Бесплатный фрагмент - Правда о маяках

«Святым Духом всякая тварь обновляется паки текущи на первое»

Печать Соломона, палиндром Сатор

Светильник ногама моима закон Твой, и свет стезям моим

Псалом 118

Вечная весна

Работали ли вы в семьях, за прилавком? Делали ли вы что-то своими руками? Быть может работали на заводе или фабрике? Умеете ли вы собирать лампы или диваны Икеа, словно детские конструкторы, переносящие вас в измерение налаженного быта, простого и эргономичного? (человек шел через заснеженное поле, вдали виднелся полустанок, старинный вокзал с колоннами, пилигрим шел по мосту, за спиной висел рюкзак, в руках палка, раскачивалась привешенная к рюкзаку ракушка Сантьяго).

Человек шел по мосту, вдоль дороги, под мостом ехали электрички и поезда, человек дороги вернулся домой. Поезда идут, машины едут, люди ведут детей из школы домой. Человек вернулся к себе молодой. Встрепенулся, выпрямился, улыбнулся, взгрустнулся. Человек был вплетен в ткань мирозданья. Озорная шаловливая юность махала рукой и носилась то тут, то там вместе с запахами весны, первой весны в Москве за 10 лет. Эта весна вобрала в себя все московские весны. Я — человек. И у меня есть дом. И у меня есть родной язык, на котором я говорю и пишу. Значит у меня есть родина. Я даже не скучаю по старому Томасу и по морю… Пока что.

Иногда лучше подтаявший лед, чем грязь, особенно при спуске с горы перед началом паводков. На холме с вылезшего корня сосны, облепленного грязью, капает вода. Мне теперь не надо много видеть, если что, я допишу, воссоздам картину до полноты. И уверена, что Тот, кто с белой седой бородой, не будет против, так как то, что я сотворю, довоссоздам, будет лучше, чем пустота, это будет надежда на то, что когда-нибудь все будет в полноте и совершенным.

Рядом с секцией моржей утки ныряют вниз головами — селезень и утка одновременно заныривают вниз головой и над поверхностью воды торчат две пары утиных ласт. Утиное синхронное плавание. У домика моржей — ладного сруба на берегу реки ходит седобородый дед в варежках, он занимался на тренажерах. На скамейке сидит пара матюгающихся укурков. Мне приходит смс, что икеевский бумажный торшер доставлен на почту. Я приболела, сил мало. Но видно так надо. Скоро открою завод по производству гибкого камня и будет все хорошо. Евлогий камнетес и Иаков богоборец. Евлогий был трудягой камнетесом, потом стал важным, богатым, но перестал быть человеком, тогда пострадал, покаялся, вернулся и снова стал камнетесом. Похожий сценарий, что и в притче о Блудном Сыне. Главное ведь вернуться. Даже не чаяв вернуться никогда…

Иаков Богоборец был любим Богом и боролся с Ним. Есть правда мнение толковников, что это был не Бог, а ангел. Значит боролся с ангелом.

Прогулки вдоль реки ничем не хуже прогулок вдоль моря. Все люди из моего прошлого заняты делом, и им редко выпадает минута, чтобы подумать обо мне. Хорошо, значит и мне пора быть занятым человеком. В меру занятым. Набрала кредитов, обустраиваю дом. Скоро должны привезти цифровое пианино. Не верится, что смогу дотронуться до клавиш у себя дома. Закрылись двери червоточин и теперь все хорошо. Хотя знаете, половина моего туловища, естества, остается где-то высоко в облаках. Да, и все же в конце концов я выбрала литературу. Или это она выбрала меня.

Чудо трех весен переросло в чудо весны непреходящей. Зима была аномально теплой, самой теплой московской зимой за всю мою жизнь. Если не считать нескольких морозных снежных дней, можно, наверное, сказать, что осень плавно перетекла в весну. Грачи не прилетели и не улетели. Веселью птиц не было предела. Вечная весна как нельзя лучше резонировала с вечной молодостью моей души. Бурлила нечаянная радость от обновления, воскрешения, нового рождения, полноты жизни. Меня обуяли ветра и запахи московской юности. Я была собой, просто пена пороков и уязвимость наивной незащищенности остались в прошлом.

Весна неожиданно быстро и победоносно вступала в свои права, солнце светило на улицах, все будто парило в этом свете. Зима сдавалась без боя, ей, зиме видно понравилось прятаться на крайнем севере, ей понравилось быть в воспоминаниях, т.к. когда по ней скучали, ее любили.

Под покровом трезубца Нептуна

Засветило солнце, и улица зазвенела, заискрилась, зазвучала, звуки парили расслабленно над поверхностью кутерьмы, над поверхностью пробуждающейся земли. С Маросейки открывался вид на сталинскую высотку, вид сверху, иногда удавалось поймать взглядом улетный кадр, когда в прорезь спасоглинищевского переулка заглядывало солнце и заливало его. Быть может свет этот был связан с невидимым присутствием Бога, Шхиной: на этом переулке стояла старейшая московская синагога. Через дорогу от синагоги на огороженной площадке юноши матюгаясь играли в баскетбол. Не знаю были ли эти юноши евреями или просто учились или жили по соседству… В принципе матюгалась вся Маросейка. Особенно на пятачке у макдоналдса творилось что-то неладное. Вечером из-за скопления молодежи по тротуару было невозможно ходить. Молодежь тусила — курила, бухала, болтала, ругалась. Колобродила. Короткие штаны, шапочки, кроссовки, торчащие голые ноги в зоне лодыжек. Мешковатый берлинский стиль. Хипстерня. Я не знала, чем жили, чем дышали эти люди. Они не были мне очень интересны. И хоть им привили уважение к старшим, и они не приставали ко мне с просьбами, веяло от них немного чем-то грубым, угловатым даже агрессивным. Каждое утро по пути на работу я встречала одного и того же иудея в кипе, в черном, спешащего по направлению к синагоге или уже оттуда. Он был в очках, лицо его показалось мне знакомым. Ах да, я пару лет назад видела его в баре в переулочках тверской, он громко обсуждал варианты заработков, полулегальных с каким-то финансовым аналитиком. Ничто земное евреям не чуждо. Работала я в подворотнях Маросейки, в старом доме. Подворотня была обоссана, в ней ошивались странные элементы, все бухали и курили. В соседнем подъезде с нами расположился магазин «Гнездо совы» — таро, магия, амулеты, заговоренные на успех камушки, травы, рога, копыта. В нашем же подъезде на первом этаже было несколько офисов — антикварная лавка, торгующая иконами и соцреализмом, холи скин (который у меня всегда ассоциировался с холи смок), и еще пара контор с непонятными вывесками. На последнем этаже был дешевый отель «старая москва» и эзотерический центр «серединный путь». Секта. А в нашем пространстве сдавались кабинеты для психологов. Все было вполне прилично, пристойно. Я работала администратором, менеджером. Логотипом компании была ручка двери, а вместо замочной скважины — трезубец Нептуна. Конечно, это было не случайно. Люди моря, люди Атлантиды оставили свою традицию на Путях святого Иакова. Передали ее тамплиерам и монахам бенедиктинского и цистерцианского орденов, а те в свою очередь запечатлели ее в камне, в архитектуре храмов и монастырей. Символ трезубца часто встречается в орнаменте церквей, раскиданных по Путям Сантьяго. Гусиная лапка, напоминающая трезубец, считается символом тамплиеров. Во многих католических храмах можно увидеть копию медных колонн Яхин и Боаз, которые стояли при входе в разрушенный храм Соломона, построенный Хирамом. Впоследствии эти колонны всегда фигурируют при постройке масонских храмов, в них входят на пути к свету, пройдя очищение 5 первоэлементами.

В пространстве под покровом трезубца, во втором пространстве, расположенном рядом с особняком Морозова с ракушками Сантьяго, состоялась моя первая презентация книги и была прочитана лекция о святых древних дорогах. Народу было мало, раз два и обчелся. Но действо было совершено, и презентация ознаменовала собой начало этапа возращения к людям. Фотография Сантьяго с книгой, сделанная на Виа Франчиджена, явилась символом лекции. «Твои Слова свет стезям моим». Да не подвижуся во век.

Одна приятная дама, кинезиолог, купила почти все напечатанные небольшим тиражом книги.

Я немного влезла в кредиты — купила себе цифровое пианино. Банк, который назывался «Черная кошка», принял меня на работу фриланс копирайтером.

Предстояла встреча с инструментом. Он ждал меня. И уже не щемило так под ложечкой от одиночества. Его будто бы и не было.

Мой огненный инструмент

Как вы уже знаете, по прошествии трех месяцев с момента своего возвращения к людям, к миру и к себе домой, я купила в кредит цифровое пианино Роланд. Инструмент звучал как рояль, на нем было легко играть, я не могла остановиться. Когда я доставала ноты (они пролежали в пуфике долгое время, ждали, когда я достану их), так вот в этом же пуфике неожиданно обнаружилась икона огненных ангелов, которую я считала безвозвратно утраченной. Я привезла ее лет десять назад с острова Лерос, куда поехала после папиной смерти через Одессу, Стамбул и Бодрум, и где провела почти пол-лета. На Леросе жила знаменитая старица Гавриила, она работала с прокаженными в Индии, дружила с Ганди, у нее была прямая связь с ангельским миром. Гавриила приняла постриг на святой Земле, в монастыре в Вифании, но потом подвизалась в разных странах, помогая людям, оставаясь монахиней и бессребреницей. Конец жизни она провела на острове в обители ангелов. И вот эта икона привезена оттуда. Я было подумала, что ее уже нет, вспоминала про нее. Икона пропала, когда квартира сдавалась третьим или четвертым по счету жильцам, гагаузам, трудолюбивой семье из Молдавии. Потом было еще 3 или 4 арендатора. И вот теперь ангелы вернулись домой. И черно белые клавиши дома.

