18+
Прав ли Бушков, или Тающий ледяной трон

Бесплатный фрагмент - Прав ли Бушков, или Тающий ледяной трон

Художественно-историческое исследование

Объем: 560 бумажных стр.

Формат: epub, fb2, pdfRead, mobi

Подробнее

Вместо предисловия. Маятник качнётся…

Помните, сколько было написано в годы перестройки и сразу после падения СССР о Сталине? Сколько опубликовано из ранее написанного, что давилось и запрещалось цензурой? Каким откровением было это для многих из нас? Сейчас модно среди людей моего поколения стало изображать из себя эдаких Василиев Аксёновых. Дескать, мы всё знали ещё до того как… Не надо преувеличивать, господа! В начале восьмидесятых казалось, что те времена уже поросли быльём, и даже рассказы родителей оседали где-то в подсознании. Тем сильнее был эффект информационного взрыва во второй половине восьмидесятых. И мы не заметили, как обличительство стало перехлёстывать пределы разумного. Это как маятник — дошёл до предела вправо и устремился обратно влево, набирая скорость. Ахнуть не успели, как обличительство сменилось оправдательством. Появились книги Мухина, Калашникова, С. и Е. Рыбасов (любителей обходить острые углы и бездоказательно оправдывать сталинские преступления) и, наконец, Бушкова (в его толстых книгах в первую очередь бросаются в глаза грандиозные умолчания). Молодёжь, которой не довелось прочесть ни Солженицына, ни Варлама Шаламова, ни Льва Разгона, которые нынче уже не в моде, почитывает творения Бушковых-Мухиных (если она вообще что-нибудь почитывает) и проникается идеей величия нашего советского прошлого. Что ж, не без этого. Как сказал Симонов — был культ, но была и личность. И не сыскать в истории другой личности, в чьих руках сошлось бы столько возможностей. Товарищ Сталин не был сумасшедшим, садистом, кровавым маньяком. По крайней мере, в начале своей политической карьеры, дальше уже напрашиваются подозрения… Не был он и бездарностью, и «выдающейся посредственностью», как называл его Троцкий. Напротив, это был весьма талантливый государственный деятель. И как знать, не сделай он своей главной ошибки, быть может, мы жили бы сейчас в совершенно другом государстве. За примерами далеко ходить не надо — Франко, Хуан Перон… И всё-таки именно он подтолкнул нас к тому краху, который мы пережили в конце 20 века. От ран, полученных в его» царствование», страна так и не смогла оправиться. Да, он создал нашу промышленность. Но это — лишь побочный результат его драконовской внутренней и тупо-агрессивной в конечном итоге внешней политики. Все его созидательные достижения выглядят таковыми лишь по сравнению с почти полным отсутствием созидательных тенденций в эпоху новейшей российской истории, эпоху либерализма и демократии. На фоне нынешней российской элиты не мудрено выглядеть политическим и экономическим гением. Цель этой книги — снова привлечь внимание читателя к стратегической ошибке, совершённой Сталиным. Напомнить о той страшной цене, которую заплатили за неё страна и народ. О тех странных, порой необъяснимых, совершенно иррациональных действиях, которые усугубляли её последствия. И о тех альтернативах, которые, на мой взгляд, очевидны каждому вдумчивому исследователю сталинского периода нашей истории. Не исключено, что в будущем нас ожидает чьё-то авторитарное или даже диктаторское правление. Так что нам всем не помешает, отбросив эмоции, сделать из своей истории кое-какие прагматические выводы.

Глава 1. Главная ошибка Сталина

Итак… Почему же лилось столько крови? А если не крови, то горьких слёз. А если не слёз, то солёного, едкого пота. Почему сгорело столько нервов, сломалось столько судеб? Не стану интриговать читателя, исподволь подводя его в течение всей книги к давным-давно известному выводу. Наоборот, дерзко выношу его в начало. Всё потому, что мы на протяжении советского периода нашей истории только и делали, что воевать собирались. (И воевали.) А война, как известно, дело дорогое. Она требует не только жизней и крови, но и денег. Много денег. Кто-то сказал: чтобы воевать, нужны, во-первых, деньги. Во-вторых — нужны деньги. И в-третьих — нужны опять таки деньги. А ради того, чтобы добыть денег, нужно проливать кровь, слёзы и пот. Вот такая вот взаимообусловленность и закольцованная причинность. Да и не просто воевать мы собирались, а завоёвывать мир (или, в раннесоветском варианте, совершать Мировую революцию). А это ещё дороже, чем просто защищаться, гораздо дороже!

Может, кто-то сомневается, что именно стремление к мировому господству двигало нашими вождями? Что ж, перенесёмся мысленно в розовые, рассветные годы молодой республики Советов. Не станем считать актом агрессии денонсацию Брестского мира осенью 1918 года, хоть она и сопровождалась пропагандистской трескотнёй на тему мировой революции во всём диапазоне тогдашних СМИ. Брестский мир был вынужденным, грабительским и несправедливым, по нему были отторгнуты от России многие её исконные земли, и любое правительство на месте тогдашнего ленинского воспользовалось бы поражением Германии и Австро-Венгрии, чтобы восстановить статус-кво на западных границах. Но вот «польский поход» 1920 г. можно считать с полным на то основанием первой попыткой «разжигания мирового пожара». Советское правительство напрягало разорённую Мировой и Гражданской войнами страну не только чтобы отвоевать занятые польской армией территории Белоруссии и Украины. Целью первого этапа наступления была Варшава. Дальше планировался рывок к Берлину, а передохнуть предполагалось аж на Рейне. А там — кто знает?.. Может быть, Париж, Мадрид…. Лондон! «Сталин был, пожалуй, единственным, кто в 1920 г. страстно протестовал против ввода Красной армии в Польшу. Зная народ не из книжек, он был уверен, что никакой революции в Польше не будет, никто войска Красной армии там не поддержит, и они бесславно погибнут». (Ю. Мухин. Убийцы Сталина. См. примеч. 1.) Что ж, может, и был он единственным, не буду оспаривать. Но если Сталин даже и протестовал против вторжения в Польшу, даже если знание реальной политической и экономической обстановки делало его скептиком в отношении польской революции в 1920 году, это ещё не говорит о том, что он был принципиальным противником мировой революции и стремления к мировому господству. Напротив, он был горячим сторонником этой идеи и всей своей последующей жизнью доказал это. А во время «польского похода» он в основном просто резвился всласть, будучи комиссаром при командующем Юго-Западным фронтом («командюгозапе») Егорове. В пику ненавистному товарищу Троцкому Сталин всеми силами мешал сосредоточению войск для штурма Варшавы. Главной ударной силой Юго-Западного фронта была Первая конная армия Будённого. Прямыми и недвусмысленными указаниями главкома Каменева и предреввоенсовета Троцкого от 11 и 13 августа 1920 г. Первая конная переподчинялась командующему Западным фронтом Тухачевскому и разворачивалась на север, к Варшаве. Сталин же с Егоровым науськивали Будённого и Ворошилова к югу, на Львов, а от Каменева с Троцким отругивались, пытаясь оправдать открытое неподчинение тем, что «… вывести из боя такое крупное соединение, как армия, далеко не просто». (С. и Е. Рыбас. СТАЛИН. Судьба и стратегия. См. примеч. 2.)

Так ведь понятное дело. Где гражданская война, там и лихая партизанщина. Джигитовал кавказец, славы хотелось! Как же, Троцкому да Мишке Тухачевскому Варшава, а ему чего?

В результате Первая конная повернула на Замостье — Люблин — Варшаву только 20 августа. Это и стало одной из причин разгрома красных под Варшавой (так называемого «чуда на Висле»), хотя потом свалили всё на Тухачевского. А ещё сыграли свою роль толковые распоряжения французского советника генерала Вейгана, да отчаянная храбрость польских добровольцев, уже ездивших на позиции на варшавском городском трамвае…

К этим событиям мы вернёмся чуть позже, а пока пойдём далее. Здесь только заметим вскользь, что товарищу Сталину и всем нам впоследствии, словно по некому историческому заклятью, ещё неоднократно суждено было спотыкаться на польском вопросе.

Итак, отгремела Гражданская война, поросли травой могилы погибших в польском походе, расцвёл НЭП, страна Советов переводила дух после семи лет войны и смуты, как человек после тифозной горячки… И тут вдруг опять не стало у страны более важной задачи, чем мировая революция! Момент для неё, надо сказать, был самый подходящий. К 1923 году чрезвычайно обострилась социально-политическая ситуация в Германии. Причиной тому послужила варварская политика стран Антанты в лице их репарационной комиссии. «Проклятых бошей» решено было обобрать так, чтобы отнять у них малейшую надежду на восстановление германского военного потенциала. Репарационные платежи оказались непосильными для немцев, но победители истолковали их прекращение как злостный саботаж. В наказание 11 января 1923 г. французские и бельгийские войска приступили к оккупации Рурского промышленного района. Вслед за оккупацией начались широкие репрессии — из области было выселено в другие районы Германии 130 тысяч человек. В стране нарастало общенародное возмущение, даже командование слабенького германского рейхсвера планировало военные акции против оккупантов. При этом оно рассчитывало на помощь Красной армии, рассматривая коммунистическую Россию как единственного потенциального союзника.

А у коммунистической России были свои виды на Германию. В понимании советских лидеров новая германо-французская война прекрасно сочеталась бы с немецкой пролетарской революцией. Григорий Зиновьев набросал тезисы «Грядущая германская революция и задачи РКП», которые были одобрены на специальном пленуме ЦК 23 сентября 1923 года. Поскольку германские коммунисты не обладали достаточным влиянием среди народа (хоть и старались выпрыгнуть из штанов), потихоньку решено было привлечь к делу в качестве их союзника молодую, но борзую Германскую Национал-социалистическую рабочую партию, возглавляемую неким А. Гитлером…

Каша заваривалась нешуточная. «Через Профинтерн был выделен для поддержки бастующих германских рабочих 1 млн. золотых марок и объявлен сбор пожертвований». (С. и Е. Рыбас. СТАЛИН. Судьба и стратегия. См. примеч. 3.) Готовилась и продовольственная помощь немецкому народу в размере 60 миллионов пудов зерна. Для финансирования всей затеи Наркомторгу было поручено создать дополнительный, как сказали бы сейчас, «внебюджетный» фонд в размере 200 миллионов рублей золотом. В недрах «министерства мировой революции» — пресловутого Коминтерна — формировалось будущее правительство новой Германии. Готовились к нелегальной переброске в Германию тысячи коммунистов (организаторов и агитаторов) для усиления германской компартии. К польско-советской границе выдвигались значительные силы Красной армии, в первую очередь кавалерия.

Товарищ Сталин и тут понимал ситуацию лучше, смотрел на проблему шире и мыслил глубже, чем всякие политические попрыгунчики типа Троцкого и Гриши Зиновьева. Вот что писал он в своих «замечаниях» к «тезисам» последнего. «Нужно сказать в тезисах прямо и отчётливо, что рабочая революция в Германии означает вероятную войну Франции и Польши (а может быть, и других государств) с Германией, или в самом лучшем случае — блокаду Германии (не дадут подвозить хлеб из Америки и проч.), против чего должны быть намечены меры теперь же. Этот вопрос затушёван в тезисах.

Нужно сказать в тезисах ясно и отчётливо, что революция в Германии и наша помощь немцам продовольствием, оружием, людьми и проч. означает войну России с Польшей, и, может быть, с другими лимитрофами, ибо ясно, что без победоносной войны, по крайней мере с Польшей, нам не удастся не только подвозить продукты, но и сохранить связи с Германией (рассчитывать на то, что при рабочей революции в Германии Польша останется нейтральной и даст нам возможность транзита через польский коридор и Литву — значит рассчитывать на чудо; то же самое нужно сказать о Латвии, а ещё больше об Англии, которая не даст подвозить с моря). Я уже не говорю о других основаниях военной поддержки революционной Германии с нашей стороны. Если мы хотим действительно помочь немцам — а мы этого хотим и должны помочь, — нужно нам готовиться к войне, серьёзно и всесторонне, ибо дело будет идти, в конце концов, о существовании Советской Федерации и о судьбах мировой революции на ближайший период. (Курсив мой. — С. Ю.) В тезисах этот вопрос тоже затушёван». (И. Сталин. Сочинения. См. примеч. 4.) Комментарии, на мой взгляд, излишни.

Но не срослось что-то, не забурлило, не разгорелось. Германский пролетариат проявил необъяснимую пассивность, и ни дерзкий мятеж Гитлеровской национал-социалистической партии в Мюнхене, получивший впоследствии наименование «Пивного путча», ни бои на баррикадах в Гамбурге не привели к общегерманскому восстанию. Советская верхушка тоже не то заколебалась в последний момент, не то опоздала вмешаться. Главнокомандующий рейхсвера генерал-полковник фон Сект, воспользовавшись полномочиями, полученными от президента и канцлера, легко подавил разрозненные выступления. И с Францией, несмотря на её оскорбительное поведение, германское правительство тоже предпочло искать соглашения, а не военного конфликта.

При написании этой главы и некоторых других я широко пользовался материалами из книги Святослава и Екатерины Рыбас «СТАЛИН. Судьба и стратегия». Надо сказать, фактура в ней собрана богатейшая, и позволяющая делать совершенно определённые выводы. Но авторы с упорством, достойным лучшего применения, регулярно преподносят нам умозаключения такого вот рода: «Нажав в последний момент на тормоза, Сталин и его союзники предпочли не рисковать. Хотя по инерции коммунистический бронепоезд ещё долгое время шёл в направлении „Всеевропейского Союза Советских Социалистических Республик“, среди его командиров стала созревать мысль о другом пути». (С. и Е. Рыбас. СТАЛИН. Судьба и стратегия. См. примеч. 5.) Что подвигло авторов к такому оптимистическому выводу, для меня так и осталось тайной за семью печатями. По крайней мере, товарищ Сталин никогда не сомневался, что «другой путь» ведёт в тупик…

Но погодите, погодите! Ведь не зря же говорят, что лучший способ обороны — наступление. Может быть, это вопрос немедленной жизни и смерти — ну вот не может СССР выжить, не подмяв под себя хотя бы Европу, иначе европейские страны сами его сомнут. Рассмотрим же наших соседей по Европе. Вот Германия и Франция с Англией, каково же их состояние после четырёх лет взаимного истребления? Ну, Германия противником быть никак не может. Она лишена армии и ввергнута в нищету и хаос. Это скорее политический партнёр. Или поле для политической игры, о чём было сказано выше. А Франции и Англии ну очень уж неудобно воевать против нас. Как-то в девятнадцатом веке уже пробовали — и что получилось? При помощи итальянцев и турок еле-еле после длительной осады взяли Севастополь — крохотный краешек земли русской, импровизированную крепость с наскоро возведёнными земляными бастионами. Совались зачем-то на Камчатку — ну что они там забыли? Какие такие стратегические цели преследовали за многие тысячи вёрст от Москвы и Санкт-Петербурга? Ну а в Петербург и соваться не стали. Понимали прекрасно, что по зубам получат. Так, помаячили на горизонте, действуя на нервы государю Николаю Павловичу. В общем и целом, Крымская война принесла нашим противникам скорее моральное удовлетворение, нежели какой-нибудь осязаемый материальный эффект.

В двадцатом веке военно-техническое оснащение слишком мало изменилось, чтобы поразить Россию, не имея общей границы с ней. Да ещё Первая мировая война подействовала оглушающее не только на проигравших, но и на победителей. И французы, и англичане выступали на мировой арене как-то вяло, больше стараясь удержать занятые позиции, чем стремясь к новым «аннексиям и контрибуциям». Франция на всякий случай усиленно отгораживалась от Германии линией Мажино, придерживаясь чисто оборонительной стратегии. Французская колониальная политика потихоньку заходила в тупик. Всё труднее становилось сдерживать силами «иностранного легиона» постоянные мятежи полудиких племён в Северной Африке. Внутриполитическая обстановка определялась рискованными социальными экспериментами, такими, как снисходительное и даже поощрительное отношение к возникновению легальной массовой коммунистической партии, а там и создание правительства Народного фронта (какая уж тут агрессия против Советской России!).

Англия всегда была нашим недоброжелателем, но ей тоже по большому счёту не до нас после мировой войны. Англичан тоже заботили проблемы в их огромных владениях, разбросанных по всему земному шару. Эксплуатация зависимых территорий всегда была делом непростым, да, они приносили прибыль, но они же требовали и долгосрочных капитальных вложений. Несмотря на все усилия, росли сепаратистские тенденции в «белых доминионах» — Канаде, Австралии и Южной Африке, не отставала от них жемчужина британской короны Индия, а ведь были ещё Египет, Центральная Африка, Ближний Восток, Юго-Восточная Азия. Управление империей, над которой никогда не заходит солнце, требовало постоянного внимания, гибкой политики, умелого сочетания военных угроз и подачек местным элитам. В таких условиях противоборство с Советской Россией постепенно сводилось к словесным заявлениям. К тому же англичане с их колониально-островной психологией совершенно не думали о развитии сухопутных сил своей метрополии. Ну а с одним флотом против России много не навоюешь…

Заглядывая в будущее, видим, что такое положение сохранялось до конца тридцатых годов. Правда, когда разразился советско-финский конфликт, французы и англичане озаботились-таки военными планами, даже обсуждали горячо возможность бомбардировки бакинских нефтепромыслов. Это что-то сродни величайшему подвигу захвата Севастополя. Но серьёзная часть планов строилась на том, чтобы попытаться в очередной раз втянуть в войну гитлеровскую Германию и дальше уже привычно загребать жар чужими руками.

Господин Бушков обычно начинает свои логические построения от государственного положения России при царе Горохе, «от крещения Руси при Володимире Святом», или хотя бы от комплиментов Иосифу (Юзефу) Пилсудскому, противнику Иосифа Сталина в давнем польском походе 1920 года. Да позволено будет и мне уделить немного места этому государственному деятелю и созданной им державе! Ведь именно Польша на раннем этапе существования СССР была его главным противником на западе. Страна была, мягко говоря, своеобразная. Очень древняя, с очень богатой историей и традициями. И в то же время очень молодая. Дело в том, что история польского государства временно прекратилась в конце восемнадцатого века, ибо её правящие классы оказались бессильны создать и поддерживать в работоспособном состоянии какую бы то ни было государственную структуру. В результате буквально разложившаяся заживо страна была поделена между соседями — Россией, Австро-Венгрией и Пруссией. Россия, кстати, до последнего пыталась её спасти. Екатерина Великая посадила на польский престол своего фаворита и оказывала ему всемерную поддержку, но личность (фаворит, разумеется) была настолько ничтожная, что все усилия не увенчались успехом. Австрия и Пруссия алчно настаивали на разделе, и Екатерине пришлось уступить… Как легко догадаться, поляки впоследствии обвинили во всём Россию, кого ж ещё, ну сами посудите! Дальше стало ещё интереснее. Польское шляхетство (дворянство), доведшее свою страну до полного краха, после раздела вдруг озаботилось возрождением её государственности и былого величия. Историки подозревают, что причиной воскресшего патриотизма явилась политика новой немецкой и русской администрации, позволявшей шляхетству драть с крестьянства не семь шкур, как было раньше, а только три-четыре, и пресекавшей наиболее уродливые проявления милой польскому сердцу анархии. Деятели польского «национально-освободительного» движения почему-то именовали себя социалистами, хотя их революционное учение (если оно было) отличалось полным пренебрежением к «хлопському проблемату», т. е. к проблемам крестьян, которых господа польские революционеры именовали «холопами», а ещё «быдлом». Это движение скорее можно было бы назвать шляхетским национал-социализмом.

Неоднократно восхваляемый господином Бушковым Пилсудский как раз и был эдаким национал-социалистом от шляхты. Социалист-бомбист-террорист-авантюрист, вдоволь насидевшийся в российских и немецких тюрьмах, пан Володыевский, князь Понятовский и Стефан Баторий (см. примеч. 6) в одном лице по мнению романистов, он к началу мировой войны оказался на территории Австро-Венгрии. Быстро сориентировавшись в переменившейся политической обстановке, наш пан Володыевский предложил имперскому правительству свои услуги по формированию польских легионов для борьбы с Россией. Однако поляки так и не оправдали надежд, возлагавшихся на них австрийцами, ибо новоявленный князь Понятовский категорически не хотел таскать каштаны из огня для Габсбургов. А там и вовсе кинул своих покровителей, организовав под эгидой Германской империи некое польское марионеточное государство. «Ни один чёрт не знал, кстати говоря, что в ней творится и что это за такая новая страна — Польша». (М. Булгаков. Белая гвардия. См. примеч. 7.) Вскоре и Германская, и Австро-Венгерская империи канули в небытие, и польское государство из марионеточного превратилось в самое настоящее. Пришлось оно весьма кстати для Антанты, планировавшей использовать поляков как пушечное мясо против красной России. Потому нашему Стефану Баторию быстренько организовали неплохую армию, вооружили, одели в красивые мундиры, обули в щегольские сапоги, нахлобучили на головы угловатые польские «конфедератки» с обширными козырьками. Но наш пан Володыевский энергично крутил носом вдоль и поперёк дуновений европейской политики, вынюхивая, откуда запахнет жареным, ибо был он последним рыцарем Жечи Посполитой (см. примеч. 8), ибо была у него Мечта… Мечта волшебная, мечта хрустальная! Как блестящий кавалер изящной глиссадой выводит прекрасную паненку на паркет бальной залы, под сиянье люстр и жирандолей, под восхищённые и завистливые взгляды, так он хотел вывести Польшу в ряд ведущих европейских держав! И потому наметившийся было союз с Деникиным новый Стефан Баторий, что называется, похерил. Тёмная злоба поднималась со дна души его при воспоминании о царской России. Пусть что угодно, только не воскресить прежнюю Россию! Да пусть лучше большевики! Схлестнёмся с ними один на один! Совершенно непонятно, что творилось в романтической башке последнего рыцаря Жечи Посполитой, какие мысли сталкивались в ней и вышибали друг друга, почему предпочёл он остаться один на один с большевиками… Понятно только, что очередной крах Польши в 1939 году предопределён был чудовищным авантюризмом и крайней русофобией последнего её рыцаря.

Но будущее, увы, сокрыто от нас. Весной 1920 года двинул он свои легионы по Украине и Белоруссии, чтобы восстановить, наконец, историческую справедливость, и вернуть польской державе её границы 1773 года — «от можа до можа»! («От моря до моря». ) Новоявленный польский Цезарь ориентировал легионеров следующим образом: «… глава государства и польское правительство стоят на позиции безусловного ослабления России… В настоящее время польское правительство намерено поддержать национальное украинское движение (Петлюру — С. Ю.), чтобы создать самостоятельное украинское государство и таким путём значительно ослабить Россию, оторвав от неё самую богатую зерном и природными ископаемыми окраину. Ведущей идеей создания самостоятельной Украины является создание барьера между Польшей и Россией и переход Украины под польское влияние и обеспечение таким путём экспансии Польши как экономической — для создания себе рынка сбыта, так и политической». (См. примеч. 9.) Ох, напрасно шептали своему главнокомандующему на ушко верные генералы Галлер, Скерский, Шептицкий, Ридза-Смиглый и прочие, что авантюра сия ничем хорошим кончиться не может. Последовавший со стороны красных ответный удар был воистину зубодробительным. Красные шли, чтобы напоить коней в Висле и вымыть сапоги в Рейне. Довольно быстро польская армия была отброшена от Березины и Днепра к стенам Варшавы. Антанта всполошилась. Смелости пану Володыевскому было не занимать, а вот военных талантов явно не хватало, хоть он к тому времени и успел произвести себя в маршалы. Французские покровители срочно прислали ему на помощь начальника штаба самого маршала Фоша генерала Вейгана с целой свитой опытных офицеров. «Восточный бастион Европы» должен устоять во что бы то ни стало! Но наш князь Понятовский оказался в щекотливом положении. С одной стороны, Польшу надо спасать, а с другой — смерть как не хочется отдавать лавры победителя какому то Вейгану. Потому оба спасителя Польши, по свидетельству современников, сидели в варшавском Бельведере (см. примеч. 10) по разным кабинетам и общались между собой дипломатическими нотами.

У красных между тем дела шли всё хуже и хуже. Слишком велики были темпы наступления, слишком растянут фронт и коммуникации. Брошены в бой последние резервы, на исходе боеприпасы. Первая конная, как уже было сказано выше, с большим опозданием повернула на Варшаву с Львовского направления. Уже нет надежды дойти до Рейна, взять бы Варшаву! Командующий Западным красным фронтом Михаил Тухачевский с трудом собирает к северу от Варшавы кулак из потрёпанных частей для решающего удара… Но мудрый генерал Вейган разгадал замыслы красного командования и расставил западню войскам Тухачевского. Вовремя нанесённый контрудар, подрезавший северную группировку, смешал карты азартных красных игроков. В штабах воцарилась паника, вмиг всё рухнуло, пали духом измотанные красные войска и побежали обратно на восток. Чудо на Висле! Спасена Польша! И спасена репутация новоявленного Стефана Батория, а ведь как недалёк был он от позора, уже варшавские газеты требовали его отставки, уже сам считал он дело всей жизни проигранным! А теперь — триумф. Весело понеслась на восток польская кавалерия, захватывая трофеи и пленных. Пленных было много — десятки тысяч, грозные пролетарские армии практически перестали существовать. За колючей проволокой лагерей беспощадно косил их сыпной тиф… Ясновельможные паны брезгливо воротили носы от этой копошащейся, оборванной и вшивой массы.

Наш Стефан Баторий, ещё видимо не совсем отойдя от шока, проявил рыцарское отношение к поверженному противнику и выдал такой вот мемуар: «Столь длинные марши, прерываемые к тому же боями, могут служить к чести как армии, так и её руководителей. Особенно же нельзя отнести к числу средних величин и посредственностей командующего, который имеет достаточно сил и энергии, воли и уменья, чтобы проводить подобную работу». (См. примеч. 11.) Но затем славный маршал поостыл слегка, приосанился, напыжился и изрёк следующее: «Основная слабость красных заключалась в неспособности Тухачевского руководить войсками, в его неумении увязывать свои мысли с повседневной жизнедеятельностью войск». (Цитирую по памяти, но за общий смысл ручаюсь.) На мой взгляд, ни то, ни другое не имеет никакого отношения к сути дела, ибо не могут быть приняты во внимание высказывания на подобные темы бездарного полководца, заварившего авантюрную военно-политическую кашу, расхлёбывать которую вынуждены были другие. Это может представлять некоторый интерес лишь как пара дополнительных штрихов к его портрету.

Но перевернём страницу истории. В начале следующего, 1921 года между Советской Россией и Польшей был заключён мирный договор, по которому к последней отошли немалые земли Западной Белоруссии и Украины. Славная Жечь Посполитая всё же возродилась, хоть и в несколько усечённом виде (до Чёрного «можа» не дотянули), и усталый, но счастливый пан Володыевский мог, наконец, скромно отойти в сторонку, чтобы не мешать соотечественникам наслаждаться вновь обретённой государственностью. И тут началось то, что наш Стефан Баторий мог бы легко предвидеть, будучи ещё подданным Российской империи, если бы имел хоть минимум непредвзятого отношения к историческим событиям. Обретя давно чаемые «шляхетские вольности», сливки польского общества впали в самую безобразную анархию. В возрождённом польском сейме «увлечённо бузили 112 (сто двенадцать!) политических партий». (А. Бушков. Красный монарх. См. примеч. 12.) Независимая Польша быстро погружалась в пучину исконного шляхетского беззакония, политического словоблудия, мздоимства и казнокрадства. Оторопело взирал наш пан Володыевский на дела рук своих. Неужели ради этого вот пускал он романтические слёзы, боролся, совершал теракты, отбывал тюремные сроки, воевал, терпел удары по самолюбию? Неужели Польша, горячо любимая Польша, едва успев народиться, уже нуждается в оздоровлении?! И, скрепя сердце, пришлось нашему Стефану Баторию признать крах своих политических идеалов, и пойти на самый примитивный военный переворот, и установить самую пошлую военную диктатуру, гордо поименовав её режимом «санации» («оздоровления»).

И возглашают ныне бушковы: браво политическому гению маршалу Пилсудскому, который героически ликвидировал тот бардак, который сам же и устроил!

Великий деятель скончался в 1935 году, осиротив своих подданных. Небывало пышные похороны достойно увенчали славный жизненный путь основателя новой польской державы. Его наследники оказались достойны заветов великого маршала и продолжили внешнеполитический курс на её расширение. В 1938 году, после начала германской аннексии Чехословакии, из-под самого носа Гитлера поляками был выхвачен лакомый кусок в виде Тешинского края. Так что, учитывая всё вышесказанное, я не могу не признать некоторой опасности, исходящей для нас от Польши. Что уж тут говорить, если даже Гитлер одно время её побаивался!

А ещё с нами соседствовала и угрожала нам Румыния… Это не смешно, однажды румыны всё же дошли до Сталинграда!

Да, Польша и Румыния — противники. Но был у них, как у потенциальных агрессоров, один небольшой недостаток. Как говорится, много амбиции, но мало амуниции. «Амуницию» — от английского ammunition — патроны, боеприпасы, в широком смысле слова — оружие этим странам поставляла Антанта (кстати, не бесплатно), но ни Англия, ни Франция, да и никто в мире в двадцатых и начале тридцатых годов не имел выдающихся результатов в разработке и производстве вооружений. К тому же, и англичане, и французы с удовольствием поставляли свои изделия и в… СССР! (Читайте Суворова! Особенно впечатляет то место из главы 8-й «Последней республики», где описывается, как в 1925 году министр авиации Франции Лоран Эйнек с букетом роз провожает на парижском вокзале советскую секретную миссию, закупавшую под видом чего-то там авиамоторы и даже готовые бомбардировщики…) Относительно Польши можно ещё сказать, что половину её населения (и, соответственно, армии) составляли «люди второго сорта» — угнетаемые по национальному и религиозному признаку белорусы и украинцы, которые, мягко говоря, недолюбливали «панов» и в случае чего не стали бы воевать с красной Россией всерьёз. Сами наименования, присвоенные дипломатами Антанты восточноевропейским странам, говорят об изначально оборонительной роли этих государственных образований. Вслушайтесь: «санитарный кордон»… «лимитрофы»… Поэтому, как бы ни усердствовали многочисленные сталинские адвокаты, как бы ни раздували они польскую и румынскую угрозу, пытаясь тем самым оправдать коммунистический милитаризм, всё-таки меня не оставляет ощущение, что Польша с Румынией для СССР — это как-то несерьёзно. По сравнению с Советской Россией им всегда суждено было оставаться военными и политическими карликами.

