Бесплатный фрагмент - Притяжение Царства Небесного

Наши современники — святые Борис и Глеб

К 1000-летию подвига святых князей Бориса и Глеба

Что за странное название? — спросит иной читатель. — Святые Борис и Глеб жили тысячу лет назад. Разве они могут быть нашими современниками? Как неузнаваемо с той поры изменился мир и сама жизнь! Настолько, что, думается, окажись сегодня святые князья среди нас, не только мы прошли бы мимо, но и они не признали бы в нас своих соотечественников и потомков.

Незамеченный юбилей

Одно из доказательств тому — 1000-летие подвига святых Бориса и Глеба, которое в 2015 году Россия отмечает скромно, почти незаметно. В отличие от других юбилейных дат, в том числе 400-летия Дома Романовых и 100-летия начала Первой Мировой войны, о которых страна вспоминала на самом высоком уровне и вполне заслуженно, так как цари из династии Романовых внесли значительный вклад в её развитие, а Первая Мировая унесла жизни более 800 тысяч россиян.

Что в сравнении с этим княжеские труды Бориса и Глеба и даже сама их смерть? Другое дело — их отец и великий князь Владимир, креститель Руси, за свои выдающиеся труды названный святым и равноапостольным. Он настолько велик, что, поскольку «большое видится на расстоянии», также с веками личность и дела святого князя Владимира только заметнее. Неслучайно, в юбилейном 2015 году Русская Православная Церковь посвятила основные торжества именно памяти князя Владимира, с чем святые Борис и Глеб, по сыновнему, конечно, согласны. Важно лишь, чтобы их подвиг был не забыт, не потерялся в тени великого отца.

Тысяча лет — вполне достаточный срок, чтобы мы смогли преодолеть «скорбное бесчувствие» к судьбе святых братьев, а также к жизни других святых. В том числе к подвигу Новомучеников и исповедников прошлого века, с которыми многие из наших современников также не чувствуют близости и родства. Следовательно, дело не в давности лет, а чем-то другом. Возможно, в нашем отношении к святости. Дело в нас самих.

О чем просить святых Бориса и Глеба?

Известно, что отношение к святым избирательно — к одним мы обращаемся чаще, к другим реже. Иконы Николая чудотворца, Пантелеимона целителя, а с недавних пор и матушки Матроны есть в любом православном доме. Икона святых Бориса и Глеба найдется куда реже. Скорее всего, только, если хозяин дома носит одно из этих имен и почитает святых князей своими небесными покровителями.

И, действительно, зачем? Ведь икона нужна для молитвы, просьбы. При этом святые помогают в том, в чём сами подвизались, чему посвятили свою жизнь, и за что Бог сподобил их — граждан Небесного Царства особой благодати помогать ныне живущим. Так святых Кирилла и Мефодия просят о помощи в учебе, святителя Спиридона — о помощи в житейских делах, святых Петра и Февронию — об укреплении семьи, мученика Антипу — об избавлении от зубной боли, мученика Трифона — о поиске работы. А о чем просить Бориса и Глеба? В чем они могут помочь?

Известно, что святые братья, как младшие сыновья великого князя Владимира, с юных лет были посвящены в премудрости управления «русским мiром». Поэтому удельные князья, как правило, просили у своих «сродников» Бориса и Глеба помощи в военных сражениях и государственных делах и не раз её получали — как, например, новгородский князь Александр в сражении на реке Неве или московский князь Дмитрий в битве на Куликовом поле.

Однако современные военачальники привыкли больше полагаться на военную технику, а правители — на высшее образование и полезные связи. Причем далеко не все из нас — воины и князья. Что же делать остальным? Как случилось, что сегодня, по прошествии десяти веков, наши современники не чувствуют потребности обратиться к святым Борису и Глебу с молитвой, потому что не знают, о чем их просить?

Ответ, который лежит на поверхности, понятен — на этом не могли не сказаться советские годы, когда миллионы людей силой государственного принуждения были оторваны от православной веры. Вряд ли современные студенты Российской академии музыки имени Гнесиных знают о том, что главное здание этой академии в г. Москве на ул. Поварской было построено на месте церкви святых Бориса и Глеба, разрушенной в советские годы. Как и гости Москвы не знают о том, что старый Арбат берет начало с площади, которую раньше украшал Борисоглебский храм. Сейчас на его месте возведена часовня.

Таких примеров не счесть. Фактически в каждом регионе и древнем русском городе известны храмы в честь святых Борис и Глеба, которые в советские годы были закрыты и разрушены. Есть такой храм и в Вятской епархии. Это церковь в селе Никульчино, первый христианский храм на Вятской земле, с возведения которого летом 1181 года началась Православная Вятка. Изначально деревянный, в 1760-е гг. он был отстроен в камне, а в конце 1930-х гг. закрыт и разрушен. Возможно, лишь потому, что самим своим существованием напоминал о том, что и князья могут быть святыми, чего советская власть принять не могла.

Слава Богу, нашлись люди, трудами которых в Никульчино на рубеже тысячелетий была возведена деревянная Борисоглебская церковь. Так случилось, что автору этих строк посчастливилось стать сначала свидетелем её строительства, а затем — настоятелем этого храма и ежегодно 15 мая, в день перенесения святых мощей Бориса и Глеба, принимать участников Никулицкого крестного хода, история которого насчитывает уже более восьми веков. Советской властью это паломничество было запрещено и возрождено только в годы, которые сегодня принято называть «Вторым Крещением Руси». Помнится, что во время размышлений над его судьбой не раз приходила мысль о том, что в конце XX века мы оказались там же, где памятным летом 988 года киевляне — у крещенской купели, опять в начале пути.

Тогда мы и представить не могли, что спустя несколько лет в Киеве — буквально в 15 км. от Вышгорода, где когда-то упокоились мощи святых Бориса и Глеба — снова разгорится пожар междоусобицы. Не потому ли, что несмотря тысячелетнюю историю почитания святых Бориса и Глеба мы так и не поняли, за что святые братья отдали свои жизни?

За что погибли Борис и Глеб?

Традиционный ответ — святые Борис и Глеб погибли за русскую государственность, молодую Киевскую Русь. И это было бы правдой, если бы Святополк, от руки которого погибли братья, был «врагом государственности» и стремился к распаду Киевской Руси. Но так ли это?

Историки могут ещё тысячу лет спорить о том, был ли Святополк сыном великого князя Владимира, и хотел ли тот лишить Святополка законных прав наследства и передать киевский престол младшему сыну Борису. Документально доказать эти намерения пока не удалось. Поэтому следует признать, что с формальной точки зрения первенство принадлежало Святополку, чего его младшие братья Борис и Глеб не оспаривали. Несмотря на то, что незадолго до смерти отца Святополк был схвачен и посажен вместе с женой и духовником в темницу за то, что не скрывал желания повернуть Киев после смерти отца от православного Востока к католическому Западу.

И все же назвать Святополка «врагом государственности» было бы несправедливо — поляки и печенеги, к помощи которых он прибегал в борьбе за киевский престол, являлись лишь временными союзниками и были изгнаны из страны вскоре того, как Святополк занял Киев. На тех же основаниях можно было бы назвать «врагом государственности» другого брата — новгородского князя Ярослава, который еще при жизни великого князя Владимира отказался платить дань Киеву и, чтобы противостоять отцу, нанял за морем дружину варягов.

Ошибка и вина Святополка состояли в другом — в том, что путь, по которому он повёл вести молодое Киевское государство в «средневековый Евросоюз» лежал через кровь его сводных братьев — ростовского князя Бориса, муромского князя Глеба и древлянского князя Святослава, убитых вскоре после восшествия Святополка на киевский престол. Путь Святополка оказался путем греха и злодеяния. Потрясенный этим, Ярослав из мятежника превратился в защитника Православной Руси и после победы над Святополком приложил все силы к тому, чтобы будущее государство было устроено по «Русской правде», исключающей подобные злодеяния.

Таким образом, линия, которая летом 1015 года разделила сыновей великого князя Владимира прошла не между православием и католицизмом, Востоком и Западом, Россией и будущим Евросоюзом. Эта линия прошла между стремлением устроить государство, общество и саму жизнь на любви или на крови, между добром и злом и, в конечном итоге, между Богом и диаволом.

Одним из первых всю остроту этого выбора понял и оценил преподобный Нестор Летописец, перу которого принадлежит «Чтение о Борисе и Глебе». К сожалению, широкому читателю «Чтение» Нестора известно меньше, чем одноименное «Сказание» Иакова Черноризца, стяжавшее славу одного из величайших памятников древнерусской книжности. Однако если и уступает ему, то немногим и не глубиной осмысления произошедших событий.

Примечательно, что Нестор начинает «Чтение о Борисе и Глебе» с рассказа о грехопадении первых людей Адама и Евы и того, какую роль сыграл в нём враг рода человеческого — диавол, «издавна ненавидящий добро». Подобно этому, пишет преп. Нестор, совершилось и падение Святополка, а именно после того, когда «враг» (диавол) вошел в его сердце, после чего «окаянный», то есть уподобившийся первому убийце Каину, решил погубить братьев. Подобно этому и все остальные события в «Чтении» прп. Нестора предстают, как борьба диавола с Богом. Так, описывая убиение Бориса, автор восклицает: «И вот идут посланные Святополком, рычащие как дикие звери, желающие поглотить праведника». В чем внимательный читатель без труда заметит параллель с обращением Апостола Петра к христианам: «Трезвитесь, бодрствуйте, потому что противник ваш диавол ходит, как рыкающий лев, ища, кого поглотить» (1 Пет. 5, 8).

Чтобы Русь не была окаянной

Возможно, кто-то скажет, что всё это не более чем яркие литературные образы, эпитеты и метафоры. Как, например, выражение «Святая Русь», о которой сегодня мы говорим и пишем, как о некотором идеале или мечте, не имеющих реального содержания. Однако, для самого прп. Нестора и его современников эти слова никогда не были только метафорой.

