Бесплатный фрагмент - Предел терпения

— Доколе мучиться нам, батюшка?

— А до смерти, матушка!

Житие протопопа Аввакума

В смутное время колебания или перехода всегда и везде появляются разные людишки… Эта сволочь, сама не зная того, почти всегда подпадает под команду той малой кучки «передовых», которые действуют с определенною целью, и та направляет весь этот сор куда ей угодно, если только сама не состоит из совершенных идиотов, что, впрочем, тоже случается. В чем состояло наше смутное время и от чего к чему был переход, до сих пор не знаю — да и никто не знает, разве вот некоторые посторонние гости. Между тем, дряннейшие людишки получили вдруг перевес, стали громко критиковать всё священное, тогда как прежде и рта не смели раскрыть, а первейшие люди, до тех пор так благополучно державшие верх, стали вдруг их слушать, а сами молчать; а иные так позорнейшим образом подхихикивать.

Ф. М. Достоевский. Бесы

1

В этот жаркий августовский день на Советской площади небольшая толпа собралась перед наспех сколоченным, накрытым тканью помостом. Люди ожидали выступления мэра Державинска и торжественного разрезания ленточки по поводу открытия нового торгово-развлекательного центра «Россия». Поводов для выступления мэра было два. Во-первых, грандиозное событие, о котором красноречиво напоминали растяжки и плакаты по всему городу: «ВЫБОРЫ 2021 — голосуй или проиграешь!». Во-вторых, здание возвела строительная компания, генеральным директором которого числилась жена мэра. Возвела на месте сгоревшего пару лет назад торгового центра «Мираж», что вызвало активные протесты горожан. «Активные» по меркам Державинска — то есть несколько раз в год у стройки собирался десяток-другой людей с нарисованными от руки транспарантами. Иногда такие стихийные бунты разгоняли, но в основном игнорировали. Мэр ограничился заявлением, что «он всегда боролся за право народа высказывать своё мнение». Что, впрочем, совсем не означало, что он собирается к этому мнению прислушиваться.

Выйдя на стоянку городской Администрации в сопровождении помощника, охранника и водителя, он сладко потянулся и сощурился на безоблачное небо, как кот, только что вынувший морду из банки сметаны. Широкое, сытое лицо Павла Николаевича Сорокина выражало радостное благодушие, на пухлых губах играла улыбка.

— Эх, хорошо… Опять жарища на целый день. Зря мы с тобой так тепло оделись, Михалыч, — обратился он к помощнику Корнееву, любуясь тем, как солнечные блики играют на его лысине.

— Ничего не зря, — возразил Алексей Михайлович, сверкнув на небо линзами круглых очочков. — У нас редко бывает, чтобы ясная погода держалась весь день.

Сорокин проследил за его взглядом и увидел на горизонте грозно надвигавшиеся кучевые облака.

— Ладно, — вздохнул он, пригладив ладонью свою и без того гладкую короткую причёску. — По коням, мужики. Надеюсь, успеем до дождя закруглиться.

Они сели в чёрный «Майбах» с тонированными стёклами и синей мигалкой на крыше. Валера, охранник, сел рядом с шофёром. Корнеев и Сорокин устроились на заднем сиденье. Водитель завёлся. Иномарка мягко покатила к Ленинградской и встроилась в поток машин. Почти сразу пришлось встать на красный свет светофора.

— А быстрее можно? — спросил Корнеев. — Там люди уже ждут. Может, мигалку врубим?

— Ну ты скажешь тоже, «люди»… — брезгливо поморщился Сорокин. — Ничего, подождут, не переломятся.

— Веди себя прилично, — пихнул его в бок Корнеев. — Или забыл, что у тебя через три недели выборы?

— Да чё там помнить? — зевнул Сорокин. — Всё пройдёт как по маслу. Повстречаюсь с избирателями, дам пару интервью на телевидении. Скажу, что мы все — большая дружная семья и должны сплотиться ради общего блага, что бы сие ни значило. Народишко растает, как шестиклассница, которой нашептали на ушко красивых банальностей. И она знает, с какой целью, но всё равно слушает и млеет. Да и что у меня за соперники? Так, какие-то клоуны. Им бы в цирке выступать.

— По предварительным опросам, основных конкурентов трое, — Корнеев начал загибать пальцы. — Во-первых, либерал Минскер. Ну, этот безнадёжен.

