До 1969 года наша семья жила в этом областном центре. Жили вчетвером. Четвёртой была моя бабушка по материнской линии. Квартира была коммунальной и состояла из трёх комнат. Мы занимали две.

Коммунальная квартира, ласково называемая в простонародье коммуналкой — это жилище на несколько хозяев. В ней общими являются все помещения, кроме жилых комнат. Прихожая, кухня, санузлы — всё общее. Приборка и содержание мест общего пользования производилась совместно, по очереди.

Кто жил дружно, кто-то ругался, кто-то влюблялся. Так жили и мы, поддерживая санитарно-гигиенические условия и комфорт в нашей квартире. За счёт бабушки! Я пошутил.

Бабушка моя была человеком неконфликтным и добродушным, но в вопросах чистоты и порядка была непреклонна, являясь непримиримым врагом неряшества и бардака. Поэтому у нас всегда царили уют и комфорт. Не трудно догадаться, что эта непримиримость, порой, создавала некую напряжённость в отношениях с неряшливыми соседями.

Особый шарм квартире придавал кот по кличке Яцек. Он был полноценным членом семьи и любимчиком у всех наших соседей. А плут он был отменный. Соседи по дому часто просили у бабушки дать им Яцека, как сейчас принято говорить, в аренду на пару ночек, что бы он мышек половил. Надо сказать, охотник он был азартный.

Весной 1969 года отчим, к моему огромному сожалению, принял решение сменить место жительства. Причиной стала его новая работа в небольшом элитном городке в шестидесяти километрах от областного центра.

Я устроил бунт, но его подавили. Мне даже не дали закончить пятый класс, и с последней четверти я уже ходил в другую школу в том маленьком городишке. Тогда ещё это был полузакрытый посёлок Заречный — посёлок энергетиков Белоярской атомной электростанции.

Бабушка осталась одна. Комнаты были смежными, с выходом в узкий коридор, напротив двери в ванную комнату.

Отдельный вход был у соседей и выходил в огромную прихожую, по размеру, как большая комната, только без окон.

Кухня была около шести квадратных метров. Не разойдёшься, пусть в тесноте, но с газовой плитой. Так жили многие люди той эпохи.

В то время нашим соседом был одинокий мужчина. Среднего роста, проявился уже пивной животик. Был он скрытный, нелюдимый, незаметный. В квартире только ночевал. Кухней не пользовался, разве только утром или вечером заходил чайник разогреть. Был опрятен и чистоплотен. Баб в дом не водил. А бабушке давал три рубля в месяц в качестве компенсации за мытьё полов в местах общего пользования.

Несмотря на его особенные черты характера, мне этот странный сосед был интересен тем, что он виртуозно играл на гитаре и трубе. Знал три языка: английский, немецкий и французский. На полках книжного шкафа стояли книги на иностранных языках не советского издательства, сборники нотных изданий для шести струнной гитары, В книгах были вложены закладки и сделаны карандашом пометки на полях. А потому было видно, что книги читали, а не украшали ими интерьер.

Я был вхож в его личное пространство — в его комнату. Обычная комната закоренелого холостяка с минимум мебели.

Возможно, ему нравилась моя пытливость. Я, по наивности, часто обращался к нему с некоторыми вопросами. Кругозор его, казалось, был безграничен. Так и завязалась дружба.

Когда я приезжал к бабушке на каникулы или по выходным, он учил меня игре на гитаре и английскому языку. Консультировал по радиотехнике, которой я занимался в радио клубе с середины шестого класса, не зная ещё из физики ничего про электричество. Уж очень сильно меня тянуло к таинствам радиотехники и радиосвязи. Сокровенной мечтой было освоение «морзянки». Сосед владел этим способом общения. Когда по вечерам оживал коротковолновой эфир, он включал радиоприёмник, находил какую-нибудь радиостанцию и расшифровывал мне текст передачи. Правда, в основном это был набор цифр. Так сосед, чужой человек, вносил свою лепту в моё самообразование и расширение моего кругозора. Хороший был мужик. И обладал он талантом преподавателя. Я бы не отказался от такого отца.

Мой же отчим не имел ничего общего с ним. Ну, подумаешь — красавец. А руки не к тому месту пришиты и кругозор нулевой. В голове только работа — в своей сфере он был дока. Добрый и не скупердяй. Это устраивало мать, да и меня тоже. На безрыбье и рак — рыба. Я, конечно, опять шучу. Я ему очень благодарен.

Годами позже до меня дошла информация, что наш сосед был агентом КГБ. Карьера его оборвалась в Лондоне. Тогда он работал в советском посольстве. Был объявлен персоной «нон грата» и выдворен из Англии в двадцать четыре часа. Закончил свою карьеру в звании капитана КГБ и работал рядовым инженером в отделе труда и зарплаты на заводе. Ничем не приметный, обычный советский человек. Но бывших КГБэшников не бывает, а потому думаю, что кроме учёта трудодней заводчан, выполнял и другую работу. Читатель догадался, да?

На публике его можно было увидеть на похоронах, играющим в духовом оркестре. Зарабатывал свою «трёшку» за ритуал.

Много воды утекло с тех пор. Потому диалоги уже не могут быть воспроизведены дословно. Но они несут смысл сказанного и сохранена манера говорящего. Мальчишеские выводы тех лет поменялись, вплоть до разворота на сто восемьдесят градусов или утвердились окончательно.

Глава 1.1

Заканчивалась вторая декада июня 1972 года. Позади восемь классов. Свидетельство об окончании восьмилетки на руках. Без троек.

Многие ребята из класса покинули школу. Даже в те времена не все семьи имели возможность дать детям десятилетнее образование. Были и дети из неполных семей. А некоторые ребята сами не хотели учиться. Рвались в большую жизнь.

В нашей семье и разговоров не было о том, где мне продолжить образование. Только десятилетка. Этого хотела мама. Да и в авиацию, куда я мечтал с раннего детства, восьми классов было бы недостаточно. Родители не препятствовали моему выбору.

Впереди всё лето! Я еду в город к бабушке! Кто-то ехал к бабушке в деревню, я же, наоборот — в большой город. Там больше друзей.

Прихватил с собой гитару, на которой начал играть с шестого класса. Благодаря упорству, усидчивости, кружку гитаристов при дворце культуры с прекрасными преподавателями и соседу по коммуналке, я за два года неплохо продвинулся.

Умчался первым автобусом. Утро было тёплое и солнечное. В открытые окна автобуса влетал тёплый ветерок, хлопали занавески. За окном автобуса проносились поля и перелески. Мелькали деревенские домишки и мостики через небольшие речушки, которые летом были больше похожи на ручьи.

Деревня уже проснулась. Дорогу нам преградило стадо коров. Нехотя они переходили проезжую часть. Подпаски — мальчик и девочка, наверно, моего возраста подгоняли ленивых коров. Верхом на коне появился мужчина. Он хлопнул плетью, и стадо зашевелилось. Дорога свободна. Пастух пришпорил коня и помчался по обочине наперегонки с нашим автобусом. Водитель принял вызов пастуха, и через несколько секунд наш железный конь далеко вырвался вперёд. Где-то на развилке дорог прихватили попутных пассажиров.

Душа ликовала в предчувствии свободы. Никогда я до этого не испытывал такого радостного состояния в предвкушении каникул. И на то была причина. Но знал бы я тогда, хоть намёком, навстречу чему мчит меня ранним утром ЛАЗ-695.

Прибыли на автовокзал. Ещё минут сорок на троллейбусе, пять-семь минут пешком, и я влетаю в подъезд, чуть не сбив с ног выходящую девушку. Извинился на ходу, даже не взглянув, кого протаранил, едва не размазав её по стенке.

Ещё в троллейбусе мочевой пузырь призывал мою совесть лопнуть, а его пожалеть, то есть навязчиво «предлагал» мне выйти из троллейбуса и побежать в кустики у какой-нибудь ближайшей остановки. Потому летел пулей.

Ткнулся в дверь квартиры. Слава богу, дверь уже была открыта. И в туалет…. Успел: и совесть не лопнула, и пузырь цел.

Вот так ранним утром я прибыл домой, продолжая по-прежнему называть квартиру в городе домом.

Тут всё моё. Здесь моя Родина. Друзья, свобода. А ещё: хорошая девочка Оля в нашем подъезде на втором этаже. Ожидание встречи с этой девочкой и было причиной моего приподнятого настроения.

Гитару вёз с собой, чтобы показаться ей. Да ещё утереть ей нос тем, что я тоже не лыком шит и могу играть на гитаре современные песни, а не пищать на скрипке нудные гаммы и скучные произведения классиков.

Оля моя подружка. С третьего класса мы жили в одном дворе, рылись в одной песочнице и бегали по крышам сараев до моей насильственной отправки в ссылку в деревню. Ссылкой я называл переезд. Учились в одной школе в параллельных классах. Вообще-то, первого сентября 1964 года мы оказались в одном классе, и нас Елена Ивановна посадила за одну парту. Так и познакомились и в первый же день подружились.

В те годы редко кто из родителей сопровождал первоклашек до школы, и, разумеется, почти никто не встречал. Так было и с нами. А потому после уроков я проводил её домой — жила она почти по пути к моему дому, потому сделал небольшой крюк и довёл её до подъезда.

Оля была хрупкая, как тростиночка, потому я и предложил нести её портфель. И это стало обычным делом. Но после зимних каникул её перевели в параллельный класс.

Зимой 1967, когда я учился в третьем классе, мы переехали в этот дом, и с Олей оказались совсем рядом — в одном подъезде. А я на зависть её одноклассников так и продолжал носить Олин портфель.

