Бесплатный фрагмент - Прятки в Руане

I

Жанна д’Арк лишь посмеивалась над наивными словами сподвижника. Он утешал её долгими разговорами о мнимом счастье, едва ли веря в собственные выдумки, а она уже знала всё наперёд. Такие, как Жанна, с детства отмечены клеймом смерти, которая ходит за ними по пятам, подобно жадному чёрному ворону, и клюёт в затылок, чтобы напомнить о себе. А потом на время исчезает, оставляя на память острое перо, царапающее ладони.

— Мой друг, ты ведь знаешь, человек не волен выбирать судьбу. Я так рано начала слышать её голос в голове… Я не была рождена для счастья, и умру ещё до того, как моя миссия будет выполнена.

— О Жанна! Ты заставляешь людей вокруг страдать. Как будто заживо себя хоронишь! Разве это не жестоко?

— Да, ты прав. Может быть, я и жестока, — гордо выпрямившись, ответила Орлеанская дева, — но жестока я только к самому злому своему врагу…

Её собеседник, кажется, знал, что она хочет этим сказать: нет для человека врага опаснее, чем он сам.

***

— Сок, лимонад, минеральная вода, — как заклинание, твердила симпатичная девушка в ярко-красной униформе. На её круглых щеках, похожих на два наливных яблочка, играл озорной румянец. Майя невольно пожалела стюардессу, которая щеголяла перед пассажирами на высоких каблуках и пряталась за дежурной улыбкой. Она вряд ли подозревала о капельках пота на лбу, уличавших её в маленькой, невинной лжи.

— Можно мне минеральную воду? — придав тону подобающую вежливость, попросила Майя. Она не отводила взгляда от аккуратного пучка выкрашенных в белый волос и думала, что такие тугие причёски — это тоже маска. Сама она предпочитала давать волю своим непослушным каштановым локонам, спускавшимся чуть ниже плеч. Наверное, непросто вести двойную жизнь: делать только то, что требуют от тебя другие, улыбаться, когда не хочется, надевать неудобную одежду и обувь, говорить мягко и слегка напевно, обуздывая клокочущее в горле раздражение.

— Что-нибудь ещё? — всё так же мило и неестественно улыбаясь, спросила стюардесса. Майя покачала головой и вдруг заметила на рукаве винтажного пиджака небольшое кофейное пятнышко. Она не сказала об этом девушке, но в глубине души порадовалась обнаруженному изъяну. Прекрасное доказательство чужого несовершенства. Да ведь и каждый из нас — носитель тысячи таких же пятен. Даже если их невозможно увидеть невооружённым глазом.

И всё же она знала человека, который будто бы опровергал эту теорию и действительно не имел никаких недостатков. Ничего необычного: в школе всё время твердили, что в любом правиле есть свои исключения.

Майя прикрыла глаза и попыталась воссоздать в воображении безупречные черты лица лучшей подруги. Сколько лет прошло с тех пор, как они виделись в последний раз? Кажется, это было в шестом классе. Дочь французской журналистки и русского бизнесмена, Наташа росла одарённым ребёнком и уже с детства свободно владела обоими языками. Майя всё время думала, что тут замешано какое-то волшебство: пока она билась над русским правописанием и сторонилась английских букв, её подруга блистательно справлялась с самыми трудными заданиями по грамматике, — словом, схватывала всё на лету. Но в сердце Майи не было места для зависти: она отдавала себе отчёт в том, что во всём уступала прилежной и внимательной Наташе, и очень гордилась своей дружбой с ней. Да, это её лучшая подруга. Не чья-нибудь ещё, а только её. Майя улыбнулась, вспомнив, какой собственницей всегда была и как боялась, что наскучит лучезарной фее, оттолкнёт её своим невежеством и рассеянностью.

Но нет, Наташа никогда не казалась заносчивой. Она верила, что подругу ждёт великое будущее. Правда, Майе так и не удалось оправдать её высоких ожиданий, но это никак не повлияло на их крепкую дружбу, сильнее которой может быть только смерть.

Отец Наташи не вынес трагической гибели супруги, не успевшей даже попрощаться с родными. Она всегда мечтала оставить свою слишком опасную, беспокойную работу, вернуться на родину и заняться флористикой. «Для полного счастья мне нужно только возделывать свой сад», — любила повторять Наташина мама.

Майя шмыгнула носом, когда вдруг подумала об этой красивой и жизнерадостной женщине с ласковой улыбкой. Тогда было сложно подобрать правильные слова, чтобы утешить подругу. Они долго сидели молча, держась за руки, но тишина не казалась им напряжённой. Каждая слышала биение сердца другой, и это ещё крепче их связывало.

Когда отец увёз Наташу в Руан — тот маленький город, где родилась его супруга, Майя начала учить французский. На протяжении многих лет подруги обменивались настоящими бумажными письмами, радуясь очередному хрустящему конверту, как самой великой на свете ценности. Наташа чаще всего писала на русском, потому что боялась забыть язык, который считала родным, а Майя — на французском. Как уверяла Наташа, ей удалось достичь совершенства в письменной речи, но Майе не слишком-то в это верилось. Скорее всего, подруга просто не хотела её расстраивать.

Майя откинулась на кресло, поймав себя на мысли о том, что предвкушение долгожданной встречи одновременно волнует и пугает её. Что, если мир внезапно осиротеет, когда их бумажные письма превратятся в воспоминание? Находясь в одном городе, они с Наташей смогут видеться каждый день… Но вдруг вместе с этим рассеется и очарование многолетней дружбы?

Она неопределённо покачала головой, и в ушах будто зазвенел заливистый девичий смех. Наташа всегда смеялась, когда её глаза наполнялись слезами. Тогда над ней издевались надменные одноклассницы, с презрением называя не такую, как все, «ангелочком». Майя появлялась среди них, как грозный великан: с детских лет очень высокая, немного неуклюжая и воинственная. Она уводила хрупкую подругу в сторону и клялась, что больше никогда не оставит её в одиночестве. В такие минуты Майя плакала, вдруг превращаясь в самую обыкновенную, беззащитную девочку, а Наташа пыталась её развеселить. Теперь уже она играла роль отважной воительницы, готовой до конца защищать тех, кем дорожила. Что же произойдёт, когда они воссоединятся? Смогут ли перешагнуть через годы и стать такими же, как прежде?

Майя открыла глаза и твёрдо решила не тревожить себя необоснованными сомнениями во время полёта. Чтобы отвлечься, она протёрла тряпочкой стёкла старых очков, которые давно пора было поменять, и открыла книгу одной современной графоманки. Никто не знал её настоящего имени. В кругу подростков она была известна под псевдонимом Мэри Грант. Очередной бульварный романчик «Принцесса из ада» стал для неё последним. Может быть, это даже к лучшему?

Лучистые глаза главной героини с громоздким именем Марианна, её расколотое надвое сердце, вот-вот готовое выпрыгнуть из груди, надушенное письмо на розовой бумаге, облитое жгучими слезами… Всё это было невыносимым. Драма с кучей соплей и припудренных фраз. Богатая коллекция отборных штампов и роялей, притаившихся в кустах неподалёку от сельского кладбища. Майя подняла голову, не замечая, что водит ногтем по странице и оставляет следы.

Едва ли можно воспринимать всерьёз массовую литературу. Ориентированная лишь на коммерческий успех, она не имеет никакого отношения к подлинному творчеству. Вообще, называть её литературой в корне неправильно. Автор не вкладывает в свою книгу душу. Читатель получает в дар только сгусток смешанных эмоций, да и те слишком быстро превращаются в свалку. Зловонную свалку, что томится в глубоких урнах человеческого сознания. И чем скорее она растёт, тем выше вероятность, что однажды мозг устанет противостоять такому дерзкому натиску и в конце концов лопнет.

Странно, что такая бездарная книга оказалась в её рюкзаке. Неужели Майя могла осознанно взять с собой этот романчик? Какая несмешная шутка! Она снова закрыла книгу и положила её на колени. Мэри Грант писала для подростков и поэтому должна была чувствовать двойную ответственность. Нельзя же превращать мозг подрастающего поколения в желе, которое и без подобных книг к этому склонно!

— Здравствуйте!

Майе показалось, что заговорившие с ней две весёлые девчушки подслушали её мысли. Иначе почему они вдруг подошли к серьёзной даме, размышляющей о судьбах поколений?

Ладно, никакой серьёзной она на самом деле не была. В свои двадцать (почти двадцать один) похожа на школьницу, сбежавшую на свидание с последнего урока. Даже неудивительно, что незнакомки, которым на вид было не больше четырнадцати, решили вступить с ней в беседу.

— Вы тоже любите Мэри Грант? — протараторила беспечная девочка с двумя толстыми рыжими косами. Майя подумала, что однажды она покрасит их в угольно-чёрный.

— Нет, это совсем не так, — несерьёзная дама, сама того не сознавая, крепче прижала к себе заветную книгу.

Подруга рыженькой, наблюдательная, как Шерлок Холмс, заметила её невольный жест и широко улыбнулась, сверкнув брекетами. Майя была уверена, что это один из её самых страшных комплексов наряду с полнотой, но сейчас девчушка совсем об этом забыла. Видимо, Мэри Грант не так уж и безнадёжна: она раскрепощала людей.

— Вы знаете, я прочитала все её книги! «Полёт на единороге», «Розовая богиня», «Бесплотный карлик», — она едва переводила дух, не уставая при этом загибать пальцы. Наверное, хотела произвести на незнакомку впечатление своей начитанностью. — Но «Принцесса из ада» — моя самая любимая история! Бедная Марианна! Она так любила Фердинанда… — девочка с брекетами смахнула с щеки слезу. Её подруга показалась Майе куда более серьёзной и менее впечатлительной. Может быть, поэтому она и решила адресовать любопытный вопрос рыженькой:

— А что тебя так привлекает в её книгах? Это же просто слезливые истории… Ну, как мыльные оперы, которые показывают по телевизору.

Рыженькая нахмурилась. Ей совсем не понравилось, что незнакомка, прижимающая «Принцессу из ада» к груди, бросает довольно увесистый камень в огород любимой писательницы.

— Она пишет о настоящей любви. Просто и честно. Когда читаешь её книгу, ты как будто разговариваешь с лучшей подругой, делишься с ней самыми сокровенными секретами… — рыженькая прикрыла глаза от удовольствия. Увлёкшись, она совершенно забыла прежнюю обиду и одарила собеседницу ласковой улыбкой.

— Вау, — Майя даже присвистнула. — Да эта Мэри Грант и вправду не так уж плоха…

— Я даже написала фанфик, — встряла в разговор неугомонная толстушка. Наверное, ей очень хотелось поскорее похвастаться своими литературными способностями. — Я написала, что Фердинанд остался с Марианной, сделал ей предложение и, конечно же, опустился для этого на колено, а потом они поженились и родили близняшек — Кэти и Питера, — наконец-то выдохнула девочка с брекетами.

Майя поморщилась: вот уж действительно мыльная опера! И какими глупостями только не занимается эта современная молодёжь… Фанфики. Брр… Что за ерунда! Почему нельзя придумать собственных персонажей и хоть сколько-нибудь оригинальный сюжет?

— Я написала это потому, что продолжения «Принцессы из ада» никогда не будет… — толстушка тяжело вздохнула, и подруга вторила ей трагическим кивком.

— До сих пор не могу поверить, что Мэри Грант умерла. Она ведь ещё такая молодая…

— А разве вы не знаете, сколько ей лет? — подёрнула плечами Майя. Она наконец-то положила книгу обратно в рюкзак.

— Не больше восемнадцати, — вынесла вердикт рыженькая. — Мне кажется, она была изящной блондинкой с бездонными голубыми глазами…

— А я слышала, ей было сорок пять. Она коротко стригла волосы, курила крепкие сигары и никогда не ложилась спать без снотворного, — разрушила романтику Майя.

Обе девочки синхронно замахали руками, словно она сказала что-то кощунственное.

— Какой ужас! Вы её с кем-то перепутали!

— Точно-точно! Это не может быть наша драгоценная Мэри Грант!

— И ничего я не путаю, — стояла на своём Майя. — Поэтому она и не справилась с управлением и попала в аварию. Всё из-за снотворных.

— Нет же, это не так! За рулём был её менеджер. У него случилась какая-то трагедия, и он врезался в грузовик…

— Вообще-то, это грузовик в него врезался.

— Да-да, кажется, так и было!

— Точно-точно!

— Кстати, а вы придёте на прощальную вечеринку?

Майя, которая во время словесной перепалки девочек-подростков решила попить воды, поперхнулась и выронила бутылку. На безразмерной толстовке жёлтого цвета образовались пятна. Конечно, толстовка высохнет, а воду немного жалко. Дешевле было купить в обычном магазине, но Майе ведь хотелось поддержать стюардессу.

— На прощальной вечеринке мы собираемся читать романы Мэри Грант вслух и плакать, — объяснила сентиментальная толстушка.

Майя провела рукой по лёгкой чёлочке, которая почему-то опять приподнялась и смешно торчала теперь в разные стороны.

— Нет уж, девочки, увольте, — она встала, чтобы дать промокшему креслу высохнуть. Девочки, вероятно, не ожидали увидеть перед собой великана и заметно оробели. Им повезло ещё, что Майя никогда не носила каблуки.

— Я не люблю плакать, — развела руками она. Подружки сразу же ей поверили и безропотно последовали на свои места.

— Уважаемые пассажиры, — заговорил механический голос с претензией на доброжелательность, — экипаж воздушного судна рад приветствовать вас на борту нашего самолёта…

Майя пристегнулась и закрыла глаза. Ещё немного — и она впервые в жизни окажется под куполом неба. Полёт пугал её и, быть может, даже гораздо больше падения. Сделать глубокий вдох и медленно выдыхать. Лишь бы не слушать бешеный стук сердца. Только в такие минуты и понимаешь, что оно всё ещё у тебя есть. Когда сталкиваешься лицом к лицу с собственным страхом. Раз-два-три. Три-два-один. Всё хорошо. Всё в порядке. Нужно дышать и ни о чём не думать. Дышать и не думать. Разве это так сложно? На счёт раз… глубокий вдох. И — медленный выдох.

***

Мэри закрыла исписанную тетрадь, сделала несколько глотков минеральной воды и с задумчивым видом забарабанила пальцами по столу. Вчера она получила очередной отказ от издательства и почти сама уверилась в том, что её романы не более чем бумагомарательство. Ирония заключалась в том, что она действительно всегда писала от руки — это помогало ей лучше формулировать мысли и вживаться в выдуманных героев.

Непризнанная писательница ненавидела массовую литературу с картонными персонажами и шаблонными сюжетными ходами. Она мечтала вернуть людям любовь к интеллектуальной прозе, а увлечение Средневековьем подтолкнуло попробовать себя в жанре исторического романа. Мэри ещё в детстве влюбилась в Жанну д’Арк, когда ей в руки попалась потрёпанная книжка с пьесой романтика Шиллера «Орлеанская дева». И пусть это произведение не имело никакого отношения к исторической правде, храбрая воительница всё равно стала с тех пор для Мэри примером, и она мечтала вырасти такой же мужественной и решительной.

Жанну казнили в Руане, когда ей было всего девятнадцать лет. В свои двадцать Мэри всё ещё не приблизилась к кумиру ни на шаг. Конечно, она могла бы спасти мир, если бы её книги наконец-то заметили, но, поскольку такая удача представлялась гордой писательнице почти невозможной, ей приходилось ежедневно ходить на нелюбимую работу и обвинять себя в унизительной беспомощности.

Мэри работала воспитателем в детском саду для особенных детей, и это не приносило ей ни удовлетворения, ни денег. Если с отсутствием первого она хоть как-то могла примириться, то последнее слишком сильно её удручало, как бы она ни пыталась это скрыть.

Впрочем, Мэри никогда не стремилась к богатству, она не находила в нём ничего сколько-нибудь очаровательного. Трагедии случаются и у богатых людей, точно природа мстит им за любовь к излишествам. Мэри и сама ни в чём не нуждалась, пока кое-что кардинальным образом не изменило её жизнь…

— Боже мой! А ведь я была тогда так богата… Богата по-настоящему! — воскликнула вдруг Мэри, словно позабыв, что её могут услышать. Она обхватила руками голову и… Не заплакала. Как она могла себе такое позволить? Она, преемница самой Жанны д’Арк! Да, Орлеанская дева, разумеется, не стала бы плакать, будь она здесь, в этой комнате с блеклыми занавесками и угрюмым книжным шкафом — хозяйка не потрудилась расставить книги как следует, и они лежали друг на друге в совершенном беспорядке.

Кто-то робко постучал в дверь. Мэри кое-как пригладила взъерошенные волосы и откликнулась. На пороге, неловко переминаясь с ноги на ногу, застыла её мать — хрупкая, уже немолодая женщина в выцветшем сером халате.

— Мне послышалось, ты что-то сказала.

Мэри выдавила из себя улыбку, получившуюся слишком виноватой и неловкой. Да, она только что кричала о своём утраченном богатстве, но речь шла совсем не о деньгах, поэтому мамины слова её немного смутили.

— Не волнуйся о нас. Если тебе так не нравится твоя работа, ты можешь просто уволиться. Мы как-нибудь справимся. Я могу работать в обе смены. Мне несложно, главное, чтобы ты была счастлива…

Мэри едва подавила в себе желание закрыть уши. Она не хотела слышать это омерзительное слово, придуманное дураками для дураков. Как сказала её героиня, человек не волен выбирать свою судьбу, а значит, никакого счастья попросту не существует.

— Всё в порядке, мама. Ты не должна из-за меня напрягаться.

Мама работала в парикмахерской, стригла в основном пожилых женщин, которые не хотели тратиться на салон красоты, и иногда — детей. В последнее время её мучила боль в ступнях, она едва не падала, когда приходила домой после вечерней смены. И эта чудачка готова работать ещё больше и усерднее! Вот кто настоящая Жанна д’Арк, а она, Мэри, только жалкая пародия с большими амбициями.

Внезапный телефонный звонок прервал её душевные терзания, и вежливый женский голос произнёс тщательно отрепетированную речь:

— Добрый вечер, меня зовут Виктория, я менеджер издательства «Butterfly». Мы ознакомились с вашей рукописью «Сердце Орлеана» и хотим предложить сотрудничество. Будет ли вам удобно встретиться с главным редактором в пять часов вечера в четверг?

