Уолтер Стивенс — коллега Дадли, ушедший на пенсию и ставший частным детективом в начале 1980-х; ранее также занимался надзором за коллегами из силовых структур;

Клинтон Стернвуд — начальник отдела ФБР, в котором трудились агенты Стивенс и Дадли;

Джон Фицджеральд Кеннеди — 35 Президент США (1961—1963), проводивший в целом курс сближения с соперниками по социалистическому лагерю и стремившийся остановить эскалацию «холодной войны»; состоял в тайной миротворческой переписке с советским лидером Никитой Хрущевым; погиб 22.11.1963 во время своей поездки в Даллас, как считается, не без участия ЦРУ;

«Макс Хедрум» — вымышленный персонаж, герой фильма «На 20 минут в будущее», в чьем облике 22.11.1987 на экраны телевизоров жителей Чикаго явился некий злоумышленник, вторгшийся в сетку телевещания с сомнительными посланиями и выражениями;

Проект «Голубая книга» — официальное название ряда засекреченных мероприятий и операций ЦРУ и ФБР, связанных с контактами с инопланетным, заоблачным разумом, «тонким миром» и необъяснимыми явлениями;

«Зона-51» — основная база проекта «Голубая книга»; место взлета и посадки секретных кораблей, спутников, ракет и самолетов, выполняющих стратегические задачи ВС США, в том числе, связанные с инопланетным разумом и военной разведкой;

Д. Б. Купер — авиационный террорист, захвативший 22 (по другим данным — 24) ноября 1971 года самолет и исчезнувший при прыжке с него в районе одного из аэропортов «Зоны-51»;

Уинстон Скотт — влиятельный деятель структуры ЦРУ, возглавлявший в середине 1960-х годов крупнейшую резидентуру Управления в Мехико, ставшую знаменитой благодаря тотальной слежке за всеми посольствами столицы Мексики и прослушиванию их телефонных переговоров; обладал колоссальным авторитетом в Лэнгли;

Джордж Энглтон — заместитель директора ЦРУ в 1960-1970-х годах, ставший знаменитым благодаря охватившей его шпиономании, приведшей к постоянной, едва ли не превратившейся в паранойю «охоте за кротами»; организовал беспрецедентную в истории американских спецслужб тотальную прослушку телефонных переговоров почти всех граждан, имеющих хоть какое-нибудь отношение к американской государственной системе;

Комиссия Уоррена — комиссия из числа крупнейших американских государственных деятелей под руководством председателя Верховного Суда США, занимавшаяся в течение года после покушения на Кеннеди расследованием его убийства;

Джон Маккоун — директор ЦРУ в 1961—1965 годах, основной ответственный за умолчание о действительных результатах расследования как комиссии Уоррена, так и результатах следствия ФБР по вопросу о причастности силовых структур к устранению Президента Кеннеди;

Анатолий Голицын — бывший офицер КГБ, сбежавший в 1960-х годах в США; выдал многих ценных агентов КГБ, сообщив о существовании в СССР системы «агенты влияния — агенты прикрытия», при которой один агент своими вычурными и странными действиями прикрывает действия другого, совершающего диверсионные действия на территории государства-противника;

Эдгар Гувер — отец-основатель и первый директор ФБР, приятель Дж. Энглтона;

Джимми Хоффа — американский профсоюзный деятель криминального толка, заинтересованный в развитии спекуляционных отношений с Кубой и потому — в свержении режима Фиделя Кастро; принимал активное участие в попытках ликвидации кубинского лидера со стороны ЦРУ;

Аллен Даллес — отец-основатель и первый председатель ЦРУ, впавший в немилость президента Кеннеди после провала ряда диверсионных операций на территории Латинской Америки и СССР, причастный к планам ликвидации Фиделя Кастро; был членом комиссии Уоррена, осуществлявшей официальное следствие по делу об убийстве Кеннеди;

Ли Харви Освальд — взбалмошный, полусумасшедший фанатик-коммунист, приехавший в США из СССР, то и дело контактировавший с советскими и кубинскими дипломатическими работниками и угрожавший убить Кеннеди; в конечном счете, признан официальным исполнителем убийства Президента 22.11.1963 в Далласе; подозревался в связях с ЦРУ;

Джек Руби — далласский бизнесмен, убивший Освальда 23.11.1963; имел тесные контакты с Дж. Хоффой и предпринимал активные усилия по свержению режима Кастро или его ликвидации; признан невменяемым и освобожден по решению суда;

Кэролайн Арнольд — тележурналистка из Далласа, впоследствии занявшая высокий пост в чикагской телекомпании;

Ральф Химмельсбах — агент ФБР, занимавшийся следствием по делу об угоне самолета Д. Б. Купером в 1971 году;

Роберт Кеннеди — родной брат Дж. Ф. Кеннеди, в период его правления — Генеральный прокурор США. Убит при невыясненных обстоятельствах в 1968 году;

Ричард Кейс Нагелл — агент ЦРУ, в чьи полномочия входила ликвидация Освальда незадолго до убийства; осталось невыясненным, в конечном счете, действовал ли он в данном случае в интересах ЦРУ или КГБ; от исполнения своих функций отказался, заявив о себе в полицейское управление Далласа;

Джеймс Хости — агент ФБР, осуществлявший наблюдение за Освальдом после его возвращения из СССР, но не проявивший должной осмотрительности и снявший его с учета незадолго до далласских выстрелов;

Валерий Костиков — начальник 13 Главного Управления КГБ СССР, отвечавшего за организацию политических убийств иностранных государственных деятелей по приказу советской верхушки; незадолго до убийства Кеннеди приезжал в Мехико и имел там контакты с Освальдом;

Сильвия Тирадо де Дюран — сотрудница посольства Кубы в Мехико, которая также имела контакты с Освальдом незадолго до убийства им Президента Кеннеди (предположительно, вступила с ним в половую связь и передала ему какие-то денежные средства);

Томас Артур Валли — бывший морпех из Чикаго, который должен был убить Кеннеди во время его поездки туда 02.11.1963, но вовремя был обезврежен чикагской полицией при участии ЦРУ;

Нго Динь Зьем — президент Вьетнама, пользовавшийся активной военной поддержкой США в проведении им линии противодействия коммунистам из «Вьетконга»; ввиду своей непоследовательной политики относительно присутствия на полуострове американских вооруженных сил стал разменной монетой в противостоянии Президента Кеннеди и членов ОКНШ, настаивавших на эскалации «холодной войны»; убит в результате провокации ЦРУ 02.11.1963;

Юрий Носенко — «агент прикрытия», якобы перебежавший в США в 1964 году, после убийства Кеннеди, не принесший с собой никаких секретов КГБ, но проявлявший активный интерес к государственным секретам Америки, в том числе к «Голубой книге»;

Чарльз Уильям Томас — дипломатический работник США, длительное время занимавшийся собственным расследованием убийства Кеннеди и пришедший, в конечном итоге, к выводу об участии восточных коммунистических разведок в организации данного мероприятия; покончил жизнь самоубийством 12.04.1971;

Санта Петровина — итало-американский мафиозо из «клана Гамбино», отвечающий за взаимодействие преступной организации с ЦРУ.

Часть первая

Глава первая

23 ноября 1987 года, Вашингтон, округ Колумбия

Накануне ночью агенту ФБР Роджеру Дадли приснился странный и жутковатый сон. Вернее, он сам до конца не понимал, сон ли это. Вернувшись накануне из центрального офиса, где на его голову в последние три недели свалилась огромная работа по изучению жизни и деятельности одного серийного убийцы, два года тому назад отправленного на тот свет посредством электрического стула, но ныне обретшего последователя, чьим розыском занималось его подразделение, Дадли почувствовал себя нехорошо. Мысленно отругал себя за возраст — раньше работа подобного рода, сопряженная с созерцанием расчлененных трупов давалась ему намного легче, — но потом смирился с неизбежностью и, выпив немного виски, продолжил изучать принесенные с собой досье в поисках схожих элементов в почерках двух убийц, которые, как он обоснованно полагал, должны привести к успеху в поимке одного из них.

Примерно через полчаса его словно из розетки вырубило — начисто не помнил, как уснул, помнил только, что во сне видел странные интерьеры. И видел их настолько близко и правдоподобно, что не мог понять, сон это или явь.

…Он стоял внутри огромного, многоэтажного здания. Правда, это был не фешенебельный и комфортабельно оборудованный небоскреб, какими обычно такие дома бывают. Скорее, это была какая-то полузаброшенная и затхлая фабрика, почему-то занявшая такую огромную площадь. Стены то тут, то там были в облезлой побелке, по ним струилась вода, пропускаемая швами в потолках и плитах, из которых это высокое, но хрупкое здание было построено. Почти целиком состоявшие из сваренных металлических листов полы тоже проседали и местами даже гнили от луж, образовавшихся вследствие взаимодействия с жидкостью. Освещения толком не было — какие-то мутные, искрящиеся на проводах, грязные и почему-то зеленые лампы в углах коридоров давали слабую возможность не споткнуться и не свалиться лицом в грязь (а грязь была здесь повсюду), или, чего хуже, не улететь вниз головой через одну из зияющих в полу дыр двумя-тремя этажами ниже. Электрические провода торчали по стенам, осыпая время от времени ветхий пол потоками искр, которые служили как бы дополнительным мерцающим освещением здешних жутких интерьеров.

От грязи на полу и на стенах исходил жуткий запах сырости и тлена, временами режущий глаз. Впрочем, глаз резали еще и бесконечные световые вспышки, озаряющие здешнюю темноту резко, внезапно, и очень ярко. Разбирать почву под ногами они не помогали, наоборот — глаз, уже привыкший к темноте, вдруг отвлекался невесть, откуда взявшимся потоком света, потом этот поток резко прерывался, и Дадли снова приходилось адаптировать зрительный нерв к условиям плохой видимости.

Коридор был прямой и длинный — как обычно бывает в зданиях подобного рода. Он длился и длился, не заканчиваясь, а изгибаясь бесчисленными поворотами, которым не было конца. Иногда он прерывался автоматическими дверями, которые, несмотря на пустынность здешних интерьеров, исправно работали, всякий раз открываясь перед путником. Были здесь и небольшие ступеньки, какими обычно соединяются уровни в офисных помещениях. И окна на стенах тоже были. Вот только самих офисов — то есть дверей в нишах и углублениях вдоль стен — было немного. Двери эти были, в отличие от современных конструкций, тяжелые, словно кованные, местами ржавые (неудивительно, учитывая, сколько воды здесь было повсюду!), и закрытые наглухо. Дадли остановился у одной из них и попробовал потянуть ее на себя — не тут-то было. Даже стук, который должен был раздаться после того, как он опустил на тяжелую металлическую поверхность двери кулак, словно утонул в этом материале. Как будто бронированные!

Он проследовал дальше, сквозь непроглядную тьму, временами освещаемую вспышками неисправных электроприборов, к очередной такой двери. И снова — то же самое. Ни открыть, ни достучаться до тех, кто за ней сидел, у него не получилось. Но там точно кто-то был! Несмотря на плотную железную конструкцию и полное отсутствие щелей, приложив ухо к любой из этих дверей, можно было услышать, что за ней раздаются какие-то странные звуки — то ли скрежет металла, воющего от соприкосновения с самим собой, то ли чьи-то крики, настолько истошные, что трудно было представить себе их принадлежность человеку, то ли переходящее в стон рычание какого-то дикого зверя. Это было слышно настолько отчетливо, что по коже невольно пробирался холодок. А попробовать постучать в эту дверь — и снова звук кулака заглохнет, как будто его и нет вовсе, как будто просто бабочка пролетела и коснулась стального занавеса, отделяющего странный мрачный коридор от не менее странных и мрачных комнат, о содержании которых можно было только догадываться… А может, не надо было и догадываться, незачем было и стучать — вдруг двери возьмут, да и откроются, и предстанет глазам несчастного путника такое, чего лучше не видеть?

Постепенно погружаясь в обычно не свойственный ему страх, агент Дадли продолжил путь, но уже быстрее. Он уже привык к мерцающему освещению, изгибам пола под ногами, небольшим ступенькам и бесчисленным открывающимся автоматическим дверям, так что двигаться мог уже интенсивнее. Страх от отсутствия людей, странных звуков за немногочисленными стальными дверями, запаха отдающей исполненным трупов морским дном сырости, смешанный с любопытством о природе этих звуков и самого того места, в котором оказался (не говоря уж о том, как он сюда попал) заставлял его ноги передвигаться быстрее, вырывая глазом из темноты очередную дверь, чтобы снова припасть к ней ухом, услышать те же странные звуки, постучать, и, ничего не дождавшись, следовать дальше и дальше.

Вскоре он споткнулся и упал лицом в пол. Повезло, что свалился рядом с дырой между сваренными металлическими пластинами, из которых перекрытие состояло — прямо в лужу. Немного воды затекло в нос, и он вдруг понял, что именно запах морского дна создает жутковатое ощущение. На минуту ему вдруг показалось, что само это здание есть часть какого-то большого затопленного города, и он — на самом дне океана. Подумав так, он мгновенно вскочил на ноги и ринулся к окну.

Оно открылось на удивление просто, и сразу опровергло эту его гипотезу. Дадли улыбнулся — значит, выход все-таки есть, — посмеялся собственной алогичности («Как бы тогда здесь открывались автоматические двери и мерцало тусклое освещение, если бы оно стояло по крышу в воде?») и распахнул окна шире. Как в любом офисном здании, окно было и впрямь очень большим. За ним, со стороны улицы, виднелся небольшой выступ, вроде неогороженного балкона шириной в метр. Агент шагнул на него и оказался на свежем воздухе. Правда, на улице было еще темнее — настолько, что невозможно было понять, на каком он этаже находится. Тьма из окна зияла такая, что не видно было ни зги, сколько глаз ни мучай. Но воздух был сравнительно свежим… Чтобы понять, есть ли у него альтернативный выход, Дадли достал из кармана пиджака монетку и бросил вниз. С оглушающим свистом улетела она в темноту Дантова ада, в котором агент оказался этой ночью неожиданно для себя. И — ни звука…

Он вернулся в коридор. Прыгать было бы глупо, так же, как и искать другой выход, как и стучаться в жутковатые запертые двери. Исхода отсюда явно нет.