Святая Русь, за которую святые Борис и Глеб отдали свои жизни, была для них также реальна, как для нас реальна Святая Земля, Франция, Болгария или другая страна, в которой мы пока ещё не побывали, но мечтаем однажды посетить. Причём Святая Русь была для них не «за семью морями» или, как сказал Христос, не «здесь» и не «там» (ср. Лк. 17, 21). Она была рядом, под русским небом, среди лесов, полей и рек, которые отец — великий князь Владимир дал им в удел, и отличалась единственно тем, что в ней не было греха и страстей. «Ибо, — как писал современник прп. Нестора святитель Феофилакт Болгарский, — если мы, живя на земле, ведем себя по небесному, живем без страстей: то имеем Царствие Небесное». Частью этого Царства, «приблизившегося» (Мф. 4, 17) и засиявшего среди русских лесов, и была Святая Русь, за которую отдали свои жизни святые Борис и Глеб, и которую их старший брат князь Ярослав защитил от Святополка, спас для нас, чтобы и мы могли стать её гражданами.

Где находится это Царство? Очевидно, там, где пребывает его Царь Христос, Который сказал, что Он — там, где двое или трое собраны во Имя Его (ср. Мф. 18, 20), то есть во имя любви к Богу и ближнему, благодаря которой мы становимся жителями сразу двух миров — не только земного Отечества, но и Святой Руси.

Для святых Бориса и Глеба Святая Русь была не менее реальна, чем родной Киев. Неслучайно, получив во владение Ростов и Муром, святые братья начали править в них так, словно эти города были не земными, а небесными. Прп. Нестор пишет: «Блаженный Борис правил в своем уделе кротко и милостиво, заботясь не только о бедных и нуждающихся, но обо всех людям, и все удивлялись его кротости и смирению», и далее о младшем брате: «Глеб был молод телом, а умом стар и многие милости творил нищим, вдовицам и сиротам». И, хотя история не знает сослагательного наклонения, можно предположить, что, если бы князья Борис и Глеб не погибли в кровавой междоусобице, то под их управлением Ростов и Муром засияли бы поистине небесной красотой.

Не потому ли сегодня мы правим, поступаем и живем иначе, что не верим в реальность Царства Небесного и Святой Руси, которые для нас — не более чем метафора, литературный оборот, «благочестивая пропись». Если так, то мы все ещё далеки от христианства и Христа, Который пришёл благовествовать именно приблизившееся Царство Небесное (ср. Мф. 4, 17). Даже, если мы крещены. Как был далёк от Христа Святополк, несмотря на то, что был крещен в православной вере и носил имя Петра в честь святого Апостола. Однако без любви к Богу и ближнему христианство Святополка превратилось в «окаянство», и, если бы Святополк победил, то не только он — вся Русь под водительством своего «окаянного» правителя могла бы стать «окаянной».

Поэтому на вопрос, за что отдали свои жизни князья Борис и Глеб, можно ответить так — святые братья погибли за то, чтобы не только рядовые граждане, но и правители Руси, по заповедям Христовым, всё делали с любовью к Богу и ближнему. Чтобы Русь стала не «окаянной», а святой.

От Святополка до Гитлера. Что дальше?

Тогда понятно, почему, несмотря на магию круглых дат, мы равнодушно проходим мимо 1000-летия подвига святых Бориса и Глеба или подвига Новомучеников XX века. Потому что, если человек не верит в реальность невидимого Царства Небесного, «горнего мира», то ему остаётся лишь одно — всей душой прилепиться к видимому, земному, «дольнему мiру». Отчего мотивы и действия Святополка или Сталина нам более понятны и ближе, чем подвиг святых страстотерпцев или Новомучеников.

Понятно, почему даже, войдя в ограду Церкви, мы продолжаем требовать от святых все того же благополучия в земных делах — здоровья, успеха в учебе и работе, продвижения по службе, помощи в продаже или приобретении жилья и т. п. И почитаем лишь тех святых, от которых, по нашему мнению, это зависит, а о чём просить мучеников, не знаем. Между тем, именно кровь мучеников, по крылатому выражению Тертуллиана, является «семенем христианства». Само же греческое слово «martis» — мученик, переводится, как «свидетель», поскольку своим подвигом мученики свидетельствуют о верности Христу и невидимому Царству Небесному и, следовательно, о реальности этого Царства.

Тогда понятно, о чем просить святых Бориса и Глеба — о том, чтобы, по примеру и молитвам святых братьев, и мы во всех обстоятельствах своей жизни искали бы «прежде всего Царства Божия и правды его» (ср. Мф. 6, 33). Чтобы, как они старались жить по заповедям Христовым, так и нам помогали всё делать с любовью к Богу и ближнему, и тогда в пределах нашего Отечества — не в переносном, а в прямом смысле — засияет Святая Русь, Царство Небесное.

В противном случае, всё, что мы будем создавать без любви, станет Святополковым, «окаянным». «Окаянная» наука изобретёт новые способы уничтожения людей и природы, «окаянная» культура растлит души, «окаянное» образование подготовит необходимые для этого кадры, а «окаянное» государство осуществит их планы в «окаянном» масштабе.

Если кто-то сомневается в том, что это возможно, пусть вспомнит ещё один юбилей 2015 года — 70-летние окончания Второй Мировой войны, в которой участвовало 60 государств и погибло 55 млн. людей. Пусть вспомнит, что Гитлера остановил именно «крещёный мир» — страны антигитлеровской коалиции, солдаты которых, в своём большинстве, являлись христианами и ради прекращения этой братоубийственной бойни были готовы «положить свои души за друзей своих» (ср. Ин. 15, 13). Как когда-то тысячу лет назад это сделал князь Ярослав и его воины.

Что же впереди? Очевидно, что впереди всё тот же выбор между добром и злом, любовью и ненавистью, Богом и диаволом, который, по-прежнему, «ходит, как рыкающий лев, ища, кого поглотить» (1 Пет. 5, 8). Словно в напоминание об этом накануне 1000-летия подвига святых Бориса и Глеба в Киевской земле снова разгорелся пожар междоусобицы, в основе которой всё тоже Святополково желание прожить без любви, но с эффективным менеджментом.

Поэтому, как и тысячу лет назад, исход не только этого конфликта, но всей истории человечества будет зависеть от тех, кто призван стоять за любовь — от христиан. От того, будем ли мы стремиться жить по заповедям Божиим и не только в личной жизни, но также в государственном строительстве, военном деле, науке, образовании, культуре — одним словом, во всём — во главу угла ставить любовь к Богу и ближнему. Как всегда поступали и чему вот уже тысячу лет учат нас святые Борис и Глеб — наши современники.

2015

Где град стоял Никулицын

Воспоминания о Никулицком крестном ходе 15 мая 1997 года

Раннее майское утро. Где-то около шести. Город уже проснулся, но улицы пусты, и тонкий лед в замерзших лужах еще цел. Трудно сказать, каким будет день: небо неясно, а мокрый асфальт не обещает ничего хорошего, но вдруг где-то там высоко на миг просветлеет, и голубой разрыв облаков робкой надеждой согреет сердце. А как хотелось бы погожего дня! Сегодня, впервые в жизни, я иду в крестный ход, однодневный — из Волково в Никульчино и обратно — лесными тропами и лугами, еще не успевшими отдать солнцу весеннюю сырость вятских низин.

Начало

Во дворе Предтеченской церкви замечаю народ, преимущественно молодой: прихожане храма, воспитанники духовного училища, несколько знакомых лиц. Через минуту-другую подходит автобус и, положив в церковный ящичек «кто сколько может» на оплату хлопот водителя, паломники заполняют видавший виды «пазик». Все очень буднично, даже обыденно, никакого «харизматического восторга» от предстоящего события. Нас ласково благословляет отец Андрей Кононов: «Вы уж помолитесь за нас». И в путь!

По Никольской-Ленина, за мост, мимо Дымково и Макарья, мимо пионерского детства в Зонихе, все дальше и дальше на Слободской. В пути знакомлюсь с Валерой Желниным, высоким молодым человеком с серьезным лицом и доброй улыбкой, учителем истории 45-й кировской школы — о нем рассказывал мне Артем Маркелов, вместе с которым два года назад Валера предложил настоятелю Свято-Троицкой церкви села Волково о. Геннадию Кочурову возродить древний Борисоглебский ход.

Тогда же, 15 мая 1995 года, с благословения владыки Хрисанфа, впервые за многие годы, сорок паломников прошли с иконой святых страстотерпцев Бориса и Глеба из Волково в Никульчино и обратно. Местные жители пути не помнили, поэтому накануне о. Геннадию пришлось потратить добрую половину дня на его поиски, пока, наконец, глубоким вечером случайный мотоциклист не доставил изрядно уставшего батюшку ко взорванной Никулицкой церкви. Увиденное потрясло священника: на месте алтаря святого храма стояла какая-то трех метровая железная конструкция, увенчанная коровьим черепом. Когда на следующий день паломники пришли в Никульчино, черепа уже не было — словно ушла какая-то эпоха в истории села.

Пять верст от Слободского тракта до Волково наш автобус то взлетал к небу, то падал вниз, и вот за неожиданным переездом — село, и над столетними тополями не спеша плывет купол Свято-Троицкой церкви, к которой мы держим путь. Приехали.

Вступая на древнюю волковскую землю, замечаю небрежный рисунок дождя на асфальте и массивные каменные ворота перед входом в храм, чудом сохранившийся в годы лихолетья. Прислушиваюсь к разговору старушек, идущих на шаг впереди: там, у самой ограды волковского некрополя, под сросшимися корнями тополя-великана покоится почитаемый прихожанами старый батюшка-настоятель. Надо заглянуть на могилку, но над головой неожиданно проносится «бооом!» — это начинается служба, и мы спешим в храм.

