Бесплатный фрагмент - Приключения отца Иеронима

Предисловие

Я всегда любил путешествовать. Путешествия для меня — не просто способ отдохнуть, это ещё и возможность узнать что-то новое, открыть мир и самого себя с неожиданной стороны. И, как показала жизнь, самое удивительное всегда происходит совершенно случайно.

Несколько лет назад я отправился в северную Италию, в городок Арко — одно из лучших мест Европы для скалолазания. Это увлечение давно стало неотъемлемой частью моей жизни: лазание по вертикальным, а порой и нависающим скалам требует не только силы и техники, но и глубокой внутренней сосредоточенности, ясности ума и готовности к борьбе со своими страхами. В Арко я решил попробовать пролезть одну непростую трассу, о которой давно мечтал. Но она никак не давалась мне — на одном и том же ключевом участке я снова и снова срывался вниз, несмотря на все старания.

В какой-то момент я заметил, что за мной внимательно наблюдает человек, сидящий чуть в стороне на небольшом валуне. Худощавый, темноволосый, с быстрыми, уверенными и очень точными движениями. Его возраст было невозможно определить: он мог быть и на десять лет старше меня, и почти моим ровесником. Взгляд его был спокоен, проницателен и даже немного насмешлив.

В очередной раз сорвавшись, я уже собирался бросить попытки, когда незнакомец спокойно сказал мне:

— На этом нависании нужно делать флаг, а не скрутку.

(«Флаг» и «скрутка» — это приемы, которые используются при лазании по нависающим стенам).

Совет прозвучал так уверенно и точно, что я решил последовать ему. И неожиданно, с первого раза, легко преодолел проблемный участок. Когда я спустился, он улыбнулся и представился:

— Иероним.

Я поблагодарил его за совет, и мы разговорились. Он оказался невероятно интересным и глубоким собеседником, прекрасно разбирался не только в технике скалолазания, но и во многих других вещах, которые давно меня занимали — в вопросах философии, истории, психологии, традиционных практик оздоровления. Оказалось, что он и сам — опытный скалолаз, и мы решили полазать вместе ещё.

На следующий день мы встретились снова. Мы много лазали, страхуя друг друга, а в перерывах разговаривали обо всём на свете. Мне становилось понятно, что передо мной совершенно неординарный человек, чьи знания поражают широтой и глубиной. В его речи периодически проскакивали архаичные выражения, а какие-то исторические события он описывал так ярко и подробно, будто был очевидцем.

Постепенно мы сблизились, начали общаться чаще, и между нами установилось доверие. Уже после отъезда из Арко наше общение продолжилось, перейдя в переписку по электронной почте, и я постепенно узнал его удивительную и совершенно невероятную историю, с которой вы познакомитесь на страницах этой книги.

Признаться, сначала я не мог поверить в то, что узнал, — было слишком много невероятных деталей. Но постепенно сомнения сменились изумлением и пониманием: мой новый знакомый Иероним оказался человеком, родившимся много веков назад, в далёком 1321 году в маленькой швейцарской деревне Штайнвальд. Тем самым Иеронимом, чья жизнь таинственным образом продолжается по сей день.

Когда я поделился с ним идеей изложить его удивительную историю в книге, он не возражал, но попросил меня об одном — чтобы это было не просто развлечение для читателя, а нечто полезное. Именно по этой причине мы вместе составили специальное приложение для любознательных, в котором Иероним подробно описал дыхательные и холодовые практики, которыми он сам пользуется уже много лет, и основы рунической магии, переданные ему когда-то его древним учителем.

Перед вами — первая часть удивительной истории моего друга и наставника, отца Иеронима. Надеюсь, что его знания и мудрость принесут вам не только удовольствие от чтения, но и пользу, вдохновение и возможность взглянуть по-новому на окружающий мир и самих себя.

Глава 1. Матиас и его первые воспоминания

Мои первые воспоминания — это холод. Густой, как молочный туман, он укрывал горы и долины моего детства, заползал в дома, заставляя смертных искать спасения у огня. Родился я в год Господень тысяча триста двадцать первый, в краю швейцарском, где доблестью считалось не умение владеть мечом, но искусство плотника, который топором созидает, и мудрость матери, что с терпением оберегает семью. И хоть то время было суровым и лишённым изысканности, именно такая эпоха рождает истории, что живут в памяти людской — как моя, начавшаяся в крохотной деревушке, в доме, полном дыма, тепла скота и человеческого духа.

