки, и она хотела стать ученым-химиком. Школу она закончила с серебряной медалью и собиралась поступать только в университет.

Если родители Оси и сам Ося ясно понимали причину невозможности его учебы в Киеве, то Мира этого не знала и не понимала. От родителей она ничего подобного не слышала, а тонких намеков ее классной руководительницы на нецелесообразность поступления в университет она не воспринимала.

Если все должны были сдавать пять экзаменов, то медалисты только один — профилирующий, и если сдавали его на пять, тут же считались принятыми. Если четыре и ниже, то должны были сдавать все остальные. Мира в своих знаниях не сомневалась и к остальным предметам не готовилась.

Придя на экзамен и вытягивая билет, она заметила в списке абитуриентов черточку против своей фамилии, но не придав этому никакого значения, уверенно пошла отвечать. Итог был ожидаем — ей поставили четверку. У Миры был шок — как, почему, никаких претензий к ее ответам не было.

«На меня просто небо упало, — рассказывала она Осе, — я, не контролируя себя, прошлась по Неве, села на каменные ступеньки между сфинксами и думала: все, жизнь кончилась».

Опомнившись, она начала сдавать остальные экзамены без подготовки и, естественно, не прошла по конкурсу. Чтобы поступать на вечернее обучение, надо было где-то работать. Еще в школе Мира проходили практику электриком на этом заводе, поэтому сюда и пришла. На вечернее медалисту тоже надо было сдавать один экзамен. На этот раз экзамен по химии был сдан на пятерку. Доцент, принимавший экзамен, спросил ее: «Почему вы на дневной не поступали?» — «Поступала, — ответила она, — не взяли». — «Странно, — задумчиво сказал он, — добро пожаловать ко мне на кафедру».

Поступив, Мира надеялась перевестись на дневной. Все сессии она сдавала на одни пятерки, но переводили спортсменов, еще кого-то, но только не ее.

«Наивная, видно, черное крыло антисемитизма впервые коснулось ее только тогда, — подумал Ося, слушая ее рассказ. — А доцент доказал, что не все в университете мерзавцы». После этого его еще сильнее стало тянуть к Мире. Она же, наоборот, никуда не спешила, на его звонки отвечала коротко, от встреч отказывалась, ссылаясь на занятия.

Тогда Ося решил сменить тактику и приглашать ее не просто гулять, а освоить культурную программу, тем более что возможности Ленинграда этому способствовали. Тем летом югославская эстрада покорила город. На концерты Джорджи Марьяновича билетов было не достать. Как их смог заполучить Ося, он и сам не понял. Попасть на концерт Марьяновича Мира не могла даже мечтать, а когда Ося ей предложил пойти туда с ним, растерялась. Она не знала, что делать. Моментальное чувство требовало немедленно сказать «да», «нет» — настаивало другое. Мира еще ничего для себя не решила относительно Оси. В тот раз «нет» пересилило «да».

«Ничего, — Ося не растерялся, — разве у меня со штангой все сразу получаться стало? Нет, не удалась первая попытка, будет вторая, третья. Я не остановлюсь».

Аббревиатура из трех букв БДТ была известна далеко за пределами Ленинграда. Небывалый взлет Большого драматического театра имени Горького поражал умы. Билеты продавались в кассе театра в начале каждой декады месяца на спектакли этой декады. Чтобы купить билеты, люди занимали очередь среди ночи. Ося провел полночи на набережной Фонтанки, и у него появились два билета на «Божественную комедию». На этот раз отказа не было. Они не только побывали вместе в театре, но и договорились не пропустить больше ни одного спектакля. Выходя из театра, посмотрев «Три сестры», наметили попасть на «Горе от ума». После «104 страницы про любовь» был перерыв, Ося не смог достать билеты на следующую декаду. Потом он «исправился», театр стал для них «своим». «Мещане», «Карьера Артура Уи», «Я, бабушка, Илико и Илларион» — этот триумф БДТ стал и Осиным триумфом. Мире стало с ним интересно.

Как-то, возвращаясь из театра и проходя мимо пожарной части, Ося «увидел» что-то небывалое.

— Смотри, Мира, что делается, — воскликнул Ося, внезапно остановившись, указывая в сторону пожарных.

— Я ничего не вижу, — растерялась Мира.

— Как это! Пожарные лошади несутся.

— Оська, что с тобой, какие лошади? — Мира ничего не могла понять.

— Да ты смотри, какой кучер! А брандмейстер, каков гвардеец, одни усы чего стоят. Смотри, смотри, сейчас он на бочку взбирается, чтобы дальше видеть.

— Да, да, — Мира поняла его розыгрыш и решила ему подыграть.