Надеюсь, читатель согласится со мной, что, ещё с большим на то основанием, то же самое можно сказать о Литве, Латвии и Эстонии, а также и о Финляндии (речь о ней впереди).

Многочисленные русские эмигранты, как успевшие самостоятельно унести ноги от большевиков, так и отправленные вслед за ними на пресловутом пароходе, внимательно следили за ситуацией в СССР и Европе. Судя по таким фамилиям, как Сикорский, Зворыкин, Бунин, Шаляпин, Куприн и др. уехали далеко не самые худшие. Были среди них и те, кого ныне назвали бы политологами, обладавшие всей полнотой информации и недюжинным интеллектом. Поэтому представляется вполне корректным привести в подкрепление своей точки зрения хотя бы такую цитату:

«Внешнеполитически следующие 20 — 30 лет будут передышкой. (! — С. Ю.) Ни одно европейское государство не способно на агрессивную политику, даже если бы правительства этого желали. Поэтому Россия может, не оглядываясь, заниматься постройкой собственного дома и позволить себе роскошь слабой централизованной власти (ну каково! — С. Ю.), более слабой даже, чем это диктуется соображениями здравого смысла». (Б. А. Бахметьев — В. А. Маклаков. Совершенно лично и доверительно. Переписка. См. примеч. 13.)

Это было написано в 1928 году.

Правда, реальные события пошли несколько по иному, более быстрому сценарию. Победа нацистов на выборах в Рейхстаг и назначение Адольфа Гитлера рейхсканцлером — 1932 год — начало 1933-го. Первая агрессивная акция гитлеровской Германии — ввод слабеньких сил вермахта в Рейнскую демилитаризованную зону — март 1936 года. Начало гражданской войны в Испании, где состоялась осторожная проба сил главных будущих участников Второй мировой войны — лето 1936 года. Аншлюс Австрии — февраль 1938-го… Но ведь нельзя забывать и о том общеизвестном факте, что без хитрых манёвров руководимой из Москвы Германской коммунистической партии Гитлер никогда бы не смог оказаться у власти.

Лишь к концу тридцатых на дальних восточных рубежах Страны Советов появился серьёзный агрессор — Япония. Да, опасный, но не смертельно. И в первую очередь потому, что за спиной японцев лежал разорённый ими и ненавидящий их огромный Китай с недобитой армией Чан Кай Ши, с повстанческо-партизанским движением Мао. Управиться с Японией можно было без особого напряга, что и подтвердилось неоднократно в дальнейшем.

В общем, как это ни прискорбно для сталинских адвокатов, все двадцатые годы, в начале и даже середине тридцатых на всей мировой арене не было у СССР достойных противников (а того, что в 1941-м нанёс нам неожиданный сокрушительный удар, мы создали себе сами). И международная обстановка была в целом спокойной. Вылазки генерала Балаховича с польской территории, боевые действия на КВЖД и у озера Ханка (см. примеч. 14) да шакальи наскоки среднеазиатских «басмачей» не в счёт. Существованию или хотя бы каким-то важным жизненным интересам Советской державы эти мелочи не угрожали. Ничто не мешало ей быть при желании покладистой и миролюбивой. Правда, некоторые утверждают, что уважающее себя государство ну просто должно стремиться к внешней экспансии и даже к мировому господству. Ради собственного процветания. Примеров тому в истории, в общем-то, тьма, и не мне оспаривать эту точку зрения. В частности, наша недавняя история наглядно продемонстрировала нам, что процветает и благоденствует тот, кто занял в мире лидирующее военно-политическое положение и структурирует под себя мировую экономику.

Ну, хорошо. Допустим, завоевание мирового господства — кратчайший путь к процветанию и благоденствию. Да и преграждающих этот путь наших бывших союзников любить и уважать нам не за что. Наши союзники по Антанте (и не только они!) цинично использовали нас с начала Первой мировой войны. История настолько гнусная, что заслуживает довольно подробного изложения, хотя бы для того, чтобы не возникало чувства вины за пакт Молотова-Риббентропа и страдания европейских стран от гитлеровской оккупации. Победа Антанты над блоком центральных держав была оплачена более всего именно русской кровью. Война для нас началась с катастрофы. Ещё задолго до её начала мы поломали собственные стратегические планы в угоду Франции. Мы ведь не собирались наступать в Восточной Пруссии и в Польше севернее Полесья. Здесь и дорог-то старались не строить сверх необходимого минимума, наоборот, крепости возводили — Брест, Гродно, Осовец. Российский генштаб планировал наступление на южном фланге, против Австро-Венгрии, по гораздо более удобным местам, с глубоким продвижением в Европу, с радикальным перекраиванием её карты… От всего этого пришлось отказаться, поскольку Франция была крупнейшим нашим кредитором и могла диктовать условия. А тут ещё французская армия сразу же оказалась в пиковом положении из-за идиотизма собственных политиков и военных, то ли недооценивших германскую мощь, то ли воспринявших всерьёз все заявления о нейтралитете Бельгии. Кайзер соблюдать этот нейтралитет разумеется не собирался, и его войска, захватывая незащищённую Бельгию согласно плану Шлиффена, стали обходить французов с фланга с очевидным намерением повернуть на Париж. Франция взмолилась о помощи! Англичане мало того что вступили в войну позже всех, так ещё и не торопились перебрасывать через пролив свои скудные сухопутные силы (у них даже всеобщей воинской повинности ещё не было), вместо этого предпочитая нажимать на Россию по дипломатическим каналам… И Россия проявила благородство, ринувшись выручать союзницу. Русское наступление в Восточной Пруссии и Польше вынудило германцев снимать войска с западного направления, и помогло союзникам совершить «чудо на Марне». Но вот для России всё закончилось плачевно. Армия Самсонова в Восточной Пруссии была окружена и разгромлена. Народный патриотический подъём августа 1914 года угас, уже в самом начале войны сменившись разочарованием и неверием в собственные силы. Да куда же царь-батюшка смотрит? Да что ж за армия у нас? Да стоят ли чего наши генералы?!..

Между тем трагедия продолжалась. Казалось бы, выполнив союзнический долг ценой страшных жертв, мы могли рассчитывать на помощь англичан и французов тяжёлым для нас летом 1915 года. Но не тут-то было. Союзнички и пальцем не шевельнули, чтобы нам помочь. Отсиживались в окопах, наращивали промышленную мощь, пополняли арсеналы и готовились к будущим решающим битвам. А мы отступали. Отдавали Польшу, Белоруссию, Прибалтику и Галицию, отходили обратно на восток через политые кровью карпатские перевалы.

И всё же в 1916 году, несмотря на тяжкие поражения, Россия оказывается способной нанести врагу серьёзный удар. Знаменитое наступление Брусилова приводит к широкому прорыву австрийского фронта (что само по себе чудо в условиях Первой мировой) и вновь срывает планы германцев. Для спасения Австро-Венгрии кайзер вынужден перебрасывать войска из-под Вердена.

Иногда кажется, что наши союзники по Антанте не столько заботились о победе над врагом, сколько о предотвращении успехов России на этом поприще. Англичане пропустили в Чёрное море германские крейсера «Гебен» и «Бреслау», хотя вполне могли бы их уничтожить. После заключения англо-франко-русского договора о правах Российской империи на Константинополь и проливы Первый лорд британского Адмиралтейства Уинстон Черчилль выступил с инициативой десанта на турецкую территорию в районе Дарданелл. С целью самим утвердиться в проливах и не допустить занятия их Россией. Правда, операция с треском провалилась, и эту пощёчину от турок Черчилль помнил потом всю жизнь, но злился почему-то… на Россию.

При всём при этом мы ещё посылали на Западный фронт своих солдат («Русский экспедиционный корпус во Франции»)!

Победа, как известно, куётся в тылу. Она является плодом усилий не только армии, но и промышленности, и сельского хозяйства, и финансовой системы государства. Как же обстояли дела у России на её, так сказать, тыловых позициях? Отвратительно обстояли дела. Страна под руководством царя, аристократов и молодой буржуазии оказалась к войне не готова. Не хватало орудий, снарядов, винтовок, шинелей, сапог, бинтов и прочего добра. Россия надеялась на помощь промышленно развитых Англии и Франции. Не задаром, разумеется. Мы готовы были платить золотом. С конца 1914 до начала 1917 г. в «Бэнк оф Инглэнд» в качестве залога, обеспечивающего кредит на закупку вооружения и боеприпасов, было отправлено российского золота на 60 миллионов тогдашних фунтов стерлингов. Но англичане выполнение российских заказов сорвали (своих проблем, видимо, хватало) и российское правительство вынуждено было перевести часть заказов и золота в Североамериканские соединённые штаты. Но и мощная заокеанская держава не пожелала надрываться, помогая нам. САСШ едва-едва осилили до февраля 1917 г. одну десятую от объёма заказа. А золота нам так и не вернули под шумок сначала революции, потом гражданской войны. Одна треть его количества так и осталась в «Бэнк оф Инглэнд», остальное прикарманили американцы.

Император Николай Второй, предчувствуя крах монархии, стал заранее готовиться к нему и в 1915 г. отправил в лондонский «Бэрриш Бразерс бэнк» двенадцать тонн своего «личного» золота. Эсминцы Балтийского флота доставили золото в заранее условленную точку рандеву, где оно было перегружено на британский крейсер. «Хозяин земли русской» надеялся, что эти сокровища обеспечат ему и его семье безбедное существование в случае бегства из России, но вышло иначе. После Февральской революции англичане отказались принять свергнутого императора с его семейством, не приведя по этому поводу никаких внятных аргументов. Предположительно, двенадцать тонн золота и стали истинной причиной отказа. Романовы были расстреляны большевиками, а золото так и осталось в хранилище лондонского банка. В 1986 г. Шеварднадзе подписал с Маргарет Тэтчер «нулевой вариант», по которому золото перешло в собственность Великобритании.

С этим золотом связана ещё одна тёмная история. Поговаривают, «Бэрриш Бразерс» заартачились, когда британское правительство потребовало выдачи золота. Что, СССР отказался от своих прав на него? Но все же оно было депонировано не кем ни будь там, а императором всероссийским… Законные наследники в британской королевской семье? А как насчёт законных владельцев? В Соединённом королевстве не существует срока давности по делам о наследстве. Мы банк солидный и репутация нам дороже всего. Злые языки утверждают, что после этого по распоряжению нового демократического правительства России под Свердловском-Екатеринбургом в пожарном порядке были раскопаны первые попавшиеся останки, которых по всей России со времён гражданской войны скопилось немерено. В том же пожарном порядке была проведена комплексная экспертиза по идентификации останков, достоверность которой вызвала большие сомнения многих профессионалов. Кости торжественно схоронили в Петропавловской крепости, и британское правительство получило возможность предъявить «Бэрриш Бразерс» свидетельства о смерти Николая Романова и членов его семьи.

Но вернёмся к другим делам нашим скорбным. Причины Февральской революции нужно искать, разумеется, в болезнях самого российского социума, а не в кознях наших противников и союзников в мировой войне. Тем не менее, как те, так и другие приложили руку к разжиганию пожара в России, а некоторые, хоть и не толкали нас к пропасти, но и не помогли нам ничем. Свидетельств об этом достаточно. Как минимум, все благосклонно взирали на наши несчастья, ибо знали, что в накладе не останутся. Революция ввергла Россию в пучину анархии. В армии полковые комитеты и отмена чинопочитания, в городах разгул преступности, в деревнях погромы имений, везде коррупция и невиданная инфляция. Весь этот бедлам стал причиной отлива российских капиталов в европейские и американские банки. Состоятельные люди переводили свои средства за рубеж и сами собирались туда же. Россия стремительно деградировала, а Франция, Англия и Америка столь же стремительно богатели, несмотря на войну. Ещё больше богатели нейтральные Швейцария, Швеция, Норвегия… Положение было настолько серьёзным, что правительство Керенского задумалось об отмене конвертируемости рубля и тайны банковских операций. Но не успели. Эту программу довелось выполнять уже большевикам, захватившим власть осенью 1917 года.

Справедливости ради следует сказать, что новые правители унаследовали от старых массу проблем, которые и принялись решать в меру своего разумения. Например, из войны следовало в срочном порядке выходить, и выйти с достоинством уже не получалось, поскольку армия разваливалась на глазах. Сколько бы ни критиковали пресловутый Брестский мир, а был он необходим России, потому что неизбежен. Одним из самых унизительных его условий была огромная контрибуция золотом. До конца мировой войны большевики успели перегнать в Германию два эшелона с этим драгоценным металлом. После капитуляции Германии золото попало в руки французов, а позднее (в 1924 г.) они по-братски поделились им с англичанами. И до сих пор об этом золоте в приличном обществе вспоминать не принято.

А ещё за рубежом осталось огромное недвижимое имущество бывшей Российской империи и её подданных. У русской аристократии, финансовых и промышленных тузов, придворных, представителей царствующей династии считалось хорошим тоном отдыхать во французской Ницце, на Лазурном берегу. Там приобретались дома, виллы, а то и целые дворцы. Кроме того, еще Екатерина Великая построила там наши военно-морские казармы. Русская казна вложила также немалые денежки в прокладку железной дороги до Ниццы, что подтверждалось увесистым пакетом акций. После падения Российской империи французы правдами и неправдами (в основном — неправдами) прибрали к рукам почти все эти богатства. Но это ещё не главное. Гораздо больше русской недвижимости находилось в так называемых «Святых землях», на территориях нынешних Израиля, Египта, Сирии, Ливана, Иордании, где в те времена заправляли англичане. Они тоже погрели свои шаловливые ручки около нашего имущества, в одночасье ставшего бесхозным.

Но всех переплюнули по своему свинству наши братья-славяне, чехи и словаки, не желавшие в годы Первой мировой войны сражаться на стороне своего государя, императора Австро-Венгрии Франца-Иосифа. Десятки тысяч их положили оружие и сдались русской армии. Из них на территории России был сформирован чехословацкий добровольческий корпус, который после заключения Брестского мира оказался в подвешенном состоянии, и был объявлен частью вооружённых сил Антанты, признавшей будущее независимое чехословацкое государство. Советское правительство обязалась перед бывшими союзниками по Антанте доставить чешских легионеров во Владивосток, откуда французские и английские корабли должны были перебросить их на европейский театр военных действий. Но из-за революционного бардака на российских путях сообщения десятки эшелонов с легионерами растянулись по Великому сибирскому пути от Урала до Владивостока. Антибольшевистские силы использовали ситуацию, усиленно муссируя слухи, что «комиссары» по секретному договору с австрийцами собираются разоружить корпус и выдать легионеров Австро-Венгрии, где им, как дезертирам и предателям, нечего ждать кроме петли. Конечно, ни один разумный человек не верил этому бреду, так как советская власть в Сибири, а тем более на Дальнем востоке весной 1918 г. не обладала силами, способными разоружить весьма многочисленные по тем временам регулярные воинские формирования, сплочённые своей чужеродностью ко всему окружающему и, к тому же, успевшие понюхать пороху в июньском наступлении 1917 г. Но генералы Гайда и Сыровы «купились» на эти слухи и подняли мятеж под лозунгом восстановления попранной большевиками российской демократии. Разумеется, амбиции новоявленных чешских бонапартов дополнились стремлением руководства Антанты не столько свергнуть большевиков, сколько разжечь в России полномасштабную гражданскую войну, что, как мы увидим в дальнейшем, принесло Европе и Америке дополнительные выгоды. В результате восстания чехи вмиг оказались хозяевами всей огромной Сибири. О том, что они там творили, хорошо свидетельствует тогдашняя поговорка: «Я чешский комендант! Могу расстрелять, а могу и… повесить». Бессудные казни всех заподозренных в большевизме, грабежи, изнасилования, сожжение деревень — вот далеко не полный перечень чехословацких злодеяний на сибирской земле. В довершение всего в руках чехов оказалась половина тогдашнего российского золотого запаса, эвакуированного большевиками вглубь страны. Полтора года спустя, вдоволь натешившись и покидая Сибирь, чехи увезли с собой золота на 7 миллиардов долларов по нынешнему курсу. Это золото впоследствии стало основой экономической мощи их молодой республики.

Большая часть захваченного чехословаками золота досталась «омскому диктатору», «верховному правителю России» адмиралу Колчаку. Поскольку наиболее промышленно развитые центральные области России вместе с главными арсеналами и военными заводами оказались в руках большевиков, их противникам приходилось закупать всё необходимое для ведения боевых действий у американцев, англичан, французов и даже японцев. Расплачивались, естественно, золотом и сырьём. Это оказалось очень кстати для наших бывших союзников, поскольку всех этих винтовок, пулемётов, патронов, снарядов, обмундирования цвета хаки, ремней с портупеями, армейских ботинок на толстой подошве и прочего после окончания мировой войны было просто девать некуда.

Советской России капиталистический мир официально объявил бойкот и экономическую блокаду, большевиков в западных газетах именовали не иначе как варварами и извергами рода человеческого, но при всём при том правительства предпочитали «не замечать» контактов некоторых частных компаний с «преступным большевистским режимом». Оружие, боеприпасы и основное военное снаряжение Советская Россия могла производить и сама, но ей нужны были паровозы, станки, запчасти к ним, а также сырьё и продовольствие, поскольку наиболее богатые им окраинные районы отошли к белым. За всё это большевики готовы были расплачиваться золотом из той половины государственного запаса, которая осталась у них. Кроме того, коммунистическая идеология не только не запрещала, а прямо предписывала реквизировать богатства эксплуататоров трудового народа. Так что недостатка в средствах большевики поначалу не испытывали. Утверждают, что во время гражданской войны они потихоньку вывозили ценности и получали необходимое через прибалтийские и скандинавские страны, а их обличители в правительственных кругах Европы и Америки взирали на это сквозь пальцы, поскольку очень уж выгодная коммерция получалась. За нечистоплотность сделки коммунисты вынуждены были доплачивать от 15 до 20%, не считая затрат на поддержание в открытом состоянии нелегального канала. А ещё связывать себя кое-какими кабальными обязательствами на послевоенный период.

Официально поддерживая белых и бойкотируя красных, «заграница» за хорошие денежки помогала и тем, и другим, причём ровно настолько, чтобы гражданская война на территории России подольше не угасала. Ну, сами посудите — чем плохо? Оба противника в азарте бессмысленной драки готовы снять с себя последнее! А после её окончания и от красных, и от белых можно ожидать выгоднейших концессий на всё хоть сколько-нибудь стоящее, что только есть в России. Да о таком «бизнесе» можно только мечтать.

Помните, что было написано на печке у Турбиных ещё в 1918 году? Правильно, были там написаны слова, «полные самого глубокого смысла и значения:

Если тебе скажут, что союзники спешат к нам на выручку — не верь. Союзники — сволочи». (М. Булгаков. Белая гвардия. См. примеч. 15.)

Лучше не скажешь. Все очень хорошо нами воспользовались и за наш счёт поживились. Разумеется, список наших потерь и чужих приобретений можно было бы продолжать и уточнять ещё долго, но довольно бередить старые раны… Всему на свете бывает конец. Чаша весов не без участия просвещённого Запада склонилась на сторону красных. При этом французы, англичане и американцы явно никак не ожидали, что большевики проявят чёрную неблагодарность и сначала откажутся платить царские займы, а потом в одностороннем порядке станут разрывать договоры о концессиях на добычу марганцевой руды Мингечаура, бакинской нефти, донбасского угля… Обидно получилось. Ведь наши доблестные союзники устраивали и поддерживали русскую смуту, собираясь и рыбку съесть, и… Но не всё коту масленица. Кое-что ему же и под хвост.

***

Народы и государства живут не по христовым заповедям. Как-то не прижился в международной политике принцип «если тебя ударили по левой щеке, подставь правую», но зато чрезвычайно популярны такие, как «своя рубашка ближе к телу» и «око за око, зуб за зуб». Надеюсь, после вышеприведенного краткого экскурса в историю международных отношений читатель лучше поймёт стремление товарища Сталина, как бы это выразиться поделикатнее… немножко наказать наших бывших союзников. Даже не столько наказать (в смысле — отомстить им), сколько раз навсегда обезопасить себя от их враждебных происков и грабительских вожделений. Да и колониальные системы их неплохо бы разрушить — чтобы себе расчистить поле для экономической экспансии. Сталин отчётливо понимал бесперспективность мирной конкуренции с европейскими странами. Тут мы проигрывали им по всем пунктам. В нашей стране суровый климат, огромные расстояния и бездорожье, что крайне затрудняет промышленную и сельскохозяйственную деятельность. Мы разорены и до нитки ограблены, они же напитались нашими соками, и, кроме того, всё ещё имеют возможность подпитывать свои экономики за счёт колоний. Стараясь мирно конкурировать, мы либо обрекаем себя на закрытость с постепенным отставанием и деградацией, либо сами потихоньку превращаемся в полуколонию и опять же деградируем. Наш единственный шанс занять достойное место в мировом сообществе связан был с крушением европейской цивилизации и колониальных империй. Встаёт вопрос — какими средствами нужно было добиваться всего этого? И вот тут, как говорится, шутки в сторону. На виду способ самый радикальный: наступательные военные действия в Европе, разгром армий сопредельных государств, стран бывшего Тройственного союза и Антанты, аннексия их территорий либо организация на этих территориях в той или иной степени марионеточных режимов с соответствующей идеологической окраской. Вся история в промежутке между окончанием Гражданской войны в России и началом Великой Отечественной доказывает, что был избран именно самый радикальный способ. (Разумеется, господин Бушков и иже с ним попытаются это оспаривать, но мы их фактами буквально завалим, утопим в фактах, раздавим неопровержимой логикой.)

Обманчивая простота самого радикального способа влечёт за собой множество сложностей, в том числе и незаметных на первый взгляд.

Во-первых, радикализм во внешней политике неизбежно приводит к радикализации политики внутренней. В нашем случае это варварская коллективизация и форсированная до предела индустриализация, высочайшая степень милитаризации экономики, широкое использование принудительного рабского труда, подавление в невиданных масштабах инакомыслия, ликвидация остатков демократии и политических свобод.

Во-вторых, наступление, как известно, самый сложный и самый рискованный вид боевых действий. Личный состав и командование Красной армии лишь к концу Второй мировой войны овладели азами искусства наступления как вида боевых действий. Достаточно вспомнить, сколько наступательных операций в ходе войны завершились крахом, окружением и массовой сдачей в плен, или топтанием на месте, бесконечными штурмами с огромными людскими и материальными потерями. Могут возразить, что товарищ Сталин ясновидцем не был и в будущее заглядывать не умел, но хотя бы из печального опыта войны с финнами можно было сделать кое-какие выводы (скажем, о преимуществах оборонительной стратегии). Наконец, даже весной 41-го ещё не поздно было задать себе простейший вопрос: а что, если… что, если загнанный в угол противник опередит нас? Ведь очень трудно скрыть от него свои грандиозные наступательные приготовления, а значит, он знает, что терять ему нечего… Зацитированные до невозможности слова Черчилля, что Сталин уничтожал одного своего врага другим своим врагом, следовало бы дополнить тем, что Сталин создавал себе врагов сам. С завидным терпением он выращивал Франкенштейна, который в конце концов бросился на своего создателя. Одним словом, если посмотреть с этой точки зрения на планирование величайшей в истории наступательной операции по захвату Европы летом 1941 года (разумеется, Бушковы-Мухины будут утверждать, что невиданная концентрация войск, вооружений, боеприпасов и военного снаряжения вдоль западных границ не есть подготовка к наступлению, и даже какие-нибудь фактики приведут противоречащие, но об этом после), то можно невооружённым взглядом разглядеть величайший авантюризм сталинских деяний, ставящий на кон результаты усилий всего народа на протяжении двух десятилетий. Что и подтвердилось 22 июня и в ближайшие за этой датой дни. Ну, никак нельзя назвать подобную политику гениальной. Тем более нельзя назвать её национально ориентированной, ведущей (пусть через жертвы) к процветанию и благоденствию России. И в первую очередь потому, что в случае маловероятного успеха высока вероятность смещения политического центра в Западную Европу с оставлением России (по выражению Виктора Суворова) на почётной роли отсталой колыбели мировой революции. Здесь коммунисты смыкаются с западниками. Российские социал-демократы и выросшие из них большевики были последователями западнической политической традиции, с её подсознательным стремлением в Европу, прочь из варварской России, с желанием вершить глобальную политику на Елисейских полях.

Была ли альтернатива столь радикальным средствам? Да, более того, отдельные её составляющие были реализованы в двадцатых и тридцатых годах, или радикальная политика содержала в себе фрагменты более умеренной — как кому больше нравиться. Сейчас мы изложим в общем основные положения альтернативной политики, чтобы в дальнейшем рассмотреть каждое из них более подробно.

Итак, в области военной — отказ от наступательной стратегии, принятие на вооружение концепции активной обороны, поддержанной локальными наступательными операциями и действиями стратегических военно-воздушных сил.

Во внешней политике — отказ от замыслов масштабных аннексий и создания напрямую финансируемых марионеточных режимов в других странах, ставка на раскол так называемого «капиталистического лагеря». Последнее было, в общем, блестяще проделано товарищем Сталиным в реальности, но осталось достижением, плодами которого он так и не смог воспользоваться.

В экономике — индустриализация без тотальной милитаризации промышленности, механизация сельского хозяйства без коллективизации, создание предложенной ещё товарищем Троцким «трудовой армии» (по сути, строительных войск позднего СССР) вместо ГУЛАГа.

Всё перечисленное, несомненно, снизило бы людские и материальные потери, улучшило бы положение простых граждан и ослабило напряжённость в обществе. Не поразили бы его такие болезни, как вечное недоедание и дефицит всего и вся. Не развилась бы всеобщая мания доносительства. Сделалась бы ненужной массовая охота на ведьм. Не произошло бы гипертрофированного разрастания наших «внутренних органов». Имея гораздо более здоровое общество, страна, малой кровью и в короткий срок выигравшая мировую войну, получила бы импульс для бурного роста и экономического развития. Можно было гораздо раньше приступить к реализации ядерного проекта и реализовать его, не разоряя страну в очередной раз. Создав ядерный реактор, можно было не губить Волгу гидроэнергетикой, затопляя ценнейшие пойменные земли. До сих пор самая холодная на земном шаре страна, первой освоившая мирный атом, вырабатывает на атомных станциях всего 20 процентов электроэнергии. Для сравнения: США — 60%, Франция — 80%, Япония — 90% (и будь там хоть трижды сейсмоопасная зона, никакие Фукусимы не заставят японцев отказаться от ядерной энергетики!). Вот последствия величайшей сталинской мудрости. Вот что мы потеряли… И не только это! Мы могли бы голыми руками взять Константинополь с Босфором и Дарданеллами, может быть единственное на всей Земле место, которое стоило бы нам аннексировать. Уже в сороковые годы завязать выгоднейшие экономические отношения с Индией, Египтом и прочими колониями и полуколониями Британской и Французской империй, разгромленных руками Гитлера. Мы могли бы диктовать свою волю Европе и Азии. Снова вернуть США статус заштатного островного государства, которым они были до Первой мировой войны. По большому счёту, мы потеряли реальную возможность стать богатой, всеми уважаемой державой, мировым экономическим лидером, а не мировым посмешищем и пугалом, Верхней Вольтой с ракетами.

Глава 2. Коллективизация, индустриализация. Как это было и как могло быть

Пойдём по порядку, в первую очередь хронологическому. Разумеется, НЭП — не более чем передышка. Разумеется, страну надо было реформировать. Разумеется, реформирование аграрной страны, каковой на конец двадцатых годов являлась бывшая Российская империя, нужно было начинать с сельского хозяйства. В России все послепетровские реформы начинались именно с этого. И если выделить главные черты российской власти, то я назвал бы жестокость, иждивенчество и трусость. Власть была всегда в первую очередь озабочена не тем, как решить аграрную проблему, а тем, как собрать в полном объёме подушную подать. В эпоху крепостного права власть превратила помещика в своего агента по сбору налогов, и в награду за это, по сути дела, отдала ему крестьян в собственность. Реформа 1861 г. тоже была проведена за счёт крестьянства. Трусливая власть постаралась в первую очередь не ущемить интересы паразитов-помещиков. «Властители дум», интеллигенты, отличались тем же иждивенчеством и лицемерием вдобавок. Вот взять Льва Толстого. Постоянно сокрушался о судьбах народных, но доходами с имения пользоваться не отказывался. Подделывался под мужика, демонстративно пахал пашенку, одевался в портки, рубаху и зипун, но пахло от него всегда французскими духами. Одним словом, не зря революционеры всех мастей винили в несчастьях народа правящие классы.

А что же крестьяне? А крестьянин тоже не был невинной стригомой овечкой. Суровый реалист и хитрец, прикидывающийся простаком, когда ему выгодно, по выражению Горького. Вечно подчинённый, всеми давимый и обираемый тип с загнанной в подсознание агрессивностью. Кто же, как не крестьянин, при каждом удобном случае жёг помещичьи хоромы и вообще крушил с упоением собственную страну? Кто вымещал обиду, копившуюся веками? Кто расстреливал офицеров и бросал фронт в Первую мировую?

Обоюдная вина власти и народа, затянувшееся противостояние власти и народа — вот что определяло прошлое, настоящее и будущее.

Ещё вчера крестьянин остервенело воевал со всеми сменявшими друг друга властями за бредовую идею мужицкой автономии:

«– Вся земля мужикам.

— Каждому по сто десятин.

— Чтобы никаких помещиков и духу не было.

— И чтобы на каждые эти сто десятин верная гербовая бумага с печатью — во владение вечное, наследственное, от деда к отцу, от отца к сыну, к внуку и так далее.

— Чтобы никакая шпана из Города не приезжала требовать хлеб. Хлеб мужицкий, никому его не дадим, что сами не съедим, закопаем в землю.

— Чтобы из города привозили керосин». (М. Булгаков. Белая гвардия. См. примеч. 16.)