Здесь все дышит стариной: и сами образа, и потемневшие от времени фрески на низких сводах, и потертые каменные плиты на полу, чуть просевшем у свечного ящика. Служат в Ильинском приделе не спеша, по-деревенски просто и трепетно. Храм постепенно наполняется светом и паломниками. Местных немного, хотя Волково и ныне — немаленькое село. Забежали на перемене мальчишки, постояли несколько минут и снова — на уроки. Мужчины все приезжие, вятские. Женщины в основном пожилые. Некоторые с детьми. Всего человек 40—50, не более.

В пути

Но вот служба окончена и, сотворив молитву, священники направляются к южной стене храма, аккуратно снимают с нее большую икону с клеймами и надежно крепят образ к носилкам из двух соединенных шестов, установленных в центре придела. И только тогда я понимаю, что икона, в двух шагах от которой я простоял всю службу, и есть тот самый «образь святый», который первые вятчане, еще на заре Вятской земли, «обещашася святым Борису и Глебу с Никулицына во град Хлынов приносити и круг града хождение чинити и праздновати честне, дабы незабвенны были бывшая чудеса о поселении их на Вятке».

Вглядываюсь в святой образ: почти все пространство его покрыто тяжелой серебряной ризой; в центре — молодые князья Борис и Глеб, в полный рост, в сиянии Божественного света; на клеймах — мгновения жизни святых страстотерпцев. Как любима и почитаема была эта икона, столь щедро украшенная прихожанами Никулицкого храма. Его уже нет, а святой образ цел, и вот уже с пением тропаря он движется к выходу из церкви. Когда крестный ход спускается с паперти, носилки с иконой неожиданно прогибаются под тяжестью серебряной ризы, затем стремительно распрямляются и, оборвав крепление, икона падает на каменные ступени. Ее подхватывают у самой земли, крепят к шестам добротной алюминиевой проволокой, и снова — в путь.

За церковной оградой ход поворачивает направо, чтобы, теперь уже до самого возвращения в храм, идти навстречу солнцу. Идем по селу. Ни под окнами, ни в окнах домов — ни лица. Никто не выйдет навстречу, не поклонится святому образу. Словно идем в параллельном мире, незаметно для посторонних глаз.

Взяв благословение у предстоятеля, добровольцы каждые 10—15 минут меняют несущих носилки с иконой. Вот принял носилки у отца Бориса Бабушкина крепкий мужчина лет сорока, раза в два выше и шире малмыжского батюшки. На голове у мужчины — «пиратски» повязанный красный платок, короткая стрижка, загорелое лицо. Встретив такого на вечерней улице, ни за что не подумаешь, что он торопится ко всенощной. А вот он — с нами, и почему-то сердце от этого теплее становится на сердце.

Отец Геннадий идет, не сменяясь, от самых церковных врат. Набравшись смелости, подхожу к нему: «Благословите, батюшка!» Он улыбается в ответ: «Я еще понесу. Ты парнишке впереди помоги. Неудобно ему. Видишь, какой высокий напарник ему попался» — показывает о. Геннадий на мужчину в красном платке. Встаю на место юноши. Теперь мы с мужчиной идем в паре. За последним волковским домом крестный ход спускается в поле. Теперь попадать в ногу с напарником становится труднее, икона чуть колышется в наших руках. Переглянувшись, даем счет: «Раз-два-три, раз-два-три». Как в армии… А мы и есть армия: только вместо знамен пламенеют хоругви и вместо пушек — святой крест, да и брань наша не против людей. «Крестный ход идет — ад сотрясается», — сказал батюшка на проповеди. Значит, так и есть.

Кто-то принимает у меня из рук носилки: «Отдохни немного — путь немалый». Это о. Геннадий — да он сам только что подменился! Делаю шаг в сторону, и, чуть задержавшись, пропускаю вперед идущих. Крестный ход движется узкой лесной просекой туда, где за вершинами васнецовских елей синеет маленький кусочек неба. Платочки, платочки… Хор уже не слышен — святой образ ушел далеко вперед, но молитва не прервалась: ее шепчет старушка в сыром дождевике (оказывается, все это время моросит дождь), ее поют девочки-двойняшки, весело шагающие в свой, быть может, тоже первый крестный ход, ею наполнено сердце: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас!». Маленькое православное воинство. Частичка Святой Руси.

Первая остановка на лесном берегу Никульчинки. Во время молебна неожиданно на несколько секунд выглядывает солнце. Лица светлеют. Слава Богу за все! Вслед за о. Геннадием спускаемся к реке. Там, где ее голубой изгиб теряется за кромкой леса, виднеются колокольня и купол волковской церкви. Не спеша, даже трепетно, батюшка опускает крест в воды Никульчинки и, за неимением водосвятной чаши, кропит нас водой из чей-то походной кружки. Отдых недолог. С первыми каплями дождя (не иначе святые Борис и Глеб зовут в дорогу) продолжаем наш путь.

Из леса дорога выводит к лугу, за которым вдали виднеется серая полоска асфальта. На ней — случайная машина. Водитель в растерянности — он уже заметил нас и сейчас не знает, уехать или остаться? Он, конечно же, видят и иконы, и хоругви, и крест, понимает, что нас не надо бояться, и все же… садится за руль и скрывается за поворотом. Перевалив за трассу, снова уходим в лес, но уже широкой лесной дорогой, по которой до Никульчино уже менее часа пути.

Несу икону в паре с отцом Тихоном Меркушевым. Молчаливый, загадочный батюшка с молодыми, приветливыми глазами. У каждого из нас, конечно же, есть своя причина пройти этот путь: отец Геннадий — настоятель волковской церкви; отец Владимир Кириллов служит в соседнем Слободском; там же алтарничает Дмитрий Чураков, который сегодня идет в красивом стихаре, ни на шаг не отставая от священников; кто-то пробует силы перед ходом на Великую, кто-то, как о. Борис, пришел почтить своих небесных заступников. А что привело отца Тихона? Тайна. И все вокруг — тайна, непостижимый Промысл Божий, до времени скрывающий от нас и причины, и плоды нашего крестного пути.

На взгорке появляются дома. Это Никульчино. И снова никто не встречает крестный ход. Лишь какие-то люди, выйдя из землянки-овощехранилища в нерешительности остановились у самого края дороги, не зная, что следует делать в этом случае? За развилкой трех дорог вступаем в село, и вдруг неожиданно налетевший ветер опрокидывает на нас майский ливень! Да еще какой! Пока мы пять-десять минут идем к месту взорванной никулицкой церкви, огромные капли с силой колотят по нашим лицам и одеждам, сбивая с них пыль, смывая с души накопившуюся грязь. А небо только начинало светлеть…

В Никульчино

Наконец мы на месте! Что за простор! И можно ли быть ближе к небу? От неожиданности всей этой красоты на мгновение перехватывает дух. Здесь на высоком чудном берегу серебряной реки восемь веков назад, 24 июля 1181 года, прибегнув к небесной помощи святых князей Бориса и Глеба, новгородцы основали первое русское православное поселение на Вятке. И уже потом были Котельнич, Хлынов, Орлов, Слободской, Волково, Кстинино и сотни других поселений. Потом. В начале же был «град Никулицын» и в нем церковь во имя святых страстотерпцев Бориса и Глеба, откуда и пошла Вятская земля.

В алтаре той церкви, на красные кирпичи, мы ставим святой образ, некогда здесь бывший в почете. Как жаль, что никто из местных жителей так и не пришел разделить с нами молитвенную радость. Но это и не удивительно — сколько сил было положено на то, чтобы мы забыли и о Никульчино, о небесных заступниках России, о Христовой Церкви! Удивительно другое — святой образ стоит на фундаменте взорванного храма, и оставшиеся от него кирпичи плавно переходят в серебряные кирпичики на окладе иконы.

С первыми словами акафиста святым страстотерпцам небо над нами распахивается, и еще несколько минут капли дождя благодатной росой падают на землю, переливаясь в лучах столь неожиданного солнца. Я знаю, что за кратким отдыхом будут еще и обратный путь берегом Вятки, и наше возвращение в Волково под праздничный перезвон колоколов, и гудящие с непривычки ноги, и желание не расплескать, донести до ближних, до друзей эти мгновения первого в моей жизни крестного хода.

Но сейчас — время молитвы, время крестных ходов, время величания наших святых заступников: «Святые князья-страстотерпцы Борисе и Глебе, молите Бога о нас!»

1998

Земное и небесное Никулицкого крестного хода

15 мая православные вятчане снова совершат паломничество в Никульчино, где более восьми веков назад новгородцы построили первый православный храм и уже отсюда населились по всей Вятской стране.

А смысл?

Цветущая весна. Светлые пасхальные дни. Посильный и радостный путь. Всего около двадцати километров. Быть может, именно потому среди паломников так много детей и молодежи. Немало среди них и тех, кто впервые пробует свои силы перед паломничеством на Великую реку, более трудным и продолжительным. Подобрать обувь и экипировку, вспомнить азы передвижения по пересеченной местности, испытать себя — в этом, действительно, есть смысл. И он был бы единственным, если бы целью крестного хода было лишь пойти и дойти. Возможно, для первого раза этого и достаточно. Но, если затем вы не откроете для себя другой, более глубокий смысл паломничества, то вряд ли снова пойдете в него. Не понимая, что самое главного — то, чего глазами не увидишь — так и не открылось вам.

«Ну, ходил (а) я в „ваш“ крестный ход», «ну, читал (а) я евангелие», «ну, бывал (а) я в храме на Пасху», «ну, видел (а) я „ваши“ иконы, и дальше что?». Эти вопросы задают, как правило, люди не только неглупые, но и знакомые с основами православной культуры. Судя по тому, что со следующего учебного года предмет под таким названием будет преподаваться уже повсеместно, скоро таких людей станет больше. Следовательно, и вопросы будут звучать чаще. Кому же, как не священникам, отвечать на них?

