Бесплатный фрагмент - Противостояние

Иван сидел на крутом откосе над речкой Банькой, хотя речкой-то её разве что в Подмосковье можно назвать. Захочешь — перепрыгнешь, захочешь — по колено перебредёшь. А где-то и по щиколотку. Последние летние каникулы, беззаботная пора перед одиннадцатым классом, не вызывали никаких радостных предчувствий. Предчувствие было только одно — прежняя жизнь заканчивается. Через два месяца ему исполнится шестнадцать — и это будет финалом. Дальше начнётся новая жизнь, совсем другая, и представить её Иван не мог. Потому что уйдёт самое главное, то чем он жил эти четыре года. Четыре года назад всё и началось. Тогда он тоже сидел на обрывистом песчаном берегу. Только речка была не чета Баньке — широкая, что Москва-река в Тушино. И называлась Сейм…

                                     * * *

Ивану приглянулось это место. Высокий песчаный берег, сосновый бор, сверкающая, струящаяся гладь, берёзовая роща за рекой. Вот бы переплыть Сейм да погулять в той роще. Да уж больно студёная и быстрая вода…

Август, который ожидался захватывающе интересным, обернулся нудным времяпровождением. Двенадцатилетие Ивана собирались отметить в Греции, на скалистом острове, но неожиданно у мамы случился приступ, потребовалась срочная операция, да и у отца что-то не сложилось на работе. Вместо отпуска получился аврал, да ещё в больницу к матери каждый день мотаться надо. Вот и отправили Ивана к бабушке в скучный Бурск, чтобы под ногами не путался. Если правду говорить, Бурск оказался симпатичным городком, только Ивану места в нём не было. Ни друзей, ни книг. У бабушки шкаф был заставлен Чеховым, Тургеневым и ещё какой-то тягомотиной. Смешно в двадцать первом веке читать книги из девятнадцатого. Были, конечно, и тогда классные писатели: Жюль Верн, к примеру, или Конан Дойл, но их в бабушкиной библиотеке Иван не нашёл. Новенький ноутбук, подаренный на будущее двенадцатилетие, валялся без дела. Интернета у бабушки не было, а игры она наотрез отказалась покупать, называя их бездарными пожирателями времени и мозгов. Интересно, а можно ли время прожигать дарно?.. Конечно, деньги у Ивана были. Деньги отец дал, чтобы внук не сидел у бедной старушки на шее, но расстраивать бабушку, демонстративно покупая игрушки, почему-то не хотелось.

Была бы хоть библиотека поблизости… Была, конечно, только на ремонте, обещали открыть к первому сентября.

Вот и оставалось тратить рубли на маршрутку до речки, благо, бабушка не возражала. Она жила древними воспоминаниями, когда дети веселой кампанией убегали из дома с рассветом и возвращались к закату. Прогулки на свежем воздухе укрепляют детский организм. Созерцай и размышляй… Иван и пытался размышлять — только о чём? Уже столько лет на свете прожил, седьмой класс на носу, а ничего серьёзного в жизни не совершил. И не предвидится ничего серьезного. Откуда? Двадцать первый век за окном.

А ещё Иван любил сидеть здесь, потому что над ним заходили на посадку самолёты. Самолёты были его страстью. Он запросто отличал в полёте «Боинги» от «Аэробусов», знал все их типы. Отец когда-то был военным штурманом, а сейчас служил в Институте гражданской авиации. В другой жизни Иван, наверняка, стал бы летчиком, а в этой… В этой глаза подкачали. Однако не всё было потеряно. Иван слышал, если поставить контактные линзы, можно будет летать на дельтаплане. Только подрасти надо.

Вдруг за спиной будто из пушки пальнули, раздался оглушительный хлопок, потом другой. Гигантское чудище продиралось сквозь лес, ломая тонкие сосны. Миновав откос, «А-319» взревел, будто раненый кит, и, оставляя за собой клубы черного дыма, накренившись, потянул к берёзовой роще, надеясь, наверное, добраться до посадочной полосы. В конце фюзеляжа чернела рваная дыра, из которой сыпались какие-то обломки, потом выскользнуло что-то округлое и, снижаясь по дуге, плюхнулось за ближними берёзками.

— Не дотянет… — с тоской прошептал Иван, наблюдая за упорными попытками лайнера спастись.

Раненый самолёт удалялся очень медленно, будто в компьютерном кино. Казалось, он лениво раскачивается на невидимом тросе, протянувшемся к зениту.

— Один… Два… Три… — почти не дыша, считал Иван.

До аэродрома километров шесть. Значит, надо продержаться в воздухе около минуты…

— Ну же! Ну!.. Двадцать один… двадцать два… двадцать три…

Самолет вдруг как-то резко просел и исчез за холмом, донесся глухой звук удара, а потом в небо неторопливо выдулись огромные клубы дыма.

Иван стоял, обалдевший, и вдруг до него дошло, что упало неподалёку от реки. Это вывалилось кресло, а в нём мог быть человек! Следующая мысль высветилась уже в воде. Как катился кубарем с откоса — не помнил. Только шишка на башке да песок в волосах подсказали позже, что кувыркался Иван не хуже каскадера. А в воде сообразил, что бросился в реку как был — в кроссовках и шортах. Была бы вода спокойная — доплыл бы запросто, но шустрая струя с водоворотами уносила его все дальше от места трагедии. Тут раздался рокот мотора и к Ивану подрулила резиновая лодка. Крепкий паренек с наколками на руках помог Ивану перекатиться через круглый борт.

— Ты чего в одежде купаешься? С обрыва, что ли, сорвался?

— Там… Самолет… — с трудом выдавил из себя ещё не отдышавшийся Иван.

— Видел… Но это же далеко. За рощей болото, напрямик не пройти.

— Кресло вывалилось и упало сразу за рекой. Вдруг в нем сидел кто-то.

Его же не найдут…

— А мы посмотрим! — как-то легко воскликнул парень, и лодка, старательно заурчав, понеслась против течения.

— Ух, ты! — восхитился Иван. — Здорово тянет!

— «Ямаха», — небрежно произнес хозяин лодки. — С детства люблю быструю езду.

На высоком правом берегу заблестели свежими сломами стволы сосенок. Лодка ткнулась в левый берег, парень заглушил мотор.

— Куда, говоришь, кресло упало?

— Вон в те березки.

Бежать по кочковатой луговине было нелегко. Иван спотыкался, упал пару раз, и когда добрался до березок, парень с наколками был уже там. Самолётное кресло торчало из болота словно придуманный кем-то монумент. Черный ремень был разорван, и метрах в десяти, неестественно подвернув руку, лежал человек. Иван бросился к нему, но был остановлен резким окриком:

— Стой! Не трогай его! Может быть сломан позвоночник.

Парень наклонился к пострадавшему, приложил пальцы к его шее:

— Жив…

Достал мобильник:

— Скорая! У нас тут раненый, тяжелый… Нет, не авария, с неба упал. Я не издеваюсь, пассажир с разбившегося самолёта. Не слышали? Скоро услышите. Нет, вместе со всеми не подберут, он далеко, у самой реки. Кровопотери не видно. Переломы… Возможно, пострадал позвоночник. Знаем, знаем, не в первый раз. Да. Конечно, встречу сразу за мостом. Санитаров покрепче пошлите — тащить на носилках метров восемьсот.

— Побудь тут, а я «скорую» встречу. Только не трогай его. Кто знает, что там переломано. Кстати, меня Игнатом зовут, а тебя?

— Иван.

— Надо же, почти тёзки! Оба на букву «И», — Игнат хлопнул Ивана по плечу и легко, будто по асфальту, побежал к выгнувшемуся вдалеке автомобильному мосту.

Упавший с неба раскрыл глаза и вовсю смотрел на Ивана.

— Ты чего весь мокрый, — медленно, будто ощупывая каждый звук, произнес он, — от слёз, что ли?

Иван улыбнулся. Голос да и тон пострадавшего совсем не походили на шелест умирающего.

— Не двигайся! У тебя может быть позвоночник сломан.

Парень внимательно посмотрел на ноги, потом скосил глаза на руку.

— Это вряд ли… Рука — да, нога — да. Позвоночник — вряд ли.

— Всё равно не двигайся, Игнат запретил.

— Слушаюсь, мой капитан, — лежащий попытался повернуться и скривился от боли. — Игнат, это твой тьютер?

— Нет, мы в реке познакомились.

— Ну конечно, как я не догадался. Речная стремнина — лучшее место для знакомств. Дружба — не разбей года. Ты-то что там делал? Рубашку стирал?

— Нет… Сначала самолет через лес ломанулся, а потом разваливаться стал. Кресло из дыры — и за речку. Я как увидел — сразу в воду и прыгнул.

— Похвально. Иные кроссовки импортные пожалели бы.

— Это мне для Греции купили.

— Понятно. Греция-Венигреция накрылась, а тебя сюда в ссылку отправили.

— Откуда знаешь?

— Элементарно. Я таких в нашем Бурске сроду не видывал.

— Ты что, всех в городе знаешь?

— Не всех, но многих. Особенно таких, как ты. Тебе лет-то сколько?

— Одиннадцать.

— О-о-у-у… — разочарованно прошептал парень. — Что же ты так оплошал…

Голос его становился все слабее и слабее, будто в батарейках заканчивалось электричество.

— Эй! Ты только не умирай! — испугался Иван.

— Не дождетесь. Просто время нужно. Время должно пройти, а его теперь у меня как песка в пустыне…

Свалившийся с неба закрыл глаза и затих.

Иван обошел вокруг, наклонился и поднес щеку к губам лежащего. Кожу защекотало влажным теплом. Дышит! Да и цвет лица, вроде бы, нормальный. Если бы помирал — белый был бы, как бумага. Об этом Иван прочитал в одном детективе.

Прошло полчаса, наверное, даже больше, как Иван разглядел три фигурки, идущие вдоль берега.

— Приехали! — Иван метнулся к раненому. — Приехали! — хотел потрясти того за плечи, но вовремя спохватился.

— Чего кричишь! — проворчал лежащий. — Мало времени прошло.

— Приехали! Сюда врачи идут!

— Врачи, вряд ли. Один, наверняка, санитар-водитель.

— Всё равно. Тебя в больницу отвезут и там вылечат.

— Это сколько же времени я проваляюсь?!

— Ничего. Выйдешь из больницы — потом все дела переделаешь.

— Не все можно сделать потом… Жаль, что тебе только одиннадцать…

— И что тебе мои одиннадцать дались. Между прочим, через воскресение мне двенадцать стукнет!

— Врешь! — внезапно оживился раненый. — Нет, правда? Так мы в один день родились! Мне шестнадцать исполняется. Считай, тебе крупно повезло.

Он снова попытался повернуться и опять застонал сквозь зубы.

— В кармане рубашки… Возьми…

Иван осторожно вытащил из кармана лежащего розовую флешку.

— Там очень важное записано. Сохрани. Потом мне отдашь.

Пока Иван раздумывал, в чем же именно ему повезло, из-за березок появились врачи. Поцокали, разглядывая врубившееся в землю кресло, осмотрели, общупали, обмяли, обспрашивали упавшего с неба. Сняли кроссовки, кололи иголкой пальцы на ногах, интересовались, чувствует ли он боль? Могли бы и не интересоваться, потому что Валера, оказывается, так его зовут, выгнулся и завопил, может быть оттого, что потревожил руку.

