Бесплатный фрагмент - Правдивая ложь

Описание книги

История Даласа — это не просто криминальный роман. Это исповедь человека, прошедшего через ад улиц и ставшего частью власти.

Мальчишка из интерната, без семьи и будущего, однажды сделал первый шаг в мир, где кровь — это билет, а сила — единственный закон. Сначала драки и грабежи, потом — лидерство в банде, большие деньги, депутатский мандат. Казалось бы, успех. Но у прошлого длинные руки.

Когда-то он убил человека. У этого человека остались дочери. Спустя годы судьба сводит их вновь — теперь девушки видят в нём покровителя, почти спасителя… и даже жениха. А он скрывает тайну, которая способна разрушить всё.

Это роман о выборе между властью и совестью, о том, может ли убийца заслужить любовь, а деньги — искупить грех. Здесь — атмосфера кровавых улиц девяностых, столкновение кланов, предательства и страсть, ложь и попытки найти прощение.

Финал открыт. Но один вопрос будет звучать у каждого читателя:

можно ли убежать от своего прошлого или оно всегда стоит за спиной, как тень?

Пролог

Кыргызстан. Лихие девяностые.

Страна ещё не оправилась от распада, законы только на бумаге, власть — в руках у тех, у кого есть оружие и наглость. На улицах пахло дешёвым табаком, бензином и страхом.

Рынки гудели, как ульи. Каждую точку «крышевали» свои пацаны. Каждый предприниматель знал: не заплатишь — завтра твою лавку спалят, а тебя найдут в канаве. Люди привыкли к этим правилам, как к холоду зимой.

В этой среде вырос он — Далас.

Имя звучало чуждо, будто из кино про мафию. Но кличка прижилась: резкая, звонкая, как удар по зубам. Его настоящее имя давно забыли даже школьные друзья.

Далас был дерзким с детства. Дрался с учителями, издевался над слабыми, никогда не знал жалости. В его глазах жила хищная холодность — будто он смотрел на людей не как на живых, а как на вещи, которыми можно владеть.

В начале девяностых он быстро нашёл своё место. Сначала мелкий рэкет: сигареты с киосков, деньги с маршрутчиков. Потом — серьёзные дела. «Стрелки» на окраинах города, где решалась судьба целых кварталов.

Никто не называл это бизнесом — это была война, и Далас в ней шёл первым.

Говорили, что у него «рука не дрожит». Мог избить человека до полусмерти только за то, что тот посмотрел не так. А мог и улыбнуться, налить чаю — и в ту же ночь отправить человека в могилу.

Далас знал одно: мир принадлежит сильным. И он был готов взять из этого мира всё.

Глава 1. Хозяин ночи

Город задыхался от темноты.

Не той, что падает с неба вечером, а другой — густой, липкой, которая поселилась в подворотнях, на рынках, в грязных подъездах и в душах людей.

В эту темноту входил он — Далас.

За ним шли пятеро: его «братва». Все молоды, голодны, с ножами за поясом и железными кулаками. Они не знали страха — их страхом был сам Далас.

— Быстрее, — бросил он коротко, и шаги ускорились.

Город спал, но для них ночь была временем работы.

Первой целью стал мелкий лавочник на окраине. Мужик торговал запчастями к «Жигулям» и старым радиоприёмникам. Он жил бедно, но для банды был «должником»: неделю назад они приходили за «данью», а тот осмелился сказать, что у него нет денег.

Сегодня пришли за ответом.

Дверь магазина треснула от удара ботинка. Лавочник подскочил, выронив плоскогубцы.

— Что?.. Кто?.. — начал он.

Далас молча вошёл первым. Его взгляд был тяжелее любого слова.

Он подошёл к лавочнику и тихо сказал:

— Ты что, решил нас обмануть?

— Клянусь, нет! — замотал головой тот. — Продажи нет, товар залежался… Дайте время!

Смех братвы был холодным и коротким.

Один из парней схватил мужика за воротник, другой — перевернул ящик с товаром. Радио посыпались на пол, треснули стеклянные панели.

— Время? — Далас смотрел в упор. — У тебя нет времени. У тебя есть мы.

Он поднял со стола разводной ключ и медленно провёл им по лицу лавочника.

— Последний шанс. Или деньги, или похороны.

У мужика дрожали руки, губы посинели. Он вынес из-под прилавка конверт — там было всего ничего, с трудом наскребённое.

— Это всё… всё, что есть…

Далас даже не посмотрел, сколько там. Взял конверт, кивнул своим:

— Забираем. И запомни, старый пёс: следующий раз — не деньги, а твоя жизнь.

Они вышли, смеясь. Для них это была игра, для лавочника — приговор.

Но Далас не играл.

Он верил, что таков закон: сильные берут, слабые платят.

В его мире не было морали, не было жалости. Только сила и выгода.

И в ту ночь город снова стал его.

Он был хозяином ночи.

На следующий день город проснулся в привычном шуме базара.

Крики торговцев, запах жареных самс, гул покупателей — всё это казалось обычной жизнью. Но любой, кто жил здесь, знал: за шумом и цветом прячется страх. Каждый ряд «держала» своя бригада, и никто не смел работать без «крыши».

Сегодня здесь собирались «стрелку».

