Бесплатный фрагмент - Повести и рассказы

Содержание

Ав-ва ……………………………………………………………………..2

Женя+Женя ……………………………………………………..……..9

Женщины Василия..……………………..………………….….….30

Замоскворецкие каникулы …..………………….…….……….39

Злополучный нож ……………………………….……….………..48

АВ-ВА

В то время у меня был проект в г. Владивосток, который длился больше трех лет. Летал я туда и обратно каждый месяц, в «бизнес-класс», а так как на протяжении всего года обычно народу в салоне было мало, сидел я один, без соседей, у окна и мог спокойно во время полета почитать или посмотреть фильм. Если бы я захотел встать, то мне не нужно было бы никого беспокоить.

Летом, в горячий сезон самолеты, летающие во Владивосток и обратно, были переполнены. Люди летели кто отдыхать, кто возвращался с отдыха, кроме того, Владивосток готовился к саммиту и активно строился, что в свою очередь добавило пассажиропоток. Переполненным был также и «бизнес-класс». Когда я регистрировался, то понимал, что один я все равно сидеть не буду, и поэтому решил зарегистрировать место в центральном ряду, чтобы если кто-то будет сидеть рядом со мной, мне не пришлось бы перешагивать через него, когда мне нужно было бы выйти или я не должен был бы пропускать соседа.

Когда я вошел в самолет, то наш салон был уже почти заполнен. Я устроился на своем месте, приготовил «гаджеты» и ждал взлета, изучая меню системы развлечений. Мне принесли шампанское в качестве приветствия. Я успел сделать несколько глотков, когда к соседнему месту подошел мужчина, высокий и широкоплечий. У него тоже была небольшая борода. Он расположился на своем месте, протянул мне руку и назвал свое имя. В ответ я назвал свое имя, мы пожали руки и чокнулись бокалами шампанского, которое ему тоже принесли в качестве приветствия.

— За знакомство! — сказал Олег, — и за бородатых, — и поднял бокал вверх. — Домой или как?

— Работать, — ответил я.

— Саммит?

— Нет, а Вы?

— Я тоже работать и тоже не Саммит, — ответил он и улыбнулся, — у нас много общего, за это надо тоже выпить! — и мы опять чокнулись.

Мы взлетели, набрали высоту. Нам стали разносить и раздавать обед. Мне принесли красное вино, мой же сосед попивал «коньячек», как он его называл. Мы практически между собой не разговаривали, каждый был поглощен своими мыслями. Я, пока мы обедаем, хотел посмотреть какой-нибудь художественный фильм, а затем хоть немного поспать, так как самолет прилетал во Владивосток в двенадцать часов по местному времени, что соответствовало по московскому пяти утрам, и день получался с разбитой ночью.

Я листал меню фильмов и нашел фильм «Хатика», но он оказался американским с Ричардом Гиром, я же хотел посмотреть японский, который был снят за двадцать два года до американского, и поэтому я переключился на другой фильм.

— Что, не нравится? Хороший фильм, рекомендую посмотреть, — услышал я своего соседа.

— Да, фильм хороший, я его видел, но хотел посмотреть японский.

— Я смотрел его. Какой-то он затянутый, что ли, мне, одним словом, не понравился. В детстве я смотрел фильм ««Белый Бим, черное ухо», ходили мы на него всем классом, я сидел, смотрел и плакал. А потом, тер глаза, чтобы одноклассники не увидели, хотя сейчас я понимаю, что был неединственным таким из класса.

— Я сначала прочитал книгу, потом уже смотрел фильм, поэтому он не произвел на меня такого сильного впечатления. В детстве у меня была книжка, которая называлась то ли «Друг», то ли «Мой друг», сборник рассказов, статей, очерков про собак. Так вот, в ней были описаны истории, похожие на историю Хатико. Это не редкий случай.

— «Твой друг» называлась книга, я помню ее, у меня тоже была такая. Я всегда любил и люблю собак. Если бы не образ моей жизни, у меня обязательно была бы собака, а так приходится довольствоваться общением с собакой у друзей или родственников, — сказал Олег и сделал глоток из своей рюмки. — После того, что произошло в моей семье, я стал еще больше ценить собачью преданность.