Любопытно, что трезубец — это еще и символ музыки, таланта музыканта. В моем случае дара и проклятия, всю жизнь меня любили и ненавидели за мою гениальность и я использовала ее не по назначению, потакая желаниям своим и чужим и занимаясь бесконечным самовыпячиванием и самоутверждением, вместо самореализации и трудов. Одно утешает, как и многие гении, я протусовалась до 40 и остановилась. Теперь меня ждала работа. Я не теряла ни минуты времени. Лет в 20 я написала «успею впрыгнуть в последние закрывающиеся двери последнего вагона уходящего поезда». И вот теперь я в поезде. И это мой поезд.

А еще мне стали везде попадаться пятерки. Остаток денег на счете — 555, номера машин. Новое для меня число, я ломала голову к чему бы это.

А потом мне приснилась печать Соломона. Я загуглила и обнаружила, что в ней кроме всего прочего скрыт палиндром Сатор, квадрат 5 на 5, в церковнославянской версии в центре квадрата буква Н, которая также означает цифру 50. (В церковнославянском все цифры обозначаются буквами). Вот они три пятерки. Палиндром сатор — это сжатая модель мироздания и он всегда сопровождается следующей надписью: «Святым Духом всякая тварь обновляется, когда снова возвращается к началу». Я ведь вернулась к началу.. И продолжаю возвращаться. Пятеричный состав человека, пять переводит материю в дух и наоборот. В моем случае сейчас наоборот. Когда-нибудь я вернусь, и все вернется снова.

Если соединить одни и те же буквы, вписанные в квадрат палиндрома, получается узор меркаба и отчетливо видно мальтийский крест. Я купила маленький серебряный мальтийский крест в городе остановившегося времени, в Рабате, на Мальте. В ту самую поездку, когда я случайно или промыслительно, улетая с острова блаженных, оставила в аэропорту в выброшенном рюкзаке (в нем завелись жуки) большой дорожный деревянный крест, который был со мной все 10 лет скитаний и которым я когда-то крестила папу. Да, на Мальте огромное количество мегалитов, связанных с обрядами друидов и людей атлантиды. Может быть эти мегалиты также связаны с большими захоронениями и культом мертвых. Крест, забытый в помойке аэропорта на Мальте стал последней взяткой царству мертвых, и душа отца обрела покой.

Мальтийский крест — маленький, изящный, будто испещренный морщинками филиграни, узорчатого деликатного ремесла, уходящего в прошлое из-за трудоемкости и временных затрат, крестик этот висит на гвозде дома, на одной цепочке с крестом Святой Нины, подаренным мне в Тбилиси и серебряной маленькой иконой Прп. Антония, купленной у дальних пещер Киево-Печерской Лавры. «Всем нужны быстрые деньги», сказала мне филигранных дел мастерица в городке мальтийского ордена. А я бродила часами по залитым солнцем старинным улицам. Времени не существовало. Казалось, что я в раю… В музейном раю.

Недавно, придя с работы, я почувствовала сильный запах побелки или штукатурки. Зашла в комнату и о ужас, из прорвавшегося выше этажом стояка отопления лила вода, потолок был залит, пол поднялся, я вызвала аварийку, стояк перекрыли. Еще чуть-чуть и вода бы стала капать на инструмент. Но я пришла вовремя. Верхних соседей дома не было. Их не было дома и все последующие дни. И только через 3 дня проблема была устранена, инженер составил акт. Виноваты были не соседи, а старая система общих коммуникаций. Правда, инженер сразу мне объяснила, что денег они мне дать не могут. Потом увидела у меня ноты и говорит «я нашла на улице мешок выброшенных старинных нот. Вам надо?». «Конечно надо, я их заклею и буду играть». Я вспомнила о потерях своей жизни. О том, что все мамины ноты сгнили в подвале у сестры, все старые книги были проданы, когда сестра сидела на наркоте. Рояль мачеха продала, а рояльный стульчик до сих пор стоял у нее. И вот тут, подарок. Возвращение нот. Да, кстати, к Роланду бесплатно прилагалась банкетка и подставка. Так что теперь у меня было все или почти все для счастья. Чего мне не хватало? Признания, успеха, известности? Кого-то кто бы любил, понимал, и был рядом? Я по привычке, по инерции иногда звонила старым друзьям, людям из прошлого, бывшим любовникам и любовницам, но никто из них не был мне интересен и это было взаимно.

Среди нот оказался Бах в большом количестве, я сразу стала его играть, читать с листа — инвенции, симфонии, фуги. Романс «я ехала домой», издание 30 годов, рижские ноты конца 20 годов, Лист, Шуберт, Стравинский, Шостакович. Кстати «я ехала домой» был любимым романсом моей бабушки. Маминой мамы. А те самые 24 прелюдии и фуги Шостаковича в исполнении Кита Джарета я заслушала в плеере на французском Пути святого Иакова. Еще одни ноты, самарское издание 1927 года, их составителем оказался однофамилец, Пресман. Это довольно странное совпадение, т.к. людей с такой фамилией не так уж много. В общем мир мертвых заботился обо мне наверное даже лучше, чем мир живых. Хозяев этих нот должно быть уже не было в живых, как и моих родных и близких.

Прорвав покров старых вещей, покров, отделяющий мертвое от живого, через измерение антиквариата я вернулась к жизни, но вернулась ли я?

Под покровом трезубца работали психологи, они лечили человеческие души. Я была их капитаном, капитаном баронов человеческих душ. Моя душа была огнегрива, предельно открыта, наши глаза часто пересекались — они работали с душами, и их глаза тоже были зеркалами души. Я творила музыку, эту королеву душ, я чувствовала лимфотоки вселенной, запускала свои руки в покров коллективных душ. И я была в центре и я управляла этими потоками в пространстве под покровом трезубца. Психологи по призванию в большинстве своем чистые открытые создания, врачи, которые работают на пограничной территории души и тела. Я пришла сверху, я работаю на пограничной территории души и духа. Высшее предназначение искусства — очищение души и напоминание душе о Боге. Большинство психологов говорят, что зла нет. Есть зажатости, несвободы, травмы, с которыми надо работать. Возможно, на пути к освобождению будет выплеск негатива, выплеск мата, крика, вопля. Странно, но именно психологи были теми людьми, с которыми мне хотелось дружить. Странно, потому что столько лет я считала психологов шарлатанами, а саму психологию псевдонаукой, появившейся на фоне полной деградации человека. А еще, мне казалось, ла и немного кажется до сих пор, что психология потакает человеческим слабостям и порокам, оправдывает их, вместо того, чтобы указать человеку путь к истинной свободе в Боге.

В определенный момент я стала вытеснять своей энергией начальника, все меня любили и вся информация проходила через меня, я знала о его клиентах больше, чем он, и это конечно его раздражало. Маленький ничтожный повод послужил толчком к моему уходу. И значит пришло время. Я собиралась работать до весны. И если бы не обострение отношений с начальником, я бы в силу аморфности просидела еще долго на этой работе. Или если бы мне предложили повышение, оценили мой труд. Но ничего из этого не произошло. На мне висели кредиты, на дворе была уже весна, в кошельке лежала сумма на погашение первого взноса по пианино. И мне еще должна была причитаться страховка из-за залива. Впереди как всегда ждала неизвестность. Свобода окрыляла. Скоро бутон раскроется, и все зацветет.

Пост

1 марта в день рождения бабушки было прощеное воскресенье. Год выдался високосный. В Австралии горели коалы, вспышки гнева на подступах к вратам Рая, последний отсчет быть может.. Теперь вот еще и коронавирус лютовал. Из старого фотоальбома выпало семейное фото бабушки, где она в платьице с родителями и сестрой бабой Валей. Мощный бородатый отец, слепая блаженная мать, их было 11 детей в семье. Сибиряки. Это мои прабабушка и прадедушка.

1 марта странник, чистильщик, император собрал в рюкзачок все необходимое для лекции о камино сантьяго. Положил в рюкзак ракушку Сантьяго, свои книги о пути пилигрима и тамплиера, креденциаль со штампами, изображение Святого Рока, Тау крест. Выходя из дома, я заметила, что состояние будто я на Дороге, в Пути, светило солнце по-весеннему ярко в этой зиме, которой не было. Я чувствовала заступничество Сантьяго и ангелов. Один и тот же человек уже во второй раз купил мои книги и подарил розовые тюльпаны. Видимо сакральность информации не предполагала ее широкого распространения. Я планировала набрать небольшую группу, чтобы вместе идти Камино, наблюдать, чувствовать и меняться. Мы ведь все разные звезды и все по-особому светим и образуем галактику. Объятия весны словно объятия Отца. Странник шел и звенел колокольчик в рюкзаке. Человек кафедральный собор. Но из-за эпидемии все границы были временно зарыты. После презентации я подошла к батюшке с Крестом в храме на Афанасьевском переулке — получила благословение на предстоящий Великий Пост. Подошла к Кресту с букетом розовых тюльпанов в руках. Потом в ближайшем дворе заговелась, выпив бутылку Маси. И под конец шлифанула все пивом в баре на районе.