Причина — упрямство одной семьи: старик Абдусалам и его двое сыновей отказались платить. Сказали, что не будут кормить бандитов — лучше сами закроют лавку. Слух об их смелости быстро разошёлся, и теперь весь ряд ждал развязки.

Далас пришёл не один — с пятёркой своих людей.

Он шёл по рынку медленно, спокойно, словно хозяин, которому принадлежит каждая тележка, каждая палатка, каждая живая душа здесь. Люди отводили глаза, делали вид, что заняты товаром. Кто-то просто сворачивал прилавок, чтобы не стать свидетелем.

У лавки Абдусалама уже собралась толпа. Старик стоял прямо, руки дрожали, но в глазах была решимость. Его сыновья — молодые, крепкие парни — держали за спиной железные прутья.

— Далас, — сказал старик. — Мы не будем платить. Мы сами зарабатываем, сами кормим семью. Ты уже забрал у нас прошлой зимой половину… Хватит!

Толпа замерла. Даже воробьи перестали щебетать.

Далас усмехнулся. Его лицо оставалось спокойным, но в глазах блеснула сталь.

— Хватит? Ты мне будешь говорить — хватит? — он сделал шаг ближе. — Да я решаю, кто здесь дышит, а кто — нет.

Он кивнул своим. Один из парней толкнул старика в грудь так, что тот упал на ящики с картошкой. Сыновья бросились вперёд, но Далас поднял руку.

— Не трогать, — сказал он тихо. — Пусть народ посмотрит.

Он подошёл к старшему сыну. Взял у него прут из рук, будто игрушку, и резко сломал о колено. Металл заскрежетал, толпа ахнула.

— Вот так, — произнёс он. — Ломаются все.

Младшего сына он ударил ладонью по лицу. Тот упал, кровь брызнула из носа. Старик закричал, но его удержали.

— Запомните, — Далас говорил медленно, чтобы слышали все. — Здесь нет «своих правил». Есть только мои. Кто не платит — платит кровью.

Он бросил сломанный прут к ногам Абдусалама.

— У тебя три дня. Если не принесёшь деньги — я заберу не лавку, а твою дочь.

Толпа вздрогнула.

Кто-то перепугался, кто-то отвернулся.

Все знали: Далас не бросал слов на ветер.

Он развернулся и пошёл прочь, как будто ничего не случилось.

За его спиной стояла тишина — мёртвая, гулкая.

Вечером того же дня его люди пересчитывали деньги, смеясь и споря. Но Далас молчал.

Он смотрел в окно на тёмный город и чувствовал — он действительно хозяин этой ночи.

Весь город дышал его именем, дрожал от его шагов.

И всё же глубоко внутри, в самой тёмной щели его души, на мгновение мелькнула мысль: «А что будет потом?»

Но он её оттолкнул. Потом — не его дело. Его дело — сегодня.

Сегодня он был сильным.

Сегодня он был законом.

Сегодня он был богом.

Братва Даласа

Они шли за ним, как тени.

У каждого — своя кличка, своя привычка, своя манера убивать время и людей.

Кривой — любитель ножей. Его пальцы всегда крутили лезвие, будто игрались со смертью. Говорили, что он однажды вырезал имя девушки на груди должника, просто потому что та не захотела с ним танцевать.

Гога — пьянчужка. Мог завалить любого, но всегда искал повод выпить. Вечером — грозный, утром — с красными глазами и трясущимися руками.

Он был смешон и опасен одновременно.

Молчун — из тех, кто говорил мало, но делал грязную работу быстро. Никто не знал, что у него в голове. Иногда он мог полдня сидеть в углу, не проронив ни слова. Но если Далас кивал — Молчун исчезал и возвращался с синяками на руках и кровью на рубашке.

Шатун — наглый, громкий, всегда первый в драке. Его смех был мерзким и резким, от которого замирали дети. Он любил унижать — мог заставить мужчину петь на коленях или женщину танцевать на улице.

Лис — самый подлый. Всегда прятался за спинами, но умел находить чужие слабости. Он шептал Даласу на ухо, кто кому должен, у кого любовница, кто прячет деньги. Лис не дрался — он точил язык, и этим приносил не меньше пользы, чем ножи Кривого.

Они были разными, но в одном одинаковыми — все признавали власть Даласа.

Он был для них и вождём, и судьёй. Его слово было законом.

Сцена на рынке

Когда Абдусалама и его сыновей сбили с ног, в толпе загудели голоса.

— Отстаньте от них! — шептали женщины. — Люди честные, они сами едва выживают…

— Тише ты, — шипел сосед. — Хочешь, чтобы завтра твой прилавок разнесли?

Мальчишка лет десяти всхлипывал и тянул мать за юбку:

— Апа, а почему они бьют дядю Абдуса? Он что, плохой?

Женщина приложила ладонь к его лицу, закрывая глаза:

— Молчи, сынок… молчи…

Старший сын Абдусалама поднялся и снова бросился к Даласу. Но Кривой ударил его рукоятью ножа в живот, и парень согнулся, кашляя.

— Сиди тихо, щенок, — процедил Кривой. — Пока тебе кишки не выпустили.

Толпа смотрела, как Далас ломает прут об колено.

