Бесплатный фрагмент - Приворот

ПРИВОРОТ

Сборник поэзии и прозы

Прошло десять лет…

Предисловие

Дипломы курсов «Литератор» при правительстве Санкт-Петербурга мы получили 11 мая 2011 года. С тех пор прошло десять лет. Сейчас мои сокурсники — сложившиеся, уверенные в себе писатели. Их отличает неповторимый авторский почерк, узнаваемые темы творчества.

Алексей Палий, староста нашей группы, пишет острые саркастические заметки. Его юмор бесподобен.

Марина Бойкова-Гальяни начинала как поэтесса, выпустила несколько стихотворных сборников. Она — автор психологического, детективного романа «Взорванный город». Сейчас пишет деревенскую прозу (роман «Прощание с Аэлитой», сборники рассказов), недавно опубликовала воспоминания о жизни и творчестве своего мужа, известного советского кинорежиссера Анатолия Вехотко.

Татьяна Барандова родилась в Архангельске. Сейчас Татьяна Леонидовна — кандидат педагогических наук, преподает в академии РАНХ и ГС, является автором нескольких стихотворных книг. Поэма «Три нити» опубликована в Архангельске в 2014 году с послесловием Юлии Малковой, преподавателя курсов «Литератор».

Мирослав Джикович недавно издал свою первую книгу «Майне кляйне поросьенок шпрингает по штрассе». Это сборник как юмористических, так и серьезных рассказов. В сборник «Приворот» вошла часть этой книги, иллюстрированная Екатериной Токаревой.

Образ Александра Сергеевича Пушкина питает творчество русских писателей XXI века. Авторы этого сборника Андрей Буровский, Марина Бойкова-Гальяни, Мирослав Джикович, Людмила Лапина написали посвященные ему произведения. Современные авторы обращаются к личности А.С.Пушкина, обстоятельствам его жизни, бессмертным строкам.

С книгами «Каменный щит Отечества» и «Столица Российской империи» в 2020 году Людмила Лапина вступила в Союз писателей Санкт-Петербурга, стала коллегой Андрея Михайловича Буровского, преподававшего на курсах «Литератор». С Людмилой Лапиной и Мариной Бойковой-Гальяни Андрея Буровского связывает крепкая творческая дружба. Вместе они выпустили несколько сборников поэзии и прозы: «Самая короткая ночь», «Дом на Невском». Сборник «Блокадная кровь», куда вошли их произведения, открывается сценарием Д. Н. Каралиса с тем же названием. Дмитрий Николаевич Каралис вел творческую мастерскую в нашей группе. Постоянная тема его творчества: страшная блокада Ленинграда и несокрушимое мужество ленинградцев.

Вторую творческую мастерскую в нашей группе вел Андрей Дмитриевич Балабуха. Его занятия — фейерверк юмора, острых, точных замечаний при разборе наших ученических произведений. Общение с этим мэтром прозы, поэзии, публицистики способствовало становлению наших творческих индивидуальностей, умению держаться в профессиональной писательской среде. С гордостью и благоговением называю я себя коллегой Андрея Дмитриевича по объединенным секциям фантастики и научно-популярной литературы при Союзе писателей Санкт-Петербурга.

Михаил Сергеевич Ахманов рассказывал нам историю литературы, знакомил с жанрами и стилями известных авторов, учил писать захватывающие эпизоды наших будущих великих произведений. Для нашего первого сборника «Жизнь длинная» он любезно предоставил фантастический рассказ «Вояж 16. Дар Атлантиды», а я еще имела смелость указывать знаменитому писателю на неточность в его тексте. Сейчас его рассказ воспринимается как завещание прекрасного писателя, доброго, мудрого человека. Михаила Сергеевича, ровесника Великой Победы, уже нет с нами. Памяти дорогого учителя посвящен сборник «Жизнь длиннее смерти». Его составила Марина Бойкова-Гальяни. В сборник вошел рассказ Михаила Сергеевича, воспоминания его коллег Юлии Малковой, Елены Воронько и учениц Марины Бойковой-Гальяни, Людмилы Лапиной. Уроки мастерства, преподанные Михаилом Сергеевичем Ахмановым, помнят писатели группы, начавшей обучение на курсах «Литератор» в 2009 году.

Людмила Лапина,

член Союза писателей

Санкт-Петербурга,

составитель сборника

«Приворот».

Андрей Буровский

СТИХИ РАЗНЫХ ЛЕТ

***

Как ледком стянуло воду в баке,

Так стянуло холодом страну.

Только исполинские собаки

Воют на багровую луну.

Как в года далекие, как прежде,

Чудно растревожена душа.

Без тяжелой меховой одежды

Ты на удивленье хороша.

Смуглое, оливковое тело,

Белый шрам на розовом плече.

И теперь кому какое дело

Ты Наташка, или Нютепче?

Что в словах о клине журавлином,

Что в мечтах о счастье по любви?

Просто муж твой — пьяная скотина,

Как и все сородичи твои.

Взгляд неловкий и пугливо-странный,

И полумонгольские черты

В памяти разбудит то курганы,

То удар батыевой орды.

Верю — мы не первые на свете.

В отдаленный и кровавый век

На Оке — раскосенькие дети,

Рослый, светлоокий печенег.

И на мне самом сказалась тоже

Необъятность родины моей…

Немец я по крови, а по роже

То ли армянин, то ли еврей.

Время и пространство сжаты разом…

Мы как в капле отразились в нем.

Вскинута история бродячим,

Диким, добатыевым конем.

1998 год

Стихи осеннего листа

Старинный вальс «Осенний сон»

Играет гармонист.

Старинный вальс

Слабее зрение и слух,

Все ближе жерло вечной ночи.

А в теле не угаснет дух,

Сопротивляется, не хочет.

