Бесплатный фрагмент - Превратности судьбы

Впервые, я услышал рассказы Анны Александровны в ее собственном прочтении в Каннах.

Они поразили меня с одной стороны своей простотой и легкостью, а с другой стороны, своей жизненной мудростью и необычайной добротой и позитивностью.

На мой взгляд, нам очень не хватает такой литературы. Засилье женских детективов и разносортных произведений в стиле фэнтези, вызывает некоторую усталость у читателей. Не хватает хорошей жизненной литературы. Возможно, произведения Анны Александровны, откроют новую страницу в современной российской и мировой прозе.

Созданные автором образы и персонажи, необычайно яркие и целостные. Все рассказы читаются легко и с большим интересом. В какой-то момент, у читателя может возникнуть правомерный вопрос, действительно ли все эти события и ситуации возникали в жизни автора? Здесь, необходимо сделать пояснение о том, что большинство персонажей, включаю главную героиню, от лица, которой ведется повествование, являются собирательным образами. Часть ситуаций, описанных в рассказах, является реальностью, а часть — вымыслом.

Рассказы собраны в хронологическом порядке, начиная с детства главной героини и постепенно подходя к сегодняшнему времени.

Читая эти рассказы, вы получите много ярких впечатлений и позитивной энергии.

Артем Пуховский — племянник и друг Анны Александровны Руженцевой.

«В ногу со временем»

Середина восьмидесятых годов. Трое молодых ребят, подружившиеся на подготовительном факультете одного из столичных вузов, где учились иностранцы и русские. Иностранцы изучали на подготовительном факультете русский язык, после, чего, начиная с первого курса, все предметы преподавались на русском языке. Русские же изучали тот или иной иностранный язык. Подготовка студентов была очень сильной, и впоследствии при желании после окончания вуза можно было, предварительно сдав экзамен по языку, получить диплом переводчика наряду со своей основной специальностью. Так вот, эти трое друзей, будущие геологи, из Белоруссии, с Украины и из русской глубинки, совершенно разные, были похожи в одном. Все трое прошли уже хорошую жизненную школу, отслужив в армии, и имели большое желание получить высшее образование. Я, сама недавно окончившая институт, преподавала одну из геологических дисциплин и вела их группу. Идёт очередное занятие.

— Григорий Т.

Отвечает симпатичный паренёк из небольшого Белорусского городка. Сероглазый с взъерошенными, коротко стриженными волосами, сегодня явно не выспавшийся.

— Что, опять не спали?

— Не спал, Анна Александровна. Больно много задают, и с французским тяжело.

Парень упорный, очень серьёзный, немного тугодум. Но это — только первое впечатление. На самом деле — это не что иное, как обстоятельность. Гриша всегда, прежде, чем сказать, должен был основательно подумать. Это его качество было очень ценным. Его ответы были точны и лаконичны. Он был очень способным человеком, но из тех, кто обороты набирает медленно, спокойно, без суеты. К цели же идёт прямо, несмотря ни на какие обстоятельства. По моим понятиям, такие, как Гриша, живут большой своей духовной жизнью. Их кажущаяся чудаковатость не мешает им, как правило, добиться в жизни многого. Впоследствии, чаще всего, они абсолютно счастливы.

— Николай Т.

— Я, — отрывисто, почти по-армейски, отвечает крепыш, спортсмен, донжуанистый парень. Смотрит на тебя всегда с обожанием и немного насмешливо, аж в краску вгоняет. Кажется, что чуть ли не влюблён. Да не тут-то было. Смотрит так почти на всех симпатичных женщин от восемнадцати и старше. Будучи уже молодым отцом семейства, он ещё подрабатывает и отсылает деньги в Задонск, где живёт его жена с маленьким сынишкой. Работает по вечерам. Учится прекрасно. Ещё и общественной работой занимается. Как только всё успевает.

Александр М. Высоченный парень, под метр девяносто ростом, красавец, белозубый, косая сажень в плечах. Хохол. Дерзкий, упрямый. Ему тяжелее всех из них троих давалась учёба. Но он «жал», как мог. Специальные предметы пошли, а с иностранным — беда.

— Анна Александровна, почему меня забыли назвать?

— Да не забыла я, Саш. Ты, как совесть всегда присутствуешь.

— Юмора не понял, Анна Александровна.

«Что ж делать?» — подумалось мне. Я посмотрела на него с лёгкой иронией.

Он уловил это моё настроение и ответил упрямо:

— Понимаете, Анна Александровна, совесть — это такая вещь: либо она есть, либо её нет.

А теперь, как водится, шерше ля фам. В одной группе с ними училась девушка из большого посёлка, что недалеко от Днепропетровска. Звали её Валентина. Дочь директора сельской школы, она была старшей в многодетной семье. Школу закончила с золотой медалью. Неплохо играла на пианино. После окончания школы два года отработала в райкоме партии в Днепропетровске курьером. Вела большую общественную работу. Блондинка, среднего роста, всегда с хорошим румянцем на лице, с ярко-синими глазами. Таких ярко-синих глаз я до этого никогда не видела. Слегка полноватая, но статная, с крепкими, икристыми ногами. Видно было, что она твёрдо стоит на земле. Училась легко. Пользовалась большим авторитетом, и не только среди студентов. Все три друга влюбились в неё. Николай смеялся:

— И я тоже за компанию. — Но это — так, шутки ради. Любил же её действительно Саша. Мечтал на ней жениться. Бывало так, что этот парень под два метра ростом с карими, дерзкими глазами, упрямый и иногда — нахальный, смотрит на неё сверху вниз с такой нежностью, а иногда и с выражением какой-то собачьей, грустной преданности, какая бывает у собак, когда они очень скучают по хозяину.