Мэр кивнул с жалостливым выражением лица. Либералы, как он не раз убеждался, делились на два типа: те, с кем можно при желании договориться, и те, с кем нельзя. Первые были прожжёными циниками, смотрели на народ свысока и не упускали случая нажиться за государственный счёт. И считали, что оно, это самое государство, ничего другого и не заслуживает. И ради этого готовы были прикинуться самыми преданными его слугами, чуть ли не опричниками, готовыми по первому свистку оседлать коней и проскакать по стране, рубя головы направо и налево. Вторые были неизлечимо больны идеализмом, их речи — полны причитаний, слезливого сюсюканья и сочились состраданием. Вот прямо они спать не могут, того и гляди у них случится инфаркт от переживаний за судьбу страны и народа. Естественно, ответом им было самое ледяное презрение. Они не понимали, что отношения народа и власти напоминают токсичную созависимость нарцисса и его жертвы. Последняя готова стерпеть и оправдать что угодно, лишь бы её погладили по головке, похвалили и сказали, какая она замечательная и какая красивая сказка ждёт их будущем. Её господин внушает ей впечатление своего всемогущества, и она скидывает на него ответственность за свою жизнь, не подозревая, что настоящая сила и власть у неё.

— Во-вторых, — продолжал Корнеев. — Коммунист Шаталов.

— Ах, этот… — губы Павла Николаевича раздвинулись в довольной улыбке, а глаза заблестели, как у гопника при виде щуплого очкарика. Шаталов с пеной у рта поносил «воровскую власть», социальную несправедливость, обнищание населения, падение рождаемости. Его всегда можно было заклеймить как бездельника, который только критикует и ничего не делает. В конце концов он начинал выглядеть моськой, лающей на слона, даже в глазах собственных избирателей. Обычно Сорокин кулуарно кидал этой моське подачку, но не слишком жирную, чтоб не наглела и помнила своё место. Два-три дополнительных места в городской Думе, ну и хватит, хорошенького понемножку.

— И, наконец, на десерт, — загнул третий палец Корнеев. — Самовыдвиженец Иван Островский.

Мэр досадливо скривился. И даже чуть сжался, как устрица, на которую капнули лимонным соком. Очередная «сильная рука», держащая над головой пылающее сердце Данко. Почвенник-консерватор с армейским душком и левым уклоном. Бывший кадровый офицер (в запасе, поправил себя Сорокин, бывших не бывает), ветеран Второй Чеченской, Грузинской и Сирийской войн. Он обещал «навести порядок», «восстановить справедливость, честь и подлинный народный дух» и что-то там ещё, чуть ли не принести огонь с небес. Выступая исключительно в военной форме, завоевал немалую аудиторию благородной прямотой, решительностью и грубоватым юмором. Как-то во время телевизионного интервью ведущий поинтересовался, как он собирается решить проблему коррупции в городе. «Точечно» — ответил Островский. Журналист переспросил: «Вы имеете в виду точечные посадки?». «Нет» — сказал кандидат невозмутимо, не мигая глядя на собеседника. — «Точечные расстрелы». Ну что с таким прикажете делать? Человек, которого нельзя подкупить, совершенно бесполезен для общества. Собственно, его даже членом общества-то нельзя назвать. Только мешается у всех под ногами. Пристрелить как собаку — и дело с концом.

— Ну что это за кандидаты? — брезгливо поморщился Сорокин. — Так, ерунда какая-то… Не стоило и упоминать. Меня переизберут, а конституционное большинство в городской Думе займёт моя партия.

— Партии — это всё условность, — махнул рукой Корнеев. — У нас на самом деле только две партии: тех, кто успел наворовать и тех, кто не успел. Последние делятся ещё на две фракции: те, кто ещё надеется успеть и те, кто уже никогда не успеет.

Машина подкатила к торговому центру. Водитель сбавил скорость.

— Ну чё там, Валера? — спросил Сорокин охранника. — Челядь собралась?

— Стадо ждёт, — откликнулся тот, полуобернувшись с ухмылочкой.

Шофёр свернул налево и, объехав здание с тыла, заехал на парковку у правого торца. Заглушил мотор.

— Жди здесь, — бросил ему Сорокин, словно тот собирался куда-то сбежать.

