Бесплатный фрагмент - Повести Сергея Шутова в альбоме

У-Огонь
/Времена негодные/

Глава Первая

Одним не поздним…

В небе над осенним Конецком густели тучи. Нынче тучи ходили кругами, не заходя на Конецк, однако угроза, что всё же такое случится, как случалось не раз, была вполне реальной.

Но жизнь есть жизнь, пока она продолжается, и на одной из полуразрушенных улиц пригородного Ветровского района неизбежно зазвучал веселенький мотивчик незамысловатой песенки:

Какой дремучий ель!

Совсем не фэшенель.

Зато отличный пень

И мой стихотворень!

Так напевая, брёл своим путём Никодимка Скажим. Освободившись от бренных дел, он шествовал неспешно мимо привычно обыденных руин домой к своему чумовому компушке, предвкушая долгожданный выход в нескончаемо большой и яркий мир Инета.

— Эй, малой! Погодь! — раздался вдруг оклик.

Никодимка помешкал. Голос был ему знаком и принадлежал деду Пыхе. Тот дед вместе с бабкой Пуклей конечно приходились ему родней, кроме них у Никодимки Скажима теперь никого не осталось, так что он любил их и не мог не задержаться, чтобы поздравствоваться и пообщаться.

Старик со старухой стояли у крыльца и приветливо улыбались внуку.

— Ну, ты тормоз, совсем не зыришь ничё? — говоривший не был злым, а скорее грубым, и то слегка. Да и что тут скажешь, сами времена настали грубоватые.

— Как ты, внучек, — заговорила и бабка Пукля, — что нового в мире, расскажешь нам, бестолковым?

— Почему не расскажу, конечно, расскажу, всё расскажу. Я тут в Инете инфу надыбал: мускули наши такую хрень придумали, как музыку по новой плести, криптофонией называется. Это, баушка, как ткань меланжевую вязать, помнишь, у тебя кофта была, меланжевая-то?

— Ох, да где та кофта? — пригорюнилась бабка Пукля. — У прошлом годе бандеровцы как пришли, так и прихватизировали. «Нам чё-то тут прохладненько, — приговаривают, — а ты всё паришься, дай-ка нам таперича погреться».

— Да ещё этот президент заморский, как бишь его — Бабама! Мама дорогая, что творит… — встрял не по делу дед Пыха.

— Да ладно вам, всё равно, была же, ба, наверно помнишь, как вязала? Берёшь, короче, ниточки разной темы и перемешиваешь хитрым способом, и так обретаешь интересный вид. Они, ниточки-то, меж собой играются, загляденье! Только у них, мускулей наших, одни ниточки — это звуки музыкальные, а другие наоборот — всё, что придумаешь. Например буквы, или знаки какие, или так, символические обозначения, даже образы или фантазии заумные. А вместо спиц — специальные системы вязки, типа шифры или ключи. И они такие — постмодернисты называются.

— Как? Это спицы, что ли такие, «простомонисто»? — не поняла бабка Пукля.

— Да нет же! Это мускули, что я рассказываю, — композиторы-постмодернисты, так их в прессе называют.

— Ну, надо же! — отозвался дед Пыха, — Как тех мускулей только не обзывали, а теперь — вона…

— Да нет, это не тех, а других прочих-разных, а про этих почти никто и не ведает, вот и жалом не водит, — пояснил Никодимка Скажим.

— Ну, раз ты один про всё знаешь, давай, бреши дальше — развел руками дед Пыха.

— Да вот, говорят, что всё это — синэстетика, а ещё говорят, что та синэстетика взывает к телесности и соответствует методу гиперреализма, — выпалил на одном дыхании Никодимка Скажим.

— Ты чё несёшь?! — возмутилась бабка Пукля, задремавшая было да от знакомых звучаний очнувшаяся. — Синтетика эту самую телесность только раздражает, а гипюр ваще давно не в теме!

— Я и говорю: какой там гиперреализм! Я бы определил тот метод как метареализм, хотите — дидактический, хотите — иератический. Но никак не гиперреализм. Метареализм взывает не больше к телесности, чем очень даже, наоборот, — к духовности. И к тому же метареализм гораздо ближе к экзистарности, чем к авторитарности.

— А это ещё чё за чёрт? — недоуменно нахмурился дед Пыха.

— Предметно говоря о началах авторитарности и экзистарности: взаимоотрицанием они антиномично по жизни повязаны, — продолжил Никодимка Скажим, — авторитарность предполагает подчинение чему-то или кому-то главному, а экзистарность — подчинение себе самому или тому-чему, кого-чего сам себе выбрал.

— Ну прям как в школе на уроке: кто-что, кого-чего, кому-чему, — съязвил дед Пыха.

Никодимка Скажим предпочёл реплику игнорировать и продолжил повествовать, хотя и нехотя. Необходимость как-то завершить ход своих мыслей смутно тревожила, мешая ему принципиально заткнуться.

— Но даже самое демократическое (атомарно-экзистарное) общество постоянно сталкивается с проявлениями самовозобновляемой авторитарности в различных существенных сегментах. Например, в бизнесе (как в малом, так и, в особенности, в корпоративном) и в семье, в школе тоже. В музыке авторитарность сегментарно восстанавливается в самых экзистарно структурированных построениях додекафонно-серийной традиции как результат авторитарно-ориентированной природы самого музыкального звука с его обертонной структурой.

Это отлично сознавал Альбан Берг, не сильно с этим боролся, потому и сотворил свою показательную оперную драму, раскрывающую трагический конфликт авторитарного и экзистарного начал в семейных отношениях (это про «Воццек» все). Трагичный, кстати — для экзистарности!

А экзистарная семья Карамазовых, такая, набралась решимости и радикально устранила гнилой источник авторитарности, грохнув главу семейства и протрубив в итоге за обновленную эру восходящей цивильности. (Экзистарной ли? Без разницы — Фрейд отдыхает).

— Ишь ты, дела… — пробурчал дед Пыха. — Надо-бы разогнать мою экзистарую бабку, а то совсем от рук отбилась, борща не варит. — И мрачно запыхал своей люлятрубкой…

Уразумев, что на этом прием окончен, Никодимка Скажим побрел своим путём дальше, мимо не своих обветшалых руинок, к своей, хотя и стрёмной, но всё же уцелевшей сараюшке и своему чумовому компушке…

А по небу над его родным Конецком так и неслись кругами тучи, грозя то ли бедой, то ли её радужным эхом, обнадёживающим, что всё утрясётся да устаканится, и настанет ясность во всём, что пока не-ясно.

Глава Вторая

Одним не ранним…

Стояло лето. В небе над Конецком кучевались облака — картинно, как дальние паны. Одно выглядело совсем как пан Кличка, конный, с вострой саблей наголо. Другое — как пан Потрошенко, пеший, с вострым хреном наголо. Следом — ещё какой-то леший-с…

— Да какого лешего? — помотал головой Никодимка Скажим, отгоняя наваждение.