Он замолчал, сделал еще один большой глоток коньяка, о чем-то задумался, как бы уйдя в себя, после чего залпом допил рюмку.

Нам принесли суп, и мы попросили добавки.

— Мне было пятнадцать лет, когда у родителей родилась моя сестра, Катя, — начал свой рассказ Олег. — У меня к тому времени уже прошел тот возраст, когда старшие дети ревнуют к младшим. Кроме того, я считал своим долгом оберегать и защищать Катю, к которой я очень трепетно отношусь до сих пор. Кроме того, я очень благодарен, что у родителей родилась дочь, что они не остались одни, так как сразу после окончания школы я поступил в мореходку и родители с тех пор видели меня всего по нескольку дней в году, когда я приезжал к ним на каникулы или, уже позже в отпуск домой, — мой сосед прервался, так как принесли основное блюдо.

— Всю эту историю я знаю со слов моих родителей и Кати, что-то я видел сам, но, как я уже говорил, эта история потрясла меня. Кате еще не исполнилось и трех лет, когда наш отец принес домой щенка. Назвать это существо щенком, наверное, было бы слишком сильно. Он был совсем маленький, ему было около двух недель, похоже, что он недавно прозрел. Есть сам он еще не мог, и кормить его нужно было через соску.

Когда Кате показали щенка и сказали:

— Смотри какая собачка.

Катя сказала:

— Ава.

А так как щенок оказался девочкой, то ее так и назвали, «Ав-ва».

— Прямо как у Чуковского в Докторе Айболите — сказал я.

— Мы даже смеялись по этому поводу, говорили, что, наверное, история имени собаки у Чуковского такая же. Катя настолько прониклась любовью к щенку, что решила взять на себя все заботы об Ав-ве. Вместе с мамой они готовили ей еду, разводили детскую кашу «Малыш», помните, была такая? — спросил меня Олег.

— Да, конечно, я сам кормил этой смесью свою собаку, когда она была щенком. Эта смесь была очень популярна у собачников, когда выращивали щенков, — ответил я.

Олег сделал еще один глоток и продолжил свой рассказ.

— Они заливали в бутылочку смесь и через соску кормили собачку. Кормление происходило следующим образом: Катя садилась на диван, ей стелили на колени полотенце, клали на ноги Ав-ву, Катя, держа бутылочку со смесью в руках, совала соску в рот щенку. Ав-ва, понимая, что ее будут кормить, хватала соску и с громким чавканьем и причмокиванием начинала есть, от чего Катя заливалась смехом. После того, как Ав-ва наедалась, Катя вытирала полотенцем ей мордочку, в точности так же, как это делала мама Кате. После еды, Катя целовала Ав-ву в нос, на что та в ответ, облизывала ее лицо. С кормлением поначалу было очень много забот, кормить нужно было часто и по не многу и только, то обстоятельство, что Катина мама сидела еще в декрете, с этим справились. К счастью, кормление через соску длилось недолго, ветеринар, который осматривал Ав-ву, сказал, что скоро ее нужно приучать к миске. Поэтому через неделю после того, как Ав-ва появилась в доме, ее начали приучать к миске. Ей налили молока в миску и очень осторожно, чтобы молоко не попало Ав-ве в нос, аккуратно опустили ее мордочку в миску. Ав-ва отдернула голову назад, ее не стали держать, она облизала свою мордочку. После этого ее еще раз окунули в миску. Все повторилось снова. В следующий раз, Ав-ва поняла, что от нее хотят, и сама начала лакать молоко.

Вообще, Ав-ва оказалась на редкость умной собакой: до того, как с ней начали выходить на улицу гулять, ей постелили газету, куда она должна была ходить делать свои дела, чтобы не загаживать всю квартиру. Приучилась она к этому очень быстро: когда она села, чтобы сделать свои дела, ее сразу отнесли на эту газету, и буквально после второго раза она поняла, что ходить по делам нужно на газету. Когда она научилась ходить по своим делам на газету, всех поразило еще одно: когда Ав-ва играла с Катей, в какой-то момент она оторвалась от игры, подбежала к газете, села на нее, написала, а затем вернулась снова к игре.

Время шло, Ав-ва подросла и начала есть сама, однако обязанность кормить собаку осталась за Катей. Все было по-прежнему: после еды Катя вытирала полотенцем моську Ав-ве, целовала ее в нос, а Ав-ва в ответ облизывала ее лицо.