Вот так — антоновщина против красных, махновщина против белых. Сибирские таёжные крестьянские республики, не подчинявшиеся ни белым, ни красным. Ни адмирал Колчак, ни Деникин не смогли справиться с крестьянскими восстаниями в своих тылах, что и предопределило победу красных. И лишь большевикам удалось притушить полыхавшую в России смуту. Для этого пришлось прибегнуть к очень сильным средствам, включая боевые отравляющие вещества. Но этого было совершенно недостаточно, пришлось пойти и на уступки, отменив обанкротившуюся политику военного коммунизма. Разумеется, здесь не место для исследования вопроса, что в своё время послужило причиной введения продразвёрстки, ставшей основой военного коммунизма — были ли это экономические проблемы, или слепое следование марксистским догмам, или всё вместе, отметим только, что не большевики первыми пошли на принудительное изъятие хлеба и что не только они этим занимались. Итак, притихшая крестьянская Россия была подобна торфянику после летнего пожара, в глубине которого всю зиму идёт невидимое тление. Между властью и народом установилось нечто вроде перемирия на основе замены продразвёрстки продналогом. Промышленные предприятия после Гражданской войны лежали в руинах, производство потребительских товаров было недостаточным. Деревня постепенно кое-как оделась, обулась, ну гвоздей там накупили, подков… А что ещё мог предложить город, кроме грубого текстиля и примитивных металлоизделий? Всего остального либо нет, либо очень дорого. Естественно, крестьяне, не зная, на что потратить вырученные за хлеб деньги, стали его придерживать, выжидать подъёма цены.

Кризис хлебозаготовок 1927 — 1928 гг. явился закономерным итогом. Начало 1928 г., несмотря на высокий урожай предыдущего 1927 г., отмечено было резким сокращением хлебных поступлений в государственные «закрома». В январе 1928 г. Сталин в связи с неудовлетворительным ходом хлебозаготовок выехал в Сибирь. Именно здесь на одной из встреч с местными крестьянами он услышал насмешливо-издевательское: «А ты, кавказец, попляши! Тогда, может быть, мы тебе хлеба и дадим!» (В. Аллилуев. Хроника одной семьи: Аллилуевы — Сталин. См. примеч. 17.)

Свершилось. В этот момент противостояние власти и народа достигло эмоционального пика. Ну, конечно, нельзя было со Сталиным — и вот так вот…

В февральском циркулярном письме во все парторганизации генсек отметил, что нет возможности исправить ситуацию экономическими мерами, и придётся прибегнуть к чрезвычайщине. Угрожая уголовным преследованием, мобилизовав для проведения хлебозаготовок десятки тысяч коммунистов, фактически прибегнув к элементам политики военного коммунизма, власть принудила крестьян сдать необходимое количество хлеба по твёрдым государственным ценам. К марту 1928 г. проблема была решена.

Казалось бы, кризис преодолён, напряжение разрядилось… Но все знают, что это ненадолго. Все знают, что тлеющий торфяник может вспыхнуть. И потому Кремль мечет громы и молнии. Российская деревня пашет на лошадях!.. Российская деревня пашет сохой!.. Сельхозпроизводство не товарно! Деревня производит мало, и то старается закопать в землю. Кто только не сокрушался по поводу того, что российские крестьяне не имели тракторов, а пахали на лошадях, да ещё страшно сказать — сохой! Этим возмущались. Над этим много смеялись. Больше на протяжении всей нашей истории смеялись только над лаптями и валенками. А между прочим лапти — гигиеничная, удобная и дешёвая обувь, веками служившая крестьянину в его нелёгкой жизни. А уж о валенках и говорить нечего. Валенки — наше национальное стратегическое оружие. Немцы в полной мере оценили его под Москвой зимой 41-го. Да и в 42-м под Сталинградом им пришлось ничуть не лучше, поскольку производство валенок они наладить так и не смогли, хотя и пытались упорно. Бессильной оказалась хвалёная европейская индустрия. А русскому человеку валенки до сих пор исправно служат — солдату и строителю, буровику и авиатехнику, любителю подлёдного лова и рыночной торговке. Но вернёмся к сохе. Соха примерно из той же оперы, что лапти и валенки. Представляет собой каркас из жердей и брусьев, клинообразно сужающийся книзу, с ручками и оглоблями. Ладится на дому, подручными средствами и из доступных материалов. Единственное, что надо закупить со стороны, это железный сошник, царапающий землю заострённый наконечник. Но его можно выковать в сельской кузнице. Одним словом, инвалютных капиталовложений эта техника не требует. К тому же она не разрушает почву подобно переворачивающему верхний слой плугу. В СССР плуг считался символом прогресса, а вот в Североамериканских соединённых штатах уже в те годы от него стали избавляться, заменяя так называемым плоскорезом, который не переворачивает землю, а просто рыхлит её по принципу сохи. На применении плоскорезов базируется почвосберегающая технология, способствующая повышению урожайности.

И то, что вместо тракторов запрягали лошадей, или волов на Дону и Украине, было, конечно, недостатком, но имело и положительные стороны. Лошадь, в отличие от трактора (особенно в его сталинском исполнении), не трамбует землю, нарушая опять же структуру почвы. Лошадь потребляет не машинные масла, не бензин и солярку, а траву и овёс. Она, в отличие от трактора, может длительное время существовать на подножном корму. И исторгает она из себя не выхлопные газы, а экологически чистое удобрение. Так что положение было не таким уж катастрофическим. Механизация, электрификация, химизация, кооперация и прочие чудеса прогресса, конечно, необходимы были в сельском хозяйстве, и товарность его надо было повышать, но это само по себе не главная причина его ускоренного «реформирования» сталинскими методами.

Бывает ли что-нибудь хуже преступления? Если руководство огромной страны сознательно идёт на преступление против собственного народа? Бывает. По словам Талейрана (см. примеч. 18), хуже преступления может быть только ошибка. Наше руководство допустило ошибку. И заключалась она в принятии неверной военной доктрины. Это и потянуло за собой длинную цепь катастрофических последствий. «К тому времени экономика СССР активно развивалась. Хотя значительных объёмов бюджетных средств было недостаточно для индустриализации, финансирование происходило за счёт эмиссии, перераспределения средств внутри статей бюджета и за счёт т. н. «займов индустриализации», на которые власти принуждали подписываться в «добровольно-принудительном порядке». … В 1926 — 1927 годах был 18-процентный рост промышленной продукции.

В 1927 году началось строительство Туркестанско-Сибирской железной дороги. Тогда же производство продукции машиностроительных отраслей на одну треть превысило уровень 1913 года.…

Строились новые заводы и электростанции». (С. и Е. Рыбас. СТАЛИН. Судьба и стратегия. См. примеч. 19.)

Отчётный доклад Сталина 15 съезду коммунистической партии (2 — 19 декабря 1927г.) рисует картину немалых достижений эпохи НЭПа. Уровень промышленного производства по сравнению с 1913 г. достиг 100,9%, аграрного — 108,3%. Самым крупным в мире явился годовой прирост национального дохода — 11,4%. Стройки того времени без преувеличения можно было назвать великими: Волховская и Днепровская (пресловутая ДнепроГЭС) гидроэлектростанции, Волго-Донской канал, Туркестанская железная дорога, заводы-гиганты. Всё это, заметьте, ещё до официального провозглашения политики индустриализации! Но всего этого Сталину ничтожно мало. На съезде принимается принципиальное решение о коллективизации сельского хозяйства. «В заключительном слове Сталин объявил о содержании нового периода революции. Период восстановления закончился, начиналось строительство социализма». (Там же. См. примеч. 20.) Разрабатывается пятилетний план развития народного хозяйства. В ходе разработки контрольные цифры плана неоднократно корректируются — в сторону увеличения. Затем, когда план принят и страна приступила к его выполнению, Сталин выдвигает лозунг: «Пятилетку — в четыре года!» Сталину нужна не просто индустриализация и аграрная реформа. Сталин держит в уме идею милитаризации всего народного хозяйства. Сталин мечтает о превращении страны в сплошной военный лагерь!

Вот экстракт из сталинской народнохозяйственной политики в изложении Бухарина. «Что касается его политической линии, то она такая: капитализм рос либо за счёт колоний, либо при помощи займов, либо в силу эксплуатации рабочего класса. Колоний у нас нет, займов нам не дают (Не совсем так. Получали кое-что — из Германии. — С. Ю.), стало быть, наша база — дань с крестьянства». (Хрестоматия по отечественной истории: 1914 — 1945. См. примеч. 21.)

«Что ещё, кроме крестьянского поля, оставалось у Кремля для перевооружения промышленности и армии? (Ещё кое-что оставалось. Нефть, лес, уголь, музейные ценности, позже — колымское золото. Но экспорт зерна, конечно, преобладал. — С. Ю.) Ещё оставался опыт Витте, проводившего политику индустриализации за счёт небогатых ресурсов деревни. (Большевизм не изобрёл новых источников доходов, а только ужесточил организацию выкачивания средств.)

В среднесрочном целеполагании это казалось перспективным и создало материально-технический фундамент советской военной мощи.

Так или иначе, но все оппоненты Сталина исходили из того, что впереди у СССР неограниченное время для развития. А на самом деле этого времени не оставалось». (С. и Е. Рыбас. СТАЛИН. Судьба и стратегия. См. примеч. 22.) Золотые слова! Ещё бы добавить, что Кремль сам форсировал внешнеполитические события, чтобы сократить это время. А также, что времени, может, и не было, но в случае принятия оборонительной доктрины не было и необходимости чрезмерно напрягать страну в производстве вооружений.

Коллективизация у г. Бушкова описана коротко, скомкано. Такое впечатление, что он не хотел подробно останавливаться на этом неприятном событии. В разделе «Красного монарха», посвящённом коллективизации, главное место почему-то отведено страшилкам насчёт военной угрозы со стороны Польши, Румынии, Прибалтики, Франции, Японии… Приводятся прямо-таки устрашающие цифры насчёт их мобилизационных возможностей, к сожалению, без указания источника. Почитайте сами, если хотите, и давайте перейдём к сути вопроса. Мы в отличие от г. Бушкова в сторону уходить не будем. Мы опишем коллективизацию подробно. И особо остановимся на возможных альтернативах, как и было обещано.

Если капитализм начинается с первоначального накопления, то социализм — с первоначального ограбления. В связи с этим можно условно выделить два этапа сталинской аграрной реформы: первоначальное ограбление с раскулачиванием и коллективизация с созданием «зерновых фабрик», крупных молочных ферм и скотоводческих комплексов. Поэтому среди основных задач первой пятилетки — строительство на добытые грабежом средства танково-тракторных заводов, которые наряду с выпуском танков станут производить трактора для обработки колхозных земель. В срочном порядке строились также специализированные заводы для производства зерноуборочных комбайнов. (Кстати, знаете ли вы, что выпускал в тридцатых годах саратовский завод «Саркомбайн»? Правильно. А ещё… Вы не поверите, но — боевые самолёты. Анекдот в тему: «Вчера близ границы был обстрелян с сопредельной стороны мирно пашущий советский трактор. Ответным огнём мирно пашущего советского трактора противник был уничтожен. ТАСС уполномочен заявить, что в случае повторения подобных инцидентов Советский союз применит комбайны с вертикальным взлётом». ) Предполагалось, что колхозы завалят города и военные городки хлебом и мясом, а также станут богатым источником сырья для экспорта, питающего валютой импорт оборудования и технологий для продолжающейся индустриализации, главная цель которой — перевооружение армии и флота. Обратимся к первоисточникам. «Когда некоторые круги наших коммунистов пытаются тащить партию назад от решений 15 съезда, отрицая необходимость наступления на капиталистические элементы деревни; или требуют свёртывания нашей индустрии, считая нынешний темп быстрого её развития гибельным для страны; или отрицают целесообразность ассигновок на колхозы и совхозы, считая их выброшенными на ветер деньгами (Курсив мой. Вот ведь были же трезвые люди! — С. Ю.); … — то это значит, что в рядах нашей партии имеются люди, которые пытаются приспособить, может быть, сами того не замечая, дело нашего социалистического строительства ко вкусам и потребностям „советской“ буржуазии». (И. Сталин. Сочинения. См. примеч. 23.) Что ж, о вкусах не спорят. Пойдём дальше. «Там, у капиталистов, крупные зерновые хозяйства имеют своей целью получение максимума прибыли или, во всяком случае, получение такой прибыли, которая соответствует так называемой средней норме прибыли, без чего, вообще говоря, капитал не имеет интереса ввязываться в дело организации зернового хозяйства. У нас, наоборот, крупные зерновые хозяйства, являющиеся вместе с тем государственными хозяйствами, не нуждаются для своего развития ни в максимуме прибыли, ни в средней норме прибыли, а ограничиваются минимумом прибыли, а иногда обходятся и без всякой прибыли, что опять-таки создаёт благоприятные условия для развития крупного зернового хозяйства». (Там же. См. примеч. 24.)

Тут уместно остановиться, глубоко вздохнуть и помотать головой. Нам в последнее время все уши прожужжали рассказами о том, как точно и ясно товарищ Сталин умел выражать свои мысли. Но в данном случае мне что-то непонятно, как отсутствие прибыли может создавать благоприятные условия для развития крупного хозяйства. Эта мысль настолько глубока, что постичь её средним умам не дано. Отсутствие прибыли означает, что либо государство забирает у своих хозяйств их продукцию по заниженным ценам, либо велики издержки производства. Отсутствие прибыли — ещё не самое страшное. Кроме нулевой прибыли возможна ещё отрицательная прибыль, или, проще говоря, убыток. Я далёк от монетаризма и абсолютизации роли прибыли в экономике. Бывают ситуации, когда получение прибыли — не главное. Но я глубоко убеждён, что правильно организованное производство должно быть прибыльным, или стремиться к прибыльности! Прочтите ещё раз эти цитаты и вдумайтесь. В них — вся философия советского периода, весь социализм с его взлётами и падениями. Гигантские провалы и столь же гигантские достижения. Освоение космоса, атомные ледоколы Севморпути и самолёт «Руслан». Испоганенная Волга, загубленная целина и чуть было не повёрнутые вспять великие сибирские реки. Да наплевать на какую-то там прибыль! Мы вершим Мировую революцию. Мы строим Новый мир. Мы за мир во всём мире!.. Но мы забежали вперёд. Вернёмся к прерванной цитате. «Наконец, при капитализме не существует для крупных зерновых хозяйств ни особых льготных кредитов, ни особых льготных налогов, тогда как при советских порядках, рассчитанных на поддержку социалистического сектора, такие льготы существуют и будут существовать». (Там же. См. примеч. 25.)

Короче, убыточные хозяйства будут содержаться за счёт льготных налогов и кредитов, то есть убытки будут раскладываться равномерно на всех членов общества, чтобы поддержать «социалистический сектор». Так что же за экономику изначально собирался создавать товарищ Сталин? Сначала перекачивать средства из деревни в город, а потом создавать «зерновые фабрики» и содержать их за общественный счёт пока социалистическое сельское хозяйство окрепнет. Первая часть этой затеи (то самое первоначальное ограбление и создание крупных государственных хозяйств) была, в общем, выполнена, а вот со второй возникли немалые проблемы… То есть дотировали-то «зерновые фабрики» исправно до самого упразднения социалистического строя, а вот окрепнуть они никак не могли. Виделось товарищу Сталину, как «… огромное пшеничное поле убирают комбайны и днём и ночью при электрическом освещении. Замечательная картина!» (С. и Е. Рыбас. СТАЛИН. Судьба и стратегия. См. примеч. 26.) А может быть, снились ему молочные реки в хлебобулочных берегах, и плывущие по ним жареные поросята, издающие соблазнительный аромат… Не тут-то было! Далеко не везде оказалась эффективна пресловутая механизация, и никто не смог заменить земле хозяина. Земля, хоть и неодушевлённая, откликается только на ласку человеческих рук, а животные уж и подавно. В сельском хозяйстве, как нигде, любить надо своё дело, чтобы текли молочные реки. А если крестьяне работают, чуть ли не из-под палки, как негры на плантациях? Если народ сочиняет о своём труде такие вот анекдоты: «Приехал в колхоз инструктор райкома. Пошли они с председателем на покос. Видят — мужик косой машет. Смотрели, смотрели… Ох, что-то он непроизводительно трудится! Один взмах рабочий, а обратный-то вхолостую! Надо двустороннюю косу внедрять, чтобы каждый взмах траву валил. Сказано — сделано. Косит мужик каждым взмахом, не расслабляясь, шагает вдвое быстрей, запыхался бедняга. А вот бы ему ещё грабли сзади привязать, чтобы скошенную траву и сгребать сразу! И это заставили. А вот бы… Ну, тут взмыленный мужик всё побросал, и в кусты! Догнали его: ты что, мол, такой-сякой? А он им в ответ: да ведь осталось только фонарь на х… повесить и круглые сутки вкалывать!»

Ну, а если серьёзно, то крупные государственные хозяйства с армиями работников, лишённых экономической самостоятельности и материальной заинтересованности, потребовали большого количества бюрократии, от колхозного бригадира до секретаря райкома и обкома. А ведь ничто так не способствует снижению эффективности производства, как избыток бюрократии с её бестолковой суетой вокруг работников. Получился замкнутый круг: бюрократия делала социалистическое производство малоэффективным, а без бюрократии оно функционировать не могло. Ладно, хватило ума разрешить личные подсобные хозяйства, которые и спасали страну в самые трудные моменты.

Завалили нас не хлебом и мясом, а показухой и очковтирательством. Недоедающий народ требовалось убедить в том, что «жить стало лучше, жить стало веселее». Для решения этой задачи мобилизовали кинематографов («Свинарка и пастух», «Кубанские казаки»), а также художников и дизайнеров (если очень хотелось кушать, можно было сходить на ВСХВ — всесоюзную сельскохозяйственную выставку, будущую ВДНХ — и посмотреть на раскрашенные гипсовые окорока и колбасы из папье-маше). А вот как создавались рекордные показатели: «Вызывал председатель колхоза и говорил: „Одну доярку ты к сельхозвыставке на золотую медаль подготовь — так, чтобы дневной удой литров на шестьдесят!“ И во всём колхозе сообща готовили такую доярку, сыпали её коровам в ясли белковые корма и даже сахар. И вся деревня и весь колхоз знали, чего стоит та сельхозвыставка. Но сверху чудят, себя дурят — значит, так хотят». (А. Солженицын. Архипелаг ГУЛАГ. См. примеч. 27.) Вот именно — «себя дурят». А ведь получалось настолько убедительно, что товарищ Сталин, похоже, где-то даже и верил. Во всяком случае, показушные фильмы о нашей жизни вроде «Кубанских казаков» он смотрел с интересом.

В реальности в городах были введены карточки на основные продукты питания и промтовары (наряду с обобществлением и укрупнением деревенских хозяйств началась ликвидация городского частного сектора — ремесленников, мелких и средних предпринимателей, что сразу привело к дефициту даже простейшего ширпотреба). Хочешь чего-то сверх относительно дешёвого пайка, ступай на «колхозный» рынок, или в коммерческий магазин, где всё гораздо дороже, а нет денег — питайся крупой и хлебом, ходи в обносках. Когда социалистическое хозяйство приказано было считать окрепшим и по этому случаю карточки были отменены, в обычные (некоммерческие) магазины с ценами, соответствовавшими зарплатам (где прежде эти карточки отоваривались) стали забывать завозить товар. Короче говоря, в теории всё было прекрасно, а вот на практике получилось всеобщее снижение жизненного уровня и пустая растрата добытых этим средств на зерновые фабрики и подготовку блицкрига.

Статистические данные, приведённые в отчётном докладе товарища Сталина восемнадцатому съезду ВКП (б) (март 1939 г.), потрясают. Подраздел «Дальнейший подъём промышленности и сельского хозяйства» содержит таблицы:

— тракторный парк в сельском хозяйстве СССР

— парк комбайнов и других машин в сельском хозяйстве СССР

— посевные площади всех культур по СССР

— валовая продукция зерновых и технических культур по СССР

(И. Сталин. ВОПРОСЫ ЛЕНИНИЗМА. См. примеч. 28.)

Я сделал выборку наиболее интересных, на мой взгляд, показателей и привожу их ниже.

Машинный парк в сельском хозяйстве СССР (в тысячах штук) по годам 1933 — 1938 :

Трактора 210,9 / 276,4 / 360,3 / 422,7 / 454,5 / 483,5

Комбайны 25,4 / 32, 3 / 50,3 / 87,8 / 128,8 / 153,5

Грузовые

автомобили 26,6 / 40,3 / 63,7 / 96,2 / 144,5 / 195,8

Легковые

автомобили

(в штуках) 3991 / 5533 / 7555 / 7630 / 8156 / 9594

Посевные площади всех культур по СССР (в миллионах гектаров) по годам 1913, 1934 — 1938 :

Вся

посевная

площадь 105,0 / 131,5 / 132,8 / 133,8 / 135,3 / 136,9

— в том

числе

зерновые 94,4 / 104,7 / 103,4 / 102,4 / 104,4 / 102,4

Валовая продукция зерновых и технических культур по СССР (в миллионах центнеров) по годам 1913, 1934 — 1938 :

Зерновые 801,0 / 894,0 / 901,0 / 827,3 / 1202,9 / 949,9

Хлопок

(сырец) 7,4 / 11,8 / 17,2 / 23,9 / 25,8 / 26,9

Сахарная

свёкла 109,0 / 113,6 / 162,1 / 168,3 / 218,6 / 166,8

Масличные 21,5 / 36,9 / 42,7 / 42,8 / 51,1 / 46,6

Поражает гигантский рост числа комбайнов, автомобилей и тракторов. Мы видим, что количество грузовиков в сельском хозяйстве с 1933 по 1938 год возросло в 7,36 раза, комбайнов — в 6 раз, тракторов — в 2,29 раза, легковых машин — в 2,4 раза (что косвенно свидетельствует о росте бюрократии). Поражают и числа в абсолютном выражении, особенно по сравнению с 1913 годом, в котором они, скорее всего, были нулевыми или близкими к нулевым. Но ещё больше впечатляет всё это в сравнении с хилым ростом посевных площадей (по всей посевной площади — в 1,3 раза по сравнению с 1913 годом, по зерновым рост вообще смешной) и валовой продукции (тех же зерновых в наиболее урожайном 1937 году мы собрали в полтора раза больше, чем при царе-батюшке, по техническим культурам рост значительно больше, но невелики абсолютные цифры). А уж если поделить центнеры зерновых на гектары и сосчитать урожайность, то и вовсе непонятно, ради чего же всё было? Зачем насытили деревню таким количеством техники, и для чего она крутилась там, пожирая реки горюче-смазочных материалов и прорву запчастей? И как товарищ Сталин, глядя на эти цифры, не додумался задать себе этот простейший вопрос?

Вернемся к началу трагедии. Повсеместно колхозы начинались с объединения бедняков. Предварительно городские уполномоченные, опираясь на ту же бедноту, расправлялись с наиболее зажиточными крестьянами, конфискуя их запасы и всё их имущество, в том числе сельхозинвентарь и рабочий скот, без чего наспех сколачиваемые колхозы не имели никаких шансов. Таких зажиточных крестьян официальная пропаганда именовала «кулаками», а процесс расправы с ними — «раскулачиванием». Самих раскулаченных с семьями без суда и следствия выгоняли из дому и часто ссылали с глаз подальше, в северные края. По многочисленным свидетельствам современников, народу набиралось на целые эшелоны. Всё зависело от того, кого считать наиболее зажиточным, а кого — просто зажиточным. Решение вопроса целиком и полностью предоставлялось местным «активистам», так что иногда раскулачивали и высылали полдеревни. Ну как не упомянуть в связи с этим книгу Шолохова «Поднятая целина»? Хорошо о ней сказал Виктор Суворов: «Книга юмором искрилась и переливалась». Но кроме юмористических произведений для народа Шолохов ещё писал письма Вождю всего прогрессивного человечества. Надо полагать, остатки совести и смелости у него всё же имелись. Факты, приведенные в цитируемом ниже письме, относятся к несколько более позднему периоду (осень 1932 г.), когда, содравши с крестьянства семь шкур, принялись драть уже мясо с костей. Но сути дела это не меняет.

«Я видел такое, чего нельзя забыть до смерти: в хуторе Волховском, Лебяженского колхоза (на Дону — С. Ю.), ночью, на лютом ветру, на морозе, когда даже собаки прячутся от холода, семьи выкинутых из домов жгли на проулках костры и сидели возле огня. Детей заворачивали в лохмотья и клали на оттаявшую от огня землю. Сплошной детский крик стоял над проулками. Да разве же можно так издеваться над людьми?…

В Базковском колхозе выселили женщину с грудным ребёнком. Всю ночь ходила она по хутору и просила, чтобы её пустили с ребёнком погреться. Не пустили, боясь, как бы самих не выселили. Под утро ребёнок замёрз на руках у матери. Сама мать обморозилась. Женщину эту выселял кандидат партии — работник Базковского колхоза. Его, после того как ребёнок замёрз, потихоньку посадили…

Но выселение — это ещё не самое главное. Вот перечисление способов, при помощи которых добыто 593 тонны хлеба:

1. Массовые избиения колхозников и единоличников.

2. Сажание «в холодную». … Колхозника раздевают до белья и босого сажают в амбар или сарай. Время действия — январь, февраль. Часто в амбары сажали целыми бригадами.

3. В Ващаевском колхозе колхозницам обливали ноги и подолы юбок керосином, зажигали, а потом тушили: Скажешь, где яма? (С припрятанным зерном — С. Ю.) Опять подожгу!…

4. В Наполовском колхозе уполномоченный РК кандидат в члены бюро РК Плоткин при допросе заставлял садиться на раскалённую лежанку». (Писатель и вождь. Переписка М. А. Шолохова с И. В. Сталиным. См. примеч. 29.)

«Колхозники морально подавлены и надо видеть лица их, когда они тянут трупы лошадей мимо дворов единоличников, у которых скот не дохнет и не поднимается за хвосты…

Горько, т. Сталин! Сердце кровью обливается, когда видишь всё это своими глазами, когда ходишь по колхозным конюшням мимо лежащих лошадей; когда говоришь с колхозником и не видишь глаз его, опущенных в землю». (Там же. См. примеч. 30.)

Справедливости ради следует сказать, что товарищ Сталин отреагировал на обращения писателя-соцреалиста посылкой комиссии под руководством заместителя председателя ЦКК товарища Шкирятова, и, надо полагать, ещё кое-кто кроме «кандидата партии — работника Базковского колхоза» не сносил головы. Что поделаешь, даже Екатерина Вторая в своё время вынуждена была строго одёргивать наиболее одиозных помещиков-крепостников вроде Салтычихи…

А вот ответ вождя своему писателю:

«Я поблагодарил Вас за письма, так как они вскрывают болячку нашей партийно-советской работы, вскрывают то, как иногда наши работники, желая обуздать врага, бьют нечаянно по друзьям и докатываются до садизма. (Ох, что-то уж больно часто били, и часто докатывались, невольно закрадывается подозрение, а не было ли всё же сверху какой-нибудь установки на этот счёт? — С. Ю.) … Но это только одна сторона дела.

Чтобы не ошибиться в политике (Ваши письма — не беллетристика, а сплошная политика), надо обозреть, надо уметь видеть и другую сторону. А другая сторона состоит в том, что уважаемые хлеборобы вашего района (и не только вашего района) проводили «итальянку» (саботаж!) и не прочь были оставить рабочих, Красную армию — без хлеба. (А ещё, вероятно, не хотели расплачиваться с иностранными капиталистами за постройку заводов. — С. Ю.)

Тот факт, что саботаж был тихий и внешне безобидный (без крови), — этот факт не меняет того, что уважаемые хлеборобы, по сути дела, вели «тихую» войну с советской властью. Войну на измор, дорогой тов. Шолохов». (Там же. См. примеч. 31.)

Ну, не без этого, конечно. Но всё же, всё же… Слова, как булыжники. Саботаж. Война. Если крови нет, то всё равно война, только «тихая». Политика опять же, даже там, где её нет и быть не может, где только простая человеческая жалость и тяжелодумное мужицкое непонимание, и неприятие наполеоновских планов товарища Сталина. Был такой фильм, снятый в первые годы горбачёвской перестройки — «Покаяние» (режиссёр — Тенгиз Абуладзе). Так вот там главный герой, прототипом которого явился товарищ Сталин, говорит: «Утверждают, что нелегко найти чёрную кошку в тёмной комнате… Особенно, если её там нет. Но мы найдём чёрную кошку в тёмной комнате! Даже если её там нет!!!»

Постепенно в жернова гигантской мельницы коллективизации втягивались основные массы сельского населения, далеко не бедные, но и не особо богатые — так называемые «середняки». Они тоже были обложены изрядной данью, изымавшей зачастую все товарные излишки сельхозпродукции. С ними поступали так: или плати большой налог (так называемое «твёрдое задание»), или вступай в колхоз! Будешь возмущаться — объявим кулаком, подведём под конфискацию и ссылку. (Впрочем, вступление в колхоз, как мы убедились выше, участи не облегчало.) И ведь многие, ещё не поняв, с чем пришлось столкнуться, всё надеялись откупиться, ломали спинушку и некоторое время платили исправно… Именно они ответили на давление властей сперва сокращением посевов («Посеем, чтобы только самим прожить, всё одно ведь отберут!»), а там и сокращением поголовья скота («Всё равно в колхоз сдавать!»). В безумном ослеплении резали даже рабочий скот. Вол (бык) — говядина, в пищу годится. В ответ покатилась волна конфискаций домашней скотины. «Несколько строк о мясозаготовках: из глубинных районов скот перебрасывается к станции, стельных коров, быков и овец гонят в одном гурте. Быки бьют коров и те «скидывают», телятся на шляхах, в степи, зачастую за 10 — 20 вёрст от жилья, разумеется, издыхают. Между слободами Ольховый рог и Новопавловка (30 вёрст) я видел 3 коровьих трупа. В самой слободе Новопавловке до вечера лежала, издыхая, краснонемецкой породы отличная корова, стельная, запоротая быками.…

По слободам ходят чудовищно разжиревшие собаки, по шляхам валяются трупы лошадей». (Там же. См. примеч. 32.)

Далее некормленую и не доенную скотину загоняли в железнодорожные вагоны, где она по пути к месту назначения мычала надрывно и дохла во множестве. Тем не менее, современники упоминают о заваленных работой мясохладобойнях, о портах Одессы, Новороссийска и Ленинграда, не успевавших отгружать на экспорт мороженое мясо.

В то время как сельчане резали коров, быков, свиней и овец, власти вознамерились окончательно решить лошадиный вопрос. Лошадь была объявлена «кулацким животным» и подлежала замене трактором. В ту пору в рабочих столовых часто ели конину. «Говядину-баранину буржуям отдадим, а конную будённую всю сами поедим!», — вот народная песня тех лет.