Водитель кивнул. Остальные трое вышли на свет божий. Над ними возвышалось, зазывно сверкая разноцветными вывесками, трёхэтажное здание из стекла и бетона. Над запасным выходом, как и над главным, гордо красовались крупные позолоченные «старорусские» литеры: «РОССИЯ». Чуть поодаль у помоста их уже ждала супруга Сорокина, управляющий «России» и журналист с местного телеканала, который должен был взять у него, главного городского благодетеля после Господа Бога, интервью, проникнутое скромностью, отеческой заботой и лёгким, тёплым юмором. До них доносился многоголосый гомон толпы.

Управляющий пошёл им навстречу, протягивая ладонь и растянув губы в приветливой улыбке.

— Здра-авствуйте, — протянул он. — А мы вас уже заждались.

— Здорово, коли не шутите, — бросил ему Сорокин. — Микрофон проверили?

— А как же! Всё готово.

Мэр кивнул и подошёл к жене — яркой, эффектной блондинке в дорогом деловом костюме и с ярко-красной помадой на губах.

— Очень-то не расходись, — улыбнулась Елена Анатольевна, по-хозяйски, заботливым жестом поправляя узел его галстука.

— А я разве обычно расхожусь? — удивился он.

— Зачем спрашиваешь, если и сам знаешь?

— Ладно, признаю. Но в этом часть моего обаяния.

Он бодро взбежал по ступенькам и упругой походкой направился к микрофону, помахав толпе правой ладонью. Этим приветственным жестом он, как дирижёр взмахом палочки, заставлял людей отозваться рёвом восторга. В этот раз, правда, он получил жиденькие аплодисменты пополам со смешками и несмелым свистом. Поправив стойку микрофона, который доставал ему до подбородка, мэр широко улыбнулся. Эта открытая улыбка с ямочками на щеках была его торговой маркой. Во всяком случае, он сам так считал.

— Ну что, как настроение? — участливо поинтересовался Сорокин.

— Отлично! — заученно ответила толпа нестройным хором. Только какая-то беспокойная гнида подленько проорала: «О… енно!».

«Это что ещё за умник выискался?!» — внутренне поёжился Сорокин. Вслух он сказал:

— Нам с вами выпала честь присутствовать на открытии этого прекрасного, современного торгового центра мирового уровня. Одного из нескольких, построенных в последние годы. Как вы заметили, город активно развивается и застраивается. Наш родной Державинск всё больше напоминает подростка, который растёт так быстро, что родители не успевают покупать ему новую одежду.

В толпе раздались редкие одобрительные смешки.

— У подростков бывают прыщи! — проорала неугомонная гнида.

«В следующий раз посажу на крышу снайпера» — меланхолично подумал Сорокин. Он продолжил:

— Вместе мы превратим наш город в динамичное, комфортное, красивое и приятное для проживания место. Сплотимся, объединим усилия, и у нас всё обязательно получится. Да?

Собравшиеся хором отозвались: «Да-а!». Сорокин с улыбкой кивнул.

— Этот грандиозный проект — плод неустанных усилий очень многих людей. Перечисление их имён займёт столько времени, что мы с вами разойдёмся в полночь.

Снова смех.

— Поэтому мы сейчас просто их всех поблагодарим дружными аплодисментами. Чтобы показать, как сильно мы восхищены их отвагой, мастерством и результатом их работы.

Он захлопал в ладоши. Люди внизу последовали его примеру. Сорокин повернул голову и поймал взгляд своей торжествующе улыбающейся супруги.

— Ну, удачи! Берегите себя! — благословил он напоследок паству и спустился, чтобы перерезать красную ленточку. На месте его уже ждали Корнеев, супруга и управляющий. Последний держал поднос с небольшой атласной подушечкой, на которой блестели большие позолоченные ножницы. Раньше Павел Николаевич считал этот ритуал излишним и бессмысленным. Пока Корнеев не объяснил ему, насколько он древний и значительный.

Он шёл мимо толпы, и две бабушки, чёртовы «божьи одуванчики», преградили ему путь.

— Милый, скажи, а когда построят новые мосты через Волгу? — спросила одна, мягко хватая его за руку. — Пробки замучили! Автобус через мост целый час ползёт!