Московская серость, свобода и одиночество сделали свое дело. Врата мистерий в России закрываются. Правда, дом мой раскрывается. И сюда возвращаются ангелы из разных стран. А в Москве прибивает к земле, смиряет, обесточивает возможно из-за нехватки кислорода. Я начала думать о побеге из вновь обретенного дома. Дом — это место, из которого отправляешься в дорогу. Возможно, дом мой не здесь. И я здесь чужак, я не отсюда. Хотя я везде чужак и везде не отсюда. Странник, пришлец.

Я немного раскрыла секрет волхва, странника, джокера, двуликого януса — в каждой из своих ипостасей он в полноте и в каждом из обличий он не лжет, поэтому он не проигрывает. То есть и в минусовой и в плюсовой орбите он остается предельно собой для себя и для других. Тогда вспоминается — путь вверх и путь вниз один и тот же путь. Он же Локи и Гермес.

Я обычно приезжаю в Москву, когда здесь строят что-то окольцовывающее или что-то глобальное и (или) что-то глобально сносят. В общем -то я наблюдаю изменения ландшафта, а теперь еще изменение климата, зима просто исчезла с карты сезонов. Очень много птиц стало в городе. Речка Сетунь в одноименном заказнике попахивает нечистотами.

Я приезжаю не часто, раз в полгода и в этот раз задержалась уже почти на три месяца. На никчемной и тупой работе за гроши взяла на себя намного больше, чем того требовала ситуация. Наступила на грабли неблагодарности, и была такова. Это был освежающий пинок под зад моей всегдашней аморфности, жертвенности и слабохарактерности в одном флаконе. Я была скопищем противоречий. Но засветилось солнце новой весны, а в мире люди умирали от коронавируса. На дворе стоял Великий Пост и хотелось иногда есть. И иногда хотелось быть с кем-то, разделить радость бытия. Ко мне вернулась музыка, ко мне вернулся дом, но от меня ушли старые деструктивные унизительные модели отношений. Я больше не позволяла себя унижать и в итоге осталась одна. Или почти одна. Параллельно я все время шуршала по дому, иногда ходила гулять в сетуньский заказник, заходила в храм, который теперь был совсем рядом с домом.

Мой район мне нравился. Он был как отдельная деревенька. Как отдельный город. В общем-то здесь у меня было все, что нужно для полноценной жизни, здесь у меня было даже немного больше, чем во время затворничества в Печорах. Главное, здесь у меня была свобода, которую ничто не могло сломить. Горячий душ, пианино. Хотя не было печки и сада… и здесь я снова обрела свою молодость. Я отработала карму своего рода и могла теперь прикоснуться к музыке. А ведь почти 10 дет я была словно узник, проклятый скиталец, изгой. Я не могла дотронуться до музыки до определенного времени в силу своих несвобод, проклятий и крестов. Сегодня река искрилась по-весеннему. Еще пару дней назад я заметила издалека сквозь ветки поблескивания реки и подумала, что так играет солнце в реке только весной или летом. И сегодня эти блески радости продолжались.

А еще я недавно заметила, что у домов в нашем дворе больше не стоят лавочки.. Полжизни назад, начиная с весны, бабушки постоянно восседали на лавочках, здоровались, обсуждали всех. Для них это был просвет в их старой и не очень обеспеченной жизни. В кафе они навряд ли могли себе позволить сидеть, как в Италии или Испании…. Не знаю, может есть какие-то клубы для стариков — типа общества ветеранов или общества пенсионеров и юбиляров. Сегодня я услышала как с балкона мать звала свою дочку, было в этом что-то-деревенское, местечковое. Я повернулась и узнала ее, это была моя соседка напротив. Когда я только въехала в свой дом, в свою квартиру, а было это полжизни назад, я конечно кутила и тусила тогда жестко и весь подъезд меня обсуждал и осуждал. Мать нынешней соседки умерла лет 10 назад, а дочь при ее жизни обитала в соседнем доме с мужем и сыном. Так вот эта бабка, царствие ей небесное, с извечным беломором и огромной грудью всегда свисала с балкона и орала что-то то внуку, то кому-то еще, строила всех во дворе, и все ее боялись. Она даже не орала, а истошно рычала. И меня пыталась воспитывать. Она била внука и у нее была маленькая грязно-белая тявкающая собачка, неприятная, как и она сама. А теперь вот эстафета перешла к ее дочери. И та теперь орет с балкона один в один как ее покойная мать. Окликает дочку. Правда пока не рычит и не курит беломор. Сын уже совсем большой и учится где-то, ходит вразвалочку, за ним семенит его толстозадая пассия, они родили дитятю и гуляют рядом со стадионом во дворе. В этом доре на лавочке частенько сидит какой-нибудь алкаш или спит на этой же лавочке. Еще в нашем дворе трудятся человек 10 таджиков, они вычищают наш двор до блеска. Я конечно чувствую себя чужаком с запада, не отсюда, я другая. Но я принимаю всех и мне почти все безразличны.

А еще сегодня мне подумалось, что мое развитие двигалось от чувств и эмоций к интеллекту. Хотя в детстве я тоже была чистым интеллектом и мне пришлось, идя на поводу у других стать эмоциональной, попытаться стать как все. На самом деле меня мало что интересовало из того, что обычно интересует детей. Книги, бабушка, марки, познание, мудрость, восход солнца, большой теннис, моя собака, глобус, атлас мира, йога, медитации, цигун. Весь мир умещался в моей маленькой комнатке, 6 кв метров в центре Таллина. Эта комнатка примыкала к длинной кишкообразной кухне и была когда-то комнатой прислуги.

В последнее время так как я перестала быть жертвой и воспряла, я стала думать о возвращении долгов пусть не напрямую от людей, но через кого-то. Ко мне вернулась музыка, мне подарили старые ноты, абсолютно чужой человек… В общем-то желания продолжали исполняться, только это были уже более глобальные желания, это было возвращение меня к себе и всего что было моего ко мне.

Мне приснился мой старый пес грустный боксер с горячей мордой и грудной младенец, который увидев меня вдруг заговорил, спросил, есть ли у меня зубы.

Альбомы с марками, — я открываю их и с ними возвращается целый пласт воспоминаний детства, но к нему присовокупляется и что-то новое, новая я. Я ведь раньше не замечала, да и не придавала этому значения, что на одной из почтовых марок в разделе испания изображен пилигрим (старинные марки, не из серии флора и фауна разложены по странам). Выпуск этой марки, серии таких марок, в 1965 году был приурочен к т.н. святому году Компостеллано. В тот год всем пилигримам, дошедшим до Сантьяго в его день отпускались грехи. И день Сантьяго совпадал с воскресеньем. То есть 25 июля, день памяти апостола Иакова в католическом календаре совпадал с воскресеньем. Кстати, 25 июля это еще и день моих именин, день святой праведной Вероники по православному календарю. Следующий компостеллано будет в 2021 году. А в разделе франция в альбоме для марок есть серия со святыми католическими местами, монастырями Франции и там есть две почтовых марки с изображениями Монт Сан Мишель и Ле Пюи — ни в одном из этих мест я пока не была и каждое из них меня манит. Из Ле Пюи начинается один из самых красивых древних путей Сантьяго из Франции chemin le puy.

Мы стоим на высоком мысу, на пороге смены полюсов. Точка беззакония дошла почти что до предела и быть может теперь все будет развиваться очень быстро.

Возвращение

Коалы горели, теперь ликует коронавирус, косит всех и в силу массовой паники и информационной агитации люди скупают все в магазинах, общественные мероприятия отменены, под угрозой отмены венецианский карнавал и общие молитвы в Храме Гроба Господня при схождении благодатного огня. Моя дерзость свежей волной бьет через край. Наблюдается кризис на рынках нефти и падение индексов.

Кто бы мог подумать, что возращение императора, возвращение ангела последних времен произойдет в момент начала високосного года, когда мировые катаклизмы достигнут апогея. Монархи покинут свою страну, Англия выйдет из ЕС, Путин перелопатит конституцию и решит править бессменно. Сгорят миллионы невинных коал. И начнется эпидемия коронавируса. Границы перекроют, осёдлость станет вынужденной, но так давно желанной. Особенно в компании с черно белыми клавишами, новым инструментом и подаренными нотами. Святой Бах. Да, я успела прикоснуться к источникам извечной мудрости и силы и собрала последних светлячков и свет цитаделей. В Сантьяго карантин. Возможно, мои планы вести группу по Камино из Ле Пюи под вопросом и смещаются на осень.

И когда все начало катиться в тартарары я облеклась в новую жизнь и пятерка означала переход духа в материю. Все начинало оживать и покрываться кожей. Обретать форму, запах, цвет. Бреши в душе больше не было. Во мне бурлила жизнь, все воспоминания обновились и стали реальностью. Я была собой и счастлива. Дует сильный ветер. МЧС предупреждает о буре. На дворе пост. В аптеках закончились маски. Распродажа билетов по бросовым ценам. Я буду танцевать на развалинах и вкушать запретные плоды. Я буду позволять себе то, что не позволяла ранее и не думать о расплате, гармония в действии, птицы, цветы, деревья. Мое царство дубов. Все должно быть идеальным, когда мир рушится. «В том году зимы не будет, умрут последние старцы, произойдет обвал рынка нефти, рубль гакнется, Путин не захочет уходить, произойдет революция. По всему миру прокатится волна эпидемии коронавируса. Люди будут вынуждены сидеть дома. Границы будут закрыты. Общественные мероприятия отменены.»