— Ну, парень, — сказал тот, что помоложе, — считай, ты в рубашке родился.

— Наверное, даже в скафандре, — добавил тот, что постарше. — После такого аттракциона, — он посмотрел на кресло, а потом в небо, — и всего двумя переломами отделался.

— Ещё внутри не всё в порядке, — добавил Валера.

— Ну, глядя на пострадавшего, не скажешь, что у него серьезные внутренние кровотечения, — заметил тот, что помоложе. — А мелочь всякую заштопаем.

— Ты-то чего весь мокрый как цуцик? — поинтересовался тот, что постарше.

— Так он, — встрял Игнат, — как падающий самолет увидел, так, наверно с перепугу, в речку и сиганул, в чём мать нарядила. Пришлось с моторкой вытаскивать, чтоб не потоп.

— И все неправда, — обиделся Иван.

— Шучу, шучу. Парень — молодец! Как кресло увидел, не раздумывая в речку прыгнул, чтобы помочь. И переплыл бы, только течением сильно снесло. Тут и я подвернулся. Если бы не он, неизвестно сколько пришлось бы небесному пришельцу тут загорать…

— Пошли. У нас в машине одеялом укутаем, чтобы не простыл.

                                     * * *

То, что произошло четыре года назад, развернуло его жизнь. В нее вошла тайна и ощущение избранности, превосходства над сверстниками. Иван понимал, что нехорошо так думать, но поделать с собой ничего не мог. Мысли сами вползали в голову, или выползали из нее? Иван пытался их исправить, но получалось не всегда. И то ведь, одноклассники учились, бегали по улицам, сидели за компьютерами, бездумно прожигали время, а у него было знание, и цель, и масса времени впереди. Четыре года — это почти бесконечность, это треть прожитой жизни.

                                     * * *

Валеру поместили в реанимацию. Сначала Иван испугался, но ему объяснили, что так положено. Как только убедятся, что жизни больного ничего не угрожает, переведут в палату. Зря в реанимации держать не будут — сам видишь, что творится.

И вправду, в приемном отделении творился кошмар. Одна за другой с воем подруливали санитарные машины. Коридор приемного отделения был забит каталками. Суетились, толкались санитары и медсестры, метеорами проносились врачи…

На следующий день Иван утром приехал в больницу. В справочной ему сказали, что Валерию сделали операцию, и можно поговорить с врачом.

Врач, большой и розовощекий, отражал летящие в него вопросы, будто хоккейный вратарь шайбы. Переломы, сотрясения и ожоги… ожоги… ожоги… Ивану удалось просочиться сквозь толпу. Когда он вынырнул из под машущих рук, то понял, что не знает Валериной фамилии.

— А у тебя кто? — доктор сразу обратил внимание на появившегося перед ним обалделого мальчишку.

— Валера… шестнадцать лет… ожогов нет… он на кресле в болото грохнулся…

— А-а-а-а… Который в скафандре родился? Повезло, даже не верится. Такое раз в тысячу лет случается.

— Так тысячу лет назад и самолётов-то не было.

— Значит, ещё тысячу лет не случится. Не беспокойся, с твоим другом будет все нормально, завтра в палату переведем. Нечего в реанимации место занимать.

                                     * * *

Даже бесконечность когда-то кончается. Время, остававшиеся до шестнадцатилетия, неотвратимо сжималось, будто «шагреневая кожа»*. Все мы надеемся на вдруг. Вдруг, происходящее с другими, минует меня, не случится. Доходили же слухи, что где-то, то ли в Якутске, то ли в Игарке, в ячейках успешно действуют шестнадцати- и даже семнадцатилетние ребята. Вдруг удастся побыть со своими до весны или, хотя бы, до Нового года. Но то, что случилось вчера, поставило крест на его надеждах.

Обычно они сидели на покосившейся лавочке рядом с ее домом. В этот же раз им приглянулись посеревшие теплые деревянные столбы для электрических проводов, сваленные у забора в конце улицы. Кристина рассказывала про девчонку из Павшинской поймы, с которой познакомилась на пляже у Москвы-реки. Как все пойменные, новая знакомая недавно переехала туда и не успела обрасти подругами. Это было хорошо. Правда, она была девчонкой, и вот это так уж хорошо не было. Многие считают девчонок болтушками — и это неправда. Среди них есть посерьезнее иных ребят. Но вот задаются они и всё хотят верховодить, хотя ни капельки не старше. У Кристинки вот тоже норов — спасибо не скажешь. Но мастерством они получше многих ребят владеют — с этим не поспоришь.

В тени клена жара не так чувствовалась, хотя мозги крутились лениво. Напротив три женщины сплетничали о чем-то рядом с детскими колясками. Младенцы не тревожили мамаш — наверное, их тоже сморила жара. Мусоровоз, громыхая баками, заехал во двор. Витька с соседней улицы прокатил на велосипеде. Мусоровоз, сменив баки, уже выползал со двора. Витка, возвращаясь, решил шутануть, проехал впритирочку к говорившим да еще дернул звонок. Одна из женщин вздрогнула, отступила на шаг и чуть толкнула спиной коляску. Вослед Витьку понеслась брань, и женщины, занятые руганью, не заметили, как коляска покатилась по тротуару к выезду со двора, как раз под грузовик. Иван сжал руку Кристины. Остановить коляску, вернуть ее назад было плевым делом. Тут и одна Кристинка справится. Ну, поболит голова до ночи — так к утру и пройдет. Но коляска катилась и катилась, грузовик ехал и ехал, и густые кусты сирени не позволяли водителю видеть, что там, на тротуаре. Время растянулось. Мусоровоз гудит, чтобы кто, по дурости, не подлез под него, коляска не слышит, катится как судьба, женщины слышат, но успеть уже не могут, ни один нормальный человек не успеет, Кристинка вырывает руку и мчится через дорогу. Со стороны, наверное, кажется, что ее порывом ветра бросает под колеса. Она отпихивает коляску и падает наземь. Водитель, умница, вот ведь не лохом оказался, то ли заметил что-то, то ли почувствовал, тормозит, выпрыгивает из кабины. Женщины столпились у опрокинувшейся коляски, кудахчут, кричат на Кристину — мол, поосторожнее надо. Дуры. Ну, может, ушибся ребенок, ну плачет, так ведь жив остался.

Водитель Кристину поднял, та еле стоит, качается, мутит ее. Замутит после такого. У Ивана самого голова кругом.

— Сейчас ее в больницу отвезу, — кричит водитель.

— Не надо в больницу, — Иван стоит, держась за кузов. — Испугалась она, стукнулась, вон коленка кровит. Мы тут рядом живем. Уложим. Зеленкой смажем. Перебинтуем.

— Не надо зеленкой, а то в кузнечика превращусь, — попыталась улыбнуться Кристина.

— Видите, она уже шутит. Не надо в больницу.

— Ладно, доведу до дому, а через час перезвоню — все ли в порядке? А вы, клуши, замолкли бы. Вам молиться на эту девчонку надо, что ваш младенец живым остался…

Потому и ушел сегодня Иван на крутой берег Баньки. Занятно получается. С крутого берега началось, когда там, в Бурске, самолет упал, крутым берегом и заканчивается. Только речка другая. Надейся — не надейся, чудес не бывает. Еще шестнадцати не исполнилось, а он уже теряет силу. И Кристинка из-за него страдает. Она же ни в чем не виновата, ей еще работать и работать. Может, плюнуть на все и уехать?..

Раньше ему казалось, что главное, настоящее дело впереди. Чем они занимались? Наверно, важно, наверно, нужно, но с высоты прошедших лет — так, суета, сопляков через дорогу переводили. А вот теперь этого впереди осталось всего два месяца. А что нового может случиться за два месяца? Завязать, отрезать и выбросить. Разом — чтобы без всяких сантиментов. Перевод отца надо побыстрее оформить. Только бы на это сил хватило. А здесь оставаться нельзя, здесь он не выдержит. Только в Жуковский надо позвонить, попросить Фёдора на первых порах помочь ребятам…

                                     * * *

Сначала пускать не хотели.

— Не видишь, что творится? Не больница, а проходной двор. Да еще тут всякие знакомые рвутся.

— Да не знакомый я, а двоюродный брат.

— Документ покажи.

— Какие документы у двоюродных! У нас даже фамилии разные.

— Вот, пускай родные братья и приходят.

— Так нет сейчас никого, все в отпуск уехали, — Иван врал напропалую, надеясь, что в этом кошмаре дежурной не выяснить, к кому какие посетители приходили. — Скажите, Ванька пришел, флешку принес, которую он просил, — Иван боялся, что Валера не запомнил его имя.

— Ты тут ваньку мне не валяй! — совсем разошлась дежурная. — Сказала: не положено!

— Мань, да пропусти ты его. Парнишка из четырнадцатой совсем замаялся. Тот, что в скафандре родился. Никто к нему не приходит.

Дежурная сняла трубку:

— Алефтина, слушай, у тебя к этому, что с неба в кресле упал, сегодня приходили? То есть как: «Откуда я знаю!». Кому же знать, как не тебе… Спроси там… Не приходили?.. Ладно, — и посмотрела на Ивана. — Молнией туда и обратно. Глаза б мои тебя не видели.

Коридоры были заставлены кроватями. В палате тоже было не протиснуться. Сидели, стояли родственники. И только возле Валеркиной кровати было пусто.

— Здорово, — просипел Валера. — Как тебя пропустили?

— Сказал, что я твой двоюродный брат.

— Соврал, значит… Врать нехорошо.

— Нехорошо. Но если очень нужно — можно.

— Смотря кому нужно… Ладно, проехали. Садись, рассказывай.

— Что рассказывать? — изумился Иван.

— А всё. Ты же меня развлекать пришел.

— Ну… Скажи, как ты?

— А что со мной… — чувствовалось, что слова даются Валере с трудом. — Малость разрезали, малость зашили. Загипсовали. Вишь, как теперь драться здорово! Двинул локтем — и морда наперекосяк, — больной закашлялся. — Часто дерешься?

— Нет, совсем не дерусь.

— Как это — совсем? А если кого обижают? Не вступишься?

— Вступлю-ю-юсь.

— Ты че? Ботаник? Побьют ведь.

— А пусть и побьют, — насупился Иван.

— Ничего, карате займешься или айкедо. Для борьбы-то хиловат, — Валера рассматривал Ивана, будто собирался выставлять на аукцион. Да ты рассказывай, рассказывай.

— О чем рассказывать?

— О себе, о друзьях, о школе, как сюда попал… Мне-то говорить тяжело, — Валера снова закашлялся.

Иван стал рассказывать и вдруг понял, что говорить в общем-то не о чем. Ничего особенного в жизни его не происходило. Всё как у всех. Родился, учился, отдыхает — каникулы ведь. Друзья… Есть один друг — Гоша, вместе еще в детский сад ходили. Компьютерные игрушки? Нет, не очень. Читать интереснее. Много чего прочитал. Самые любимые? «Трудно быть богом» Стругацких, «Далекая Радуга». Еще «Капитан Сорви-голова», «Дети капитана Гранта»… Ну и что ж, что старье. Зато интересно. Сейчас так не пишут. «Гарри Поттер»? Конечно, читал. Только это ведь сказка. Так не бывает…

— Да, — перебил Валера, — то, что я тебе на болоте дал, принес?

