Бесплатный фрагмент - Прогулка нового человека

Прогулка нового человека

Повесть

Глава 1

Сегодня мне гораздо лучше — с наступлением лета удалось выйти из депрессии. Правда, вместе с этим пришла и растерянность, ведь от прежних желаний мало что осталось. Припоминаю, несколько лет назад, когда таких забот не имел, лучшим провождением времени считал компанию настежь раскрепощенных женщин, хотя, подозреваю, именно так я до апатии и дошел. Нет, к «нимфам» у меня претензий никаких — они щедры и прекрасны, просто в подобных упражнениях оказались куда устойчивей меня. Они знали хитрость — в таких делах нужно веселиться бездумно, а я со своими размышлениями очень быстро нашел за этим одну только тоску. Казалось бы, уже взрослый человек, и пора бы выработать навыки извлечения высокого коэффициента полезного действия из всякого мероприятия, но нет. Как у добрых людей: они и пить умеют, и есть, и так выстроить свою интимную жизнь, что все в пользу, а не как у некоторых… Главное, и к опыту обращаться бессмысленно, не работает почему-то. Так, будто образ жизни выстраивается из чего-то другого. Смотрю на себя и удивляюсь, к своим тридцати восьми успел: отслужить в армии, получить две трети инженерного образования, пятилетку отработал проектировщиком, некоторое время крутил баранку в такси и даже успел поуправлять собственным предприятием, а многие страсти с самой юности почти не изменились — парадокс.

Если долго пребываешь в подавленном состоянии, быстро привыкаешь к низкому тонусу, а когда депрессия отступает и энергия понемногу возвращается, ясно, что нужно куда-то ее девать. Сил у меня стало куда больше, но мозг работал все еще плохо, поэтому в голову лезли всякие глупости: тянуло поскандалить, что-нибудь испортить или сломать. Новое дело, сумевшее бы меня занять, тоже никак не хотело рождаться и приобретать более или менее внятную форму. В связи с этим пришлось признать, что высокий физический и психический тонус нужно удовлетворять умеренными нагрузками и новыми впечатлениями. Первая же попытка увязать оба этих пункта при текущем безденежье указала на прогулку.

Славься, бесплатная прогулка, несущая усталость и эстетическое насыщение! Благо Петербург в этом смысле словно создан для прогулок. Да, наверное, для этого и создан!

Если бы не депрессия, так бы и не узнал города. Я не отношусь к коренным петербуржцам и переехал сюда десять лет назад, но в смысле наплевательства на более подробное знакомство с городом не отстаю от местных. Мол, я же здесь живу — еще успею посмотреть. Исходя из тех же рассуждений, один мой знакомый за пятнадцать лет, прожитых в Петербурге, не удосужился хотя бы однажды сходить в Эрмитаж. У меня с этим было полегче, я посетил сей музей два раза, но не из любви к искусству и даже не для галочки, но ради женщин. Вернее сказать, ради того, чтобы произвести впечатление на девушек разных периодов моей жизни. Кстати, оба раза удачно. Сразу вспомнил анекдот, в котором мужик был трижды женат, каждый раз по любви и каждый раз счастливо. А может быть, и верно — не стоит мерить брак длительностью его протяженности, и он может быть кратковременным, но счастливым? Хотя в этом смысле я теоретик и за все время общения с женщинами не раз удачно уклонялся от гильотины брака.

Первым на ум приходит случай с филологом Люсей. Милейшее существо, как могли бы сказать в стародавние времена, но ее мама, бабушка и тетя — это было нечто. Один приятель, наслушавшись моих рассказов, окрестил их «командование гестапо», я же звал их мягче: Три Толстяка. Образы, созданные Олешей, казались мне более близкими к положению наших отношений. Я в этом представлении, само собой, выступал в роли канатоходца-революционера Тибула. Кроме того, именно в это время я тоже занимался эквилибристикой, то есть пытался каким-то образом спасти свое небольшое строительное дело — черт дернул легализоваться, и с той поры все полетело под откос. Нужно сказать, спасение получалось плохо, дело шло к банкротству, ну а беда, как известно, одна не ходит. Тогда она притащила с собой этих троих. Я уже был с ними шапочно знаком, а в одну из встреч с Люсей она пригласила меня зайти к ней в гости, объяснив это тем, что ее мама хотела о чем-то со мной посоветоваться. Я тогда шел к ней, рассуждая примерно так: если в доме четыре женщины, у них все хорошо с чистотой и бережливостью, но, скорее всего, дефицит мужских рук. Словом, когда перешагнул порог Люсиной квартиры, я склонялся к тому, что сейчас будут просить что-нибудь отремонтировать или начнут с необходимости проведения времени на лоне природы, а после станут клянчить деньги, допустим, на починку дачной крыши. На ум пришло еще несколько более экзотических версий, но все оказалось куда проще.

Меня встретила мать Люси и, прежде чем пригласить в гостиную, проводила в ванную комнату, недвусмысленно намекая на необходимость мытья рук. За круглым накрытым столом под желтым абажуром меня приветствовал остальной состав женского совета. От непролазной опрятности и кружевной салфетки на старом телевизоре мне стало неуютно. Первой начала говорить бабушка, заслуженный учитель всея Руси, Зоя Арнольдовна. Для начала она взялась накладывать мне винегрет и поинтересовалась, ем ли я студень. Никогда не любил холодец, но с целью узнать разницу студень все же попробовал. Понял, что даже если студень делается руками заслуженной учительницы, проживающей на Петроградской стороне, это никак не отличает его от сибирского холодца. Все постепенно взялись за обед. Женщины ели аккуратно, но много. Пока я мурыжил салаты, они с благопристойным и умеренным видом умяли второе и две трети курицы. В конце трапезы принесли десерт и запотевший графин калиновой настойки домашнего производства. Выпили, и я потерял бдительность. Теперь-то и начался тот разговор, ради которого меня пригласили. Люсина тетя улыбнулась и поинтересовалась, почему такой интересный, веселый и симпатичный молодой человек, как я, до сих пор не женат. Я тогда неудачно пошутил, ответив — с чего они это взяли? Не оценили и вторую шутку о том, что способ сохранения мужской молодости и веселости заключается в как можно более долгом пребывании в состоянии свободы. Тогда Люсина мама осушила бокал и спросила, какие у меня планы относительно Люси. Я точно не был готов к такой прямой атаке. Слов нет, эффективная стратегия для сбивания с толку, хотя в таком подходе читалось отчаянье. Что касается Люси, то, кроме расчета на ее ласку ближайшим вечером, никаких более долгосрочных планов я не имел, но ее маме ответил, будто наши отношения находятся на стадии узнавания друг друга и еще рано строить какие-то планы. Мою уклончивость не оценили. Зоя Арнольдовна поднялась и сообщила о том, что в прежние времена мужчины отличались конкретным подходом к вопросу отношений и если уж молодой человек знакомился с девушкой, то тем самым имел план на создание с ней семьи. Нужно сказать, что от мужчин в этой квартире остались только фотографии на почетном месте над пианино. Тогда подумал, что если я сейчас пойду на поводу у этой бабуси, то через какое-то время присоединюсь к этим трем мужикам на стенке. Мне хотелось спросить, где эти мужчины теперь, но, судя по их отсутствию в квартире и оказанному почтению их портретам, они умерли, ведь, успей они сбежать, их бы сочли подлецами и уж точно не повесили бы ни на какие стенки. Словом, я не смог удержаться от насмешки. К тому же с самого детства не переносил манипуляций — не любил чувствовать себя дураком. Гордость взяла свое, но в моих устах она приобрела заносчивое звучание. «Но раньше и женщин не особенно спрашивали, когда замуж выдавали», — заметил я и уточнил, интересовался ли кто-нибудь по этому поводу Люсиным мнением, потому что лично я этого не делал. Сама Люся смотрела на меня, и в ее глазах мелькнул азартный огонек. Видимо, она была так воспитана, что не решалась влезать в разговор, если ей не дали слова. Она, кажется, совсем не чувствовала, что теперь в самый раз высказать свое мнение и сейчас хороший момент для расстановки приоритетов. Но Люся была слабой девушкой и ничего такого никогда не делала. Не сделала и на этот раз. Тогда слово взяла Люсина тетя и принялась перечислять достоинства племянницы. В число прочих вошли: ответственность, устойчивость, живой ум, наличие которого почему-то обосновывалось получением Люсей красного диплома СПбГУ. Я сдуру думал, что отличная успеваемость — это как раз показатель скупой фантазии, усидчивости и хорошей памяти, комплекса несоответствия, в конце концов, но никак не живого ума… Или Люсина тетка трактовала это понятие по-своему? Впрочем, это уже не имело значения, ведь тема разговора мне быстро надоела, и я просто замолчал и предпочел спору наблюдение за происходящим.

Вдруг у Люсиной мамы сдали нервы, она взялась судорожно собирать посуду и плаксиво причитать, а через минуту и вовсе выбежала из комнаты. Эстафету приняла Люсина тетка. Она как могла выразила молчаливую обиду, перемешанную, надо думать, с гордостью, схватила со стола хрустальную чашу с конфетами и демонстративно вынесла ее прочь. Видимо, привыкла к воспитательным манипуляциям с лишением ребенка сладкого. Люся, по крайней мере, на этот театральный выпад среагировала вполне. Она бросила в меня короткий осуждающий взгляд, но моментально сменила его насмешливым недоумением. А непоколебимая и опытная Зоя Арнольдовна предложила выпить на посошок. Мы выпили, и перед тем как я вышел в дверь, она пожелала мне всего хорошего, но о том, что вновь рада видеть меня в своем доме, не обмолвилась ни словом.

Вечером позвонила Люся, нервно смеялась, повторяя некоторые фразы своей тетки, а потом посерьезнела. Просила меня не обижаться и призналась, будто не ожидала от своих близких такого странного диалога. Кроме того, уверяла, что не знала об их планах устроить мне смотрины, хотя можно было догадаться.

Мы с Люсей встречались еще около года, и за это время я трижды имел удовольствие общаться с ее семьей. Все три раза отличались натужными попытками склонить меня к женитьбе, и все три закончились испорченным настроением. К слову о Трех Толстяках как авторитарном управляющем органе: эти встречи несли с собой такое напористое давление, что я действительно почувствовал себя пролетарием Тибулом, несогласным с настояниями и порядками тиранов. Последним финтом стал звонок Люсиной мамы, но этот монолог скорее вызывал жалость, хотя и нес прежнюю неуклонность. Для начала Люсина мама была совершенно пьяна и еле ворочала языком, и, на мое удивление, из какого-то жеваного словесного хлама вдруг вывалилось довольно разборчивое: «Здравствуйте! Сволочь, я беременна! После школы сразу в университет… Никакой армии, даже если мальчик! Ты будешь отвечать… Алименты!» На этом монолог опять скатился в нечто невразумительное. Таких прямых проекций на собственного ребенка я еще не встречал — она даже говорила от ее лица, а эти фантазии — ребенка у Люси еще и в проекте нет, а его вероятное и жутковатое будущее уже сложилось в промытых мозгах его бабушки.

За текущий год это странное семейство еще дважды присылало мне приглашения в гости. Теперь я их, само собой, не принимал — ни к чему подкреплять человеческие иллюзии своими отказами их разделять. С теми представлениями, какие выдумали себе Люсины родные (наверняка апеллируя к морали), нельзя понять, что людей может связывать простая похоть. Не любовь, не дружба и даже не общий комплекс неполноценности, а обыкновенная страсть. Благо они хоть неверующие, и если бы это было не так, то нас бы, скорее всего, заклеймили грехом прелюбодеяния и надоедали бы еще и призывами отречься от лукавого. Кроме прочего, с Люсей мы расстались так, как можно только мечтать. На излете нашей страсти мы ходили на концерт, и в фойе ДК имени Горького я встретил своего бывшего одногруппника Пашу и мимоходом познакомил его с Люсей. Какое-то время спустя у них все сложилось, и на мою «пиратскую» голову вдруг посыпались не проклятья, а благодарности. Еще месяца три Люся иногда звонила мне и рассказывала, как ей повезло встретить Пашу, как ее домашние души в нем не чают и всем народом держат стремянку, когда он забивает в стену гвоздь. Потом меня звали на свадьбу, но я и в этот раз проигнорировал приглашение, теперь просто потому, что не люблю подобных торжеств.

Вдруг в голову пришел вопрос, заставивший чуть вернуться назад. А действительно, как я не догадался, для чего меня пригласили близкие Люси? Ведь смотрины — это же первое, что должно было прийти мне в голову. Может, это какой-нибудь психологический блок и где-то внутри затесалась бессознательная травма детства, связанная с околобрачными ритуалами? А может быть, мое поколение, за некоторыми исключениями, настолько оторвалось от общественного образа мышления, что очевидное для нас неощутимо, а нетривиальное видится нормой? Но это ведь юношеский подход, а юность до поры борется за индивидуальное высказывание, но с прикосновением к по-настоящему взрослой жизни иллюзии осыпаются и вперед выступает рациональное. Оценка человеческого потенциала с точки зрения целесообразности. Прагматизм в трате энергии. Расчет вместо интуиции. Именно через рациональное в индивидуальность проникает общественный взгляд, чтобы полностью ее заместить. Скорее всего, здесь и находится точка расхождения приоритетов, ведь наше поколение по сравнению с предыдущим довольно инфантильно. Кстати, подобное может значить, что с этой стороны наша индивидуальность защищена. Полностью беззащитна перед машиной маркетинга, но с точки зрения общественной мысли, уж конечно, полностью самобытна! От этого сарказма я даже поморщился. Любая едкая мысль должна быть высказана, иначе она немного отравляет внутреннее пространство. Хотя в эту минуту и в этом состоянии такой яд подействовал на меня отрезвляюще.

Как бы хорошо все ни закончилось с Люсей, после нашего общения осталось некое неприятное послевкусие. Видимо, как бы я ни старался оттолкнуть от себя общественные установки, все же совсем заменить их своими собственными невозможно. И, наверное, как раз они и стали проводниками этого налета, вернее, привкуса непорядочности, вмененной мне простыми, даже примитивными средствами. Я бы никогда не принял этого близко к сердцу, если бы не имел более высоких чувств к Люси, чем те, которыми прикрывался. В случае с непорядочностью, впрочем, как и в любом другом итоге взаимодействия, должно быть две стороны: есть тот, чьи действия назвали непорядочными, и тот, кто произвел эту оценку, но в случае со мной в этом клубке самообмана я стал единственным его участником… Вот же эгоист! Даже здесь умудрился извернуться и выгородиться! Конечно же, Люся тоже что-то почувствовала, но я бы хотел, чтобы она не ощутила ничего болезненного. Видимо, так сильно хотел, что в своих рассуждениях лишил ее права на чувства? Все совесть! От таких финтов и случается депрессия, будь она неладна!

