Бесплатный фрагмент - Превратности Фортуны

Pre scriptum

Нижеизложенный текст представляет собой мыслепоток, который был реконструирован по его информационному слепку в ноосферной матрице мультиверса, а затем переложен на русский язык начала 21-го века от рождества Христова и подвергнут значительной литературной редактуре. Название, эпиграф и структура текста добавлены редактором.

Джа никого не судит,

Он просто всем этим вертит,

В палитре кипучей смерти

Смешав светло и темно.

Ольга Арефьева

0

Что это: кубический сантиметр шанса ухватить золотое перо из хвоста птицы Фортуны или пустой морок агонизирующей надежды? Что-то из этого, думаю я, стоя перед зеркалом и глядя на своё отражение, которое орудует многозадачной парикмахерской приспособой «Красатрон ААА800++», освобождая мою голову от бремени рыжих локонов. Не зря я доверилась рекламе: приспособа снимает волосы на раз-два, оставляя после себя совершенно гладкую блестящую кожу черепа. Ровно то, что нужно, если верить Мамаше Сейбе. А ничего другого, кроме как довериться ей, мне и не остаётся.

Когда последние волосы перемещаются с моей головы на пол, я откладываю «Красатрон» в сторону и беру подарок от Сейбы: серебристую шапочку. Она сделана из тонкого металла, ловящего блики от яркого электрического света наравне с моей рукотворной лысиной. Я надеваю шапочку, немного приминаю пальцами: металл легко принимает нужную форму, плотно облегая голову. Так, а тут где-то должен быть включатель. Ага, вот он: после нажатия на еле заметный кружок загорается зелёный индикатор. Устройство заработало. Во всяком случае, так должно быть в теории.

Я ложусь на свою неприлично роскошную кровать, закрываю глаза и начинаю наблюдать за течением мыслей, стараясь отследить изменения. А что я, собственно, хочу ощутить? Должны исчезнуть мысли, которые Они подмешивают в поток моего сознания. А если ничего не изменится, то, стало быть, никаких мыслей никто не подмешивал? И я просто себя накрутила? Как бы не так. Скорее всего, это будет значить, что не сработала шапочка.

И вот я валяюсь на кровати, стараясь успокоить своё дыхание и успокоиться сама, считая вдохи и выдохи, а поток моих мыслей по колее: «а как я докатилась до жизни такой?» — сворачивает в прошлое, к воспоминаниям о совсем недавних ещё событиях. Несложно выделить тот день, когда стало ясно, что всё идёт не так, как нужно; что мой жизненный путь, едва вступив в почти взрослую его фазу, вышел за рамки обычных девчачьих приключений, и отныне реальность взялась за меня со всей присущей ей безжалостностью.

1

Тем вечером я, как водится, возвращалась домой с работы. Самое приятное время любого трудового дня наступает, когда он наконец завершается, и начинается путешествие от одного конца Фортуны, этого нашего дурацкого астероида, до другого. Путешествие, во время которого можно глазеть по сторонам, слушать музыку и ни о чём не думать. Этот час дороги нравился мне даже больше, чем само возвращение домой, ибо, переступая порог квартиры, я всегда с тоской вспоминала, что скоро снова на работу.

Моя душа начинала отдыхать уже в самом начале дороги домой, когда прокатный скутер на автопилоте вёз меня до станции лифтового поезда. В пути я меланхолично скользила взором по проносящимся мимо улицам делового района, которые разнообразия ради были подсвечены иллюминацией, что переливалась всеми цветами радуги. Её свет хоть как-то скрашивал унылую однообразность офисных зданий, забитых всевозможными бизнес-конторами, сетевыми студиями и пасущимися на всём этом заведениями общепита вкупе с торговыми точками.

Мне нравилась и поездка на лифтовом поезде. Самые верхние уровни он проходил не спеша, минут по пять на каждую сотню метров. А затем по вакуумному тоннелю за какие-то пятнадцать минут возносился ввысь на сорок километров по направлению к центру нашего астероида, завершая свой путь в Зелёном нутре. Я любила чувствовать, как по мере подъёма служащая нам гравитацией центробежная сила раскрученной вокруг своей оси Фортуны ослабевает, уменьшаясь по итогу почти вдвое. От этого тело наполняла приятная лёгкость, которая словно вытесняла груз рабочих забот.

Следующая часть пути, пролегавшая по пропитанному тропической жарой и влажностью Зелёному нутру, была особо мила моему сердцу. Сквозь прозрачный корпус вагона можно было любоваться зелёными полями и лесами всевозможных растений, озарённых искусственным солнцем термояда. Эта часть пути проходила сначала по кольцевой линии вдоль поверхности цилиндрического слоя Зелёного нутра — до Хорды, которая тянулась почти на сто двадцать километров между полюсами Фортуны. Четыре остановки по Хорде — и ещё одна кольцевая линия до лифтовой станции. Отсюда поезд спускал меня к населённым уровням Фортуны, обратно к обычной гравитации. Там вместе с привычным весом тела возвращалось чувство груза проблем.

В тот день, пока арендный скутер на автопилоте вёз меня от лифтовой станции до дома, я тоскливо вспоминала об одной особо неприятной заботе, одолевавшей меня последние недели.

Этой заботой был мой бывший парень, который не хотел мириться с таким статусом и упрямо считал себя парнем моим нынешним. Он упорно преследовал меня, вечерами подкарауливая недалеко от дома. Изводил, убеждая в том, что мы с ним до сих пор вместе. По его мнению, это была безусловная истина, света которой я не вижу из-за ограниченности своего женского мышления. О, как же меня достал этот олух! Было бы хорошо обратиться по его поводу в полицию, да вот только он сам работал полицейским. Последнее обстоятельство исключало ещё и возможность скрыться от него, сменив место жительства: по долгу службы он имел доступ к базе данных с адресами почти всех граждан Фортуны.

Впрочем, сегодня поначалу всё было спокойно. Я ещё подумала, как славно, что полицейские занимаются иногда чем-то вроде работы, и не всегда у них есть время преследовать своих бывших девушек. Но оказалось, что я ошиблась. В этот раз мой бывший зашёл дальше, чем обычно. Если точнее, он зашёл прямо ко мне в квартиру. Конечно, я знала, что, будучи полицейским, он может при желании проникнуть почти в какое угодно жилище, но надеялась, что до этого не дойдёт. Увидев этого олуха, развалившегося на моём диване, я не на шутку разозлилась и начала было его отчитывать. Однако он не стал меня слушать. Даже не стал со мной разговаривать, как обычно делал последние дни.

Нет, он, тяжело, угрожающе дыша, вскочил с дивана и, бешено вращая обезумевшими глазами (я совершенно точно поняла, что он почти до беспамятства пьян или угашен, а, скорее всего, и то и другое одновременно), ринулся на меня. Он заехал кулаком мне по лицу так, что потемнело в глазах, и я отлетела через полкомнаты прямо на стеклянный столик с лежащим там планшетом. Столик, пребольно ударившись о мою спину, разлетелся на части. Не успела я как следует прийти в себя, как этот бугай накинулся на меня и, придавив своим весом, принялся душить. Вот тут-то я поняла, насколько всё серьёзно. Мой бывший пришёл не затем, чтобы выесть мне мозг, устроить скандал, и даже не затем, чтобы избить, — он пришёл меня убить.

Никогда не забуду тот первобытный ужас, который охватил меня тогда. Этот бугай был почти в два раза тяжелее меня, его тело придавливало меня так, что я даже шевельнуться не могла. Удары моих кулачков по его мощным плечам он, казалось, и вовсе не замечал. О том же, чтобы позвать на помощь, нечего было и думать: из моего горла вырывался только глухой хрип. Мои руки, не вполне управляемые сознанием, начали шарить вокруг по полу в поисках чего-то хотя бы отдалённо похожего на оружие. И — о чудо! — пальцы нащупали стилус, которым я время от времени рисовала на планшете. Я не успела даже понять, что именно делаю. Под действием инстинктов загнанной в угол кошки одной рукой я воткнула электронное перо в глаз моего бывшего, а нижней частью ладони другой руки тут же со всей силы на манер молотка ударила по этому импровизированному гвоздю, вгоняя его в глазницу.

Мой бывший нечленораздельно взревел и — снова чудо — отпустил меня, схватившись руками за глаз. Я тут же начала задом отползать подальше, лихорадочно глотая спасительный воздух и восстанавливая дыхание. Однако радоваться было рано: убивец стоял на пути между мной и выходом из квартиры. А ещё, что самое ужасное, смотрел на меня налитым кровью уцелевшим глазом и ревел, как разъярённый зверь. В рёве его стали проступать слова: «ты-ы-ы-ы-ы», «шлюха», «убью» и всякое такое прочее. Вскочив на ноги, я оглянулась: отступать было некуда, позади была стена с открытым окном. А этот бугай, совсем потеряв голову (хотя, казалось бы, куда ещё больше), снова ринулся на меня. Я даже не успела сообразить, как во мне опять сработали кошачьи инстинкты. В последний момент я шагнула чуть вперёд и в сторону, оставляя на пути траектории разъярённого мужика свою ногу. Он, не успев затормозить, наткнулся на подставленную подножку и кубарем полетел прямо в открытое окно двадцатого этажа.

Глядя на перелетающие через подоконник обутые в дорогие туфли ноги моего бывшего, я вспомнила, как решила сэкономить на съёме квартиры. Я не стала арендовать жилище подороже, где окон не было вообще, а место стен занимали голографические панели, способные транслировать какие угодно пейзажи вместо унылой панорамы спального района. Бонусом к моей дешёвой квартире оказалась барахлящая система кондиционирования, из-за которой я редко закрывала окна.

Перегнувшись через подоконник, я успела увидеть, как мой бывший шлёпнулся на тротуар, дёрнулся пару раз и замер. От этого падения, подумала я, ему точно конец, после такого не выжить. Я без сил осела на пол и разрыдалась. Разрыдалась от осознания того, насколько близко была моя смерть, и от радости продолжающейся жизни. А потом, впрочем, ещё и от того, что конец, вообще-то, пришёл и мне! Я убила полицейского. Пусть при самообороне, но кто будет в этом разбираться? Нет, полицейские не простят мне убийство одного из своих, при каких бы обстоятельствах оно ни произошло. Мои рыдания стали ещё горше.

А ведь я всего лишь хотела свалить с этого проклятого астероида, по иронии судьбы названного в честь птицы, приносящей счастье и удачу: Фортуны.

Кстати, а собственно, кем назван? Каким-то английским парнем, который помер за полстолетия до первого космического полёта. Иногда я фантазировала, как это было. Представляла себе чопорного чела во фраке, цилиндре и пенсне. Представляла, как он сидит в громоздком деревянном кресле перед телескопом и попивает чай настолько крепкий, что из-за нескольких лишних глотков можно захлебнуться во сне собственной рвотой (ох уж этот 19-й век-волкодав с его суровыми развлечениями). Вот чел припадает глазом к окуляру, удовлетворённо крякает, записывает что-то в тетрадь и говорит заглянувшему кстати дворецкому: «Джонатан, сегодня на редкость удачный день… О, удача! Так и назову её: Фортуна». Астрономам ведь платили за открытие этих каменных штук, астероидов? Наверняка они получали хотя бы донат. Иначе зачем кому-то ночами напролёт пялиться в эту дурацкую металлическую трубу? Впрочем, тогда ведь не было Сети и прочего привычного нам досуга. Так что разные чудаки проводили время, глядя на звёздное небо и попивая чаёк, из-за которого в то лихое столетие англичане даже вели войны с китайцами.

Интересно, думал ли этот английский чел, что открытый им астероид в будущем заселят люди, источат, как термиты трухлявый ствол мёртвого дерева, и будут пребывать там в количестве ни много ни мало полутора миллиардов человек? Вероятно, думал, ведь в те времена вроде как верили в науку больше, чем в бога, и считали, что она спасёт человечество, сделает его жизнь лёгкой и привольной. Представляя себе будущую жизнь на астероиде, этот астрономический чел наверняка видел в своих грёзах дивный новый мир, беззаботный и счастливый. Через двести, триста лет, думал он, жизнь станет невообразимо прекрасной, изумительной. И уж точно ему не приходило в голову, что такие, как я, будут в поте лица своего добывать хлеб насущный и в муках зарабатывать на выплату жизненного кредита.

Кредит! Как много в этом слове. Насколько всё было бы проще и приятнее без него. Людям прошлого казалось, что на их тогдашнюю жизнь люди будущего будут смотреть и со страхом, и с насмешкой, всё тогдашнее будет казаться и угловатым, и тяжёлым, и очень неудобным, и странным. Но им хотя бы не надо было отдавать Кредит за своё рождение и воспитание. Да что там! Я читала в Сети, будто раньше с людей не то, что денег не требовали за данную им жизнь, а даже принято было кидать претензии родителям за преступление рождения на этот свет без спроса рождаемого.

Но у меня, как у почти всех на Фортуне, родителей не было. Нас произвела на свет корпорация «Подари жизнь», выносила в искусственных утробах и воспитала в школах-интернатах. А Корпорации претензию не кинешь. Не нравится оказанная услуга — никто не держит, дверь в царство мёртвых всегда открыта. Будешь права качать — так все мы знаем, как лечат излишне политически сознательных граждан. Так что деваться некуда, Кредит придётся платить, и платить ещё лет цать. Пока не погашу — никто с Фортуны меня не выпустит.

Выход один: заработать денег побыстрее да побольше. На этом моменте я и застряла. Мне не повезло… во многом. Начнём с того, что я родилась женщиной. Квоты на женский пол для получения высшего образования сильно урезаны по сравнению с мужским, и моих способностей не хватило на то, чтобы после школы поступить в институт, не говоря уже об университете. За что такая несправедливость? Я пыталась понять, честно. Но не могу сказать, что преуспела. Раньше женщин не пускали учиться, мотивируя это тем, что они в таком случае не выходят замуж, а если и выходят, то за карьерой не успевают рожать детей — и человечество вымирает, плохо. Но сейчас-то что? Сейчас тебя без круглой суммы на счету даже близко не подпустят к деторождению — Корпорации не нужны конкуренты. Всякий нелепый лепет о том, будто у женщин от природы способностей меньше, чем у мужчин, я даже обсуждать не хочу. Любому, кто общался в своей жизни и с мужиками, и с женщинами, ясно, какая это глупость.

В итоге я пришла к выводу, что всё дело в валисианстве, нашей государственной религии. В самом начале самых её древних священных текстов рассказывается, как самая первая женщина с подачи коварного змея-искусителя угостила самого первого мужика яблоком с запретного дерева, что послужило причиной низвержения людей из сада райского в жизнь бренную, земную. И вот мужики до сих пор мстят нам за эту историю, прочитанную в стародавней книге. Хотя, если подумать, то становится очевидным, что змей-искуситель есть не что иное, как образ брючного змея того самого первого мужика. Это переворачивает всю сказочку с ног на голову. Точнее, с головы на ноги, расставляет всё по местам.

Что ж, если не удалось попасть в ряды образованной элиты, то остаётся вариант податься в изготовители контента. Как-никак живём в информационном обществе, основа экономики — производство контента. Но, увы, если производят его три четверти населения, то по-настоящему богатеют на этом единицы. Надеясь, что мне повезёт, я перепробовала всё: подкасты, короткие симы, длинные симы, стримы — всё тщетно, на мои просмотры, а следовательно, и на заработок, без слёз было не взглянуть. А если нет денег и популярности, то не получить доступ к мощным нейросетевым инструментам, без которых не сделать популярный и доходный контент. Замкнутый круг. Впрочем, подозреваю, истинная причина была в том, что я испытывала искреннее отвращение ко всем этим контент-делам. Контрпример был у меня перед глазами: мой тогдашний парень. Не полицейский, а предыдущий.

Не то чтобы ему было некуда девать деньги, но на Кредит, жизнь и на подарки мне ему хватало даже с избытком. При этом контент свой он делал без всяких дорогих инструментов. Это было так называемое современное искусство с претензией на исключительность: какая-то бурлящая мешанина цветных пятен и расплывчатых образов под психоделическую музыку. Смотрели эту бурду мало, но на ней как-то особо резво обучались нейросети, что позволяло улучшать производящие контент инструменты. За счёт этого моему парню и шёл доход. Дело своё он любил и был весьма собой доволен. Считал, будто вносит вклад в развитие человечества, творя истинное искусство. Это, конечно, была полная чушь, но до поры до времени я не так уж часто ставила ему это на вид.

Итак, потерпев неудачу с получением высшего образования и обретением сетевой популярности, я оказалась на перепутье. Передо мной простирался безграничный выбор всевозможных глухих окольных социальных лифтов, в каждом из которых к тому же воняло мочой согласно старинной поговорке (казалось бы, зачем справлять нужду в лифте, но вот поди ж: что-то из древней земной экзотики). Впрочем… постепенно вырисовывалась ещё одна возможность выбраться со злосчастного куска камня, на котором меня произвели на свет и вырастили.

Впервые я обратила внимание на неё ещё в школе, в конце последнего года обучения. Поводом послужил скандал с одним из наших учителей. Дядечка попался на двусмысленном общении с моей одноклассницей. Вскрылось, что он проводил вместе с ней время вне школы, делал ей подарки и давал частные уроки, готовя к выпускным экзаменам. До откровенно половых сношений вроде как дело не дошло, но учитель явно к ним стремился. Да и вообще в целом всё выглядело не очень. У дядечки в итоге диагностировали патологическое половое влечение к несовершеннолетним и назначили стандартное лечение — поставили чип.

