Бесплатный фрагмент - Прекрасного создания тень

Среди всех моих героинь мне больше всего нравится девушка-кинолог. Почему? Вероятно потому что здесь она осталась единственной, не потерявшей искренность чувств.

А. Голицына

Нина-золотая-рыбка

Нина вздохнула и распаковала очередную пачку сладких пирожных в форме мишек. Шоколадная глазурь, шоколадным, правда там было только название, обволакивала сладкое тесто, в котором спрятался малиновый джем. Ничего более вредного придумать было нельзя, Нина это знала, но всё равно отправила пирожное в свой рот золотой рыбки и запила сладким горячим чаем. Посмотрела на худую подругу, сидящую напротив, и скромно попивающую кофе, весомо произнесла:

— Надо всё-таки есть сладкое. Для настроения. При нашей-то работе…

Работали подруги в правоохранительных органах. Нинок трудилась дознавателем на сыром первом этаже и уже достигла высот замначальника отдела, а подружка в духоте на четыре этажа выше перекладывала письма от коллег из зарубежных стран с полки на полку, так сказать отвечала за международное направление. Преступность, с которой обе по долгу службы боролись, была экономической, стало быть капиталы прятала во всех доступных местах, в том числе и за границей.

Отхлебнув ещё обжигающего сладкого чая, дознаватель продолжила начатый разговор:

— Санёк, ты только подумай, это же какие у нас пофигисты работают! Представляешь, ведь я должна была быть начальником отдела, а поставили этого Юрца! Он же пьёт каждый день. Я вот как-то захожу утром к нему в кабинет, а он спит на столе. Ну, я знаешь, сразу позвонила нашим сотрудникам по борьбе с коррупцией, и что ты думаешь? Пришли, посмотрели, пожали плечами и ушли. Вот это как называется? Я каждый день приезжаю с самого утра и пашу до поздней ночи, а он не просыхает!

— Так они уже себя в этой службе противодействия коррупции сами в состоянии нирваны пребывают, — отозвался подружка таким же ничего не выражающим голосом.

— Вот я про то и говорю. Пофигисты. Я бы по-другому их назвала, пусть знают, за кого мы их держим! — последняя фраза была сказана не так, чтобы очень громко, но в адрес прослушивающего устройства, которое было вмонтировано в потолок и сочувственно мигало красным глазом.

Санёк согласно кивнула. Она вообще не очень много говорила, в основном слушала излияния дознавательницы, чьи холёные пальчики в этот момент скользили по экрану смартфона — Нинок писала сообщение благоверному.

— Вот опять не знает, что ему поесть. Я же ему сказала, чтобы разогрел блины, которые я купила. Ну, некогда мне ещё и готовить. Я вон, где работаю! А он у меня совсем как дитё малое. Вообще без меня ничего делать не может, — перешла возмущённая Нина к новой теме, — кстати, как там у тебя с тем адвокатом?

— В кино пригласил, — неохотно ответила подруга.

— Вот-вот. Скорее ты за адвоката выйдешь, чем я за «своего». Очень тебе советую, адвокаты против нас отлично зарабатывают.

Нина не была замужем, хотя друга своего и называла мужем, и даже носила на пальце помолвочное кольцо, уже второе или третье по счёту. Каждый год этот её муж-не муж дарил ей по колечку в надежде, наконец, услышать «да», но Нина только меняла подаренные им кольца, как трусы-«недельку», неустанно при этом поучая бедолагу:

— Ты, пойми, Сашок, надо нам сначала добиться своего от государства. А нам с тобой жильё по социальной программе получить можно только пока мы не женаты. Мне полагается, тебе тоже. А как поженимся, всех своих льгот лишимся. Ты же пойми, мы с тобой из неблагополучных регионов с плохой экологией. Надо получить своё, за то, что в таких местах оба выросли, — увещевала незадачливого жениха Нина, гордясь своими юридическими познаниями.

Сашок вздыхал и продолжал надеяться не то на государство, не то на то, что Нина, наконец, передумает и решится выйти за него в следующем году.