— Принёс, — Иван неспешно достал из кармана розовую флешку.

— Ну и как?

— Что, «как»?

— Ты чего, не посмотрел, что там записано?

— Ты же сказал — секрет.

— Всегда делаешь, что говорят? И не скучно?

— Смотреть чужие флешки, все равно, что читать чужие письма.

— Ты серьезно? Попади тебе письмо врага, неужели не прочитал бы?

— Так ты же не враг.

Валера покрутил в пальцах здоровой руки флешку и протянул Ивану.

— Пусть у тебя побудет. Попытаешься прочитать — все сотрется. Там пароль. Потом скажу.

— Не нужен мне пароль. И читать ничего не буду.

— Ладно, не дуйся. Там, правда, секретные вещи. Лучше, вот что разузнай. Нас восемь было в самолете. Возвращались с конкурса патриотической песни. Эти, — он кивнул в сторону коридора, — не говорят ничего. Все нормально, все хорошо. Никакой информации не добьешься. Ты послушай, поспрашивай, что там с ребятами? Клуб патриотической песни… Иди теперь, я спать буду.

Иван сделал пару шагов и остановился.

— Почему к тебе никто не приходит?

— Откуда знаешь?

— Нянечка сказала.

— Кому приходить-то? Тетка болеет, еле до магазина добредает. Куда ей сюда тащиться.

— А родители?

— Так их никогда и не было. Я же в детдоме рос… А друзья все в том самолете были.

— Я узнаю. Обязательно узнаю.

— Подожди! — уже в дверях окликнул его Валерка. — У тебя компьютер есть?

— Ноутбук, — кивнул Иван.

— С Интернетом?

— С Интернетом. Только у нас дома сети нет.

— Здесь есть. Принеси, ладно? Позарез надо.

                                     * * *

Иван зашел на «Форум». Пусто. Все отдыхать раскатились. Только ребята из Чертаново передают привет. Значит, им что-то надо. И что же у них на страничке?.. Ясно. Нет у них стоящего хакера, вот Сему и теребят. Оставим Семе записку, чтобы он с чертановскими связался. А еще лучше позвоним. Пароль — паролем, а береженого бог бережет. Подслушать разговор сложнее.

— Сём, привет!

— Здорово, командир.

— Что-нибудь новенькое?

— Опять павшинские с дедовскими подрались. Но несильно. Всего несколько разбитых носов.

— Я уж устал их мирить. Надо Серого с Кручёным свести, пусть полаются — может помирятся. Стаса попроси. Пусть приведет их завтра утром, ну, в десять, к плотине.

— Мы же в десять как обычно в блиндаже встречаемся.

— Сёма… Вы там как-нибудь без меня.

— Как, без тебя? Да что мы без тебя сможем?

— И плохо! Я ж вам не мамка, чтобы за мой подол держаться. Знаете же, что мое время заканчивается.

— Так тебе ведь только осенью шестнадцать стукнет. Говорил же, до сентября, а то и дольше вместе работать будем.

— Думал, дольше, а выходит — меньше. Мы вчера с Кристинкой коляску остановить не смогли. Из-за этого она чуть под грузовик не угодила. Так что передай всем — встречи со мной запрещаю. Только через Контакт, в крайнем случае — по телефону. Еще что-то интересное есть?

— Откуда… Все разбежались, и крошки, и наши. В Чертаново какой-то шестиклашка домой вовремя не пришел. Так пусть чертановские разбираются — их там много. А в нашем районе даже не утонул никто.

— Когда ты перестанешь глупо шутить? Не можешь по-умному — промолчи. Лучше с чертановским комком* свяжись. Они у тебя что-то спросить хотят, или попросить.

— Слушай, давай им сами какого-нибудь хакера сварганим. А то я уж умотался: Семочка — тут, Семочка — там, Семочка — тут, Семочка — там.

— Кончай гнать пургу. У самого-то, небось, рот до ушей. Ладно. Ребятам привет. И подумайте, как там всё без меня организовать.

Теперь Жуковских разыскать… Что они, тоже все разъехались? Давно в Контакте не были. И Федор на своей страничке давно не появлялся. Иван оставил условную фразу, прочитав которую, Федор поспешит с ним связаться.

А может, зря он торопится? Жарко было, не сосредоточились, в фазу не попали… Может, он и не теряет силу. Что за беда, если он встретится с ребятами несколько раз. Не может же он вот так, разом, стать для них заразным…

Иван бесцельно гонял курсор туда и обратно, потом выключил компьютер, взял мобильник, нашел номер, дождался ответа:

— Привет! Куда ты исчез?

С ней всегда так. Два дня назад поругались, казалось, на всю жизнь. А сегодня: «Куда ты исчез!». И ведь сама никогда первая не позвонит.

— Что делаешь?

— На реку собираюсь. Пошли?

— Пошли. Я сейчас к тебе забегу.

— Один или с Кристинкой?

— Ты против неё что-то имеешь?

— Ну что ты! Просто спросила, сколько яблок брать.

— Сейчас прибегу.

Иван был зол на себя. Всегда так. Чуть пальчиком поманит — и он сразу тут: «Гав! Гав! Гав!». Хотел ведь выдержать характер, показать, что оскорблен… А ей достаточно было сказать: «Пошли купаться!». Где же его гордость? Разве это достойно мужчины?..

Мысли крутились в голове, пока он бежал, а когда увидел Алёну в сарафанчике

на крыльце с пляжной сумкой через плечо, куда-то испарились. Осталось лишь ощущение абсолютного счастья.

— А Кристинка где?

— Простыла. Ей купаться нельзя.

— Её яблоко пополам съедим, — Алёна пожала плечами и пошла по тротуару.

И так она всегда. Вышагивает своими ходулями и смотрит куда-то вдаль, будто ей наплевать, что кто-то семенит сзади. Правду сказать, ходульки у неё очень даже ничего, загорелые, прохожие с другой стороны улицы заглядываются. Выглядит она почти как взрослая, а он пацан-пацаном. И чего она с ним таскается. Вокруг неё одиннадцатиклассники крутятся. Иван как вымахал после восьмого, так первым на физкультуре в шеренге стоял. А потом постепенно смещался, смещался и докатился до третьего с конца. Одно утешает, он теперь тоже одиннадцатиклассник.

Тут внутренний голос услужливо напомнил, что с сентября будет абсолютно все равно — в одиннадцатом он классе или в пятом.

Когда они перешли железную дорогу, Алена умерила шаг.

— Завтра опять в блиндаж?

— Откуда ты знаешь?

— Весь город знает. Как воскресенье — вы на пятидесятый. «Алло, алло! Тревога! По тропе идут двое… Отбой!». Играться не надоело?

Иван знал, что Алена обижалась — он ни разу не позвал ее на пятидесятый. Не мог. Из-за этого у них часто случались размолвки.

— Я завтра не еду, — произнес он после небольшой паузы.

— Как?! — Алена резко остановилась и повернулась к нему. Иван не помнил, чтобы Алена вот так останавливалась.

— Сама же говорила, сколько можно в игрушки играть!

Алена отвернулась и почти побежала. Иван едва поспевал за ней. Никогда нельзя было представить, как она отреагирует на те, или иные слова. Ну что такого он сказал? Почему она так разозлилась?

На берегу она со злостью бросила сумку наземь и опустилась на край откоса.

— Ну почему? Почему! Я ничего не понимаю. Эти ваши воскресения были самым главным в жизни. Это было святое. Ты ни разу не взял меня с собой. Ни разу! Что я тебе, враг? Шпион? Выдам кому-то ваши никчемные тайны? И вдруг: «Надоело в игрушки играть!» Что-то случилось? Я же вижу — что-то случилось. Почему ты мне не говоришь? Почему не пускаешь? Ты открываешь мне узенькую дверцу, крохотный кусочек своей жизни, а мне этого мало! Понимаешь ли, мало! Какой же ты дурак!

Она молча скинула платье и прыгнула в воду. Плавал он лучше её. Теперь бы запросто переплыл Сейм не то, что в кроссовках, а даже в резиновых сапогах…

«И не встретил бы Игната», — съязвил внутренний голос.

Ладно, это не главное. Главное — с чего это Алена взъелась? Хорошо она сделала, что в воду прыгнула. Можно плыть рядом и ни о чём не говорить. Плыть рядом — это здорово! Лучший способ помириться. Это она здорово придумала. Она умная…

Умная-умная, а что же тогда? Тоже думала, что в воду прыгает? Она никогда не говорила, почему? Что тогда случилось? А Иван никогда не спрашивал. И это тоже было правильно. Есть вещи, с которыми человек должен разбираться сам.

Они запросто перемахнули реку туда и обратно. Алена выбралась на берег совсем другой.

— Давай яблоки есть! — крикнула она, будто собака встряхивая волосами.

Большие красно-желтые яблоки хрустели, словно и не было никакой ссоры.

— Уезжаешь? — неожиданно спросила она.

                                     * * *

Анна Степановна была в растерянности. Собственно, чувство это появилось в начале года, а потом разрасталось и разрасталось. Тогда Иван неожиданно заявил, что хочет уехать учиться в Бурск. Почему? Одиннадцатый класс, хочет, чтобы ничего не отвлекало. Там он сможет хорошо подготовиться к экзаменам… Глупости, говорила она, и здесь можно организовать себя так, чтобы минимизировать помехи. Тьфу-ты! Словечко какое: «ми-ни-ми-зи-ро-вать»! Канцелярит лезет, как ни противься. Должность такая — директор.