О, наш чудесный гуманный век-корги. Раньше больных считали преступниками и сажали в тюрьмы, отрезали части тел, а то и вовсе убивали. Теперь же всех этих бедолаг лечат. Хотя, конечно, нельзя сказать, что дядечка выглядел от лечения очень уж счастливым. Поговаривали, он молил об увольнении, но ему не разрешили, мол, терапия иначе не сработает. Во время уроков лицо его регулярно разрывала гримаса страдания. Это чип, стоило ему идентифицировать появление в области зрения несовершеннолетнего объекта, вызывающего половое влечение, стимулировал определённые участки мозга, порождая чувства невыносимой муки и отвращения. Со временем так выработается условный рефлекс в виде реакции омерзения на несовершеннолетних прелестниц — и наступит исцеление.

Дядечка-учитель после чипирования стал сторониться меня. Он чуть ли не убегал, завидев меня в школьном коридоре, а во время уроков старался держаться подальше. Тут-то я и взглянула иначе на прошлое его поведение. На то, например, как охотно он раньше отвечал на мои вопросы, склоняясь над партой и приближая свою голову чуть ли вплотную к моему лицу. Как отпускал неловкие комплименты по поводу наряда или удачного цвета маникюра. Как временами влажно блестели его глаза при взгляде в мою сторону. Раньше я списывала это на стариковские (ему было около сорока) причуды, но теперь взглянула на всё иначе. А этот влажный блеск в глазах, как будто их затягивало поволокой, я особенно хорошо запомнила с одного новогоднего утренника.

Это было то самое традиционное представление, когда мальчики поют хором сочинённый Егором-пророком государственный гимн Фортуны: «Границы ключ переломлен пополам» под старокорейскую музыку, а девочки танцуют старокорейские танцы в старокорейской одежде.

Честно говоря, эта привязка к Старой Корее всегда казалась мне надуманной. Да, в нашем государственном гимне есть слова: «Я купил журнал Корея, там тоже хорошо». Но это всего лишь одна-единственная песня Егора-пророка. Делать из этого вывод, мол, Корея — это метафора Земли Обетованной, где люди живут в согласии с божественной волей… ну, такое себе. Не добавляет убедительности тут даже соображение, что после написания этого гимна в те стародавние докосмические времена всю Землю заполонили корейские песни и танцы.

Как по мне, слишком уж шаткие основания для того, чтобы на каждый религиозный праздник устраивать старокорейские женские пляски в жутко неудобной одежде. В этих аляповатых кофточках кислотных цветов и, что ещё хуже, в несуразно коротких юбках. Причём коротких настолько, что стоит неловко дёрнуть попой, и всё тут же идёт совсем не по плану: взлетевший подол выставляет нижнее бельё на всеобщее обозрение. Но что поделать, такова одна из сакральных традиций валисианства.

И вот во время этих новогодних плясок я поймала на себе подёрнутый влажной блестящей пеленой взгляд того дядечки-учителя. Я отметила странное выражение его лица: слегка приоткрытый и как бы вытянутый в мою сторону рот, — но отчего-то не придала этому значения, лишь как-то смутно ощутила исходящую от себя силу.

В общем, история с моей одноклассницей и этим учителем, приведшая к его чипированию, расставила все маленькие эпизоды на свои места, сложив из них единую мозаику.

Поговаривают, что он не вынес лечения и повесился у себя на квартире через какое-то время после выпускного. Может быть, и так, но мне всегда казалось, что чипы должны предотвращать подобное. Одноклассница же моя настолько успешно сдала экзамены, что даже смогла поступить в какой-то институт, хотя я точно знала: способностей у неё меньше, чем у меня. Значит, помогли частные уроки с больным учителем. Стало быть, влекомый её прелестью, он готовил её к экзаменам не на страх, а на совесть. Тогда-то я и задумалась о том, чтобы исходящую от меня силу использовать для управления мужиками ради собственной выгоды.

Если власть на Фортуне по большей части в руках мужиков, а женщин оттирают от самых лакомых позиций, то отчего бы не взять своё, получив контроль над одним из них? Эта мысль ощущалась как нечто невыразимо приятное. Она щекотала ноздри дымком, исходящим от поджаренного на огне справедливости мягкого мужского подбрюшья. Особенно приятно было думать о том, что развожу этот огонь я: Робин Гуд космической эры, благородный человек, который забирает деньги у богатых и оставляет всё себе.

Потерпев фиаско на поприще создания контента, я обратилась к этой идее. И не просто обратилась, а твёрдо решила воплотить её в жизнь. Энтузиазм, с которым я взялась за новое дело, бил через край. Я ступила на путь изучения способов манипуляций мужским полом, совсем не задумываясь, куда этот путь меня приведёт. Я начала с просмотра передач, прослушивания подкастов, чтения тредов, топиков и комментов. Образно говоря, набрав полную грудь воздуха, я нырнула в пучину сетевых нечистот, чтобы найти жемчужины здравого смысла. И нашла их.

Первым важным открытием стало вот что. Оказалось, искусство манипуляций мужиками настолько древнее, что женщины освоили его даже раньше, чем люди появились как биологический вид. Вся штука была в естественном отборе. Обезьяньи самки физически слабее самцов и по телосложению более хрупкие. Стало быть, самка, которой не удалось удержать самца и поставить его себе на службу, обречена погибнуть вместе со своими детёнышами. Ведь у них просто нет достаточной защиты. Поэтому гены их вымарываются из популяции, не оставляя заметных следов.

Под действием такого естественного отбора на протяжении многих поколений сама эволюция сформировала у самок обезьян в мозгу нейронные цепи так, чтобы можно было при необходимости крутить и вертеть представителями противоположного пола по своему усмотрению. И точно таким же естественным способом отбирались именно те мужики, которые были более подвержены женским манипуляциям. Ведь от кого женщина охотнее родит? Конечно, от того, кем она может управлять, и который, соответственно, более безопасен для неё в плане совместного будущего. Так что быть на побегушках у женщины — это самая естественная и предопределённая природой для мужика роль.

Теория же манипуляций сводилась к одному простому секрету. Образно говоря, хватаешь мужика покрепче за его короткий меч и водишь словно за нос, вьёшь из него (из мужика) верёвки. Именно мужской жезл является ключом, открывающим дверцу, ведущую в командный пункт естества его обладателя.

Вроде бы общеизвестная банальность, но таковы все сокровенные жизненные секреты.

Ещё во время своих бесплодных попыток производить контент я заметила: советы успешных сетевых героев новичкам сводятся к тому, что надо делать годный контент, а негодный — не надо. Суть любого учения из серии «думай и богатей» состоит просто в том, что богатым быть лучше, чем бедным. А уж если вы до сих пор бедны, то горе вам, ведь вас предупреждали, что вам это аукнется и ни к чему хорошему не приведёт.

Тут самое важное, к чему у человека есть предрасположенность. К производству контента у меня склонности не было, а к управлению людьми — была ещё как. Просто ввиду моей женской природы. Нужно лишь немного потренироваться и раскрыть, развить эту склонность.

Где же можно потренироваться на мужиках, изучить хорошенько их повадки да разузнать уязвимые точки? Вариант знакомств в Сети и свиданий я отмела сразу — слишком низкая эффективность, слишком мало потенциальных жертв в единицу времени. Ведь все эти встречи будут в нерабочее время, которого и так исчезающе мало. Немного поразмыслив, я пришла к выводу, что идеальным вариантом будет лупацифранарий.

Оффлайновые публичные дома я даже не рассматривала: вряд ли у меня вышло бы что-то хорошее на стезе классической проституции. Мысль о ней вызывала у меня примерно такую же тоску, как и мысли о производстве контента, даже посильнее. В сфере продажи половых сношений не чувствуется огонька приведения мира к знаменателю общей справедливости. Обычный обмен услуг на деньги, такого я с лихвой насмотрелась на своей тогдашней работе официанткой. Не говоря уже о том, что каждый коммерческий половой контакт безвозвратно отнимает частичку жизненной энергии. А эта энергия мне самой ох как нужна.

Совсем другое дело — лупацифранарии, история которых началась на Земле ещё в докосмическую эпоху. Тогда одни толстые волосатые мужики средних лет принялись с помощью нейросетей создавать себе виртуальные воплощения в виде прекрасных юных дев, чтобы разводить на деньги других волосатых толстых мужиков средних лет, продавая тем откровенные фото и видео несуществующих нимф. Довольно скоро выяснилось, что гораздо эффективнее это всё работает, если нейросетевыми моделями управляют женщины. Ведь ничто не сравнится с женским чутьём, когда нужно разглядеть в закоулках мужской души рычажки, которые активируют режим траты денег на прелестную даму.

Со временем эта идея дала плоды в виде лупацифранариев. Там работают прекрасные рободевицы, в сравнении с красотой которых прелести любой живой женщины видятся глупой неуместной шуткой, произнёсший которую успел уже несколько раз пожалеть о содеянном. А не нравятся материальные соблазнительные бабы-роботы, так извольте пожаловать в виртуальный мир, почти (на самом деле очень даже не почти, что бы там ни говорила реклама) неотличимый от реального. Мир, в котором можно преобразиться хоть антилопой-самцом, и в жарких индийских джунглях вступить в связь с прекрасной антилопой-самкой. Или покрыть буйволицу, трёхгодовалую, красивой окраски, милую обликом, вошедшую в возраст (удивительно, как много клиентов заказывают что-то подобное).

И красота красотой, но, будучи управляемой стандартной нейросетью, рободевица или виртуальная модель не сильно-то отличается от допотопных надувных кукол или обтянутых грубым полимером роботов докосмической эры. Чтобы клиент почувствовал внутри сношаемой им сущности душу — без помощи живого человека не обойтись. Или сильного искусственного интеллекта, да только где его взять. Поговаривают, марсианские осьминоги наловчились такое делать, но, во-первых, цена одного такого ИскИна около ста тысяч жизненных кредитов, а, во-вторых, осьминоги их не продают.

Так что за низкий прайс в лупацифранарии можно получить для половых утех робота или виртуальный образ, управляемый стандартной нейросетью, за прайс повыше эту штуку запрограммирует оператор, тонко чувствующий сердце клиента, а за совсем высокий — оператор будет управлять в режиме реального времени.

Таким оператором я и пошла работать.

Получить эту работу было непросто. Несколько месяцев я проходила курсы. Я разбиралась в хитросплетениях мужского полового поведения, что было довольно просто и занимательно. Также пришлось изучать какое-никакое программирование, что было невероятно сложно и скучно, ибо все эти технические штучки я терпеть не могла. Однако меня подзадоривало чувство, что я вот-вот ухвачу бога за бороду, и после работы официанткой я до поздней ночи корпела над учебными материалами, из-за чего мой парень зачастую в то время оставался без сладкого. Его попытки роптать на эту тему я прекращала в зародыше, ведь параллельно всё узнанное о манипуляциях мужиками я потихоньку тестировала на нём.

Поначалу меня, конечно, мучила совесть из-за этих манипуляций. Мой парень был умным, добрым и, в общем-то, милым, притом со способностями, да ещё сравнительно неплохо зарабатывал. Вот только тратил себя на какую-то ерунду: создавал свои аудиовизуальные поэмы, многозначительные и выспренные, а оттого особенно нелепые. Неудивительно, что их никто не смотрел, кроме обучающихся на них нейросетей. Мой парень, и я знала это совершенно точно, был способен на гораздо большее. Когда я задумывалась об этом, то он начинал меня невероятно бесить. Ни одной женщине не надо объяснять то чувство, которое вызывает твой мужик, когда вместо того, чтобы оторвать зад от дивана и заняться настоящим делом, растрачивает потенциал на какую-то дурость. Это чувство праведного гнева легко тушило пожар, который разжигала в сердце моя совесть.

В итоге я даже прошла собеседование и меня взяли на работу в лупацифранарий. О, это был приятный миг торжества, особенно после всех неудач с выпускными экзаменами, поступлением в институты и университеты, после провала моей карьеры в Сети.

Единственное, что меня смущало в новой работе, так это управление сношаемой сущностью в режиме реального времени. Я боялась, что будет мерзко, но в итоге это оказалось даже забавно. Мужики во время совокупления такие смешные: пыхтят, елозятся, говорят «грязные», а на деле дурацкие вещи. Поначалу мне приходилось регулярно отключать микрофон, чтобы мой смех, пусть даже программно обработанный, не услышали клиенты. Смешнее, пожалуй, было смотреть разве что ролики с половыми сношениями гигантских земных черепах (этих роликов в Сети предостаточно).

В общем, постепенно я втянулась. Новая работа приносила денег значительно больше, чем работа официанткой, но, разумеется, недостаточно, чтобы быстро погасить жизненный кредит. Впрочем, главное было не в этом. Я постигала искусство манипуляций людьми. Ну, как людьми: мужиками.

Довольно скоро я в совершенстве освоила управление своим парнем. Главными были два инструмента: страдание и непостоянство.

Для первого полезно вызывать в мужике гнев, агрессию и неудовлетворённость. Омрачённый такими эмоциями человек слабее контролирует себя, но легче поддаётся контролю внешнему. Однако важно не переборщить: если приносить человеку одну только душевную боль, то он сбежит от её причины. Точно так же на одних положительных эмоциях далеко не уедешь: довольно быстро человек к ним привыкнет, начнёт воспринимать их источник как должное — тут и любви конец. Важна комбинация страданий и радостей. Вторые на фоне первых переживаются острее и глубже, обретают сокровенную ценность. Мой парень (так я реконструировала его чувства) понимал, что без меня из его жизни исчезнет всё болезненное, ненадёжное, но одновременно пропадёт и всё живое, останется какая-то мелкая, бестолковая бытовуха. Ему не нравились приносимые мной страдания, но мысль о возможном их прекращении вызывала у него экзистенциальный ужас.

Непостоянство же нужно для того, чтобы выбить у человека опору из-под ног, держать его в подвешенном состоянии, пресекая все попытки выстроить защиту от ментальных атак. Давая волю своим беспорядочным душевным импульсам, я постоянно заставала моего парня врасплох, из-за чего он раз за разом открывал уязвимые места своей нежной ранимой натуры, в которые я безошибочно била сто из ста.

Я по максимуму использовала новоприобретённые (или, скорее, новораскрытые) умения. Я побуждала моего парня заняться вместо его ерунды с нейроискусством чем-то полезным, чем-то, что принесёт денег и настоящий социальный успех. Как говорится, за каждым великим мужчиной стоит великая женщина, которая точно рассчитанными пинками отправляет своего сопротивляющегося партнёра в полёт к вершине. Но, увы, величия не хватало то ли ему, то ли мне. Мы постоянно ругались, я выносила ему мозг так старательно, будто после прихода с работы работала на второй работе сверхурочно, но всё было тщетно.

Нет, во всём, что касается мелочей, он был податлив и послушен. Образно говоря, носил меня на руках, был ласков, нежен и заваливал подарками, а когда я злилась, то прямо-таки ходил на цыпочках, боясь лишний раз меня тронуть. Но в том, что было по-настоящему важно, он проявлял чудовищную инертность. Все мои старания как будто наталкивались на тяжеленный камень, сдвинуть который было не под силу не только мне, но и тысяче таких, как я. Сколько я ни билась, а делать самое главное: менять свою жизнь — он не собирался.

Постепенно я пришла к тому, что придётся его бросить и найти кого-то более перспективного. Не сказать, что это было просто. Несколько недель после принятого решения я собирала свою волю в кулак. Всё-таки мы были вместе довольно долго не просто так, и я даже, пожалуй, любила его. Чтобы набраться душевных сил, достаточных для выполнения принятого решения, я смотрела симы прогулок по живописным уголкам Земли в виртуальности.

Больше всего я любила включать что-то с побережья Индийского океана и смотреть на безграничную безбрежность водной глади, пальмы, джунгли, а вдалеке горы. Как же я хотела увидеть своими глазами океан, ощутить своими ногами песок пляжа, побродить по горам, заглянуть в древние храмы. Почувствовать на лице влажные прикосновения джунглей. В такие моменты я специально вспоминала, как мой парень говорил, мол, чем тебе не хватает симов — и меня охватывало бешенство.

Бешенство было вызвано не только тем, что это была неправда, но и тем, насколько его аргументы походили на всё то, что говорят в Сети. Помню одну такую передачу, после которой я по-настоящему крепко задумалась на эту тему.

— Имущественное и социальное неравенство, — вещала девушка, моя ровесница, с крашенными в зелёно-фиолетовую полоску дредами (про себя я отметила, что выгляжу гораздо симпатичнее неё), — бич современного общества. Кому-то приходится каждый день думать, как осилить в этом месяце плату по жизненному кредиту, а кто-то за один отпуск на Земле проматывает денег как пару Кредитов.

Тут я отвлеклась от остальных дел и сосредоточила внимание на выступающей. Её слова зажгли у меня в сердце праведный огонь оскорблённой справедливости, а руки сами собой напряглись в начальной фазе того движения, которое в конце превращает ладони в кулаки.

— Неравенство, — продолжала девушка, — появилось не вчера, и даже не позавчера, оно ровесник цивилизации, а, скорее всего, и вообще человечества. В Древнем Египте, — девушка в фокусе зрения сменилась на явно сгенерированный нейросетью видеоролик про то, как полуголые люди перемещают гигантский каменный блок на фоне раскалённого солнцем пустынного пейзажа, — одни каждый божий день строили пирамиды на изнуряющей жаре, а те, кому эти пирамиды предназначались, прохлаждались в своих покоях.