Впоследствии я у них вела не только спецпредмет, но и два раза в неделю преподавала французский, и одновременно курировала эту группу, интересовалась жизнью ребят. Впоследствии я узнала, что Валентина влюбилась в сына одного нашего преподавателя, Олега С., смазливого блондина. Тот с грехом пополам бренчал на гитаре, но так-сяк руководил институтской музыкальной группой, в связи с чем пользовался неизменным расположением девушек. Парень, как парень. В институт поступил после школы. Учился неплохо, но и звёзд с неба не хватал. О таких говорят «пирожок ни с чем». Что могла в нём найти эта яркая, умная девчонка? Здесь даже и зацепиться-то не за что, думала я. Но Валя полюбила его всем сердцем. А он ходил за ней, как бычок на привязи. Когда они задумали расписаться, родители были категорически против. И жили они гражданским браком у родителей Олега. Потом она забеременела. Родители Олега твёрдо заявляли, что эта беременность преждевременна. И молодые то уходили жить в общежитие, то возвращались обратно. А потом, неожиданно для всех, Валя избавилась от беременности и ушла от Олега окончательно. Как-то в порыве откровения сказала, что атмосфера в семье была удушающей, Олежек, как тряпка, что от любви ничего не осталось. И без лишних объяснений добавила:

— Самое ужасное, Анна Александровна, что возможно, у меня уже никогда не будет ребёнка.

— Да что вы! Вы ещё совсем молодая. Будем думать только о хорошем, — говорила я, не особенно в это веря.

Сашка всё-таки дождался Валентину и на последнем курсе они поженились. Это была великолепная красивая пара, просто — загляденье. Он очень изменился. Хорошо учился. Вот только по-прежнему хромал язык. Оба были в бюро комсомола факультета. Валя шла на красный диплом. Перед ними обоими была неплохая перспектива по окончании института по распределению поехать за границу. Но преподаватель иностранного языка, Ирина Константиновна, ставит на госэкзамене Вале четвёрку, а Саше и вовсе — «удовлетворительно». Что это значит? Прощай заграница! Я как куратор была возмущена этой несправедливостью и пыталась говорить с Ириной Константиновной. Мне казалось, что в ней говорила зависть к этой блестящей перспективной паре. У неё самой личная жизнь не сложилась. Муж от неё ушёл. Она одна воспитывала сына, который не сумел поступить в институт и учился в ПТУ.

По поводу Саши я даже обращалась к проректору с просьбой о пересдаче экзамена, в виде исключения. Проректор был со мной совершенно согласен. Но Ирина Константиновна была неумолима, и всё было тщетно.

А потом жизнь всех разбросала, как горсть горошин. Гриша стал начальником геологической партии. Был доволен своей работой. Женился на москвичке. Николай с семьёй уехал на Урал. Защитился. Но впоследствии не работал по специальности, а руководил какой-то деревообрабатывающей фирмой. Саша с Валей уехали в Самару и работали в крупной нефтяной компании.

Позднее у Гришки произошла трагедия. В полевой сезон погибли две студентки, и его как начальника посадили на восемь лет в тюрьму. Но за него очень ходатайствовал Институт, и ему разрешили работать программистом на зоне. Начальство его очень уважало, и впоследствии он говорил, что на зоне было лучше, чем на воле.

Мне же они традиционно звонили в день рождения и на восьмое марта. А на День геолога собирались все в институте. После праздничного вечера впятером шли в какое-нибудь кафе. Эти встречи были для нас не только приятны, но и просто необходимы. Сашка как-то сказал, что это — прямо, как глоток свежего воздуха. Обычно провожали меня все вместе. Расходясь, слегка разомлевшие и уставшие, клялись в вечной дружбе, полные каких-то своих планов и искренних надежд на будущее.

Время шло… Саша перебрался в Москву. Руководил фирмой. Перетащил в Москву Колю с семьёй. Тот впоследствии стал руководить дочерней фирмой. Через какое-то время Валя перешла к нему работать. Встречи же наши стали более редкими. Общались чаще по телефону.

Как-то вечером раздаётся телефонный звонок. Подхожу.

— Анна Александровна, здравствуйте, это — Валентина.

— Что такое, Валь? Чем ты расстроена?

— Анна Александровна, можно с вами повидаться?

— Ну да, конечно. Завтра приезжай в институт к трём часам.

Валя приехала не к трём, а к четырём. Прежде она была очень точна. Сказала, что стояла в пробке. Боже мой! Я её не видела года три, и какие изменения! Тогда это была эффектная, молодая женщина, великолепно одетая, стильная, уверенная в себе, даже, как тогда мне показалось, слишком уверенная в себе. Что ж стало с ней? Худая, простоволосая. Где её яркие глаза? Такое впечатление, что они выцвели от слёз. Под глазами — мешки. Даже макияж не спасает. Одета, как всегда дорого, но достаточно небрежно. Я заметила пятно на воротничке белой блузки.

— Что с тобой?

Валя нервно достала сигареты, закурила.

— Анна Александровна, посоветуйте. Не знаю, что делать. Совершенно теряю жизненные ориентиры.

Я ничего не сказала. Посмотрела на неё внимательно. Ждала, что будет дальше.

— С Сашей всё очень плохо… Работает он просто зверски, устаёт. Сначала задерживался. Приходил иногда пьяный. Говорил, что так он расслабляется. Когда напивался, упрекал меня в том, что нет детей. Он очень хотел ребёнка. Потом мог вообще не прийти. Всячески меня оскорблял. Мог даже ударить. А потом стал приезжать домой с девками, как он их называет. В общем, бесконечные ссоры. скандалы… Я очень от всего этого устала.

«Как-то, сидя у Кольки в Кабинете, я вдруг расплакалась, сказала, что так жить я больше не могу, что наша жизнь с Сашей превратилась просто в кошмар. Посвятила его в детали наших отношений. Наверно, не следовало всего этого говорить. Неожиданно Колька сказал:

— Успокойся, пожалуйста. Давай поедем куда-нибудь поужинаем.

«Зашли в небольшой ресторанчик на Рублёвке. А потом заехали на съёмную квартиру Коли. Чему вы удивляетесь, Анна Александровна? Так сейчас принято у богатых людей. Не знаю, что со мной произошло. Просто, бес попутал.

— Колька не надо. Как мы потом будем смотреть в глаза друг другу?

— Расслабься, дорогая. Всё будет хорошо…

«Потом Коля сказал:

— Может быть, тебе развестись? А пока снять квартиру? Ты хорошо зарабатываешь. Да и я тебя не оставлю.