Мэри понятия не имела, чем её книга могла заинтересовать слащавый «Butterfly». Издательство специализировалось на слезливых розовых романах для девочек-подростков и домохозяек, всё ещё лелеющих надежду услышать из окна серенаду мечтательного принца на белом шевроле.

Но как она могла отказаться? Неожиданно выпавший шанс был для неё неслыханной щедростью от Вселенной.

II

Старая рыночная площадь Place du Vieux Marché оделась в траурный наряд убитой горем вдовы. На мокрой брусчатке отпечатались пощёчины чужих ботинок и каблуков. Унылый донжон прятался под круглой крышей, подобно старику, не желавшему показывать насмешливому времени морщины на щеках. Матео Кюри поправил полосатое кашне, вечно выезжающее из-под тонкого осеннего пальто, и несколько раз прошёлся вокруг башни, пытаясь отыскать следы давней трагедии. Он достал из кожаной сумки потрёпанную записную книжку, с которой никогда не расставался. Сторонние наблюдатели обыкновенно посмеивались над его привычкой делать заметки от руки, называя Матео излишне старомодным. Но его мало волновали чужие разговоры, он считал бумагу надёжнее капризной техники и не собирался идти на поводу у недальновидных советчиков.

Rue Jeanne d’Arc, Tour de la Pucelle. Он нацарапал это задолго перед отъездом и наконец смог увидеть её воочию.

Унылая башня, похожая на гриб, вовсе не была настоящей тюрьмой Орлеанской девы. Роковое здание тех времён не сохранилось. Кто знает, может быть, это кара свыше? В донжоне, который Матео с таким интересом разглядывал, проводилось лишь одно судебное заседание… Впрочем, разве этого недостаточно для того, чтобы обрести постыдную славу?

Матео сунул замёрзшие руки в карманы и втянул голову в плечи. Поднятый серый воротник касался мочек его ушей. Он шёл и думал о той, чья судьба много веков назад решалась здесь, в мрачном, дождливом Руане, под этим же чёрным, затянутым тучами небом. О той, которая, конечно, знала, что её ждёт:

Носить повсюду смерть, потом… быть жертвой смерти.

Она не изменяла нравственным убеждениям, отказываясь убивать людей. Своё знамя с золотыми лилиями Жанна ценила во много раз больше, чем меч, сеющий вражду и смерть. На белоснежном полотне строго улыбался Небесный царь, а два архангела за его спиной наставляли отважную защитницу Франции на путь борьбы во имя любви и справедливости. Голубь на оборотной стороне знамени не позволял ей сдаваться, напоминая о светлом будущем славной Отчизны. А ведь только Орлеанская дева была в силах сделать его возможным.

Матео подошёл ближе к католическому собору святой Жанны, построенному в конце прошлого века, и кривая ухмылка исказила его рот. Он всегда так плотно сжимал губы, что теперь, на пару долгих секунд, само выражение его лица заметно изменилось. Густые чёрные брови нахмурились, образовав морщину на переносице. Матео постарел на несколько бесследно ушедших лет, а его суровый взгляд, казалось, принадлежал человеку, который явился из прошлого, чтобы восстановить справедливость.

Треугольная крыша собора, этого модернистского чудовища посреди средневековых фахверковых домов, напоминала не то хищный костёр, не то огромную пасть огнедышащего дракона. Матео осмелился зайти в церковь и тотчас же стал невольным соучастником казни. Беззаботные посетители ставили свечи к ногам Жанны д’Арк. Желали почтить память святой или же снова подвергали её пыткам? Подсвечник действительно напоминал хворост для костра. А значит, все эти люди на самом деле участвовали в ритуальном обряде сожжения и вместе с тем неизбежно становились убийцами. Неужели они этого не понимали?

Матео выбрался из храма, похожего на потерпевший крушение корабль, дёрнул плечом и поправил спадающую на лоб чёлку. Пальцы, слабо защищённые карманами пальто, стыли от холода. Внезапный ветер закружил в воздухе багровые листья. Когда они наконец прилипли к земле, Матео содрогнулся, ошибочно приняв их за капельки крови.

Так кем же была Жанна д’Арк? Еретичкой, ведьмой, приспешницей Дьявола? Или святой, призванной спасти обречённую на гибель страну? Матео перевёл взгляд на ресторан. Он казался нарядным ребёнком, беспечно следящим за площадью. Теперь на этом зловещем месте стоял суровым истуканом высокий крест и с неодобрением взирал на прохожих. Матео прикрыл глаза и представил всё так, будто казнь Орлеанской девы случилась только вчера и он сам был свидетелем злодеяния. Вот модный господин ведёт под руку разодетую даму, оставляя после себя шлейф кровожадного любопытства вперемешку с розой и мускусом. Они занимают лучшие места, словно пришли в театр и хотят внимательнее рассмотреть лица и жесты зрителей, чтобы потом высмеивать их на светском рауте.

В 1430 году модный ресторан «La Couronne» действительно превратился в концертный зал. Здесь было всё, что необходимо для веселья: суетливые движения, дерзкие переглядывания и перешёптывания, приглушённые, почти вежливые смешки и даже аплодисменты. Толпа жаждала хлеба и зрелищ, и она их получила.

Жанна д’Арк не могла быть ведьмой, заключившей сделку с Сатаной. Матео выпрямился и сжал губы. Если бы она была ведьмой, люди бы не отнеслись к её казни с таким страстным интересом. Да разве толпа способна бояться чего-то сильнее подлинной святости? Матео расстегнул верхние пуговицы пальто и как бы невзначай коснулся крестика на золотой цепочке. Он едва ли мог назвать себя верующим, но уже много лет носил крест по привычке, словно снять его — значило разрушить связь с детством.

У Жанны д’Арк немало общего с Иисусом Христом. Многое, что говорят о них обоих, — это миф. Красивая легенда, в которую можно верить или же нет… Но есть кое-что достойное называться истиной: Иисус Христос воскрес и точно так же воскресла Орлеанская дева. Нет, речь идёт вовсе не о корыстолюбивых самозванках, трусливо спрятавшихся за именем святой сразу после её гибели. Матео оглянулся: улица Жанны д’Арк, собор Жанны д’Арк, башня Жанны д’Арк… Кажется, можно продолжать до бесконечности. С того самого дня Жанна не переставала жить в городе, ставшем приютом для призраков прошлого. В городе, где всё вокруг, тщетно пытаясь исповедаться, твердило о неистребимом чувстве вины.

На смуглом лбу Матео выступили капельки пота, и чёлка прилипла к коже. Он нащупал в кармане пальто шёлковый платок, которым почти не пользовался, но всё-таки никогда с ним не расставался.

***

— Эй, Павлик, мне кажется, кто-то опять… — черноволосый мальчик в белой футболке повернулся к другу. Его лицо приобрело пепельный оттенок, а подушечки пальцев, прижатые к губам, едва заметно подрагивали. Он опустился на корточки и прислонился к наглухо запертой двери старого гаража. На кирпичных стенах красовались нецензурные фразы и неумелые рисунки проблемных подростков. Павлик, этот подвижный и немного дерзкий мальчуган с соломенными вихрами, покосился на Мишку с недоверием, но всё-таки последовал его примеру. Мальчишке не терпелось стать героем приключенческого романа или попробовать себя в роли сообразительного сыщика, похожего на Шерлока Холмса. Но вот уже несколько дней подряд лучший друг приводил его к этому странному гаражу в твёрдой уверенности, что внутри кто-то есть, а между тем ничего не происходило.

Мишка и сам с досадой морщился, когда они битый час дежурили у заколдованного места, но оттуда не раздавалось ни криков о помощи, ни истошных рыданий. Неужели это и вправду игра его богатого воображения? Одноклассники всегда посмеивались над чудаком-Казаковым, который вечно витал в облаках, сидя за последней партой. Стоило только учителю какой-нибудь прозаичной математики назвать фамилию мечтателя — и класс дружно взрывался хохотом.

Мальчишка медленно отрывал блуждающий взгляд от окна и с искренним непониманием смотрел на исписанную уравнениями доску. В глазах Миши они выглядели почти как китайские иероглифы. По крайней мере, алгебраические формулы были для него ничуть не понятнее, и несчастный мечтатель, разумеется, схватывал двойку. Да с ним и не дружил никто, кроме Павлика, и, хотя в открытую над мальчиком не издевались, его всё-таки считали блаженным. А с такими обычно не общаются, таких стараются обходить стороной.

Именно поэтому Мишка так дорожил дружбой с Павликом и мечтал его чем-нибудь удивить. На днях он обнаружил гараж, откуда то и дело раздавался чей-то жалобный стон. Мишка вообразил, что внутри заперта принцесса, которую он во что бы то ни стало должен спасти, даже если для этого придётся сразиться с трёхглавым драконом.

— И вовсе это не принцесса, — фыркнул Павлик, но слушать продолжил. И вот его лицо начало проясняться — Мишка это сразу увидел, понял: друг тоже что-то слышит и наконец-то ему поверит. — Да это же скулит собака! Наверное, сидит там без еды и света… Вот ироды! — лицо Павлика побагровело, и он потряс кулаками перед ржавым замком.

Теперь Мишка и сам услышал, что плакала вовсе не принцесса, а брошенный хозяином пёс. Гнев друга передался и блаженному мечтателю, он даже повторил вслед за Павликом негодующий жест.

— Мы должны её оттуда вытащить, — тоном, не терпящим возражений, сказал Мишка и закатал рукава. В его карих глазах вспыхнули огоньки. Он знал, что Павлик не откажется ему помочь, ведь это его друг — самый родной и настоящий.

— Для начала мы должны открыть гараж, — вихрастый мальчуган в зелёных шортах дёрнул на себя замок — из гаража раздался призывный собачий лай. Обоим друзьям почудилась в нём надежда на спасение, и они переглянулись. Что бы ни произошло, им придётся освободить пленницу, пусть даже ценой собственной жизни, иначе угрызения совести никогда не оставят их в покое.

— Может, попросим твоего отца сделать подходящий ключ? — предложил Мишка. Отец Павлика занимался изготовлением ключей и казался мальчику мудрым волшебником, умеющим отпирать любые двери.

— Нет, ты ведь знаешь, он никогда не будет делать ничего… такого, — Павлик хотел сказать «противозаконного», но от волнения забыл нужное слово. Его отец был самым честным человеком в посёлке и не одобрил бы затею сына. Мишка так и представил, как этот сердобольный низенький мужчина с вечно воспалёнными, уставшими глазами широко улыбается, слушая сбивчивую речь мальчишек, предлагает им успокоиться и не бить тревогу раньше времени. А потом заваривает ребятам зелёный чай и обещает, что сам поговорит с хозяином гаража. Такие дела должны решать только взрослые. Отец Павлика принадлежал к разряду людей, глубоко убеждённых в том, что всё на свете можно решить правильно подобранным словом. Но почему-то после тщетных попыток с кем-либо договориться этот неисправимый романтик возвращался домой с разбитым носом. Мишка покачал головой, соглашаясь с другом. Должен быть другой выход, ведь бедная собака, запертая в гараже, так надеется на их помощь — особенно теперь, когда она поняла, что спасение возможно и близко.

— Послушай, я кое-что придумал, — улыбчивое лицо веснушчатого мальчугана стало совсем серьёзным, и Мишка подошёл ближе. Павлик сглотнул — в горле вдруг страшно пересохло — и зашептал:

— Я украду у папы один инструмент… Я знаю, как им пользоваться. Думаю, этот замок совсем несложно открыть.

Они провозились около часа, но, на их счастье, хозяин гаража так и не явился, да и случайные прохожие махнули рукой на двоих мальчуганов у заброшенного здания. Наверное, хотят что-нибудь нарисовать. Ну и пусть, главное, чтобы не трогали недавно построенные дома. А этому гаражу уже всё равно не будет хуже от ещё одного неприличного рисунка.

Когда дверь наконец открылась, мальчики оказались в тесной каморке с затхлым запахом. Большеглазая измученная собака жалобно скулила, забившись в самый угол. Её шерсть свалялась, обрубок хвоста был вымазан в грязи, а под животом пищали два слепых щенка. Не открой они с Павликом гараж, детёныши в конце концов умерли бы от голода.

— Мы не причиним тебе вреда, — сквозь слёзы проговорил Мишка, глядя в печальные глаза мамы-спаниеля.

Павлик ещё несколько раз произнёс непримиримое слово «ироды» и прижал к груди слепых щенят.

— Слава богу, с ними всё в порядке. Я отдам их тёте Кате — она им поможет.

Тётя Катя работала ветеринаром в приюте для бездомных животных и спасла уже многих несчастных, заживших потом спокойной жизнью у новых хозяев.

Мишка заметил, что маме, которая всё это время преданно сторожила своих детей, тяжело подняться — слишком долго она пролежала здесь без движения, её лапы затекли и окоченели. Мальчик сел возле неё и ласково погладил по голове. Собака невольно зажмурилась, словно ожидая удара, но тотчас же успокоилась и с благодарностью взглянула на спасителя. Он знал, о чём она его просит, и ему хотелось только утешить бедную, измученную мать. Если за её детёнышей возьмётся тётя Катя — можно не волноваться. Но Мишка ничего не успел ей сказать. За спиной послышались чьи-то тяжёлые шаги. Он только крикнул Павлику:

— Беги и спасай щенков!

А сам отважно заслонил собой оскалившегося спаниеля.

— Это кража со взломом! Я этого не потерплю! Я подам на ваших родителей в суд! — брызгал слюной толстощёкий господин в спортивном костюме.

Одной рукой он схватил Мишку за ухо, а другой ударил в живот. Мальчишка не смел сопротивляться, от сильного удара в глазах потемнело, и он видел только нервно подрагивающий двойной подбородок хозяина гаража. Но вот хватка противника ослабла. Господин с брюшком громко застонал, потому что кто-то впился в его ногу и прокусил толстую кожу.

Измученная собака набралась сил и теперь защищала Мишку так же самоотверженно, как некогда защищала своих детей. Её лапы разъезжались, но она всё равно продолжала бороться. В её огромных глазах отразилась страшная мука, и мальчик словно услышал умоляющий голос: «Уходи. Беги отсюда! Скорее!»

Сомнений быть не могло: собака пыталась его спасти и не хотела, чтобы эта жертва была бесполезной. Мишка всё понял и пустился прочь, но слёзы всё-таки продолжали струиться по худым щекам.

Всю ночь ему потом снились печальные глаза спасительницы и слышался её жалобный плач. Он не смог помочь этой храброй матери, сражавшейся за него, как за родного сына.

— С щенками всё хорошо. Тётя Катя сказала, что их выходит. А ещё мама разрешила мне взять одного из них, — без умолку болтал Павлик по телефону. — Ух, и испугался же я, когда этот толстомордый тебя схватил! Слава богу, что тебе удалось вырваться. А я уже собирался звать на помощь отца.

Миша только растерянно мычал в ответ на словесный поток друга и отговорился тем, что бабушке нужен домашний телефон.

После ещё одной бессонной ночи мальчишка, не сумев даже проглотить бутерброд, медленно побрёл в школу. На самом деле он подумывал отсидеться где-нибудь во дворе, потому что боялся расплакаться у всех на глазах. То-то над ним посмеются одноклассники: блаженный, оказывается, ещё и плакса!

Мишка снял с шеи крестик, поцеловал его и закрыл глаза. Так всегда делала его бабушка, когда о чём-то просила у Бога. Может быть, всё-таки услышит? Поможет? Хотя бы один раз! Если это случится, он всегда будет послушным и добрым мальчиком… Робкий, совсем тихий лай заставил Мишку очнуться. И вот что-то очень тёплое и мокрое уткнулось ему в ногу.

— Не может быть!

Мишка два раза протёр глаза, но картина не изменилась: перед ним стоял чёрный с белым ушком спаниель и радостно вилял обрубком хвоста. Собака не отрывала от мальчика доброго, умного взгляда. Мишка бросил на дорогу школьный ранец и обхватил спаниеля руками.

— Мы будем жить вместе, вот увидишь. Бабушка, конечно, не откажет. Я назову тебя… — он вспомнил книгу, которую недавно прочитал, и улыбнулся. — Тебя будут звать Пятницей. Как и Робинзон Крузо, я встретил тебя в этот день…

Собака всё поняла, по-видимому одобрив книжное имя, и доверчиво прижалась к новому хозяину.

***

Внезапный толчок заставил Матео подскочить на месте. Он был слишком погружён в собственные мысли и не ожидал такого грубого натиска извне. Увидев перед собой долговязую девчонку в толстовке с меховым капюшоном, Матео громко выругался. Он не стеснялся в выражениях, будучи уверенным в том, что его не поймут. В конце концов, едва ли французы начинают изучение русского языка с бранных слов. Хотя, возможно, находятся и такие удивительные экземпляры.

Незнакомка вытаращила на него и без того слишком большие глаза:

— Je suis désolée, monsieur. Parlez-vous russe?

Матео усмехнулся. Что за чудаковатая особа! Он перевёл взгляд с её растрёпанных волос на болотные штаны, совершенно не сочетающиеся с жёлтой толстовкой. Неужели француженки с таким откровенным безразличием относятся к собственной внешности? Матео покачал головой. Девушка достала руки из карманов, окончательно уничтожив наблюдателя экстравагантным маникюром. А точнее, его отсутствием, если, конечно, не считать таковым облупившийся зелёный лак на ногтях. Стоп… А как же она поняла, что он говорил по-русски? Если только…

— Да, я говорю по-русски, — решил проверить её Матео. — И, если вы задаёте мне такой вопрос, стало быть, это очевидно.

— С ума сойти! — незнакомка закрыла рот руками, пытаясь сдержать возглас удивления. — Не ожидала встретить земляка в Руане. Знаете, а вы гораздо больше похожи на француза.

По-видимому, она хотела сказать что-то ещё, потому что принялась активно жестикулировать. Не стерпев случайного удара по плечу, Матео резко оттолкнул назойливую землячку и двинулся вперёд с такой поспешностью, как будто боялся погони. Да мало ли чего можно ожидать от сумасшедшей девчонки в жёлтом.

— Вот же хам! — бросила вдогонку Майя. Она наклонилась, заметив на дороге изящный шёлковый платок.