Крадется тьма, ложится тень…

И в мире, где никто не вечен,

Встает рассвет, сияет день,

И тихо догорает вечер.

Со многим следует кончать,

Но плоти вечная основа,

Душа не хочет остывать,

Она еще любить готова.

Садится солнце, и смог встать

В полнеба, дымный и багровый,

Способный душу разорвать

Закат — лимонный и лиловый.

Ведь занялась даже река

И вспыхнуло стекло в оконце,

Когда пылают облака,

Подсвеченные низким солнцем!

Что сделаешь — не вечна твердь,

Но и сдаваться рановато.

Мне остается догореть

Холодным пламенем заката.

Октябрь 2004 года.

По пушкинскому следу

Так мне ли быть аристократом?

Я, слава Богу, мещанин!

А. С. Пушкин

К погромам или экзекуциям

Дед никогда не призывал.

Не ждал Всемирной революции

И красной тряпкой не махал.

И мама не ругалась матерно,

В профессии своей крепка,

Не мастерила бомбы ядерной

На тайных фирмах ВПК.

Не пил я водки до прострации,

Не подрывал ничьих основ…

По половой ориентации

Предельно скучен и не нов…

Но смертно скучны диссиденты…

Тот псих, тот вор, тот сукин сын…

Так мне ли быть интеллигентом?!

Я, слава Богу, мещанин!

Март 2005 года

Молитва

И кто-то камень положил

В его протянутую руку.

М. Ю. Лермонтов

Не дай мне Бог когда-нибудь влюбиться,

Не дай, Господь, на склоне моих дней

Опять смешным и жалким очутиться,

Встать попрошайкой у чужих дверей.

Ты дал мне дар любви… Он — для чего-то.

Но мне не светит дальняя звезда.

Есть все, что нужно птице для полета,

Но крыльев нет, и это навсегда.

Твой Дар в моей судьбе пророс ударом.

Я понимаю — Господи, прости…

Что в Твоем Даре редкостно бездарен,

Прошу — ну хоть под старость отпусти.

Такой как я, способен даже старым…

И многих через это погубя,

Избавь меня от нового удара,

Позволь сойти в могилу, не любя.

Я прогневил Тебя отказом пылким?

Нашли любые напасти Твои:

Тюрьму, суму, приверженность к бутылке…

Любой кошмар — но только не любви.

Живу в тоске, в труде — но не в обмане.

В туман ведет конец моих дорог.

Я в этом холодеющем тумане

Хочу остаться. Помоги мне, Бог!

Июль-август 2005 года

ТАЙНАЯ СТРАСТЬ

рассказ

Как и каждую пятницу, Николай Николаевич свернул на тридцатом километре. Как всегда, проехал с километр по кривой дороге со старым неровным асфальтом, остановился и оглянулся. Трасса гудела и стонала, по ней двигался густой поток машин, висел сизый душный туман. Шум двигателей, шум колес, иногда гудки, обрывки музыки: Москва обреченно рвалась к дачному счастью. К семейной идиллии для лохов, у которых нет то ли денег, то ли умения «снять бабу», к шашлыкам со шлюхами для «умеющих жить». Летела, покидая мегаполис, его счастливая, обеспеченная часть — которая с машинами и с дачами.

Узкая старая дорога, на которую свернул Николай Николаевич, уводила от скопища в лесок, неровная, кривая и пустая. Разбитый асфальт заставил подпрыгивать колеса «мерседеса», ветки сосен проплыли совсем рядом; после лесополосы над дорогой встали высокие закатные облака — словно подсвеченные башни. Шумная трасса отдалилась, стало почти совсем тихо.

Несколько километров слева плыли бывшие совхозные поля, заросшие частым осинником. Пройдет тридцать лет — осинник станет высоким и редким, потому что некоторые деревья вырвутся вверх и закроют солнце остальным; большая часть молодых деревьев не сможет выжить и погибнет. Пройдет сто лет, и тут вырастет сосновый лес, как на картинах Шишкина. Такой лес и рос тут до того, как в московскую землю вломились славяне — работящие, активные, голодные. Славяне взмахивали топорами, сосны гулко рушились, от удара вздрагивала земля. А потом в землю вонзали изогнутую палку, гнали лошадь по влажной весенней земле, грачи выбирали червяков, в землю падали зерна пшеницы… Так продолжалось века, но теперь стало выгоднее привезти хлеб из Аргентины. Теперь тут опять будет лес. А справа всегда и был лес.

Николай Николаевич еще раз свернул — на этот раз с дряхлого асфальта на проселок. Шлагбаум, будка, надпись «Частная собственность», мужик в камуфляже у будки. Надо притормозить, опустить окошко «мерседеса».

— Все в порядке, Паша?

— Все в порядке… Здравствуйте, Николай Николаевич.

Кивнули друг другу, и все, можно ехать. Паша тоже удивляется, как и все — почему Николай Николаевич не заасфальтирует дорогу к своему загородному дому? Не удобно ведь, после дождей еле проедешь, сплошная докука… Денег невпроворот у мужика, а он как дурак машину гробит… Пусть удивляется. Пусть удивляются все… А ему так удобнее, и все.

Вторая пара охранников — в самом доме. Трехэтажный, из дикого камня, все как полагается: натяжные потолки, евроремонт, джакузи, стереофонический унитаз наигрывает дивные мелодии, согревает и массирует попу, пока какаешь, мебель не меньше чем за тысячу долларов каждый стул… Охранники, жившие в доме, напоминали Николаю Николаевичу Бобика в гостях у Барбоса… Когда-то читал ему дед такую назидательную сказку.

.Пусть парни побудут в таком доме… Они, конечно, ждут, заедет хозяин или нет, Паша их давно предупредил. Николай Николаевич не тревожил людей, поговорил по мобильнику. Остановил «мерседес» в сторонке, постоял, молча глядя — облака наливаются тревожным розовым заревом, словно подсвеченные изнутри. Плясала мошкара крохотными черными роями. Изломанно плясали белые мотыльки над сочной августовской травой.