Нина и друг её и правда родились недалеко от Чернобыльской АЭС, и все свои проблемы с лишним весом дознавательница связывала с местом рождения. Впрочем, полнота её если не украшала, то скрывала многое из того, о чём никто бы и не догадался при первом взгляде на эту почти что русскую красавицу. Распущенные, длинные и светлые волосы, которые Нина никогда не причёсывала, а просто забирала за уши, чёлка, которая ей всегда мешала, и которую девушка сдувала с лица, чуть вытянутыми надутыми губками, как у золотой рыбки. Водянистые глаза её украшали всегда подкрученные ресницы, а бледная мучнистая кожа не казалось такой уж нездоровой за счёт даже приятной полноты. Во всём её облике присутствовал тот обманчивый уют, на который и купился в своё время Сашок, мечтая о том дне, когда Ниночка наденет белое платье, фату и вместе они войдут под церковные своды. Он был старше своей подруги ровно на год, и Нина ласково звала его старичком, но при этом неустанно наставляла своего друга на путь истинный.

— Ты помни, как пришёл домой, сразу помой руки! — это Нина заботится о здоровье своего мужа-не мужа.

— Руки надо обязательно мыть. А то, что я не готовлю, так на это ты не смотри. Вот как заработаем, так сразу решим вопрос со здоровой едой. А пока пойди и поешь пирожных. Еда всё же. Я же не виновата, что ты не поужинал на работе. Говорила тебе ещё с утра. Поздно буду, — ворчала она.

— Лежу с давлением, — неслось в уши подруги, — а он мне звонит из поликлиники, представляешь, мол, один не могу к врачу идти, не знаю, что ему сказать, вот если бы ты была рядом. Ну, совсем он у меня не самостоятельный. Я же ему сказала, у меня давление, я не могу с тобой сходить к врачу. А ему надо диспансеризацию пройти….

— Такой непутёвый, — всё жаловалась Нина Сане, мимоходом делая записи в книге учёта сообщений о преступлениях.

— Может научится, — сонно включилась засыпающая подруга в беседу.

— Нет, Саня, так невозможно, — это взгляд Нины упал на папку с надписью «Дело», — вот опять эти опера мне материалы дела в таком виде передали, что как говорил мой бывший начальник, дело до суда не дойдёт, развалится по дороге. А отвечать-то мне! С оперов, как с гуся вода… Слушай, а что там твой адвокат, он на себя работает или на кого-то?

Нина по сей день не могла забыть бывшего своего шефа. Тот откровенно благоволил к своей подчинённой, и стоило той зайти к нему в кабинет, как забывал обо всех присутствующих, кроме пухленькой девушки. Он мечтательно подпирал подбородок кулаком и любовался её красными губками золотой рыбки, не забывая при этом обещать ей блестящие карьерные перспективы. А Нина слушала его, как кот Васька, и благодарно улыбалась, представляя, как ей предоставят машину с водителем, из которой будет высовываться её ножка в красной туфельке на шпильке.

Она знала, что такие носила заместитель начальника их конторы, к которой особенно нежно относился руководитель их заведения собственной персоной, а потому кабинет у той была не чета Ниненому. И кресло у этой дамы было настоящее, кожаное, которое для неё справил шеф. А туфли… Туфли она купила на свою премию, размер которой никогда не смущал борцов с коррупцией. Красные, на шпильке, как в иностранных эротических фильмах, и, конечно же, от известного модельера! В таких туфлях не стыдно заходить в дорогой кабинет и усаживаться в кожаное кресло! А у Нины кресло было дерматиновое, местами с дырами и туфли казённые на грубом каблуке. Но и такой она нравилась бывшему своему начальнику, успевшему к счастью познакомить её с нужными людьми в прокуратуре, куда теперь пробивала себе дорогу Нина. Благодетеля её ведь убрали, а на место его поставили совсем не её, а пропойцу Юрца, который по утрам приходил на службу не работать, а опохмеляться. Одним словом, не выходить за мужа-не-мужа было гораздо выгоднее, чем быть замужней, ведь к замужнем не так безопасно благоволить, чем к таким, как она.

Этими своими домыслами она не делилась с подругой, ведь зачем кому-то быть такой же умной, как она, золотая рыбка.

— Саня, ты подумай, вот мой Сашок-то, хороший, конечно, а я всё сомневаюсь. Особенно после того, как приехал в наш дом жить один парень… — Нина помедлила, отложила в сторону бумаги и придвинула к себе тарелку с печеньем, что означало, что это надолго.