Дом наш был строением скромным, но крепким, ибо мой отец, мастер Иоганн, собственноручно воздвиг его, трудясь не покладая рук. Говорят, его топор был столь остёр и послушен, что мог бы соперничать с искусным клинком, ведь в его руках любое дерево поддавалось с первого удара. Отец мой, человек великого умения, всегда говаривал: «Топор может построить дом, но огонь хранит семью». И вся наша семья обитала вокруг этого очага, что топился «по-чёрному», ибо дым из него шёл не через трубу, как в домах знатных господ, а свободно поднимался вверх, окрашивая всё вокруг в цвет угольный.

В те времена, кто входил к нам в дом, будь то сосед или странник, редко мог сразу найти нас в чёрной дымке. Да и шутил отец иной раз: «Коль кто в нашем доме двери с первого раза найдёт, того зови не гостем, но мудрецом». И хоть я ещё был мал, чувствовал в словах его не просто веселье, но мудрость — искусство жить в простоте.

Зима была для нас временем великой битвы с природой. Когда снега ложились, как саван, и ветры пронизывали до самых костей, мы собирались в доме, согреваемые не только огнём, но и теплом наших коров и коз, что зимовали под той же крышей. Близость их дыхания, казалось, убаюкивала нас лучше, чем любая сказка. Как-то раз я спросил у матери, Элизабет: «Мама, почему корова всегда стоит в углу, а не возле очага? Ведь она согревает нас лучше, чем сам огонь». Мать, не отрываясь от своих трав, ответила с лёгкой усмешкой: «Потому что корова знает своё место, и нам всем не худо бы у неё поучиться». Тогда я впервые задумался, что в её словах и травах всегда скрывался некий глубинный смысл, доступный лишь тем, кто готов слушать.

Элизабет была женщиной непростой — дочерью травника, а значит, ведала тайны природы и лечила недуги, что губили простых людей. Её руки, всегда пахнувшие зверобоем и чабрецом, могли исцелить и человека, и животное. Она не смеялась громко, как отец, но её улыбка была редким сокровищем, сиявшим, когда дни казались самыми мрачными.

Однако же и я, будучи мальчиком, находил место для игр и шалостей. Помню, как в зимнюю пору мы с другими детьми катались по заснеженным склонам, устраивая гонки на досках, обточенных собственноручно. Как-то раз я, потеряв равновесие, скатился вниз быстрее доски, за что друзья прозвали меня «летающим камнем». И хоть синяков я тогда набил изрядно, смех наш был громче, чем вой ветра.

Но всё же самым ярким воспоминанием детства было слово отца: «Матиас, смейся всегда, что бы ни было. Смех твой — щит, что крепче любого доспеха». И эти слова, произнесённые, быть может, с долей легкомыслия, врезались в мою душу, как узоры, что вырезал отец на дереве.

Так начиналась жизнь моя — в доме, что был одновременно крепостью и тюрьмой, среди дыма и снега, где холод не мог победить тех, кто знал, как согревать себя шуткой и огнём. И хоть дороги мои вели меня далеко за пределы деревни, память о дыме, коровьем дыхании и тепле очага осталась со мной навеки.

Глава 2. Мастерство отца и тайны матери

Мой отец, Иоганн, был человеком, чья жизнь и ремесло казались неотделимы друг от друга. Его руки, покрытые мозолями, говорили о долгих годах труда, о тысяче досок, обработанных его топором, и о сотне домов, построенных на склонах наших холмов. В нашей деревне Иоганн был не просто плотником — он был хранителем того искусства, что передавалось от отца к сыну, от поколений, живших в мире с лесом и горой. И каждый удар его топора, словно ритм, соединял его с этой землёй.

Работая, он говорил мало, но каждое слово казалось значительным. «Дерево, Матиас, нужно уважать, — говорил он мне, когда я ещё только учился держать в руках нож. — Оно знает свою силу и свои пределы. Если ты не сможешь понять его, оно обманет тебя. А если поймёшь, оно поддастся тебе без борьбы». Мне казалось, что эти слова относились не только к дереву, но и к самому отцу. Его мастерство было не в силе ударов, а в том, как он чувствовал древесину, как будто между ними была какая-то невидимая связь.