Идти дальше не было сил — пройденный путь был длинным и бестолковым, и продолжать его было бессмысленно. Но вдруг, непонятно откуда, коридор залил свет. Яркий, разноцветный, сияющий и мерцающий, но свет! По стенам поползли красные, желтые, синие полосы, составляющие правильные и красивые геометрические фигуры. Минуту спустя они были уже повсюду — на полу, на потолке, на многочисленных окнах, на малочисленных дверях. Видимым стало все, что до этого Дадли мог только пощупать. Но на окружающую обстановку он уже не смотрел…

Его внимание привлекла вдруг выросшая из-под земли фигура, которая, очевидно, и принесла с собой эту световую иллюминацию. Это был высокий мужчина в строгом черном костюме и белой рубашке, с туго повязанным под самое горло галстуком. На лацкане пиджака — значок с орлом, такие носят госслужащие высшего ранга. Обутые в красивые, дорогие ботинки ноги, едва шевелились, наощупь подыскивая дорогу, хотя вокруг все сияло, светилось и переливалось — казалось, даже слепой разглядит сейчас весь мрак этого помещения. Дадли поднял лицо наверх– в том месте, где должна была находиться голова мужчины, торчала кость с небольшим фрагментом лица. Остальную часть своей черепной коробки мужчина нес в руках. Глаз вовсе не было видно — очевидно, он стал жертвой покушения… Но почему тогда еще жив, при таких-то ранениях?

Мужчина шел медленно, но Дадли не спешил к нему подойти. Не спешил оказать помощь, спросить что-то, о чем-то сказать. Он просто сидел на подоконнике и наблюдал за движениями своего товарища по несчастью, такого же странного, как и все вокруг. Но длился его путь недолго — несмотря на полное отсутствие глаз, мужчина упорно направлялся к одной из закрытых дверей в стенных углублениях, в которую сам Дадли несколько минут назад безуспешно пытался попасть. Остановившись перед дверью, мужчина легко ткнул в нее пальцем, и она, как ни странно, ответила ему. С легким скрипом она немного приотворилась, впуская мужчину, а, когда он перешагнул порог, скрываясь в очередном пучке тьмы, с тяжелым стуком возвратилась на место. Дадли рванул к ней в надежде, что сможет проникнуть вслед за мужчиной, но в мгновение ока она стала на прежнее место так же крепко, как стояла раньше. По наитию агент прислонил к ней ухо, чтобы послушать, что случится дальше с истерзанным странником без головы. И, к его удивлению, услышал, что прежние звуки тяжелых скрипов, воя, рычания, сменились на быстрые электронные сигналы — так бывает, когда чью-то речь, записанную на магнитофонной пленке, быстро проматывают вперед, или ломается телевизор. Быстрые, неразборчивые, высокие звуки, похожие на пиликание электронной матрицы или лепет сломавшейся детской говорящей куклы понеслись из-за тяжелых дверей, оглушая агента.

…И тут он проснулся. От звука телевизора. Программа передач на одном из каналов закончилась, на экране светилась заставка, а из динамиков доносился длинный, непрекращающийся писк — тот самый, который он слышал минуту назад, находясь в том странном здании. Агент сел на кровати и прислушался. Прислушался и к телевизору, и к своим внутренним ощущениям. Нет, звук все же немного отличался. Из телевизора несся писк протяжный, однотонный, не разделенный никакими сигналами. А из-за двери минуту назад — какофония похожих, но все же отдельных звуков, сливающаяся в единую звуковую дорожку, похожую на эту, но все же другую. Иными словами, там звуков было много, здесь он был один.

Еще минуту Дадли сидел и анализировал все увиденное, а потом вдруг поймал себя на мысли, что не понимает цели этого анализа. Приснился какой-то бред, а он сидит и всерьез вдумывается в его содержание и детали. Или это все же был не сон? Почему, если это ему приснилось, он начисто забыл, как расстелил постель и лег спать? Это неизвестно, известно только, что завтра вставать чем свет. Агент протянул руку к пульту и выключил телевизор.

А утром начались настоящие странности, о которых он узнал, сидя в компании своего шефа, Клинтона Стернвуда, на борту служебного самолета ФБР, направляющегося в Чикаго.

— И зачем мы туда летим? Наш герой там объявился? Снова зарезал кого-нибудь?

— Нет, тут дело посерьезнее. Ты телевизор смотришь?

— Вчера вроде бы смотрел. А что там?

— А какой канал ты смотрел? — уточнил Стернвуд.

— Не помню, по-моему, WTTW…

— Чикагский?

— Ну да.

— И во сколько это было?

— Что было? — тяжелый сон, видимо, не давал Дадли быстро соображать.

— Во сколько ты его смотрел?

— Я не помню, часов в одиннадцать. По-моему, показывали серию «Доктора Кто»… Правда, смотрел недолго — потом уснул.

— А когда проснулся?

— Вроде в районе полуночи…

— И ничего тебе не показалось странным? — вскинув бровь, как будто издалека поинтересовался Стернвуд.

Дадли напрягся.

— Если не считать той бредятины, которая приснилась мне под мерные звуки «Доктора Кто», ничего… Хотя… Погоди. Я помню, что, когда проснулся, вещание почему-то было прервано. Ну, понимаешь, раньше, когда вещание не было круглосуточным, еще в 60-70-е годы, по ночам его выключали, и на экране была или белая полоса на черном фоне или цветная микросхема, а вместо звука был такой долгий, протяжный писк. Я давно уже такого не припоминаю — покажи мне хоть один канал, который владельцы, живущие за счет рекламы, решат отключить на ночь. А тут почему-то отключили.

— О причинах ты не задумывался?

— Считаешь, мне больше думать не о чем? — иронично дернул уголками губ агент Дадли. — Мы тут чуть ли не всем управлением ищем этого…

Киногерой Макс Хедрум, в образе которого злоумышленник 22.11.1987 вторгся в чикагский телеэфир

— Извини, я понял, — подняв ладонь вверх, остановил его Стернвуд. — Я объясню. Дело в том, что на уровне 23 часов 15 минут вещание эфира WTTW было прервано, и в эфире появился некий человек в маске киногероя Макса Хедрума. Двумя часами ранее он уже появлялся на несколько секунд в эфире другого чикагского канала, местного. А в 23:15 появился там. Как раз тогда, когда ты спал, видимо. Понес какую-то бессвязную околесицу, но нес довольно долго — полторы минуты. Потом технари из WTTW восстановили вещание, но вопросы о том, кто это был такой и что ему было надо в эфире, остались открытыми. На них ты должен будешь ответить!

Дадли чуть с кресла не свалился.

— Что? Ты серьезно?! Мы ищем маньяка, который держит в страхе почти все восточное побережье, а ты посылаешь меня, агента с 30-летним стажем, заниматься проделками каких-то видеохулиганов в Чикаго?!

— Это не просто видеохулиганы. Здесь есть два момента, которые привлекли внимание нашего руководства, и, не разрешив которые, мы не имеем права возвращаться в Вашингтон. Первый — сигнал был уж очень сильным, и наше с тобой высокое начальство считает, что речь идет о вмешательстве «Голубой книги»…

Это словосочетание много значило для любого агента ФБР. Во всяком случае, оно точно означало, что дело важное, о нем надо помалкивать, но отнестись к нему следует со всей серьезностью — руководство ФБР в Вашингтоне такими словами просто так не разбрасывалось, ибо для них оно значило едва ли не большие проблемы, чем для рядовых следователей.

— А второй? — спросил Дадли.

— Какое вчера было число?

— 22 ноября.

— Что было в этот день 24 года тому назад?

— О, Боже, — Роджер хлопнул себя ладонью по лбу. — Джей-Эф Кей?

— Точно. Они думают, что есть связь между тем, что случилось тогда в Далласе, «Голубой книгой» и вчерашним инцидентом.

— Но тогда нам придется связываться с ребятами из Лэнгли, — немного подумав, заключил Дадли, — а работать с ними — дело грязное. Снова начнутся игры, тайны, палки в колеса и прочее.

Стернвуд согласно кивнул:

— Потому нас с тобой и послали по горячим следам- чтобы мы имели возможность собрать все факты, допросить всех свидетелей, все спокойно зафиксировать, не дать им сунуть нос в дело, пока сами не отыщем там крайних. А потом пусть приходят и делают, что хотят — за помощь будем благодарны, а большого вреда нанести следствию они уже не смогут.

Дадли вмиг посерьезнел и собрался.

— В таком случае придется все делать очень быстро.

— Вот ты и ответил на вопрос, с которым сел на борт, — пожал плечами Клинтон. — Потому мы так спешно туда и летим.

Чикаго, штат Иллинойс, в тот же день, чуть позже

Час спустя Стернвуд и Дадли сидели в офисе заместителя генерального директора того самого телеканала, WTTW, Майкла Винкли, и разговаривали с ним о случившемся. Дадли как человек прежних времен, далекий от новомодных веяний современной культуры, для начала должен был понять, о каком таком сверхсильном сопернике вообще идет речь, и потому начал издалека:

— Кто такой этот Макс Хедрум?

Винкли улыбнулся и посмотрел на Стернвуда. Тот развел руками — отвечать агенту ФБР придется даже на такие «темные» вопросы. Тот снова улыбнулся и начал терпеливо объяснять.

— Ну, скорее, не кто, а что, — говорил он. — Если читать дословно, то это значит «максимальная высота». Ну, знаете, такие таблички вешают на подземных парковках — максимальная высота машины не должна превышать, допустим, два метра, иначе она туда не влезет.

— Да, припоминаю. А когда это словосочетание стало именем собственным?

— В 1985 году, когда на экраны вышел фильм «На 20 минут в будущее». На его сюжете, если вы не смотрели, надо остановиться подробнее… — По глазам агента Винкли понял, что его предположение оказалось верным, и начал излагать: — Суть его состоит в том, что к началу XXI века обществом будут управлять глобальные телевизионные сети. Одна из таких сетей, «сеть-23», оказывающая влияние на умы 80% более или менее сознательного и трудоспособного населения, внедряет в жизнь работу так называемых нейросетей…

— Сети, нейросети… Черт знает что… Вы яснее можете выражаться?

— Нейросеть — это что-то вроде искусственного мозга, созданного не из нейронов, а из электронов. Они повторяют структуру нашего интеллекта, только, конечно, превосходят наши возможности — машина все-таки.

— А зачем это надо? — спросил Дадли, параллельно записав в блокнот некоторые важные, как ему казалось, выдержки из речи своего респондента.

— Странный вопрос, — растерялся тот. — Вам никогда не хотелось опередить мыслительную деятельность вашего соперника, например, преступника, которого вы искали? А в фильме это возможно. Программируем нейросеть определенным образом, и перед нами не просто живая модель действий самого изощренного и хитрого негодяя, но и метод воздействия на его интеллект. Он ведь знает все наши слабые места, знает, куда надо нажать, как надавить, чтобы загнать любого из нас в угол. Одним словом, как человек, только совершеннее. И вот эта самая «сеть-23» при помощи нейросети программирует сверхрекламу — такую рекламу, которая будет воздействовать не только на мозг человека, но и на все его нервные окончания. Таким образом, человек будет покупать продвигаемые с ее помощью товары подсознательно и в диких количествах… Один из сотрудников «сети-23», журналист Эдисон Картер, вскрывает и этот факт, и то обстоятельство, что иногда сверхреклама способна приводить к гибели людей, так как ее воздействие, не ограничивающееся, как я уже сказал, одним только головным мозгом, слишком сильно для человека, не всякий выдержит. Узнав это, Картер становится опасным для сети, и они организуют покушение на него. Покушение срывается, но в пользовании руководства сети оказывается точная копия мозга Картера — это им нужно, чтобы знать, до чего он еще докопался и когда и кому он собирается об этом рассказать. Полный контроль над личностью, понимаете? На основе этой копии они создают еще одну нейросеть — точную, усовершенствованную копию Картера, которая живет в мире электронов. В тонком, физическом мире. Однажды он, по их недосмотру, выходит в эфир… Надо ли говорить, что после этого существованию «сети-23» приходит конец?

— То есть, если я правильно понял,.. одну личность, физическую, они заблокировали, а вторую, электронную, или, как сказали бы раньше, метафизическую, активировали? — Дадли быстро включился в процесс, что не могло не порадовать Клинтона Стернвуда.

— Примерно так. Не понимая силы, что в ней заложена. Так вот образ, который на экране воплотила вышедшая из-под контроля магнатов сеть, — человечка, похожего на Эдисона Картера, — и назвали Максом Хедрумом. Вроде аллюзии — максимальная высота человека. Высота интеллектуальная, физическая, техническая. С одной стороны, вроде бы человек, а с другой — предел совершенства. С тех пор он стал настолько популярен, что его сделали даже героем сериала, лицом компании «Кока-Кола»…

— Он… человек, который не существует даже в масштабах фильма… — рассуждал Стернвуд.

— Но он мыслит! Пусть искусственно, без мозга, без реторты Фауста, но мыслит. А значит, существует, — логично заключил Винкли.

— И это самое мыслящее чудо вчера появилось в вашем эфире, так?

— Именно. Около 23 часов 15 минут все наши передатчики выключились как по мановению волшебной палочки. Пошла какая-то странная рябь, хотя, по данным спутников, вся наша аппаратура, стоящая на вершинах холмов по всему штату и за его пределами, все воздушные зонды с передающими устройствами — все было в порядке. Мы уже через час отправили специалистов на все передающие станции — и никаких следов постороннего вмешательства никто из них не нашел.