— Эй!.. Ты платок обронил! — как можно громче крикнула Майя, не сомневаясь, что этот офранцузившийся русский её услышит. Но тот даже ухом не повёл и, как ей показалось, только ускорил шаг. Всю дорогу он не переставал чистить рукав своего драгоценного пальто, которого она ненароком коснулась. Майя выдохнула: не хватало только тратить нервы на какого-то самовлюблённого идиота! Нервные клетки, как известно, не восстанавливаются, а у неё их и так осталось немного. Она решила выбросить платок в первую же попавшуюся урну, но вдруг заметила буквы «М.К.», вышитые на ткани золотыми нитками. Не иначе как инициалы этого напыщенного нарцисса… Майя закатила глаза, ненавидя себя за излишнюю добропорядочность, и положила платок в боковой карман кожаного рюкзака. Отдаст, если ещё раз с ним встретится. Вдруг это фамильная ценность или памятный подарок. Она подумала о новой встрече с нахальным земляком и поморщилась. Нет уж, пусть лучше не попадается ей на глаза, иначе она за себя не отвечает. Проживёт и без своего ненаглядного платка… Правда, дорожи он им так сильно, обязательно бы вернулся. Зачем же делать вид, что не слышит? В Руане ведь не на каждом шагу говорят по-русски! Да, с этим наглецом определённо что-то не так. Психически неуравновешенный тип, от которого лучше держаться подальше.

«Да что с ней не так?» — спрашивал себя и Матео, поднимаясь по длинной винтовой лестнице. Он будет жить в старом доме без лифта на четвёртом этаже. Точнее, по русским меркам, на пятом — первый этаж во Франции нежилой. «А она и вправду чучело… Как девушка может так одеваться?» — Матео остановился. Его ноги, отвыкшие от таких серьёзных нагрузок, подкашивались, как у пьяного. Ещё немного — и он потеряет равновесие, так и не добравшись до съёмной квартиры. Уму непостижимо: он хотел затеряться в провинциальном французском городе и в первый же день столкнулся с землячкой! Да и к тому же сумасшедшей. В глазах Матео заплясали мушки, похожие на сбежавших из ада бесенят, и на мгновение перед ним снова появилось вытянутое, совсем ещё детское лицо с огромными лазурными глазами.

Таким он запомнил море, которое видел лишь однажды. Оно было точно такого же цвета, когда в нём отражалось полуденное небо. «А всё же она немного симпатичная…» — словно помимо его воли, пронеслась в голове странная мысль. Матео тут же расхохотался над очевидной глупостью, которая так неожиданно пришла ему на ум. Он мужественно сделал ещё несколько шагов и наконец, не выдержав, простонал:

— Да эта чёртова лестница не иначе как ведёт в ад вслед за несчастным Данте!

Матео вспомнил ещё одну потрёпанную книжку, название которой давно позабыл, да и содержание тоже. На первой странице художник изобразил лестницу с бесчисленным множеством ступенек. На её вершине стояли ангелы — по-видимому, готовились встретить отважных путников и вознаградить их отпущением грехов. Может быть, и он, Матео, направляется вовсе не в Царство мёртвых, а приближается к небу…

Новая пленительная мысль немного приободрила беднягу и даже придала ему сил. У него закружилась голова, когда он заглянул в лестничный пролёт, который будто говорил ему с издёвкой, что пути назад нет. Матео облизал губы. Страшно представить, что ему придётся таким же образом добираться до квартиры каждый день. Тогда уж точно не захочется лишний раз выходить из дома!

Наконец, он добрался до заветной двери, но не сразу достал ключ. Ему нужно было немного отдышаться. Матео прислонился к стене, впервые в жизни с благодарностью подумав о своём менеджере: он уже подписал договор с хозяевами и даже доставил в квартиру чемодан.

— Bonjour, monsieur!

Матео вздрогнул, не заметив, что кто-то вышел на лестничную площадку, пока он искал в сумке связку ключей.

— Bonjour, mademoiselle… — растерянно пробормотал Матео, вдруг осознав, кем была эта незнакомка. Совсем маленькая и хрупкая, она напоминала куколку, сбежавшую из домика жизнерадостного ребёнка. Может быть, потому, что её окружили такой заботой и вниманием, она и светилась от счастья. Да разве можно скрыть настоящую радость? Тонкие паутинки в уголках глаз всё равно её выдадут.

— Vous êtes Français?

— Je suis Russe.

— Неужели! — изящная красавица в воздушном голубом платье хлопнула себя по лбу, как невинное дитя, только начавшее познавать мир и озарённое внезапной догадкой. — Да ведь вы Матео Кюри, знаменитый дирижёр!

Смуглая кожа Матео приобрела багряный оттенок. Сам не зная почему, он отвёл глаза, словно узнавание в подъезде старого дома не было для него ни приятным, ни ожидаемым. Он сделал вид, что у него запершило в горле, и, поднеся кулак ко рту, откашлялся.

— Натали Григорьева… Pardon. Madame Besson. Никак не могу привыкнуть, — с виноватой улыбкой представилась соседка. Но даже это неловкое чувство вины не казалось сколько-нибудь наигранным. Натали откинула назад белокурые волосы, слегка вьющиеся на концах, и протянула Матео руку. Он сразу обратил внимание на обручальное кольцо и лишь неловко коснулся подушечек её пальцев с аккуратно подпиленными, не очень длинными ногтями.

— Рад познакомиться, madame Besson. Признаться, я приятно удивлён, что вы меня узнали. Никогда не считал дирижёров заметными людьми… Ну, вы меня понимаете, — у Матео язык прилип к нёбу, и теперь он закашлялся по-настоящему.

Натали залилась тихим музыкальным смехом. На воротнике её шифонового платья красовалась маленькая брошь в виде нежно-розового цветка. Эта девушка и сама напоминала лилию на фоне предзакатного неба, когда стояла вот так, потупив голову, как будто чем-то смущённая. Но стоило ей только улыбнуться — и лепестки распускались, отважно стремясь к ещё не покорённым вершинам.

— Я просто обожаю ваши концерты! У меня дома даже есть видеозаписи… Когда узнала, что вы приезжаете в Руан, чуть с ума не сошла от радости!

— Буду рад, если вы придёте, — Матео приправил вежливую реплику одной из своих самых очаровательных улыбок, которая не слишком часто тревожила уголки его губ. После непродолжительной паузы он добавил:

— … с мужем. Обязательно приходите с мужем, — он повернулся к двери и принялся возиться с непослушным замком.

— Надеюсь, квартира вас не слишком шокирует. Поверьте мне, это ещё цветочки по сравнению с chambre de bonne.

Замок наконец-то щёлкнул, но Матео не поспешил зайти.

— Chambre de bonne? — с интересом переспросил дирижёр.

— Ага, из бывших комнат для горничных французы делают целые квартиры… Представьте себе, в Париже многим хватает всего восьми квадратов для жизни!

По всей видимости, Натали не хотела прерывать разговор и отчаянно цеплялась за любую попытку продолжить общение с мировой знаменитостью. А может быть, она просто была болтливой от природы или же чувствовала себя одинокой. Но последнее предположение никак не сочеталось с её аристократическими манерами и очаровательной внешностью. Всё закончилось тем, что Натали всучила дирижёру свою визитную карточку с адресом цветочного магазина.

— Вы занимаетесь флористикой? Впрочем, я даже не удивлён… Но едва ли в магазине найдётся цветок прекраснее вас, — Матео был уверен, что его комплимент заставит бледное личико Натали залиться краской, и он не ошибся.

— «Mon jardin». Я назвала его так в честь вольтеровского «Кандида». Приходите в любое время! И не забудьте адрес: Rue Saint-Sever, 49. Au revoir, monsieur, — она помахала ему рукой, как очень хорошему знакомому.

— À la prochaine, madame Besson.

Когда Матео захлопнул дверь, он прикрыл глаза и медленно выдохнул. Ему даже не приходило в голову, что всё может получиться так просто. Madame Besson оказалась слишком доверчивой и весьма доброжелательной особой. Что ж, одной проблемой меньше. Не иначе как сама судьба помогает ему осуществить задуманное. Матео бережно положил визитную карточку владелицы цветочного магазина на прозрачный журнальный столик и тотчас же понял, что она имела в виду, когда рассказывала о chambre de bonne. Комната действительно выглядела крошечной, но это едва ли делало её менее уютной. За счёт нежных, пастельных оттенков квартира сразу же располагала к себе, и у Матео возникло чувство, что он встретился со своим старым другом после долгой разлуки. Светло-серый диванчик с тремя круглыми плюшевыми подушками словно зазывал к себе, обещая вознаградить спутника ласковой мягкостью и удобством. Матео не заставил его долго ждать и принялся с интересом разглядывать стопку книг и журналов на одинокой полке. Кроме «Les illusions perdues» Бальзака он, к своему сожалению, не обнаружил ничего стоящего. Внезапно вспомнив о чём-то, Матео потянулся к чемодану, который всё это время томился в углу. Махнув рукой на выпавшую партитуру, Матео достал из-под груды одежды уже заметно потрёпанную книжицу в тонкой обложке с сотнями пометок и бумажек. Самодельная закладка из цветного картона вот уже несколько лет лежала на одной и той же странице. Матео снова захотелось открыть зачитанную до дыр повесть покойного Ивана Петровича Белкина, прежде чем поставить книгу на полку:

«Какая-то таинственность окружала его судьбу; он казался русским, а носил иностранное имя».

Он захлопнул книжку и, окатив волной презрения бульварные романчики и глянцевые журналы, спрятал её под подушку. Матео приоткрыл миниатюрное окно и принялся в растерянности искать выключатель. На потолке не оказалось ни одного источника света, и это привело Матео в замешательство. Правда, квартира и так была достаточно светлой, но ведь она не могла оставаться такой же и ночью. Матео не привык спать в темноте — разумеется, не потому, что боялся спрятавшихся под кроватью демонов. При свете лампы мир приобретал более-менее зримые очертания и уже не выглядел таким чужим и враждебным. Какой-то визгливый звук, похожий на дребезжание лопнувшей струны или неумелое глиссандо, заставил Матео очнуться. Он вынырнул из пучины бессвязных размышлений и открыл дверь, сообразив, что это визжал неугомонный звонок.

— Наконец-то вы мне открыли!

В квартиру влетел маленький мужчина с двумя тяжёлыми пакетами. Он поставил их на пол и начал расшнуровывать ботинки, продолжая приговаривать что-то маловразумительное. Каштановые кудряшки возмущённо подпрыгивали в такт его ворчанию. Матео поприветствовал менеджера подобием улыбки, и вовсе позабыв, что недавно собирался его поблагодарить. Менеджер повесил на крючок дутую болоньевую куртку.

— Зачем ты пришёл, Валентин? — поморщился Матео, не отличавшийся гостеприимством. Он приложил ладонь ко лбу, взлохматив волосы, и огласил коридор тяжёлым вздохом. Иногда жест такого молчаливого недовольства срабатывал, и Валентин уходил, но сейчас у него явно были другие намерения.

— Вообще-то, я забочусь о вашем здоровье, — менеджер влез в первые попавшиеся тапочки — цыплячьи ножки бесследно в них утонули, ненадолго остановился перед зеркалом, чтобы поправить круглые очки, и потащил пакеты с продуктами на кухню. Матео лениво поплёлся вслед за ним, но так и остался стоять на пороге.

Кухня была настолько крохотной, что на ней с трудом помещался один человек, да и то при условии, что он не был обладателем пышных форм. Матео в очередной раз подивился практичности французов и их нежной любви к минимализму. Здесь не было ничего лишнего: только электрическая плитка, небольшая тумба, одновременно выполняющая функцию стола и шкафчика, маленький холодильник и круглое окошечко для проветривания. Словом, любителям кулинарного мастерства лучше поискать другое место для жизни.

— Самое главное — витамин С! — тараторил между тем неутомимый энтузиаст Валентин, и на тумбе появились мандарины, два апельсина, грейпфрут и несколько ядрёно-жёлтых лимонов. Матео никогда не пил чай без лимонной дольки. Пачка чая, кстати сказать, тут же последовала за цитрусами. Дирижёр признавал только зелёный, без лишних добавок. Всё остальное — пол-литра молока, творожную запеканку и пару фисташковых йогуртов, которые Матео ел по утрам, — Валентин ухитрился затолкать в холодильник. С таким менеджером не нужна никакая жена. Да и кто вообще, кроме Валентина, мог лучше знать его предпочтения?

— Надеюсь, вы не забыли, какой у вас завтра бешеный график.

Управившись на кухне, чересчур активный менеджер заходил кругами по комнате. Матео несколько раз пытался его усадить, но тот не мог сидеть на одном месте дольше минуты и тотчас же снова вскакивал. Кудряшки на голове, смешно подпрыгивая, вторили каждому жесту своего беспокойного хозяина.

— Утром у вас фотосессия для журнала, потом встреча с пианистом, в полдень — интервью, затем репетиция, а в семь вечера — выступление, — не уставал загибать пальцы Валентин. Нетерпеливый менеджер говорил очень быстро, почти не делая пауз, и Матео всякий раз удивлялся, как он ещё не задохнулся.

— Достаточно, — замахал на него дирижёр. — Я прекрасно знаю свой график, а сейчас мне хочется отдохнуть… Кстати, как здесь включить свет?

Валентин поочерёдно указал на две напольные лампы, которые Матео сначала не заметил. Близнецы одиноко томились в противоположных углах, с очевидным неодобрением поглядывая друг на друга.

— А вот эту кладовку хозяйка просила не открывать. Там её личные вещи, — Валентин потянул на себя, как показалось Матео, стену, но на самом деле это была дверь. Она прятала от чужих глаз складную стиральную машину, швабру с ведром и несколько чёрных сумок, по всей видимости наполненных старой одеждой.

— Поздравляю, ты только что сам нарушил её запрет, — справедливо заметил Матео, положив голову на одну из диванных подушек.

— Вот я дурень! — менеджер поспешно закрыл кладовку, которая снова слилась с бледной стеной, как с собственным отражением.

— Валентин, послушай… — Матео кашлянул и, облизав губы, продолжил уже другим, нарочито беспечным тоном, из-за чего его слова прозвучали непривычно скомканно:

— Будешь уходить, загляни к соседям… К тем, которые на лестничной площадке. Дверь справа. Дай им два билета на концерт. Лучшие места. Пусть приходит вместе с мужем, — голос Матео неожиданно сорвался, и он почти прохрипел:

— Ты меня понял? С мужем.

Когда Валентин ушёл, в комнате воцарилась долгожданная тишина, но Матео всё никак не покидало ощущение, что за ним кто-то подглядывает. Он поднялся, чтобы задёрнуть гардины, но их здесь не оказалось, снова лёг на подушку и закрыл глаза. Очень скоро всё закончится. Он наконец-то в Руане. Да, теперь всё вернётся на свои места. Всё закончится, а пока… А пока всё только начинается.

III

Месье Бессон сидел в рабочем кресле, откинувшись на спинку, и выпускал из трубки перламутровые кольца. Они стремительно выбирались из плена и превращались в туманную дымку. За ней пряталось, подобно скучающему облаку, задумчивое лицо курильщика. Он, казалось, устал от повседневной суеты или был измучен давней тоской, от которой невозможно скрыться.

Жиль Бессон отложил трубку и, повернувшись к окну, принялся массировать холодные виски. Корявые и морщинистые листья безо всяких сожалений покидали сухие ветви старого клёна. Скоро он останется совсем один, бесприютный и никому не нужный, пока не наступит весна. Как ни крути, даже такое искалеченное, больное дерево ещё питало надежды на будущее обновление. А на что мог надеяться он, директор ветеринарной клиники, с весьма большим опытом работы и многолетней бессонницей? С каким-никаким авторитетом среди подчинённых и неутихающей ненавистью к самому себе? С будто бы волевым характером и неисцелимой слабостью в стареющем теле?.. Жиль неопределённо покачал головой и, забыв о намерении открыть окно, снова повернул кресло к письменному столу.

Аккуратно сложенные бумажные листы с пустым местом возле слова «подпись» неодобрительно покосились на директора. Буквы расплывались перед глазами, не давая вникнуть в содержание, и он в очередной раз оставил попытку разобраться в написанном. Месье Бессон сложил длинные пальцы домиком и поднёс к губам. Те безликие образы, что копошились в его голове, едва ли можно было назвать мыслями. Чёрно-белые картинки, озвученные обрывками фраз, наталкивались друг на друга, мешая сосредоточиться на чём-то одном. И когда же только пройдёт эта проклятая боль в затылке? Она началась ещё десять лет назад. Тогда ему было двадцать восемь, а жизнь уже стала приближаться к закономерному финалу. Он это ощущал всякий раз, когда часы били двенадцать, а сны больше не приходили. Не было даже блаженной пустоты, на время вырывающей из круга тяжёлых забот. Чего бы только не дал Жиль за эти короткие мгновения покоя! Но нет, суровая судьба отказала ему даже в таком невинном утешении.

Месье Бессон накинул на себя белый халат, случайно оборвав верхнюю пуговицу, и отворил дверь. Если он не выйдет прямо сейчас, то окончательно срастётся с собственным кабинетом и превратится в какой-нибудь предмет мебели.

— Мадемуазель Лафлёр! — Жиль попытался натянуть благодушную улыбку при виде совсем молоденькой девушки, которая не так давно окончила университет и теперь работала в клинике ветеринаром. Эстель Лафлёр сопроводила приветствие учтивым кивком. Ещё пару секунд назад её смех раздавался по всему больничному коридору. Появление директора немного её смутило, но в озорных светло-зелёных глазах всё ещё приплясывали весёлые светлячки. Месье Бессону вовсе не хотелось, чтобы они исчезали.

— А вы продолжайте, продолжайте!.. Над чем вы там только что смеялись… — он одарил улыбкой и хорошенькую секретаршу, которая всё это время внимательно слушала мадемуазель Лафлёр. — Кажется, речь шла о чём-то очень забавном и увлекательном.

— Ах, это… — Эстель поспешно отвела взгляд, вспорхнув пушистыми чёрными ресницами. На молочных щеках появилось два розовых пятнышка. — Это всё наша новая пациентка. Вы, наверное, ещё не слышали… Нам принесли домашнюю лису! — она снова взглянула на Жиля. На этот раз девушка не удержалась и хихикнула.

— Так-так-так… Очень интересно! — Жиль задумчиво почесал затылок. Короткие светлые волосы стояли торчком. Он всё время пытался хоть как-нибудь их пригладить, но его попытки не увенчивались успехом. — Ну и что натворила эта рыжая чертовка?