В те, шестидесятые, для пацанов это дорогого стоило, и не каждая девочка могла позволить себе такое. Грозило услышать вслед от острословов расхожую поговорку: «Тили — тили тесто, жених и невеста». Но Оля доверяла мне свой портфель безо всяких комплексов. Короче, проблем в общении с Олей не было. А после минувших зимних каникул, проведённых вместе, я понял, что мой переезд лишил меня общения с верным другом. И теперь я очень хотел её видеть.

Но вернёмся к повествованию.

Осматриваюсь в прихожей. Появился холодильник, обувная полочка. На ней одна пара женских туфелек. Размер туфелек впору для Золушки.

Бабушка, не дав передохнуть, начала рассказывать, что сосед съехал, что вернулся к жене, которая его оставила лет пятнадцать назад. Это всё, что мы знали от него самого.

Бабуся села на стул и выдохнув, с сожалением сказала:

— Переехал Лёня-то. Жена забрала к себе. Умный, вроде, мужик, а квартиру, похоже, сдал заводу. Мог бы разменять квартиру жены и эту комнату. Так сдал, дурачок. Дочь ведь есть, позаботился бы о ней.

От этой новости я расстроился. Хоть сосед мне в отцы годился, а я теперь будто потерял хорошего друга.

— А ты-то чё переживаешь? — спросил я.

— Так ведь такой удобный сосед-то был, — с сожалением произнесла она.

Потом приободрилась.

— А ты рад будешь новому-то соседу! — с таинственной улыбкой сообщила бабуся, — лётчик он.

— Мне с того что? На самолёте, что ли новый сосед меня катать будет? — мелькнула в голове мысль.

Но бабусину информацию принял к сведению. Сосед-лётчик — это может быть очень интересно.

Решил пошутить:

— Ага, в женских туфельках ходит. Как не обрадоваться.

— Трое их поселилось-то.

— И все трое лётчики? И все в туфельках ходят? — я глупо продолжал шутить.

— Этакаво Лёньку-то, тихушника такого, не найти больше. Кто мне трёшку в месяц теперь давать будет?

Да, бабушка права — такого не найти. Кто теперь по радиотехнике консультировать будет? Кто теперь поможет собрать и настроить радиопередатчик коротковолновика-любителя? Жалко! В радиоклубе это на год затянется. Конечно, без радиоклуба регистрацию передатчика мне тоже не получить.

— Что, допекают новые соседи? — продолжил я диалог с бабусей.

— Нет. Их дома-то не бывает. Сам-то всё в полётах. Побудет дома два-три дня, и опять, не меньше чем на неделю. По всей стране летает. Таня тоже по какому-то «скользкому» правилу работает. То на сутки уходит. То по двенадцать часов. Выходные посередь недели бывают. Сынишку вот надысь Саша к матери в деревню увёз. В школу пойдёт нынче. Танюшка на сутки ушла. Тебе, поди, попалась во дворе.

С коих пор бабуся соседок уменьшительно-ласкательно стала навеличивать? Что-то невероятное!

— Ну вот, опять повезло тебе! Что за скользкое правило? — я засмеялся.

— Ага, Таня-то всё драит и драит. Чё унитаз чистить всё время? Ох и чистюля! И так всё блестит, как у кота …, — прервала свои размышления бабуся.

Эта фраза всё поставила на свои места. Бабушка рада соседке-чистюле! Потому и Танюшка. А не Танька.

Я заржал!

— Договаривай уж! Охальница, — продолжал я подтрунивать над бабушкой.

Бабушка не обратила на мою реплику внимания.

— Есть с дороги-то хочешь, а?

— Ба, а молоко есть? — поворачиваюсь, а бабуся уже улетучилась и загремела посудой на кухне.

Разложил вещи. На всё лето эта комната будет моя.

На тумбе, типа комода, стоял мой раритет: телевизор КВН-49. Первый массовый телевизор в СССР. Телевизор покупал мой отец вскладчину с дедом. Сам ящик телевизора здоровенный, а экранчик малюсенький — диагональ всего восемнадцать сантиметров. И огромная линза для увеличения размера экрана.

Телевизор был «жив», благодаря моим познаниям в радиотехнике и неоценимой помощи бывшего соседа. Только смотреть его надо было в темноте. Яркость экрана была очень низкой из-за того, что выгорел люминофорный слой экрана.

Дверь в комнату приоткрылась, опускаю взгляд вниз двери — там морда кота. Смотрит мне прямо в глаза.

— Яцек, ты что ли? Ну и рожу ты наел себе!

Кот вальяжно подошёл ко мне. Узнал. Давай тереться ухом о мою ногу.

— Он! Кто ж ещё-то? — отозвалась вместо кота за дверью бабуся, — стащил вчера у новых-то соседей кусок мяса, злыдень. Всё нажраться не может. Уж всех голубей во дворе перевёл. Гад, ловит их и домой жрать тащит. Поганые голуби-то, на помойках пасутся, а он их в дом тащит. Окно в кухню всё время открыто. Только и делаю, что перья в коридоре убираю. Да окно на кухне постоянно мою. Перед соседями неудобно за этого засранца. Ладно, хоть в доме не гадит. А то бы я ему…

— Они не против, что кот в доме? — прервал я воинственный настрой бабушки.

— Да нет! Лёша с ним играет. Этому, коню побегать да попрыгать за бумажкой на верёвочке. Лёша тут золотнику от конфетки привязал, так мохнорылый-то чуть с ума не сошёл. Ох и носился. Они там так хохотали. Нет, вроде, не против кота. Кормят. С Лёньки-то фиг чё получал. Куска хлеба у него не всегда найдёшь.

Про кота бабуся могла говорить подолгу. Кот был очень крупный. Весил килограммов семь. Как-то бабуся, удивляясь его размерам, запихала его в авоську и взвесила безменом. Шести килограммовой шкалы этих хозяйственных весов не хватило — весы зашкалили!

— Иди-ка молочка с булочкой перекуси. К обеду супчик сварю. Картошки тебе нажарю.

Я вошёл в её комнату. Бабушка шила. На столе стояла швейная машинка, недошитый халатик лежал на столе. Маленький. Точнее, не очень больших размеров.

Бабуся обшивала весь ближайший околоток. Клиентами её были в основном крупногабаритные бабы. На таких «бомб» в магазине халатик-то купить было трудно. Одну соседку из подъезда я за глаза так и звал — Тонька-бочка!

Такса у бабуси была стабильная: трёшка — халатик, пятёрка — платье.

Я устроился. Вот и встреча с друзьями. И всё как обычно. Только Олю ещё не видел. Не решился к ней зайти. Разволновался немного. Последнее время трепетно становилось на душе, когда вспоминал о ней. Красивая девочка.

Вечером увиделся со своим старшим другом. Толян! Он был старше меня. Он уже отслужил в стройбате. А за плечами, вдобавок, была детская колония. Руки в наколках, какие-то колечки на пальцах выколоты. Толян объяснял, что эти колечки означают ходку на малолетку. Драчун — в смысле, что умел драться отменно, при этом не задира, но охальник и сквернослов, каких поискать надо. Конечно, выпивал. Работал электромонтёром. Специальность эту в армии получил.

Толян — это человек, с которым можно пойти в разведку. Не знаю, но почему-то он с уважением относился ко мне. Как-то так получилось. Бабушка не одобряла мою дружбу с ним и за глаза называла его бандитом. Даже побаивалась его. Но с родителями Толяна была в дружбе. И я знаю, что бабусю они тоже очень уважали.

Я тоже похулиганить был не прочь. Так — для бравады! Толян сгонял в магазин, притащил «бомбу». Так называли бутылки 0,8 литра с дешёвым вином «Волжское» или «Рубин». Какая, всё же, это была отрава!

Ещё на «хвост упал» парень из соседнего подъезда. Засели в сарае и напились, точнее — я напился. Мне, понятно, много ещё не надо было. Быстро закосел.

Домой вернулся втихушку. Дома — никого, тишина. Вспомнил: бабушка всегда на два-три месяца летом устраивалась сторожихой в хлебный магазин. Там не столько сторожила: главное дело — это принять ночную хлебовозку. И, край, в семь тридцать утра, она уже могла быть дома. Если, конечно, с кем-нибудь языком не зацепится во дворе. Обычно это была дворничиха. Уходила бабуся на работу к восьми вечера. Работала без выходных. Говорила, что зимой отоспится.

Я лёг. Затошнило. Сходил, слил излишки. Стало легче. Уснул.

Проснулся часов в десять, а может и позже.

— Виталька, ты чё, опять напился с Толькой вчера? Перегаром-то вон чё прёт в комнате, — это вместо приветствия начала бабуся утренний диалог.

Бабушка ворчала, что опять я с Толькой снюхался. Что опять по сараям буду торчать со своим дружками. И что рожи-то у нас с Толькой бессовестные.

— Вот, Виталька, скажи мне — кто твой друг? Ты своего Тольку назовёшь! А он — бандит. Значит и ты бандит. Весь двор в страхе держите, — с сарказмом закончила бабушка выкладывать логическую цепочку.

Это уж было чересчур — бабусю несло «по-чёрному». Она немного преувеличивала, что только и буду прожигать жизнь в увеселениях. За лето я два раза окучивал три сотки картошки, которую высаживали в поле. И тот же Толян не раз помогал. Он тоже работал, как сказала бабушка, по скользкому правилу. Так она называла скользящий график работы. И потому, томясь от безделья, когда выходные выпадали на будние дни, помогал мне. При необходимости — и я ему. А ещё чистили овощную яму, ремонтировали её. Да мало ли по дому дел было. Даже бабушкину машинку швейную настраивал. Научился по учебнику для профтехучилища.

