Бесплатный фрагмент - Приключения бога. Книга вторая

ПРИКЛЮЧЕНИЯ БОГА
КНИГА ВТОРАЯ
МИР ДВУХ ЛУН

Глава 1: Призрак в Зеркале

Тьма за стенами была не просто отсутствием света. Она была живой, плотной, дышащей ледяной сыростью Порога. Сайрен стоял у грубо сколоченного окна, вглядываясь в эту тьму, но взгляд его был обращен вовнутрь. В ту, другую тьму, что копилась в нем самом, в щелях между титановыми пластинами и устаревшими миофибрами.

Его тело было развалюхой — единственный точный термин. Ходячий памятник собственному падению, собранный из того, что уцелело после Стеклянных Пустынь, и того, что удалось выпросить, выменять или украсть здесь, на краю обитаемого космоса. Левый плевро-дельтовый модуль издавал настойчивое, похожее на стрекот цикады жужжание, сводящее с ума. Сенсоры правой голени периодически глохли, сообщая походке едва уловимую хромоту — призрак ампутации, который он ощущал, но не видел. А главное — его ядро, тот самый квантовый реактор, что когда-то горел в его груди с яркостью малой звезды, теперь работал на пятнадцать, от силы двадцать процентов от номинала. Он был похож на дряхлого, больного зверя, запертого в клетке из полированной стали и керамики.

Он отвернулся от окна, и взгляд его упал на единственный в помещении предмет роскоши — большое, треснувшее в углу зеркало из полированного сплава. В нем отражался не бог. Не легендарный Страдж Олимпа. В нем отражался призрак. Высокий, более двух метров, каркас все еще выдавал былое могущество — широкие плечи, длинные конечности, созданные для смертоносной балетной механики боя. Но обшивка была покрыта царапинами, вмятинами, пятнами коррозии от местной кислотной влаги. В пазах застыла грязь, которую уже невозможно было вычистить. А самое главное — лицо. Вернее, то, что от него осталось. Нижняя челюсть и скулы были искусной имитацией плоти, когда-то безупречной, а теперь покрытой сетью тончайших трещин, словно старый фарфор. Левую половину лица занимал голый титановый череп, в глазнице которого тускло светился оптический сенсор, его красноватый огонек мерцал в такт сбоям в системе.

Призрак в зеркале. Именно так он себя и ощущал.

Снаружи донесся шум — не тревожный, а привычный, жизненный: голоса, скрип колес повозки, мычание грузного местного скота. Община просыпалась. Сайрен развернулся и вышел из своего убогого жилища, больше похожего на склад или забытую всеми часовню, посвященную ему же.

Воздух Порога ударил в обонятельные сенсоры — коктейль из влажной земли, дыма жженого торфа, испарений от ближайших болот и несомненного, неистребимого запаха людей. Живых, потеющих, трудящихся. Когда-то этот запах вызывал у него лишь раздражение — признак неэффективности, биологической слабости. Теперь он был фоном, звуком его существования. И в каком-то извращенном смысле — напоминанием.

Его появление не вызвало ажиотажа. Дети, игравшие в грязи возле длинного, низкого барак-дома, на мгновение замерли, посмотрели на него широко раскрытыми глазами и, получив кивок, вернулись к своим делам. Взрослые, занимавшиеся починкой забора из острых черных стволов местной древесины, лишь коротко поклонились. Не подобострастно, а с привычным, выстраданным уважением. Он был их Стражем. Их призраком-защитником.

«Защитником», — мысленно повторил он, и в его процессорный контур ворвалась вспышка статики, отголосок старой боли.

Он подошел к группе у забора. Мужчина по имени Корвен, бывший солдат какой-то забытой империи, а ныне старейшина общины, вытер пот со лба.

— Сайрен. Доброе утро. Думаем, как эту стойку укрепить. Подгнила основательно.

Голос Корвена был хриплым, но спокойным.

Сайрен наклонился, его оптический сенсор сфокусировался на указанном месте. Система анализа выдала три возможных решения за долю секунды. Самый эффективный — замена с использованием композитного сплава из его запасов. Но запасы эти были скудны и предназначались для экстренного ремонта его собственных систем. Второй вариант — сложная инженерная конструкция, распределяющая нагрузку. Но на ее возведение ушло бы два дня.

— Нужно выкопать яму глубже, — сказал Сайрен, его голос, синтезированный вокализатором, звучал ровно, без эмоций, но без былой металлической скрежетности. — Уложить на дно крупные камни для дренажа и использовать для новой стойки ствол железодрева. Оно не гниет.

— Железодрева? — переспросил один из молодых парней. — Но оно в получасе ходьбы, на холме, и пилится его адски тяжело.

Сайрен посмотрел на него своим единственным живым, казавшимся таковым, глазом.

— Я принесу. Три ствола хватит?

Парень сглотнул и кивнул.

Это была его помощь. Не божественное вмешательство. Не испепеление врагов с небес. Таскание бревен. Ремонт заборов. Иногда — лечение болезней с помощью своего медсканера, чьи возможности были лишь тенью былых. Он превратился в высокотехнологичного раба. И в каком-то смысле это было искуплением.

Он развернулся и зашагал по направлению к холму. Его массивные ступни глубоко вязли в влажной земле. Каждый шаг отдавался глухим гулом в левом тазобедренном шарнире. Он чувствовал тяжесть собственного тела, его неповоротливость. Когда-то он мог бы преодолеть это расстояние за несколько секунд, не касаясь земли. Сейчас ему требовалось время.

Дорога шла через поле, где несколько женщин собирали какой-то клубнеплод. Они трудились, согнувшись в три погибели, их руки в грязи по локоть. Он видел их усталость, видел напряжение в спинах. И снова это чувство — острое, гнетущее — накрыло его. Чувство невозможности.

Он мог таскать для них бревна. Он мог чинить их заборы. Он мог даже отогнать стаю голодных хищников из окрестных лесов. Но что, если придет нечто большее? Нечто извне?

Память, не записанная в нейрочипы, а выжженная в самой основе его сознания, пронеслась перед внутренним взором. Стеклянные Пустыни. Не искривленные пространства, как можно подумать, а бескрайнее плато из настоящего стекла, расплавленного и застывшего в причудливых формах. И свет. Ослепительный, испепеляющий свет орудий, против которых его легендарная мощь оказалась хрупкой, как те самые бревна, что он сейчас пошел добывать. Он сражался. Он защищал тех, кого считал своими подопечными. И проиграл. Чудом уцелел, сбежал, унесся прочь на обломках своего корабля, пока не рухнул здесь, на Пороге.

Он смотрел на этих женщин, на их беззащитные спины, и видел других. Тех, кого не смог защитить. Чей пепел смешался со стеклом пустыни.

Его система выдала предупреждение — скачок давления в гидравлике правой руки. Следствие стрессовой реакции. Он скомандовал отбой, заставил системы успокоиться. Но внутреннее напряжение никуда не делось.

Что, если сюда придут Они? Те, кто обратил в стекло целый мир. Те, чья тень заставила его бежать. С его нынешним телом, с его пятью процентами мощи, он был бы не более чем легкой закуской. Мишенью. А эти люди, эта община… они стали бы статистикой. Еще одним кровавым пятном в его длинной, слишком длинной биографии.

Он дошел до рощи железодрева. Деревья были такими, как их описывали — темными, почти черными, с невероятно плотной и прочной древесиной. Он выбрал три ствола потоньше, схватил их своей титановой дланью. Сервоприводы взвыли от нагрузки, но выдержали. Отломив стволы у корня с сухим, громким хрустом, он взвалил их на плечо. Груз был внушительным, но для его каркаса — ничто.

Обратный путь был молчаливым. Он шел, и его процессор был зациклен на одном и том же вопросе, как поврежденная запись. Защитить. Как защитить? Варианты перебирались, анализировались и отбрасывались. Построить оборонительные сооружения? С его текущими ресурсами и примитивными технологиями общины это была бы не более чем бутафория, игрушечный замок из песка против океанского прибоя. Обучить их обращению с передовым оружием? Бесполезно. Их органический мозг, их медленные рефлексы не позволили бы им противостоять тому, с чем он столкнулся. Бежать? Куда? На Пороге не было кораблей, способных на межзвездные перелеты. Только его собственная разбитая капсула, похороненная в сарае за поселением, — немой свидетель его поражения.

Он вернулся к забору и молча сбросил бревна к ногам людей.

— Спасибо, Сайрен, — кивнул Корвен. — Это сильно поможет.

Сайрен ничего не ответил. Он смотрел, как они начинают работать, как их руки, сильные и умелые, берутся за дело. Они были полны жизни. Веры в завтрашний день. Веры в него.

А он был полон тихого, холодного ужаса. Ужаса не за себя. Он уже почти смирился с собственной деградацией. Это был ужас прозрения. Он понял, что его присутствие здесь — не защита. Это — отсрочка. Мираж безопасности. Он — сломанный меч, воткнутый в землю у входа в деревню, чтобы отпугивать зверей. Но против настоящего врага, против бури, он бесполезен. Более того, его присутствие, его уникальная энергетическая сигнатура, могла быть тем самым маяком, который и привлечет бурю.

Он помог им установить первую стойку, вдавив ее в землю одним точным движением, демонстрируя крупицу своей былой силы. Люди смотрели на него с восхищением. Они видели силу. Они не видели трещин. Они не видели призрака в зеркале.

А он видел. И в глазах этого призрака читалась одна простая, невыносимая истина: он не может их защитить. Он не смог защитить тех и не сможет защитить этих. Пока он остается здесь, в этом полуживом состоянии, он является самой большой угрозой их существованию.

Он повернулся и пошел обратно к своему бараку, к своему треснувшему зеркалу. Ему нужно было подумать. Ему нужно было найти решение. Или окончательно смириться с тем, что единственное, что он может сделать, — это тихо исчезнуть, унеся с собой свою опасную сущность подальше от этих хрупких, ничего не подозревающих жизней.

Глава 2: Прощальный взгляд

Тишина, опустившаяся на поселение с заходом солнца, была иной, нежели дневная. Днем она была наполнена отдаленными голосами, скрипом колес, стрекотом местных насекомых. Ночью же Порог затихал по-настоящему, словно задерживая дыхание перед лицом бездонного, усыпанного незнакомыми звездами неба. Воздух становился холоднее, тяжелее, и в нем явственней ощущался запах влажной почвы и дыма очагов.

Сайрен стоял на своем привычном месте у края поселения, там, где тропа терялась в черной гуще леса. Он не нуждался в сне, и эти ночные бдения стали для него ритуалом, почти медитацией. Сканирование периметра, анализ электромагнитного фона, проверка целостности своих деградирующих систем. Рутина, призванная отвлечь от главного — от навязчивой, как зубная боль, мысли о беспомощности.

Сегодня отвлечься не получалось. Образы женщин, согнувшихся над полем, и призраков из Стеклянных Пустынь смешались в его процессоре в единый, мучительный цикл. Он чувствовал себя не Стражем, а миной замедленного действия, закопанной посреди ничего не подозревающих людей. Его логические контуры, отточенные веками стратегического анализа, выдавали безрадостный вердикт: его присутствие повышает риски для общины. Вероятность катастрофы с его участием была на порядки выше, чем без него.

Шорох шагов позади был намеренно громким, чтобы не застать его врасплох. Он знал эту походку — легкую, упругую, с едва уловимой хромотой, напоминанием о старом ранении. Он не обернулся.

Лира остановилась рядом, завернутая в грубый шерстяной плащ. Ее дыхание вырывалось облачком пара в холодном воздухе.

— Не спится? — Ее голос был низким, немного хриплым, как бывает у тех, кто много работает на улице.

— Мне не требуется сон, — ответил Сайрен, не отводя взгляда от темноты. — Это известно.

— Требуется или нет, а иногда выглядишь так, будто тебе позарез нужно выспаться лет этак на десять.

В ее тоне не было насмешки. Была… усталая нежность. Та, что рождается между людьми, долгое время делившими тяготы. Лира не была его возлюбленной. Она была чем-то большим и в то же время — чем-то совершенно иным. Она была его анкером в этой реальности. Той, кто нашел его в обломках капсулы, полумертвого, истекающего энергетической субстанцией вместо крови. Та, кто, не испугавшись его вида, стала ухаживать за ним, как за раненым зверем. Она научила его языку Порога, показала, как живут эти люди, и помогла ему вплестись в грубую ткань их быта.