— Какие подозрения, в таком случае? — спросил Стернвуд. — Кто-то из местных балуется? Такое ведь, кажется, уже было год назад у… НВО?

— Было, но тут другое, — напрягшись, объяснял Винкли. — Сигнал был очень, очень сильный, понимаете? Если бы речь шла о каком-то местном хулигане, то максимум, что он мог бы сделать — это навредить сетке вещания в одном городе, даже, в одном районе. В конце концов, мы, конечно, не «сеть-23», но технические возможности имеем весьма значительные… А здесь — рожу этого Хедрума увидели даже жители Вашингтона! Только перенастраиванием частоты передатчиков мы смогли его прервать, а это говорит о том, что сила сигнала достигала космической.

— Вещание велось с зонда или со спутника?! — удивился Дадли. — Быть такого не может!

— Судить вам.

— Как вы думаете, что это все же было, — философски вопрошал Стернвуд, — происки ваших конкурентов или..?

— Я теряюсь в догадках, — развел руками хозяин кабинета. — Конечно, конкуренция в области телевидения вообще и телевизионной рекламы, в частности, очень сильна, но, чтобы применять такие средства… Знаете, я припоминаю, что человек в маске в начале своего выступления сказал что-то вроде: «Я захватил CBS».

— Думаете, речь не идет о попытке поглощения вашего канала крупной телевизионной корпорацией? — озвучил свою догадку Стернвуд. — Обычно ведь так бывает: сначала они подтачивают ваши позиции, ломают ваши станции, потом переманивают к себе ваших клиентов, а потом покупают вас за ломаный грош со всеми потрохами, расширяя свою зону вещания.

— Я понял, к чему вы клоните, но причем тут тогда CBS?

— Если замах идет на федеральные каналы такого уровня, то очевидно, мистер Стернвуд, что мы не зря приехали, — уныло констатировал Дадли. Чутье подсказывало ему, что на сей раз в Чикаго он застрянет надолго. — Ладно, мистер Винкли. Я услышал от вас все, что хотел. Теперь мне нужна видеозапись этого инцидента, вся речь этого клоуна, и не мешало бы поговорить с руководством вашей инженерной службы — пусть в подробностях расскажут мне, что, как и почему, на их взгляд, приключилось…

— Да, разумеется, — Винкли поднял трубку телефона и вызвал кого-то из техперсонала в кабинет.

Воспользовавшись паузой, Дадли решил еще кое о чем спросить у своего собеседника:

— Еще один вопрос, последний, если позволите.

— Да, пожалуйста.

— А оставшиеся 20%?

— Простите?

— Вы сказали, что, по сюжету того злосчастного фильма, 80% населения Америки входит в зону покрытия «сети-23». А оставшиеся 20, что, вообще не смотрят телевизор? Значит, надежда спасти общество все же есть?

— Нет, никакой, — отмахнулся Винкли. — Они смотрят, но другую программу, с менее сильным сигналом, менее интересными передачами и менее яркой картинкой, которую демонстрирует в кустарных условиях какой-то, как вы выражаетесь, любитель, из самодельной студии…

— Но почему «сеть-23», которой нужны человеческие ресурсы, не озабочена тем, чтобы их охватить?

— Такие ресурсы ее не интересуют. У них ведь нет денег, так зачем распространять на них рекламу, за счет которой телевизионщики только и живут, и трансляция которой обходится им достаточно дорого?

Винкли задал риторический вопрос, но Дадли услышал в нем характеристику его самого — жесткую, суровую, местами подлую, но правдивую. Поначалу менеджер и сам не понял, что сказал, но минуту спустя, поймав на себе смеющийся взгляд Дадли, раскраснелся и заулыбался.

— Ничего не поделаешь, сэр, это закон рынка, — развел он руками. — И я ему служу, и вы в какой-то мере, защищая государство, на нем стоящее… О, а вот и мисс Арнольд…

В следующую секунду на пороге появилась маленькая женщина, увидев которую Дадли понял, что случайности не случайны. Кого-кого, а ее увидеть он ожидал здесь сейчас меньше всего. Но это была именно она, в чем не было никаких сомнений.

— Кэролайн?!

Глава вторая

23 ноября 1987 года, Чикаго, штат Иллинойс

Роджер Дадли и Кэролайн Арнольд сидели в небольшом, но уютном кабинете руководителя технической службы канала WTTW — такую должность старая знакомая агента ФБР теперь занимала в иерархии не самого маленького канала в стране, — пили кофе и разговаривали о прошлом в ожидании ее подчиненных, которые должны были дать мало понимающему в этих вопросах агенту свои великоразумные пояснения, снабдив их кассетой с записью хакерского вмешательства в работу канала.

— Ты как здесь оказалась? — спросил не скрывавший приятного удивления агент ФБР.

— То же самое я могла бы спросить у тебя…

— Я — по роду службы, тут как раз никаких секретов, — развел руками Дадли. — Буду расследовать ваш вчерашний инцидент со вторжением в эфир…

— И со мной тоже все ясно, — опустив глаза, пробормотала Кэролайн. — Как считаешь, можно мне было оставаться жить в Далласе после того, что там произошло 25 лет назад?

— 24…

— Не цепляйся к словам! С учетом моих показаний и официальных данных следствия? Я ведь, по сути, сама того не понимая, пошла против системы, а она таких демаршей не прощает никому. Вот и пришлось подыскивать другое место жительства.

— Я гляжу, ты сменила старую покосившуюся халупу на многоэтажный небоскреб! — улыбнувшись, подметил Дадли, в котором короткая исповедь Кэролайн вызвала скорее сарказм, чем жалость.

— Да, в плане личностного развития здесь, конечно, повеселее, чем в провинциальном Далласе или еще более провинциальной Бетесде, откуда я родом.

— А в плане личной жизни?

— Знаешь, я предпочла карьеру всем этим розовым соплям и нервотрепкам, — ответила «сильная женщина». — Тем более, здесь, в Чикаго, в международном телевизионном центре, нашлось такое применение моей инженерной профессии, о котором в провинции я не могла и мечтать.

— Я так и понял, коль скоро фамилия твоя осталась прежней, а Винкли представил тебя как «мисс». Что ж, буду считать это комплиментом вроде «я ждала тебя все эти 25 лет»… — продолжал шутить Роджер.

— И не мечтай. Кстати, про 25 лет… 24 года, неважно… Ты знаешь, у нас все только и говорят, что о связи вчерашнего инцидента и смерти Джей-Эф Кей!

— А какая тут может быть связь? — прикинулся дурачком Дадли, которому уже становилось не по себе от второго за день упоминания тех злополучных событий (профессиональная паранойя брала свое — ему показалось, что Кэролайн знает больше него).

— Не знаю, скорее, на подсознательном уровне всем так кажется, — пожала плечами Кэрол. — День в день, спустя четверть века, и само событие полно загадок не меньше, чем выстрелы в Далласе.

— Что ж, тогда перейдем сразу к загадкам. Как считаешь, что это было?

— Я в такие высокие сентенции не вдаюсь уже 25 лет — привычка и залог спокойной жизни. Это твоя работа — выявлять обстоятельства, заказчиков, причины и условия. Я же могу тебе сказать, что для меня самой большой загадкой стала сила сигнала. Фактически можно сказать, что злоумышленник захватил частоту целого канала, а, учитывая, что вещание идет посредством зондов-«цеппелинов» и спутников, это практически невозможно. Ведь заглушить сигнал мы смогли, только перенастроив частоту! Год назад у НВО был похожий случай, но тогда специалистам канала потребовалось немного — чуть приподняли зонд над землей, и станцию хулигана удалось забить мощностью передачи. А здесь нет…

— Слушай, он же двумя часами ранее появлялся в эфире WGTV? — уточнил Дадли.

— Да, на несколько секунд.

— Вы связывались с их специалистами?

— Они ничего не сказали, — помотала головой Кэролайн. — Сам влез в эфир, сам ушел из эфира — они не предпринимали для этого никаких действий. Видимо, это была проба пера с его стороны. Решил потренироваться на канале с куда меньшим охватом, а, когда убедился, что все в порядке и его система работает как часы, вышел на наш спутник.

— Но как это возможно? Для этого надо обладать какими-то подвязками в НАСА? Ведь, насколько мне известно, именно они ведают спутниками?

— Технически не совсем так, — объяснила Роджеру куда более продвинутая в инженерных вопросах мисс Арнольд. — Нужен очень мощный передатчик. Понимаешь, каждый передатчик, который находится на земле — наши, например, стоят на высоких холмах и крышах небоскребов по всей стране, чтобы проще было дотянуться до воздушного зонда, — посылает сигналы напрямую на зонд или спутник. А уже оттуда они распространяются по принимающим устройствам, то есть телевышкам и телеприемникам. Конечно, совершенно необязательно договариваться о чем-то с НАСА — просто пошли на принимающее устройство сигнал более высокой мощности и точности, и настроенное в автоматическом режиме оборудование спутника примет его и его будет распространять. Но дело в том, что, при всей автоматизации этого оборудования, оно отсеивает обычные или слабые сигналы. Какой-нибудь технарь-любитель из бруклинского подвала или даже из нью-йоркской высотки не сможет дотянуться до спутника, даже зная его координаты, так как установленное на нем локационное оборудование его просто не услышит… Сигнал должен быть очень мощным, сверхмощным. И это настораживает- сравнимые по силе сигналы может посылать только военное ведомство, больше ни у кого таких устройств просто нет. Ну еще ЦРУ, допустим…

— Мало наше правительство ставит экспериментов на людях? — провокационно ухмыльнулся Роджер.

— Думаю, много, но, если бы это был эксперимент, вряд ли бы тебя сюда прислали — в Вашингтоне уж наверняка знали бы, откуда ноги растут…

— Тоже верно. Значит, заходить надо с другой стороны.

— С какой именно?

— Надо понимать, что именно он говорил. Какой он нес посыл? Только это сможет навести нас на понимание сути происходящего.

— Там такая белиберда… — обреченно вздохнула Кэролайн.

— И все же я бы послушал. И чем скорее, тем лучше.

— Не нравится Чикаго? — собеседница подхватила от своего нежданного гостя шутливую волну, поддевая присущий всем жителям столицы снобизм по отношению к городам на две улицы меньше их мегаполиса.

— Дело не в этом, — посерьезнев, ответил Дадли. — Со дня на день здесь будут люди из Лэнгли — те самые твои «друзья», которые не дали тебе жизни в Далласе, — и уж тогда мы точно будем связаны по рукам и ногам. Пока их нет, есть возможность пройтись по горячим следам. А что касается координат передатчика, то, думаю, его искать бесполезно — стоял он, скорее всего, на какой-нибудь помойке…

— Исключено. Тогда бы он априори не смог дотянуться до спутника, так как помехой могла стать даже стая птиц!

— Ну на крыше помойки. Это не имеет значения. В любом случае, никто его там не видел, и его там давно уже нет. Если мы имеем дело с серьезным государственным преступником, то должны понимать — он намного умнее рядовых сыщиков из чикагской или даже вашингтонской полиции. И, наверное, даже умнее нас. Так что технически, если он что-то задумал, мы ему никак не помешаем. А вот услышать его, понять, что он хочет до нас донести, мы можем — и тогда начнется диалог с ним, а его поиск заметно облегчится. Согласна?

— В таком случае мне не вызывать инженеров? Не будешь с ними беседовать? — Кэролайн подняла трубку телефона.

— Пока нет. Через пару дней тут будут наши технические специалисты. Так вот пусть твои подчиненные пока изложат в письменном виде свою версию случившегося и приготовятся отвечать на их вопросы. А мы будем искать в другой плоскости. Где там злосчастная кассета?

Два дня спустя

Специалисты технической службы Центрального офиса ФБР прибыли в Чикаго вечером того же дня. Это позволило Дадли уединиться в гостиничном номере с видеокассетой, на которой человек в маске Макса Хедрума извращался над мозгом своих телезрителей, и посвятить следующие два дня детальной расшифровке того потока сознания, что накануне потряс аудиторию WTTW. Дополнительным стимулом было то, что Бюро оплачивало командированному агенту проживание в фешенебельных номерах легендарного небоскреба 875 на Норт-Мичиган-Авеню. Стернвуд же вернулся в Вашингтон, чтобы доложить о промежуточных результатах расследования — их, конечно, пока не было, но его должность обязывала всякий раз докладывать и брать под козырек, ничего уж тут не поделаешь. Он предлагал Дадли поехать с ним — в конце концов, технические специалисты и сами смогли бы провести всю работу, он им уже не требовался, — но тот отказался, предпочтя вашингтонской суете спокойствие чикагского отеля. Обосновал свое решение тем, что ему в любое время может потребоваться помощь или консультация работающих на месте специалистов, но проницательный Стернвуд понял, что единственный специалист, к кому в эти дни может обратиться Дадли — это Кэролайн Арнольд. Чтобы не мешать старым знакомым ударяться в воспоминания о прошлом, он вернулся в столицу, но прибыл назад через два дня — не было никакой гарантии, что Дадли и мисс Арнольд настолько увлекутся друг другом, что забудут о деле. Приехав, чтобы немного встряхнуть своего подчиненного, Клинтон приятно удивился- тот едва не сошел с ума, анализируя послания Макса Хедрума, но пришел за это время к весьма значительным результатам.

Они встретились в лобби гостиничных номеров 875 Норт-Мичиган-Авеню, на 93 этаже здания, в котором, к слову сказать, и был расположен офис WTTW, немного выпили, и Дадли первым делом вручил своему шефу папку с детальной расшифровкой посланий странного персонажа. В ней был краткий отчет об изучении пленки.