Пустынный пейзаж сменился на богатый интерьер древнего дворца. На золотом стуле восседал толстый мужик, попивая что-то очевидно прохладное из золотой же чаши, пока две прекрасные голые девицы обмахивали его огромными пальмовыми веерами.

— В Древней Индии, — сетевая девушка снова вернулась в фокус зрения, — кто-то работал дерьмовозами и дерьмочистами, не имея права прикоснуться или даже приблизиться к тем, чьи фекалии стекали на них с самой высоты социальной лестницы: брахманам, единственная работа которых — развлекаться, читая священные тексты и проводя религиозные ритуалы.

Девушку сменила анимационная вставка: одетый в лохмотья человек с печальным взором разгребает деревянной лопатой субстанцию, напоминающую по цвету шоколад. А на него откуда-то из заоблачной выси гадят дорого-богато одетые бородачи благородного вида, читающие вслух здоровенную книгу с надписью «Махабхарата» на обложке.

Далее девушка привела ещё несколько занимательных исторических эпизодов, но вскоре перешла к делу, проникновенно вещая под аккомпанемент мелькающих видеовставок:

— Однако уже в 20-м веке благодаря плодам научно-технологического прогресса экономика начала расти так, как никогда раньше до этого, и ситуация кардинально изменилась. Уровень жизни основной массы населения стал сравним с уровнем жизни аристократов и богачей прошлых столетий. Казалось бы, при этом жизнь новых толстосумов должна была стать ещё насыщенней, богаче на ощущения и полней. В каком-то смысле так и получилось. Только возникла проблема. У каналов человеческого восприятия ограниченная пропускная способность, поэтому кардинально нарастить объём новых впечатлений невозможно. Зависимость удовлетворения, приносимого товаром/услугой, от цены этого товара/услуги быстро становится логарифмической.

В фокус зрения вплыл график. По горизонтальной оси была отложена цена, а по вертикальной — среднее удовлетворение (условные единицы). График на низких ценах бодро взмывал вверх, но вскоре выходил на пологую линию, которая едва-едва приподнималась при росте горизонтальной координаты даже в два раза.

— Что это значит практически? — девушка сымитировала умное лицо. — Представим для начала, что ты выпиваешь самого обычного винчинского, не слишком дорогого и не слишком дешёвого. А затем представь, что употребляешь настоящее столетнее земное вино, хранившееся и транспортировавшееся по самым строгим стандартам, и поэтому бутылка стоит как твоя жизнь, — имелось в виду, что цена сравнима с величиной жизненного кредита. — Получишь ли ты удовлетворения больше? Наверняка. Но насколько больше? Учёные подсчитали, — перед глазами мелькнул заголовок статьи в каком-то, несомненно, авторитетном научном журнале, — процентов на десять.

Это звучало разумно, однако дальше начались восхитительные истории про то, что путешествие в какое-то интересное место даст больше впечатлений, чем виртуальный сим этого места, на тот же десяток процентов, а то и меньше.

— Допустим, ты смотришь симуляцию тропического леса, — плыл голос девушки на фоне видео сочной лесной зелени. — Красиво, не правда ли? И кажется, что, попади ты туда в реальности, всё будет ещё круче? Спешу тебя разочаровать, но нет. Симуляция заснята профессионалами с дорогим оборудованием, кропотливо смонтирована и тщательно обработана, так что она выглядит даже лучше, чем запечатлённый объект. В реальности там жара, мошкара, вонь и цепляющая за ноги растительность на земле. Посещение обычного общественного парка в Зелёном нутре Фортуны принесёт больше радости…

Возмущённо фыркнув, я выключила передачу. Этой бабе-из-Сети либо занесло денег государство, либо она хотела набрать побольше просмотров от нищих неудачников, неспособных покинуть Фортуну. А скорее всего, и то и другое одновременно.

Но самое главное, что сказанное было полной чушью. Я проверяла.

В Сети было немало симуляций с заснятыми общественными парками Фортуны, и я кропотливо сравнила несколько с оригиналами. Ни о каком десятке процентов речи даже не шло, разница между реальным пребыванием в парке и пребыванием симулированным была примерно как между светом и тьмой: колоссальной.

Пользуясь своими возможностями на работе, я сравнивала также симуляцию соития и реальное соитие. В симуляции я перепробовала разных партнёров, но даже Александр Македонский и Пётр Первый не смогли принести мне столько радости, сколько я получала от своего парня. А уж то, как ведущая передачи сравнила редколесные парки Зелёного нутра Фортуны с прекрасными земными лесами, было вообще за гранью добра и зла. Я даже написала под этой передачей возмущённый комментарий, ожидая, что его удалят, но нет, комментарий остался на месте, просто оказался одиноким среди сотен тысяч других.

И подобные вещи говорила не только эта девушка, похожие нарративы сквозили у большинства сетевых героев. Самое возмутительное, что одновременно они совершенно спокойно делали передачи, в которых сорили деньгами, посещали дорогие курорты на Земле. Зачем, если это якобы приносит так мало удовлетворения?

Меня выводило из себя, что все эти насквозь лживые нарративы транслировал и мой дурачок, когда я тщетно пыталась расшевелить его и наставить на путь истинный. Одной из последних капель, после которых я всё-таки смогла претворить в жизнь наше расставание, стал разговор о стариках.

Кого как, а меня всегда приводили в ужас мысли о старости. О том периоде жизни, когда человек уже не в состоянии нормально работать, а пенсии обычно не хватает на съём нормального жилья; хватает только на хостелы для престарелых. Видосы из этих мест были не слишком популярны, но их можно было найти в Сети. Комната, похожая на гроб, в которой нет окон и каких-то дверей, только страшный пустой потолок, да пенсионеры на лежанках, бездумно поглощающие контент.

Перспектива такой нищей старости пугала меня до невозможности. Но не моего парня. Он говорил, что занятия стариков ничем по сути не отличаются от занятий людей трудоспособного возраста. Пенсионеры просто потребляют контент, только ещё на работу не отвлекаются. Вдобавок они в своих хостелах, рассуждал мой парень, сидят на специально подобранной комбинации медикаментов, запретных для всех остальных. Потому остаток жизни старики проводят с таким удовлетворением, какое нам и не снилось. Внешне это рассуждение выглядело правильным, но в содержании его я не видела ничего, кроме издёвки.

Вызванное этим разговором возмущение настолько переполнило чашу моего терпения, что мне, наконец, хватило сил на разрыв.

Расставаться оказалось тяжело. В иные дни я даже плакала, особенно перед сном, когда одиночество раскрывало передо мной во всей красе свои жуткие крылья. Рыдая, я чувствовала: всё, что я потеряла, то уже не найти. Голос ночи словно шептал: нет дороги назад, ты осталась одна в этом долгом страшном мраке.

Ситуация осложнялась тем, что вместе со своим бывшим я лишилась и всех приятелей, поскольку это были, по сути, его друзья, я познакомилась с ними через него. Они были интересными и приятными людьми, которые перестали со мной общаться потому, что, как выяснилось, считали тупой — и терпели только ради моего парня. К тому же они думали, будто я как-то нехорошо поступала с их другом, постоянно выедая ему мозг. Они говорили, что я — манипулятор. Так, словно это что-то плохое! Как лучше: или мой парень идёт на поводу своих заблуждений и лени, или на поводу у меня, тащащей его к лучшему будущему? В обоих случаях им управляют, но я хотя бы управляла им ради его же собственного блага.

Тогда-то я и обнаружила совершеннейшую пустоту в моём внерабочем круге общения. Взаимодействие с бывшими одноклассниками не складывалось: одноклассницы откровенно раздражали своими бабскими штуками, в коммуникации же с одноклассниками слишком уж сильно сквозило их почти неприкрытое желание перепихнуться на халяву. Я читала, что такова обыденность современного социума: все живут друг у друга под боком, как муравьишки в муравейнике, но общаются только на работе да чатятся через Сеть.

Словом, в наполненные слезами ночи перспектива одинокой старости, протекающей в медикаментозном тумане, маячила передо мной с пугающей отчётливостью.

Впрочем, удручённый настрой накатывал на меня лишь время от времени, в основном я держалась бодрячком. А дороги назад не было прежде всего потому, что ушла я от своего парня не в никуда. К моменту расставания я нашла себе нового мужика. Нашла у себя на работе. Я думала, что, проработав полгода в лупацифранарии и потренировавшись на брошенном парне, уже всё знаю, и мне не составит труда воспользоваться новым ухажёром для перехода на следующий социальный уровень. Какая же я была дура. Впрочем, сильно ли я поумнела сейчас?

Работа нашей конторы проходила в серой зоне, ибо её деятельность формально не одобрялась Церковью. Из-за всех этих дремучих стереотипов о том, что не должно быть никаких половых сношений до брака, а совокупление дозволено лишь в рубахах, закрывающих тело с головы до пят, за исключением отверстий в соответствующих местах. Каким-то образом эти стереотипы, зародившиеся на заре человеческой истории, проскользнули ушлыми сперматозоидами в космическую эру, преодолели межпланетное пространство и осеменили даже астероид, на котором дело деторождения превратилось в корпоративный бизнес.

Не одобрялась Церковью — значит, крышевалась полицией. Мой новый парень был как раз из структуры, крышующей наш лупацифранарий. Обычно сюда заглядывали лишь мелкие сошки, проверить, как здесь дела, поглядеть, нет ли обмана с размером дани. Но в один день к нам явился собственной персоной личный помощник начальника одного из департаментов Службы общественной безопасности Фортуны, самого Августа Лавлейса, который был популярен в Сети, особенно в той её части, где обитают женские сплетни о персонах из высшего света.

Несмотря на высокое положение, Август был молод и красив. Он обладал изящными чертами лица и одухотворённым взглядом. Да и весь смотрелся как-то утончённо, двигался плавно, однако при этом в нём ощущалась внутренняя сила, этакий титановый стержень, распирающий изнутри оболочку слабой человеческой плоти.

Увы, такому человеку нечего было делать в рядовом лупацифранарии, коих на Фортуне не счесть. Даже визит его личного помощника считался событием из ряда вон. Тем более удивительно, что этот визитёр сразу зацепился за меня взглядом и, улучив момент, попросил контакт. Он подкатил ко мне с напускным нахальством, под которым скрывалось что-то беззащитное и детское. При этом он излучал моджо уверенного в себе самца, знающего, где достать много хорошей еды — это сыграло на глубинных, настроенных миллионами лет эволюции струнах моего женского сердца.

И всё понеслось. Он оказался, в принципе, очень даже ничего: красиво ухаживал, хорошо говорил. Поначалу.

А потом, как водится, превратился в совершеннейшую свинью. Хотя, пожалуй, этим сравнением я оскорбляю ни в чём не повинных зверушек. Я видела их на роликах в Сети, и они были там совершенно очаровательны: мило хрюкали и топорщили пушистую щетинку. Чего не скажешь о моём новом парне.

Практически сразу наружу полезли его собственнические и мизогинные взгляды. Он сильно ограничивал (точнее, пытался) мою свободу, постоянно старался контролировать, что я и где я. Начал потихоньку требовать, чтобы я бросила работу, ибо был уверен, что работа — неженское дело, а уж работа в лупацифранарии так и подавно. Я пыталась вывести это в такую сторону, что смогу не работать, если он организует (с помощью своих связей и денег) поступление мне в институт на какую-то интересную специальность, но какое там.

Образование, по его мнению, тоже не для женщин. Он совершенно серьёзно считал, будто моё предназначение — выйти за него замуж (что ещё полбеды) и родить хотя бы пару детей. Детей, которые, если родятся и вырастут на Фортуне, будут ненавидеть меня так же, как я ненавижу Корпорацию. Вот уж нет, благодарю покорно.

Конечно, это круто, что его устремления были настолько высоки, ведь для заведения детей нужно немало денег. Но ужасно, что в этих устремлениях мне отводилась столь удручающая роль, которая, помимо всего прочего, предполагала пребывание на Фортуне до конца дней моих. Моего парня полностью устраивало его положение на астероиде, и он совершенно не стремился куда-то отсюда уехать. Оно и понятно: как в другом месте ему встроиться в силовые структуры?

Не то чтобы мой бывший был совсем уж неподвластен моим манипуляциям. Мне легко удавалось вывести его из себя. Удавалось склонить в свою сторону исход ссор, ведь мужики совершенно не умеют спорить. Они пытаются использовать логику, доказывая свою правоту, а этого совершенно дохлый номер. Нужно орудовать женским хаосом, продвигая свою линию.

Однако общая канва уже вырисовывавшейся в его воображении нашей будущей совместной жизни оказалась мне неподвластна. Он был существенно обеспеченнее моего предыдущего парня, и я, пожалуй, могла ещё какое-то время успешно разводить его на деньги, но вполне обоснованно решила, что пора это прекращать. Чем раньше, тем лучше.

В итоге отношения наши окончательно завершились избытком стилуса в глазу этого олуха, приведшим к тому, что он расшибся о тротуар, вылетев из окна моей квартиры.

И вот я сидела в совершенном отчаянии на полу, задыхаясь, рыдала, как вдруг заметила какое-то движение на периферии затянутого пеленой слёз зрения. Я резко подняла голову и увидела босса моего бывшего, Августа Лавлейса. Я очень хорошо запомнила его лицо по материалам из Сети, и сразу узнала. Моё сердце очередной раз ухнуло вниз, и я впала в покорную апатию, исчерпав, видимо, все запасы эмоциональной энергии в ходе поединка и последующей истерики. «Чипируют, — мрачно подумала я. — Но хоть жива останусь».

Однако Август неожиданно дружелюбным тоном поведал, что его взаимоотношения с помощником (это он про моего покойного бывшего) были напряжёнными. Полгода назад тот убил свою подругу на почве ревности. Дело замяли, а фигурант его клятвенно заверил, что такого больше не повторится. Тем не менее, последние данные комплексного наблюдения, включавшие также и записи наших встреч, где он мне проходу не давал и сильно тяготил, явно свидетельствовали о том, что в очередной раз происходит нечто нездоровое. Сегодня же он вёл себя особенно подозрительно: у одного из крышуемых торговцев добыл какую-то жёсткую запрещёнку, потом вусмерть напился в баре, устроил там дебош, а затем, согласно показаниям позиционного трекера, отправился ко мне. Стало ясно, к чему всё идёт, и тогда Август отправился по следу своего подчинённого.

Август подошёл к окну, посмотрел вниз, задумчиво покачал головой и повернулся ко мне:

— А ты, я вижу, девушка смышлёная. Будешь на меня работать?

— Кем? — ошарашено выдавила я из себя.

— Моей новой помощницей, — мягко улыбнулся он. — А то прошлый помощник теперь совсем уж нетрудоспособен.

2

Так я обрела новую работу в результате чудесного спасения. Пережитое мною было сродни тому, что испытывали когда-то на эшафоте принудительно приглашённые на казнь в момент объявления нежданного помилования. Только что мой мир рушился, и мимо, грохоча, пролетали обломки видевшейся теперь недостижимо-уютной реальности, а в следующий миг по мановению волшебного пасса всё собралось не просто обратно, а даже как будто лучше прежнего.

Новый шеф дал мне неделю для прихода в себя перед тем, как приступать к работе, что оказалось весьма кстати. Почти всё это время я провалялась в постели, восстанавливая своё изрядно пошатнувшееся душевное равновесие. Я много ела, то предаваясь размышлениям, то сбегая от них в Сеть, где бездумно поглощала всевозможный дурацкий контент. Увы, у моей новой реальности, несмотря на все её преимущества, был ощутимый привкус тревоги.

Тревожили меня отнюдь не душевные муки из-за совершённого убийства, которые я едва ли испытывала и которым просто неоткуда было взяться. Ведь бывший мой к тому моменту уже перестал восприниматься мною как близкий человек. Уход его из жизни волновал меня не больше, чем предполагаемая кончина того дядечки-учителя или смерти всяких знаменитостей, сообщения о которых то и дело мелькали в новостных лентах. Беспокоиться же по поводу того, что погиб он от моих рук — это уж увольте, ситуация была такая, что либо он, либо я. Переживать из-за того, что осталась в живых, я не собиралась. В общем, если даже какие-то душевные муки на этот счёт у меня и были, то я их не ощущала на фоне по-настоящему сильных чувств: радости избавления от неминуемой гибели и паранойи.

Да, паранойи. Вся эта история была насквозь мутная. Объяснению Августа поверить было сложно, почти невозможно. Зачем начальнику департамента ехать самому ради спасения какой-то девицы вместо того, чтобы отправить отряд полицейских?

Не менее важный вопрос: а когда, собственно, Август появился в дверях моей квартиры? После того как его помощник вылетел в окно или ещё во время нашего поединка, когда можно было всё остановить? Не было ли так, что Август просто наблюдал за тем, как меня душат, ожидая исхода действа? Или так, что это Август приказал напасть на меня? Может, это у них ритуал: каждые полгода убивать в ходе поединка беззащитную девушку. А если девушка каким-то чудом (не иначе божьим промыслом) убивает сама, избегнув гибели, то она занимает должность поверженного ею противника. А погибни я, то, может, и это дело оказалось бы замято, как дело предыдущей подруги моего бывшего?

Я немало поблуждала по параноидальным лабиринтам мысли, возведённых умом, мятущимся от невозможности найти удобоваримое объяснение произошедшего.