Чего только не рассказывали об этом доме, каких только историй не ходило. Николай Николаевич доподлинно знал, что охрану выспрашивали тысячу раз — кто тут живет, кто приезжает к хозяину на выходные?

Множество раз его гости разбредались по дому, все пытались понять, чем таким тут можно заниматься? Таким, что надо уезжать от всего мира, отрываться от всех на двое суток в неделю!? По Москве ходило множество историй про его дом, а часть этих историй Николай Николаевич старательно придумывал сам.

Говорили, что сюда привозят специально обученных женщин, а может быть — мальчиков. Что есть тут тайная комната с потрясающими порнофильмами. Что тут в бассейне живет самка бегемота — тоже специально обученная. Про самку бегемота придумал охранник Егор, когда светская дура Ксюша Сучак дала ему тысячу долларов — только бы сказал правду, что делает тут хозяин в эти загадочные два дня? Николай Николаевич благодарил Егора, наливал ему виски за 500 долларов бутылка, Егор трепетно глотал отвратительный самогон из Южных Штатов, почтительно принимал две тысячи долларов — было давно оговорено, что правильно совравший на вопросы получает вдвое от взятки. Николай Николаевич уважал своих охранников — они были люди, может быть и туповатые — но хотя бы психически нормальные. Нормальнее и Ксюши, и всей прочей толпы глупых московских бездельников. Охранникам хотя бы приходило в голову, что у человека в годы поздней зрелости могут найтись дела поинтереснее половых отправлений. Да и психологию Ксюши охранники понимали в сто раз лучше, чем Ксюша — их психологию.

«Мерседес» встал на дорожке, метрах в ста от каменного чуда, рядом со старым дачным домиком.

Дед был умен… очень умен. И рукастый был человек, приспособленный. Полтора этажа, несколько комнат, — известный востоковед, а строил сам. Николай Николаевич привычно постучал рукояткой ножа по столбам, державшим крыльцо; дерево сухо запело. Дед знал, что надо ставить столбы, вкапывая верхушкой дерева вниз — вода не пойдет по ним, столбы простоят несколько веков без замены. Над крыльцом тоже плясала мошкара. Паучок пристроился под крышей, натянул паутину.

Когда Николай Николаевич выстроил тут новый дом, дед тоже ходил по этому новому дому, тоже все смотрел и смотрел. И ничего не сказал… Сказал через два дня, уже собираясь умирать.

— Моего дома не рушь… — Сказал тогда умный дед. — Это будет твой дом, не публичный.

Все верно. Скрипя крыльцом, Николай Николаевич вошел в дом, построенный для себя. Не на показ. Не потому, что полагается, не чтоб «как у всех». Свой дом. Дом, в который придут не «нужники», не «люди своего круга» — друзья. Не дом-проститутка, — картинка статуса. Не этот, парадный и каменный.

— Приехал я, дедушка! — Громко сказал дому Николай Николаевич. — Пусти, хочу у тебя пожить. Не домовому сказал — именно дому. Всякий раз ему казалось, что дом ждет, что он радуется хозяину… вот-вот завиляет хвостом.

Костюм и рубашка, галстук из Парижа, — вот сюда… в шкап в прихожей. Перетаскать привезенное — в основном продукты на два дня. Еще новый вантуз, веревка, новые сверла… Завтра надо будет починить кое-что. Подтопить? Николай Николаевич положил пару поленьев в печь — не потому, что холодно, а чтобы запахло дымком, выстрелило полено, пошла по дому волна живого тепла.

Стало немного темнее — вечер гаснет, тучи пришли с окоема, полыхает на западе багровым. Николай Николаевич еще вышел — на второе крыльцо, обращенное к близкому лесу. Бронзовели стволы, по вечернему темный лес высился, как храм. Легко плясала мошкара у лица, зудел комарик. Было тихо, торжественно и славно.

Николай Николаевич прошел в комнату — дед сделал ее большой: под библиотеку, и в то же время жилой.

— Никому его не отдавай… — Сказал в свое время дед про дом.

— Родовое гнездо? — Серьезно спросил взрослый внук.

— Не только… Даже в жизни миллионера надо оставить место, где может продолжаться нормальная человеческая жизнь.

Николай Николаевич постоял под портретами деда и прадеда. Прадеда он не застал; предок смотрел со стены значительно и строго, облаченный в сюртук, с часовой цепочкой у кармана. Фотография сделана в давние времена, о которых какой-то идиот из людей «своего круга» сказал: «Это ж непонятная никому, древняя Россия»…

Ничего непонятного не видел Николай Николаевич в лице умного, солидного человека, который сейчас смотрел на потомка из девятнадцатого века. Непонятная? Кретинам — наверно, и правда совсем непонятная.

А дед чуть улыбался, — хорошо памятный, умный единомышленник, воспитатель, проницательный и правильный… Как всегда, легко толкнула в сердце нежность. Последние годы дед сделался легкий, маленький. Николай Николаевич обнимал деда, дед доставал до плеча, внук лицом зарывался в иссиня-седой, совсем невесомый пушок… Сколько лет прошло, а ему и сейчас часто не хватало деда… Повесить эти портреты в доме? На работе, как сейчас говорят, «в офисе»? Мало ли кто бывает в офисе… Николай Николаевич не хотел, чтобы взгляды дураков мусолили дорогие ему лица, но хотел иметь место, где можно еще раз в них вглядеться. В тех, от кого произошел, в чьей плоти жила его плоть до собственного рождения на свет.