Несколько лет назад в статье «Пешешествия неофита в поисках смысла Великорецкого крестного хода» я предположил, что понимание этого паломничества как пути из пункта А в пункт Б не исчерпывает всех его смыслов, и по настоящему важно не то, сколько раз ты ходил в крестный ход и сколько километров прошел, а как ты их прошел? Пятнадцатилетний опыт сопричастности Никулицкому крестному ходу убеждает, что и его подлинный смысл также гораздо глубже, чем просто пойти и дойти или потренироваться накануне многодневного хода на Великую.

Но открывается он не сразу. Для этого надо не просто сходить, а походить в Никульчино; не просто пролистать вятские летописцы, почитать акафист или житие святых Бориса и Глеба, но вчитаться в них; не просто увидеть образ святых Бориса и Глеба, который носят с собой паломники, а вглядеться в него. И тогда весеннее пешешествие из Волково в Никульчино и обратно по вятским лесам и лугам, вдоль небольшой лесной реки наполнится другим, более глубоким смыслом. Пройдем этот путь и мы.

Земное

Ранним утром 15 мая паломники собираются в Троицкой церкви села Волково, что расположено 25 километрах от областного центра. Вроде бы недалеко. И все же надо отпроситься с работы, отложить все домашние дела, встать пораньше, собраться в путь, сесть на первый автобус, да еще, бывает, пройтись около четырех километров до села, стоящего в стороне от Слободского тракта. Одним словом, на крестный ход надо решиться! Кто-то скажет — чего же здесь особенного? Однако это — не просто утренние хлопоты, но подлинный образ события, с которого началась история Православной Вятки.

А началась она летом 1174 года, когда жители Новгорода Великого — самовласцы, полноправные граждане — покинули свой родной город и отправились на поиски земель, где бы им не приходилось участвовать в распрях между князьями за богатый и вольный Новгород. Как сказано в «Повести о стране Вятской», от междоусобия отойти и безмятежно жити. Среди них были не только воины, но также женщины, дети, ремесленники, возможно, и священники. Чтобы лучше понять, с какими опасностями был сопряжен этот поход, следует напомнить, что в те суровые времена человек мог рассчитывать только на себя, да на поддержку своих соплеменников, горожан. Покинуть город означало лишиться такой защиты. На это надо было решиться!

Также и мы сегодня, отправляясь в крестный ход, оставляем свой привычный быт и окружение, которое не всегда понимает, почему ранним майским утром нам куда-то надо ехать или идти. Тем более, когда мы живем в едином государстве, где нет княжеских междоусобиц. Однако, признаемся, что наша жизнь по-прежнему далека от идеала — да тихое и безмолвное житие поживем во всяком благочестии и чистоте. Поэтому утром 15 мая мы также оставляем привычный мир и отправляемся в путь на поиски страны, где в отношениях между людьми царствуют не разделение и насилие, а любовь и мир. И это совпадение — не единственное.

Известно, что, отправившись на поиски безмятежной страны, новгородцы шли реками — Северной Двиной, Волгой, Камой, Чепцой и Вяткой, которые в то время были главными путями сообщения в наших лесных краях. И сегодня паломники также большую часть пути идут вдоль реки Никульчинки.

Путь новгородских переселенцев был сопряжен со многими трудностями. В отсутствии крова и защиты, им приходилось проходить места населенные незнакомыми и иногда враждебными племенами, подвергаться опасности нападения диких зверей. Все это приходится испытать и паломникам. Конечно, в малой степени и с той разницей, что вместо медведей и волков, возможно, придется встретить клещей, а вместо вооруженных вотяков и черемисов жителей окрестных сел, равнодушно взирающих на непонятную для них процессию.

Заметим, что и сам вид крестного хода также напоминает военный поход новгородцев — как и воины в строю, паломники идут слаженно, в установленном порядке, за своим командиром — предстоятелем хода, иногда разбившись на полки во главе с приходскими священниками. Кресты, иконы, хоругви и пение хора делают это сходство еще более очевидным. Вообще складывается впечатление, что память о походе новгородцев на Вятку неслучайно отлилась именно в форме крестного хода, напоминающего шествие православного войска.

Все священнодействия, сопровождающие Никулицкий ход, тоже неслучайны.

В наши дни Никулицкий ход совершается 15 мая, в период между Пасхой и Вознесением Господним, и потому сопровождается пасхальными песнопениями и многократно повторяющимся приветствием Христос Воскресе! В старину этот ход совершался по другому маршруту — из Никульчино в Хлынов. Но и тогда паломники приходили в вятскую столицу также в пасхальные дни — накануне праздника Преполовения Пятидесятницы, отмечаемого в среду четвертой недели по Пасхе (в 2012 году — 9 мая). А это означает, что наши предки — участники старого Никулицкого хода также пели в пути пасхальные песнопения.

На пути в Никульчино, во время первой остановки на берегу лесной реки, духовенство совершает водосвятный молебен, после чего предстоятель хода освящает воды Никульчинки, а кое-кто из трудников даже решается окунуться в ее холодные воды. В прежние времена, придя в Хлынов, паломники также участвовали в крестном ходе на реку Вятку, где совершалось малое освящение воды, после чего горожане, по традиции, обливали друг друга освященной водой, бывало и первое купание. И снова — совпадение традиций!

В наши дни на выходе из Никульчино, на сельском кладбище, совершается панихида, за которой паломники молятся об упокоении жителей села и всех скончавшихся православных вятчан. Примечательно, что и в старые времена Никулицкий ход также был связан с поминовением усопших. Он приходил в Хлынов на четвертой неделе по Пасхе и предварял собой праздник Свистуньи, посвященный поминовению новгородцев, суздальцев, устюжан и других предков вятчан.

Тот факт, что традиции нового хода имеют столько смысловых пересечений с традициями хода старого, не может не удивить. Особенно, если учесть, что они не были ни кем навязаны, и складывались постепенно. Сегодня уже не вспомнить, кто из предстоятелей хода впервые решил петь в пути пасхальный канон, совершать водосвятие на Никульчинке или панихиду на сельском кладбище. Главное — все эти священнодействия оказались исторически оправданными, что позволяет нынешний ход преемником старого Никулицкого хода, древнейшего на Вятке. Хотя их сроки и маршруты не совпадают.

И это не уникальный случай. Известно, что сроки и маршруты Великорецкого паломничества также не раз менялись. «И сказал Сидящий на престоле: Се, творю все новое» (Откр. 21, 5) — это ведь сказано и о крестных ходах тоже. Прошлое дорого, но оно несовершенно и потому не может быть образцом. Однако оно может быть образом, как конкретное историческое событие — воскрешение Лазаря явилось образом всеобщего воскресения мертвых — общее Воскресение прежде Твоея страсти уверяя, из мертвых воздвигл еси Лазаря. Поэтому Церковь, хотя и хранит память о важных исторических событиях, но, тем не менее, устремлена не в прошлое и земное, а в вечное и небесное.

Никулицкий крестный ход также родился из конкретных событий вятской истории — взятия новгородцами Болванского городка, основания «града Никулицына» и Хлынова. Но его смысл не исчерпывается одним лишь напоминанием об этих событиях.

Ключ

Чтобы открыть для себя этот смысл, мы должны возвратиться к началу пути — в Троицкую церковь села Волково и вглядеться в старинный образ святых Бориса и Глеба, который через несколько минут поплывет на плечах паломников во главе крестного хода.

Казалось бы, программа этого житийного образа должна представлять святых князей, прежде всего, покровителями воинов. Ведь это именно с их помощью новгородцы смогли овладеть Болванским городком и Кокшаровым. Однако в среднике иконы князья изображены пешими и безоружными. Святой Борис держит в руках пальмовую ветвь — символ праведности, победы мученика над смертью. Праведник яко финикс процветет, яко кедр, иже в Ливане, умножится (Пс. 91). И даже стрела в руке святого Глеба — не воинское оружие, а духовное — символ мученичества за Христа.

Последнее удивительным образом перекликается с существовавшим в старину обычаем брать в этот крестный ход небольшие деревянные стрелы, которые, по возвращении в Троицкую церковь села Волково, паломники обменивали на церковные свечи. Некоторые историки видели в этом обычае напоминание о победах над язычниками, некогда населявшими Вятский край. Но он мог также служить и напоминанием о том, что в мире есть более сильное оружие, которое единственное может превратить врагов в союзников — это жертвенная, христианская любовь.

Отправившись на поиски безмятежной страны, новгородцы нашли ее на берегах реки Вятки. Однако и ее история началась также с пролития крови — разорения вотяцких поселений на Чепце и вельми жестокого взятия Болванского городка. Потребовались столетия, чтобы жизнь в далекой и чужой стране, в окружении нерусских народов смирила русских переселенцев и научила их, по слову Апостола, насколько это возможно быть в мире со всеми людьми (Рим. 12, 18) — независимо от происхождения, цвета кожи, разреза глаз и даже вероисповедания.

Чем же могли русские жители Вятской страны заслужить понимание и уважение местных племен, не понимающих русского языка и не знающих русского Бога? Только любовью! Той жертвенной, христианской любовью, которая не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла (1 Кор. 13, 4—5). Любовью, которую тысячу лет назад, на заре русской истории, явили миру святые Борис и Глеб, отказавшись поднять руку на старшего брата Святополка. Именно об этой любви рассказывают клейма Никулицкой иконы, и именно в свете этой любви Никулицкий ход, не теряя связи с вятской историей, исполняется более глубокого смысла, становится интересен не только вятчанам или историкам, но всем людям. Потому что именно этой жертвенной, христианской любви так не хватает всем нам сегодня.

Небесное

Каждый год, 15 мая вятчане отправляются на поиски страны, где можно было бы отойти от междоусобия, жить по правде и любви. В XII веке новгородцы искали и нашли землю, где не было бы князей, которые казались им главной причиной междоусобиц. Наш опыт богаче, и он подсказывает, что на карте такой страны не найти, потому что она не от мира сего. Эта страна — Царство Небесное. И именно в это Царство Отца и Сына и Святаго Духа призывает нас священник первым возгласом Божественной литургии. Неслучайно многие паломники стараются приехать в село Волково заранее, к началу литургии и причастится за ней Святых Христовых Таин.