Но не только отец был мастером в нашей семье. Моя мать, Элизабет, знала иные тайны — те, что заключались в травах, настойках и молитвах, которые она шептала над железным котлом. Говорили, что её знание перешло к ней от её отца, деревенского травника, чьё имя давно кануло в Лету. Но мать не любила говорить о своём прошлом. «Знание — как нож, — однажды сказала она мне. — Оно может быть полезным, но если не умеешь с ним обращаться, можешь порезаться».

Я часто смотрел, как она работает. Её движения были точными, как у отца, но в них была мягкость, которой я не видел ни в ком другом. Она сушила травы на деревянных перекладинах под крышей, их запах наполнял дом, смешиваясь с копотью и дымом от очага. Я запомнил эти запахи на всю жизнь. Они были одновременно горькими и сладкими, как сама жизнь в наших краях.

Но самым загадочным было то, что люди из деревни часто приходили к матери за помощью. Иногда это были простые просьбы: «Элизабет, дай что-нибудь от кашля» или «Элизабет, нужна мазь для раны». Но иногда они приходили ночью, шепча ей что-то на ухо. Я не знал, о чём шла речь, но мать всегда бралась за дело, и вскоре люди уходили с благодарностью.

Однажды я спросил её, почему люди так часто приходят к нам. Она лишь улыбнулась и ответила: «Потому что наша семья знает, как слушать — и людей, и землю. Не каждый может этому научиться». Тогда я ещё не понимал этих слов, но теперь знаю, что в них была истина. Мать умела видеть и чувствовать то, что ускользало от других. Её знание не было тайным, но его глубина пугала людей. Они называли её мудрой, но я знал, что многие боялись её, шептались, что её умение граничит с колдовством.

Вместе мои родители были как две стороны самой жизни: отец — прочный, основательный, мать — мягкая и гибкая, но с такой же внутренней силой. И я рос среди их труда и тайн, не зная, что однажды мне предстоит выбрать, по чьему пути идти.

В детстве же меня занимали более простые вопросы. Я часто ходил с отцом в лес и смотрел, как он выбирает дерево. «Смотри, Матиас, — говорил он, указывая на сосну, — это дерево — как старый человек. Оно много видело, но его сила уже на исходе. Его время пришло. Но ты никогда не тронешь молодое дерево без нужды. Оно, как ребёнок, должно вырасти и увидеть этот мир». Я кивал, не всегда понимая, но запоминая каждое слово.

Мать, в свою очередь, учила меня другому. «Помни, — говорила она, когда я приносил ей собранные травы, — каждая вещь в этом мире имеет свою цель. Даже сорняк может стать спасением, если знаешь, как его использовать. Никогда не выбрасывай того, что дано тебе землёй».

Эти уроки стали для меня основой того мира, в котором я жил. Но даже в те годы я чувствовал, что моё сердце ищет чего-то большего. Оно рвалось за пределы лесов и гор, за пределы деревни, которая казалась мне такой маленькой. Я ещё не знал, куда меня приведёт мой путь. Но точно чувствовал, что однажды мне придётся покинуть родительский дом.

Глава 3. Наставление отца Ансельма

Я хорошо помню тот день, когда впервые встретился с отцом Ансельмом. Солнечный свет мягко падал на грубый каменный пол нашей деревенской церкви, проникая сквозь цветные стекла — невиданная роскошь! Я стоял в дверях, переминаясь с ноги на ногу. Мои ноги всё ещё были в пыли, а сердце колотилось, как у мышонка, угодившего в западню. Я чувствовал себя не на месте, слишком маленьким для такого великого дома Господа.

— Матиас, подойди ближе, — позвал меня отец Ансельм. Его голос был низким, но тёплым, словно осенний ветер, несущий запах свежего хлеба.

Я медленно шагнул вперёд, чувствуя, как он внимательно разглядывает меня. Отец Ансельм был высоким мужчиной с густой седой бородой и глазами, которые, казалось, могли видеть в тебе то, чего ты сам о себе не знал. Он стоял у алтаря, держа в руках тяжёлую книгу в чёрном кожаном переплёте.

— Я слышал, ты смышлёный, Матиас. Говорят, ты быстро схватываешь, что тебе говорят, и редко задаёшь глупые вопросы. Правда ли это?