— Сделаем, — улыбнулся мэр со снисходительным добродушием. — Уже работаем над этим. Обдумываем оптимальные решения.

— Ой, поскорей бы… а можно с вами сфотографироваться?

— Ну конечно, — мэр улыбнулся, приглашающе распахивая объятия. Старушки встали по обе стороны от него, одна держала в вытянутой руке дешёвенький смартфон — должно быть, подаренный кем-то. Он приобнял их обоих за плечи. Холёным, довольным видом, сшитым на заказ костюмом, прямой осанкой он выделялся на фоне плоховато одетых, задавленных заботами горожан как пришелец с другой планеты. Сделав снимок, бабушка чмокнула его в щёку и пообещала голосовать за него. Он кивнул. На мгновение его лицо скривила гримаса отвращения.

Он пошёл дальше, и тут случился неприятный инцидент. К нему решительно и грозно подскочил суровый дедок с седой бородой, нахмуренными кустистыми бровями, в старой потёртой фуражке ветерана, и начал его отчитывать:

— Слушай, когда ваш беспредел кончится? Ты зачем весь город застроил? Ни пройти, ни продохнуть! Зачем старые дома разрушил? Парки срубил? А дороги нормальные когда будут? Все налоги плотят, а толку с гулькин нос! Зато ты, поганец, всё шире и шире!

Валера выступил вперёд, намереваясь вытолкать наглеца прочь, но мэр жестом остановил его.

— Грубите, уважаемый, — мягко, но решительно и невозмутимо, и даже с улыбочкой осадил он смутьяна. — Недовольство выражать каждый может, у нас это не запрещено! Ну а что вы сами-то сделали для города? Какую пользу принесли? Языком-то молоть…

— Да это ты только языком мелешь! — грозно побагровел «уважаемый». — Я всю жизнь честно на заводе отбарабанил, а ты задом кресло протирал! Я Сталина помню как живого! Он бы вас, паразитов… Да вы меня и весь честной народ раз пятьдесят уже обманули, и продолжаете…

— Ну, это уже… — перебил Сорокин, готовясь веской и авторитетной фразой пригвоздить оппонента, или даже взглядом обратить его в камень, но сам оборвался на полуслове. От глазеющих на перепалку зевак отлепился коренастый, плечистый и очевидно пьяный молодой человек со спутанной копной светло-русых волос и напряжённым взглядом ввалившихся, покрасневших, воспалённых глаз и шатаясь, но с отчаянной и грозной решимостью попёр на них. Сорокин побледнел, как будто увидел призрак, и инстинктивно спрятался за старика. Тот, не будь дураком, со всей возможной прытью проковылял в сторону. Неожиданный визитёр потянулся правой рукой в карман одетой навыворот лёгкой ветровки. Валера выхватил оружие и направил на него.

— Стоять! — прокричал он.

Незнакомец не остановился и успел вытащить пистолет. Тот блеснул в лучах солнца.

— Сдохни, насильник! — прорычал он.

Елена Анатольевна ахнула, прижав ладонь ко рту, как и половина собравшихся на площади. Прогремело несколько выстрелов.

Толпа завизжала. Мэр рухнул наземь, как подкошенный. Правая рука была прижата к груди, меж пальцев сочилась кровь.

2

Десять минут спустя к месту происшествия подкатили, завывая сиренами, «скорая помощь» и полиция.

— Ну что, Олежка, — посмотрел на напарника один из оперов — в джинсовом костюме, курчавый, с весёлыми зелёными глазами. — Я опрошу свидетелей, а ты потерпевшего.

— Ага, — кивнул второй с усталой неохотой. — Только давай недолго, Андрюх, ладно?

Он был одет в серый пиджак и чёрные рубашку и брюки. Лицо его было серьёзным, вызывающим доверие, но совершенно обычным и непримечательным.

— Не вопрос. Ты не кисни. Кажется, тут ничего сложного. Дело ясное, как день. Быстро всё разрулим.

— Погоди ещё, — пробормотал второй. — Знаешь, как говорят: не кричи гоп, пока не увидел, во что вляпался.

Они вышли из стоковой «Лады Весты» и направились к месту происшествия. Андрей влился в толпу оправляющихся от шока зевак. «Развлеклись по полной» — подумал Олег, направляясь к Сорокину, державшемуся за левое плечо и в сопровождении жены, охранника, Корнеева и врачей идущему к «скорой». Возле лежавшего навзничь трупа нападавшего колдовали судмедэксперты. Олег ускорил шаг и окликнул мэра:

— Олег Николаевич!