Но вот звучит отпуст, и крестный ход начинает движение. Какое странное ощущение! Как будто литургия не закончилась, а все еще продолжается. Только уже не в храме, а среди вятских лесов, на узкой тропе, струящейся вдоль берега Никульчинки или весенними лугами. Переливаются звоном колокола Троицкой церкви. По-прежнему звучат пасхальные песнопения. Развеваются на ветру хоругви. Кресты и иконы плывут во главе колонны. Светятся радостью лица паломников. Повсеместно звучит Христос Воскресе! Воистину Воскресе! Как будто мы и не выходили из храма!

А ведь и на самом деле — мы не покинули Царства Божьего, которое приблизилось и теперь живет внутри нас (Лк. 17:20, 21), как праведность и мир и радость во Святом Духе (Рим. 14:17).

Когда-то первые христианские общины жили именно этим ощущением приблизившегося Царства Небесного. Но, как заметил прот. Александр Шмеман, «со временем христиане стали все меньше воспринимать Царство Божие как приблизившееся и все больше разуметь под ним потусторонний, загробный мир. Поэтому, мир сей и Царство Божие стали мыслиться почти исключительно — в хронологической последовательности: сейчас только мир сей, потом — только Царство. Тогда как для первых христиан всеобъемлющей реальностью и потрясающей новизной их веры было как раз то, что Царство приблизилось и, хотя и незримое, и неведомое миру сему, уже пребывает посреди нас, уже светится, уже действует в нем».

Никулицкий ход никого не оставляет равнодушным. Его удивительная атмосфера захватывает сразу и не оставляет до конца пути. И, думается, что это поразительное влияние Никулицкого хода (как, впрочем, и Великорецкого и других) основано, прежде всего, на том, что крестный ход обновляет и возвращает нам понимание Царства Божия, свойственное первым христианам. Когда, с выходом из храма, это Царство не исчезает, но, наоборот, расширяется и, здесь и сейчас, вбирает в себя весенний лес, мирно текущую реку, согретые майским солнцем заливные луга, пылящую лесную дорогу — весь окружающий мир, проснувшийся после долгой вятской зимы, хрупкий, свежий и чистый, пахнущий ладаном, звучащий пасхальными песнопениями и оттого еще более похожий на Царство не от мира сего, Страну Божией любви.

Священнодействия, совершаемые на пути Никулицкого хода, также не только напоминают о земных вехах истории Православной Вятки, но являют это Царство Божие пришедшее в силе (Мк. 9:1). Вот предстоятель хода совершает освящение воды в Никульчинке, и кажется естественным, что отныне по руслу лесной реки течет святая вода, окунувшись в которой посреди вятского мая, не заболеешь. Вот, стоя среди могил на сельском кладбище, священники поют пасхальные песнопения и поздравляют усопших с Пасхой Христовой. И в этом нет ничего удивительного — ведь у Бога, в Его Царстве все живы!

Вершина хода — молебен на Никулицком городище, у церкви святых Бориса и Глеба, словно парящей в облаках над рекой Вяткой и всей Вятской страной. Здесь все — природа, богослужение, прошлое и будущее, земное и небесное — достигает такого единения, радости и полноты, что хочется, вслед за апостолами, воскликнуть: Господи! Хорошо нам здесь быть! (Мф. 17, 4). Восхождение закончено. А дальше — с миром изыдем! — и паломников ждет обратный путь в Волково.

Разве это не удивительно? Никулицкий ход вел нас лесными и полевыми дорогами, а, на самом деле, мы шли дорогой жертвенной любви. Шли, казалось бы, в прошлое, а оказалось — в вечное. Крестный ход вел нас в Никульчино, а привел — в Царство Небесное, которое приблизилось и объяло собой весь мир.

Это и есть та Страна, которую искали и нашли наши православные предки. Они не могли завещать ее нам, так как сами были только странниками в этой Божией Стране. Но они смогли указать нам путь в эту Страну — Никулицкий крестный ход, который в земном измерении идет по вятским лесам и лугам, а в небесном — дорогой жертвенной, христианской любви, которую явили святые братья Борис и Глеб.

Вот уже более восьми веков святые братья идут впереди Никулицкого хода и ведут вятчан в Царство Божие. Пойдем и мы за ними!

2012

Великорецкая традиция как общее дело

Возможно, один из наиболее важных и назидательных уроков Великорецкой традиции состоит в том, что организация паломничества на реку Великую, а затем и Великорецкого крестного хода являлись общим делом всех вятчан.

Как сказано в древней «Повести о Великорецкой иконе святителя Николая», само перенесение этого чудотворного образа с реки Великой в главный город Вятской земли было не чьим-то частным делом или делом одного только духовенства, но все «града Хлынова люди» обещали поститься и ежегодно «ездить», то есть плавать по рекам с «честной» иконой на место ее обретения. Когда же священники в сопровождении «избранных» народом людей впервые принесли чудотворный образ в Хлынов, то его с великой честью и радостью встречали «все гражане».

Известно, что и в последующие годы не все жители Хлынова ходили на Великую реку — как правило, этот труд совершали священники, но все они считали своим святым долгом проводить икону на «прежнее чудотворное место» и спустя несколько дней, при возвращении иконы с Великой реки, встретить паломников у села Филейского и пройти вместе с ними через весь город, ощутив себя частью Церкви, как Единого Тела Христова, в котором, по слову Апостола, «Бог расположил члены, каждый в составе тела, как Ему было угодно, … дабы все члены одинаково заботились друг о друге» (1 Кор. 12; 18. 25). Все это было заботой не только духовенства, но и городских властей, которые не отделяли себя от Церкви Божией, но сослужили ей, соучаствовали в общем деле, каждый — на своем месте и в своем призвании.

Многим известны события, произошедшие в июне 1551 г., когда внезапные морозы, чуть было, не погубили посевы и будущий урожай вятчан. Тогда вятчане «паки», то есть «снова», «повторно» совершили паломничество на место явления чудотворного образа, после чего внезапная зима отступила, и урожай был спасен.

Обычно, вспоминая это чудо, принято говорить о верности традиции. Однако его значение состояло также в том, что, если раньше Великорецкое паломничество было обетом одних только хлыновцев, то новый обет был дан всеми православными жителями Вятской земли. В «Повести о Великорецкой иконе» об этом сказано так: «Тогда все православные христиане города Хлынова и уездов собрались на совет и решили снова поехать на реку Великую с чудотворным Великорецким Николиным образом на место, где была обретена честная икона, и впредь совершать это неотложно».

С этого момента Великорецкая традция объединила всех жителей Средней Вятки — от Шестакова до Котельнича. Когда же на рубеже XVI и XVII вв. Вятская страна приросла Уржумом, Малмыжем, Яранском и другими городами в нижнем течении реки Вятки, то Великорецкая икона стала посещать Низовым крестным ходом и эти земли, и так объединила вокруг Христа Спасителя и Его святителя Николая весь Вятский край.

С особой силой традиция почитания чудотворного Великорецкого образа, как общего дела церковных и мирских властей была явлена в знаменитых путешествиях этой иконы в г. Москву. Нашего современника, привыкшего считать религию «частным делом верующих», скорее всего, удивит тот факт, что вятская святыня посещала Москву не по архиерейскому, а по царскому указу. В «Повести о Великорецкой иконе» читаем: «В лето 7062 февраля в 23 день (23 февраля 1555г.) была прислана государева грамота на Вятку к вятскому наместнику Борису Ивановичу Сукину, и велено чудотворный Великорецкий образ великого чудотворца Николы взять к нему, государю, к Москве». Также и во второй раз в 1614—1615 гг. Великорецкая икона «ходила» в столицу по «грамоте государя и царя и великого князя Михаила Федоровича».

Однако для наших предков в этом не было ничего удивительного. Можно представить, как в ответ на недоумение нашего современника, предок мог спросить: «Разве не все мы — и церковные, и мирские — под одним Богом ходим?». На что, возможно, современник дерзнул бы возразить: «Так ведь бюджеты разные!». А предок, скорее всего, заметил бы: «Вот это и странно: Бог один, Церковь одна, святыня одна, история одна, народ один, а бюджеты разные». Действительно, странно.

К счастью, в XVI и XVII вв., когда через Великорецкую икону Вятка духовно породнилась с Москвой, люди считали иначе. Апостол писал, что «существующие власти от Бога установлены, а начальник есть Божий слуга» (Рим. 13; 1, 4). Поэтому и для наших предков Государь был не только «высшим должностным лицом». Он был помазанником Божиим, и служение Государю было неотделимо от служения Богу и соработничества Христовой Церкви.

Примеров тому история знает немало. Так в июне 1555 г., по прибытии вятской святыни в Москву, ее встречало не только столичное духовенство, но у Николо-Угрешского монастыря — брат царя, великий князь Юрий Васильевич, у Симонова монастыря — сам царь Иван IV, и уже затем, у церкви Всех Святых на Кулишках — святитель Макарий, митрополит Московский и всея Руси. Также, год спустя, святитель Макарий и царь Иван Васильевич вместе провожали Великорецкий образ из Кремля до «Ям», района на северо-восточной окраине Москвы, а брат царя Юрий Васильевич — до села Ростокино, где москвичи окончательно простились с вятской святыней.

Это был не просто «протокол», а символ, являвший единство Церкви, как Тела Христова, к которому принадлежали не только духовные лица и народ, но и мирские власти. Поэтому, когда в начале XVII в. Московское Царство потрясла многолетняя Смута, лучшими умами Отечества она была осознана не только, как нарушение государственного, мирского единства, но также как результат охлаждения христианской любви, отпадение от единства с Богом и ближними, раздрание единого Тела Христовой Церкви.