Когда-то Толян научил меня драться. Драться так, как дерётся отборная шпана. Я сам его попросил. Ибо тяжко было вливаться в пацанскую жизнь в том элитном посёлке. Элитный, а нравы, как в деревне. Я года полтора был чуть не изгоем. Чужак — одно слово. Недели не проходило, чтобы с кем-нибудь да не сцепится.

Вообще-то, драться я умел — живя в бараке без этого никак нельзя. Но в бараках были честные драки. До первой крови! И никто и никогда несмел добивать проигравшего в драке. У меня тактика страдала — я никогда не бил первым. Всё ждал, когда меня разозлит пропущенный удар. И это было не правильно.

В зимние каникулы, когда ещё учился в седьмом классе, я обратился к Толяну за помощью.

Две недели за сараями «чистили» друг другу морды. Дрались по-настоящему. Толян сказал, что имитировать драку — смысла нет. Надо зло и ловкость в себе развить, неожиданность и вероломство, бить наверняка, наповал.

А ещё сказал, что надо вовремя «свинчивать», пока от вероломства «козлы» не очухаются. Сказал, что «не западло» и вовремя «ноги сделать», против толпы всё равно не устоять. Если против двух-трёх, то ещё, куда ни шло.

Когда у Толяна после пары очередных потасовок засиял фонарь под глазом и уже не заживали разбитые губы, он сказал:

— Ну, всё, хватит. Дальше отрабатывай сам на других. Главное, Виталька, ты удар стал держать, и прыти в тебе добавилось. Действуй, как я учил. Никогда не уходи сразу в глубокую оборону. Почувствовал, что будут бить, бей первым. Бей так, чтобы «козёл» был «отключён», хоть на минуту. А сам успевай. Но и никогда не задирайся.

Вообще то, приведённые выше фразы были сдобрены русскими ядрёными словечками.

Морда моя тоже уже была вся в синяках. Мать только ахнула, увидев меня, когда я вернулся с каникул. Будто раньше не замечала, что всё время ходил с разбитой рожей. Правда, я не имел привычки жаловаться.

Уже в феврале показал своим обидчикам. Действовал, как Толян учил. Пред двумя ублюдками я не занял глубокую оборону, а вероломно с первого удара сбил с ног одного и успел разбить нос второму. Первый пытался подняться, грозил размазать меня, но получил пинок в лицо. Наверно, это было излишне.

Удачно начатый отпор вдохновил меня, и я вошёл в раж. Разумеется, что морду мне тогда тоже начистили. Я тоже хорошо получил. Ведь подключились набежавшие дружки. Нас разняли.

Мужик, разнимавший нас, сказал, что нельзя так жестоко бить. Но спросил, кто научил. Я специально сказал, что друг с зоны пришёл, он и научил так драться и хлёстко бить.

Мужику я тому благодарен, что разнял нас. Ведь я, руководствуясь советами Толяна, уже было собрался сбежать с поля боя. Но остался. Я считал тогда, что физическая и моральная победа была на моей стороне. Но я бы точно и не устоял, забили бы меня всё равно, если б нас не разняли.

На льду остались пятна крови. У меня два фонаря под глазами и опухший нос, разбитые губы.

Стычка на катке началась прилюдно. Наблюдателей было много. Авторитет как-то разом пришёл. Больше не пытались лезть.

Я до сих пор задаю себе вопрос:

— А что, так слепы были учителя в школе? Они что, не видели мою разбитую морду. И не только мою. И никто не интересовался.

Школа была с высоким статусом. С уклоном на английский язык. В социальных сетях нет-нет, да и появляется коллективная фотография учителей той школы. И надпись: «Золотой педагогический состав». В школе натуральный бандитизм процветал, а они ничего не видели. Фальшивое золото.

Из всех учителей моих, у которых учился в той школе, только и могу выделить трёх педагогов: это преподаватели математики — Карамышева Вера Алексеевна, химии — Тихонова (Архипова) Тамара Егоровна и физики — Кукарцев Владимир Викторович. Все они в разное время были и моими классными руководителями. Я всю жизнь благодарен им за те знания, которые эти прекрасные преподаватели вложили в мои мозги.

Уроки Толяна по жизни мне тоже очень пригодились. Особенно в армии. Осознание того, что можешь дать отпор, давало ощущение свободы и уверенности в себе. Парень должен уметь постоять за себя.

Глава 1.2

Понеслись летние деньки. Новых соседей я так ещё и не видел.

Я теперь точно знаю, что это была пятница, 23 июня. Толян в тот день с работы пришёл слегка поддатый. Около восьми вечера собрались во дворе.

Дом наш угловой, как буква «Г». Со стороны двора часть дома размещалась напротив скамейки соседнего подъезда. С балкона, метрах в пятнадцати от скамейки, за нами часто любила наблюдать Оля — та девочка, с которой я крепко дружил с первого класса.

Я вынес гитару. Пели Высоцкого. Толян «тащился» от песенок типа «Зэка Васильев и Петров зэка».

Песен Высоцкого я уже знал море. На все случаи жизни. И уже став взрослым, я оценил его, как поэта, как человека с огромнейшим кругозором, очень талантливым и начитанным. По владению словом Владимира Семёновича Высоцкого я ставлю наряду с Маяковским В. В.

А их каламбуры! Например, у Маяковского в стихотворении «О советском паспорте» есть фраза: …и, не повернув головы кочан…; или там же: …берёт как бомбу, берёт как ежа, как бритву обоюдоострую….

У Высоцкого, в песне о хоккейном матче СССР-Канада есть такие строчки: Профессионалам, зарплата навалом. Плевать, что на лёд они зубы плюют.

На балконе появилась Оля. Высокая, стройная. Красивая девочка. Весёлая и компанейская. Кое-кто из пацанов во дворе завидовал мне, что с этой девочкой у меня очень доверительные отношения.

Я сразу сменил репертуар на популярную тогда песенку «Соловьиная серенада». Исполняли её ВИА «Поющие гитары». Кто постарше, должны помнить:

Если, скажем, однажды

Вдруг, случится такое:

Соловьи перестанут

Песни петь под луною

Кто поможет влюблённым

В их таинственном деле?

Кто для них будет петь

Соловьиные трели?

Я старался. Играл я на гитаре хорошо, достаточно виртуозно. Но вокальные данные у меня не очень. Голос-то мне никто не ставил.

Оля хлопала в ладоши, кричала: «Виталик! Браво». Вдруг убежала в комнату и через несколько секунд появилась на балконе. В руках — цветок в горшке. Она сделала вид, что хочет бросить его мне.

— Виталька, лови! — весело крикнула Оля.

Цветок! Это был колючий столетник в горшке — алоэ.

Мы с парнями ржали, будто кони. Оля умела, как сейчас говорят, приколоться.

— Виталька, привет. Ты когда приехал?

— Вчера утром.

— А почему ко мне не заглянул? — с напускной обидой в голосе спросила Оля.

— Не знаю…, — растерянно ответил я.

Я и правда, не понимал, что меня сдержало забежать к ней вчера. Будто застеснялся тех чувств, ещё непонятных и умом неосознанных, которые проснулись во мне совсем недавно.

— Ладно, прощаю! — с задорным смехом выкрикнула Оля, — ты уже классно играешь.

А у меня в душе появилось волнение от предстоящей встречи с Олей.

Потом были шлягеры: «Толстый Карлсон», «Люди встречаются, люди влюбляются», «Нет тебя прекрасней».

— Виталик, «Нет тебя прекрасней» — это ты про меня? — Ольга залилась звонким озорным смехом, — давай ещё раз спой.

А я смутился. Как-то уж очень откровенно, на весь двор, Оля озвучила мои мысли, которые совсем недавно появились в моём сознании. И правда, именно эти три слова в подсознании были адресованы ей. Последнее время, вспоминая Олю, где-то внутри меня разливалась томительная истома. Перед глазами вставал лучезарный образ этой девочки. И неимоверное желание взять Олю за руку и бесконечно долго идти по лесной тропинке. Так мы с ней гуляли в парке в минувшие зимние каникулы.

— Потом тебе скажу, — не нашлось чего-либо другого ответить на Олин провокационный вопрос.

— Виталик! Браво! — кричала Оля.

— Озорная она сегодня, — отметил я для себя.

Я вскоре охрип. Толян ткнул меня в бок, мотнул головой в сторону подъезда. Зашли. Он сунул мне под нос бутылку 0,7 литра с каким-то портвейном и предложил «прополоскать» горло. Я не отказался. После нас остальные парни по очереди посетили подъезд. Там в углу, под лестничным маршем, в вечном полумраке, стояла заветная бутылочка. Её туда предусмотрительно поставил Толян.

Вернулись на скамейку. Молчали, парни постарше курили. Я этим не увлекался тогда. Куда уж в пятнадцать-то лет. Но помаленьку пробовал спиртное. Тлетворное воздействие двора!

С дружком в школе прикалывались — переделывали популярные песни. Попала под раздачу и песня «С чего начинается Родина». Исковерканный нами вариант стал называться «С чего начинается выпивка». С таким заголовком кое-какие строчки в тексте песни и менять не стали: «С хороших и верных товарищей, живущих в соседнем дворе…». Вот так, через дворовое воспитание шло приобщение к спиртному.

Я отдохнул. От вина появился кураж. Толян ещё предложил заглянуть в подъезд. Ещё пивнул три-четыре глотка. Похорошело! Кураж крепчал.

В те годы я стал настоящим меломаном. Юрий Антонов, «Поющие гитары» и квартет «The Beatles» были для меня верхом совершенства.

Взял гитару и снова запел. Запел «Girl» — хит «The Beatles». Эту песню меня научил играть, теперь уже бывший, бабушкин сосед Лёня. Он натаскал меня играть довольно сложную и виртуозную партию на гитаре. Научил прекрасному произношению этой песни на английском. Хотя уже был и вариант русского текста. Исполнил её Валерий Ободзинский.