С каждым днем привязанность Кати и Ав-вы становилась все крепче и сильнее. Ав-ва спала с Катей, хотя родители поначалу были против этого, бороться же с этим было бесполезно. Дверь в комнату Кати закрывалась, Ав-ва оставалась в коридоре, а утром, каким-то волшебным способом, когда будили Катю, Ав-ва вылезала у нее из-под одеяла.

До того, как Катя начала ходить в детский сад, Ав-ва, как хвостик, все время была рядом с ней, не оставляя ее одну. С началом детского сада все изменилось: утром Ав-ва провожала Катю до двери, после того, как дверь за Катей закрывалась, Ав-ва продолжала сидеть у двери, уткнув свой нос в щель между дверью и притолокой, вдыхая носом воздух. Неожиданно она резко отбегала от двери и бежала в комнату с балконом, где смотрела через стеклянную дверь на дорогу, по которой Катя шла в детский сад. Когда же Катя исчезала из поля видимости, Ав-ва отходила от балконной двери и шла в Катину комнату, залезала на кровать, ложилась на ее подушку и там лежала до вечера, до того времени, когда Катя должна была вернуться из детского сада. Обычно Катю приводили домой в половине седьмого вечера. Где-то после шести часов, Ав-ва вылезала из Катиной кровати и шла к балконной двери, ложилась перед ней, смотрела на улицу и ждала. В какой-то момент у Ав-вы начинал медленно двигаться хвост, затем она вставала на все четыре лапы, повизгивала, ее хвост готов был оторваться от того, как она сильно им виляла. После этого она бежала к входной двери и начинала громко вдыхать воздух в месте примыкания двери и косяка. Хвост ее был неподвижен. Затем Ав-ва начинала лаять, вернее даже не лаять, а что-то среднее между лаем и воем, ее хвост ходил из стороны в сторону, ее буквально трясло от эмоций. Тут дверь открывалась, и в проеме появлялась Катя. Ав-ва от радости подпрыгивала вверх, пытаясь достать до Катиного лица. Катя приседала, обхватывала руками за шею собаку и целовала в нос, в ответ Ав-ва вылизывала всё Катино лицо. После встречи своей хозяйки, Ав-ва не отходила от нее ни на шаг, Ав-ва шла за ней умываться, переодеваться, и только тогда, когда Катя шла ужинать на кухню, Ав-ва подходила к своей миске с водой и начинала с жадностью пить воду, она пила до тех пор, пока миска не оставалась пустой.

Ав-ва выросла обычной дворнягой, размера где-то не больше шестидесяти сантиметров, примерно такого же роста, как боксер. Хвост у нее был закручен кренделем, как у лайки, шерсть длинная, густая, но очень мягкая. Правое ухо у нее стояло, левое стояло толь на половину, таким образом, что его верхняя часть была согнута. Если рассматривать ее окраску, то создавалось впечатление, что когда Господь раскрашивал ее, у Него не хватило красок. Мордочка у Ав-вы была в мелкий серый крап с черным носом, от которого шла белая полоска до самой головы и заканчивалась между ушами, одно ухо было белое, второе черное. Вокруг правого глаза было черное пятно. Все тело было серого цвета с разного размера пятнами белого и черного цвета. Хвост был серый с белым кончиком. Лапы: передние были в белых «носочках», задние лапы одна целиком черная, а вторая была белая.

Росла Ав-ва и подрастала Катя, их привязанность становилась все сильнее. Если Катя ложилась на кровать или диван, то рядом обязательно устраивалась Ав-ва. Если в этот момент Катя что-то ела, например, яблоко, чипсы, булочку, то она непременно делилась этим с Ав-вой. Когда Катя пошла в школу и делала дома уроки, Ав-ва ложилась у нее под ногами, клала голову на ее ноги и спала. Когда Катя читала, то самое любимое положение было у них такое: Катя сидела на кресле, поджав ноги под себя, а Ав-ва лежала у нее на коленках, в таком положении Катя одной рукой держала книгу, второй гладила Ав-ву по голове.