Неслучайно, когда Смуте был положен конец, и Земский собор 1613 г. дал начало новой династии, царь Михаил Федорович Романов одним из своих первых указов снова призвал в столицу Великорецкий образ, чтобы это новое путешествие прославленной вятской святыней соединило в единую Церковь и единый народ всех жителей России — от Хлынова и Казани до Нижнего Новгорода и Москвы.

Так и произошло. Повсеместно, на всем протяжении пути, по прибытии вятской святыни в города и села, ее встречали сотни и тысячи людей во главе с местными воеводами, которые нередко становились свидетелями чудес и исцелений. В описании чудес Великорецкой иконы мы встречаем имена хлыновских воевод Василия Терентьевича Жемчужникова и Федора Андреевича Звенигородского, казанского боярина и князя Ивана Михайловича Воротынского, воеводы г. Уржума Дмитрия Воробьина, который во главе всех жителей города вышел встречать чудотворный образ за несколько верст от города на «Уржумский караул» — современное село Цепочкино.

Известно, что по возвращении с р. Великой ежегодно чудотворная икона посещала города в среднем течении р. Вятки — сначала, «по большой воде», ходили в Шестаков и Слободской, осенью — в Орлов и Котельнич. И каждый раз это также совершалось при деятельной помощи мирских властей — сегодня мы бы сказали, «органов местного самоуправления».

В те годы на Вятке еще не было своего архиерея. Поэтому, если требовалось освидетельствовать то или иное чудо, произошедшее вне храма, то это просили сделать воеводу, который проводил весьма тщательное расследование. Так было в 1647 г. с воеводой князем Иваном Ухтомским и в 1657 г. с воеводой Иван Ивановичем Дашковым, имена которых сохранила «Повесть о Великорецкой иконе».

Сегодня, если, в отсутствие правящего архиерея, случится какое-то чудо, пойдем ли мы к губернатору или мэру, чтобы они его засвидетельствовали? Скорее всего, нет. Но почему? Кто и когда внушил нам мысль о том, что Великорецкая икона — «святыня одних только верующих», и забота о Великорецкой традиции — «дело одной только церковной администрации»? Что мирским властям надо держаться от Церкви в стороне, потому что, будто бы, «бюджеты у них разные»? Словно мы — не один народ, и у нас — не одна история и не одни святыни? Словно то, что происходит в храме или в душе человека не имеет никакого отношения к тому, как человек служит и трудится в миру, соблюдает законы своей страны и вкладывается в ее развитие, строит отношения в семье, воспитывает детей? Словно храмы посещают, ходят крестными ходами и путешествуют по святым местам не наши родные и близкие, друзья и соседи, а какие-то незнакомые и чужие для нас люди?

Когда же началось это трагическое разделение на «своих» и «чужих», которое в итоге и привело к тому, что наше Отечество было залито кровью миллионов «врагов народа», которые, на самом деле, были нашими братьями и сестрами?

Конечно, это случилось не сразу. Отматывая ленту времени назад, в итоге мы придем к тому дню, когда однажды отказались увидеть в тех, кто рядом с нами — как в обычных гражданах, так и во власть придержащих людях — наших ближних, и потому перестали ощущать себя членами Единого Тела Христова — одной Церкви и одного народа Божия. Поэтому не только вера, но сама жизнь стала не общим, а только нашим «личным делом» в мире, в котором «каждый выживает, как может».

Поэтому так показательно то, что произошло с Великорецкой традицией в XIX вв. Вглядитесь в старые фотографии. Обычно, на них изображены тысячи вятчан, провожающих чудотворный образ из Вятки, встречающих его на Великой реке. Такое количество паломников не может не потрясти. Но давайте не будет поддаваться магии цифр, а лучше вглядимся в их лица, разглядим одежды, обувь, нехитрое снаряжение.

Кто эти люди? В подавляющем большинстве, это крестьяне. Не только русские, но также удмурты, марийцы. Как было принято говорить в те времена, «простонародье». Вы напрасно будете искать среди изображенных на старых фотографиях паломников «знатных» вятчан, имена которых включены в «Энциклопедию земли Вятской». Они на Великую реку не ходили. В том числе потому, что не считали это паломничество общим делом, то есть и своим тоже.

М. Е. Салтыков-Щедрин в рассказе «Общая картина», написанном под впечатлением проводов Великорецкой иконы, сказал об этом так: «Я вообще чрезвычайно люблю наш прекрасный народ, и с уважением смотрю на свежие и благодушные типы, которыми кишит народная толпа. Конечно, мы с вами, мсьё Буеракин, или с вами, мсьё Озорник, слишком хорошо образованны, чтоб приходить в непосредственное соприкосновение с этими мужиками, от которых пахнет печеным хлебом или кислыми овчинами, но издали поглядеть на этих загорелых, коренастых чудаков мы готовы с удовольствием».

Конечно, мы не знаем, сколько было в толпе провожающих икону людей тех, кто приходил лишь для того, чтобы «поглядеть издали на загорелых, коренастых чудаков». Но вряд ли стоит только умиляться старым фотографиям. Скорее, следует задуматься над уроком, который преподнесла история Православной Вятке — когда вятчане перестали ощущать себя частью Единой Церкви, как Тела Христова, и Великорецкое паломничество перестало быть для них общим делом, тогда и народ перестал быть единым народом, разделился на «чистых и нечистых», «ближних» и «дальних», «своих» и «чужих», а стравить их было уже нетрудно.

Почти весь XX в. — это история глубокого разделения и вражды, острие которой было направлено против Христовой Церкви. На Вятской земле это выразилось в закрытии храмов и святых мест, в том числе борьбы с паломничеством на реку Великую, которое в 1959 г. было окончательно запрещено решением советских властей. Об этом сказано и написано немало. Подчеркнем лишь то, что результат оказался закономерным — эта политика закончилась только еще большим разделением, как между народом и властями, так и между самими людьми.

Низкий поклон тем подвижникам, которые в эти непростые годы сохранили для нас Великорецкую традицию, а также тем, кто при первой возможности, сделал все для того, чтобы она возродилась и вновь стала общим делом для всех вятчан! Промыслом Божиим, это произошло незадолго до того, как в 1990-е годы разделение достигло пика и чуть было не погубило страну.

В мае 1989 г. архиепископ Хрисанф обратился к главе администрации Кировской области Василию Алексеевичу Десятникову с просьбой отменить запрет на Великорецкое паломничество. Надо отдать должное Василию Алексеевичу, что он решился на этот шаг. В июне паломники впервые открыто пришли на реку Великую, пока еще не из областного центра, а из села Чудиново.

Причем случилось то, что ранее было строжайшим образом запрещено — крестный ход возглавили священники во главе с секретарем епархии протоиереем Александром Могилевым, ныне митрополитом Астанайским и Казахстанским. Именно он и возглавил Божественную литургию на месте обретения чудотворной иконы — первую после трех десятилетий запрета и гонений. Эта литургия, как «общее дело и служение» стала прообразом того, что возрождение Великорецкой традиции и всей Вятской земли также должно стать общим делом всех вятчан — не только епархиального руководства, духовенства и прихожан, но также областных и городских властей.

С тех пор прошла четверть века. За эти годы Великорецкое преобразилось. Паломничество выросло в многотысячный крестный ход известный всей Православной России. Но что, особенно важно заметить, с каждый годом растет понимание традиции почитания чудотворной Великорецкой иконы святителя Николая как общего дела всех вятчан.

Об этом напоминают колокола, отлитые для Великорецкой колокольни при участии губернатора В. Н. Сергеенкова, а также новое путешествие вятской святыни в Москву осенью 2008 г., которое состоялось при активном участии губернатора Н. И. Шаклеина. Это предполагает областная программа «Земля Великорецкая», в соответствии с которой губернатор Н. Ю. Белых и Правительство Кировской области ежегодно оказывают действенную помощь организации Великорецких тожеств. Особо следует отметить усилия областного оргкомитета под руководством А. А. Галицких, в работе которого активно участвуют клирики Вятской епархии.

Как и много веков назад, все это — не просто «протокольные мероприятия», а символы сотрудничества церковных и светских властей, результатом которого должно стать не только возрождение уникального Великорецкого архитектурного ансамбля или еще более широкая известность крестного хода.

Думается, главный результат всех этих усилий заключается в том, чтобы осознать Великорецкий крестный ход общим делом всех вятчан, а себя частью Церкви, членами Единого Тела Христова, в которое Бог собрал нас, чтобы для нас не было чужих дел и чужих людей, но все стали родными и близкими. Чтобы сама наша жизнь стала служением и общим делом, то есть по-гречески, «литургией».

О главном на Великорецком пути

Озаглавив так статью, легко заслужить упрек, что автор дерзает учить других. Поэтому в первых строках хочется уверить, что желания кого-то учить и, тем более, навязывать свою точку зрения у автора нет. Есть желание поделиться радостью открытия того, без чего, по мнению автора, Великорецкий путь не будет крестным, и еще надежда, что кому-то эти мысли покажутся близкими.

В чем смысл крестного хода?

Но как выделить главное, когда у каждого паломника свой путь, свой опыт и, как результат, свое мнение, свой смысл крестного хода? За пятнадцать лет участия в Великорецком паломничестве — сначала, в качестве паломника, затем — священника и ученого, изучающего Великорецкую традицию — автору статьи довелось столкнуться с множеством таких смыслов. Два года назад, когда увидели свет «Пешешествия неофита в поисках смысла Великорецкого крестного хода», некоторые из них стали названиями глав этой статьи — «пойти и дойти», «преодолеет себя», «потрудиться, помолиться», «крестный ход как протест», «обет или обед?», «как здорово, что все мы здесь сегодня собрались». И все же не оставляло ощущение, что все эти смыслы пишутся с маленькой буквы, а главный Смысл так и не открылся нам.