Гул прошёл по рядам, словно по полю ветер. Все понимали: это не просто демонстрация силы, это предупреждение каждому.

Старик пытался подняться, но Шатун вдавил его обратно в землю ботинком.

— Вот твой базар, дед, — усмехнулся он. — Земля да пыль. Это всё, что тебе принадлежит.

И только Лис, прищурив глаза, обернулся к толпе:

— Кто ещё хочет попробовать? Может, у кого ещё совесть есть? — и засмеялся мерзким смехом.

Никто не ответил.

Все молчали.

Финал главы

Вечером притон наполнился табачным дымом и запахом дешёвой водки.

Гога уже сидел на полу, пьяный, и орал песню. Шатун спорил с Кривым, кто сильнее бьёт кулаком. Лис таскал деньги из общей кучи, думая, что никто не заметит. Молчун молчал — он просто точил нож о камень, скребя, будто когти по стеклу.

Далас сидел отдельно.

Он не пил, не смеялся. В руках у него был стакан, но он так и не поднёс его к губам.

Он смотрел в окно — за которым гудел ночной город.

Смех, драки, крики братвы не касались его.

Он знал, что эти люди — лишь тени. Настоящая сила — это он сам.

В груди было странное чувство. Не радость, не тревога.

Скорее пустота.

Он выиграл день. Он унизил семью, заставил сотни глаз склониться.

Но в голове всё равно звучал вопрос, который он гнал прочь:

— А что будет завтра?

Он отвернулся от окна и впервые за день улыбнулся.

Но улыбка была хищной, как у зверя, который знает: завтра он снова выйдет на охоту.

Он был хозяином этой ночи.

И пока город спал, он решал, кому жить, а кому — умереть.

Глава 2. Кровь на снегу

Зима выдалась злой.

Снег в городе не белый — серый, грязный, перемешанный с глиной и бензином. Ветер резал лица, но никто не жаловался: в девяностые у людей была забота поважнее холода — выжить.

На базаре шептались о новом человеке, который «не прогнулся».

Его звали Муратхан, средних лет бизнесмен, торговал стройматериалами. Не богатей, но крепко стоял на ногах. У него были свои связи, свои люди, и главное — характер. Когда к нему пришёл Шатун требовать деньги, Муратхан выкинул его со словами:

— Пусть твой Далас сам придёт, посмотрим ему в глаза.

Эти слова дошли до Даласа на следующий же день.

Братва ждала его реакции.

— Ну чё, — усмехался Кривой, играя ножом, — зарезать пса?

— Или мы ему склад подпалим? — предлагал Шатун.

— Тсс… — перебил Лис. — У него брат работает в милиции. Сразу шум поднимется. Надо аккуратно.

Далас сидел, молчал.

Он курил, смотрел в пол. В комнате стояла тишина, даже Гога не хрустел семечками.

Наконец он бросил окурок в стакан и сказал тихо:

— Если позволим этому шакалу поднять голову — завтра каждый будет нам перечить. Значит, он должен исчезнуть.

Место выбрали быстро.

Заброшенный склад на окраине, где раньше хранили цемент. Зимой там гулял ветер, и пол был укрыт толстым слоем снега, который никто не трогал.

Муратхана выманили под предлогом «разговора». Сказали: или плати, или договаривайся. Он пришёл — в тёплой шубе, с прищуренными глазами, и без страха. С ним был только один молодой помощник.

— Ну что, Далас, — сказал он, оглядываясь. — Думаешь, ты хозяин этой земли? Ошибаешься. Мы тоже люди, мы тоже работаем. Сколько ещё ты будешь грабить народ?

Далас подошёл ближе. Ветер свистел в трещинах стен.

— Ты зря так, Муратхан. Никто не спрашивал, хочешь ты или нет. Все платят. Все — кроме тебя.

— Я не стану кормить бандитов, — твёрдо сказал бизнесмен. — Лучше сдохну.

На миг повисла тишина.

Снег скрипел под ногами, и только сердце Даласа билось в висках.

— Ну что ж, — он кивнул Кривому.

Кривой шагнул вперёд, нож блеснул. Помощник бизнесмена бросился на помощь, но Шатун ударил его арматурой по спине, и парень рухнул лицом в снег.

Муратхан успел крикнуть:

— Трусы! Убить честного легче, чем жить по закону! —

Его голос оборвался, когда нож вошёл в грудь. Снег под ногами стал алым.

Толпа людей никогда не увидела этого.

Но слухи разлетелись мгновенно: «Муратхана больше нет. Его дело переходит к другим».

Через пару недель бумаги были оформлены — доверенности, подписи, печати. Всё выглядело чисто: бизнес будто сам перешёл в другие руки. Никто не вспоминал о том складе и снегу, впитавшем кровь. Только Далас иногда видел ночью во сне, как красные пятна расползаются по белому, и как глаза Муратхана смотрят на него даже после смерти.

В тот вечер, когда братва отмечала победу, Гога плясал с бутылкой, Шатун размахивал пачкой долларов, а Лис рассказывал анекдоты. Кривой чистил нож, на котором всё ещё был тонкий след ржаво-бурого цвета.

Далас сидел в углу, закуривал одну за другой.

Он сделал шаг, которого ждали от него все.