«В начале своего «монолога», — писал Дадли, — неизвестный в маске упоминает комментатора Чака Свёрски, называя того «либералом» (вкладывая в это определение негативный смысл), после чего начинает смеяться, стонать и бормотать. Далее, цитируя слоган рекламы напитка New Coke «Поймай волну», взломщик бросает в зрителя банку «Пепси», затем прижимается к камере и показывает средний палец с игрушкой-дилдо на нём; жест частично остаётся вне экрана. Уронив ещё одну банку колы под строчку из песни Лу Прайда «Your love is fading» и сняв игрушку с пальца, герой видео напевает саундтрек из мультсериала «Clutch Cargo», прерывая напев фразой «Я захватил CBS». Затем «Макс Хедрум» начинает болезненно стонать, выкрикивая что-то о своём геморрое, после чего заявляет, что «создал огромный шедевр для всех умников из «Величайшей газеты мира»». Следом он надевает перчатку со словами «Мой брат носит другую», затем добавляет: «Но она грязная! Похоже, что ты оставил пятна крови на ней!», и снимает её.

Внезапно камера перемещается к нижней части торса «Хедрума». Его ягодицы частично обнажены, он держит только снятую маску на камеру; в ротовом отверстии маски находится резиновый удлинитель, похожий на язык. Затем слышен крик взломщика: «Они идут, чтобы забрать меня!» Сразу после этого неизвестная женщина-соучастник говорит ему: «Нагнись, ублюдок!», после чего начинает пороть его мухобойкой, и он громко кричит. На несколько секунд трансляция прерывается чёрным экраном, после чего возобновляется показ сериала «Доктор Кто»; в общей сложности, незаконный показ продолжался полторы минуты».

— И что эта абракадабра может значить? — закрыв папку и бросив ее на стол перед Дадли, спросил Стернвуд.

— Ну, как минимум, что ты был прав, упоминая про «Голубую книгу». Обычно именно они используют в своей работе и контактах между агентами такие вот шифровки.

— А что, если подумать над их смыслом? Что получается?

— Конечно, для этого нужны специальные ключи, которые использует «Голубая книга», — ответил Дадли, — но нам их, я так понимаю, без согласования с Лэнгли никто не даст, так что пришлось мне поломать над этим голову… Ну, начнем с самого начала. Чак Сверски. Спортивный комментатор, в прошлом баскетболист. Хедрум говорит, что он ему не нравится. Затем этот бросок банки «Колы», чьим рекламным лицом, как мы знаем от Винкли, является Макс Хедрум, в лицо зрителя и большой средний палец с дилдо. Что это может значить, если не демонстративное пренебрежение ко всем американским ценностям, к числу которых, как это ни прискорбно, относится уже и этот сомнительный напиток? Ему не нравится баскетбол, Чак Сверски, в том числе «Чикаго Буллс», за которых он некогда играл, не нравится «Кола». Ему не нравится все американское, и он этого не скрывает. Про CBS понятно — он просто ошибся, видимо, или планировал, или еще планирует захватить датчики самой крупной телекомпании США. Или ошибся или предупреждает нас о готовящемся ударе, демонстрирует свой колоссальный потенциал. Причем, непонятно откуда взявшийся… Дальше. Геморрой и «величайшая газета мира». Если ему противно все американское, значит, ему приятно все русское. Геморроем мы давно называем друг друга — КГБ считает таковым ЦРУ, и наоборот. А что касается задачи, заданной умникам из таблоида — понятно, что на следующий день передовица «Таймс» будет пестреть сообщениями о случившемся в третьем по величине городе Штатов в 25-ю годовщину убийства Президента, участие в котором русских до сих пор под большим вопросом!

— Ого, куда тебя занесло! — иронично присвистнул Клинт.

— Зря смеешься. Не ты один думаешь о возможной связи появления этого типа на экранах телевизоров с убийством Джей-Эф Кей. Половина чикагских зрителей уже вовсю муссирует эту тему. И роль КГБ в этом деле… мягко говоря, не прояснена до конца.

— Ладно, Бог с ним. Давай дальше.

— Дальше — самое интересное, — потер руки Дадли. — Он надевает на руку перчатку и говорит, что вторую такую же носит его брат, но она испачкана в крови…

— Это намек на нас? — начал догадываться Стернвуд. — Намек на то, что ЦРУ — брат ФБР с такими же большими руками, то есть большими возможностями, — было замешано в … — он хотел было снова упомянуть про выстрелы в Далласе, но осекся и сказал: — в неких кровавых спецоперациях?

— Или на них, — поднял палец вверх Дадли. — На то, что два больших брата — ГРУ и КГБ — взаимно обвиняют друг друга в чем-то, что может явно бросить тень на одного из них, и определенно этот человек располагает более точными сведениями. И ждет, чтобы мы его спросили. Ждет, потому что говорит: «Они идут, чтобы забрать меня». Он словно предупреждает каждого из заинтересованных лиц, чтобы не зевали, что его конкурент вот-вот явится за ним и после так оттягает по заднице, что ему, с учетом его-то геморроя, ничего не останется, кроме как эту дорогостоящую информацию отдать!.. Стоп! А может мы оба правы?

— В каком смысле?

— Может, он имеет в виду ЦРУ и КГБ, когда показывает большую руку в не менее большой перчатке? И те, и другие могут сказать про себя, что его брат замаран кровью, если речь идет об операциях мирового масштаба, так? — на ходу рассуждал агент.

— Так…

— И этот тип знает нечто такое, что скоро привлечет всеобщее внимание, и делает нам реверанс, позволяя первыми найти его и допытаться о сведениях, за которые обе стороны готовы дорого заплатить!

— Черт возьми, в точку… — всплеснул руками Стернвуд.

— Я думаю, что речь идет о выстрелах в Далласе, ты с этим не согласен, но оба мы уверены в том, что здесь замешана «Голубая книга». Во-первых, эти странные шифровки. Во-вторых, тот неподдельный интерес, который, как мы оба помним, русские проявляли к проекту, начиная с 1960-х годов. Пеньковский, Голицын, Носенко, да все тот же Ким Филби, в конце концов — все они спали и видели, как бы подобраться поближе к «Голубой книге». Потому для нее и был установлен такой уровень защиты, при котором ни отдельные агенты ФБР, ни отдельные сотрудники Лэнгли не могли глубоко погрузиться в нее без уведомления параллельной службы.

— Получается, все начинается сначала? Снова ждать появления «друзей с Востока»? — горестно вздохнул Клинтон.

— Во всяком случае, теперь мы предупреждены, — резонно заключил Роджер. — Они идут за ним, и он заявляет это вполне определенно. Макс Хедрум — суть сверхчеловек, как сказал Винкли. Он знает больше остальных, он совершенен, он создан по образу и подобию, но у него нет недостатков, и потому тот, с кого он срисован, сам является его негласным заложником. Понятно, что матрица явно недовольна тем, что ее копия готова вот-вот заговорить с нами.

— Или с ними…

— Или с ними.

— Получается, мы должны просто опередить их, и все дела. Найти его раньше, — не желая уступать подведение итогов подчиненному, пальцем в небо угодил Стернвуд.

— Стопроцентное попадание, Клинт, стопроцентное, — уже не слушая его, отвечал Дадли, мыслями унесшийся куда-то далеко. — Но как это сделать?

— Ну не мне тебя учить, с твоим-то опытом… — развел руками Стернвуд.

— Опыт это да, это верно, это есть, — все так же отстраненно бормотал Дадли. — И этот опыт подсказывает мне, что, если удастся отыскать хакера, то мы получим ответы на многие интересующие нас вопросы.

— Ты опять про Джей-Эф Кей?

— Нет, почему? Мы ведь столкнулись с «Голубой книгой» намного позже. Помнишь?

Стернвуд помнил. Помнил очень хорошо.

25 ноября 1987 года, Вашингтон, округ Колумбия

Владелец детективного агентства «Стивенс и Ко» Уолтер Стивенс пришел в свой офис в здании Международного Торгового Центра сегодня чуть раньше обычного. Непонятно, откуда взявшаяся (скорее всего, возраст) бессонница превратила его ночь в сущий кошмар, который он предпочел прервать не по обыкновению рано — в 5 утра, разорвав ее путы бодрым началом рабочего дня. Правда, совсем уж бодрым оно не получилось — пришлось выпить добрую пинту кофе, чтобы в столь ранний час привести себя в форму, — но надежда на то, что ранний подъем и раннее начало работы принесут свои положительные плоды все же была. Как знать, может именно сегодня его будет ждать встреча с заветным толстосумом, который любит вставать и посещать детективные конторы чуть свет, или, как и Стивенс, всю ночь не спал, размышляя о том, куда навострила лыжи его молоденькая жена, слежку за которой он щедро оплатит Уолтеру.

Открывая дверь офиса, сыщик усмехнулся — его порадовал неожиданный ход его собственных мыслей, — но юмор улетучился, когда он увидел в приемной заплаканное лицо Сисли Энглтон, жены его старого боевого товарища, бывшего заместителя директору ЦРУ. Дело в том, что семь лет назад Стивенс уволился из ФБР, а во время службы тесно взаимодействовал с этим человеком, чье имя некогда было на устах у всей Америки.

— Сисли? Что ты тут делаешь? Что случилось? — Уолт понимал, что контору детектива люди не посещают без повода, но о плохом думать все же не хотелось.

— Джеймс умер, — огорошила его вполне ожидаемой новостью утренняя визитерша.

— О, Бог мой. Когда это случилось?

— Вчера. Проклятый табак все-таки свел его в могилу.

Досье (Джеймс Энглтон). Этот выдающийся деятель американской разведки родился в 1917 году, из чего понятно, что его молодость пришлась на Вторую мировую войну. В марте 1943 он поступил на службу в Армию США, а в июле женился на Сисли д’Отремон, выпускнице Вессер-колледж. Во время войны служил в лондонском отделе контрразведки (X-2) Офиса стратегических служб, в феврале 1944 года стал главой итальянской секции в Лондоне, в ноябре был переведён в Италию в качестве командира отдела Z тайной контрразведки, занимавшегося расшифровкой немецких радиошифровок (программа Ultra). К концу войны возглавил итальянский отдел X-2.

После окончания войны остался на работе в Управлении стратегических служб и его преемниках, и стал одним из ключевых сотрудников, основавших современное ЦРУ. С 1949 года отвечал за связи с союзными разведывательными службами, а с 1951 года курировал отношения с израильскими спецслужбами Моссад и Шин Бет. В числе его близких контактов был работавший в Вашингтоне Ким Филби, которому предрекали пост руководителя британской Секретной разведывательной службы (MI-6), однако, после того, как Гай Бёрджесс и Дональд Маклэйн сбежали в СССР, Филби попал под подозрение и был отозван из Вашингтона. В последующем выяснится, что он был советским шпионом.

В 1954 году Аллен Даллес, назначенный директором Центральной разведки, назначил Энглтона на пост руководителя контрразведывательной службы, который он занимал до конца своей карьеры. В его обязанности, кроме координации с разведслужбами союзников, теперь входила и внешняя разведка, а также контрразведка. Знакомство Энглтона с методами проникновения в разведывательные службы, почерпнутыми из его военного опыта и опыта операций ЦРУ по проникновению, а также личное знакомство с членом «Кембриджской четверки» Кимом Филби, оказавшимся советским агентом, заставили его постоянно исходить из предположения, что в ЦРУ также работают перебежчики и агенты недружественных разведок, и обосновали необходимость строгих проверок. Наиболее ярко это проявилось в деле перебежчиков из СССР Юрия Носенко и Анатолия Голицына.

В декабре 1961 года майор КГБ Анатолий Голицын с семьёй был вывезен в США. Голицын заявил, что, по его сведениям, в ЦРУ работают советские агенты, и после этого Энглтон получил разрешение работать с Голицыным. Голицын также обвинил в связях с КГБ премьер-министра Соединённого Королевства Харольда Уилсона и президента Финляндии Урхо Кекконена. Раскрытые архивы КГБ показывают, что Уилсон во время пребывания в СССР делился некоторой информацией с советскими собеседниками, поэтому в КГБ ему была присвоена оперативная кличка и заведено дело, однако до его вербовки дело не дошло. Что касается связей Кекконена с КГБ, историки не пришли к однозначному мнению.

Голицын помогал идентифицировать источники возможных утечек из советского отдела ЦРУ, и в результате Энглтон заблокировал продвижение многих сотрудников, попавших под подозрения. С тех самых пор к нему плотно приклеилось прозвище «Охотник за кротами».

В 1964 году в США перебежал подполковник КГБ Юрий Носенко, который попытался дискредитировать Голицына как агента КГБ, засланного для дезинформации. Кроме того, Носенко предоставил информацию о том, что Ли Харви Освальд не был завербован КГБ, хотя и находился под постоянным наблюдением, и, таким образом, СССР не имел никакого отношения к убийству Джона Кеннеди. Однако Голицын с самого начала предсказывал, что КГБ попытается его дискредитировать. Энглтон счёл утверждения Носенко подозрительными и не стал возражать, когда Носенко был подвергнут чрезвычайно строгому заключению во одиночной камере в течение трёх с половиной лет, с постоянными допросами и проверками на детекторе лжи. Тем не менее, Носенко не отказался от своих показаний. В 1969 году он был освобождён и стал работать консультантом ЦРУ.

Энглтон не поверил в двойную игру Голицына, в отличие от директора ФБР Эдгара Гувера, который значительно сократил сотрудничество с ЦРУ по контрразведывательной деятельности. Убеждённый Голицыным в наличии большого количества советских агентов в ЦРУ, Энглтон выдвинул теорию о широкомасштабной операции КГБ, служащей для манипулирования деятельностью ЦРУ в нужном направлении. В результате этого возникли многочисленные трения с другими отделами, операции которых Энглтон подвергал сомнению. Однако Голицын не был высокопоставленным сотрудником, перебежал относительно давно и не мог предоставить конкретных фактов для подтверждения своей теории, а потому к 1968 году руководство разведки и директор Хелмс перестали доверять его сведениям. Чего нельзя было сказать об Энглтоне…

В 1969—1975 году отдел контрразведки ЦРУ провёл масштабную операцию «Хаос» по слежке за гражданами США, подозреваемыми в работе на иностранные государства. Вообще ещё с 1965 года по приказу президента Линдона Джонсона контрразведка ЦРУ наблюдала за отдельным деятелями антивоенных организаций и гражданскими активистами. С приходом президента Никсона масштаб операций был расширен, и они были объединены под началом Энглтона.