Пока проходил по набережной Макарова, припомнил другой случай — и то был более нарочитый пример непорядочности. Такое специально не вспоминается, оно выскакивает в сознании машинально, наверное, для сравнения или по принципу контекстной рекламы. Там тоже стоит только набрать в строке поисковика, допустим, «купить диван», и потом эти диваны еще какое-то время будут вертеться на рекламных баннерах посещаемых сайтов. Если, конечно, не поставить антирекламную программу. Вот бы и для мозгов такую! Но это уже какая-то евгеника, а если литературный жанр, то антиутопия или фантастика. Итак, если непорядочность имела место произойти, это место так и останется занято именно ей.

Глава 2

Знался я, помнится, с одной падшей женщиной. Не представляю почему, но вдруг захотелось сказать это устаревшим языком, насколько я его понимаю. Может, так работает усвоенная мной мораль, и подобная форма выражения призвана отстраниться от этого знакомства и, может быть, сделать его менее постыдным? Хотя, если вдуматься, я не стыжусь — есть дистанция, но не стыд. В конце концов, иметь в знакомых проститутку еще не значит пользоваться ее услугами. Или немного иначе: не значит продолжать пользоваться ее услугами при каждой встрече. Но это так, попытка юмора, а вообще я ей за близость никогда не платил и даже удивился, узнав, на каком поприще она себя реализовала. Даша имела именно такой вид, какой делает представительниц ее профессии очень дорогостоящим и редким товаром, — она была красива, но совершенно непохожа на стереотип ночной бабочки. Даша имела вкус и умела вести себя в обществе. В ее комплектацию входило высшее педагогическое образование, языки — английский и немецкий, кроме этого, она постоянно училась на курсах. Самых разнообразных, но непременно прикладных, от кулинарных до лепки из глины. Словом, если бы не ее профессия, она могла бы считаться нормальной, активной и развивающейся женщиной. Собственно говоря, когда я встретил ее, она мне и показалась именно такой. Хотя нет — она таковой и являлась! Но в этих рассуждениях мне мешает знание способа ее заработка, ведь это клеймо, как ни крути! Во время знакомства Даша виделась мне не просто симпатичной и неглупой молодой женщиной — я увидел достаточно высокий уровень. Я небольшой специалист по определению принадлежности к тому или иному общественному положению (часто ошибался), но человеческий уровень чувствую хорошо. Именно чувствую, ведь внешне, как известно, он может быть обманчив, и если не пускать в ход эмпатию, можно нарваться на не пойми что. Таким образом, через призму моего чувственного сонара (нашел-таки синоним эмпатии) я увидел признаки умеренности. Умеренную красоту, умеренную силу, умеренное проявление вовне. Умеренность создает вкус, безвкусица — это всегда переизбыток, и Даша была его лишена. В ней не находилось неких мешающих узлов — того, что блокирует доступ к прямому взгляду на личность. Все эти ограничения находились под ее контролем, но при всем этом ощущался некий потолок. Я искал в памяти какой-то знакомый пример, но находилось только нечто абстрактное: жизнелюбивое, свободное существо без внутренних ограничений, хотя и не особенно духовное. К этому прилагалось размышление, что земной, общедоступной формой проявления духовного может являться секс, и в естественно-физическом смысле большего удовольствия, чем оргазм, человек познать не способен. И вот все это вместе определяло образ Даши почти безукоризненно, но тогда я не знал, что эта структура приведена к настолько практической форме.

Не могу похвастаться умением быстро сходиться с людьми, но с Дашей препятствий к этому практически не было. Причем точкой соприкосновения стало все то, что трактуется общественной моралью как необязательность. В попытках взаимного узнавания одинаково безответственное отношение к жизни помогает распахнуть обоюдное доверие не меньше, чем с этим справляется, допустим, общее горе. Даша была раскрепощена дальше некуда, а во мне полыхало пламя желания, которое я имел возможность реализовывать, и в нашем случае все это сразу отошло на второй план. Таким образом, между нами что-то доказывать оказалось некому, а страсть — это не что иное, как желание доказать. Тогда мы и нашли друг в друге довольно интересных собеседников, хотя и очень разных. Кстати, признание разделяющей нас пропасти интересов и порой противоположного жизненного опыта порождало такой уровень откровенности, какой нельзя иметь между близкими людьми, просто из соображений сохранения доверия и этой самой близости. Наша откровенность была сродни неудержимой правдивости пьяных пассажиров поезда. Мы тоже не совсем осознанно, но где-то понимали, что через некоторое время собеседник выйдет в дверь и немедленно забудет все услышанное, к тому же не станет мучиться сожалениями и о своих секретах, подробно рассказанных первому встречному.

Мы с Дашей делились рассказами так, словно участвовали в некоем соревновании, и, хотя наши истории были очень разными, по накалу страстей они долго удерживали условную ничью. Но вот однажды Даша выдала нечто такое, что навсегда вывело ее в лидеры нашей необъявленной гонки.

Даша трудилась настолько цивилизованно, насколько позволяла ее профессия, — работала через салон. В будущем она собиралась набрать постоянных клиентов и уйти в индивидуалки, но этот расчет не оправдывал себя год за годом, и на общих началах она навидалась всякого. Были у нее и лютые извращенцы с целым шкафом латексных приблуд. И нервные лысенькие мужички с большим капиталом, но мужским достоинством как у ребенка. И пьяные чиновники, которым в постели грош цена, но тот грош компенсирующие гривенником во время какого-нибудь развязного марафона. У последних в ход шли даже их рабочие атрибуты. До использования степлера, конечно, не доходило, но один краснощекий чудак из фонда поддержки образования однажды приляпал ей на левую ягодицу печать со словами «Проверено. Одобрено». А другой требовал повесить над кроватью портрет президента или хотя бы премьер-министра, потому что без их вдохновляющих взглядов он не может действовать. Словом, немудрено, что на ниве занятости таким сомнительным ремеслом попадаются разного рода затейники и оригиналы, но один все же умудрился выйти вон даже из такого экстравагантного ряда.

Этот Дашин клиент, она его называла Митя, любил порассказать о своей нелегкой доле. Оказалось, лет пятнадцать назад он занимался крупным международным бизнесом, что-то связанное с металлами. Потом где-то пожадничал, кто-то обиделся и нажал на нужный рычаг. Его попытались прижать к стенке, но тот оказался проворней и успел слинять с родины, «где нет честному предпринимателю вольного воздуха». В общем, сбежал туда, где уже был организован счет в банке и нет договора с Россией об экстрадиции. Жизнь в заграницах понемногу наладилась, и вроде бы денег полно, и по миру путешествуй не хочу (только без пересадки в России), но ныло Митино пролетарское нутро, грыз его буржуазный червь своими правилами и личной ответственностью. Свобода была, но Митя жаждал воли. Жаждал без реализации, без отдушины много лет. По итогам таких терзаний в один из дней Митя сорвался и крепко попрал местные законы. Как только слегка пришел в себя, навел справки, что бывает за его недавний разгул, — быстро понял, дело плохо, и в тот же миг страшно затосковал по родным березкам и просторам. Стал искать способ вернуться. Поднял старые связи, навел справки: кого сняли? кого назначили? Нашел одного, недавно повышенного, и запросился обратно. Приняла его отходчивая родина назад, в качестве раскаяния указала, каким благотворительным фондам нужно сделать щедрые отчисления, и даже судить не стала — живи, говорит, но больше уж, пожалуйста, не балуй.

Митя, вдохновленный таким великодушием родной земли, немедленно выстроил дом, купил несколько машин, нанял обслугу и охрану и скоропостижно спятил. И спятил он очень оригинально — он стал метить деньги. И не так, как, например, крапят карты или надписывают купюры (такие банкноты с отметкой кассира временами попадались каждому), Митя их метил так, как поступают собаки с углами домов. Большинство проходивших через него денег подвергалось нехитрой процедуре, словом, это были буквально мокрые деньги.

Что это было за помешательство, для Даши так и осталось загадкой. Может быть, он вдруг начал испытывать пренебрежение к окружающим его материальным проявлениям? И если это было так, то символичней, чем помочиться на купюру, будет только использовать ее в качестве туалетной бумаги. Но, по всей видимости, Мити все же хотелось сохранить товарный вид банкнот, и поэтому он поступал так, а не иначе.

Даша особенно отмечала, что денег он не жалел (в разных смыслах). Платил всем, кого нанимал, в полной мере и в оговоренный срок и даже, бывало, расщедривался на чаевые. Кстати, персонал Митиного дома не знал о его поехавшей крыше. Митя принял конспиративные меры — с прислугой рассчитывался чистыми деньгами (в кои-то веки буквально), через секретаря, а аттракцион по надругательству учинял с отдельно взятыми купюрами. Дополнительно Митину мокрую тайну стерегли замки цокольного этажа, а именно там он устраивал свою вакханалию. Для разрядки любопытства прислуги, ведь в подвал он не пускал никого, по предположению Даши Митя и стал вызывать проституток. Вроде как — хозяин с причудами, держит в подвале нечто такое, что стыдно показать, а для использования этого нечто периодически привозит проституток. Все яснее ясного: состоятельный мужик, без семьи, таскает в дом проституток, с жиру бесится, извращенец. Для людей здесь все в порядке — таких господ кругом пруд пруди.

Обставился Митя с умом и проституток выбрал постоянных, и прудить бы ему свой пруд сколько угодно его больной душе, если бы вскоре это помешательство не пошло в рост. Раньше, когда Даша и две ее коллеги приезжали в дом Мити, он провожал их на цокольный этаж и оставлял в одной из комнат с небольшим баром. Никаких попыток использовать приглашенных девушек по профессиональному назначению он никогда не предпринимал, да и вообще не тревожил их, пока не закончит свои дела, щедро расплачивался и отпускал с миром. Даша и ее коллеги резонно считали Митю одним из лучших своих клиентов. Можно сказать, он был для них проявлением профессиональной удачи. Так продолжалось вплоть до одного злополучного вечера, когда Митя впервые проводил их в другую комнату.

Это был большой бетонный зал со сколь скромным, столь странным убранством. В центре комнаты возвышалась полуметровая куча земли, коряво сформированная в прямоугольную площадку. Она напоминала грядку, усыпанную купюрами. По обеим сторонам грядки стояли чаши на высоких подножках, в них горел огонь. На серых стенах висели полуметровые застекленные рамки, в центре каждой красовались купюры разных номиналов и стран. Ровно гудел кондиционер. Митя раздал девушкам черные плащи с просторными капюшонами, сам надел красный. Приказал девушкам приблизиться к земляной куче на расстояние метра и, обойдя ее с другой стороны, воздел руки к бетонному потолку. Помедлил, прокричал нечто невразумительное, снял штаны и осквернил банковские билеты. Приглашенные недоуменно переглянулись, здесь квалификация победила эмоции — хотя происходящее и вызывало улыбку, многоопытные путаны видали и не такое и, конечно, знали, куда может завести насмешка над странностями клиента. Позже Даша обсудила пережитое с остальными, и обе в голос ответили — если нет непосредственного контакта с их телами, несмотря на оригинальность процедуры, они считают это продолжением прежней халявы. Мнение большинства успокоило Дашу, и скользнувшая мысль об отказе от клиента оставила ее, правда, только до нового посещения этого дома.

Когда Митя в очередной раз заказал Дашу с прежней компанией, оказалось, что теперь число участников перформанса пополнилось. Как только они вошли в тот же странный зал, их встретили три молоденькие девушки, поклонились и протянули те же черные плащи, что они носили в прошлый раз. Сами новые девушки были одеты в короткие серые фартуки на голое тело. Пришел Митя, уже в своей красной накидке, но в этот раз из-под капюшона выглядывало не лицо с глуповато-маниакальным выражением, а темно-бежевая маска черепа. Сегодня Митя говорил как настоящий псих — торжественно и непонятно. Ясно было только одно — он устанавливает иерархию. Он утверждал, будто те новые девушки в фартуках теперь подчиняются не только ему, но и прибывшим проституткам. В отличие от замешкавшейся Даши, две ее напарницы быстро вошли во вкус. К концу представления, закончившегося прежним действом, они свободно помыкали исполнительными девушками, как своими рабынями.

С того дня от Мити не было новостей около месяца. Новое приглашение сопровождалось не только телефонным звонком, но и подачей автомобиля представительского класса к подъезду. Когда машина остановилась во дворе Митиного дома, у дверей Дашу встретил молодой человек в черном костюме и, не произнося ни слова, накинул ей на плечи черный плащ. Кроме того, вручил белую маску с изображением женского лица, лишенного всяких эмоций. Даша надела все это и подалась было ко входу на цокольный этаж, но молодой человек взял ее за руку и увлек к парадной лестнице. За дверями, в неожиданно просторном зале, стояло человек тридцать: женщины в серых фартуках на обнаженное тело, мужчины в серых же костюмах, без рубашек и обуви. Все взгляды были обращены на нее, и только опыт участия в нетипичных играх позволял ей относительно хладнокровно оценивать происходящее. Это какое-то поклонение, подумала Даша и на секунду испугалась опасности приношения ее в жертву. Ее еще больше насторожило восклицание, донесшееся из-за серой толпы: «Третья жрица!» Это был Митя, ряженный в свой красный балахон и маску черепа. Он стоял на возвышении в конце зала. Его торжественный возглас раздвинул серую толпу, и молодой человек, введший Дашу в дом, указал в образовавшийся коридор. Даша послушно шагнула вперед, опасаясь насилия. Человеческий коридор кончался невысокой сценой. В ее центре располагалась все та же земляная насыпь с небрежно разложенными купюрами. Слева и справа от нее стояли люди, одетые точно так же, как Даша. Их лица, точнее сказать, маски поочередно приветственно качнулись, и Митя, стоявший за земляным алтарем, ознаменовал Дашин приход словами: «Прибыла третья жрица! Пройди же мне за спину!» Даша поднялась на сцену, обошла Митю и отступила к стене.

Митя, не теряя времени, принялся за торжественную речь. В его словах звучало воззвание к высокому: душе, истинной красоте и музыке небесных сфер. Он объяснял, что его образ — это образ мертвеца, а его цвет — это цвет жертвы. Оказывается, он жертвовал себя во благо всех присутствующих. В то же время серый цвет одежд толпы он обозначил как образ умерщвленной индивидуальности, что, с его слов, является самый большим пороком. Он обещал научить проявлять себя в мир каждого, кто об этом попросит. Он предлагал лишить всех желающих любых страхов. Он говорил, что заря настоящей свободы уже взошла. Но чтобы ее приветствовать, необходимо продемонстрировать отказ от низменного — отторгнуть мирское во славу духовного. Деньги, говорил Митя, есть проявление всего грубого и низкого, того, что ввергает человека в зависимость и страх. Он переигрывал, сокрушаясь по поводу невозможности прямо сейчас отказаться от них всем и навсегда, ну и, дабы не оставить паству в недоумении, немедленно предложил внимающим бросить на пол все деньги, имеющиеся при них. А тех, кто привык оперировать электронными платежами, призывал перевести сообразные порыву суммы на уже известный им номер. Прихожане явно были готовы к такому повороту событий, и на пол посыпались купюры, а телефон Мити еще некоторое время вибрировал, оповещая хозяина о полученных сообщениях. Митя дал людям минуту закончить исполнение его призыва и снова взвыл о тотальной власти денег. Тут уж со всей решимостью он предложил указать им свое место — распахнул балахон и предал купюры образному обесцениванию привычным ему способом.