Что-то происходит с Иваном. Наверное, влюбился. А что еще может случиться с мальчишкой в шестнадцать лет. Самое время… Может быть, дурная кампания? Ну, кампания у них, вроде бы, хорошая. Ребята все положительные. Организация у них. Играем в тимуровцев, шутил сын. Ну, какие тимуровцы в двадцать первом веке? Большинство и слова такого не знают…

Анна Степановна в тайне даже от Игната Максимовича съездила на пятидесятый километр, нашла их блиндаж. Понравилось. Всё чисто, аккуратно. Никакого баловства. Ни бутылок пустых, ни окурков вокруг не валяется. И вообще, грех ей жаловаться. Школу Бог хранит, хотя сама она и неверующая. Дисциплина в порядке. Пошаливают ребята, случается, но до хулиганства дело не доходит. Драк давно не было. Возятся в коридоре, куда от этого деться. Ну, прикрикнешь, пригрозишь родителей вызвать — всё успокаивается. В туалете не курят и не выражаются. Почти. Коллеги приезжают и удивляются: «Как вы добились, что у вас в туалетах не курят?» Тщеславие нашептывает — такой у нас эксклюзивный метод воспитания. Только она-то знает, никакого такого метода нет. Раньше вовсю дымили, в туалет войти без противогаза невозможно было, а года три — как отрезало. Так что за кампанию можно не тревожиться. Влюбился, наверное. Девочка эта, Алёна, непредсказуемая какая-то. Может ни с того, ни с сего с урока уйти. Хлопнуть дверью и уйти. И невозможно добиться, что случилось? Родители… А что — родители? «На вас вся надежда, — говорят, — мы с ней никак сладить не можем». Угораздило же Ивана в такую штучку влюбиться. И взрослая она какая-то не по годам… Вон, Кристинка, хвостиком за Иваном бегает. Умненькая, скромненькая, но палец в рот не клади. Хорошая жена была бы, только они разве об этом думают? Им надо нечто эдакое, с другой планеты. А «эдакое» — часто просто дурость. Ну, своей головы не приставишь. Странные вещи про нее рассказывают. Будто из-за несчастной любви выбросилась с двенадцатого этажа. Единственная многоэтажка в округе. Жила бы как все, в старом доме, руку сломала бы или ногу. А вернее всего — ничего не сломала бы, потому что бросаться со второго этажа глупо. С двенадцатого тоже глупо, но эффектно. Для дур. Значит, она — дура, но мне-то от этого не легче. Итак, во-первых, врут, что она выбросилась с двенадцатого этажа, иначе больницы бы она не миновала. И это в самом лучшем случае. Во-вторых, врут, что Иван её на руки поймал. После этого они вдвоем в палате лежали бы. А вот, что он ее на руках держал — пожалуй, не врут. Хотя, с другой стороны, с чего бы ему незнакомую девушку на руки брать? Подойти к незнакомке и сказать: «Извините, можно я возьму вас на руки???» Это уже даже не из двадцатого, это из девятнадцатого века.

Анна Михайловна махнула рукой и уменьшила пламя под закипающей картошкой.

                                     * * *

Валерий привык доверять первому впечатлению. Оно ни разу не подводило. Все дальнейшие проверки подтверждали интуитивно сделанный вывод. Вот и сейчас — будто специально подстроено. Его последнее дело — и появление нового бойца. Всё складывалось замечательно. Конкурс в Брянске. Беседы, споры обсуждения. Обсудить было что. Оставалась пара недель для завершения дел. Валера не верил россказням о том, что некоторые и после шестнадцати способны работать. Ещё в детском доме он был приучен к порядку. Раз сказано: шестнадцать — это конец, значит, конец. Всё оговорено, всё подготовлено. Отряд не заметит потери бойца. Он уйдёт, но бой продолжится. Бой тяжелый, временами скучный, победа в котором придет очень нескоро. И тут — эта катастрофа. Они не сразу поняли, что с самолетом что-то случилось. Всё было нормально, заходили на посадку. Вдруг хлопок, потом другой, самолет тряхнуло, земля оказалась неожиданно близко, в окна хлестали ветки. Сиди он рядом с ребятами, может быть и дотянули бы до полосы. Должны были дотянуть. Но эта корреспондентка уговорила поменяться местами — хотела в полете побеседовать с участниками хора. Вот и побеседовала. Его выбросило на кресле как из катапульты. Он был так сосредоточен на удержании самолета, что ничего не успел сообразить. Наверное, и вправду, родился в скафандре, как хирург пошутил. Или он сам?.. Не помню. Самолет упал, но, говорят, много живых осталось. Ему бы только с ребятами посоветоваться. Иван — вполне подходящий малёк… И всё-таки странно, будто подстроил кто-то. Неожиданно заболела мать, неожиданно приехал в Бурск, во время катастрофы оказался на берегу, он, Валерка, сидел на чужом месте и его единственного выбросило из самолёта прямо в объятия Ивана. Слишком много совпадений. Он ведь учил ребят — слишком много случайностей не бывает, это уже закономерность, возможно — промысел. И в чём его роль? Наверняка все устроено для того, чтобы избежать коллективного приёма. Пошли бы споры, возражения. Почему именно его. Почему именно мы? Он ведь из другого региона — пускай там и принимают. Твоё мнение уже не главное, ты ведь дела уже сдал, считай, что на пенсии, на покое. Значит, если ошибёмся, на нас все шишки посыплются. Куда смотрели, зачем торопились… Так и замотают парня. Нет, надо спешить, пока остаются силы. И сделать всё самому. Или всё же посоветоваться с ребятами? Ведь не простят потом, скажут, учил всё делать вместе, а сам… Ребят надо найти, и чем быстрее, тем лучше.

А ведь если бы его из самолёта не выбросило, пожалуй, и дотянули бы до аэродрома…

                                     * * *

— Ты уезжаешь?

Она смотрела так, будто видела его насквозь, до последней кровинки. Врать ей было бессмысленно, да и зачем?

— Врёшь! Врёшь ведь, правда? Кристинке бы врал, ребятам своим, а мне зачем? Отец ведь вместе с твоим работает. Говорит, торчать в этом Бурске совсем не обязательно. На недельку раз в месяц приезжать — и всё. А так и получать меньше будет. Говорит, из-за тебя переводится.

— В Бурске бабушка больная.

— Опять врешь. Была бы больная — сюда забрали бы. И на каникулы ты бы к ней поехал. Так ведь не едешь!

— Мне через два месяца шестнадцать исполнится. Нельзя мне здесь оставаться, — брякнул Иван, будто кто-то его за язык потянул?

— Оп-па! Сказанул, так сказанул. Что, в нашем городке мор на шестнадцатилетних? Или охота, как на диких зверей? Но мне же в мае шестнадцать стукнуло. И — ты смотри, смотри — вполне живая и никуда не сбежала.

— Ты — это другое дело!

— Почему же? Почему для вас шестнадцать — запретная тема? Я давно заметила — глазки в пол и молчок. У вас что — клуб самоубийц? Что, для вас в шестнадцать жизнь заканчивается? Если хочешь знать, цифры вообще не имеют никакого значения. Что шестнадцать, что двадцать пять. Если ты козел, ты и в тридцать козел.

— Иногда имеют, — снова зачем-то ляпнул Иван. Ну почему при Алёне он не может держать язык за зубами?

— Обо мне-то ты хоть подумал?

— Ну не могу же я всё время быть при тебе нянькой!

— Это мама твоя так говорит? Дурак ты, дурак! Может в Бурске своем поумнеешь… Давай ещё раз на тот берег сплаваем.

                                     * * *

Как узнать о судьбе пассажиров? Детективы обычно ищут большие скопления людей, чтобы послушать сплетни. Первое — в холле больницы. В реанимацию не пускают, и родственники толкутся у дверей целый день, а некоторые и на ночь остаются.

Большие сборища людей похожи на структуру жидкости. Как молекулы воды плотной толпой окружают растворённые в ней ионы, так и люди кучкуются вокруг наиболее энергичных личностей. Иван переходил от группы к группе и слушал. Многие обсуждали, почему упал самолет. Никто точно не знал, но предположений было множество. То ли топливо было дерьмовое, то ли приборы старые, то ли пилот уснул, хотя как он мог уснуть во время посадки? Значит, инфаркт случился, или инсульт. А может, бомба была? Хвост-то отвалился. Была бы бомба, изнутри всё разворотило бы. А те, кто в хвосте летели — живы остались. Кто-то, говорят, из обломков вылез и сам в город уехал, и на нём — ни царапины. Да нет, это тот, кто с креслом в болото упал, чуть не утонул, еле вытащили.

А хвост-то почему отвалился?..

На вопросы, что стало с ребятами из хора, с теми, что из Брянска летели, отвечали — весь самолет из Брянска, ребята, вроде, живы все, а где — никто не знает. Точно, не здесь, потому что не слышали, чтобы кто-то спрашивал.

На рынке женщины судачили во всю, причем версий было значительно больше, вплоть до атаки инопланетян. Впрочем, в инопланетян верили мало, больше в террористов. Причем, сам террорист, как говорили, выбросился с парашютом, и его поймали в болоте за речкой. О ребятах из хора точно не знали, но бабка, торговавшая помидорами, рассказала, что соседская женщина уехала в Германию, куда отправили несколько детей. Собиралась надолго, потому одалживала деньги у соседок.

— Горе-то какое! — вторили друг другу товарки.

Сходил Иван и по адресу, который, почему-то после некоторых колебаний, дал ему Валера. Но дом был заперт, а соседка сказала, что хозяева уехали к сыну в Германию.

— А ты слышал… — наверно, соседке было скучно, и она стала рассказывать историю о двух диверсантах, которых поймали в березках со сломанными руками и ногами…

На этом месте Иван соврал, что ему срочно надо в больницу, и позорно сбежал.

---

                                     * * *

Проводив Алёну, Иван, вернувшись домой, засел за компьютер. Ответа на его письмо не было. Никто из Жуковских на сайт не заходил. Это было странно, потому что они договаривались сообщать друг другу в случае отъезда, ну а на сайт можно было бы зайти из любого места, где есть мобильная связь. Не могли же они все вот так взять и уехать в глухую тайгу. Была ещё одна крайняя возможность — позвонить на мобильник. Иван не знал телефонов членов жуковской ячейки, такие контакты не приветствовались, но был один секретный номер, на крайний случай, и сейчас он нутром чувствовал, что такой случай настал.

                                     * * *

Пока Иван играл в детектива, бродя по рынкам, Валера, воспользовавшись его компьютером, быстренько все узнал в Интернете. Наградили же парня родители имечком. Как прикажете его называть? Иван — совсем по-взрослому, а он же пацан ещё. Иван Сусанин… Смешно. Ваня?.. Сразу приклеивается — «дурачок». Несерьезно как-то. Там, правда, Иванушка, но и Ваня недалеко ушел. Скажем — Ванька, ответят — встанька. Остается — Иван. Придётся терпеть и опускать по случаю, чтобы комплекс величия не вырабатывался. А то еще возомнит себя Грозным.

По поводу компьютера сначала нянечки выступали. Дескать, нельзя, больной еще не окреп. Так я им быстренько объяснил, что от наличия у меня компьютера зависит не только благополучие жизни на Земле, но во всей нашей части Вселенной. Наверняка они посчитали меня психическим, на что я им пояснил, что психическому лучше не противоречить. Могли, конечно, и в дурдом отправить, но в нашей больнице такого нет, а в психушку с моими повреждениями не возьмут.

Так что про ребят я выяснил. Тяжелые ребята: ожоги, переломы, кома. С нами в самолете немецкая журналистка летела, та, на чьём месте в момент катастрофы я оказался. Она о конкурсе писала, и чем-то наша компашка ей приглянулась. Вот и напросилась на свою голову в этот самолет несчастный, чтобы о нашем житье-бытье написать. Я таких «неожиданных» поворотов опасаюсь, помню правило — садись во второе такси, но поделать ничего не мог. Теперь-то думаю, что дамочку эту нам провидение послало. Она настояла, чтобы ребят наших вместе с ней в Германию забрали, за счёт каких-то благотворительных фондов. Так что связаться с ребятами не получается. Наверное, тамошние нянечки психологически устойчивее наших, российских. Ситуация-то глупейшая. Рядом парнишка, замечательный парнишка, свой в доску, искать таких — за год не сыщешь. И лет всего двенадцать, и живёт в Красногорске, в том районе наших нет. Валера чувствовал, что новый знакомый подходит на сто пятьдесят процентов. А чувство его никогда не подводило. Обидно, что ни с ячейкой не посоветуешься, ни стоящую проверку не организуешь. Ну и что с того, что не получается по-настоящему проверить. Все, кого он рекомендовал, проверки на «пять» проходили. Ни одной осечки. А то ведь потеряется парень. Сентябрь придет — никому ничего не объяснишь. На звонки отвечать не будут — номер в черный список занесут. Сайт заблокируют. Сам наставлял, каждого гонял — как с сентября жизнь обустраивать. Ребята у него дисциплинированные, к порядку приучены. Никому не сможет он сообщить про Ивана.