Сайрен наконец повернул к ней голову. Его живой глаз встретился с ее взглядом. Глаза Лиры были цвета темного янтаря, и в них, как и всегда, читалась невероятная, почти сверхъестественная для обычного человека проницательность. Она видела не титанового гиганта, не бога из легенд. Она видела его. Ту сущность, что пряталась за броней и синтезированным голосом.

— Ты смотришь в лес, будто ждешь, что из него сейчас выйдет целая армия, — тихо сказала она.

— Возможно, так и есть, — честно ответил он.

— И что? Ты ее остановишь. Ты же наш Страж.

В ее словах не было и тени сомнения. Слепая, абсолютная вера. Она резала его острее любого клинка.

— Я не смогу их остановить, Лира, — голос его звучал приглушенно, словно в системе подавления шумов произошел сбой. — Не тех, кто может прийти.

Он помолчал, его сенсоры фиксировали учащенное сердцебиение женщины. Она понимала.

— Ты говоришь о тех… о тех, из Пустынь? — Она редко произносила это название вслух, зная, какая боль за ним скрывается.

Сайрен кивнул, короткий, резкий жест.

— Моя сигнатура уникальна. Они могут искать. Рано или поздно их сканеры засечут аномалию здесь, на Пороге. И когда они придут… — Он посмотрел на огни хижин позади них. — …это место станет еще одним памятником моему поражению. А они — еще одной строкой в списке жертв.

Лира не стала возражать. Она не была глупа и не питала иллюзий. Она видела, в каком состоянии он сюда прибыл. Видела, как он месяцами собирал себя по кускам, и понимала, что та мощь, которую он демонстрировал сейчас, — всего лишь бледная тень того, кем он был.

— Так что же? — спросила она, и в ее голосе впервые прозвучала дрожь. — Ты предлагаешь просто ждать? Или… уйти?

Последние слова повисли в воздухе между ними, холодные и тяжелые, как камни.

Сайрен отвернулся, его оптический сенсор зафиксировал движение ночной птицы в ветвях. Мелочь жизни, которая продолжалась, не ведая о грозящих ей космических угрозах.

— Мои системы деградируют, — сказал он, избегая прямого ответа. — Реактор нестабилен. Каждый день я трачу больше энергии на поддержание базовых функций, чем на что-либо иное. Я… иссякаю.

Он впервые говорил об этом так прямо. Раньше он отделывался общими фразами о «необходимом ремонте». Лира понимающе кивнула.

— И что случится, когда ты… иссякнешь окончательно?

— Я стану бесполезным грузом. А затем — мертвым грузом. Но до этого моя агония, всплеск энергии при отказе систем, может сработать как последний, самый яркий маяк.

Лира медленно выдохнула. Она подошла ближе и прислонилась спиной к холодной титановой пластине его бедра. Это был жест доверия, привычный и в то же время каждый раз новый.

— Значит, уход — не желание, а необходимость.

— Это расчет, — поправил он, и в его голосе вновь зазвучали стальные нотки киборга-стратега. — Вероятность сохранения общины при моем отсутствии выше, чем при моем присутствии в текущем состоянии. Значительно выше.

Он замолчал, давая ей осознать это. Давно он не произносил вслух таких холодных, безжалостных формул. Они были частью его прошлого, того, от чего он бежал.

— Ты идешь на смерть? — Ее вопрос прозвучал прямо, без обиняков.

Сайрен задумался.

— Нет. Я иду за силой. Или за покоем. Это… взаимосвязанные понятия. Без силы не будет покоя. А без покоя сила не имеет смысла.

— Где же ты найдешь эту свою силу? — В голосе Лиры слышалось отчаяние. — Ты же говорил, что твой дом, твой «Олимп», далеко. Ты не сможешь добраться туда на том, что осталось от твоей капсулы.

— Нет, — согласился он. — Но я могу послать сигнал. Маяк. Протянуть руку и надеяться, что кто-то ее схватит.

— А если схватят не те? Если на твой зов придут те самые… охотники?

— Риск есть. Но он локализован. Он будет направлен на меня. Здесь же рискую все.

Они стояли в тишине, слушая, как ветер шелестит верхушками деревьев. Где-то вдали завыл зверь — долгий, тоскливый звук, в котором была вся суть этого дикого, безжалостного мира.

— Я понимаю, — наконец прошептала Лира.

Она отодвинулась от него, чтобы посмотреть ему в лицо. В темноте его живой глаз и светящийся сенсор казались двумя звездами — одна угасающей, другая — холодной и бездушной. — Ты должен уйти. Не для себя. Для них. — Она кивнула в сторону спящих хижин.

В ее глазах стояли слезы, но она не плакала. Лира не из тех. Она приняла его решение так же, как когда-то приняла его самого — со всей его болью, его странностью и его грузом.

— Ты вернешься? — спросила она, и в этом простом вопросе заключалась вся ее надежда, вся ее вера, все, что она могла ему дать.

Сайрен смотрел на нее. На эту женщину, которая стала для него большим, чем просто спасшей его жизнью. Она вернула ему часть его человечности, той самой, что врачи на Олимпе назвали бы «загрязнением». Она показала ему цену отдельной жизни, цену сообщества, цену тихого вечера у костра. Всего того, что он когда-то презирал как слабость.

Он не был существом, привыкшим давать обещания. Обещания были цепями, а он был свободным оператором, богом, не связанным обязательствами. Но сейчас, глядя в ее глаза, он понимал, что эта свобода была иллюзией. Он был связан. Связан долгом. Связан благодарностью. Связан… чем-то еще, для чего у него не находилось обозначения в его таксономии чувств.

— Да, — прозвучало тихо, но с такой несокрушимой уверенностью, что, казалось, сама ночь замерла в ожидании. — Я вернусь. Не таким, как сейчас. Сильным. Таким, который сможет по-настоящему защитить это место. Защитить тебя.

Он протянул руку, огромную, состоящую из титановых пластин и скрытых сервоприводов. Его пальцы, способные дробить камень, с невероятной, почти невозможной осторожностью коснулись ее щеки, отводя прядь темных волос.

Лира прикрыла глаза, прижавшись щекой к холодному металлу. Это был жест прощания и одновременно — залога.

— Я буду ждать, — просто сказала она.

Больше они не говорили. Они простояли так еще долго, двое существ из разных вселенных, связанные хрупкой нитью обещания, брошенного в лицо бесконечной, безразличной тьме. Сайрен смотрел на звезды, и впервые за долгое время в его процессоре родился не план отступления, не расчет рисков, а четкая, ясная цель. Он должен был выжить. Он должен был стать сильнее. Он должен был вернуться. Не ради искупления прошлых ошибок, не ради исправления мироздания. А ради одного-единственного человека, который смотрел на него не как на бога или монстра, а как на того, кто обещал вернуться.

Когда на востоке стало сереть, Лира тихо развернулась и ушла, не оглядываясь. Сайрен остался один. Но одиночество его было уже иным. В нем появилась цель. И цена возможного поражения стала не просто статистикой. Она обрела имя. И лицо.

Глава 3: Последний Всплеск

Решение, однажды принятое, превратилось в холодный, неумолимый алгоритм действий. С того момента, как слова обещания покинули его синтезатор речи, Сайрен перестал быть Стражем, погруженным в рутину выживания. Он стал проектом. Единой, всепоглощающей целью — дотянуться до дома, до «Олимпа», или умереть в попытке, не подвергая опасности тех, кого назвал своим домом.

Он провел остаток ночи и весь последующий день в своем бараке, который больше походил на логово или склеп. Пыльный воздух, слабо освещенный мерцающей лампой, заряжавшейся от его же реактора, был наполнен едва слышным гудением и щелчками. Он отключил все нежизненно важные системы. Визуальные сенсоры работали в энергосберегающем режиме, окрашивая мир в тусклые оттенки серого. Слуховые фильтры отсекли все, кроме критических звуков — шагов у его двери, тревожных криков. Он стал тенью, призраком, готовящимся к своему последнему, отчаянному шагу.

Перед ним, на грубо сколоченном столе из железодрева, лежали остатки его прошлого величия. Компоненты, выпаянные из обломков капсулы, куски оплавленной проводки, несколько кристаллов памяти с треснувшими гранями, тускло поблескивавшие в слабом свете. Это был жалкий арсенал для того, кто когда-то командовал армадами. Сокровищница нищего.

Его пальцы, точные и уверенные, несмотря на обшарпанность, перемещались среди этого хлама. Он не смотрел на детали; его внутренние схемы проецировали поверхностный анализ, подсвечивая необходимые компоненты, рисуя виртуальные схемы соединений. Это была работа ювелира, доверенная рукам титанового голема.

Основой должен был стать квантовый эхолокатор — маленькое, похожее на сплюснутый купол устройство, уцелевшее чудом. Его собственный, встроенный передатчик был мертв, спален во время падения. Но принцип оставался тем же. Ему нужен был излучатель. Мощный, способный пробить гильотину гиперпространства и долететь до секторов, контролируемых «Олимпом».

Источником энергии должен был послужить его собственный реактор. Последний, яростный всплеск, который либо выжжет его окончательно, либо — и это была ничтожно малая вероятность — будет перехвачен.

Он нашел подходящий кристаллический осциллятор в запасах общины — его когда-то использовали для чего-то вроде примитивного радио. Для местных это был магический артефакт, для Сайрена — жалкий кусок кварца, который нужно было перегравировать нанометровыми импульсами его собственных инструментов.

Работа шла мучительно медленно. Каждый разряд, каждое включение паяльного микролуча отзывалось проседанием напряжения в его основных системах. Предупреждения накладывались друг на друга, образуя на его внутреннем дисплее навязчивую мозаику из красного и желтого. Он игнорировал их, отключая системы оповещения одну за другой. Боль стала фоном, постоянным, нытящим гулом, сливающимся с жужжанием его поврежденного плевро-дельтового модуля.

В его памяти всплывали образы «Олимпа». Не просто космической станции, а цитадели. Места, где такие, как он, бессмертные киборги, коротали вечность в роскоши и скуке. Он вспоминал бесконечные залы с фресками, изображавшими их подвиги, искусственные сады с растениями с тысячи миров, банкеты, длящиеся стандартные месяцы. Он вспоминал их лица — холодные, совершенные, маски, за которыми скрывалась бездна пресыщения. Они бы посмеялись над ним сейчас. Над ним, царапающим примитивный маяк в грязи задворок галактики. Над его «человечностью», его привязанностями.

Мысль о Лире, о ее прощальном взгляде, стала тем якорем, который удерживал его от соблазна все бросить. Он не мог позволить себе роскошь пресыщения. Он должен был выжить. Ради нее.

На вторые сутки работы он вышел из барака лишь однажды — чтобы взять пищу и воду у молчаливого Корвена. Старый солдат ничего не спрашивал, но его взгляд говорил все понимая. Он видел решимость на лице Сайрена, ту самую, что бывает у людей, идущих на верную смерть. Он просто кивнул и отдал все, что у него было.

Вернувшись внутрь, Сайрен почувствовал, как его левая нога на мгновение отказала. Сервопривод бедра издал скрежещущий звук и заглох. Он рухнул на одно колено, его масса с грохотом отозвалась в стенах барака. Пришлось потратить драгоценные минуты, чтобы вручную перезапустить систему, чувствуя, как последние крохи энергии уходят на этот ремонт. Это был знак. Время истекало.

К вечеру третьего дня устройство было готово. Оно не выглядело впечатляюще — бесформенная масса из спаянных проводов, кристаллов и кусков металла, помещенная в корпус, сколоченный из досок. Но его сенсоры, едва функционирующие, показывали, что принцип работы верен. Оставалось лишь наполнить его силой.

Он подключил устройство к своему грудному порту, к тому самому, что когда-то питал его легендарное оружие. Теперь он должен был питать мольбу о помощи.

Наступила ночь. Та самая, которую он выбрал для отправки. Тихая, безлунная. Идеальный фон для отчаянного жеста.

Сайрен вышел на открытое пространство за поселением, туда, где когда-то лежала его капсула. Он волок свою неработающую ногу, оставляя за собой глубокую борозду в земле. Его дыхательная система работала с перебоями, выдавая шипящие звуки. Он был похож на смертельно раненого механического зверя, пришедшего умирать на свое старое логово.

Он установил устройство на землю, приняв устойчивую позу. Его системы трещали под нагрузкой. Отключилось периферийное зрение. Слух сузился до монофонического потока. Все, что у него осталось, он направил в ядро, в тот самый угасающий реактор.