Он стал не просто рэкетиром. Он стал убийцей. И с этого дня его слово значило больше, чем закон. Снег хрустел под сапогами. Ночь казалась тише обычного — будто весь город затаил дыхание. На окраине рынка, у складов, пятеро парней стояли полукругом. В центре — Муратахан. На нём старый пальто, ворот поднят, руки дрожат не от холода, а от того, что он понимал: выхода нет.

— Далас, — голос его сорвался, как треснувший лед, — оставь моих… дети… девочки ещё маленькие…

Далас шагнул ближе. Лицо его было неподвижным, только глаза сверкнули в темноте.

— Дети? — он усмехнулся. — Все кричат про детей, когда прижимает. А когда чужих ломали — забыл?

Снег заскрипел, когда один из парней толкнул Муратахана на колени. Тот поднял голову, в глазах — отчаянная просьба. Но здесь никто не торговался и не прощал.

Выстрел. Снег вздрогнул. Чёрное пятно расплылось по белой скатерти зимы.

Последнее, что мелькнуло в сознании Муратахана — лица дочерей. Как они смеялись, перебивая друг друга за ужином. Как жена поправляла им волосы. «Как они теперь… без меня…» — и тьма.

Наутро рынок гудел.

— Говорят, Муратахана убили…

— Вечером, прямо у складов.

— Кто-то видел… кровь на снегу осталась.

— Вот тебе и хозяин… не помогли деньги.

— Тсс! Потише. А то и нас услышат.

Женщины у прилавков шептались, глаза полны страха. Старуха перекрестилась:

— Темнота на город опустилась. Кто следующий?

Кто-то из мужчин только сплюнул:

— Меньше конкурентов. Его место займут.

Но больше было молчания — тягучего, вязкого, как дым. Люди смотрели друг на друга и понимали: теперь правила другие.

Ночью, в притоне, где пахло водкой и табаком, братва Даласа гремела голосами.

— За хозяина! — кричали, стуча стаканами.

— За дорогу без Муратахана!

Они смеялись, делили деньги, спорили, кому достанется новый киоск.

А Далас сидел чуть в стороне, с бутылкой в руке, и молчал.

Он смотрел на свои пальцы. Казалось, в трещинах кожи всё ещё засохла кровь. Но он не дрогнул.

«Все умирают, — думал он. — Только кто-то мужиком, кто-то шакалом. Я выбрал своё. Назад нет. Выживает сильный. А слабых снег заметает».

Его губы едва шевельнулись, как приговор:

— Теперь я хозяин.

И снова тишина. Только за окном падал снег. Белый, холодный, равнодушный.

Снег всё ещё хранил следы крови. Но город жил — рынок открылся, базарщики раскладывали товар, словно ничего не случилось. Только разговоры были короче, глаза — тише.

Похороны

Тело Муратахана привезли на рассвете. Во дворе его дома собрались соседи, родня, мужчины из махалли. Женщины плакали, причитали:

— Ох, сиротами детей оставил… ох, за что, Господи?..

Старшая дочь стояла в углу, прижимая к себе младшую сестру. Глаза её были сухие, большие, как у зверька, которого загнали в клетку. Сын — подросток, тонкий, упрямый — всё время стискивал зубы, будто клялся самому себе: «Я запомню. Я не забуду».

Жена Муратахана не кричала. Она сидела на ковре, держала край савана и тихо качалась, повторяя одни и те же слова:

— Он ушёл… ушёл… а я осталась…

Мужчины выносили тело. Кто-то из родственников пытался сказать:

— Надо найти убийц…

Но другие тут же зашикали:

— Тише! Не говори при людях.

У ворот уже стояли люди в штатском. Смотрели внимательно, будто отмечали — кто пришёл, кто плачет, кто шепчет лишнее.

Родственники и милиция

На кладбище было людно, но тихо. Покойника опустили в землю. Холодный ветер срывал слова молитвы.

К брату Муратахана подошёл майор МВД. Высокий, в чёрном пальто, лицо каменное.

— Соболезную, — сухо сказал он. — Мы работаем.

— Работаете? — брат сжал кулаки. — Его убили, родного, на снегу! Вы же знаете, кто это сделал!

Майор посмотрел мимо, будто не расслышал.

— Сами понимаете… время сейчас сложное. Мы берём под контроль. Но открытых разговоров не надо. Для семьи это будет только хуже.

Брат хотел что-то крикнуть, но рядом дернули за рукав:

— Замолчи! — шептал другой родственник. — Они же слышат.

Майор поправил перчатку, кивнул, и милицейская «Волга» отъехала от кладбища. Ветер замёл колею.

Шёпот города. В чайхане старики шептались:

— Видел? Похороны людные были.

— А милиция? Стояли, как камни.

— Значит, кто-то крышу держит над убийцами…

— Тсс! Слышат же!

Молодые молчали. Только один сказал тихо:

— Всё… теперь Далас хозяин.

Ночь Даласа

Тем временем, в притоне, братва пила за «победу». Далас сидел в тени. Его лицо не отражало ни радости, ни сожаления. Он курил, вглядывался в дым.

«Все умирают, — говорил он себе. — Но есть те, кто ложатся, как мужчины. А есть те, кого снег заметает без имени. Муратахан ушёл — таков закон. Я сделал шаг. Назад нет. Только вперёд. Только сильные».