Все эти подвиги привели, в конце концов, к чудовищному голоду 1933 г., сопровождавшемуся людоедством. Анализируя его причины, Ю. И. Мухин в своей книге «Убийцы Сталина» (см. примеч. 33) делает упор на неразумие крестьян, резавших рабочий скот и сокращавших посевы, дескать, пахать стало не на ком и т. д. Но уважаемый Юрий Игнатьевич забывает ответить на закономерно возникающий вопрос, где были 8500 тракторов «Виккерс», закупленных у англичан (см. примеч. 34), а также трактора, произведенные на Сталинградском и Челябинском тракторных заводах, вступивших в строй ещё летом 1930 г. (не говоря уж о ленинградском Кировском, в то время «Красном путиловце»)? Да и для полноты картины, Юрий Игнатьевич, сказали бы несколько слов «о мясозаготовках», подобно Шолохову… Задумаемся вот над чем. Вагоны, забитые страдающими ссыльными людьми и страдающим скотом… Что это? Изначально дьявольский замысел? Или вечное российское разгильдяйство, когда перегнули палку, когда откусили больше, чем могли проглотить-переварить? Такую дилемму можно приложить ко многим событиям сталинской эпохи. Или реакция на действия озлобленных крестьян? Опять — взаимная вина власти и народа. Но власть всё же должна была проявить большую мудрость! Ведь на то она и ВЛАСТЬ! Ведь власть в России — это всегда больше, чем просто какая-то там администрация типа европейской. К тому же, вместо мудрости достаточно было иметь простой здравый смысл. Понятно, власть не без оснований видела в крепком, состоятельном крестьянине потенциального махновца, но работать-то кто, чёрт побери, будет? Впервые в мировой истории государство при проведении экономических реформ делало ставку на бедняков и лентяев, да на городских теоретиков колхозного строя, полагавших, что булочки растут на деревьях, а изюм добывается из булочек. Про всё это теперь говорят, что иначе нельзя было. Да, пожалуй, нельзя, если собирались Европу завоёвывать.

На чём же ещё можно было сэкономить, приняв оборонительную военную доктрину?

Начнём с лёгких танков серии БТ («Быстроходный танк»), которые предполагалось использовать в наступательных операциях, в глубоких прорывах на вражескую территорию. Всего было выпущено 1900 БТ-5 (13-мм броня и 45-мм пушка) и около 5400 БТ-7, отличавшихся увеличенной до 15 — 22 мм толщиной брони. (Ну, там ещё мелочь — начинали серию с БТ-2, броня 13 мм и 37-мм пушка. Произведено 600 штук.) Итого почти 8000 штук. Кроме того, выпускался вариант БТ-7 с короткоствольной 76-мм пушкой (БТ-7А — «артиллерийский»). Это ещё не всё, в 1939 году советская промышленность приступила к выпуску лёгких танков БТ-7М, обладавших повышенной удельной мощностью за счёт пятисотсильного дизельного двигателя (выпущено 700 штук). Скольким гусеничным тракторам был эквивалентен танк серии БТ по себестоимости и трудоёмкости производства в зависимости от модификации? Ну, не знаю… Танк — штука дорогая, даже такой примитивный, как БТ. Тут и какая-никакая броня, и вооружение, и оптика, и механизм поворота башни, и форсированный двигатель, и вообще усиленная ходовая часть. Для движения со снятыми гусеницами, на колёсах, предусматривалась замена планетарного механизма поворота на рулевой, подобный автомобильному, что танк тоже не удешевляло. Учтите ещё весьма ограниченный ресурс двигателя и всей ходовой части, умножьте число танков минимум на два — и получите количество ходовых частей в сборе, необходимое для долголетия всего танкового поголовья. О боевых качествах танков БТ мы ещё поговорим, а сейчас скажем только, что строить их в таком количестве не было никакого смысла. Затраты выглядят ещё бессмысленней, если вспомнить, что большинство БТ, находившихся в пяти западных военных округах, были уничтожены собственными экипажами или просто брошены летом 1941 года.

Лёгкие плавающие танки с 9-мм бронёй и 7,62-мм пулемётом ДТ образца 1929 г. Машин типа Т-37А было выпущено 2500 с лишним, более совершенных Т-38 — около 1400. В конце 1939 г. принят на вооружение новейший Т-40 с максимальной толщиной брони 20 мм, вооружавшийся 12, 7-мм пулемётом ДШК или 20-мм пушкой ШВАК-Т. По данным Виктора Суворова (см. примеч. 35), на 21 июня 1941 г. в войсках их было 277 штук. Общая цифра — без малого 4200. Почти все плавающие танки, находившиеся в западных округах, брошены летом 1941 года. (Опять-таки, бессмысленные затраты выглядят ещё более нелепо.) А еще был разработан, испытан, принят на вооружение, но не запущен в серию танк ПТ-1, помесь быстроходного и плавающего, вооружённый 45-мм пушкой и четырьмя пулемётами. «Танк» («tank») в переводе с английского означает «ёмкость», «лохань». ПТ и был такой вот лоханью с большим объёмом, якобы годившейся даже для форсирования морских проливов. Плавающие танки — в своём роде уникальная техника, не имевшая аналогов в германской армии. Но ограниченность их тактического применения даже и в наступательной войне видна из самого названия. Неискушённый читатель по книгам Суворова может получить представление о плавающих танках как о некоем вундерваффе, главной поддержке пехоты при форсировании водных преград. На самом деле плавучесть их была весьма посредственной, они часто тонули при поворотах на плаву или реверсировании гребным винтом, не говоря уж о небольшой волне (для исправления этих недостатков применялись специальные поплавки). Неся на себе десант из двух тощих пехотинцев, Т-38 даже не мог войти в воду или вылезти из неё на довольно пологий берег. На суше они и вовсе были бесполезны из-за слабости брони и вооружения. В реальной военной истории 1943 — 45 гг. Красная армия при проведении наступательных операций с форсированием рек обходилась без плавающих танков. В немалом количестве сохранившиеся во внутренних округах и на Дальнем востоке Т-37А и Т-38 использовались, главным образом, для охраны тыловых объектов и в учебных целях, ибо насчёт использования их по прямому назначению командование не имело никаких иллюзий.

Торопливость, с которой при перевооружении Красной армии запускались в крупную серию конструктивно несовершенные изделия, видна не только на примере плавающих танков. Вот взять в общем-то неплохой истребитель-биплан И-153 «Чайка». Мировая тенденция развития авиастроения, чётко сформулированная Туполевым — только моноплан и только из металла. На подходе И-16, сконструированный в русле этой тенденции, и, тем не менее, «Чайку» мы запускаем в крупносерийное производство, а потом ещё долго делаем параллельно с разными модификациями И-16. В 1939 — 1940 гг. (!) московский авиационный завод №1 выпустил 3437 «Чаек». Всего на 22 июня 1941 г. только в авиационных частях пяти западных военных округов (включая морскую авиацию) мы имели 1500 «Чаек». Для сравнения: И-16 — 2000 штук (включая морскую авиацию), МиГ-3 — 903 штуки там же на ту же дату. (См. примеч. 36.) Самый слабый по вооружению вариант «Чайки» имел 4 суперскорострельных пулемёта ШКАС, а один такой пулемёт стоил примерно столько же, сколько знаменитая «эмка» (легковой автомобиль М-1 производства Горьковского автозавода). Вот вам масштаб наших затрат. Думаю, не ошибусь, если скажу, что количество выпущенных И-153 можно было бы изрядно сократить (предположим — втрое) без всякого ущерба для обороноспособности страны. (А ведь были ещё старички И-5, И-15, И-15бис, которые тоже выпускались серийно…) Для многих других образцов военной техники вполне подошла бы малая серия с последующими напряжёнными испытаниями на полигонах, в воинских частях, с дальнейшей доводкой, переделкой и выпуском более совершенных изделий. Например, для легких танков поддержки пехоты Т-26…

Допускаю, что в этом месте экономически подкованный читатель может презрительно рассмеяться и захлопнуть книгу. Вот же безграмотный автор! Ну кому ж неведомо, что любой крупносерийный образец выходит дешевле малосерийного! Да они золотые выйдут, эти малосрийные! Так ли? Давайте подразберёмся. Да, изготовление одного-единственного изделия обойдётся безумно дорого, ибо на его себестоимость лягут все накладные расходы предприятия: освещение, отопление, содержание управленческого персонала… Каждое из, допустим, десяти выпущенных изделий обойдётся уже дешевле. Каждое из сотни, из тысячи — ещё и ещё дешевле. А каждое из миллиона? Вообще практически даром?.. Очевидно, нет. Более того, экономия уменьшается при переходе от единиц к сотням, от сотен к тысячам, десяткам тысяч и т. д., поскольку постоянная сумма накладных расходов «размазывается» по растущему объёму производства. А такая статья себестоимости, как амотризационные отчисления — компенсация износа оборудования и прочих основных фондов — с увеличением производства может даже и возрасти. Но самое главное, при переходе к крупной серии требуются большие капиталовложения в эти самые основные фонды — увеличение производственных мощностей, внедрение новых технологий… Так что не спешите с выводами, уважаемый читатель!

Но вернёмся к основной теме.

Основой для Т-26 послужил лицензионный английский «Виккерс Мк. Е Модель А», разработанный фирмой «Виккерс-Армстронг» в 1928 — 1929 годах. Т-26 серийно выпускался с 1931 по 1941 (!) гг. и был самым массовым советским танком предвоенного десятилетия. Разных его модификаций мы наклепали (включая опытно-конструкторские и предсерийные машины), по одним данным 10300, по другим — аж 11000 штук. Мало нам было восьми с лишним тысяч лёгких быстроходных БТ, так ещё 11000 Т-26, тоже лёгких, но не быстроходных (не забывайте и про запчасти…). Ну, для чего столько?! Ещё в 1932 году на подходе был средний танк Т-28, превосходная машина с немалым конструктивно-технологическим резервом, позволившим в конце тридцатых нарастить её лобовую броню до противоснарядной толщины (50 — 60 мм, по некоторым данным — все 85!) и установить длинноствольную пушку калибра 76,2 мм. Я уж не говорю о знаменитых Т-34 и КВ…

Ну, бронеавтомобили разных модификаций, почти 6000 штук (!) лёгких и средних, с пулемётным и пушечным вооружением, и вовсе на мой взгляд вещь никчемная. Изначально тупиковой была сама идея навешивать на автомобильное шасси с относительно маломощным мотором броневой корпус и танковую башню, чтобы получить в результате медленную, неповоротливую и слабопроходимую конструкцию.

Иногда, впадая в агрессивно-наступательный раж, командование Красной армии заказывало, а промышленность создавала и вовсе уж экзотические механизмы типа тяжёлого танка поддержки пехоты Т-35. Пятидесятитонный пятибашенный монстр, вооружённый одной 76-мм, двумя 45-мм пушками и пятью пулемётами, с экипажем в 11 человек, имел, как ни странно, противопульную броню, ибо если бы его броня была противоснарядной, не нашлось бы двигателя, способного таскать эту махину. Высокий, ощетинившийся разнокалиберными стволами Т-35 грозно смотрелся на парадах, но боевая ценность его стремилась к нулю, поскольку он не мог ни выдержать попадания вражеского снаряда, ни увильнуть, ни укрыться за складками рельефа местности. К счастью, у нашего руководства хватило мозгов ограничиться выпуском всего шестидесяти экземпляров этого чуда.

Знаменитых бомбардировщиков ТБ-3 мы наклепали 818 штук. Это не считая созданного в 1925г. (при НЭПе!) ТБ-1, которых изготовлено было до 1930 г. 216 штук, больше в несколько раз, чем было на тот момент тяжёлых бомбардировщиков во всём мире, не говоря уж о передовой конструкции — тот же цельнометаллический моноплан со свободнонесущим крылом. (А. И. Кандалов и др. А. Н. Туполев. Жизнь и деятельность. См. примеч. 37.) ТБ-3 гнали крупной серией, хотя было ясно, что эпоха маловысотных тихоходных самолётов закончилась (наступало время Пе-8, Дб-3ф и т. д.). Но тут хоть понятно, ТБ-1 и ТБ-3 могли использоваться и как бомбардировщики, и как десантные самолёты.

Ну, как не упомянуть здесь о подготовке воздушно-десантных подразделений, многочисленных резервистов-десантников? Парашютный шёлк, парашютные вышки по всем городам, огромное количество десантных самолётов (кроме ТБ-1 и ТБ-3 — Ли-2 (лицензионный американский «Дуглас»), Р-5, У-2), десантные планеры…

О советской артиллерии (впрочем, как и о танках, и об авиации) можно написать отдельную, причём, толстую книгу. Рассмотрим самый выдающийся массовый образец, так сказать, верхушку айсберга или фрагмент скелета динозавра. 203-мм гаубица Б-4. Вес 19 тонн. Каждый снаряд весом в 100 килограмм, не считая заряда. Вы видели это чудовище на гусеницах? Посмотрите фото в суворовском «Ледоколе» или в «Воспоминаниях и размышлениях» Жукова. На 22 июня 1941 г. мы имели 871 единицу этой техники. (См. примеч. 38.) Если верить Виктору Суворову, орудия такого типа можно применять только в наступательных операциях. Во всяком случае, сосредоточены они были на территории западных округов. На каждое орудие было заготовлено по 600 артвыстрелов (снаряд + заряд). Кстати, вы имеете представление о технологиях производства боеприпасов? Скажем, о том, какие материалы при этом используются? Назову лишь некоторые: натуральный шёлк, высококачественное рафинированное подсолнечное масло, виноградный — коньячный — спирт… Другие — не подходят. Всё — и пушки, и снаряды, и заряды — брошено в июне 1941. Может быть, в принципе такие орудия и нужны были, не спорю. Стратегия активной обороны предполагает рано или поздно и переход в решительное наступление. Но и в этом случае, прежде всего, следовало подумать не о гигантских количествах стволов и снарядов тяжёлой гаубичной и всей прочей артиллерии (которая тоже была более чем внушительна), а о точности стрельбы и о том, что её обеспечивает. Например, об авиационной корректировке артиллерийского огня, что те же немцы реализовали ещё в Первую мировую.

Само собой, гигантское количество артиллерийских стволов требовало адекватного (гигантского) количества специализированных гусеничных тягачей, тракторов и автомобилей. Здесь нелишним будет снова вспомнить о танках и сказать, что собственно танковые подразделения — это лишь костяк любой крупной (дивизия, корпус) танковой части, вокруг которого нарастает «мясо» из множества специализированных снабженческих (ГСМ, боеприпасы, запчасти и т. д.), ремонтных, эвакуационных и прочих высоко технически оснащённых и при этом моторизованных мобильных подразделений, без которых танковые войска небоеспособны. По данным на февраль 1941 г. (т. е. в мирное время) в Красной армии числилось 34 тысячи тракторов и гусеничных тягачей, 201 тысяча грузовых и специальных и 12 тысяч легковых автомобилей. Раскрученное производство продолжало набирать обороты, и к июню число армейских грузовиков и спецмашин составило уже 273 тысячи, а с началом войны в армию были мобилизованы из промышленности и сельского хозяйства ещё 234 тысячи автомобилей и 31 тысяча тракторов! (См. примеч. 39.) Великое множество их было брошено летом 1941 г., попало в руки немцев и облегчило им великий восточный поход по российскому бездорожью.

Танково-тракторные заводы. Учитывая ненужность в рамках оборонительной доктрины вышеперечисленного огромного количества гусеничной боевой и вспомогательной техники (а также учитывая очень любопытные данные о производительности и технической оснащённости сельского хозяйства из книги «ВОПРОСЫ ЛЕНИНИЗМА»), можно поставить под сомнение целесообразность строительства, скажем, Харьковского тракторного. А может быть, и Сталинградского. Кстати, они в ходе реальной войны всё равно были разрушены, как и Харьковский «паровозостроительный» — крупнейший в стране, а может и в мире, танковый завод. Положение спасали Челябинский и спешно возведённый Нижнетагильский (ну, ещё ленинградский Кировский, бывший Путиловский, насколько это было возможно в блокаду и сразу после неё). В моём варианте, случись худшее, дойди враг, например, до Харькова, мы бы потеряли меньше.

То же самое можно сказать и о некоторых авиационных, артиллерийских, автомобильных, авиа-, авто- и тракторомоторных заводах, а также заводах по производству взрывчатых веществ и снаряжению боеприпасов.

Сокращение серийного выпуска ненужной военной (да и сельскохозяйственной…) техники, боеприпасов, строительства сборочных, моторных, агрегатных и прочих заводов (перечень этот можно продолжать и продолжать…) привело бы к снятию напряженности в угледобывающей, металлургической, нефтяной, химической и прочих отраслях промышленности, цепной реакции всеобщей экономии средств и ресурсов. И тем легче было бы следовать принципам сокращения и экономии, чем больше была бы ориентирована на оборону наша военная доктрина. В этом случае не возникло бы и мысли о выпуске огромной серией таких, к примеру, изделий, как БТ, Т-26 и плавающие танки.

Повторяю: все приведенные отрывочные данные о военном производстве дают некоторое представление об излишках, о том, на чём можно было полностью или частично сэкономить. Полезно будет сравнить их с тем, что имел наш противник на Восточном фронте 22 июня 1941 года. Эти цифры широко известны: например, 3266 танков всех типов, включая 1146 тех, что можно с огромной натяжкой отнести к категории средних (на самом деле их бронирование тоже было всего лишь противопульным), а о тяжёлых танках немцы тогда и понятия не имели. 6580 танков и самоходных орудий всех типов на июнь 1941-го, включая трофейные, включая лёгкие пулемётные танкетки (всего, а не только на Восточном фронте) — это всё, что могла позволить себе передовая (без преувеличения и иронии) германская экономика, подкреплённая чешскими, австрийскими и французскими заводами. 3266 танков — это то, чего оказалось вполне достаточно, чтобы нас опрокинуть тем страшным летом 1941-го. А у нас только тех танков, что смело можно было не делать — тысяч семнадцать-восемнадцать! Звучит всё это парадоксально, но парадоксами полна была наша жизнь. Да, Германия успешно начала войну, имея против нас три с небольшим тысячи плохоньких танков. Да, мы могли бы в первой половине тридцатых не разворачивать в пожарном порядке выпуск примерно таких же машин. Можно было гораздо позже и с гораздо меньшим истощением народных сил выпустить достаточное для активной обороны количество танков более совершенных, а с началом войны ещё и увеличить их выпуск, обеспечив этим последующий переход в наступление. Кстати, позвольте напомнить ещё одну широко известную цифру: на 22 июня 1941 года в войсках «первого стратегического эшелона» в пяти западных военных округах числилось 1475 самых тогда совершенных в мире танков — 508 тяжёлых КВ и 967 средних Т-34 (Виктор Суворов — см. «Самоубийство», гл. 11, стр. 182 — посчитав машины «второго» эшелона, а также отгруженные заводами, но не прибывшие к месту назначения, плюс выпущенные, но ещё не отгруженные, даёт цифру 711 КВ и 1400 Т-34 во всей Красной армии на 22 июня).

В счёт расходов на реализацию нашей агрессивной военно-политической доктрины можно отнести и постройку Беломорско-Балтийского канала (1931 — 1933 гг.). Но этот пример несколько выпадает из общего ряда, ибо канал обошёлся государству несказанно дёшево. Инициатор и вдохновитель строительства товарищ Сталин не выделил на это дело ни цента валюты ввиду её жуткого дефицита, только 400 миллионов «деревянных». Руководившее стройкой ОГПУ выдвинуло встречный план, как было модно в те годы, и потратило всего около четверти этой суммы. (А. Пруссак. Из истории Беломорканала. «Вопросы истории», 1945, №2, стр. 143.) Правда, ещё был истрачен человеческий труд и человеческие жизни, по скромному подсчёту Солженицына (см. примеч. 40) от 250 до 300 тысяч. В основном тех самых, раскулаченных и сосланных. Молчаливо предполагалось, что дешевле этого ресурса ничего в хозяйстве быть не может. Для чего товарищу Сталину в самые тяжкие годы индустриализации и коллективизации понадобилось срочно, в двадцать месяцев, при этом дёшево, в основном киркой, лопатой и тачкой прорыть в скальном грунте самый длинный в мире канал, нам уже не узнать. Дело давнее и прочно забытое. Вероятнее всего, имелась в виду стратегическая необходимость переброски флота из легко запираемой Балтики в Белое море, на оперативный простор. Такое необходимо только в наступательной войне, против Европейских морских держав — Германии, Англии, Франции… Да и Штатов тоже, если придётся (Атлантика!). В войне оборонительной лучше использовать Балтфлот, чтобы парализовать доставку железной руды из Швеции в Германию, что, кстати, неплохо удавалось Российскому императорскому флоту в годы Первой мировой. Беломорканал прокладывался вдоль трассы, по которой царь Пётр в своё время велел перетащить два фрегата из Белого моря в Ладожское озеро. Затея поистине циклопическая! Не припомнить за все советские годы ни одной стройки (включая пресловутый БАМ, тоже, кстати, начатый при Сталине), вокруг которой поднято было бы столько шума! Писались книги, слагались песни, снимались фильмы. Но исполнение получилось какое-то паршивенькое. Общий запланированный объём выемки грунта — что-то порядка 20 миллионов кубометров (см. примеч.41) при глубине канала десять метров. При суммировании производственных отчётов получалась цифра не то 60, не то 80 миллионов «кубов», глубина же при этом оказалась заниженной до пяти метров. Ох, и мелкий каналишко получился! Да оно и не удивительно, если учесть, что ни экскаваторов, ни бульдозеров, ни прочих чудес механизации на стройке не было. Лошадей, правда, было довольно много, что вполне объяснимо — «кулацкие животные» должны были околевать вместе со своими бывшими хозяевами. Есть подозрение, что главная цель строительства в том и состояла, чтобы выморить голодом, холодом и непосильным трудом побольше этих самых потенциальных махновцев и антоновцев, оказавшихся лишними после коллективизации и склонных к бунту. Но людям хотелось есть и жить, а размер «пайки» зависел от выработки…

Солженицын приводит воспоминания некоего Д. П. Витковского, старого заключённого-соловчанина, работавшего в Белбалтлаге прорабом. Прочитайте и прочувствуйте:

«После конца рабочего дня на трассе остаются трупы. Снег запорашивает их лица. Кто-то скорчился под опрокинутой тачкой, спрятал руки в рукава и так замёрз. Кто-то застыл с головой, вобранной в колени. Там замёрзли двое, прислонясь друг к другу спинами. Это — крестьянские ребята, лучшие работники, каких только можно представить. (Курсив мой — С. Ю.) Их посылают на канал сразу десятками тысяч, да стараются, чтобы на один лагпункт никто не попал со своим батькой, разлучают. И сразу дают им такую норму на гальках и валунах, которую и летом не выполнишь. Никто не может их научить, предупредить (как словчить, приписать себе хоть малость объёма выработки — С. Ю.), они по-деревенски отдают все силы, быстро слабеют — и вот замерзают, обнявшись по двое. Ночью едут сани и собирают их. Возчики бросают трупы на сани с деревянным стуком». (А. Солженицын. Архипелаг ГУЛАГ. См. примеч. 42).

И далее: «И куда спешил ты, проклятый? Что жгло тебя и кололо — в двадцать месяцев? Ведь эти четверть миллиона могли остаться жить. … Крестьянские ребята сколько б тебе наработали! Сколько б раз ты ещё в атаку их поднял — за Родину, за Сталина!» (Там же. См. примеч. 43.)

Драгоценнейший ресурс — человеческий труд — был потрачен зря. Ни в военных, ни в народнохозяйственных целях канал практически не использовался, глубина не позволяла. Всё наспех, всё недоделано. Везде вместо металла дерево, вместо бетона земля. Ещё до сдачи канала в эксплуатацию появился проект его реконструкции, который так никогда и не был реализован в полном объёме. Многие с тех пор задавались вопросом — для чего же всё было? Казалось бы, уж если браться, так всерьёз, или не браться вообще. (Лучше бы не браться. Серьёзное исполнение этой затеи влетело бы в такую копеечку, и обошлось бы в такое количество жизней, что и подумать страшно.)

Среди знаменитых сталинских каналов есть один незаслуженно забытый писателями и поэтами. Это так называемый Днепро-Бугский, соединяющий бассейн Днепра и Припяти с бассейном Буга и Вислы. Моя малая родина, затерянный среди лесов и болот городок Пинск, «столица» белорусского Полесья, стал в начале сороковых годов главной базой нацеленной на запад грозной боевой флотилии. Ну что мог понимать белорусский мальчик, плывя на моторной лодке по узкой, прямой как струна канаве, прорытой (опять же, усилиями зэков) строго с востока на запад? А ведь в этих унылых местах лежал ключ от германской столицы. День памяти славной Днепровской флотилии в советские времена каждое лето помпезно отмечали в Пинске. Сейчас мне вспоминается речной бронекатер номер 92, застывший на постаменте на набережной Припяти, с орудийной башней танка Т-34 на баке и четырьмя крупнокалиберными пулемётами в рубке. Помню рассказы о славном десанте днепровских моряков летом 1944 г. при освобождении Пинска, и братскую могилу десантников с Вечным огнём в прибрежном парке. Всё это в далёком детстве было так значительно и так романтично, как и невероятное, для провинциального белорусского городка, скопление военных моряков — здесь со времён Днепровской флотилии размещались две военно-морских «учебки». Но всё это было нашим, местным, до боли родным, но маленьким, и в других местах об этом ничего не знали. И только суворовский «Ледокол» открыл глаза на всё это как на часть гигантского сталинского «дранг нах Вест» образца 1941г., лишь частично повторённого в 1944—45, когда днепровские бронекатера через Припять, Буг, Вислу и Одер всё же вошли в берлинскую Шпрее, высаживая десанты, поддерживая огнём наступающую по набережным пехоту!

Во времена более поздние мы также не стремились экономить на наших наступательных планах. Уже в самый канун войны был запущен в серию «самолёт-агрессор», «самолёт чистого неба», «воздушный шакал» Су-2. Знаменитый Иванов. Его также награждают эпитетами «простой» (в производстве, в пилотировании) и «дешёвый» (в производстве). Как сказать. Одних пулемётов ШКАС на «дешёвом» самолёте было 5 штук, а сколько стоил пулемёт ШКАС, я повторять не буду. Су-2, к счастью, не успели наклепать в запланированных количествах (некоторые утверждают — 100 000!), остановившись на цифре 877 штук. (См. примеч. 44.) Тоже немало, да и разработка обошлась недёшево, если учесть, что в конкурсе на лучшую модель участвовали все авиационные КБ и конструкторские группы страны советов.

Ничего и никого не жалел товарищ Сталин ради мировой революции. Щедро тратил народные денежки на организацию и оснащение великого освободительного похода. Не забыл и о том, что великое дело должно быть соответствующим образом эстетически оформлено, а посему напоследок решил отгрохать культовый центр будущего российско-европейского (а может и всемирного) Союза Советских Социалистических Республик — Дворец Советов. Это уже был фараонизм в чистом виде, с той разницей, что Хеопс оплачивал постройку пирамиды из личных средств, даже дочерей отправил в дом терпимости деньги зарабатывать… Размахнулись с истинно купеческой широтой. Для начала снесли к чёртовой матери храм Христа-спасителя и пару кварталов жилых домов (это в Москве, в разгар жилищного кризиса, среди уплотнений, коммуналок!). Дальше — больше. Лучшие специалисты и мастера. Лучшая техника. Лучшая арматурная и каркасная сталь, лучший цемент, лучшие сорта гранита и мрамора, лучшие сорта дерева, уральские самоцветы, драгоценный фарфор, хрусталь и бронза, бархат и золотая парча… Того количества железобетона, что пошло на гигантский фундамент (только его и успели заложить до прекращения строительства ввиду начала войны), хватило бы на постройку двух-трёх укрепрайонов «Линии Сталина». Кстати, насчёт «Линии Сталина». Советское руководство не то колебалось в выборе военной стратегии, не то пыталось усидеть меж двух стульев, не то решило лишний раз перестраховаться, но в начале тридцатых годов страна приступила к постройке гигантской оборонительной системы из тринадцати укрепрайонов протяжённостью от Балтики до Чёрного моря. В 1938 г. было принято решение усилить все укрепрайоны тяжёлыми артиллерийскими капонирами и приступить к возведению ещё восьми укрепрайонов, предельно уплотняющих оборону. То, что укрепления строились именно для обороны, а не для прикрытия стратегического развёртывания перед наступлением, подтверждается их расположением в глубине территории (на расстоянии от 20 до 150 км от старой границы), и большой глубиной самих укрепрайонов (от 30 до 50 км.). Каких всё это потребовало расходов, сколько сил и средств было затрачено, думаю, пояснений не требует. Здесь речь о целесообразности этих затрат. Казалось бы, одно из двух. Уж если решили наступать, так производите свои лёгкие танки, на которых вы буквально помешались, а если решили встать в оборону — ройте противотанковые рвы, ставьте бетонные надолбы, стройте и оснащайте долговременные огневые точки. Делать и то и другое слишком накладно, особенно если учесть, что часть построенного пришлось потом уничтожать, чтобы расчистить пути к наступлению, тем не менее, колебания советского руководства обрели материальное воплощение и легли гигантским дополнительным бременем на плечи и без того ограбленного народа.

Но можно было не только сэкономить. Можно было больше заработать — за счёт оптимизации экспорта. Дело в том, что валюты было нужно много и сразу. Это диктовала избранная советским руководством тупо-агрессивная военная доктрина. А «сразу» всегда вступает в противоречие с «много». Вот, скажем, взять пресловутую продажу музейных ценностей. Рынок антиквариата и без того крайне чувствителен и непредсказуем, а уж выброс такого его количества неизбежно вёл к обвальному падению цен. (Господин Бушков, автор трёх романов об антикварной торговле, подтвердит.) Не будем здесь рассматривать культурно-исторический аспект проблемы. Я далёк от интеллигентских стенаний по поводу якобы преступной распродажи культурного наследия. Бывают ситуации, когда приходится жертвовать накопленным народным достоянием, тем более, что накоплено оно было аристократами за счёт беспощадной эксплуатации того же народа. С моей точки зрения человеческие жизни дороже побрякушек и раскрашенных холстов. Поэтому рассмотрим только, так сказать, меркантильно-коммерческую сторону дела. За каждый проданный предмет можно было выручить гораздо больше, если бы не торопили планы покорения Европы. Принятие оборонительной военной доктрины способствовало бы осторожной, а значит более рациональной торговле антиквариатом, и даже, может быть, сделало бы её ненужной.