Николай Николаевич не стал включать верхний свет, врубил торшер. Книги… Много книг в ореховых шкапах, на самодельных деревянных полках. Не блестящие, глянцевые, одинаковые книги — как штамповки, похожие друг на друга части ширпотреба, плод «издательского бизнеса». Книги разного размера и толщины, любовно оформленные каждая в своем стиле, с отличными иллюстрациями… А бумага?! Изданное полвека, век назад даже и не думало желтеть. Николай Николаевич провел руками по неровным обложкам, ощутил шероховатость старого картона. Хорошо!

Сегодня кого ни спроси — он еще октябренком был яростный антикоммунист, и вообще в СССР ему было жить бедно, голодно, ужасно и унизительно. Николай Николаевич не припомнил ни нищеты, ни особых унижений. Бедно жили? Да не так уж и бедно… По крайней мере в его семье текла вполне сытая, и при том ничуть не униженная, достойная жизнь. В его молодости были идиотские политинформации и «Ленинские комнаты», горн и барабан, шизофренические речевки и красные галстуки. Все было, он не забыл.

Но вот что было хорошо у зловонной покойницы, советской власти — вот такие книги… Отдадим ей должное — что было хорошо, то хорошо. Было время издавать книги, были деньги на это… И неважно было, сколько денег принесет издание… Важно было, что написано, и как. Книгу делали долго, с удовольствием, стократ вычитывая каждое слово, радуясь красоте сказанного, мудрости нарисованного, изяществу собранного. И что еще хорошо было в ушедшую эпоху: никто особенно не торопился, было время и желание читать… Люди собирали книги… Такие вот, разные книги, выходившие в разных издательствах, по всему необъятному пространству громадного Советского Союза. Они стоили дешево, книги, они были доступны, как хлеб.

— Читать нечего… — Пожимали плечами многие известные ему в современной Москве… и не самые глупые.

А ведь и верно! Читать нечего… Потому что если книгу пишут для денег, издают для дохода — на том и кончается литературный процесс. Остается один «книгоиздательский бизнес»; в этом, прошу простить за выражение, бизнесе, самым выгодным становятся «дамские романы» и кретинские боевики. Даже и детективы — не выгодны.

Шерлок Холмс? Какой-то он подозрительно умный… Химией занимается, физикой… все шрифты газет знает… Сидит думает, не бегает и не стреляет, не бьет всем морды… прямо доцент позорный, а не герой детектива. И вообще — играет на скрипке, в оперу ездит… Ненормальный. От этих мыслей у Николая Николаевича свело скулы, как от поедания лимона.

Читать стало нечего… Николай Николаевич припомнил свою последнюю попытку приобщиться современной литературе, и настроение совсем уже испортилось.

«И пришел представитель народа, Иван Дерьмодавов, ростом два с половиной метра плечи — во!!! Голова во! — меньше кулака, и всех баб сразу переоплодотворял, а мужикам порвал пасти и выткнул моргалы, после чего главный гад, антиллихент Вася Козлотрахов, сразу отдал ему все свои миллионы, похищенные у общака…»…

Подумаешь об этом — и не в добрый час захочется обратно в СССР. Были у Николая Николаевича и знакомые, всерьез оравшие, что в СССР находился потерянный рай, и что народ весь жаждал этого рая. Допустим, рая Николай Николаевич тоже не припоминал. И народного выбора тоже.

Прадеда он не застал, но дед рассказывал — предок был у Деникина. Был недолго, всего два месяца, а потом всю жизнь рассказывал, как воевал с «белобандитами» и именно от них получил пулю в колено. Может быть, как раз тем и рассказывал, от кого получил. И прадед, и дед до конца своих дней утробно, тяжело ненавидели советскую власть. Николай Николаевич не мог сказать, что ненавидит… Как большинство людей своего сословия и своего поколения, он ее спокойно, естественно презирал; даже ненавидеть ее он был уже не в состоянии; ненависть изошла двумя поколениями раньше. Дед говорил, что бывают на свете трое: подонок, дурак и коммунист. Можно быть сразу двумя из этих трех, но сразу тремя — не получается. Вспоминая и то, чтоб было в его молодости, и этих, орущих о прелестях социализма, Николай Николаевич соглашался с мудрым дедом.

— Нашей семье предстоит жить в третьей цивилизации, — говаривал дед.

Ну да… Цепь поколений семьи шла из царской России, проходила через советский период, продолжалась в нынешней, коммерческой эпохе… В каждую из этих эпох человеку необходимо место, где продолжается нормальная человеческая жизнь. Где можно не ходить строем, не быть в стаде. Где можно не лизать задницу царедворцам и не петь «Боже, царя храни», не кричать «Будь готов!», не требовать смерти врагам народа, не наворачивать сто процентов на сто, не выяснять, за сколько долларов костюм и галстук на партнере. Где вечером можно не пялить бельма в ящик для идиотов, а сесть в кресло, и взять в руки книгу…

Прошлый раз он не дочитал «Похождения Ходжи Насреддина». Книга хорошо легла в руку, на раскрытой по закладке странице Ходжа сидел на крыше дома, смеялся над ловившими его стражниками. Интересно, почему эту книгу еще не объяви «антиузбекской»? Еще не сожгли рукой палача? Не начали судиться за то, чтобы уничтожить все ее тиражи? Наверное, в Узбекистане уже не умеют читать. Нет, «Ходжа Насреддин» будет завтра… Николай Николаевич раскрыл томик Николая Гумилева.

Не семью печатями алмазными

В Божий рай закрыт навеки вход.

Он не манит блеском и соблазнами,

И его не ведает народ.

Это просто дверь в стене заброшенной

Камни, мох — и больше ничего.

Рядом нищий, словно гость непрошенный

И ключи на поясе его.

Мимо едут рыцари и всадники.

Трубный вой, бряцанье серебра…

И никто не взглянет на привратника,

Светлого Апостола Петра.