Мэр и его свита почти синхронно обернулись с одинаковым удивлённо-недовольным выражением лица. У Сорокина меж пальцев запеклась кровь.

— Извините, что беспокою, — оробел он. — Мне нужно задать вам несколько вопросов.

— А кто вы, собственно, такой? — нахмурился мэр.

— Ой, простите, — Олег потянулся во внутренний карман серого летнего пиджака за удостоверением, и лица всех присутствующих заметно напряглись. Рука охранника машинально потянулась за пистолетом. Олег осторожно достал удостоверение и раскрыл перед глазами мэра. — Капитан Истомин, оперуполномоченный уголовного отдела. Мне нужно выяснить все детали произошедшего.

— А тут и выяснять нечего. Очередной псих, пьяница и бездельник возомнил себя «борцом за справедливость» или чем-то в этом роде. Теперь он отправится кормить червей. Вот и всё. Если вам угодно, я отвечу на ваши вопросы позже. А сейчас, извините, у меня тут небольшая проблемка, — покосился он на простреленное плечо.

— Но вы знали нападавшего? — уточнил Истомин.

— В первый раз вижу, — бросил мэр и не дожидаясь ответа, развернулся и продолжил свой путь. Остальные последовали за ним.

Истомин не солоно хлебавши вернулся к убитому. Пожал руку главному судмедэксперту.

— Ну чё у нас тут, Володя?

Тот развёл руками:

— А что тут может быть? Мужика свинцом до отвала накормили.

Истомин кивнул, глядя на лежащее навзничь с раскинутыми руками тело. В груди и животе зияли чёрные, обагренные кровью дырки. Остекленевшие глаза удивлённо и вопросительно смотрели в небо, на котором уже сгущались тёмные, налитые небесным гневом дождевые тучи.

— Из чего стрелял-то? — спросил он.

— «Викинг». Патроны для «Глока».

— Спортивный? Значит, надо спрашивать в стрелковом клубе, что это за персонаж.

— Миша! Мишенька! — раздался откуда-то женский крик. Со стороны стоянки сквозь толпу начала пробиваться белокурая, стройная женская фигура. Окружающие расступались перед ней. Но метрах в трёх от трупа путь ей преградил Истомин.

— Извините, это место преступления. Дальше вам нельзя.

Она продолжала неотрывно смотреть полным боли и слёз взглядом на убитого, прижав ладонь с наманикюренными ногтями ко рту.

— Господи, Миша, что ты сделал… — выдавила она. Она была похожа на убитого, как сестра. Даже форма носа у них была одинаковая. Только её волосы были длинными и ещё более густыми и светлыми.

— Вы его знаете? — спросил Истомин.

Женщина кивнула. Ей было на вид около тридцати.

— Это мой муж, Михаил Колесников.

— Вы знаете, почему он хотел…

— Да, — она начала утирать слёзы тыльной стороной ладони. — Знаю.

— Вы в состоянии сейчас давать показания? Или приедете в участок позже?

— Нет. Давайте сейчас.

— Так, — начал оглядываться капитан. — Нам бы найти место потише и поспокойней.

— Можете зайти в кафе на первом этаже, — предложил подошедший управляющий торгового центра. — Оно уже готово к работе. Конечно, не так мы хотели открыться, но раз так вышло…

— Спасибо.

Управляющий провёл их в здание. В кафе они взяли по чашечке капуччино и сели за столик у панорамного окна, занавешенного электрическими гирляндами. Олег окинул свидетельницу быстрым изучающим взглядом. Годы работы приучили его быть вежливым, спокойным, даже участливым, но собранным и держать ухо востро. Женщина отпила из чашки и поставила её на столик. Внешне она почти успокоилась. Но руки слегка дрожали.

Истомин достал из пиджака портативный диктофон, положил на стол, включил.

— Итак, как вас зовут?

— Колесникова Наталья Александровна.

— Совершивший попытку покушения на мэра Державинска Павла Сорокина — ваш муж Михаил Колесников?

— Да.

— Что вы можете сказать о причинах его поступка?