Как говорится, жизнь всё-таки хороша, пока она продолжается, и из уст Никодимки зазвучал веселенький мотивчик незатейливой песенки:

Бабама!

Бабама — мама,

Мама дорогая, что творит

Бабама!

Так напевая, брёл своим путём Никодимка Скажим. Куда брёл — и сам не знал. Так, гулял, мог зайти-гульнуть и на мини-рынок, что посередь руинок…

— Эй, малой, погодь! О чём мечтаешь? Да ты меня чё, не видишь? Зырь, — раздался вдруг хриплый оклик.

Никодимка помешкал. Голос был ему знаком и принадлежал деду Пыхе. Старик стоял у какой-то кучи битого щебня, приветливо улыбаясь.

— Ну ты тормоз, совсем не зыришь ничё? — говоривший не был злым, а только грубым, и то слегка. Да и что сказать, сами времена настали грубоватые.

— Привет, дедуля, как же не вижу — и вижу тебя и слышу, так что хорош вопить, а где бабка Пукля наша? — ответствовал Никодимка Скажим.

— Где-где, в Улан-Уде! Да вон она тащится, отсталая…

— Внучек, — заговорила ещё издалека подоспевшая бабка Пукля, запыхавшись, — как ты без нас? Ну, так, что нового в мире деется, расскажешь нам, бестолковым?

— Почему не расскажу, конечно, расскажу, всё расскажу. Я тут в Инете видос надыбал: в нём два говорящих полена рулады разыгрывают такие — alla castratti!

— Гонишь? Это что ещё за фэнтези? — усомнился дед Пыха.

— Мультиков, что ли, насмотрелся, внучек? Да выражений-то нахватался в своем Инете! — поддержала деда Пыху бабка Пукля.

— Да не, реально не мульт это, и не развод, а что-то типа концерта, его синьор Гарути организовал, композитор такой новомодный, из Милана, который в Италии, — возразил Никодимка Скажим. — А концерт в Амстердаме записан.

— И что, так сами и разыгрывают, чурки-то говорящие в твоём этом не пойми где? — уже по делу задала вопрос бабка Пукля, не глядя на деда Пыху, всё качавшего бестолковкой.

— Как же, сами! — продолжил рассказ Никодимка Скажим, — у них операторы были, две девахи такие видные. Эти чурки здоровенные, они их на еле-еле держат, но управляются лихо…

— Понятно, кукловоды, значит, — сделал вывод Дед Пыха.

— Так ты на девах загляделся, внучек, тады лады, — успокоилась бабка Пукля. — Ты на заграничных девок сильно не засматривайся — квёлые они, то ли дело наши! Нашим любые чурки по плечу!

— Девки — да, — почти что согласился Никодимка Скажим, — а вот чурок таких, чтоб играли так же, у нас не увидишь. Я что думаю, Юропина то — спец по чуркам. У них на кострищах вся культура держится, а для кострищ чурки-то и нужны, да не всякие, а чтобы полыхали всем на зависть.

— Ах, батюшки, страсти-то, — запричитала бабка Пукля.

— Вот то точняк, — подхватил тему дед Пыха, — у них завсегда так: чуть кто не ко двору пришелся — тут же в костёр его, а теперь вот за нас взялись культурой своей долбать.

— Типун тебе, языкатый, — всполошилась бабка Пукля, — мы не такие, нас так просто на понт не возьмешь!

— Да ладно вам, не заводитесь. Есть и там приличные люди, синьор Гарути, например, все стрелки на музон перевел.

— Музон, музон… — пробурчал дед Пыха, — подумаешь, дамы из Амстердамы, — пропаганда это всё. Давеча вот ты тоже про метеоризм каркал, ну и накаркал, что нам весь огород каменюками засыпало. Теперь бабка моя ваще не скоро борща сварит, — и мрачно потянулся за своей люлятрубкой…

Уразумев, что на этом прием окончен, Никодимка Скажим побрел своим путём дальше, в никуда…

А по небу над его родным Конецком былые картинные облака шли уже не так чинно. Они постепенно набегали друг на друга, теряя всю свою картинность. Они сбивались в тучи, угрожая обвалиться на город всей своей тучеватой кучей, брызжа осадками и пуляя электрическими разрядами. Беспредел, одним словом!

Глава Третья

Одним не…

Стояло безвременье. Совсем потемнело над Конецком небо. Крутыми волнами бурлили в нём тучи, напоминая очертаниями то Юропину, всю в чёрных пятнах, похожих на погасшие кострища, то Укропину, всю в рваных клочьях, похожих на неформальные бригады, то Мускулину, навалившуюся всей своей неслабой массой на бедную Укропину так, что у той и швы трещали, а то и часть отваливалась…

Вопреки всему и как уже не раз говорено, жизнь есть жизнь, пока она продолжается, и под ненастным небом раздался веселенький мотивчик непритязательной песенки:

Ты меня видишь,

Я тебя — тоже.

Тильки мы видим

Разное всё же!

Так напевая, пробирался в полутьме своим путём Никодимка Скажим. Куда пробирался? Да искал деда с бабкой — разведать, живы ли, ну и перекинуться парой ласковых…

— Эй, погодь! Тута мы, зырь, — раздался наконец хриплый оклик.

Никодимка помешкал. Голос был ему знаком и принадлежал деду Пыхе.

Две родные человеческие фигуры, еле различимые поодаль, светили ему приветливыми улыбками.

— Ну, ты тормоз, совсем не зыришь ничё? — говоривший не был злым, а лишь грубым, и то слегка. Да и что сказать, сами времена настали грубоватые.

— Привет, дедуля, привет, бабуля, — ответствовал Никодимка Скажим, подходя ближе.

— Внучек, — теперь вот заговорила уже бабка Пукля, — как ты? Что нового в мире творится, расскажешь нам, бестолковым?

— Да рассказал бы, конечно, только у меня в последнее время Инет завис, и никак не отвиснет!

— Но и ладно, всё равно там пропаганда одна вредная, — успокоил его дед Пыха.

— Но до того висяка в Инете инфа прошла, что бандеровцы сговорились с паном Бабамой погубить наш Конецк, потому что под ним, оказывается, залежи особого топлива обретаются. Так это топливо им нужно добыть, чтобы на Юропине снова смогли костры зажечься…

— Ах, батюшки, страсти-то, — запричитала бабка Пукля.

— Вот то точняк, — подхватил тему дед Пыха, — у тех дятлов завсегда так: чуть в чём недостаток завелся, сразу нас долбать!

— Типун тебе, языкатый, — всполошилась бабка Пукля, — ничего не будет, нас мускулинский президент отстоит!

— Батин то? Да не, это всё втихую делается, он, наверно, и не знает ничего о том, — возразил Никодимка Скажим.

— Ну, раз ты один про всё знаешь, давай, бреши дальше, — развел руками дед Пыха.