Вводить одному — грубейшее нарушение Устава, который сам же и написал. Связаться с другими ячейками? Тоже не ахти, выходит, на них ответственность переложить хочу. Нет, всё-таки стоит рискнуть.

Так Валера спорил сам с собой, пока не уснул.

                                     * * *

Утром в воскресение Иван пошёл на стрелку. Специально задержался минут на десять — пусть подождут, подумают.

Серый и Кручёный стояли в разных концах поляны, демонстративно отвернувшись друг от друга. Иван знал, что его ненавидят и боятся. Это было плохо. Значит, когда он уйдёт, драки начнутся по новой. Порядок должен покоиться на разуме и справедливости, а не на страхе. Но иначе не получилось. И так были потрачены масса времени и сил, чтобы тины* могли без опаски ходить по городу и ездить на электричке. Никто не пристанет, не побьёт, не отберёт деньги и мобильники. Жаль только, что порядок поддерживается лишь его авторитетом, и ребятам придётся изрядно потрудиться, чтобы не растерять отвоёванное.

                                     * * *

Кручёный ненавидел Пряхина. Ненавидел, потому что не понимал. С детства он усвоил, что миром правит сила. Кто сильней, у того много денег, а деньги в нашей жизни — всё. С малолетства с завистью оглядывался на бритоголовых бугаёв, лениво вылезающих из чёрных «Бумеров». Свою внешность Кручёный презирал. И Кручёным его прозвали за то, что при ходьбе он извивался и раскачивался будто глист. Позже он услышал в какой-то передаче, что себя надо любить, иначе ничего не добьёшься. Крепко подумав, сообразил, что на самом деле похож на кобру, приготовившуюся к броску. Постепенно он осознал, что лозунг: «Сила-деньги-власть» можно вывернуть наизнанку: «Деньги-власть-сила». Кручёный стал замечать не только качков, топчущихся у чёрных лимузинов, но и мозгляков, которых эти качки охраняли. И ещё он понял, что с помощью мозгов можно раздобыть гораздо больше денег, чем поигрывая перекаченными мышцами.

Иван же не вписывался в простую схему. К власти он не стремился, дорогими вещами не хвастал. И сила его была непонятная. Казалось, чуть поднажми — и сомнётся Ванька, сбежит. Но неожиданно Кручёный будто упирался в стену, и непонятно откуда вырастало понимание, что не надо эту стену трогать, не то раздавит. А ещё непонятная компашка этих историков. Если их двое — не подходи. Почему-то сразу страшно становится до дрожи. В одиночку застать их, конечно, можно, но кто-то второй вскоре обязательно появится, и тогда… Самое поганое, если живот прихватит. Тут уж позора не оберёшься.

Слава Богу, верховодить среди ребят Кручёного Ванька не пытался, силу главаря не подрывал. Правда, что это за сила, если туда не ходи, сюда не моги. Хотели пару станций у Дедовских отбить — и этого нельзя.

Ненавидел Кручёный Ивана, но поделать ничего не мог. Пока.

                                     * * *

— Чё, ребятки, опять воду мутим? — Иван уселся на край обрыва между враждующими сторонами.

— Так не было ж ничего. Побеседовали.

— Хорошо побеседовали. Окно в вагоне высадили да дверь вынесли.

— Это мы погорячились.

— Голову парню разбили.

— Да не разбили, раскровили малость.

— Ничего себе, малость, весь вагон кровью заляпали.

— Ну, не весь. И потом, перьев ведь не было.

— Если бы ножи появились, совсем другой разговор был бы. Значит так, чтобы в Нахабино больше никаких драк.

— Это что ж, им половина дороги, а нам всего три станции кататься?

— Не гони, какие три, посчитай! Дальше. Если кто тихо на пару перегонов на чужую территорию заедет — не привязываться, вообще не подходить. Ещё раз разборку устроите — пеняйте на себя.

— Будь спокоен, командир, порядок будет.

Иван отметил, что говорил только Кручёный. Дедовский помалкивал, всем видом выказывая недовольство.

— Согласны? — Иван в упор уставился на блондинистого парня. — Или дальше разговаривать будем?

Главари знали, что дальнейший разговор будет означать появление ещё каких-нибудь неприятных условий со стороны Ивана. И всегда приходилось уступать.

— Согласны, — процедил блондин.

А ведь на Есенина похож, — подумал Иван. — Интересно, стихи он читает?

— И вот ещё. Я уеду на время, в сентябре, так вы порядок сохраняйте. И ребят моих слушайте. Они зря приставать не станут, но если попросят что — прислушайтесь. Приеду, если что не так. Большая разборка будет. Не то сидеть вам под Нахабинскими или Истринскими… Так что, давайте по-хорошему.

Я, как Крестный отец, — думал Иван, глядя на уходящих ребят, — разделяй и властвуй. Порядок на страхе — это плохо, но как иного добиться? Чистые дела надо делать чистыми руками? Где же их помыть? Если не это, то беспредел. В электричку вечером не сядешь. По улице в темноте пройти страшно. Столько сил потратили, чтобы банды под контролем держать. Неправильно это, но на «правильное» сил не хватает. Только бы ребятки мои справились.

Надо Фёдора попросить, чтобы помог. У Фёдора рука железная. Запросто любого их этих за шкирку подымет. Да они только глянут на него — сразу хвосты подожмут. Артурова школа.

Не любил Иван Артура, но надо отдать ему должное — ребят своих он отлично вымуштровал. Не то, что вечно рефлексирующий интеллигентишка Ванечка. А правильно ли я поступаю? А морально ли это? Фёдору проще. Его убеждение: добро морально, а зло аморально. Только всегда ли так просто отличить добро ото зла?

                                     * * *

Говорят, по-настоящему может ценить жизнь только тот, кто узнал, что такое смерть. Алёна знала. Она была мертва целых три секунды. Нет, это не была клиническая смерть. Это было просто ожидание. Будто стоишь на остановке и знаешь: вот сейчас, из-за поворота, покажется трамвай.

Не думала, что падать с двенадцатого этажа так долго…

Пока она покачивалась на перилах балкона, о себе не думала совсем. Главное, что Серёжка будет стоять у её гроба и рыдать. А она будет лежать такая красивая и недоступная. А у него сердце разорвётся из-за того, что он уже не сможет, никогда не сможет её поцеловать. А когда на гроб будут горстями кидать землю, родители будут страдать и корить себя за то, что были так черствы, так невнимательны к дочери, не поняли, как ей горько, не обняли, не приголубили, не утешили. И уже ничего нельзя исправить.

Потом эти картины исчезли, сразу, будто сдёрнутые объявшим её ветром. Она отчётливо поняла, что жизнь кончилась, и, как ни кричи, ничего уже не изменить. И балкон ещё рядом, медленно-медленно уплывает вверх, а переиграть уже ничего нельзя.

Следующие три секунды она истово цеплялась за улетающие метры жизни. Эти три секунды были очень, невероятно длинными. Эти три секунды она истово молилась. Боженька мой, добрый Боженька, спаси меня, я не хочу умирать, я такая молодая, я же ещё ничегошеньки не знаю, ничего не успела, я дура, но, пожалуйста, спаси меня, сотвори чудо, ты же можешь, ну пожалуйста, спаси!..

Нельзя сказать, что она не верила в Бога, просто она никогда не думала о Нём. Жизнь была такая наполненная, что на философские размышления не оставалось времени. Почему же она стала молиться? Прокручивая в памяти эти три секунды, Алёна пыталась найти ответ. И не находила.

Когда что-то тёплое, упругое и надёжное обволокло её, Алёна решила, что умерла. А когда раскрыла глаза, обнаружила себя на руках Ивана. Раньше она не обращала на одноклассника внимания — мало ли кто сидит на последней парте. Казался он неинтересным, хотя и немного странным. Ни с кем в классе не общался… Ну, просто, был и был.

Спустя несколько дней, когда начала немного соображать, после уроков подошла к физику:

— Евгений Рудольфович, может ли спасатель поймать на руки пожарного, упавшего с двенадцатого этажа. Маленького такого пожарного, весом килограммов сорок?

— Странно, что его в пожарные взяли. Ну, ладно. Двенадцатый этаж, метров сорок пять высоты, так?

— Не знаю, я не мерила.

— И сколько времени он падал?

— Откуда мне знать, я на часы не смотрела.

— Как же! Мы недавно свободное падение тел проходили! За первую секунду ты сколько пролетишь? Вспоминай.

— Немного… наверное… — ей всё меньше нравился затеянный разговор.

— Путь, численно равный половине ускорения, то есть, пять метров. В следующую секунду — в три раза больше, потом — в пять. Вспоминаешь?

— Ага.

— Значит, пять плюс пятнадцать, плюс двадцать пять, как раз сорок пять и набирается. Падал твой герой три секунды!

— Так мало?! Не может быть!

— А ты сама посчитай. Далее… Скорость при падении — это ускорение помноженное на время — тридцать метров в секунду. Как у скорого поезда. Впечатляет. Теперь, импульс — масса умноженная на скорость. Какой у него вес?

— Сорок килограммов.

— Выходит, тысяча двести единиц в системе СИ. Если поделим на время торможения, получим силу. Сколько времени он тебя ловил?

— Долго… Я-то тут причём?!

— Ну, девочка, лохом-то меня не считай. Об этом весь город говорит. Я позавчера директору наглядно объяснил, что быть такого не может. То есть, до квартиры он тебя на руках, в принципе, донести мог, хотя и сомнительно, комплекция у него не та, а вот поймать… Давай досчитаем. Так сколько времени он тебя тормозил? Полсекунды? — Рудольф помотал головой. — Вряд ли дольше одной десятой. Можно, конечно, точно посчитать, да лень. Пусть полсекунды. Получается… тысяча двести на ноль пять… — ты давила на его руки с силой в две с половиной тонны. Учти, это сильно заниженная оценка, на самом деле, раз в пять больше. Десять тонн! Да ты расплющить его должна была! Вот я и директору сказал — бабушкины сплетни. Максимум — со второго этажа. Да и то, наверняка, руки ему переломала бы. Значит, вообще ничего не было. Если девятиклассник девушку хочет на руках подержать — так это его личное дело, а соседки от зависти судачат.

— Евгений Рудольфович, но ведь это правда! Я же не сумасшедшая.

— Вопрос сложный, все мы, порой сумасшедшими бываем, но пока ты со мной как с учителем физики разговариваешь, я тебе сто раз отвечу — быть такого не может!

— А если не как с учителем физики?

— Тоже скажу — не может. Иначе это было бы чудом.