Возможно все это произойдет, чтобы странник, чистильщик, император помнил о преходящести и изменчивости мира видимого и не прилеплялся ни к чему, но оставаясь телом здесь, душой был в небесных чертогах и устремлялся к земле обетованной.

Мне выплатили страховку за залитый потолок. Оказывается, мачеха, которая прописана у меня и получает вторую пенсию плюс к эстонской, и поэтому платит коммунальные платежи, так вот оказывается она платит еще и страховку. И мне перевели сумму на кредитный счет почта банка, счет этот я указала в качестве дополнительного, так как счет основной карты относится к отделению псковского региона. И о чудо, страховая сумма, упавшая на счет, буквально копейка в копейку покрыла всю сумму кредита за цифровое пианино. Теперь я счастливый полноправный обладатель портативного инструмента с рояльным звучанием «Роланд». Небо вняло моему нытью и ропоту и плачу по проданному мачехой маминому роялю и по сгнившим в подвале сестры нотам. «Людие ихже не ведех работаша ми.» Иногда и те, кто нас не любит исполняют волю Творца. Квартира преобразилась. Она снова стала моим домом.

Еще, спустя пять лет скитаний, ко мне вернулась наконец старинная икона Святителя Николая. Возможно летом я пойду Николаевский Великорецкий крестный ход. Икона эта была подарена мне во Франции в Бюсси одной монахиней, полячкой по происхождению из Карпат. Смиренная, бледная монахиня Катерина с искусанными губами и авитаминозом. Очень любила она Св Иоанна Кронштадтского и своего непутевого брата Павла, который приезжал в эту французскую глушь и брался за любую работу. Покровская община в Бюсси, я провела там почти весь Великий Пост лет 5 назад. Помню сырость, неудобная кровать для инвалидов, работа в монастыре, деревня, окутанная туманом, бургундское вино. Приезжающие паломники со всех концов старушки Европы, русская эмиграция и не только. Запах старой России, вывезенной после революции во Францию сестрами, основавшими эту общинку. И вот, я помогаю делать перестановку и ремонт в монашеском корпусе и мне перепадает икона Святителя Николая — на обороте благословение Леснинской обители и год 1953. Обитель эта ушла в раскол, а в 50-е годы там служил святой Иоанн Шанхайский. Икону почему-то не знали куда девать и я ее выпросила и мне ее подарили. Из той же обители я взяла из пустующей кельи уехавшей в Россию мать Магдалины антикварную открытку 1917 года с образом Свт. Тихона Патриарха Московского, на тот момент он еще не был канонизирован, и даже еще не было Поместного собора. Подаренную, выпрошенную икону Свт. Николая я отдала на реставрацию одной знакомой, мы встретились на Рождество в Иерусалиме на Елеоне. Жили там в одной паломнической гостинице. Настя, она иконописец, сестра ее монахиня, а их отец священник. Моя двоюродная сестра тоже монахиня, в Екатеринбурге. А еще в моем роду была первая сестра милосердия в России — Екатерина Бакунина. Я прямой потомок ее брата. Да, так вот Настя по абсолютно непонятным причинам продержала у себя икону почти 5 лет. То ее не было в Москве, то она не могла со мной встретиться. В общем странная история, но суть в том, что именно в момент окончания моих странствий и обретения дома эта икона ко мне вернулась. Спустя пять лет. Мы встретились с Настей в метро. Она уже как несколько лет переехала к отцу и сестре в Алатырь и занимается там иконописью, а раньше она пела в церковном хоре в храме Даниила Столпника за Яузой. В Алатыре я была давно, на заре своего воцерковления. Я все не могла совладать с грубыми плотскими грехами и с пагубными привычками и ездила тогда по старцам, по монастырям в надежде магического сиюминутного исцеления и освобождения. В итоге я конечно многое узнала о православии, сделала наверное что-то хорошее в своей жизни, и однажды в Алатыре я попала к ныне уже покойному старцу Иерониму. И он мне тогда сказал «лучшая музыка это монашество». А еще посоветовал читать псалмы. Мой путь к Богу так или иначе идет через музыку. Музыка это последняя станция на пути к Богу. На Пути к нашему с Ним полному союзу. Посредством музыки мне открываются все двери. И пусть я не развила свой талант настолько насколько могла бы в силу жизненных обстоятельств, я все же пришла к Богу и теперь музыка и молитва соединились в моем доме. И в этот дом вернулись ангелы и все иконы.

Через несколько дней мне предстоит поездка в Печоры. Я намереваюсь забрать кое-какие вещи, иконы, книги. Пусть все лежит в Москве. Пусть все вернется домой. В нынешние времена как никогда остро понимаешь, что все наши планы, все наши вавилонские башни могут разрушиться в одно мгновение — просто эпидемия. Границы закрыты. Надеюсь, что до Печор с Божьей помощью доберусь без приключений в этой священной весне с благословения всех дорог, с благословения затвора и пещерного внутрь собирания, неся в сердце любовь ко всему живому.

Иерусалимский отсчет

«Аще забуду тебя Иерусалим…». И как никогда пророчески звучат мои слова о последней пасхальной Литургии у Гроба Господня, написанные пять лет назад.

Кто мы? Вестники, предвозвестники, свидетели последних времен, топчущиеся у закрытых врат Храма Гроба Господня в ожидании пасхальной литургии, которая не начнется? Кто мы, застрявшие в междуречье, междустрочье, невидимки последних дорог, тайных прорезей истины. Видевшие свет невечерний? Вошедшие дважды в одну реку… Мы, успевшие краешком сердца вкусить последние крупицы утекающей истины, ускользающей любви, искрящейся, слепящей глаза красоты вечного образа, который смотрит в сердечные очи, пробиваясь сквозь бреши, сквозь пустоты, сквозь груды мусора…

Меня всегда преследовало ощущение конца, ощущение того, что я последняя вхожу в эти двери, и они после меня закроются.. И вот теперь в связи с коронавирусом могут отменить общественную Литургию в ночь схождения Благодатного огня на Пасху. Вероятно, патриарх иерусалимский и священство, и монахи будут служить, но сойдет ли огонь без людей? Ведь священники они служат людям. И огонь — это Божье благословение всем нам. Итак, Иерусалим. В тот год, когда я получила свою первую Компостеллу, пройдя Французский путь в Сантьяго, полгода спустя я получила благословение старца в монастыре на Карповке на поездку в святой град Иерусалим. Меня ждал Елеонский монастырь Иерусалима. Я получила благословение от игуменьи Моисеи, бельгийки, прожить там три месяца в трудах и молитве и конечно посещать все святые места.

В древности один святой из Иверии, земли Пресвятой Богородицы пошел поклониться небесному граду Царя великого, на родину Бога, но, пройдя тысячи километров, когда он увидел с горы небесный град, он не осмелился вступить в него. Он упал на колени, и плакал от огнем пожирающей сердце любви. Небесный град был совершенен. Святой на память и для благословения взял три камня, и повернул обратно в свои земли. Вскоре его догнал патриарх тех земель и попросил оставить камни, так как по его словам святой с этими камнями забрал все благословение Небесного града. Святой отдал патриарху 2 камня, а третий унес на родину, в землю Матери лилий, где поныне хранится этот камень, и поэтому земля та, земля Царицы, имеет не меньшую святость, чем земля самого Царя.

Воскресная Литургия перед Рождеством в Храме Гроба Господня пропитана Пасхальной радостью.

Господь явится в силе и славе, войдет как Царь в Золотые врата, которые сейчас промыслом Божиим во временном пользовании мусульман, охраняющих святыню от неверных и от варваров. Мечеть Омара стоит на месте разрушенного великого Иерусалимского Храма.

Мусульмане — ближайшая орбита к огненному сердцу. Мусульманская семья бережно хранит и передает из поколения в поколение ключи от Гроба Господня. Две мечети охраняют подступы к Храму с севера и запада. Династии держателей охранительных посохов, постукиванием которых расчищается дорога Иерусалимскому Патриарху, а звук постукивания отгоняет всю нечисть — окруженные почетом и уважением семьи.

Я иду пешком в Вифлеем за пару дней до Рождества. А потом отправляюсь своим ходом в Галилею через всю Палестину. Это небезопасно, но чистому сердцем пилигриму все дороги открыты. Заезжаю в Наблус, где колодец Иакова и где Господь встретился с самарянкой. Колодец, источник воды — место духовных откровений. В этом же святом месте в Храме покоятся мощи убитого иудеями в 1977 году Святого Филумена святогробца. Путь мой лежит через абсолютно нетуристические и довольно неприглядные грязные палестинские городки. И вот граница с Галилеей, Назарет уже недалеко. Но оказывается на данном КПП границу можно пересекать только на транспорте. Автобусы здесь не ходят. Я выгляжу подозрительно — европеоид с большим рюкзаком, ловлю машину. Рядом голосует мусульманка. Тормозит маленький рено с иудейкой за рулем. Все в сборе. КПП. «У вас есть оружие в рюкзаке?». Только нож. Мы весело едем до Назарета, земной родины Господа. Высаживаемся из машины вместе с мусульманкой. Она берет меня за руку и ничего не говоря доводит до храма Благовещения. Смотрит на меня и говорит «ты будешь молиться» и осеняет себя крестным знамением.