Все мечтают: там, у Гроба Божьего,

Двери рая вскроются для нас,

На горе Фавора, у подножия,

Прозвучит обетованный час…

Оторвался. Задумался. Вспомнил: безумное мчание машин по основной, по главной трассе. Трубный вой клаксонов. Бряцанье серебра. Современные всадники, истеблишмент, дамы простят за выражение… До сих пор ведь, наверное, не все вылезли из бесконечных, на километры, пробок, не добрались до своих чудных клубов, дачек и отельчиков, не отхлебнули первых глотков, не полезли в лифчики к проституткам… Так и ломятся к своему раю. «Рай для нищих и шутов» — всплыло уже из Высоцкого.

Так проходит медленное чудище,

Завывая, трубит длинный рог.

И Апостол Петр в терновом рубище

Словно нищий, бледен и убог.

Деда люди с трассы точно не заметили бы. Назвали бы самым страшным словом, какое у них есть в словаре — нищим; нелепый такой, смешной фигляр: всю жизнь просидел в библиотеке, книги читал, старый дурак. А раз нищий — уже не интересен. Нищий — значит глуп, не сумел набить свой зоб. Не умен и слаб — не урвал, не спер, не отобрал. Нахрапа не хватило слабаку. Этот дом? Опять презрительно фыркнут про «нищету», и пойдут дальше. Самое дикое — им даже и не интересно.

Узнали бы собратья по (извиняюсь) бизнесу, чем тут занимается Николай Николаевич — и его посадили бы в сумасшедший дом. То ли дело, трахать специально обученную бегемотиху! А еще лучше — самца бегемота. Это да, это изысканно и современно.

Николай Николаевич довольно вздохнул, устраиваясь в кресле, под торшером. Он еще раз послушал уютную тишину… Мягкий густеющий сумрак лился в окна. Часа два до сна, он еще почитает Гумилева. Утром он нажарит картошки, бросит на сковородку грибков, уже за завтраком раскроет умного «Ходжу Насреддина». Он и дальше предастся своей тайной страсти… Возьмет «Тибет» Алана Уинингтона, перечитает «Сними обувь свою»… Или лучше взять Заболоцкого? Да! После завтрака он погуляет по лесу, дойдет до дальнего озера, и на берегу перечитает Заболоцкого.

Хорошо было думать и планировать, потому что уезжать нескоро, — ранним утром, перед рассветом понедельника. Впереди оставалось еще двое с половиной суток, почти шестьдесят часов нормальной человеческой жизни.

Алексей ПАЛИЙ

ЗАМЕТКИ

Вдруг вспомнил, кого я в детстве ненавидел сильнее всего. Тех, кто катался на карусели, пока я ждал своей очереди с билетиком в руке. Ну а потом, конечно, тех, кто ждал в очереди остановки карусели, пока катался я.

Случайно укусил себя за палец. Тут же инстинктивно сунул его обратно в рот и укусил снова.

Раз в неделю во двор приезжает точильщик ножей на фургоне цвета запёкшейся крови. Думаю, это инопланетянин прилетел наблюдать за нами, но не угадал с маскировкой.

Решил больше не рекомендовать жене понравившиеся мне книги. Так проще выдавать почерпнутые оттуда мысли за свои собственные.

Понял, почему мне нравятся женщины с маленьким размером ноги. Маленькие ножки похожи на копыта. А чем ближе женщина к дьяволу, тем она интереснее.

Кажется, я стал немного лучше. Увидев забытую вещь, радуюсь тому, что, возможно, смогу её кому-то вернуть. А не тому, что могу оставить себе.

Заглянул через плечо бабушки, листающей список контактов в телефоне. Контактов было немного: дочь, терапевт, гадалка, батюшка, Лидочка (Южное кладбище, участок №…)

Поддаюсь моде на выдумывание метафор жизни. Моя — мороженое, купленное летом в супермаркете. Красивая обертка, под ней давно растаявшая и потерявшая форму масса, замороженная до состояния камня.

Бесконечно благодарен друзьям за то, что ни один из них не сошел с ума по гербалайфам, биткоинам или прочим вирусам с последующей попыткой заразить и меня. Не пришлось никого нежно ампутировать из своей жизни.

Быстро меняющийся мир? Мы живем в тех же домах, и мечтаем о том же… А скорости передачи данных, это так… как фасон сюртуков.

Никогда не одёргиваю таксиста-лихача. Проверяю судьбу и целесообразность своего дальнейшего существования.

Вот ведь… Точно знаешь, что тебя в аэропорту никто не встречает. Но всё равно зачем-то пробегаешь глазами по лицам на выходе.

Жду не дождусь, когда какая-нибудь террористическая организация возьмёт ответственность за всю мою жизнь.

Бережливость, которая приходит с возрастом — лишь понимание и принятие того, что и твои ресурсы уже имеют конечную цену. Надеюсь, что всё не закончится скряжничеством.

В наивности своих планов на жизнь я похож на одну детдомовскую девочку, которая мечтает стать врачом и вылечить маму. Девочка ещё не знает, что никогда не получит даже среднего образования, и что её мама давно умерла.

Всё яснее понимаю, что излишества действительно вредны. Но когда хочешь вспомнить что-то хорошее, на ум приходят только они…

Детская мудрость: подойти к ругающимся родителям и радостно крикнуть: «Я тууууут!».

Мне очень повезло, что не удалось попробовать наркотик, который бы мне понравился. А разобраться с алкоголем и табаком хватает и своей воли.

Неразлучная парочка Надежда & Оплеуха как символ 2018-го года.

Слушаешь, бывает, из вежливости скучнейшего человека, сдерживаешь раздражение, а он в конце возьми, да и скажи что-то интересное или полезное. Так стыдно становится.