Все произошло, когда Кате было пятнадцать лет, Ав-ва была уже взрослой двенадцатилетней собакой. Мои родители, как всегда, выехали на все лето в поселок, на дачу, а так как поселок находился недалеко от Москвы, то на работу родители ездили оттуда. Ав-ва, когда Катя была на участке, как обычно, не отходила от нее ни на шаг, если же Катя выходила с участка в магазин или по другим делам, то Ав-ва ложилась у калитки и тихо ждала возвращения своей хозяйки.

После зимы в поселке появились брошенные собаки, которые сбились в большую стаю. Там были собаки разного калибра: от маленьких до здоровых. Вожаком у них была огромная черная собака, которая пугала своим грозным видом. Этой стаей собаки ходили по поселку, пугая детей и женщин, а порой и мужики боялись ходить без палки по поселку, особенно ночью. Жители поселка были недовольны, так как уже были случаи, что эти собаки задрали кошку, маленькую собачку, да и на кур тоже нападали.

Когда свора собак проходила мимо, а Катя была на участке, Ав-ва абсолютно не реагировала на них, но если Кати не было дома и в это время стая проходила мимо их участка, Ав-ва готова была вынести калитку и разорвать каждую собаку, которая может представлять опасность для Кати.

Утром Катя пошла за яйцами к соседке, которая жила через два-три дома. Она держала кур и продавала яйца, за которыми раз в неделю ходила Катя. Ав-ва, проводила Катю до калитки и осталась ждать ее. Ав-ва лежала и ждала, неожиданно она вся напряглась, вскочила на лапы, прислушалась и вдруг, как ошалевшая, побежала в сторону соседского забора.

Катя вышла от соседки, держа в руках корзину с куриными яйцами. Улица была пустой, пройдя несколько шагов, Катя получила удар по ногам сзади колен, от чего упала. Когда она поднялась, то увидела стаю собак, которые начали окружать ее. Они были настроены агрессивно, скалили зубы, рычали и не давали Кате пройти. В этот момент Катя увидела, как на огромную черную собаку набросилась Ав-ва. Ав-ва сбила ее на землю, после этого собаки сцепились между с собой. В эту кучу кинулись и другие собаки, что были побольше. Маленькие собачки, что тоже были в этой своре, бегали вокруг этой кучи дерущихся собак и заливались лаем. Ав-ва дралась отважно, но понять, кто был где, было невозможно, так как это был один большой клубок из собак. Катя бросилась в эту кучу, пытаясь отбить и спасти Ав-ву. Она хватала собак и пыталась оттащить, но у нее не хватало сил. На шум, лай и Катин крик сбежались соседи, которые стали растаскивать собак. Когда удалось растащить и разогнать собак, Катя увидела Ав-ву, она лежала на дороге и тяжело дышала, она была вся в крови. Вокруг нее, где шла борьба, валялись клочки разной шерсти и было много следов крови. Катя бросилась к ней, наклонилась, поцеловала ее в морду, гладила по голове и сквозь слезы умоляла ее встать. Ав-ва лежала, не шевелясь. Кто-то из соседей поднял ее и на руках отнес на участок, оттуда ее уже увезли к ветеринару.

С Ав-вой ветеринар занимался несколько часов. Все это время Катя сидела в коридоре и рыдала. Она с утра ничего не ела и не хотела даже думать о еде. Уже поздно вечером, после операции, Ав-ву положили под капельницу, она все еще была под наркозом. Ветеринар сказал, что если утром очнется, то будет жить.

Всю ночь Катя просидела возле Ав-вы.

Ав-ва лежала на операционном столе, рядом на стуле сидела Катя, она положила свою голову на стол, ее лицо было около носа Ав-вы, она чувствовала ее горячее дыхание, рукой Катя гладила по голове Ав-ву.

Катя так и не уснула, уже утром, часов около восьми, Ав-ва приоткрыла глаза, посмотрела на Катю, едва заметно шевельнула кончиком хвоста и… перестала дышать. — Олег замолчал.

Мы сидели молча.

Олег залпом выпил коньяк, поставил рюмку на столик, встал и вышел в туалет.

Когда он вернулся мы уже не разговаривали, в плоть до посадки.

Олег предложил довести меня до города, я отказался, так как меня встречали. Я вышел из самолета и шел по коридорам аэропорта, а впереди я еще долго видел над толпой людей широкие плечи Олега и его лысину.