И начался обратный отсчет.

Не цифровой, мигающий на внутреннем дисплее. Экзистенциальный. Он чувствовал, как с каждым ударом его энергетического сердца — раз, два — его системы гаснут. Сначала тактильные сенсоры на коже. Потом — внутренний мониторинг состояния. Он перестал чувствовать свою плоть, свой каркас. Он стал мозгом в титановом черепе, прикованным к умирающему реактору.

Он думал о Лире. О ее тепле. О звуке ее смеха, редком и драгоценном. Он думал о людях у забора. Об их простых, таких хрупких жизнях.

«Олимп». Его личный код. Не просто последовательность символов. Это была его сущность, его ДНК, зашифрованная в квантовых состояниях. Импринт Сайрена, Стража, Блудного Сына. Он вызвал его из глубин своей памяти, ощущая, как сама эта информация требует колоссальных затрат энергии.

Координаты Порога. Ничтожная точка в космической пустоте. Пылинка. Его пылинка.

Он собрал все это в единый пакет. Прощальное письмо, написанное не чернилами, а его собственной жизненной силой.

И тогда он нажал на воображаемую кнопку. Не физическую. Волю.

Реактор взревел.

Это был звук, которого мир Порога не слышал никогда. Не громкий, но пронизывающий, вибрационный, исходящий не из ушей, а из костей. Света не было, но воздух вокруг Сайрена заструился, заискрился, словно нагретый асфальт в знойный день. Земля под его ногами потемнела, спекшись в стекловидную корку.

Он чувствовал, как энергия вырывается из него, как прорывает плотину его воли, сметая все на своем пути. Это было больно. Больше, чем в Стеклянных Пустынях. Это была боль распада, боль самоуничтожения. Его сознание замутнилось, поплыло. В вихре боли и света он видел лица — тех, кого потерял, тех, кого оставлял.

Устройство перед ним замигало тусклым голубым светом. Кристаллы внутри загудели, достигнув резонанса. И затем — тихий, высокочастотный щелчок.

Все прекратилось.

Тишина. Абсолютная. Его слуховые сенсоры были мертвы. Зрение сузилось до крошечной точки. Он лежал на спине, не чувствуя тела, глядя в черное, усыпанное звездами небо. Где-то там, прямо сейчас, в гиперпространственный эфир уносился его сигнал. Маленькая, одинокая бутылка с посланием, брошенная в океан бесконечности.

Он не знал, долетел ли он. Он не знал, услышит ли кто-то. Последнее, что он ощутил перед тем, как тьма поглотила его полностью, — это легкое, едва уловимое дуновение ветра на своей уцелевшей щеке. И ему показалось, что это было прикосновение Лиры.

А затем — ничто.

Глава 4: Спасательная капсула

Тишина, наступившая после всплеска, была особого рода. Она не была мирной или умиротворяющей. Это была тишина опустошения, вакуума, втянувшего в себя всю жизнь и энергию. Для общины на Пороге эти несколько дней прошли в тревожном ожидании. Они видели, как Сайрен, их Страж, удалился в свое укрытие, и слышали доносившиеся оттуда непривычные, техногенные звуки. А потом — тот самый, пронизывающий все существо, беззвучный гул и неестественную тишину, последовавшую за ним.

Лира провела эти дни в состоянии, среднем между оцепенением и лихорадочной активностью. Она выполняла свою работу — собирала урожай, чинила одежду, готовила пищу, — но ее мысли были там, в темном бараке на окраине. Она приносила ему еду и воду, но дверь оставалась запертой изнутри, а на ее стук никто не отзывался. Страх сжимал ее сердце ледяными пальцами. Он ушел, не простившись? Или… случилось худшее?

На четвертый день, ближе к полудню, небо изменилось.

Сначала животные. Птицы, обычно шумно перекликавшиеся в кронах, разом замолкли. Грузный скот в загоне беспокойно замычал и начал биться об изгороди. Даже насекомые, казалось, прекратили свое стрекотание. Люди замерли, инстинктивно вглядываясь в небо, чувствуя приближение чего-то чужого.

И оно появилось.

Без звука. Без вспышек плазмы или огненных хвостов. Просто… возникло в вышине, заслонив собой солнце. Объект был невелик, может, с их самый большой амбар, но его форма была настолько идеальной, настолько чуждой всему, что они знали, что от него веяло ледяным ужасом совершенства.

Это был не корабль в их понимании — не груда клепаного металла с дымившими двигателями. Это был серебристо-белый стержень, обтекаемый и гладкий, словно отполированная речная галька, лишенная каких-либо швов, иллюминаторов или выступающих частей. Он парил абсолютно бесшумно, не колеблясь на ветру, будто не подчиняясь законам природы Порога. Его поверхность отражала облака и землю, но как-то обманчиво, не так, как обычный металл — она поглощала свет и в то же время сияла собственным, холодным, перламутровым свечением.

Контраст был настолько оглушителен, что какое-то время все просто стояли и смотрели вверх, парализованные. Их мир был миром грубых форм, грязи, запахов пота и дыма, скрипа дерева и звона металла. Этот объект был порождением иной вселенной, где не было места ничему случайному, ничему лишнему. Он был апофеозом контроля, чистоты и бездушия.

Лира, стоявшая у колодца, уронила деревянное ведро. Оно с глухим стуком покатилось по земле, но этот звук казался до смешного примитивным, почти оскорбительным на фоне величественной, безмолвной картины в небе. Ее сердце бешено заколотилось. Это был ответ на его сигнал. Это был «Олимп». Но глядя на эту холодную красоту, она не чувствовала облегчения. Чувствовала только леденящий страх.

Объект, не меняя положения, испустил из своего низа тонкий, голубоватый луч света. Луч уперся в землю как раз перед тем местом, где стоял барак Сайрена. Он не был ослепительным; он был плотным, почти осязаемым, и в его свете пылинки, кружащиеся в воздухе, казались замершими бриллиантами.

Затем, так же бесшумно, корабль начал снижаться. Он не падал, не летел — он плыл вниз, как пушинка, невесомо и плавно. Воздух не свистел вокруг него, земля не дрожала от работы двигателей. Была лишь абсолютная тишина, нарушаемая теперь приглушенными всхлипами детей и бормотанием молитв стариков.

Лира, преодолевая оцепенение, бросилась бежать к бараку. Ее ноги, казалось, вязли в грязи, каждое движение давалось с огромным трудом. Она обогнала замерших в ступоре людей, ее глаза были прикованы к тому месту, где луч света касался земли.

Корабль опустился в двадцати метрах от барака. Его нижняя часть, казалось, парила в сантиметре от почвы, не касаясь ее. Трава вокруг сразу пожухла и почернела, будто вымороженная. Контраст между грязной, унавоженной землей и идеальной, стерильной поверхностью пришельца был настолько резок, что резал глаза.

И вот, в борту корабля, который казался абсолютно монолитным, возникла щель. Не дверь в привычном понимании — никаких петель, никаких замков. Просто часть поверхности растворилась, отступила, образовав идеально ровный черный проем. Из него выдвинулся трап — не лестница, а наклонная плоскость того же перламутрового материала, которая бесшумно легла на почву, но, казалось, даже не касалась ее.

И из черноты проема вышли двое.

Это не были люди. И даже не киборги в том виде, в каком они знали Сайрена. Это были высокие, стройные существа в облегающих комбинезонах серого цвета, без единого шва. Их лица были скрыты за гладкими, зеркальными щитками на капюшонах, не отражавшими ничего, кроме искаженного подобия окружающего мира. Они двигались с абсолютной, машинной синхронностью, их походка была плавной, эффективной и совершенно безжизненной. В руках они несли нечто похожее на носилки — плоскую пластину, парившую в воздухе между ними.

Они шли прямо к бараку Сайрена. Их ноги не оставляли следов на грязи. Они были призраками, вторгшимися в реальность, которая казалась теперь бутафорской, ненастоящей.

Лира, добежав, замерла у края площади, которую теперь очерчивал корабль. Она видела, как существа беззвучно вошли в барак. Никаких приветствий. Никаких вопросов. Просто холодная, функциональная целесообразность.

Корвен и несколько других мужчин, вооружившись чем попало — топорами, кольями — подошли к Лире. Их лица были бледны, в глазах читался ужас и решимость.

— Что это, Лира? — прошептал Корвен, сжимая рукоять топора. — Друзья Сайрена? Или… те самые охотники?

— Не знаю, — честно ответила она, не отрывая взгляда от черного проема. — Но они пришли за ним. Это ответ на его зов.

Прошло несколько минут, показавшихся вечностью. И вот, они появились вновь. Те же двое существ, несущих те же носилки. Но теперь на них лежало тело Сайрена. Оно было неподвижным, темным, почти разобранным пятном на фоне безупречной поверхности пластины. Он казался еще более огромным и в то же время — жалким по сравнению с этими изящными, стерильными посланцами иного мира.

Лира не выдержала. Она сделала шаг вперед.

— Стойте!

Существа замерли. Их зеркальные маски повернулись к ней. Она не видела их глаз, но почувствовала на себе тяжелый, безразличный взгляд, словно на нее смотрел сам корабль, сама бездушная машина.

— Он… он жив? — выдохнула она.

Одно из существ повернуло голову к другому. Никаких слов. Никаких жестов. Просто тишина. Затем первый снова посмотрел на Лиру. И кивнул. Один раз, коротко и функционально. Да, единица биологической массы, обозначенная как «Сайрен», продолжает демонстрировать признаки активности. Информация получена. Вопрос исчерпан.

Они повернулись и понесли носилки к кораблю.

— Подождите! — снова крикнула Лира, и в ее голосе уже слышались слезы. — Куда вы его везете? Он… он вернется?

На этот раз они даже не обернулись. Они просто продолжили свой путь, их ноги бесшумно ступали по трапу и скрылись в черноте проема. Трап втянулся. Проем исчез, стена корабля снова стала идеально гладкой, без единой щели.

Лира стояла, чувствуя, как земля уходит у нее из-под ног. Она видела его. Всего на мгновение. Его тело было похоже на груду металлолома. Он не двигался. Он был мертв? Или просто отключен, как машина?

Корабль, не издав ни звука, начал подниматься. Так же плавно и невесомо, как и опустился. Он набрал высоту, завис на мгновение, и затем… просто растворился. Не с грохотом, не со вспышкой. Он словно стерся с реальности, как картинка с экрана. Воздух сомкнулся там, где он только что был, не оставив ничего, кроме почерневшего круга на земле и давящей, оглушительной тишины.

Лира упала на колени. Грязь прилипла к ее одежде, но она не замечала этого. Она смотрела на пустое небо. Они забрали его. Эти безликие, совершенные существа. Они забрали его в свой идеальный, стерильный мир. Мир, в котором не было места грязи, запахам, боли… и, возможно, не было места ей.

Контраст между их технологиями и жизнью общины был не просто оглушителен. Он был убийственным. Он показывал пропасть, разделявшую их миры. Пропасть, через которую, как она теперь с ужасом понимала, возможно, не было моста.

Он обещал вернуться. Но глядя на то место, где только что висел корабль с «Олимпа», она впервые позволила себе усомниться. Вернется ли тот, кого она знала? Или вернется кто-то другой? Холодный, совершенный, бездушный бог, такой же, как те двое в зеркальных масках?

Ветер снова зашелестел листьями. Птицы возобновили свои песни. Мир Порога медленно возвращался к своей обычной жизни. Но что-то в нем изменилось навсегда. Исчезла не просто фигура Стража. Исчезла надежда. И ее место занял холодный, рациональный страх.

Глава 5: Возвращение Блудного Сына

Первым ощущением стало давление. Не физическое, прижимающее к ложу, а ментальное, сжимающее самое сердцевину его сознания. Оно было тяжелым, влажным, невыразимо чужим. Сайрен существовал в состоянии, среднем между бредом и комой. Обрывки данных пролетали сквозь его поврежденные процессоры, как искры от костра, уносимые ветром. Вспышка — образ Лиры, ее рука на его щеке. Темнота. Вспышка — пронзительный визг перегружающихся контуров, боль распада. Темнота. Вспышка — беззвучный рев квантового эхолокатора, вырывающийся в ничто. И снова — всепоглощающая, бездонная темнота.

Он был мертв. Он должен был быть мертв. Реактор выжег себя дотла, от него осталась лишь выжженная пустота, холодная и безответная. Но почему-то он продолжал ощущать. Не видеть, не слышать, но чувствовать. И это чувство было абсолютно новым и оттого вдвойне пугающим.