— О, месье Бессон, вы и представить себе не можете! — мадемуазель Лафлёр кокетливо забрала за ухо каштановую прядь. — Она собиралась напасть на лесного ежа, а тот сам на неё набросился!

— Ёж набросился на лису? — вытаращил глаза Жиль. Аномальное явление вызвало у него неподдельный интерес. А он-то думал, что в мире животных всё куда более предсказуемо, чем в человеческом!

— Она хотела сбросить его в воду, но просчиталась… Ёж выпустил колючки, и лиса повредила лапу. Мне пришлось её забинтовать.

— А вы очень смелая, мадемуазель Лафлёр.

— Благодарю вас, месье Бессон, но я ведь сама выбрала такую профессию. Врач не должен ничего бояться.

Жиль несколько долгих секунд наблюдал за тем, как больничный коридор поглощает бойкую бесстрашную девчушку, и очнулся, только когда она совсем скрылась из виду. Милая Эстель! Какая же ты беспечная… Enfant, да и только. Ещё даже не попробовала жизнь на вкус, а уже наивно предполагает, что знает о ней всё.

Низкий и слегка приглушённый голос секретарши вырвал Жиля из потока невесёлых размышлений.

— Месье Бессон, вы обещали подписать моё заявление.

С минуту он молча разглядывал эту милую француженку с идеальной осанкой, похожую на ожившую Галатею. Да, она, несомненно, была из тех женщин, которых называют très belle. Жиль перевёл взгляд с вьющихся тёмных кончиков волос на ожерелье из мелких жемчужин. Будучи весьма скромным, оно, однако, прекрасно сочеталось с воздушной мятной блузкой. Сколько времени они уже проработали вместе? Три года? Пять лет? А он никогда раньше не замечал, как она красива.

— Мадемуазель Бернар, простите, у меня совсем вылетело из головы… Но зачем вам увольняться? Вам здесь не нравится?

Девушка едва подавила тяжёлый вздох. Теперь он, кажется, начал что-то припоминать… Вот уж действительно: ненадёжна память человеческая!

— Месье Бессон, на следующей неделе я выхожу замуж. Мы с мужем переезжаем в Париж. Я искренне сожалею, но мне очень нужна ваша подпись.

Жиль растерянно закивал головой, пообещав тотчас же исправить свою оплошность. Но, передавая девушке заявление, он всё-таки не удержался от маленькой колкости:

— И зачем вам только выходить замуж? Семейные заботы очень скоро погубят вашу красоту… А впрочем, желаю вам счастья!

Когда месье Бессон наконец-то выбрался на улицу, дыхание осени стало ещё ощутимее. Она будто кралась сзади и нашёптывала в спину, что время уходит, прошлое навсегда остаётся в прошлом, будущее неумолимо, а настоящего не существует. Нет такого мгновения, которое, подобно бабочке, дало бы себя удержать. Жиль нахмурился, пытаясь прогнать навязчивую ведьму, натянул кожаные перчатки без пальцев и надел шлем. Всем остальным видам транспорта он предпочитал мотоцикл. Когда проносишься мимо ревущих автомобилей, ты будто входишь в сговор с самим ветром. Слушаешь его незатейливый свист и заражаешься тем же безрассудством. Забывая о тревогах и сомнениях, пускаешься догонять свободу, которая то и дело ускользает из виду, смеясь и поддразнивая замечтавшегося чудака.

— Дорогой!

Чьи-то тёплые руки обхватили его сзади, и он ненадолго прикрыл глаза, наслаждаясь знакомым приятным прикосновением. На счёт три Жиль обернулся. Она стояла перед ним, такая миниатюрная, похожая на фарфоровую куколку с безупречной кожей и блестящими глазами, счастливая и юная, как танцующая стрекозка, и не переставала улыбаться. В уголках светлых глаз собрались лёгкие паутинки. Ветер — весьма галантный кавалер — тотчас же заиграл в белокурых волосах маленькой лесной феи. Жиль притянул её к себе и поцеловал в лоб:

— Tu es charmante, — нисколько не лукавя, с искренним восхищением проговорил месье Бессон. Он уже давно заметил за собой одну забавную странность: с каждым днём его привязанность к жене становилась всё сильнее и глубже. Более того, Жиль снова и снова в неё влюблялся, до сих пор не веря, что отныне они принадлежат друг другу. Порой она казалась ему призраком, грёзой, выдумкой полусонного разума, способной исчезнуть в любую секунду… Нет, он не позволит, он во что бы то ни стало должен её удержать.

— Всё хорошо? — её проницательный взгляд читал душу. Жиль кивнул: теперь у него действительно всё хорошо и даже осень не кажется такой безобразной старухой, которая постоянно плетётся рядом, волоча за собой клюку.

— Я всё ещё не понимаю, почему ты меня выбрала.

Жиль не сдержал улыбки, вспомнив тот суматошный день, когда в его ветлечебнице то и дело раздавались визгливые телефонные звонки, но никто на них не отвечал — мадемуазель Бернар взяла больничный. Как же он был тогда взбешён!

Жиль даже не потрудился надеть халат и выбежал из кабинета в чёрной рубахе и тёмных джинсах. Он погрозил кулаком практиканту и обрушил на него шквал непечатных ругательств. Парнишка даже опешил и сразу понял, что месье Бессон не француз. Сложно представить, чтобы французы так грязно ругались, сознательно уничтожая романтическое обаяние сонорных согласных.

— Pardon, monsieur… — послышался сзади чей-то робкий, заметно дрожащий голос.

— Да что вам всем от меня, чёрт побери, нужно! — неожиданно перешёл на русский директор, и хорошенькая незнакомка наградила его своей самой очаровательной улыбкой.

— Значит, я не ошиблась… Вы тоже из России!

Когда он увидел её сияющее лицо и услышал нежный, напевный голос, то невольно застыдился своей брани и громоподобного баса. С минуту Жиль разглядывал это невинное создание, ощущая себя чудовищем перед красавицей, сошедшей с книжных страниц.

— У меня тут кое-что приключилось. Кажется, этого малышку бросили, а его лапка…

Тут только Жиль заметил, что девушка прижимает к себе котёнка, а на её руках горят следы недружелюбных когтей. Директор передал «малышку» перепуганному практиканту, а незнакомку повёл к себе в кабинет, чтобы обработать царапины перекисью водорода.

— Ты у меня такой глупенький… И тогда, и сейчас, — сказала вдруг она, снимая с руки мужа перчатку и сжимая его ладонь. — Я влюбилась в тебя с первого взгляда.

— Но я был таким колючим… — поморщился Жиль. Его мочки ушей краснели при одном лишь воспоминании о том дне.

— А я полюбила твои колючки. Знаешь, Жиль, ты идеальный муж.

— Ох, Натали, но я ведь такой старик…

— Глупости! Вот станешь папой — и больше не будешь думать о таких глупостях! Я очень хочу близняшек — мальчика и девочку.

Жиль погладил её по голове. Да, она его любит… Любит, но… она ещё так юна! Он её не заслуживает. Судьба слишком расщедрилась, преподнеся ему такой подарок. Ну что он может ей дать? Жиль дотронулся до обручального кольца, к которому так и не успел привыкнуть. Он поспешно спрятал руки за спиной.

— Твоя подруга уже приехала?

Натали кивнула и поправила голубой бант на блузке, запрятанной в строгую юбку-карандаш. — Надеюсь, я хорошо выгляжу… Ах, Жиль, я так волнуюсь! В последний раз мы виделись с Майей в шестом классе! Не хочу её разочаровать. На самом деле мне бы не хотелось, чтобы она ютилась в цветочном магазине… Но, знаешь, Майя такая упрямая! Говорит, что боится нас стеснять. Дурочка, не правда ли?

Жиль едва сдержался, чтобы не расхохотаться: слово «ютиться» совсем не подходило к цветочному магазину его жены с весьма просторной комнатой внутри и широким диваном, а вот «стеснять», напротив, как нельзя точно описывало их крошечную однокомнатную квартирку в старинном доме. Они собирались подыскать более подходящее жильё после свадьбы, но Натали слишком сильно привязалась к этой убогой комнатёнке, да и цветочный магазин находился в шаговой доступности.

— А ещё я познакомилась с месье Кюри. Представляешь, он поселился с нами по соседству! Чудесное совпадение, правда?

Морщинка между бровями Жиля обозначилась ещё сильнее. Он почесал затылок в твёрдой уверенности, что его волосы снова в беспорядке.

— Месье Кюри? — переспросил Жиль, точно пробуя это имя на вкус. Нет, совсем никаких ассоциаций, но отчего-то сдавливает горло, будто внутри у него комок, который хочется поскорее выплюнуть.

— Это ведь тот самый дирижёр! Я же показывала тебе выступление… Не помнишь?

Жиль не был поклонником классической музыки и больше всего на свете любил слушать тишину, так что дирижёры оркестра ничуть его не волновали. Может быть, он из вежливости и согласился посмотреть какое-то выступление, но память упрямо отказывалась ему помогать.

— Да-да, разумеется… — растерянно кивнул, чтобы не расстраивать жену.

— В жизни он ещё обаятельнее! — выпалила Натали, по-лисьи прищуриваясь. На самом деле притворство и хитрость были не в её характере, но сейчас ей хотелось немного расшевелить мужа.

— Сколько ему лет? — напрягся Жиль, отрывая взгляд от упавшего на его ботинок кленового листа с тёмно-бурыми пятнами.

— Лет на десять моложе тебя… — беспечно ответила Натали, прикусив язык, чтобы не рассмеяться и не испортить назревающую сцену ревности, которая всегда так умиляла их обоих.

— Что? На целых десять лет? — Жиль смахнул с ботинка гниющий лист и поджал губы. Как же сложно жить с молодой женой! — Но ты ведь в него не влюбилась? Ведь нет? Клянусь, я сломаю ему нос, чтобы слишком не задавался!

***

Брюшной щит красноухой черепахи называется пластроном, а спинной щиток — карапаксом. Панцирь — одна из отличительных особенностей строения черепах. Дополнительную прочность ему придают так называемые швы…

Костя потёр покрасневшие веки. Он не мог остановиться, когда читал какую-нибудь увлекательную научно-популярную книжку. Особенно если она касалась животного мира, а рядом находился наглядный пример.

Костина мама работала ветеринаром, или, попросту говоря, спасателем животных. Мальчику подобное определение нравилось куда больше, чем не слишком понятное и как будто немного отталкивающее слово. Да, его мама спасала беззащитных малышей, по воле судьбы оказавшихся на грани жизни и смерти. Вот почему в их тесной однокомнатной квартире время от времени появлялись котята с изуродованными хвостами, щенки с ранеными лапами, внезапно онемевшие попугаи или… маленькая пугливая черепашка.

Костя впервые видел это причудливое животное так близко, да и, признаться, никогда прежде им не интересовался. Но сейчас ему вдруг очень захотелось помочь бедняжке, не желающей показываться из-под крепкого панциря. Черепаха, наверное, боялась, что ей снова причинят боль, если она позволит себя приручить.

Мама сказала, что её нашли завёрнутой в мусорный пакет возле урны. Слава богу, добрые, неравнодушные люди отвезли бедняжку в ветлечебницу, и уже там она попала в заботливые мамины руки. Мама собиралась понаблюдать за поведением подопечной, поэтому и принесла её на время домой. Костя обрадовался, что у него появился новый и весьма любопытный объект для исследований, а папа только махнул рукой. Он уже привык к маминым причудам и в шутку называл её сестрой милосердия. Сказал спасибо, что это всего-навсего черепаха, а не какой-нибудь тарантул. Папа с детства боялся пауков и ничего не мог с этим поделать, хотя он и был очень смелым, мужественным человеком, когда дело касалось его работы. Он, как и мама, тоже служил своему призванию — работал хирургом и спасал людей. Костя понимал, какое это важное и ответственное дело, но всё-таки в глубине души отдавал предпочтение маминой работе. И в этом нет ничего удивительного: мальчик никогда не видел папиных пациентов, хотя и многое о них слышал, зато мамины всегда были здесь, рядом с ним, согревая сердце своей невинной беззащитностью. Да и у любого сколько-нибудь человечного существа при взгляде на несчастное животное пробудится сочувствие и желание помочь.

Иногда родители устраивали жаркие споры, по чьим стопам последует их единственный сын. С детства серьёзный и самостоятельный, послушный и сердобольный… Не ребёнок, а просто мечта! Конечно же, он станет врачом и будет помогать больным на операционном столе — в этом Костин папа нисколько не сомневался.

Вот же глупость! Ребёнка гораздо сильнее влечёт к животным. Он прочитал о них столько чудесных книжек! У Кости огромное сердце, и в будущем он продолжит великое дело своей матери. Мальчишка, разумеется, растёт ветеринаром, иначе он бы не проводил столько времени с несчастными зверьками.

Да разве бывают дети в его возрасте, которые не любят животных? Не все же при этом становятся ветеринарами. Вздор, да и только!

Костя прекрасно знал, что у этого спора не будет конца, пока он сам не определится с профессией. Но впереди ещё столько событий, способных перевернуть любые планы, что лучше просто идти собственной дорогой и до поры до времени ни о чём не задумываться. А времени у мальчика было немало, поэтому он и закрывал дверь на кухню, когда папа с мамой в очередной раз затевали обсуждение на любимую тему, прятался в комнате за шкафом, взяв в руки какую-нибудь энциклопедию, и погружался в мир тайн и удивительных открытий. Ему совсем не хотелось обижать кого-то одного из своих родителей, поэтому он пообещал себе, что не станет ни хирургом, ни ветеринаром.

Несмотря на то что мама и папа так усердно работали, денег в семье никогда не хватало — приходилось расплачиваться со старыми долгами. Именно поэтому Тумановы никак не могли выбраться из неуютной малосемейки с неистребимым кислым запахом. Но между тем родители не хотели, чтобы одноклассники дурно отзывались об их сыне, и с особенным рвением заботились о его внешнем виде. Костя, как и отец, носил только строгие костюмы, купленные у кого-нибудь с рук или доставшиеся от двоюродного брата. Обязательный элемент, без которого не обходится ни один аристократ, — это, разумеется, галстук. Мама завязывала его мальчику каждое утро, а он был вынужден смиренно выносить ежедневную пытку. Галстук сдавливал шею, и Костя никак не мог понять, для чего ему нужна эта петля. Иной раз он воображал себя мучеником, который стоит на эшафоте и ожидает неминуемой казни. Видел что-то подобное на картинках в учебнике истории.

В костюме мальчику было тесно точно так же, как и в квартире, но он никогда не жаловался. Молчание и терпение — вот две добродетели по-настоящему достойного мужчины. Костя это давно усвоил и потому не позволял себе выказывать недовольство или, что ещё хуже, топать ногами, наотрез отказываясь внимать родительским просьбам.

Мама и папа, разумеется, о нём заботились и не хотели, чтобы их сын становился посмешищем в чужих глазах. Однако от этой участи едва ли сможет спасти костюм и галстук.

Всё началось с того самого дня, когда в их классе появился новенький. С первого же взгляда Костя признал в нём родственную душу и ужасно обрадовался, когда мальчишка сел рядом.

— Ты выглядишь круче других, — шепнул Косте незнакомец, стуча карандашом по парте. — Эти толстовки — просто отстой, — и он показал пальцем на круглого двоечника в капюшоне, который сидел за последней партой и разрисовывал учебник геометрии.

Лестный комплимент вызвал у Кости самодовольную улыбку. Вот только он никогда прежде не улыбался с таким чувством и почти сразу смутился. И всё-таки нет ничего приятнее внимания сверстника, ведь у мальчика не было близких друзей: одноклассники упрямо делали вид, будто не замечают его существования.

Рома Царёв тоже носил строгие пиджаки и белые рубашки, правда, вместо обычного галстука он предпочитал бабочку, что пробудило в Косте страстное желание иметь точно такую же. Всего за несколько недель новичку удалось сплотить мальчишек-одноклассников и стать их негласным лидером. Костю он называл лучшим другом, что ему особенно льстило, и нередко обращался к нему за советом по совершенным пустякам.

— Как ты считаешь, звать Лёньку играть в футбол или нет? — спрашивал Рома, кивая в сторону пухлощёкого одноклассника, с завидным аппетитом поглощающего шестую булочку из школьной столовой.

— Конечно! Его и так считают изгоем… — Костя вздохнул, вспомнив, что совсем недавно и сам держался от других мальчишек на расстоянии, даже не надеясь быть принятым в их круг. А теперь он носил гордое звание «второго по важности» после Царёва.

— Раз уж ты так просишь, мы, конечно, ему предложим… Но я почему-то уверен, что булочки для него куда привлекательнее футбола.

Всё это время Костя Туманов, прежде такой робкий и незаметный Костя, чувствовал себя опьянённым всеобщим вниманием к собственной персоне. Ему пожимали руку при встрече и хлопали по плечу, с его мнением считались, и оно казалось другим весьма интересным; мальчишку звали кататься на велосипедах и даже толкали на разные хулиганские выходки. Костя, разумеется, участвовал во всех легкомысленных проделках новых товарищей, к большому сожалению родителей и учителей. Но разве он мог отказаться от весёлых и, как ему казалось, никому не приносящих вреда забав? Ведь это придумали друзья, которые так его любят и уважают!

Если бы Костя знал тогда, что скрывается за этой внешней добротой, он бы не пошёл на поводу у своих беспечных сверстников.

Однажды во время классного часа он воспользовался случаем и сделал маленькое объявление. Мама попросила его рассказать о благотворительной акции «Помоги животным». Все желающие могли принести корм, игрушки и лекарства — собрать волшебный мешочек, способный порадовать или даже спасти четвероногого друга. Разве это не чудо? И неужели найдутся люди, которые будут насмехаться над искренними словами добросердечного мальчика?

— А у моего деда кошка недавно родила, — чавкая жвачкой, говорил потом Рома Царёв. Он, как обычно, находился в окружении любопытных одноклассников. — Штук семь котят или восемь, представляете? — Рома даже вытаращил глаза, стремясь произвести впечатление на сверстников.

— Раздали? — спросил чей-то зевающий голос. Царёв отрицательно покачал головой. Он обвёл ребят взглядом заговорщика, собирающегося выдать лучшего друга на растерзание алчным врагам.