Ночую в хостеле в старом частном доме. Семья хозяина пришла сюда из Иордании 350 лет назад. На кухне на стене висит постер с маленькой Терезой из Лизье. Усатый не очень приятный хозяин дарит мне четки и крест. Крест теперь висит на отремонтированной мной веранде в старом Печорском доме. Знакомлюсь с полу-сумасшедшим полу-юродивым Йозепом из Словакии. Он беден, у него грязные волосы и нестриженные ногти. Он помешен на теме о цифре зверя, говорит, что Обама — это Антихрист, лживый человек. Много курит, очень добр. Хозяин приютил его. Этот чудак всех предупреждает об опасностях глобального контроля над человеческим сознанием, много говорит о биометрике, о числе 666. Он предупреждает, но его мало кто воспринимает всерьез. Его теория напоминает мне речи отказавшихся от паспортов дивеевских бродяг, Христа ради нищих и бездомных, освободивших себя от оков системы тотального рабства, консьюмеризма. «Эго — вот наш враг». Отказаться от банковских карт, социальных обязательств и отношений, убежать в горы. Только не зимой. Зима на Святой земле — цветущие яблони, шелест волн Средиземного моря, напоминающего всю совокупность морей беспечных огнегривых дней — извечный тет-а-тет с океаном.

Я иду маркированной христианской тропой из Назарета в Капернаум. На пути мне встречаются два молодых иудея. Мы идем той же тропой, но я следую знакам якоря-креста, а они маркировке национальной тропы. Они варят спагетти на примусе, я разделяю с ними трапезу. Весь день ничего во рту, кроме радости. Спагетти с тунцом. Предлагаю им все, что у меня есть — пакет с оливками. Они внимательно рассматривают их и отказываются. «Видимо, не кашерно», думаю я молча. Мы, христиане, не под законом, но под благодатью. Закон не властен над нами. Сыны свободны, и чистым все чистое. Они шутят, что увидят меня ходящей по воде, я отвечаю, что море разойдется, и Иордан повернет вспять. Мы смеемся, и обнимаем друг друга на прощание. Ночь в пределах Магдаленских на краю нагретой солнцем пещеры, в которой хозяйничают летучие мыши. Ночью прилетает ястреб. Утром семь голубей покидают пределы Магдалы, два кабанчика на противоположной стороне ущелья спешат по неотложным, поспешу и я. Мне предстоит длительный 5-часовой переход по ущелью, дикие места, ни души. Утоляю жажду гранатами. Песню ветра исполняет железный ветряной насос. Звуки разносятся по пустому ущелью.

Прямыми сделайте пути господни. Я иду по стопам Господа. Он, совершенный Человек, жил в Галилее 30 лет. Се, Человек. Вот оно, все простое. Сын Божий здесь ходил с учениками, плотничал, ловил рыбу, любовался этой красивейшей природой, ждал апостолов на берегу у костра. Без фанфар, без почестей, когда надо было — исцелял, помогал, ясно, легко, как звук, который поешь как бы сверху, без напряжения связок. Говорил Петру, куда закидывать сети, и сети прорывались от избытка, вода претворялась в вино, камни делались хлебами, хлеба умножались, и летели птицы над Галилейским морем. Таким же естественным было для Него, для Богочеловека, то, что для нас сверх естества. Для Него, сошедшего с Неба на землю, потом в преисподнюю потом обратно к Отцу, нет ничего невозможного, кроме греха, кроме смерти, кроме не-любви. Все по-настоящему, здесь, рядом, родное, не забытое, под ногами, восставшее из-под вороха опавших листьев. Так же естественно в наше время уходить в подполье, идти в противоход, быть незаметными, жить за невидимой стеной в дивном настоящем первозданном мире. А там внутри стены, ТУДА заходим в магазин, или проверить почту, иногда снять крохи на еду и на проезд.

Отец рек Иордан — простая небольшая речушка, как будто подсвеченная откуда-то из недр.

Я еще раз вернулась в Галилею, чтобы подняться на Фавор. Доехала на автобусе до Тивериады и оттуда держала путь на Фавор. Поднималась на гору пешком в новых синих кроссовках адидас. Подъем несмотря на то, что гора не очень высокая, дался с трудом. В конце сводило мышцы, икры. Я оказалась в каких-то зарослях, обнаружила стену, перелезла через нее и вот я уже на территории католического монастыря, построенного на месте Преображения. В греческом монастыре по соседству мне не слишком рады. Но я не унываю, провожу ночь в Тивериаде и возвращаюсь назад вдоль моря, обгорев на солнце и открыв купальный сезон.

Иерусалим высушивает меня изнутри. Заставляет вспоминать почаще о правде Крестного Пути, о Голгофе, о конце земной жизни. Меч на конце креста Сантьяго прошел еще глубже в сердце. Я вошла в Иерусалим по крестному пути, и также вышла. Через Голгофу. Через Яффские ворота. В новый город. В аэропорт.

Обратно в Галлию

Я летела из Тель Авива в Париж с пересадкой в Стамбуле. Лютеция встретила меня штормом. Сена буквально выходила из берегов. Вторая по счету весна в этом году. Так начался новый пост-иерусалимский отсчет. Все казалось пустотным, пустым, бессмысленным. Вечный град царя великого, где ты? Я пока еще не понимала, что со мной происходит. По инерции делала жадные глотки вина, ела сыр, хлеб, томаты. Сидела у Нотр-Дама, потом брела вдоль разбушевавшейся Сены, вспоминала свои бродяжничества. Почему-то до прилета в Париж, мне казалось, что должно произойти чудо, что меня здесь встретят с распростертыми объятиями, предложат кров и ночлег, со вниманием выслушают. Где, кто, почему?

Преддверие Сретения и Великого Поста. Мысли, что я могла бы остаться в Иерусалиме до Пасхи. Дура, недостойная во всех отношениях. Сижу на скамейке у Лувра, грущу. Парки закрыты. Буду ночевать на берегу Сены или не знаю где. Иду вдоль реки, уже выбилась из сил. Утомительный перелет через Стамбул, смена поясов, пустота, разочарование. Под мостом вижу палатку и коробки, в которых спят люди. Шквальный ветер. Краду коробку, пристраиваюсь неподалеку, жутко воняет мочой. Залезаю в теплый спальник. Засыпаю до утра. Утром, когда просыпаюсь, все еще спят. Добавляю запах, возвращаю коробку, иду пить кофе, надеюсь найти храм, но не нахожу его. Наверное, пребываю не в том измерении. Вопрос — в кармане 30 евро, холодно, дождит, идти камино — не хорошая идея, хотя и возможная, куда деваться? После Альп все возможно. На последние деньги покупаю билет по направлению к Покровскому русскому монастырю в Бюсси, в Бургундию.

Поезд рассекает Галлию, в поезде тепло и уютно. Выхожу на маленькой железнодорожной станции. Сбиваюсь с пути. Выхожу к какому-то собору 12 века, посвященному святому Сидруану. Пожилой француз интересуется куда я иду, я объясняю, что в Бюсси. Уже темно, поздно, он предлагает подвезти меня на машине. Мы едем довольно долго через поля, через деревни. И вот, ворота монастыря. Вхожу, — без стука, без предупреждения. Здесь так не принято. Меня никто не знает. После ночи на Сене выгляжу не очень. Разрешают побыть несколько дней. Кормят. Слава Богу за все. Во мне говорит мой древний пилигрим. Я чувствую камино. Оно, как потом оказывается, не так уж далеко, в 60 км — Везеле, где мощи Марии Магдалины. Оттуда начинается один из путей Сантьяго. Сначала на несколько дней, потом на неделю, а потом на 2 месяца я остаюсь в монастыре. Хожу на все службы, помогаю, тружусь не покладая рук. Мне выделяют комнату, в которой раньше жила американская монахиня Соломея, которая по состоянию здоровья покинула монастырь. Почти все ее книги, фотографии и даже специальная регулируемая кровать для парализованных — все напоминает о ней. Первое, что я вижу, когда вхожу в свое пристанище, в свою комнату — черно-белая фотография Золотых Ворот Иерусалима, и преподобномученицы великой княгини Елизаветы Федоровны. Прекрасная монастырская библиотека, тишина, красота природы, застывшая во времени маленькая бургундская деревенька, монахини, погруженные в молитву. С меня спадает груда мусора. В этой кристальной тишине я вижу свое нутро. Свои глубокие раны, свою нечистоту, несовершенство. Свое превозношение и гордость. Я читаю про маленькую Терезу, сказания о жизни древних египетских отцов, читаю Зандера — о философии добра в творчестве достоевского, читаю на английском Иоанна Дамаскина, много пишу, размышляю, гуляю. Очень сыро. Несмотря на вторую весну, сырость продолжает постоянно присутствовать в моей жизни и в моих больных легких. В Иерусалиме, в каменном и сыром доме на вершине Елеонской горы, снег не таял даже при относительно высокой температуре, я спала несколько недель в одежде. Обогреватель не мог прогреть стены и пол, я застудила тогда ногу. Кашляла и шмыгала носом, как и все. И вот теперь находящаяся в низине деревушка, если подняться на холм, была не видна из-за тумана, плотно покрывавшего ее. Деревня призрак. И только к полудню туман рассеивался, и становилось тепло и отчасти сухо. От переработок, неудобной кровати и постоянной сырости, через какое-то время я пришла в абсолютно негодное состояние. Даже бурное, яркое цветение сакуры, желтых и розовых цветов, названия которых я не знаю, местами теплое солнце и обогреватель, не радовали меня. Пришлось прибегнуть к помощи бургундского. И оно не подвело.