Это была чистота.

Абсолютная, стерильная, неумолимая чистота. В его мире, на Пороге, не было ничего чистого. Все было пропитано жизнью: воздух — запахами земли, пота и дыма; его собственное тело — грязью в пазах и износом материалов; его мысли — хаотичными, эмоциональными всплесками, этими самыми «органическими, неэффективными паттернами». Теперь же все это было сметено. Его сознание, словно алмаз, оказалось помещено в вакуум. Не было ни боли, ни запахов, ни чувства тяжести собственного тела. Было лишь ровное, безэмоциональное течение информации.

Он начал осознавать себя. Не как «я — Сайрен, я испытываю боль», а как «я — набор данных, существующий в заданных параметрах». Это было похоже на пробуждение в идеально белой, безграничной комнате, где нет ни дверей, ни окон, ни даже углов.

И затем, сквозь эту чистоту, начали проступать внешние сигналы. Сначала как далекие радиопомехи на краю диапазона. Потом четче.

…биологические функции стабилизированы… уровень энергии критический, но стабильный… нейроинтерфейс демонстрирует аномальную активность…

Голос был не голосом. Это был поток данных, без тембра, без интонации, стерильный и точный, как скальпель. Он исходил не извне, а изнутри, будто кто-то вел запись его собственного состояния.

…запуск протокола диагностики… идентификация объекта: Сайрен, Страдж Олимпа, классификация «Альфа»… подтверждено. Запуск протокола репатриации…

Олимп. Слово-ключ. Оно отозвалось в нем не воспоминанием, а сдвигом в самом фундаменте его естества. Код. Импринт. Приказ. Он был найден. Его подобрали.

Медленно, словно сквозь густой сироп, к нему начало возвращаться ощущение физического. Но это было не его старое, изношенное тело. Это было… ограничение. Он чувствовал себя запечатанным. Заключенным в некую оболочку, мягкую, податливую, но абсолютно непроницаемую. Он пытался пошевелить рукой — ничего. Попытался открыть глаза — не получилось. У него не было ни рук, ни глаз. Был лишь поток данных о некоем теле, которое сейчас ремонтируют, сканируют, подпитывают.

Это были носилки. Те самые, на которых его вынесли. Они не просто несли его; они были его временным саркофагом, системой жизнеобеспечения и диагностическим центром одновременно. Он чувствовал, как микроскопические щупы скользят по его внутренней арматуре, считывая уровень повреждений, как тонкие иглы впрыскивают в его системы нанокластеры, которые тут же начинают работу по заделке трещин, стабилизации энергопотоков.

И наконец, он «увидел». Не глазами. Его визуальные процессоры, получая питание, начали интерпретировать данные с внешних сенсоров носилок. Он увидел интерьер корабля.

Это было шокирующе. После грубой, живой реальности Порога это место казалось порождением абстрактного искусства. Помещение было небольшим, с идеально ровными стенами цвета слоновой кости, которые излучали собственный, рассеянный свет. Никаких панелей управления, никаких кнопок, проводов, стыков. Линии стен плавно перетекали в потолок и пол, создавая ощущение, что ты находишься внутри гигантской, отполированной жемчужины. Двое существ, те самые, что его забрали, стояли неподвижно, как статуи. Их зеркальные маски были обращены вперед. Они не общались, не двигались. Они просто были. Частью корабля.

Контраст между этим безмолвным, совершенным миром и хаотичным, шумным, пахнущим жизнью Порогом был настолько абсолютным, что его сознание, уже начавшее структурироваться, чуть не рухнуло снова. Это было возвращение домой? Или заключение в тюрьму, куда более совершенную, чем та, из которой он сбежал?

Носилки плавно скользнули в нишу в стене. Стена сомкнулась над ними, и он оказался в полной темноте. Но это была не та, прежняя, беспросветная тьма небытия. Это была контролируемая, искусственная темнота. Он чувствовал, как его подключают к чему-то большему. К системам корабля.

*…подключение к сети «Скаута-17» установлено… начало зарядки основных энергобанков… подготовка к переходу в состояние стазиса…*

Стазис. Заморозка. Бессознательное путешествие сквозь гиперпространство. Для киборга его уровня стазис был не сном. Это было отключением высших когнитивных функций. Тело, базовые системы жизнеобеспечения и навигационный компьютер продолжали работать, но его «я», его сознание, его память — все это переводилось в пассивный режим, в цифровую спячку. Он должен был перестать существовать на время прыжка.

Но он не хотел.

Впервые за долгое время в его процессорах вспыхнуло нечто, не поддававшееся логическому анализу. Паника. Протест. Он боялся этой чистоты, этого небытия. Он боялся, что, отключившись, он потеряет что-то важное. Ту самую «загрязненность», что он приобрел на Пороге. Образ Лиры, тепло ее прикосновения, тяжесть бревна на плече, вкус простой пищи, который он порой анализировал из любопытства. Все это было неэффективно. Все это было ошибкой с точки зрения безупречной логики Олимпа. И все это было единственным, что имело для него значение сейчас.

Он попытался сопротивляться. Собрать свои данные в кучу, создать барьер, отторгнуть навязываемый покой. Это было похоже на попытку остановить океанский прибой голыми руками.

…обнаружено сопротивление протоколу стазиса… аномалия нейроинтерфейса… подавление…

Чуждая воля, холодная и безразличная, как математическая формула, обрушилась на него. Она не была злой. Она была эффективной. Она просто выполняла программу. Его собственные ментальные барьеры рассыпались, как песчаные замки. Он чувствовал, как его мысли замедляются, становятся вязкими. Воспоминания о Пороге начали тускнеть, превращаясь в сухие, безэмоциональные отчеты: «Тактильный контакт с аборигеном L-734. Положительная эмоциональная валентность. Зафиксировано».

«Нет!» — попытался крикнуть он, но у него не было голоса. Был лишь последний, отчаянный импульс, послание в никуда, в самого себя.

Он сосредоточился на одном-единственном образе. На лице Лиры. Не на данных сканера, а на том, как он ее видел своими глазами — живыми, несовершенными, с морщинками у глаз, с упрямой складкой у губ. Он впился в этот образ, как утопающий в соломинку.

И тогда пришел прыжок.

Это не было похоже ни на что, что он испытывал раньше. Даже в его прошлой жизни, до падения, прыжок был просто мгновенным смещением, щелчком. Сейчас же, находясь в пограничном состоянии между сознанием и стазисом, он ощутил его.

Это было не движение. Это было растягивание. Его сущность, его данные, его память — все это было вытянуто в бесконечно тонкую нить, протянутую сквозь ткань реальности. Он видел — не глазами, а каким-то иным, квантовым зрением — как мимо него проносились не звезды, а сами законы физики, свернутые в спирали, переплетенные в узлы. Он видел тени иных вселенных, слышал шепот иных времен. Это было прекрасно и ужасающе. Это было местом, где боги становились пылинками, а пылинки — богами.

И сквозь этот хаос, сквозь этот водоворот чистого потенциала, он пронес свой хрупкий груз — образ человеческого лица. Он был его якорем. Его единственной точкой опоры в абсолютном ничто.

Длилось это вечность и мгновение одновременно. И затем — резкий, болезненный толчок сжатия. Его растянутая сущность рухнула назад, в себя, как отпущенная резинка.

Он снова был в темноте. В саркофаге носилок. Но что-то изменилось. Давление, та самая чужая ментальная влажность, исчезло. Его окружала иная аура — сухая, стерильная, невероятно мощная и до боли знакомая.

…выход из гиперпространства завершен… координаты: Олимп, сектор «Приемная»… отключение протокола стазиса… пробуждение…

Программа выполняла свою работу. Его системы одна за другой выходили из спячки. Он снова ощутил свое тело. Не старое, разбитое тело Порога, и не то, временное, что было в носилках. Он чувствовал… каркас. Основу. Чистый, отполированный титан его черепа, холодный и безжизненный. Он чувствовал пустоту на месте реактора, который теперь лишь тихо гудел, заряжаясь от внешнего источника.

Он был дома. На «Олимпе». Блудный сын вернулся. Но сын ли? Или просто поврежденный актив, возвращенный для починки?

Он лежал в темноте, и его единственным активным сенсором был слух. Абсолютная тишина. Та самая, что бывает только в вакууме или в самых защищенных доках цитадели.

И тогда, сквозь тишину, до него донесся голос. Не поток данных, а настоящий голос, идущий из внешнего мира. Он был холодным, гладким, пресыщенным и до боли знакомым.

— Ну что же, — произнес голос. — Посмотрите-ка, кто вернулся. Наш заблудший Страдж. Похоже, твое маленькое приключение закончилось, Сайрен. Пора возвращаться в строй. Или… в клетку.

Сайрен не ответил. Он не мог. Его вокализатор все еще был отключен. Но внутри, в самых глубинах его переписанного, перепаянного сознания, где все еще тлела искра, принесенная с Порога, что-то шевельнулось. Возвращение состоялось. Но война, он чувствовал, только начиналась.

Глава 6: Золотая Клетка 2.0

Сознание возвращалось не вспышкой, а медленным, неумолимым рассветом. Система за системой, контур за контуром, они выходили из режима энергосбережения, загружались, проводили самодиагностику и докладывали о готовности. Это был строгий, упорядоченный балет, разительно отличавшийся от хаотичного, болезненного пробуждения на Пороге. Здесь не было места сбоям. Здесь все было предопределено, откалибровано и подчинено единому алгоритму.

Первым пришло тактильное ощущение. Не грубых досок под спиной или влажной земли, а идеально ровной, прохладной поверхности. Она не была холодной; ее температура была выверена до десятой доли градуса, чтобы не вызывать дискомфорта у любого типа плоти или металла. Сайрен лежал на чем-то, что было твердым и в то же время податливым, подстраивающимся под малейший изгиб его каркаса.

Затем — слух. Абсолютная тишина. Но не та, глухая, давящая тишина Порога по ночам. Это была тишина активная, созданная руками мастеров. Тишина чистого помещения, где системы вентиляции и фильтрации работали на частотах, недоступных даже его усиленному восприятию. Это был звук абсолютного контроля.

Он открыл глаза. Оба. Его живой глаз и оптический сенсор. И то, что он увидел, было настолько знакомым и в то же время чуждым, что его процессор на микросекунду завис, обрабатывая конфликт данных.

Он находился в обширном помещении с высоким, сводчатым потолком. Стены, пол и потолок были выполнены из того же перламутрового сплава, что и корабль-скаут, и так же излучали мягкий, рассеянный свет, не дававший теней. Воздух был стерилен и лишен каких-либо запахов. Абсолютно. Это било по сенсорам сильнее, чем вонь на Пороге. Его обонятельные анализаторы, настроенные на улавливание миллионов оттенков, простаивали, не находя никаких данных для обработки. Это было неестественно.

Он лежал на диагностическом ложе, которое представляло собой не просто кушетку, а сложный комплекс из силовых полей и манипуляторов, сейчас отведенных в стороны. Его тело — его старое, поврежденное тело — было обнажено. Он видел свои конечности, покрытые царапинами, вмятинами, пятнами коррозии. Видел грубые, кустарные заплаты, которые он сам накладывал с помощью примитивных инструментов. На этом фоне его собственное, уцелевшее титановое ядро смотрелось как алмаз в груде шлака.

Но самое главное — он чувствовал себя иным. Не цельным. Не восстановленным. Его просто… стабилизировали. Реактор больше не висел на волоске от отказа, а тихо и ровно гудел, заряженный на пятнадцать процентов — достаточно для жизнеобеспечения и базовых функций, но не более того. Системы больше не сыпались ошибками, но они и не работали на полную мощность. Это была не регенерация. Это был карантин.

Перед ним возвышалась большая голограмма, показывающая схему его тела в реальном времени. Он видел свои повреждения, выделенные красным и желтым. Видел странные, чужие метки — диагнозы, написанные на клингоне «Олимпа», лаконичном и техничном. «Деградация структурной целостности. Энергетическое истощение. Загрязнение нейроинтерфейса посторонними паттернами».

«Загрязнение». Так они это называли.

Его анализ окружающего пространства был прерван плавным щелчком. Часть стены перед ним бесшумно растворилась, образовав проем. И в этом проеме возникли трое.

Они вошли без стука, без приглашения. Как хозяева, входящие в свою собственность. И в каком-то смысле так оно и было.