Подходишь к светофору, нажимаешь кнопку — и ничего не происходит. Видимо, кнопка не работает либо настроена на большую паузу. Рядом появляется другой пешеход, тоже нажимает кнопку — и светофор сразу мигает. И такое презрение видишь во взгляде этого пешехода.

Пускай меня топит вечно

Обыденностей цунами

Что делаю в жизни этой?

Жду выезда с пацанами.

Не стал писать отчет о выезде в Сочи на матч Россия — Турция. Может, от лени, может, «назло маме уши отморожу». Хотя, было что написать. Например, заметил, что мы стали относиться друг к другу нежнее и откровеннее. Видимо, стали понимать — нам друг друга ещё хоронить.

Страдание от потери… Не разобраться, то ли страдаешь от того, что безвозвратно отламывается часть тебя, то ли просто не хочется менять устоявшееся расписание дня.

Случайно встречаешь знакомую (действительно просто знакомую) девушку с парнем. С ней приветливо здороваешься, а парню сообщаешь что-то вроде: «Бывшие коллеги по работе». Это как дружелюбно помахать хвостом другому кобелю.

Вера людей в телевизор мне понятна. Сам часто предпочитаю смотреть фильмы по ТВ с рекламой, чем скачивать. Видимо, телебашня и радиоволны создают иллюзию реального времени и персонификацию посыла. Более лично и более человечно, чем мёртвая флешка.

Если вы уже определились для кого вы готовы в этой жизни разложиться на плесень и липовый мёд, то вы сорвали джекпот.

Ура, я всё ещё эволюционирую! Мой глаз научился игнорировать навязчивую рекламу в интернете и вычленять из веб-страницы необходимое.

В последнее время пожилые люди мне невзначай намекают, что все ещё занимаются сексом. Подбадривают, наверное.

Замечаю, как летят дни только по быстро заканчивающемуся проездному на метро.

Детей нужно заводить через год после ваших друзей. Проблема детских вещей решается волшебным образом.

Катаясь на ватрушке с сыном, разжился фингалом цвета северного сияния. Впервые в жизни опоздал на работу из-за того, что долго красился.

Меня стали постоянно останавливать у входа в метро для проверки. Бесит невероятно. Три здоровых мужика стоят, заложив руки за спину, и ждут меня с тощим рюкзаком. Что только я не делал — скандалил, вываливал перед ними из рюкзака мокрые плавки и полотенце, обещал подарить свою фотографию. Ничего не помогало. Стал готовиться заранее — снимал рюкзак перед входом. Больше меня не останавливают.

В оттепель после обильных снегопадов нужно ходить, склонив голову набок. Одним глазом смотришь, чтоб не застрять в месиве бурого снега, вторым — чтоб не пройти под сосульками-убийцами. Только нужно не забывать менять сторону поворота головы.

Заглянул в паб спального района. Пустой зал, на сцене играют несколько гривастых стариканов, гундят что-то на английском. Между песнями один из них представил другого: «Перед вами выступал бывший солист группы «Земляне»…». Бесчеловечная Глория Мунди.

Как здорово пишется с похмелья! Во-первых, мотивирует чувство вины за вчерашнее, во-вторых, мозг просто физически не может отвлечься.

Умудрился порезаться о лаваш. Непонятно, как вообще дожил до сорока трёх лет.

Возраст моей семьи такой, что и я, и сын иногда просим маму надеть костюм овечки.

Единственный прорыв нынешнего года — научился быть снисходительным к чужой снисходительности.

В переходе под проспектом Ветеранов торгуют всякой ерундой. Старые книги, древние мясорубки, крышечки для чайников. Очевидно, всё это найдено на помойках специально натренированными бомжами. Сегодня увидел там коробку со сбруей для БДСМ. А я уж решил, что разучился смущаться.

Когда идёшь на концерт группы твоей молодости, надеешься вернуть то самое время. Но и, конечно, понимаешь, что тебя ждёт полное разочарование от несбывшейся надежды. А в результате получаешь что-то третье. Которое тоже захочешь вернуть лет через двадцать.

Как же всё-таки правильно умирать? Смирившись и радостно уходя в великое неизбежное, или цепляясь за свою единственную священную жизнь изо всех сил? Что бы я не выбрал, всё равно ошибусь.

Поработаю корреспондентом журнала «Фитиль». До недавнего времени главные ворота Морского Порта СПБ выглядели примерно так: серое здание с облупившейся штукатуркой, покосившиеся хозпристройки с ржавыми решетками на окнах, провисшая внешняя проводка по фасаду, прыщ-репродуктор, на крыше не только трава, но и небольшие деревья, дедушка-Ленин на одноименном ордене разложившийся на плесень, белые фальш-колонны создающие эффект тонкого издевательства. Главные ворота, главного порта, главной морской державы мира. Хорошо, не главной, но самой большой и уж точно на многое претендующей. Недавно ворота отремонтировали. Хотя лучше было бы их увековечить в постапокалиптической компьютерной игре, торжественно снести и поставить что-нибудь современное, еще не видевшее отход богооставленной эскадры в Цусиму. Ладно, решили сохранить спорное наследие — подмазали фасад свежей голубизной, поставили стеклопакеты, поправили проводку, дедушке-Ленину освежили красное знамя. Хозпристройки же просто немного потяпляпили, после красного знамени денег не осталось. И кто бы мог подумать, но краска стала облезать уже через несколько месяцев. Облезать настойчиво и довольно заметно. Выход был найден весьма элегантный — на фасад повесили здоровый стенд с двадцатью запрещающими знаками. Стенд моментально приковывает взгляд и оставляет много вопросов, на которые пытаешься найти ответы еще несколько минут. Оценить облупившийся свежий ремонт физически не успеваешь.