«Это был один единственный раз. Я себя оправдываю тем, что мне было очень плохо, и я вправду нуждалась в какой-то теплоте, ласке. Но с этим грузом жить я не могла и однажды я всё рассказала Сашке. И неожиданно, он посмотрел на меня взволнованно, обнял меня и с какой-то болью сказал:

— Не волнуйся, волчонок, — так он меня называл в хорошие времена. — Я тебя понимаю. Ты действительно устала от всего. — Мне показалось, что голос его дрогнул.

«Первое время после этого разговора, мне думалось, что у нас всё потихоньку налаживается. Но это была иллюзия. И через некоторое время началось что-то страшное… Нет, не могу больше говорить».

Валя нагнула низко голову и минуты две молчала. Я же за это время не проронила ни слова. Что я могла сказать?

— Анна Александровна, я хочу вам показать одну кассету, из которой вы сами многое поймёте. У вас есть, где посмотреть?

Я взяла ключ от кабинета заведующего кафедрой, где стоял видеоплейер. Что это? В центре — пьяный мужик в спортивных трусах. Вокруг него — девицы. Господи, да это же Сашка!

— Стоять! — вопил он истошно. — Стоять, я вам сказал. Вы что, забыли, что у нас сегодня по программе — армия. Итак, все, слушай мою команду! За сорок пять секунд раздевайсь! Ну, вы, маленькие шлюшки, вы же в армии! Раз, два, три… А-а-а, не успела, стерва! — с пьяной издёвкой говорил Сашка и, поводив пальцем перед лицом одной из девиц, добавил, — лишу довольствия, кисонька! Ни копейки не получишь. Нале…, напра…, шагом марш. — Вдруг Сашка зацепился ногой за стул, чуть было не упали, поднимаясь, хрипло и с большим остервенением завопил: — Встать по стойке «смирно»! Валька, иди сюда! И как бы про себя, тихо добавил: — Шлюха бездетная. Смотри, как надо трахаться! Мисюсь, покажи ей, на что способны русские б… Димон, где ты?!

Подошёл тоже полуголый, с пьяными, бычьими глазами малый. И сам он был как здоровый бык.

— Слушаю вашу команду, товарищ полковник.

— Да не полковник я тебе, а генерал, придурок! Сорвать одежду с этой шлюхи за пятнадцать секунд! Раз, два… Привязать её к стулу! Надеть наручники! Закрыть дверь на ключ. Долго, долго делаешь всё, дебил! В последний раз прощаю. А то и тебя сниму с довольствия!

Димон с ярко-красными губами, накрашенными глазами вдруг совершенно трезвым, тоненьким голосом:

— Обижаете, товарищ командир. Я всё сделал, как вы приказали. А теперь что? Идти на абордаж? — совершенно нормальным тоном и даже с какой-то издёвкой спросил Димон. Он было приблизился к Мисюсь.

— Не тронь! — завопил Сашка. — Уйди!.. Всё, всё, всё! А где Маша, гусарка?

— Я здесь, — распевно произнесла девица.

— Почему на тебе не гусарская одежда? Я же тебе дал на экипировку две тысячи долларов!

— Вы что, Александр Тимофеич! Это ж гусарский костюм из мастерских большого театра.

— Врёшь, проститутка! Небось, на своего сутенёра потратила денежки. А этот костюмишко — просто дрянь! Оркестр — музыку! Шампанское! Ура! Ах вы, недотёпы, слушай мою команду. Сорок пять секунд — одевайсь! Оделись? Сорок пять секунд — раздевайсь! Нале…, напра… — всё не так.

Одна из девиц:

— Всё! Надоело, придурок! Пошёл со своим довольствием! Три часа маемся. «Шлюхи!», «Проститутки!». Идиот! Какие мы проститутки?! Мы достаточно приличные стриптиз-варьете. А Машка-гусарка, как ты её называешь, да и Кэт тоже — окончили хореографическое училище при Большом театре. А Димка, между прочим, учился на журфаке в МГУ.

— Я и сейчас продолжаю учиться.

— Пошли, девочки, сказала та же самая девица.

— Стоять! — заорал Сашка.

— Да пошёл ты в баню! Димон, открывай дверь! Бал окончен.

Как мне показалось, кроме Сашки, никто особенно и не был пьян. После этой сцены он как-то сник, осел и уже хриплым голосом:

— Убирайтесь все!

Димка снял с Мисюсь наручники. Конец…

Я просто лишилась дара речи. Валя смотрела на меня как-то очень странно, будто хотела спросить меня не без язвительности: «Всё поняли, Анна Александровна, про мальчиков и девочек, комсомольцев, приехавших со всех концов СССР в один из столичных вузов для того, чтобы получить образование?»

— Валь, а зачем ты сняла всё это на кассету?

— Понадобится, Анна Александровна, — жёстко ответила Валя. — Жизнь такая. На всякий пожарный. Может, на суде пригодится, — усмехнулась она.

— Да кто тебя заставляет жить-то с Сашей?

— Не знаю, Анна Александровна. Наверно, я виновата перед ним — не смогла ему родить. Он меня очень любил. Мне жалко и себя, и его. Я в полной растерянности, — как-то совсем грустно и беспомощно ответила Валя. — Всё могло быть совсем по–другому.

Не знаю, что имела в виду Валя, а я подумала: «Да уж это точно», вспомнив ту злополучную тройку по иностранному языку, которую поставили Саше на госэкзамене. Поехали бы себе спокойно за границу, и, как знать, может быть, всё было бы совсем неплохо. И после некоторого молчания:

— Анна Александровна, Сашка ведь очень хороший, добрый парень. Что нам делать?

Для начала, Валь, тебя надо немножко привести в порядок. Хочешь, я помогу тебе лечь в Клинику неврозов? Немножко отдохнёшь, подлечишься. Вскоре, мне действительно удалось её туда стационировать.

Однажды, придя к ней, я застала там Николая. Мы все вместе посидели и спокойно поговорили о том, о сём. Валя потихоньку отходила от кошмара. Порозовела, немножко поправилась. По дороге из Клиники неврозов Коля сказал:

— Впору, Анна Александровна, самому куда-то закладываться. Только закладываться подальше.

— Зачем, Коль?

— Да убьют меня скоро, Анна Александровна.

— Из-за чего тебя должны убить?