— Но ты знаешь, он не то, что твой адвокат. Он совсем потерянный, брошенный, всё глупости совершает. В игры азартные играет. Знает, что нельзя, а играет, — при этих словах Нина отправила себе ещё кусочек сдобы в рот. Она вообще славилась какой-то страстью к несчастненьким, которых можно было опекать. Очевидно, и подругу свою тоже таковой считала из-за её худобы. Уж очень недокормленный вид она имела в отличие от сытого, Нининого.

— И вот ты знаешь… — пустилась она в откровения, — Я ведь с ним в кино всё же пошла как-то днём, когда была сама на больничном, а Сашок мой на работе. Ну так он меня упрашивал… Знаю, что неправильно, да и что правильного может предложить игрок? Но я не смогла отказаться, потому что сердце у меня за всех болит. И за него тоже. Я ему говорю: ты играть-то брось, на работу устройся…

Саня уже не особо вникала в болтовню дознавательницы. Ей просто не хотелось возвращаться к своим пыльным стеллажам с перепиской с такими же, как она сотрудницами правоохранительной системы, мечтающими об успешной карьере в таких же кабинетах на других концах земного шара. Кресло, в котором она утонула, не столько из-за его размеров, сколько из-за того, что оно было сломано, как и всё, что находилось в этом кабинете, склоняло ко сну. И сквозь сон до неё донеслось:

— И вот я ему и говорю. Ты только брось это всё, а я исполню твои три желания. Чего тебе надобно, Митёк?

В ужасе Саня резко подняла тяжёлые веки, которые стали неподъёмными от желания спать и увидела, что в кабинете стоит молодой сотрудник и что-то пытается донести до Нины, а та смотрит на него не предвещающим ничего хорошего взглядом.

И в этот самый момент Сане вспомнилась фотография ещё худенькой молоденькой курсанточки, чьи намерения не утопали в полноте, а явно проступали наружу. Она стояла на фотографии около знамени их академии в укороченной форменной юбчонке, с расстёгнутой пуговкой на рубашке, и явно что-то выговаривала однокурснику, ответственному, как позже рассказывала сама Нина, за их выпускной концерт. В глазах её не было ничего кроме понимания, что если концерт не пройдёт как надо, и Нина не будет стоять на сцене в первых рядах, то никто её и не заметит. А потому надобно отчихвостить этого юнца. Но могла ли она подумать тогда, что этот юнец сам будет отчитывать её в роли её начальника, и звать его Юрцом Нина могла теперь лишь у него за спиной.

Но ничего. Теперь, когда за полными щёчками и нежными округлостями уже не выпирала столь явно стервозность карьеристки, Нина ещё поборется с неугодным юнцом, когда станет возбуждать прокурорские проверки в отношении его. Осталось только сменить одну форму на другую, но лучше сразу на красные туфли на шпильках, тогда и проверки она будет возбуждать чужими руками. Но, а пока:

— Саня, ну этот Митёк вообще ничего не понимает, — всё сокрушалась будущая прокурор, — Ну, вот что он опять в оперативной справке мне пишет? Я его отправила переписывать и его начальнику позвонила, чтобы знал, кто у него работает! Так что там твой адвокат, а то ведь смотри, раньше меня замуж выскочишь. Ты уж своего не упусти.

Июнь 2022 года

Дом, который жил в ней

Бражник кружил над городом, который в эту прекрасную летнюю ночь не спал. Люди гуляли по паркам, заходили в ещё открытые рестораны, в которых сидя за столиками на открытых террасах потягивали вино.

Потоки тёплого воздуха подбрасывали ночную бабочку выше, и она заглядывала в окна, наблюдая за тем, как кто-то ссорится, кто-то спит или смотрит телевизор. Потом на очередной воздушной волне она спускалась вниз и садилась на клумбу, смотрела на влюблённую парочку, расположившуюся у фонтана. Эта жизнь была недоступна и непонятна бабочке, и даже не желанна. Но ей было очень интересно, как живут другие.

А за минуту до полуночи бабочка, неожиданно сорвавшись с места, полетела к тёмному мрачному дому, чьи стены в тот год ещё впечатляли прохожих своей монументальностью. Они дышали благополучием и покоем, иллюзией безопасности и надеждой на вечность. Полуночница села на подоконник, замерла на секунду, и перед тем как влететь в комнату, кинула последний взгляд на весёлый, переливающийся электрическими огнями город. Лёгким движением опустилась она на постель и с боем часов растворилась во тьме, будто бы уступая место молодой ещё женщине, сладко спящей на огромной кровати.