— А разве чудес не бывает?

— До сих пор ни разу не встречал. Хотя… Возможно, у человеческого организма есть потрясающие резервы. Но точно этого никто не знает. Не доказано.

— Спасибо, вы мне всё объяснили. Просто случилось чудо.

— Постарайся, пожалуйста, чтобы больше в таких чудесах ты не нуждалась.

— Спасибо. Постараюсь…

Что чудо произошло, она ещё тогда поняла. Когда Иван нёс её до квартиры, она поняла ещё одну вещь. Не мог он случайно оказаться внизу, он был там, чтобы её спасти. И жизнь её должна теперь начаться будто сначала, от нового центра, от него. Он — тот, который оказался там.

Но потом всё пошло как-то не так, неправильно. Она безумно ревновала Ивана. Ревновала к его увлечениям, к этой вечно крутящейся вокруг Кристинке, к дурацкому блиндажу. Изводила его ссорами, устраивала скандалы… Может быть, всё было бы не так, если бы он хоть раз взял её с собой. Но он чётко установил границу: вот — ты, а вот — я.

Алёна сидела на полу в своей комнате и плакала…

                                     * * *

Ситуация сложилась крайняя, и Валера решил напрямую связаться с лидерами других ячеек. Увидев сигнал «Срочно», они в назначенное время включились в Скайп: «Макс здесь», «Что за паника?», «Случилось что-то?».

Валера сжато рассказал о случившемся.

«Ты комок, ты и решай. Я поддерживаю», — ответил Славик из Брянска.

«Чо горячку пороть?» — сомневался Артур из Жуковского. — «Порядок нарушать ни к чему. Даже если не примем, Земля не перевернётся. Я против».

«Если парень и вправду такой, как говоришь — надо брать. Тебе — доверяю» — а это — Макс из Тулы.

Два к одному… Если считать — тройной перевес. С другой стороны, Артур, наверное, прав. Если на каждом углу нарушать правила, то… Но это же особый случай!

Ну что, командир, принимай решение.

Последнее.

                                     * * *

Валера выглядел усталым и как-то странно глядел на Ивана. Будто хотел что-то сказать и не решался. Даже не дослушав рассказ о том, что Ивану удалось накопать, на самом интересном месте, когда Иван рассказывал о встрече с бабушкой девчонки из хора, Валера прервал его.

— Послушай, если бы ты оказался на Саракше и тебе предложили бы: или возвращаешься домой, или остаёшься здесь на много лет, помогать униженным и оскорблённым? Много лет и ни одного письма с Земли. Что бы ты выбрал? Только без шуточек.

— Ну… Наверное, посоветовался бы…

— Не с кем советоваться и некогда.

— Не знаю… Меня же не спрашивают.

— А если бы спросили? Это очень серьезно. На много лет.

Иван почувствовал, что Валерка не шутит, что он, Иван, действительно может выбрать свой путь. Это было глупо, дико — двадцать первый век за окном палаты,

Но Иван поверил.

И сказал: «Да».

                                     * * *

— Ты не бойся, никуда из дома уезжать не придётся, и родителей бросать не надо. Внешне, вроде, ничего не изменится. А вот жизнь твоя изменится полностью. Четыре года будешь думать не о себе, а о других людях.

— Почему только четыре года?

— Таков закон. Потом объясню.

— Но если никуда не уезжать, что же тогда делать?

— А ты надеялся, я предложу тебе отправиться на Марс бороться за свободу тамошних разумных червей? А здесь, на Земле, дел никаких нет? Нет униженных и оскорблённых?

— Конечно, есть! Когда вырастем…

— Когда вырастем, будем заниматься взрослыми делами. А рядом — те, кто предоставлены сами себе, кого унижают, обижают. Их проблемы взрослым непонятны, да и не пытаются взрослые в этих проблемах разобраться по-настоящему, потому и помочь не могут. А когда пытаются помочь — часто ещё хуже получается.

— Что это за народ? Негры в Африке?

— Иван, ты и вправду не понимаешь или прикидываешься? Это же мы, подростки, тинейджеры! Кто по-настоящему интересуется нашей жизнью?

Родители — все их силы уходят на зарабатывание денег и на отдых в короткие отпуска. Их не мы, а наши дневники интересуют. Учителя? У них тоже сил не хватит с каждым возиться. Полицейские? Не смеши! Они и во взрослом-то мире порядок навести не могут. Нет, и среди взрослых есть замечательные люди, которые стараются до нас достучаться. Но сколько их? Оглянись вокруг! Один? Два? Мы помогаем товарищам, потому что лучше понимаем, что такое «хорошо» и «плохо» для нас. К кому бы ты пошёл сначала со своими бедами, к друзьям или к родителям?

— Но, что же мы можем сделать?

— Много. И возможностей у тебя будет немало. Не меньше, чем у Макса в «Обитаемом острове»*. Но больше я сказать тебе не могу. Пока. Решай и приходи завтра.

— Погоди. Ты-то не жалеешь?

— Нет, — помотал головой Валера и подумал, что сказал почти правду.

                                     * * *

Впервые в жизни Ивану надо было выбирать. Не компьютер, не велосипед, не цвет обложки. Выбирать, как пойдёт дальше его жизнь. До сих пор, жизнь шла, в общем-то, неплохо. Даже этим летом. Пусть он не поехал в Грецию, зато познакомился с Валерой. Но раньше о его будущем думали родители, а он порхал как стрекоза из басни Крылова. Собственные решения находились где-то вдалеке, за пятью годами, когда придётся выбирать институт. И все равно, родители постараются сделать это за него.

Что его жизнь? Беззаботная. Надо, конечно, ходить в школу, но учатся все. Тем более, в школе ему нравилось. После школы он мог читать интересную книжку, или кино смотреть, или с Гошкой на велосипедах гонять, а зимой — на лыжах и санках с гор кататься — на берегах Баньки этого добра хватает. А теперь — появится дело и слово надо. Хочет ли он этого?..

Ещё появится понятие долга и тайна. Тайна манила, жгла, возвышала над другими. Быть может, это единственный шанс в жизни стать не таким как все.

Иван вдруг понял: быть не таким как все — главное его желание. Возможно, это главное желание многих его сверстников. И лишь очень далеко маячило непонятное — справедливость.

Заснул Иван, лишь когда верхушка пирамидального тополя, который был виден из окна, зарделась августовским солнцем.

                                     * * *

Из окна палаты второго этажа, где лежал Валера, доносилось громкое пение на два голоса. «Ой, мо-роз, мо-ро-о-оз, не мо-розь меня-я-я. Не мо-розь меня-я-я, мо-его-о коня-я-я!»

Буркнув дежурной «Здрасьте!», Иван взбежал на второй этаж. В палате, кроме Валеры и молоденькой медсестры, никого не было.

«Давайте восклицать, друг другом восхищаться! Высокопарных слов не надо опасаться…» — самозабвенно выводили они.

— А где все, — немного невежливо прервал Иван песню.

— Привет! — весело ответил Валера. — В палате дезинфекцию будут делать, вот всех и перевели. А для меня места не хватило.

— Его завтра переведут, — улыбнулась медсестра, — а эту ночь больному придётся поскучать.

— Ещё чего! Скучать! — возмутился Валера. — Да мы всю ночь репетировать будем. Маша прекрасно поёт, я её в хор пригласил. Осенью новый хор организую. Маша ночную сестру отпустила, никто нам не помешает. И ты приходи. Трио будем петь. Знаешь, — повернулся он к Маше, — это скрытый талант. Сам ещё не знает, какой. Я с ним вечером позанимаюсь. Пропустишь его, когда все угомонятся? Ненадолго, на часок… Никто не узнает. Вот и ладушки! Придёшь, и я тебе все самое главное расскажу. Ты понял? Ты ведь подумал? Согласен?

Только сейчас Иван сообразил, что речь шла совсем не о пении.

— Да. Согласен.

— Я и не сомневался. От такого предложения ненормальные люди не отказываются. А ведь мы с тобой ненормальные? И Маша тоже. Правда, ведь, Маша? А теперь иди. Нам ещё одну песню попробовать надо, пока Марфа Ильинична с обеда не вернулась. Марфа Ильинична строгая, у ней не забалуешь.

— Иван, погоди, — остановила его медсестра, — я тебе записку напишу, иначе не пропустят. Фамилия твоя как?.. В десять приходи. Лучше даже чуть попозже. Внизу подруга моя будет сидеть.

Странный какой-то Валера сегодня, — подумал Иван, выйдя на улицу. — Никогда его таким не видел…

А вослед ему из раскрытого окна плыли негромкие слова: «По Смоленской дороге дожди, дожди, дожди…»

                                     * * *

Маша, оглядываясь, за руку провела Ивана до двери палаты.

— Только вы не очень-то шумите, — попросила она.

— Посмотри, чтобы никто к нам не вломился. У нас важное дело, — предупредил Валера.

— Кто к вам ломиться будет! Спят уже все.

И опять он был каким-то не таким: причесанным, торжественным, в чистой белой рубашке, один рукав которой болтался, накинутый на загипсованную руку.

— Ты не удивляйся, мне Маша кофе сварила, от кофе я всегда немного не в себе. Сил мало осталось, надо, чтобы все они собрались, а кофе помогает. Ты готов? Садись сюда.

Иван опустился на кровать рядом с раненым. Валера взял его за руку.

— Вторую сюда, на пальцы сломанной положи. Так…

Ивану показалось, что его товарищ сильно волнуется.

— Смотри мне в глаза. Сосредоточься. Не бойся. Попробуй осознать, что у тебя внутри и что снаружи. Не торопись. Должен тепло почувствовать и холод…

Иван попытался сосредоточиться и вдруг осознал, что в груди тлеет огонь, тепло которого добирается до всех, даже самых далёких частиц его тела. А холод был вокруг. Сначала он был туманным и вязким, а потом в нём стали зажигаться искорки, словно кто-то дул на погасший костер. Искорки разгорались и будто пульсировали, казались то бесконечно далёкими, то неожиданно близкими. Он вдруг осознал, что связан с этими искрами множеством невидимых нитей, и откуда-то появилась уверенность, что пока эта связь существует, ничего плохого с ним не случится.

— Повторяй за мной, — произнёс Валера. — Сегодня, в День Инициации, клянусь…

— …клянусь…

— Использовать данный мне дар во благо страдающих, униженных и оскорблённых. Помогать слабым, защищать обиженных, не падать духом, не искать выгоды для себя. Клянусь хранить тайну и не открывать её непосвящённым. Клянусь оберегать дружбу и избегать разлада в кругу себе подобных. Клянусь… Клянусь… Клянусь…

— …Клянусь… Клянусь… Клянусь…

Руки разомкнулись, и вернулся обыденный мир. Побелевший Валера, закрыв глаза, откинулся на подушку.

— Что с тобой? Тебе нехорошо? Я врача позову. Скажу Маше, чтобы нашла дежурного врача.

— Не надо… Так всегда бывает после… Привыкнешь… Ничто не дается даром. Приходится платить. — Валера открыл глаза и попытался улыбнуться. — Вроде бы получилось. Я боялся… Никогда не проводил один. Попробуй вспомнить ощущение…

Иван сосредоточился и осознал, что чудесные нити не исчезли, а тлеют где-то внутри.