Все чаще знакомые услышав от меня ритуальный вопрос «Как дела» начинают мироточить доверительным нытьем. И каждый товарищ стремится переплюнуть предыдущего, причем не зная о его существовании. Чемпионат по прибеднению вслепую. Я вроде уже давно в долг не прошу. В общем, не знаю как реагировать на страдания не чужих мне людей. Пробовал ныть в ответ, пробовал подбадривать — как об стенку. А сегодня встретил знакомого, который даже не дожидаясь вопроса о делах принялся рассказывать, что зарплату срезали, и за много миллионов установили систему тотальной слежки, не позволяющую шалить левыми барышами. И тут я от беспомощности сделал лицо довольного идиота, нашедшего блестящую пуговицу. Знакомый глянул с уважительным пониманием, прервал поток нытья, задумался на секунду и вдруг сказал: «А все равно я их всех обману!!»

На районе закрылись несколько продовольственных магазинов. Витрины сразу были разрисованы примитивными граффити. Подростковый бихевиоризм: Ничьё — ломай! Так и стоят пока что, навевают дополнительную тоску. Скорее бы там открылось что-нибудь. Хоть магазин фирменной атрибутики ФК «Спартак».

Наш друг Бабах в последнее время усиленно ищет дополнительные источники дохода. Играет, в том числе, на финансовых биржах. Слава богу, изначально ограниченные финансовые возможности не позволяют ему потерять много денег. Но бог, как известно, не так прост. Недавно в ночном клубе к нему в призывном танце подкатила бабуля и доверительно шепнула, что решает финансовые вопросы. Это был первый раз когда Бабах сбежал из ночного клуба.

Потратив море денег и нервов, отремонтировал санузел. Через некоторое время заметил, что удобный кухонный кран, купленный случайно во время очередного плиточно-сантехнического рейда в стройтовары, радует намного больше обновленного санузла.

Когда берешь в аренду дорогую машину, сперва, конечно, боишься ее ударить или поцарапать. Потом разгоняешься и уже чувствуешь, что достоин большего, чем аккуратная езда. Немного хулиганишь, чуть-чуть превышаешь. Можно даже снисходительно отвлечься: «Уточка шагает по тротуару! Откуда она там взялась?» И тут БАЦ! Бордюр возвращает тебя к первоначальному страху, но уже с несмываемой пометкой «случилось». Интересно, сколько мне будет стоить мимолетный взгляд на пернатую тварь?

Говорят, что из-за карантина понемногу начинает восстанавливаться природа. Какие-то животные возвращаются в какие-то парки, ну и так далее. Очень жду когда и в меня вернется то настоящее, которое ушло в стародавние времена.

Кажется, что вернуть ощущение позабытого счастья можно через какой-либо предмет. Будто просто воспоминаний недостаточно, нужна материальная часть мозаики, придающая этим воспоминаниям силу и оправдание. В одном из романов Кинга злодей таким образом купил душу одного не очень стойкого персонажа. Хорошо, когда такой предмет можно найти недорого, и он с лихвой окупит ностальгический оргазм. Мне недавно повезло, по цене пары-тройки дурацких масок купил советские шахматы, точно такие, как были в детстве. Руки аж затряслись, когда их расставлял, а от запаха старого лака закружилась голова. Теперь пытаюсь подсадить на них следующее поколение в лице пятилетнего сына.

Не секрет, что прописные истины не работают. Если к людям относиться хорошо, то они легко могут смешать тебя с дерьмом. А если думать о жизни исключительно положительно, то и жизнь эта наверняка скоро трагически оборвется. И так далее. Однако, иногда провидение подкидывает нам гипертрофированные примеры этих слащавых истин. Помню, как купил за дешевую вежливость дорогое облегчение. Оформлял я в девяностых таможенный транзит в Лесном порту. Затаренные табаком вагоны уже третий день были на простое, а таможня никак не хотела их выпускать. То отправляла перепечатывать транзитки, то требовала невозможные документы. Издевался надо мной тогда инспектор Волков, которого ненавидели даже чайки, кормящиеся у портовской столовой. «А принеси-ка мне согласие региональной таможни принять твой груз». И вот стою я в коридоре у окна, курю последнюю Честерфильдину, собираюсь на очередной бой без шансов. Мимо проходит женщина с холщовой сумкой, останавливается и говорит: «А здесь не курят». И я уже практически пославший ее срывающимся голосом к чертям собачьим вдруг неожиданно тихо отвечаю: «Да-да, простите», и тушу окурок в баночке рядом с горшком алоэ. Еще пару минут смотрю вдаль и захожу в кабинет к Волкову. Тот, устало вздыхая, произносит «Как ты меня достал… иди к Людмиле. Если она примет, считай тебе повезло». И показывает в сторону стола, на котором лежит холщовая сумка… Когда я выходил из кабинета, зажимая под мышкой отштампованные Людмилой документы, то не удержался и скривил Волкову гримасу, в которую попытался вложить то, что не ляпнул тогда Людмиле.

Купил умный светильник, реагирующий на движение. Повесил над унитазом, чтоб ребенок ночью не боялся ходить в туалет. Теперь, когда прохожу мимо, светильник зажигается, обволакивая сиянием унитаз. Словно унитаз — магический артефакт, соблазняющий отправиться в увлекательное путешествие.

Ненавижу первые дни месяца за то, что приходится обдирать настенные календари. Во-первых, сам процесс отслаивания и выдирания листиков из переплетов явно не для моих кривых рук и нервов, а во-вторых, мерещится, что в мусорку я выкидываю скомканные дни своей жизни.

Впереди меня шла женщина в заляпанном рабочем комбинезоне с детской коляской. Я умилился динамичности современного мира, которую сегодня олицетворила для меня эта мама. Решил взглянуть и на младенца, чтоб окончательно растаять. Ускорил шаг и обогнал женщину. В коляске лежала огромная банка с краской.