***

Она взмахнула своими длинными, слегка подкрученными ресницами, в карих глазах мелькнуло изумление, накрашенный красной помадой ротик чуть скривился в гримаске недоумения — Наташа не понимала, что этот мужчина средних лет делает рядом с ней. Он стоял на роликовых коньках, и, рассказывая о сделанном ремонте, помогал себе руками, в одной из которых держал стаканчик с пломбиром. Будто дирижёр, взмахнувший перед оркестром палочкой, горе-кавалер взмахнул порцией тающего мороженого, и, потеряв равновесие, едва не упал на спину, но как-то всё же неуклюже сманеврировав, приземлился на мягкое место. Наташа, нисколько не стесняясь, глядя на эту нелепую картину, весело рассмеялась, грациозно подъехала к уже вычеркнутому из её списка ухажёру и подала ему лощённую белую ручку. Андрей с трудом встал на колени, кое-как опёрся одной рукой о скамейку, второй о руку этой обворожительной женщины, а следом, уже держась обеими руками за спину, покатился за ней, проклиная новомодное увлечение.

— Мне ничего не понятно из того, что вы говорите про ламинат, — щебетала тем временем Наташа, выписывая различные фигуры роликовыми коньками. — У меня дома везде лежит дубовый лакированный паркет, потому я правда ничего не знаю про этот ваш ламинат.

И с этими словами она сделала ещё кружочек вокруг клумбы, чётко помня, что бёдра у неё слишком уж тяжёлые, задняя часть вислая, а потому лучше на роликах не попадаться на глаза интересующим её мужчинам именно этой стороной своего тела. Грудь же она всегда укладывала в лифчик пуш-ап, и потому никто не мог знать, что свою упругость она потеряла уже давно. Ну, а круглый животик скрывала воздушная туника, ниспадавшая на кокетливые бриджи. Одним словом, если ничего не знать об этих умело задрапированных недостатках, то Наташа была хороша, как фарфоровая куколка, украшающая собой витрину магазина — волосы густые, рыжие, личико бледное, какое и должно быть у куклы, огромные карие глаза в обрамлении этих, всегда подкрученных, чёрных ресниц, и всегда ей 25, и не больше, пусть и в паспорте совсем иная цифра.

Прогулку можно было заканчивать. Андрей, представившейся ей менеджером какой-то там торговой фирмы, вообще ничего из себя не представлял, был сер и уныл и без конца, что-то говорил на тему своих достижений, которые выражались в установке нового сливного бачка или укладке ламината в гостиной. Нет, не такими масштабами привыкла оперировать ещё недавно, каких-то десять лет назад, разведённая Наташа. Её мужчина, созданный её совсем не бурной, а взращенной мелодрамами, фантазией, покупать кольца с огромными брильянтами и дарить престижные машины ей, любимой.

А вот искать такого нужно везде, абсолютно везде — он может случайно зарегистрироваться в какой-нибудь популярной соцсети или заскочить в какую-нибудь частную галерею за достойным стен его жилья шедевром, может зайти в кофейню, где в этот момент Наташа будет сидеть за чашкой кофе и она тут же выдернет его из толпы своим цепким и одновременно восхитительно-беззаботным взглядом, а следом пригласит за свой столик с тем, чтобы разделил с ней трапезу. Может случиться всё, что угодно, и потому исключать ничего нельзя было. Ведь даже на кладбище можно встретить безутешного вдовца. Впрочем, кафе явно куда более приятное место.

«Я ведь одна», — скажет она, всё так же мысленно и в мечтах находясь в кафе. — «К чему мне целый столик?», «Вы так радушны», — восхитится её любезностью он. И, уже сидя рядом, галантно предложит ей бокал шампанского.

— Может, всё же хочешь мороженого?

Это вырвал её из мечтаний раздражающий слух голос Андрея.

— У меня же диета! — Капризно состроила она очередную умильную рожицу. — Потому я сейчас приеду домой, выпью мой китайский чай и больше ни-че-го. Ведь на часах у нас уже семь вечера, а я после шести не ем! Вас подвезти или сами доберётесь?