— Точно, получилось, — прошептал Валера, будто прочитав его мысли. — Запомни. Если захочешь что-то сделать, возврати чувство — и тогда сможешь. Только осторожнее. Ты же ещё не знаешь, не умеешь. Потихоньку начинай, с самого малого. Иначе можешь надорваться и всё потерять. И постарайся поскорее найти себе товарища.

— Но ведь ты мне всё объяснишь. Завтра, когда отдохнёшь.

— Нет, завтра тебе нельзя приходить, и послезавтра, и никогда…

— Но почему?

— Потому что — всё! Через три дня мне исполнится шестнадцать лет. Это — грань. За ней я не просто становлюсь обыкновенным человеком. Я превращаюсь в чуму для своих друзей-соратников, а других-то у меня и нет. Со мной нельзя не только поздороваться за руку. Со мной нельзя разговаривать по телефону, обмениваться СМС-ками, переписываться по электронной почте. Никаких контактов, иначе придётся распрощаться с Даром.

— Даже проститься нельзя будет?

— Ладно. Попрощаться приходи. Только на половину минутки. По часам замечу.

— Как же ты будешь дальше жить?

— Хорошо! Не веришь? Мы оканчиваем школу — и наша жизнь меняется. Мы уже никогда не сможем вернуться в наш любимый класс, снова увидеть друзей. Уйдём в армию — совсем другая жизнь. А если встретим старых друзей потом, это будут уже другие, новые друзья. Я создам новый хор, новый круг, я готовился к этому, а чтобы поступать по-человечески, совсем не обязательны какие-то особые способности. Просто надо быть человеком.

— Значит, ты меня бросаешь?

— Передаю по эстафете. С тобой свяжется Артур из Жуковского, поможет. Он ближе всех. Всё, что надо тебе знать — на розовой флешке. Вот пароль, — Валера протянул маленькую бумажку. — Запомни, и уничтожь. Информация не должна попасть в чужие руки. Иначе страшное случится. Знаешь, как много людей, которым мы мешаем, стоим поперёк дороги. Мы можем существовать, пока о нас никто не знает. Первым делом, найди напарника. Без него у тебя ничего не получится. Одному нельзя. И главное — не торопись. Будь осторожен. Прощай. Машу позови. Пусть она мне кофе принесёт. — Валера устало закрыл глаза.

Иван, постояв немного, начал пятиться к двери.

— Подожди! У меня же твой компьютер.

— Оставь себе. Он тебе нужен.

— Но ведь это подарок.

— Ничего, перебьюсь как-нибудь. У меня дома старый есть, ещё работает.

— Спасибо. Только адрес оставь. Из больницы выпишусь — с кем-нибудь передам… И ещё… Приезжай через четыре года. Я как раз из армии вернусь. К бабке приезжай, там и поболтаем…

Выйдя из дверей больницы, Иван обернулся и посмотрел на окошко, то, что на втором этаже. Ему показалось, что оттуда разносится тихая мелодия на два голоса. Иван попытался понять, изменилось ли что-то в нем? Сначала он ничего не почувствовал и испугался, но потом, в унисон с мелодией, одна за другой начали звучать тонюсенькие струны.

                                     * * *

Врал тогда, четыре года назад, Валера? Или действительно принял потерю друзей и Дара как неизбежность и заранее стал строить новую жизнь? Почему же у Ивана не получается? Почему для него начало осени — крах, грань, за которой всё скрыто тяжелым туманом? И он судорожно цепляется за оставшиеся призрачные недели…

                                     * * *

Полное молчание… Будто вымерли все.

Что могло случиться? Крепкая ячейка, одна из лучших в Подмосковье. Никто не выходит на связь. Собрались и всем миром завалились к кому-то на дачу? Далёкую такую дачу, где и мобильники не работают, и Интернета нет? Дежурного должны были оставить, иначе — разгильдяйство. Быть не может! Жуковские уж точно не разгильдяи, Артуровский дух в них глубоко вбит. Но ведь ни одного сообщения в Интернете. Это что — экстренный случай? Похоже. Значит, можно звонить по тревожному номеру, к которому подключены все члены ячейки. Ситуация крайняя. Такой связью Иван никогда не пользовался. Длинные гудки… Один… два… три… четыре… Снова набирает номер — и снова гудки…

                                     * * *

С розовой флешкой все оказалось совсем не просто. Нельзя было спросить и получить ответ.

Компьютера у Ивана не было, и он пошёл в библиотеку. Её открыли накануне, как раз к началу учебного года. В компьютерном зале сидело всего два человека. Иван устроился за самым дальним столом, чтобы никто не мешал. Код он постарался запомнить, но бумажку, где тот был записан, пока не уничтожил. На всякий случай. И сейчас, не полагаясь на память, каждый вводимый знак проверял по шпаргалке. Флешка оказалась большая, на шестьдесят четыре гига, и информации на ней было море. Первый день он потратил на то, чтобы разобраться, какие файлы просматривать в первую очередь.

В конце концов, библиотекарша выгнала его из читального зала:

— Ты чего здесь, в духоте сидишь? Посмотри, погода какая! Последние деньки перед школой. Марш гулять! Лучше на речку сбегай.

Иван даже пожалел, что оставил ноутбук Валере. Вопросов была масса, а ответов — ни одного.

                                     * * *

Задребезжал телефон. Из трубки сочилась тишина. Потом раздался какой-то шорох.

— Алло! Алло!.. — Иван не бросал трубку, вдруг звонок связан со случившимся в Жуковском. В том, что там что-то случилось, он уже не сомневался.

— Ваня, это ты? — ожила вдруг трубка. — Мама Кристины говорит. У неё ангина, она только шептать может, и то очень тихо. Вот и сейчас что-то шепчет… У неё к тебе какое-то дело. Если нетрудно — забеги.

Иван медленно опустил трубку. Если товарищ просит, сделай обязательно. Все дела брось, но сделай — так учил он своих ребят. А как же опасность заражения чумой? Так назвал когда-то Валера страшное воздействие на друзей того, кому исполнилось шестнадцать. Ивану понравилось это слово. В нём звучала неотвратимость болезни и невозможность выздоровления. И никто из непосвящённых не поймёт. Разве что посмеётся — чума ведь давно изничтожена.

А может, он зря порет панику? Дар, обычно, исчезает не сразу, а постепенно. И пока остаётся хоть кроха, воздействия на друзей обратимы. Как простуда — через некоторое время проходит. Правда, это все рассказы ребят из других ячеек, среди его близких друзей шестнадцать ещё никому не исполнялось. Он первый.

Бежал к дому Кристины, а мысли крутились и крутились. Не совершает ли он ошибку? Иван, когда был один, всегда бегал. Ходить у него не получалось, ноги сами начинали отрываться от земли. Иногда усилием воли он заставлял себя перемещаться чинным шагом, но чуть задумывался — и снова пятки сверкали.

Кристина лежала в постели, что уж совсем было на неё непохоже.

— Близко не подходи, ангина очень заразная, — предупредила Кристинкина мама.

— Не слушай её, — прошептала Кристина, — ангина через предметы передается. Ты же не будешь пить из моей чашки и есть моей ложкой.

— Горло полоскать надо. Мне папа, знаешь, какое полоскание делает? На стакан воды ложка соды, ложка соли и несколько капель йода. Гадость ужасная, но хорошо помогает.

— Как ты говоришь? — в дверь заглянула мама. — Соль, сода и йод? Я соли и соды поменьше положу, пол-ложки хватит…

Наверное, у Кристинкиной мамы был отменный слух. Это надо будет учесть при разговоре.

— О чём говорили в блиндаже?

— Я не ездил. На переговоры надо было идти.

— Это из-за коляски? Думаешь, Дар теряешь?

Иван аж выругался про себя. Казалось, Кристинка наперёд его мысли знает.

— Это не ты, это я виновата, — девочка закашлялась, и он подал её стакан воды.

— А теперь иди, помой руки. Я же этот стакан трогала, — строго произнесла она, ставя стакан на тумбочку.

На обратном пути из ванной, его поймала Татьяна Сергеевна:

— Вот, возьми, — и вложила в руки тарелочку со вкусно пахнувшими оладьями. —

Наговоритесь, я тебя борщом накормлю.

Кристинкина мама родилась в деревне, долгие годы прожила в общежитии, и ей казалось, что забегающие к ним дочкины друзья вечно голодны.

— Это не ты, это я виновата, — повторила Кристина.

— В чём?

— Там, с коляской. У меня горло болело, голова… Сама не собралась, и тебе помешала. С твоей силой ничего не случилось, я её чувствовала. И сейчас чувствую.

— Что же ты на улицу пошла, больная?

— Так… Захотелось. Лучше рассказывай, случилось-то что?

— Ты-то откуда знаешь.

— А я все знаю, что с тобой происходит.

— Не верю. Что я сегодня утром делал?

— Сначала у плотины был, на стрелке. А потом с Алёной купаться ходили.

— Кто тебе рассказал?

— Никто. Просто знаю. Так что случилось?

— Не знаю. Жуковские на связь не выходят.

— Может, разъехались все. На каникулы.

— И никого не оставили? Это Жуковские-то?

— Значит, случилось… Узнаешь что — приходи. Вместе подумаем.

Потом Иван ел борщ. Такой вкусный, что не заметил, как уплёл две тарелки.

                                     * * *

На флешке был дневник, длинный и подробный. Похоже, Валера начал писать его ещё в самом начале своей деятельности. Наверняка, там была масса полезной информации, но Иван решил оставить его на потом. Было много длинных видюшек — Валерины друзья рассказывали о различных случаях. Но заинтересовала Ивана запись разговора с новым членом ячейки. Камера была направлена на Валеру, наверное, из соображений конспирации…

Библиотекарша часа через полтора принесла Ивану чай с печеньем (он был единственным посетителем), а ещё через час снова выгнала, заявив, что и о глазах нужно подумать.

— Они тебе ещё ой как пригодятся, — пошутила она.

— Экран-то жидкокристаллический, безвредный, — слабо возражал Иван.

— Вредный, безвредный — глаза всё равно устают. Их беречь надо, особенно в детстве. Так что брысь отсюда!

Иван спустился от центральной улицы, прошел мимо церкви, сооружённой по плану Растрелли, и очутился в старой одноэтажной части города. Георгины и золотые шары выглядывали из-за серых заборчиков. Иван шагал по узкой потрескавшейся асфальтовой дорожке, протянувшейся рядом с булыжной мостовой. Ему было о чём подумать.

…Нельзя использовать Дар для личных целей… Эту заповедь Иван до конца не понимал. Что означает «для себя» и «для других»? Порой эти понятия так переплетаются, что не распутаешь. Теперь понятно, почему Валера столь настойчиво советовал поскорее найти напарника. Ведь если Ивана начнут бить, сам он не сможет защитить себя. Только кулаками, а их всего два.

…У врачей есть принцип «Не навреди!» Прежде, чем сделать что-то, хорошенько подумай, стоит ли это делать? А то может получиться гораздо хуже… Что тут скажешь? Это трудно, очень трудно. Ведь настоящее петляет по таким узеньким тропам, что не всегда сообразишь, как что повернётся.