— Ну, не из-за женщины, — как-то криво ухмыльнулся Колька. — Бизнес, бабки, конкуренция, — нехорошо улыбаясь, добавил он.

— Так что же, Сашка тоже конкурент?

— А как же? Он первый! — и помолчав, с издёвкой: — Везунчик!

Да, это совсем другие, незнакомые мне люди, совсем другой, незнакомый мне мир, думала я. Мы сидели с Колькой в машине, и каждый думал о своём. Я думала о его словах. Ну, какой же Сашка везунчик? Я вспоминала их студенческие годы. Так, как Сашка, никто не работал в институте. Каждый день, с пяти до восьми — работа дворника. Всё остальное время — упорный труд для того, чтобы получить образование. Вспомнила, как однажды Колька пришёл с фингалом под глазом.

— Коль, откуда это? — за него ответил Сашка:

— Да это я ему трошечки-трошечки…

Я, было, хотела возмутиться, а Гришка сказал:

— Не надо Анна Александровна. Всё по справедливости, Колька это заслужил. — Почему я вдруг вспомнила об этом. И опять стал думать о том, что произошло.

Да. Так, в чём же тут дело, размышляла я.

Как-то раз дозвонилась до Саши. Это было не очень просто.

— Спасибо за Валю, Анна Александровна. Всё будет хорошо.

Мне показалось, что это была формальная фраза, за которой ничего, кроме желания поскорее закончить разговор не было.

— Если вам понадобится моя помощь, только скажите…

Примерно, месяца через три на Николая было совершено покушение. Его положили в Институт Склифосовского. Я, буквально, примчалась туда, и там был Саша. Нас едва пустили на пять минут. Коля лежал в реанимации, под капельницей, без сознания.

Молча, возвращались по больничному двору. Уже в машине Сашка разрыдался. Плакал совсем, как ребёнок, горько-горько.

Что же это, вдруг пронеслось в моём мозгу. Сначала сами хотят убить, потом плачут.

— Саша, а ведь ты имел к этому непосредственное отношение, — вдруг сказала я. И мне мой голос показался каким-то незнакомым, жёстким. Это что, прозрение?

На моё замечание Саша ничего не ответил.

Господи, что они творят! Конкурирующие фирмы, «бабки» — как сейчас принято выражаться, женщины. Разве ж это повод для того, чтобы убивать человека!

Коля умер. Говорят, что Саша потом долго не мог работать. Валя уехала к себе на родину, к маме. Перед отъездом я говорила с ней.

— Поеду, Анна, Александровна, больше мне здесь делать нечего. Побуду немного у мамы. Потом поеду к Гришке. Он, как всегда, работает начальником геологической партии. Сейчас он где-то в Сибири.

— И правильно сделаешь, Валь, — сказала я.

Прошло довольно много времени. И вот, как-то раз, я увидела по телевизору интервью одной известной тележурналистки с депутатом государственной думы Александром М. Саша? — удивилась я. Молодой мужчина с аккуратно подстриженной бородкой, на манер того, как стригли бороды члены государственной думы при Николае Втором, высокий, подтянутый, элегантно одетый, очень обстоятельно отвечал на вопросы ведущей. Вот это да! Представляя его, ведущая сказала, что он женат. Жена — кандидат экономических наук, преподаватель Университета. Имеет свою аудиторскую фирму. Двое детей — мальчик семи лет и девочка пяти лет. В самом конце, в блиц-опросе, когда его спросили, чем он занимается в свободное время, он сказал: «Провожу время с семьёй. Люблю рыбалку». На вопрос журналистки, какими языками он владеет, он ответил: «Свободно говорю и читаю по-французски».

— А каких же французских авторов вы читаете? — продолжила журналистка.

— Предпочитаю французских просветителей: Дидро, Руссо.

Да, подумала я. Какая метаморфоза! А потом показали сюжет про его благотворительную деятельность. Оказывается, он ещё и благотворительностью занимается! Подумать только, пронеслось в моём мозгу. Показали детский дом, построенный, благодаря нему. Он приехал туда с подарками. Картина-таки идиллическая! А мне подумалось, слово-то какое хорошее — «благотворительность», что означает — «творить благо». И сколько же ему и таким, как он, нужно было вобрать в себя этого самого блага, чтобы пресытившись, отрыгивать его потом, как свиньи? Но в данном-то случае результат прекрасный — детский дом. А сколько несчастных детей, обездоленных людей, у которых они же и отняли это самое благо. Всю оставшуюся часть дня я думала только об этом. Откуда такая озлобленность? Я же, в сущности, не злой и не глупый человек. И так ли уж я права? И тогда я решила, во что бы то ни стало, повидать Сашу. Используя некоторые свои связи, я получила его мобильный телефон.

— Анна Александровна, я о вас очень часто вспоминаю, — как мне показалось, даже радостно сказал Сашка. — Приезжайте, пожалуйста, ко мне в гости.

И вправду, в один из условленных дней за мной заехал водитель и привёз меня на его депутатскую квартиру. Хорошая квартира, без особых излишеств — излишества не показывают, подумала я. Приятная жена, брюнетка, на вид — очень деловая. Как мне потом не без гордости сообщил Сашка, она сама во время отпуска полностью отремонтировала квартиру.

— Это правда, Анна Александровна. Мне доставляет удовольствие поехать выбрать самой материал и сделать всё по своему вкусу. А вы знаете, что мне подарил Александр на мой день рождения? Вы не поверите, — засмеялась она. — Великолепный ящик с инструментом!

«Ничего себе, подумала я. Бывают же и такими жёны новых русских!» Потом я спросила сашкиного сына, семилетнего Колю:

— А кем ты хочешь стать? — думала, что он мне сейчас скажет — «экономистом» или «адвокатом», как часто сейчас отвечают дети на такой вопрос. И неожиданно услышала ответ:

— Я хочу служить в армии, как мой папа.

— А разве после обязательной службы в армии твой папа остался в ней?

— Нет. Но это было его мечтой.

«Так вот оно что! Мечта!» и вспомнила кассету, которую мне приносила Валя: «За сорок пять секунд раздевайсь, одевайсь!».

Сашину дочку звали Валя. Ребята мне показались очень хорошими и совсем не избалованными.