То же самое можно сказать и о торговле советским сырьём — хлебом, лесом, нефтью, углём и т. д. В тридцатые годы разразившийся на Западе кризис и последовавшая за ним Великая депрессия и без того привели к падению цен на сырьевые товары, а тут еще СССР буквально завалил мировые рынки этим добром. Большего экономического идиотизма и представить себе невозможно! Экспортная политика оказалась в порочном круге. Чтобы расплатиться за поставки импортной техники и промышленного оборудования, нужно было наращивать валовые объёмы экспорта сырья, а чем больше их наращивали, тем сильнее падали цены. А вот если бы не нужно было срочно и в огромных количествах производить наступательные вооружения, то и вал сырьевого экспорта можно было бы безболезненно сократить, при этом выручая значительно больше за пуд, баррель, кубический метр и тройскую унцию.

Как видите, даже беглый обзор наших капиталовложений, военного производства и внешнеторговой деятельности позволяет сделать вывод: не имей мы наступательной военной доктрины, не было бы и необходимости разорять крестьянство.

***

К концу «эпохи застоя» всё больше стал намечаться отход от тотального обобществления всякой сельскохозяйственной деятельности в сторону индивидуального труда на приусадебных участках. Колхозным трактором вспашут и засеют твоё картофельное поле — тебе останется обрабатывать его летом и выкопать урожай по осени. Раздавали поросят по дворам, обеспечивали кормами, откормленных свиней принимали на мясокомбинаты за наличный расчёт. Уменьшались колхозные молочные фермы, молоко от домашних коров сдавали на ферму и централизованно вывозили на городской молокозавод… В общем, намечалось как бы некое робкое реформирование не оправдавшей себя колхозной системы. Ну, в конце двадцатых понятно было, что темпы индустриализации надо поднимать по сравнению с периодом НЭПа. Понятно было, что налоги с крестьян придётся повысить, если нужно, привлечь силовые ведомства для их взимания и принять жесткие, вплоть до уголовных, меры против сокращения посевных площадей. Начиная с седой древности (Шумер, Египет, Греция, Рим, Византия) пашня была основным источником доходов всех государств. С крестьянина часто драли три шкуры, но ни средневековый феодал, ни российский помещик при крепостном праве не додумались согнать крестьян в колхозы, поделить на бригады и диктовать им на уровне района, а то и области, когда начинать посевную, когда уборочную, что, где и в каких количествах сеять! А потом издать постановление «о ликвидации и выселении в северные районы страны лиц, злоумышленно дискредитирующих колхозную систему высокой продуктивностью единоличных наделов».

Нечто подобное советской колхозной системе существовало в государственных и храмовых хозяйствах Шумера и древнего Египта. Историки утверждают, что после захвата Междуречья кочевниками-амореями около 2000 г. до н. э. крупные царские и храмовые хозяйства распались на множество мелких. Исчезли надсмотрщики, принудительно гонявшие крестьян на полевые работы, некому стало ссыпать зерно в огромные царские амбары. Исчезли бюрократы, ведшие долговые записи и бухгалтерию на глиняных табличках. Крестьяне сами стали решать, что им выращивать на своих наделах, например, пшеницу или финики, и урожай принадлежал им. С приходом кочевников увеличилось поголовье скота. Крестьяне стали пахать на быках, а не рыхлить землю мотыгой, и удобрять её навозом. Всё это спустя некоторое время, после налаживания торговых связей и постепенного восстановления оросительных систем, привело к невиданному подъёму экономики… Но вернёмся в более исторически близкие времена.

В тридцатые-сороковые годы сельхозтехника была сосредоточена в так называемых машинно-тракторных станциях. МТС не являлись частью колхозов, имели свои системы вертикального подчинения, материально-технического снабжения и оплаты труда. Это при Хрущёве МТС были расформированы, техника передана в колхозы. МТС — в принципе неплохая затея, на ней могла бы базироваться предлагаемая мной альтернатива коллективизации. Крестьяне могли бы оплачивать услуги механизаторов, в перспективе возможен был выкуп техники. «Почитайте „Экономические проблемы социализма в СССР“. В этой книге простые экономисты не боятся критиковать Сталина, и Сталин терпеливо объясняет им их заблуждения. В частности, в том, что нельзя навязывать крестьянам заботу о технике. Техника должна быть сосредоточена не в колхозах, а на машинно-тракторных станциях (МТС) у специалистов-механиков, которые по требованию специалистов-агрономов (крестьян) обработают землю и уберут урожай так и тогда, как и когда крестьяне укажут». (Ю. Мухин. Убийцы Сталина. См. примеч. 45.) Юрий Игнатьевич хоть и упоминает по привычке колхозы, но пишет ведь «как крестьяне укажут», а не как председатель колхоза или там главный агроном (или секретарь райкома партии) укажет. Уж не оговорка ли это по Фрейду, выдающая загнанные в подсознание мысли? МТС могли точно так же и с тем же (с гораздо большим!) успехом обслуживать не колхозы, а крестьян-единоличников. В уже неоднократно цитированной книге С. и Е. Рыбас «СТАЛИН. Судьба и стратегия» приводится один крайне любопытный, на мой взгляд, факт. Весной 1928 г. на Украине была создана «первая в СССР машинно-тракторная станция из 10 тракторов, которые за умеренную оплату обрабатывали поля в 250 крестьянских хозяйствах. Таким образом, государство обеспечивало сельскохозяйственному производителю… энерговооружённость, не сравнимую с раннефеодальной деревянной сохой…» (С. и Е. Рыбас. СТАЛИН. Судьба и стратегия. См. примеч. 46.) Похоже, авторы так и не поняли (или сделали вид, что не поняли) значения упомянутого факта. Был, был совершенно иной вариант магистрального пути нашего развития!

Кстати, слово «единоличник» выше употреблено мной не как обозначение злобного, жадного и нелюдимого куркуля, ненавистника всех форм человеческого сотрудничества (каким и старалась представить крепкого крестьянина советская пропаганда), а в смысле — хозяин, владелец. Что касается объединения, кооперации хозяйств, то это движение началось и стало развиваться задолго до провозглашения политики коллективизации. И первыми в нём были как раз крепкие, состоятельные крестьяне, «справные» хозяева. Но крестьяне объединялись на тех условиях и в тех рамках, как им было выгодно, как и должны поступать все нормальные люди. Колхозы же создавались на «добровольно-принудительных» основах, и в первую очередь не для предполагаемого увеличения производства сельхозпродукции, а для повышения удобства её изъятия в пользу государства (то самое «ужесточение организации выкачивания средств»). К тому же — не забывайте! — перед коллективизацией происходило первоначальное ограбление, позволившее одномоментно вышибить крупные средства на постройку заводов-гигантов, в первую очередь танково-тракторных. Короче, для того чтобы на старте выиграть в темпах, зарезали курочку, несущую золотые яйца. А выиграть в темпах было для Сталина жизненно необходимо, ведь готовился блицкриг, война стоит дорого, завоевание мирового господства — тем более, тут, по сталинским представлениям, нужна большая численность войск, войска надо вооружить, тут требуются горы и горы разнообразного оружия, и его производство требует времени!

Представленная мной альтернатива прекрасно решала ещё одну, по выражению г. Мухина, общеэкономическую проблему — перемещения рабочей силы из деревень в города. Продолжим цитирование Юрия Игнатьевича. «Дело в том, что для создания промышленности были нужны люди, а 80% населения сидело в сельском хозяйстве у своих наделов. Причём загруженность их работой была всего 92 дня в году (1925 г.), и никакими кооперативами решить этот вопрос было нельзя, только коллективизацией. И действительно, по объединению крестьян в колхозы их загрузка возросла до 148 трудодней в 1932 г. и до загрузки в промышленности — до 254 трудодней — в 1940 г. Высвобождающиеся из сельского хозяйства люди шли в промышленность, в науку, в армию». (Ю. Мухин. Убийцы Сталина. См. примеч. 47.) Спорить с Юрием Игнатьевичем одно удовольствие. Может быть, он и вправду верит в то, что пишет. Тут перевёрнуто с ног на голову всё, что только можно было перевернуть. Во-первых, не так уж остра была эта проблема. Крестьяне ещё при царе-батюшке зимой подавались на заработки, скажем, в Донбасс на шахты. Занимались извозом, лесоповалом, строительством в городах. Это именовалось «отхожими промыслами». Некоторые мужики пропадали на заработках подолгу, годами. Помните, ещё у Гоголя: «Пробка Степан, плотник, трезвости примерной. А! вот он, Степан Пробка, вот тот богатырь, что в гвардию годился бы! Чай, все губернии исходил с топором за поясом и сапогами на плечах, съедал на грош хлеба да на два сушёной рыбы, а в мошне, чай, притаскивал всякий раз домой целковиков по сту, а может, и государственную зашивал в холстяные штаны или затыкал в сапог». (Н. Гоголь. Мёртвые души. Гл. 7.) А вот картина времён НЭПа. «Бросалось в глаза огромное скопление бедно одетого народа на улицах и вокзалах Москвы. Это тысячи крестьян, выдавленные из деревень скрытой безработицей, искали счастье. Они были рады любой работе…» (С. и Е. Рыбас. СТАЛИН. Судьба и стратегия. См. примеч. 48.) Да и остающиеся дома зимой не просто «сидели у своих наделов», а заботились о скотине. Крестьянские семьи были, как правило, многодетными, а поскольку в дроблении наследуемых хозяйств не было никакого смысла, среди крестьянской молодёжи всегда хватало желающих перебраться в город.

Во-вторых, «по объединению крестьян в колхозы» проблема насыщения кадрами городской промышленности решилась с избытком, но возникла проблема жестокого дефицита рабочих рук на селе. Мало кто хотел работать в колхозах за галочки и палочки в табеле учёта рабочего времени (те самые трудодни), и бежал народ табунами куда глаза глядят, не считая принудительно высланных на погибель в холодные края (из которых тоже бежали). Тут уместно снова помянуть Беломорканал, поглощавший «высвобождающихся из сельского хозяйства людей» сотнями тысяч — надёжно и безвозвратно. Ну Юрий Игнатьевич, ну сколько можно прикидываться некомпетентным? Ну, почитайте хотя бы воспоминания родного брата Александра Твардовского, если уж на самом деле не представляете, что творилось. Разве вы не знаете, что была введена паспортная система, чтобы отлавливать беглых крестьян? Разве вы не знаете, что мечтой колхозника стало с тех пор любыми правдами и неправдами получить паспорт и слинять в город? Но и там жизнь не казалась мёдом. Миллионы крестьян, согнанных нуждой с насиженных мест, хлынули в города, стеснив и без того переполненные бараки и коммуналки…

В предложенной мной альтернативе проблема решалась сама собой. Механизация всегда избавляет людей от тяжёлого примитивного труда и высвобождает рабочие руки.

Но что мы всё о сельских проблемах, надо же уделить немного внимания и городам, которые буквально преобразились с приходом НЭПа. Люди проявляли естественное стремление удовлетворить потребности друг друга и заработать на этом. Все двадцатые безудержно плодились мелкие и средние частные предприниматели, кустари-надомники, процветала частная торговля. Да, были и большие недостатки. «Бессмертный „Золотой телёнок“ Ильфа и Петрова — это настоящая энциклопедия воровства и мошенничества, которые пронизывали Россию в те годы. Перечитайте эту книгу, коль забыли её антураж. А отец одного из нас, ещё в молодости листавший подшивки советских газет 20-х годов, рассказывал, что все они переполнялись материалами о преступности, о диких аферах, воровстве управляющих предприятиями, о сращивании организованной преступности и махинаторов с партийно-советским аппаратом, о массе ложных кооперативов, которые выкачивали деньги из заводов и фабрик в карманы беззастенчивых дельцов». (М. Калашников, С. Кугушев. Третий проект. Погружение. См. примеч. 49.) Весь этот бардак решено было свернуть, не разбираясь, кто мошенник, а кто честный предприниматель. А может, надо было всё же заниматься устранением недостатков, а не ликвидировать частного предпринимателя как класс вслед за кулаком? Ведь без любящего своё дело хозяина производство товаров народного потребления нежизнеспособно, как и торговля, и общепит, и сельхозпроизводство, о котором я уже писал. Воля ваша, но есть в сталинских методах оздоровления экономики нечто от рецепта врачевания головной боли путём отсечения головы. Основная цель была опять-таки одномоментно вышибить бабки, чтоб готовиться Европу завоёвывать. Вот как это делалось. Обратимся опять к бессмертному «Золотому телёнку».

«Жил на свете частник бедный. Это был довольно богатый человек, владелец галантерейного магазина …. Он безмятежно торговал бельём, кружевными прошвами, галстуками, пуговицами и другим мелким, но прибыльным товаром. Однажды вечером он вернулся домой с искажённым лицом. Молча он полез в буфет, достал оттуда цельную холодную курицу и, расхаживая по комнате, съел её всю. Сделав это, он снова открыл буфет, вынул цельное кольцо краковской колбасы весом ровно в полкило и, остекленело глядя в одну точку, медленно сжевал все полкило. Когда он потянулся за крутыми яйцами, лежавшими на столе, жена испуганно спросила:

— Что случилось, Боря?

— Несчастье! — ответил он, запихивая в рот твёрдое резиновое яйцо. Меня ужасно обложили налогом. Ты даже себе не можешь представить.

— Почему же ты так много ешь?

— Мне надо развлечься, — отвечал частник. — Мне страшно.

И всю ночь частник ходил по своим комнатам… и ел. Он съел всё, что было в доме. Ему было страшно.

На другой день он сдал полмагазина под торговлю писчебумажными принадлежностями». (И. Ильф, Е. Петров. Золотой телёнок. См. примеч. 50.)

Кстати… Вы не замечали, насколько жестоки и беспощадны к естественным человеческим слабостям эти книги — «Двенадцать стульев» и «Золотой телёнок»? Сколько зубоскальства — то над старушками, доживающими свой век в «советской богадельне», то над несчастным этим попом, то над Кисой Воробьяниновым, не вписавшимся в советскую действительность (я уж молчу про Паниковского), и вот — над «бедным частником». А ведь человек испытал жуткий стресс, предчувствуя, что его жизнь будет беспощадно искорёжена. И он тоже, подобно получившему «твёрдое задание» крестьянину, ещё не понимает отчётливо, с какой слепой и непреодолимой силой пришлось ему столкнуться, и пытается трепыхаться, несчастный…

А вот как это описано в романе Солженицына «В круге первом».

«Дед Наделашина и отец его были портные — не роскошные, но мастеровитые. … Ему с детства эта обходительная мягкая работа понравилась, и он готовился к ней, присматриваясь и помогая. Но был конец НЭПа. Отцу принесли годовой налог — он его заплатил. Через два дня принесли ещё годовой — отец заплатил и его. С совершенным бесстыдством через два дня принесли ещё один годовой — уже утроенный. Отец порвал патент, снял вывеску и поступил в артель (да уж какая там артель, ясное дело — одно название, читай госпредприятие — С. Ю.)». (А. Солженицын. В круге первом. См. примеч. 51.)

Обратите внимание на иезуитскую хитрость. Сколько раз платил бедняга! Знал бы, что принесут ещё два налога, так сразу бы патент порвал…

И с тех пор обречен был народ жить в убожестве. И с тех пор на покупку гнусных скороходовских ботинок уходило пол зарплаты, а пошив зимнего пальто по сложности сравним был с постройкой дредноута, как писал в «Московской саге» Василий Аксёнов. И до того надоел народу хронический дефицит всего и вся, что стало это едва ли не основной причиной крушения государства в 1991 не к ночи будь помянутом году.

***

И наконец, о Рузвельте, а может и о Гитлере. Да, Рузвельт и Гитлер, по сути дела, тоже строили экономику на правосоциалистических идеях (у Гитлера и партия была национал-социалистическая), но именно, что «право…» Они как-то обошлись без ликвидации бюргеров и без раскулачивания фермеров и бауэров, без голода и репрессий по принципу «бей своих, чтобы чужие боялись».

Как всегда, особо впечатляют успехи американцев. Деятельность созданной Рузвельтом Администрации гражданских работ и возглавленного ею «Сивил Констракшн корпс» («Гражданский строительный корпус» — о нём речь впереди) буквально преобразила Америку, реализовав тысячи инфраструктурно-промышленных проектов, при этом не возведя ни одного объекта на костях людей, обращённых в рабство.

«Венцом этой деятельности явилась техническая готовность США создать в короткое время ядерное оружие и вообще мобилизационная готовность к мировой войне». (С. и Е. Рыбас. СТАЛИН. Судьба и стратегия. См. примеч. 52.)

Вот так, не больше и не меньше.

Глава 3. Гулаг. Как это было и как могло быть

«Шёл Толя алмазным зимним вечером к чёрной сопке, под которой был его дом.

Попутно тянулся к санпропускнику длинный женский этап. Навстречу этапу маршировал из бани взвод японских пленных под красным флагом и с пением «Катюши»…

Как вдруг при встрече с женским этапом пение прекратилось.

— Мадама, русска мадама, — захихикали японцы.

— Ох, жёлтенького бы мне сейчас, — услышал Толя рядом глубокий женский вздох.

Колонна двигалась прямо по краю кювета, а конвоиры шли по тому же дощатому тротуару, что и Толя. Услышав вздох, Толя, конечно, не повернул головы, но краем глаза всё же увидел огромное отвратительное общество идущих женщин в разномастном тряпье, в продранных ватных штанах, с котомками на плечах и с котелками у пояса, иные в шляпках, прикрученных к голове вафельными полотенцами, некоторые со следами губной помады.

Яркие пятна этих ртов среди серых грязных лиц показались Толе полнейшей непристойностью. Он старался теперь дышать через рот, чтобы не чувствовать запаха этих женщин, и, естественно, с ужасом отгонял мысль о том, что ещё год назад мать его и тётя Варя ходили в таких же колоннах.

— Жёлтенького, чёрненького, полосатенького, — простонал с недвусмысленным всхлипом другой голос.

Женщины захохотали, а Толя вздрогнул. Вздрогнул и конвоир, идущий впереди Толи.

— Разговорчики! — рявкнул он с каким-то чуть ли не испугом.

— Эх, сейчас бы любую баклашечку между ног! — крикнул из глубины колонны отчаянный голосок.

— Эй, Ваня-вертухай, зайдём за угол, раком встану!

Хохот разразился ещё пуще, а конвоир только дёрнул плечом и промолчал.

Толя, тот вообще не знал, куда деваться. Что это значит — «раком»? Это нечто немыслимое! Что мне делать? Побежать, что ли, прочь?

— А вон этого, молоденького, не хочешь, Софа? Глянь, какой свежачок! Небось ещё целочка! Палочка розовенькая, сладкая! Эскимо!

— Ох, мамочка, роди меня обратно!

Толя понял, что говорят о нём, и покрылся холодным потом. Предательская краска залила лицо, загудело в ушах.

— Покраснел-то, покраснел-то как, девки!

— Иди к нам, пацан, всему научим!

— Оставьте ребёнка в покое, шалавы!

— И то правда, подруга! Попробуешь пальчика, не захочешь мальчика!

Не в силах больше сдерживаться, Толя с неосмысленным гневом повернул голову и увидел десятки старых бабьих рож, обращённых к нему. Сейчас я их обматерю, сейчас я их покрою четырёхпалубным матом, тогда они узнают, какие парни живут в Магадане!»

Да простит мне читатель эту длинную цитату! Хотя автору этих строк Василию Аксёнову («Ожог», часть 2-я) довелось заглянуть лишь краешком глаза в лагерную преисподнюю, во всей нашей обширной литературе на эту тему не найти, пожалуй, более пронзительных строк. Ещё как-то терпимо читать о том, как в лагерях мешали с грязью и оскотинивали нас, мужчин и мальчишек, но не у всякого хватит смелости вообразить себе, что же творила жизнь лагерная с нашими дочерьми, жёнами и матерями. В особенности с теми из них, кто не блистали молодостью и красотой, или не могли переступить моральные запреты. Были времена, когда мужчины и женщины в лагерях содержались совместно, да и начальство лагерное состояло в основном из мужчин, так что этот путь позволял иным представительницам прекрасного пола довольно удобно устроиться в лагерной жизни. Остальным никто не делал скидок на их слабую женскую сущность, и работа им доставалась по большей части истинно мужская. Именно женщинам довелось коснуться самого дна лагерной бездны. Причём товарищ Сталин позаботился, чтобы общей участи не избегли даже жёны его ближайших соратников — председателя президиума Верховного совета («всесоюзного старосты») Михаила Ивановича Калинина и главы советского правительства Вячеслава Молотова. По заведённым правилам игры вельможные мужья ставили свои согласующие подписи на постановлениях об аресте жён, а сами оставались на воле кушать кремлёвский паёк. Михаил Иванович блудил с балеринами Большого театра, может, с тоски по супруге…

Страна воздвигала военную промышленность и ковала оружие, пожирая свою плоть и кровь. Страшные, иррациональные, людоедские исправительно-истребительно-трудовые лагеря были наряду с колхозами основным орудием строительства социализма. Иногда грань между этими злокачественными хозяйственными новообразованиями и вовсе стиралась. Почему создавались так называемые сельхозлагеря (в просторечии — сельхозы)? О них упоминает Солженицын в своём «Архипелаге…». Не потому ли, что народ в деревнях частенько завидовал даже лагерной «пайке»? Не потому ли, что замордованные поборами крестьяне в конце концов разбегались, как во времена Петра или Анны Иоанновны, и приходилось привлекать заключённых к обработке пустующих земель? Лично я другой причины не вижу. Если сравнить колхоз с хозяйством помещика в эпоху крепостного права, то сельхозлагерь тогда — нечто вроде хозяйства античного рабовладельца. Шаг назад — от феодального строя к рабовладельческому. Но что я слышу? Мои оппоненты кричат мне: «Да как вы смеете! Да как можно сравнивать!! Ведь колхоз — это высшее достижение цивилизации в области аграрной политики! Это самое передовое, СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЕ хозяйство!» Хорошо. Готов согласиться. В таком случае переход от колхозов к сельхозам это три шага назад, от социализма, минуя капитализм, затем феодализм, прямо на загородную виллу древнеримского патриция.

Политическая установка на мировую революцию, агрессивная военная доктрина, необходимость в кратчайшие сроки вооружить огромную армию лучшими образцами военной техники по мысли наших вождей делали применение рабского труда неизбежным. Да пожалуй, временами оно и было так на самом деле. Насчёт этого глава правительства товарищ Молотов браво доложил какому-то там съезду: «Мы делали это раньше, делаем теперь и будем делать впредь. Это выгодно для общества. Это полезно для преступников». Во как. Выгоднейшее предприятие для общества, а уж для государства и подавно. И для преступников полезно. Ну, преступники свой взгляд на это дело имеют, а вот насчёт пользы государственной мы порассуждаем.

Лагеря необходимы были как завершающая ступень террора (донос — арест — следствие — трибунал — расстрел или лагерь). Но не роль политического устрашителя была их главной ролью. Они должны были возместить неготовность экономики к великим скачкам, рывкам и прочим обновлениям народного хозяйства. Это потребовало тяжкого ручного труда (с помощью топора, лопаты, лома, кайла и тачки) в суровых (морозы, иногда жара) климатических условиях, в отдалённых диких местностях (север европейской части России, Сибирь-матушка, Чукотка, Колыма и т. д.), где накладно обустраивать какую-либо социальную сферу (нормальные квартиры, школы, больницы, кинотеатры, рестораны). Ну, кто ещё, кроме людей подневольных, принудительно лишённых семьи и собственности, сможет выполнять подобные работы? Представьте сибирский зимний лес. Кстати, иногда, до него и дойти надо несколько километров от лагеря, поднявшись задолго до рассвета, а вечером вернуться обратно. А в том лесу снега по пояс, который заключённым приходится утаптывать своими ногами, прежде чем вручную, топором (бензопилы были в ГУЛАГе редкостью!) свалить дерево. А потом надо обрубить все ветви и сучья, опять же добираясь до них в глубоком снегу, распилить хлыст и сложить брёвна в штабель. Обрубленные сырые ветки надо сжигать, и дым огромных костров постоянно окутывает место вырубки, сбивая дыхание, разъедая глаза (правда, летом где-то даже и хорошо, отгоняет мошкару и комаров, от которых житья нет) … Кажется, и восемь часов отработать невозможно в таких условиях, а смена длится десять, а то и двенадцать! И норма в день — где три с половиной, где пять кубометров. Уже вечно скрючены, не разгибаются пальцы, не поднимаются руки, не переступают ноги. Но стране нужна валюта! А во время невиданной войны стране было нужно неслыханное количество пироксилиновых порохов, для которых нужна целлюлоза, добываемая из древесины.

А кто ещё, кроме людей подневольных, сможет разгружать голыми руками кирпичи, так, что с ладоней и пальцев быстро сдирается кожа? (См. примеч. 53.) Ведь у страны не хватает средств на брезентовые рукавицы!

А кого ещё вы послали бы в медные рудники на сухое бурение, где нужно двенадцать часов в сутки дышать пылью? Четыре-пять месяцев такого труда — и человек умирает от силикоза лёгких. (См. примеч. 54.) Но ведь страна не может позволить себе расходовать средства на внедрение более передовых методов! Даже на противопылевые маски у страны не хватает средств!

А кого ещё, кроме заключённых, вы заставите в колымский мороз кайлом долбить золотоносную породу, лопатой нагружать её в тачку и тачкой отвозить куда следует? А ведь стране нужно золото!

И всё это — на тощем лагерном пайке, беспощадно урезаемом за невыполнение нормы, с жалкими надбавками за её выполнение и перевыполнение…

А сколько всего построено, проложено, прорыто заключёнными!

Про Беломорканал я упоминал уже. А кроме него был ещё Волгоканал, по объёму работ превысивший Беломорский примерно в семь раз. И тоже обошлись без средств механизации. Правда, этот канал в народном хозяйстве был нужен.

А железнодорожное строительство? Железные дороги Котлас — Воркута, Тайшет — Лена, Комсомольск — Совгавань, Караганда — Моинты — Балхаш, достройка вторых путей Великой сибирской магистрали… Это из нужных. А были ещё ненужные, знаменитые «мёртвые» дороги, начатые и брошенные ввиду полной бессмысленности всей затеи, такие, как Игарка — Салехард, Лальск — Пинюг… А шоссейные дороги? А плотины электростанций? Все эти ГЭС — Куйбышевская, Нижнетуломская, Усть-Каменогорская. А промышленные комбинаты? Магнитогорский, Кузнецкий, Березниковский химический, Балхашский медеплавильный, Соликамский бумажный, да что там комбинаты, целые города — Молотовск (Северодвинск), Воркута, Дудинка, Норильск, Совгавань, Магадан, порт Находка… А Московский государственный университет имени М. В. Ломоносова на Ленинских горах, устремлённый ввысь, в будущее? В его строительстве тоже принимали участие заключённые… И под строительство уже упомянутого Дворца Советов на месте снесённого храма Христа тоже был организован лагерный пункт.

Не забудем также вклад заключённых в реализацию советского атомного проекта. Почти все объекты атомной промышленности возведены их руками.

Но не только строительством, лесоповалом и добычей ископаемых занимались советские рабы. Так называемые промколонии имелись почти в каждом городе, это были обычные заводы и фабрики, даже оборонные, вот только трудились на них зэки. Это широко практиковалось во всех отраслях промышленности, кроме, пожалуй, пищевой и вино-водочной.

Архипелагом назвал Солженицын ГУЛАГ (Главное управление лагерей ОГПУ — НКВД — МВД, обобщённо говоря — лагерную систему). Очень точный художественный и, вместе с тем, хозяйственно-географический образ. Лагеря, густо разбросанные по всей территории страны, выключенные из обычной жизни, живущие своим, непредставимым на воле бытом, действительно больше всего напоминали острова. Как бурная вулканическая деятельность образует на поверхности океана острова дымящейся лавы, так продолжающаяся в стране революция порождала острова «исправительно-трудовых» лагерей. Некоторые из них держались недолго, как временные лесоповальные лагпункты, исчезавшие навсегда после вырубки ближнего леса, или лагпункты, передвигавшиеся вдоль строительства магистралей. Другие укоренялись на десятилетия. Иные разбухали и захватывали целые области (Устьвымьлаг, Потьминские лагеря). Ну, а Колыма превратилась в целый материк, почти сплошь заселённый зэками. Тут островки «вольной» жизни тонули в лагерном море, причём почти все вольные были отбывшими сроки заключёнными. Нарисовать карту архипелага в пространстве и отследить её изменения во времени сейчас уже не представляется возможным, да и не нужно никому. Достаточно помнить, что повсюду трудились бессловесные, покорные, безотказные и дешёвые заключённые, словно неким волшебством способные воплотить в металл, в железобетон, в гранит или кирпич любую фантазию нашего руководства.

Мы уже выяснили, что дешевизной своей лагеря могли кого угодно одолеть в конкурентной борьбе, если бы такое понадобилось. Но и это ещё не всё. Мало всего этого, так лагеря ещё были на самоокупаемости. В начале тридцатых систему исправительно-трудовых учреждений перевели на хозрасчёт. Что это понятие применительно к лагерям обозначает? А вот что. Содержание рабской рабочей силы дёшево, но всё же не бесплатно. Эту шелупонь за колючей проволокой кормить надо? Надо, а то ноги протянут, кто работать будет? И одевать иногда надо, и позволять им бараки для себя строить, иначе вымерзнут нахрен, кто работать будет? А охранять их мороки сколько? А надо, куда денешься, разбегутся — опять же, кто работать будет? Понятное дело, и с голодухи мрут, и замерзают, и бегут иногда, но и расходы нести приходится, а то никакое ГПУ-НКВД не управится сажать-присылать новых. Ну, а доходы откуда берутся у лагеря? Это по-разному. Если лагерное начальство само ведёт производство, как, например, на лесоповале, то государство примет лес у лагеря по цене, которой левая пятка чиновника где-нибудь в Госплане захочет. А если лагерь отдаёт работяг-зэков на стройку, на завод, сторонней организации, одним словом, то за каждую пару рабочих рук, за каждый нормо-час в бухгалтерию лагеря будет перечислено столько, сколько правая пятка у другого чиновника захочет. И хватит ли этих перечислений на покрытие лагерных расходов, Бог весть! Если не хватит, то придётся несчастным зэкам производительность труда повышать без всякой дополнительной механизации, и в сутках имея всё те же двадцать четыре часа. Самый безболезненный и выгодный путь — завести в лагере высокодоходное подсобное производство. Мастерскую там портняжную или сапожную, коровник, свинарник, курятник, тепличку… Заодно господам офицерам из лагерной администрации подспорье в их нелёгкой жизни. А ежели главный начальник не совсем зверь, то и зэкам кое-что достанется.