Я кивнул, не смея поднять на него глаза. Я знал, что моё любопытство не всегда радовало взрослых. Некоторые называли его даром, другие же — глупостью, что может привести к беде.

— Это хорошо, — продолжил он, словно прочитав мои мысли. — Бог любит тех, кто ищет истину. Но истину, Матиас, не так просто найти. Она спрятана за словами, за мыслями, за страницами книг.

С этими словами он протянул мне книгу, которую держал в руках. Я робко взял её. На обложке был крест, вытисненный золотом, а страницы пахли странной смесью пыли и ладана.

— Ты знаешь, что это? — спросил он.

— Нет, святой отец, — ответил я, едва не шёпотом.

— Это Библия, — произнёс он с таким уважением, что мне показалось, будто он держит в руках не книгу, а сам свет Божий. — Это слово Господа, записанное людьми. Но чтобы понять его, нужно уметь читать. Ты хочешь научиться?

— Читать? — переспросил я, глядя на него с изумлением.

В деревне никто, кроме самого отца Ансельма, не умел читать. Это умение казалось чем-то недостижимым, почти магическим. Но вместо страха я вдруг ощутил восторг. Что-то внутри меня загорелось, как огонь в очаге.

— Да, хочу, — сказал я твёрдо.

— Тогда слушай меня, Матиас, — его голос стал строже, но не менее добрым. — Умение читать — это дар, но это также труд. Это не для тех, кто боится работы. Ты готов?

— Да, святой отец, — ответил я, даже не задумываясь.

— Хорошо, — кивнул он. — Тогда приходи ко мне каждый день после полуденной службы. Я буду учить тебя читать, писать и понимать слово Божье. Но запомни: то, чему ты научишься, — это ответственность. Знание — как огонь. Оно может согреть, а может и сжечь, если обращаться с ним небрежно.

Я снова кивнул. В этот момент я чувствовал себя самым счастливым мальчишкой на земле. Мне казалось, что передо мной открылась дверь в иной мир, и отец Ансельм протягивал мне ключ.

Когда я вышел из церкви, солнце светило ярче, чем раньше. На душе было тепло, будто сам Бог взглянул на меня с небес. Я знал, что впереди — немало труда, но впервые в жизни ощущал: начинается нечто подлинное. Что-то важное вступает в силу — словно древний механизм, наконец, пришёл в движение.

Глава 4. Уроки отца Ансельма

Каждое утро я просыпался с первыми лучами солнца, но теперь меня будил не холодный воздух и голоса голодных животных, а нетерпеливое ожидание. Уроки отца Ансельма стали для меня не просто занятиями, но настоящим путешествием в мир, о существовании которого я даже не подозревал. Он учил меня складывать буквы в слова, а слова в смыслы, которые несли не просто знание, но силу.

Сначала чтение казалось мне тяжёлым трудом. Латинские буквы путались в глазах, а рука не слушалась, когда я пытался писать первые строки на пергаменте. Но отец Ансельм был терпелив. Он не повышал голос, не злился на меня за ошибки. «Матиас, — говорил он, — каждое слово — это ступень лестницы, ведущей к Богу. Пусть твои шаги будут медленными, но уверенными.» И с каждым днём я становился увереннее.

Но дело было не только в грамоте. Ансельм открыл передо мной величие закона Божьего. Он читал мне страницы из Писания, объясняя, как слова, записанные сотни лет назад, всё ещё живы. «Бог дал нам ум, чтобы мы не просто верили, но понимали, — говорил он. — Вера без разума — как путь без карты: идёшь, не зная куда». Эти слова проникали в моё сердце глубже, чем любые другие. Они разжигали во мне огонь, который я не мог погасить.

Со временем я начал задавать ему вопросы. Почему Бог создал человека? Почему мир так жесток? Почему одни люди живут в богатстве, а другие умирают в бедности? Ансельм не всегда отвечал прямо. «Некоторые ответы, Матиас, ты должен найти сам. Бог не даёт готовых решений. Он даёт нам путь.» И я понял, что хочу следовать этому пути. Не просто жить, но посвятить свою жизнь поиску истины.

Однажды, после службы, я сказал ему:

— Отец Ансельм, я хочу стать монахом.

Он посмотрел на меня долгим и внимательным взглядом, словно взвешивая мои слова. Затем кивнул.