Саша сказал, что он прикупил совсем крошечный домик на Лазурном берегу:

— Слыхали такой город Гольф-Жуан. Его ещё очень хорошо описал Скотт Фитцжеральд в своём романе «Ночь нежна».

— Да-да, слыхала о таком, — ответила я, без всяких объяснений, не вдаваясь в подробности.

В общем, я провела очень неплохой вечер в семье Саши. Провожая меня, он сказал, что было бы неплохо возобновить нашу традицию встречаться всем вместе один раз в год, в День геолога. Я промолчала. А про себя подумала: «Нет, эта страница для меня уже закрыта. Встречаться без Коли — это просто дикость», — грустно подумала я.

Не знаю, наблюдали ли вы когда-нибудь весной бурное таяние снегов, когда вместе с непрозрачной бурлящей водой поднимается вся пена: щепки, бумажки, одним словом — грязь. Всё это уходит. Потом подсыхает. А через некоторое время на этом месте выступает либо голая, бесплодная, будто выжженная — земля, либо там, где подсохло, вырастает изумрудная, зелёная поросль. Мне бы очень хотелось увидеть эту поросль — молодую, упругую, яркую…

Превратности судьбы

Последний звонок, выпускной вечер, Красная площадь — всё, как у большинства московских десятиклассников в то время. Прощай, школа! Начинается новая жизнь.

— Куда думаешь поступать? — спросил папа как-то вечером.

— Не знаю…

— Ну, так что ты хочешь делать в жизни?

Что я хочу делать? Вопрос из вопросов… — Работать сыщиком или адвокатом.

— Это конечно здорово, но пора уже расстаться с завиральными идеями. Я ни разу ещё не встречал в жизи настоящего сыщика-женщину. Тебе это о чём-то говорит?

— Говорит. Я буду первой. И ты, по-родственному, напишешь обо мне хороший очерк, а, может быть, книгу. Ты же мечтал быть писателем.

Папа работал журналистом в одной из центральных московских газет.

— Послушай, у тебя — бойкое перо. Хочешь писать?

— Да не знаю… Заманчиво, конечно.

— Тогда, давай так. Я договариваюсь с Татьяной Шемановской о твоей внештатной работе в заводской многотиражке. — Это был Завод малолитражных автомобилей. — Ты пишешь, два года работаешь и, уже со стажем, поступаешь на журфак МГУ.

— А зарплату мне платить будут?

— Ну, может быть, какие-то маленькие гонорары за статьи. Сегодня же позвоню Татьяне.

Немного позже в тот же день папа сказал:

— Тебе повезло! Тебя берут внештатным корреспондентом. Будешь писать о заводской жизни. Там много интересных людей. А зарплата… Нет, вот с этим туго. Пока — без гонораров.

— Хорошо, я подумаю.

— Думай. В твоём распоряжении три дня. Отдыхай, набирайся сил, а в понедельник пойдём с тобой в редакцию, на завод.

Три дня пробежали, как один миг, и утром, в понедельник, я сказала:

— Нет, па, я не пойду на завод описывать производственную жизнь.

— Ну, и дура! Ведь за всем этим — люди, со своими непростыми судьбами. Это — очень интересно!

— Нет! — упрямо отпарировала я.

— Ну, и куда ты?

— В Историко-архивный.

— Ну-ну… Ты ещё попробуй поступить туда. Двадцать человек на место! С двухгодичным стажем сумеешь ли ты туда поступить?! А уж без стажа…

— Попробую.

Во время поступления ко мне присоседился паренёк, по-видимому, только что отслуживший в армии — в гимнастёрке, в кирзовых сапогах, высокий, белокурый, вихрастый, с открытым взглядом. Он мне казался похожим на Павку Корчагина из «Как закалялась сталь».

— А чего ты так вырядился? Тебе что, больше надеть нечего?!

— Ты разве не понимаешь? Да чтоб произвести впечатление на приёмную комиссию.

Экзамены я с треском провалила. Павка же Корчагин поступил. Без особого сожаления я забрала документы.

На семейном совете долго и упорно решали, как мне жить дальше. Мама и сестра говорили, что мне надо найти какую-нибудь нетяжёлую работу, чтобы оставалось время на подготовительные курсы какого-нибудь гуманитарного вуза. А в следующем году поступать учиться. Как же без учёбы!

В то время читали и учились все. Читали в трамваях, автобусах, в метро, на автобусных остановках, когда было тепло. Учились тоже все. Кто готовился поступать в техникум или институт, кто уже учился. Очень модным было работать и учиться на больших промышленных предприятиях, в так называемых втузах. Но такая перспектива меня не очень привлекала. Вообще, я не знала наверняка, чего я хочу.

Вдруг папа нашёл потрясающее решение: — А почему бы Аньке не поехать к твоей двоюродной сестре Шуре? Прекрасный городок на Волге. Большое металлургическое производство, которое и определяет жизнь города. Много молодёжи. А самое главное — замдиректора завода работает мой знакомый, о котором два года назад я написал хороший очерк. Помните — Сомов Аркадий Петрович?

— А как же, — быстро нашлась я, — это был один из твоих лучших очерков.

— Да, человек он необыкновенный! Эдакий русак… Умница, личность! И многотиражкой на заводе руководит моя хорошая знакомая, Инна. Будешь работать, как все, на производстве, а в свободное время — писать в газете. — Мысль сделать из меня журналиста не покидала папу.

— Ура! — закричала я, — Здорово! Хочу к тёте Шуре на завод, на Волгу.

— Да что это ты ещё придумал! — возмутилась мама, — ей же всего семнадцать, она же — ребёнок.

— Какой ребёнок?! В семнадцать лет я уже был…

Через неделю папа привёз меня к тёте Шуре. Шурочка, как называла её мама, была высокой, стройной, чуть полноватой блондинкой с красивым лицом и толстой, упругой косой. Она была на несколько лет моложе мамы и, по мнению родственников, была на неё похожа. Когда я изредка приезжала к ней, и она встречала меня на вокзале, я не могла не заметить, с каким восхищением смотрели на неё мужчины, оглядывались, аж выворачивали головы. Но она никогда не была замужем. Почему? Говорили, что якобы у неё погиб жених на фронте. Но это — «якобы». Она была заведующей детским садом. Работала с утра до вечера. Впрочем, это у нас — семейное. Женщины все любили свою работу, и это было, чуть ли, не делом всей их жизни. Шурочка же обожала детей. Она вообще любила людей.