Теперь понятно — почему? В тех смыслах было слишком много человеческого, земного, ограниченного личным опытом и потому относительного. О них можно спорить до хрипоты, но верное решение не придет. Как в детской игре — поставьте на чистом листе четыре точки, как будто отметив ими вершины воображаемого квадрата, и попробуйте соединить их тремя линиями так, чтобы квадрат оказался внутри. Пока вы пытаетесь соединить точки внутри квадрата, сделать это невозможно. Чтобы выполнить задание, необходимо продлить линию и выйти за границы фигуры, которой на самом деле нет.

Также и в нашем случае — чтобы открыть Смысл Великорецкого пути, необходимо выйти за границы обычного, человеческого, земного опыта и постараться увидеть его не в прямой перспективе — сквозь призму собственных мыслей и мнений, но в обратной перспективе — из горнего мира, как видят нас святые с икон, как читает нас Евангелие, как звучат в нас церковные песнопения. Образно говоря, надо увидеть крестный ход глазами Христа, и только этому Взгляду может открыться главное, которое можно будет назвать Смыслом с большой буквы.

Такое видение возможно, прежде всего, святым. Тем, кто «сораспялся Христу» и вслед за апостолом Павлом может воскликнуть: «И уже не я живу, но живет во мне Христос» (Гал. 2:20). Только достигнув единения с Христом, можно увидеть мир Его глазами. Мы далеки от идеала, и потому всякое наше толкование всегда будет относительным. Но нам дано Евангелие, которое является не только «жизнеописанием» Спасителя, но, прежде всего, Его благой вестью (греч. — εὐαγγέλιον), в свете которой мы можем увидеть Великорецкий путь.

Евангелие Царства

О чем благая весть Христа? Что стало сердцевинным содержанием Его проповеди? К сожалению, сегодня на эти вопросы нелегко ответить не только начинающему христианину, но и более опытному, не раз сходившему в крестный ход паломнику. Когда в твоем сознании евангельский текст раздерган на отдельные зачала и цитаты, трудно выделить какой-то один, центральный образ, и, кажется, что «Христос говорил обо всем».

Но это не так. В действительности, как заметил наш современник протопресвитер Александр Шмеман: «Всякий, кто хоть раз в жизни прочел Евангелие или слышал о нем в церкви, знает, что проповедь Христа была, прежде всего, возвещением Царства Божия. „Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное“ (Мф. 4:17) — вот слова, с которыми Он обходил всю Палестину, проповедуя Евангелие Царства, то есть благую весть о нем».

«Приготовляя путь Господу», именно об этом говорил людям святой Иоанн Креститель (Мф. 3:1—3). Когда же Иоанн был отдан под стражу, то Иисус оставил Назарет, поселился в Капернауме и с того времени «начал проповедовать и говорить: покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное» (Мф. 4:17). Именно об этом — «да приидет Царствие Твое!» — учил Он молится учеников (Мф. 6:10,13) и говорил, что именно Царства Божия следует им искать прежде всего (Мф. 6:33, Лк. 12:31—32).

О Царстве Божием — почти все притчи Христа. Только в одной 13-й главе Евангелия от Матфея Он открывает ученикам тайны Царства в шести образах, сравнивая его с сеятелем и добрым семенем, которое упало на добрую землю и принесло большой плод; горчичным зерном, которое было меньше всех семян, но выросло и стало большим деревом; закваской, которая подняла все тесто; сокровищем и купцом, который ради драгоценной жемчужины, продал всё, что имел; неводом, из которого хорошее собрали в сосуды, а худое выбросили вон (Мф. 13:3—8, 24—30, 31—33, 44—51).

Этот ряд можно продолжить. Но у всех евангелистов центральным в проповеди Христа будет образ Царства Небесного. О нем говорит первая заповедь блаженства: «Блажен­ны нищие духом, ибо ваше есть Цар­с­т­вие Божие» (Лк. 6:20; ср. Мф. 5:3). Марк пишет о нем, как о семени, которое неприметным образом всходит и растет в земле (Мк. 4:26—28), а также о том, что «кто не при­мет Царствия Божия, как дитя, тот не войдет в него» (Мк. 10:15). Лука вспоминает слова Спасителя о том, что «нет никого, кто оставил бы дом, или родителей, или братьев, или сестер, или жену, или детей для Царствия Божия, и не получил бы гораз­до более в сие время, и в век будущий жизни вечной» (Лк. 18—29—30). Иоанн свидетельствует, что именно вопрос о Царстве встал в полный рост в день Суда, когда Иисус на вопрос Пилата «Ты Царь Иудейский?», отвечал: «Цар­с­т­во Мое не от мира сего» (Ин. 18:33). Когда же на вопрос Пилата «Царя ли вашего распну? Первосвящен­ники отвечали: нет у нас царя, кроме кесаря, тогда, наконец, он пред­ал Его им на распятие» (Ин. 19:14—16). На то, что Иисус был распят как Царь, указывала и надпись, поставленная на Его кресте: «Иисус Назорей, Царь Иудейский» (Ин. 19:19).

Так, даже страдая на кресте, преданный народом и оставленный учениками Христос продолжал возвещать приблизившееся Царство Небесное. Почему же сегодня, когда мы идем за Его крестом из Вятки в Великорецкое, так мало думаем об этом? Не потому ли, что, как когда-то заметил прот. Александр Шмеман, «в религиозном сознании самих христиан Царство Божие, возвещенное Христом… давно уже не занимает то место, какое занимало оно в вере и опыте первых христианских поколений и, конечно, в вере Церкви».

Нет, конечно, христиане не забыли о Царстве Божием, о котором напоминают утренние и вечерние молитвы, читаемые на молебнах евангельские зачала, прошения и возгласы, звучащие при совершении Таинств, и, конечно, Божественная литургия — «Таинство Царства», «Небо на земле», «отображение той вечной Небесной Литургии, которая постоянно, вне времени и вне места, совершается на Престоле Горней Славы». Не только во время общественных богослужений, но и наедине — дома, на работе или в пути — христиане просят Бога Отца: «Да приидет Царствие Твое». Невозможно подсчитать, сколько раз звучит это прошение и во время крестного хода. Но, если расспросить самих верующих, что оно означает, «многие, очень многие окажутся, по всей вероятности, в затруднении, не зная, что ответить по существу».

Это непонимание — не просто досадно или печально, но, поистине, трагично. Потому что именно проповедь приблизившегося Царства Небесного стала той благой вестью, той подлинной новостью, которую Христос принес в мир. Евангелисты свидетельствуют, что именно это непонимание стало причиной, по которой люди предали и распяли Бога. История — о том, что именно оно лежит в основе революций и других общественных потрясений, когда, взяскуя душой — христианкой лучшего мира, политики и народы стремятся исправить наш несовершенный мир, не понимая или прямо отрицая благую весть Христа.

Но, что говорить о политиках, когда сегодня, посещая храмы, участвуя в богослужениях или крестных ходах, мы сами никак не соотносим все это с главным в проповеди Христа — с благой вестью о Царстве Божием, о котором Он учил молиться Богу Отцу, о котором были почти все Его притчи, о котором напоминает нам первая Заповедь блаженства.

Потрясающая новизна

Очевидно, что понимание Смысла Великорецкого пути не может лежать вне Благой вести Христа. Но в чем ее суть и новизна? Конечно, не в том, что помимо мира сего есть также потусторонний, загробный мир — об этом знали и древние египтяне, написавшие «Книгу мертвых», и древние греки, придумавшие Аид, и другие народы. И не в том, что загробная жизнь наступит после мира сего, как и сегодня по всему миру считают миллионы людей. В советские годы, ссылаясь именно такое понимание вечной жизни, идеологи атеизма упрекали верующих в «социальной апатии» и «равнодушии к делам страны, строящей коммунизм».

Потрясающая новизна благой вести Христа состояла и состоит в том, что о Царстве Божием и мире сем нельзя рассуждать в хронологической последовательности — «сейчас только мир сей, потом — только Царство». Потому что Царство Небесное «приблизилось и хотя и незримое и неведомое миру сему уже пребывает посреди нас, уже светится, уже действует в нем». «Ты победивший жало смерти, открыл верующим Царство Небесное» — поют верующие в гимне «Тебе, Бога, хвалим», традиционно звучащем в конце благодарственного молебна. Эти слова из песнопения, сочиненного в IV веке святителем Амвросием Медиоланским, глубоко и точно передают новизну благой вести о приблизившемся Царстве Христовом, ощущением которого жили первые христиане.

Эту радостную и благую весть сохранило для нас православное богослужение. «Христос посреде нас!» — приветствуют друг друга священники во время Евхаристии, и отвечают: «И есть, и будет!». Если во время литургии священнику сослужат Небесные силы, и посреди нас Сам Царь, то где мы находимся, как не в Его Царстве? Вся литургия — от первого возгласа священника, благословляющего Царство Отца и Сына и Святаго Духа, до слов, предваряющих причащение: «Яко разбойник, исповедаю Тя: помяни мя, Господи, во Царствии Твоем» и отпуста пронизана переживанием приблизившегося Царства Небесного.

Когда-то именно это переживание испытали послы святого князя Владимира за богослужением в византийском храме: «И пришли мы в Греческую землю, и ввели нас туда, где служат они Богу своему, и не знали — на небе или на земле мы: ибо нет на земле такого зрелища и красоты такой, и не знаем, как и рассказать об этом, — знаем мы только, что пребывает там Бог с людьми, и служба их лучше, чем во всех других странах. Не можем мы забыть красоты той, ибо каждый человек, если вкусит сладкого, не возьмет потом горького; так и мы не можем уже здесь пребывать». В конечном итоге, именно это оказалось решающим для выбора православной веры. И хотя некоторые склонны видеть в этих словах лишь переживание эстетического восторга, они свидетельствуют о большем — о реальности Царства Небесного, где Бог пребывает с людьми, которое приблизилось и уже светит в мире сем. Неслучайно рассказ о крещении князя Владимира преп. Нестор обрамил, с одной стороны, словами византийских царей: «Если крестишься, то… Царство Небесное воспримешь» а, с другой, величанием князю: «Пусть же Господь воздаст тебе по желанию твоему и все просьбы твои исполнит — о Царствии Небесном, которого ты и хотел».