И после всего сказанного как же можно усомниться в огромной пользе, которую принесли лагеря государству? Да как же провели бы мы без лагерей нашу великую индустриализацию? Да ведь страна на них стояла! Колхозы, лагеря и террор — вот три кита нашей державы. Честь и слава великому товарищу Сталину за то, что он вовремя додумался эти подпорки воздвигнуть, а то бы рухнула держава-то!

Но есть одна неприятность. Уж больно народ у нас несознательный, ненадёжный, весь покрыт «родимыми пятнами капитализма»: тут и лень, и вороватость, и хроническая халатность… Да мало ли что! Сказано ведь было кем-то из классиков марксизма-ленинизма, что для нового социалистического общества новый человек нужен, так ведь недосуг ждать, пока новые люди подрастут, приходится всё со старыми возиться. А эти старые только и смотрят, чтоб от работы отлынивать вместо того, чтобы трудиться сознательно, с пониманием, что нет у родного государства средств, чтобы вознаградить их за труд. Тачку сломать, топор затупить, механизм какой-нибудь дефицитный испортить, одним словом, что бы ни делать, лишь бы не работать. Рабочее время при малейшей возможности на перекуры использовать. А когда что-то сделают, так потом окажется, что сделано всё абы как. Товарищ прораб! Если работают у тебя заключённые, готовься всё по два-три раза переделывать. Знай, что засыпанную траншею придётся вновь раскапывать, прибитые доски отдирать, выложенные стены ломать… Мало того, и вольные рабочие заразятся от зэков этим несоциалистическим отношением к труду. А уж о приписках и воровстве и говорить нечего. С этим злом не будешь знать, как и бороться! Ну, никак ты не заставишь этих тупых скотов трудиться производительно! Никак не сделаешь их труд прибыльным, даже если на брезентовых рукавицах и пылезащитных масках будешь экономить!

А ещё дешёвый рабский труд развращал самих прорабов, заводских директоров, лагерных начальников, наркомов, министров и самое высшее руководство. Недосмотры везде и у всех случаются. Ещё древние римляне подметили, что человеку свойственно ошибаться. Две тысячи лет спустя Владимир Ильич Ленин выразил то же самое другими словами: не ошибается тот, кто ничего не делает. Как отрадно бывало вспомнить ленинскую мудрость, если хотели как лучше, а вышла какая-нибудь чепуха (или — вышло как всегда). Скажем, захотел гражданин начальник перевыполнить план молевого сплава, напряг всех и вся, ценой сгоревших на лесоповале жизней перевыполнил план лесозаготовок и заставил вывалить в реку столько древесины, что ниже по течению не успели её выудить до зимы… Вмёрзли брёвна в лёд, и без того паводки каждую весну, а тут ещё река будет брёвнами запружена, вдруг поднимется вода выше, чем обычно, да и смоет соседние посёлки! Это — пример из жизни, причём неоднократно встречавшийся. В таких случаях применяли бомбардировочную авиацию, или динамит вагонами расходовали, а брёвна зэки поскорее вытаскивали на берег, работая по грудь в ледяной воде, и потом сжигали, так как они, в воде перемокшие, уже ни на что годны не были. Ну, так велика ли беда? Пожурят гражданина начальника (не за всё ж расстреливать, а то начальства не напасёшся!), зэков новых пришлют, они нового лесу навалят, выполнение плана — долг, перевыполнение — честь, так что к следующей зиме, того и гляди, опять всё повториться.

Или вот решил не кто-нибудь, а сам товарищ Сталин проложить по тундре уже упомянутую дорогу Игарка — Салехард, но не дал себе труда подумать, на кой чёрт она там нужна. Жаль, помер товарищ Сталин не вовремя, а то ведь всего-то километров триста оставалось, чтобы соединить концы. Так и забросили, не достроив. Ну, и что с того? Труд у нас дешёвый, как нигде! Ну, а рельсы да шпалы… Так их, может, тоже зэки делали, опять же труд их дешёв!

Но больше всех впадали в разврат и соблазн лагерные начальники. Помните — мастерские, свинарники… Постепенно забывал гражданин начальник об интересах народного хозяйства, так как превращался родной лагерёк в подобие барского поместья при крепостном праве, а сам начальник, естественно, в барина. Коровники, курятнички, теплички… Да что там курятник, гарем свой появлялся у гражданина начальника! И жил гражданин начальник со своими приближёнными как кум короля, на широкую ногу. Пиры, пикники, охоты… В доме ручной работы мебель, сработанная крепостными мастерами, на полах ковры и звериные шкуры, на стенах оленьи рога да картины, теми же крепостными живописцами писанные. И далеко не всегда карающая длань товарища Сталина такого феодального перерожденца доставала.

«Лагеря были корыстно выгодны огромному социальному слою — несчётному числу лагерных офицеров: они давали им „военную службу“ в безопасном тылу, спецпайки, ставки, мундиры, квартиры, положение в обществе. Также пригревались тут и тьмы надзирателей, и лбов-охранников, дремавших на лагерных вышках (в то время как тринадцатилетних мальчишек сгоняли в ремесленные училища). Все эти паразиты всеми силами поддерживали Архипелаг — гнездилище крепостной эксплуатации. Всеобщей амнистии боялись они как моровой язвы». (А. Солженицын. Архипелаг ГУЛАГ. См. примеч. 55.)

Казалось бы, сколько раз человечество убеждалось, что рабский труд непроизводителен и невыгоден обществу. Тем не менее, суждено было товарищу Сталину ещё раз наступить на те же грабли. А потому сразу после кончины родного отца и учителя, не успели ещё слёзы высохнуть, Берия начал ликвидировать лагеря и переводить производство на обычные предприятия, где работали не зэки за пайку, а обычные рабочие за зарплату. И дело было не в высоком гуманизме, а в низменном прагматизме. Да и прочие послесталинские руководители СССР все как один понимали, до чего невыгодно экономить на зарплате, используя повсеместно рабский труд заключённых! С некоторых пор оплачивался (и довольно высоко) даже труд солдат строительных войск.

***

В своей книге «Последняя республика» Виктор Суворов красочно описывает замыслы Карла Маркса и Фридриха Энгельса относительно реформирования общества. Неподготовленного человека прямо жуть охватывает. Ликвидация семьи и частной собственности, общность жён, общественное воспитание детей. В области промышленного и сельскохозяйственного производства — учреждение трудовых армий, надо полагать, со своим трудовым унтер-, обер-, штабофицерством и генералитетом. Эти же слова, «трудовая армия», «трудармия» использовал товарищ Троцкий, назвав ими специфические формирования, призванные восстанавливать народное хозяйство после гражданской войны. Но идея опередила своё время, в начале двадцатых годов массовый принудительный труд ещё не был востребован. Как бы ни относиться к товарищу Троцкому с его политической легковесностью, со всеми его фантастическими закидонами и перехлёстами, всё же полным дураком он не был, и измыслить такой бред, как построение всех тружеников в армейские колонны, никак не мог. И напрасно Виктор Суворов ради красного словца ему такие намерения приписывает. Скорее его трудармия по замыслу напоминала уже упомянутые строительные войска, появившиеся при Хрущёве, чтобы возместить нехватку рабочих рук на продолжавшихся «великих стройках социализма» после роспуска сталинских лагерей. Или американский «Сивил констракшн корпс». «Гражданский строительный корпус» был создан в САСШ в годы «великой депрессии», последовавшей за мировым экономическим крахом конца двадцатых — начала тридцатых годов. Американское правительство решило убить этим двух зайцев: во-первых, облегчить чудовищную безработицу, во-вторых, обустроить державу, улучшить её транспортную (автострады), социальную (школы, больницы, общественные здания) и энергетическую (гидроэлектростанции) инфраструктуру и даже экологическую ситуацию в ней (служащие СКК занимались даже масштабными лесопосадками!). Полмиллиона одетых в униформу людей ударно трудились «за харчи» и символическую зарплату один доллар в сутки. Вообще, действия американского президента Франклина Рузвельта по разрешению кризисных ситуаций были нерыночными и в чём-то близкими советским.

Товарищ Сталин с его всесторонней основательностью идеи Троцкого и Рузвельта политически углубил и экономически ужесточил, подарив нам исправительно-истребительно-трудовые лагеря. А ведь предлагавшаяся Троцким трудармия могла стать альтернативой лагерям. Насчёт экономической возможности и необходимости оплаты труда можно спорить (ну и что? даже Рузвельт зарплату зажимал!), но, по крайней мере, по замыслу трудармии солдаты её должны были содержаться в человеческих условиях, не предполагающих массовую эксплуатацию людей на износ, обеспечиваться сносным питанием, униформой, спецодеждой и положенными по технике безопасности средствами защиты. Может быть, даже жить в казармах, а не в бараках с печками-«буржуйками», и спать на койках, а не на нарах и «вагонках». Лагерное зверство вовсе не было обязательным условием нашего экономического развития.

И опять замечу: тем легче, в конечном итоге, было бы заменить лагеря трудармией, чем больше была бы ориентирована на оборону наша военная доктрина!

***

Картина будет не полной, если при разговоре о лагерях не упомянуть об одной важной их особенности. Дело в том, что содержались там, в основном, две категории заключённых — политические и уголовные. (Среди уголовных выделялась ещё подкатегория «бытовиков», сидевших по так называемым бытовым статьям — за нарушение паспортного режима, хулиганство, изнасилование, убийство на почве ревности, неуплату алиментов и т. д. Разумеется, и вор-рецидивист легко мог сесть, например, за хулиганство, но под названием «бытовиков» здесь подразумеваются прежде всего случайно оступившиеся. Погоды они не делали и лица лагерей не определяли.) Точнее, «политические» тоже считались преступниками уголовными, но особого рода. Трудноисправимыми и социально чуждыми рабочему классу. Соответственно, и относиться к ним следовало со всей возможной суровостью, использовать их на самых тяжких работах, выжимать из них последние силы, примеров чего мной было приведено выше немало. К категории «социально чуждых» причислялись все, кто отбывал срок по знаменитой 58-й статье, каравшей (говоря обобщённо) за государственную измену, к коей приравнивался даже легкомысленно рассказанный политический анекдот. Сюда же относили сидевших за производственные прогулы, стрижку колосков на колхозных полях и некоторые другие деяния, предусмотренные многочисленными сталинскими указами. Обычные же уголовные преступники считались социально близкими. Такое деление имеет давнюю традицию и глубокие исторические корни. Революционеры всегда находились с преступниками в тесном родстве. У истоков революционного движения во всём мире стояли люди, делавшие ставку на отпетых уголовников. Сейчас уже изрядно подзабыто, что наряду с Марксом и Энгельсом среди основоположников коммунизма числился и бывший портной немец Вейтлинг, считавший, что именно преступники должны будут выступить передовым отрядом армии сокрушителей старого мира. Вейтлинг считал, что преступники есть продукт буржуазной социальной среды, и в грядущем бесклассовом коммунистическом обществе они автоматически перестанут быть таковыми. Основоположник российского анархизма, революционер-практик Михаил Бакунин и сам применял методы, мало отличавшиеся от уголовных, и тоже считал, что русская революция должна начаться с восстания «разбойного мира». Разбойники по Бакунину — «главный резерв» революции. «Разбойников уважают в России», — говорил Бакунин. Лидер партии большевиков Владимир Ильич Ленин на словах осуждал и анархистов, и уголовников, но жить-то на что-то надо было… Поэтому видный член партии большевиков товарищ Сталин с благословления Ленина кем стал, по-вашему? Товарищ Сталин — бывший «экспроприатор», грабитель банков с целью пополнения партийной кассы, то есть, по сути дела, уголовник. Правда, сам он на «дело» не ходил, он Камо вместо себя подставлял, да денежки потом делил, сколько в партийную кассу отстегнуть, сколько себе на вино оставить.

Великая русская литература была благосклонна к представителям уголовного мира, классики наши в своих произведениях придавали им ореол романтизма. (Западная литература тоже не отставала. Но её мы трогать не будем. На западе от литературного творчества не было таких последствий, как у нас.) Первым отметился на этом поприще солнце нашей поэзии Александр Сергеевич Пушкин в поэме «Цыганы». Кто не читал, послушайте. Вот цыганка Земфира находит в степи беглого уголовника Алеко:

«Отец мой, — дева говорит, — веду я гостя; за курганом его в пустыне я нашла и в табор на ночь зазвала. Он хочет быть как мы цыганом; его преследует закон (курсив мой — С. Ю.), но я ему подругой буду…»

Алеко следующим образом излагает случайной подруге своё жизненное кредо:

«О чём жалеть? Когда б ты знала, когда бы ты воображала неволю душных городов! Там люди, в кучах за оградой, не дышат утренней прохладой, ни вешним запахом лугов; любви стыдятся, мысли гонят, торгуют волею своей, главы пред идолами клонят и просят денег да цепей…»

Как видим, ещё Александр Сергеевич указывает на те черты характера уголовника, которые в будущем придутся по душе революционерам: свободолюбие, презрение к религии и частной собственности, сексуальную раскрепощённость.

Но вот своенравная Земфира, тоже унаследовавшая от матери склонность к беспорядочной половой жизни, полюбила другого (всё это, конечно, её тоже не слишком красит), и Алеко, прищучив любовников на месте прелюбодеяния, в ярости режет обоих:

«Восток, денницей озаренный, сиял. Алеко за холмом, с ножом в руках, окровавленный, сидел на камне гробовом»,

за что приговаривается к изгнанию из табора:

«Оставь нас, гордый человек! Мы дики; нет у нас законов, мы не терзаем, не казним — не нужно крови нам и стонов — но жить с убийцей не хотим…» (А. Пушкин. Цыганы. См. примеч. 56.)

Не кажется ли читателю, что «гордый человек» знал заранее о мягкости возможного приговора, что и спровоцировало страшное преступление? Хотя по современным законам состояние аффекта, конечно, смягчает его вину…

Противопоставление «блатного» (уголовного) и «фраерского» (крестьянского, общечеловеческого) начал наиболее выпукло проступает в произведениях русского, позже — советского, пролетарского писателя Максима Горького. В своих ранних рассказах он тоже разрабатывает тему удалой цыганщины, явно следуя заветам Пушкина. И у него мы видим благородного конокрада, режущего свою строптивую возлюбленную. Со временем творчество писателя расширяется и углубляется, достигая воистину дна жизни. В 1894 году был написан рассказ «Челкаш». Изложу вкратце его сюжет. В южном портовом городе (сразу узнаёшь Одессу…) встречаются двое. Гришка Челкаш, «старый травленый волк, заядлый пьяница и ловкий, смелый вор» и молодой крестьянский парень Гаврила, среди тысяч таких же, как он слоняющийся по югу России в поисках заработка: «Косили версту — выкосили грош. Плохи дела-то! Нар-роду — уйма! Голодающий этот самый приплёлся, — цену сбили, хоть не берись!» Старый волк Челкаш не того закала. Он за гроши спину ломать не будет. Ему, как и автору рассказа, «до слёз смешны длинные вереницы грузчиков, несущих на плечах своих тысячи пудов хлеба в железные животы судов для того, чтобы заработать несколько фунтов того же хлеба для своего желудка». У него другая работа, которая сулит «солидный заработок, требуя немного труда и много ловкости». Он из тех рыбаков, что закидывают сети «по сухим берегам, да по амбарам, по клетям!» Но ему нужен этой ночью помощник, подельник…

И Гаврила соглашается стать соучастником кражи, что в глазах людей порядочных, конечно, не добавляет ему уважения. Но, с другой стороны, куда ему деваться? Вот как описывает он случайному знакомому свои жизненные обстоятельства и материальное положение:

«Отец у меня — умер, хозяйство — малое, мать старуха, земля высосана, — что я должен делать? Жить — надо. А как? Неизвестно. Пойду я в зятья в хороший дом. Ладно. Кабы выделили дочь-то!.. Но ведь — тесть-дьявол не выделит. Ну, и буду я ломать на него… долго… Года! Вишь, какие дела-то! А кабы мне рублей ста-полтора заробить, сейчас бы я на ноги встал…» Не столько бедность оправдывает Гаврилу, сколько наличие здоровой жизненной цели — встать на ноги и дальше честно трудиться, работая при этом на себя, а не батрача на хозяина или тестя-кровопийцу. Но, заметим в скобках, здесь и таится немалая опасность для незрелой крестьянской души. Лёгкие деньги развращают… Гришка Челкаш тоже когда-то мечтал о своём хозяйстве, а теперь он «заядлый пьяница», пропащий человек, который в несколько дней спустит краденое и вновь пойдёт «забрасывать сети по сухим берегам».

Так или иначе, натерпевшись страху на первой своей краже, дав обет отслужить молебен Николаю-Чудотворцу и зарёкшись когда-либо ещё идти на такое дело, Гаврила получает на следующий день от Гришки Челкаша свою долю — сорок рублей, немалые для него деньги. Но при этом он узнаёт, что Челкаш положил в карман целых пятьсот… И тут крестьянского парня, что называется, переклинивает. Он бросается на колени перед старым вором и униженно молит:

«Голубчик!.. Дай ты мне эти деньги! Дай, Христа ради! Что они тебе?… Ведь в одну ночь — только в ночь… А мне — года нужны… Ведь ты их на ветер… А я бы — в землю! … Пропащий ведь ты… Нет тебе пути…»

Между ними разыгрывается сложная драма. Сначала Челкаш презрительно швыряет Гавриле деньги, «дрожа от возбуждения, острой жалости и ненависти к этому жадному рабу»:

«На! Жри… Сам я хотел тебе больше дать. Разжалобился вчера я, вспомнил деревню… Подумал: дай помогу парню. Ждал я, что ты сделаешь, попросишь — нет? А ты… Эх, войлок! Нищий!.. Разве из-за денег можно так истязать себя?»

Но потом, когда Гаврила в радостном возбуждении сознаётся, что, увидев деньги, готов был на убийство:

«Ведь я что думал? Едем мы сюда… думаю… хвачу я его — тебя — веслом… рраз!.. денежки — себе, его — в море…»,

Челкаш, придя в ярость, отнимает деньги обратно. И тут Гаврила приводит свой замысел в исполнение. Лишь только Челкаш, отвернувшись, «пошёл прочь по направлению к городу», молодой крестьянский парень бросает в него камнем…

Все завершается относительно благополучно. Челкаш остаётся жив, и Гаврила в ужасе от содеянного просит его о прощении, и снова благородный Челкаш, отделив себе сотню, отдаёт Гавриле деньги. (М. Горький. Челкаш. См. примеч. 57.)

Осмыслившему всё это читателю я скажу вот что. Лично я могу себе представить крестьянина смелым и щедрым, а вора трусливым и жадным. А вот автору, похоже, и в голову никогда не приходило, что эти два персонажа могут быть в жизни и такими. В представлении Горького блатной всегда рыцарски благороден, бескорыстен, смел, одним словом — без пяти минут революционер. Ну, а крестьянин… Что о нём говорить? Холоп — он и есть холоп. Справедливости ради надо сказать, что горьковские представления о крестьянстве возникли не на пустом месте, народную жизнь он знал хорошо. Но всё же мир стоит на тех, кто больше похож на Гаврилу, а не на Челкаша. Именно такие крестьянские парни, как Гаврила, позже умирали за тачкой на строительстве Беломорканала.

Искусство соцреализма и социалистическая юстиция создают теорию «перековки», исправления блатных с помощью труда, политического просвещения и культурного воспитания. Ведь нужно, кажется, совсем немного, чтобы ворьё, по природе своей смелое и благородное, ненавидящее частную собственность, в общем, ближайший союзник самого передового класса — пролетариата — перевоспиталось и включилось в процесс строительства социализма. С тех пор перековавшийся блатной — любимый герой советской литературы. На представлении о лёгкой исправимости «социально близких» было основано и их привилегированное положение в тюрьмах и лагерях. Сидевшие же по 58-й статье были, по сути дела, отданы ворам на ограбление и расправу. Лагерное начальство повсеместно закрывало глаза на разнузданное поведение своих любимцев.

Разумеется, «перековка» и исправление — это всё в теории. На практике повсеместно проявлялся идиотизм теории «перековки», бессмысленность ставки на сознательность и бескорыстие ворья. Притом, что весь Архипелаг, как уже упоминалось, не блистал сознательностью и трудовой доблестью, наиболее халтурно трудились именно блатные «социально близкие». И именно им это почти всегда сходило с рук («политическим» могли и повторно вредительство пришить). Вот типичная картинка того времени: на том же Беломорканале «нерадивые работяги засыпают ряжи вместо камней и земли — льдом! А весной это потает, и вода прорвёт! Новые лозунги воспитателей: «Туфта — опаснейшее орудие контрреволюции» (а тухтят блатные больше всех: уж лёд засыпать в ряжи — узнаю, это их затея!). Ещё лозунг: «туфтач — классовый враг!» — и поручается ворам идти разоблачать тухту, контролировать сдачу каэровских (т. е. составленных из КР, «контрреволюционеров», ссыльных крестьян и сидящих по 58-й статье — С. Ю.) бригад! (Лучший способ приписать выработку каэров — себе.)» (А. Солженицын. Архипелаг ГУЛАГ. См. примеч. 58.)

Я думаю, читатель согласится со мной, что горьковский Челкаш, окажись он на Беломорканале, именно этим и занимался бы.

В общем, красивая теория в столкновении с реалиями жизни потерпела полный крах, но открыто признать это коммунистам было так же невозможно, как верблюду пролезть в игольное ушко. А делать что-то надо было. Ведь от экономических трудностей в годы коллективизации и индустриализации ворья плодилось немерено, и оно категорически не желало исправляться. Как-то надо было защитить собственность, в первую очередь, разумеется, государственную. До 1947 года вопрос решался в духе самой передовой, марксистско-ленинской теории. Придуманы были разные наказания за кражу общественно-полезной государственной и социально-вредной личной собственности. Украл горсть зерна в колхозе? Десять лет! Обчистил чью-то квартиру? Раздел ночью прохожего? До одного года. За покушение на пережитки прошлого полагались лёгкие статьи и частые амнистии. А руководящим работникам среднего и высшего звена разрешалось носить оружие. Никто не спрашивал за убитого при самозащите уголовника. Личная собственность ответственных работников тоже была сосредоточена в охраняемых местах. Но что было делать простым гражданам? Уж слишком эта политика отличалась от того, что декларировалось о благах для простого человека при социализме. Пришлось-таки в 1947 г. (указ от 4 июня — «четыре шестых») подравнять наказания за кражу общественной и личной собственности. Сопоставьте — до двадцати пяти и до десяти лет соответственно. Как видим, государственная собственность всё же оставалась не в пример более защищённой. И положение уголовников в лагерях оставалось привилегированным, и на амнистию могли рассчитывать только они.

Не только литераторы и кинорежиссёры соцреализма прославляли уголовников. Не один небезызвестный Шейнин создавал россказни, подобные липкому сахарному сиропу. Народный фольклор советского общества, питаясь причудливо искажёнными обрывками информации, тоже творил волшебные легенды о подвигах блатных героев — подвигах даже и на фронтах Великой Отечественной. Те, кто культ личности товарища Сталина и сейчас готовы защищать и поддерживать, почему-то трогательно относятся к легендам о высоких моральных качествах плодившихся при нём уголовных элементов. Такая вот странноватая взаимосвязь прослеживается. Якобы они до того были благородны и сознательны, что даже шли добровольно на фронт (даже — страшно сказать — в штрафбаты!) чтобы защитить родину и получить амнистию. Даже целая штрафная армия где-то якобы воевала… И командовал ею сам Рокоссовский, что ли… Чуть ли не сам лично бросал клич в лагерях отпетым блатарям: «Родина и Сталин зовут вас искупить вину!» И валили урки валом в штрафную армию! Тут читатель согласится, что для подобного надо было иметь не только благородство, но и немалую храбрость. А была ли она когда-нибудь у блатных — не на словах, не в легендах и песнях, что сами они о себе рассказывают и поют, а на деле? Шли ли они воровать и грабить там, где опасно, где охрана? Отголоски истинного положения дел прослеживаются в более современной нам литературе и кинематографии. Вот культовое кино «Место встречи…» по роману братьев Вайнеров. На всю Москву чуть ли не единственная «Чёрная кошка» «с пушками да перьями», зато море шпаны — все эти кирпичи, копчёные, маньки облигации, ручечники… Из совсем новых можно вспомнить фильм «Вор». Вспомните, чем занимается главный герой? Под личиной офицера Красной армии жульнически обчищает беззащитных стариков в коммуналках. Просто образец благородства, сознательности и воинской доблести. Он лезет по жизни нахрапом, но это именно нахрап, рассчитанный в основном на слабаков. Против вермахта это вряд ли сгодится.

О степени блатной храбрости говорят послевоенные события в Одессе и её окрестностях. Триумфально прошедший недавно по экранам фильм «Ликвидация» сам по себе чушь несусветная, сплошь легенда. Мало того, что никаких документальных свидетельств и воспоминаний очевидцев об этих событиях просто нет, элементарный здравый смысл против. Ну, сами посудите — после первых ночных расстрелов налётчиков «спецназовцами» ГРУ и СМЕРШ, замаскированными под мирных граждан, разве мог продолжаться хотя бы ещё одну ночь тот криминальный беспредел? Ведь слухом земля полнится. Неужели храбрость блатных доходила до безрассудства — подставляться под пули хорошо натасканных профессионалов? Да на следующие сутки все бойцы «бандитской армии» сидели бы уже как мыши под метлой! А в фильме звучит тревожно-осуждающий голос за кадром: «Между тем ночные расстрелы блатных продолжались…»

А вот то, что было в реальности, характеризует храбрость уголовников как нельзя лучше. Мне пришлось читать воспоминания очевидцев о том, как бандиты в 1945—46 гг. терроризировали сёла одесского района. Расскажу по памяти. Ситуация в сельской местности сложилась настолько нестерпимая, что представители низовой советской и партийной власти в некоторых сёлах в виде исключения были вооружены. И как только слух об этом распространился в народе, бандитская активность тут же прекратилась сама собой…

Ну, подумайте, могли подобные типы добровольно идти на фронт?

А насчёт «штрафной» армии Рокоссовского доподлинно известно, что была такая армия. И не одна. И не один Рокоссовский в этих армиях командовал. Читайте про «чёрные дивизии» в суворовском «Ледоколе». Во-первых, формировались они не по принципу добровольности. Это, по сути дела, была своеобразная форма мобилизации. «Мужики там (в лагерях — С. Ю.) к порядку приучены, в быту неприхотливы и забрать их из лагерей легче, чем из деревень: все уже вместе собраны, в бригады организованы, а главное, если мужиков из деревень забирать, без слухов о мобилизации и войне не обойтись. А Сталину всё надо тихо, без слухов». (В. Суворов. Ледокол. См. примеч. 59.) Во-вторых, уголовники там если и были, то в незначительном меньшинстве, а большинство составляла как раз 58-я статья. Знал товарищ Сталин, что уж от кого-кого, а от своих бывших коллег по ремеслу доблести и самоотверженности никогда не добьётся!

Распространению легенд способствовал и Варлам Шаламов, анализировавший в своём исследовании о блатных причины так называемой «сучьей войны», сотрясавшей ГУЛАГ в конце 40-х — начале 50-х годов. «Суками» «честные воры» называли тех из своей среды, кто пошёл на сотрудничество с милицией или лагерной администрацией. Эти две воровские категории люто враждовали друг с другом. После войны кроме собственно воров и сук в лагерях якобы появились ещё вернувшиеся с фронта те самые воровские добровольцы. Видимо, их патриотизм, благородство и сознательность почему-то угасли немедленно после окончания войны, они принялись за старое и вскоре оказались на тех же нарах, с которых в своё время отправились защищать советскую родину. Не то будучи в массе своей в невысоких рангах в воровском мире, не то вовсе разжалованные из воров в простые мужики за то, что пошли на службу государству, они потребовали у крутых паханов-законников своей доли власти и привилегий в лагерном мире, откуда, собственно, и война.

Дерзну предположить всё же, что Шаламов в данном вопросе ошибся. Не было никакой волны воров-добровольцев, вернувшихся потом в лагеря. В лагерях оказалась часть обычных фронтовиков, не нашедших себе места в послевоенном мире. Фронтовая привычка решать все проблемы силой и исковерканная войной психика (тогда ведь и не слыхивали о такой экзотике, как психологическая реабилитация участников военных конфликтов) толкнули их на путь преступлений. Вот эти люди, оказавшись за решёткой и колючей проволокой, решительно не понимали, почему они должны подчиняться традиционной воровской аристократии и вступили с ней в жестокую схватку за место под тусклым северным солнцем.

Обострение борьбы «за передел сфер влияния» в лагерном мире совпало с выделением в нём специальных «особых» лагерей для части осуждённых по 58-й статье, тех, кто представлялся советскому руководству наиболее опасным в политическом смысле. Войдите в положение уголовников — годами они счастливо жили, паразитируя на запуганных и покорных политических, и вдруг количество их под боком значительно уменьшилось! Да ещё женщин отделили в женские зоны! (1946 — 1948.) Одно это способно вызвать озверение, а уж если исчезают те, за счёт кого можно было легко подкормиться… Остаётся пожирать друг друга.

А ещё вмешалась лагерная администрация, которой к тому времени, как и всей советской и партийной власти эти «социально-близкие» осточертели хуже горькой редьки. Поддерживая одни группировки против других, «начальнички» провоцировали резню и добивались сокращения воровского поголовья.

Это, разумеется, моё личное мнение. Буду рад услышать аргументы любого, кто попытается подтвердить его или опровергнуть.

Представителям 58-й статьи выделение в «особые» лагеря тоже облегчения участи не принесло, не для того оно было задумано. Лагеря эти неофициально именовали каторжными. В них были усилены меры охраны и ужесточён режим. Бараки, в которых жили заключённые, были превращены в большие тюремные камеры с решётками на окнах, с внесением параши и запиранием на ночь. Кроме того, для нарушителей режима имелись обязательно каменные внутрилагерные тюрьмы и штрафные бараки, так сказать, зоны в зонах. У нацистов позаимствовали систему нумерации заключённых с пришиванием на лагерные робы номеров (возможно, дело шло и к тому, чтобы номера татуировать на теле). Порядок был наведён везде идеальный, с подъемом и отбоем точно вовремя, с передвижением строем, кое-где даже с опусканием ложек в баланду по команде. (См. примеч. 60.) Повсюду в каторжных лагерях была максимально ограничена связь с волей: два письма в год и уж, разумеется, никогда никаких свиданий. Заключённым категорически запрещалось иметь деньги и какое-либо личное имущество, например, что-нибудь из одежды (это считалось подготовкой к побегу и влекло за собой следствие и новый срок!), даже фотографии близких отнимались и уничтожались. Начальство «доставало» заключённых частыми обысками — и личными, и обысками бараков даже с поднятием полов и разламыванием печей. Свободное время вечером и редкие выходные старались занять внутризонными хозработами.