На самом же деле ему хотелось немного потянуть время, чтобы сохранить интригу, а потом неожиданно опрокинуть обывателей в правду. Костя даже поёжился, потому что никогда прежде не видел у Ромы такого самодовольного выражения лица. Неужели он обманулся и его друг вовсе не тот, на кого можно положиться и в горе, и в радости?

— Утопили. Всех семерых, — чудовищная полуулыбка Царёва острым лезвием полоснула Костю. Он поморщился: в глазах начало темнеть. Вот-вот — и потеряет равновесие у всех на глазах. То-то ребята посмеются!

— Что ты такое говоришь? — не вытерпел мальчишка, ударив кулаком по учебнику биологии.

— А ты у нас чё теперь, мать Тереза? — Рома оскалился, и Костя впервые заметил, какой огромной была дырка между его передними зубами.

— Нельзя так с ними… Они ведь живые! А если бы тебя точно так же утопили в детстве? — не унимался Костя, ещё не вполне осознавая, что пути назад нет и они едва ли когда-нибудь снова станут друзьями.

— Чё ты сказал? — густая чёрная бровь Царёва криво изогнулась. Он привстал со стула и двинулся на бывшего товарища, словно перед ним стоял не человек, а так… пустое место. — Слушай сюда, попрошайка… Ещё что-нибудь такое выкинешь — и сдохнешь. Понял?

С лёгкой руки Царёва за Костей закрепилось обидное прозвище Попрошайка. Он больше ни разу не сделал перед классом ни одного объявления, но сверстники всё равно продолжали издеваться над ним каждый день. Бомжик, нищеброд и даже вонючка. Эти жалкие слова то и дело сыпались Косте в спину, как только он отворачивался к доске или шёл по школьному коридору во время перемены. Никто из бывших друзей не поддержал его — они боялись своего вождя, который всего одним кивком головы превратил второго по важности человека в неприкасаемого. На стороне несчастного мальчишки оказались одни девчонки. Некоторые в открытую ему сочувствовали, потому что сами любили животных, другие же предпочитали держаться на дистанции. Однако они не участвовали в общей травле, и за одно это уже можно было сказать им робкое «спасибо». Правда, Костя даже немного тяготился девчачьим обществом — из-за этого ему доставалось от Царёва и его сподвижников ещё больше. Попрошайка в одно мгновение превратился в Нюню, хотя он всегда сохранял серьёзный вид и не позволял себе плакать на людях. А вот настоящей плаксой была его соседка по парте — Танька Одинцова. Она могла разрыдаться прямо на уроке, и никто не знал, что она себе в очередной раз нафантазировала.

Танька больше других переживала за Костю и, стараясь хоть как-нибудь его поддержать, помогала с домашними заданиями по русскому языку и литературе.

— Тань, ну чего у тебя опять глаза на мокром месте? — не выдерживал иной раз мальчик.

— Жалко Акакия Акакиевича, — пожала плечами эта странная русоволосая девочка с большой родинкой на левой щеке. Из-за этого изъяна ей постоянно приходилось выслушивать отнюдь не лестные комплименты в свой адрес со стороны модных девчонок.

— Кого? — не понял Костя. Он, конечно, давно привык к причудам подруги, вечно витающей в облаках, но время от времени всё-таки удивлялся.

— Туманов, ты вообще книжки читаешь? — вскинулась она, поставив крошечные ручонки на пояс. Теперь Танька напоминала разгневанную учительницу, которая вдруг обнаружила, что один из её учеников не готов к уроку. Костя не выдержал такого комического зрелища и прыснул, едва не подавившись смехом.

— Я только вчера закончил читать энциклопедию энтомолога. Целых семьсот двадцать страниц! Ты хоть такое осилишь?

— Глупости! — фыркнула Танька, невольно краснея из-за того, что никогда не слышала слово «энтомолог». — Я «Анну Каренину» в четвёртом классе прочитала!

Постоянные пререкания с этой сентиментальной девчонкой немного скрашивали бесцветные будни Кости. Но иногда мальчик наблюдал за очередными выходками одноклассников, вслушивался в командирские фразы Ромы Царёва, и внутри у него сжимался колючий шар. В классе вдруг становилось так тесно и душно, что Костя хватал рюкзак и убегал прочь.

***

Осень поселилась в Руане, как хищная лисица, выслеживающая добычу. Главный её приспешник — ветер, обладатель весьма строптивого нрава, то и дело догонял замечтавшихся прохожих и напоминал о себе хлёсткими пощёчинами. Очнувшийся мыслитель долго потом не мог понять, что же с ним только что произошло и кто нарушил его призрачный покой. Майе всё вокруг казалось ненастоящим, словно она смотрела в калейдоскоп, в котором торопливо сменяли друг друга яркие неправдоподобные картинки. Она до сих пор не могла поверить, что гуляет по узеньким французским улочкам, похожим на змеек, рядом с местом казни Орлеанской девы. Может быть, судьба всё-таки существует? А иначе как объяснить, что её лучшая подруга поселилась именно в этом городе, а теперь согласилась принять её у себя?

— Ma chère amie!

Майя вздрогнула, хотя и ожидала услышать этот мягкий, ласковый голос — в точности такой же, каким он был и тогда, в школьные годы. Она не успела ничего ответить и почти сразу же нырнула в тёплые объятия подруги.

— Ну что, готова увидеть мой сад? — Натали, как в детстве, подмигнула Майе и достала из кожаной сумочки связку ключей. Самый длинный из них, с виду немного ржавый, отпёр скрипучую дверь цветочного магазина. На деревянной, неуклюже прибитой вывеске, которая сумела сохранить дух и очарование древности, были выгравированы знаменитые строки: «Il faut cultiver son jardin». Майя улыбнулась, вспомнив, как они вместе нашли в библиотеке потрёпанную книгу Вольтера и решили её подклеить, чтобы привести в надлежащий вид, а в итоге зачитались и не могли от неё оторваться. Наташа тогда несколько раз нараспев повторила понравившуюся ей фразу: «Надо возделывать свой сад».

Цепкие щупальца сомнений и притаившихся страхов наконец-то выпустили Майю на свободу, и она с благодарностью наблюдала за торопливыми жестами подруги. Всё такая же неугомонная, с морщинками в уголках глаз и солнечной улыбкой, она и вправду ничуть не изменилась.

— Ты ведь знаешь, родственные души не расстаются, даже если им приходится быть далеко друг от друга… Это наш случай, — заметила Натали, не утратив ни своей детской непосредственности, ни поразительной мудрости. Да, её подруга всегда была уникальной.

Когда они зашли в магазин, Майе на секунду показалось, что она чудесным образом попала в Эдем, где не существовало скорби и тоски, и только одна сияющая радость наполняла каждый уголок волшебного места.

— Никогда не думала, что цветочный магазин может быть таким… особенным, — Майя поймала себя на мысли, что не может найти слова, достойные описать увиденное. Даже её голос изменился и звучал теперь намного тише, боясь спугнуть красоту — юркую и неуловимую, как кошка.

— Конечно, дорогая, ты ведь во Франции. Это страна цветов. Что уж там говорить, даже само слово «букет» французского происхождения!

В холодильной камере смиренно ожидали возрождения в новом качестве изящные цветы, похожие на балерин и фей. Казалось, они только что обсуждали какую-то весьма увлекательную историю, а, когда услышали шаги, умолкли, притворившись немыми, глухими и безучастными. Майя никогда не изучала флористику и имела лишь смутное представление о загадочном и неповторимом языке цветов. Как и любому существу, наделённому душой, им было важно выражать себя через шифр, понять который при желании мог каждый. Главное — открыть своё сердце для диалога.

Бледно-розовые и молочно-белые лилии, склонившие головки, поют о нежности и женственности. Во Франции их чаще всего дарят на день рождения в знак глубочайшей симпатии. Гордые, знающие себе цену пионы, не готовые открыться первому встречному, обыкновенно занимают почётное место в свадебном букете. Они напоминают о тёплой весне и любви. Свободолюбивые ирисы втайне мечтают обладать неоспоримой властью. Неслучайно их добавляют в эфирные масла, чтобы человек, ощутив на себе магическую силу этого аромата, наконец-то смог принять важное решение.

— А вот их я просто обожаю, — Натали взяла в руки три фиалки, добавила к ним несколько ромашек и поднесла новоиспечённый букет подруге. — Ты, наверное, знаешь, что императрица Жозефина произвела впечатление на Наполеона фиалками в головном уборе. Они выглядят прекраснее любого дорогого украшения, — она прикрыла глаза и задержала дыхание. Натали хотелось насладиться минутой возвращённого детства.

— Кажется, я слышала, что фиалки — это на самом деле чьи-то слёзы, — Майя снова улыбнулась, повертев в руках симпатичный букетик, который как нельзя лучше подходил к её простому бежевому сарафану из ситца. С тех пор как она встретилась с подругой, улыбка не сходила с её лица.

Майя всегда знала, что скучает по Натали, но до этой минуты даже и не подозревала, насколько сильно. За всё это время ей так и не удалось найти друга ближе и роднее.

— Да, фиалка — это слеза благодарности Адама за прощённые ему грехи.

— Значит, твой магазин — это и вправду рай!

Названия цветов и растений, произнесённые Натали нараспев, звучали для Майи добрыми заклинаниями. Удивительно, сколько всего мог сказать только один цветок! Если хочешь намекнуть девушке, что влюбился в неё с первого взгляда — подари ей глоксинию в горшке. Пусть избранница ухаживает за ней и, любуясь нежными цветочками, с трепетом и благодарностью вспоминает твоё счастливое лицо.

А если решил получше присмотреться к объекту обожания, остановись на гипсофиле. Тот, в чьём доме поселится это невесомое снежное облако, едва ли на долгое время останется к тебе равнодушным.

Уверен в своих чувствах и собираешься сделать решительный шаг — дари красные орхидеи. Они окажутся намного красноречивее любых комплиментов.

— Самые французские цветы, — заметила Натали, едва касаясь похожих на чашечки лепестков, — благодаря Прусту. Qui sait si ce n’etait pas celui attendu depuis si longtemps par I’orchidee…

Майя могла слушать подругу целую вечность, не перебивая и наслаждаясь каждым музыкальным словом. Благодаря Натали она узнала, что гвоздики во Франции дарят только в памятные для страны дни, потому что во время революции они символизировали преданность идеалам свободы и справедливости, а совершенно безобидный, на первый взгляд, базилик вообще не рекомендуется преподносить в качестве подарка. Это значило показать человеку своё отвращение и неприязнь.

— А вот это мы возьмём с собой, — Натали подхватила с прилавка две ароматические свечи, похожие на блинчики. Одна с яблочным вкусом, другая — с персиковым. Майя, с разрешения подруги, сама выбрала аромалампу янтарного цвета.

— Закроем магазин на полчасика и отдохнём в мастерской. Заодно посмотришь, где тебе придётся ночевать. — Натали повернула ключ в замочной скважине и повела Майю в спрятанную внутри магазина комнатку.

В так называемой мастерской, где Натали обычно колдовала над букетами, царила отнюдь не рабочая обстановка. Майя с изумлением увидела в центре широкий обеденный стол, рассчитанный на большую компанию, и барную стойку со стеклянным шкафчиком, где стояли бутылки из-под сиропов. Казалось, она попала в уютную французскую кофейню с запахом свежеиспечённого хлеба и лавандового рафа. — Просто невероятно! — не удержалась от восхищённого возгласа Майя. Она бросила походный рюкзак на удобный кожаный диванчик, обещавший избавить её от бессонницы, и с наслаждением рухнула в мягкое плюшевое кресло. Здесь, за тысячи километров от родного дома, она впервые почувствовала тепло домашнего очага. На небольшой книжной полке, висевшей над диваном, Натали собрала свои самые любимые книги русской классики. «Анна Каренина» Толстого, «Идиот» Достоевского… Майя вспомнила одно из писем подруги, в котором она почти на десяти страницах делилась впечатлениями о двух этих великих романах. Это было за пару месяцев до её замужества, и тогда она называла своего жениха двойником Лёвина. Удивительное сходство! Такой же интеллектуал, привыкший сомневаться во всём, спокойный, но только снаружи, вечно спорит с самим собой… А впрочем, человек безупречный и не похожий на других. Таким же был и князь Мышкин, который, подобно Дон Кихоту, всё время сражался с ветряными мельницами, но и сам не вполне это осознавал.

— Натали, ты ведь с ним счастлива?

Майя не решалась задать этот вопрос в письмах: он был слишком личным и, может быть, не вполне уместным… К тому же на бумаге всегда можно солгать. На бумаге, но только не здесь, не в этом приюте невинных грёз, среди душистых цветов и книг — этих вечных хранителей мудрости.

Натали кивнула, и паутинки в уголках глаз сказали гораздо больше на секунду задержавшихся слов.

— Мой отец сначала был против… Ну ты знаешь, слишком большая разница в возрасте и прочее. Но как только он познакомился с Жилем, сразу же дал согласие, — Натали переместилась за барную стойку и достала из шкафчика два больших бокала, в которых подают молочные коктейли. — Я очень люблю его, — добавила она, нисколько не стыдясь своего признания.

Майя увидела румянец на её щеках. Неужели такая любовь всё ещё существует? Она вспомнила розовые романы Мэри Грант и с горечью усмехнулась. Даже если и так, любовь едва ли вообще нуждается в описаниях. В мире всегда есть то, что невозможно и не нужно выражать словами.

— Итак, могу предложить тебе коктейль «Пина колада» — отличный выбор для таких очаровательных фей, как ты, знаменитую «Кровавую Мэри» для любителей острых ощущений, вкуснейший банановый ром — специально для сладкоежек, или ирландский виски. Обычно его выбирают утончённые натуры.

— Хм, — Майя покачала головой, — напиваться при свете дня не в моих привычках, но если ты настаиваешь…

Натали залилась тихим смехом, похожим на соловьиные трели, и замахала на подругу руками:

— Ты неправильно меня поняла! В моём баре нет алкоголя. А всё, что я перечислила, — это названия кофейных напитков!

Майя рассмеялась в ответ, не отрывая взгляда от румяных щёк Натали. Нет, подруга ни капельки не изменилась, чего нельзя сказать о ней самой. Она смахнула со лба мешающую каштановую прядь и, облокотившись на стол, принялась наблюдать за тем, с каким увлечением её подруга воюет с ворчливой кофемашиной.

Майя не сразу заметила, что её ресницы промокли и щёки заблестели. Она полезла в рюкзак за салфетками, чтобы уничтожить предательские следы на лице, которое всё ещё не умело лгать. Пальцы нащупали в кармане шёлковый носовой платок.

— Ты смотришь на него так, будто это какая-то диковина! — заметила Натали, ставя на стол два бокала «Пина колады». Изумительный кокосовый аромат тотчас же распространился по всей мастерской.

— Нет, просто я уже успела забыть об этом платке… — Майя улыбнулась и снова села за стол. Она сняла с руки плотную чёрную резинку для волос и забрала непослушные кудри. — Сегодня столкнулась с одним грубияном. И, что примечательно, он русский.

— В Руане не так-то много русских… Наверное, какой-нибудь турист. Лучше выброси этот платок. Знаешь, такие вещи впитывают в себя энергетику хозяина.

Натали говорила с совершенно серьёзным видом: она всегда верила в причудливое сплетение судеб, знаки, посылаемые кем-то свыше, чтобы человек принял правильное решение, магическую силу интуиции, — словом, во всё, что приводило в ужас людей рациональных, не имеющих ни крупицы воображения. Майе вдруг показалось, что годы разлуки были не более чем миражом: их крепкая, нерушимая дружба заморозила время, не давая ему двигаться вперёд. И пусть они встретились немного в другом пространстве, самое главное не изменилось, оставшись бессмертной мухой в сияющем янтаре. Майя крепко сжала руку Натали, опасаясь, что скоро очнётся от этих чудных грёз и снова провалится в сновидение-кошмар, от которого не так-то просто пробудиться.

— Мне не терпится познакомиться с твоим мужем. Признаться, я даже немного ему завидую. Жиль такой счастливчик! Надеюсь, он понимает, как сильно ему с тобой повезло?..

IV

«Он стоял под пистолетом, выбирая из фуражки спелые черешни и выплёвывая косточки, которые долетали до меня. Его равнодушие взбесило меня. Что пользы мне, подумал я, лишить его жизни, когда он вовсе ею не дорожит?»

Книга выпала из рук Матео и легла гармошкой на пол, щедро осыпав комнату бумажными закладками, исписанными мелким неразборчивым почерком. Он вёл заметки по ходу чтения, чтобы не потерять случайные мысли, хотя и сам не всегда понимал, с какой целью цепляется за мимолётные, озаряющие сознание идеи. Матео никогда не был писателем, считая себя недостойным претендовать на звание интеллектуального автора, а в том, чтобы пополнять ряды коммерческих писак, не видел никакого смысла.

Он опустился на колени, принявшись собирать клетчатые обрывки. Чувство собственного достоинства… Сильвио уязвлён… Цель… Страдание и жертва… Непреодолимая жажда мести… Матео усмехнулся, смял старые записи, как если бы они не представляли для него больше никакой ценности, и разбросал по столу. Это всего лишь пазлы, из которых уже давно сложилась картинка, и она живёт теперь в его голове и отныне никогда не распадётся. Заметки и вправду не были ему нужны, и он вполне мог с ними расстаться. Главное уже позади. Подобно пушкинскому герою, Матео сделал всё, что был должен, вот только он ни за что не проявит такое же малодушие.

— Месье Кюри! О Господи, Боже мой, ну что мне с вами делать?..

Каморка Матео наполнилась вздохами и восклицаниями неловко вальсирующего менеджера. Валентин прыгал вокруг дирижёра, как говорящая лягушка, пронзённая стрелой Ивана Царевича, и сопровождал нетерпеливым жестом каждое высказанное слово. Рассеянность и утончённая медлительность Матео заставляли менеджера время от времени цокать языком и поглядывать на часы. Наконец, он не выдержал и сам набросил на шею месье Кюри бежевый галстук, который казался бледным пятном на его новенькой рубашке цвета морской волны. Матео поморщился, оттолкнул менеджера от зеркала, как назойливого комара, и поднёс к лицу другой галстук, подходивший его смуглому лицу намного больше предыдущего.