Он поднял рюмку, и голос его был ровный:

— За то, чтобы нас хоронили позже всех.

Парни засмеялись, чокнулись, гремели голосами. А Далас смотрел в окно, где падал снег. Белый, равнодушный снег — покрывал всё: и кровь, и слёзы, и слова.

Глава 3. Сироты

На кладбище было сыро, снег таял и превращался в грязь. Ветер рвал на куски молитвы муллы, смешивая их с плачем женщин.

Гроб опускали быстро, будто спешили закрыть страшную страницу. Земля летела тяжело, глухо, будто били по живому сердцу.

Лейла — старшая дочь — стояла неподвижно, губы сжаты, глаза сухие. Слёзы внутри, но наружу не выходили. Она знала: если заплачет, то Мадина сломается окончательно.

Младшая сестра дрожала, прятала лицо в её платье и шептала:

— Верни его, Лейла… пожалуйста, верни…

Мать стояла рядом. Слёзы уже высохли, голос сорвался от причитаний. Она обнимала дочерей, но казалась такой же маленькой и потерянной, как они. Мир, в котором ещё вчера был муж, рухнул.

Соседи и родственники переглядывались, одни крестились, другие шептали дуа. Но в каждом взгляде был страх. Люди знали, кто убил, знали имя — и боялись его даже здесь, возле свежей могилы.

— Далас… — прошептал кто-то.

— Тише! — одёрнул сосед. — Слова могут стоить жизни.

В стороне стояли двое сотрудников МВД. Они курили, не подходя близко. Их лица говорили больше слов: «Раскроя не будет. Сами понимаете».

Они не выражали соболезнования. Только отмечали галочкой — ещё один «висяк».

Земля закрыла гроб. Над могилой осталась только свежая насыпь и деревянный крест с именем.

Дом после похорон

Вечером квартира встретила тишиной. Всё в доме напоминало об отце: его ботинки у порога, рубашка на спинке стула, бритва в ванной.

Лейла прошла в комнату отца и долго смотрела на кресло, где он любил сидеть. Мадина боялась заходить туда и цеплялась за мать.

Мать села на кровать и закрыла лицо ладонями. Соседи разошлись, родственники разъехались. Никто не остался. Семья осталась одна — с болью и пустым холодильником.

— Мы теперь сироты, да? — спросила Мадина тихо.

Лейла обняла её.

— Нет. Мы вместе. Но отца больше нет.

Мадина снова заплакала. Лейла держала её, сама сжимая зубы до боли, чтобы не закричать.

Город другой

А в другом конце города шёл пир.

Далас сидел за длинным столом, вокруг — мясо, вино, смех, громкая музыка. Его люди поднимали тосты, хлопали по плечам, поздравляли.

Для них этот день — победа. Минус один соперник. Ещё шаг к вершине.

Далас молчал дольше других, но в глазах у него горел холодный огонь. Он чувствовал власть, как зверь чувствует кровь.

И всё же… в его памяти всплыли два лица. Две девочки на кладбище. Лейла — каменное лицо, сухие глаза. Мадина — ребёнок с красными от слёз щеками.

Он запомнил их красоту.

Он запомнил их боль.

Но отогнал мысль: жалость — роскошь.

Сильный идёт вперёд, слабый умирает. Это закон улицы.

Он поднял рюмку.

— За нас. За тех, кто выжил.

И в этот миг два мира жили параллельно:

в одном — две сироты, прижавшиеся друг к другу в пустой квартире;

в другом — смех и музыка, где смерть была всего лишь шагом в игре.

Тёмные дела Далласа

Улицы знали его имя, но шептали его только в полголоса.

Далас был не просто бандитом. Он стал частью системы.

Политики, бизнесмены, чиновники — они нуждались в нём так же, как в воздухе.

Разбой китайских бизнесменов

Слух пошёл быстро: трое китайских торговцев привезли в город партию электроники — телевизоры, видеомагнитофоны, компьютеры. Они думали, что смогут обойтись без «крыши».

Ночью их грузовики перехватили. Люди Далласа били быстро и молча. Один из бизнесменов исчез — его больше не видели.

Товар ушёл на рынки через неделю — уже под другими фамилиями и печатями.

Обман инвесторов

Когда в страну пошли первые иностранные деньги, Далас оказался рядом. Он «помогал» иностранцам получать гарантии правительства. Печати, подписи, договоры — всё выглядело законно.

Только потом инвесторы понимали: их деньги растворились. А государство лишь разводило руками: «Фирмы нет. Бумаги поддельные».

Власть знала, кто стоит за схемой. Но власть сама кормилась с этой руки.

Охрана детей чиновников

Министры, депутаты, губернаторы — они доверяли своих сыновей и дочерей не полиции, а людям Далласа.

Бронированные «Мерседесы», вооружённые охранники, клубы, рестораны — всё это контролировалось бандой.

Юные наследники чиновников росли рядом с криминалом. У них учились жить «по понятиям».

Некоторые сами потом становились частью его дел.

Заказные убийства

Политики в то время падали, как шахматные фигуры.

Один — застрелен возле подъезда. Другой — исчез по дороге в аэропорт.

Газеты писали про «неизвестных». Люди знали — за многими делами стоит Далас.