— Ну, так вот, — продолжил, вздохнув, Никодимка Скажим, — после того, как это топливо всё достанут, из той ямы устроят море, и назовут его Серым, потому что промеж Белого и Черного оно находиться будет, и это всё для экономии.

— Ишь ты, дела… — пробурчал дед Пыха. — Из-за той экономии мы и так уже без борща живем.

И только он собрался пыхнуть своей люлятрубкой, как разом взорвались все мины, заранее и втихую подзаложенные во множестве по шахтам вокруг Конецка и по городским коммуникациям под ним. Город вздыбился, взметнулся ввысь и, оседая, рассыпался в клубах пыли…

А в небе над бывшим когда-то Конецком местом тучи раздвинули свои тёмные волны, расступились, давая дорогу лучу ослепительного света. Вдоль этого луча и полетел Никодимка Скажим, устремляясь навстречу своей обожаемой Метареальности, оставляя далеко позади взметнувшиеся было за ним жалкие останки прежней бренности: обгоревшие части его чумового компушки, клочковатого мишки, нареченного Пыхом в честь деда, и дедовой повидавшей виды люлятрубки.

И долго ещё тянулись ему вслед с самого дна котлована будущего моря Серого сполохи особого нового огня — У-огня, то ли пытаясь удержать пламенеющими щупальцами ускользающую жертву, то ли провожая его в последний свой путь.

Да-а… копец, одним словом! А другим словом — досвидос…

Летние дни чудесатые

Над обычно безмятежной Чудессой и особенно над ее отделением полиции не по сезону сгустились тучи. Телефоны в кабинете полковника Бородана трезвонили беспрестанно. Бородан не успевал хватать трубки, чтоб хоть как-то умерить надвигающийся хаос. Звонки шли из поместья балерины Эхматовой, из муниципальной администрации, и, что больше всего напрягало, — уже из регионального управления. Лично генерал-майор Адинец разнес, как всегда совершенно безосновательно, несчастного Бородана в клочья. Раскрасневшийся от пережитого унижения начальник отделения, улучив подходящий момент, выскочил этаким встрепанным чертиком из кабинета и что было силы еще рявкнул:

— Немедленно всех офицеров ко мне! Живо-быстро!

Все в отделении и так уже подпирали наизготовку стены в терпеливом ожидании начальственного призыва, так что сборы не заняли много времени, и совещание началось без особого промедления под несмолкающий телефонный набат.

Теперь полковнику стало легче, и пока команда разбиралась с ответами звонившим, у него появилась возможность собраться с мыслями.

— Так! — наконец хлопнул он ладонью по столу. И, как ни странно, звонки тут же прекратились.

— Мне совершенно не интересно, — продолжил Бородан, — в курсе ли вы происшедшего ЧП, поэтому: слушать, и вопросы не задавать.

У всем вам известной Эхматовой, проживающей в настоящее время в своем поместье, пропали ценности на крупную сумму. По сведениям ее управителя — это миллионы, и, возможно, не только рублей. И знаете, кто сейчас там находится? Участковый и… еще раз участковый! Адинец только что задал мне совершенно резонный вопрос, а я столь же резонно задаю его вам: какого… мы тут преспокойно себе прохлаждаемся?! Немедленно, я сказал: пулей все на выезд, кому это положено! — и Бородан зловеще навис над столом, уперев в него кулачища и выкатив глазища на подчиненных.

Естественно, через секунду кабинет уже опустел. Бородан грузно опустился в кресло и закрыл лицо руками…

***

Без сил возлежа на атласной кушетке, рыдала в своем поместье Ангелина Родионовна Эхматова.

— Ах, Поль, монанж, как же так-то, — то глотая, то отплевывая слезы, стонала Эхматова, — ведь говорили же мне, все в Москве говорили, вся Москва…

Павел Андреевич, управитель и дворецкий по совместительству, молча внимал с полузакрыми глазами. У него до сих пор тряслись поджилки, хотя и выглядел он как нерушимая скала.

Павел Андреевич Виланог по жизни был сама надежность. Он подался на службу к Эхматовой от небольшой пенсии и большого одиночества. Тем более что знавал Ангелину Родионовну он уже немало лет, в течение которых проработал в одном с ней театре в скромной должности костюмера. Скромность в сочетании с внушительной внешностью и не многословием в обращении с людьми как нельзя более подходили его нынешним занятиям, а накопленный за театральные годы опыт и вкус в одежде делали его просто незаменимым для Эхматовой, до сих пор прибегавшей к его советам при подборе своих одеяний.

— Ах, ах! — не унималась Ангелина Родионовна. — Почему я так никого и не послушала? Надо было устроиться в том домике в Австрии, ведь как бы там было спокойно! Нет, черт меня понес в российскую глубинку! Но цены, Поль, ох, и цены за рубежом! На австрийский домик мне чуть-чуть не хватало, ради него пришлось бы расстаться с частью драгоценностей. А я столько трудов положила, чтобы собрать свои парюры, сколько лет на то ухлопала! Вот и пожалела, как дура, а теперь они вообще все пропали!

Тут на входе прозвонил дверной колокольчик.

— Ангелина Родионовна, еще кто-то пришел. Там участковый сидит, но я схожу глянуть кто там еще? Встретить бы надо.

— Да-да, ко мне только не пускай пока никого, — распорядилась Эхматова.

Павел Андреевич спустился в холл.

— Добрый вечер, можно войти? — раздалось с порога. Двери, видимо, уже отворил участковый уполномоченный. В дверном проеме виднелись трое новоприбывших в штатском.

— Прошу, — сдержанно позволил Павел Андреевич, — я вас слушаю.

— Майор Влобов, капитан Драппай, лейтенант Мысец, полиция Чудессы, — представились вошедшие и предъявили удостоверения.

— Добрый вечер, господа, — держал марку дворецкого Павел Андреевич, — рады приветствовать вас в доме Эхматовой.

— А можно ее видеть?

— Ангелина Родионовна нездоровы. Беспокоить их — нежелательно, — в старосветском стиле пояснил Павел Андреевич, глубже входя в образ.

— Ну, что ж, раз так, а Вы кем ей будете?

— Управитель поместьем Виланог Павел Андреевич к вашим услугам.

— Паспорта я уже проверил, все правильно — вставил участковый Щуралёв на всякий случай.

— Где можно с Вами побеседовать?

— Пожалуйте в гостиную, прошу сюда.

***

На следующий день у полковника Бородана шел доклад по делу о похищенных драгоценностях. Докладывал Влобов. Из доклада следовало, что никакой ясности по всем пунктам, включая сам факт похищения, следствием пока не достигалось.

— А точно были в наличии эти ценности у Эхматовой? — поинтересовался Бородан.

— Ну, что сказать, есть словесное описание всех предметов, есть и фотографические снимки, но когда происходила съемка, точно не известно.