— Клетка будет отвлекать музыкантов, — нахмурился Валентин, но прикусил язык. Нежелание опоздать одержало сокрушительную победу над его привычкой пререкаться с дирижёром. Он только закатил глаза, когда рука подопечного неспешно потянулась к одеколону. — Мы опоздаем… Мы точно опоздаем! Только представьте себе: вы опоздаете на собственный концерт!

— Если ты не прекратишь причитать, как истеричная барышня, я туда вообще не пойду! — отрезал Матео, приглаживая на затылке непослушный чёрный волос. Ему хотелось немного позлить суетливого короля драм, для которого не было ничего ужаснее на свете нарушения графика. Валентин всегда работал над ним с особенным усердием, проявляя при этом нехарактерную усидчивость. Может быть, поэтому он и не любил вносить изменения в план, составленный с таким трудом, потом и кровью.

— И за что мне всё это! — взвыл менеджер, схватившись за голову. Его кудряшки заметно сникли, тесно прижавшись к ладоням своего хозяина. — Мы приехали на гастроли в Руан, а он наряжается, как лондонский dandy!

Но спесь и цинизм страдающего эгоиста прятались всякий раз, когда его ушей касалась музыка. Она кралась за ним на цыпочках и постепенно набирала силу. Матео Кюри всего несколько секунд держал в поле зрения музыкантов из оркестра, стремясь приободрить их едва заметным кивком, ласковым прищуром и неуловимой улыбкой, похожей на чей-то карандашный набросок… Установив неразрывную связь с каждым, кто обнимал и выпускал наружу робкий и осторожный, но мало-помалу обретающий смелость звук, Матео наконец закрывал глаза и слушал. Палочка в руке служила путеводной звездой и другим, и ему самому, когда он вдруг оставался совсем один, наедине с мелодией. Нет, вовсе не дирижёр управлял ей: это она управляла дирижёром, когда в его голове сменяли друг друга образы-картинки. И он желал поскорее передать их зрителям, чтобы они поймали хотя бы крупицу того же самого очарования.

Матео видел лестницу, ведущую к облакам. Издали они напоминали окна домов, в которых жители не торопились выключать свет. Он поднимался к ним, опираясь на перила и не ощущая усталости; ступеньки и вправду оказались невесомыми, и маленький человек принялся раскачиваться на них, как на качелях. Делая всё новые шаги, он, однако, не становился ближе к небу, но мог наблюдать за тем, как в круглых лицах смеющихся облаков отражается мир с нежной травой и капельками росы — мир, рождённый из дуновения ветра и сплетённых рук. Качели останавливаются, и человечек падает в мягкую траву, смеётся, встаёт и отряхивается, снимает обувь, чтобы прикосновение состоялось. Вдали виднеется деревянный домик, который застенчиво наблюдает за путником, обещая ему свежеиспечённый хлеб и стакан молока. И тогда странник срывается на бег в твёрдой уверенности, что наконец-то сможет обогнать вечно ускользающее время.

Дирижёр открыл глаза. Гул восторженных аплодисментов вернул его к реальности. Он поклонился — сначала оркестру, а потом зрителям.

— Браво! Я обожаю Рахманинова в вашем исполнении!

Широко улыбаясь, Натали, похожая на птичку, случайно залетевшую в клетку концертного зала, протянула дирижёру букет нежно-розовых пионов. Они были в точности такого же цвета, как румянец на её щеках.

— Ух ты! Пионы от владелицы цветочного магазина! Что это: благодарность или объяснение в любви? — густые брови дирижёра приподнялись. Он говорил с Натали шутливым тоном, но она всё равно смутилась и покраснела ещё сильнее. Наконец, овладев собой, мадам Бессон объяснила:

— Пионы — это символ процветания и счастья, чего я вам от всей души желаю!

— Прелестные цветы, — Матео поднёс букет к лицу и сделал глубокий вдох, словно пытаясь уловить каждую нотку в меру терпкого и немного сладкого медового аромата. — Слышал, подарок лучше всего характеризует человека, который его дарит. А вы и вправду похожи на цветок… Кстати, вы пришли на концерт одна? — Матео с такой поспешностью перевёл тему, что его комплимент остался незамеченным. Почти всё это время он пытался разглядеть кого-то в толпе и, никого не находя, то и дело покусывал губу.

— Ах да! Если позволите, я познакомлю вас со своей лучшей подругой. Она недавно приехала ко мне в гости из России…

— Почему вы не позвали с собой мужа? — оборвал её Матео. Непривычная резкость интонаций не ускользнула от музыкального слуха Натали. Она взглянула на дирижёра с лёгким недоумением. Матео и сам вдруг понял, что вырвавшийся у него вопрос мог показаться бестактным. В глубине души он посетовал на собственную несдержанность и спрятался за приторной, подчёркнуто вежливой улыбкой.

— Мой муж не любит классическую музыку.

В голосе Натали послышались едва уловимые ледяные нотки. Или Матео это только почудилось?..

— Ах, вот как… Где же ваша подруга?

Всё это время Майя упрямо делала вид, что с небывалым увлечением разглядывает программку. Она надеялась остаться незамеченной, потому что сама давно признала в утончённом, несколько самоуверенном дирижёре наглеца и грубияна, с которым некогда столкнулась на главной улице Руана. И зачем только Натали пришло в голову их знакомить? Заметно сгорбившись, она нехотя подошла к подруге, не решаясь поднять глаза. В эту минуту Майя бы всё отдала, чтобы её заменили какой-нибудь более уравновешенной и невозмутимой копией из параллельной вселенной.

— Оч-ч-чень п-п-приятно, — выдавила из себя она, хотя никогда прежде не заикалась. Майя сжала губы, твёрдо решив окатить дирижёра волной презрения. В конце концов, это он должен был чувствовать неловкость и приносить ей свои извинения за проявленную невежливость. При одной мысли об их первой встрече она вспыхнула и скрестила руки на груди, словно приготовившись отразить атаку. Уголки губ месье Кюри дрогнули: он пытался сдержать улыбку. Что такое? Неужели этот наглец вздумал над ней смеяться? Майя фыркнула и отвела взгляд.

— Что ж, я весьма рад нашему знакомству, — Матео как ни в чём не бывало протянул ей руку. Яркие жёлтые бусы на однотонном бордовом платье, больше похожем на школьную форму, сияли и переливались. Казалось, это вовсе не украшение, а украденное с неба солнце. Зелёная заколка в виде бантика на чёлке усиливала эффект контраста. Что это, как не попытка обратить на себя внимание? Майя напоминала Матео трудного подростка, в знак протеста сбежавшего из родительского дома. И всё же, когда её светлые брови хмурились, лицо приобретало лёгкую привлекательность. Дирижёр ненадолго задержал руку незнакомки в своей, с удивлением заметив, какие у неё тёплые пальцы. Его ладонь должна была показаться ей куском льда из чертогов Снежной королевы.

— Думаю, мы с вами уже встречались, — сквозь зубы проговорила Майя. От прежней неловкости не осталось ни следа; напротив, она выпрямилась, расслабила руки и почти с вызовом поглядела на собеседника.

— Вы обронили платок, — Майя расстегнула рюкзак и протянула Матео аккуратно сложенный, завёрнутый в целлофановый пакет платок с инициалами. — Не беспокойтесь, я его постирала.

— Ну что вы… Вам вовсе не стоило так себя утруждать, — в тон ей сказал Матео, не переставая вежливо улыбаться. Затянувшийся обмен любезностями скорее забавлял его, чем раздражал, тогда как Майе хотелось бросить платок прямо ему в лицо.

— Скажите, мадемуазель…

— Долматова. Майя Долматова.

— Ах да… Майя… Вам понравился мой концерт?

— Оркестр играл просто замечательно, — она сделала акцент на слове «оркестр», чтобы дирижёр не слишком задавался, — пианист, кстати, тоже мастер своего дела.

Майя вообще не разделяла восторгов лучшей подруги и, подобно многим, недооценивала работу солидного господина во фраке с палочкой в руках. По-видимому, он претендовал на роль волшебника, но, как и Гудвин, не был им на самом деле. Майя отвернулась от дирижёра, словно потеряв к нему всякий интерес, а он, в свою очередь, оставил её колкость без ответа. Вот уже несколько лет никто не уязвлял его самолюбия с такой очевидной старательностью, как это сделала невежливая незнакомка. Они уж точно могли посоревноваться в бестактности.

Вечерний Руан зажёг огни для скучающих прохожих, чтобы те не смели терять бдительность. Кто знает, кому из них предначертано последовать на костёр за Девой-освободительницей? На правом берегу Сены разгорался хищный закат, и его багровые лучи отражались в чужих глазах, служа постоянным напоминанием о том, как обыкновенно наказывают благородство.

Бессмертные каркасные дома и манили, обещая приют, и отталкивали одновременно. Майю не покидала мысль, что за ними наблюдает сам Дьявол — охотник за вечно сомневающимися душами. Она покачала головой, пытаясь избавиться от наваждения, и поблагодарила Натали за десерт с романтическим названием Les Larmes de Jeanne d’Arc. Майя положила на язык жареный миндаль в шоколаде, пытаясь представить, что это и есть настоящие слёзы Орлеанской девы. Наверное, они должны быть солёными, может быть, горькими и оставлять едкий привкус.

— Ничего подобного, — сказала она вслух.

— Очень сладкие и вкусные, — подхватила Натали. — Прямо тают во рту. Ты не находишь?

Матео отказался от десерта, заметив, к величайшему неудовольствию Майи, что слишком привередлив в еде. Развязный тон дирижёра и сдержанная улыбка окончательно убедили её в том, что перед ней — самовлюблённый циник, привыкший смотреть на других свысока. Когда Натали оставила их одних, чтобы заскочить домой, Майя забилась в уголок с книгой в руках. Надеялась, Матео не будет разрушать её уединение, но ошиблась. Он сел рядом с ней и с нескрываемой насмешкой указал на то, что книга перевёрнута, Майя шумно выдохнула, обругав себя за невнимательность, и поставила «Повести Белкина» обратно на полку.

— Я часто перечитываю «Выстрел», — Матео поднялся с дивана и заходил по мастерской, меря пространство широкими шагами. Майе на время показалось даже, что он и вовсе забыл о её существовании. — Перечитываю и никогда не понимаю Сильвио. Почему он отказался от мести? И именно в ту минуту, когда жизнь этого негодяя уже была в его руках. Да он мог бы убить его жену! Это было бы, пожалуй, лучшим наказанием… Лишить его любви и семейного счастья, заставить мучиться всю жизнь… Да, это была бы достойная месть!

— Не думала, что вы ещё и кровожадны, — Майя не упустила случая уколоть взволнованного собеседника.

Матео остановился, вспомнив, что не на сцене и это не моноспектакль. С минуту он молча разглядывал лицо Майи, и всё это время его щёки нервно подёргивались. Она поспешно отстранилась, когда Матео наклонился над её ухом:

— О, а вы, мадемуазель, ещё совсем меня не знаете.

Он принуждённо рассмеялся, как человек, который давно разучился испытывать эмоции, но умело притворялся, чтобы никто не разгадал его секрет.

— Я, конечно же, шучу, дорогая Мария. Не принимайте всерьёз всё, что я вам только что наговорил.

— Майя. Меня зовут Майя. Не Мария.

Она пересела за стол, обхватив руками пустую кофейную кружку.

— Простите… Майя. Красивое имя. Я обязательно его запомню, — лицо Матео неожиданно стало серьёзным. Вопреки привычке, он больше не насмехался, и в его тоне прозвучали почти вежливые интонации. Да что это с ним? Кого он постоянно играет? Майя отодвинула кружку и положила руки на колени, совсем как прилежная ученица, приготовившаяся слушать учителя.

— Стало быть, вы тоже любите классику? Или просто хотели спрятаться от навязчивого типа с весьма раздутым эго? — в уголках его глаз образовались лёгкие морщинки. Неужели он над ней потешается?

— Я люблю классику. А «Повести Белкина» — одна из моих самых любимых книг. И я ценю Сильвио как раз за то, что он вовремя остановился, — не глядя на самоуверенного собеседника, отрезала она.

— Вы полагаете? Что ж, вы, Майя, весьма сострадательная натура… А какая повесть вам больше всего нравится?

Она сглотнула, едва сдерживаясь, чтобы не сказать какую-нибудь грубость. Попытка Матео выглядеть вежливым не увенчалась успехом: Майя, вопреки его ожиданиям, так и не сменила гнев на милость.

— «Барышня-крестьянка». Я её много раз перечитывала.

— А, история про девушку, которая вела двойную жизнь…

— Это неправда! Она не хотела никого обманывать, но ей пришлось переодеться в крестьянку, а потом…

— Насколько я помню, это была не более чем забава. Впрочем, каждому человеку приходится что-то скрывать. Но тайное всегда становится явным… — он снова прошёлся по мастерской и остановился у барной стойки. — А вы давно знакомы с мадам Бессон?

— Мы знакомы с детства. Когда она уехала во Францию, мы писали друг другу письма, — лицо Майи просветлело, и его черты разгладились.

— Полагаю, от руки.

— Простите?..

— Вы писали письма от руки, — Матео взобрался на высокий табурет и закинул одну ногу на другую. — У вас шишечка на среднем пальце и немного повреждён ноготь… Готов поспорить, вы тоже слишком сильно нажимаете на ручку!

Майя тотчас же спрятала руки, которые неожиданно стали объектом пристального наблюдения. Она перевела взгляд на кружку, словно прося у неё помощи, — лишь бы не смотреть в глаза нахального собеседника.

— À propos, почему мадам Бессон уехала в Руан?

— Это случилось после смерти её матери, — выпалила Майя, которой очень хотелось поскорее сменить тему и перевести фокус внимания на что-нибудь другое, более достойное обсуждения, чем её руки. — Отец увёз Натали сюда, чтобы воплотить мечту своей жены… В общем, всё это очень запутанно, и если Натали захочет, то она вам сама расскажет.

— Бедняжка! Я и представить не мог, что эта цветочная фея пережила такую трагедию… Позвольте только спросить, что случилось с её мамой?

Послышался скрип замочной скважины, и цветочный магазин снова наполнился звуками и тонким ароматом женских духов. Натали зашла в мастерскую под руку с высоким блондином средних лет. Его глаза немного косили, поэтому сложно было понять, на кого из присутствующих он смотрел. Месье Бессон поприветствовал гостей лёгким кивком и ласковой улыбкой. Теперь Майя поняла, о чём говорила Натали: её муж и вправду обладал колдовским обаянием, умея понравиться незнакомцу с первого взгляда. Матео встал и протянул Жилю руку, не прекращая с заметным любопытством рассматривать его чёрную рубашку и такие же чёрные брюки. Однако одежда отнюдь не придавала ему мрачный вид: доброжелательная, не сходящая с губ улыбка служила весьма удачной маскировкой.

— Я очень рад познакомиться с вами, месье Бессон. Ваша прекрасная жена много мне о вас рассказывала. Жаль только, что вы не любите классическую музыку, — дёргая плечами, проговорил Матео. Могло показаться, что он не уверен в себе и у него нервный тик, если бы не металлическая самонадеянность и твёрдость в голосе.

Жиль Бессон не слишком охотно ответил на рукопожатие и сразу же сунул руки в карманы. Так ничего и не сказав дирижёру, он повернулся к Майе.

— Я мечтал наконец-то увидеться с вами. Моя жена была права: вы очаровательны!

— Ну-ну, довольно комплиментов! — Натали залилась смехом и легонько толкнула мужа в бок.

— У нас сегодня ещё одна гостья. Мы недавно с ней познакомились… Несколько дней назад я продала ей букет из тысячи и одной розы. Думаю, месье Кюри, вы сможете оценить её по достоинству. Мадам Робер — певица, и у неё просто ангельский голос.

— Mademoiselle. Называть меня mademoiselle, — на ломаном русском проговорила Полет Робер. — Я очень приятно вас видеть, — добавила она, обворожительно улыбнувшись.

Матео бросил на неё оценивающий взгляд, и его губы искривились. Незнакомка походила на ожившую раскрашенную куклу — пожалуй, слишком вульгарную для такого худощавого телосложения, и излишне приторную, как пластилиновая конфета, залежавшаяся в кухонном шкафу. Когда мадемуазель Робер поставила на стол бутылку дорогого вина Pinot noir, её массивные браслеты громко звякнули. Матео был уверен, что это всего-навсего безделушки, которые можно купить в ювелирном магазине за бесценок, и такой же фальшивой казалась ему она сама — похожая на цыганку певичка с непропорционально большим ртом.

— Est-ce que vous avez du feu, s’il vous plaît? — её низкий, почти мужской голос вывел месье Кюри из оцепенения. Он отстранился от незваной гостьи, занявшей свободное место рядом с ним, и с неудовольствием поморщился, как будто ему досаждала назойливая муха:

— Non, je ne fume pas.

Матео взял из рук Натали кружку с горячим кофе и передал её такому же задумчивому, как и он сам, месье Бессону. Никто, кроме Майи, не заметил, как подёрнулись при этом уголки его губ.

А он и правда вечно в напряжении… Майя на секунду прикрыла глаза, вспомнив, как руки дирижёра пытались обнять неуловимый воздух всего пару часов назад. Нет, на сцене эта неестественная скованность рассеивалась, точно музыка и была его душой, на время сбежавшей из тела.

— Латте с черешней. Любимый напиток моего мужа, — сказала Натали, наконец усаживаясь за стол возле лучшей подруги. — Кстати, Полет, вы не голодны? Tu veux du thé?

— Je n’aime pas le thé, — ответила мадемуазель Робер, кивнув на бутылку вина, которую никто из мужчин не торопился откупоривать. — Вы знать я очень любить Россия! Мне так много… так много… raconter о ваша страна… Я знать один chanson. Вы меня слушать? — и, не дожидаясь ответа, она прыгнула за барную стойку. Высокие каблуки нисколько её не утомляли; Полет двигалась грациозно, как бабочка, и, по-видимому, любовалась собой. Она откинула назад густые чёрные волосы и, коснувшись брошки в виде скрипичного ключа, откашлялась. Затем закрыла глаза, а над её аккуратно выщипанными тоненькими бровями образовалась лёгкая складка. Наконец, мадемуазель Робер запела, неестественно вытягивая высокие ноты:

Очи чёрный, очи страстный,

Очи жгучий и прекрасный!