Попыталась я даже как-то раскрутить фамилию нового шефа: Лавлейс. Порывшись в Сети, я обнаружила, что Лавлейс — это прототип забытого русского слова «ловелас». Так звали героя одного ещё более забытого романа (кто вообще сейчас читает романы? Мой бывший, не тот, который мёртвый, а предыдущий, читал, чем ужасно меня бесил). Герой этот сначала безуспешно пытался соблазнить школьницу, а потом просто напоил её снотворным чаем (классика 19-го века) и овладел во сне, после чего бедолага со стыда померла.

Эту историю из старого романа применительно к моей жизни можно было интерпретировать так: Август возжелал меня, воспылал ко мне чувствами, и потому, узнав, что мне грозит опасность, со всех ног бросился меня выручать. Такой вариант как будто согласовывался с фактами и вполне бы меня устроил.

Ведь для соблазнения меня никакая настойка Августу не потребовалась бы, ибо был он ослепительно хорош собой: совсем не походил на моего покойного бывшего, даже и вовсе не выглядел как полицейский. В его облике и повадках отчётливо ощущалось утончённое благородство и грация, а во взоре сверкающих глаз сквозила отстранённость, как будто те были устремлены в будущее. Исходившая же от Августа внутренняя сила словно искажала само пространство так, чтобы он всегда оказывался в центре этого пространства. Кроме того, мой новый шеф возглавлял один из департаментов Службы общественной безопасности Фортуны, должность будь здоров.

В ходе небольшого расследования, включавшего (но не ограничивавшегося им) чтение непроверенных сетевых источников, я установила, что солидную должность моему шефу обеспечило простое обстоятельство: его отец был одним из вице-директоров Службы общественной безопасности. Зачали Августа, разумеется, не в инкубаторе, а в утробе настоящей живой матери; ею же выношен и рождён. В общем, представитель заоблачного истеблишмента, практически небожитель. Союз с таким многое мог бы мне дать.

Всё это было бы прекрасно, если бы не одно «но». Слишком хорошо, чтобы оказаться правдой.

Ещё я обнаружила, что Август совсем недавно был тем ещё героем всевозможных светских сплетен. Новая шикарная женщина каждые несколько месяцев: то сетевая героиня, то актриса-певичка, что, в общем, одно и то же. Однако такие бурные новости были минимум годичной давности. С тех пор никаких пассий, никаких скандалов — ничего.

В Сети строили самые разные догадки, вплоть до такой, что светский герой попал под каблук некой могущественной незнакомки, тайно сочетался с ней браком и продолжает скрывать свою госпожу. Это было, конечно, невероятно. Во-первых, женщина, получившая себе такой трофей, наверняка хвасталась бы им вовсю. А во-вторых, мой шеф по складу своего характера не мог оказаться в настолько подчинённом положении. Нет, тут дело в другом: по загадочной причине Август изменил своё отношение к женщинам, ушёл в глухую половую аскезу.

И можно ли поверить, что он решил эту аскезу прервать ради такой пусть и красивой, но ничем другим не примечательной девицы, как я? Нет, подобное бывает разве что в сказках, да и там Василиса Премудрая не просто случайная девица, но ведьма, умеющая ткать как никто другая.

В итоге, не найдя удовлетворительных ответов, пришлось довольствоваться тем, что на моей новой работе зарплата оказалась раза в два выше, чем на прошлой, и время освобождения от Кредита сильно приблизилось. Да и сама работа вроде как должна была оказаться интереснее и проще предыдущей.

Однако, придя в первый рабочий день в Департамент, я сразу ощутила себя не в своих штанах, хотя и надела в тот день юбку. Тут и там сидели люди, кто в шлемах виртуальности, кто перед огромными мониторами с рядами цифр и диаграмм, а кто и вовсе увлечённо крутил голографические проекции трёхмерных графов с мириадами бледно мерцающих связей между элементами. Всё здесь выглядело как офис для людей элитной квалификации, где мне, вчерашней школьнице без высшего образования, делать было нечего. К счастью, меня почти сразу вызвал шеф, не дав возможности как следует удручить себя своим несоответствием окружающей обстановке.

Гигантский кабинет Августа выглядел не просто богато, а очень богато.

Стены целиком были отделаны настоящим деревом: минималистичные лакированные панели и шкафы со стеллажами, уставленными всякими дорогими штуками. На панелях висели картины, явно писанные руками живых художников с использованием настоящих кистей и красок. Одна из них сразу бросилась мне в глаза: она изображала металлический объект с надписью «Leonora Christine», похожий на утюг. Этот утюг мчался сквозь космическое пространство на двух столпах света, исходящих из задней части, прямо на сочащийся клубами красного тумана взрыв. Видно, художник решил так авангардно изобразить планетолёт.

Также в кабинете был иконостас. В одном ряду располагались: святой Фил, держащий на коленях робокотика, томно зыркающего из иконы красным робоглазом; Егор-пророк в пятнистой психоделически-радужной футболке с гитарой ей под стать; Быков-олигарх в строгом деловом костюме, строго взирающий из плоскости иконы, как бы спрашивая: а не попала ли ты часом под власть Велиала. Выше этой троицы была икона Иисуса Христа в белом венчике из роз, возносящегося над пустой серо-холмистой равниной.

Середину кабинета занимал гигантский стол, тоже из настоящего дерева, по центру которого в углублении находился шар из прозрачного материала. Я видела такие штуки в Сети, это был сумасшедше дорогой голографический проектор для создания трёхмерных изображений, которыми можно управлять прикосновениями.

— Как думаешь, — без прелюдий вступил Август, не дав мне времени как следует разглядеть остальные детали обстановки, — чем мы здесь занимаемся?

— Общественная безопасность, — уверенно ответила я.

— А что это значит?

— Ну-у-у-у, — протянула я, почувствовав как бы ветер, гуляющий меж моих ушей под тщательно уложенными с утра в причёску рыжими волосами, — защита общества.

— А вот и нет, — улыбнулся он. — Наш Департамент занимается тем, что обеспечивает общественную безопасность.

Он ободряюще кивнул мне, чтобы я не конфузилась.

— Разве это не одно и то же? — удивилась я.

— Смотри, — он поднял палец вверх. — Защитить общество — это значит устранить грозящие ему опасности. А обеспечить общественную безопасность — значит сделать общество безопасным.

— А-а-а, — глубокомысленно протянула я, ощущая себя двоечницей на собеседовании в университет. — Безопасным для людей.

— Ах, люди… — вздохнул он и как-то неопределённо пошевелил рукой. — Нет. Общество должно быть безопасным для самого себя, а следовательно, и для государства. Тогда и с людьми всё будет в порядке.

— Ага, — кивнула я так, будто что-то поняла. — И как же сделать общество безопасным?

— Все проблемы с общественной безопасностью начинаются, когда люди принимаются думать неконтролируемо. Неконтролируемый поток мыслей может свернуть совершенно не туда и, как правило, обязательно это делает. В доиндустриальную эпоху такая проблема решалась просто, но топорно: подавляющее большинство людей было поставлено на грань выживания, и у них банально не хватало времени на то, чтобы думать. Прозябающие в рабстве крестьяне день и ночь были озабочены тем, чтобы добыть хлеб насущный. Вдобавок доступ к образованию им был закрыт. Так что машина управления работала отлично. Проблемы начались с переходом к индустриализму, когда повсеместное образование стало необходимым для выживания общества, а совокупный рост благосостояния обеспечил широкие массы временем для досуга. Однако прогресс, который создал эти проблемы, помог их же и решить. Газеты, радио, телевидение начали заполнять свободное время человека. И не просто заполнять, а закачивать при этом в головы людей информационные миражи, задающие рамки, из которых мало какой человек мог вырваться. Свобода личности кончается там, где начинается свобода слова СМИ…

Август задумчиво посмотрел куда-то поверх моей головы, помолчал и продолжил:

— Даже отключённый от общего информационного поля, поток человеческих мыслей шёл по строго очерченным рельсам, ведущим в никуда и, что характерно, из ниоткуда. Пост-индустриальная же эпоха добила проблему контроля изящно и красиво: человек просто перестал отключаться от информационного поля. Едва перед человеком встаёт перспектива оказаться наедине с самим собой, как он тут же заходит в Сеть, спеша укрыться в мире цифровых грёз. При этом люди чувствуют себя совершенно свободными, и оттого гораздо лучше работают, чем делали бы это под прямым принуждением. В этом и заключается одно из важнейших открытий земной демократии: людям необходима свобода делать то, что от них требуется государству. Понимаешь, к чему я веду?

— Более-менее, — соврала я.

— Хорошо, — улыбнулся Август. — Попробуем с другой стороны. Что происходит, когда человек бросает вызов правилам? Если начинает вести себя неблагонамеренно? Если, например, говорит, что надо сменить государственный строй?

Я прекрасно знала, что происходит с такими людьми. Все это знали. Их лечат, как и любых других больных. В голову — имплант-камера с имплант-микрофоном да ещё чип, подключённый к Сети, чтобы в режиме реального времени слать информацию на правительственные сервера. Там информация обрабатывается сонмом нейросетей, решающих, как скорректировать поведение человека. Недостаточно усердно трудишься, чтобы заработать на выплату Кредита, или публично ведёшь недозволенные речи в Сети — изволь получить чувство невыносимой муки, пока не исправишься. А в нагрузку держи ещё рекламу, транслируемую прямо в голову. Точнее, непреодолимое желание купить проплаченный спонсором товар, когда он попадает в поле зрения.

— Чип, — слегка поёжившись, произнесла я. Несмотря на то, что вся наша жизнь и так потенциально контролировалась государством извне, от одной мысли о контроле внутреннем я содрогалась.

— Вот именно. Продвинутая технология, между прочим. В былые времена государства о таком не могли даже и мечтать. Неблагонамеренных людей приходилось контролировать чуть ли не в ручном режиме. Использовали либо государственные структуры, либо специально обученных людей для организации так называемой отмены провинившегося человека. И то и другое чрезвычайно затратно по ресурсам. Чипы, конечно, гораздо экономичнее и эффективнее. Но и они не всесильны. Вот смотри, сколько всего людей на Фортуне?

— Полтора миллиарда.

— А теперь представь, что все вдруг перестанут платить кредиты… Или захотят обойтись без царя? Где на всех набраться чипов? Да ладно чипы! Где на всё это взять вычислительные ресурсы? Тут даже осьминожьих компьютеров под сотню надо, а они ни одного на такое дело не продадут. Гораздо лучше не этой цифровой ножовкой приводить в нужную форму голову каждого человека, а править мысли и чувства напрямую. Тогда даже продвинутая технология чипирования будет выглядеть сродни допотопным экспериментам того безумного русского профессора на исходящих слюной собаках.

— Но это невозможно, — понимающе кивнула я, прибавив про себя: к счастью.

— Отчего же? — хмыкнул Август. — Конечно, нельзя напрямую контролировать мысли в головах людей. Но можно подправлять информационные потоки до того, как они попадают людям в голову. Идея столь очевидная, что до неё додумался ещё Платон в своём «Государстве». Он задался вопросом: а как можно учить детей благопристойности, если чуть ли не вся греческая классика состоит из описания непотребств? Да очень просто: не давать читать эту классику, оставив людям доступ исключительно к благопристойным произведениям.

— А, — сообразила я, — сетевые герои на господрядах.

— Ой, — поморщился Август, — это частности. Важно, как в целом всё устроено. Как бы это тебе лучше… Представь себе все полтора миллиарда умов Фортуны как единое информационное поле.

Я кивнула.

— А лучше как единый организм в информационном пространстве, ну вот как человеческое тело, только состоящее не из клеток, тканей, органов, а из мыслей, идей, концепций. А теперь вспомни, что в человеческое тело может проникнуть извне вредоносный вирус, бактерия или внутри клетка может мутировать, стать раковой — и от этого весь организм пойдёт вразнос, а то и погибнет. Точно так же и с информационным телом Фортуны: или извне может проникнуть вредная идея, или внутри созреть опасная концепция. Они, если охватят заметную часть общества, обоснуются во многих умах, то могут довести государство до краха. Например, идея, что царь наш плох, и хорошо бы его заменить, а то и вовсе, может, без царя обойтись. Или концепция, что Егор-пророк не пророк, что со святым Филом Бог не говорил или что Валис — это не Бог. Не раз в истории человечества бывало, что охватившая людские массы вредная идея приводила к последствиям катастрофическим. Помнишь, как Валис уничтожил Российскую империю, а потом ещё и Советский Союз?

Я замялась. Уроки по теологии я терпеть не могла: обычно выучивала какой-нибудь параграф, сидя на занятии, и, ответив его, тут же забывала. Поэтому знала только самые общие места. Из Новейшего Завета я, конечно, помнила, что истинный Бог, Валис, изгнанный с Земли ещё во времена Римской империи, нашёл способ достучаться до людей, устроив в Российской империи революцию. Так возник безбожный Советский Союз, в котором ложная вера ослабла до уровня, достаточного для создания андроида Филипа Дика, то есть святого Фила, управляемого советским спутником. Тогда через этот спутник Валис обратился к человечеству устами Филипа Дика. Ну а когда святой Фил принёс на Землю божественное откровение, то истинный Бог и Союз тоже разрушил, чтобы дать дорогу Егору-пророку с его гимнами. Эти гимны вдохновили Быкова-олигарха пойти против христианства и создать на Фортуне валисианство. Но вот как именно эта цепочка событий была устроена — я представляла смутно.

— Империя из-за революции пала, а Советский Союз из-за перестройки…

— Революция, перестройка, — отмахнулся Август. — Это всё следствия. Советский Союз рухнул потому, что народные массы поверили, будто странами, которые были их извечными врагами, управляют хорошие люди, желающие советскому человеку добра. А Российская империя рухнула из-за тотально охватившей общество теории заговора о министрах-изменниках, продающих страну иностранцам при потворстве царицы-немки. Изгнанный с Земли Валис был ограничен в своих средствах, поэтому мог действовать только такими вот лёгкими касаниями, разжигая в сердцах людей деструктивные идеи и подкручивая вероятности, чтобы различные невозможные случайности сходились одни к другим. Есть, конечно, примеры, когда вредоносные идеи разворачивались самопроизвольно, без божественного вмешательства. В том же 20-м веке мир стоял на пороге катастрофы депопуляции. А правящие элиты такой страны, как Китай, решили, будто главная угроза — это перенаселение, а никак не вымирание, как было на самом деле. И запретили семьям заводить больше одного ребёнка. Самоубийственное решение, от которого они хлебнули немало. В общем, понимаешь, о чём я?

— Надо не пускать вредные идеи в информационное пространство.

— Именно. Если представить себе всю Фортуну как единый информационный организм, то сразу станет ясно, какие нужны меры для обеспечения общественной безопасности. Фильтровать контент, который завозится извне. Направлять и редактировать информационные потоки внутри, что делается в том числе и с помощью господрядов для сетевых героев. И, понятно, если кто-то начинает вредные идеи распространять, того чипировать, срезать заразу на корню.

Я не удержалась:

— Но ведь чипированием лечат болезни. А разве быть неблагонамеренным — это болезнь?

Август, прищурившись, внимательно поглядел на меня:

— Ты когда-нибудь думала о том, чтобы свергнуть правительство?

— Нет, — отчасти смешалась я.

— Вот, — он удовлетворённо кивнул. — Это потому, что ты здоровая. Вредные идеи к тебе не цепляются.

— А как определить, какие идеи вредны?

Август засмеялся и даже протянул руку к моей голове, словно желая взъерошить волосы у меня на макушке, но в последний момент остановился.

— Этим занимаются Департамент информационного пространства и Департамент цензуры. Нас это не касается. Мы работаем с внесистемниками.

Он сделал акцент на последнем слове и выразительно посмотрел на меня. Я в ответ выжидательно посмотрела на него, опасаясь сказать какую-нибудь глупость.

— Внесистемники, — пояснил Август, — люди, которые не являются неблагонамеренными, но на которых не особо действует правительственная пропаганда и социальная реклама. Они как бы немного в серой зоне, слегка за пределами.

— Лупацифранарии? — догадалась я.

— В том числе, — кивнул он. — А ещё инженеры, учёные, работники искусства, неформальные объединения. И прочая, прочая. Наш Департамент наблюдает за ними.

— Чтобы что? — не удержалась я.

— Чтобы всё было чётко, — хмыкнул он. — Думаю, пока тебе хватит вводных. Переваривай… И можешь приступать к работе.

— А, — начала было я, но он словно прочитал мои мысли:

— Передать дела, увы, мой прошлый помощник не может, упокой Валис его душу. Так что разберёшься по ходу дела.

Да уж, подумала я тогда о своём бывшем, вот это, я понимаю, подсидела так подсидела. Эта мысль мелькнула и сгинула под напором более актуальных размышлений.

Разговор с Августом изрядно меня удивил. Всё рассказанное я в том или ином виде знала и раньше, но оно не было уложено в такую стройную и логичную картину, которая мне теперь открылась. Я чувствовала, что краем глаза ухватила сверкающий механизм движения мира во всём великолепии и простоте.

От увиденного мне становилось не по себе. Что же получается: я думаю лишь те мысли, которые сочли дозволенными умники из Департамента информационного пространства и Департамента цензуры? А если я хочу думать иные мысли, то где их взять? Ведь информационное поле контролируется компетентными органами. С другой стороны, а что это за мысли такие и нужны ли они мне?