— Это благородное желание, сын мой. Но стать монахом — значит оставить всё, что ты знаешь и любишь. Ты готов к этому?

— Да, святой отец, — ответил я, не колеблясь.

Когда я рассказал о своём решении родителям, их реакция была совсем иной.

— Монастырь? — переспросил отец, откладывая топор. Его лицо, всегда спокойное, на мгновение омрачила тень тревоги. — Ты хочешь бросить свою семью ради этих… молитв?

— Иоганн, — тихо сказала мать, положив руку ему на плечо. — Это его выбор.

Отец долго молчал, смотря на меня, как будто пытался понять, где он ошибся. Наконец, он сказал:

— Если это действительно то, чего ты хочешь, я не стану тебе препятствовать. Но помни, Матиас, жизнь в монастыре — это не только молитвы. Это труд, дисциплина и лишения. Убедись, что ты готов.

Мать подошла ко мне, её глаза блестели от слёз, но голос был твёрд:

— Я горжусь тобой, мой сын. Но знай: где бы ты ни был, мы всегда будем ждать тебя дома.

И в ту ночь, когда все легли спать, я вышел во двор и поднял глаза к звёздам. Я знал, что мой путь начался, и он уведёт меня далеко от того места, где я родился. Но я также знал, что отец Ансельм и мои родители дали мне силу, чтобы шагать этим путём уверенно, не сомневаясь в своём выборе.

Глава 5. Встреча с Эльзой

Прошло несколько лет. Я стал старше, выше ростом и, как говорил отец, «уже достаточно взрослым, чтобы не задавать слишком много вопросов». Но вопросов у меня, казалось, становилось всё больше. Тогда я был ещё далёк от монастырских стен и готовился к следующему шагу в своей жизни, о котором так много говорил отец Ансельм. И всё же, как бы я ни стремился к монашеству, сердце моё однажды свернуло в сторону, неожиданно и непреодолимо.

Стоял на редкость теплый солнечный день. Я возвращался из леса с корзиной, полной грибов. Узкая тропинка вела к ручью, где я обычно останавливался отдохнуть. Вода была прохладной и чистой, а тишина леса наполняла душу покоем. Но в тот день тишину нарушил голос.

— Ты собираешь всё подряд, даже мухоморы? — услышал я звонкий смех за своей спиной.

Я резко обернулся. На берегу ручья стояла девушка. Её светлые волосы блестели на солнце, а в руках была маленькая корзинка с грибами. Девушка смотрела на меня с таким лукавым огоньком в глазах, что я вдруг почувствовал себя совершенно глупо.

— Это не мухоморы, — с запинкой ответил я, словно сам не был в этом до конца уверен. — Это… это съедобные грибы.

Она опять рассмеялась, и её смех, казалось, заглушил даже журчание воды.

— Ты всегда такой серьёзный, когда защищаешь свои грибы? — спросила она, подойдя ближе.

— А ты всегда такая дерзкая, когда встречаешь незнакомцев? — парировал я, хотя сердце моё билось так, будто я только что пробежал пару миль.

— Я Эльза, — сказала она, протягивая руку. — А ты, я так полагаю, Матиас?

— Откуда ты знаешь? — удивился я, пожимая её руку. Ладонь была тёплой и удивительно сильной.

— В нашей деревне тебя все знают, — ответила она, делая шаг назад. — Говорят, ты учишься у отца Ансельма. А ещё говорят, что ты слишком умный для простого парня.

Я засмеялся, почувствовав, как смущение отступает.

— Умный — это хорошо. А вот дерзкая — это опасно. Между прочим, — сказал я, кивая на её корзинку, — ты тоже собрала немного мухоморов.

Эльза посмотрела на корзинку и хихикнула.

— Ладно, сдаюсь, — сказала она, поднимая руки. — Покажешь, где найти правильные грибы?

Такой была наша первая встреча. Мы провели весь день в лесу, забыв про грибы и просто разговаривая. Она смеялась над моими историями, а я пытался угадать, что заставляет её смеяться так легко. Казалось, мы знаем друг друга всю жизнь.

Когда солнце начало клониться к закату, Эльза посмотрела на меня серьёзно и сказала:

— Ты собираешься уйти в монастырь, правда?

Я кивнул, чувствуя странное напряжение в груди.

— А ты? — спросил я, стараясь сменить тему. — Что ты собираешься делать?