После того как Митя закончил, одна из помощниц взяла большой стальной поднос, сложила на него какую-то часть мокрых купюр и прошлась по залу. Люди в зале брали по одной банкноте и отвечали на дар поклоном. Когда помощница вернулась на место, Митя долго произносил речь, посвященную все тем же обещаниям, но на этот раз с более или менее четкими образами светлого будущего.

Кто бы мог подумать, что люди станут сорить деньгами ради того, чтобы посмотреть, как больной человек справляет нужду, думала Даша, когда по просьбе Мити вместе с подругами собирала деньги в опустевшем зале. Вообще, настроение пространства было опустошенным, как бывает в клубах часов в семь утра: воздух свежее, чем ночью, но запах хмеля и пота еще не совсем выветрился. И по аналогии с тем же клубным пространством, когда Митя снял маску, то в рамках прошедшей мессы повел себя подобно пьяному, до сих пор не сообразившему, что вечеринка закончилась. Словом, Митя подозвал девушек и предложил сдать собранные деньги, а после сказал, указывая на земляную насыпь: «Берите с алтаря по купюре — пора и вам причаститься!» Две девушки устало усмехнулись и одна за другой взяли по банкноте, довершив это действие поклоном, а затем дружно уставились на Дашу, всем своим видом как бы говоря: «Это очень просто и не стоит ровным счетом ничего». Но Даша стояла как вкопанная. Именно в эту секунду все то, что выглядело как хорошо оплачиваемый фарс спятившего извращенца, превратилось в критерий выбора. За этим условным причастием Даша увидела бездну, из которой не сможет выбраться. Тогда, не произнеся ни слова, она сбросила плащ и маску и просто вышла в дверь.

Первое время она опасалась Митиной реакции, мало ли, может, этот фанатик уже успел учредить какой-нибудь уринальный рыцарский орден и послал его адептов по ее следу. Хотя, как выяснилось позднее, единственное, как Митя отреагировал, — это позвонил в салон и отказался от Дашиных услуг, сославшись на профессиональную непригодность. Даше, в свою очередь, позвонили из салона и сообщили, что больше не нуждаются в ее услугах.

Теперь Даша смотрела на себя новыми глазами. Эти более чем странные обстоятельства подвели черту под ее жизнью. И порог, который по меркам привычных проститутке занятий можно было просто не заметить, оказался той чертой, где делается выбор о дальнейшем векторе духовного движения. Более того — для Даши это стало той линией, где она вообще поняла само наличие такого вектора.

Кроме прочего, когда Даша заканчивала этот рассказ, она все чаще употребляла слово порядок, и вскоре стало ясно, что она имела в виду. Понятие порядка трактовалось ей как соблюдение условностей с точки зрения общественной этики, а понятие порядочности, по мнению Даши, расшифровывалось подобно, но более тонко, как соблюдение условий общей естественной этики. То есть порядок — это знание и соблюдение условностей, выработанных людьми, а порядочность — это чувствование и соблюдение безусловных духовных требований и как следствие — оправдание таких же естественных ожиданий души того, в чей адрес действуешь. Несомненность существования таких духовных требований Даша до произошедшего с ней не то чтобы не знала, скорее чувствовала и успешно усыпляла их проявление в себе.

Должно быть, странно звучит — «проститутка, у которой проснулась порядочность», — и, главное, как теперь она должна действовать? Мне думается, здесь все довольно ясно: она просто перестанет занимать свою прежнюю нишу, ведь, согласно трактовке самой же Даши, теперь она не могла не соблюдать естественных требований своей души. Вообще, то, что человек называет душой, структура очень простая, прямолинейная и с точки зрения ума примитивная. Человек с малых лет хитрит и учится обходить ее радикальные порядки и даже умудряется выстроить вокруг некий кокон, который действует из собственных соображений. Но все заканчивается, когда душу пытаются перетащить через условный рубеж, за которым она не сможет остаться прежней, мутирует или вовсе зачахнет. Тогда из последних сил она пробивает дыру в фальшивой оболочке и показывает человеку, где он находится в данный момент. Некоторые объясняют такой эффект наличием гордости, хотя, я думаю, она здесь ни при чем, и это как раз та самая естественная порядочность, присущая любой душе.

Даше, с ее-то профессией, можно было верить, она как-никак многократно заглушала голос души и каждой такой непорядочностью калечила себя. Наверное, это может даже войти в привычку, но, с ее же слов, когда маленькие непорядочные поступки перерастают в одно большое предательство, человек тем самым лишает себя возможности выбора. В этом смысле у каждого свой порог, а рассказанное Дашей — только ее правда. Взять хоть Митю, с его поступками и подходом к жизни. Лично я очень сомневаюсь, что он смог заметить прохождение хоть какой-то из линий порядочности своей души.

После того как Даша бросила привычное ремесло, она дважды имела разговор со своими бывшими коллегами по культу «развенчания ценности денег». Первый раз одна из подруг звонила и рассказывала о приросте ее накоплений и сокрушалась по поводу недальновидности Даши, оставившей эту золотую жилу. Во второй раз звонила другая подруга и сообщила, что еле унесла ноги из того странного дома. Говорила, будто Митя окончательно спятил, нарек себя посланником божьим и в доказательство хотел пройти испытание огнем. Зажег костер, прошел через пламя и покрылся волдырями, как любой нормальный человек. Не обнаружив в себе никаких особенностей, оправдывающих его возвышение над остальными, совсем расстроился и полез в огонь во второй раз, но тут уж прихожане его остановили, вызвали скорую помощь, а врачи еще и полицию прихватили. Словом, паства разбежалась, а опаленного огнем затейника Митю отвезли в травматологию, и, надо думать, теперь он сеет свои идеи среди пациентов психиатрической больницы.

После этих событий, воодушевленная своим волевым рывком, Даша хотела было податься работать по основной специальности, но этот порыв остудил здравый смысл. Педагог — дело, конечно, благородное, но менять одну мученическую стезю на другую, возможно, еще более беспросветную Даша была не готова. Кроме того, оставалась опасность ситуации, где папы школьников оказываются ее бывшими клиентами, так что даже если бы она и решилась учительствовать, пришлось бы переехать, а ей этого очень не хотелось.

Попытки выбора нового направления трудового пути привели Дашу в сферу красоты — она открыла небольшой парикмахерский салон, коим, я надеюсь, владеет до сих пор.

В моем постдепрессивном положении, честно говоря, не хочется поднимать прошлые связи. Старые знакомые наверняка уже успели привыкнуть к тому, что меня нет в их жизни долгое время. Теперь лучше подождать и не напоминать о себе, ведь когда этот период закончится, вполне возможно, я стану совсем другим человеком, а открыто отталкивать знакомых потому только, что ты слишком изменился, — это тоже не очень порядочно. Именно непорядочно, ведь люди ожидают естественной реакции души, а я вот чувствую, что пока на нее не способен, так что дождусь более стабильного состояния и там решу, стоит ли напоминать о себе или нет.

Глава 3

Пока переходил через Тучков мост, вдруг вспомнил, что с него некогда спрыгнула и утопилась жена литератора Сологуба, и почему-то сразу же подумал о Митиной идее с точки зрения зарабатывания денег. Не представляю, как такая последовательность увязывается в моей голове… Ну да ладно. Если опять вернуться к Мите, то при всем своем сумасшествии он остался предпринимателем. Это же все нужно организовать! Еще и в такой короткий срок. Тому, что он собрал вокруг себя такую внушительную аудиторию, удивляться нечего, я давно заметил — люди умеют выгодно смотреть на чудовищные образы, например, с точки зрения собственной прозорливости. Кроме того, не все имеют устойчивость против психологической манипуляции, а Митя, надо думать, преуспел в вопросах маркетинга и уже имел опыт рекламирования других товаров и услуг, раз уж занимался бизнесом. Это прямо пример того таланта, который не пропьешь или, в Митином случае, не профукаешь, даже помешавшись. Хотя, если смотреть в корень проблемы, современный мир вообще имеет очень плодородную почву для взращивания разного рода культов, верований и, как следствие, возникновения сект…

Нет, стоп! Зачем это все? Что я пытаюсь сделать? Вот оно что, ну конечно! Мой рассудок теперь переживает только что закончившийся застой, а возобновившаяся мыслительная динамика, само собой, требует самоопределения. Сейчас как раз та точка, в которой можно попробовать выстроить убеждения, чувствуется такой доступ. Например, отношение к женщине, религии, государству, и вообще сформировать мировоззрение заново или по крайней мере обновить и улучшить, так сказать, отшлифовать.

От этой догадки так разволновался, что меня бросило в жар. Ветер на мосту оказался как нельзя кстати, я остыл и попробовал представить свою мысль еще раз, но более внятно и последовательно.

То есть теперь я могу собрать свое мировосприятие осознанно и сделать его таким, каким хочу? Тогда кто это такой, который может смотреть на тот или иной вопрос отстраненно? Или не так: какое право он имеет смотреть на мир так, как хочет? В конце концов, этот взгляд всегда чем-нибудь обусловлен… Если не жесткими критериями: политическими убеждениями, вероисповеданием, опытом или некими рамками морали, — то по крайней мере призмами текущего момента: влюбленностью, гневом, страхом и черт знает чем еще… А вот так, чтобы только я и тот, кто смотрит изнутри меня, да еще никаких преград между нами — такого я прежде не видел.

А может, не нужно ничего формировать?! Пускай убеждения складываются естественно, бессознательно или пусть их совсем не будет — пришла ситуация, отреагировал, если надо, отрефлексировал и пошел дальше, пустой как барабан? Нет, все равно придется создавать некую базу, тем более прежние взгляды на жизнь складывались сами собой, и куда это привело: распутство, пьянство и сожаление о потраченном времени. К тому же мышление осталось устойчивым, ничего не удивляет, хотя и не давит, а это значит, хвосты старых убеждений еще при мне. Так что на этот раз не отвертеться, и придется впервые собирать мировоззрение самому или по крайней мере соучаствовать, впрочем, тоже впервые.

Наверное, прежде чем что-то там формировать, нужно попрощаться с недавним состоянием… Вот теперь, здесь и сейчас, могу сказать — для жизнелюбивого мужчины в депрессии столько же плюсов, сколько и минусов. С одной стороны, нет желания зарабатывать, рваться вперед, достигать высот, так сказать, но с другой — нет никакого желания пить алкоголь, тратить силы и деньги на женщин и, как следствие, впутываться в сомнительные истории. И моя оценка окружающих стала гуманней — идиоты, конечно, остались идиотами, но теперь взгляд на них смягчился. Нет, все же в депрессии полно плюсов. Вот теперь припомнил, что Жванецкий говорил, будто стать алкоголиком ему мешает трусость, у меня нечто подобное с человеконенавистничеством. Податься в мизантропы не дает скупость, эмоциональная и энергетическая. Чтобы людей ненавидеть, сколько сил надо! Нужно следить за политическими событиями в стране и мире, сменой материального положения друзей, родственников и соседей. Обсуждать это все. Для этого нужна компания таких же осведомленных. Нет, не потяну — сил не хватит. Пылко любить, наверное, тоже не смогу, но, может быть, моя скупость на растрату энергии позволит окружающим быть такими, какие они есть. Иногда сказать: «Вот видите, как все хорошо разрешилось!», а иногда: «Да черт с ними, сами затеяли — сами пускай отвечают!» Словом, держать разумное расстояние. Хотя все это фантазии — я слишком добрый для такого циничного подхода, просто бурчу, чтобы хоть немного состоятельности добавить. Что еще добавить к этому прощанию — благодарю тебя, депрессия, за урок, машу руками вслед, ну а если опять собьюсь с дороги — милости прошу в гости. Не спрашиваю, куда ты уходишь, но знаю — в наше время без работы не останешься.

За этими рассуждениями не заметил, как вышел из подземного перехода. Итак, чем заняться в первую очередь? Вот мне сразу и указатель, да какой недвусмысленный, с крестами и куполами, к тому же имя князя Владимира носит — сплошной символизм.

Что тут скажешь — сам бог велел определиться с религией, или даже не так — здесь уже все определено, в культурном смысле русский человек сначала православный и только после верующий, хотя, случается, и совпадает. Но дело-то касается лично меня, а не какого-то общего культа, так что в самый раз подумать о том, во что и как я верю. Помнится, Лев Толстой порассуждал об этом… Ну, что поделаешь — такова цена индивидуальности. Хотя отлучай, не отлучай — верить в любом случае запретить нельзя, как и определяться самостоятельно, во что конкретно.

Итак — я русский, следовательно, православный… Вот только верю время от времени и не по канону. Не вижу того света в священниках, какой подчас бывает в отщепенцах, называемых интеллигентами (сохранились еще, ничего их не берет). А вот, бывает, иногда накатывает такая любовь, хоть плачь — всякому веришь, в каждом искру божью видишь, а порой как камень — без причин теряешь всякое чувство. И рад бы хоть ярости или злости, но нет их — одна равнодушная эмоциональная тупость. Когда переживал такое в юности, не мог сообразить, что это и отчего. Подрос, окреп в аналитике собственных состояний и догадался. Правда, пока гадал, грешным делом, думал, что спятил, но понаблюдал, поспрашивал и выяснил — это переживает каждый. Так вот, о причине: оказывается, те эмоциональные тупики возникали, когда, стремясь к внутренней легкости, я начинал искать инструменты для ее достижения, но раз за разом находил только свод правил, слегка романтичный, хотя жесткий и административный, как комментарии к Уголовному кодексу. О самих заповедях сказать нечего, кроме того, что в логике своей они неоспоримо верны, но контекст их трактовки вечно предъявлялся в виде «Бог любит тебя, он даровал тебе свободу воли, но если отступишь от прописанных порядков, гореть тебе в геенне огненной до скончания времен!». От таких утверждений остается ощущение, как будто меня обманул наперсточник. Дал выиграть пару раз для затравки, а после обобрал до нитки. И не дурак вроде, и жил чаще по правилам. Сам не задумывался, а в основном жил в согласии с законами, но стоило только встретить того, кто их профессионально трактует, наполнялся виноватым ощущением и чувством собственной неправедности. Что ж, немудрено, чувство вины в рамках религиозных взаимодействий — дело обыкновенное. Чтобы успешно закрепить собственный авторитет, хорошо бы вменить приходу чувство несовершенства, но только затем, чтобы по завершении проповеди объявить о всепрощении и безусловной любви божьей. Эффективный психологический прием, вполне драматический. Эти эмоциональные перепады впечатляют чувствительных людей, но меня лично, сколько ни пробовал, каждый раз вгоняли в холодный бесчувственный тупик. Хотя пастырь и церковь не виноваты в том, что я его испытываю, — у них своя форма взаимодействий, свои направления и цели, а я просто не могу воспринять этого подхода в той степени, в которой он призван быть проявленным. Не оправдываю я этого подхода, равно как и он моих ожиданий, но… Но в моем случае он (подход) срабатывал иначе.