Я спел один куплет на английском языке и уже сделал проигрыш, чтобы запеть на русском, как сзади послышалось цоканье каблучков. В поле зрения вошла девушка. На каблучках, в чёрной юбочке чуть ниже колен и белой блузочке.

Она прошла ещё шагов на пять-шесть вперёд. Остановилась, повернулась лицом к нашей компании, изящно склонила свою прелестную головку чуть на бок и с явным интересом стала смотреть на меня. И показалось мне тогда, что смотрела она с неким удивлением.

Слегка смугленькое милое личико, чуть пухленькие губки, тёмные глазки, тёмные волосы, красиво уложенные, и эта её чёлочка, делали незнакомку неотразимой.

Я запел первые строчки «Girl» — «Девушка»:

Я хочу вам рассказать,

Как я любил когда-то,

Правда, это было так давно.

После этих слов незнакомка мило заулыбалась и продолжала с неподдельным любопытством смотреть мне в глаза.

Во мне что-то ёкнуло. Как же она была очаровательна! Невозможно было оторвать от неё взгляд. Я пел и смотрел на неё.

Песня кончилась, гитара замолчала, а я, как заколдованный, не в силах был оторвать своих глаз, так и продолжал смотреть на красавицу.

Толян ткнул меня в бок:

— Ты чё?

Оцепенение прошло. Я никак не мог понять, как удалось доиграть сложную партию гитары без ошибок, не поглядывая на гриф гитары.

Оля с балкона опять кричала «Браво», хлопала в ладошки и делала вид, что запустит в меня этот горшок со столетником:

— Виталик, лови!

Незнакомка, оглянувшись на Ольгин балкон, мило заулыбалась и тоже захлопала в ладошки. И всё также, держа головку, слегка склонив её вправо, спросила:

— Ты уже успел полюбить? Но ты ещё так молод, совсем ещё мальчик! И давно ли случилась твоя любовь? И часто тебе снятся такие грустные сны?

Голосок её лился, как ручеёк — серебристый, чистый и прозрачный. Через лёгкую иронию в её приятном голосе я услышал и какую-то грусть, едва уловимую. Будто расстроило её что-то. Может мне и показалось тогда. А незнакомка улыбалась и продолжала:

— Ты молодец! Где так научился играть? Ты в музыкалку ходишь?

А я, словно, язык проглотил. В горле ком. Толян опять ткнул меня локтем в бок:

— Отвечай, тебя спрашивают.

— Сам научился, — ответил я, еле скрывая недовольство, что меня мальчиком окрестили в присутствии моих крутых друзей!

— Я присоединяюсь к этой девочке на балконе. И правда — браво! Молодец! — незнакомка, будто, хотела подойти ко мне поближе.

Она, сделав шаг навстречу, остановилась, зачем-то ещё раз оглянулась в сторону Ольгиного балкона. Опять, заглядывая мне в глаза, похлопала в ладошки, опять мило улыбнулась и ушла в мой подъезд.

Взгляда её я испугался. Уж очень он был пронзительный и колкий. Но её улыбка вернула мне самообладание.

Я видел, как Оля до самого входа незнакомки в подъезд, сопровождала её оценивающим взглядом.

Толян засуетился:

— Это кто? Олька, ты знаешь эту фифу?

Но никто не знал!

Сидели до поздней ночи. Толян принёс из сарая ещё бутылку портвейна.

Светило наше переживало период летнего солнцестояния — солнцеворот. Было уже поздно, а темнота только начала окутывать двор. Совсем перестали различаться цвета. С Толяном и ещё двумя дружками допили портвейн. И разошлись по домам.

Дома никого. Тишина. Бабушка караулит свою булочную.

Я засыпал, а перед глазами стояла таинственная незнакомка. Красивая! У неё милая и добрая улыбка. И очень пронзительный взгляд, немного пугающий. Какая она красавица! Я никогда ещё не видел таких красивых девушек.

— Молодец…. Тебе снятся такие грустные сны? Ты же ещё так молод! …. Ещё мальчик, — где-то внутри меня журчал, будто ручеёк, голосок незнакомки.

И меня уже не будоражило, что она окрестила меня мальчиком! Правда, мальчик был ростом под сто семьдесят пять сантиметров, и, пожалуй, уже выше всех своих старших дружков.

Я незаметно уснул.

Глава 1.3

Проснулся около девяти утра. Бабушка, похоже, ещё и домой не заходила. Наверно, опять языком зацепилась. Обещал ей картошку в поле окучить на первый раз. И так затянул с этим не меньше чем на неделю. Оправдание, конечно, было: я сдавал экзамены за восьмой класс.

Слышу незнакомые шаги в коридоре. Потом шум льющейся воды из душа. Кто-то полоскался с утра.

Я встал. Умываться пришлось на кухне. Чайник поставил на газовую плиту и вернулся в комнату.

В ванной тропическим ливнем продолжал поливать душ.

Пора плиту выключить — вода должна уже закипеть. Выхожу из комнаты и чуть не получаю в лоб открывающейся дверью из ванной комнаты. Реакция хорошая, а потому успеваю увернуться и вижу выходящую женщину.

На ней розоватого оттенка комбинация. Раньше был такой вид женского нижнего белья. На голове накручено полотенце в виде чалмы. Другое полотенце в руке. От неожиданности она ахнула, прикрыла грудь полотенцем и пыталась скрыться за дверью. Но глянув на меня, округлив свои очаровательные глазки, с удивлением спросила:

— Это всё же ты? Это ведь ты вчера играл на гитаре во дворе? Извини, я чуть не пришибла тебя!

— Почему «всё же»? — успело мелькнуть в голове.

Передо мной стояла та грациозная девушка. Та симпатюля, которая сверлила меня вчера глазами пока я играл на гитаре во дворе. Та красавица, с мыслями о которой я заснул минувшей ночью. Сомнений не было — это была она.

Испуг с её милого личика исчез, и она так же, как вчера, склонив прелестную головку немного на бок, мило заулыбалась.

— А ты кто? — озорно спросила она, — наверное, внук Анны Фёдоровны?

Она стояла передо мной почти нагишом, с прикрытой полотенцем грудью, и я никак не ожидал, что она начнёт диалог, да ещё с озорными интонациями в голосе.

— Я… я… играл вчера. Да, внук, — смущённо ответил я, и опять не мог оторвать взгляда от её глаз. Это были тёмно-карие глаза, почти чёрные.

Она вдруг спохватилась, что стоит в неглиже перед незнакомым парнем, да ещё и пытается завести разговор, опять ойкнула и быстренько проскочила мимо меня, удалилась к себе в комнату.

Я украдкой глянул ей вслед, боясь, что она обернётся. И всё же был пойман, как воришка. Незнакомка успела перехватить мой взгляд — она неожиданно обернулась, перед тем, как скрыться за дверью.

Я налил чай и ушёл в комнату, но аппетит пропал. В мозгу никак не укладывалось, что эта девушка, должно быть, наша соседка. Бабушка назвала её Танюшкой. Как у Пушкина. В восьмом классе нам по школьной программе преподавали «Евгения Онегина»!

Но что за наваждение? Почему мне так тревожно и грустно вдруг стало на душе? Разгоралось желание опять увидеть её. Опять смотреть ей в глазки и любоваться очаровательной улыбкой. А сердце уже колотилось, как швейная машинка. Такого со мной ещё никогда не бывало!

Я ещё не увлекался девочками. Мне было достаточно общения с ними. Ещё с тех времён, как стал помнить себя, у меня была подружка Люська — красивая на личико, озорная и умненькая девочка. Потом с первого класса появилась Оля. А с третьего класса с Олей оказались в одном доме. Дружба стала ещё крепче. Моё отношение к ней было, как к верному другу! Несмотря на то, что она девочка.

А увидел эту незнакомую девушку, и что-то затрепетало внутри меня. И теперь это душевное состояние создало непонятный дискомфорт в моей душе. И это состояние было мало схоже с тем, которое я испытал вчера к Оле ещё не более пятнадцати минут назад, перед тем, как появилась незнакомка.

Я с ногами забрался на диван, согнул их в коленях и положил на них голову, обхватив её руками.

Забрезжил перед глазами образ этой красивой девушки. Виделось, как она стояла вчера в пяти шагах от меня и пристально, глядя мне прямо в глаза, слушала песню. А потом эти ироничные вопросики про любовь. Что же она хотела увидеть в моих глазах?

Я заметил вчера, как медленно, к концу песни, её улыбка совсем исчезла с миленького личика.

До сих пор она мне часто снится в белом платье,

Снится мне, что снова я влюблён.

Раскрывает мне она, любя, свои объятья,

Счастлив я, но это только сон.

Грусть отразилась на лице незнакомки. И, похоже, было на то, что она сопереживала событиям, о которых пелось, в общем-то, совсем незамысловатой битловской «Девушке». А потом опять улыбка искоркой проскочила по её губкам.

Бред какой-то! Это что — я влюбился? Так не бывает! Нет, бывает, но в книжках и кино!

— Что с тобой? Тебе плохо? — как гром раздалось совсем рядом, а прикосновение чьей-то руки, как молния ударила по голове.

Я подскочил, как ошпаренный. Передо мной стояла красавица-соседка. На ней ситцевый сарафанчик с голубыми мелкими цветочками. Причёска, как вчера вечером. Чёлочка делала её похожей на девочку. Переведя дух, я ответил, что всё нормально, задремал.

— Извини! Испугала тебя! А я подумала, что тебе плохо. Ты даже не слышал, как я попросила разрешения войти. Я и сама-то испугалась, увидев тебя в такой позе.