Как-то я спросила её:

— А почему ты не замужем? Ты же так любишь детей. Женихов у тебя хоть отбавляй. По тебе же буквально сохли парни. Да ты ещё и сейчас не старая, — хотя с высоты моих семнадцати лет, тридцать пять лет — это была уже старость. Но чего не скажешь любимой тёте.

— Да я и сама не знаю, почему. Так получилось, — со вздохом ответила она.

Было воскресенье, и папа, передав Шуре письма для Аркадия Петровича и Инны, поспешил уехать. Понедельник — рабочий день.

Шура жила в старой части города, на окраине, в небольшом деревянном домике. Дом был в купеческом стиле. Великолепные резные наличники на окнах. В комнате сохранилась старая печь с красивыми изразцами, хотя уже давно везде был проведён газ. На стенах висели портреты наших родственников, таких далёких и загадочных.

В понедельник утром мы с Шурой пошли на завод. Через весь город — пешком.

— Ань, узнаёшь? Это — бывшая Садовая, а это — Ореховая.

Да где ж узнать. Всё — по-новому. Трёх-, пятиэтажные современные дома. Проспект имени Ленина, большая площадь с огромным, красивым фонтаном. Перед скульптурой Ленина разбито несколько клумб. Кругом — зелень. Сколько же лет прошло, если деревья уже успели вырасти? Поразительно! А дом культуры! Это же — целый дворец! И всё же меня не покидало чувство ностальгии по тихим улочкам с их купеческими домиками и уютными садами…

Проходная завода:

— Проходите-проходите, Александра Петровна! Да какой там пропуск, вас тут все знают! — сказал молодой мужчина в форме с оружием.

— А, кстати, Гена, почему Мишенька не пришёл в садик.

— Так мама моя приехала из деревни. Пускай с ней побудет, поест горяченьких пирожков, понежится. Заглянете к нам?

— Спасибо, сейчас некогда. Приводите ребёнка.

И вот поднимаемся на лифте на третий этаж. Приёмная замдиректора завода Сомова Аркадия Петровича. Миловидная секретарша:

— Здравствуйте, Александра Петровна!

Господи, да нашу Шуру знают все!

— Здравствуй, Катерина!

— А мой малыш опять вчера пришёл с фингалом под глазом.

— Так он сам — задира.

— Ну, не знаю, не знаю, — и буквально, через секунду: — Вы — к Аркадию Петровичу? Подождите, сейчас спрошу. Аркадий Петрович, к вам — Александра Петровна, по делу. Примете?

И вот мы уже в просторном кабинете, в глубине которого — большой стол, уставленный телефонами и аппаратами с многочисленными кнопками. На столе, кроме этого, рамка с фотографией, на которой, как я потом разглядела, была изображена женщина с двумя девочками — все втроём веселые, чему-то радуются. На стене — большая картина «Над вечным покоем» — моя любимая. Странно, ни тебе портретов Ленина, Сталина. Из-за стола быстро встаёт и направляется к нам молодой мужчина среднего роста, тёмно-русый, подтянутый, в очень ладном, хорошо пошитом сером костюме — в таком только в театр, подумала я. Глаза — стальные, достаточно жёсткие. Хотел, было, протянуть руку — кисть широкая, пальцы длинные, крепкие. Потом передумал. Интеллигент! Он ждёт, пока женщина протянет руку первая. Но женщина этого не сделала, а побледнев, а потом покрывшись красными пятнами — я совсем не узнала моей Шурочки, быстро протянула конверт с письмом и заговорила каким-то незнакомым, глуховатым голосом. Ах, вот где собака зарыта! Вот, почему Шурочка не замужем!

Ну что ж, всё понятно! Такого можно полюбить. От него мужиком пахнет! Это — моя высшая похвала. Она сказала:

— А это моя племянница Анечка, дочь Александра Ефимовича, журналиста из Москвы. Помните?

— Как же, как же!..

— Ну, всё, я пойду. У меня дела.

— Может, выпьете чаю, Александра Петровна?

— Нет-нет.

Аркадий Петрович проводил Шуру, галантно открыв перед ней дверь кабинета. Быстро пробежал глазами письмо.

— Будем знакомы: Аркадий Петрович.

— Анна, — важно сказала я и протянула ему руку, посмотрев прямо и открыто в его глаза. А глаза у меня были серые, большие и, все говорили, красивые и выразительные.

— Очень приятно, — не без смущения ответил он. Потом, уже собравшись, по-деловому: — А почему именно сюда приехали? Что, в Москве нельзя устроиться на работу и одновременно писать?

— Наверно, можно, но не так просто.

— Хм… Ну что же, будем думать… Приходите в четверг.

— Хорошо, подумаем над вашим предложением, — спокойно и не без иронии ответила я. Конечно же, я была обескуражена. Я-то думала, что меня встретят с распростёртыми объятиями — всё же, дочь Александра Ефимовича. А тут…

— А вам палец в рот не клади, Анна. — Я скромно опустила глаза и занавесилась своими длинными ресницами. Вот такая смена стиля всегда производила убийственное впечатление на мужчин. — Не журналисткой, а актрисой вам надо быть. Да вы уже готовая актриса, — рассмеялся Аркадий Петрович. Смех у него был заливистый, мальчишеский, и глаза стали добрыми-предобрыми. — До четверга, Анна, до свидания.

Два дня ожидания… Да это и неплохо — полная свобода! Я пришла домой, налила стакан холодного молока, взяла зачерствевшую булку и пошла в сад. Дом стоял на высоком пригорке. Сад находился возле самого края обрыва, а внизу — река. Сад заброшенный, совсем неухоженный. Раскидистые яблони, несколько грушевых и сливовых деревьев. Трава — почти в рост человека, только в центре утоптана. Я подошла к краю обрыва. Совсем как в «Грозе» Островского — сейчас вытяну руки, сорвусь и полечу… Красота! И немножко жутко.