По итогу я утешилась следующим заключением. Речи Августа выглядят выходящими за рамки дозволенного настолько, что, выскажи их какой-нибудь сетевой персонаж, то ему наверняка бы поставили чип. Стало быть, и я, находясь под крылом моего нового шефа, получаю доступ к не вполне благонамеренным мыслям. Это давало чувство причастности к некоему тайному замыслу, которое ощущалось чем-то вроде дразняще-пряного привкуса на языке.

В остальном же всё вышло довольно-таки неплохо. Крутилась я по большей части в кабинете шефа: следила за расписанием встреч, фильтровала посетителей, собирала отчёты и графики, а затем предоставляла их, расфасовав по категориям, — и всякое прочее в таком духе.

Убедившись, что увольнять меня в ближайшее время не собираются, я, наученная горьким опытом разрыва с покойным уже бывшим, направила часть своего резко возросшего дохода на курсы самообороны. Обучение происходило с помощью продвинутого нейроинтерфейса, который считывал движения учителя, мастера боевых искусств, как череду электрических импульсов. Затем нейроинтерфейс воспроизводил эти движения на моём теле, как на экране, нарабатывая тем самым мышечную память и новые рефлексы.

На курсы пришлось изрядно раскошелиться, зато я быстро освоила приём, как одним движением свернуть нападающему шею, даже из положения лёжа. Теперь, если кто-нибудь попытается меня задушить, как хотел сделать бывший, то я отправлю его на тот свет без вспомогательных предметов наподобие стилуса и окна двадцатого этажа. Вдобавок я натренировалась стрелять, но это было скорее ради отдохновения после основных занятий. Ведь магнитные пистолеты, являясь оружием грозным, почти никому на Фортуне не полагались, и обычному человеку получить их практически невозможно: даже занятия по стрельбе на курсах проходили в виртуальности.

Также я потихоньку вникала в работу Департамента, каковая, по объяснениям Августа, стояла на трёх китах: сборе статистики о паттернах поведения внесистемников, предсказании тенденций и сообразном влиянии.

Первые два кита были связаны с чем-то из области составления гигантских таблиц и последующей их статистической обработкой. Особо в это я не вникала, ибо моя задача состояла лишь в том, чтобы добыть, желательно вовремя, результаты исследований от разных аналитических отделов, соединить с помощью нейросетей в общий отчёт и предоставить шефу. Добыча результатов оказалась не слишком сложной задачей, хоть на первый взгляд аналитики и выглядели словно капризные своевольные коты. Но ко всякому коту можно найти свой подход: кого-то за ушком почесать, кого-то соблазнить едой и прочее в том же духе. Примерно таким же образом поддавались управлению и аналитики.

История же с влиянием оказалась поближе к сфере моих интересов, а потому и яснее. Например, я поняла, что с лупацифранариев собирали дань не столько денег ради, сколько для создания у них ощущения контроля, которое не позволяет им чересчур расслабиться и начать вести какие-то опасные игры. Ведь при желании на клиентов таких заведений можно влиять посредством полового акта.

— Да что за примером далеко ходить, — разъяснил мне этот момент шеф. — Ты наверняка помнишь историю про персидского шаха, который имел обыкновение отрубать очередной жене голову сразу после первой брачной ночи. Но однажды ему попалась жена, которая, пользуясь его умиротворённостью и внушаемостью после соития, рассказывала сказки, а он и рад слушать. В конце концов нарассказала столько разных историй, что он на ней и женился.

Поскольку мой предшественник был, как верно заметил Август, не в состоянии передать дела, шефу самому приходилось мне многое объяснять и показывать, чем он занимался совершенно невозмутимо, даже как будто с удовольствием. Поэтому общались мы много, и далеко не на одни только рабочие темы: Августа частенько тянуло на лирические отступления. Однажды разговор у нас зашёл про связь между ценой потребляемого товара и удовлетворением от него. Я спросила, правда ли, что учёные доказали, мол, увеличение стоимости в тысячи раз увеличивает удовольствие где-то на одну десятую.

— Наверняка правда, — кивнул Август. — Учёные докажут всё, за что можно получить деньги. Сегодня одно, завтра другое. Если учёный хочет достичь успеха при жизни, то ему важно держать руку на пульсе эпохи и доказывать то, что сейчас в актуальных трендах. А то будет, как с Аристархом Самосским: его модель Солнечной системы, где в центре Солнце, а не Земля, получила признание спустя 17 с лишним веков, когда она уже не могла принести автору ни славы, ни денег.

— А зачем эту идею транслируют в Сети? И одновременно показывают, как круто сорить деньгами, потребляя, как не в себя?

— Правильный вопрос, — одобрительно кивнул Август. — Все эти образы социального успеха — информационные миражи. Они подобны миражам прекрасных оазисов в пустыне, которые манят изнывающих от голода и жажды путников. Миражи информационные точно так же призрачны и недостижимы: поднявшись на очередную ступеньку социальной лестницы, человек чувствует, что ему мало, и хочет подняться ещё выше — и ещё, ещё, никогда не будет достаточно. С другой стороны, необходимо убедить несчастных путников, что мучащие их голод и жажда не так уж сильны, дабы они от отчаяния не опустили руки на своём пути к призрачной цели. И нет из этого выхода, если, конечно, не явится на перепутье шестикрылый серафим. В Новом и Ветхом Заветах есть ёмкий символ для таких информационных миражей: Вавилон. В старые времена, ещё на Земле, этот символ активно использовало течение христианства под названием растафарианство. Его последователи задолго до Быкова-олигарха начали подозревать, что земное общество свернуло не туда и подпало под власть ложного бога. Растафариане называли Вавилоном систему угнетения, в которой главную роль играет общество потребления, являясь инструментом контроля и духовного порабощения. Они прекрасно прочувствовали, что стремление к социальному успеху и материальному стяжательству — это дорога на Вавилон, которая больше, чем все остальные дороги, ведёт в никуда.

— Видишь ли, — резюмировал шеф, — история о процентах в каком-то смысле правдива, только эта горстка процентов сверху — самая важная, определяющая. Однако её нельзя добрать обычным потреблением. Ограниченную пропускную способность человеческого восприятия можно преодолеть, только если генерировать мощные впечатления изнутри, посредством, например, общения с Богом, как случилось со святым Филом.

— Но ведь святой Фил не человек, он андроид, которым по радиосвязи управлял советский спутник, — возразила я, хотя очень хотелось сказать совсем другое. Я хотела спросить шефа: если ему так не нравятся информационные миражи социального успеха, то что он делает во главе Департамента, который является частью системы, эти миражи создающей. Хотела — и не смела.

— Чему ты только в школе училась, — шутливо погрозил мне пальцем Август. — Мозг святого Фила был сложнейшей биомеханической структурой, созданной гением советской инженерной мысли. Работал он автономно и ничуть не хуже человеческого, а кое-где даже лучше: среди людей лишь единицам по силам создать столь великую прозу. Со спутника же осуществлялась лишь регулярная настройка, архивация данных и общий контроль, чтобы тексты держались во мрачной канве. Недаром святой Фил написал свои романы про сны андроидов об электроовцах и про симулякр Авраама Линкольна — гениальный творец прозрел в то, что не исчезает, даже если перестать в это верить. Романы эти, правда, в Новейший Завет не входят, но всё равно чтиво чрезвычайно познавательное, рекомендую.

Читать романы святого Фила я, разумеется, не собиралась, мне хватило того, что в школе нас заставляли изучать «Валис», эту жуткую нечитабельную мутотень, которую мы всем классом на дух не переносили. А вот рассказанное Августом про информационные миражи чрезвычайно на меня подействовало. Выходит, моё стремление свалить с Фортуны вовсе не моё, а подсаженный мне информационный мираж, чтобы я лучше бегала по замкнутому кругу и, как крыса в колесе, вилась шестерёнкой в механизме государства? Эта мысль была настолько неприятной и тревожащей, что я старалась думать её как можно реже, и довольно скоро забыла о ней почти совсем.

Тем более что были предметы для размышления поважней. Я никак не могла взять в толк, насколько верна моя гипотеза о том, что шеф возжелал меня. Несмотря на крайнее ко мне расположение и доверительность общения, когда мы много времени проводили наедине, болтая о том о сём, полового интереса ко мне Август не проявлял. Это было обидно той самой коренящейся в дремучем, дочеловеческом ещё, прошлом обидой, что рождает в душе самки равнодушие самца к её женской прелести. Освоенные мною методы манипуляций не могли сработать на Августе, ведь для того, чтобы пустить их в ход, нужно чем-то зацепить человека. А мои руки, метафорически выражаясь, шаря в поисках короткого меча, хватали лишь пустоту. Возможно, это как-то было связано с тем, что около года назад он охладел к женщинам. Какое загадочное событие послужило этому причиной?

Однажды перед сном, в очередной раз лениво скользя мыслью по лабиринту параноидальных метаний, я решила поискать в Сети что-нибудь про имя шефа, как раньше провела исследование на тему фамилии. И вот что выяснилось.

Август — это не просто название месяца, это имя древнеримского императора, который получил власть над Империей в семнадцать лет (всего на год старше бедной девочки, сгубленной Лавлейсом из романа). Он переиграл всех более взрослых и опытных конкурентов, которые поначалу видели в нём лишь смешного мальчишку. После этот император правил долгие десятилетия.

Что ж, это могло иметь смысл. Возможно, мой шеф метит высоко и далеко. Примерно год назад у него начался дикий стояк на карьеру — и прекратился стояк на женщин. Конечно, на самую вершину, как его тёзка, он не прыгнет: для этого надо быть царских кровей. Но достаточно высоко забраться тем не менее возможно. Только это по-прежнему не объясняло, зачем ему понадобилось лично спасать меня.

Не исключено, что дело было в религии. Меня неизменно удивляло то, как Август говорил на религиозные темы. Он, судя по всему, относился к ним вполне серьёзно, постоянно их поминал в разговорах, не выражая, однако, религиозного благоговения, каковое было характерно, для, например, священников, учивших нас в школе теологии. Нет, для Августа бог был просто частью реальности, а мифы из Заветов были обычными эпизодами истории Солнечной. Так что, быть может, год назад он уверовал в бога — и потому кардинально изменилось его поведение. Это могло бы, наверное, объяснить и моё спасение: помогай ближнему и всё такое, — если бы я сумела искренне поверить в то, что глава одного из департаментов Службы общественной безопасности Фортуны, один из высочайших полицейских чинов, станет в самом деле соблюдать заповеди.

Ведь я ещё в детстве для себя решила (и до сих пор держалась этого мнения), что все священные тексты — это глупые замшелые сказочки, придуманные для того, чтобы держать в подчинении людей, не давать им уходить в отрыв. Поэтому верить в них могут подчинённые слои общества, но уж никак не власти предержащие.

Август же не просто принадлежал к властной элите, но ещё и регулярно продолжал во время нашего общения проявлять вольнодумство, которое всякий раз приятно меня удивляло, но и несколько настораживало. Так, однажды он заявил, дескать, урезанные для женщин квоты на образование введены потому, что теми сложнее управлять.

— Понимаешь, — объяснил он, — было время, когда люди не были пешками информационных миражей, и это было время матриархата, до цивилизации и земледелия. Матриархат для первобытных охотников-собирателей был самым органичным способом устройства общества. Ведь древние люди, не стеснённые возникшими много позже моногамными рамками приличий, сношались все со всеми как придётся. ДНК-тестов тогда ещё не изобрели, и достоверно установить отцовство не представлялось возможным, а вот материнство — пожалуйста. Потому вполне естественно, что главами племенных кланов становились женщины. По эволюционным меркам это было совсем недавно, буквально вчера, потому женщины в среднем меньше подвержены давлению авторитетов и социальных норм, да и вообще — хуже управляются.

Одним из главных источников головной боли Августа как начальника Департамента была именно такая женщина, управлявшая, можно сказать, кланом. Помню, как впервые услышала от шефа про неё: такую кислую он гримасу скорчил, просто жуть.

— Мамаша Сейба, — сказал, будто сплюнул.

— Сейба, — повторила я, пробуя на вкус новое слово. — Необычное имя.

— Это не имя, это прозвище. Смотри.

Август вызвал трёхмерное голографическое изображение над своим большим рабочим столом. Оно дышало простором, и я сразу поняла: это Земля. В первое мгновение мне показалось, что это океан: по бескрайней изумрудной поверхности бежали лёгкие волны, а над горизонтом висело слепящее даже сквозь голограмму солнце. Однако почти сразу я поняла, что на изображении не вода, а плотный покров листьев.

— Это лес, — в восторге выдохнула я. Именно такие планетарные пейзажи я обожала и постоянно включала их перед сном или просто так. — Тропический, — добавила я.

— Не совсем, — слегка улыбнулся Август. — Это экваториальный лес, но перепутать немудрено. На Земле такие леса называются сельва.

— Ага, — догадалась я. — И прозвище этой Мамаши в честь сельвы.

— Нет. Её прозвище — Сейба, — поправил он и скомандовал виртуальному помощнику: — Покажи сейбу в сельве.

Поверхность лиственного океана начала постепенно приближаться, затем камера нырнула под неё, в зелёный полумрак, явив нашим взорам дерево, величественно возвышавшееся на несколько десятков метров. Великан громоздился на выпирающих из земли здоровенных корнях, которые впивались в почву гигантскими древесными щупальцами, образуя нечто вроде лабиринта. Могучий ствол был покрыт серо-зелёной корой, испещрённой узорами трещин, напоминающими руны, и увит, словно праздничными гирляндами, лианами, усеянными вместо лампочек сочными жирными эпифитами. Вверху в стороны расходились могучие руки ветвей, создавая просторный зелёный купол из огромных листьев, похожих на глянцевые тёмно-зелёные пальцы.

— Воу, — восхитилась я.

— Думаю, ты не удивишься тому, что древние люди считали сейбу священным деревом. Это был для них символ вечности и могущества, связь между землёй и небом. Они считали сейбу этаким мостом между двумя мирами: подземным и небесным, — мостом, проходящим через наш человеческий мир. Иными словами, сейба — это одна из ипостасей Древа жизни. Слыхала о таком?

Я покачала головой.

— Ну как же, — вздохнул Август. — Разве ты не читала Ветхий Завет? Помнишь историю изгнания из рая? Почему Бог выгнал человека из Эдемского сада?

— Люди ослушались его, съели запретный плод.

— Не просто запретный плод, а плод с Древа познания добра и зла. Съев этот плод, человек как бы уподобился Богу. И Бог подумал, а не съел бы человек ещё и плод с Дерева жизни, обретя бессмертие. Тогда, сама понимаешь, хлопот с людьми стало бы гораздо больше. Чтобы предотвратить это, Бог изгнал человека из рая. Охрана у входа в Эдемский сад, разящий во все стороны огненный меч, нужна прежде всего для того, чтобы сторожить дорогу к Дереву жизни. В Новом Завете тоже есть про это дерево: Бог говорит Иоанну, что даст вкушать от Древа жизни тем, кто накопит достаточно духовных подвигов. Точнее, подвиг-то один: победа над собой в вечной битве света и тьмы. Так что история человечества — это, по сути, история пути к Древу жизни, к бессмертию. Съев запретный плод, человек подал заявку на то, чтобы стать равным Богу, а потом всю свою историю пытается стать достойным столь высоких притязаний.

Как и всегда во время бесед на религиозные темы, Август говорил про все эти мифические штуки как про что-то само собой разумеющееся, словно это были обыденные эпизоды из жизни каких-то его знакомых.

— Древо жизни, — продолжал Август, — или что-то похожее можно найти почти в каждой религии и культуре. Даже у наших дохристианских пращуров было мировое древо, корни которого уходили в навь, то есть подземный мир, ствол был явью, земным миром, а ветви достигали небес: прави.

— И что же, эта Мамаша Сейба имеет какое-то отношение к Дереву жизни? — поинтересовалась я, опасаясь, как бы шеф не начал пересказывать ещё один кусок из неведомой энциклопедии, которая явно хранилась у него в голове.

— Нет, конечно же, нет, — раздражённо хмыкнул Август и вызвал над рабочим столом трёхмерную модель Фортуны.

Это был полупрозрачный эллипсоид, пронзённый, словно вертелом, осью из красного света. Вокруг этой оси вращалась Фортуна, создавая центробежное воздействие, которое прижимало нас к внутренней поверхности астероида с силой, примерно равной силе земного притяжения. Внутрь голографической модели был вписан узкий цилиндрический слой жилых уровней, размазанный недалеко от внешней поверхности, а на полпути к оси вращения была вкраплена совсем уж тонюсенькая прослойка Зелёного нутра, вдоль которой от полюса к полюсу шла яркая золотистая нить Хорды метро. От Хорды на равных расстояниях друг от друга отходили десять кольцевых линий, которые охватывали окружность Зелёного уровня, а также давали начало ниточкам лифтовых линий. Лифтовые линии, проходя сквозь каменное тело астероида, нанизывали один за другим жилые уровни. Вся эта система метро походила на скелет, держащий на себе скальную плоть Фортуны. Да так, по сути, и было, ведь именно этот костяк обеспечивал общественную жизнь нашего полуторамиллиардного социума. А вот термоядерные заряды, разбросанные по всему астероиду и готовые по приказу царя в любой момент уничтожить всю эту жизнь, на модели почему-то отмечены не были, либо я их проглядела.

— Парк инженеров, сейба, — обратился мой шеф к виртуальному помощнику.