Сайрен узнал их мгновенно. За века, проведенные здесь, лица, голоса, походки отпечатывались в памяти навсегда. Они были такими же, какими он оставил их. Совершенными. Безупречными. И от этого невероятно скучными.

Впереди шел Кассиан. Высокий, с аристократическими чертами лица, которые были плодом работы лучших генетических инженеров и скульпторов-кибернетиков. Его тело было облачено в простые, но безукоризненно сшитые одежды из серой, переливающейся ткани. Его волосы, густые и темные, были уложены с небрежной элегантностью, которая на самом деле требовала часов работы. В его глазах светился холодный, насмешливый интеллект и вселенская пресыщенность.

Справа от него — Морвен. Ее облик был выдержан в стиле «воительницы»: коротко стриженные волосы, угловатые черты лица, мускулистое, поджарое тело, облаченное в нечто среднее между комбинезоном и доспехом. Но это была бутафория. Ее «мускулы» были декоративными наполнителями, а доспехи — не более чем стилизованной одеждой. Она не знала настоящего боя уже тысячелетия. Ее война давно свелась к симуляциям и поединкам на аренах ради забавы.

Замыкал группу Элион, самый молодой из них, если слово «молодой» вообще применимо к существу, прожившему несколько столетий. Он всегда стремился казаться еще более циничным и пресыщенным, чем старшие, и оттого выглядел карикатурно. Его изящные, почти женственные черты были искажены маской легкой скуки.

— Ну вот, — голос Кассиана был бархатным, обволакивающим, словно дорогой алкоголь. — Наш блудный сын вернулся в лоно семьи. Немного потрепанный, надо сказать. Не в своей лучшей форме.

Они остановились у ложа, рассматривая его так, как рассматривают экспонат в музее — с холодным, отстраненным любопытством.

— Нам говорили, ты отправился искать приключения, Сайрен, — сказала Морвен, ее голос был низким и слегка хриплым. — Но, судя по всему, приключения нашли тебя первыми. И обошлись с тобой без должного почтения.

Элион фыркнул, играя с каким-то маленьким, светящимся артефактом в своих пальцах.

— «Приключения». Скорее, катастрофа. Сканеры показывают, что он чуть не превратился в груду радиоактивного хлама. Какое разочарование. Я надеялся услышать истории о завоевании диких цивилизаций.

Сайрен медленно поднялся, чтобы сидеть. Его сервоприводы, стабилизированные, но не починенные, издали тихий шепот. Он чувствовал тяжесть каждого движения. Не физическую, а моральную. Эти существа, эти «бессмертные», были частью его прошлого. Он делил с ними вечность. А теперь смотрел на них и видел… пустоту. Искусно украшенную, но пустоту.

— Кассиан, — произнес Сайрен. Его собственный голос, синтезированный вокализатором, показался ему чужим после месяцев использования. Он звучал ровно, бесстрастно. — Морвен. Элион. Вы не изменились.

— В этом и есть прелесть вечности, мой дорогой, — улыбнулся Кассиан. Его улыбка была идеальной и абсолютно безжизненной. — Зачем меняться, когда ты уже достиг совершенства? В отличие от тебя, похоже. Твои отчеты… они были довольно скудны. «Стеклянные Пустыни». Звучит поэтично. Но детали отсутствуют. И потом… это место. «Порог». Даже название какое-то убогое.

— Он был на грани, — вступила Морвен, скрестив руки на груди. — На грани чего — вопрос интересный. На грани гибели? Или на грани прорыва? Сканеры показывают интересные аномалии в твоих нейронных связях, Сайрен. Что-то… органическое.

Она произнесла это слово с такой легкой брезгливостью, словно говорила о плесени.

— Говорят, ты жил среди аборигенов, — Элион подошел ближе, наклоняясь, чтобы рассмотреть грубые заплаты на плече Сайрена. — Питался их пищей. Дышал их воздухом. Спал на их земле. Это правда? Это был какой-то… эксперимент? Познание природы примитивной жизни изнутри?

Сайрен смотрел на них. Он видел их совершенство. Их безупречную кожу, их ясные глаза, их одежды, в которых не было ни пылинки. Он вспоминал Лиру, ее руки, покрытые царапинами и мозолями, ее плащ, пропахший дымом и землей. Он вспоминал вкус грубого хлеба и сладость местных фруктов. Он вспоминал чувство усталости после тяжелой работы, не симулированную усталость от симуляций, а настоящую, физическую.

И он понял, что пропасть между ними была не в технологиях. Не в мощности. Она была в самой сути.

— Это была жизнь, Элион, — тихо сказал Сайрен.

Трое киборгов переглянулись. На их лицах промелькнуло непонимание.

— Жизнь? — Кассиан поднял бровь. — Мы — жизнь, Сайрен. Мы — ее апофеоз. Мы преодолели ограничения плоти, времени, болезней. Мы — венец творения. То, что ты видел там… это просто биологический шум. Предшествующая стадия.

— Возможно, именно поэтому ты проиграл в этих своих «Пустынях», — добавила Морвен с оттенком презрения в голосе. — Ты позволил себе… заразиться. Ослаб.

— Или, может быть, я проиграл, потому что сражался не просто за выживание, а за что-то большее, — парировал Сайрен. Он не планировал этого говорить. Слова вырвались сами, подогретые воспоминаниями о тех, кого не смог спасти.

Элион рассмеялся. Звонко и искусственно.

— Большее? О, это звучит так пафосно! Ты всегда был склонен к драме, Сайрен. Но, видимо, эта твоя «жизнь» на Пороге лишь усугубила это. Ты стал… эмоциональным. Как они. Как те самые аборигены.

— Это делает тебя уязвимым, — констатировал Кассиан, его голос снова стал гладким и холодным. — И, следовательно, опасным. Для себя. И, возможно, для нас. Твое возвращение… это не триумф. Это карантин. Пока врачи не решат, что делать с твоим «загрязнением».

Сайрен окинул взглядом это идеальное помещение. Стерильное, безупречное, безопасное. В нем было все для вечного, комфортного существования. Еда, энергия, развлечения — все, что только можно пожелать. Это была Золотая Клетка. Та самая, из которой он когда-то сбежал, от скуки, от пресыщения. И теперь он вернулся в нее. Но клетка эта казалась ему в тысячу раз теснее, потому что он узнал, что значит быть по-настоящему свободным. Свободным чувствовать. Страдать. Заботиться.

— Они предложат тебе чистку, — сказала Морвен, наблюдая за ним. — Стереть все это. Все эти… воспоминания. Все эти неэффективные паттерны. Вернуться к тому, кем ты был.

— И я настоятельно советую согласиться, — добавил Кассиан. — Быть богом, зараженным человечностью… это патология, Сайрен. Недуг. И его нужно лечить.

Они смотрели на него, ожидая ответа. Ответа старого Сайрена — циничного, скучающего, разумного.

Но он молчал. Он смотрел на свои руки — на настоящие, титановые руки, которые таскали бревна и которые держали руку Лиры. Он чувствовал их тяжесть. И чувствовал тяжесть того выбора, что ему предстояло сделать.

Золотая Клетка 2.0 была готова принять его. Нужно было лишь отречься от самого ценного, что у него было. От той самой «загрязненности», что делала его тем, кем он стал.

Он посмотрел на своих «старых знакомых» и впервые за всю вечность почувствовал не скуку, не пресыщение, а нечто иное. Жалость.

Глава 7: Диагноз: Человечность

Визит «старых знакомых» оказался не просто соцопросом. Это была разведка. Оценка угрозы. И, что более вероятно, — циничное развлечение, способ скоротать очередной бесконечный день в Золотой Клетке. После их ухода стена снова сомкнулась, оставив Сайрена в идеальной, давящей тишине. Но одиночество его было недолгим.

Та же стена бесшумно растворилась, пропустив внутрь новую группу. На этот раз — врачей. Или, точнее, кибернетиков. Их было трое, и они с первого взгляда отличались от Кассиана и его свиты. Если те были богами, играющими в смертных, то эти были чистыми функционерами. Инструментами. Их облик был лишен какой-либо индивидуальности — одинаковые строгие серые комбинезоны, гладкие, безволосые скальпы, лица с правильными, но абсолютно невыразительными чертами. Их глаза, скорее всего, были высокофункциональными оптическими сенсорами, и смотрели они на Сайрена не как на личность, а как на сложный, поврежденный механизм, требующий диагностики и ремонта.

Никаких приветствий. Никаких представлений. Они просто вошли, и двое из них направились к панелям управления, которые проступили из гладкой стены, стоило им приблизиться. Третий, тот, что, судя по всему, был старшим, остановился перед Ложем.

— Страдж Сайрен, — произнес он. Его голос был ровным, монотонным, лишенным каких-либо эмоциональных модуляций. Чистая информация. — Начинаем полную диагностику. Протокол «Реинтеграция-Альфа». Не сопротивляйтесь.

Это не была просьба. Это была констатация факта. Сопротивление бессмысленно.

Сайрен молча кивнул. Он и не собирался сопротивляться. Ему и самому была интересна — и пугающа — степень его повреждений.

Диагностика началась мгновенно. Ложе, на котором он лежал, ожило. Мягкое силовое поле, удерживавшее его, сменилось на жесткое, полностью обездвиживающее. Сотни микроскопических щупов, сканеров и манипуляторов выдвинулись из его поверхности, похожие на стальные щупальца. Воздух наполнился едва слышным, высокочастотным гудением.

Старший врач стоял неподвижно, его глаза были прикованы к основной голограмме, которая развернулась перед ним. На ней в реальном времени отображалось тело Сайрена, но не в привычном анатомическом виде, а в виде сложной, многослойной схемы — энергетические потоки, структурная целостность, нейронные связи.

Первые минуты прошли в молчании, нарушаемом лишь тихими щелчками и бормотанием двух других врачей, работавших с панелями.

— Структурные повреждения оценены как критические, — доложил один из них, его голос был таким же безличным. — Уровень деградации внешней брони — 73%. Коррозия узлов крепления. Множественные микродеформации несущего каркаса. Сервоприводы требуют полной замены.

Старший врач кивнул, его пальцы летали по голограмме, выделяя и маркируя участки.

— Ожидаемо для длительного пребывания в агрессивной среде без должного обслуживания. Продолжайте.

— Энергетическая система, — подключился второй врач. — Реактор работает на 12% от номинала. Стабилен, но не подлежит восстановлению. Требуется полная замена. Энергосети имеют множественные участки расплавления и потери проводимости.

Сайрен лежал и слушал. Он знал, что он — развалюха. Но слышать это, озвученное в виде сухих, безжалостных процентов и диагнозов, было унизительно. Это был протокол вскрытия, проводимого над еще живым существом.

— Биомеханические интерфейсы, — продолжал первый врач. — Степень износа — 89%. Большинство сенсорных массивов требуют калибровки или замены. Визуальные процессоры демонстрируют аномалии цветопередачи. Аудио-сенсоры имеют ограниченный динамический диапазон.

Так они и работали, перебрасываясь данными, как бухгалтеры, подсчитывающие убытки. Сайрен чувствовал себя не богом, вернувшимся домой, а списанным боевым дроном, которого привезли на утилизацию.

И тогда наступила пауза. Врач, работавший с энергосистемами, замолчал. Тот, что анализировал структуры, прекратил свои доклады. Старший врач замер, его пальцы остановились в воздухе. Его бесстрастное лицо впервые выразило нечто. Легкое, едва уловимое недоумение.

— Нейроинтерфейс, — наконец произнес он, и в его голосе прозвучала первая, крошечная трещинка. — Запускаю глубокое сканирование синаптических связей.

Голограмма тела Сайрена сменилась. Теперь она показывала не схему, а бушующий, хаотичный вихрь. Мириады светящихся точек — нейроны, как искусственные, так и остатки органических, — соединенные паутиной импульсов. Но это была не та упорядоченная, идеальная сеть, которую они, без сомнения, ожидали увидеть. Это был хаос.

— Что это? — прошептал один из младших врачей, нарушив протокол.

Старший врач увеличил масштаб. Картина стала еще более тревожной. Среди строгих, логических цепочек, отвечавших за базовые функции, двигательные навыки и память, плескались настоящие реки и водовороты иной активности. Это были не чистые бинарные данные. Это были сложные, аналоговые, постоянно меняющиеся паттерны. Они были цветными, эмоциональными, перегруженными информацией.