— А разве не на мобилы фоткали?

— Может быть, кто и фоткал, но не хозяйка, она сэлфи не увлекается, да ей и незачем, ее портреты и так повсюду мелькают. Те снимки — профессиональные.

— Так, ясно, что с этим — неясно… хорошо, так что мы имеем ясного? — распутывал мысли Бородан. — Украшения в последний раз видели после приема в честь приезда, когда складывали на место. В доме уже никого не было, кроме хозяйки и дворецкого… а кто был на том приеме-то?

— Ну, наш Тукан там был, да у него и дача по соседству, еще соседи были. Потом этот Тукановский Кварталюк (куда он без него?), и еще фанаты, то есть поклонники.

— А эти откуда взялись?

— Да, говорят, сопровождали Эхматову в поездке, чтоб не заскучала в дороге, путь-то из Москвы неблизкий. Да, еще наш Фабрикосов заезжал на вечеруху со своими подхалимами, но ненадолго.

Полковник поморщился.

— Ну, этим деловым красть незачем. Со счетов их сбрасывать, конечно, не будем, те еще кадры, тоже могли кражу заказать, но это только теоретически. А где сейчас поклонники, личности установили?

— Да вроде как на следующий день свалили обратно поутру. Версию прорабатываем.

— Ну, так. Ставим текущую задачу. Все личности — установить, всех присутствовавших на приеме — опросить. Прислуга в доме?

— Ну, это две сеструхи из местных приходят, кухарят, убираются.

— Молодые?

— Да нет, в возрасте, пожилые, можно сказать.

— Неважно, их тоже — опросить.

— А Тукана?

— Не трогать. С ним я сам — переговорю, доложу (как пойдет). И это: хорош мне тут ухать, не с пацанами своими сидишь.

— Так точно! Разрешите идти?

— Вольно, иди, работай.

***

У немеряного бассейна при роскошной вилле под Чудессой, развалясь полулежа на шезлонге, отдыхал от дел, может быть и праведных, местный богатей Фабрикосов. День стоял солнечный, а главное — выходной. Фабрикосов позволял себе один выходной в неделю, трудясь в остальные дни без всяких ограничений, сколько потребуется. Но один день отдыха — это, как он считал, святое правило. Его еще древние евреи придумали и записали в назидание потомкам в своих талмудах, а евреи — народец ушлый. Среднерусское солнышко радостно бликовало на рябившей от легкого ветерка воде бассейна, ненавязчиво поигрывало серебром седеющих висков самого Фабрикосова, зазывно поблескивало на гранях хрустальной почти осушенной посуды на столике рядом с шезлонгом.

— Да сколько можно, эй там, на палубе, алё! — возопил хорошо поставленным голосом Фабрикосов.

— Извините, Андрей Степанович… — заюлил спешащий к нему с импортным бутыльком, обернутым в салфетку, подавала. Это был крепко сбитый мужчина, черный низом, белый верхом, то есть одетый в соответствии с дресс-кодом, жестко заведенным Фабрикосовым для всех мест своего присутствия (что в офисе, что в местах отдыха), отступать от коего позволялось только ему одному.

— …Салфетка слегка запачкалась, пришлось менять.

— Ты, Минибаров, меня знаешь? Я ни лапшу, ни мух не ем, только котлеты, и то отдельно. Давай, плесни немного, да не перелей же.

— Да и в мыслях не держал ничего такого, Андрей Степанович! — привычно и дипломатично возразил исполнительный Минибаров, наклоняя бутылек над хрустальным стаканом. Он давно уже не сильно реагировал на сомнительный юмор Фабрикосова, но зато убежденно отрицал все, что могло подорвать лично его репутацию.

— Так, когда же подойдут мои ребятушки-то, козлятушки? — лениво отхлебнув чутка из искрящегося стакана, поинтересовался Фабрикосов. — Что-то я заждался…

— А разве не выходной у Вас, Андрей Степанович? Вы же вроде как на отдыхе сегодня?

— Ничего, ничего, отдыхаю я, отдохнут и они, не переломятся.

— Ну, так вон они, кажется, прибыли уже…

Из подъехавшего кроссовера вышли двое мужчин в деловых дресскодовых костюмах, и тут же бодро поспешили к начальству.

— Доброго дня, Андрей Степанович! Привет, Минибаров, — вежливо поздоровались подошедшие Даткин, служивший у Фабрикосова финансовым директором, и Замаячиков — исполнительный директор.

— Да-да, — протягивая небрежно руку новоприбывшим и не меняя позы, отозвался Фабрикосов, — давай, Минибаров, плесни-ка им тоже чего-нибудь. Ну, и себе можешь — расслабься, так и быть.

— Что будете? — спросил Минибаров, пожимая директорам руки в свою очередь.

— Да может и не стоит, — промямлил Замаячиков.

— Как-то стрёмно без закуси, — подхватил Даткин.

— Да то ж аперитив, чудилы, какая закусь! — отрезал Фабрикосов. — Давай, Минибаров, действуй, и не слушай их, слушай меня. А закусите пока вон — черешенками.

И все чинно отведали горячительного импортного, заедая его ядреный привкус спелыми ягодками. Наконец Фабрикосов соизволил перейти к делу, для которого и были вызваны Замаячиков с Даткиным.

— Я что хочу сказать, коллеги, — Фабрикосов не чурался игры в демократию, причем как-то даже не подозревал себя в лицемерии, — все уже знают про ограбление Эхматовой, а вы слыхали? Да? Я что в связи с этим думаю — надо бы нам брюлики те разыскать до ментов. Есть мысли?

Замаячиков с Даткиным ошалело переглянулись.

— Да как-то и не думали в эту сторону пока, — промямлил Даткин.

— Да то ж уголовка, — подхватил Замаячиков, — разве ж то можно, Андрей Степанович?

— Да можно! Можно, когда осторожно, — настаивал Фабрикосов, — и давайте так: сегодня еще думайте, а завтра — мысли мне на стол!

— И как, в письменном виде?

— Да ты включи соображалку то: следов нам на дух не надо. Это дело тонкое, так запомню, — подытожил Фабрикосов.

***

В администрации города Чудессы и Чудесского района стояла тишина и духота. В приемной главы администрации размякал на стуле в своем мундире полковник Бородан, терпеливо ожидавший приема.

— И когда же вы кондиционер заведете? Самим же, небось, дышать нечем в такую-то жару, — обратился он к секретарше Почтачковой, тихохонько прикорнувшей за своим компьютером.

— Да взаправду нечем, конечно. Так Иван Симеонович не разрешает, он эти кондиционеры сильно ненавидит, говорит, одни больничные от них…

— А без них тепловой удар может случиться, по крайней мере, у меня.

— Так Вы ему это скажите на милость, Вам то сподручней, а уж мы все только благодарны будем, — вздохнула Почтачкова.

Зазвонил телефон, секретарша подняла трубку, послушала.