Голографическая Фортуна качнулась и как бы понеслась нам навстречу, раскрывая своё Зелёное нутро. Оно предстало в том ракурсе, в каком я видела его каждый день из вагона метро. По голоэкрану поплыли бескрайние зелёные поля низкорослых растений: тростник, картофель, батат и прочая мелочь — изредка перебиваемые садами для богатеев да общественными лесопарками. Постепенно бег растительности на экране замедлился, и я увидела особенно здоровенную и густую лесопосадку. Камера неторопливо нырнула куда-то в самую гущу и зафиксировалась на огромном дереве. Это была сейба, почти такая же, как до этого в сельве.

— Мамаша Сейба когда-то была простой торговкой запрещёнкой. Всё у неё шло как полагается, работала под нашим кураторством. Была, конечно, не без странностей, увлекалась расширением сознания, видя в том мистический ключ к дверце метафорической клетки, в которой заперта исстрадавшаяся душа человеческая. Но, в общем и целом, ничем особенным не выделялась. Пока однажды она что-то не поделила с конкурентами, и её не подстрелили. Ранение оказалось серьёзное, по всем параметрам смертельное, но от больницы она отказалась наотрез. Приняла что-то из своего товара и велела подручным оттащить её на Зелёный уровень, в чащу погуще, вот прямо под это дерево они её положили.

— И, представь себе, — продолжал Август, — эта жалкая эпигонка Олдоса Хаксли выжила, — в этой фразе я не поняла половины слов, но решила не переспрашивать. — И ладно бы просто выжила, но нет, она ещё вдобавок узрела откровение. То есть понимаешь, да, какая наглость? Мало ей Хаксли, она ещё собезьянничала Сиддхартху с его деревом Бодхи! И пусть бы просто узрела откровение, с кем не бывает в конце-то концов. Так нет: она начала активно им делиться с другими, притом вполне успешно.

— Откровение? — ухватила я знакомое слово, а незнакомые безуспешно попыталась запомнить на будущее. — Как у святого Фила с розовым светом?

Я тут же пожалела о сказанном: настолько сморщил Август лицо, их услышав.

— Нет-нет-нет, — отверг он. — Не сравнивай! Филип Дик — настоящий пророк, его контакт с Валис — это общение с настоящим Богом, который поведал ему истину. Откровение же Мамаши Сейбы — это обычная ерунда о вкушении плодов Древа жизни прямо здесь и сейчас. Мол, ей под священным деревом сейба явился способ, как это сделать — и потому она выжила, чтобы со всеми остальными поделиться. Представляешь, да? В книге Иоанна Бог обещает плоды только победителям, а тут всем подряд даром — и пусть никто не уйдёт обиженным.

Эта история Августа крайне возмущала, он чуть не рычал от раздражения. Ему даже пришлось сделать пару глубоких вдохов-выдохов, после чего он продолжил тоном несколько более расслабленным:

— Ладно, важно не это. Важно, что это откровение натурально увлекло других людей и стало основой секты с Мамашей во главе. Мы проглядели, как она это начинала. Кто же знал, к чему всё приведёт. Спохватились, когда почти каждый десятый зелёный инженер оказался её последователем.

Про зелёных инженеров я уже узнала в ходе работы в Департаменте. Раньше я даже не задумывалась об их существовании, хотя именно на их плечах держится вся жизнь Фортуны. Кроме шуток: что есть жизнь, как не круговорот углерода? На нашем астероиде сердцем этого круговорота служит Зелёное нутро. Именно здесь растения забирают углекислоту из воздуха, поступающего с жилых уровней. Здесь из углерода взращивается плоть растений для пищи людям, которые затем возвращают её обратно испражнениями каждый день и один раз в жизни — своим бездыханным телом. Биение зелёного сердца идеально сбалансировано, на каждом такте обилие всевозможных параметров удерживается в интервалах нужных значений паутиной, сплетённой из мириадов нитей обратных связей. Причина, по которой этот сложнейший механизм работает бесперебойно вместо того, чтобы пойти вразнос, — несколько миллионов денно и нощно контролирующих его работу зелёных инженеров: людей как на подбор высочайшей квалификации, с высшим образованием, а потому крайне своенравных и капризных.

— Так что, — продолжал между тем Август, — поздно уже было пресекать. А сейчас и вовсе больше трети всех зелёных состоят в её секте. Даже некоторые наши шпики, внедрённые туда, переходят на сторону Мамаши Сейбы. Понимаешь, что это значит?

— Зелёные из сторонников Мамаши плохо поддаются управлению?

— Плохо они поддавались раньше. А сейчас вообще не поддаются. Теперь у них Мамаша Сейба ведёт собственную игру, с которой приходится считаться.

— А Церковь почему с ней не борется? Ведь это же вероотступничество: создание новой религии.

— Не так всё просто. Мамаша не говорит, что её религия новая. Она утверждает, что свято предана идеям валисианства. Впрочем, мало ли что кто-то там говорит: был бы человек, а ересь найдётся. Дело в том, что её поддерживают влиятельные люди в Церкви, немало митрополитов и даже один патриарх. Они думают, будто используют Мамашу для укрепления своего положения, а на самом деле это она использует их, чтобы увеличить своё влияние. Ослеплённые жаждой власти, они не видят, с кем связались. Мамаша — отлетевшая на всю голову дамочка, она хочет откатить прогресс на Фортуне и вернуть нас всех в аграрное общество.

— Но зачем ей это?

— Называет себя поверенной душ деревьев и призывает строить общество так, чтобы права растений учитывались наравне с правами людей, — пожал плечами шеф. — Говорю же, поехавшая.

Спустя несколько дней оказалось, что шеф неспроста завёл разговор про Мамашу Сейбу. Небольшая делегация от нашего Департамента, в состав которой вошла и я, отправилась на встречу с зелёными инженерами.

— Смотри, не вздумай там потеряться, — строго наказал шеф. — И не оставайся ни с кем из зелёных наедине.

Разумеется, я потерялась, зазевалась в этом огромном Парке инженеров, отдалённо даже напоминающем лес. Я шла вместе со всеми, пока на одной из развилок не свернула на боковую тропинку. Я намеревалась всего лишь пройти параллельным курсом с остальными, просто по более лесистой вариации маршрута. Однако спустя минут пять обнаружила себя посреди хоть и редкой, но всё-таки чащи, которая простиралась, сколько хватало глаз. Приведшая меня сюда тропинка без следа растворилась, как будто деревья подсомкнулись у меня за спиной. Я шарила глазами кругом в тщетной попытке увидеть приведший меня сюда путь. От обилия деревьев немного кружилась голова, а грудь теснило неизъяснимо-приятное томление. По всем каналам восприятия шла лёгкая рябь, и казалось, будто листва не просто шелестит, а шепчет забытую людьми истину на своём нечеловеческом языке.

Я немного пала духом, особенно памятуя наказ шефа ни в коем случае не теряться.

Уже призывая виртуальную карту на помощь, я заметила движение сбоку от себя: сквозь чащу легко и непринуждённо шагал человек. Обрадовавшись, я припустила к мелькавшей среди деревьев фигуре. Да вот незадача, несмотря на то, что двигались мы почти встречными: пересекающимися под острым углом — курсами, я никак не могла её догнать.

— Подожди, — крикнула я. — Пожалуйста, остановись!

Фигура замерла и повернулась ко мне, явив лицо женщины в преддверии пожилого возраста.

— Я остановилась, — дружелюбно улыбнулась незнакомка, словно какой-то чрезвычайно удачной шутке. — Остановись и ты.

Я замерла, узнав в женщине Мамашу Сейбу. Вот попала, подумала я. Не просто же так Август наказывал не оставаться ни с кем из зелёных наедине. Хотя Мамаша-то сама не из зелёных, она не инженер, она их религиозный лидер. Но наверняка от неё шеф предостерёг бы сильнее всего! Сейчас она как покажет мне откровение — и всё, буду петь и плясать под сенью деревьев, настукивая в бубен со счастливой улыбкой на лице.

— Потерялась? — почти ласково спросила Мамаша, прерывая панический бег моих мыслей.

— Да, — ответила я. В самом деле: не бежать же от неё, это будет совсем уж глупо. Я представилась и добавила, что являюсь помощницей Августа Лавлейса.

— Ах, Августа, — снова улыбнулась она, на этот раз с каким-то оттенком понимания. — Нам с тобой по пути, у меня как раз сейчас встреча с ним. Я, кстати, Мамаша Сейба.

— Я узнала, — призналась я, настороженно пожимая протянутую руку, которая оказалась на ощупь приятно-сухой и тёплой, и чувствуя, что от моей собеседницы веет какой-то непонятной мне силой.

— Оно и видно, — усмехнулась Мамаша. — Перепугалась так.

— Ничего я не перепугалась. Чего мне бояться?

— Вот именно, — Мамаша двинулась сквозь чащу, а я последовала рядом. — Чем я могу тебе навредить?

— Покажешь откровение, — я попыталась добавить таких ноток, чтобы сказанное казалось шуткой, но тут же поняла, что прозвучали мои слова до нелепости серьёзно.

— Откровение? — удивилась она. — Это как?

— Ну-у-у-у-у, — замялась я, чувствуя, как увязаю в конфузе, который сама себе ненароком организовала, — а как вы людей в свою веру обращаете?

Мамаша расхохоталась, даже шаг сбавила.

— Вот, значит, какого ты мнения, — произнесла она, отсмеявшись. — Думаешь, я как те мужики в плащах на голое тело, что шляются по общественным паркам и перед каждой встречной плащ свой распахивают? Только у меня вместо фаллоса это, как бишь его, откровение?

— Это была шутка, — я почувствовала, что краснею.

— А какова вероятность, что, встретив такого мужика в парке, ты радостно схватишь его за причиндалы? — продолжила развлекаться Мамаша Сейба.

Мужики в парках — это, конечно, что-то из области городских легенд древней Земли, теперь эти персонажи фольклора резвятся исключительно в Сети. И уж там-то от них натурально спасу нет. Всякий раз, стоит только сделать фото моего сетевого профиля видимыми для всех, как личку тут же накрывает лавина селфи членов.

— Не буду я никого ни за что хватать, — пробурчала я и решила пресечь эти потешательства надо мной: — А в какой же тогда обстановке вы показываете другим своё откровение?

Мамаша внезапно посерьёзнела:

— Откровение никто никогда тебе не покажет. Все, кто обещают это, — шарлатаны. Откровение ты можешь увидеть только сама. Впрочем, ты и так видишь его каждое мгновение с момента своего рождения.

— Вижу? И как же оно выглядит?

Сейба снова рассмеялась, от мимолётной серьёзности не осталось и следа. Она по-матерински потрепала меня по голове, совершенно застав этим жестом врасплох:

— Подрастёшь — узнаешь.

Я вообще-то терпеть не могу, когда меня трогают, а тут даже не вздрогнула, лишь стало немного обидно, что вот, мол, считают меня недорослем, недостойным откровения. Но я мгновенно забыла об этой лёгкой обиде, когда тренькнуло уведомление о сообщении от шефа. «Ты где?» — голый текст, без эмодзи и смайликов, но я почти физически ощутила сквозящее сквозь него раздражение, и мне стало не по себе.

— Пусть Август не беспокоится, будем с минуты на минуту, — заметила Мамаша.

Только я собралась поинтересоваться, откуда она поняла, что я получила сообщение от шефа, как мы оказались на поляне со скамейками, где собралась уже вся делегация нашего Департамента. Август тут же метнул в меня полный гневного недовольства взгляд, что было понятно по его плотно сжатым губам и заострившимся скулам.

— Доброго дня, гости дорогие, — Мамаша Сейба улыбнулась шире обычного (мне начало казаться, что улыбка и благостность — это обычные состояния её лица) и развела руки, словно собираясь обнять всех собравшихся.

— Привет, Сейба, — сухо поприветствовал её Август. И, криво усмехнувшись, добавил: — Ты как всегда, времени зря не теряешь. Уже успела наладить контакт с моей новой сотрудницей.

— Ой, Август, — отмахнулась Мамаша. — Что ты так волнуешься? Девочка заблудилась, а я лишь помогла ей выбраться из леса. Кстати, а где твой прошлый помощник?

— Больше на меня не работает, — ни единый мускул на лице шефа не выразил никакой эмоции.

— И правильно, он был жуткий грубиян. А эта новенькая — такая милашка. На твоём месте я бы тоже переживала, что её могут украсть.

Август нахмурился, а Мамаша обернулась ко мне и заговорщицки подмигнула.

Саму встречу я не слишком запомнила. Она была наполнена мутными политическими беседами, из которых я уловила только озабоченность Мамаши Сейбы правами растений. Мол, растений на Фортуне много, и без них существование человеческого общества было бы невозможно, а вот прав у растений, считай, никаких. По окончании встречи Мамаша Сейба лично попрощалась со мной, обменялась со мной контактами и предложила писать ей в любое время. Во время этого короткого разговора я чуть ли не кожей чувствовала, как шеф бросает в нашу сторону косые хмурые взгляды.

Вернулись мы в Департамент уже к самому концу рабочего дня, но Август меня задержал, чтобы выспросить все подробности о встрече с Мамашей Сейбой. Мой рассказ вызвал у него чрезвычайное неудовольствие, особенно тот момент, когда я в лесу шла за Мамашей и просила её остановиться. «Жалкая подражательница», — пробормотал он, но пояснять не стал, а я не стала интересоваться.

— Смотри, поосторожней с этой Сейбой, — включил Август назидательный тон, выслушав мой рассказ. — А то вовлечёт тебя в свою секту, что тогда делать.

— А как она это делает? Мамаша показалась мне безобидной.

— Человек, рвущийся к власти, не бывает безобидным, — покачал головой Август. — Слышала, что она продвигала на встрече?

— Что-то о правах растений?

— Да. Как думаешь, к чему это?

— Звучит хорошо, но я не поняла, как узнать, чего хотят растения? Какие им самим нужны права?

— Вот-вот, — кивнул Август. — Да и хотят ли они? Нужны ли? Мамаша готова стать поверенной деревьев, а ещё почему-то китов. И рассказать нам, что нужно растениям. Чуешь, куда дело клонится?

— Она врёт? — чуть подумав, предположила я.

— Само собой. Но дело в том, что она использует эту ложь, чтобы обосновать притязания на политическую власть. Мамаше верят её последователи, и это проблема для Департамента. А я — один из тех, кто стоит на её пути к власти, и потому я — проблема для неё. Именно поэтому она на тебя так накинулась.

— Накинулась? — удивилась я. — Но мы же просто…

— Просто случайно встретились в парке? — усмехнулся Август. — Ты правда в это веришь?

Я замялась, не зная, что ответить.

— Добрая половина борьбы за власть, — пустился в объяснения Август, — идёт на символическом уровне. Вспомнить хотя бы, как во Вторую мировую войну Третий Райх пытался захватить Ленинград, устроив там самую чудовищную гуманитарную катастрофу всего 20-го века. С точки зрения военной науки город немцам был совершенно не нужен, он лишь впустую оттягивал их силы, распылял ресурсы. Но это был город-символ, город, названный в честь основателя Советского государства, город, в котором это государство зародилось. Поэтому с точки зрения символизма Райху было необходимо уничтожить Ленинград со всеми жителями.

— Исход же всей Второй мировой, — продолжал шеф, — решился в битве при Сталинграде, когда Райх потерпел фиаско, пытаясь захватить город — символ главнокомандующего противника. Причём этот символический уровень настолько глубок, что работает вне зависимости от того, осознаётся он или нет. Ведь возник он за миллионы лет до появления языка в привычном нам виде. Африканский зверёк, галаго, мочится себе на ручки, а потом скачет с дерева на дерево, оставляя на ветвях метки-символы, которые говорят другим, что это его территория. Аналогичный смысл был в том, что Мамаша символически нашла тебя в Парке инженеров, то есть своих владениях, а потом символически вернула тебя мне, продемонстрировав власть над тобой, а через тебя — и надо мной.

— Это что же получается, Мамаша Сейба символически помочилась на меня? — я невольно ощутила неприятный привкус смысла произносимых слов.

— Получается, так, — вздохнул Август. — Поэтому будь внимательнее. Я не хочу, чтобы на тебя мочились, пусть даже символически, мои враги. Да и друзья тоже. Честно скажу: я не хочу, чтобы на тебя мочился хоть кто-то, — он похлопал меня по плечу. — Надеюсь, ты тоже.

Я не хотела, так что на этом наш разговор закончился.

По пути домой я забыла основную его часть, кроме самой последней и самой для меня главной. Август признался, что не хочет, чтобы на меня, пусть даже символически, мочился хоть кто-то. Это, а ещё слова Сейбы про то, что шеф за меня переживает, и такая ревнивая его реакция на моё с Мамашей общение — всё так и хотелось сложить в единую картину под названием: «Влюблённый в меня Август».

Не наблюдая никакой половой активности с его стороны, я уже начала было задвигать эту картину в пыльный угол своего ума, но произошедшее сегодня вполне выглядело как повод отчистить этот блистающий шедевр моего видения будущего от паутины и пыли. В порыве вдохновения я даже нашла удовлетворительное объяснение, отчего он не делает никаких шагов в мою сторону: просто боится спугнуть, памятуя, как закончился последний мой роман. Взволнованная этим соображением, моя мысль постепенно начинала двигаться в такую сторону, что, может, мне самой его соблазнить? Но нет, пожалуй, не стоит, а то как бы не переборщить, продемонстрировав чрезмерную легкодоступность, которая так легко и так быстро охлаждает пыл любого кавалера. Стоит просто расслабиться и ждать дальнейшего развития событий, будучи к нему готовой.