— Жить, — ответила она, улыбнувшись. — И, может быть, время от времени смотреть, как ты возвращаешься из монастыря.

Мы попрощались на опушке леса, но образ девушки остался со мной. Эльза была как ветер — свободная, яркая и непредсказуемая. И с того дня я не мог перестать думать о ней, даже когда мои молитвы становились длиннее, а уроки отца Ансельма — всё сложнее.

Глава 6. Выбор пути

Я сижу на пороге нашего дома, глядя, как закатное солнце окрашивает небо золотом и багрянцем. В руках у меня книга, которую дал отец Ансельм, но глаза никак не могут сосредоточиться на строках. Передо мной снова её лицо… Эльза, с её смехом, её смелостью, которой хватило бы на десятерых. Но главное — её взгляд. Иногда мне кажется, что она смотрит на мир сквозь хрустальную призму, которая дробит суету на сотни чистых искр, а потом собирает их в узор, понятный только ей. И в этом узоре нет места злу — только недоумение, будто она верит, что всё зло — это просто забытый свет.

И внутри меня два мира сталкиваются, как волны в бурю.

Прошло несколько недель с той поры, как мы познакомились. Мы встречались у ручья, будто это место было предназначено только для нас. Она рассказывала мне о своей жизни, о том, как мечтает увидеть мир за пределами деревни. А я — о книгах, о том, чему учил меня отец Ансельм, о созвездиях, что рассыпаны над нами, словно тайные знаки, которые ещё предстоит разгадать.

Но слова звучали всё реже. Вместо них было молчание, полное вопросов, на которые мы не осмеливались ответить. Однажды, сидя рядом, Эльза коснулась моей руки, и я почувствовал тепло, будто весь мир сузился до этого прикосновения.

— Матиас, — говорит она тихо, словно боялась разрушить тишину. — Ты правда хочешь уйти в монастырь?

Я не отвечаю сразу. Я смотрю в её глаза и чувствую, как что-то внутри меня сжимается.

— Я хочу знать, как устроен этот мир, — говорю я тихо. — Хочу разобраться, для чего мы живём. И верю, что в монастыре мне помогут найти истину.

— Я понимаю тебя… — тихо отвечает она, глядя куда-то в сторону. — Я всегда знала, что ты не такой, как все. Ты хочешь знать, зачем мы живём, но разве я не часть этого «зачем»? — она сжимает кулаки, в голосе звучит боль. — Ты бросаешь меня ради мечты, в которой нет ни тепла, ни жизни. Только холод камней и чужих молитв.

Я хочу сказать ей, что ненавижу себя за то, что мечтаю о чём-то большем, чем она. Но вместо слов я наклоняюсь и целую её. Впервые наши губы встречаются, и весь мир исчезает, оставляя только нас двоих. Я чувствую, как её рука сжимает мою, и думаю, что, возможно, у меня есть всё, что я искал.

Но поцелуй заканчивается, и с ним возвращается реальность.

В эту ночь я не могу уснуть. Моё сердце разрывается на части, одна из которых стремится к Эльзе, другая — к знаниям, которые, как я верю, только монастырь может мне дать. Я молюсь, стоя на коленях, чтобы Бог указал мне путь. Но ответа нет, только шёпот ветра за окном.

На следующий день я отправляюсь к отцу Ансельму. Я рассказываю ему всё, не опуская даже поцелуя. Его лицо остаётся спокойным, но глаза — они выдают его. Он понимает.

— Матиас, — говорит он мягко. — Любовь — это дар, но так же, как знание, она требует жертвы. Ты должен решить, что для тебя важнее. Никто не может сделать этот выбор за тебя.

Я киваю, хотя его слова оставляют на душе тяжесть. Я знаю, что он прав. Я знаю, что ответ уже есть внутри меня.

Через несколько дней я стою у ворот аббатства Святого Августина, которое находится совсем близко от нашей деревни. Моя мать провожает меня молча. Она держит меня за руку на протяжении всего пути, до самого порога. Отец Ансельм благословляет меня, его голос твёрд, а в его глазах я вижу гордость.

Я оглядываюсь в последний раз и вижу её. Эльза стоит вдалеке, у опушки леса, её фигура обрамлена золотым светом заходящего солнца. Эльза не подходит ближе, не зовёт меня. Я понимаю, что она дала мне свободу сделать свой выбор.