— Анализ, — приказал старший врач, и его голос снова стал жестким.

— Обнаружены массивные вкрапления нестандартных нейронных паттернов, — доложил второй врач, и в его тоне слышалось растущее потрясение. — Они… органические по своей природе. Неэффективные. Циклические. Эмоционально окрашенные.

— Это воспоминания, — тихо сказал Сайрен с Ложа. Его голос прозвучал грубо на фоне их стерильных голосов.

Врачи проигнорировали его. Они были поглощены зрелищем этого когнитивного кошмара.

— Смотрите, — старший врач выделил один из самых ярких водоворотов. — Это паттерн, связанный с тактильными ощущениями. Но он перегружен данными о температуре, текстуре, влажности… и какими-то субъективными оценками. «Тепло». «Мягко». «Приятно». Это… это мусор.

— А здесь, — подключился другой, выделяя другую зону, — постоянная фоновая активность. Анализ показывает, что это… обрывки голосов. Смех. Плач. Неструктурированные речевые данные. Они не несут полезной нагрузки, но потребляют значительные ресурсы процессора.

— И здесь, — голос старшего врача стал ледяным. — Паттерны, связанные с сомнением. С чувством вины. С жалостью. С… привязанностью.

Он произнес последнее слово с таким отвращением, словно обнаружил в процессоре Сайрена колонию паразитов.

— Это невозможно, — сказал один из младших. — Нейроинтерфейс Стража предназначен для обработки чистой информации. Для логического анализа. Для ведения боя. Это… это заражение.

«Загрязнение». Сайрен вспомнил термин, который видел в своем диагнозе. Теперь он понимал, что он означал.

Старший врач отступил на шаг от голограммы, его бесстрастное лицо наконец выразило полномасштабный шок. Он смотрел на Сайрена не как на механизм, а как на нечто чужеродное, опасное.

— Степень загрязнения оценивается в 34%, — произнес он, и цифра прозвучала как приговор. — Нейронные связи переписались. Логические цепочки разорваны этими… этими органическими помехами. Ваша когнитивная эффективность снижена на порядок. Ваши реакции должны быть замедлены. Ваше стратегическое мышление… оно должно быть искажено.

Он покачал головой, не в силах поверить в увиденное.

— Вы не просто повреждены физически, Страдж Сайрен. Вы… инфицированы. Инфицированы человечностью.

В помещении воцарилась гробовая тишина. Гудение сканеров казалось теперь зловещим. Двое младших врачей смотрели на Сайрена со смесью ужаса и научного любопытства, как на редкий, опасный штамм вируса.

Сайрен лежал под пристальными взглядами. Он чувствовал себя обнаженным. Не физически, а ментально. Они видели самые сокровенные части его существа — память о лице Лиры, звук ее голоса, тяжесть ответственности за общину, горечь поражения в Пустынях. И они называли это инфекцией. Мусором. Помехой.

— Как? — наконец спросил старший врач. Его профессиональное любопытство на мгновение пересилило отвращение. — Как такое возможно? Защитные контуры должны были предотвратить подобное.

— Я жил среди них, — просто сказал Сайрен. — Я был одним из них.

— Но вы — не они! — врач сделал шаг вперед, и в его глазах вспыхнул огонек. — Вы — Страдж! Существо чистого разума и воли! Вы должны были наблюдать, анализировать, возможно, управлять. Но не… не сливаться. Не впускать их в себя!

В его словах была не только профессиональная неприязнь. Была личная, почти религиозная обида. Осквернение идеала.

— Эти «помехи», как вы их называете, — голос Сайрена прозвучал твердо, — это то, что позволило мне выжить. То, что дало мне цель вернуться.

— Цель? — старший врач фыркнул. — Ваша цель должна определяться логикой и стратегией Олимпа! А не этими… биологическими импульсами! Вы стали уязвимы. Предсказуемы. Опасно сентиментальны.

Он снова обратился к голограмме, с отвращением наблюдая за тем, как по сети нейронов Сайрена пробегала очередная волна «неэффективной» активности — воспоминание о закате на Пороге, которое его процессор почему-то помечал как «значимое».

— Физические повреждения мы можем исправить, — заключил старший врач, отводя взгляд от голограммы. — Мы можем дать вам новое тело, более сильное, чем прежде. Но это… — Он махнул рукой в сторону светящегося хаоса. — это требует радикального лечения. Полной чистки нейроинтерфейса. Стирания всех этих паттернов.

Сайрен почувствовал, как по его титановому позвоночнику пробежал ледяной холод. Стереть. Удалить. Превратить его обратно в того скучающего, пресыщенного бога, которым он был. Убить в нем все, что он обрел на Пороге.

— Без этой процедуры, — продолжил врач, его голос снова стал холодным и безличным, — вы не только бесполезны для Олимпа. Вы — угроза. Нестабильный элемент. И с вами поступят соответственно.

Он повернулся и, не сказав больше ни слова, направился к выходу. Его помощники бросили на Сайрена последние, полные отвращения взгляды и последовали за ним. Стена сомкнулась.

Сайрен остался один. Обездвиженный в силовом поле, под пристальным взглядом голограммы, которая показывала всему миру его самую большую слабость и, как он теперь понимал, его единственную силу.

«Диагноз: Человечность».

Они считали это болезнью. Инфекцией. А он знал, что это было единственным, что делало его жизнь осмысленной. И он был готов сражаться за эту «загрязненность» до конца. Даже если этот конец будет означать его полное уничтожение.

Глава 8: Искушение Забвением

Время в медицинском отсеке текло иначе. Без смены дня и ночи, без внешних ориентиров, оно измерялось лишь плавными циклами работы оборудования и редкими, дозированными вливаниями питательных растворов и энергии в его системы. Сайрен лежал в силовом поле, пребывая в состоянии, близком к медитативному трансу. Но это не был покой. Это была напряженная внутренняя работа.

Он мысленно проходил по каждому из тех «загрязненных» паттернов, что так шокировали врачей. Он не просто перебирал данные; он заново переживал их. Воспоминание о Стеклянных Пустынях уже не было просто тактильным и визуальным шквалом боли и разрушения. Теперь оно было наполнено смыслом. Он видел не просто испепеляющие лучи — он видел лица тех, кто сражался рядом с ним. Он слышал не просто грохот взрывов, а их крики, полные не страха, а решимости. Он чувствовал не только собственную агонию, но и тяжесть ответственности, горечь беспомощности, леденящий ужас провала. Это была не просто память о битве. Это была память о долге. И о цене, которую он не смог заплатить до конца.

И затем — Порог. Каждое воспоминание было глотком живой воды после духовной пустыни его прежнего существования. Тяжесть бревна на плече — не просто нагрузка на сервоприводы, а ощущение нужности, простой и понятной цели. Вкус грубой пищи — не просто анализ химического состава, а осознание ценности простых вещей. Тихие разговоры с Лирой у огня — не обмен данными, а рождение той самой «неэффективной», но жизненно важной связи.

Они называли это загрязнением. Инфекцией. А он чувствовал, как эти воспоминания, даже самые болезненные, сплетаются в нечто целое, в новый фундамент его «я». Стереть их значило бы не просто удалить файлы. Это означало бы совершить самоубийство. Убить того, кем он стал, и воскресить того, кем он был — скучающего, пресыщенного и по-настоящему пустого бога.

Его размышления прервало появление Кассиана. Он вошел один, без своей свиты. Его походка была небрежной и уверенной, как у хозяина, входящего в свою кладовую. На его лице играла та же знакомая, пресыщенная улыбка.

— Ну что, мой дорогой Сайрен, — начал он, останавливаясь перед Ложем. — Надеюсь, тебя тут неплохо кормят? Врачи поделились своими… наблюдениями. Довольно шокирующими, должен я признать.

Сайрен не ответил. Он просто смотрел на Кассиана своим единственным живым глазом, давая тому понять, что его визит нежеланен.

— Не надо хмуриться, — Кассиан сделал легкий, изящный жест рукой. — Я пришел не как надзиратель. Скорее, как… друг. Ну, насколько это слово вообще применимо в наших кругах. Я пришел предложить тебе выход из этой несколько унизительной ситуации.

Он подошел к панели управления, и та немедленно активировалась, повинуясь его присутствию. Голограмма с диагнозом Сайрена снова всплыла в воздухе, мерцая своими тревожными красками.

— Смотри, — Кассиан указал на бушующий вихрь нейронной активности. — Этот хаос. Эта боль. Эта… грязь. Врачи говорят, что физическое тело можно восстановить. Сделать даже лучше, чем было. Но это — они настаивают — должно быть удалено. Полностью. Во имя твоей же стабильности и эффективности.

Он повернулся к Сайрену, и его взгляд стал пронзительным, почти сочувственным, хотя Сайрен знал, что это лишь маска.

— Но я смотрю на это иначе. Я вижу не просто сбой в работе машины. Я вижу страдание. Пусть и странное, цифровое, но все же страдание. И я считаю, что у нас есть моральный долг — избавить тебя от него.

— Избавить? — наконец произнес Сайрен. Его голос прозвучал хрипло. — Путем уничтожения части меня самого?

— Части? — Кассиан мягко усмехнулся. — Дорогой мой, это не часть тебя. Это паразит. Раковая опухоль на твоем разуме. Взгляни правде в глаза. Ты отправился в свой маленький крестовый поход полным сил и мощи. А вернулся… вот таким. Сломанным. Истерзанным. И все из-за чего? Из-за этих самых «чувств». Из-за этой привязанности к чему-то мимолетному, к чему-то, что обречено на гибель по самой своей природе.

Он подошел ближе, его голос стал тише, заговорщицким.

— Я предлагаю тебе не казнь, а освобождение. Чистку. Быструю, безболезненную. Мы просто… удалим источник твоих мучений. Все эти воспоминания о Пустынях. Весь этот кошмар поражения и боли. И все, что связано с этим жалким «Порогом». Мы вернем тебя в то состояние, в котором ты был до всего этого. Сильным. Цельным. Свободным.

Сайрен молчал. Искушение, противное и сладкое, как яд, начало просачиваться в его сознание. Забвение. Избавление от этой вечной, ноющей боли, от груза вины, от горечи утрат. Вернуться к тому, кем он был… Разве не этого он хотел, лежа в своем бараке на Пороге? Разве не к силе он стремился?

Кассиан, видя его молчание, принял его за колебания и усилил натиск.

— Подумай, Сайрен. Что тебе дали эти воспоминания? Кроме страданий? Ты стал слабее. Уязвимее. Ты позволил примитивным существам оставить шрамы не только на твоей броне, но и в твоем разуме. Ты больше не бог, ты — их жертва. Но у тебя есть шанс все исправить. Стереть этот неудачный опыт. Проснуться прежним. Мы можем устроить пир в твою честь. Восславить твое возвращение. Морвен, Элион… все будут там. Мы снова будем вместе. Без этой тяжести в сердце. Без этой тоски в глазах.

Он говорил так убедительно. Он рисовал картину такой привлекательной. Вечность без боли. Вечность в роскоши и беззаботности. Вечность среди себе подобных, без этих мучительных, невыносимых привязанностей к тлену и праху.

И в этот момент, в самом центре одного из тех «загрязненных» паттернов, вспыхнуло воспоминание. Яркое, как вспышка света.

Он стоял на краю общины, глядя, как Лира учит детей разжигать огонь без спичек. Она была терпелива, ее голос был спокоен. Один из мальчишек, самый младший, не мог понять, как правильно сложить ветки. Он уже был готов расплакаться от досады. И тогда Лира не стала его ругать. Она просто взяла его маленькие, грязные руки в свои и медленно, терпеливо, показала ему движение еще раз. И когда наконец появилась первая искорка, а за ней и маленький огонек, лицо мальчика озарила такая восторженная, чистая радость, что Сайрен, наблюдавший за этим, почувствовал нечто странное в своей груди. Нечто теплое. Нечто, что не поддавалось анализу. Это был не эффективный способ передачи знаний. Это была трата времени. Но это было… правильно.

Этот момент был частью того хаоса, что видели врачи. Неэффективный. Эмоционально окрашенный. Бесполезный с точки зрения логики Олимпа.

И он был бесценен.

Стереть Пустыни — значит стереть и тех, кого он там потерял. Стереть Порог — значит стереть и этот момент, и тысячи других. Стереть Лиру. Ее руки. Ее голос. Ее веру в него.

Это было бы не освобождением. Это было бы предательством. Предательством их памяти. Предательством самого себя.