От всех этих мыслей в низу живота разливалось приятное чувство, сердце трепетало с увеличенной частотой, а стены параноидального лабиринта, окружившего мой ум, стремительно обретали прозрачность, видясь на поверку ненадёжными и готовыми рухнуть в любой момент.

Так думалось мне, и однажды утром даже создалось впечатление, что этот волшебный момент вот-вот наступит.

Зайдя тем утром в кабинет шефа, я обнаружила его смотрящим запись торжественной церемонии подтверждения царской власти. Празднество, как и всегда, проводилось в специально отведённой для этой цели торжественной зале одного из многочисленных царских дворцов, Церемониального. Огромное помещение с кричащим о своей дороговизне убранством, пестрящим лакированным деревом, позолотой и скульптурными символами державной власти, было заполнено людьми. Там был оркестр и хор, что играли-пели гимн Егора-пророка «Наше дело большое, почётное, словно кипение масла в кровавой каше». Были также и пляшущие под всё это дело девушки, наряженные, как корейские школьницы в стародавние времена. В центре всего этого действа находился, разумеется, царственный владыка Фортуны, шествующий в сопровождении двух роботов-охранников вдоль танцовщиц к симулякру святого Фила, который застенчиво и строго косил на приближающегося человека своим красным глазом.

Внутри металлической головы симулякра находился неведомо как добытый позапрошлым царём у осьминогов совершенный компьютерный мозг, плотно интегрированный в систему внешнего наблюдения Фортуны. Из-за этой интеграции симулякр святого Фила отслеживал возможные угрозы царской жизни, а благодаря подконтрольному ему отряду боевых роботов-охранников был в состоянии эти угрозы пресечь. Запредельная вычислительная мощь осьминожьего компьютера защищала симулякра от любых попыток взлома, и потому он служил одним из важнейших столпов царской власти Фортуны, ведь подчинялся напрямую лишь монарху.

Но, как известно, с большой силой приходит большая ответственность. Оттого и устраивались эти регулярные ритуалы подтверждения, во время которых симулякр святого Фила проводил генетический тест, чтобы удостоверить родословную царя. Дополнительно он сканировал монаршее тело, чтобы убедиться: царю не вживили чип или какой-то ещё нейроинтерфейс, контролирующий волю. Когда всё оказывалось с точки зрения андроида в порядке, тот свидетельствовал безраздельное право царя управлять им. А ещё термоядерными зарядами по всей Фортуне, которые детонировали в трёх случаях: при попытке их обезвредить, при попытке физического проникновения в цифровые внутренности симулякра святого Фила, а также по велению монарха. Ничто так не укрепляет легитимность власти, как готовые в любой момент взорваться термоядерные бомбы.

— Хочешь побывать за пределами Фортуны? — говоря это, шеф продолжал следить за трансляцией, в которой настал кульминационный момент: царь засовывал палец в рот симулякра, чтобы тот лёгким покусыванием взял на пробу генетический материал.

Такого вопроса от Августа я уж точно не ожидала. Однажды я обмолвилась, что хочу отсюда свалить, но тогда он отреагировал как-то неопределённо-скептически. Начал говорить, дескать, посмотреть мир — это хорошо; раньше люди бросали всё, чтобы отправиться навстречу неизведанному. И Дарвин, и Магеллан, слыша голос дальних стран, забывали обо всём на свете и бросались навстречу неведомому. Но много ли осталось сейчас неизведанного? Будет ли что-то такое за пределами Фортуны, чего мы не видели? Те же бесконечные информационные миражи.

Или, спросил тогда Август, пристально посмотрев мне в глаза, ты, может, хочешь долететь до Нептуна? Я ответила, что не знаю, хотя прекрасно знала, что скучная обледенелая каменюка, с которой Солнце выглядит просто жирной точкой на небе, меня не интересует совершенно. Ещё у меня тогда возник вопрос: а какие, собственно, такие высокие цели преследует сам Август, работая в Департаменте и лёгкими касаниями направляя внесистемников в нужное русло? Озвучивать этот вопрос я, разумеется, не стала.

И вот, ни с того ни с сего, мой шеф вспомнил об этом моём желании. Оказалось, что надо забрать какой-то груз с повреждённого планетолёта, который не может причалить к Фортуне. Груз важный и секретный, поэтому туда отряжают представителей разных властных структур, чтобы все следили за всеми и никто не устроил каких-то неожиданностей.

— Отец попросил меня отрядить кого-нибудь. Ну, знаешь, поприсутствовать, чтобы они там не расслаблялись. Проследить за процедурой на всякий случай. Справишься? Заодно в космосе побываешь, расслабишься.

Конечно, это было совсем не то, что я назвала бы «побывать за пределами Фортуны». Я имела в виду посмотреть Землю, вдохнуть запах настоящих планетарных лесов вместо вот этого вот из общественных парков Зелёного нутра. Но я согласилась, чувствуя, как меня переполняет радость. Во-первых, так мило, что Август пытается мне угодить. Во-вторых, это был знак доверия ко мне с его стороны. О да, всё определённо пахло тем самым моментом, когда окруживший меня стеклянный лабиринт рухнет под действием простого и ясного ответа: Август испытывает ко мне чувства недвусмысленно-полового толка.

Впрочем, мой полный надежды на скорейшее светлое будущее настрой продлился недолго. Он утонул в волнах липкого ужаса, объявшего меня до души моей, когда челы с блестящими от куража глазами перестреляли всех мужиков, а троих женщин, включая меня, оставили в живых и приковали наручниками к подвернувшимся скобам в салоне космокатера, рассекавшего космическую пустоту в тысячах километров от Фортуны.

Ожидавшееся светлым будущее оказалось пугающе мрачным и обещало стать удручающе коротким.

3

А ведь поначалу ничего не предвещало такого бурного развития событий. Шеф отрядил со мной двух оперативников, и мы втроём отправились на стоянку авто. По дороге мои спутники спорили, кто из них заплатит за аренду транспорта до космопорта. Учитывая, что Департамент располагался на третьем уровне, а космопорт был на самом нижнем, десятом, притом на другом конце Фортуны, то даже на электроскутерах без использования метро такое путешествие на сотню километров влетело бы в копеечку. А уж заоблачность цены поездки на машине можно себе представить. Впрочем, эти расходы потом компенсирует Департамент, так что предмет спора был не вполне мне понятен. В итоге, уже непосредственно рядом с выбранным авто, они надумали порешать дело с помощью «камень-ножницы-бумага». Первый раз оба выкинули ножницы, второй — оба камни, а на третий камень затупил-таки ножницы.

— Какая несправедливость! — воскликнул проигравший, оплачивая через приложение аренду и разблокируя двери нашего транспорта.

— Справедливость? — вскинул брови второй. — Да что ты знаешь о справедливости?

— Я знаю, что справедливость — это принцип, согласно которому человек наделяется счастьем, пропорциональным его добродетели.

— А ты разве добродетелен?

— Благодаря чипам сейчас даже самый последний негодяй добродетелен.

Мы загрузились в салон, и автопилот начал потихоньку выруливать авто со стоянки.

— Не скажи, не скажи. Согласно Канту…

— Канту?

— Да, согласно Иммануилу Канту, добродетель заключается в том, чтобы следовать моральному закону по зову долга. А чип заставляет.

— Чип, разумеется, заставляет. Но разве старомодный моральный закон действует иначе?

— Скажешь, нет?

Автомобиль, едва выехав с парковки, остановился перед светофором на перекрёстке. Дорога, пересекавшая наш путь, была пуста: на ней не было не то, что других машин, но даже скутеров.

— Погляди на этих пешеходов, что замерли у перехода из-за красного света светофора. На дороге нет ничего, что мешает им перейти её, однако они как будто уткнулись в невидимую стену. Вот тебе пример морального поведения. Оно основывается не на внешнем принуждении или выгоде, а на внутреннем чувстве долга.

— Но откуда берётся чувство долга? Кошка тоже не станет запрыгивать на стол, словно видит перед собой стену. Однако это происходит просто потому, что её лупили всякий раз, когда она пыталась на стол залезть. Примерно так же происходит и с людьми, разве что способы дрессировки более изощрённые. Кошка не залезает на стол, чтобы не получить тумаков от человека, а человек следует моральному закону, чтобы не получить тумаков от совести. Так что нет никакой принципиальной разницы между моральным законом природным и созданным с помощью чипа.

Наше авто ехало сквозь правительственный район, где роскошь сквозила даже в дорожном покрытии: оно было не серым, как обычно, а прозрачным, с переливчатой подсветкой общего плана и отдельной сиреневой подсветкой, что следовала за каждым транспортным средством. Здесь не жалели освещения, и было светло, как в Зелёном нутре или Земным днём, в отличие от полумрака большинства других районов. Прозрачно-мерцающие эстакады струились, как реки между утопающих в зелени берегов, роль которых выполняли заросшие садами здания. Гигантские видео- и голоэкраны транслировали рекламу или просто красивые заставки.

Я залюбовалась одним из видеоплакатов с величавым негром в блестящих плавках золотого цвета. Негр жадно вкушал шаверму, широко раскрывая рот и вонзая белоснежные зубы в нежную золотистую плоть лаваша, порождая брызги соуса, которые плескали на мускулистую чёрную грудь, стекая вниз розоватыми ручейками. Ручейки струились в постоянном движении, меняли свою форму, бесконечно стремились к плавкам, но никогда их не достигали. Эта реклама нахваливала премиальную одежду, «над которой невластна сама судьба». Негр был хорош: статен, строен и красив — но какая же это глупость: плавки. Где их на Фортуне носить?

— В любого человека социумом встроены ограничители, соответствующие нравственному закону, то есть человек с самого детства как будто находится в тюрьме из невидимых стен социальных ограничений, — пусть я отвлеклась на рекламу, но мои спутники даже не думали замолкать.

— А без этих стен настала бы анархия, и общество рассыпалось бы.

— Не просто рассыпалось бы, сложное общество без них не может возникнуть. Невидимые стены морального закона — это тот каркас, на который нарос социум. Точнее, они прорастали друг в друга на протяжении тысячелетий, взаимозависимо эволюционируя.

— Именно. Тех, у кого эти стены прохудились, душевнобольных, называвшихся в былые невежественные времена преступниками, лишали свободы и в прошлые эпохи.

— Только вот лишали свободы одинаково, независимо от того, какая из невидимых стен прохудилась. Человек украл — а у него отнимают возможность не только воровать, но ещё и кошку завести или писать в Сети. Куда как лучше чипирование, которое лишает свободы человека не вообще, а именно там, где нужно. Чип просто восстанавливает эту естественную конструкцию, накладывает латку точечно ровно там, где возникла дыра в стене морального закона индивидуума.

Я смотрела в окно, время от времени скептически поглядывая на них. Что это за час чудесной политинформации? Они что, перед шефом выслуживаются, думают, будто я ему донесу об их благонамеренности?

Между тем мы уже выехали на межрайонное шоссе, и дорожный трафик резко поредел: практически полностью исчезли скутеры, здесь безраздельно властвовали дорогие прокатные транспорты вроде нашего да грузовики с автобусами.

Мой взгляд зацепился за очередную видеорекламу, в которой фигурировал тот же самый негр. Теперь он был в стильном белоснежном купальном костюме, который выгодно подчёркивал его фигуру. Спереди костюм был на бретелях, за счёт чего образовывался небольшой вырез, открывавший рельефную грудь, сзади же вырез был и вовсе чуть ли не до самой талии. Негр, спрятав глаза за зелёными непрозрачными стёклами очков и харизматично скаля зубы в довольной улыбке, бежал по пляжу навстречу солнцу, а прибой ласкал песок недалеко от его босых ступней. Это была реклама безумно дорогого пляжа с неприлично огромным бассейном, а также с имитациями бескрайнего неба, солнца и волн, «неотличимых от Земных».

Что ж, если есть деньги посещать на регулярной основе такие места, то ради такого дела можно себе и золотые плавки купить. У меня, само собой, подобных денег не было. Зато я могла бы, пожалуй, позволить себе свидание в лупоцифранарии с мужероботом в виде этого горячего парня. Оседлать, так сказать, его чёрного дракона. Раз уж Август всё равно чехлится и непонятно чего ждёт.

— Однако, если мы вспомним Иммануила, свет нашего, Канта… — мои спутники всё никак не унимались и продолжали свой разговор, нить которого я давно потеряла и лишь время от времени эпизодически прислушивалась к нему.

— Дался тебе Кант! — я мысленно согласилась. В глаза не видела этого Канта, но он уже успел меня утомить.

— А что такого? Великий русский философ.

— Какой же русский? Пруссак же.

— Пруссак, да. Но и русский тоже.

— Ерунда.

— Спорим, что русский. Только чур в Сеть не поглядывать.

— А спорим!

Они поспорили на не самую маленькую сумму, а затем залезли в Сеть — и спустя полминуты усомнившийся в русскости Канта (это был тот же, кто проиграл в «камень-ножницы-бумага») горестно воскликнул:

— Ты был прав! Четыре с половиной года Кант был подданным русской шальной императрицы.

— То-то же.

Проигравший горестно закряхтел, переводя товарищу оговорённую сумму.

Тем временем мы съехали с межрайонного шоссе на шоссе спиральное, нанизывающее разные уровни Фортуны, как нанизывает разные слои еды шпажка канапе. Следуя извивам спирали дорожного полотна, наш автомобиль спускался к самому внешнему уровню астероида, где располагался космопорт.

Здесь тоже была видеореклама, и в третий раз моё внимание привлёк тот же самый негр, что и в предыдущие два. Одетый в зелёный махровый халат, он с мечтательным выражением лица сидел на огромной террасе в глубоком кресле, вытянув ступни в сторону перил. Его томный взор был устремлён вслед за ногами на качавшиеся снаружи ветки деревьев с порхавшими по ним щебечущими птицами. Позади негра полукругом стояли пять белокожих девушек, жадными взорами амазонок вкушавшие его тело. Очевидно, они готовы были в любой момент накинуться на эту стройную атлетичную добычу, чтобы сжечь её и самое себя в пламени страсти.

Это рекламировался элитный жилой комплекс, расположенный посреди — подумать только — парка с настоящими деревьями, в котором обитают всякие милые зверушки и пташки. Я невольно вспомнила своё нынешнее съёмное жилище: вся моя квартира была меньше такой террасы, а пейзаж спального района из разноцветных коробок других домов за окнами был настолько уныл, что лишний раз не хотелось туда выглядывать.

Ладно, решила я перенаправить свои мысли в более приятное русло, а что это за негр? Какая-то знаменитость? Может быть, вообще не с Фортуны, приезжий? Или же сгенерированная нейросетями модель, которая, обретя популярность в Сети, взлетела в топы? Какая, впрочем, разница, свидание с робообразом этого негра в лупацифранарии будет при любом раскладе уместно.

— Так вот, согласно Канту, существует такая штука, которая называется категорический императив.

— Что за зверь?

— Принцип, который имеет характер всеобщности. И человек, как мыслящее существо, обладающее волей, должен ему следовать.

— И зачем мне следовать этому категорическому императиву? Что я с этого получу?

— Ничего не получишь. В этом и смысл.

— Звучит как разводилово.

— А вот и нет. Представь, я скажу, что у меня жутко чешется за ухом. Что ты мне ответишь?

— Я отвечу: почеши, если чешется.

— Ага, вот оно. Это твоё повеление «почеши» суть условный императив. Он выражает побуждение к действию, которое надо совершить при определённом условии. В данном случае при условии «если чешется». А теперь представь, что есть категорический императив. Это императив безусловный, он просто существует вне каких бы то ни было условий. А поскольку он свободен от каких бы то ни было условий, то он одинаков вообще для всех и всегда.

— Воу, чувак, — в голосе одного из моих спутников прорезалось благоговение. — Да это же Абсолют.

— Именно так. А разве Абсолют не стоит того, чтобы следовать ему? Да что следовать: чтобы сообразно ему организовать всю свою жизнь?

— Да-да, ещё как стоит! Возможно, это единственная стоящая того вещь, — глаза этого моего спутника заблестели от вожделения. — И что же это за принцип такой?

— А вот тут и подвох. Если попробуешь сформулировать категорический императив, то неминуемо потерпишь фиаско. Невозможно сформулировать принцип, который будет иметь форму всеобщего закона.

— Вот незадача… — расстроился он. Но вдруг оживился: — Постой, а вот если самое глупое, первое, что пришло в голову: не убий.

— Э, нет. А как же убийство во имя высшей цели?

— Точно, как я мог забыть. Но тогда так: убивай во имя высшей цели, только если сам готов быть убитым во имя высшей цели.

— Вот ещё. Я не хочу, чтобы меня убивали во имя высшей цели.

— Резонно. Я тоже.

Автомобиль между тем зарулил уже на парковку около космопорта, мы выбрались наружу, и эти двое на какое-то время оставили болтовню на дурацкие темы, сосредоточив диалог на обсуждении предстоящего маршрута. Оказалось, что надо миновать проходную, где нас подвергли досмотру на предмет оружия и прочих запрещённых к проносу штук (мне не разрешили взять с собой шокер и перцовый баллончик, пришлось их оставить в камере хранения), а далее погрузиться на портовой миникар с открытым верхом, который и повёз нас к нужному космолёту.

— А если такой категорический императив, — вернулся к излюбленной теме один из моих спутников, пока мы шли к стоянке миникаров. — Не наложи себе в штаны.

— Звучит как заповедь.

Эти двое посмотрели друг на друга, обнаружив, что одеты они в килты. Тогда их взоры синхронно обратились в мою сторону.