Сначала управление занималось только отслеживанием зарубежных контактов, используя зарубежные отделы ЦРУ и помощь дружественных разведок. Однако затем агенты ЦРУ перешли к внедрению агентов, слежке и вскрытию почты внутри страны. Такая деятельность была незаконной, так как ЦРУ законодательно запрещены самостоятельные операции внутри страны: ЦРУ не является правоохранительной структурой и не подконтрольно судам и министерству юстиции во главе с Генеральным прокурором. По некоторым сведениям, было заведено от 7 до 10 тысяч досье, а также введены записи в компьютерную базу данных на 300 000 граждан и на 1000 организаций. Тем не менее, директор центральной разведки Хелмс несколько раз докладывал, что в результате программы не выявлено никаких подозрительных связей с иностранными государствами.

Программа «Хаос» была свёрнута в 1973 года после Уотергейтского скандала, когда бывшие сотрудники ЦРУ были пойманы в отеле «Уотергейт» за взломом штаба Демократической партии. Это в результате привело к отставке президента Никсона и, в конечном счете, самого Энглтона.

В декабре 1974 директор центральной разведки Уильям Колби отправил Энглтона в отставку, когда президент Форд потребовал отчёта о незаконных действиях ЦРУ. Также были уволены его заместители. В отчёте комиссии вице-президента Рокфеллера и сенатской комиссии Чёрча было указано, что ЦРУ, АНБ и ФБР вели незаконную слежку за гражданами США под предлогом раскрытия иностранного влияния, а ЦРУ также занималось организацией убийств зарубежных политиков, в частности, премьер-министра республики Конго Патриса Лумумбы, чилийского генерала Рене Шнайдера и кубинского лидера Фиделя Кастро. В результате распоряжением президента Форда ЦРУ было впредь запрещено организовывать убийства.

— Подумать только, — сидя в кресле и потягивая налитый на донышко стакана по случаю смерти коллеги скотч, покачивал головой Стивенс. — Мы ведь с ним не виделись с 1971 года, с тех самых пор, когда вместе расследовали угон самолета в Портленде. Уже тогда он смолил как паровоз, и его постоянный кашель заставил даже меня бросить курить. Однако, его хватило на долгих 16 лет. Я думал, курение сведет его в могилу раньше. Черт возьми, прости, Сисли… Я не знаю, что говорят в таких случаях. Смерть стала нашей данностью, объективной реальностью, в которой приходится работать, а смерть товарища…

— Ничего страшного, Уолт, — махнула рукой Сисли, опрокидывая бокал внутрь себя. — За сорок лет жизни с Джимом я привыкла к вашему плоскому юмору и к тому, что это — единственное, что позволяет вам выстоять в тех условиях, в которых другие ломаются. А еще привыкла к его скверному характеру, который отталкивал от него настоящих друзей. Вы ведь когда-то были не чужими людьми, верно, Уолт?

— Когда-то давным-давно, — улыбнулся уголками губ Стивенс. — С тех пор столько воды утекло, да и столько обстоятельств изменилось, что винить чей-либо характер бессмысленно. Никто в случившемся не виноват. Понимаешь все это, конечно, много лет спустя, наговорив друг другу глупостей и затаив в сердце обиду, но… ведь потом она уходит. Поздно, но мы все осознаем, прощаем друг друга и даже пытаемся соединиться вновь, но тут уж свое гнусное слово берет гордость. И часто бывает, что из-за нее мы не успеваем на этом свете сказать друг другу самое главное… Этого дерьма и во мне, и в покойнике Джимми было предостаточно, так что…

— Я потому и пришла к тебе, — сквозь слезы сказала миссис Энглтон. — Несмотря на то, что тогда, 16 лет назад, вы расстались на не очень хорошей ноте, я всегда знала, что ты объективен по отношению к Джеймсу. Ты говорил ему правду в глаза, невзирая на его чины и звания, и не боялся придать ее огласке, даже если сильные мира сего были категорически против.

— Поэтому я сегодня и здесь, а не в кресле, которое занимал Джим… — с горькой иронией констатировал Стивенс.

— Может, это и неплохо, — пожала плечами его собеседница. — Ты никому не подконтролен, сам себе хозяин. Кто может на тебя надавить, кто может связать тебе руки? Никто. Русские говорят, что молния бьет в высокое дерево — этому меня научил Анатолий Голицын. И, согласно этой теории, получается, что высокая должность — заведомое противопоказание к правде в любом ее виде, ведь эта самая молния, если правда ей не понравится (она вообще имеет такое свойство), куда вернее ударит в высокое дерево, чем в маленький пенек, каким может показаться обычный частный детектив с Манхэттена.

— Черт возьми, ты права. Но как этот простой сыщик может помочь своему покойному сановному другу?

— Он не был сановным, ты же знаешь. Хоть он и заглядывал им в рот и выполнял все их приказы беспрекословно, они все же съели его в 74-ом. За что? За то, что он устроил тотальную слежку за американцами, имевшими какое-либо отношение к Советам, желая тем самым оградить их, своих работодателей, от проблем…

— Так часто бывает, Сисли. Так чем я могу помочь? — вновь спросил хозяин кабинета.

— Я хочу, чтобы ты разобрался в обстоятельствах смерти моего мужа, — отрезала Сисли.

Стивенс задумался.

— Ты считаешь, что к его смерти кто-то приложил руку? — спросил он. — Но ведь сама же говоришь о том, что, будучи при должности, он был удобен и подконтролен, а после ухода — кому он вообще мог быть нужен? Для кого мог представлять опасность? И почему, если он и в самом деле знал что-то запредельное, они не разобрались с ним раньше?

— Нет, я не считаю его смерть насильственной, — помотала головой миссис Энглтон. — Как я и сказала, винить в случившемся можно разве что производителей сигарет да антидепрессантов, которые свели Джима в могилу. Нет, тут другое. Я не могу объяснить это словами, но убеждена, что его смерть пусть не впрямую, но все же связана с тайнами, в которые и он, и ты были погружены во время своей работы на Лэнгли.

— С какими?

Сисли мялась, очевидно, опасаясь произнести вслух то, что вертелось у нее на языке, но настойчивый горящий взгляд Уолтера вскоре сделал свое дело.

— «Голубая книга», — полушепотом ответила она. — Ведь, кажется, именно с ней были связаны результаты вашего расследования, которое вы вместе вели в Портленде в 71-ом?

— Да, но… тогда нам не дали сказать ни слова. Официальных результатов следствия нет.

— Ну и что? Так или иначе, все всё знали.

Уолтер задумался:

— Значит, ты думаешь, что ему не отомстили, а…

— …а наказали за обладание теми знаниями, которыми обладать не надо, если дорожишь жизнью, — подхватила его мысль Сисли. — Причем, наказал именно главный носитель этого знания, а не те солдаты на государственной службе, что, сами ничего не понимая, стоят на страже его.

— Вот даже как?! — вскинул брови Стивенс.

— Я так думаю, Уолт. И с каждым часом, анализируя последние дни Джима, все более укрепляюсь в этой мысли. Многое на это указывает. Например, то, что он умер, посмотрев по телевизору какое-то странное выступление полупьяного парня в чудаковатом костюме, который, как сказал сам Джеймс, выражался такими же шифровками, какими оперировали агенты «Голубой книги». Или то, что последние пару месяцев он только и говорил, что об этом проекте. Только и говорил, понимаешь? Я слишком долго живу на этом свете, чтобы верить в то, что случайности случайны.

Стивенс согласно кивнул в ответ. Он знал, что за тайнами «Голубой книги» давно охотились спецслужбы по обеим сторонам «железного занавеса», и понимал, что обладание ими запросто могло стоить жизни даже такому человеку, каким был Джеймс Энглтон.

Глава третья

02 июля 1959 года, Москва, СССР

Председатель КГБ СССР генерал армии Иван Александрович Серов принимал в рабочем кабинете на Лубянке своего ученика и старого приятеля, знакомого еще со времен войны, начальника 3 научно-технического отдела ГРУ, майора Олега Пеньковского. Сегодня их встреча носила пусть не официальный, но все же рабочий характер, причем, с весьма напряженными нотками. Дело в том, что Пеньковский на протяжении последнего месяца занимался, по поручению генерала Серова, анализом работы следственных органов, не так давно завершивших работу над делом «дятловцев».

Суть его состояла в том, что около полугода тому назад в окрестностях горы Холатчахль на севере Свердловской области группа из девяти туристов под руководством Игоря Дятлова, совершавшая лыжный поход по Северному Уралу, погибла в полном составе. По результатам официального расследования, происшествие было признано несчастным случаем, вызванным стихийной силой, но, в действительности, тайн и загадок вокруг случившегося (даже после окончания расследования) было столько, что КГБ просто не мог пройти мимо, и создал особую группу во главе с Пеньковским, которая должна была систематизировать все эти неясности и дать ответ на вопрос: что же в действительности случилось с туристами? Все было так запутано и странно, что даже в рядах ГРУ поговаривали о гибели туристов вследствие взаимодействия с некими тонкими мирами, проход к которым, по заверениям местных оленеводов, крылся в той самой горной местности. Говорили еще, что КГБ потому проявляет интерес к делу, что сам отправил этих «туристов» для поиска внеземного разума (идеей о котором все заболели после розуэлльского инцидента 1947 года) в те края. Так это было или нет, назначенный куратором надзорной группы Пеньковский не знал (даже в общении с близкими скрытный по натуре Серов предпочитал задавать вопросы, а не отвечать на них), но те выводы, к которым он пришел по итогам работы с делом, заставили его долго и основательно ломать голову. Так ни к чему и не придя, явился он сегодня с докладом в кабинет генерала Серова.

Олег Пеньковский, адъютант и помощник Серова, впоследствии — американский шпион

— Итак, вам должно быть известно, что следствием поначалу рассматривалась версия о нападении и убийстве туристов представителями коренной народности северного Урала манси, — держа в руках папку с отчетом, рапортовал Пеньковский. — Под подозрение попали манси из родов Анямовых, Бахтияровых и Куриковых. Во время допросов они показали, что поблизости от места происшествия в начале февраля не были, студентов из тургруппы Дятлова не видели, а священная для них молельная гора находится в другом месте. Кроме того, судебно-медицинское исследование пяти обнаруженных на начало марта тел не выявило у погибших смертельных травм и определило в качестве причины смерти замерзание. Поэтому подозрения с манси были сняты. Кроме того, произведённым расследованием не установлено присутствие 1 или 2 февраля 1959 г. в районе высоты «1079» других людей, кроме группы туристов Дятлова. Установлено также, что население народности манси, проживающее в 80—100 км от этого места, относится к русским дружелюбно — предоставляет туристам ночлег, оказывает им помощь и т. п. Место, где погибла группа, в зимнее время считается у манси непригодным для охоты и оленеводства.

Вместе с тем, манси сообщили, что видели в ночь их исчезновения с 1 на 2 февраля в небе странный «огненный шар», описали это явление и нарисовали его. В материалах уголовного дела зафиксировано, что 17 февраля «огненный шар» в небе видели многие жители Среднего и Северного Урала, в том числе туристы в районе водораздела рек Северная Тошемка и Вижай (в 50—60 км от места гибели группы Дятлова), а 31 марта «огненный шар» наблюдали участники поисков в окрестностях места происшествия. Следствие полагает, что это странное небесное явление может быть связано с гибелью группы Дятлова.

— Вот даже как? — Серов сделал вид, что удивился, хотя в действительности ничего нового для него в этих словах не было. — А сами-то манси — они вроде охотники, люди, умудренные опытом, — как считают? Что это был за шар и как он мог быть связан с гибелью членов группы?

— Во-первых, они утверждают, что не такими уж обычными туристами были наши «дятловцы». В такое место в такую пору идти — обрекать себя на верную смерть, если, конечно, ты на самом деле хочешь перейти перевал в научных, так сказать, целях. Они считают, что члены группы искали контактов с внеземным разумом, который давно обитает в тех местах…

— Так… — оживился генерал, явно не ожидавший такой проницательности от темных оленеводов.

— А, во-вторых, они полагают, что огненный шар — есть переход, — продолжал майор. — Некий электрический барьер, выставленный этим самым неведомым разумом на пути к своим границам. Вспыхнуло в небе — и ударило «дятловцев» так, что те не очнулись.

— Значит, барьер? — Серов встал со своего места и стал ходить по кабинету. — Барьер на пути к неизведанному? Не хватало нам огласки таких вот выводов. В прежние времена этих манси за одни только такие предположения к стенке могли поставить, а сейчас… Ладно, что дальше?

— Судебно-медицинское исследование найденных в мае оставшихся тел обнаружило причинённые «воздействием большой силы» переломы костей. Следователь Иванов предположил, что эти туристы подверглись какому-то энергетическому воздействию, и направил их одежду и образцы внутренних органов в Свердловскую ГорСЭС на физико-техническую (радиологическую) экспертизу. По её результатам главный радиолог города Свердловска Левашов пришёл к следующим выводам: «Исследованные твёрдые биосубстраты содержат радиоактивные вещества в пределах естественного содержания, обусловленного Калием-40. Исследованные отдельные образцы одежды содержат несколько завышенные количества радиоактивных веществ или радиоактивного вещества, являющегося бета-излучателем. Обнаруженные радиоактивные вещества или радиоактивное вещество при промывке образцов одежды проявляют тенденцию к смыванию, то есть вызваны не нейтронным потоком и наведённой радиоактивностью, а радиоактивным загрязнением бета-частицами».