Весна, сырость, вино — константы бытия. И скрытые символы — гранат, крест-якорь, лилии — королевские регалии. Странно, когда вдыхаешь в символ жизнь, хотя, безусловно, символ существует всегда, и говорит о вечном, ну так вот замечая его, придавая ему значение, включая его в свою картину мироздания, он начинает встречаться постоянно, он начинает работать. Так было с гранатом. Меня преследовал гранат, я находила его везде, даже в самых неподходящих местах — на папертях церквей, на бедных кухнях севера России, зерна граната рассыпаны были на тропах святых Метеорских гор. Лилии — короли земные и Царица небес, и троичность Бытия.

Камино — я впервые узнала о лилиях и о том, что символы живые, на этом древнем пограничном пути. Помню, в ночи, вступив на франкский путь, который вел меня в Альпы, я сразу же оказалась в ином измерении. Сила древних паломнических путей Европы, сокрытая сила, забытая сила человека заговорила во мне. Ступая по нервам-дорогам, слушая голоса столетий, читая древние орнаменты на придорожных часовнях, не думая о хлебе насущном, погружаясь в средневековье, я вспоминала то, что знала всегда. Камино — это стирание временных границ. Пространственное преодоление, когда есть только сейчас и я — это уже кто-то другой.

Я завела много новых друзей среди приезжающих в Бюсси европейских паломников. Меня привлекало сочетание европейской культуры и воспитания с православием. Православный европеец — это хороший человек во всех отношениях. За пару недель до Пасхи паломники из Польши свозили меня в Париж и в Везеле к мощам Марии Магдалины. Я прокричала «буэн камино» из окна машины, когда мы проезжали мимо пилигрима. Потом по возвращении в монастырь ко мне буквально прилипла одна паломница. Оказалось, что она русская эмигрантка, живет в бельгии с мужем, и у них дочка. Еще она тяжело больна и ей предстоит опасная операция на спинной мозг. Они предлагают подвезти меня до Бельгии и приглашают пару дней погостить у них дома. И тогда мы проезжали Шампань и остановились ненадолго в Шабли, где попили вина. Я тогда и не предполагала, что окажусь в Шампани на Виа Франчиджена и пройду весь регион пешком. Тихий провинциальный бельгийский городок. Мы едем на день в Брюгге. Там я прикладываюсь к мощам Свт Василия Великого и к колбе с кровью Господа. Через пару дней я улетаю в Таллинн, а оттуда в Москву и еду в Переславль на Пасху. Суета и большое скопление гостей — это не то, что мне нужно, но таков мой выбор. Печоры, Москва, Таллин.

Лучшая Пасха, самая огненная Пасха, вне всяких сомнений была в Печорах. Если посчитать выжженные свечкой кресты после чтения 12 евангелий становится понятно, что Пасху в Печорах я встречала 4 раза. Конечно, есть еще предел мечтаний — Пасха в Иерусалиме. Но как, когда, буду ли? Пока едва ли. Печоры — тайновидческое место, где ангелы показывают себя и приоткрывается завеса тайн Божиих, даже «татям и разбойникам» как я. Беру то, что плохо лежит, то, что мне не принадлежит, то, что предано забвению, обречено на гниение и умирание, подбираю и оживляю, использую, не претендуя на обладание. В Печорах все не так как в других святых местах. Огонь Божией Премудрости до сих пор горит, и он не искажен, монастырь никогда не закрывался. А еще пещеры — прообраз бессмертной пещеры духа, заложенного зерна бессмертия в образ Божий, в нас. Здесь приживаются и прививаются только смиренные, готовые к пещерному скитскому бытию. Мне здесь не место. Слишком высоко для меня, грешной.

Дух Святой снизошел — это об откровении или о покаянии? И мы опять становимся самими собой. Человек золотой рассвет, человек монастыря, человек ни свет ни заря. И всегда трудно. Для тех, кто соприкоснулся когда-то с бездной легко не будет никогда. Идеже преизобилует благодать, преизобилует в противовес зависть, злоба. Вечер водворится плач, а заутра радость.

И вот теперь после обретения своего московского дома, впервые за три месяца я покидаю окольцованный город. В Печорах все тот же старый сад с тайной тропкой в колыбель богов, все то же печорское небо в звездах, пещера мертвеца, огонь в печке. В тишине внутренней кельи можно продолжать свою невидимую работу по созиданию вечного человека. За несколько дней я возрождаюсь духовно, омываюсь и вхожу во врата спасения. И Христос смотрит на меня как раньше любящим взглядом, и Богородица окутывает омофором материнской любви и тепла, и любимые святые и Прп. Васса Псково-Печерская — первая насельница мужского монастыря. Все иконы возвращаются домой.

Я уже как-то пыталась вернуться домой, в Москву. Пару лет назад между сменой жильцов я приезжала, но максимум на месяц. Видимо, не все было пройдено до конца и мне еще нельзя было вернуться. И мне казалось тогда, что я вернулась в пустоту, в одиночество, в чье-то непрощение, в незавершенность. В груди все еще зияла брешь. И тогда в Москве бушевал ураган, и до сих пор ровно напротив моего балкона сломанное дерево, стоит как напоминание об ураганах и не-возвращениях. Но тогда так сильно ослепительно светились иконы, теперь они больше так не светятся. Они просто есть. И я всегда отчасти там, в этом измерении. Нет больше такого контраста тьмы и света. Тогда было лето, лик архангела Гавриила в день Гаврилы летнего светился небесным светом… Обычно в этот день на Руси гремели грозы, первый сноп, как благословение небес, хранился весь последующий год. Им кормили больную скотину и благословляли урожай. Первая жатва. В Москве стояли жаркие дни вперемешку с дождями, пахло даже морем, казалось, что оно где-то рядом. Когда-то ангел научил человека изгнанного из Рая возделывать землю. И тогда в то лето я сдружилась с большим дубом, с которым продолжаю дружить до сих пор. Тогда, находясь в добровольном изгнании мне думалось, что может я в раю? Так иногда все светилось… В это измерение яркого света с иконами и райскими птицами, с ангельским блистанием, заглядывали иногда другие изгнанники и вечные должники, Агасферы, бродяги поневоле…

Теперь я в принудительной неподвижности. Режим самоизоляции. Меня не выпускают из города. А я и не рвусь никуда. Я есть сейчас и скоро Пасха. И было Благовещение и следующий день архангела Гавриила, он изображен на иконах с райской ветвью в руках, иногда с фонарем и зеркалом. Маленькая икона Благовещения нашлась в моем шкафу. Я получила ее в подарок в Назарете, в церкви Благовещения, где пел православный арабский мужской хор.

И теперь, наверное, я раскрылась в полноту бытия, когда горизонталь земного, человеческого, личного, приправленная самоуважением и свободой пересекаются с вертикалью Божьего, горнего, всегдашнего и нового, потерянного и обретенного Рая.

Карантин

Куда дальше, куда теперь? До 1 мая все страны закрыты на карантин. Коронавирус, моровое поветрие. Я без работы. Трачу кредит. Долг мой растет. Немного висит над головой тучка беспокойства, мысли о том, что кредит надо отдавать. Нужны заработки. Нужна хоть какая-то стабильность.

На обратном пути из Пскова в Москву дополнительный дешевый поезд ехал через Великие Луки. До Лук мы были одни в вагоне с одной милой молодой дамой, и сразу нашли общий язык. Все было просто и понятно, и хорошо. Разговорившись, оказалось, что мы еще и живем неподалеку. Я стала рассказывать о своем любимом дубе в заказнике «Сетунь» и об источниках. (Я где-то прочитала, что комбинация дуба и святого источника часто встречается в исторических летописях друидов, древних кельтов). «Два родника. Один облагороженный, другой дикий.» Самое удивительное, оказалось, что заказник простирается и по одну, и по другую сторону аминьевского шоссе. И с каждой стороны по два родника. «Один облагороженный, другой дикий». В Крылатском такая же картина с родниками. Парк Сетунь раскинулся в долине одноименной реки, которая течет далеко на запад и восток. Когда-то в реке этой водились бобры. Кроме того, что мы жили неподалеку друг от друга с попутчицей, у нас был еще целый ряд общностей. Безработица, долги, мысли о переезде и продаже квартиры. Мы обе владели 1 комнатными квартирами примерно одной стоимости. Но мои долги были поменьше, хоть и росли день ото дня. Мама Юли, так звали попутчицу и новую знакомую и соседку, переехала во Псков, а я часто ездила в Печоры псковские, ставшие моей духовной родиной. Я всегда подумывала о том, чтобы осесть там навсегда, писать книги, заниматься рукоделием, молитвой. Приезжать надолго к дяде был больше не вариант, мы не общались и хотя у меня все еще были ключи, я чувствовала себя нехорошо от мысли о незаконном вторжении на чужую территорию. Пусть даже эта территория была мной воскрешена и очищена, я не была владельцем. Мне нужно было что-то свое. В Луках как обычно в вагон набилось много народу. И будто и не бушевала в мире никакая пандемия. Бабушки ехали в санаторий, кто-то транзитом через Москву и на юг.