Досадно, что мимолетная встреча с незнакомым дружелюбным человеком может привести к стрессу. Вчера зашел в ТЦ посетить уборную. Иду по коридорчику, навстречу улыбающийся парень: «Там дверь закрыта!» Видимо, он попытался выйти из ТЦ через неработающий запасной EXIT у туалета, и решил сэкономить мне время. Раскрывать смысл моей миссии показалось глупым. Так что я продефилировал с силикатным лицом, которое использую когда натыкаюсь на музыкантов в подземном переходе. А потом, разумеется, страдал от того, что остался для кого-то неблагодарным ублюдком.

Вспомнил, как ради гостевых билетов на «Динамо» зарегистрировался на их сайте. Мне потом долго рассылка приходила, и я от нее не отписывался. Во-первых, испытывал чувство самобрезгливости (плохой мальчик, плохой, зачем какашку съел?), а это всегда приятно. Во-вторых, — тупого злорадства: шлите, шлите, тупые дебилы, знали бы как я вас ненавижу.

Давно не бегал и вот сегодня решился. Бегу, конечно, не торопясь, но почему же так долго сто восемьдесят метров на фитнес-браслете? Блин, да это пульс!!

С ужасом поймал себя на мысли, что, встречая аппетитную деваху, думаю уже не о том, как хорошо бы было ее приласкать, а о том, как хорошо быть той, кого многие хотят приласкать. Променял бы кадык на молодость, если в двух словах.

Балдея под Летова, подумал: а ведь он за Спартак болел. Потом вспомнил какие-то детали вроде наклеек на гитарах: не, это его жена Янка, а он — за ЦСКА. Следом решил, что Летов вряд ли всерьез мог интересоваться футболом. Просто я пытаюсь перекинуть мостик между двумя близкими мне явлениями культуры. Наивно полагая, что это сделает меня более цельной личностью.

В соседнем доме на месте турфирмы открылся ломбард. Тоже не в копилку оптимизма.

Действительно классные фильмы должны обманывать зрителя. Но так, чтоб он чувствовал себя не потерпевшим, раздетым шпаной у метро, а бонвиваном, соблазненным и слегка обворованным прекрасной цыганкой. Самый тонкий лёд — игра с жанрами. Вроде Тарантиновского «От заката до рассвета». Давным-давно, когда Квентин шлёпал на свое первое собеседование в салон видеопроката, мы с друзьям отправились посмотреть какую-нибудь фильму. Нам удалось купить билеты на отличное, по нашим предположениям, кинцо «На прицеле ваш мозг». Которое, как мы с ужасом осознали на первых минутах, оказалось пропагандистской документалкой про чудовищный капитализм. Потраченных денег было жалко, да и идти особо было некуда, и мы остались. Где-то в середине, когда, мы, позевывая, лежали, развалившись в креслах, на экране возникла сцена: несколько абсолютно голых женщин ехали на роликах по дороге. Мы выпрямили спины и схватили друг друга за руки. Так и просидели до конца сеанса в тщетной надежде повторения чуда… Во дворе мы сразу стали героями. Другие пацаны, пытавшиеся повторить наш подвиг, вернулись ни с чем — то ли фильм сняли с проката, то ли их вообще не пустили. Что позволило нам, придумывая новые и новые подробности, монополизировать внимание малолетней общественности на несколько прекрасных дней.

Среди друзей обязательно должен быть хоть один холостой. Во-первых, ему можно завидовать, жалея, и жалеть, завидуя. Парадоксальные чувства создают ощущение, какой-никакой духовной жизни. А во-вторых, на него, как на дьявола-соблазнителя, можно свалить свои оплошности перед женой.

Три вещи, которые последовательно сообщает мне любая хорошая книга:

— Читай-читай, наслаждайся.

— Читай-читай, может, чему-нибудь научишься.

— Читай-читай, ты никогда не сможешь так писать, тупица.

Моя безобидная привычка не закрывать за собой ящики и дверцы шкафов слегка подбешивает жену и босса. Но что они понимают в тафофобии?

Стараюсь построить отношения с алкоголем исключительно на договорной основе. Никакой поэтизации употребления и прочей философии. Лишь права и обязанности, прописанные юридическим языком, пусть только у меня в голове. Сегодня алкоголь мне предоставляет удовольствие определенного уровня, завтра плачу ему сопоставимым похмельем. И без обид. При этом нужно постараться не заключать дополнительных соглашений на пролонгацию в процессе пользования услугами. Ещё важно понимать, что это договор не двух равных партнеров, а скорее сродни отношений с банком или мобильным оператором. Без них никуда, но если не будешь бдительным — облапошат.

В Белоруссии арестовали каких-то наших разбойников. Якобы попались на том, что вели себя трезво и культурно. А все потому, что в гостях надо по-людски, как я год назад. Продегустировал все местное пиво, отлакировал не менее местной водочкой, под вечер перешел на коктейль собственного сочинения: бальзам «Черный рыцарь» + «Белкола». Пропорции — любые, в основном перекос в сторону Рыцаря. Между всем этим кальян и драники. Уже смутно: музей, Милавица и Детский Мир — подарки семье. Под вечер выиграл в рулетку пару рублей. Забурился поплясать в клуб, где широко душно разбил малость посуды. Очнулся в пять утра на скамейке тихого двора, добрался в отель. Утром сделал невозможное — встал. Пытался вернуть отлетающую душу пивом на набережной у церквушек. Подошли милиционеры, вступили со мной в коммуникацию по поводу правомерности употребления спиртосодержащих жидкостей в общественном месте. Я жестами показал, что жить мне осталось минут восемь-девять, и в принципе все равно: штраф, гулаг или расстрел. Менты вежливо порекомендовали избавиться от вещдока и надеяться на лучшее. Я без особого сожаления вылил пиво в реку и, сгорбившись, потрусил за следующим…