Повышенная радиоактивность была обнаружена на небольших участках трёх предметов одежды. Измеренная на этих участках интенсивность бета-распада после пересчёта результата на площадь 150 см² составила: на коричневом свитере, найденном на туристке Дубининой — 9900 распадов в минуту; на поясе свитера, найденном на члене группы Колеватове — 5600 распадов в минуту; на нижней части шаровар, найденных на Колеватове — 5000 распадов в минуту.

Из ответов эксперта на дополнительные вопросы следует, что загрязнение бета-излучателем до 5000 распадов в минуту со 150 см² считалось нормальным для людей, работающих с радиоактивными материалами. Но они ни с какими радиоактивными материалами и близко не работали! Это раз. И второе — даже, если бы работали, допустим, случайно натолкнулись бы на какое-нибудь месторождение урановой руды, которые, как известно, там время от времени обнаруживаются — почему такие высокие показатели?

— Очередной вопрос, ответ на который порождает лишь новые загадки, — бормотал хозяин кабинета. — Энергетический барьер, получается, связан с высоким уровнем радиации, так?

— Выходит, что так, — пожал плечами Пеньковский.

— Родственникам знать об этих выводах совсем необязательно — могут неправильно понять. Давай-ка от греха подальше изымем результаты радиологической экспертизы из материалов дела… Береженого, знаешь ли… Давай дальше.

Пеньковский снова открыл папку и продолжил:

— 28 мая 1959 года судмедэксперт Б. А. Возрождённый был подвергнут допросу, в ходе которого ответил на вопросы о возможных обстоятельствах получения серьёзных травм, обнаруженных на трёх из найденных в ручье тел. Из протокола допроса следует: «Все травмы — прижизненные и причинены воздействием большой силы, заведомо превышающей ту, которая возникает при падении с высоты собственного роста. В качестве примеров такой силы можно привести воздействие движущегося с большой скоростью автомобиля с ударом и отбрасыванием тела и воздействие воздушной взрывной волны. Вместе с тем, черепно-мозговая травма туриста Тибо-Бриньоля не могла быть получена вследствие удара камнем по голове, так как отсутствует повреждение мягких тканей».

— Версия манси подтверждается, — резюмировал генерал. — Сильный удар, не связанный с механическими повреждениями. Удар энергетического свойства. Что же это может значить? Что мы никогда не попадем туда, куда удалось попасть американцам?

— Не знаю, Иван Александрович, — задумался его собеседник. — Знаю только, что обскакал нас дядя Сэм. Определенно, их контакты с этим запредельным, непознанным доселе разумом, и объясняют тот скачок, что удалось им сделать в вопросах науки, техники и вооружения. Что-то им доступно, что недоступно нам…

— Как называется их проект, посвященный контактам с этим твоим… запредельным разумом?

— «Голубая книга».

— Что нам о нем известно?

— Ничего, кроме названия, — развел руками Пеньковский. — По озвученной мной ранее причине, трясутся они над ним как над младенцем. Никого не подпускают. Двойную степень защиты установили — теперь сотрудники ЦРУ без согласования с ФБР не могут получить доступ к проекту, равно, как и сотрудники ФБР без одобрения Лэнгли. Не подползешь на пушечный выстрел. Правда, знаем, что основной базой этого проекта является некая «Зона-51».

— Это что такое?

— Если следовать той терминологии, что придерживались манси, дававшие показания следователю Иванову, то это — что-то вроде места обитания тех самых внеземных материй. У нас, как они считают, это Холатчахль, а у них — «Зона-51». Наиболее оптимальное место для контакта с далеким космосом и запуска сверхзвуковых истребителей и самолетов-разведчиков, которых ни один радар не обнаруживает. Каким-то образом рассчитали, вычислили, узнали. Только вот место ее нахождения — тоже тайна за семью печатями.

— Тайна, тайна, — нервно бормотал Серов, расхаживая по кабинету. — Понятно, что тайна. Причем, стратегическая. Только не забывай, что мы с тобой затем и есть, чтобы эти тайны разгадывать. Понял, к чему я веду?

— Понимаю, Иван Александрович. Надо усилить работу с агентурой в Вашингтоне, в том числе постараться привлечь специалистов из их силовых структур… Только не все так просто.

— Ты о чем?

Пеньковский хитро улыбнулся и принялся растолковывать генералу на человеческом языке то, что не положено было писать в официальных формулярах «страны победившего социализма», даже если речь шла о формулярах совершенно секретных.

— Ну вот представьте себе нашего агента. Кто он? Продавшийся шпион.

— Ну, это ты не прав! — замотал головой Серов. — Он, в первую очередь, дальновидный патриот, желающий своей стране как можно скорее пополнить ряды членов соцлагеря…

— Это понятно, — снова улыбнулся Пеньковский. — Но это для нас с вами. А для них он кто? Шкура. Подлый человек, без принципов и совести. Государство доверило ему секреты, а он их продал. Ну так ведь? Так. Вот и получается, что из святого для него — только деньги и есть, и кто больше предложит, тому он и их, и собственную червивую душонку продаст, кабы только спрос был. Сегодня КГБ предложило ему пять тысяч долларов, сторговались, ударили по рукам. А если завтра кто-то предложит 100 тысяч, 200, 500? Ведь так же поступит, и глазом не моргнет, предавая уже очередного своего работодателя из-за океана. Так?

— Так. А к чему ты клонишь-то?

— А к тому, что стоимость этих секретов даже не сотнями тысяч и не миллионами долларов измеряется. Это сакральное знание, которым человеку обладать вообще не полагается, доступ к которому делает его как бы сверхчеловеком, если выражаться по-ницшеански. И что может получиться в таком случае? Мы вложим в него деньги, наведем мосты к «Голубой книге», поможем преодолеть административные барьеры, в помощь ему завербуем еще с десяток агентов, все устроим в лучшем виде. Он подберется к этим секретам, завладеет ими, а, когда поймет, что именно держит в руках, пошлет лесом и нас, и их.

— А к кому он переметнется-то? Кому продаст, если не одной из сверхдержав? Кто еще сможет ему заплатить такие деньжищи? — недоумевал Серов.

— К кому, говорите? — задумался его товарищ и поднял палец вверх. — К ним. К тем самым, к кому пытались пробраться члены группы Дятлова,.. если верить манси. Он ведь уже, как я выразился, будет не вполне обычным человеком…

Серов посмотрел на своего ученика с восхищением.

— Вот не зря я всегда говорил, что ты — парень неординарный. Далеко смотришь, больше остальных видишь и понимаешь. Верно, очень верно подметил, что с обычным человеком такую операцию не провернуть. Я бы в таком деле в разведку даже с Кимом Филби не пошел бы. Тут должен быть небожитель, обладатель огромной власти. Понятно, что и стоить это будет огромных денег, но и договориться с ним будет проще.

— То есть?

— Повторяю — много денег и… кусочек этого знания. Куча благ земных и совсем немного благ небесных с возможностью коснуться их еще при жизни, приоткрыв запретную завесу и став носителем небольшой толики вселенской мудрости, недоступной простым смертным. Иными словами, если уж у панов наших не получается договориться между собой, то хлопцы-то всегда смогут это сделать.

Пеньковский понял, к чему клонит шеф.

— Мудро, — кивнул он. — На шестьсот миллионов населения Земли счастье подели — и никому ничего не останется. А если на десятерых, то вполне всем угодить можно!

Часть вторая

Глава четвертая

20 декабря 1961 года, пригород Чикаго, штат Иллинойс

Заместитель директора ЦРУ Джеймс Энглтон чуть свет примчался на закрытую военную базу Управления в районе Чикаго. Там его ждала встреча с прилетевшим из Финляндии советским посольским работником (а, читай, разведчиком) Анатолием Голицыным, решившим перейти на службу разведки Соединенных Штатов. В течение последних двух-трех лет советское направление деятельности ЦРУ начало хромать на обе ноги — провал в информационном обеспечении следовал за провалом. Сначала «проморгали» запуск Советами первого космического спутника; затем допустили утечку информации о самолете-разведчике «Локхид У-2», что привело к попаданию самого самолета и его пилота в руки врага; затем упустили из виду старт первого космического корабля и испытание сверхмощной «Царь-бомбы». В такой обстановке любой кадр из Москвы, решивший добровольно перейти на другую сторону железного занавеса, был на вес золота. Конечно, обстоятельства появления Голицына на территории Штатов были весьма странными — его никто не вербовал, никто не предлагал сотрудничество, он занимал высокий пост в финском посольстве СССР, получал хорошую зарплату, ни в чем не нуждался, да еще и пользовался протекцией со стороны КГБ, негласно вербовавшего каждого атташе. Казалось бы, чего ему искать в Вашингтоне, где ему для начала не поверят, а потом и вовсе могут депортировать или посадить в тюрьму? Зачем рисковать столь многим? Но информационный голод Энглтона и представляемого им ведомства был настолько велик, что все эти сомнительные обстоятельства решено было оставить «за скобками». Как и вопросы, которые обычно сотрудники ЦРУ задают таким гражданам — о причинах их поведения. Опытный разведчик Энглтон знал, что настоящего шпиона к заброске подготовят как следует и снабдят не только вариантами ответов на эти вопросы, от которых у него волосы дыбом встанут, но и соответствующей биографией, долженствующей перебежчику. Случай с Голицыным был принципиально иным — и потому Джим решил изменить обычный порядок встречи, опустив эту лирическую официальную часть, и перейдя с места в карьер.

— Для начала позвольте искренне поблагодарить вас за прием… — заговорил невысокий, коренастый, приятной наружности молодой человек с идеально выбритым лицом и курносым носом, идя навстречу Энглтону прямо по летному полю.

— Подождите, — уклонившись от рукопожатия и спрятав руки от промозглого декабрьского ветра в карманы плаща, отрезал Энглтон. — Мы еще ничего не решили. Вы находитесь хоть и на территории Соединенных Штатов, но на особом правовом положении, называемом, если можно так выразиться, буферной зоной. Здесь мы держим тех, в ком еще не уверены, но потенциально заинтересованы. От результатов вашего поведения здесь будет зависеть и наше решение.

— А у вас разве есть выбор? — жестко парировал бесправный, но убежденный в своей силе перебежчик.

— Если вы имеете в виду наших людей за океаном, то да, у нас есть, из кого выбирать, — не менее холодно отвечал Джим.

— Думаю, вы ошибаетесь.

— То есть?

— То есть ваш человек Пеньковский уже под колпаком, и его вскрытие и разоблачение — дело нескольких дней.

— Откуда вам известно о Пеньковском? — нарушая все мыслимые нормы этики шпионского поведения, спросил ошалевший Энглтон.

— Это не имеет значения. Важно, что, если известно мне, значит, известно и многим другим. Вы, конечно, можете предупредить его, но ничего не изменится — выехать, хотя бы даже и тайно, ему уже не дадут, он под тотальным наблюдением, а вот заставить его дергаться и тем самым разоблачить себя глупыми, неосторожными и непоследовательными действиями вы можете.

— Что же делать? — скривив уголки рта, спросил разведчик.

— Вы меня об этом спрашиваете? Вы — шпион до мозга костей, а я всего лишь — консульский работник, но даже я знаю, что, если он настоящий разведчик и выполняет все инструкции должным образом, он знает, что делать в критической ситуации. А окажется он в ней буквально со дня на день. Так что, как ни крути, а выбора у вас практически немного. Вы за океаном остались почти без представителей.

— Это не означает, что в ситуации кадрового голода мы будем бросаться на всех подряд… — не унимался Энглтон.

— А я про это и не говорил. Я не могу быть вашим представителем априори, поскольку уже убежал. В случае возврата самое секретное производство, на которое меня допустят, будет связано с шитьем тапочек в исправительной колонии, так что в этой части от меня проку никакого. Другое дело, что я обладаю информацией, которая носит для вас стратегический характер.

— Что ж, это уже деловой разговор. Я вас слушаю.

— Вся эта информация разбита на несколько групп, — обстоятельно начал Голицын. — Я, знаете ли, тоже не готов вам дарить такие вещи за красивые глаза. Так что, возвращаясь к началу нашей встречи, скажу, что мое поведение во многом будет зависеть от вашего дальнейшего решения по поводу моей судьбы. И, чтобы вы поскорее его приняли, предоставлю вам немного сугубо тактической информации, наводящей на размышления… Начнем с того, что у вас большие проблемы с кадрами. Я имею в виду ЦРУ и его советское направление работы.

— Я это знаю, — махнул рукой Джим. — То же самое могу сказать про КГБ.

— Не спешите. Вам что-нибудь говорит фамилия Копацкий?

— Что мне вам ответить?

— Правду, играть в кошки-мышки было бы глупо.

— Это советский консул в Западном Берлине… — уклончиво ответил Энглтон.

— …и двойной агент ЦРУ и КГБ, — перебил его Голицын. — И вам это известно. Неизвестно только, что он занимается дезинформацией вашей резидентуры, в то время, как в Москве знают все о вас. Во многом, именно благодаря ему было принято решение отвести танки во время стояния у Берлинской стены, ведь так? Он сообщил в ваш центр, что силы русских значительно превосходят силы американцев, что подоспела пехота? Ну, так или нет?

Энглтон ничего не отвечал и только внимательно слушал своего собеседника. Два месяца тому назад советские и американские танки в Берлине стояли, направив дула друг против друга — союзники заподозрили своих соседей в нарушении границы, установленной «Антифашистским валом», и готовились жестко поставить на место вчерашних друзей. Казалось, еще минута и войны не миновать… Работавший в советском посольстве Александр Копацкий, как и все посольские работники такого уровня, прошедший аттестацию в КГБ, сообщил тогда в Вашингтон, что Советы стянули в Берлин (который находился в их оккупационной зоне и куда направлять шпионов дядя Сэм все же опасался) едва ли не целую танковую армию в сопровождении 2—3 десантных дивизий. Командующий американским контингентом по ту сторону стены генерал Клей сломался — и отступил. Об этих событиях знал весь мир, но никто не знал фамилию резидента, с подачи которого Вашингтон принял, как тогда считалось, «трусливое» решение.