Я сразу не нашёлся, что ответить ей. Но глянув на часы, висящие на стене, тут же сообразил:

— Вы меня за полчаса уже дважды испугали, — выпалил, глядя в её красивые глазки.

За словом в карман она тоже не полезла:

— Ты тоже два раза. Тогда в дверях и сейчас. Так что мы квиты!

Наступила небольшая пауза, а мы так и продолжали смотреть друг другу в глаза. Я не выдержал сегодня, отвёл взгляд. Уж больно она была красива. Я смутился. И, похоже, покраснел.

— А ты хорошо спал сегодня? — спросила она, — я вчера долго стояла позади вашей компании, слушала, как ты поёшь и здорово играешь.

Я не знал, что ответить на этот вопрос, я не понимал смысловой связки межу самим вопросом и последующим комментарием. Я с недоумением глянул ей в глаза. Но тут же потупил взгляд.

Она, подумав немного, продолжила:

— Я видела, как ты заходил в подъезд с тем парнем, что сидел справа от тебя. Ты с ним вино или водку там пил? Ведь пил? Вот и подумала, что сегодня тебе плохо. Значит, я не ошиблась. А ещё поняла, что это тот парень с гитарой зашёл домой поздно ночью. Гитарой ты о стенку стукнул. Вот и подумала так.

После этого стало понятно, к чему она устроила этот допрос. Хотелось резко ответить, что это моё дело: пить или не пить. Я поднял на неё свой взгляд и готов был уже на грубость. А она улыбалась своей очаровательной улыбкой. Как же она мила! Я влюблялся в неё со скоростью света. Надуманное желание выказать себя грубияном тут же испарилось.

— А недавно утром в подъезде ты чуть не сбил меня с ног. Так ведь? Теперь вот тоже по гитаре догадалась.

Вот тебе бабушка и Юрьев день! Шерлок Холмс в юбке!

— А зачем ты пьёшь? Ты же так молод! — продолжала она засыпать меня вопросами, не получив ответов на предыдущие.

Какой у неё приятный голос. Она продолжала смотреть на меня в такой же манере, как и вчера. И какая у неё обворожительная улыбка! Она красавица! Меня несло в душе, я уже не мог подобрать эпитеты, которыми готов был усыпать её. Она самая-самая лучшая на свете!

Я молчал. Не знал, что ответить. Но уже понимал: всё, я влюбился! Как мальчишка! Да я и был мальчишкой.

Ещё вчера она без спроса зашла в мою душу, когда мы долго смотрели друг другу в глаза. Вовсе не хотелось отвечать на заданные вопросы. Хотелось закричать:

— Я люблю Вас!

— Я засыпала тебя вопросами. Можешь не отвечать. Давай-ка лучше знакомиться! Скажи хотя бы, как тебя зовут. А… вспомнила, я же слышала от твоей бабушки и от девочки на балконе, что ты Виталий!

— Да! — совсем односложно ответил я.

— А я Татьяна, — и подумав секунду-другую, добавила, — Васильевна. Соседкой буду.

Она продолжала смотреть мне в глаза и улыбалась.

— А полное имя твоё как? — продолжала она. И вся светилась от какой-то нахлынувшей на неё радости.

Пришлось полностью представиться.

— Ну, вот и познакомились. Значит Виталий в «квадрате». Мне ещё не встречались такие, — она так озорно это говорила и опять так мило улыбалась, протягивая мне свою ладошку.

Я оторопел. Мне предоставился случай прикоснутся к ней. Я замешкался, но тоже протянул руку. Моя рука больше, её маленькая ручка утонула в моей ладони. Я покраснел. Она быстро освободила свою ладонь и направилась к висевшей на стене гитаре и провела пальчиком по струнам. Гитара отозвалась гаммой открытых струн шестиструнки от МИ большой октавы до МИ первой октавы: — Ми — Ля — Ре — Соль — Си — МИ.

— Получилось! — она мило хихикнула, — а можешь меня научить?

Вдруг личико её стало грустным. Будто что-то расстроило её. Она пошла к выходу. Повернулась в дверях и уже с улыбкой сказала:

— Поболтаем ещё вечером. Только не пей с тем парнем! Виталик, я очень-очень прошу тебя!

И только тут я рассмотрел её во весь рост. Вчера я видел только её красивое личико и глазки. Ростиком не выше метр шестьдесят пять. Сегодня сарафанчик на ней был короче вчерашней юбочки, и мне удалось увидеть её привлекательные ножки чуть выше коленок. Ладненькая вся, красивая. Не налюбуешься. Сердце опять защемило. Хотя в те свои годы я не обращал внимания на ножки. Не интересовало!

— Танечка, милая! Не уходи, останься! — хотелось закричать ей вслед.

Но вместо этого согласился поболтать вечером. Вот только о чём? И пообещал не пить с Толяном.

С этого момента я потерял спокойствие, сон и аппетит. Голова была занята Таней и только Таней. Вот так, неожиданно, вошла в мою жизнь красавица-соседка. Замужняя женщина — Татьяна Васильевна.

Глава 1.4

Всего за один вечер и одно утро состояние моей души резко изменилось. В мою жизнь вошёл новый человек. Я не звал, а он вошёл. И я не сопротивлялся. Почему? Почему так легко это случилось?

Что это было? Ко мне пришла любовь? Но что такое любовь? Такого чувства по отношению к девушкам у меня никогда не было. А теперь появилось желание быть рядом с Таней. Хотелось слышать её приятный голосок, видеть, как она говорит и улыбается. А её глаза, проникающие в глубину души, заставляли учащённо биться моё сердце. Возникало желание обнять её, крепко прижать к себе.

Вчерашний и сегодняшний словесный контакт вселил в мою душу только беспокойство и какую-то неимоверную тоску. Это, наверно, и есть симптомы той болезни души, которую и называют влюблённостью.

Любая болезнь сопровождается какой-то болью. На душе появилась ранка, как заусеница на пальце или порез. Стоит прикоснуться и становится больно и выступает капелька крови.

По весне плачут берёзы. Где мороз зимой поранил, а где и человек топором. Так и у меня в душе. Стоило подумать о Тане, и мне становилось больно. Хотелось плакать. Невольно из глаз вытекали слёзы. Мне не раз били морду, порой в несправедливой и неравной драке. Обида меня перехлёстывала от этой несправедливости. Но слёз из меня ни один соперник никогда не выжал. Во всяком случае, я не помнил на тот момент, когда последний раз лил слёзы. А тут! Никогда не думал, что состояние влюблённости может быть так тягостно. Подсознательно я понимал, что это юношеская впечатлительность. Но осознание этого только ещё больше нарушало моё душевное равновесие.

Таня… Татьяна Васильевна…. Девушка-лапушка. В ней всё было прекрасно. Всё в ней гармония. Но почему так больно?

Николай Некрасов на ум пришёл. Не любил я его тогда. Про женщин его стихи вызывали только недоумение:

Пройдёт — словно солнцем осветит!

Посмотрит — рублём подарит!

Причём тут деньги? Не нравится мне это. Не нравится в контексте всего стихотворения. Ну, скажите мне, зачем это надо? Как инструктор по гражданской обороне!

Коня на скаку остановит,

В горящую избу войдёт!

У меня ассоциация с мужланкой. Вот хоть ты тресни! Помню, вкатили мне «кол» по литературе за сочинение на тему некрасовских стихотворений. Был бы Некрасов нашим современником, ещё бы не того наворочал:

«…С гранатою ляжет под танк…» — это цитата из моего школьного сочинения. Эта фраза и сподвигла преподавателя «воткнуть» мне этот «кол». Переписывать сочинение из принципа не стал.

Толи дело у Пушкина:

Всё в ней гармония, всё диво,

Всё выше мира и страстей;

Но, встретясь с ней, смущённый, ты

Вдруг остановишься невольно

Благоговея богомольно

Перед святыней красоты.

Напыщенно немного, но мне больше по душе.

Образ Тани в моём сознании формировался в процессе прочтения «Евгения Онегина». Внешне не похожа Таня на героиню пушкинского романа. Но как воспето Пушкиным имя Татьяна!

Во время изучения не понимал: зачем нам, «восьмиклашкам», по существу ещё детям, впихивают в наши «бестолковки» роман о любви, да ещё в стихах. Какая нам ещё любовь? Но к окончанию восьмого класса что-то изменилось в моём сознании, и я по-другому стал смотреть на этот роман.

Я не знал сколько Тане лет. На вид, казалось, не старше лет двадцати трёх. А на личико — совсем ещё молоденькая девушка. Не худенькая и не пухленькая. Вся ладненькая, хорошенькая, милая. Да и не умел я оценивать возраст женщин. Зачем мне надо было это?

Что я знаю про неё? От моей бабушки знаю, что есть сынишка, в школу пойдёт этой осенью. Учитывая «брачное» законодательство СССР, можно было посчитать, что её минимальный возраст должен быть двадцать пять — двадцать шесть лет. Значит она старше меня, как минимум, на десять лет.

Я расстроился. А зачем мне всё это? Ведь всё равно ничего не изменить. Ну, помучаюсь, пострадаю, что совсем не доступна мне Таня. И решил для себя, что не надо мне на неё заглядываться. Решил, а себя стало до слёз жалко.

Мои размышления прервала бабушка. Что-то задержалась сегодня она со «службы». На выслушивание бабусиных размышлений о смысле жизни я был не настроен. Я наспех перекусил, быстро собрался и уехал в поле окучивать картошку.

Работал не торопясь. Жара начала давить с утра, потому часто уходил в тень и лежал под берёзкой. Пришлось съездить два раза на ключик, где вода была такой ледяной, что зубы ломило.