К счастью, менеджер, не смотря на случившееся падение, стоически отказался, тем более, что жил он в другой стороне города, куда приличные люди не ездят, даже для того, чтобы сократить путь. И потому, послав ему на прощание улыбку и воздушный поцелуй, Наташа упорхнула к своему джипу, и, уже сидя на водительском сидении, достала из сумочки зеркальце, чтобы рассмотреть повнимательнее своё милое кукольное личико. Ведь это какой-то очень нехороший признак, что этот менеджер вообще смеет за ней ухаживать. За кем!? За ней, за владелицей шестиэтажного дома, перешедшего к ней от родителей по наследству вместе с необходимостью управлять им.?!

С последним, то есть с управлением дома у Наташи всё как-то не складывалось, и потому поиски нового мужа для неё были особенно актуальны, в том плане, что были обусловлены необходимостью спихнуть на кого-то эту тяжкую ношу. И вот она, миниатюрная женщина всегда на высоких каблуках, с озабоченным видом, уже поднимается на пятый этаж своего дома, в котором она занимала четырёхкомнатную квартиру, и откуда с одной стороны открывался вид на больницу, а с другой на глухой колодец.

***

Однако же приближалась ночь. И снова бабочка сидела на подоконнике и пробовала свои только что обретённые крылья. Они были бесцветные, ведь бражник не столь привлекателен как его дневные собратья. Ночь, бархатная, тёплая летняя ночь накрыла город одеялом из звёзд, и бражник, посидев ещё немного на подоконнике, взмыл вверх, дождавшись очередного воздушного потока, и полетел вокруг мрачного дома. Ночная бабочка не могла улететь далеко. Дом крепко держал её.

***

Собираясь в сторону конюшни, Наташа случайно наткнулась на трензель, купленный лет десять тому назад.

***

Вообще-то это была последняя попытка спасти брак. Ненадолго они с мужем вновь стали настоящей семьёй — их объединил молодой конь, которого они приобрели по совету Наташиной подруги, именитой спортсменки. Супруги снова сидели вместе, обнявшись, как тогда, когда только встретились и будто не могли разомкнуть объятья. А в манеже тем временем находясь в чутких руках тренера учился всем премудростям ставший их надеждой на будущее Лапушка.

В документах конь значился под гордой кличкой Ланселот, но довольно быстро обрёл своё семейное прозвище. Лапушке было всего три года, его только-только объездили, он ещё путался в своих длинных ногах при подъёме в галоп под всадником, и был он совершенно очарователен — белоснежная проточина на шоколадной морде, длинные белые «носки», чёрные грива и хвост…. Всё в нём было прекрасно. Наташа и Артур мечтали о том дне, когда конь покажет успехи в спорте, а Наталья получит свой первый диплом победительницы.

Однако было во всей этой истории одно «но», которое и стало логичным завершением их брака. Ведь оба поверили в то, что появление Лапушки ознаменовало новое начало и пока он с ними, они будут вместе. Но Лапушка был выкормышем, и то, что поначалу казалось милой привычкой, привело к гибели этого грациозного юного создания. Коня по совету предыдущих владельцев угощали коровьим молоком, мол, нравится ему. Его, трёхлетнего, поили из ведра, оглаживали и умилялись. Ну, надо же, конь и пьёт молочко. Однако выкормить лошадиное дитя можно лишь, уделяя этому время, силы и знания. И всего через пару месяцев врачи обнаружили рахит у этого юного, игривого и удивительно красивого создания природы.

А с гибелью коня, рухнул и их брак, который давно походил на покрытое по весне кромкой льда болотце. Как только не стало Лапушки, Наташа снова стала ссориться с Артуром. Он плохо управлял её домом, слишком много времени уделял своему собственному бизнесу по продаже фейерверков, слишком много времени проводил с дочерью, полностью взяв на себя её воспитание. Ведь он просто обожал своего единственного ребёнка, ибо был уже не молод, и супруга стала чувствовать себя обременённой этими семейными узами, которые в итоге стали для нее кандалами. Тем более, что муж, на которого она так рассчитывала, забросил хлопоты по управлению домом, а ведь это был её дом! Она с каждой секундой всё больше и больше привязывалась к нему, к этому каменному исполину, выглядевшему представительным, как солидный банк, и не любила надолго оставлять его одного. И даже уезжая в конный клуб, она так аккуратно и бережно запирала двери, будто каждым поворотом ключа давала ему обещание вернуться назад как можно скорей.