Но доказательств не было. Те, кто пытался их собрать, сами становились жертвами.

Тёмный кардинал

В те годы сильные мира сего нуждались в таких, как он.

Они звали его «решалой».

Ночью — убийца, днём — советник.

Политики боялись и уважали. Одни платили ему за тишину, другие использовали как оружие.

И именно в это время, когда Далас превращался из уличного бандита в «кардинала тени», две девочки — Лейла и Мадина — оставались одни в пустом доме.

Без отца, без защиты, без будущего.

Их жизнь только начиналась, но уже оказалась переплетена с его именем.

Разбой китайских бизнесменов. Весна серая, лужи чёрные. На рынке пахнет резиной, пылью и пролитым маслом.

Далас сидит в чайхане у автовокзала, пальцем ковыряет треснувшую керамику стола. Рядом — Лис, чуть поодаль — Молчун. На противоположной стороне — трое приезжих торговцев: аккуратные куртки, новые чемоданы, глаза настороженные. Рядом с ними — переводчик, наш, с местным акцентом, зовут Рустем.

— Мы предлагаем безопасность, — говорит Лис мягко, улыбаясь как старый приятель. — Дороги сейчас непростые. Склад у вас далеко, фуры перегружаются ночью. Много желающих помочь без договоров.

Переводчик шепчет по-своему. Старший из гостей кивает: понимает. Но отвечает вежливо и жёстко:

— Мы платим налог. Закон — для всех.

Далас невесомо кивает.

— Правильно. Закон — для всех. Только у нас их много, этих законов. Государственный, рыночный и… ночной. За ночной мы и отвечаем.

Переводчик краснеет, мнётся. Торговцы переглядываются. Старший говорит что-то резкое: не будем.

Рустем переводит сглаженно:

— Они благодарят, но отказываются от услуг.

— Хорошо, — спокойно говорит Далас. — Тогда удачи. Пусть Бог хранит в дороге.

Они уходят.

Лис смотрит на Даласа:

— Что, отпустим?

— Мы же пожелали им удачи, — отвечает тот. — Просто ночью её может не хватить.

Схема простая, как ржавый гвоздь. Не потому, что гениально. Потому что время такое.

Людей мало. Дорог много. Тьма длиннее закона.

Лис собирает крошки: кто встречал гостей на границе, кто сдаёт им склад, где они ночуют, кто возит на подработке их груз — по тысяче сомов за ходку.

Молчун поговорил с ночным сторожем склада — тот устал от жизни и от холода. Усталость тоже продаётся.

Гога договаривается с парой водил: если что — спрячут груз на развилке у бетонных колец. Шатун ищет «железо» поприличнее — биты, лом, арматура. Кривой точит нож, но Далас качает головой:

— Без фанатизма. Сегодня не кровь, сегодня — память. Чтобы запомнили. Ночь. Трасса как длинная жила тянется в темноту. Фура и микроавтобус приезжих идут цепочкой. В небе ни звезды.

На подъёме мигают аварийные. Второй микроавтобус стоит поперёк, капот открыт, как рана. Возле — двое в рабочих куртках машут руками: «Помогите».

Водитель первый тормозит из простой человеческой привычки — останавливаются, когда просят.

Дальше всё случается быстро, как удар.

Двери распахиваются. Чужой голос: «Документы. Проверка». Другой голос: «Где сопроводительные?».

Кто-то пытается спорить — получает по ребрам. Кто-то тянется к телефону — телефон летит в кювет. Молчун молчит и делает свою работу: не смотрит в глаза, не оставляет лишних слов.

Старший торговец поднимает ладонь — знак, что понял. Он не трус. Он просто понимает, где он и кто перед ним.

— Мы запомним, — выдыхает он, глядя на Даласа. Переводчик не нужен — смысл понятен без слов.

— Вот и отлично, — отвечает Далас. — Память — лучшая страховка. В следующий раз приходите днём и спросите, куда платить. Ночью у дороги дорого.

Часть наличных уходит «на бензин и нервы». Несколько коробок с самым ходовым товаром перегружают в «буханку», стоящую за кустами.

Никто не орёт. Никто не стреляет. Только снег под ногами тихо трещит, как пламя в печке.

Через пятнадцать минут трасса снова пустая, как будто ночью тут гулял только ветер. Фура с микроавтобусом уходят дальше — медленно и аккуратно. Их не добивали. Их научили. Утро. На рынке появляются «новые» телевизоры и ноутбуки «с европейской гарантией». Бумаги чистые, печати ровные. Торговцы делают вид, что не замечают знакомых моделей и упаковок.

Деньги капают по цепочке: возчики, посредник, «общак», люди в форме.

Днём к Даласу заходит знакомый из отдела: куртка гражданская, взгляд профессионально пустой.

— Был звонок. Ночью на трассе кое-что пропало.

— И что?

— Да ничего. Просто был звонок. Конверт нетолстый. Но достаточно, чтобы звонок превратился в бумажку «меры не приняты — заявитель отказался от претензий». Переводчик Рустем клянётся, что «всё утряслось». Он врёт — заявитель не отказался. Просто понял, что будет хуже, если не откажется.