Надо ли говорить о том, что основную работу каторжанам старались подобрать тяжелейшую из всего, что можно было найти в окрестности?

Чтобы отличать «особлаги» от прочих, а также из некоего административного выпендрёжа придумали давать им поэтически-романтические названия, связанные с местами расположения и окружающим пейзажем: Горный лагерь (Горлаг) в Норильске, Береговой лагерь (Берлаг) на Колыме и так далее, послушайте только: Речлаг, Озёрлаг, Степлаг, Камышлаг, Луглаг, Песчанлаг…

Вообще, послевоенная жизнь в стране во многом определялась сталинской манией разделения и закрепления всего, что ещё не было разделено и закреплено на полагающемся месте. В лагерях разделены были сперва женщины и мужчины, потом уголовные и политические, на воле мальчики и девочки в школах. Видимо, общество в сталинском понимании созрело для наведения Окончательного Порядка. Все законы ужесточались, допущенные по недосмотру послабления ликвидировались, неофициальные течения останавливались, окна заколачивались, щели затыкались, атмосфера в стране сгущалась, как перед грозой. Те, кто был арестован в 1937—38—39 гг. и умудрился отбыть свою десятку и выбраться из лагерей живым, сажались снова, просто за то, что уже сидели один раз. Или товарищ Сталин, подняв после Победы максимальный срок заключения до четвертной (25 лет), спохватился, что в своё время мало им отвесили?.. Официально этот процесс именовался Укреплением Тыла. (Как интересно! 1948 год на дворе…) В дальнейшем он докатился потихонечку даже до начала чёткого разделения наций по территориальному принципу. Давний экспромт со ссылкой чеченцев, калмыков, ингушей, крымских татар и прочих ненадёжных народов, продолжился, согласно общемировой традиции, переселением в место компактного проживания евреев. Но на этом Провидению угодно было прервать реформаторскую деятельность величайшего гения всех времён и народов, а то, подозреваю, весь «Союз нерушимый» превратился бы постепенно в огромный ГУЛАГ.

Глава 4. Террор

«Прав был Ленин, и в виде исключения также и Троцкий прав: если без суда не расстреливать — вообще ничего невозможно сделать в истории». (А. Солженицын. В круге первом. См. примеч. 61.) Хотя бы иногда. Но сталинский террор отличался чудовищной избыточностью. Пожалуй, одной десятой части реально расстрелянных было достаточно, чтобы напугать народ до полусмерти.

Каковы же были истоки террора? Разумеется, подавление недовольства коллективизацией и небывало интенсивной индустриализацией; необходимость обновления государственной администрации, военного командования и партийной элиты; укрепление государственной, производственной и военной дисциплины (Ещё Фридрих Великий как-то изрёк: солдат должен бояться палки капрала больше, чем пули врага). Попутно решалась задача набора рабской силы в лагеря.

Мишени для террора помогали выбирать добровольные доносчики — «стукачи». Явление это со временем приняло у нас масштабы национального бедствия. В отравленном агрессивной коммунистической пропагандой обществе развивалась мания доносительства, причём наиболее легко поддавались ей дети и подростки, начиная с небезызвестного Павлика Морозова, донёсшего на родителей. Проявленная снизу инициатива была поддержана государством, и органы госбезопасности принялись в массовом порядке вербовать негласных осведомителей во всех слоях населения. Так самодеятельные «стукачи» превращались в официальных внештатных сотрудников — «сексотов» («секретных сотрудников»). Кто-то шёл на это дело добровольно, развивая свои задатки и способности, кого-то ловили на чём-то или просто ломали человека угрозами и вынуждали к работе доносчика. Именно к работе: внештатные сотрудники получали зарплату. Помимо этого они могли рассчитывать на помощь всесильных органов в разрешении своих личных проблем, скажем, бытовых или производственных. Некоторые пользовались этим, чтобы расправляться с обидчиками, конкурентами в карьере, соседями в коммуналке, даже с любовными соперниками.

У нас в радиотехническом институте преподавала пожилая женщина, кандидат наук, доцент. Общение её с нами, студентами, не ограничивалось учебной программой, иногда она, как это свойственно пожилым людям, пускалась в воспоминания о своей жизни. В конце тридцатых годов, после окончания техникума связи, она попала работать на почту. Воспитанная в лучших (без иронии!) традициях того времени, к своей работе относилась она сознательно и творчески. Обнаружив на почтамте большого областного города целую комнату, заваленную нерабочими телеграфными аппаратами, она добровольно взялась их ремонтировать. Даже свободное время часто посвящала этому занятию, что-то чинила, а то собирала из двух один. И вот однажды, слабыми женскими руками ворочая на стеллажах громоздкие электромеханические машины, она не удержала одну из них, и та с грохотом обрушилась на пол. На звук в раскрытую дверь заглянула коллега по работе, к тому же соседка по общежитию. Близкими подругами они никогда не были, так, общались по-соседски. Иногда наша будущая преподавательница замечала, как соседка с интересом поглядывает на её парня, часто заходившего к ним в комнату.

Всё это она связала в уме, когда последовало приглашение в спецчасть. Органы безопасности в те времена (да и позже) были представлены особым отделом в каждом крупном и среднем предприятии или учреждении, тем более таком, как узел связи. А в мелких были хотя бы отдельные представители-«особисты». Лишь гораздо позже она поняла, насколько ей повезло. В отделе был вызванный заранее её непосредственный руководитель, успевший оценить её как грамотного специалиста и политически благонадёжного человека. Да и офицер НКВД попался не лишённый понятия. Кое-как удалось доказать ему, что аппарат, может, и пострадал незначительно, но все же актом вредительства это считаться не может, поскольку он был уже неработоспособен, к тому же она успела к тому времени починить несколько других, выполнив работу, которой некому было заниматься. Особист отпустил обоих с миром. Но вывод наша будущая преподавательница сделала для себя однозначный, и спустя некоторое время без лишнего шума уволилась с этой работы и выселилась из того общежития.

А вот ещё о способах отбора кандидатов в репрессированные. То ли 1937, то ли 38 год, в общем, самый разгар. «Идёт (в московской области) районная партийная конференция. Её ведёт новый секретарь райкома вместо недавно посаженного. В конце конференции принимается обращение преданности товарищу Сталину. Разумеется, все встают. В маленьком зале хлещут «бурные аплодисменты, переходящие в овацию». Три минуты, четыре минуты, пять минут они всё ещё бурные и всё ещё переходящие в овацию. Но уже болят ладони. Но уже затекли поднятые руки. Но уже задыхаются пожилые люди. Но уже это становится нестерпимо глупо даже для тех, кто искренно обожает Сталина. Однако: кто же первый осмелится прекратить? Это мог бы сделать секретарь райкома, стоящий на трибуне… Но он — недавний, он — вместо посаженного, он сам боится!.. И аплодисменты в безвестном маленьком зале, безвестно для вождя продолжаются 6 минут! 7 минут! 8 минут!… Ещё в глуби зала, в тесноте, можно хоть чуть сжульничать, бить реже, не так сильно, не так яростно, — но в президиуме, на виду?! Директор местной бумажной фабрики, независимый сильный человек, стоит в президиуме и понимая всю ложность, всю безвыходность положения, аплодирует! — 9-ю минуту! 10-ю! Он смотрит с тоской на секретаря райкома, но тот не смеет бросить. Безумие! Повальное! Озираясь друг на друга со слабой надеждой, но изображая на лицах восторг, руководители района будут аплодировать, пока не упадут, пока их не станут выносить на носилках!… И директор бумажной фабрики на 11-й минуте принимает деловой вид и опускается на своё место в президиуме. И — о, чудо! — куда делся всеобщий несдержанный неописуемый энтузиазм? Все разом на том же хлопке прекращают и тоже садятся…

Однако, вот так-то и узнают независимых людей. Вот так-то их и изымают. В ту же ночь директор фабрики арестован. Ему легко мотают совсем по другому поводу десять лет. Но после подписания 206-й (заключительного следственного протокола) следователь напоминает ему:

— И никогда не бросайте аплодировать первый!» (А. Солженицын. Архипелаг ГУЛАГ. См. примеч. 62.)

Это сталинское ноу-хау — бей своих, чтоб чужие боялись.

Ну, да, да! Конечно, господин Бушков, господин Мухин, это всё перегибы на местах, товарищ Сталин к этому не имел никакого отношения… Товарищ Сталин сидел в Кремле и переживал за свой несчастный народ… И даже, как повествует господин Бушков, однажды вытащил из огромного многопудового вороха обращённых лично к нему народных писем одно и прочитал его… И проникся… И повелел освободить несчастного, за которого молила его любящая жена. В общем, читайте Бушкова (А. Бушков, Красный монарх, см. примеч. 63), мне лень эту лабуду цитировать, уважающий читателя автор такого не напишет.

Сколько написано в последнее время о благодетельности сталинского очищения партии, армии и государственных органов! Даже у Суворова книга об этом есть. Даже Суворов потихоньку эволюционирует в сторону нового культа личности. Дескать, сажали-расстреливали безграмотных, ленивых, недисциплинированных, морально неустойчивых руководителей. Потенциальных вредителей и изменников. Всяких сверх меры возомнивших о себе чекистов-кокаинистов. И как-то незаметно отошли на второй план многочисленные факты посадок, а то и уничтожения умных, честных, грамотных лидеров армии и промышленности, истинных знатоков своего дела, талантливых учёных и инженеров (не говоря уж о том, что даже в «благодетельном» 1937 году абсолютное большинство в следственных тюрьмах, на этапах и пересылках составляли простые работяги и колхозники). С одной стороны Агранов, Берзинь, Лацис, Артузов, Петерс, Уншлихт, Уборевич, Дыбенко, Алафузов, Алкснис, Аронштам, Гиттис, Тухачевский, Егоров, Жлоба, Ковтюх, Корк, Кутяков, Путна, Саблин, Примаков, Енукидзе, Нахамкес, Кактынь, Косиор, Гикало, Шлихтер, Каменев, Радек, Зиновьев… С другой — Пальчинский, Флоренский, Вавилов, Туполев, Мясищев, Петляков, Чаромский, Бартини, Клеймёнов, Лангемак, Королёв, Рокоссовский, Горбатов, Рычагов…

Я полагаю, всем известны фамилии Королёва, Туполева, Рокоссовского… Многие знают Павла Флоренского — «русского Леонардо да Винчи». Но вот кто такой Пальчинский? И почему я поставил его первым в списке? Не только потому, что он был репрессирован раньше других перечисленных. Он превзошёл их всех мужеством и достоинством своего поведения. Нечасто, ох, нечасто в советское время можно встретить подобный пример! Это вам не мягкая царская эпоха, в которую даже отъявленных революционеров, можно сказать, журили по-отечески. Тогдашним непримиримым бунтарям легко было проявлять достоинство. Кстати, что интересно, Пётр Акимович Пальчинский — сам революционер! Анархист по убеждениям, приверженец Кропоткина. Причём с огромным дореволюционным стажем. Ещё будучи студентом Горного института (он окончил его в 1900 г.), Пальчинский состоял под негласным жандармским надзором как один из лидеров студенческого революционного движения. Позже он принял горячее участие в революции 1905—07 гг. и по делу об Иркутской республике приговорён был к каторге (! — царская каторга, конечно, не чета советской, но всё же ни Ленин, ни даже Сталин с его «эксами» не имели таких приговоров). Пальчинскому удалось эмигрировать. До 1913 г. он жил в Европе, посвятив это время совершенствованию в нескольких инженерных специальностях. А инженером он и до того был блестящим, в отличие от многих других революционеров, не состоявшихся в своём деле или не имевших вообще никакой специальности. Полагаю, это и стало причиной его постепенного отхода от революционной деятельности. Амнистированный, он возвратился в Россию, чтобы, как сам писал в письме Кропоткину, «принять участие в развитии производительных сил страны вообще и в развитии общественной самодеятельности в самом широком смысле этого слова». (См. примеч. 64.)

Инженер, учёный, автор многих научных работ на технические и экономические темы, он встретил горячий приём в российских деловых кругах. Во время мировой войны он занимал пост товарища (заместителя) председателя Военно-Промышленного комитета, координировавшего работу частной русской промышленности над военными заказами, после Февральской революции поднялся до товарища министра торговли и промышленности Временного правительства. Позже — генерал-губернатор Петрограда, в дни октябрьского переворота — комендант Зимнего дворца. После переворота, конечно, арестован, потом отпущен, потом (сентябрь 1918 г.) взят в заложники в числе 122 «видных представителей буржуазии» и чуть было не расстрелян. Пальчинский мог бы снова уехать, уплыть на пресловутом пароходе, просто жить, как все, наконец, но он искренне хотел сотрудничать с любой властью в деле развития России, как он его понимал. Однако власть вела себя надменно. Арестованный вновь в 1922 году, Пальчинский был отпущен только благодаря заступничеству председателя Госплана СССР Кржижановского. Он ещё успел плодотворно поработать над восстановлением горнодобывающей промышленности СССР, прежде чем был опять арестован (1928 г.) в рамках подготовки Крыленко и Ягодой (см. примеч. 65) дутого процесса «Промпартии». Презрительно отвергнув, в отличие от многих после него, предложенную роль покорного вредителя-шпиона-отщепенца, он во время следствия дал честные и крайне дерзкие письменные показания, в которых осветил истинное положение дел в стране и промышленности. Здесь требуется пояснение. Положение дел в 1928 году было далеко не таким блестящим, как хотелось бы советскому руководству. Агрессивные внешнеполитические устремления, интересы мировой революции требовали срочного перевооружения армии, а промышленность, едва начавшая подниматься после погрома, учинённого во время Гражданской войны, не успевала за наполеоновскими планами. Нужно было найти виновных торможения модернизации, чтобы припугнуть всех остальных и вновь напомнить им, кто в доме хозяин. Вину решили свалить, конечно, на старых специалистов. Их арестовывали, вынуждали дать признательные показания в срочно придуманной коммунистами некой «экономической контрреволюции» и организовывали показательные судебные процессы, сперва так называемое «Шахтинское дело», потом процесс «Промпартии». В дальнейшем, по мере развёртывания социалистического строительства, коллективизации, индустриализации и непомерной милитаризации практика «показательных процессов» получила ещё более широкое развитие.

О чём же писал Пальчинский в своих чудом дошедших до нас показаниях? Он доказывал, что понятие экономической контрреволюции (ЭКР), является бредом воспалённого воображения коммунистического руководства. В самом деле, с одной стороны, диктатура пролетариата, сеть ячеек ВКП (б), широко раскинутые сети ГПУ, монополия на ресурсы, закрытые границы. С другой — тоненькая плёнка старой технической интеллигенции, действующая на 1/6 части суши, среди 130-миллионного населения, при плохих путях сообщения. Возможна ли в принципе в таких условиях ЭКР? Да, возможна, иронизирует Пальчинский. Она заключается в деятельности самих ГПУ и ВКП (б). Плодами деятельности этих организаций явились расцвет бюрократии, безответственность, фаворитизм, низкопоклонство, доносительство, интриги… Назначение на руководящие должности некомпетентных лиц, при которых грамотные технические специалисты играют роль бесправных советников. Повсеместное вмешательство в дела органов безопасности, витающий над всеми страх ареста. Присвоение чужих идей и заслуг. Кадровая чехарда. «Дефектов в руководстве страной достаточно, чтобы разрушить любое хозяйство без посторонней помощи…» «Сознательная и бессознательная разрушительная работа ГПУ и ВКП исключительно велика, т. к. в их руках физическая сила, и с них (курсив мой — С. Ю.) надо спрашивать ответа». (И. Гараевская. Пётр Пальчинский. См. примеч. 66.)

Попутно обратите внимание вот на что. Всё написанное Пальчинским относится к периоду НЭПа. Если это — характеристика периода нашей истории, который можно назвать затишьем, то что же творилось дальше?..

Разумеется, такой наглости ни товарищ Ягода, ни, тем более, товарищ Сталин стерпеть не могли. И потому Пальчинский был то ли замучен пытками, то ли расстрелян. И напрасно Виктор Суворов утверждает, что человек не способен выдержать настоящую пытку. Если человек имеет убеждения, он способен выдержать всё! Перед нами — пример Пальчинского, не уступившего чудовищному давлению ГПУ и отказавшегося быть шутом-обвиняемым, мальчиком для битья на показательном процессе. Мало того, бесстрашно обличившего коммунистическую диктатуру!

Как человек несгибаемого мужества достоин быть упомянут и учёный-биолог Николай Иванович Вавилов. Последнее время по его адресу всё чаще слышится ядовитое шипение сталинских адвокатов. «А „безвинно изничтоженный“ Вавилов, в какой микроскоп его ни рассматривай, не тянет не то что на „великого“ учёного, но и на мало-мальски серьёзного. Занимался он, главным образом тем, что десятилетиями пытался отыскать центры происхождения культурных растений: пшеницы, кукурузы и т. д. За государственный счёт катался по всему миру, но вот практическими результатами похвастать не мог». (А. Бушков. Сталин. Ледяной трон. См. примеч. 67.) Воистину, г. Бушков смелостью своих рассуждений о чисто научных вопросах напоминает самого Ленина. Тот, будучи юристом по образованию, имел нахальство писать даже о проблемах ядерной физики. Я тоже не биолог, но, на мой взгляд, объективным доказательством ценности работ Вавилова является поведение его сотрудников, сохранивших в голодном блокадном Ленинграде огромную коллекцию семян злаковых растений, собранную в разъездах по всему миру «за государственный счёт». И в сталинской тюрьме Вавилов держался достойно высокого звания учёного. За одиннадцать месяцев следствия он вытерпел четыре сотни допросов и на суде не признал себя виновным ни во вредительстве, ни в шпионаже, ни в намерениях захвата власти! (См. примеч. 68.)

Вообще-то, с точки зрения возможности выжить до сих пор непонятно, какая линия поведения на следствии была более целесообразна. Иные держались стойко, не соглашались с ложными обвинениями, не подписывали никаких лживых протоколов и всё же оставались в живых. Другие сразу или после сопротивления разной длительности сдавались, клеветали на себя и других, часто тянули за собой в тюрьму десятки коллег и сослуживцев, и, тем не менее, получали потом высшую меру…

Дико и страшно выглядят репрессии против лучших наших военачальников, таких, как Рокоссовский и Горбатов (да, да, тот самый, которого «могила исправит»). Ложно обвинённые и арестованные, они прошли пыточное следствие, были посажены, отбыли в лагерях некоторое время, достаточное, чтобы и там досыта хлебнуть лиха, потом высочайше помилованы и возвращены в строй. И слава Богу! Гибель этих толковых командиров ничего хорошего не принесла бы нашей армии и государству. Всё же войну выиграли не жуковы и тимошенки, а рокоссовские и горбатовы, точнее, те из них, которым повезло уцелеть.

Но тех, кому не повезло, было гораздо больше. Вот генерал-лейтенант авиации Павел Рычагов, с июня 1940 г. заместитель, с августа — главком военно-воздушных сил. Генерал-лейтенант родился в 1911 году! Кому ещё в 29 лет удалось достичь таких карьерных высот? К тому же, и с виду совсем мальчишка, невысокого роста, щуплый. Его биография поразительна. В 20 лет он становится лётчиком. В 25 командует в Испании эскадрильей И-15. За четыре месяца боёв (с октября 1936 по февраль 1937 г.) эскадрилья сбивает сорок вражеских самолётов, при этом на счету командира — шесть. С 31 декабря 1936 г. Герой Советского Союза. После Испании — должность командира нашей авиагруппы в Китае. В марте 1938 за успешные боевые действия против японских агрессоров награждён орденом Боевого Красного знамени. С апреля того же года — командующий авиацией Приморской группы Особой Дальневосточной армии. За бои у озера Хасан всё в том же 1938 году получает второй орден Красного знамени. В финскую войну командует авиацией 9-й армии, снова успешно, и снова награждён орденом Красного знамени, уже третьим. Стремительный, красивый взлёт! И столь же страшное падение. Арестован 24 июня, расстрелян 28 октября 1941года.

Давно уже кочует из книги в книгу история о том, как Рычагов на кремлёвском совещании в апреле 1941 «выпалил» в ответ то ли кому-то из секретарей ЦК, то ли самому Сталину: «Вы заставляете нас летать на гробах, потому и аварийность высокая!» (В разных источниках эта фраза звучит по-разному.) Из недавно опубликованных протоколов заседаний Главного Военного совета якобы следует, что и Сталин на том заседании не присутствовал, и Рычагов ничего подобного не говорил. Думаю, не стоит здесь разбираться, где правда. Замечу только, что дыма без огня не бывает. Рычагов мог в сердцах сморозить что-нибудь подобное в приватной беседе, собеседник мог согласно традициям того времени настучать особистам, а то и самому Сталину. Причин высокой аварийности в ВВС было две. Во-первых, наступательная военная доктрина требовала большого количества лётчиков и не предъявляла высоких требований к их лётному мастерству (взлетаем, следуем за ведущим, с горизонтального полёта сбрасываем бомбы, затем аккуратный разворот и возвращение на базу; предполагается, что истребители противника уничтожены на аэродромах превентивным ударом). Палку как всегда перегнули. Лётные школы стали комплектовать за счёт принудительного набора, и сроки обучения сократили по самое некуда. И не говорите мне, что это делалось без ведома и согласия Сталина. Во-вторых, и до, и особенно во время, и после войны планы производства авиационной техники были весьма напряжёнными. Настолько, что о соблюдении технологии зачастую и не вспоминали. Невыполнение плана могло стоить головы. При необходимости можно сделать целую подборку воспоминаний очевидцев об отломившихся на вираже крыльях, лопнувших магистралях масло- и гидросистем, «стреляющих» шатунами моторах и т. д. Так что Рычагов имел полное право сказать то, что сказал (если сказал). Может быть, сравнение самолётов с гробами было слишком уж образным, а так всё правда. Полковник, в будущем — генерал-майор авиации Василий Иосифович Сталин тоже говаривал родному отцу нечто подобное.

Эпизод с Рычаговым в данном случае лишь верхушка айсберга. В мае-июне 1941 в высших эшелонах ВВС был устроен настоящий погром. По «делу авиаторов» были арестованы и казнены десятки блестящих командиров, инженеров и руководителей промышленности, причём «совершенно непонятно — чем на этот раз не угодили хозяину новые, молодые генералы, которых он сам же расставил на все ключевые посты всего несколько лет (или даже месяцев) назад. Так называемый „заговор авиаторов“ поражает своей иррациональностью даже на фоне других абсурдных и кровавых деяний сталинского режима». (М. Солонин. На мирно спящих аэродромах… См. примеч. 69.)

Это Солонину непонятно, «чем не угодили», ну, и мне тоже. А вот Юрию Игнатьевичу Мухину всё понятно. Предательство! «По количеству боевых самолётов РККА превосходила немцев и их союзников в несколько раз, и эти самолёты по формальным параметрам (скорости и вооружению) в среднем были на тогдашнем мировом уровне, но они практически не имели связи ни между собой, ни с землёй. Причём по средствам связи и радионавигации ВВС РККА уступали не только всем остальным странам, но даже Гражданскому воздушному флоту СССР». (Юрий Мухин. Убийцы Сталина. См. примеч. 70.) Правильно мыслит Юрий Игнатьевич. Советские военные самолёты если и оснащались средствами связи, то всего лишь радиоприёмниками, при этом необходимые для полноценной боевой работы приёмопередатчики имели только командирские машины. «Предвоенные руководители ВВС оставили авиацию Красной армии без радиосвязи и, соответственно, без наработанных способов управления авиацией в бою… Потери советского народа от вредительства этих бойцов „пятой колонны“ должны исчисляться в миллионах человек». (Там же. См. примеч. 71.) Разумеется, вездесущая «пятая колонна»! Вот взять того же Рычагова. За свои тридцать лет четыре войны прошёл, в Испании воевал, в Китае, у озера Хасан, в Финляндии. Фашистов сбивал, японцев. Для чего, думаете? А это он, будучи тайным предателем, и, возможно, агентом вражеских спецслужб, таким образом втирался в доверие, маскировал свою сущность, чтобы в решительный момент нанести нам удар в спину! И Золотую звезду героя, и три боевых ордена для того же хапнул, всё маскировался, гад! Да и товарищ Сталин, надо сказать, проявил головотяпство, граничащее с преступной халатностью. Ну как же можно было, всё и вся держа под личным контролем, даже замену «механизма управления входными лопатками нагнетателя авиамотора АМ-35А» (М. Солонин, На мирно спящих аэродромах…, см. примеч. 72), как же можно было упустить из виду эти злосчастные приёмопередатчики? Ладно, спохватился вовремя, приказал пересажать предателей! Но приёмопередатчики всё равно устанавливать не велел. Потому, что не доверял никому! И правильно делал. Если уж в высших эшелонах ВВС столько предателей, что говорить о простых лётчиках, особенно набранных принудительно? Попадётся один такой мерзавец, и, пользуясь приёмопередающей радиоаппаратурой, сорвёт выполнение боевой задачи. Злонамеренно устроит панику в эфире, собьёт с толку всё подразделение и уведёт его в сторону от вражеского объекта! А то, что без передатчика невозможно разведданные сообщить, или товарища в бою предостеречь, или там огонь артиллерии корректировать, так это пустяки по сравнению с мировой революцией.

Раз уж я авиационный инженер по специальности, то продолжу о том, что мне всего ближе. Авиация, авиастроение и примыкающее к нему только-только выбравшееся из пелёнок ракетостроение. Что же здесь творится во времена великого террора, в 1937—38 гг., задолго до «заговора авиаторов»? Посажены авиаконструкторы Путилов, Стечкин, Чижевский, Назаров, Бартини, Чаромский, Мясищев, Глушко, Егер, Петляков, Туполев. Начальник ЦАГИ Н. М. Харламов — расстрелян. Комбриг Н. Н. Бажанов, начальник НИИ ВВС — расстрелян. И. Ф. Ткачёв, начальник Главного управления гражданского воздушного флота — расстрелян. Известный всем Сергей Павлович Королёв — посажен. Разработчики будущих «Катюш», или «сталинских органов» («органов» — с ударением на втором слоге) И. Т. Клеймёнов и Г. Э. Лангемак — расстреляны…

На примере Клеймёнова и Лангемака г. Бушков взялся нам доказывать ту самую благодетельность сталинского террора. «В 1928 г. по инициативе Тухачевского была создана занимавшаяся реактивными снарядами Газодинамическая лаборатория. Во главе её стояли «гениальные конструкторы» Клеймёнов и Лангемак. Лаборатория с годами превращается в огромное предприятие, государство финансирует её щедрее некуда. Время течёт, течёт, годы бегут, бегут…

И что же?

А — ни черта! Нет, всё вроде бы идёт, как по маслу — работа кипит, постоянно проводятся полигонные испытания, бесконечно проходят доработку многочисленные «перспективные образцы»… Полная видимость дела. А дела-то и нет! Потому что бесчисленные испытания, доработки и усовершенствования так и не приблизили ни на шаг к результату — хотя бы одному единственному образцу, который можно, наконец, принять на вооружение. И таким макаром — девять долгих лет!

А меж тем агент советской разведки Вилли Леман, тот самый знаменитый «Брайтенбах», уже передал своим кураторам данные о немецких успешных испытаниях реактивных снарядов. Однако на работу «птенцов Тухачевского» это нисколечко не повлияло. Вновь и вновь идут бесконечные испытания, доводки, усовершенствования. Вот вроде бы замаячил на горизонте перспективный образец… нет, будет сложным в производстве. Второй тоже вроде бы ничего, но нужно усовершенствовать (опять!) стабилизаторы… Третий себя показал и вовсе прекрасно — на Украине. А вот на подмосковных полигонах летает гораздо хуже. Климат, оказывается, виноват. Нужно менять диаметр сопел. А значит, снова… Догадались? Правильно, усовершенствования, доработки и прочая рационализация…

Девять лет тянется эта комедия!..» (А. Бушков. Сталин. Ледяной трон. См. примеч. 73.)

Какая неприглядная картина, не правда ли, дорогие читатели? «Но вот грянул тридцать седьмой. Расстреляли и «великого стратега» Тухачевского, и «гениальных конструкторов» Лангемака с Клеймёновым… И, тем не менее, в 1939 г. неведомо откуда (точнее говоря, трудами Реактивного НИИ) появляется 132-мм осколочно-фугасный реактивный снаряд «М-13»…

Фантастика какая-то. Нет более ни великих стратегов, ни гениальных конструкторов, ни прочих светочей военно-технического прогресса — один тупой Ворошилов и при нём невидные инженеришки…

Но снаряд есть! Готовый к выпуску массовой серией!» (Там же. См. примеч. 74.)

Господин Бушков, давайте вынесем для начала за скобки Тухачевского с Ворошиловым. Бог с ними обоими… Перейдём к сути дела. Господин Бушков, качественно новые вещи в науке и технике «неведомо откуда» не появляются. Они всегда являются плодом длительных, мучительных и невыносимо нудных для постороннего наблюдателя «усовершенствований, доработок и прочей рационализации». Вы, господин Бушков, не инженер, вам простительно не знать, как чудовищно упрямы бывают неодушевлённые вещи. Можно выдрессировать медведя, научить разговаривать попугая, договориться с человеком — злейшим своим врагом, но с техникой не договоришься. Да, начальство краснеет и потеет, начальство звереет, начальство скрипит зубами… Господин Бушков, вы видели, как от удара начальственного кулака трескается стекло на письменном столе? У Клеймёнова и Лангемака сложилась именно такая ситуация. Партийно-государственное руководство уже тыкало им в глаза тем самым, «щедрее некуда» финансированием. Руководство уже попрекало их съеденными спецпайками, занимаемыми отдельными квартирами и чем там ещё… Руководство уже не желало слушать, что недолго осталось до результата. А вокруг суетились те самые «невидные инженеришки», пускающие слюни при мысли о спецпайках, мечтающие об отдельных квартирах, и знающие, что результат действительно недалёк. Как заманчиво на финишной прямой подставить подножку лидеру и самому разорвать грудью финишную ленточку! А ведь нет ничего легче. Вокруг бушует психоз. Вокруг только и делают, что выискивают вредителей. А дверь в спецчасть вот она, рядом! Да просто на партсобрании одному выступить, второму выкрикнуть с мета в поддержку… Ведь все знают — руководство недовольно, руководство ищет виновных, руководству нужны жертвы!