Теперь же, спустя годы, когда о присутствии Артура в её жизни и отправленной им же на учёбу в Швейцарию дочери напоминал лишь только этот поржавевший трензель, Наташа чувствовала себя спокойной. Они с домом всецело принадлежали друг другу. Её поездки на конюшню больше ничего не значили, ведь она всегда возвращаясь, окуналась в атмосферу покоя и душевного комфорта. Одиночества, поправит читатель. Вовсе нет, скажет Наташа, она не была одинока. Она жила в доме, а дом жил в ней и они даже часто переговаривались, не произнося ни слова, но при этом прекрасно ладили и отлично понимали друг друга. Даже с собственной дочерью она так и не смогла найти такого понимания, как с домом, а потому без сожаления сразу после развода согласилась на предложение бывшего супруга спровадить ребёнка на полный пансион в далёкую страну, где по разумению Артура его дочь получит достойное образование.

Вот и сейчас она знает, что всего через три часа, отведённых на поездку в клуб, она вновь привычно войдёт в холодный мрачный подъезд, минует пересохший фонтан, вырвавшийся железной струей из каменного бассейна на первом этаже, поднимается к себе по широкой лестнице, а ключ, окунувшись во мрак скважины, откроет двери и пустит Наташу в её законную обитель.

***

Сидя на египетской кушетке, напоминающей ей о поездках в жаркие страны, Наташа рассматривала лак на ногтях, поворачивая изящную стопу то так, то эдак и приходила к выводу, что всё же классический американский педикюр нравится ей больше всего. Подумывая о визите в салон красоты, Наташа вспоминала, сколько же денег осталось в сейфе. Толстая пачка, оставленная ушедшим мужем, давно исхудала и вероятнее всего там лежит всего пара невзрачных купюр зелёного цвета. Но так хотелось сделать и педикюр, а заодно и маникюр, и, наверное, что-нибудь ещё, чтобы вновь почувствовать себя успешной дамой. Для той же цели когда-то служили и частные уроки по конному спорту и последующее распитие кофе с тренером в местном кафе за Наташин счёт, что возносило её на самый верх, делая сумасбродной богачкой в глазах конюшенного сборища.

Обычно именно это ощущение состоятельной дамы, и спасало её от хандры, в которой она пребывала, скитаясь по своим комнатам и любуясь на купленные у друзей-художников картины, перебирая мелкие, но очень дорогие безделушки, стоящие в витринах антикварных буфетов, и меняя их местами. Понимание, что придётся что-то из этого продать, очень сильно угнетало её, как и сознание того, что если оставшиеся съёмщики покинут сдаваемые ею в аренду квартиры, то платить за дом она не сможет. А ведь нужно было и крышу подлатать, и фасад отреставрировать. Но приближалась ночь, когда все кошки серы, и Наташа по обычаю ощутила лёгкое беспокойство, которое усилилось мыслями о потере дома, чьи стены так прочно держали свою хозяйку в каменных тисках. Ничто не волновало её так, как дом. Ни одна человеческая душа не способна была взволновать струны Наташиной души. Ведь если к ней и приходили гости, то приглашения они удостаивались только затем, чтобы восхититься её обителью. Она уже давно променяла живые, трепещущие человеческие души на эти мрачные мёртвые стены.

***

Сменяли друг друга дни и ночи, лето уступало место осени, и вот теперь уже на подоконнике Наташиной квартиры сидела невзрачная серая птичка, сливающаяся с растрескавшейся штукатуркой. То был козодой, чей голос в ночи вряд ли возбудит воображение романтиков. Немного попрыгав вдоль окна, чирикнув что-то себе под нос, птица взлетела и устроилась на балконе, сквозь который давно проросли трава и даже небольшое деревцо. Стёкла квартиры на последнем этаже пару лет назад разбили то ли жильцы, то ли ветер, беспрепятственно гулящий теперь по комнатам, разнося по ним семена и сажая их в паркет. Ещё немного и дом станет лесом, и козодой сможет порхать в ветвях, постепенно обрушающих кирпич. А там, внизу, в тёмной комнате забылась, наконец, тревожным сном хозяйка.

***