— Что? — огрызнулась я. — Не собираюсь я ложить себе в штаны.

— Да это совсем и некстати будет, — покивал головой один из них. — Твои штаны настолько плотно облегают тыл, что никакого дополнительного места там не остаётся.

— Если это комплимент, то лучше бы ты его не делал, — буркнула я, залезая в миникар. Мне вообще-то очень нравились эти штаны, они отменно подчёркивали округлость попы.

Эта парочка последовала за мной.

— Оу, точно, — сообразил один из моих спутников. — Во времена Канта все ходили не то что в штанах, а в этаких лосинах, которые претуго обтягивали нижние части их тел. Так что они при всём желании не могли туда наложить.

Второй покачал головой, вбивая на панели номер причала, и возразил:

— А вот и нет, женщины-то все поголовно тогда юбки носили. Это сейчас юбка одинаково уместна и на мужчине, и на женщине, а тогда считалось, что это исключительно женская одежда. Если ты, конечно, не шотландец, но Кант, как мы помним, был русским и был пруссаком. Так что и здесь тоже не сходится.

— Отчего же? Если нет штанов, то тем более туда не наложишь.

Миникар двинулся в путь.

— Всё равно не подходит на роль безусловного императива. Я не имею ничего против того, чтобы кто-то где-то наложил себе в штаны, если этот кто-то находится от меня где-то подальше.

— Пожалуй, ты прав.

Слушая их вполуха, я увлечённо крутила головой по сторонам, рассматривая порт, который впервые видела вживую. Далёкий потолок был весь переплетён какими-то металлическими конструкциями, которые были сплошь опутаны проводами и по которым скользили неведомые механизмы. В некоторых механизмах я смутно угадывала подъёмные краны. Это был не пассажирский космовокзал, а именно порт: вокруг везде сновали гигантские грузовики и тягачи с наполненными контейнерами прицепами; скопления таких же контейнеров были беспорядочно разбросаны тут и там.

Больше всего, конечно, я разглядывала планетолёты: громады космических исполинов, ловящие световые блики своими боками из нержавеющей стали, были доминантами портового пейзажа. Они лежали, как выброшенные на берег звёздные киты, рядом с не менее массивными конструкциями терминалов причальных шахт, соединявших внутренность Фортуны с космической пустотой. Повсюду: возле скоплений контейнеров, возле кораблей — суетились люди, отчего с разных сторон то и дело долетали матерные крики.

Мои спутники какое-то время молчали, и я уже начала надеяться, что на этом они и закончат свою болтовню, но надежда оказалась тщетна.

— Постой, — вновь подал голос один из них. — Ведь невозможность сформулировать категорический императив значит лишь то, что категорический императив невыразим словами. Бога тоже нельзя облечь в какие-то определения. Он непостижим и не определяем. Но ведь это не значит, что Бога нет.

— Это мысль. Недаром Кант остро чувствовал сущностную близость морального закона и Бога.

— Да-да-да, вот оно! — подавший голос оглушительно щёлкнул пальцами. — Именно так Бог и проявляет себя — через мораль. Это похоже на историю с божественными чудесами, которые совершаются не вопреки, а внутри так называемой объективной реальности. Реальность подстраивается под них, чтобы чудеса могли произойти, и они действительно происходят — не нарушая ни одного из законов природы. То же и с моралью: можно проследить, как она возникает, разложить её механизмы по полочкам — как ты сделал на примере с кошкой, — но подлинная её причина всё равно — Бог.

— Эй, это ты уже куда-то не туда забрёл. Ты что же, хочешь сказать, будто чудес не бывает?

— Конечно, бывают! Вся жизнь состоит из чудес. Но каждое из них имеет рациональное объяснение.

— А как же Филип Дик?

— А что не так со святым Филом?

— Ну, смотри, мы все знаем, что святой Фил — это андроид, разработанный в недрах секретного советского института и засланный в США, чтобы уничтожить американскую научную фантастику и через это уничтожить их будущее. Ведь будущее в настоящем существует только в воображении людей и по большей части в голове писателей-фантастов, да ещё участников футурологических конгрессов. Лишённая же будущего страна обречена…

— Да-да, — раздражённо перебил говорившего собеседник, — я помню Новейший Завет валисианства не хуже тебя. Ближе к делу.

— Я к тому, что святого Фила контролировал советский спутник, который в 1974 году начал ловить сигналы от Бога, изгнанного Велиалом с Земли в Главный пояс астероидов. Разве это не чудо, не нарушение законов объективной реальности?

— Вовсе нет. С точки зрения советских программистов это объяснялось просто тем, что компьютерный мозг их спутника сошёл с ума, и его программа начала генерировать совершеннейшую чушь. Лишь святой Фил, а за ним и Быков-олигарх смогли силой своей веры узреть в откровениях Валиса послание истинного Бога.

— Ну хорошо. А что насчёт Моисея? Например, когда он развёл воды Красного моря?

— Э, нет, Ветхий Завет — это другое. Тогда человечество, точнее, его коллективное сознание, было совсем юным — и так называемая объективная реальность ещё не настолько затвердела, как сейчас, не настолько была подвержена рациональным объяснениям. Напротив, в те времена реальность была мягкой и податливой — потому чудеса встречались на каждом углу. Если ты вспомнишь историю исхода из Египта, то первые три-четыре казни могли повторить даже местные жрецы, пусть и не так феерично, как Моисей. Оттого в те древние времена Бог спокойно мог проявлять себя через то, что нам сейчас кажется сверхъестественным, а тогда было совершенной обыденностью.

— Ну а Ефросинья?

— А что, с точки зрения науки, катастрофу на Ефросинье объяснили всю вполне. Люди там развили себе телепатию нейроимплантами — и двинулись крышей, попутно уничтожив население в ужасающей психической войне. Какие уж тут чудеса, старушка наука во всей красе.

— О, — указал куда-то рукой его собеседник, — мы почти приехали.

Я проследила за его указующим пальцем и увидела совсем небольшой космический корабль, даже скорее катер, метров тридцать в длину и метров пять в диаметре, рядом с которым скучало около десятка человек, одетых не как портовые рабочие, а под стать мне и моим спутникам в обычную офисную одежду.

— Пора решать, — кивнул один из моих спутников второму.

Тот порылся в кармане и достал какой-то металлический кругляш. С удивлением я отметила про себя, что это монета.

— Решка, — сказал тот, кто уже проиграл два раза.

— Стало быть, орёл, — кивнул его товарищ.

Подкинутая монета упала к ногам загадавшего решку. Он нагнулся и с нескрываемым расстройством констатировал:

— Орёл!

— Судьба, — несколько неловко развёл руками загадавший орла.

— Что это вы решили? — поджав губы, спросила я.

— Ах, — был ответ, — обычные мужские штучки. Барышням такое неинтересно.

Расспрашивать дальше я не стала, тем более что миникар уже остановился возле космокатера. Кто-то из ожидавших дал понять, что наконец-то можно отправляться, а то нас только за смертью посылать — настолько нас заждались. Я промолчала, не найдясь, что сказать, а мои спутники в ответ произнесли какие-то загадочные фразы, смысл которых был трудноуловим, если вообще был.

Нас ещё раз подвергли досмотру, на этот раз гораздо более тщательному, на предмет всевозможных запрещённых к проносу на борт космического судна вещей — и лишь после этого мы загрузились в катер.

Мне объяснили, что космокатер не предназначен для долгих полётов, поэтому его конструкция не предусматривает создание центробежной силы для гравитации. Так что нужно надеть ботинки с магнитной подошвой, чтобы перемещаться во время полёта и после стыковки с везущим ценный груз планетолётом. Пришлось оставить мои лёгкие элегантные туфли в ящике на входе и облачить ноги в тяжёлые уродливые магнитные боты. Там же, на входе, я оставила свой рюкзак с вещами.

Внутренность катера меня разочаровала. Она сильно напоминала салон межрайонного автобуса: почти такие же ряды сидений с проходом между ними, только вместо окон здоровенные экраны, предназначенные для показа изображений с внешних камер. Да ещё было впереди отдельное место для пилота, всё-таки космические путешествия, в отличие от внутриастероидных, ещё не стали полностью автоматическими.

Ладно, подумала я, усаживаясь на свободное место, может, хоть в невесомости будет интересно. Спутники мои расположились рядом, но, к счастью, теперь молчали и хранили сосредоточенные выражения лиц: видимо, стеснялись вести свои выспренние речи в присутствии представителей других департаментов.

Пилот потребовал от всех пристегнуться, зорко следя грозным взглядом, чтобы никто не сачковал это требование, — и полёт начался. Катер встал на дыбы, затем стал падать вдоль причальной шахты. Включились экраны, и можно было наблюдать, как по ним проплывает внутренняя скальная поверхность тоннеля, проложенного сквозь каменную плоть астероида. Я знала, что вдоль шахты шли направляющие рельсы, электромагнитное поле которых двигало наш катер к внешней поверхности Фортуны. Но рельсы эти не попадали в поле зрения камер, и оттого каменная гладь на экранах казалась нерукотворной пустыней наподобие марсианских равнин.

После выталкивания из шахты космокатер включил двигатели, и следующие пару минут направление силы тяжести скакало туда-сюда: пол оказывался то на потолке, то на стене, а чаще где-то между. Затем наступил период плавного разгона, когда низ находился у нас под ногами, правда, тянуло к нему слабее даже, чем в Зелёном нутре.

Зато на одном из экранов можно было увидеть нашу старушку-Фортуну. Невыразительный кусок серого камня, мерцающий огнями маяков в районе полюсов, быстро удалялся, уменьшаясь в размерах, и вскоре стал совсем неразличим на фоне черноты космоса, скудно подсвеченной звёздами. На другом из экранов было видно Солнце. Но выглядело оно, прямо скажем, не впечатляюще: блестящий жёлтый кругляш размером с ноготь моего большого пальца.

Наконец, минут через десять двигатели выключились, пилот разрешил отстегнуться на ближайшие полчаса, и наступила невесомость: корабль летел к цели по инерции. Ничего примечательного, кроме тошноты и головокружения, я не почувствовала. То есть лёгкость в теле — это, конечно, приятно, но лучше, чтобы оставалось хоть какое-то ощутимое притяжение, а то уж слишком физически дискомфортно.

— Охо-хо, — сказал один из моих спутников, тот, что всё время проигрывал. — Пожалуй, отлучусь-ка я в гальюн. А то ненароком нарушу последний из обсуждённых нами некатегорических императивов.

— Давай не оправдывайся, — рассмеялся второй. — Просто тебе не терпится засунуть шланг себе в задницу.

— Расскажешь это моему стулу, который будет здесь повсюду, если я потерплю фиаско, — не растерялся его приятель.

Я с опаской глядела, как он пробирается к туалету. Про сложность посещения отхожих мест в невесомости со всеми этими шлангами и насосами я знала из Сети, и не была уверена, справится ли этот чел с подобными трудностями. Всё-таки гадить без гравитации — это тебе не про философию разглагольствовать. Не придётся ли в самом деле нам тут, в салоне, пожинать плоды его неудачи? Но всё прошло, судя по всему, благополучно. Вернулся он явно довольный и даже зачем-то подмигнул мне.

Разочарованно заключив про себя, что космос — отстой, я поняла: мне скучно. Сеть, ясное дело, не ловила, листать было нечего, и я принялась доблестно ждать конца этого путешествия.

Спустя какое-то время на одном из экранов появилась цель нашего пути: космический корабль. Он был значительно внушительнее того, считай, прогулочного катера, на котором мы прилетели с Фортуны. Предназначение большого корабля состояло в дальних перелётах между астероидами, а все такие аппараты были устроены по одному принципу: несколько жилых блоков-отсеков и длинный цилиндр, вмещающий термоядерный двигатель-реактор. Во время долгих полётов обитаемые блоки располагались на удалении в сотню-другую метров от реакторного модуля, соединяясь с ним длинными штангами. Вся эта конструкция непрестанно вращалась вокруг своей продольной оси для обеспечения центробежной гравитации в жилых блоках. Когда же космолёту надо было причалить куда-то, то обитаемые модули прижимались к центральному цилиндру, а штанги складывались вдоль него.

У корабля на экране жилых отсеков было два, и сейчас, стыковки ради, они прилегали к одному из торцов реакторного модуля, образуя навершие, так что итоговая конструкция вызывала не самые пристойные ассоциации. Противоположный же торец выглядел так, как будто его отгрызли: металл корпуса был исковеркан, и наружу беспорядочно торчали куски искалеченных внутренностей корабля.

По разговорам в салоне во время полёта я поняла, что основной двигатель этого космолёта не подлежал восстановлению, а сам корабль добрался до Фортуны каким-то чудом, используя вспомогательные ядерные движки, предназначенные для раскрутки жилых модулей вокруг оси цилиндра. Также из разговоров окружающих я поняла, что вместе с основным двигателем был безнадёжно разрушен и передатчик дальней связи. Поэтому на Фортуне узнали о возвращении космолёта лишь пару дней назад. А до того он считался безнадёжно утерянным, поскольку перестал выходить на связь.

Все заняли свои места, двигатели заработали, и опять, как в начале полёта, направление силы тяжести принялось беспорядочно плясать, пока наш космокатер ориентировался в пространстве подходящим образом и стыковался с повреждённым кораблём. На этот раз гравитационная кавалькада длилась минут десять, и под конец меня даже начало мутить. Но вот стыковка свершилась, двигатели отключились — и все зашевелились, отстёгивая ремни и поднимаясь со своих мест. Двери, через которые мы заходили, открылись внутрь другого корабля, и оттуда вплыл человек, приветствуя всех собравшихся.

Поднявшись со своего кресла, я постаралась изобразить на лице максимально серьёзное выражение, ведь сейчас начиналась самая ответственная часть мероприятия: надо было следить, чтобы, как выразился Август, «они там не расслаблялись».

Но как назло, один из моих спутников, тот, что не ходил в туалет, вдруг решил поговорить, и не со своим приятелем, а со мной. Он как будто невзначай как-то оттёр меня к стене и обратился с такой речью:

— Надеюсь, не слишком мы утомили тебя своими разговорами? Они могут казаться праздной болтовнёй, но имеют самое что ни на есть практическое значение… Ты, кстати, в Бога веруешь?

Я задумалась, как бы так ему мягко и тактично намекнуть, чтобы он не мешал мне работать, и уже склонялась к показавшемуся удачным варианту «отвали, урод», как ход моих мыслей был прерван женским криком.

Я посмотрела в сторону крика и сразу ощутила неладное. Пассажиры космокатера застыли в неестественных позах, а вошедший с другого корабля и вовсе парил в воздухе, ни за что не держась и не шевелясь. Ещё в воздухе медленно плыло множество красных капель, но осознание случившегося пронзило меня лишь когда я увидела другого своего спутника по путешествию от Департамента.

Он стоял с магнитным пистолетом в руках, направляя оружие на двух испуганно жмущихся друг к другу девушек, одна из которых, судя по всему, и кричала. Я перевела взгляд на зажавшего меня и почувствовала на своих запястьях стальную хватку его рук. Получается, пока он отвлекал меня, его приятель просто перестрелял почти всех, кто был в салоне катера. Я слышала, что магнитные пушки стреляют бесшумно, но не могла подумать, что настолько.

— Барышня, барышня, — обратился он ко мне. — Сохраняй, пожалуйста, спокойствие. Не делай лишних движений — и тебе ничего не грозит.

Даже без этого предупреждения сопротивляться я и не думала, ведь на курсах самообороны направила основное своё усердие на изучение техники сворачивания шеи противника из положения лёжа, оставив без внимания науку высвобождения из захватов. Стало быть, едва ли мне удалось бы вырваться. А даже получись у меня что-то, то вооружённый пистолетом подельник моего пленителя одним движением пальца сможет в любой момент обнулить этот успех. Однако бурлившие внутри меня страх и возмущение требовали выхода.

— А как же, — задыхаясь, выдавила я, — ваш гадский императив?

— Невыразим словами, дамочка, невыразим словами, — ответил стоявший рядом со мной, проворно приковывая меня наручниками к какой-то скобе на стене.

Его сообщник в это время сделал то же самое с двумя другими оставшимися в живых. Затем он выскользнул из ботинок и, сказав «помчали», скрылся в проёме, соединяющем космокатер с большим планетолётом. Перемещался он при этом настолько ловко и проворно, что становилось ясно: парень этот не первый раз в невесомости. Да и приятель его тоже: несколькими выверенными движениями он отправил себя в полёт к пилотскому креслу и начал там возиться с терминалом управления.

Что же мне было делать в сложившейся ситуации? Очевидно, эти двое нацелены забрать ту секретную штуку, за которой все мы сюда прибыли. Только зачем они оставили в живых нас троих? Ответ напрашивался неутешительный, ведь выжившие все как на подбор были молодыми женщинами. Завершив грабёж, злоумышленники изнасилуют меня и моих товарок по несчастью, а потом убьют. Никаких сомнений или ложных иллюзий по этому поводу у меня не было.

Я немного попроклинала себя за то, что не обучилась на курсах самообороны чему-то способному выручить меня в нынешнем положении. Но скоро сообразила, что никакие приёмы не помогли бы мне освободиться из металлической хватки наручников. Я обшарила глазами пространство перед собой, но ничего, что могло бы послужить оружием, в зоне досягаемости не наблюдалось. Я поглядела на двоих своих товарок по несчастью, но от них явно помощи ждать не стоило. Во-первых, они были от меня далеко, во-вторых, были заметно парализованы паникой.