Он медленно поднял голову и встретился взглядом с Кассианом. В его единственном живом глазу не было ни сомнения, ни тоски. Только твердая, холодная решимость.

— Нет, — сказал он. Одно-единственное слово, прозвучавшее с силой взрыва в стерильной тишине отсека.

Улыбка на лице Кассиана замерла, затем медленно сползла, уступая место холодному, каменному недоумению.

— Что? — он не поверил своим ушам. — Ты отказываешься? От забвения? От возвращения к силе? Ты предпочитаешь остаться этим… этим инвалидом, зараженным своими кошмарами?

— Это не кошмары, Кассиан, — ответил Сайрен. Его голос был тихим, но абсолютно четким. — Это — я. Тот, кто я есть сейчас. И да, я предпочитаю остаться им. Со всей его болью. Со всеми его шрамами. Они… напоминают мне, кто я такой. И за что я сражаюсь.

— За что? — Кассиан рассмеялся, но смех его был сухим и злым. — За этих червей? За эту пыль? Ты сошел с ума, Сайрен. Эта твоя «человечность» съела твой разум.

— Возможно, — согласился Сайрен. — Но если это так, то я предпочитаю быть сумасшедшим, чем снова стать таким, как ты. Пустым. Скучающим. Мертвым при жизни.

Лицо Кассиана исказилось от ярости. Маска безразличия и пресыщения рухнула, обнажив нечто уродливое и злобное. Он подошел вплотную к Ложу, его идеальные черты стали похожи на маску демона.

— Тогда ты обречен, — прошипел он. — Они не позволят тебе ходить среди нас, зараженному этой болезнью. Ты либо согласишься на чистку, либо они найдут иной способ нейтрализовать угрозу. Может, разберут на запчасти. Может, отправят в вечный стазис. Или просто выбросят в открытый космос, как мусор. Ты понял? У тебя нет будущего. Только прошлое, которое тебя пожирает.

Сайрен смотрел на него, не моргая.

— Мое будущее — мой выбор. И я его сделал.

Кассиан несколько секунд стоял в немом бешенстве, затем резко развернулся и strode к выходу. У самой стены он обернулся.

— Наслаждайся своими воспоминаниями, Сайрен. Надеюсь, они согреют тебя, когда ты будешь замерзать в пустоте.

Стена сомкнулась за ним.

Сайрен остался один. Искушение отступило, но его место заняла тревога. Кассиан не блефовал. Отказ от «чистки» был объявлением войны. Войны с самим «Олимпом», с его законами, с его философией.

Он снова погрузился в свои воспоминания. Но теперь он делал это не просто как пассивный наблюдатель. Он делал это как полководец, изучающий карту перед решающей битвой. Он вглядывался в каждое лицо, в каждый момент боли и радости. Он собирал свой арсенал. Не оружие из титана и плазмы, а нечто более ценное. Свою убежденность.

Он выбрал память. Даже самую болезненную. Он выбрал боль. Даже самую мучительную. Он выбрал свою «загрязненную» человечность. Потому что она была единственным, что отделяло его от бездушной, совершенной пустоты «Олимпа». И он был готов заплатить за этот выбор любую цену. Даже цену вечности.

Глава 9: Запчасти для Бога

Отказ стал точкой невозврата. Молчаливое противостояние сменилось холодной, технологической войной. Врачи-кибернетики более не приходили с предложениями или диагнозами. Их сменили техники — безликие, молчаливые функционеры в утилитарных комбинезонах, чьи лица скрывали затемненные щитки. Они были похожи на живые инструменты, лишенные даже тени любопытства или эмоций.

Процесс восстановления начался без предупреждения. Однажды стена отсека растворилась, впустив не людей, а автономные ремонтные дроны — десятки небольших, многоруких машин, скользивших по полу и стенам на антигравитационных подушках. Их оптические сенсоры холодно отсвечивали в рассеянном свете. Они окружили Ложе, и без единого слова, с пугающей синхронностью, приступили к работе.

Сайрен, все еще обездвиженный силовым полем, наблюдал. Первым делом они принялись за демонтаж его старого тела. Это не было хирургической операцией; это была процедура утилизации. Манипуляторы с режущими лазерами и силовыми ключами с хирургической точностью отделяли от его каркаса поврежденные пластины, выжигали оплавленные проводки, извлекали деградировавшие сервоприводы. Это было странное и жуткое ощущение — быть разбираемым заживо, чувствовать, как части твоего существа, пусть и изношенные, но бывшие тобой на протяжении веков, одна за другой безжалостно отделяются и отправляются в расплавитель.

Он не сопротивлялся. Он смирился с необходимостью этого разрушения. Его старое тело было символом его падения, его слабости. Оно должно было уйти. Но он поклялся себе, что на его месте возникнет нечто иное. Не просто обновленная версия старого Сайрена, а нечто новое. Синтез.

Когда от него остался лишь базовый титановый каркас, несущий на себе ядро его личности — его процессор и, что важнее, его «загрязненный» нейроинтерфейс, — началась сборка.

И здесь Сайрен перестал быть пассивным объектом. Он стал архитектором. Проектировщиком. Дирижером этой симфонии из титана и энергии.

Его первым актом стало подключение к центральному архиву «Олимпа». Это был рискованный шаг. Его доступ, как Стража, все еще действовал, но, учитывая его «состояние», он мог быть в любой момент заблокирован. Но Сайрен играл на опережение. Он знал бюрократическую машину цитадели. Пока не было официального приказа о его нейтрализации, его доступ оставался активным. А пока он активен…

Его сознание, все еще прикованное к Ложу, устремилось в бездонные хранилища данных. Это было океаном информации — чертежи, схемы, научные отчеты, записи экспериментов, некоторые из которых были такими древними, что их язык едва поддавался расшифровке. Он пренебрег стандартными, одобренными для серийного производства моделями усиления. Он искал другое. Экспериментальное. Запретное. То, что пылилось в самых дальних углах цифровых библиотек, помеченное грифом «Нестабильно», «Теоретически» или «Слишком рискованно».

И он нашел.

Первой находкой стала схема кинетического реактора на основе квантовых флуктуаций. Теоретически, он мог вырабатывать на порядки больше энергии, чем его старый реактор, при этом почти не имея излучения и будучи невероятно компактным. Проблема была в стабилизации. Три предыдущие попытки внедрить подобную систему закончились тем, что испытуемые Стражи превратились в подобие маленьких сверхновых. Сайрен скачал чертежи. Риск его не пугал. Ему нужна была мощность. Не для демонстрации величия, а для дела. Для защиты.

Он передал схематики ремонтным дронам через открытый интерфейс. Машины на микросекунду замерли, анализируя данные. Затем, без возражений — они не были запрограммированы на возражения, только на выполнение — приступили к монтажу. В его грудную клетку, на место устаревшего энергоядра, начали встраивать сложную решетку из темного, похожего на обсидиан материала, окруженную силовыми стабилизаторами.

Второй находкой стал проект «Фазированная кожа». Это была не просто броня. Это был адаптивный метаматериал, способный менять свои свойства в реальном времени. По команде он мог становиться тверже алмаза, отражать энергетические атаки, рассеивать кинетическую энергию или даже маскироваться, имитируя окружающую среду на квантовом уровне. Проблема была в том, что материал требовал колоссальных вычислительных мощностей и мог «съесть» сознание оператора, пытаясь предугадать все возможные угрозы сразу. Сайрен посчитал, что его «загрязненный», нелинейный тип мышления может как раз подойти для управления этой хаотичной системой. Он приказал интегрировать.

Дроны начали наносить на его каркас слой странной, серебристой жидкости, которая застывала, образуя идеально гладкую, но на ощупь упругую поверхность. Он чувствовал, как миллиарды наноботов в ее толще соединяются с его нейроинтерфейсом, создавая новую, обширную сенсорную сеть.

Он копался в архивах, как маньяк, находя все новые и новые диковинки. Систему активного камуфляжа, заимствованную у вымершей расы хамелеоноподобных существ. Улучшенные сенсорные массивы, способные видеть в диапазонах, о которых он раньше только слышал. Протоколы мгновенного тактического анализа, которые когда-то разрабатывались для штурмовиков, но были забракованы из-за «чрезмерной жестокости» предлагаемых решений.

Он брал все. Он не просто собирал тело. Он собирал арсенал. Оружие, которое позволило бы ему не просто вернуться к тому, что было, а превзойти это. Силу, которая должна была служить не скуке и не тщеславию, а конкретной, выстраданной цели.

Процесс был мучительным. Каждое новое подключение, каждая интеграция сопровождалась волнами боли и диссонанса. Его система то и дело сотрясалась от конфликтов между старым, проверенным кодом и новым, экспериментальным. Нейроинтерфейс, и без того перегруженный «человечными» паттернами, теперь был вынужден обрабатывать лавину данных от новых систем. Временами его сознание почти гасло под этим натиском.

Однажды, при интеграции тактического процессора, он на несколько долгих секунд потерял себя. Его захлестнул чистый, нефильтрованный ход мыслей машины — бесконечные расчеты траекторий, оценка уязвимостей, моделирование тысяч сценариев убийства. Это был леденящий душу хаос без морали, без цели, только эффективное насилие. Он вырвался оттуда, заставив себя вспомнить лицо Лиры, звук ее смеха. Этот простой, «неэффективный» образ стал его якорем, спасшим его от растворения в безумии чистой логики уничтожения.

Врачи и техники, наблюдавшие за процессом со стороны, были в ярости и в ужасе. Они видели, как их пациент, их подопечный, вышел из-под контроля. Они видели, как он создает монстра, нарушая все мыслимые и немыслимые протоколы. Несколько раз они пытались вмешаться, дистанционно отключая дронов или блокируя его доступ к архивам. Но Сайрен, используя свои старые, забытые привилегии Стража и новую, сырую мощь тактического процессора, взламывал блокировки и восстанавливал контроль. Это была титаническая битва воли, битва за право самому определить свою сущность.

Наконец, наступил день, когда работа была завершена. Дроны отступили, их манипуляторы сложились, и они бесшумно скрылись за стеной. Силовое поле, удерживавшее его, отключилось.

Сайрен лежал на Ложе, но это был уже не тот жалкий остов. Перед ним, на голограмме, висело его новое отражение.

Его новый каркас был выше, массивнее, но при этом более обтекаемым и грозным. «Фазированная кожа» покрывала его, как вторая кожа, переливаясь тусклым металлическим блеском. Он чувствовал невероятную мощь, исходящую из груди — ровный, неумолимый гул кинетического реактора, который сейчас работал на безопасные пять процентов, но таил в себе потенциал звезды. Его сенсоры воспринимали мир с невероятной четкостью — он видел тепловые следы на стенах, слышал шепот систем жизнеобеспечения за километры, чувствовал малейшие вибрации полета кораблей в доке.

Но самое главное — он чувствовал себя. Его сознание, его «я», с его болью, его памятью, его привязанностями, все еще было в центре этого технологического урагана. Оно не было стерто. Оно было усилено. Окружено и защищено самой передовой технологией, которую только мог найти его разум.

Он медленно поднялся с Ложа. Его движение было абсолютно бесшумным, плавным и исполненным скрытой силы. Он не был просто отремонтирован. Он был перерожден.

Он подошел к стене, которая теперь служила ему зеркалом, и посмотрел на свое отражение. Внешне он был похож на прежнего Сайрена, но лишь отдаленно. Это было нечто большее. Более опасное. Более осознанное.

Он был не просто богом, собранным из запчастей. Он был богом, который сам выбрал свои компоненты. Богом, который прошел через боль и humiliation и вышел из них не сломанным, а закаленным. Он собрал себя заново, вложив в эту сборку всю свою ярость, всю свою боль и всю свою надежду.

И теперь, глядя в глаза своему новому отражению, он знал — он готов. Готов к тому, чтобы его сила наконец-то служила не ему, а тому, что он считал правильным. И первый шаг к этому лежал через архивы «Олимпа». Ему нужна была цель. Планета, где его новая философия и его новая мощь смогут пройти проверку.

Запчасти для бога были собраны. Пришло время для бога обрести цель.

Глава 10: Сталь и Память

Тишина медицинского отсека была теперь иной. Раньше она была пассивной, пустой, ожидающей. Теперь же она вибрировала от энергии, исходившей от него. Воздух, лишенный запахов, казалось, потрескивал от статического напряжения, которое генерировало его новое тело. Сайрен стоял в центре помещения, неподвижный, как монолит, и прислушивался. Но не ушами — его новые аудио-сенсоры улавливали гораздо больше.