— Вас просят, — кивнула она Бородану.

— Ну, наконец-то, слава тебе, Господи!

Бородан поднялся, и направился в кабинет к Тукану. Тот уже распахивал дверь ему навстречу, радушно разводя руками и не обращая внимания на притихшую Почтачкову.

— Ну и люди без охраны! Приветствую, Кузьмич!

— Да мы по жизни сами — охрана, Иван Симеонович!

Последовали ритуальные рукопожатия и обнимашки. Бородан с Туканом были на «ты». Делить им было как будто бы нечего. Не раз они выпивали на брудершафт, отдыхая на рыболовной турбазе, и благодаря общим мужицким пристрастиям симпатизировали друг другу вполне и, в частности, при взаимовыгодном сотрудничестве.

— Ну, пошли-пошли, пошепчемся, — пригласил в свой кабинет гостя Тукан.

Устроившись у столов, они немного помолчали, собираясь с мыслями. Наконец, Тукан вымолвил, слегка откашлявшись.

— Так что, Кузьмич, есть новости об этой самой балерине? Ты, наверное, поэтому зашел? А что, позвать Кварталюка-то? Он больше всех про все знает, так и быстрее будет разобраться во всем.

— Иван Симеонович, а по секрету ничего мне не скажешь? Давно ты с ней знаком?

— С Ангелиной Родионовной? Да вроде у меня с ней ничего секретного не случилось. Сама ко мне не заходила, созванивались только. Давеча на приеме и познакомились лично. Но все официально, как положено, ну ты знаешь: легенды там, тосты, краеведение, в общем и целом…

— А как тебе цацки ее глянулись?

— А что, приметные цацки-то, редкостные! Я как в Алмазном фонде побывал, так то — один к одному. Да, что там говорить — шкатулка малахитовая отдыхает!

— Так, значит, цацки все-таки реальны, ясненько. А никого подозрительного не приметил?

— Слушай, давай, я все-таки Кварталюка позову, он меня глазастей будет, позаметливей, вот у него все и спросим.

— Да что ж, без проблем, не возражаю я, — согласился Бородан отчасти, — только я, может, к нему отдельно зайду, зачем у тебя время отнимать зря?

— Ну, как скажешь. Что ж, всегда рад повидаться, заходи, — поднялся из-за стола Тукан. Он проводил гостя до дверей и выглянул в приемную, отдавая указание секретарше.

— Пожалуйста, проводите полицию до Кварталюка.

— Всего, Иван Симеонович! — попрощался Бородан.

— Бывай, Кузьмич!

***

А в дачном поселке, расположенном не в дали от Чудессы, изнывали от безделья мелкие Генка с Наталкой. Их на лето отправили к бабушке родители, уехавшие в отпуск на черноморское побережье. Бабушка день-деньской вкалывала без устали то на огороде, то на кухне. Поначалу Генка с Наталкой прикалывались помогать, но, в конце концов, бабуля отказалась от их помощи, поскольку давно привыкла к самостоятельности, а детишки больше путались под ногами, чем реально помогали. От бабули постоянно требовалось излишне напрягать внимание, как бы не натворили чего мальцы, ведь столько разных опасностей на кухне да в огороде, — и не сосчитать! В результате то молоко убегало, то жаркое подгорало, ну и сколько можно такое терпеть?!

— Пусть лучше читают, рисуют, или гуляют с пацанвой своей на свежем воздухе, мало ли лесов, полей и рек, — вполне здраво рассудила бабуля, что было немедленно доведено до сведения Генки с Наталкой.

Ладно. Сегодня упомянутые дети уже порассказали друг другу страшилки, побесились под музон, но без компании все было не самое то.

— Генк, а Генк, — разнылась Наталка, — ну, пойдем, потусим с кем-нибудь! Ну, хоть на речку!

— Ну, я не знаю, Ваську родаки наказали, заперли в доме, а Мишку в больницу повезли с отравлением, с кем тусить-то…

— С кем, с кем, Светка же есть, и Маринка тоже.

— Прикалываешься? С этими сама туси, а я не буду, нашла ботана!

— Ну ладно, чё. Давай хоть на великах за грибами рванем, а то за земляникой, что мы всё с картошечки на оладушки перебиваемся, — перебирала соблазны Наталка.

— Да ладно тебе, за земляникой. А про бабушкину клубнику с малиной чуть не каждый день, что, забыла? А те оладушки сама каждый день у бабули просишь, да ты одна их и трескаешь — то с медом, то со сгущенкой, вон как разжирела уже.

— Это потому, что я мало двигаюсь, движуха мне нужна, вот. Ну, пойдем куда-нибудь, а, Генк!

— Ладно, уговорила, только давай завтра с утра рванем, может, пацанов уже выпустят, а я что-то устал, спать хочу.

— Спать, спать, а мне что делать?

— Ну, пойди пока с бабулей поканючь, да хорошенечко, чтобы завтра отпустила на великах без балды.

— Ой, успокойся, «хорошенечко», нашел, кого учить. Ну, я пошла, соня!

— Давай-давай, покедова.

***

В отделении полиции, тем временем, оперативники со следователями собрались в кучку на совместное совещание по делу балерины Эхматовой. Время поджимало, и пришла пора проработать рабочие версии в режиме мозгового штурма.

— Так вот, коллеги офицеры, — начал старший следователь Искаев, — познакомился я с имеющимися материалами дела и, по моему мнению, подозреваемых слишком много, их круг необходимо сузить, а главных подозреваемых нужно искать не в доме, а на стороне. Что думаете, Влобов?

— Ну, что-что, на самом деле я думаю, в разработку годятся две версии: первая — это эхматовские подлипалы, то бишь фанаты, а вторая — банда Жукайло, само собой.

— Так Жукайло вроде как сидит? — поделилась сомнением импозантная дама по фамилии Замарацкая, тоже следователь.

— Что с того, что сидит? Организовать банду на дело он все равно способен, удаленным манером. А банда — вон она, вся на месте.

— Так на зоне мобильники отнимать должны, вроде как, — продолжала валить версию Замарацкая.

— Вот именно, вроде как, — держа удар, устоял Влобов, — а на самом деле мобильники там то и дело всплывают.

— Это каким же образом? — удивился Искаев.

— Да очень просто! Вы, походу, современной жизни не знаете, — продолжил Влобов, — то с дроном прилетит, то адвокатишка передаст, а то и охранник какой, братвой прикормленный.

— Ну ладно, бандиты есть бандиты, по любому под подозрением, но достаточных оснований для арестов все равно нет, как нет, — заключил Искаев.

— Нет, это верно, но мы за ними теперь следим усиленно. Так, Драппай? Драппай!

Капитан Драппай оторвал взор от миляги Мысец и устремил его на малосимпатичного Влобова.

— Ну да, само собой, как приказано, — отозвался Драппай.