Она тяжело вздохнула и выдохнула, как спортивный пловец перед прыжком с трамплина.

— Думаю, следует начать с того, что я два года работала у Сорокина секретаршей.

Истомин внимательно посмотрел на неё:

— Когда? Уточните пожалуйста.

— С июля 2019-го по апрель нынешнего года.

— Как вы устроились на эту работу?

— А как у нас обычно устраиваются? По знакомству. Моя бывшая одноклассница — одна из его помощниц. Я думала, это работа мечты.

— А почему ушли?

— Скорее не я ушла, а меня ушли. Об этом я и хочу рассказать.

— Я весь внимание.

— В общем… Сначала действительно всё шло отлично. Работа не была слишком напряжённой, платили прилично, и Сорокин был приветлив и вежлив. Да, он иногда слишком старается всех обаять, и такие болтуны-весельчаки меня утомляют. Кроме того, он мне никогда не нравился, я за него не голосовала. Я старалась быть сдержанной и лишь вежливо улыбалась на его попытки завести разговор о чём-либо, кроме моих непосредственных обязанностей. На Новый год и день рождения он делал мне небольшие подарки, как и остальным своим сотрудникам. Но полгода назад… он начал флиртовать со мной. Я отшучивалась, но так, чтобы не задеть его самолюбие. Мише я ничего не говорила. Постепенно намёки стали всё более пошлыми и откровенными, и наконец… это произошло.

— Что произошло?

— Мэр начал домогаться меня на рабочем месте.

Истомин пристально посмотрел в её голубые глаза с небольшими подтёками туши. Она ответила ему прямым и открытым взглядом.

— А поконкретней? Это веские обвинения, тут нужны детали.

— Он стал …трогать меня. Залез рукой под юбку, прижал к стене, пытался поцеловать. Всё это было совершенно неожиданно.

— Так… А вы что?

— Я его оттолкнула и сказала, что замужем. Он ухмыльнулся и заявил: «Ну и что? Муж не стенка — подвинется». Он как будто не сомневался, что я рано или поздно сдамся.

— Что было дальше?

— В течении месяца он пытался сделать это ещё раз. Говорил: «Дурочка, никто даже не узнает, а я тебе такую красивую жизнь устрою, какой у тебя никогда не было и не будет без меня». Я отвечала: «Но я буду знать». Наконец он потерял терпение: «Идиотка! Чего тут беречь-то? Всё равно ведь продашь — только гораздо дешевле!». Я сказала: “ Я не продаюсь». Он: «Все продаются. И всё покупается». В общем меня уволили.

— Как вы думаете, ваша предшественница потеряла место по той же причине?

— Не знаю. Честно говоря, я не спрашивала. Я была просто рада, что нашла эту работу. Хорошее место просто так не получишь, даже с высшим образованием.

— Вы обсуждали это с той своей одноклассницей?

— Нет. После этого она резко оборвала общение со мной, не отвечала на звонки.

— Понятно. А мужу вы рассказали?

— Пришлось, — вздохнула она. — Миша… человек горячий… был… в ВДВ служил… он рвался «разобраться с этим козлом», но я его удержала. Сказала, что «плетью обуха не перешибёшь» и так далее. Ведь в конечном итоге ничего не случилось. Через суд подобные вещи тоже не так легко доказать. Я не вчера родилась и в курсе, что полагаться на торжество правосудия не всегда уместно.

— Что ж, понимаю.

— Но на этом всё не закончилось. Миша работал на химзаводе, и неделю спустя его уволили без объяснений. После этого я всё-таки подловила Сорокина на стоянке возле Администрации и спросила, что всё это значит. Он с гаденькой ухмылкой сообщил, что пока он в этом городе хозяин, мы не найдём здесь приличной работы. Он об этом позаботится. И действительно — мужу почти везде дали от ворот поворот. В конечном итоге он стал охранником в «Магните» за 15 тысяч в месяц. Я устроилась по удалёнке редактором в одно интернет-издание. У меня на самом деле журналистское образование.

— Почему вы не стали работать по специальности?

— Влюбилась, вышла замуж, осела здесь. Да я и не хотела никуда уезжать, здесь мои родители, друзья, семья… Я не амбициозна, меня воспитывали в строгости и скромности. А пристроиться в «Городские ведомости» или на местное телевидение, во-первых, крайне трудно, во-вторых… всё равно там не позволят работать так, как следует. Пойти до конца, в случае чего. В чём тогда смысл?