…Вначале кажется, что способен перевернуть весь мир, но получается сделать до обидного мало. Но даже малое достойно великого, так говорил мой учитель… Посмотрим, а вдруг мне удастся. Может, Валере просто не повезло.

…Обязательно постарайся узнать границы своей силы. Только действуй очень осторожно, чтобы не случилось беды. И обязательно с напарником. Вы должны чётко представлять, чего вы не можете. Это очень важно… Ну об этом Валера мне говорил.

Значит, четыре года… Иван только сейчас осознал, что остаётся совсем один со всем, что получил от Валеры…

Неправда, у него есть флешка, и завтра он снова пойдёт в библиотеку.

                                     * * *

Снова тревожный номер, снова длинные гудки, и вдруг…

— Это кто? — какой испуганный голос.

— Иван из Красногорска. Что у вас стряслось? Где Фёдор?

— Не знаю, ничего не знаю. Я всего месяц… Все куда-то пропали. Телефоны отключили. Я не знаю, что делать.

— Успокойся. Тебя как зовут?

— Олежка.

— Значит так, Олежка. Сиди и не рыпайся. Я тебе сейчас скажу номер. Запомни его. Никуда не записывай. Завтра утром позвони. Не волнуйся. Наверняка у ребят серьёзное дело, и они решили тебя не брать. Успокойся, они тебе потом всё расскажут.

Иван дважды продиктовал Олежке номер своего телефона и попросил повторить. Выключив мобильник, Иван задумался. Он давно взял за правило — в сложной ситуации не суетиться, а сесть и всё спокойно обдумать. И сейчас надо сообразить, что могло случиться с десятком опытных, отлично организованных ребят. Почему они все разом замолчали?

Мистика!

Почему же никто из них не выходит на связь?

Вариант первый — их всех похитили. Невероятно! Об этом бы точно было известно. Полицию бы на ноги подняли. Хотя, Олежка мог и не знать. Надо Сёму спросить, не было ли в Жуковском переполоха…

Вариант второй — все бойцы во главе с Фёдором потеряли память. Эпидемия такая… Ещё более невероятно. Тут уж не память потеряли, а с ума посходили. Всех разом в дурдом и забрали. Тоже версия.

А вот сам ты… Что должно случиться, чтобы ты полностью обрезал всё общение? Так ты же и собираешься это сделать. Шестнадцать исполнится — и для всех исчезнешь. Ни звонков, ни писем…

Ни звонков, ни писем. Не могло же всем им сразу шестнадцать стукнуть. Фёдору недавно пятнадцать отпраздновали. Фёдор — кремень. Сидит он дома у компа и никому не пишет. Только если… если он «заразный». После шестнадцати мы все заразные будем, очень заразные. А до шестнадцати?.. Если ты недоумок и с бывшим дружком-переростком мяч во дворе гоняешь или купаться побежишь, несколько дней такими глупостями заниматься будешь… или письмами неделю перебрасываетесь, тогда, конечно, «смертельный» диагноз. Опять же, необходимо коллективно с ума стронуться. Вернулись к варианту «Б».

Больше никаких идей у Ивана не вызрело. Да и версия, точнее полуверсия, оставалась одна. Вся фёдоровская дружина разом потеряла «Дар». Дальше всё сходится. Дисциплина. Стал «заразным» — обруби все связи. Сиди и не рыпайся. Потому ни в контакте их нет, ни на звонки не отвечают. Дисциплина.

Конечно, логично всё, но главное-то всё равно непонятным остаётся. Как они могли разом «Дар» потерять? Инфекция какая-то? Не слышал Иван о таких болезнях. Страшный вирус вывелся… или вывел кто-то?

Думать можно сколько угодно. Без новых фактов всё равно ничего не надумаешь. Надо бы с Сёмой поговорить, только он сейчас со всеми в Блиндаже. Может и мне туда махнуть? Ещё успею — мы там всегда допоздна засиживались. А если и вправду вирус? Если все свои объяснения Кристинка просто придумала, чтобы его поддержать? Вряд ли через Интернет передаётся. Хотя «зараза» -то и через Интернет, и через мобильник прёт.

Пока ограничим непосредственное общение. Введём карантин. Как при ветрянке. Подождём до вечера, тогда и с Сёмой свяжемся. А пока сами в Интернете покопаемся…

Накопать ничего не получилось. Лето, разъехались все, активность на нуле. Развесил, где можно, значки: «Срочно». Тревогу объявлять не стал.

Что делать? До вечера ещё полдня. Искупаться сходить? Одному скучно. А почему, собственно одному?

Набрал номер Алёны:

— Привет!

— Привет!

— Что делаешь?

— Жду, когда позвонишь.

Вот так, одной фразой, выставляет тебя дураком.

— Мы же ни о чём не договаривались.

— Ты, значит, не хочешь меня видеть?

— Я же звоню. Пошли купаться.

— К плотине? Пошли. Я буду тебя возле дома ждать. Давай быстрее!

Иван и возразить не успел, как она выключила аппарат. Почему возле её дома? Это же совсем в другую сторону.

Алёна стояла, размахивая сумкой, будто пропеллером.

— Что с тобой? — спросил Иван.

— Ничего. Просто день хороший.

— Почему хороший?

— Будем на лодке кататься?

— Я деньги не взял.

— Брат продал мой портрет. Ещё и на мороженое хватит.

Брат Алёны рисовал картины и продавал их на рынке возле станции, а иногда ездил в Москву на вернисаж у Крымского моста.

Купаться возле плотины Иван не любил. Вода там мутная и дно илистое. Но сегодня ему было всё равно, тем более, что он любил грести. Так же, как управлять автомобилем. Отец иногда, на пустых дорогах, позволял ему садиться за руль. Осенью он надеялся получить юношеские права, правда, удастся ли сделать это в Бурске?

— Надолго в Бурск уезжаете? — будто прочитав его мысли, спросила Алена, когда лодка вышла на середину водохранилища.

— На два года. У отца контракт.

— Снова врёшь. Когда-нибудь научишься правду говорить?

— Что это я вру? — возмутился Иван.

— Через год окончишь одиннадцатый класс. Что дальше?

— В армию пойду.

— В армию? Ты же в институт собирался!

— Передумал. Кто меня туда возьмёт. Баллов не наберу.

— Подготовишься. В Бурске не будет этого вашего клуба. Ты же на него все силы тратишь. Странно, что ещё на меня время остаётся. Скажи правду, только гляди мне в глаза. Со мной встречаешься, потому что я твоя подопечная? Вы же всем юродивым помогаете. Чтобы я ещё какой глупости не наделала?

Иван опустил вёсла. Этой штукой меня не проймёшь. Не боюсь глядеть в глаза. Даже в эти, серые с выгоревшими ресницами. Незачем ему врать.

— Нет.

— Нет? А почему?

— Просто мне нравится разговаривать с тобой.

Похоже, Алёна растерялась. Она первая отвела взгляд. Опустила руку и ударила по воде. Брызги полетели до соседней лодки. Сидевшая там девчонка рассмеялась.

— Поплыли к пляжу.

Иван развернул лодку.

Алёна смотрела на круги, расходившиеся по воде.

— Ты не хочешь возвращаться сюда. Не знаю, почему, но не хочешь. Потому и в армию решил идти. Но ведь юридический есть и в Бурске. Зачем же год терять?

— В Бурске — юридический? Ты откуда знаешь?

— Знаю. И за год ты прекрасно подготовишься, если будешь вкалывать как осёл.

— Почему, как осёл?

— Потому что ты осёл и есть, — рассмеялась Алёнка.

Лодка мягко ткнулась в песок.

                                     * * *

Иван открыл глаза и ощутил лёгкое движение занавески, прикрывающей раскрытое окно. Что-то надо вспомнить… Что-то очень хорошее… Ощущение счастья помнит — и больше ничего. Сон упорхнул, растворился, прихватив ночную, такую замечательную историю, ничего не оставив хозяину. Полно, был ли он хозяином, скорее товарищем, счастливым участником. Нечестно со стороны сна — вот так взять и бросить. А вдруг он ещё спит? Сейчас встанет, выйдет в большую комнату — и случится…

— Папка! — за столом, за чашкой чая сидел отец и негромко разговаривал с бабушкой.

— Тише, тише! Ты меня либо задушишь, либо на пол уронишь! — от неожиданности отец и вправду, чуть не свалился со скамейки.

— Откуда ты взялся? Я тебя только завтра ждал.

— Обстоятельства на работе изменились. Пришлось раньше выехать.

— Здорово! Как Мама?

— Операцию сделали. Всё нормально. Поправляется. Ждёт тебя дома. Всё торопилась выписываться, боялась, что без неё школа развалится. А у вас тут что? Как отдохнул? Почему не писал?

— Тут такое было! — Иван пытался отвлечь отца от темы писем. Боялся, ругать будет за то, что отдал ноутбук Валерке. — Самолёт разбился! Прямо рядом со мной над обрывом сосны как затрещат! Это он по ним будто топором…

— Вот, вот, — видно, бабушке надоело молчать, — носится днями невесть где, и поесть некогда. Глянь, худющий какой!

— Не где-то, а в больнице, у Валеры. Он из самолёта на кресле выпал и жив остался. Вокруг у всех народ толпится, а он один. Нет у него никого, детдомовский, у больной тётки живет. Та еле ходит…

— А кто сказал, что быть худым плохо? Пузико ещё успеешь нагулять. Только и будешь думать, как от него избавиться, — отец, смеясь, похлопал Ивана по плечу. — Парнишка-то как, поправляется?

— Да, только пока ещё в гипсе. Рука и нога сломаны. Врачи шутят, что он в скафандре родился.

Отец приехал на три дня. Починил крыльцо, подлатал крышу. Съездили на Сейм. Отец цокал языком, глядя на обрубленные самолётом стволы сосёнок.

— Да, повезло, так повезло…

Иван, наконец, решился:

— Папа, я Валере одолжил свой ноутбук. Его — в самолёте разбился. Он обещал передать, когда из больницы выйдет. Ты меня не ругаешь?

— За что же ругать. Ты поступил, как человек, а не как жлоб. Если бы все так поступали, мы бы жили в другой стране… — вздохнул отец.

Днём перед отъездом они вместе зашли в больницу.

— Привет, это мой папа. Мы сегодня уезжаем.

Иван предпочёл бы наедине попрощаться с Валерой, спросить о чём-то, но отец очень уж хотел посмотреть на человека, выжившего после такой переделки.

— Здравствуйте! — Валера тоже надеялся на другое прощание, но… Как получилось, так получилось. Главное он Ивану передал. А остальное… Есть же, в конце концов, розовая флешка.

Отец спросил о самочувствии, о друзьях, о здоровье тёти, о планах. Валера обстоятельно отвечал, но Иван не слышал, кровь стучала в голове и вместе с ней билась испуганная мысль: не исчезай, у меня одного ничего не получится, помоги…

Настало время прощаться.

— Ну, герой, выздоравливай! — отец потряс кулаком, дескать, наших не возьмешь!

— Выздоравливай, — промямлил Иван.