Наблюдая за прихожанами, отстоявшими службу и прошедшими все положенные ритуалы, я замечал на лицах многих не только усталость, но и удовлетворение (бывали и пышущие эйфорией фанатики, но таких видел редко). Смотрел на них и недоумевал, как механические, лишенные творчества действия священника способны вызвать такую яркую реакцию. Мои посещения храма давали совсем другой эффект. Делился этими соображениями со знакомыми — говорят, не везло с пастырем. Но я так не думаю… Мне кажется, как раз наоборот. Именно не очень харизматичный и формальный посыл пастыря, создавая ощущение безысходности и тоски, заставлял откликаться воодушевленному облегчению, когда я покидал стены храма. Как известно, церковный полумрак символизирует темноту и невежество земной жизни в сравнении с царствием небесным, но мое критическое мышление никак не хотело принимать обетованных небес как итога, вместо них предлагало ликовать от вида перспективы за пределами храма. Можно сказать, выходя после службы, я мало чем отличался от большинства прихожан — та же усталость и радость. Хоть это и самонадеянно, ведь чужая душа — потемки, но хотелось думать, будто моя радость имела другую основу. Прочие излучали образ причастности к некой силе, большей, чем они сами, а я был доволен тем, что вырвался на свободу и вдруг разглядел живость и целостность мира вокруг, пускай и ненадолго. Таким образом, вне зависимости от целей проповеди каждый выходящий за церковный порог находил свое, и хотя в моем лице православная религия не получила полноценного поклонника, но именно ее усердием я углядел больше света и единства в мире вокруг меня.

В который раз говорю себе, что в культурном смысле я человек православный и отношусь к этой религии с не меньшим уважением, чем ко всякой другой, но, кроме прочего, в полной мере любая религия мне не подходит. С одной стороны, приверженец конкретной религии, при всем своем терпимом отношении к прочим верованиям, обязан считать оные неправильными или неверными, а с другой, мое мятежное сознание все время стремится отторгнуть формальные рамки одного верования и порывается смешать тезисы и убеждения разных культов. Возможно, я неправильно понимаю тонкости убеждений, относящихся к определенной конфессии, или слишком самонадеян, но попытка определиться в вероисповедании выводила и к почти манихейскому смешению тезисов, и к попытке синтоистского взгляда на бога как на пространство вокруг — где, например, дерево или птица никак не меньше проявляют создателя, чем человек или каждая из стихий. А если дело касалось мистики: духов, призраков и всего прочего с жутковатым привкусом загробной романтики, — и тут я не мог устоять и проявлял интерес. Хотя если бы сохранил прежний образ жизни и встал вопрос о выборе вероисповедания — пошел бы в дионисианство, а что — вино, нимфы, мистики разной полно. Но это так, шутка юмора, думаю, гедонизм нельзя называть духовным учением. А вообще, я не кривил душой, когда думал, что не нашел той религии, где собралось бы все то, что я хотел бы воспринять как духовно полновесное и исчерпывающее. К тому же вера в бога, как мне кажется, дело даже не личное, а интимное, и искать его в специально отведенных для этого местах как минимум странно.

Что тут скажешь — если я стремился к религиозной определенности, то, очевидно, ничего из этого не вышло. Хотя в этом абстрактном облаке форм и определений можно прочесть некую конкретику и все же назвать это убеждениями… А может быть, для этого вообще не время? В конце концов, настоящие духовные откровения приходят в минуты психологического напряжения и, возможно, определяться с верованием нужно именно в эти моменты? В противном случае выходит рассуждение, похожее на тему «на какие курсы записаться», «в какую кофейню пойти» или «какую стоматологию выбрать». Пожалуй, что отложу сие дело, очевидно, требующее большей щепетильности, и пускай на этом месте пока будет то, что есть.

Ну и занесло же! Причем в разных смыслах: в одном — не думал и не гадал, что во мне столько околодуховного вольнодумства, а в другом — давненько я не прогуливался по Петроградской стороне.

Прошелся по улице Блохина. Буквально несколько секунд постоял напротив двора-мемориала Виктора Цоя, точнее, кочегарки, где он работал, — той самой «Камчатки» (нынче здесь бар), и вдруг поймал себя на том, каким путем должны пойти мои размышления дальше. В вопросах самоопределения религию нельзя брать за точку отсчета, ведь прежде, чем понять ее грани и ограничения, нужно для начала разобраться с более общими вещами. И раз уж я затеял такое дело, как коррекция жизненных понятий, стоит начать с самых основ. Природные и биологические процессы трогать не стану, хотя и подозреваю, что причина этого кавардака зарыта именно там… Тогда что? Жизнь и смерть? Нет — рано. А вот мужчина и женщина — в самый раз. Социальные связи, приемлемое поведение, эмоциональная устойчивость, место в группе… Нет, для начала просто о мужчинах и женщинах. Или еще раз нет — сначала о женщинах.

Глава 4

Что же можно сказать о женщине так, чтобы не вызвать никаких двойственных суждений? Пожалуй, только то, что к их появлению в моей жизни я никогда не был готов. Причем независимо от того, готовился или нет. Подозреваю, что и у женщин со мной было так же, хотя здесь судить не мне. Я всегда любил женщин, но никогда бы не подумал, что так тяжело говорить о них нечто не связанное с романтикой конфетно-букетного периода. Нет, прежде я не воспринимал своих женщин всерьез. Я вообще не очень понимаю, как это. Все они были, безусловно, прекрасны, но их прелесть обеспечивалась именно темами романтики и секса как кульминации наших встреч. Тупик какой-то… Хотя нет, некоторых женщин это все же не касалось. Тех женщин, которые могли составить мне конкуренцию, я не мог воспринимать как сексуальный объект. Припоминаю одну такую, менеджера строительной фирмы, представителя подрядчика. Сразу на ум приходит поговорка про то, что бабушка была бы дедушкой, имей она дополнительный придаток. Нет, тема сильной женщины как бесполого существа заезжена женоненавистниками не меньше, чем феминистками, и поэтому — это уж точно тупик. Тогда как посмотреть на женщину иначе? И как такое провернуть, если никогда этого не пробовал и нет рядом человека, который мог бы научить новому взгляду.

Может, жениться? Ну уж нет! В моем теперешнем состоянии жениться — значит убить всякий исследовательский порыв. Я хоть и не был женат, но общественный стереотип в этом отношении возымел над моим сознанием большую силу. В этом самом стереотипе, как полагается, имеется некое количество стандартных базовых ответов на такие же типичные вопросы, и в рамках этого архива потенциальная жена не рассматривается как существо чувствующее и соболезнующее. Скорее, предвкушается нечто нервное, настойчивое, требующее приобретения очень дорогостоящей дряни, ценности которой я не понимаю. Такая меркантильная, иногда жесткая или, если надо, хныкающая манипуляторша в халате и с полотенцем на голове. В связи с этим возникал резонный вопрос — чему она может научить? Мерещилось, будто это некогда одухотворенный женский образ приобрел вид беспощадного надсмотрщика или, того сильнее, кары небесной. Я, конечно, спорил с этим стереотипом, утверждая, будто любые отношения протекают индивидуально и нет никакой необходимости ставить на них клеймо обреченности раньше времени. Но что поделать, без практики выходило так, что в этом вопросе главенствовали чужие примеры неудачных браков, а там, где в авангарде стереотип, оборона приоритетнее принятия. Стереотип отношений — это ведь нечто лишенное эмоций, это просто информация, поэтому, скорее всего, с точки зрения поиска нового взгляда он тоже не годится.

Действительно, как можно рассуждать о женщине и взывать к сухой статистике? Ведь даже мои далекие от брака отношения с девушками указывали на неукротимое и порой болезненное стремление оных к индивидуальности. Еще один парадокс, в некотором смысле отражающий противоречивый подход женщин к делу. Они хотят быть неповторимы, но стремятся к модным тенденциям, в то время как мода в практическом смысле не что иное, как общественное поветрие, отнимающее индивидуальность. Кстати, возможно, именно в подобных противоречиях и есть так необходимое мне новое понимание женщины. Может быть, где-то на стыке несочетаемых понятий, подчас называемых женской логикой, и находится та дверь, за которой спрятались искомые мной ответы? Кстати, мне кажется, или действительно в глазах женатых мужиков такого вопроса нет? Вполне возможно, что он погиб, так и не найдя ответа, и теперь дело не в самоопределении или поиске нового взгляда, а в выживании. Известная картина: потухший взгляд мужчины на фоне привычки к укору в мимике его жены, надо думать, на фоне больной диабетом тещи, двух детей, мелкой визгливой собаки, тесной квартиры и подтопленного дачного участка с забившимся дренажом. Да, такая вот попытка сатиры… А может быть, все это только выглядит трагично, и эти мужчины с большим опытом брачных уз все же получили те ответы, которые искали? Или, может быть, напоролись на них внезапно, неожиданно. Например, искали комфорта или общественной нормы, а нашли новый взгляд на женщину. Не такой потребительский, может быть, более творческий! Не такой типичный: я тебе деньги — ты мне секс, порядок в доме и здоровых детей. Что-то более тонкое, но простое и ясное. Без тяжести настройки баланса по шкале «Кто в доме хозяин?».

Что за утопические фантазии… Хотя, подозреваю, эта самая настройка только за редким исключением не в пользу женщины. Этот приоритет может выглядеть по-разному, но, так или иначе, именно женщина управляет семьей. Иногда она напрямую транслирует свою волю, но чаще выступает в роли серого кардинала, ведь семья как в физическом, так и во всех остальных смыслах — плоть от плоти женское порождение. Мужская функция в семье, безусловно, важна, но, мне думается, именно женщина позволяет мужчине отражать меру и раскрывать грани его силы. Точнее сказать, если женщина имеет не только творческую волю, но и мудрость, она расставит приоритеты так, что мужчина будет мужчиной в естественной мере, а она сама в связи с этим в сообразной мере женщиной. Ну а если этой мудрости нет, именно женщина способна превратить мужчину в тряпку, а после неустанно обвинять в этом его самого. Если все так — нашему брату приходится нелегко! С одной стороны, для гармоничного пребывания в семье нужно либо согласиться с подобной манипуляцией, либо о ней не знать. Не представляю, что лучше. По этому поводу вспомнил героя Панкратова-Черного из фильма «Где находится нофелет?», точнее, одну его фразу: «…Я только винтик в механизме под названием „семья“!» Кстати, он принял правила игры, но прогнул их под себя, как смог. Но сейчас снова о женщинах. Точнее, о поиске нового взгляда на них.

Ничего не приходит на ум. А если попробовать исчерпать общественный стереотип женщины до дна, может быть, тогда откроется новое видение? Что там еще осталось нетронутым: высокая эмоциональность, тяга к перемене правил игры в свою пользу, истеричность и склонность к панике. Вот тебе на — не думал, не гадал, а вывел формулу плохого водителя! Сюда же нужно прибавить слабую память. Кстати, именно эту особенность я не могу принять как типично женскую. Не понимаю, кто придумал такой образ, как девичья память, имея в виду низкую способность к запоминанию информации, присущую молодым женщинам? В любом случае этот кто-то, очевидно, никогда близко не общался с девушкой достаточно продолжительное время, чтобы понять — они ничего не забывают. Мне вообще порой кажется, девушкам, наоборот, нужно приложить недюжинное усилие для того, чтобы забыть ту или иную информацию. Кто из мужчин, находясь в ссоре со своей благоверной, не наблюдал за тем, в каких подробностях она вспоминает день их встречи (как правило, проклиная его)! Какие точности и мелочи былого мужского поведения она приводит в споре, говоря о том, что не стоило их ему прощать! Нет, женская память феноменально сильна, но нужно сказать, что на полную мощность она включается в моменты раздражения и необходимости атаки. А может быть, так: женщина как существо эмоционально нестабильное и чутко реагирующее на чувственные колебания вокруг себя способна совмещать неимоверное умение запоминать со слабостью памяти. То есть в моменты всплеска чувств девичья память функционирует безукоризненно хорошо, а в моменты спокойствия и отсутствия угрозы работает очень слабо? Тогда тот, кто сложил впечатление о девичьей памяти и закрепил его в качестве расхожего мнения, фиксировал ее работу именно в моменты женского довольства, в противном случае фраза «девичья память» имела бы противоположное значение. А может быть, не имела бы и его, если бы этот самый исследователь женских реакций попал под тонкую, но горячую руку и, получив затрещину, только бы и думал, как ему сбежать из такой нервной компании, какой уж там анализ и поиск определений! Все, я понял, чьих рук это дело, — это сами женщины выдумали такую форму, как девичья память. Тут уж, как говорится, смотри, кому выгодно. Ох уж эти женщины! С такой формулировкой даже и старушечья память остается девичьей, а девичья память — это такая слабость, которая не имеет отношения к запоминанию информации и служит женскому кокетству, как бы указывая на невнимательность и вечно юный возраст. Кроме того, такой стереотип способен снять с женщины ответственность за мелкие бытовые проступки. Вот так скажет женщина: «Ой, а я совсем забыла! Что поделать — девичья память!» — и кто станет при таких делах нагнетать атмосферу? Для подтверждения женской прозорливости в вопросах создания этого стереотипа стоит только представить мужчину, говорящего о своей забывчивости, допустим, своей супруге. Неплохо бы при этом добавить в эту фантазию полный недоумения взгляд обладательницы этой самой девичьей памяти и то, как быстро и точно она вспомнит все подходящие к случаю ругательства.

Да, в арсенале любой женщины уловок, подобных девичьей памяти, полным-полно. Можно сказать, уловки и хитрость — это не меньшая часть женской силы, чем, допустим, интуиция. А как мощно может ошарашить женская атака с целью упреждения предчувствованного высказывания ей претензий и как это сбивает с толку того мужчину, который привык к хоть какой-то последовательности. Сразу вспомнился пример, когда одна моя знакомая в период отъезда мужа в командировку взяла его машину, но не справилась с управлением во время парковки, помяла заднее крыло и разбила габаритные огни. Она нервничала, мучилась, даже вызвала автослесаря для оценки ущерба и от его неутешительного вердикта так озверела, что, когда муж вернулся домой, вместо чистосердечного признания и покаянных речей сразу накинулась на него и принялась обвинять в возможной супружеской измене. Благо дело, за мужем водились грешки. В этот раз он, конечно, опешил от этих слов, но сдержался от резких заявлений, оно и понятно — стоит ли рисковать семьей ради нескольких пустых, пускай и громких высказываний. И если попробовать примерить ситуацию на себя, я наверняка тоже не стал бы пользоваться эмоциональной слабостью близкого человека. К тому же, насколько я знаю женщин, когда они пытаются солгать или сыграть в недосказанность, случается, произносят нечто куда более близкое к истине, чем та правда, которую хотели скрыть. И в этом смысле у мужа моей знакомой рыло вполне могло быть в куда более настоящем пуху, чем тот, который ему вменяли. Словом, когда дошло до разбора происшествия с побитым автомобилем, дело приняло самый гуманный оборот. Моя знакомая расплакалась, бубня о неудобном расположении зеркал заднего вида и заборе, ограждающем клумбу во дворе, а ее мужу ничего не осталось, как сменить строгость на снисхождение и взяться ее успокаивать, с тем, надо думать, чтобы не затопить соседей крокодиловыми слезами супруги. Но самое главное в рамках взгляда женщины на оценку событий произошло спустя несколько недель, когда муж подарил этой девушке сертификат на уроки вождения. Тут моя знакомая взбесилась, и никакие призывы к здравому смыслу или логике не помогали ее унять. Звучали такие фразы как «Ты что, хочешь меня оскорбить?! Я вождение сама сдавала — думаешь, я плохой водитель?!» Наконец, когда муж подтвердил ее последнее предположение, она обиделась и не разговаривала с ним два дня.