Судя по диаметру ствола, берёза была старая. Я лежал и рассматривал шрамы на коре. Одни из них сделали мои руки, а другие — когда-то сделал мой дед. Это зарубки от сбора берёзового сока весной во время сокодвижения.

Как-то дед ранней весной взял меня на «охоту». Это он так назвал. Потом я понял, что дед прививал во мне мужское начало. Ибо рос я без отца. И больше никто, кроме него, не мог этого сделать. Мне тогда было уже почти семь лет. И дед решил, что пора научить меня стрелять и приобщить к оружию. Наверно, рановато, ведь «двустволка» двенадцатого калибра была почти с меня ростом. Это ладно, ведь я был не по годам рослый. Дед, видимо, предчувствовал быструю кончину, потому и торопил события.

Дорога к болоту, где можно было безопасно стрелять, лежала мимо того полевого участка, где и росла эта берёза.

Выйдя из жилой зоны, дед нацепил на меня патронташи, полные патронов. Их три было. Один был тяжёлый и в два раза мог обвиться вокруг моей талии. Потому дед повесил патронташ на меня так, как я видел на картинках с изображением революционных матросов, опоясанных пулемётными лентами. На моём плече тоже висело ружьё — игрушечное. Я гордо вышагивал рядом с дедом. Оба с ружьями!

Природа уже оживала от зимней спячки. На первом пути к болоту дед сделал зарубку на берёзе и ловко приделал к ней металлическую кружку. Сказал, что на обратном пути у нас будет сладкая прохладная водичка. Конечно, сок берёзовый я пил и не раз. Дед весной, возвращаясь с охоты, всегда приносил целый бидончик. А ещё уток и куличков. Но вкуса этой дичи я уже не помню.

Стреляли много. От стрельбы сильно заболело правое плечо и звенело в правом ухе. Во время выстрелов дед держал меня сзади, чтобы я не свалился на спину от отдачи. Да ещё он срезал из ивы ветку с рогатиной. Воткнул её в землю и на рогатину опирали ствол ружья. Мушкетёр, не иначе.

На обратном пути мы пили сок. Дед покурил, сидя на пеньке. Сказал, что у этой берёзы самый вкусный сок из всех, которые растут рядом.

Дед умер через два месяца, так и не проводив меня в первый класс. А я теперь лежал и искал ту зарубку, которую он тогда сделал. Но так и не нашёл. Шрам зарос и был незаметен. Вот бы на человеке так! А шрам в душе, он невидим посторонним, но человек с ним может жить всю жизнь, а душевная рана будет ныть до тех пор, пока человек способен ощущать боль.

Нам свойственно рубить с плеча. Оставляем рваные раны налево и направо. Но мало тех, кто потом может заживить их, чтобы не кровоточили шрамы, не терзала боль тело и душу.

Дед чем-то залечил зарубку на берёзе, но я не запомнил. Честно говоря, мне тогда это было не интересно. В тот момент меня интересовало настоящее ружьё. Из стреляных металлических гильз и из ствола пахло тухлым яйцом. Дед сказал, что так пахнет сгоревший дымный порох. А от бездымного — запах слащавый. И сказал, что после охоты мы ещё будем чистить и смазывать ружьё.

Спустя восемь лет я лежал под этой берёзой, которая когда-то напоила нас живительной влагой. Нарисовалась в сознании картинка: представил, что Таня рядом со мной. Я предлагаю Тане берёзовый сок, но она отказывается. Говорит, что она не может пить слёзы. Похоже, я чуток вздремнул. Во сне, видимо, прослезился. Открыл глаза, а они влажные.

Тут меня и понесло. Представил себя вот такой берёзой, на которой сделали зарубку, а с меня ручьём текут эти слёзы — это была такая аллегория. Короче, бред!

Жара начала спадать. Загимзели около уха комары, набиваясь в кровные братья. Один таки «породнился» — успел тяпнуть меня в лоб. И был казнён мощным шлепком. Так шлёпнул себя по лбу, что в голове загудело.

Я выматерил эту назойливую тучу «гоминдановцев». Чего греха таить — приобщался к великому русскому. Встал. Направился в поле. Стало смешно над собой. Ишь ты, берёзка! Дерево — оно! Скорее Дуб! Засмеялся вслух и пошёл доделывать работу. Оставалось совсем немного.

Который час был — я не знал. Наручных часов я в свои пятнадцать лет не имел. Родители считали, что в таком возрасте это роскошь, и их, часы, надо заслужить. Только чем было заслуживать? Учился хорошо. Дома всё умел делать: и поесть приготовить, посуду и полы помыть. Предков не напрягал, в школу учителя не вызывали. Дрался только часто. Но родители, будто не замечали этого. Одним словом, был совсем «никудышный», даже на часы не заслужил. А у бабушки отрывался — баловала она меня. Хотя я всегда ей помогал.

Солнце уже далеко завернуло в сторону заката, чуть спала жара, а озверевшие комары, за «казнь на лобном месте» их собрата, набросились на меня с удвоенной силой.

Минут через сорок я летел на велосипеде в сторону дома. Хотел страшно есть и пить. Спина горела — подпалился немного на солнцепёке. А ещё через пятнадцать минут я загнал велосипед в сарай и направился домой.

Ткнулся в дверь — закрыто. Постучал. Звонки на дверях редко у кого были в те годы. Секунд через десять дверь открывает Таня.

— Ой! У тебя кровь на лбу!

Я и опомниться не успел, как она лизнула свой пальчик и стёрла кровь со лба.

— Это комар меня в лесу, — ответил я и очень смутился.

Таня в этот момент почти касалась меня своим телом, приблизилась, была совсем рядом. Я выше её, а потому вижу ложбинку на её груди. В голове мелькнула дерзкая мысль прижать её к себе, но я был пыльный, с грязными руками, а она благоухала как белая роза. В белом платьице — просто невеста. Какая она красивая и нежная. В голове закрутились Битлы:

До сих пор она мне часто снится в белом платье,

Снится мне, что снова я влюблён.

Раскрывает мне она, любя, свои объятья…

Почему же эта простенькая песня, исполненная Битлами, мне два дня не даёт покоя?

Как-то так получилось, что моя правая рука оказалась в её маленькой ручке. Я попытался освободиться. А она, весёлая, заявила, что они все ждут меня.

— Кто же это — все? — мелькнуло в голове.

Из её комнаты донеслась музыка — Битлы запели «Девушку». Что за наваждение? Далась она им. Будто других песен не было.

Дверь их комнаты, скрипнув слегка, открылась. Из комнаты вышел мужчина, а когда он миновал порог, я увидел сидящую у них бабушку и накрытый стол.

Я заметил, что Таня несколько энергично отстранилась от меня, как бы отступая назад, чтобы впустить меня в коридор, но, оказывается, уже я держал её нежную ручку. Даже не понял, как же так получилось. Ведь я сам хотел освободить свою руку.

— А… музыкант! Мы только о тебе говорили, — сказал мужчина и протянул мне руку.

Я подал свою немытую…

— Александр Иванович, — отрапортовался он, — но предпочитаю, чтобы называли просто Саша.

Разумеется, я тоже представился. А в голове опять мелькнуло: «Что могут про меня говорить люди, которые меня не знают? Ух, эта бабуся. Ну и трепло»

— Виталь, давай-ка проходи за стол, — дружелюбно предложил Саша

Я вынужден был отложить столь скорое предложение, сославшись, что должен посетить душ и переодеться. Саша согласился, но поторопил:

— Хорошо! Через двадцать минут заходи на посадку, посадку разрешаю. Будем новоселье отмечать.

Таня! Тепло её нежной ладошки всё ещё жгло мне руку, хотя мои ладони, натруженные тяпкой, горели огнём, ныла сорванная мозоль на большом пальце правой руки. Я имел счастье второй раз прикоснуться к этой красивой девушке.

У меня мелькнуло в голове, что Саша совсем не подходит Тане. Он старый какой-то. Больше на старшего брата тянет, а не на мужа.

Я ушёл мыться.

Глава 1.5

Я переодевался. Моё нервное напряжение нарастало с каждым ударом сердца. Я понял, что боюсь оказаться рядом с Таней в присутствии других людей, боюсь, что не удержусь и буду смотреть в её темно-карие, пронзительные глаза. И все увидят и поймут, что я влюбился в неё.

От нервного напряжения из носа пошла кровь. Испачкал кровью новую рубашку. Застучало в висках. Я схватил полотенце из шифоньера и кинулся в ванную мочить его холодной водой. Вернулся в комнату и лёг на диван, запрокинув голову, наложил на переносицу и лоб холодное полотенце.

Я не испугался, нет! Я знал, как остановить кровотечение — это опыт частых драк и потасовок. Частенько приходилось останавливать кровь из разбитого носа. Зимой в этом плане было поудобнее: снег под рукой, им и кровь смыть можно, и холодный снежок к носу приложить, и не земле, всё же, а на снегу, полежать.

Я не понимал, как могло открыться кровотечение от волнения. Кровь, как назло, не останавливалась и заливала глотку. Противный сладковатый привкус крови вызывал рвотные рефлексы. Почему-то стало знобить.

Меня, наверно, потеряли. Стук в дверь, Сашин голос попросил поторопиться. Он, похоже, на кухню зачем-то ходил. Я крикнул, что уже иду.

Пришлось вставать. Но не успел я дойти до зеркала, чтобы осмотреть лицо, как в носу защекотало, и кровь снова потекла. Зажав нос, опять кинулся в ванную мочить полотенце. И снова, запрокинув голову, лёг на диван. Озноб усилился.

Стук в дверь, не дожидаясь ответа, кто-то входит. Кто именно — я не видел, полотенце закрывало мне глаза.