— Так как, были у них контакты с кем-нибудь из домашних Эхматовой? — въедливо докапывался Влобов.

— Да вроде нет, никаких.

— А со Стразнем?

Стразень был местный умелец и предприниматель, не гнушавшийся когда-то аферами, в том числе и с ювелиркой.

— С ним тоже нет, но Стразень как-то уезжал на дачу, на весь день.

— Так сейчас все по дачам. А банда?

— А банда — на рыбалку, да они почти каждый день рыбачат, иногда и с ночевкой, лето же, теплынь!

— А на рыбалке следил за ними кто?

— Да вроде… Можно сказать, мониторили время от времени… так у нас же, товарищ майор, лимит по бензину-то.

— Так-так, похоже, недоработка тут у нас, — вмешался в диалог Искаев.

— Слышь, Драппай, — перевел стрелки Влобов, — недоработка у тебя, говорят. Как думаешь, получишь премиальные?

— Товарищ майор, разрешите доложить, — вступилась за капитана Мысец, — У меня в дачном поселке много школьных подруг живет, Так мы с товарищем капитаном их организовали приглядывать за теми бандюганами на рыбалке. Они там как бы купались неподалеку, загорали, ну и глазки строили издали, чтобы те не заподозрили чего…

Младший лейтенант Мысец, недавняя выпускница юридического, смазливая и бойкая блондинка, втайне симпатизировала старшему Влобову, несмотря на дружбу с капитаном Драппаем, им же инициированную.

— Ну, и что подруги докладывают? — заитересовался успокоенный Влобов.

— Да ничего особенного, все тихо и спокойно. Только вот, как ни странно, банда все время вела себя чересчур мирно: спиртным не злоупотребляла, к подругам сильно не приставала. А вот Стразень тоже там прогуливался, с собакой, но близко не подходил.

— Предположим, днем подруги и могли так себе приглядывать, но не ночью же, надеюсь, — вставила ехидно Замарацкая.

— Вы на что это намекаете? — вспыхнула Мысец. — Еще чего не хватало! Мои подруги не такие шалавы, как Вы думаете.

— Ну-ну, давайте-ка успокоимся, — пресек свару Искаев, подводя черту под уже всесторонне рассмотренной версией — во всяком случае, контакты Стразня с бандой Жукайло, как я понимаю, не исключаются. А что у нас по другой версии, с поклонниками?

— Ну, с ними всё проще, — ответствовал Влобов задумчиво, — глушняк полный.

— Что Вы имеете в виду под глушняком?

— Да что! Личности мы установили: это некие граждане Ктотаков и Мухляев…

— Как, как? — перебил Искаев. — Вы уверены, что правильно их назвали?

— Сейчас, секундочку, если это так важно, — Влобов порылся в деле, нашел нужный документ и продолжил, — простите, оговорился: Котаков и Вихляев. Вот, был сделан запрос в Москву, нам ответили, что таковые там не проживают. Видимо, какие-то авантюристы-гастролеры. В базах данных с картотеками их нет. А объявить во всероссийский розыск мы их пока не можем, нет оснований, то есть улик недостаточно, мягко говоря.

— Так вы их все-таки поищете еще? Не бросите это дело?

— Будем искать…

***

В офисе Фабрикосова тоже произошел мозговой штурм. И Замаячиков с Даткиным как штурмовики явно проиграли, в чем никто и не сомневался, лидирующему Фабрикосову. Вот как всё происходило.

— Так что надумали, господа директорат вы наш любезный? Чем порадуете? — торжественно и радушно открыл совет директоров генеральный Фабрикосов.

— Да порадовать особо нечем, — промямлил Замаячиков.

— Но мыслишки кой-какие шевелятся, — подхватил Даткин.

— Это волосики у меня шевелятся все, на вас-то глядючи, — возмутился Фабрикосов, — ишь ты, не хотят они меня порадовать! Ладно, выкладывайте свои мыслишки.

— Так я вот что думаю, — приступил выкладывать Даткин, — не иначе как фанаты обчистили балерину, для чего еще им понадобилось бы ее облизывать.

— А фанатов этих теперь ищи-свищи, — подхватил Замаячиков, — никто про них не знает ничего, даже менты вон искать замаялись.

— Да мы ж не менты какие, чтоб так-то маяться, — поддразнил его Фабрикосов, — у самой Эхматовой не догадались спросить, где она их надыбала?

— Эхматова никого к себе не пускает, говорят, приболела с горя…

— Ну, так вы цветов ей приприте, да побольше — корзинищу! И карточку туда прилепите, а лучше фотку, где мы вместе с ней на том приеме. А на обороте какую-нибудь хрень про соболезнования намалюйте, и на возможную помощь материальную намекните для маза. Я надеюсь, врать вы умеете, учить не надо? Вот она вас и примет, может быть…

— Будет сделано, Андрей Степанович!

— Будет, будет… еще вчера должно быть сделано!

— Извините, Андрей Степанович, исправимся.

— Ну ладно, — смягчился Фабрикосов, довольный своей изобретательностью, — а причастность Жукайлы к налету, как вариант, не исключаете?

— Так Жукайло вроде как сидит? — удивился неосведомленности начальства Замаячиков.

— Без него на такой заметный скок никто из них не решится, — подхватил Даткин.

— Ну, вы даете! Сам знаю, что сидит. А что, замутить дело на удаленке он только стоя может?

— Так на зоне мобильники отнимать должны, вроде как, — продолжал умничать Замаячиков.

— Это я тебя вроде как за умного держал, Замаячиков, но это только до сих пор. Ты давай-ка включай соображалку иногда. А дроны для чего летают где ни попадя, как сам думаешь? Да и малявы еще никто не отменял.

— Я предлагаю поручить нашей службе безопасности слежку за бандой, — проявил находчивость Даткин.

— Ух ты, наконец, что-то дельное слышу! — порадовался долгожданной инициативе Фабрикосов, отвлекшись было на Даткина, но тут же вернувшись к наставлениям на путь истинный столь в них нуждающегося Замаячикова. — Слыхал, исполнительный? Давай, действуй! Только давай аккуратно, чтобы ментам на замет не попасть, а то еще и нас к этому делу пришьют.

— А Стразень как, ни зачем нам не нужен, Андрей Степанович? — развил инициативу осмелевший от поощрения Даткин.

— Тоже мне, Стразень! Он в нашей игре совсем не фигура никакая, не решающая ничего, ни к чему он нам. Всё на этом. Давайте, мухой дуйте пока к Эхматовой, и без инфы не возвращайтесь, уволю нафиг!

***

Вечером на своей даче Иван Симеонович Тукан прохлаждался на свежем воздухе со своим полномочным Кварталюком. Какое-то время они молчали, переводя дух после резвой партии в большой теннис.

— Слушай, никак не соберусь спросить, так был у тебя разговор с Бороданом, — первым нарушил молчание Тукан, — что он у тебя выпытал?