Чем не версия, по выражению господина Бушкова?

Кстати, господин Бушков, где же другие достижения этих «невидных инженеришек»? Имена их забыты, ибо носители этих имён ничем более не проявили себя. Видимо, не представилось больше случая присвоить результаты чужого многолетнего труда, а своих мозгов ни на что не хватало.

Другим повезло больше. История сохранила их имена. Вот Артём Иванович Микоян, 1905 г. рождения, член ВКП (б) с 1925 г., образование неоконченное среднее плюс Военно-воздушная академия им. Жуковского. Начальник бригады в КБ знаменитого авиаконструктора, «короля истребителей» Н. Н. Поликарпова. Стаж работы в означенной должности, как и общий конструкторский стаж — девять месяцев. В общем, тот самый «невидный инженеришка», молодой, да ранний, только и примечательного в нём, что родной брат члена политбюро, наркома внешней торговли Анастаса Ивановича Микояна (из чего следует, что материальными благами не обделён, но ведь хочется ещё славы и почёта). К тому времени над головой Поликарпова сгустились грозовые тучи. Поповский сын, беспартийный, из «буржуазных спецов», ранее (ещё в 30-м году), судимый «за вредительство»… К тому же судьба распорядилась так, что обрушились все «крыши». ЦКБ Поликарпова было в своё время организовано ОГПУ, а там, как известно, выявилось целое гнездо вредителей, изменников и шпионов во главе с самим начальником Ягодой. Шеф-пилот ЦКБ Валерий Чкалов, любимец Сталина, напрямую к нему вхожий, погиб при невыясненных обстоятельствах… И клан микоянов воспользовался ситуацией. В этом им по-товарищески помог клан кагановичей. В начале 1939 г. Л. М. Каганович руководил транспортом и топливной промышленностью, Ю. М. Каганович сидел в кресле первого секретаря Горьковского обкома, а М. М. Каганович был наркомом авиационной промышленности. Провернули всё чрезвычайно ловко. В один прекрасный день, вернувшись из заграничной командировки, Поликарпов обнаружил на месте своего ЦКБ «КБ №1 по маневренным истребителям» с А. И. Микояном во главе. Артём Иванович подгрёб под себя проект истребителя И-200, позже переименованного в МиГ-3, и несколько десятков лучших специалистов уникального конструкторского коллектива.

Всё же Николай Николаевич Поликарпов избежал судьбы Клеймёнова и Лангемака, поскольку имел немало практических результатов и огромный авторитет. А то бы…

Как это ни удивительно, г. Бушков упустил из виду художества известного С. П. Королёва — подчинённого и ближайшего сотрудника расстрелянных негодяев Клеймёнова и Лангемака. По чудовищному недосмотру товарища Берия (а может, и самого товарища Сталина), сей разоблачённый и посаженный было вредитель избежал расстрела и надолго занял пост руководителя советского ракетостроения. Именно благодаря ему нашей стране пришлось довольствоваться такими жалкими «достижениями», как запуск в космос первого искусственного спутника Земли и первого человека. Несомненно, именно благодаря ему на Луне побывали не мы, а американцы. И уж не кто иной, как мерзавец Королёв виноват в том, что на Марсе до сих пор не цветут российские яблони!

Ха-ха, шутка, господин Бушков, не обижайтесь.

Из посаженых специалистов создавались закрытые тюремные конструкторские бюро — так называемые «шарашки». Пишут, что таким образом «великий менеджер» интенсифицировал труд, подстёгивал инженеров, учёных. Но куда ж ещё, спросим мы, подстёгивать Туполева? Это и так фанатик своего дела! Авиация и так занимает у него 24 часа в сутки! Даже на отдыхе, даже в театре с женой он думает об авиации. Даже во сне он проектирует самолёты! И как ещё можно подстегнуть Королёва? Осенью 1940 г. Туполев вытащил его из лагеря на свою шарашку — ЦКБ-29 НКВД СССР, где создавался фронтовой бомбардировщик Ту-2. В короткий срок Королёв подтвердил свою репутацию блестящего инженера, но он мечтал о ракетах, от создания которых его оторвал арест… На авиационной шарашке всё обстоит прекрасно, за достигнутые великолепные результаты Королёву и другим уже светит досрочное освобождение, чистый паспорт, полное восстановление в правах, но тут он узнаёт, что при Казанском авиазаводе №16 создано такое же тюремное ОКБ НКВД, где будут проводиться работы над ракетными ускорителями для самолётов. И Королёв просит перевести его в Казань, жертвуя почти достигнутой свободой! Он согласен остаться в тюрьме и работать над совершенно сырым проектом, зная, что в случае неудачи может быть снова отправлен на лесоповал… Но его очень интересует этот проект. Ему не нужна свобода без любимого дела — он хочет конструировать ракеты!

Да надо ли подстёгивать таких людей?! Таких впору удерживать!

Впрочем…

«На воле невозможно собрать в одной конструкторской группе двух больших инженеров или двух больших учёных: начинают бороться за имя, за славу, за сталинскую премию, обязательно один другого выживет. Поэтому все конструкторские бюро на воле — это бледный кружок вокруг одной яркой головы. А на шарашке? Ни слава, ни деньги никому не грозят. Николаю Николаевичу полстакана сметаны и Петру Петровичу полстакана сметаны. Дюжина медведей мирно живёт в одной берлоге, потому что деться некуда. Поиграют в шахматишки, покурят — скучно. Может, изобретём что-нибудь? Давайте! Так создано многое в нашей науке!» (А. Солженицын. В круге первом. См. примеч. 75.)

А ещё любят у нас разводить руками и пожимать плечами и говорить с понимающим видом: лес рубят — щепки летят! Но тут уже не щепки. Летят уже целые поленья. Целые брёвна! Штабеля дров летят в топку паровоза, несущегося в пропасть войны!

***

Скажем несколько слов и о простых людях, о тех, кто больше всего страдал от террора. Как уже было упомянуто, террор не только устрашал народ и держал его в повиновении власти, но и обеспечивал строительство социализма предельно дешёвой рабочей силой. В 58-й статье уголовного кодекса большинство пунктов были специально задуманы так, чтобы решать эту двуединую задачу. Постараемся рассмотреть их по порядку.

Пункт первый карал за всякое действие, направленное на ослабление власти. В 1934 г., когда было реанимировано понятие Родины, в нём появились подпункты, карающие за измену оной. Согласно 58—1а, б, могли быть посажены в лагерь (и сажались) освобождённые из фашистской неволи советские военнопленные. А как иначе? Тут и подрыв военной мощи, и измена Родине налицо. А поскольку количество военнопленных исчислялось миллионами, то и возможности пополнения лагерей были немалые.

По третьему пункту сажали тех, кто способствовал «каким бы то ни было способом иностранному государству, находящемуся с СССР в состоянии войны». Посажен мог быть всякий, проживавший на оккупированной врагом территории, ибо для того, чтобы жить, надо было работать, а разве работа на вражеское государство не есть пособничество ему же? Таким образом, только за счёт этого пункта ГУЛАГ мог быть полностью укомплектован и регулярно пополняем, но нерационально было опустошать огромные территории. Само собой, пособниками, а также изменниками (см. пункт первый) считались такие персонажи советских фильмов про войну, как старосты и бургомистры. Оно и понятно, раз уж само существование под оккупацией преступно, то местное самоуправление на оккупированных территориях преступно вдвойне. А уж служба в полиции есть предательство, коему оправдания во веки веков быть не может! Хотя, если разобраться, не с одними же партизанами боролись пресловутые полицаи, были ведь на оккупированных территориях и уголовные элементы, не могло их не быть…

Шестой пункт — шпионаж. Ну, здесь всё более-менее понятно, но вопрос этот не так прост, как кажется, а потому о нём несколько слов позже.

Седьмой пункт отправлял на архипелаг за «подрыв промышленности, транспорта, торговли, денежного обращения и кооперации». Наряду с девятым — «разрушение или повреждение… взрывом или поджогом…», и четырнадцатым — «сознательное неисполнение определённых обязанностей или умышленно небрежное их исполнение» он мог покарать лагерным сроком за любую человеческую ошибку, оплошность, производственную неудачу, невыполнение плана. Злодеяния, описанные в этих пунктах, кратко именовались «вредительство», «диверсия» и «саботаж», иначе называемый «экономической контрреволюцией» (см. выше). Как вы сами можете догадаться, в те славные годы в СССР не было недостатка во вредителях, диверсантах и саботажниках.

Но никакой из пунктов не давал ГУЛАГу такого обильного и устойчивого пополнения, как десятый — «Пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти», «а равно и распространение или изготовление или хранение литературы того же содержания»! Анекдот, неосторожная шутка, частная беседа — всё подпадало под определение «пропаганды и агитации». А если ещё учесть, что «литературой того же содержания» могло быть признано обычное частное письмо, то становится понятным, почему родное рабоче-крестьянское государство могло не слишком заботится о сбережении рабочей силы в лагерях.

Этот пункт знаменит ещё и тем, что жизнь порой рождала просто уникальные случаи его применения.

Помню, мой покойный отец всё рассказывал историю о том, как после присоединения Западной Белоруссии один из его односельчан, бойкий, задиристый мужичок, заспорил о чём-то с проходившими через деревню красноармейцами. Спор коснулся политики, и закончилось дело тем, что мужик сказал примерно следующее: «Что вы мне всё талдычите — Сталин, Сталин!.. У меня штаны может лучше, чем у вашего Сталина…» 58—10, КРА (контрреволюционная агитация), 10 лет.

«Пастух в сердцах выругал корову за непослушание «колхозной б…». (А. Солженицын. Архипелаг ГУЛАГ. См. примеч. 76.) 58—10.

«Глухонемой плотник — и тот получает срок за контрреволюционную агитацию!.. Он стелет в клубе полы. Из большого зала всё вынесли, нигде ни гвоздика, ни крючка. Свой пиджак и фуражку он, пока работает, набрасывает на бюст Ленина». (Там же.) 58—10, 10 лет.

«Портной, откладывая иголку, вколол её, чтоб не потерялась, в газету на стене и попал в глаз Кагановичу». (Там же.) Ну, тут уже не агитация. Тут случай куда более серьёзный, а потому 58—8 (террор). По этому пункту посадили народу не так много, как по другим, но всё же достаточно.

По каждому из пунктов суд, военный трибунал, коллегия ОГПУ, особое совещание (ОСО) могли влепить несчастному расстрел или срок до 10 лет, а после войны и все 25.

Знаменитые сталинские указы о военизации железных дорог, о производственных прогулах, о хищениях и воровстве (от 7 августа 1932г. — «семь восьмых», от 4 июня 1947г. — «четыре шестых») и прочие, и прочие, по которым тоже была посажена уйма народу, мы здесь критике подвергать не будем. Каждый понимает, что без наведения элементарного порядка в народном хозяйстве государство существовать не может.

***

Чтобы проводить в жизнь политику террора (не того, за который полагалась 58—8, а общественно полезного) нужна была соответствующая служба и особо подготовленные люди в ней, те самые, с горячим сердцем, холодной головой и чистыми руками. Революция уничтожила старую государственную систему, а вместе с ней всякие монархические символы, воинские знаки отличия, аристократические титулы, чины и звания и много чего ещё. Но по какому-то странному капризу органы пролетарской диктатуры, унаследовавшие функции царской жандармерии, почти сразу переняли от неё привязанность к голубому цвету (помните у Лермонтова о жандармах: «…вы, мундиры голубые…). Не были ещё возвращены ни воинские звания царских времён, ни погоны, ни дореволюционные наименования государственных должностей и учреждений, но голубой цвет уже был символом советской тайной полиции. Надо сказать, в те времена словом «голубые» ещё не называли гомосексуалистов мужского пола, и представители «вооружённого отряда партии» с гордостью носили фуражки с голубым верхом, а позже — хотя бы голубые канты на фуражках, галифе и брюках и погоны с голубыми просветами. И никому даже в голову не приходило над ними смеяться. Пусть бы попробовали!..

Советская тайная полиция произошла от легендарной ВЧК времён Гражданской войны — Всероссийской Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, саботажем и спекуляцией, занявшей красивое здание страхового общества «Россия» на Лубянской площади в Москве. С тех пор слова «Лубянка», «Госстрах», «Госужас» стали нарицательными. И стоявший во главе ВЧК Феликс Эдмундович Дзержинский, «рыцарь революции», «Железный Феликс» в дальнейшем почитался в органах госбезопасности вроде то ли крёстного отца, то ли отца-основателя. Тайная служба несколько раз меняла своё название, то сокращала, то вновь расширяла свои функции, подгребая под себя и «рабоче-крестьянскую милицию» и много чего ещё, даже ГУШОСДОР (тогдашнее ГАИ) и пожарную охрану. С 1930 и до 1943 г. важнейшей её частью оставался ГУЛАГ — Главное управление лагерей, игравшее, как уже было отмечено, огромную роль в социалистической экономике. В разное время от него отпочковывались мощные отраслевые и даже территориальные конторы, такие, как ГУЛЖДС (Главное управление лагерей железнодорожного строительства), ГУЛГМП (Главное управление лагерей горно-металлургической промышленности), Управление лагерей по строительству куйбышевских заводов, ГУСДС (Главное управление строительства на Дальнем Севере, впоследствии — «трест Дальстрой») и многие другие. Тайная полиция сперва именовалась Главным политическим управлением (ГПУ), затем Объединённым государственным политическим управлением (ОГПУ — в народе О, Господи, Помоги Убежать! А наоборот — Убежишь, Поймаем, Голову Оторвём!), затем Народным комиссариатом внутренних дел (НКВД — Не знаю, Когда Вернусь Домой), позже — Народным комиссариатом государственной безопасности (НКГБ), потом опять НКВД, потом опять НКГБ, потом Министерством государственной безопасности (МГБ), в послесталинские времена Министерством внутренних дел (МВД) и до самого падения советской власти — Комитетом государственной безопасности (КГБ). Утратив многие права и функции, одряхлев и растеряв зубы, служба дожила и до нынешних печальных времён под всем известной аббревиатурой ФСБ.

В армии и на флоте боевой дух поддерживали представители контрразведки, в военные времена получившей название СМЕРШ (СМЕРть Шпионам — это не шутка, так и называли!). Большинство в этой организации составляли вовсе не таманцевы и алёхины из «Августа 44-го», а многочисленные офицеры особых отделов и отдельные особисты, обеспечивавшие при помощи постоянного надзора верноподданное поведение военнослужащих. Даже в те периоды, когда контрразведка организационно не входила в состав НКВД-НКГБ, они были сообщающимися сосудами, обменивавшимися информацией, методами, кадрами. (Собственно, «Контрразведка СМЕРШ» и возникла из Управления особых отделов НКВД во главе с Абакумовым, и в НКГБ впоследствии вместе с Абакумовым возвратилась, причём Абакумов поднялся до министра ГБ.) Арестованные СМЕРШем, как правило, передавались далее для окончательной обработки в «материнскую» организацию. В экстренных случаях тайная полиция тоже не отказывала военной контрразведке в помощи, и даже боевые генералы плакали тогда, как дети.

В разное время тайную полицию возглавляли разные личности. И работавший под их руководством контингент по своему социальному и национальному составу, деловым качествам и степени преданности Верховному Вождю сильно различался в разные эпохи. К 1937 году у приводов мясорубки всё ещё стояли люди, начавшие свою карьеру при Дзержинском или при его преемнике Менжинском. Сами лидеры ВЧК-ОГПУ, бывшие польские дворяне-националисты, называвшие себя социалистами, соратники Пилсудского (см. первую главу), волею случая ставшие большевиками, естественно, подбирали себе в сотрудники родственных по духу особей. Потому состав руководства органов госбезопасности во времена Менжинского и Ягоды правильнее было бы назвать сбродом. Русские, евреи, латыши, поляки, происхождения буржуазного, дворянского и купеческого, бывшие анархисты, эсеры, бундовцы и даже белогвардейцы, иные с пристрастием к белому порошку, они до поры до времени кое-как справлялись с внутри- и внешнеполитическими задачами, возлагавшимися на них партией и лично товарищем Сталиным. Но мнили о себе уж слишком много, полагали, что без них служба не сможет функционировать. Да и возлагаемые на службу задачи постепенно усложнялись и ужесточались. Так что пришлось товарищу Сталину ОГПУ преобразовать в НКВД, а состав его значительно обновить. На смену товарищу Ягоде пришёл товарищ Ежов, который сначала отправил в лубянский подвал самого Ягоду, а потом взялся и за его соратников. Партийно-государственный аппарат, обновлявший страну при помощи террора, в ходе этого небывалого обновления обновлялся и сам. Сталин и Ежов поступали явно не по-джентльменски, запихивая в мясорубку верных ленинцев, героев Гражданской войны, заслуженных дзержинцев и менжинцев — всех тех, кто до того полагал себя неприкосновенным. Девиз был — бей левых, пока не поправеют, бей правых, пока не полевеют. Устал махать слева направо — лупи центристов. Отныне никто уже не мог чувствовать себя в безопасности. Шнек и ножи мясорубки весело крутились, проталкивая и измельчая кандидатов и членов ЦК, маршалов и командармов, комкоров и комбригов, наркомов и партийных секретарей, комиссаров ГБ и простых вертухаев, рабочих и колхозников, писателей и режиссёров, инженеров и учёных, разведчиков и дипломатов, воровских авторитетов и недобитых социалистов всех мастей.

Для этой работы железный карлик Ежов подходил как нельзя лучше. Он искренне считал, что только ему, да ещё самому товарищу Сталину доподлинно известно, кто враг, а кто нет. Был он хроническим алкоголиком и своими проспиртованными мозгами не мог просчитывать игру на два хода вперёд, а то сразу понял бы, что он сам есть фигура временная, причём крайне недолговечная. Для довершения его омерзительного портрета остаётся сказать, что он был к тому же голубым в современном смысле этого слова.

Призванный Сталиным прекратить невиданные нарушения социалистической законности Лаврентий Павлович Берия быстренько отправил в ту же мясорубку Ежова и его ближайших подручных, а для посаженных ими устроил невиданных размеров реабилитацию. Есть такая странная книга — на обложке вверху большими золотыми буквами А. БУШКОВ, а внизу маленькими Е. Прудникова и название: «Берия. Последний рыцарь Сталина». Надо полагать, г. Бушков выступает то ли в качестве соавтора, то ли отца-вдохновителя. Как восхищаются авторы гуманизмом нового руководства тайной полиции, той огромной работой, которая была проделана Берия и его командой! «Дело в том, что реабилитация — процесс не простой. (Ну, это всем известно. У нас только посадить просто, как два пальца… — С. Ю.) Это при Хрущёве всё проводилось «тройками» — такими же, как и в тридцать седьмом, только с обратным знаком. Выезжала такая тройка в лагерь, вызывала зеков, говорила с ними и писала справку. (В самом деле, просто разгул беззакония! — С. Ю.) Но если всё проводить по правилам, то каждое дело должно быть фактически расследовано заново. (Представьте себе, вот влепили какому-нибудь болтуну, допустим, пять лет по 58—10 за то, что обругал корову «колхозной б…». Как же его, мерзавца, реабилитировать, не расследовав дела заново? А вдруг он ещё к тому же аргентинский шпион? — С. Ю.) Всё это требует времени — а время идёт, и кадров — а с кадрами плохо…» (Е. Прудникова. Берия. Последний рыцарь Сталина. См. примеч. 77.) И вот по прошествии времени товарищ Берия, переведя дух и утерев пот с лысины, отчитался перед историей о реабилитации чуть ли не половины посаженных при Ежове. (По крайней мере, г-жа Прудникова за эту цифру ручается, я сам не считал.) Ну, разве это не достойно восхищения?

Нет, госпожа Прудникова и господин Бушков, я этого вашего восхищения разделить не могу. Просто скажу, что невиданная реабилитация сравнима была с произошедшими при Ежове невиданными посадками.

И вообще, за что народ любил товарища Сталина? Правильно. За доброту. «Ещё в тридцать шестом году, когда… к Сталину стеклось достаточно информации о заговорах, он, тем не менее, старательно готовил оттепель. Да, именно так. Оттепель. Первую… Сначала были пересмотрены дела многих социально чуждых элементов, высланных из Ленинграда после убийства Кирова, — и немало людей реабилитировано. Потом Вышинский пробил в Политбюро (несомненно, с подачи Сталина) так называемое постановление о снятии судимости с колхозников, репрессированных по печально известному „закону о трёх колосках“ (вышеупомянутый указ от 7 августа 1932 г. — „семь восьмых“ — С. Ю.). В течение семи месяцев почти восемьсот тысяч человек в одночасье лишились судимости и были восстановлены в правах. Вслед за тем из разряда „лишенцев“ вывели казачество». (А. Бушков. Сталин. Ледяной трон. См. примеч. 78.) Поняли, в чём суть? Мудрость повелителя заключается не в том, чтобы творить добро. От добра добра не жди. От добра и сытости народ начинает баловать. Чтобы народ оценил повелителя по достоинству, тот должен сначала натворить много зла, а потом это зло исправить. Вот тогда народная любовь не будет знать границ!

Да и что кричать о невиданных реабилитациях? Лагеря-то мало что потеряли. Система-то продолжала работать и во времена реабилитаций. Пока через одни ворота выпускали, через другие контингент продолжал исправно прибывать…

Но вернёмся к нашим баранам. Берия укрепился у руля госбезопасности надолго. Фигура это неоднозначная, и я ещё уделю ей внимание впоследствии, здесь же замечу только, что товарищу Берии суждено было проводить в последний путь самого товарища Сталина. К тому времени Берия поднялся до члена Политбюро, секретаря ЦК, курирующего в числе прочего органы госбезопасности. Есть немалые основания полагать, что товарищ Сталин запланировал на 1953 г. мероприятие, аналогичное проведённому в 1937-м. Звеньями одной цепи представляются мне отстранение от власти Молотова, смерть Жданова, «ленинградское дело», арест министра госбезопасности Абакумова, раскрутка абакумовским подручным Рюминым дичайшего дела врачей… Думается, весь этот гадкий клубок нарочно запутан Вождём в лучших традициях подковёрной схватки за власть, когда уничтожается один враг, в его гибели обвиняется другой, или даже некая национально-профессиональная группа, следующий враг обвиняется в том, что не разглядел вовремя исходящую от неё опасность и не предотвратил гибели первого и т. д. до бесконечности. Похоже, врагами товарища Сталина сделались к тому времени все окружающие. И похоже, что титан изнемог в борьбе, и что враги оказались сильнее… Но обо всём этом — после. А пока скажу лишь, что на примере Абакумова, а впоследствии и самого Берии подтвердилась тенденция периодического обновления состава нашей голубой организации, невозможность существования славных органов госбезопасности без регулярного кровопускания, учиняемого им для их же пользы и во имя победы дела Ленина-Сталина в мировом масштабе.

***

Книга Ю. И. Мухина «Убийцы Сталина» оправдывает сталинский террор, подводя под эти оправдания железобетонную историческую и политическую базу. Из книги мы узнаём об истории понятия «пятая колонна», а также о том, как боролись с потенциальными предателями британцы, французы, американцы, не говоря уж о немцах. (См. примеч. 79.) Юрий Игнатьевич утверждает на конкретных примерах, что хорошо боролись, качественно. И что товарищ Сталин не мог допустить отставания СССР в таком важном деле, ибо «…хотя инициатива проведения репрессий исходила от низовых партийных руководителей, боящихся потерять свои должности, а вместе с ними и кормушки, но эти репрессии были нужны и всему народу СССР, и Сталин, как вождь этого народа, обязан был их провести». (Ю. Мухин. Убийцы Сталина. См. примеч. 80.) И далее, в разделе «Результат репрессий», читаем: «Число репрессированных перед войной нельзя считать достаточным, но эффект от репрессий для народов СССР всё же был спасительным». (Там же. См. примеч. 81.) Ах, как замечательна сталинская предусмотрительность, хотя и недостаточна! (Что поделаешь — и на Солнце есть пятна.) Ведь пропала бы страна, не выдержав германского таранного удара, если бы не спасительная предвоенная чистка, изоляция и уничтожение явных и скрытых врагов и даже потенциально нестойких элементов. Юрию Игнатьевичу вторит г. Бушков: «Это ещё один аспект проблемы, который мы упускаем из виду; в преддверии большой войны шла чистка. Избавлялись от зыбких, подозрительных, ненадёжных. Избавлялись методами, которые нам сегодня справедливо кажутся неприемлемыми, несправедливыми и предельно жестокими, но у каждого времени свои критерии и методы…» (А. Бушков. Сталин. Ледяной трон. См. примеч. 82.) «Большой Террор (что многими, в том числе и за границей, отмечалось) имел ещё и такой пользительный эффект: в СССР были почти начисто вырублены те кадры, что могли впоследствии создать серьёзную пятую колонну. Многие остались, конечно, и всплыли потом в облике бургомистров, полицаев и старост, но основной контингент потенциальных предателей был ликвидирован». (Там же. См. примеч. 83.) Ну, до чего предусмотрительно и эффективно, аж сердце радуется! Война ещё не началась, а врагов уже потихоньку берут за известное место и сажают куда следует. А уж с началом войны тыл зачищают воистину беспощадно (исправляя предвоенные упущения и недостатки). Ибо хотя «основной контингент потенциальных предателей» уже ликвидирован, остались их родственники, друзья, знакомые. Многие из них наверняка затаили против советской власти, а некоторые и сами затаились, помалкивают, что муж-брат-сват-друг-сосед был арестован. Вот их-то и надо выводить на чистую воду. И это, разумеется, тоже правильно и оч­­-чень предусмотрительно!

Не предусмотрели только кое-каких побочных результатов. Чем больше давили и уничтожали потенциальных предателей по нашу сторону линии фронта, тем больше ширились ряды антисталинских сил по ту её сторону. Сегодня уж мало кто вспоминает, как полыхнула восстанием бывшая область Войска донского при подходе немцев после харьковской катастрофы 1942 г., как станичники встречали хлебом-солью передовые немецкие части, как воскрес из политического небытия, казалось бы, съеденный молью атаман Краснов. А начисто забытое ныне народное антипартизанское движение в сельских местностях Белоруссии и западной России? Да, было и такое! Директива ЦК КП (б) Белоруссии от 1 июля 1941 г. (ещё до «программной» речи Сталина 3 июля!) призывала белорусский народ «…уничтожать врагов, не давать им покоя ни днём, ни ночью, уничтожать их всюду, где их удастся настичь…» и предлагала мирному населению конкретные технические инструкции о том, как «…убивать их всем, что попадётся под руку: топором, косой, ломами, вилами, ножами…». И далее советы в том же духе: «При уничтожении врагов не бойтесь применять любые средства — душите, рубите, жгите, травите фашистских извергов…» (См. примеч. 84.) Это призыв коммунистических главарей Белоруссии, драпанувших из Минска 24 июня и сушивших штаны на кратковременной остановке в Витебске. Призыв к истерзанному сталинским террором населению, которое в большинстве своём если и не ждало «фашистских извергов» как освободителей, то и не горело желанием душить их и травить. Поэтому ни белорусский, ни украинский, ни русский народ не спешил выполнять подобные призывы, даже если они исходили от самого Сталина. И тогда за линию фронта стали посылать специально подготовленные диверсионные группы, состоящие из работников НКВД и фанатично настроенных комсомольцев-добровольцев, молодых, спортивных ребят. Одной из их задач было спровоцировать взаимную вражду оккупантов и населения. С этой целью диверсанты стали похищать и подстреливать зазевавшихся немецких военнослужащих на территории деревень. Похищенных иногда зверски пытали и потом подбрасывали немцам обезображенный труп. В общем, старались мирное население всячески подставлять. Народ ответил сталинским засланцам стихийной организацией отрядов самообороны, общая численность которых, по свидетельству Солженицына (см. примеч. 85), только на Смоленщине и в Белоруссии достигла ста тысяч бойцов (бесхозного оружия, брошенного в 1941 г. Красной армией, хватило бы и на миллион желающих). Немецкие оккупационные власти сами были напуганы размахом этого движения, и кончилось тем, что народные отряды начали повсеместно разоружать, разгонять и объявлять вне закона, заменяя гораздо менее многочисленными и полностью подконтрольными полицейскими формированиями. Раздуваемый из-за линии фронта пожар партизанской войны ширился. В ответ запылали деревни, подожжённые зондеркомандами. Иногда вместе с деревнями жгли жителей, сгоняя их в сараи, амбары, даже церкви. И только тогда, после запредельно жестоких ответных мер, предпринятых немцами, народная масса на оккупированных территориях качнулась в сторону «священной войны»…

Да, немецкие оккупационные власти в большинстве своём не приветствовали народное антисоветское движение. Не одобрялось оно и сверху, самим фюрером. Впрочем, гитлеровская империя была гораздо более молодой и менее тоталитарной, чем советская сталинская, и руководителям на местах позволялось иметь собственное мнение. Конкретные личности решали многое. Иногда представители оккупационных властей «низшего и среднего звена» всё же благосклонно внимали умонастроениям аборигенов и шли на компромиссы. Результатом одного из таких компромиссов стала «Локотянская республика» со столицей в райцентре Локоть Брянский. Это было автономное образование из восьми районов с числом жителей миллион с лишним человек, с выборной русской администрацией, во главе которой встал инженер К. П. Воскобойников. «Республика» имела собственные вооружённые силы, состоявшие из пяти пехотных полков, танкового батальона и артдивизиона. Командовал этой маленькой добровольческой армией некто Каминский (к сожалению, не нашёл ни его имени-отчества, ни даже инициалов), тоже инженер. Статус локотянского, как теперь выражаются, самопровозглашённого мини-государства, пожалуй, не уступал статусу гитлеровских сателлитов вроде Румынии с Болгарией, и германские войска, оказываясь на его территории, вели себя вполне благопристойно. Разумеется, в пределах республики и духу не было советских партизан, население, особенно сельское, не бедствовало, несмотря на неизбежные поставки продовольствия в Германию. Колхозы были распущены ещё при подходе немцев летом 1941 г. (кстати, на многих других оккупированных территориях, например, в восточных областях Украины, немецкие власти предпочитали колхозы сохранять, молчаливо признавая их идеальную приспособленность для грабительского выкачивания продовольственных и прочих ресурсов из покорённого народа).

18+

Книга предназначена
для читателей старше 18 лет

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.