— Так что происходило в последние месяцы с вашим мужем?

— Я стала основным кормильцем в семье, а он пал духом и много выпивал в свободное от работы время. Или лежал на диване у телевизора. Замкнулся в себе, мрачно и подолгу о чём-то раздумывал. Единственное место, куда он ходил — стрелковый клуб. Я чувствовала что-то неладное, но он умел всё держать в себе и отвечать на вопросы так, что пропадало желание расспрашивать дальше. А сегодня он ушёл из дома, ничего не объяснив. Мне с утра было неспокойно, и внутренний голос приказал мне прийти на эту площадь. Я примчалась, но… слишком поздно.

Синие глаза вновь наполнились слезами. Она закрыла лицо руками.

Истомин испытывал неловкость. Он не знал, как вести себя с женщинами в таких ситуациях. Да и услышанное ошарашило его, хотя и не слишком удивило. Он выключил диктофон. Женщина достала из сумочки влажные салфетки. Одной она начала вытирать потекшую тушь под глазами.

— Это всё? Больше вы ничего не хотите сказать?

— Нет. Я свободна?

— Пока да.

— Что же будет дальше? — спросила она.

Олег покосился на диктофон, перевёл взгляд на неё и покачал головой:

— Трудно сказать. Всё это не так просто доказать. Ведь всё происходило без свидетелей, так?

— Да.

— Исходя из ваших же показаний, вы не заявили об инциденте сразу, а молчали, пока ваш муж не решил свести счёты с мэром. Вы же прекрасно понимаете, как это выглядит.

— Да, но я ведь всё объяснила. Люди поймут.

— Во-первых, люди понимают всё в меру своей испорченности. Во-вторых, не важно, что они там поймут. Важно, что вы сможете доказать. Если вы напишете официальное заявление и выступите в суде, адвокат Сорокина от вас живого места не оставит. И потом… харассмент, превышение должностных полномочий — наказание за это будет не столь значительным, как вам, наверное, кажется. А проблемы и трудности на вас и ваших близких свалятся колоссальные. Поймите, я на вашей стороне, я просто хочу предупредить вас о том, что вас ждёт.

— Понимаю. Но я готова, — она прямо и как будто решительно посмотрела ему в глаза. Но тонкие пальцы нервно скомкали салфетку. Не боец, определил он про себя, вглядываясь пытливым, намётанным взглядом в её нежные черты лица. Внутренняя сила есть, и под влиянием эмоций способна на многое, но вот чтобы решительно и упорно действовать… Хочет поступить правильно, но не уверена, что сможет. Обычно такие не до конца осознают, в каком мире живут. И сталкиваясь с его изнанкой, предпочитают терпеть и надеяться, что всё как-нибудь само рассосётся. Если они и действуют, то импульсивно.

— Почему это так важно для вас? — спросил он. — Да, всё это мерзко, но… эпизод заигран, как говорят в футболе. Я советую вам подождать, пока не пройдёт шок от случившегося, и ещё раз хорошо всё обдумать.

— Понимаете… Мишу выставят пьяницей и психом, который сам виноват в своих бедах, но свалил вину на мэра. Сорокина объявят жертвой и мучеником, и он останется чистеньким. Как я смогу жить с этим? Зная, что ничего не попыталась сделать?

Истомин вздохнул. За десять лет работы он повидал сотни самых пёстрых характеров и сложных, трагических судеб. И давно уяснил, что идеализм и благие намерения приводят туда, куда и должны приводить.

— Поверьте, — сказал он. — Почти нет пределов тому, с чем можно жить. По крайней мере, у многих получается.

3

— Ничего себе! — присвистнул Андрей. — Ну и переплёт!

Они сидели в машине на стоянке. Публика уже почти разошлась.

— И что теперь с этим делать? Открывать дело? Даже не знаю, что писать в рапорте. И главное — надо ли писать.

Андрей внимательно посмотрел на него:

— Ты должен. Ты же знаешь.

— Да. Но я не любитель плевать против ветра.

— Я тоже, — кивнул Андрей. — А кто любил, уж те далече.

— И чём мы только думали, когда поступали в Нижегородскую академию МВД?