Кстати, эта неадекватная на первый взгляд обида была не чем иным, как первоначальным взносом за ее собственный будущий проступок. Кроме того, прощение нанесенного ей фиктивного оскорбления она уже обменяла у мужа на возможность съездить с подругами за город на выходные без него.

Что-то женщина у меня даже с точки зрения стереотипа какая-то однобокая получается. Выходит образ расчетливый и эгоистичный, на этом обычно останавливаются мужчины с комплексами, рассчитывавшие на нежность и тепло, но пострадавшие от женской холодности. Хотя мне на этом останавливаться грех — уж в смысле женской ласки меня не обделили. Конечно, разочарование в некоторых отношениях имело место, но в остальном все благополучно. Значит, справедливости ради и ради поиска нового видения женщины нужно рассмотреть ее с другой стороны, то есть, как говаривал Остап Бендер, диаметрально противоположной.

Жертвенность, смирение перед невзгодами, угнетенная чувственность, но невероятная сила духа. Чисто ассоциативно прилетело воспоминание одного старого эпизода тележурнала «Ералаш». Та серия, в которой два подростка дежурят по классу. Девочка моет полы, отжимает тяжелую тряпку, а мальчик читает стихотворение Некрасова о нелегкой доле русской женщины. В конце прочтения всхлипывает, а когда девочка с состраданием спрашивает, что его так растрогало, он отвечает: «Женщин жалко!» Немудрено, что именно этот эпизод пришел мне на ум, — мне тоже кажется, что раз уж случилось делить быт с какой-то конкретной женщиной, то вместо жалости к ее нелегкой доле неплохо бы просто помочь. Хотя, если размышлять в таких рамках, нужно сказать, я вообще против жалости к женщине. Согласен сострадать, но не жалеть. Что есть жалость, как не облагороженное снисхождение! И хотя я и смотрел на женщин по большей части легкомысленно, но всегда хотел и хочу их любить, а что это за любовь через снисхождение! Грубость, отстраненность, брезгливость — это не для отношений. Мне хочется видеть перед собой полноценное, разумное существо — полную меру человека. Такую, которая может решать текущие вопросы своей жизни самостоятельно. Естественно, с кокетливыми ужимками и посылом «помогите мне — я слабая…», но адекватную, с самоуважением. В конце концов, я чаще рассматривал своих женщин как полноценных партнерш: интеллектуальных, эмоциональных, сексуальных, и только чересчур высокая скорость прироста ответственности и, конечно, стереотип брачных отношений отталкивали меня от заключения с ними союзов… Господи, какая сложная формулировка трусости перед сожительством! Ну да ладно, что-то я отвлекся… Итак, Русская Женщина.

Удивляюсь сам себе, как точно, хотя и неосознанно, мой ум воспроизвел рассуждение потенциального мужа при оценке своей потенциальной жены. Жаль только, что его взгляд теоретизирован до невозможности. К тому же для подобных требований к женщине мужчине неплохо бы иметь хотя бы мало-мальски приличный джентльменский набор: хорошее психическое здоровье, устойчивое социальное положение и внятную жизненную позицию. Как вовремя раздался женский смех с другой стороны проспекта! Да, практика куда более разнообразна, и нипочем ей любые логичные требования.

Пожалуй, что история жизни мамы друга моего детства Васи лучше остальных подойдет в качестве примера из всех мне известных. Припоминаю, было в ней что-то такое земное, тяжелое. Некая витальная сила. И, кажется, наряди ее в сарафан и косынку, и получится эдакая крепостная. Наверное, это жестокие мысли, но такой трудно сострадать — уж слишком много трагического пришлось бы понять… Ее звали Антонина, про нее говорили, будто и она сама из неблагополучной семьи, и создала такую же. Ее муж Егор был мужиком здоровым, но много пил, дрался, а когда не находил партнера для потасовки где-нибудь в гаражах, шел с этим на собственную кухню и бил жену. Истории эти заканчивались примерно одинаково: Егор напивался, придирался к Антонине, бил ее, а утром просил прощения, но неделю спустя повторял процедуру. Через несколько таких недель Антонина писала заявление в милицию, и Егора сажали в КПЗ на пятнадцать суток. После того как они истекали, их семья жила спокойно месяца четыре, после все повторялось вновь.

Само собой, это взгляд на ситуацию со стороны, и, возможно, изнутри она выглядит не так жестко, по крайней мере, иначе объяснить нелогично-позитивный взгляд Антонины на жизнь я не мог. Она была добрейшей женщиной. Очень простой и сердечной. Сила, исходящая от нее, сама по себе давала ощущение комфорта, а уж если дело касалось праздника, проявлялась и того ярче. Мне нравились дни рождения Васи, и хотя они жили очень скромно, к празднику сына Антонина относилась особенно трепетно. Готовила салаты и свои фирменные профитроли с заварным кремом. Особенно Васин праздник удавался, если совпадал с дежурной пятнадцатисуточной отсидкой его папаши, но это бывало нечасто. Хотя даже и Егор не мог в полной мере испортить атмосферу торжества, которую неизменно умела создать Антонина.

А где же она работала? Кажется, санитаркой в стационаре. Само собой, к чему же еще применить такое тепло и доброту, как не к тасканию уток за лежачими пациентами…

Черт подери — это не то! Нет, вернее, то самое, но сказанного вполне достаточно для обозрения этой формы стереотипа женщины.

А вообще, затея довольно странная — понять женщину. Говорят, ее можно принять, но понять невозможно. Подозреваю, эта формула не различает полов, и женщине понять саму себя никак не проще, чем мужчине разобраться в женщине. В моем случае прямо тянет подогнать это дело под некие краткие определения и ответы. Что-то вроде: Антонине нужен психолог, а той бездетной разгильдяйке — муж Антонины Егор. Но я не ищу решение их проблем. Кроме того, это разные миры, и каждая из них получает только то, что транслирует вовне, — их бытие определяет их сознание и продолжает это делать день ото дня. Но в частном смысле они меня не интересуют — мне нужен новый взгляд. Ха! А может быть, здесь и кроется заблуждение, и необходимо именно субъективное видение, но без отрыва от общего взгляда на проблему. Кажется, становится яснее. И, может быть, женщину понять не так уж невозможно. Вот теперь подумалось: скорее всего, понять женщину не так сложно, как сформулировать ее образ. Скудноваты средства действующего общественного представления. Женщина, при всем ее изяществе, просто туда не помещается. И даже такие социальные допуски, как женское кокетство и, допустим, женская логика (по цели применения близкая к девичьей памяти), не позволяют вместить в себя переменчивость женской натуры.

Еще нельзя не упомянуть о почти ритуальной женской традиции макияжа. Это их послушание перед неуловимой красотой. Ради нее они рисуют себе лица, тратя на это массу времени, внушая напрасную надежду своим мужьям, будто это ради них. Нет, это жертвоприношение для богини красоты, которая, надо думать, ходит между людей и оценивает качество боевого раскраса той или иной своей жрицы. Она дает им по стараниям, и женщины это знают. А для мужей есть все остальное, самое настоящее, никаких ужимок и спрятанных морщин…

Вот оно! Нашел! Женщина не согласна на постоянной основе — то есть перманентно не согласна. Это устойчивое отношение к вопросам разной степени сложности, в том числе при условии слабой в них заинтересованности. Зачастую в форме насмешки или крика. Кстати, женское несогласие не имеет отношения к отрицанию. Отрицание — это мнение, при котором допускается высказывание собеседника, в то время как женское несогласие — это жесткая позиция, подчас не оставляющая оппоненту возможности для маневра.

Например, если задать вопрос среднему мужчине, согласен ли он, что мужской пол в целом отвечает за силу, принятие ключевых решений, волю как определяющий момент движения вперед, он с гарантией ответит: «Да, согласен». И спросите такую же среднюю женщину, в рамках некоего грубого общественного разделения обязанностей отвечает ли женский пол за красоту, слабость, утонченность и любовь. Она за редким исключением ответит: «Не согласна!» И дело здесь не в том, что все перечисленное к ней не относится, своим несогласием она подчеркнет возмущение попыткой загнать ее в некие рамки. То есть дать ей основополагающее определение.

Женщина — существо противоречивое, она с одинаковой энергией отторгает концептуальные рамки и стремится запереть себя в них, если это касается рамок замужества. Кстати, если я правильно понял, незамужние женщины ненавидят замужних и гражданок с низкой социальной ответственностью, потому что те составляют остальным конкуренцию на неблагодарном поприще создания семьи. А теперь думаю, ненависть эта связана с тем, что они вышли из рядов неопределившихся носительниц ускользающей красоты и теперь имеют четкую классификацию. Жрицы любви и замужние для всех остальных женщин — предатели идеалов, сволота, достойная презрения. Раньше мне казалось, что это элементарная зависть — стать развратницами мешает страх осуждения, а во втором случае замуж никто не зовет. Но теперь у меня есть еще одна версия… Хороший вариант, но, кроме шуток, определившиеся женщины действительно сильно меняются, и, если это не касается рождения детей, зачастую не в лучшую сторону. Вспомнил одну в прошлом нескучную девушку и как она изменилась после замужества. Стала нудная, бледная, и публикации на страницах в социальных сетях сплошь как репортаж с того света. Зато, когда обзавелась потомством, словно вместе с ребенком родилась заново, и хотя бледность кожи осталась при ней, отношение к миру стало куда позитивней. Вот сейчас подумал, возможно, ребенок вернул ей сомнения. То есть замужество внесло некоторую определенность, а с тем и уверенность, и от этого она почерствела, а рождение ребенка вновь принесло беспокойство и неуверенность и заставило встряхнуться. К тому же реализованный материнский инстинкт сделал свое дело. Женщина распоряжается горизонтальным миром, а одной из его основной функции является материализация новых людей.

Эх, что-то я разошелся! Значит, выходит так, что женщина особенно проявляется в сомнении? Кроме того, женщины умеют сомневаться, оставаясь абсолютно уверенными. В том числе здесь скрывается та самая всеми признанная женская загадочность. Естественно, оспаривать женскую загадочность бессмысленно и невыгодно, но можно попробовать ее объяснить. У меня есть стойкое ощущение, что загадочность женщины — это та часть женского проявления в мире, которую не может единовременно употребить общественный стереотип. Допустим, если изобразить общественный стереотип в виде зверя и отметить, что он не ест предлагаемые ему образы в несколько подходов и предпочитает только глотать объекты целиком. Так вот, в случае с представлением о женщине он делает исключение и отрывает от него только значительный кусок, потому как не способен проглотить все представление сразу. Зверь этот тороплив и никогда не возвращается за оставшейся частью. Стереотип, как полагается любому хищнику, самонадеян и если не способен проглотить весь образ за один присест, то и считает съеденное им целым, словно не замечая остатка. Для него это темная часть представления о женщине, и самое гуманное с точки зрения общественного мнения — назвать эту часть загадочной и непознаваемой, чтобы уже перестать о ней думать. А сама женщина со своим непроходящим несогласием только укореняет такое представление о себе.

Даже жалко, но такого рода развенчание женской загадочности вряд ли приведет хоть к какому-нибудь эффекту. Сам я его использовать буду очень вряд ли, а переть против исправно работающего общественного стереотипа в рамках этого определения неразумно. И даже женщина, изложи я ей эту свою догадку, не отвесит мне и пощечины, скорее, пожалеет, сказав что-то вроде: «Бедняжка! Придумал такую штуку, а женщин любить надо, а не их реакции объяснять. Ты поди голодный?»

Так что буду просто любить женщин и не стану загребать лишнего. И если женщина — существо переменчивое и чутко улавливающее вибрации внешней атмосферы, она обязательно распознает эту мою любовь и, конечно, смягчится, выслушает и сделает вид, что понимает. Ляжет рядом и нашепчет на ухо нечто упоительно-успокаивающее. Так и усну. И даже пришедшее утро будет добрее ко мне, чем обычно.

Вот они! Бегут по делам. Тянут за собой сонных детей. Стирают ноги до мозолей неудобными, но красивыми туфлями. Мадонны и Джоконды, Евы, Венеры, Деметры, Лады и прочие эталоны красоты, музы и богини всех времен и народов. Все вы живете в каждой из женщин. Все вы их телами рожаете детей. Их руками ведете своих чад по жизни. Их голосами советуете. Их глазами взираете. Ваша интуиция — это глас божий. Что же остается мужчине в таких условиях, если не преклониться и любить, однако не переставая удивляться умолкшему самолюбию. А между тем удивляться нечему, ведь это преклонение перед богиней, а самой женщине здесь отведена роль ответно любящей, ибо богиня не может снисходить до любви к смертным, разве что за редким исключением.

Глава 5

После такого просторного размышления о женщине мысли о мужских позициях в обществе выглядят несколько скудно и, кажется, способны уложиться в рамки описания, использованного в мультфильме «Остров сокровищ» 1988 года выпуска. Что-то вроде «Мужчина обыкновенный, умеренно-агрессивный. Пьет из чувства солидарности. Ушел бы в пираты, но не знает, где в них берут. Характер задумчивый. Не женат». Но это так — для затравки. Что касается более практических характеристик: если мужчину не убили в драке до тридцати лет, после преодоления этого рубежа такая опасность уменьшается десятикратно. Это один популярный психолог рассказывал в какой-то нудной передаче, в рамках обсуждения причин мужской агрессии. А вообще, надо ли пересматривать свое отношение к мужчинам, все равно ничего из этого не выйдет. Да и как это провернуть, если я того же рода-племени. Отстраниться настолько, чтобы увидеть принципиально новый взгляд на мужскую структуру, не получится, как не получится отстраниться от себя самого. Что тогда? Может быть, попытаться напомнить себе о прежнем мироощущении, а то с этими депрессиями совсем раскис. Не все, в конце концов, упирается в женщин. Да нет — конечно, все! Но прежде чем упереться, есть же еще масса дел, тоже достойных внимания.