Через неделю старший из приезжих возвращается. Не один — с двумя другими. Они из тех, кто попробует ещё. Потому что бизнес — это не про храбрость. Это про расчёт.

Они заходят к Даласу днём, без переводчика. Говорят медленно, но понятно:

— Мы заплатим. Чтобы больше не было ночи.

Лис улыбается, как официант в дорогом ресторане. На стол ложится лист бумаги: «обслуживание маршрута», «сопровождение груза», «безопасность». Регистрация — липовая, печать — настоящая. Мир так и строится: липа на настоящем.

Договор — это тоже форма памяти. Там есть суммы, сроки, телефоны для связи. Есть главное — слово.

— Добро пожаловать в город, — говорит Далас. — Здесь днём не стреляют. Днём считают. Слух растекается быстро. Не про сами деньги — про правило.

«Там, на подъёме, ночью не ездить».

«С этим человеком лучше договориться до, а не после».

«С милицией — через него. С чиновниками — тоже через него». И всё работает. Потому что всем удобно:

— приезжие везут товар;

— рынок получает ходовой товар без лишних задержек;

— люди в форме — свои тихие премии;

— чиновник — контроль «порядка» на своей территории;

— а у Даласа растёт репутация человека, который держит слово и держит ночь. Иногда спрашивают: «Почему он не пролил кровь? Почему не сделал показательно?»

Ответ прост: кровь — шумная. А деньги любят тишину.

Показательность — для мальчишек. Взрослые люди оставляют след не криком, а распиской. В тот год у рынка не стало «случайных» краж на трассе. Все кражи стали запланированными. Это называется безопасностью, если говорить языком дневных людей.

Ночные же называли это иначе: налог.

Вечером Далас сидит у окна и слушает, как капает с крыши талая вода.

Лис раскладывает пачки на столе. Гога ищет глазами бутылку. Молчун точит нож — привычка.

— Видел, как он смотрел? — говорит Кривой, имея в виду старшего торговца. — Будто запомнил.

— Пусть запомнит, — отвечает Далас. — Память — наш лучший агент. Она работает бесплатно.

Он поднимает взгляд. На мгновение — тени, не связанные друг с другом: две девочки у свежей могилы и трое чужих мужчин у дороги.

И тот же закон на всех: кто не платит днём — платит ночью. Кто не платит ночью — платит жизнью.

Он отгоняет лишнее. Жалость — роскошь.

Сильные идут вперёд. Остальных заметёт.

Обман инвесторов с госгарантией

После разбоя над китайцами аппетиты Далласа только выросли. Силы и деньги текли в его руки, но он понимал: настоящий капитал делается не только на «улице», а и на бумаге — в кабинетах, где решают чиновники.

В начале двухтысячных в город зашли инвесторы из Турции и Южной Кореи. Они привезли проекты: строительство торговых центров, фабрик, гостиниц. Им нужны были партнёры на местах, и их свели с людьми, «умеющими решать вопросы».

В тот момент на сцене появился Далас.

Он приходил на встречи в дорогом костюме, говорил уверенно, улыбался, щёлкал зажигалкой «Zippo» и представлялся бизнесменом, у которого «связи выше, чем башни этого города». За ним стояли машины с охраной, и инвесторы чувствовали: да, перед ними — человек, который может провести их через все бюрократические ловушки.

— У вас будет госгарантия, — говорил он, разливая дорогой коньяк в хрустальные рюмки. — Это значит, что государство отвечает за ваш проект. Даже если завтра грянет кризис, вам вернут вложенные деньги.

Инвесторы верили. Бумаги были настоящие — печати, подписи, все как положено. Далас действительно умел выходить на министров и замов, а те охотно шли навстречу: кому-то перепадали «откаты», кому-то машины, кому-то квартиры для любовниц.

В один из вечеров он сидел в банкетном зале гостиницы с турецким предпринимателем. Тот мечтал построить в городе торговый центр на пять этажей, со стеклянными лифтами и подземным паркингом.

— Это будет жемчужина, господин Далас, — говорил турок, поднимая тост.

— Будет, — усмехнулся Далас. — Но сначала аванс. Мы же понимаем, без смазки механизм не крутится.

Авансы шли чемоданами. Часть уходила чиновникам, но львиная доля оставалась у Далласа. Стройка начиналась — первые экскаваторы копали котлован, ставились заборы, вешались баннеры. Инвесторы радовались: проект пошёл.

Но через несколько месяцев что-то «ломалось»: то земля вдруг признавалась непригодной, то документы отзывались на «доработку», то всплывали новые требования от мэрии.

Инвестор бежал к Даласу:

— Что случилось? Мы вложили миллионы!

— Не волнуйтесь, всё решим. Но нужно ещё немного вложить…

И так по кругу. В какой-то момент инвестор понимал: деньги ушли, гарантия — бумажка, за которой никто не отвечает. Далас становился хозяином их вложений, а проекты тихо умирали.

Некоторые пытались жаловаться. Но в прокуратуре дело «терялось», в судах затягивалось, а чиновники отмахивались.

А те, кто слишком громко возмущался, внезапно попадали в неприятности: у одного сгорел офис, у другого пропала машина, третьего просто избили на улице «неизвестные».

Так Далас учился новой игре. Это уже не был уличный разбой. Это был шахматный ход на уровне государства.