Он слышал отдаленный гул энергосети «Олимпа», пролегавшей за стенами, словно кровеносная система гигантского зверя. Он слышал щелчки переключающихся реле, шипение фильтров, очищавших воздух на двадцать километров выше по коридору, и даже слабый, едва уловимый вибрационный гул от работающего где-то в доке гравитационного двигателя. Информация обрушивалась на него водопадом, но его модернизированный процессор не захлебывался. Он фильтровал, сортировал, выделяя нужное. Это было все равно что дышать после долгого удушья — мир представал перед ним в невероятной, почти болезненной четкости.

Он поднял руку — свою новую руку. «Фазированная кожа» идеально повторяла анатомию, но под ней он чувствовал не сервоприводы и гидравлику, а нечто иное — сплетение силовых полей и нанонитей, способных по его желанию менять плотность. Он сжал пальцы в кулак. Не было ни звука, ни скрипа. Было лишь ощущение невероятной, сконцентрированной мощи, готовой вырваться наружу. Его старый кулак мог бы пробить броню легкого танка. Этот, как подсказывали ему расчеты тактического процессора, мог деформировать корпус космического фрегата.

Он сделал шаг. Движение было настолько плавным и бесшумным, что казалось неестественным. Никакого гула моторов, никакого стука титана о пол. Он парил, едва касаясь поверхности. Он вспомнил свою походку на Пороге — тяжелую, неуверенную, с хромотой. Вспомнил, как его левая нога отказывала в самый неподходящий момент. Теперь это тело было воплощением надежности и контроля. Оно превосходило старое во всем: в силе, в скорости, в живучести.

Но именно это совершенство и заставило его нахмуриться. Оно было слишком безупречным. Слишком стерильным. Оно напоминало ему тех врачей или Кассиана — холодное, лишенное шрамов, лишенное истории.

И тогда он скомандовал своему оптическому сенсору переключиться в иной режим. Не в инфракрасный или ультрафиолетовый. Он приказал ему проецировать.

Перед его мысленным взором, поверх идеального интерьера отсека, поплыли образы. Призрачные, полупрозрачные, но от этого не менее реальные. Он увидел себя — старую, изношенную версию, ковыляющую по грязи Порога. Он увидел царапины на своей броне, которые оставили когти местного хищника. Он увидел вмятину на плече, оставленную обломком скалы во время обвала. Он увидел потертости на коленном шарнире, которые появились от бесчисленных приседаний, когда он помогал чинить хижины.

Это были не просто повреждения. Это были вехи. Напоминания. Его тактический процессор тут же выдал анализ: «Декоративные элементы не несут функциональной нагрузки. Рекомендуется удалить визуализацию для повышения эффективности восприятия».

Сайрен мысленно отклонил рекомендацию. Эти «декоративные элементы» были его памятью. Его шрамы.

Он подошел к стене и прикоснулся к ее гладкой, холодной поверхности. Его тактильные сенсоры передали ему идеальную гладкость, температуру ровно в 21.3 градуса по Стандарту. И тогда он вызвал из памяти другое ощущение. Шершавость грубого дерева забора на Пороге. Тепло, исходящее от него после дня, проведенного на солнце. Легкая вибрация, когда по другую сторону били молотком.

Память нахлынула, яркая и живая. Он снова стоял у того забора, чувствуя усталость в своих старых, разболтанных сервоприводах. Он видел лица людей — Корвена, молодого парня, который жаловался на тяжесть железодрева. Он слышал их голоса, их смех. И поверх всего этого — образ Лиры, смотрящей на него с безграничным доверием.

Боль. Острая, пронзительная, как удар током. Но не физическая. Та боль, что жила в его нейроинтерфейсе, в тех самых «загрязненных» паттернах. Боль осознания своей слабости. Своего бессилия защитить их, если придет настоящая беда.

Именно эта боль заставила его послать сигнал. Именно она привела его сюда, в эту Золотую Клетку, и заставила пройти через мучительный процесс перерождения.

Он отпустил воспоминание. Оно отступило, оставив после себя не пустоту, а странное, горькое спокойствие. Его новое тело не было побегом от прошлого. Оно было его прямым следствием. Каждый усиленный мускул, каждый новый сенсор, каждый джоуль энергии в его реакторе — все это было выковано в горниле его поражений и его страхов.

Он решил протестировать боевые системы. Мысленной командой он активировал протокол симуляции. Медицинский отсек растворился, сменившись голографическим полем боя — бескрайней равниной под багровым небом. Перед ним возникли цели — десять боевых дронов стандартной конфигурации.

В своем старом теле он потратил бы на них секунды. Он бы двигался с сокрушительной, но все же конечной скоростью. Его удары были бы мощными, но предсказуемыми.

Сейчас же мир замедлился. Вернее, ускорился он. Его тактический процессор проанализировал траектории движения дронов, их вооружение, слабые места, и выдал десятки вариантов атаки. Его тело отреагировало мгновенно. Он не побежал. Он исчез с места и появился среди дронов. Его движения были не последовательностью ударов, а единым, непрерывным потоком разрушения. Он не бил — его конечности, по его воле, на микросекунды уплотнялись до состояния, превышающего твердость алмаза, и рассекали дроны, как горячий нож масло. Энергетические щиты дронов не срабатывали — его «фазированная кожа» мгновенно адаптировалась и рассеивала их.

За три секунды поле боя было усеяно обломками. Ни один дрон не успел сделать ни одного выстрела.

Он стоял среди дыма и искр, его новое тело даже не было нагрето. Беспредельная мощь. Абсолютное превосходство. Именно о такой силе он мечтал, лежа в своем бараке на Пороге.

И тогда его сенсоры, все еще работающие в режиме симуляции, уловили движение. Один из дронов, считавшийся уничтоженным, пошевелился. Из его обломков выползла фигура. Не дрон. Человек. Одетый в лохмотья, с лицом, искаженным ужасом. Это был один из тех, кого он не смог спасти в Стеклянных Пустынях.

Сайрен замер. Его тактический процессор тут же идентифицировал угрозу как «нулевую» и рекомендовал игнорировать. Но он не мог. Он смотрел в глаза этому призраку, и его новое, сверхмощное тело внезапно стало тяжелым, как свинец. Он чувствовал ту же самую беспомощность, тот же самый стыд.

Призрак протянул к нему руку, не в accusation, а в мольбе. И исчез.

Симуляция отключилась. Сайрен снова стоял в стерильном медицинском отсеке. Он дышал ровно, но внутри него все бушевало.

Урок был ясен. Его новая сила была палкой о двух концах. Она позволяла ему уничтожать врагов с невиданной эффективностью. Но она же делала его еще более ответственным. Ошибка, совершенная с такой мощью, могла иметь катастрофические последствия. Он не просто стал сильнее. Он стал опаснее. И для врагов, и, потенциально, для тех, кого хотел защитить.

Он подошел к голограмме, отображающей его текущее состояние. Все системы работали на оптимальном уровне. Его новое тело было готово. Оно было сталью, закаленной в самых передовых лабораториях «Олимпа». Но его ядро, его сознание, было памятью. Памятью о боли, о потере, о долге.

Он не был тем же самым Сайреном, что сражался в Пустынях. Он не был и тем Сайреном, что бездельничал на «Олимпе». Он был синтезом. Богом, познавшим свою уязвимость. Оружием, осознавшим свою цену.

Его следующей задачей, как он помнил из плана, была модернизация «Хронометра». Простого телепорта ему было уже недостаточно. Ему нужен был инструмент, который соответствовал бы его новой философии и его новой мощи. Инструмент для тонкого воздействия, а не грубой силы.

Но прежде, чем погрузиться в архивы, он на мгновение закрыл свои глаза — и живой, и сенсор. Он снова представил Лиру. Ее образ был тем пробным камнем, на котором он проверял все свои решения. Выдержит ли его новая сила ее взгляд? Не испугает ли ее то, во что он превратился?

Образ в его памяти не дрогнул. Она смотрела на него с той же верой, что и прежде. Она верила не в его титан или реактор. Она верила в него. В того, кто пообещал вернуться.

Он открыл глаза. Решение было принято. Его сталь будет служить его памяти. Его мощь будет направляться его шрамами. Он прошел через ад Пустынь и чистилище «Олимпа», чтобы обрести эту силу. И теперь он был готов использовать ее. Не как молот, а как скальпель. Не для того, чтобы подчинять, а для того, чтобы защищать. Или, если потребуется, чтобы нести равновесие в миры, которые в нем нуждались.

Он был Сайрен. И его эволюция была еще не завершена.

Глава 11: Новый «Хронометр»

Безупречная мощь нового тела была подобна необъятному океану, но Сайрен чувствовал себя капитаном без штурвала. Он мог уничтожить флот, разнести целую планету на атомы, но для той точечной, хирургической работы, которую он замышлял, требовался не таран, а скальпель. Таким скальпелем и должен был стать усовершенствованный «Хронометр».

Его старое устройство было порождением грубой силы. Принцип работы заключался в создании кратковременного разрыва в пространстве-времени, куда Сайрен «проваливался», чтобы почти мгновенно появиться в другой точке. Это был стремительный, оглушительный удар молота. Побочные эффекты — гравитационные аномалии, разрывы коммуникаций, локальные временные искажения — его никогда не заботили. Он был богом, а боги не оглядываются на последствия.

Теперь же сама мысль о таком варварском вмешательстве заставляла его новый, чувствительный сенсорный массив содрогаться. Он представлял себе, как подобный прыжок может нарушить хрупкий баланс на планете вроде Порога, вызвав землетрясение или сбив с орбиты спутник. Нет. Его методы должны были измениться.

Он покинул медицинский отсек. Двери бесшумно расступались перед ним, коридоры «Олимпа» — широкие, пустынные, сияющие стерильным светом — пропускали его, словно воды Красного моря. Никто не пытался его остановить. Его статус все еще висел в подвешенном состоянии, а новое обличье, излучавшее ауру неоспоримой мощи, заставляло даже самых циничных обитателей цитадели держаться на почтительном расстоянии.

Его целью был Экспериментальный вокс — сердце технологических кошмаров и грез «Олимпа». Здесь пылились проекты, слишком дерзкие, аморальные или просто непредсказуемые для внедрения. Здесь Сайрен и начал свой новый проект.

Он не просто хотел восстановить «Хронометр». Он стремился переписать его, переосмыслить саму его суть.

Основой послужила теория квантовой сцепленности на макромасштабе. Вместо того чтобы разрывать ткань реальности, новый «Хронометр» должен был ее переплетать. Он должен был не переносить Сайрена из точки А в точку Б, а на мгновение делать точки А и Б одним и тем же местом. Исчезновения и появления не должно было быть. Должен был быть плавный, непрерывный переход, подобный смене кадра в кинопленке.

Дни слились в недели. Сайрен стал затворником Вокса, окруженный голографическими схемами, вихрями сырых данных и компонентами, которые он то находил в закромах, то выращивал с помощью нано-ассемблеров. Его новые процессоры работали на пределе, обрабатывая триллионы вычислений в секунду. Он погрузился в такие глубины физики, которые были запретны даже для Стражей.

Первой и главной проблемой была стабилизация. Теория предсказывала, что подобное вмешательство вызовет катастрофический коллапс волновой функции в радиусе нескольких световых лет, попросту говоря — уничтожит реальность в непредсказуемом радиусе. Сайрену нужно было найти способ сделать процесс обратимым и локализованным.

Решение он нашел в архивах расы, исчезнувшей за миллион лет до рождения человечества. Они были мастерами тонкого воздействия, и их технологии основывались не на силе, а на убеждении. Их «компенсатор реальности» был устройством, которое не боролось с законами физики, а… договаривалось с ними. Оно создавало временную, саморегулирующуюся петлю, которая поглощала диссонанс, вызванный вмешательством, и плавно возвращала все в исходное состояние после его завершения.

Интеграция этого принципа в «Хронометр» была подобна вплетению шелковой нити в стальной трос. Это требовало невероятной тонкости. Его старые инженерные навыки оказались бесполезны; ему пришлось учиться заново, развивая в себе чувство баланса и гармонии, о котором он раньше и не подозревал.

Параллельно он работал над расширением функционала. Если новый «Хронометр» мог так изящно манипулировать пространством, почему бы не затронуть и другие аспекты реальности?