Кто, если не мы, будет играть в общественные игры вроде политики и экономики?! Кто, если не мы, отремонтирует старый автомобиль?! Кто, если не мы, построит новый сарай на даче?! Кто, если не мы, починит капающий кран?! Кто, если не мы, накостыляет соседу, нагрубившему супруге?! Но с другой стороны: кто, если не мы, учинит веселье, достойное пера Замятина и Оруэлла? Кто, если не мы, сгноит автомобиль на заднем дворе, каждый раз ссылаясь на занятость или отсутствие запчастей для ремонта? Кто, если не мы, возведет такой сарай, входя в который помнишь о смерти! Кто, если не мы, сорвет гайку на капающем кране окончательно, а когда жена вызовет слесаря, обидится и напьется! В конце концов, кто, если не мы, получит по морде от соседа, когда пойдет отстаивать честь своей оскорбленной жены! Такая пессимистическая формула, как «попытка — это первый шаг к провалу», не для нас. А для нас годятся стремительные, самоотверженные лозунги. Например, «Слабоумие и отвага!» подходит для влюбленности и поездки по бездорожью. «Где наша не пропадала!» — для попытки познакомиться с девушкой на улице и похода к стоматологу впервые за десять лет… Кстати, мы не лечим зубов до определенного момента. Мужчине для похода к стоматологу нужна хотя бы одна из трех причин: полное разрушение основных жевательных зубов, флюс, который уже нельзя игнорировать, и сломанный передний зуб, ведь такой вид не годится для привычного круга общения. Кроме того, попытка знакомства с девушкой и посещение стоматолога очень схожи по реакции мужчины на эти два дела. Это всегда душевная мука. В случае с девушкой, если знакомство случилось, — мука оттого, что, кроме предвкушения близости, неизбежно придется тратить время на выслушивание глупостей. А если девушка отказалась знакомиться, мука поиска причин. Мысли о малом доходе, дешевой одежде и недостаточной ухоженности (хотя стоит только побриться, и эти мысли отступают). Что касается стоматологии, то здесь мук не меньше. Удаление основных жевательных зубов и консультация с врачом-имплантологом влечет за собой продолжительную думу о том, каким я был идиотом, что не лечил зубы вовремя. Озвученные суммы на имплантаты (которых к моменту прихода к врачу нужно не меньше шести штук) ввергают в еще более глубокую задумчивость над вопросом, где взять столько денег на зубы. (Такой беззубый потом еще и ценность своих природных зубов проповедует всем встречным-поперечным.)

Хотя что там запущенные зубы и переживания из-за женщин, самым выразительным и точным проявлением всего мужского в техническом смысле является космическая отрасль. Если только вдуматься, какая сложность стоит за преодолением силы тяготения. Это ведь для начала нужно учредить институты и конструкторские бюро. Выучить специалистов. Построить полигоны и тестовые площадки. Подетально проверить каждую теоретическую выкладку на практике. И это касается всего, от аэродинамических качеств корпуса корабля до сорта металла самой мелкой гаечки, ибо если эта гаечка не выдержит нагрузки — пиши пропало всему аппарату. Так что космический корабль — это четко выверенный механический организм. За ним стоят такие непререкаемые в научном мире авторитеты, как Циолковский и Королев. Такие самоотверженные героические испытатели, как Гагарин и Титов. Огромная масса человеческих сил и материальных ресурсов. И мне хочется спросить: зачем все это? Нет, мне понятно, человеку хочется выяснить, может ли он вырваться за пределы земной атмосферы и сможет ли уцелеть и вернуться. Научный интерес, теория человеческого величия, через тернии к звездам, так сказать… Ну а если подойти к этому вопросу более практически, мне думается, все окажется куда приземленнее. Существенное применение у любой космической программы только одно: доставка спутников связи на орбиту. Все остальные цели — это нечто дополнительное. С точки зрения практичного человека, наглядное свидетельство того, что наша Солнечная система меньше песчинки на фоне всего мирового океана, ничего не меняет. Снимки с телескопа «Хаббл» тоже никак не влияют на человеческую жизнь и служат праздному интересу. Люди, которые летают в космос, ни черта оттуда не привозят, кроме снимков нашей планеты и как будто бы картонной Луны. Ну и рассказы о том, как некая неведомая каменная хреновина пролетала мимо иллюминатора. Но, как бы то ни было, все эти разработки, стремления, порывы — это не что иное, как наше мужское желание всем показать. Причем то, что мы стремимся показать, лучше всего изображает форма ракеты. Стоит ли ради этого переться в космос, не знаю. Словом, все по Фрейду: фаллические символы, комплексы неполноценности, доказательства силы. А то поставили бы наши в казахской степи пустую ракету — вот вроде как послание всем сомневающимся. И, допустим, американцы проделали то же самое на своем мысе Канаверал. И прочие владельцы космодромов. Вроде как померились ракетами, и все довольны. Хотя до какого-то момента оно так и было: некоторое время наши ракеты никуда не летали, а недавно опять вдруг началось. Только теперь КПД этих полетов почему-то ниже, чем в двадцатом веке. А может быть, действительно, космическая отрасль — это отражение энергичности государства. И если это так, то как трактовать тот факт, что при упоминании запуска очередной ракеты в лицах граждан проступает угнетенный сарказм, а если, например, она вдруг не упала в океан и не уволокла на дно новые спутники связи, наши люди обмениваются удивленными взглядами, как бы говоря: «Ну надо же — еще могут!»

Нет, женщинам не придет в голову стремиться в какой-то там космос, они это делают, только глядя на нас. Им некогда. У них дети, ремонт и огород, а эти игры и развлечения может себе позволить только мужчина. Олимпийские игры, гонки на автомобилях, и вообще гонки, и вообще автомобили. Но кое-что злободневное в этом смысле все же затмило образность космонавтики. Это повсеместное сожжение вышек, оборудованных интернет-станциями формата 5G. Неужели у кого-то повернется извилина подумать, что хоть одну из этих вышек сожгла женщина? Нет. Война и вандализм — это мужское дело. Мне лично приносит неизгладимое удовольствие, когда я слышу о сожжении очередной такой вышки. Жгут на Кавказе и во Владивостоке, в Африке и Азии. Американцы здесь, кажется, отстают. Но все равно красота! Сожжение вышек 5G я бы назвал новым объединяющим фактором. Какая там религия или мораль! На пепелище от такой вышки может отплясывать и коммунист, и баптист, и рабочий скипидарного завода, лишенный любых политических и религиозных убеждений. Единственное, нужно какую-то общую песню сочинить, для большего объединяющего эффекта. От себя предлагаю такой текст: «Вот и в поле становиться ти-и-ише. Копоть черная в небо летит. Догорает поганая вы-ы-ышка. Никого больше не облучит!» Естественно, под музыку Александры Пахмутовой, написанную к московской Олимпиаде-80. Но самый большой кайф у меня вызвали новости о сожжении метеорологической станции, принятой за вышку 5G. Это уже само по себе песня!

Ввиду перечисленного сдается мне, что если женщины хранят домашний очаг и потомство, то мы, мужчины, заняты хранением культурных традиций. А на первый взгляд маниакальное стремление спалить эту бесовскую вышку — это не что иное, как бессознательное напоминание себе и окружающим о некогда отринутой традиции поклонения языческим богам. Таким образом, любая сожженная вышка автоматически превращается в Перуново капище.

Культура нынче постмодернистская, и если при социалистическом реализме говорили «Ленин» — подразумевали партию, то теперь, говоря «заговор», подразумеваем рептилоидов, иллюминатов и западных наймитов. Кстати, сражаясь против именно этой братии, вооруженные керосином, ветошью и спичками, героические пацаны жгут вышки. Ибо веруют в то, что через их излучение ослабнет воля, а потом их еще тепленьких прихватит эта сволочь Бил Гейц и вкатит шприцом в мясо ударную дозу жидких чипов. А дальше станет манипулировать их сознанием и телом через джойстик от «Нинтендо». Но как говорил один мой знакомый: «Когда дело касается разговоров о культуре, сначала нужно узнать: кто нагадил в подъезде?» И если это сделали не рептилоиды, иллюминаты или западные наймиты, то по всему выходит, что это дело наших рук. Ну, пускай не рук, но это ничего не меняет.

Но это все так, романтика вандализма. А если принять всерьез поговорку, гласящую «Человеку может повезти трижды: родиться, учиться и жениться», то русскому мужчине очень крупно повезло лишь однажды — с женщиной. Родиться в состоятельных семьях повезло не всем, хотя, может быть, к лучшему — есть стимул для развития. Учебу, даже несложную, воспринимаем как вызов, а учителей — как врагов. А вот с женщинами все совсем иначе. Глядя на наших женщин, я каждый раз думаю о нашем большом мужском везении. Интересно, есть ли некое изначальное место, где мужчина мог выбрать спутницу по ее качествам, чтобы после все остальные мужчины этой части суши могли говорить, как им повезло с женщинами? То есть так, словно наши женщины не постепенно сформировали свои особенности и национальные черты, а их выбрали, когда они уже обладали ими. Да, это все еще смешно! Но если всерьез есть такое место, где люди выбирают друг друга, чтобы дать развитие будущему народу, то там выбрали не мы, мужики, — там выбрали нас! Пожалели и выбрали. Мы же ведем себя так, будто все наоборот. Но если смотреть правде в глаза, изначальный русский мужик без русской женщины — это пират. Раньше таких называли «лихой человек». Женщина для русского мужчины — это не подспорье, а сдерживающий фактор. Кроме женщины, заставить мужчину держать себя в руках может, наверное, только всеобщая мобилизация и всероссийский розыск.

Да, с войной, криминальными делами и продолжительными праздниками мужчина справляется вполне, но есть у нашего брата и болевые точки. Мы не особенно устойчивы, когда дело касается: детей, просьб одолжить денег или попыток воспользоваться нашими связями. Наши проблемы с детьми часто возникают оттого, что в попытке понять натуру ребенка мы ориентируемся на память о себе самих в детстве. И только несколько пьяных нервных срывов спустя понимаем — это другие люди, хотя и практически не отличимые от нас. Таким образом, общение с детьми открывает в нас более тонкую настройку чувств, которая дико веселит близких нам женщин. Надо думать, мы в такие времена выглядим в высшей степени нелепо. Но это нужно проникнуться атмосферой, а получается не у всех. Что касается попытки занять у нас денег — это всегда дилемма. И если у женщин в такие моменты срабатывает взрослая, спокойная, как будто заготовленная реакция (вне зависимости от качества ответа), то у мужчины все, что внутри, моментально проступает на лице. Первым делом, ясно, читается вопрос: «Зачем ты это спросил — ведь так хорошо дружили?!» Появляется разочарование и некая растерянность в глазах. А дальше зависит от характера: мина потенциального кредитора либо будет кислой и трагической, либо заиграет взвинченностью и метанием. В такие моменты немедленно вспоминается вся известная народная мудрость касательно займов. Например: «Давай взаймы только ту сумму, которую можешь позволить подарить». «Дружба дружбой, а деньги врозь!» И тому подобное. Кстати, после отказа занять денег успокаивать себя тем, что таким образом сохранил дружбу, — это тоже наша мужская находка. Потому что переживания есть, а признаться в своем скупердяйстве невозможно. Ведь тогда придется пасть в собственных глазах и назваться жмотом, а это, как говорил Булгаковский Швондер, «…какой-то позор». Кстати, дружеская попытка воспользоваться нашими связями по реакции похожа на просьбу одолжить денег, но она еще более травматична. Женщине как эталону эмоциональных контрастов и не снилось, какой мощный всплеск настроения могут вызвать у мужчины слова приятеля: «Ты говорил, у тебя знакомый таможенник на границе с Финляндией есть?» За этим следует притупление чувств, сожаление и стыд. Кроме того, примерно такие мысли: «Какой там знакомый: два раза в общей компании водку пили! Кто меня за язык тянул трепаться о таких знакомых! Этого-то я знаю — точно какую-то муть затеял с контрабандой, и меня туда потянет! Когда припрет, всех привлекут!» — или что-то в таком духе. Но самое страшное, что этот проситель тоже рассказывал о своем знакомом в ГИБДД и, когда было нужно, легко поделился контактом. Тогда все разрешилось как нельзя лучше. Так, пройдя через все внутренние муки, он все же дает телефон знакомого, предварительно ему позвонив. Удивляется, что этот таможенник его прекрасно помнит, а время спустя удивляется еще раз, когда приятель привозит ему в подарок хороший дорогой коньяк и только и сыплет благодарностями за такого дельного знакомого на таможне. После этого нашему посреднику приходится признать, что людей он знает плохо, а это гораздо хуже, чем та иллюзия, которую он имел раньше. Теперь он зарекается говорить о своих знакомствах, считая, что если повезло в этот раз, в следующий может и не выгореть. Но когда в очередной банной посиделке мужики начинают обсуждать обыкновенные по пьяному делу темы: женщин, деньги, покупки, поездки, связи, — наш зарекшийся со всего маха наступает на прежние грабли. Впрочем, как и все остальные вокруг него.

Что касается мужской дружбы, то ей не зря завидуют некоторые женщины, говоря, что она, в отличие от женской, существует. Это действительно так. Мужская дружба есть. Но приходится признать, что за нее мужчина порой платит довольно дорого. Поговорки «Дружба — понятие круглосуточное» и «Друг познается в беде» наверняка сформулировали мужчины, и, надо думать, опытным путем. А как еще реагировать, если не слагать поговорки, когда какой-нибудь нерадивый приятель, многократно попадавший впросак, оказался в нем снова? Конечно, посреди ночи. И, само собой, на другом конце города. Как будто ближе к дому просаков ему мало. Кроме того, мужчина в дружбе вообще берегов не видит. Сам готов раствориться в восторженном дружеском чувстве и друзей тянет в тот же котел, а потом еще обижается, если кто-то из них решил сохранить личные границы. С малых лет рассказывает друзьям все о себе. С тех же времен и по сей день страшно об этом жалеет. Сокрушается, каким был дураком, что не смог удержать язык за зубами, но в новой дружбе делает почти то же самое. Только друзья могут набить друг другу морды сильней, чем это сделали бы враги. Просто в какой-то момент становится ясно — у врагов претензии конкретнее, но их меньше, чем у близких друзей друг к другу.

А вообще, мужики, мы наивные! Нет, не так, чтобы лохи́, но наивные. Влюбляемся. Идем на поводу у женщин. Верим телевизионным новостям… Или, может быть, мы просто непосредственные? Детского в нас много. Что же, тогда немудрено, что из нас получаются еще и хорошие солдаты, ведь патриотизм — очень детское чувство. Если сказать точнее, подростковое. Ведь умереть за родину не может быть смыслом взрослого человека. Смерть за родину — это романтика юнца. Сразу вспомнил фотографию брата моей бабушки, он до Берлина дошел в Великую Отечественную. Столько опыта за спиной: образование, четыре года войны, несколько лет при должности, на тот момент уже сам трижды отец, а глаза на фотографии юностью светятся. Кроме того, мужчинам свободы мало, нам волю подавай! Нас губит стихийность и импульсивные действия! Оттого в тюрьмах народу много и столько матерей-одиночек в стране. И еще, я думаю, если говоришь о мужчинах с мужчинами, в целях безопасности нужно выбирать легкий сатирический оттенок речи, ведь если слишком серьезно или слишком смешно, то это слишком близко. Здесь есть опасность, что примут за друга и набьют морду. Не просто же так все основные мужские качества определяет умение держать дистанцию! И в этом аспекте оно совпадает с основной характеристикой хорошего водителя.