Она безжалостно картавила, как и подобало коренной француженке, и проглатывала окончания. Её напудренное лицо приобрело болезненно-серый оттенок, будто она недавно сбежала из санатория для чахоточных больных. Густо накрашенные алые губы издалека казались пятном крови на пустом холсте скучающего художника. Месье Кюри заёрзал на стуле, как только она начала петь, борясь с желанием заткнуть уши. После вялого плеска аплодисментов он всё-таки не сдержался:

— Вы поёте отвратительно.

— Что он иметь говорить? — нахмурилась Полет, лишь смутно понимая значение произнесённого слова. Она вернулась к молчаливым зрителям, пританцовывая на ходу, и села на краешек стула, закинув одну ногу на другую. Боковой разрез её вечернего ярко-красного платья обнажил длинную, во всю голень, татуировку с лилией.

— Я такая… такая fatiguée. Чувствовать себя malade. Monsieur Curie, я вас не нравиться?

— Je n’aime pas être dérangé, — отрезал дирижёр, крепко сжав пустой бокал. Матео так упрямо его разглядывал, словно желал забраться внутрь и спрятаться. Свободной рукой он обрывал уголки бумажной салфетки, стараясь уверить себя, что сможет выдержать пытку непринуждённого общения. Матео выдавил из себя улыбку и резко повернулся к месье Бессону.

— Ваша жена сказала, что вы врач?

Жиль на несколько секунд задержал взгляд на любопытном собеседнике, но быстро потерял к нему интерес и откинулся на спинку стула:

— Моя жена слишком высоко меня ценит. На самом деле я простой ветеринар. Управляю частной клиникой. À propos, — он пододвинулся к Майе, которая всё это время наблюдала за длинными вишнёвыми ногтями Полет, отбивающими чечётку по столу. — Натали сказала, что вам нужна работа. У меня освободилось место секретаря. Совсем ничего сложного. Только отвечать на звонки и записывать имена клиентов.

— Это на первое время, — с поспешностью подхватила Натали, вдруг испугавшись, что её подруга может обидеться. — Потом ты найдёшь какую-нибудь более подходящую и интересную работу.

— О, я ужасно вам благодарна! — Майя наградила семейную чету счастливой улыбкой. А она-то думала, что через неделю ей придётся уехать из Руана! Чтобы пробыть здесь дольше, нужны деньги… И вот проблема чудесным образом решилась сама.

— Что она говорить? Ужасно? Это значит affreux? Но почему ужасно, если она вас благодарить?

Натали обняла Полет, как если бы они были знакомы целую вечность и давно успели стать близкими подругами. Быстрый взгляд Матео скользнул по фарфоровому лицу мадемуазель Робер. Эти две девушки казались ему ничуть не меньшими противоположностями, чем Онегин и Ленский. К тому же он предполагал, что Полет значительно старше Натали, возможно, даже ровесница её мужа: косметика умело прятала возрастные несовершенства.

— Это всё тонкости русского языка. Когда-нибудь я объясню тебе… А пока давайте выпьем. Мне не терпится попробовать настоящее Pinot noir.

Полет сощурила ярко накрашенные глаза, расправила плечи и пододвинулась к столу. Поймав её хищный взгляд, Жиль Бессон поперхнулся круассаном и встал, намереваясь выпить воды. Он не привык так долго находиться в обществе незнакомых людей и в глубине души мечтал о тех прекрасных, спокойных минутах, которые он проведёт с женой, когда гости разойдутся по домам. Да ещё и этот странный месье Кюри… Жиль повёл плечами — по коже пробежали резвые мурашки.

— Monsier Besson, вернуться!.. Я раска… расза… raconter история!

Полет Робер тряхнула головой, и её крупные серьги-кольца закачались на невидимых воздушных качелях.

— Очень-очень sombre история… Ma chere amie, как будет sombre на русский?..

***

— Ребята, прошу вас, постройтесь в ряд и разбейтесь на пары! — Мэри уже пятый раз говорила детям одно и то же, но они всё равно продолжали резвиться и шуметь.

Никто не воспринимал всерьёз эту маленькую воспитательницу с большими печальными глазами. Она была похожа на девочку-старшеклассницу, сбежавшую с уроков, и никак не вписывалась в круг тех строгих и вечно чем-то недовольных женщин, что грозили воспитанникам кулаком и умели наладить дисциплину одним убийственным взглядом.

Впрочем, Мэри и сама не желала хоть сколько-нибудь походить на них, но боялась, что это неизбежно, если надолго здесь задержаться.

— Кто меня слышит, хлопните раз… — прибегла она к последнему способу, о котором узнала от старших коллег.

— Ребят, может, уже успокоимся, а? — послышался чей-то тихий, но всё же довольно решительный голос. Он принадлежал мальчику, который всегда слушался Мэри и заступался за неё перед другими ребятами, а иногда даже и перед старшим воспитателем, когда он в очередной раз ругал младшую коллегу за беспорядок и дьявольский шум. В его представлении она намеренно дразнила детей и заставляла их кричать во весь голос.

— Спасибо, Артём, — Мэри с благодарностью взглянула на этого смелого мальчика в лиловой рубашке. Он выглядел намного младше своих сверстников из-за слишком низкого роста и худощавого телосложения, но значительно перерос других по уровню интеллекта. Артём Прусаков казался остальным ребятам чудиком, над которым было весело потешаться; он словно бы всё время витал в облаках, покоряя неведомые вершины. Неудивительно, что Артём мечтал стать учёным, изобрести машину времени или что-то в этом духе и спасти человечество в ту самую минуту, когда оно окажется на краю пропасти.

Никто из ребят, разумеется, его не послушал, все разгалделись ещё сильнее, пока их не забрала пожилая воспитательница с каменным лицом и стальным сердцем.

Во время тихого часа, когда Мэри обычно устраивалась поудобнее с книжкой в руках, чтобы хотя бы ненадолго вырываться из этого ежедневного ада, в её укрытии неожиданно появился Артём. С видом заговорщика он приложил указательный палец к губам.

— Простите, что нарушаю ваше уединение, но пообещайте не выдавать моего отсутствия… — он всегда держался настоящим аристократом и выражался по-книжному, как умел. Артём был слишком умён и начитан для своих лет, и Мэри очень нравилось слушать его забавные размышления. Вот и сейчас она почти без сожаления отложила книгу, потрепала ребёнка по голове и шутливо пригрозила пальцем:

— Если кто-нибудь узнает, что ты прогуливаешь тихий час, меня очень сильно накажут.

Артём испуганно замахал руками, приняв слова молодой воспитательницы всерьёз.

— Не беспокойтесь, я буду вас защищать! Считайте меня своим самым верным рыцарем! — он вытащил из кармана самодельную рогатку, словно и действительно собрался вступить в бой с невидимым противником, рискнувшим обидеть его Прекрасную даму.

— Что это такое? — Мэри с удивлением покрутила в руках странное оружие из веток, обмотанное разноцветными нитками мулине. — А ты уверен, что твой меч достаточно хорош для поединка с моим заклятым врагом?

Артём присел на краешек деревянной скамейки рядом с воспитательницей и забрал у неё причудливое орудие, которое едва ли могло причинить кому-нибудь вред.

— Вы такая смешная! Какой же это меч? Это самая обыкновенная рогатка. Точнее, не совсем обыкновенная. Из неё не получится выстрелить.

Мэри пожала плечами, не понимая, для чего этому любознательному мальчику рогатка, из которой нельзя стрелять.

— Это моё первое великое изобретение, — между тем продолжал весьма довольный собой Артём. — Только представьте себе, вроде бы и оружие, а пользоваться по назначению — никак. И тогда люди поймут, что нельзя стрелять в беззащитных животных. Моя миролюбивая рогатка будет постоянно напоминать им об этом. Никто из них не должен властвовать над природой.

Слушая мальчика, Мэри иногда забывала, что перед ней ребёнок, а не зрелый человек, умудрённый жизненным опытом. И вот сейчас этот маленький философ озвучивал те простые истины, о которых давно позабыли жадные взрослые.

— Ты гений, Артём. Мне бы никогда не пришло это в голову. Ты превратил оружие в произведение искусства, и им больше нельзя никого убить, — она протянула руку талантливому изобретателю, желая выказать уважение, но он отказался от рукопожатия и только вложил ей в ладонь рогатку.

— Когда я вырасту и стану учёным, тогда вы сможете пожать мне руку, а пока я только в начале своего пути… — Артём выпрямился, желая казаться выше и серьёзнее. — Пожалуйста, примите мой скромный подарок. Вы первая, кому я рассказал о своих планах на будущее.

Мэри, действительно тронутая вниманием этого необычного мальчика, спрятала рогатку в рюкзак.

— Когда ты станешь учёным, я обязательно напишу о тебе книгу, — пообещала она.

— Тогда вы непременно должны стать писателем. Слышите? Никогда не забывайте о своём обещании.

А потом Артём убежал в комнату, и всё оставшееся время до конца рабочего дня дети носились по коридорам, разбрасывали игрушки и капризничали, не обращая внимания на выбившуюся из сил воспитательницу. Она никак не могла заставить одного рослого, но при этом совершенно бестолкового мальчишку слезть с подоконника, а нахальную девчонку с чёрными косами — отмыть испачканные гуашью руки. Но всё же спустя время, прокручивая этот день в голове, Мэри находила его потрясающим. Она сохранила рогатку Артёма в шкатулке и время от времени доставала, с улыбкой вспоминая серьёзные планы мальчика. Он совершенно точно когда-нибудь станет учёным, а значит, Мэри во что бы то ни стало должна сдержать обещание. Но сможет ли она пройти этот путь до конца, ни разу не оступившись? А если и оступится — найдёт ли в себе силы подняться?

***

Джозефа Марли знали как трудолюбивого и доброжелательного парня, всегда готового откликнуться на помощь. Мадам Виардо души в нём не чаяла, радуясь, что такой прекрасный во всех отношениях человек живёт с ней по соседству. Если нужно было вкрутить лампочку или починить холодильник — она звала месье Марли, и он ей никогда не отказывал. Взамен эта почтенная одинокая дама кормила его сытным ужином и угощала шарлоткой, которая, как честно признавался Джозеф, напоминала ему о покойной маме. Однажды сентиментальная мадам даже расчувствовалась после его очередной душещипательной истории о несчастливом детстве. Вот почему бедная женщина с таким упрямством защищала его в суде: она называла месье Марли родным сыном, а её сын, разумеется, не был способен на преступление. Но жизнь слишком непредсказуемая штука, чтобы доверять тому, кто с самым что ни на есть безобидным видом сидит на твоей кухне и уписывает за обе щеки ароматный яблочный пирог.

Как выяснилось, этот улыбчивый и общительный парень, который полдня работал на стройке и ни у кого не вызывал подозрений, да и вообще казался коллегам добрым малым, каждую ночь облачался в чёрную кожаную куртку, надевал кепку с острым козырьком и мотоциклетные перчатки. Подобно волку-одиночке, хозяину мрачных непроходимых лесов, он выходил на охоту, вынюхивая очередную жертву.

Месье Марли не слишком разбирался в женщинах, он лишь поклонялся Божественной триаде, о которой продолжал бредить первые месяцы в одиночной камере. Но его план сорвался в последнюю решительную минуту: третьей, последней, ипостаси (как он сам их называл) чудесным образом удалось сбежать. Именно она рассказала о татуировке в виде крыльев огромной бабочки, занимавшей почти всю спину преступника. Благодаря этому опознавательному знаку, его и нашли, вот только обе жертвы уже были мертвы. Джозеф Марли пришёл в ярость оттого, что вместо ожидаемой триады получилась лишь дуальная пара, и, может быть, именно поэтому с такой жестокостью с ними расправился. Совсем ещё юная девушка, которая недавно окончила школу и теперь подрабатывала официанткой в местном ресторанчике, и пенсионерка с прогрессирующим Альцгеймером — бывшая актриса и танцовщица… Их тела нашли в помойной яме с обритыми головами и обрубками вместо языков. Преступник как будто боялся, что они смогут заговорить после смерти и выдать его полиции.

Месье Марли не чувствовал за собой никакой вины; он лишь сожалел, что из-за девятилетней девочки ему не удалось создать великий тройственный союз. Говорят, он был помешан на цифре 3 и, если верить несчастной мадам Виардо, всегда съедал не больше и не меньше трёх кусков шарлотки и выпивал по три чашечки чая каркаде.

Многие потом пытались отыскать закономерность и выяснить, почему в триаду вошли старуха, девушка и ребёнок, а главное, как мадам Виардо удалось избежать той же участи. Возможно, Марли действительно не желал ей зла и искренне считал заботливой и ласковой матерью. Многие соседи, вспоминая эту странную парочку, уверяли, что никогда не видели такой глубокой привязанности между двумя чужими друг другу людьми. Поговаривали даже, будто сердобольная женщина была сообщницей преступника, и он делился с ней всеми своими кровожадными планами, но это не подтвердилось. К тому же мадам Виардо после случившегося так и не смогла оправиться: через пару месяцев она скончалась от сердечного приступа в психиатрической клинике.

— Если я правильно понял, смысл Божественной триады заключается в поочерёдном убийстве представительниц женского пола разных возрастов? — поинтересовался у подсудимого излишне любопытный адвокат.

— Это были вовсе не женщины… Это ипостаси… Всего лишь три ипостаси одного существа: старость, молодость и детство, — преступник то и дело щурился, потому что свет в зале судебного заседания слепил ему глаза. На его лице, однако, нельзя было увидеть ни капли сожаления, он лишь горячился из-за того, что никто не понимает его запутанную теорию.

— Я никого не убивал!.. Моя совесть чиста, чего не скажешь обо всех вас… Я помог им… Я их помиловал! Я дал им новую жизнь в новом качестве!

Судья нахмурился, твёрдо решив, что затянувшийся спектакль пора прекращать. В конце концов, этот жалкий выродок не на приёме у психиатра и они не обязаны слушать его бред.

— Но ведь девочку… Простите, ипостась детства вы так и не смогли уби… помиловать? — не унимался адвокат. Он держался с самым серьёзным видом и даже старался говорить с подзащитным вежливым тоном. В глубине души этот неугомонный господин знал, что судья, прокурор и все люди, собравшиеся в зале, презирают его. Хотя бы за то, что он взялся за подобное дело. Нужно было хоть как-то показать себя, проявить сочувствие и к своим, и к чужим, сыграть роль тонкого психолога, чтобы вконец не запятнать подвешенную на волосок репутацию.

— Довольно!.. — рявкнул судья, строго сведя густые брови и ударив по столу молоточком.

— Поэтому всё полетело к чертям… — будто не услышав суровый приказ, промямлил подсудимый. — Вы должны отпустить меня… Я должен закончить дело. Потерянная ипостась должна быть найдена, чтобы воссоединиться с остальными… Иначе всё бесполезно и никто не спасётся.

Преступнику дали пожизненное, и он отсидел в тюрьме ровно двадцать четыре года. Недавно в новостях объявили о его смерти. Многие считают, что это самоубийство: быть может, спустя столько лет он наконец-то разочаровался в своей теории или же — что, несомненно, ещё сложнее принять людям с комплексом неполноценности — в самом себе.

— Тот enfant… Я, я была тот enfant, — дрогнувшим голосом призналась Полет, когда история, которую она рассказала на французском, была закончена. Мадемуазель Робер поднесла носовой платок к влажным глазам, но, несмотря на чрезмерный макияж, на ткани не осталось ни пятнышка. Натали взяла подругу за руку: она едва сдерживала слёзы, ведь её доброе сердце никогда не оставалось равнодушным к подобным жутким историям. А если жертвой оказывался ребёнок, мадам Бессон бледнела и сжимала крошечные кулачки. Да что он, в самом деле, такое? Разве человек способен причинять боль детям?

Мадемуазель Робер закусила губу и обвела притихших слушателей взглядом беспомощного котёнка. Теперь в её облике не осталось ничего хищного, словно лисица, насытившись, наконец-то заснула мёртвым сном.

— Я помнить, как он связать нас… Старая женщина говорить это весело. Она ничего не понимать. Tant mieux. А девушка громко плакать. Oui, elle pleure… Он говорить это рай. Называть себя… Dieu. О, я потерять память и вспомнить… — Полет с трагическим вздохом уронила голову на плечо Натали.

Месье Бессон вытащил из кармана курительную трубку. Его пальцы подрагивали: он был потрясён услышанной историей не меньше жены. Матео задумчиво кусал губы, а Майя гладила Полет по руке в надежде, что этот дружеский жест сможет её немного утешить и облегчить боль тягостных воспоминаний.

— Всё хорошо… Я хорошо… Тот человек умереть. Вернуться другой. Он собирать свой трыад…

— Что? — воскликнули в один голос Майя и Натали.

— Вполне себе обычное дело, — беспечно отозвался Матео, словно речь шла не об убийствах, а о чём-то совершенно обыденном, например, о завтраке в ресторане «La Couronne». — У преступника появился подражатель. И сразу же после его смерти. Почти всегда находятся такие дурачки.

— И вы так спокойно об этом говорите, — в голосе месье Бессона послышались металлические нотки. — Тем более при девушке, которая пострадала из-за этого ублюдка!

— Жиль… — Натали коснулась руки мужа, напомнив ему о необходимости следить за языком.

— А вы, напротив, выглядите излишне обеспокоенным… — Матео нахмурился и откинулся на спинку стула, скрестив руки на груди. — Уж не случалось ли и вам убивать? — со сдавленным смешком проговорил он, но, заметив, как блеснули глаза месье Бессона, тотчас же замахал руками и придал своему лицу подчёркнуто добродушное и даже немного слащавое выражение.

— Извините. Право, я не хотел вас обидеть. Это всё моё чувство юмора. Очень глупая шутка, простите.

Жиль не ответил, но его нижняя губа затряслась. Он отложил трубку, так и не выпустив из неё ни одного кольца, и подошёл к окну. На Руан спустилась дьявольски очаровательная ночь, и лишь робкие огоньки кое-где прорезывали эту беспросветную тьму. Присмотревшись, Жиль разглядел бледные звёзды, рассыпавшиеся по небу. Они, по-видимому, собирались бежать наперегонки. А ведь им, таким далёким и беззаботным, наверняка и дела нет до этой странной компании, засидевшейся допоздна в мастерской цветочного магазина. Они думают только о себе и друг о друге, потому что уже давно знают ту самую истину, которую тщетно стараются отыскать маленькие, бестолковые человечки. А ведь с высоты птичьего полёта они кажутся всего-навсего точками, по случайности выпавшими из несвязных предложений.