ЖЕНЯ + ЖЕНЯ

Евгений Петрович сидел в саду, на своем любимом месте, на старой лавочке, которая вросла ножками в землю. Только в этом месте, сквозь деревья, которые росли по всему участку, можно было увидеть относительно большой кусок неба и проплывающие по нему облака. Все то время, что он здесь живет, а здесь Евгений Петрович, впервые появился еще совсем молодым парнем, которому не было и двадцати пяти лет, лавочка всегда стояла на этом месте с ножками, вросшими в землю. Этот участок тоже был закрыт со всех сторон деревьями, которые скрывали его от посторонних глаз. За счет большого количества деревьев в саду создавался свой микроклимат. В зной и жару здесь было прохладней, чем на улице, а в более прохладную погоду, особенно это было заметно зимой, на участке было теплее за счет того, что деревья не пропускали сюда ветер и холод. Особенно это чувствовалось в тот момент, когда выходишь с участка или заходишь на него. Разница между зноем и прохладой, ветром и спокойствием ощущалась особенно. На участке росли в основном столетние ели, поэтому участок был зеленым даже зимой. За счет берез и кленов, которых тоже было достаточно, участок выглядел особенно красиво осенью, когда листья березы становились желтыми, а листья кленов окрашивались частично в желтый, а частично в красноватый оттенок. Дача была построена родителями тещи в довоенные годы, когда елки, по рассказам тещи, были чуть выше ее отца. На даче никогда не было ни огорода, ни сада. Единственным исключением был, пожалуй, период войны, когда елки были еще маленькими и не давали тени, а весь участок был перекопан под огород, голод делал свое. Второй период, когда дача использовалась как сельскохозяйственный объект, это девяностые годы, тогда на даче разводили кур.

Евгений Петрович любил сидеть на этом месте и смотреть на небо, словно сквозь окно, которое образовалось между веток деревьев, в высоту, на проплывающие мимо облака. Он вообще любил эту дачу, любил этот маленький, тихий оазис среди суматохи и шума неизбежно надвигающегося города, который, словно огромный дракон, пожирал маленькие домики, подходя все ближе и ближе к этому участку. Уже выйдя на улицу, можно было увидеть высотные дома, которые построили буквально два-три года назад. Евгений Петрович любил тень, которую создавали деревья, любил эти старые ели, несмотря на массу забот, которые они приносили, засыпая своими иголками все вокруг. Любил запах смолы, иголок, который исходил от них. Он любил это место, за то, что связывало его с ним, что было ему очень дорого и близко. Кроме того, он понимал, что в скором времени это место бесследно исчезнет, как исчезли участки в соседнем поселке, и от осознания всего этого, от близкой гибели этого места, он проникался любовью к нему еще сильнее.

Вот и сейчас Евгений Петрович сидел на лавочке, смотрел сквозь еловые ветви вдаль, на небо, на облака, он задумался, закурил. Он обдумывал все то, что сказали ему его дочь и зять, мысли заняли его сознание, он думал о будущем, думал о прошлом, думал о людях, которые здесь были, были с ним, и которых уже нет.

Мысли подхватили его и увлекли куда-то очень-очень далеко от сюда…

***

— Скажите, пожалуйста, а который сейчас час?

Этот вопрос вывел его из задумчивости, он автоматически, не глядя на спрашивающего, посмотрел на свои часы, которые показывали без пятнадцати семь.

— Восемнадцать сорок пять, — сказал он и только теперь посмотрел в ту сторону от куда был задан вопрос.

Он увидел трех девушек, стоявших недалеко от него. Две девушки стояли друг напротив друга, одна из них держала другую за локоть. Третья девушка стояла чуть в стороне. На его ответ две девушки переглянулись, одна девушка что-то сказала другой, и они рассмеялись.

— Спасибо, — сказала одна из них, и девушки опять рассмеялись.

Две девушки постоянно о чем-то переговаривались, смеялись, они явно обсуждали его. Третья девушка, которая стояла рядом, в отличие от своих двух подруг, в обсуждении с ними участия не принимала, так откровенно, как они на него не смотрела, хотя постоянно бросала на него взгляд. Когда же он смотрел на нее, она опускала глаза вниз. Девчонки ему понравились, он был бы не против с ними познакомиться.