На дворе к кризису и обвалу рубля добавились суровые меры по пресечению распространения коронавируса. Количество пострадавших по всему миру не было таким уж большим, даже скорее ничтожным и реакция СМИ и политиков и государств на происходящее была просто чудовищно несоразмерной реальному положению вещей. Все было закрыто, города опустели. Магазины, рестораны, предприятия оказались на грани банкротств, людей поувольняли или посадили на удаленку, эти меры, а не коронавирус сам по себе наносили огромный ущерб жизням людей и экономике государства. Такая накрученная паника была причиной разбитых судеб, невыплаченных долгов, будущее было туманным и неясным. Ясным было только одно — мир никогда больше не будет прежним. И на фоне всего этого светило солнце с резким переходом с ночного мороза к нагревающемуся дню. Холодное утро и зябкий вечер. Мы гуляли с новой знакомой на ее стороне заказника. Заказник там казался больше похожим на лес, ландшафт был более интересным, гористым, мостики соединяли берега речушки Сетунь. Вода в источнике была солоноватой на вкус. Еще на пике этого массового помешательства и вирусной информационной атаки я стала снова владеть черно белыми клавишами. Мои руки стали меня слушаться. И пусть весь мир катится в тартарары, я буду играть свою музыку.

Заговоренная ветрами, песками, лесами, вопиющей зеленью вечной весны, чьей-то любовью, проклятая, простившая, отпустившая, заговоренная прощением и благодарностью, убаюканная дубами, музыкой сфер, вошедшая 2 раза в одну реку, я вернулась с конца земли. «От конец земли к Тебе воззвах». И сила в слабости, и победа в любви и фортуна в благодарности. И зелень, море зелени смывает время.

Просыпается природа, летят журавли по чистому небу. Ноет под ложечкой от любви ко всему живому. Через черно белые клавиши я соединяюсь с душой мира, анима мунди. Количество зараженных в Москве растет. Сначала на неделю, а потом на месяц, всех отправляют в принудительный отпуск. На улицах пусто. Люди уехали на дачу или сидят по домам. В парках правда народу довольно много, люди просачиваются через не главные входы. Воюют со стражником, просят пропустить. В России народ беззаботный, не очень дисциплинированный. Главный призыв марта «сидите дома». Есть небольшая вероятность, что в землю врежется астероид. Я открываю сезон белого вина на бульварах. Город подернут дымкой, завис в мареве ожидания, тревоги, неведения. Город затих словно перед бурей. На небе молодой месяц и яркая звезда. Я будто отмечаю начало конца, начало весны, отмечаю бессмысленность бегства, неложное упование. Слишком много птиц этой весной из-за аномально теплой зимы и изменения климата. Природный дисбаланс. Слишком много скворцов. Во времена пандемии выживут только любовники: влюбленные, смелые, центробежно спокойные. В ситуации угрозы есть 2 крайности: излишняя показная беспечность и паника. Я выбираю серединный путь.

В последний день перед тем, как все закроют, в последний теплый весенний день перед наступлением холодов я иду за водой на Крылатские Холмы пешком через парк. При спуске с горы к реке я понимаю, что очень хочу в туалет. Народу гуляет много: семьи с детьми и собаками, проносятся мимо горные велосипедисты. Приходится идти по грязи к подножию холма и прятаться за деревом. Потом прыгать, чтобы не испачкать новые кроссовки в жидкой грязи заболоченности и бурелома. Боевое крещение новых адидасов. Гиблое место. Много мертвых деревьев. Выхожу к реке, подхожу к воде и вижу под медной водой выброшенные кем-то карты таро. На меня смотрит молодой паж, романтик, мечтатель, ребенок. Вечно влюбленный и юный. Игривый. Златогривый. Сижу на скамейке и смотрю на покосившийся деревянный баркас, кораблик, то ли севший на мель, то ли брошенный кем-то на произвол судьбы. С другой стороны парка тоже привратники. Людей выпускают, но не впускают. Я иду на холмы. Летят журавли. Сижу на холме и впускаю весну. Начинается смена циклона. Грядут холода.

Времена принудительного карантина, самоизоляции, затвора. Количество инфицированных возросло. Пошел снег в самом конце марта. Покрывая память, покрывая мертвых. Кто бы мог подумать, что возвращение императора совпадет с началом конца, с первым предвестием начала неминуемых катаклизмов и глобального кризиса. Времени будто бы нет и людей, словно все вымерли. Притихли, застыли. Возможно, у нас получится с Божьей помощью остановить распространение вируса если он вообще существует, или поддаться мировому господству нового большого брата… Я всегда чувствовала, что застану последние времена. Буду свидетелем или участником последней битвы. Я, ангел апокалипсиса, ангел последних времен. Жизнь многих государств заморожена. Самое неприятное, что закрыли церкви в Европе. Многие говорят, что пока Литургия служится, мир существует. Пока приносится бескровная жертва Бога за наши людские грехи. Пока есть последняя капля веры, которой все нипочем, ибо все в деснице Божьей. Эта паника как проверка на вшивость, проверка, есть ли еще вера и мужество в людских сердцах. Раскрывшаяся и оттаявшая земля снова заморожена и покрыта сугробами.

«Горе беременным и питающим сосцами в эти дни». Две моих близких таллинских подруги беременны. Одна впервые, другая во второй раз от бывшего мужа, отца первого ребенка.

Блаженны те, кто всегда против, блаженны непокорные, свободные души, они выживут в этой суматохе им все нипочем. Они привыкли быть гонимыми, отстаивать свое право на свободу. Они привыкли быть одинокими, оставленными всеми из-за непонимания. Они ангелы последних времен. Общество не любит непокорных, гонит непокорных, ненавидит правдолюбцев. Гниет верхушка церкви. Они все заодно. Блаженны затворники. Для них вынужденный карантин знаком и приятен. Это всего лишь еще один затвор, которых было так много. Только вот свет немного померк, ощутимо. Господи, куда бежать? Блаженны мудрые и свободные, неподвластные смуте, сохраняющие кувуклию своей души нетронутой. Неоскверненной.

Благодаря тому что советский режим вытравил привычный сословный традиционный уклад, вытравил отчасти страх Божий, вытравил и исказил все, на чем базировались ценности и мотивации русского человека, выковался хам на просторах Руси. Но, пожалуй, что никогда не существовало в России, если не считать высших слоев интеллигенции, такого вида как человек свободный. Человек образованный и свободный. И не ведал враг рода человеческого, что в последние времена благодаря новому расцвету православия и отчасти даже благодаря хаму, на Руси, кроме всех послушных соглашателей, так называемых членов Церкви, сидящих по домам из-за эпидемии, будут и те кто пойдут своим путем и в силу обретенной на западе, и в лоне церкви внутренней свободы, наложенной на советскую дерзость, останутся и будут способны остаться верными ее чадами. Вы можете назвать их ругатели, сыны неповиновения, ангелы последних времен. Да, кроткими их назвать сложно. Но любовь в них полыхает и готовы идти до конца, положить душу свою за брата. Они воины, выкупленные у ада за большую цену, вошедшие дважды в одну реку, дважды рожденные. Прошедшие огонь и воду и котлы с горящей медью, и вошедшие в покой последних времен. Для них найдется место в небесных чертогах. Потому как когда все испугались заболеть и поверили несуществующей угрозе, раздуваемой донельзя в СМИ, когда Церковь покорно слушалась государство, вернее не церковь, церковь — это все люди, а некоторые представители верхушки, которые призвали народ в церковь не ходить, чтобы не заразиться, так вот тогда они не убоялись. Они всегда были против. Им отчасти и нечего терять. Их мужество выковалось дальними походами, вера натренировалась в экстремальных ситуациях, они знают как выжить без удобств, в лесу, в горах, их не страшат пустые полки холодильников, они чают воскресения мертвых и свержения существующего правительства, они одиноки, их жизненное поле расчищено и пределы вольности и свободы простираются далеко за горизонт. Они готовы в любой момент пуститься в дальний путь налегке, с почти что пустым карманом. Хотя они знали и времена, когда деньги не помещались в карман и когда ветер уносил их на вино и удовольствия. Но и в том, и в другом качестве они были честны и смелы и были собой, принимая все как из рук судьбы, как из рук Божьих. Они непокорны и для них нет авторитетов кроме Бога. Ему Одному, живущему в сердце они доверяют и на Него уповают. Хотя иногда уходят в темные заводи и теряют свет из вида, ангел приставленный к ним, помогает им выбраться.. И музыка небесных сфер очищает их душу и возвращает на стези свои. Они талантливы и неистовы — о людях судят по себе, забывая, что род человеческий мелок, труслив, лжив. Всегда или почти всегда они наступают на одни и те же грабли разочарования и одиночества. В силу чувства собственного достоинства, привитого им как сынам Царствия и как гражданам неба и западных стран, они привыкли немного потакать себе в слабостях и не отказывать в дозволительных удовольствиях. В последнее время все больше в меру, дабы не потревожить покров гармонии и света. Они готовятся к бою, к новому изгнанию. И хотя их возвращение в свой старый дом состоялось, ни они, ни мир уже никогда не будут прежними.