— Да так, я думаю, ничего уж там особенного, — с готовностью доложил Кварталюк.

— А что спрашивал?

— Да, как водится: где, когда был, да что там видел, что приметил…

— А знаешь, Мишаня, ты все сильнее напоминаешь мне Горбачева, недаром вас и звать с ним однонаково, — благодушно пошутил Тукан. — Говоришь, как дышишь, легко да гладко и незаметно о чем.

Кварталюк действительно звался полным именем Михаил Сергеевич, но, несмотря на свой полтос, так для всех и оставался Мишей Кварталюком. Кроме посетителей администрации, разумеется.

— Может, наладить тебя на какую-никакую выборную должность, как полагаешь?

— Да мне и с Вами неплохо, Иван Симеонович.

— Вот это я в тебе люблю! Да и то сказать, я тоже вроде прикипел. А все-таки тревожно мне как-то… вот чую, ничем хорошим для нашего района вся эта история с моей соседкой не кончится. Тем более, как я слыхал, все это дело рук жукайловской банды, а они же свои, местные. Выходит, грязь в доме завелась, а мы и просмотрели…

— Так никто ж не застрахован, Иван Симеонович, от преступной деятельности. Тем более что Жукайлу мы все-таки посадили, нашли возможность.

— То-то и оно, что посадили не всех, не постарались всех пересажать-то! Вот и имеем, что получили.

— Да может быть, и не жукайловские виноваты? Поклонников тоже ведь подозревают.

— Неплохо бы поклонников обвинить, они уж точно нам чужие, залетные. Но их как будто найти никак не могут, вот и прицепились к жукайловским. А не знаешь, можем мы полиции с этим помочь? Скажем, верно сориентировать, направить в нужное русло, понимаешь?

— С этим нужно поработать, Иван Симеонович, я займусь.

— Вот и молодца! Ну, пойдем уже вечерить, как говорится, чем Бог послал.

И заговорщики направились в дом, навстречу чарующим запахам традиционной русской кухни.

***

Поутру шумная ватага пацанвы с дачного поселка влетела на своих великах в лес, обрамлявший Чудессу, и, просквозив опушку, притормозила на солнечной полянке, озадаченная выбором дальнейшей цели приключения. Лес загадочно шумел верхушками деревьев, переливаясь всевозможными изумрудными оттенками еще молодой листвы. Приятно пахло свежестью, сохранившейся после вчерашнего обильного ливня, а еще грибами и земляникой, притаившимися где-то там, в стланике изобильного разнотравья.

— Ой, Генк, как здесь здоровско! — вскричала от восторга Наталка, обернув раскрасневшееся от скорой езды личико к брату.

— Нормально, — согласился тот.

— Побежали! — бросив велик в траву, Васька устремился к месту, где деревья стояли пореже.

— Кто последний, тот лопух, — рванул за ним Мишка.

Оставшиеся тоже побросали свои велики, и все побежали навстречу расступающемуся перед ними лесу.

Вдруг Маринка остановилась и присела, разглядывая траву под ногами.

— Да ну их, ваши грибы, мы лучше землянику собирать будем, — привнесла угрозу раскола в единство детского порыва Маринка, — вон ее здесь сколько, ну правда же, Свет!

Светка с Наталкой замерли в нерешительности. Проблема выбора снова встала перед ними во весь свой немалый рост.

— Ну, вы идете, или как? — поторопил девчонок Генка. — Нам лучше не разбредаться. Папка всегда говорит, что в лесу надо держаться вместе, а то растеряем друг друга, и досвидос.

— Слушай, Маринка, — предложила, наконец, Наталка, — давай лучше землянику потом пособираем, после грибов. Пусть пока трава получше высохнет, а то мы просто вымокнем, и совсем как чуни станем.

Последний аргумент, перенятый Наталкой от бабушки, возымел действие на Маринку, никак не желавшую стать чуней. Она поднялась и нехотя поплелась за остальными. Все вошли в лес.

Там раздавалось гулкое ауканье углубившихся в чащу уже на приличное расстояние и потому еле различимых для глаза Мишки с Васькой. И девчонки тут же принялись аукать тоже. Такому поведению в лесу учили их взрослые, и к тому же это было здоровско весело. И вскоре Наталка наткнулась на свою первую добычу.

— Ой, Генк! Нашла, нашла! — подобрав крепенький пузатый боровичок, Наталка подняла его обеими руками над головой и, любуясь им, закружилась на месте.

— Светка, Маринка! Смотрите, смотрите! — вопила Наталка.

— Ну и что, думаешь, ты одна такая, — отозвался Генка, — у меня уже два! Да тут их полно! И что, каждый раз орать будем?

— Правильно, Генка, — добавила Маринка, — подумаешь, нашла! Давай собирать спокойно, как большие, просто аукай.

Теперь дети зашли вглубь леса довольно далеко, так, что уже не было видно ни опушки, ни даже полянки с великами.

И тут им открылась сказочная картина: посреди маленькой аккуратной поляночки возвышался пригорок, весь усеянный разноцветными грибами, рослыми, но не перезрелыми, в самый раз. На их покатых шляпках поблескивали капельки еще не высохшей росы, и…

— Это что такое! — пролепетала Светка с широко распахнувшимися глазами.

Дети замерли. У всех перехватило дыхание. Полураскрытые рты неслышно шевелились, как бы шепча нечто невнятное.

— Да вы что замолкли? — разбил тишину подбежавший тут Васька.

— Мы кричим, кричим, а вы… — уточнил присоединившийся к нему Мишка.

— Да вы что, не видите? — оборвал Генка. — Смотрите, что там!

А было, на что посмотреть, и даже засмотреться.

Тут и там с шляпок грибов, растущих себе на пригорке, сияя всеми цветами радуги, ниспадали в невысокую травку блестящие нити и лоскуты. Солнечные лучи, пробивающиеся сквозь густые кроны деревьев, почти сомкнувшиеся над поляночкой, высекали из непонятных штучек вороха искр, роящихся над пригорком мерцающим ореолом.

— Вот это выставка! — восторженно выдохнул Генка, первым очнувшись от затянувшегося любования. — Жалко фотика нет…

— Правда, красотища! — поддакнул Васька. — Такого я и в кино не видел.

— Чего тормозим? — окончательно вернул всех в реальность Мишка. — Погнали!

И все наперегонки ринулись разорять сказочный пригорок.

— Чур, я принцесса! — воскликнула сообразительная Маринка, содрав с гриба висевшую на нем рубиновую диадему и водружая ее себе на голову.

— Нет, я принцесса! Нет, я! — поочередно оспаривали у гордячки самозваный титул Светка с Наталкой, хватая в свою очередь изумрудный и сапфировый головные уборы и украшая ими свои гордые головы.

— Да успокойтесь, тут на всех хватит, — вмешался Мишка.