— Так вот, мистер Энглтон, никто никаких дивизий туда не стягивал, — продолжал Голицын. — Надо было вас припугнуть, надо было, чтобы вы отвели танки — и вы их отвели. Потому что так захотел Копацкий.

— Он сообщил некоторую информацию, но захотел так генерал Клей! — подчеркнул замглавы ЦРУ, подняв палец к небу.

— Ну да, — усмехнулся перебежчик, — ведь это голова хочет, чтобы шея поворачивалась в ту или иную сторону. Но, если та откажется, все эти желания… Проект «Венона», в рамках которого вы вышли на советские информационные каналы внутри правительства США и прихватили, еще в конце 40-х годов, группу Сильвермастера, потихоньку утрачивает актуальность. Центр мировой политики плавно смещается из Вашингтона в Москву, а там вы не можете никого прослушивать. Да и здесь шпионская сеть так завуалирована — не как раньше, в годы войны, когда советские уши сидели в Министерстве финансов США, — что их простым перехватом шифровок не удивишь. Они давно ничего по обычным каналам не передают. Все суммируется у резидента, а тот транслирует важную информацию от вас к нам по секретным дипломатическим тропам, к которым даже самый гениальный шифровальщик не может иметь отношения, просто потому, что никто его со свиным рылом в калашный ряд не пустит…

— Вернемся к вашей информации, — пресек поток мыслей собеседника Энглтон.

— Возьмем того же Копацкого. Вам ведь известно, что, как любой сотрудник дипмиссии, он обязан работать с КГБ. Почему, в таком случае, он ничего не сообщил вам ни про недавние испытания «Царь-бомбы», ни про полет человека в космос?

— Откуда сотрудник дипмиссии в Берлине…

Голицын снова перебил своего собеседника, не дав ему довести мысль до конца:

— Ну ведь откуда-то он знал, что 12 апреля запланирован старт спутника! И сообщил вам именно это. А потом вдруг такая новость. Или вот еще. Почему советский агент Копацкий, внедренный в сердце КГБ еще с 49-го года, а потом, в силу особого доверия со стороны начальства, направленный в Берлин, в стратегическую точку, куда непроверенных людей не отправляют, молчит о том, что с того же 49-го года в Вашингтоне работает советский агент Вильям Фишер, без его помощи арестованный вашей разведкой 4 года назад?! Опять «не знал»? Да поймите вы, наконец, что самая мелкая сошка из берлинской резидентуры знает — должна знать — больше, чем многие обитатели высоких московских кабинетов! Ей это по статусу положено, чтобы там, на месте, не ошибиться в принятии стратегически важных решений, на выбор которых иногда отпускаются минуты. Надо знать, что на всех четырех сторонах света происходит. А он ни про Фишера, ни про советский космический корабль не в курсе? Так не бывает… Мало или достаточно?

— Про Копацкого вполне. Что дальше?

— Не что, а кто, — уточнил Голицын. — Мистер Ким Филби из Лондона, ваш, кажется, приятель. Он сотрудничает с КГБ с 1944 года — с тех самых пор, как МИ-6 назначило его взаимодействовать с ЦРУ по вопросам совместной борьбы с коммунистической угрозой. Если не ошибаюсь, он ведь даже в английском посольстве в Вашингтоне работал? И до сих пор продолжает тесное сотрудничество с вами по этой линии, не так ли? Во многом, если бы не его роль, то все, на кого указала в 45-ом мисс Бентли, были бы арестованы. А так — многие смогли бежать. А куда они бежали тогда, помните? В Англию, где их встречал сотрудник МИ-6 мистер Ким Филби. Именно он упросил тогда Гувера сдать их Советам, чтобы в важный и ответственный момент перераспределения бывших немецких сфер влияния «не ссориться по пустякам». Так?

Если инцидент с Копацким в Берлине вполне мог еще сойти за совпадение, то все, что говорил Голицын сейчас, уже должно было навести Энглтона на серьезные размышления. Так и случилось.

7 ноября 1945 года, советская шпионка-курьер Элизабет Бентли перешла на сторону США и рассказала следователям Федерального бюро расследований, что в конце 1942 или начале 1943 года она узнала от советских шпионов Натана Сильвермастера и Людвига Ульмана, что одним из источников государственных документов, которые они фотографировали и передавали куратору от НКВД Якову Голосу, был замминистра финансов США Гарри Декстер Уайт. На следующий день директор ФБР Джон Эдгар Гувер отправил письмо курьером советнику по военным вопросам президента Трумэна, генералу Гарри Вогану, сообщая, что «некоторые нанятые правительством США работники передают информацию и данные посторонним лицам, которые, в свою очередь, передают эту информацию агентам разведки Советского Союза». Письмо содержало с десяток названных Бентли подозреваемых, вторым в списке был все тот же Гарри Декстер Уайт. ФБР проанализировало предоставленные Бентли сведения и результаты проведенных на их основе расследований по названным ею подозреваемых, включая Уайта, и подготовила доклад «Советская разведка в США», который был отправлен 4 декабря 1945 года в Белый Дом, Генеральному прокурору и Государственному департаменту.

Трумэн доклад изучил. У Гарри Декстера Уайта был произведен обыск. При нем были обнаружены украденные из Минфина клише немецких марок, выпускаемых американской оккупационной администрацией, которые он частично передал СССР, частично — не успел. Союзу эти клише нужны были, чтобы печатать на занятой американцами территории Германии деньги в неограниченном количестве, раздувать инфляцию и причинять США экономический ущерб, который, вследствие этих согласованных действий Уайта и советских спецслужб, составил 250 млн. долларов.

Вообще об Элизабет Бентли надо сказать особо. В 1938 году она работала в итальянской библиотеке в Нью-Йорке, которая пропагандировала итальянский фашизм в США. Питая неприязнь к фашизму, сама сообщила в штаб-квартиру Коммунистической партии США о желании шпионить за фашистами. Коммунисты приняли её предложение и познакомили Элизабет с одним из руководителей своей партии — Яковом Голосом, эмигрировавшим в США после побега из российской ссылки в 1909 году. Впоследствии они, не регистрируя свой брак, стали жить вместе. Бентли полагала, что работает для американской компартии, на самом деле помогая разведке Советского Союза, где она получила кодовое имя «Умница» (так же, как Декстер Уайт имел прозвище «Юрист» или «Адвокат»).

В 1940 году Министерство Юстиции США, действуя на основании Закона о регистрации иностранных агентов, заставило Голоса зарегистрироваться в качестве агента советского правительства. После этого его дальнейшие контакты с подконтрольными ему шпионами и получение от них документов стало представлять собой опасность, и он постепенно передал эту работу Элизабет. Также Голос хотел, чтобы кто-то занимался управлением компании United States Service and Shipping Corporation — подставной организации для осуществления Коминтерном разведывательной деятельности в США. Элизабет взяла на себя и это. Она никогда не получала непосредственных выплат за свою шпионскую деятельность, однако, её ежемесячная зарплата Вице-президента United States Service and Shipping Corporation со временем стала составлять значительную для того времени сумму в 800 долларов.

Большинство контактов Элизабет Бентли были в среде юристов и государственных служащих, которых впоследствии назовут Silvermaster group — сеть шпионов вокруг Натана Сильвермастера. Эта сеть стала одной из самых разветвлённых и важных для советской разведки. В это время СССР и США были союзниками во Второй мировой войне, и большая часть информации группы Сильвермастера собиралась для СССР в борьбе против фашистской Германии, включая данные об открытии второго фронта в Европе. В эту группу входил и Гарри Декстер Уайт.

Когда в конце 1943 года с Яковом Голосом случился сердечный приступ, Элизабет взяла на себя многие функции, выполняемые им. Она продолжила шпионскую деятельность с новым агентом СССР — Исхаком Ахмеровым. В этот период, по свидетельству самой Бентли, она снабжала секретной информацией многих высокопоставленных лиц в СССР, пользуясь сетью примерно из двадцати шпионов. Однако, с молодости она привыкла совмещать приятное с полезным: поскольку Голос больше не мог быть ее любовником, на эту роль вполне сгодился молодой и горячий Ахмеров.

Однако, очень скоро, не сдержав клятвы верности мисс Бентли, Ахмеров закрутил роман с дочерью секретаря ЦК Компартии США Лори, о чем Элизабет быстро узнала и, недолго думая, «заложила» всю цепочку Гуверу. Во все времена обиженная женщина была страшной силой!..

— Не случайно ваш же проект «Венона», начавшийся после скандала с Бентли, который я уже упоминал ранее, выявил причастность к работе КГБ друзей Филби, Берджесса и Маклейна, — продолжал бывший советский атташе. — Потом ему каким-то чудом удалось отмыться от подозрений — допускаю, что за счет взятки, которые КГБ всегда раздавал щедро и на всех уровнях капиталистической системы управления, — и он снова в тесных рядах разведки!

— Чертов Гувер, — в сердцах выпалил Энглтон. — Если бы не его нерасторопность, мы бы в 45-ом этих подлецов не упустили бы…

— Бросьте, — махнул рукой Голицын. — Конечно бы, упустили. Филби прав — ссориться в ту пору по таким пустякам было бы государственным преступлением почище любой измены. Сейчас же его измена вашей разведке, в верности которой он хоть и не клялся, но все же регулярно поставлял ей информацию по линии МИ-6, налицо. Она выражена все в том же умолчании. Он отлично знал про то, как был сбит «У-2». Знал, каким образом Советы выследили абсолютно невидимый самолет-разведчик. Знал, что накануне они обращались — конечно, не называя фамилий и названий — за консультацией по этому вопросу к английскому военному ведомству. Но ни о чем вас не предупредил, в силу чего вы, глазом не моргнув, отправляете Пауэрса вглубь Советского Союза, где его сбивают доработанной при помощи англичан моделью «С-75». И вы до сих пор об этом ни сном, ни духом, так как все военные контакты с Лондоном — в его компетенции. И не узнаете, пока он будет сидеть на этом информационном канале.

— Доказательства?

— Простите, картотеку и переписку с агентами КГБ мне с собой прихватить не разрешил.

— Что ж… — немного помолчав, произнес Энглтон. — Информация насчет Копацкого требует проверки. Насчет Пеньковского тоже. А что касается Филби, то тут я бы с вами поспорил. Он — убежденный антикоммунист, английский колониалист, сын крупного британского чиновника в правительстве Индии, имеет блестящее классическое воспитание, окончил Кембриджский университет…

— Это не показатель, вы как разведчик должны это понимать, — начал было спорить его собеседник, но тут же осекся и интригующе сменил тему. — Что ж, я предвидел, что в случаях с Копацким и Филби вы мне не поверите…

Энглтон опустил голову. Конечно, информация, что сообщил Голицын, была серьезной, но слепо доверять первому попавшемуся перебежчику «оттуда» было бы верхом безрассудства. Надо было — хотя бы для вида — дать ему понять, что протекция Штатов дорого стоит. И что простыми россказнями типа «хочу в царство свободы, не могу жить при Советах» оплатить билет в новую жизнь не получится.

— В таком случае, я скажу, что в Москве осведомлены о размещении американских ракет в Турции…

— Ну это секрет Полишинеля…

— …и в качестве ответной меры Хрущев уже утвердил план стратегической операции под кодовым названием «Анадырь», в рамках которой советские ракеты будут размещены на Кубе.

Вот тут Энглтон по-настоящему опешил. До него уже ранее доходили неточные и отрывистые сведения о том, что Хрущев планирует, в ответ на попытку США подобраться через дружественную Турцию к советским границам на Черном море, разместить баллистические ракеты на Кубе, которая была, по сути, советским анклавом на территории, приближенной к США и по этому поводу даже подвергалась попытке захвата со стороны ЦРУ (полгода тому назад, в рамках высадки в заливе Свиней), но информация об этой «ответной мере» была непроверенной и сверхсекретной. Кроме него, знать об этом мог только Даллес. Ну или Хрущев. И, если этот «посыльный» советского лидера оперирует такими фактами, то, скорее всего, они соответствуют действительности — эта информация была слишком тайной, чтобы быть провокацией.

— И не только, — продолжал Голицын. — Попытка мистера Кеннеди стать ближе положенного к советским границам на Черном море очень разозлила Никиту Сергеевича. Так, что в Кремле решили устранить его… Только не думайте, что о планах такого рода высшие государственные чиновники распространяются раньше времени со своими холопами. Нет, все не так. Эта информация поступила в КГБ от ГРУ, а туда — от господ Вильсона и Кекконена.

— Вы имеете в виду президента Финляндии и лидера английских лейбористов?

— Да. Дело в том, что мистер Вильсон был завербован еще в начале 40-х. Будучи президентом Совета по торговле в конце 1940-х годов, Вильсон находился в торговых миссиях в СССР и был в хороших отношениях с Анастасом Микояном и Вячеславом Молотовым. Он продолжил эти отношения, когда лейбористы стали оппозицией, и его знания британской политики были высоко оценены КГБ. Он же высоко ценил и господина Кекконена, дружившего со Сталиным с тех же самых времен и приведенного к власти в стране не без помощи советских силовых структур.

— А они как узнали про планы Хрущева? — удивился Энглтон.

— Как у нас говорят, по пьяной лавочке, — ответил Голицын. — Никита Сергеевич проболтался Кекконену. Финн, он сам большой любитель выпить, и Хрущева всегда поит во время официальных визитов. Ну тот и не сдержался. А потом вошел в раж и, желая показать свою значимость во время встречи с официальной английской оппозицией, сказал Вильсону, что, если парламент Соединенного Королевства не изберет его премьером, дав ему возможность проводить линию сотрудничества с Советами — а он, как вы знаете, лейборист крайне левого крыла, — то КГБ просто убьет Макмиллана, так же, как Кеннеди. Англичане сейчас слабы, Суэцкий кризис почти убил империю, и понятно, что советские шпионы покрыли тело умирающего льва так же, как тело настоящего льва на перед смертью покрывают всевозможные паразиты. Так что близость Вильсона и Хрущева вполне объяснима… А уже Вильсон и Кекконен, как люди подневольные, завербованные, обязаны были эту информацию передать своим кураторам в ГРУ и Комитете. Что они и сделали.