Глава 6

Хотел просто развлечься, а вышло так, что и вправду взялся за мировоззрение. Никогда бы не подумал, что оно у меня есть. Но даже если все не так масштабно, то, по крайней мере, во мне открылось много нового. Не знал, что смотрю на мужчину и женщину таким образом. Оказывается, мы интереснее и сложней даже на уровне стереотипа, и, похоже, именно упрощенный взгляд периодически делает нас такими скучными друг для друга? Представить только, сколько в себе таит каждая индивидуальность, если даже беглая, всем доступная оценка нас так непроста. А что собой представляет остальной мир — подумать страшно! Кстати, а вот и дом с совами — здесь жил один мой знакомый. Еще бы вспомнить, как его звали… Кажется, Валентин или Семен, вот фамилию запомнил точно: Платонов. После прочтения романа «Чевенгур» за авторством его однофамильца уже не забуду и не спутаю. В этой книге особенно резануло описание мальчика, посланного побираться. А картинка, как он хоронил дорожную палку на могиле отца, мне даже снилась потом.

Нет, сейчас не то время, чтобы думать о таких вещах! Сейчас оживать надо, просыпаться. А скорбь и жалость здесь не попутчики. Хотя бывает так, что жалость мешается с жестокостью, а когда страшно, бывает дико смешно. Например, в армии такого добра навалом. По крайней мере, в той, старой армии, до реформы. Та, что прошла под знаменем коррупционных дел высшего руководства вооруженных сил и переодевания солдат в форму от кутюрье Юдашкина. Потом в телевизионный эфир прорывались сигналы, мол, померзли солдатики в новой форме, как будто бы она хуже, чем старая советская, и расцветка пикселями не особо камуфлирует, даже при том, что они зеленые. Что форма, у них в войсках, как я слышал, нынче даже тихий час имеется. Когда я служил, днем у нас могли спать только избранные: сменившийся наряд по роте, опытный дневальный, прямо стоя «на тумбочке», и, конечно, каптер Собакин, который вообще редко выходил из расположения роты и, если не ел и не продавал списанную форму местным барыгам из поселка рядом с полком, то спал, зарывшись в груду бушлатов в сушилке.

Странно, что не подумал об этом раньше, но пример армейских взаимоотношений, наверное, один из самых точных и понятных проявлений того, на что способны люди, получившие возможность управлять. Другие примеры узкосоциальных сред или чрезмерно ожесточены (например, тюремная), или слишком свободны для этого (допустим, университетская), а вот в армии, как говорил один старший прапорщик, возможно все! Он же говорил, что армия дает равные условия для всех и здесь, как нигде, существуют социальные лифты. По его словам, даже олуху доступна начальная армейская карьера. Для этого нужно соблюдать три правила: не обсуждать приказов, четко усвоить строевые команды и всегда иметь при себе запас сигарет. Но это только прапорская лирика, на самом деле настоящие армейские порядки слегка иные и отличаются от гражданских совсем другим.

В основе солдатского сознания лежат тоже три вещи: привычка к легкому голоду, хроническое недосыпание и муштра, в которой не находишь смысла, до тех пор пока строевые движения не становятся естественными. Потом о нем (смысле) просто забываешь и в едином порыве, с остальной ротой, самозабвенно вколачиваешь подошву сапог в асфальт плаца. Все это призвано автоматизировать мышление. Максимально выбить из голов вольнодумство. Сузить и направить солдатское внимание на выполнение боевой задачи. С тем, чтобы сделать из толпы неуверенных в себе мальчиков смертоносное боевое подразделение, убрать из мозгов стремление к индивидуальности и привести бойцов к осознанию себя частью коллектива. Конечно, такой метод воспитания находит отклик в солдатских умах по степени внушаемости и сообразительности, а четкая и ясная иерархия, размеченная лычками и звездами, так же внятно делит на сильных и слабых уже равных по званию. Внутри коллектива, среди рядовых одного призыва, все время идет возня за превосходство. Кроме того, в первые пару месяцев все истинные личности новобранцев так или иначе проступают из-под напускных личин. В казарменных условиях они просто не могут прятаться дольше.

Когда случается задуматься о человеческих масках и социальных ролях, мой опыт тут же напоминает о, возможно, самом ярком примере перевертыша на моей памяти. Или, как говорят синоптики, за всю историю наблюдений. Этого моего сослуживца звали Ваня Берг. Когда нас только что привезли с пересылки в часть и построили для вечерней поверки — мы были толпой подростков. Тощих, измотанных дорогой, вооруженных известным стереотипом и потому ожидающих немедленного избиения старослужащими. В таком состоянии тяжело было сохранить устойчивость. В нашей пока еще толпе все больше мелькали растерянные, неуверенные лица, и тем контрастней на этом фоне выделялся Берг. Прямой, широкоплечий и внешне непоколебимый. Он источал спокойствие, и весь вид его говорил о том, что он понимает, где находится, и это полностью его устраивает. Он отвечал на вопросы командиров с достоинством и по существу, не прибегая к нервным ужимкам, которыми грешили многие другие. Впору было равняться на него, но лично я был хоть и не особенно уверен в себе, но слишком заносчив, чтобы брать пример с кого бы то ни было. Думаю, и у остальных моих сослуживцев было примерно так же…

А Берг в первые же пару недель только укрепился в своей репутации устойчивого человека. В это же время основная масса новобранцев, включая меня, вела себя, как и полагается: не понимала большей части команд, путала право и лево, офицерские звания и негласное иерархическое положение того или иного сержанта. От всего этого возникала масса глупых вопросов, с которыми мы шли к тем же сержантам, а это, в свою очередь, их порядком бесило. Словом, пока подавляющее большинство вновь прибывших нарывалось на грубость, Берг делал все правильно. Моя новая компания дружно гадала: где Берг взял те познания, которые помогают ему вести себя так, как того требуют обстоятельства? Кстати, нам, интересующимся этим вопросом, только казалось, будто это некая тайна. На поверку достаточно было спросить, и Берг спокойно ответил, что перед армией он получил консультацию своего только что демобилизованного соседа. Стало яснее, но все равно это было странно. Каждый из новобранцев в той или иной степени слышал истории из уст таких же отслуживших свои законные два года, но никто из нас не мог применить эти рассказы на практике хотя бы приблизительно так, как Берг. Может быть, ответом являлся возраст? Нам было по восемнадцать-девятнадцать лет, а ему двадцать три. Хотя эту версию начисто разрушил другой наш сослуживец: ему исполнилось двадцать четыре, и в первую же неделю он согласился стирать портянки старослужащих. Так или иначе, две особенно бойких сволочи из сержантского состава предлагали это дело всем, но только двое из ста тридцати человек согласились на это, и в их числе был этот двадцатичетырехлетний. В общем, объяснить такое поведение Берга опытом, хитростью или неким ухищрением не получалось, и нам ничего не осталось, как признать его разумным и взрослым человеком, достойным уважения. А для девятнадцатилетнего пацана признание чужого авторитета — практически пытка. Но нужно отметить: согласие с текущим положением дел быстро расставило всех по местам, пришла определенность, и от этого стало легче жить.

Через два месяца службы закончился курс молодого бойца, и после принятия присяги основная часть новобранцев, включая меня, понемногу разобралась во внутриармейском устройстве. Вместе с тем откорректировала свое поведение. Незаметно в речи появился специфический говор и тот понт, который еще недавно считался нами глупым пережитком прошлых лет. Кроме того, в течение восьми недель все без исключения проявили свои истинные лица. Точнее, каждый понял свое место и кто он в сравнении с рядом стоящим. Кто-то все время бодрился, но в какой-то мелкой потасовке показал себя не в самом лучшем свете, да так в нем и остался. Другой, наоборот, долго подавлял собственную силу и, как только прекратил это делать, начал пользоваться уважением. С этой точки зрения солдатский мир прост, но тем сильнее удивление, когда меняется нечто давно определенное. И на этом поле ярче других отметился Берг.

В тот день впервые назначали большой наряд на полигон. Прежде мы бывали там только на учебных стрельбах, но слышали, будто это самая большая халява из всех нарядов. Кроме того, в него набирали самых морально устойчивых. Немудрено, ведь именно с полигона вернее всего можно было сбежать из части. Наш ротный старшина даже статистику привел по этому поводу. Мол, из десяти случавшихся самовольных оставлений части семь совершалось через полигон. Дополнительно он рассказал, как именно в этом месте за пару лет до нашего появления в полку несколько солдатиков нашли в подсобке антифриз и, приняв его за спирт, выпили и умерли в течение суток. Такой разгул объяснялся просто: когда на полигоне не производилось никаких тренировок, в задачу наряда входило курсирование вдоль открытого периметра стрельбища, с тем чтобы предотвращать кражу металла. А так как тот металл, который можно вынести, уже был продан еще предыдущими призывами солдат, фактически наряду нечего было делать. Время коротали за сном, сидением у костра, а кто пошустрей, бегали в деревню на поиски выпивки или продуктов. Словом, ребята целые сутки развлекали себя как могли.

В такой наряд и в этот раз набрали людей с репутацией психически крепких, и фамилия Берг в этом списке прозвучала первой. А когда на следующий день наряд вернулся в часть, и во время построения вновь прозвучала фамилия Берг, «Я!» ответил, как будто другой человек. Он излучал растерянность, выглядел похудевшим и осунувшимся. Уверенность и ясность, присущие его образу прежде, превратились в нечто бесформенное. И если взглянуть на производимое им впечатление как на некий визуальный образ, лично я видел его как пятна некой желеобразной грязи. Возможно, это и слишком, но более точное описание этого чувства мне не давалось. Берг был как будто покрыт пятнами этой грязи, хотя оставался привычно опрятным и внешне чистым. Кроме того, те, кто ходил с ним в наряд, теперь отчего-то смотрели на него с брезгливостью, и буквально несколько дней спустя мы все узнали отчего.

Дело было в том, что неподалеку от полигона находилась свиноферма, принадлежащая нашей части. Для работы на ней тоже назначали наряд, но, в отличие от стрельбища, туда отправляли самых неугомонных нарушителей полковой дисциплины. Сутки наряда по стрельбищу, выпавшие нашим, совпали с назначением в наряд по свинарнику группы одних из самых частых нарушителей уставного порядка. Это были три младших сержанта, отслуживших по году. Для военнослужащего того времени это период самой острой тяги к самоутверждению и время самых резких реакций на нарушение субординации младшим призывом. Вышло так, что эти трое никак не могли позволить себе убирать свинарник, дабы не пасть в глазах друг друга, но оставить его грязным тоже не могли, ведь это было чревато жалобой и вполне могло привести к куда более жестким мерам, чем эти. Тогда они умудрились договориться со старшим фермы, чтобы тот позволил им найти на место уборщиков кого-то еще. Старший дал согласие — ему был важен результат, а чьими руками эту будет сделано, его не интересовало. Эти трое отправились на поиски и первым же делом набрели на наряд по стрельбищу, так возмутительно праздно валяющийся у костра. Старшего наряда поблизости не обнаружилось, и сержанты со всем усвоенным за время службы нахрапом насели на наших с требованием следовать за ними. Каждый из нашего наряда последовательно отказался выполнять указание сержантов. Первый объяснил, что они уже в наряде, второй стал грубить, третий промолчал, а Берг, ко всеобщему удивлению, встал и, не возражая или протестуя, дал молчаливое согласие. Старшего наряда по стрельбищу по-прежнему не было видно, и, наверное, воодушевленные частичной победой, сержанты продолжили напирать. После нескольких оплеух двое из нашего наряда повторно отказались идти с сержантами, а того, кто предпочитал молчать, его звали Стас, все же подняли. Угрозами и толчками в спину его повели вперед, Берг при этом шел с пришельцами, совершенно не нуждаясь в дополнительном стимуле. Если верить Стасу, Берг и дальше не выражал протестов и по первому же требованию переоделся, взял лопату и принялся выгребать дерьмо из свинарника. Сержанты пытались заставить и Стаса заниматься тем же самым, но тут уж он молчать не стал и даже после нескольких крепких затрещин наотрез отказался выполнять такую работу. Кстати, ее неблагодарность он оценил буквально тут же. Сержанты от него отстали, но запретили уходить, пока Берг не выполнит работу. Несколько часов спустя, когда работа была практически сделана, вместо благодарности сержанты стали бросаться в Берга чем попало: огрызками, камнями, только что не дерьмом. Тогда Стас недоумевал, почему Берг молча продолжает работать, а вскоре и вовсе чуть было не вскрикнул от возмущения. Когда хлев был очищен и Берг переоделся в свою форму, один из сержантов подошел к нему, назвал настоящей жертвой, плюнул в лицо и, отвесив удар в живот, приказал убираться туда, откуда он пришел. И черт бы побрал Берга — он молча развернулся и пошел обратно на полигон.

Стоит ли говорить, что жизнь Берга претерпела самые кардинальные перемены. Теперь каждый, кто мог себе это позволить, помыкал Бергом, как хотел. И не так, как это бывает с остальными, с угрозами расправы при неисполнении указаний, а просто говорил, что нужно, и Берг это делал. В нашей роте, слава богу, дальше, чем уборка туалета, Берга не отправляли, но черт подери — это ведь был тот же самый человек, что и раньше! Куда делись его устойчивость и спокойствие?!

Оказывается, так бывает: человек планомерно выстраивает свою репутацию в ограниченной среде, пока не делает ее безукоризненной, но стоит только попасть в чужую компанию, как открывается его истинное лицо. Хотя, если быть предельно честным, Берг никого не обманывал, просто вел себя так, как, по мнению общества, должен себя вести устойчивый человек. Чтобы такому предложить нечто унизительное, нужно переступить через собственное мировосприятие. Кто мог знать, что за фасадом спокойного и ясного выражения располагается жертва, не знающая дна собственного падения.

Кстати, нужно отдать нашим командирам должное, они, так сказать, вошли в положение Берга и, когда нашу роту распределяли в войска, оставили его в полку. Его определили в постоянный состав санитарной части: таскать утки и мыть полы с хлоркой. И правильно — появление в войсках с таким характером чревато сумасшествием, ведь никто не поручится, что там не найдется какой-нибудь садист и не заставит Берга попрать свое достоинство еще глубже, чем теперь.

Есть Берг как пример скрытой жертвы, не способной сказать нет, купающейся в человеческой жестокости, в конце концов, нашедшей жалость как высшую форму признания своей жертвенности. А есть Стас Портнов, попавший в передрягу на ферме вместе с Бергом, как образец умения влипать в истории на ровном месте. Хотя сила характера и устойчивость Стаса — это не какая-нибудь пустая демонстрация или напуск, а настоящая характерная особенность, надо думать, пронизывающая его психику насквозь.

Судя по моим наблюдениям за поведением Стаса, он имел обостренное чувство собственного достоинства. И исходя из моих же наблюдений за течением жизни, она очень любит проверять таких горделивых на крепость убеждений. Но при всем при этом бытие не было жестоко к Стасу и свои проверки его достоинства присыпала изрядной долей юмора. Их общий случай с Бергом стал, пожалуй, самым несмешным из тех, что пришлись на время нашей совместной службы, а вот остальные будто соревновались между собой за звание надорванного со смеху живота.