— Мой amie видеть… Видеть убийца, — немного оправившись, продолжила Полет. Она всё ещё шмыгала носом и держала Натали за руку. — Он накинуть верёвка на шея… Amie вырваться…

— Боже мой, какой ужас! — Натали нахмурилась.

— А где ваша подруга столкнулась с маньяком? — спросила Майя, потирая внезапно вспотевший лоб.

— Ваш magasin… Ворота…

— У дома с синими воротами? — воскликнула Натали и тотчас же прикрыла рот рукой.

— Си-ний? — переспросила Полет, не совсем понимая это слово.

— La porte bleue. Значит, он бродит где-то рядом с моим магазином? В таком случае, — она повернулась к Майе, — тебе нельзя здесь оставаться.

— Я справлюсь, дорогая. Всё будет хорошо.

— Но…

Майя действительно испугалась и была уверена, что проведёт бессонную ночь, но стеснять подругу и её мужа всё-таки не хотела. Да и убийце наверняка не придёт в голову ломиться в закрытую дверь цветочного магазина.

Когда гости начали расходиться, Полет расцеловалась с Майей, как со старой знакомой. Она как будто снова повеселела и даже пообещала навестить новоиспечённую подругу утром.

— Prends mon parfum, il est meilleur, — напоследок сказала она Майе и протянула ей изящный миниатюрный флакончик французских духов, украшенный сверху бантиком.

Майя покраснела, вспомнив, что накануне пользовалась пробной версией туалетной воды, которую случайно обнаружила в рюкзаке, и попыталась отказаться от щедрого подарка, но Полет не пожелала её слушать.

— Будьте осторожны, — сказал ей Жиль Бессон. А месье Кюри только поджал губы и, привычно поведя плечами, молча вышел на улицу.

Когда дверь захлопнулась, Майя погрузилась в звенящую тишину нового для неё места. В воздухе всё ещё витал запах кофе, смешанный с розой и мускусом — секретных ингредиентов духов мадемуазель Робер. Майя села на краешек дивана и ещё долго смотрела на крошки, оставшиеся от недоеденных круассанов, и треснувший посередине бокал Матео Кюри.

V

В России люди не слишком вежливы по утрам. Если ночь — это пора, полная очаровательного спокойствия и упоительной тишины, то утро, напротив, предвещает суету и совершенный беспорядок в голове. Растворимый кофе обязательно сыплется мимо кружки, зубная щётка падает в раковину, а на любимой блузке отрывается пуговица. Вовсе не удивительно, что после таких тяжёлых испытаний уже порядком измученный человек поздоровается с соседом по лестничной площадке сквозь зубы, а то и в угрюмом молчании пройдёт мимо. Во Франции же повседневные заботы и трудноразрешимые проблемы остаются за дверью, которая запирается наглухо до позднего вечера и ждёт своего часа, подобно ящику Пандоры. Французы обязательно скажут месье или мадам, случайно встреченным в подъезде, вежливое «Bonjour», дополнив его обворожительной улыбкой.

Матео и Жиль не были французами от рождения, но всё же они усвоили кое-какие светские привычки и старались соблюдать этикет. Вот почему месье Бессон протянул соседу руку, когда он пытался закрыть квартиру, гремя массивной связкой ключей.

— Если у вас не получается, я могу помочь. Замки здесь неважные, — предложил месье Бессон, чей вежливый жест, разумеется, не остался без внимания Матео. Он выдавил из себя пластилиновую улыбку, от которой потом ужасно болели щёки, и с элегантностью аристократа пожал крепкую руку соседа.

— Наверное, вы много работаете, — заметил месье Кюри, переводя взгляд на мозоли, украшавшие подушечки пальцев собеседника.

— Я ветеринар. Мне приходится проводить операции, — пожал плечами месье Бессон, спрятав руку в карман чёрных джинсовых брюк.

— А разве директора больниц таким занимаются?

— Не хочу терять навыки. К тому же я очень люблю свою работу.

— Месье Кюри, ну поторопитесь же вы! Мы опаздываем на интервью! — послышался нетерпеливый голос. Несчастный менеджер не нашёл в себе сил одолеть оставшиеся пять ступенек и, тяжело дыша, повторил сбивчивую просьбу поторопиться.

— А это мой верный помощник Валентин Петров, — представил его Матео. — Познакомься: месье Бессон, муж самой очаровательной на земле женщины.

Валентин почтительно кивнул новому знакомому, провёл рукой по взлохмаченным кудряшкам и расплылся в беспомощной улыбке, которая придала ему ещё более неуклюжий, почти ребяческий вид. Было заметно, что он немного смутился перед нахмуренным широкоплечим французом, не зная, как следует к нему обращаться. Густые брови менеджера образовали на лбу домик, когда месье Бессон заговорил на идеальном русском без какого-либо акцента.

— Он из России, — успел шепнуть Матео, пожалев психику бедняги. Удивительно, почему он до сих пор не уволился. Наверное, такую необъяснимую преданность и готовность терпеть чужие причуды и называют дружбой.

— Моя жена очень признательна вам за то, что вы вчера составили нам компанию, — отчеканил Жиль. То, как Матео представил его менеджеру, показалось ему вызовом. Словно они вдруг переместились в пушкинскую эпоху и месье Кюри бросил ему перчатку. К чему этот дождь комплиментов по отношению к чужой жене? Жиль коснулся кольца на безымянном пальце. Нахальный дирижёр явно ломает комедию, причём он даже не старается это скрыть. Жиль задумчиво передвинул кольцо и чуть было не снял, но громкий хлопок заставил его выйти из оцепенения.

На улице бушевал капризный ветер, не щадивший ни окна, ни двери, точно он на кого-то разозлился и больше не мог держать под контролем уязвлённые чувства. Месье Бессон натянул на руки кожаные перчатки. Что-то выпало из кармана его пальто, и он нагнулся, пытаясь отыскать в темноте старый, поцарапанный кое-где бумажник. Наконец Жиль нащупал фотокарточку, которую уже много лет не доставал. Дыхание перехватило от внезапного сердечного спазма, и месье Бессон схватился за воротник.

На фотографии улыбалась девочка-подросток с длинными золотистыми косами. Она сидела на качелях, крепко держа стальные цепи и собираясь покорить высоту. На щеках виднелись солнечные блики, похожие на румянец. Ещё немного — и эта девочка зальётся звонким смехом, окликнет наблюдателя, позовёт к себе…

Жиль поспешно спрятал фотокарточку в бумажник. Ничего не видя перед собой, он кое-как добрался до двери. Свежий осенний воздух опьянил его едва уловимым запахом глинтвейна и мяты. На город взгромоздился тяжёлый туман, и старинные дома угрюмо поглядывали на прохожих. Всё созданное руками человека могло быть поглощено в один миг — утонуть, раствориться и окончательно исчезнуть.

***

Миша наблюдал, как за спиной изящной девушки раскрываются белые крылья. Вот-вот поднимется в воздух, прорвётся через потолок школьного актового зала к самому небу. А фортепиано продолжит играть — словно ничего и не произошло. Капельки дождя застенчиво стучат по крышам спящих домов и вдруг начинают перекрикиваться, улыбаясь друг другу и превращаясь в озорных ребятишек.

В их маленьких умных головках рождаются нежно-розовые, лиловые и изумрудно-лазурные фантазии. У каждой из них тоже появляются крылышки, и они вырываются из плена, паря вокруг звёзд.

Миша протёр глаза — он опять улетел в эмпиреи, совершенно позабыв о суровой реальности. Звонок уже давно прозвенел, и они с Павликом прогуливали урок технологии. Завтра учитель им точно устроит. Но какая сила может заставить этих очарованных мальчишек покинуть актовый зал, пока лесная фея в вечернем зелёном платье творит волшебство, легко касаясь послушных фортепианных клавиш?

— Ты её знаешь? — шёпотом спросил Миша, едва дыша. Он боялся, что его дыхание спугнёт красоту, на время поселившуюся в старом тесном зале с маленькой деревянной сценой. Но прямо сейчас она превратилась в Олимп, а рыжеволосая пианистка — в богиню.

— Пфф, смеёшься? — Павлик так громко захохотал, что Миша не сдержался и шлёпнул его по спине. — Это же Лиза Красавина, — уже намного тише проговорил он, морщась от боли. — Она из 7 «Б»! Её все знают!

Пианистка, по-видимому услышав разговор мальчишек, резко прервала игру и захлопнула клап. Она вскочила с места, подхватила простую холщовую сумку с изображением нот и резво подлетела к Павлику и Мишке.

— Извини, мы тебе, наверное, помешали, — Павлик почему-то очень смутился. Миша раньше никогда не видел, чтобы друг так беспомощно краснел.

— Да что ты! Мне и самой надо бежать, — Лиза обворожительно улыбнулась, прекрасно осознавая своё очарование и втайне гордясь им. Она бросила взгляд на часы.

Миша успел заметить, какие у неё длинные густые ресницы. Безукоризненно чёрные, они придавали лицу девочки особенный шарм, а на фоне бледной кожи её красивые волосы выглядели огненными.

— У меня сегодня экзамен в музыкальной школе. Завуч разрешила мне немного порепетировать, — Лиза вытащила из кармана сумки толстую связку ключей. — Можно закрывать, или вы остаётесь?

Когда Лиза улыбалась, на её румяных щеках появлялись забавные ямочки. Миша, как заворожённый, смотрел на сияющее лицо девочки из параллельного класса, которую знали все и которую он сам никогда прежде не видел.

Щелчок у носа заставил мальчика очнуться и медленно спуститься с далёких мерцающих небес на весьма прозаичную землю.

— Эй, Миш, с тобой всё в порядке?

Рыжеволосая фея назвала его по имени! Значит, он вовсе не был таким невидимкой, как воображал. Почему же она никогда прежде ему не встречалась? Как он, в самом деле, мог не заметить эту богиню в безликом школьном коридоре?

— У тебя рот открыт вот уже минут пять, — добавила Лиза и засмеялась. Миша покраснел, вдруг осознав, каким дураком, должно быть, выглядел в глазах сверстницы. Напоследок она помахала мальчишкам рукой и бросила обнадёживающее «увидимся».

***

Майя застыла перед дверью ветеринарной клиники. Она никогда не работала в подобном месте и не знала, стоит ли натягивать на себя чужой костюм и играть новую, совсем незнакомую роль. Когда Натали предложила ей стать секретаршей, Майя действительно чувствовала себя счастливой, ведь все возможные трудности разрешились сами собой, без её участия. Но теперь она попалась в ловушку беспричинных сомнений: получится ли у неё, справится ли и что, в самом деле, ждёт её в будущем? Быть может, ей и удалось сбежать, но рано или поздно наступит минута, когда придётся вернуться. А это всегда непросто, особенно если урок до сих пор не усвоен.

— Майя, это и вправду вы? — от неожиданности Жиль выронил из рук ключи. Он долго приглядывался к девушке, показавшейся ему незнакомкой, тщетно пытаясь отыскать в этом напудренном лице прежнюю детскую непосредственность, которая ему вчера так понравилась. Было заметно, что и сама Майя не могла привыкнуть к короткой, слишком узкой юбке и туфлям на высокой платформе. Она то и дело пыталась оттянуть ткань так, чтобы юбка выглядела длиннее, и едва удерживала равновесие в неудобной обуви.

— Это мадемуазель Робер… — Майя приложила ладонь ко лбу и стыдливо опустила густо накрашенные ресницы. Теперь и она сама уверилась в том, что выглядит не лучше разряженного клоуна на арене цирка.

— Вам не стоит слушать эту вульгарную женщину. У вас такие красивые волосы, но эта причёска… — месье Бессон прикусил язык, заметив, как раскраснелись щёки несчастной Майи, готовой провалиться сквозь землю, лишь бы никому не показываться на глаза. Она коснулась приподнятых на затылке волос и поклялась больше никогда с ними не экспериментировать. В конце концов, из-за этой высокой причёски, которую сделала ей Полет, Майя выглядела намного старше своего возраста.

— Простите, я не хотел вас обидеть, — Жиль почесал кончик носа, наконец-то поднял ключи и галантно открыл дверь перед новой работницей. — Проходите, я объясню вам ваши обязанности.

Как выяснилось, Натали ничуть не преувеличивала: работа и вправду не требовала слишком больших усилий и каких-то особенных навыков. Майя должна была только отвечать на звонки, вести учётную книгу и докладывать директору о неотложных вызовах. Она беспокоилась лишь о том, что её разговорный французский всё ещё оставлял желать лучшего, но Жиль не посчитал это серьёзной проблемой. Он рекомендовал Майе обходиться дежурными фразами и не вступать с клиентами в длительные переговоры. Всё остальное взяла в свои руки очаровательная мадемуазель Лафлёр, которая сразу же признала в новенькой родственную душу. Француженка почти час болтала без умолку, объясняя Майе порядки, установленные в клинике, а между делом рассказала о модной розовой блузке и приятном молодом человеке, с которым столкнулась накануне вечером в уютной кофейне.

Месье Бессон, уверенный, что мадемуазель Лафлёр едва ли хотя бы на секунду оставит Майю без внимания, со вздохом облегчения нырнул в свой кабинет. Он надел давно не стиранный халат с несколькими кофейными пятнышками под воротником и занял любимое место на широком подоконнике. Туман отказывался уходить за кулисы и с возрастающим упрямством пододвигался всё ближе к краю сцены. Зрительный зал встретил его исступлённым молчанием, на что надменный актёр ответил дьявольским хохотом. Я создание самой смерти. Вы можете меня отрицать и можете меня ненавидеть, но я всегда буду на шаг впереди.

Жиль выпустил несколько плотных колец табачного дыма. Глаза защипало, и всё вокруг стало размытым, ненастоящим и ненадёжным. Быть может, мир — это одно большое зеркало, искажающее контуры подлинного бытия, всегда тщательно припрятанного от чужих, излишне любопытных глаз. Точно такая же дымка наверняка отделяет прошлое от настоящего, и, сколько бы ты ни пытался её разрушить, она всегда обретает новую силу и остаётся неуязвимой. Вот почему тот, кто считает, что всё проходит и забывается, заведомо обрекает себя на мнимое существование — жизнь во лжи. Человеческая память слишком предсказуема, чтобы с такой подозрительной лёгкостью окунаться в реку забвения.

***

Увидимся… Миша потом ещё долго повторял это слово, свято веря, что оно поможет приблизить новую встречу. Кто знает, возможно, его фокус сработал, и теперь Миша повсюду видел одну Лизу: вот она снимает лакированные сапожки и надевает сменные школьные туфли, немного прихорашивается у зеркала, отбрасывает назад толстые рыжие косы и красит губы гигиенической помадой. А вот звонко смеётся над шуткой лучшей подруги, аккуратно отламывает кусочек сахарной булки, которую всегда дают в столовой к чаю, а потом несётся в библиотеку, радостно здоровается с доброй старушкой Тамарой Ивановной и летает от полки к полке. Или стоит у кабинета русского языка и литературы с учебником, повторяя заданное учителем стихотворение, волнуется, переминается с ноги на ногу, заправляет за уши выбравшиеся из причёски непослушные пряди… Казалось, мир вокруг опустел, а люди, с которыми Миша прежде сталкивался каждый день, превратились в призраков. Осталась только Лиза — фея, сбежавшая из сказочного леса, добрая колдунья, заговорившая его, Мишкино, сердце. А он и не думал сопротивляться, ему лишь хотелось, чтобы дриада однажды…

— Иди сюда, — неожиданно позвала его Лиза и, схватив за руку, увела подальше от шумных ребятишек. Мишка растерянно хлопал глазами: неужели мудрая волшебница всё-таки снизошла до такого неуклюжего чудака, как он?

— Если хочешь о чём-то спросить — вперёд. Вот только перестань на меня так смотреть! — на её щеках показался лёгкий румянец, хотя она и старалась выглядеть строгой и непреклонной. — Уже все девчонки надо мной смеются! — с досадой добавила Лиза и отвернулась. Она приложила ладони к пылающим щекам, не понимая, что с ней происходит и откуда взялась эта непрошеная робость.

— Я… Меня… Прости, — выдохнул Мишка, лицо которого стало таким же красным, как и его осенняя куртка — старенькая, на два-три размера больше, досталась от двоюродного брата.

— Ладно, и ты меня извини, — постаралась улыбнуться Лиза, помня о своих очаровательных ямочках. — Ты не подумай… Я ведь не против… — она недоговорила, вдруг испугавшись, что Мишка неправильно её поймёт. Может быть, ей просто почудилось, да ещё и девчонки наболтали лишнего, а на самом деле он вовсе не собирался с ней дружить…

— Ты… тогда… что играла? — несколько раз запнувшись, спросил Миша. Он не хотел, чтобы Лиза уходила.

— Ах, вот ты о чём, — с облегчением выдохнула девочка. Лиза даже обрадовалась, что их странный разговор коснулся музыки — уж теперь-то она точно перестанет путаться и сбиваться.

— Это был Дебюсси. Известный французский композитор. Кстати говоря, один из главных представителей импрессионизма, — девочка подняла указательный палец вверх. — А impression — это впечатление… Я играла свою самую любимую пьесу «Грёзы». Она из раннего творчества. Говорят, сам Дебюсси не слишком её ценил, но, я уверена, это всё его скромность.

Миша с удовольствием слушал быстрый и увлечённый рассказ лесной феи, и всё, что она говорила, казалось ему новым и прекрасным: Дебюсси, грёзы, импрессионизм… Как же созвучны и приятны для ушей эти музыкальные слова, похожие на журчание ручья, стрёкот кузнечиков или шелест листвы в вечернем саду.

— Тебе, наверное, не очень интересно, — вдруг опомнилась Лиза.

— Нет-нет, продолжай. Ты так красиво рассказываешь… — Миша прикрыл глаза от наслаждения и, наконец очнувшись, снова залился краской. «Казаков у нас вечно в мечтах и грёзах», — постоянно говорила на уроках учительница географии. Раньше это слово не вызывало у него ничего, кроме раздражения, которое он ухитрялся прятать за маской невозмутимости. Зато теперь… Грёза! Разве есть слова прекраснее?

— Тебе нравится музыка? — Лизин голос, снова став строгим, вывел мальчика из мечтательного оцепенения.