Послам русского князя было дано коснуться Царства Небесного в византийском храме. Но оно не принадлежало ни Византии, ни средневековью. Время и пространство — категории, присущие нашему миру, а Царство Христово — «не от мира сего» (Ин. 18:33). Поэтому и сказано: «Не придёт Царствие Божие приметным образом, и не скажут: вот, оно здесь, или: вот, там. Ибо вот, Царствие Божие внутрь вас есть» (Лк. 17:20). Оно приблизилось и начинается не когда-то потом — в загробной жизни, а уже сейчас, в мире сем, как «праведность и мир и радость во Святом Духе» (Рим. 14:17). Начинается с познания единого истин­ного Бога и соблюдения Христовых заповедей (Ин. 14:15, 17:13), с молитвы «Да придет Царствие Твое», в которой мы просим, чтобы «в этих обстоятельствах, в этой моей будничной и трудной жизни прозвучало: Приблизилось к вам Царствие Божие (Лк. 10:9); чтобы засияла эта моя жизнь силой и светом Царства веры, любви и надежды… О том, чтобы помог нам Бог не изменить этому светлому Царству, не отпадать от него ежечасно, не погружаться в затягивающую нас постоянно тьму, и о том, наконец, чтобы пришло оно, это Царство Божие, как говорит Христос, в силе (Мк. 9:1)».

«Бог в ребрах»

Кто-то скажет: «С литургией понятно, но какое отношение все это имеет к Великорецкому крестному ходу?».

Самое прямое. Потому вот уже много веков вершиной и центром Великорецкого пути является Божественная литургия на месте явления чудотворного образа. Первое упоминание о ней относится к 1624 г. Уже в те далекие времена именно литургия была центром Великорецких торжеств и собирала множество паломников. Вот только приходили они на Великую реку не крестным ходом, а самостоятельно или небольшими группами, состоящими из родственников и односельчан. Прежде всего — из сел и деревень, расположенных на севере Вятского края.

У жителей городов Шестакова, Слободского, Котельнича и Орлова существовала другая традиция — они ежегодно ходили на судах за чудотворной иконой в Хлынов и, привезя ее в свой город, торжественно праздновали память Николы Великорецкого. И вновь центром этих торжеств была Божественная литургия.

Известно, что жители Хлынова (Вятки) также не ходили на место паломничества «всем скопом», а провожали икону святителя Николая до Филейки, откуда ее уже везли на «прежнее чудотворное» место священники. Причем не несли, а именно везли — сначала, по рекам на струге, затем, по суше на телеге, делая остановки в попутных селах и деревнях. Спустя несколько дней на Филейке горожане торжественно встречали чудотворную икону, возвращавшуюся с Великой реки. При этом в Хлынове существовал свой общегородской праздник в честь Николы Великорецкого, который отмечался в девятую пятницу по Пасхе. И снова центром этого праздника была Божественная литургия.

Даже в начале XX века, когда Великорецкие торжества собирали несколько десятков тысяч паломников, те приходили на место обретения чудотворной иконы самостоятельно, а не «торжественным церковным шествием» из Кирова в Великорецкое и обратно, к которому мы привыкли за последние годы.

Этот крестный ход возник в начале 1990-х гг. — буквально, на наших глазах, когда, после тридцати лет запрета, верующим наконец-то разрешили открыто прийти на реку Великую и почтить память святителя Николая. Этот крестный ход унаследовал не только смелость и подвижнический дух паломников советских лет. Но он также унаследовал и сложившееся в те годы понимание паломничества, когда главным было пойти и дойти — через все заслоны и запреты, мимо милиционеров и дружинников, вопреки всем страхам, угрозам и репрессиям. В 1960 г. Великорецкая церковь была закрыта и Божественная литургия на чудотворном месте не совершалась до июня 1989 г. — в течение трех десятилетий. И не их вина, что за эти годы понимание Великорецкого паломничества, как пути к Божественной литургии, и понимание самой литургии, как пути в приблизившееся Царство Небесное, отошло на второй план или забылось совсем. Паломники советских лет выстояли и сохранили для нас великую традицию. Осмыслить ее — задача нашего поколения.

Дерзаем предположить, что этот более глубокий Смысл Великорецкого пути открывается именно в свете благой вести Христа о приблизившемся Царстве Небесном, реальность которого являет Божественная литургия. В день торжеств она совершается на берегу реки Великой. Когда ты в конце ее причащаешься Святых Христовых Таин, и в твоем сердце — «праведность и мир и радость во Святом Духе» (Рим. 14:17), то и Царство Божие — в тебе. Когда же Царство Божие в тебе — оно и вокруг тебя., Поэтому ты не удивляешься тому, что берег реки стал храмом под открытым небом, с которого во время водосвятного молебна падают капли дождя, а после водосвятия по руслу лесной реки течет святая вода. И единение людей — таких непримиримо разных в любой другой ситуации — тоже не удивляет. Потому что они собрались здесь во имя Христа, и Он посреди них (Мф. 18:20), а где Царь, там и Его Царство. Потому что не в фантазиях, а наяву тебя достигло Царство Божие, и уже никто не сможет тебя от него отлучить (Рим. 8:35).

Кроме тебя самого. Потому и сказано: «Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное» (Мф. 4:17). Нельзя встретить Царство Божие, не покаявшись — не переосмыслив своей жизни, не переменив мыслей и поступков. Поэтому Божественную литургию на Великой реке предваряет Таинство покаяния (исповедь), в котором, вглядываясь в себя и вычищая уголки своей души от всего, что разлучает нас с Богом, мы открываем свое сердце Христу и Его Царству.

Есть люди, которым для этого достаточно в день торжеств приехать на Великую реку. Это «нищие духом» инвалиды, жизнь которых и без того исполнена смирения, или маленькие дети, которые еще не знают греха — «таковых есть Царствие Божие» (Мф. 5:3, Мк. 10:14). Нам же остальным — здоровым и грешным — положен покаянный труд, так как «от дней же Иоанна Крестителя доныне Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его» (Мф. 11:12).

Великорецкий ход и является тем самым покаянным, молитвенным трудом. Шествуя на Великую реку, мы несем не только чудотворную икону, но также свои «ребра», с каждым новым шагом все более отчетливо понимая, что именно в них живет Бог (1 Кор. 3:16) и них начинается Его Царство. Чтобы не только пойти и дойти до Великорецкого, но также — прийти в себя. Такой ход не измеряется количеством пройденных километров, но его нельзя пройти без молитвы, любви к Богу и милосердия к ближним, которым учит нас святитель Николай. И если мы пойдем тем самым настоящим крестным ходом, то обязательно увидим и почувствуем, как по мере нашего покаяния, не только внутри, но и вокруг нас все ярче будет сиять приблизившееся Царство Божие, в которое и ведет Великорецкий путь.

О Вятском Спасе и не только

31 июля 2014 года телеканалы и другие средства массовой информации рассказали о новой инициативе Президента России В. В. Путина, предложившего в целях возрождения исторического облика Московского Кремля восстановить Чудов и Воскресенский монастыри, а также открыть для посетителей ворота в Спасской башне, которые связывают внутреннее пространство Кремля с Красной площадью — сердцем столицы и всей России.

Президент делает первый шаг

Комментируя инициативу Президента, мэр г. Москвы С. С. Собянин, эксперты и журналисты справедливо отмечали, что она будет способствовать возрождению исторической памяти народа, улучшит логистику посещения туристами Кремлевских соборов и музеев, позволит веселить из Кремля лишних чиновников, окопавшихся на этом святом месте после большевистского переворота настолько прочно, будто над ними не властны никакие ветра перемен.

Конечно, все это не произойдет в одночасье. После того, как в 1929 г. Кремлевские обители были закрыты и снесены, их территория оказалась занята безликим «корпусом №14», который настолько банален в архитектурном отношении, что, в отличие от «Царь — колокола», «Царь — пушки», «Колокольни Ивана Великого» и кремлевских башен, не получил уникального названия, а только — порядковый номер. С годами этот корпус пришел в ветхость. Поэтому эксперты готовы поддержать решение Президента не восстанавливать «советский новодел», а возродить Кремлевские святыни, связанные с памятью о святом князе Димитрии Донском и московском святителе Алексие, Куликовской битве и Смутном времени. Дай Бог, что это удалось осуществить!

Вместе с тем, если возрождение монастырей потребует значительного времени, то открыть для посетителей Кремля Спасские ворота, по мнению Президента, можно будет уже в ближайшее время. Можно представить, как были рады услышать об этом москвичи и гости столицы. Но жители Вятского края — вдвойне! Потому что, самая знаменитая башня Московского Кремля, как известно, была названа Спасской после того, как в 1647 г. из Хлынова в столицу был принесен Нерукотворный образ Спасителя — «Вятский Спас», прославившийся в родном городе многими чудесами, да так и оставленный по повелению царя Алексея Михайловича в Новоспасском монастыре, родовой обители Романовых.

Известно, что до этого момента башня и ворота в ней назывались Фроловскими — по имени церкви святых Флора и Лавра на Мясницкой улице, к которой через них вела дорога из Кремля. В 1514 г., в память о взятии русскими войсками г. Смоленска, над этими воротами со стороны Красной площади был помещен знаменитый образ Спасителя с припадающими к Его ногам преподобными Сергием Радонежским и Варлаамом Хутынским. Но и после этого еще в течение более ста лет ворота по-прежнему назывались Фроловскими. Лишь, когда по царскому указу с внутренней стороны Кремля над ними был помещен список «Вятского Спаса», ворота и башня были названы Спасскими — в честь смоленской и вятской святынь.

Это было мудрое и своевременное решение. Но, прежде чем сказать — почему, необходимо, хотя бы кратко, напомнить историю «Вятского Спаса».

Как Вятский Спас в Москву «ходил»