Выпив стакан молока, я растянулась под яблоней на шуриной огромной шерстяной кофте, положила ногу на ногу и, глядя в синее бездонное небо, вдыхая тончайший аромат осыпающихся яблок, начала мечтать. Это занятие мне нравилось больше всего на свете. Если бы этим можно было ещё и зарабатывать деньги! «Яблонька-яблонька, не дашь ли ты мне своего румяного яблочка? — Отчего же нет, — прошелестела яблонька женским приятным голосом. — Подставь руки. — Оп, поймала! Печка-печка (маленькая печка стояла в углу сада), не дашь ли ты мне своего испечённого вкусного кренделька. — Отчего же нет, — прогудела печка, — Подставь руки. Оп, поймала!..»

— Аня, вставай же, — услышала я сквозь сон и почувствовала, как кто-то тряс меня за плечи.

— Шурочка! — с трудом открывая глаза, пробормотала я, подожди немножко.

— Да какое там «подожди»! Ты знаешь, сколько сейчас времени? Шестой час! — Я проспала больше шести часов. — Ты же совсем голодная. Пойдём!

Как мне жилось с Шурой? Это было хорошее время. У Шуры была своя жизнь, у меня своя. Готовили есть, как придётся… Вечерами Шура много писала, читала. Наши разговоры мне нравились своею непосредственностью, живостью. И, главное, что в душу никто друг другу не лез.

В четверг Аркадий Петрович предложил мне скучнейшую работу, которую только можно было представить себе, с гордым названием «диспетчер» в одном из цехов. А что он мог мне предложить? Я ничего не умела, а учиться рабочей профессии не входило в мои планы. Работать надо было сутки через трое (он преступил закон, так как мне ещё не было восемнадцати, а «детям» ночью работать нельзя). Но от этого предложения я не отказалась. Не возвращаться же, в самом деле, в Москву ни с чем!

Меня быстро ввели в курс дела, и работала я с бригадой коммунистического труда, которая возглавлялась приятным чудаком с усиками, больше похожим на клоуна из цирка, чем на рабочего. Ребята в бригаде были неплохие. Даже когда они уставали, то балагурили и шутили. И пока пройдёшь конвейер с одного конца до другого, чего только не наслушаешься в свой адрес. Я была у них одна — молоденькая, обаятельная девочка с большими, загадочными глазами, как они сами говорили. И они меня любили, уважали и жалели. И, если иногда, свалившись от непреодолимого желания спать ночью в своей диспетчерской кабинке на верхатуре, я засыпала, они выполняли и мою работу.

Инна же, редактор, не произвела на меня никакого сколько-нибудь явного впечатления. Всё бегом, всё скороговоркой, суетливо.

— Будешь писать о бригаде коммунистического труда, где ты работаешь.

— Ладно…

О бригаде не получилось — производственная тематика явно не для меня.

Аркадия Петровича я иногда видела в цеху мельком. На заводе его очень любили. Как-то раз, спустя месяц, примерно, он мне сказал:

— Зайдёте ко мне после работы, поговорим.

— Ну, как вам нравится? — спросил он у меня в своём кабинете.

«Да уж чему там нравиться», — хотелось ответить мне. Но сказала я дипломатично (а то, вдруг, отошлют домой):

— Три дня полной свободы после суток работы — это очень ценно… Опять же, скоро зарплата…

— Ну, а в газете что?

— Да ничего. Не нравится мне писать на производственные темы.

— А на какие темы нравится?

— Не знаю. Дневник вести нравится. Вот только одно неудобство — боюсь, что кто-то найдёт и прочитает.

— Какое совпадение! Я тоже веду дневник. Смолоду… Все самые серьёзные и яркие события описываю, — задумчиво сказал он.

— А храните как?

— Я держу его в сейфе у себя. Потом отвожу к маме, в поместье.

— Как это?

— В деревню, которая когда–то была нашим поместьем. Там у меня есть одно потайное местечко.

— Как интересно! — мне очень хотелось продолжить разговор, и я продолжила: — А пойдёмте вместе домой.

— А который сейчас час?

— Пять часов.

— Рановато. Вот если бы вы зашли часов в семь, то я бы вас проводил до дома.

— Я зайду.

Шли пешком через весь город. Разговаривали, молчали, опять разговаривали.

— Если вам не нравится писать на производственные темы, так, может, придёте к нам в литобъединение? Я руковожу им.

— Это — как самодеятельность, что ли?

— Если хотите… Но есть ребята даже очень талантливые.

— Интересно! Почему бы и нет?!

— Да хоть в следующую среду приходите… Но мне было очень любопытно узнать о подробностях, связанных с поместьем Аркадия Петровича, и я спросила:

— А вы, по происхождению, дворянин, если вы говорили о вашем поместье?

— Да, потомственный.

— А ваш отец умер?

— Нет, погиб во время революции. Но об этом я не люблю вспоминать.

— А братья или сёстры есть?

— Есть брат, живёт за границей.

— А как же при такой родословной вы ещё…

— А как же я тогда стал замдиректора завода?

— Не знаю… Приехал двадцать лет назад по распределению, простым инженером, а потом… Ну что это мы всё обо мне?!

— Да нет, интересно! А картина в вашем кабинете подлинная?

— Ну, как это может быть?! Я её скопировал.

— Так вы ещё и рисуете?

— Люблю, откровенно говоря. Иногда, по выходным всей семьёй выезжаем на этюды на пленэр.

— И как это вы всё успеваете! — Не заметили, как подошли к дому.

— А вот и ваш дом.

— Зайдёте?

— Нет. Всего хорошего.

Я протянула руку… Пожатие было крепким и тёплым. — До свидания.

По средам я начала ходить на литобъединение. Вёл его Аркадий Петрович. Здорово! Читали что-нибудь новенькое. Часто из журнала «Юность» — неплохой был журнал! Иногда читали классиков. Нередко за это брался Аркадий Петрович — и делал он это артистически. Обсуждали стихи, рассказы, написанные участниками объединения. Мне мало, что нравилось. Но был один парень по имени Александр, милиционер и отец семейства, который писал детективы. Мне казалось, что не любой маститый писатель так напишет. Я с собой привезла записки Плевако, его речи, и мы иногда подолгу разговаривали с Александром о содержании этой книги, о работе адвоката или следователя.