Если у Остапа Бендера имелось четыреста сравнительно честных способов отъема денег у населения, то у наших старослужащих методов подвести нас под наказание было никак не меньше. Делалось это по большей части ради развлечения и, конечно, для того, чтобы привести тех, кто задирает нос, к общему состоянию казарменной массы. Первым вспоминается случай, когда заместитель командира нашего взвода сержант Абрамов на отказ Портнова выполнить какое-то простое указание (кстати, совсем не связанное с унижением человеческого достоинства) приказал ему пойти на склад ГСМ. Теперь в задачу Портнова входило найти на складе прапорщика Потребко и получить у него ведро менструации. (Прямо так и сказал: «…тогда …иди на склад ГСМ — получай менструацию!») Портнов, наверное, отказался бы и в этот раз, но в армии так устроена атмосфера, что всякий, даже слабо ее чувствующий, понимает лимит возможных отказов, и Стас, надо думать, исчерпал его на предыдущей просьбе. Кроме того, это вполне могло быть жаргоном, пока не известным Стасу. Время спустя Портнов вернулся в расположение роты с ведром мазута, его уши горели алым цветом, морда была перемазана грязью, а на спине красовался черный маслянистый след прапорского ботинка. На словах Портнов передал ответ прапорщика: «Вот вам месячные боевой машины пехоты, для маскировочной раскраски хватит на всю роту. Другой раз присылайте побольше народу — по менструации кредит выбран, а по пи***лям запись еще открыта!» Но меры остроумного прапорщика Потребко не смогли уязвить намерений Стаса в выявлении случаев попрания его достоинства. Хотя нужно отдать ему должное, такое упорство однажды принесло Стасу кое-что, кроме шуток и оплеух.

Это случилось поздней осенью. Портнова назначили в караул и отправили охранять продуктовые склады (пост №4). По рассказам ходивших в караул вместе с Портновым, разводящий наряда только-только успел расставить караульных по своим местам, как на телефон дежурного поступил звонок. Портнов докладывал: «Пост №4. За время моего дежурства на территории вверенного мне поста задержаны два нарушителя…» Тогда начальник караула, разводящий и весь состав бодрствующей смены караула как можно быстрее прибежали на четвертый пост. Открывшаяся им картина завораживала. В широкой луже, раскинувшейся прямо у входа на пост, лежали два полковника, а над ними нависал Портнов со вскинутым автоматом. Полковников подняли, отряхнули и под их пьяный мат и угрозы отвели в дежурку. Какое-то время основная часть нашей роты считала, что после такого финта Портнову ничего хорошего не светит, но большинство, как бывает, по невежеству заблуждалось. Неделю спустя Портнову вручили грамоту за отличную службу и выписали десятидневный отпуск. Потом наши сержанты рассказывали, что подобное и раньше случалось. Когда некоторые штабные по пьяному делу вспоминают, что за бумагами, с которыми они работают, стоят реальные люди и объекты, их, случается, тянет на неожиданную ревизию. Как на грех для этого лучше всего подходил именно продовольственный склад. Низкий забор и близость штаба полка манили нерадивых проверяющих. Старшина нашей роты говорил, что однажды, лет семь назад, на этом посту даже генерала в сугроб уронили. Еще он добавлял: «Раз уж идешь на пост с проверкой — возьми с собой начальника караула! А если сам решил — не обижайся! Караульщик ведь не сам вооружился — это устав ему и патроны в рожок зарядил, и требования нужные выдал!».

Принципиальность в армии хороша, только если совпадает с буквой устава и приложена к конкретной территории. Случись подобное в любом другом месте, эти полковники из шкуры бы вылезли, но сгноили бы Портнова в дисциплинарном батальоне, а так все вышло настолько плакатно-правильно, что только сам Стас не видел в этом подвоха и сбоя в матрице. А может, и не было никакого сбоя и по характеру дается случай? По крайней мере, представить на месте Портнова, допустим, Берга мне лично сложно. Хотя в армии и без философии такие, как Берг, не смогут попасть на место таких, как Портнов, — просто тест на караульщика не выдержат.

Ну да ладно, в конце концов, каждый всегда находит свое место, причем вне зависимости, ищет или нет. Ясно одно — чем прямей и ровнее выраженная форма: образ, мысль, личность, — тем сильнее на нее наседает окружающая среда, требуя доказать свою состоятельность и право на такое проявление в мире.

Глава 7

Как-то незаметно дошел до площади имени Льва Толстого. Повернул на Каменноостровский и еле увернулся от электросамоката. Девушка с розовыми волосами притормозила, с опозданием просигналила хриплым звонком и помчалась через дорогу по направлению к Горьковской.

Вдруг откуда-то послышалась инструментальная музыка. Рядом со спуском в подземный переход играл оркестр. Небольшой, составленный из молодых ребят, но явно сыгранный. Надо думать, вместе грызут гранит музыкальной науки в консерватории? Пару минут снимал их на камеру телефона. Так они мне понравились, что даже не пожалел и бросил в открытый футляр контрабаса целых сто рублей. Для уличных попрошаек сто рублей жалко, а для этих нет. Кстати, для музыкантов более любительского пошиба тоже жалко ста. Мне думается, когда такой музыкант играет в переходе, его можно поощрить за решительность, но профессионализм не подменишь энтузиазмом, и это все равно попрошайничество. И пускай такой музыкант с непоколебимым видом лупит по гитарным струнам или пилит скрипку, несмотря ни на что, своим гадким исполнением он не демонстрирует мастерство, а давит на жалость, поэтому не заслуживает больше полтинника.

Кстати, сегодня это похоже на логику некоторых политических обозревателей. Точнее, на их реакцию на действия видимых политических сил. Силы эти тоже различаются по степени профессионализма. И если меру народного признания изобразить в виде условной валюты, то одним не жалко бросить и полторы сотни, а другие не наработали даже на полтинник. Само собой, это сравнение не годится для фактической власти и корректно только для сценической политики. Мне думается, у тех, кто действительно управляет, в наше время нет никаких хоть сколько-нибудь весомых оппонентов — всех давно передушили. Тому лишнее подтверждение — старание, с которым политические и околополитические клоуны отплясывают на очередной постановочной стычке.

Припоминаю, какое-то время назад, когда еще имел так много сил, что мог позволить себе смотреть телевизор, меня окончательно достал этот ор о демократических ценностях, и я не придумал ничего лучше, как обратиться к их происхождению. Раньше приходилось слышать, что демократия — это власть народа, а после того, как заинтересовался вопросом, понял: мои знания по этой теме оказались безосновательными. Правдивым осталось только одно — этот строй действительно придумали в Греции.

Говоря по сути, истоки демократии сводились к довольно простой истории. Существовали такие ребята, как цари, вроде Одиссея, царя острова Итака. При каждом таком царе имелась группа лихих ребят, которые жили грабежами. Такие крупные ОПГ. Грабили, как правило, города, они тогда назывались полисы. Эти налеты логично приносили больший убыток зажиточному классу полисов, и в какой-то момент этот самый класс сообразил, что таких царьков нужно нанимать в качестве гарантов безопасности, раз другим способом от них никак не защититься. И вот этот самый зажиточный класс не только стал нанимать этих мелких царьков, но и, наверное, на правах автора этой идеи сам стал назначать плату за такое сотрудничество. Еще логично предположить, что для нанятого монарха такие условия — это чистая выгода. Не нужно тратиться на поход и терять людей в бою, кроме этого, когда наниматель сам размышляет о сумме выплаты, он заблаговременно догадывается о ее рамках, самостоятельно лавируя между разумным размером подношения самодержцу и собственными финансовыми возможностями. Таким образом сохранялся баланс сытых волков и целых овец. А следование принципу «у сытой власти свободный демос» исключал возможность недочета в выплатах. Еще появилась необходимость в формировании промежуточных звеньев между народом и монархом. Учредили сенат, народное собрание, класс военных, чиновников, судей и жрецов. Дополнительно на фоне такой четкости разграничений выделились патриции (распорядители общественных земель) и плебеи (ремесленники и торговцы). Плебеи были частично ограничены в правах, хотя имелись еще нищие и рабы, прав не имевшие вовсе.

С тех пор демократия подверглась преобразованию, по крайней мере, выраженному в невозможности открыто иметь рабов. Нынче это сложнее, и такое стремление теперь регулируется трудовым законодательством. Еще неплохо, что жертвоприношения сейчас не практикуют… открыто, во всяком случае. Хотя шутки шутками, но сам определяющий момент демократии упущен, и народ не регулирует самостоятельно сумму выплат государству, а если происходит наоборот, то по греческой традиции это называется военной диктатурой.

Хотя кто сегодня станет искать отличия! Когда умами владеет идея собственной исключительности, все остальное отступает на второй план. Большая политика сегодня держится не только на политической воле сильного лидера, а еще и на идее индивидуальности каждого члена общества и памяти о большой войне. К этому же прилагается несчетное количество более мелких способов манипуляции сознанием, и все они мутируют и подстраиваются под переменчивый социум, но сама идея, к которой они подводят граждан, в общем, остается простой и понятной. Сегодняшняя политика как бы говорит: проявляй себя как угодно, я не помешаю, но и не удивляйся, если и я тоже стану делать так, как хочу, и не буду спрашивать твоего мнения. Вот тебе рамки как будто выборов власти, свобода в формате YouTube и социальных сетей, где мораль условна, — веселись! Мало места в виртуальном пространстве, есть рамки телевизионных шоу о талантах, житейских историях и криминальных происшествиях — пожалуйста, занимай свое место! Хочешь еще больше реальности — иди в учителя, врачи, строители, водители такси или профессиональные протестующие! Да, протест против чего угодно в наше время перестал быть велением души какого-нибудь буйного бунтовщика — теперь это профессия. Иметь нанятую оппозицию — это действительно простое и гениальное политическое изобретение. Всем хорошо: власть спокойна за свое положение, несогласные при деле, и народ занят наблюдением за теми и другими. Хотя рядовой крикун может вопить на митинге совершенно искренне и не обязательно понимает, что его вожак — это часть той же власти, против которой протест. Иные требуют за протесты немалые выплаты и, конечно, находят тех, кто их удовлетворяет. Эти, надо думать, подходят к делу с большей прагматичностью — никакого альтруизма, для всякого действия есть своя цена. Митинг «Санкционированный» — одна цена, «Стихийный» — другая. «С провокацией полицейских», «Без провокации полицейских» — нужное подчеркнуть. Селфи из автозака и стрим с баррикад — по желанию заказчика. Словом, все по прайсу! Есть кинотеатры, есть общепит, есть протестное движение как форма досуга, заработка, карьеры. Все это части индустрии развлечений. Впрочем, удивляться нечему, и если общественное целеполагание не идеологическое, а коммерческое, почему должно пропадать такое финансовоемкое дело, как протест. А власти-то как хорошо! Иметь при себе уже пристрелянных оппозиционеров — это же просто праздник какой-то. И пускай такая пиар-группа действует от обратного, но черт подери, какая разница — пиар есть пиар!

Хотя, наверное, не все так беспросветно. Это, видно, депрессия сделала из меня сухаря? Плохо думать о власти — это нормально, кого хочешь спроси, но зачем так о людях… На те же протесты выходят не только купленные и проданные персонажи, но и действительно ищущие справедливости, обыкновенные честные люди. Наивные и глупые с точки зрения циника и торговца, но имеющие голос и лишенные страха и хотя бы тем заслуживающие почтения.

И вообще, что это я о протестах? Несомненно, политика — это не что иное, как противостояние сторон, вращающих колесо системы, но эти площадные протесты только отвлекают от настоящего политического процесса или хотя бы попытки догадки о его течении.

Говорят, если ты не занимаешься политикой — политика занимается тобой. Какая чушь! Демагогия, рассчитанная на любителей громких слов. Сложно представить, насколько глубоко нужно погрузиться в политический процесс, чтобы думать, будто это ты занимаешься им, а не он тобой.

Я, кажется, хотел попытаться взглянуть на свои убеждения по-новому, тогда какого черта теперь рассуждаю как раньше и как все?! Нет, если и возможно действительно понять, что из себя представляет политический порядок, его нужно рассматривать только как некий алгоритм. Никаких эмоций, страхов, примеров показухи и фольклора. Хотя без всего этого остается только матрица. Поле, размеченное ровными квадратами, с пирамидой в центре.

Основной закон демократического государства — это конституция, а я, такой молодец, так ее и не почитал… ни старую, ни новую. И здесь со мной большинство: не знаем, о чем речь, но периодически не согласны… на всякий случай. А если серьезно, о возможностях, изложенных в этом документе, все знают и так, но когда народ хотел демократии, мне кажется, он слабо понимал, чем это чревато, кроме свобод, и когда пришлось встретиться с их обратной стороной, посчитал это обманом. На самом деле никакого обмана нет, и демократия — это действительно то, что сейчас происходит. Об истинности такого процесса можно судить по самым простым, доступным каждому вещам, ведь, как говорится, что наверху, то и внизу. Этот тезис имеет силу во все времена, и то, что я вижу на доступных мне примерах, — это отражение дел верхних уровней пирамиды власти. Отражение нечеткое — зеркала кривые, но при достаточной доле догадки и соображения переложить эти образы на понятный лад не так уж и трудно.

Одним из самых ярких примеров современной демократии в деле, как мне кажется, можно считать ипотечный кредит. Демократия может существовать только при капитализме, а капитализм как экономическая система со свободным рынком, то есть без четко фиксированных цен на товары и услуги, обязан постоянно развиваться и выдумывать новые виды и формы торговли. На поприще товаров жизненно необходимых основным всегда было и есть жилье. Эта сфера по определению не может не приносить прибыли. Но задача свободного рынка — это не удовлетворение запрашиваемой стоимости, а получение максимально возможной суммы, и в этом смысле ипотечный кредит — изобретение гениальное.

Прежде всего, для того чтобы определить платежеспособность соискателя такого кредита, банк запрашивает у него ряд документов. После удовлетворения всем требованиям банка и перевода необходимой суммы обладатель нового жилища первым делом выплачивает не сумму кредита, а процент, начисленный банком на эту сумму. Тем самым банк страхует свой вклад от возможности возврата выплаченных средств при разрыве договора. Сумма ипотечного кредита, как правило, увеличивает изначальную стоимость квартиры в два-три раза. Банк объясняет это некой формой индексации своих инвестиций, имея в виду, что за тот срок, на который дается кредит, деньги сильно подешевеют, а срок этот может достигать двадцати пяти лет. Вот так, насущной необходимостью в жилье и внешне здравыми доводами кредитора, рядовой человек попадает в долговую кабалу на четверть века… Кроме того, если заемщик вдруг устает вносить платежи по кредиту, за его платежеспособность берется коллекторская служба. Проще говоря, законно работающая организация по выбиванию долгов. Эти в стремлении вернуть должника в русло договора идут на угрозы, запугивания, порчу имущества. Иногда добиваются своего, а бывает, нет — это все зависит от случая, но само существование такой службы говорит вполне достаточно для приводимого мной примера.