— Поступаете? — спросил он.

— Нет, мы уже учимся, — и две девушки опять засмеялась.

— У нас? — и он указал на здание анатомички при первом медицинском институте.

— Нет, мы из педа [1], — и они опять засмеялись.

Он все чаще посматривал на третью девушку, которая выделялась из этой троицы, чем-то она притягивала его взгляд к себе, да и все же понравилась она ему, пожалуй, больше, чем две другие. На ней был легкий сарафан, а ее короткие, рыжие косички, которые не доставали до ее плеч, привлекали его внимание. Несколько раз, когда он смотрел на нее, и они встречались взглядами, тогда они несколько раз улыбнулись друг другу.

— Женька, на, держи! — его толкнул высокий, худой парень в очках, с толстыми стеклами, в руках которого была потертая папка, завязанная тесемками, — что, смотришь, на, держи, читай, но имей в виду, в пятницу вернешь — и он протянул ему папку.

— Что это? — не сразу понял Евгений.

— Что — что, Солженицын! Что еще?

— Ты чего орешь? — спросил Евгений и быстро убрал папку в сумку.

— Да ладно, не дрейфь, все хорошо. Читай, наслаждайся, а мне пора, пока, — сказал высокий парень скороговоркой и так же неожиданно исчез, как, и появился.

Евгений посмотрел в ту сторону, где только что стояли девушки, но там их уже не было. Оглянулся по сторонам, но их то же нигде не было. Они пропали. Он очень пожалел, что Петька отвлек его, девушки понравились ему и вполне можно было завязать с ними знакомство. А кроме того, девушки вроде бы тоже были не против, а теперь их нет.

Евгений учился в Первом медицинском институте. На его выбор пойти в медицину большое влияние оказала его тетя — врач, известная в медицинском кругу как одна из лучших врачей-диагност. К ней обращались за консультацией не только пациенты, но и врачи со всего Советского Союза. Также на выбор повлиял дядя, ее муж — военный хирург, оперирующий в госпитале им. Бурденко.

Евгений был поздним ребенком, ему не было еще трех лет, когда он остался сиротой. Евгения усыновили старшая сестра матери, которой на тот момент было уже пятьдесят пять лет, и ее муж, которому было почти семьдесят. Своих детей у них не было, и когда с родителями Жени случилось несчастье, они, не задумываясь, взяли его к себе. Вопрос об усыновлении очень долго не мог решиться, им везде отказывали, ссылаясь на их возраст, и только после того, как были подключены все связи, и после звонка из МГК КПСС [2], вопрос об усыновлении был решен буквально за один день. До окончания Евгением школы дядя не дожил. Жили они в трехкомнатной квартире, в большом сталинском доме на Русаковской набережной реки Яузы. В их доме, где все было пропитано медициной, одна из комнат была заставлена медицинскими книгами, да и в других комнатах были везде разбросаны книги, журналы по медицине. Все разговоры между тетей и дядей, а также с многочисленными гостями, приходившими в дом, велись исключительно о медицине. Поэтому другого пути, как медицинский, Евгений для себя не видел. Евгений закончил пятый курс и перешел на шестой медицинского института, работал на подстанции скорой помощи, где по мнению тетки, он зарабатывал не деньги, а опыт, которого можно получить здесь гораздо больше, чем в любом институте, причем не только медицинского, но и жизненного. К своим двадцати двум годам у него не было постоянной девушки, были короткие, мимолетные знакомства, но так, чтобы постоянной, до трепета в груди, той, из-за которой ночи становятся бессонными, такой у него не было. Девушки нужно больше уделять внимания, а этого Евгений дать им не мог: много времени он посвящал учебе и работе, но самое главное, наверное, не было той, ради которой можно было на это найти время. Периодически эта ситуация начинала его не то чтобы волновать, скорее огорчать, особенно каждый раз он это чувствовал по окончании очередного курса — весна, пробуждается все вокруг, впереди лето, девчонки снимают уродливую зимнюю одежду и оказываются в платьях. Они словно бабочки, которые выпорхнули из кокона и, расправив крылышки, полетели навстречу солнцу. Обдумывая, все это, ругая про себя всеми словами, которые он знал, Петьку, что вот опять произошел «облом», он пошел в сторону станции метро Фрунзенская. Была суббота, впереди воскресенье, на скорой помощи выходные, учебы нет, можно весь день читать Солженицына, который лежал у него в сумке. Евгений спустился вниз, дождался своего поезда, вошел в вагон, народу было мало, садиться на свободные места он не хотел, чтобы потом не вставать и уступать место, т.к. следующая станция была Парк-Культура, а там, как обычно, могло войти много народу. Он встал у противоположных от входа дверей. Поезд въехал в туннель. Евгению очень хотелось достать папку и начать читать Солженицына, он даже засунул руку к себе в сумку и зажал папку между пальцами, но он прекрасно понимал, что это самиздат и за такую литературу ему ничего хорошего уж точно не будет, а читать ее в таком людном месте, как метро, и подавно. Он вынул руку из сумки, застегнул молнию, поднял глаза и обомлел. Впереди, у следующих от него дверей, стояла она. Да, да, это была та самая девушка с рыжими косичками. Девушка стояла лицом к нему, и, так как она читала книжку, она его не заметила. Евгений, не колеблясь, пошел вперед и подошел к ней.