И чиновники, политики — они не просто закрывали глаза. Они нуждались в таких, как он.

Им нужен был «тёмный кардинал», чтобы делать то, что сами они не могли позволить себе открыто.

Охрана детей чиновников и криминальные работы с их участием

Когда Далас понял, что чиновники — это не только «подписи на бумагах», но и люди из плоти и крови, со своими слабостями, он зашёл с другой стороны.

Каждый министр, каждый зам, каждый крупный начальник имел то, что боялся потерять. И чаще всего это были не кресла, а их дети. Молодые, разбалованные, выросшие в достатке, они жили другой жизнью. Днём — университеты, презентации и благотворительные проекты, а ночью — клубы, драки, кокаин и девчонки на дорогих внедорожниках. И вот там, в дыму ночных залов, начинался настоящий хаос.

Ночные клубы

Далас быстро понял: дети чиновников — золотая жила. Они любили «решать вопросы» силой, но не имели ни ума, ни опыта. Нужна была защита, прикрытие.

— Мы обеспечим безопасность, — говорил Далас одному из министров, чья дочь каждую неделю попадала в скандалы. — Чтобы о ней никто не смел пальцем тронуть.

Так появились «личные охранники» — здоровые ребята в кожанках, которые сопровождали сыновей и дочерей чиновников в клубы.

Но охрана — это было только прикрытие. На деле эти ребята втаскивали детей чиновников в разборки.

В клубе кто-то косо посмотрел — тут же начиналась драка.

Кто-то задел столик — ломались бутылки, летели стулья, кровь на белых рубашках.

«Папины дети» чувствовали себя королями: они знали, что завтра полиция спишет всё на «бытовуху», а хозяева клубов сами заплатят за ущерб, лишь бы не связываться.

Даласу это было выгодно. Каждая такая разборка повышала его ценность: без него эти дети были бы просто жертвами, с ним — они становились неприкасаемыми.

Дневные схемы

Днём всё выглядело прилично. Молодые «наследники» открывали компании. Банки выдавали им кредиты под честное слово: ведь за ними стояли фамилии.

— Нужно сделать компанию, — говорил Далас. — Пусть будет торговля цементом, или стройматериалами, или даже айти-фирма. Главное — бумаги.

Так появлялись фирмы-однодневки. Они брали кредиты, заключали контракты, выдавали обязательства. Деньги исчезали, компания уходила в минус, но никто не мог подать в суд: как подашь на сына министра?

Часть этих схем курировал сам Далас. Он находил нужных людей в банках, уговаривал подписывать кредиты, прикрывал все «ошибки». Деньги делились между «папиными детьми» и Даласом.

Опасная зависимость

Со временем у чиновников не осталось выбора. Их дети были не просто под защитой Далласа — они стали частью его криминальной системы.

Если сын министра задолжал крупную сумму в казино — Далас закрывал вопрос.

Если дочь влипла в историю с наркотиками — он «договаривался» с милицией, чтобы дело исчезло.

Если компания влезла в долги — он «решал» через банкиров и налоговиков.

Но всё это имело цену. Каждый раз чиновники становились всё глубже в долгу.

Не в деньгах — в обязательствах.

И когда Даласу нужно было «протолкнуть» проект, устроить тендер, убрать конкурента — у него был козырь. Он держал их детей. А значит, держал и самих родителей.

Заказные убийства политиков

На определённом этапе Далас понял: деньги и влияние — это хорошо, но реальную силу дают только страх и устранение тех, кто мешает.

Первые намёки.

Сначала это были не прямые заказы, а «намёки».

Один чиновник жаловался:

— Этот депутат слишком шумный, мешает работать. Постоянно тянет нас в комиссии, грозит разоблачениями.

Другой говорил:

— Конкурент не даёт нормально вести бизнес, вечно в прокуратуру бегает.

Далас слушал и кивал. В его глазах это было не нытьё, а сигнал к действию.

Методы устрашения

Первыми шли предупреждения: подожжённая машина, разбитые окна, телефонные звонки по ночам. Если человек понимал намёк — его оставляли в живых.

Но в 90-е было много тех, кто не понимал.

Тогда вступала в игру настоящая работа.

Организация

У Далласа было три проверенных «бригады» исполнителей. Каждая действовала по-своему:

— одна работала «по-тихому» — ДТП, отравления, «несчастные случаи»;

— вторая любила показательные расправы — выстрелы на улице, взрывы машин, кровь на глазах у свидетелей;

— третья была универсальной: они могли подстроить драку, ограбление, даже инсценировать бытовую ссору, которая заканчивалась смертью.

Каждый такой «заказ» стоил дорого. Но платили не деньгами — платили возможностями: земли, лицензии, разрешения, контракты.

Резонансные дела

В городе быстро поползли слухи.

— Слышал, депутата такого-то нашли мёртвым в своей машине?

— Говорят, сердце…

— Какое сердце, ты что, там пуля была, просто всё замяли.

Или другой случай: политик шёл на выборы, активно выступал против коррупции. За неделю до голосования его сбила машина. Водитель исчез, как сквозь землю провалился.

Газеты писали об этом вскользь. Телевидение молчало. Но люди на улице знали: за этим стоит «система». И в этой системе имя Далласа звучало шёпотом.