Пески времени словно барханы, песчаные бури, если читать новости. А так, — Пост, Благовещение, храмы открыты пока, звонят колокола, и мы пока живы. Светит солнце, начало апреля. Травка зеленеет, птички чирикают. Самое время откупорить балкон и открыть сезон, обрести обетованное царство. Портвейн припорошило прошлогодней балконной пылью, скопившейся в древесном междорамии. Горькая сладость его сродни старой копоти икон, смеси лампадного масла и ладана. Сегодня птицы не вьют гнезд, потому что всё время летают вместе с ангельским чином и радуются, радуются. Я выдуваю прошлогоднюю пыль вовне, поскрипывают ставни, нежно ласкает солнце, чирикают дворовые уборщики узбеки. С этим карантином Москва начинает превращаться в деревню. Неспешный бег секунд под чистым небом. К концу месяца вполне возможно станет видно млечный путь. Млечный путь видно теперь и у меня дома. Над цифровым пианино висит большая карта звездного неба, вид с южного и северного полушарий. Она досталась мне за копейки на распродаже в книжном интернет-магазине Гиперион, сам магазин расположился в уютнейшем местечке старой Москвы, недалеко от Ивановской горки на Хохловском переулке. Там еще символ египетского бога на стене. От бесплатной курьерской доставки меня отделяло полторы тысячи, пришлось еще докупить книг. Гений места, Прилепин и Сирано де Бержерак. Они тоже ждут своего часа на полке. Я давно не покупала книг.

Вовне улетают запахи прошлых жильцов, арендаторов. Наступило время наследника, императора. Я вкручиваю лампочки, старой метлой сбиваю паутинку с углов, покупаю новую метлу с цветочками. Цветущие метлы. Только сейчас начала понимать, что у меня есть дом. Особенно это чувствуется, когда я ложусь спать на удобный, в меру жесткий матрас под покровом икон и тишины. А сегодня пью портвейн, всего две стопочки, приправленный песками времени в честь обретения царства.

Возможно, что император подошел к последней двери последнего возвращения. За которой — вход в обители тишины и бесстрастия, о которых наш герой пока и не догадывается. И там за этими вратами — хранение уст, внутренних и внешних, хранение молчания, воздержание и бесстрастие, начало бесконечного Пути в обетованное Царствие, последнее возвращение к себе, чтобы дальше идти к Богу.

Все реки когда-то впадают в море, все реки текут на восток. Реки человеческих судеб впадают в океан покоя и безбрежности, в океан безгрешности. «И умерли в один день и воскресли в день 8, в день всеобщего воскресения.» После того как Бог почил от дел Своих, все началось, а потом все кончится. Опять.

Все реки впадают в море

«Познати на Земли Путь Твой, во всех языцех спасение Твое».

Когда я стала пилигримом дорог и миров, я поняла, что каждая страна она Богом хранимая. У каждой нации есть свои небесные покровители, свои ангелы, есть свое уникальное преломление небесного, вечного сквозь призму этноса, охарактеризованного определенным географическим положением, особенностями языка, и далее культурой, архитектурой, традицией. И из этого вырастает многообразие культур и восприятий и смыслов. В каждой стране есть хорошие люди.. На мой взгляд, хороших людей на западе больше, чем в России.. Просто хороших, нормальных людей, которые не позволяют себе говна и хамства.. Которые умеют уважать соседа, просто улыбаются, более искренние и многие соблюдают простой принцип «не делать ближнему того, чего бы не хотели, чтобы делали им». Никакого спасения других и никакого имперского мессианства.

Есть еще, правда, почти что вымерший вид небожителей — носителей русской дореволюционной культуры и духа.. Многие называют их интеллигенты. Я называю их небожители.. Месяца еще не прошло со дня смерти 96 летней небесной пташки, Нины Ивановны Гордеевой.. Она похоронена вместе с мужем, Леней, у них одно надгробие, и на камне выбито «Gordeevid», в переводе с эстонского «Гордеевы». Они неразлучны во Вселенной, прожили на земле вместе 75 лет, и всегда любили друг друга. Просто Нине Ивановне надо было прожить еще год после смерти Лени, чтобы до-коваться до золота и быть принятой в его объятия и в объятия Отца небесного. Доковаться одиночеством, оставленностью, горем, болезнью.. Я пришла почтить ее память на маленькое старинное кладбище в Нымме и как неожиданно оказалось, в канун ее дня рождения. Желтый листик прилип к имени Нины Ивановны на мокром могильном камне.. И было так легко на душе, было чувство, что меня ждали, что мне рады. Рядом с Ниночкой Ивановной, которая была похожа на бантик, куколку, всегда было радостно.. Рядом с ней как-то все сразу дисциплинировалось внутри, собиралось, все было хорошим, живым, светлым. Всегдашнее чувство юмора, никаких жалоб, никогда, а если и были сетования, то представьте себе по такому поводу как перелом руки в 96 лет, правой руки. Это причиняло постоянную боль и неудобство, но Нина Ивановна не сдавалась, сама передвигалась по городу и очень уж сильно не жаловалась. Конечно в таком возрасте процесс сращивания происходит либо очень долго либо до конца не происходит вообще. Мы обычно случайно встречались на Всенощной в Казанском храме Таллина, она жила неподалеку, а я на тот момент часто останавливалась в Кадриорге, так что мы не договаривались о встрече, но время от времени встречались и я знала о том, что происходит в ее жизни в той или иной степени. Нина Ивановна хорошо знала мою бабушку — мамину маму, в основном по Печорскому периоду. Леня, ее будущий муж и она сама познакомились в Печорах, которые тогда были частью Эстонской парламентской республики. Бабушка Ляля и ее сестра Таня ходили в Печорскую гимназию. Я помню забавную деталь, меня после маминой смерти несколько раз летом отправляли в Москву погостить к Ляле и дяде, они жили на Проспекте мира. И я помню запах метро Щербаковская, запах теплого воздуха, который дул с такой силой, что двери на выходе из метро открывались с трудом. Так вот, деталь, — у бабушки смеялся живот. Когда она смеялась, довольно бесшумно, у нее смеялся живот. А еще она не чувствовала запахи — осложнение после гайморита. Ляля была на все руки мастерица, с непростым деспотическим нравом, требовательная, строгая, но в то же время довольно трусливая, что казалось исповедания своих убеждений или использования социального положения. Дядя до сих пор ее боготворит, наверное потому что она при жизни боготворила его, и он так и находится всю жизнь под ее колпаком, не раскрывшись в полноту своей человеческой личности. Он всего боится, он даже после смерти своей наставницы, мамы, продолжает бояться напортачить и вызвать ее гнев, сделать что-то не так. Он абсолютно зажат и перманентно патологически напуган и тщеславен. Еще у них в квартире у дедушки Лити была коллекция маленьких бутылочек, которые он привозил из заморских путешествий, он был художественным руководителем ансамбля Моисеева и часто ездил в гастроли, даже в Австралию. За бутылочками висела гирлянда, и я всегда заходила к нему в комнату и просила его зажечь лампочки. Это была мистерия, счастье мое не знало границ, когда каждая бутылочка вдруг начинала блестеть и словно оживала. И у дедушки в кабинете сильно пахло одеколоном, французским, вернее Колоньским. А бабушка всегда всех оценивала, обсуждала, мне казалось, что я не соответствую ее высоким критериям, — она очень гордилась, что была потомком Бакуниных. И конечно она была красивая, эффектная, в молодости была похожа на Вивьен Ли. А я была спортсменка. Да, и я жила с папой, КГБ шником, я чувствовала, что для них я что-то низшее, культурно и сословно. Они всячески свысока втихаря пытались привить мне истинную культуру и высокие нравственные убеждения. Хотя они бросили маму, корчившуюся от боли, когда она была уже при смерти. Они были в ссоре и никто из них не приехал, не помог. Только тетка, мамина кузина, которую все считали развратной богемой, заботилась о ней и предоставила ей кров у себя дома. И опять и снова «доковаться болью, оставленностью, предательством».

Нина Ивановна была всегда веселая и радостная, простая, и ничего не надумывала, ей были присущи дисциплинированность, хорошая память, искренний живой интерес к людям и к их судьбам.. Есть интеллигенты крупные, немного высокомерные, даже жестокие, скорее наверное требовательные нежели чем милосердные — к себе, к людям, с очень высокой планкой нравственности и культуры.. Но Нина Ивановна она была пташка, маленькая милая девочка.. В идеале всех интеллигентов объединяет декоммунизированность, они никогда не осквернились Советским режимом, они пронесли дух дореволюционной России через всю жизнь, сохранив нравственную чистоту и человеческую культуру. Радуйтесь, Ниночка Ивановна, теперь вы с любимым Леней на небесах.

С Днем Рождения.. Многая лета.. Вечная память…

Это от Нины Ивановны, которая была, как и ее муж, патриотка Эстонии, я когда-то впервые услышала древнее название земли Эстонии Terra Mariana. Земля Святой Марии. И уже став пилигримом, мне явили себя древние паломнические пути и святыни маленькой хуторской Эстонии, с Ганзейским Ревелем и русским Дерптом во главе. А еще с тевтонцами, цистерцианцами, ливонцами, замками, городами в табакерке, остановившимся временем. Через всю эту землю проходит паломнический путь от таллинского монастыря святой Бригитты до замка Нейгаузен в Вана Вастселинна. И на этой земле жили такие небожители как Нина Ивановна и Леонид Михайлович, а еще потомки Ганских сестры Аленушка и Танечка, которые тоже дожили почти до 100 лет и умерли практически в один день. И эти, последние, они как раз относились к типу строгих, мощных интеллигентов, требовательных. Но думаю, что реки, полноводные реки и милосердных и правдивых небожителей теперь влились в океан рая. И там они играют и журчат каждый по-своему — строго, радостно, честно, открыто.

Ну а одна из историй пилигрима началась с камня, когда-то, у врат монастыря святой Бригитты наш герой выбрал путь камня.

Пасха Красная