— Снова здравствуйте, хотя мы еще не здоровались, — сказал он.

Девушка вздрогнула, оторвала взгляд от книги, посмотрела на Евгения и, узнав его, улыбнулась ему.

— Здравствуйте, — ответила она.

— Меня Женей зовут, — сказал он ей.

Девушка снова улыбнулась: — Меня тоже зовут Женя.

— Надо же, — сказал он, — так это знак.

— Может быть?

— Что читаете?

— «Американскую трагедию», — она держала книжку так, что указательный палец лежал в ней между страниц. Книга была прочитана где-то на половину.

— Клайд уже познакомился с Сандрой?

— Да, но он еще с Робертой, а она беременна.

— Там все только начинается.

— Только не рассказывайте, что было дальше, — она улыбнулась и посмотрела Евгению в глаза.

Именно сейчас он заметил, что глаза у нее зеленого цвета, а кончик и крылья носа были покрыты веснушками. — Как солнышко, — подумал он.

— Как хорошо вы знаете произведение, — с удивлением сказала она, — я так все подробно не запоминаю.

— Я тоже не запоминаю, просто я только что прочитал ее, поэтому хорошо еще помню.

Они проговорили всю дорогу, пока ехали до станции метро Речной вокзал. Он хотел проводить ее дальше, до дома. Но она отказалась, и он поехал обратно к себе в Сокольники, радостный и счастливый. За короткое время их общения он узнал, что Женя в этом году закончила первый курс Московского педагогического института, того самого «педа», что граничит с их анатомичкой. Училась она на филологическом факультете. Узнал, что подруг, которые так смеялись, когда он увидел Женю в первый раз, зовут Света и Наташа. Узнал, что он им действительно понравился, узнал, что они учатся все вместе, и их троих отправили работать в приемную комиссию, и сегодня у них был последний рабочий день. Узнал, что Женя живет с мамой и бабушкой. Но самое главное, у него в кармане лежал заветный листок с ее номером телефона.

Когда Евгений приехал домой, первым делом он набрал на телефоне номер с того самого листочка и проговорил с Женей часа два. Они договорились встретиться на следующий день.

— Садись обедать, все уже остыло, — сказала Антонина Андреевна и, посмотрев на Евгения, добавила, — о, да, ты, похоже, влюбился.

— Да, ма.

Евгений тетю называл «ма», хотя он знал, что Антонина Андреевна не его родная мать, что его усыновили, тем не менее называл он ее именно мамой.

— Вот я и смотрю, весь сияешь, наконец-то влюбился.

— Да, это я про обед, что обедать буду.

— Ну, ну, и я про это, — и она улыбнулась, глядя на него.

Отношения между Женями развивались стремительно быстро, и уже начиная с сентября месяца, следующего учебного года, они по возможности встречались каждый день, хотя бы на час, на полчаса. Они влюбились друг в друга по уши. Звал Евгений свою любимую за ее рыжий цвет волос и веснушки — Солнышко. У него было мало свободного времени, последний курс института, работа на скорой, но, несмотря на все это, они находили возможность встречаться, так как в этом у них была потребность.