— Это точно, тут всем достанется, — поддержал его Васька. Он поднял с гриба какой-то браслетик и вертел им на весу, разглядывая блестки.

— Ой, девочки, какие мы красивые! — внесла ясность Наталка. — Жалко, никто не видит.

— И хорошо, что не видит, — возразил рассудительно Генка, собирая и складывая драгоценные штуки в корзину — это кто-то потерял, наверное, а вы и рады. Рано радоваться-то!

— Ой, успокойся, «потерял», — усомнилась Наталка, — а перед тем все так заботливо развесил…

— А я вот думаю, — задумчиво предположила Светка, — это нам лесные феи подарили.

— Да, конечно, на вечную память, наверное, — съехидничал Васька.

— Сначала подарят, а потом поубивают, — мрачно предсказал Мишка.

— Нет, если даже никто не потерял, по любому клад это, — резонно завершил дискуссию Генка, — теперь его надо государству сдать, это лучше всего будет.

— Ага, — согласилась Наталка, — только сначала пофоткаемся, а потом уж сдадим. Я дома платье красивое надену! Пошли все к нам?

— Чего это, сразу к вам?! — завозмущались Светка с Маринкой наперебой. — А мы что, так будем? Мы тоже хотим — в красивых!

— Ну ладно, ладно, переоденетесь и приходите, — вывернулась Наталка.

— Пацаны, давайте грибы все-таки заберем, — напомнил Генка, — а то не круто будет! Камешки-то эти не пожаришь, так? И вы, девчонки, давайте, помогайте, а то голодными будете фоткаться.

Собрав добычу, компания покинула некогда волшебное место с опустелым пригорком. За возбужденными разговорами, продолжающимися весь обратный путь, дети и не заметили, как добрались до нужной поляны. Тут они оседлали свои велики и, забыв о землянике, полетели домой, в дачный поселок под Чудессой.

***

Все в том же отделении полиции уже под вечер опять назрел нежданный переполох. Влобов с Искаевым ворвались в кабинет полковника Бородана так резко, что тот аж привстал, чтобы как следует отчитать подчиненных, но тут Влобов протянул руку и потряс увесистым пластиковым пакетом из «Пятерочки».

— Вот, смотрите, товарищ полковник!

— Да что стряслось? Тебе, Влобов, что, в супермаркете просроченные продукты всучили? — только и сообразил, что сказать, Бородан.

— Нет, если бы, — задыхаясь, просипел Искаев, — покажи, Влобов.

Тот подошел ближе и опрокинул пакет над приставным столом для совещаний.

— Вот, смотрите, — повторил Влобов, словно растеряв от волнения весь свой остальной словарный запас.

Из пакета на стол пролился сверкающим разноцветием поток драгоценностей балерины Эхматовой. Полковник подскочил к ним, и очумело воззрился на искрящуюся кучу. Наконец, овладев переполняющими его эмоциями, Бородан произнес:

— Ты бы поосторожнее с этим, не дрова же. Откуда это у вас?

— Вы не поверите! Только что дети из дачного поселка принесли, говорят: в лесу нашли, — доложил Искаев вкратце.

Влобов по-прежнему затруднялся с подысканием подобающих случаю выражений и помалкивал пока. Бородан наклонился над кучей, будто хотел убедиться в ее реальности, и даже слегка потыкал пальцем.

— Да, и правда, кажется, грибами попахивают…, так что за дети? Что они говорят? Давайте, толком докладывайте, с подробностями, и по порядку. Только нам лучше все-таки присесть да упокоиться.

Все сели. Немного помолчав и успокоившись, Искаев приступил к подробностям.

— Так вот, звонит, значит, мне Елеелевич, наш дежурный, и спрашивает, не в курсе ли я, где сейчас Влобов. А он как раз у меня был, мы с ним обсуждали текущие дела. Тут Елеелевич и говорит, что, мол, пришли важные посетители, и нам с Влобовым хорошо бы спуститься к нему. Ну, мы идем, подходим к его будке, видим, что такое: в углу на скамье бабка старая слезы утирает, рядом с дежуркой мелкие толпятся, а Елеелевич сидит в ней такой: весь красный как рак, а перед ним этот самый пакет раскрытый, и он от него глаз оторвать не может. Ну, мы такие: что тут у вас? Как оказалось, бабка Максюта, проживающая в дачном поселке с внуками, явилась к нам с этими вещами, обнаруженными ею у своих мелких, когда они с друзьями с ними игрались. А так как ей было известно о похищении у Эхматовой, она перепугалась, естественно, отобрала у детей не принадлежащие им вещи и поспешила к нам в отделение с повинной.

— Так-так, а дети? Зачем явились?

— А дети за бабкой увязались, говорят, раз они клад нашли, то за находку им вознаграждение положено от государства.

— Ну, это мы еще подумаем, что им положено. Приберите-ка тут. Эхматовой сразу возвращать ее добро не будем, пока следствие не окончено, это все — вещдоки. И надо бы взрослых родственников этих ваших находителей сокровищ на всякий случай допросить всех.

— Все-таки странно как-то, товарищ полковник, просто в голове не укладывается никак, — промолвил наконец Влобов, — ни с того ни с сего на грибах вдруг ювелирка выросла…, такие вещи так просто не разбрасывают…

— Это верно, надо бы экспертизу провести, — поддержал Искаев. — Я вот что предлагаю: устроим-ка этим вещицам очную ставку со Стразнем, он же спец по фэйкам. Так мы сразу двух зайцев убьем — и предварительную экспертизу проведем, как бы экспресс-методом, и повод будет Стразня допросить.

— Вот это дельное предложение, одобряю, — согласился Бородан.

— Разрешите идти?

— Так точно, идите, — почему-то не совсем уместно выразился Бородан (видимо, переволновался).

***

Во дворе роскошной виллы привычно полеживал на шезлонге у своего немеряного бассейна Фабрикосов. День стоял погожий, но, несмотря на всю прелесть погодных условий, в душе Фабрикосова царило уныние.

— Эй, Минибаров, алё! — излишне громко возопил Фабрикосов. Он и не заметил, что черно-белый подавала давно уже стоит подле него в ожидании пожеланий хозяина.

— Я здесь, Андрей Степанович, чего изволите?

— А, ты тут, а я и ни к чему… давай, плесни мне чего-нибудь, горе у меня!

— А что случилось, Андрей Степанович? Поделитесь, я посочувствую, может Вам и полегчает, — отреагировал Минибаров, с готовностью наклоняя импортный бутылек в белоснежной тканой обертке над хрустальным стаканом.

— Да подвели меня козлятушки мои, спасовали перед ментами-то, упустили наш бонус, а я уж губы раскатал на те брюлики!

— Это Вы про балеринские камешки? Так их, вроде бы, детишки нашли какие-то. Об этом все в Чудессе нынче только и говорят.

— Да без разницы, кто нашел, все равно менты все захапали.

— Захапали, это точно, только это не катастрофа…