— Почему же Пеньковский — едва ли не третий человек в ГРУ — нам ничего не сообщил? — недоумевал его собеседник.

— Вы отвечаете на свой вопрос, который задали в начале встречи. С Пеньковским вся ясно, он проиграл.

Энглтон понял, что его визави явно не блефует, но информации за последние несколько минут было так много и она была столь серьезной, что требовала срочного осмысления. Причем, не в одиночку.

— Спасибо, мистер Голицын, — как будто сменив гнев на милость, заговорил он. — Сейчас вас отвезут в отель. Там вы будете ждать нашего решения. Надеюсь, вам там будет комфортно и безопасно. Во всяком случае, мы приложили для этого все усилия.

21 декабря 1961 года, Вашингтон, округ Колумбия

Директор ЦРУ Аллен Уэлш Даллес принимал своего заместителя Джеймса Энглтона в одном из столичных офисов Управления. До сегодняшнего дня оно не имело центрального помещения, в котором бы размещались все службы — они были раскиданы по Вашингтону, в не обозначенных табличками кабинетах внутри малоприметных магазинов или промышленных небоскребов. Строительство центрального офиса, занимающего целое здание, велось сейчас в Лэнгли, но до окончательной сдачи объекта в эксплуатацию было еще далеко, и потому мастодонту разведки приходилось встречаться с журналистами, осведомителями и шпионами, а также собирать заместителей на совещания в плохо приспособленных для этого кабинетах в разных районах столицы.

— Бентли, Бентли… — пробормотал Даллес, выслушав до конца доклад своего заместителя по итогам встречи с Голицыным. — Да уж, доставила нам эта дамочка хлопот во время подготовки Нюрнбергского процесса. Вернее, не она сама, а те, на кого она нас вывела…

Даллес занимался подготовкой Нюрнбергского процесса и знал, что советские шпионы в Вашингтоне осенью 1945 года прикладывали недюжинные усилия, чтобы сорвать его проведение. Инициатива США провести процесс (в пользу которой свидетельствует, помимо прочего, проведение его именно на территории Нюрнберга, занятого американскими войсками) грозила вскрыть мировой общественности не просто дружбу Третьего рейха и СССР перед войной, но и основанные на личной симпатии Гитлера и Сталина территориальные претензии последнего в отношении Польши. Конечно, союзники, утверждая Устав Трибунала, договорились, что про пакт Молотова-Риббентропа речь в процессе не зайдет, но вот про казнь военнопленных в Катыни речи не было.

— Тогда, — говорил Даллес, — Сталин начал искать варианты срыва процесса в соответствии с международным правом. Его юридический советник, бывший прокурор, замаравший себя участием во всех крупнейших политических процессах 1930-х, Андрей Вышинский, хоть и перешел на службу в МИД, но не перестал быть специалистом в области юриспруденции. Он-то и подсказал ему, что суда не будет, если признать всех подсудимых невменяемыми. Таким образом, противники процесса убивали одним выстрелом двух зайцев — не только спасались от гласного судебного разбирательства, но и лишали какой бы то ни было состоятельности слова сподвижников Гитлера, могущих подтвердить его дружбу со Сталиным. Кто поверит сумасшедшим?

Самоубийство одного из подсудимых, Лея, в канун процесса как нельзя более подходило на роль информационного повода для проведения экспертизы. И судебно-психиатрическая экспертиза вскоре была назначена. Проведение ее было поручено военному психиатру Дугласу Келли. Что тут необычного, спросишь ты? А то, что он был учеником другого американского психиатра, доктора Альфреда Коржибски, поляка по национальности. А тот в Первую мировую служил в Русской Императорской Армии, куда пришел из… охранки, царской тайной полиции! И, по стечению обстоятельств, в это же время в охранке служил не кто иной, как Иосиф Сталин! В ту пору я добыл много доказательств этого факта.

— Но тогда эта экспертиза ни к чему не привела…

— Да, Келли нам удалось отставить — выяснилось, что его назначение экспертом пролоббировал не кто иной, как Декстер Уайт, который курировал подготовку процесса над финансистами рейха и потому имел отношение к сенатской комиссии, ведавшей кадрами для Нюрнберга. Шпионский скандал вокруг Уайта не дал нацистам избежать ответственности… Но сейчас мы не об этом.

— Ну почему же? — вскинул брови Энглтон. — Опять русские шпионы вставляют палки в колеса мировой политики и внутренней политики Штатов…

— …и наша задача — им помешать, — продолжил мысль его шеф. — Значит, говоришь, они обложились агентами влияния? Что ж, зная, кто такие Вильсон и Кекконен, и то, что без участия Советов им бы никогда выше депутатов нижней палаты местного парламента не продвинуться, поверить в это можно. Как и в то, что Джей-Эф Кей стоит поперек горла Союзу из-за наших действий в заливе Свиней. Конечно, с нашей стороны это была провокация, попытка столкнуть лбами Джека и Хрущева, пусть даже и без ведома первого, но она того стоила. Теперь Советы показали свою истинную заинтересованность в Кубе. И в этом вопросе они не остановятся ни перед чем, включая убийство Президента. Это и понятно — такой анклав внутри Соединенных Штатов. Им ничего не было и не будет так важно, как пребывание рядом со своим стратегическим противником. Ведь, находясь у нас под носом, на Кубе, они смогут заглядывать даже туда, куда обычно им заглядывать не положено. И, соответственно, держать нас за причинное место, регулируя, как ты правильно подметил, наши действия по всем основным направлениям международной политики. Что это де-факто означает? Проигрыш в «холодной войне», мягкую капитуляцию на продиктованных врагом условиях мира с тем, с кем вообще никаких договоренностей заключать нельзя!

— И как мы поступим? — спросил Энглтон.

— Боюсь, что в свете сказанного этим Голицыным у нас не остается иного выбора, кроме как вернуться к плану трехлетней давности.

— Плану ликвидации Кастро?

— Да, — кивнул Даллес, — к операции «Мангуст». Думаю, сейчас самое время ее возобновить. Конечно, докладывать об этом Президенту мы не будем — он настроен к нашим врагам даже слишком дружелюбно, и его эта инициатива на данном этапе спугнет, даже, если мы расскажем ему про этого русского перебежчика. Поэтому согласовывать операцию мы будем с генеральным прокурором.

— С Бобби? — спросил Энглтон, имея в виду брата Президента и мысленно восхищаясь Даллесом, который придумал ловкий тактический ход, воспользовавшись ситуацией, при которой левая рука не знает, что делает правая, но обе принадлежат одному и тому же человеку.

— Именно. Он нам точно не откажет… А что касается этого перебежчика, то, думаю, ему можно верить — слишком много совпадений, причем, стратегического характера, такими бы Советы просто так, с целью приманки, разбрасываться не стали, — но пока все же держать на небольшом расстоянии. Поверь мне, я знаю, о чем говорю — советские шпионы обладают уникальной способностью проникать в святая святых врага, играя подчас на грани фола.

В это время в кабинете Даллеса зазвонил телефон. Он обмолвился с собеседником парой коротких неоднозначных фраз, а потом повесил трубку и, в растерянности подойдя к окну, закурил свою знаменитую трубку.

— Что случилось, Аллен?

— Знаешь, незадолго до встречи с тобой я поручил нашему английскому представительству, — так он обычно ласково именовал резидентуры, — выйти на связь с мистером Филби. Уж очень занимательной показалась мне информация относительно тех его кембриджских друзей, что были разоблачены в 52-ом в Лондоне. Я сам с ним знаком, и знаком хорошо, и потому решил еще раз проверить состоятельность информации этого Голицына.

— И что?

— В том-то и дело, что найти его не представилось возможным. Он исчез.

— То есть как — исчез? — удивился Энглтон. — Высокопоставленный работник МИ-6 испарился из Лондона?

— Именно.

— И где он может быть?

— Его непосредственное начальство считает, что в Москве… — пробормотал явно обескураженный шеф ЦРУ.

— Вот даже как?!

— Да. И это еще раз укрепляет меня в мысли о том, что со стартом операции «Мангуст» затягивать нельзя.

Досье (операция «Мангуст» и ее предпосылки). Чтобы понимать уровень международной напряженности той поры, надо кратко охарактеризовать общий внешнеполитический фон, создаваемый обеими сторонами «холодной войны» в мире в конце 1950-х- начале 1960-х годов. Что там происходило?

— 1956 г. XX съезд КПСС, тяжелейший удар по авторитету Советского Союза, после чего в США появились мысли об отбрасывании коммунизма, поутихшие было после неоднозначного окончания войны на Корейском полуострове, которую США и их сателлиты вели под флагом ООН. События в Венгрии не заставили себя долго ждать. И сказать, что советское руководство испугалось, — не сказать ничего. Но, испугавшись, оно сделало в целом верный вывод, что на удар надо отвечать двойным ударом.

— Октябрь 1956 г. — март 1957 г. (активная фаза: октябрь — ноябрь 1956 г.). Суэцкий кризис. Открытый, можно сказать публичный, распад Британской империи. Нет, распадаться она начала в сентябре 1940 г., когда стареющий британский лев начал распродавать наследство империи. Имеется в виду знаменитая сделка по обмену прав аренды на 99 лет (интересно, вспомнит ли об этом кто-то в 2039 г.?) британских баз в Вест-Индии на 50 потрепанных американских эсминцев. Но более очевидный и унизительный символ конца эпохи, чем Суэц, трудно представить. Британская империя перестала существовать как значимая геополитическая сила, став частью пыльных книжных полок в заштатном книжном магазине. Впрочем, и СССР, и США было над чем задуматься после кризиса.

— Октябрь 1957 г. — первый советский спутник. Легкий пока еще холодок прошел по спинам тех, кто понимал, хотя большинство американцев посчитали, что это всего лишь дорогостоящая игрушка. На Западе мало кто по-настоящему понял, что произошло.

— Май 1960 г. Инцидент с U-2 Гэри Пауэрса, первый подход к неизъяснимому. Момент истины для советского руководства, почувствовавшего себя беззащитным, когда самолет шел вглубь страны с непонятными целями. А затем — чувство новой уверенности в своих силах, когда обломки самолета рухнули под Свердловском.

— 12 апреля 1961 г. Полет первого человека в космос, крупнейшее мирное наступление СССР. Величайший политический, технологический и имиджевый прорыв страны и народа, расцененный властью, как прорыв идеологии.

— 14–16 апреля 1961 г. Провальная операция в заливе Свиней, в ходе которой ЦРУ планировало руками кубинских политэмигрантов свалить режим Фиделя Кастро на Кубе, но безуспешно.

— Август 1961 г. Строительство Берлинской стены или «Антифашистского вала» в зависимости от идеологической позиции читателя. Фиксация окончательного разделения сфер влияния в Европе. Надо быть очень наивным, чтобы не понимать, что в условиях замораживания противостояния в Европе энергия конфронтации пойдет куда-то еще. Вопрос в том — куда.

— Октябрь 1961 г. Размещение американских ракет в Турции. Возникновение крайне серьезного вектора уязвимости СССР, которую невозможно было компенсировать в рамках обычной для тогдашнего СССР военной политики. Трудно отделаться от мысли, что размещение 15 ракет Jupiter в районе г. Измир было, скорее, фактором политического давления на Москву, своего рода приглашением к превентивному удару для Кремля, полностью развязывавшему руки американским военным.

— 30 октября 1961 г. Испытание термоядерной «царь-бомбы» в СССР мощностью 50 мегатонн. Советский ответ на нагнетание напряженности был асимметричным, но сказать, что он был эффективным, трудно.

— Июнь 1962 г. События в Новочеркасске. Руководство Советского государства расстреливает голодную демонстрацию рабочих и в то же время, их же руками строит себе ядерное и оружейное превосходство в «холодной войне».

— Октябрь 1962 г. Арест в Москве американского шпиона Олега Пеньковского, роль которого в Карибском кризисе не ясна, но, похоже, намного значительнее, чем считается. А за арестом — начало крайне сложных процессов внутри советского руководства, закончившихся громкими отставками, в том числе и людей, имевших более чем прямое отношение к неизъяснимому, — генерала армии Ивана Серова и главного маршала артиллерии Сергея Варенцова.

— Реальный эндшпиль наступил через два года — в октябре 1964 г., когда из политики ушла вторая главная фигура Карибского кризиса и всего политического пространства тогдашнего мира, Никита Хрущев. Вернее, Хрущева из политики вывели. Думается, именно по причине его странной и очень уж «миролюбивой» роли по отношению к американскому Президенту, трагически погибшему годом ранее.

Кто-то может сказать, что на данном внешнеполитическом фоне позиция США выглядела более слабой; кто-то — выдвинуть аналогичное утверждение в отношении позиции СССР. Но никто не станет спорить с тем, что напряженность в отношениях между двумя странами последовательно нарастала, и втянут в этот конфликт был весь мир…

27–28 октября 1961 г. после нарастания напряженности в американо-советских отношениях вокруг Берлина на протяжении всего лета и кульминации в августе, когда Хрущев отдал распоряжение о строительстве стены между Восточным и Западным Берлином, генерал Люсиус Клей, личный представитель президента Кеннеди в Западном Берлине, провоцирует 16-часовое танковое противостояние между США и Советским Союзом у Берлинской стены. Кеннеди посылает по неофициальным каналам срочное сообщение Хрущеву, после чего тот начинает отвод танков, создав прообраз разрешения Карибского кризиса год спустя.

18+

Книга предназначена
для читателей старше 18 лет

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.