— Я не очень-то знаю и люблю эту тематику, — как-то заметил Аркадий Петрович.

— Каждому своё. А я бы хотела быть сыщиком.

— Да? — с любопытством посмотрел он на меня. — А что же вам мешает?

— Здравый смысл.

— И это правильно! — Я немножко биделась.

Писать я почти ничего не писала. А на литобъединение ходила. И каждый раз Аркадий Петрович провожал меня до дома.

— Почему вы ничего не пишете?

— А зачем? Как Чехов или Моэм — не напишешь, а бумагомарателей и без меня найдётся много. Достаточно, что я веду дневник.

— Ну, это вы напрасно. Самовыражение даёт возможность постичь себя, будит подсознание.

— Что-что?

— Подсознание, — серьёзно ответил он.

Около дома продолжали говорить, спорить. Потом он уходил.

Как-то Шура сказала:

— Смотри, Анютка, не влюбись! Это опасно. Он человек семейный. У него прекрасная, образованная жена, музыкант, и две девочки-погодки — одиннадцати и двенадцати лет. Жена осталась с ним здесь. А могла бы жить в Москве. Она великолепная пианистка. Они все неплохо рисуют. В общем, дом очень интересный.

— Н-да?! Да нет, Шур, не бойся за меня. Я воробей стреляный. А потом, если даже и влюблюсь, буду любить его, как ты — всю жизнь.

Шурка вспыхнула, посмотрела на меня и вдруг расплакалась. Плакала совсем по-детски, горько-горько и всхлипывала.

— Ну что ты, Шур! — И чтобы разрядить обстановку, я сказала: — Будем жить вместе. Ты уже будешь такая старенькая-старенькая, беззубая, как Наина из «Руслана и Людмилы». А я чуть помоложе. Буду за тобой ухаживать, подавать тебе воду, например. А ты мне, шамкая, будешь говорить: «А мы ш тобой всё верны нашей любви». Ха-ха-ха.

— Глупая-глупая девчонка! — И совсем по-детски кинула в меня подушку.

Я же вошла во вкус:

— Мы будем продолжать жить с тобой в этой избе, а кругом будет почти космический город…

Легли спать поздно. Всё болтали и болтали. Шура разоткровенничалась. такого с ней никогда не бывало.

На заводе я освоилась. Конечно, работа мне не нравилась. Но жизнь в коллективе была очень интересной. Иногда прямо с ночной смены шла в далёкий поход или участвовала в каких-то других мероприятиях. Больше же всего мне нравилось общаться с Аркадием Петровичем. Я уже говорила, что на заводе его любили и уважали. Да и, вообще, в городе он был одной из самых заметных личностей, если не сказать — самой. Он был очень загружен: работа, семья, бесконечные совещания, то на заводе, то в области. Когда он не мог вести литературный кружок, его заменяла заведующая городской библиотекой Мира Крайнева. И тогда я приходила туда только из чувства приличия. Ну а если он вёл кружок, то я буквально бежала туда, предвкушая нашу с ним прогулку до моего дома. Влюбилась ли я в него? Да конечно, да… А как можно по-другому?! А вот как он ко мне относился, оставалось большой загадкой.

И уже через год, перед отъездом в Москву, когда я пришла к нему попрощаться, он очень удивился:

— Так вы же должны выработать стаж. А это — два года.

— Попробую поступить в этом году.

— Когда вы уезжаете?

— Да через два часа.

— Как через два часа! Подождите меня немножко внизу, заедем за вашими вещами, и я вас провожу на машине.

— Нет-нет, меня будет провожать Шура.

— Вас буду провожать я!!! Понятно?

— Хорошо, — промямлила я.

Когда я вспоминала, как он меня провожал, каждый раз испытывала то же волнение, что и тогда. И в конце он добавил:

— Я буду ждать вас на следующий год, если не поступите. Или после окончания вуза. Слышите, я буду очень ждать… — И лицо его исказилось, будто от какой-то неожиданной боли. И уже взяв моё лицо в свои руки, очень нежно-нежно спросил: — Приедете работать сюда?

Я ничего не ответила. И чтобы не разреветься, вбежала в вагон. И только там дала волю слезам.

Как ни странно, но я поступила на журфак, в МГУ. Описывать всё моё житьё-бытьё за это время не буду. С Аркадием Петровичем мы ни разу не виделись. Забыла ли я его? Нет. Я ждала только того времени, когда, окончив университет, поеду туда. И вот я еду работать редактором многотиражки, той самой газеты, которую возглавляла Инна. Она уже к этому времени перебралась в Москву. Мою кандидатуру утвердили и в райкоме и в горкоме партии. Вот только знал ли это Аркадий. Ехала в поезде и думала, вот и сбылось моё пророчество-шутка. Будем с Шуркой жить несбывшимися мечтами. Ну, уж, нет… Я поборюсь ещё за своё место под солнцем.

Идя по городу с маленьким чемоданчиком достаточно поздно вечером одна, поскольку меня никто не встречал — я никого не предупредила о своём приезде — обратила внимание, что улицы были безлюдны. Где же люди? Раньше бывало идёшь, даже поздно, встречалось много народу. Влюблённые парочки. Люди возвращались из кино, из дома культуры… А тут ни души. Вдруг, навстречу идёт парень с повязкой на руке — дружинник.

— Девушка, что это вы так поздно разгуливаете по улицам одна, с чемоданом.

— Я вовсе не разгуливаю. Я только что с поезда.

— Пойдёмте я вас провожу. Сейчас небезопасно ходить так поздно одной.

Что за новости: — А что случилось-то?

— Что случилось, что случилось, передразнил он. — Постреливают и убивают таких девчушек как вы.

— Кто? — вопрос был явно риторическим. Да кто ж его знает.

— Уже пять лет тянется эта чехарда. Нет-нет, да убьют. Последнее убийство было ровно месяц назад. Уж сколько времени следственные органы бьются над этими преступлениями! Какие только силы ни задействованы! Работают даже из Москвы два человека. Всё без толку, убийцу найти не могут. Город, буквально, лихорадит. Вроде бы уже всё успокоилось. Да и убийцу нашли. Ан, нет! И новое убийство! А вы откуда сами-то будете?