И почти тут же испуганный голос Тани:

— Виталик, миленький мой, что с тобой, что случилось? Мальчик мой, почему полотенце в крови?

Она сняла с лица окровавленное полотенце. Я увидел её испуганное личико. Таня рукой провела у меня по верхней губе, стирая из-под носа кровь.

— Саша! Срочно скорую вызывай.

Влетает в комнату Саша. Видимо, он сообразил, что у меня кровь носом идёт. Потрогал мне голову. Спросил, не лихорадит ли меня. Я мотнул утвердительно головой.

— Перегрелся наш Виталька на солнце. Солнечный удар. Додумался в поле на солнцепёке работать, — быстро поставил диагноз Саша и убежал вызывать скорую.

Вот и причина кровотечения. Потому и озноб.

Охая, ввалилась и бабушка. Раскудахталась. Ну, кто, как не она, доложилась соседям, что я в поле на картошку уехал. Болтушка! Ей уж на дежурство надо было уходить. Таня ей говорит, чтобы та шла и не переживала, они с Сашей сделают всё, что надо. И скорая сейчас приедет. Бабушка решилась-таки, ушла на «службу». Я остался один на один с Таней.

— Виталик, давай снимем рубаху, да и брюки бы тоже снял, — сказала Таня и, не дожидаясь моего согласия начала расстёгивать пуговицы. Тебе охладиться надо.

Вот те на! Снимать штаны при девушке вовсе не хотелось. Но голос Тани возымел на меня магическое действие, и я невольно подчинился. Таня помогала снять одежду, а я чувствовал, что её била мелкая дрожь. На глазках появились слёзки. Я смотрел на Танино милое личико, и мне так захотелось обнять её.

Лежал перед Таней в трусах. Стеснялся. Она закрыла меня по пояс простынёю, которая лежала на тумбочке рядом с диваном. Меня затошнило. Еле сдержался. Хотя желудок мой был уже давно пустой.

Таня взяла окровавленное полотенце и вышла. Через некоторое время в комнату вошли две Тани. В руках у каждой тазик. У меня двоило в глазах. Опять приступ тошноты. Двоящаяся Таня подставляет тазик. Но тошнота опять отступила. Я попытался встать.

— Лежи, лежи мой малыш, — сказали две Тани одновременно, — какой ты весь горячий. И весь дрожишь. Давай положим мокрое полотенышко на лобик и на грудь. И зажми вот это холодное полотенце между ног.

Межу ног полотенце!? Это здорово меня встряхнуло! При девушке совать мокрую тряпку в трусы я категорически отказался. Ладно бы Саша это предложил. И не в присутствии Тани. Она вошла в моё положение и не стала настаивать. Только впервые за последние минуты Таня слегка улыбнулась.

— Виталь, я отвернусь. Смешной ты мальчишка. Песни про любовь поёшь, а сам робкий и стеснительный, — с грустной улыбкой сказала Таня и погладила меня по щеке.

Вот именно — мальчишка, который с первого взгляда влюбился в красавицу соседку.

Знала бы Таня, что ещё на новый 1972 год моя тётка Рита на своей работе брала на меня и на моего двоюродного брата билеты на новогоднюю ёлку. Ёлку проводили у них на предприятии. Конечно, хороводы вокруг ёлки я не водил и за подарком в очередь не стоял. Я сопровождал своего братика. На новый 1972 год мне было уже полных четырнадцать лет. Но умом я уже вырос из этих мероприятий. Но подарок мне ещё полагался. Так кто же я ещё — конечно, ребёнок, мальчишка. В мае этого года пятнадцать лет исполнилось. Мой подарок достался братику.

Таня обтирала мне лицо, смывая кровь. От холодной воды руки Тани стали ледяные. Её нежные ручки всё также продолжали дрожать. И личико оставалось взволнованным.

Встряска с мокрой тряпкой в трусах и холод на груди вернули зрение на место.

Таня ушла из комнаты и вернулась с бутылкой холодной минералки. На бутылке сразу образовалась испарина. Опять ушла и вернулась со стаканом и открывашкой для бутылки.

— Виталик, выпей-ка холодненького «Боржоми».

Я скривил кислую «мину».

— Я не люблю «Боржоми».

— Пей! Ну и капризный же ты, — уже строго сказала Таня.

Она с тревогой в глазах смотрела на меня. Я приподнялся, взял стакан, в котором весело всплывали пузырьки и лопались, поднявшись до поверхности.

— Допивай быстро всю воду, — приказным тоном сказала Таня.

Какая она красивая и добрая, хотя ругается. Красивая и добрая…. Всё плыло в глазах…. Я не мог не подчиниться.

Она опять стала обтирать мне лицо холодной водой, и пронзительно смотрела в мои глаза. Таня склонилась надо мной, и я опять невольно увидел ложбинку на её груди. Она часто вздымалась и опускалась. Я смутился и закрыл глаза. Меня в том возрасте совсем не волновала эта часть тела. Но сейчас мне опять так захотелось обнять и крепко прижать Таню к себе. Зачем?

— Виталька, малыш мой синеглазенький, как же тебя так угораздило? Я же…, — она оборвала речь на полуслове, так как зашёл Саша.

Доложил, что скорая сейчас приедет.

— Виталь, герой картофельный. Ты как? — улыбаясь, спросил Саша, растормошил мне шевелюру на голове.

— Хорошо!

Я не врал. Мне было хорошо. Хорошо, что рядом была красивая и нежная Таня. Как нежно её руки прикасались к моему лицу. Я уже не мог припомнить, когда со мной так ласково обращались. Давным-давно это было….

Мелькнула в голове цепочка путаных мыслей: «Зачем я им нужен? Я бы и сам справился…. Привязались ко мне со своим застольем.… Какие они добрые люди…».

Таня тем временем сняла с меня полотенца и вышла из комнаты, и через полминуты уже опять накладывала их на меня.

Скорая задерживалась. Надо сказать, служба эта при советской власти работала совсем по-другому. И люди там точно следовали клятве Гиппократа. Это сейчас не дозваться.

Заглянул Саша, что-то говорил. Я уяснил только одно, что скоро ему надо ехать в аэропорт. Таня на виду у Саши, погладив меня по щеке, пообещала, что через две минуты вернётся. Она вышла в коридор. О чём-то говорила с Сашей. Саша, вроде, ворчал, толи наставнически что-то ей советовал.

Ещё вчера эта красивая девушка впервые появилась в моём сознании. А теперь она рядом со мной. Она прикасается ко мне, говорит со мной. Я уже люблю её.

Я провалился куда-то. Как в гипнозе.

— Вот наш больной! — услышал я, ставший родным и близким, Танин голос.

— Кем вы больному приходитесь? — спросил доктор.

Доктор — мужчина, явно старше Саши. С добродушным лицом, как мне показалось тогда.

— Сестричка, — не задумываясь ответила Таня.

Таня врачу рассказала, что я перегрелся на солнце и у меня пошла кровь из носа. Рассказала, что было предпринято.

Меня осмотрели, измерили температуру — всего 37, с чем-то. Я не расслышал. Сашин диагноз подтвердился.

Я слышал, что доктор похвалил Таню, что всё правильно сделали, и кризисная ситуация прошла. Он ещё о чём-то говорил, но я не соображал. Помню только, боялся, что заставят приспустить трусы, чтобы воткнуть шприц в пятую точку. Вовсе не хотелось светиться этим местом перед такой красивой девушкой. Но обошлось. Что-то дали выпить.

Я опять стал проваливаться в сон. Голова ещё болела, но дрожать, как банный лист, я перестал. А ещё захотелось избавиться от мокрых тряпок на груди и на лбу.

— Шустрая у тебя, парень, сестричка, наверно медик, да? — улыбаясь, сказал мне на прощание доктор, — и красивая. А ты, голубчик, повернись-ка лучше на бочок: пусть спина охлаждается, обгорел ты сильно.

— Нет, не медик, но знаю приёмы оказания первой помощи в различных ситуациях, — озорно ответила Таня и посмотрела на меня.

Надо было и мне что-то ответить доктору.

— Спасибо доктор. Мне повезло с сестричкой.

Откуда только смелость взялась? Что на меня накатило?

— Добрая, красивая… очень красивая… просто лапушка, — еле выдавил из себя.

Стало неудобно, что сказал такие слова о девушке, которую видел второй день, и такие фамильярности были явно неуместны, да ещё в присутствии её мужа. Стеснительным я был с женским полом. Я украдкой глянул на Таню. Взгляды наши встретились. Она улыбалась. Её не смутил мой ответ! Но что-то особенное было в её взгляде. А я, и так на горящем лице, ощутил ещё более сильный жар на ушах.

Доктор ушёл. Ушёл и Саша. Видимо, на отдых. Ему ночью в полёт.

Потом, если можно так сказать, прибегала бабушка. Саша, видимо, ещё не лёг отдыхать и мыл посуду. Он разговаривал с бабушкой и успокаивал её. А Таня так и продолжала сидеть около меня. Уже сняла с меня мокрые полотенца. Смерила температуру.

— Тридцать шесть и девять, — огласила Таня показания градусника — так в те годы в народе называли термометр, — ну вот, Виталь, уже сбили температуру. Голова как?

— Немного болит, — соврал я.

В голове гудело, как в медном тазу.

— Отдыхай, малыш, поправляйся, — нежно сказала Таня.

— Ладно. Спасибо, Татьяна Васильевна.

Таня опять улыбнулась. О чём она думала? Взяла меня за руку. Я вздрогнул. Вскоре её пальчики согрелась от моей разгорячённой руки. А сердце моё было готово выскочить из груди. Наверно, Таня заметила это.