С тяжёлым сердцем, но и с решимостью, которую я не знал в себе раньше, я делаю первый шаг в монастырские ворота. Звон колоколов встречает меня, наполняя воздух обещанием чего-то необыкновенного. Я знаю, что начинаю новый путь, и что бы ни ждало меня впереди, это будет мой выбор.

Глава 7. Послушник

Ворота монастыря Святого Августина закрылись за мной с тяжёлым скрежетом. Этот звук, глухой и железный, словно навсегда отделил меня от прежней жизни. Передо мной стоял высокий монах в простой рясе, лицо его было суровым, а взгляд — острым, как зимний ветер.

— Ты — Матиас, — произнёс он, не спрашивая, но утверждая. — Я — брат Рафаэль, помощник аббата. Следуй за мной.

Я шагнул вперёд, чувствуя, как каждый мой шаг по каменному полу звучит непривычно громко. Мы шли по длинным коридорам, где яркий свет факелов метался по стенам, отбрасывая причудливые тени. Окна были узкими, едва пропускающими дневной свет. Казалось, весь монастырь был погружён в вечные сумерки.

Меня привели в небольшую келью, в которой была только деревянная кровать, стол и крест на стене. Брат Рафаэль строго посмотрел на меня и сказал:

— Здесь ты будешь жить, пока не докажешь свою преданность. Ты — послушник. Твои обязанности просты: трудись, молись и соблюдай тишину. Если докажешь, что достоин, аббат дозволит тебе принять постриг.

С этими словами он ушёл, оставив меня одного. Я опустился на жёсткую кровать и ощутил, как на меня накатила усталость. Но вместе с усталостью пришло спокойствие — странное, но глубокое. Я знал, что сделал правильный выбор.

Дни в монастыре были суровыми и однообразными. Мы вставали до рассвета, когда монастырские колокола звонили, призывая к утренней молитве. После неё нас ждал тяжёлый труд: работа в саду, починка стен, переписывание старых манускриптов. Пища была скромной — кусок хлеба, немного овощей и вода. Молоко или мясо появлялись лишь в великие праздники.

Аббат Ионас был человеком, которого никто не смел ослушаться. Его лицо, угловатое и строгое, будто вырубленное из камня, всегда хранило выражение сосредоточенности. Он говорил о Боге с таким рвением, что его слова обжигали, как огонь.

— Жизнь монаха — это не жизнь тела, — говорил он. — Это жизнь духа. Мы отрекаемся от всего земного, чтобы быть ближе к Богу. Кто не готов к этому, не достоин носить святую рясу.

Его фанатизм вдохновлял и пугал одновременно. Иногда он велел нам поститься несколько дней подряд, утверждая, что только через страдание можно приблизиться к истине. Я видел, как другие послушники падали от голода и усталости, но никто не осмеливался жаловаться.

Так, в трудах и молитвах, минуло два года. Однажды вечером, когда я переписывал старый текст, ко мне подошёл брат Рафаэль.

— Аббат зовёт тебя, — сказал он кратко.

Я поднялся, с трудом сдерживая дрожь. Встреча с Ионасом всегда была испытанием. В его присутствии было трудно не чувствовать себя малым и недостойным. Когда я вошёл в его келью, он сидел за столом и что-то писал.

— Матиас, — произнёс он, поднимая на меня свои острые, как лезвия, глаза. — Ты показал себя достойным. Готов ли ты отречься от своего имени, от своей прошлой жизни и принять обеты?

Я почувствовал, как моё сердце забилось быстрее. Я долго готовился к этому моменту, но сейчас он казался страшным. Отречься от себя, от всего, что было мной, — смогу ли я?

— Да, святой отец, — ответил я, чувствуя, как слова эти, будто против воли, срываются с моего языка.

На следующий день состоялась церемония. Мне сбривали волосы, и я чувствовал, как вместе с ними уходит часть моего прошлого. Аббат Ионас дал мне новое имя — Иероним, в честь святого, который посвятил свою жизнь переводам Писания.

Когда я надел монашескую рясу, то почувствовал не тяжесть, а облегчение. Теперь я был частью чего-то большего. Я стал Иеронимом, монахом, который искал Бога и истину в стенах монастыря Святого Августина.

Глава 8. Бремя сомнений