Мы молчали. Я периодически открывал глаза и встречался взглядом с Таней. Смущаясь, снова закрывал глаза и пытался повернуть голову в сторону. Но спустя пару минут всё повторялось. Немного кружилась голова. Похоже, кружилась от этого счастья, что рядом была Таня. Нежная и ласковая.

Но всё же незаметно для себя провалился в сон. Что-то снилось. Как правило, снов я не помню. Но есть два сна, которые повторяются на протяжении моей жизни.

Первый — ещё с раннего детства. Снится мне злая кошка, которая сидит возле кровати и не даёт мне слезть с неё. У кошки бешеные глаза, длинные-предлинные когти и острые зубы, которые она оскаливает, когда я пытаюсь слезть с кровати. А мне надо справить малую нужду. Наверно, у каждого по этому случаю есть свой такой будильничек. У меня выработался рефлекс на этот сон — я сразу просыпаюсь.

Второй сон, который к настоящему моменту я видел уже два раза за свою жизнь, а впервые увидел именно в те времена, в декабре 1973. Но об этом чуть позже, когда доберёмся по ходу повествования к этому событию.

Ночью проснулся. В тёмное понял, что Тани рядом нет, но показалось, будто кто-то вышел из комнаты.

На улице было совсем темно. В это время в наших широтах в дни летнего солнцестояния полная тьма наступает не более чем на два часа. А потом в начале третьего часа ночи на северо-северо востоке начинает светлеть небо, занимается новое утро, чтобы породить новый день, новый вечер и новую ночь.

Хотелось в туалет. Пошёл, а дверь в комнату открыта. В щёлку из-за неплотно закрытой двери наших соседей пробивалась тусклая полоска света. Она пересекала коридор, будто обозначая путь к входной двери в нашу квартиру. Было тихо.

Приняв вертикальное положение, снова заболела голова. Меня ещё покачивало. Справил малую нужду.

Вернулся на диван. Не спалось. В ночной тишине расслышал слабый звон будильника. Понял, что будильник прозвенел у соседей. Вскоре кто-то вышел из нашей квартиры. Конечно, это был Саша. Он же должен был опять в полёт. Снова наступила тишина.

Нарисовался перед глазами образ красавицы Тани. Лапушка–сестричка. Милая девушка…. И осёкся. Женщина! От неё только что вышел из квартиры муж. И мне стало не по себе! Похоже, это была первая вспышка ревности в моей жизни. Ну, если не вспышка, то искра.

— Да! Муж! Объелся груш! — всплыла в мозгах расхожая поговорка.

За два дня общения с Таней из-за её словечек: миленький мой, малыш, мальчик мой… — в голове ералаш. Почему она говорит: «Мой»? Как это надо понимать? Назвалась сестричкой. А зачем?! Уж хотя бы сестрой. Я понимал, что я в этой квартире не прописан, а доктору меня надо было как-то представить. Всё же я ещё мальчишка, а не взрослый. Как-то так я думал тогда.

Но почему Таня назвалась сестричкой? Этим самым она даёт понять, что дальше этих отношений Брат — Сестра ничего невозможно? Значит, она уже понимает, что я влюблён в неё? Как она догадалась? Или у меня на лице написано, и догадываться не надо?

Видимо сильно меня солнышко ударило. Сестричка — слово от медсестры. Как я сразу не догадался! Доктор же спросил у Тани — не медик ли она.

А зачем Таня так смотрит мне в глаза, как будто хочет что-то увидеть внутри меня? Рассмотрела, что глаза у меня синие.

Зачем и как так незаметно взяла мою руку, так близко подошла ко мне и заглядывала в мои глаза. Кровь со лба стёрла, когда я вечером вернулся с поля. Но при этом умело отпрянула от меня при появлении Саши.

А в первый вечер, когда я на гитаре играл во дворе, почему так менялось её личико? Песни известные. Все, кому не лень, поют.

Зачем? Зачем? Мозг разрывался от этого односложного вопроса! Да я же влюбился в неё! Мальчишка! Дурачок! Я же с Олей хотел снова дружбу возобновить. А теперь всю голову заняла Таня. Какая она красивая и добрая! А ещё смелая: крови не испугалась. Прокручивая всё это в голове, опять незаметно уснул.

Глава 1.6

Раннее утро.

Проснулся, почувствовав что кто-то гладит пальцы левой руки. Я открыл глаза. В комнате от утренних сумерек было уже достаточно светло. Таня сидела рядом со мной и нежно теребила мои пальцы, перебирая и разминая каждый суставчик. Глазки припухшие. Похоже, что она недавно плакала. А может от усталости. Наверно, не спала всю ночь.

Увидев, что я открыл глаза, Таня потрогала мой лоб, тихо спросила:

— Как твоё самочувствие, малыш? Лежи, лежи. Не поднимайся.

И опять Таня смотрела так, будто хотела прочитать мои мысли.

— Зачем она меня малышом называет? — невольно возник вопрос, хотя если честно, то теперь мне было это очень приятно слышать.

— Виталик, почему у тебя такие твёрдые подушечки на пальчиках? Это от струн гитары? — снова заговорила Таня.

— Да.

— Виталик, всё же, как ты себя чувствуешь?

Я ответил, что хорошо, а на самом деле постеснялся сказать, что болит голова. Не хотелось хныкать перед девушкой. Вот тебе и сильный пол! Сопляк, а такой устроил переполох.

— Как же ты напугал меня, Виталик! Я так боялась…, — но она не договорила, чего же она боялась.

Опять пристально смотрела мне в глаза.

— Не пугай меня больше так! — она грустно улыбнулась, — пусть будет три-два в твою пользу.

Теперь я улыбнулся. Я понял, что за счёт упомянула Таня. Пообещал, что не буду.

— Виталик, а что за девочка живёт в нашем подъезде на втором этаже? Вы дружите с ней?

Меня будто током дёрнуло. Оля! Что же делать?

— Её Олей зовут. Мы все во дворе дружим. У нас хороший двор.

Таня улыбнулась. Как была прекрасна её улыбка. Она раскусила мой ход. Взгляд её стал совсем спокойный. Она продолжала нежно смотреть мне в глаза. Что она в них хотела увидеть? Мне казалось, что в моих глазах можно было прочитать только одно: «Таня, милая девочка, я люблю тебя».

Вдруг глазки её опять стали влажными, и казалось вот-вот по нежной щёчке побегут слёзки. Что творилось тогда в душе этой девушки? Почему она так переживает за меня? Я, точно, не достоин такого внимания. Я смутился и закрыл глаза.

Она опять взяла мою левую, с мозолистыми подушечками на пальцах, руку и зажала в свой маленький кулачок.

— Я так была тронута, ты красиво играл эту грустную мелодию и слова в песне грустные.

Я открыл глаза и осмелился смотреть на неё. Какая же она красивая, нежная в этом утреннем полумраке. И голос, как в сказке. Только голова моя раскалывается на части. И тело ватное. Спина горит, как будто ошпаренная. Наяву ли всё это?

Таня склонилась к моему лицу и чмокнула меня в щёку.

— Это за ту песню. Я никогда не слышала её в переводе. Я немецкий учила. Даже не знала, о чём в ней поётся. А ведь так бывает в жизни.

Этот поцелуй парализовал меня, и опять сердце было готово выскочить из грудной клетки. Конечно, Таня тоже не могла не заметить этого.

Я собрался с мыслями и решил пояснить:

— Перевод очень близкий к тексту. С дядей Лёней, нашим старым соседом, переводили вместе. Специально проверяли. Только дядя Лёня сразу понимал, о чём эта песня. Когда я на каникулы приезжал, он меня на гитаре учил играть и помогал Битлов переводить, — с волнением в голосе я впервые в общении с Таней проговорил столь длинную фразу.

— Виталь, ты такой интересный мальчик. Я слышала, как ты своим дружкам про Вещего Олега рассказывал. Что это Высоцкий у Пушкина взял тему для этой смешной песенки, — Таня смотрела на меня восторженными глазками, — это благодаря тебе я впервые услышала полный текст этой весёлой песенки и поняла о чём речь. На магнитофонах вообще ничего не разберёшь.

А мне вдруг стало стыдно, ведь я ещё и нецензурно выражался, пел блатные песенки с матерками. Значит она и матюки мои могла слышать. Я от этих мыслей, наверно, опять покраснел.

В общем-то, в поцелуе Танином ничего особенного не было. Я видел, как тётка моя целовала моего пятилетнего двоюродного братишку, когда он болел. Материнский поцелуй в щёку. Хотя я не помнил, чтобы меня больного целовали. Да и болел я крайне редко.

— Отпустишь меня спать? — грустно сказала Таня, — мне на работу утром, а тебе покой нужен.

И тут я обнаружил, что уже моя рука держит её маленькую нежную ручку. Странно: третий раз Танина рука оказывается в моей, хотя она первой берёт меня за руку. А я не замечаю, когда её ладошка оказывается в моей.

Как мне не хотелось соглашаться. Но Таня всю ночь не спала. Со мной возилась. Мужа провожала. Муж! Слово кинжалом вонзилось в сердце! Вот и вторая вспышка ревности, ну если опять не вспышка, то мощная искра. Как известно нашему поколению — из Искры возгорается пламя.

Рука моя медленно разжалась.

— Вам надо отдыхать.

Разгоралось новое утро! Окно полностью осветилось солнцем. Шторы не давали яркому свету залить комнату.

Я освободил Танину руку. Но мне казалось, что Тане вовсе не хотелось уходить. С иронией про себя отметил, что это только моё желание. Хорошо вчера солнышко меня по голове приголубило — бред всякий в голове с утра.

— Я люблю, когда в дом заходит солнышко! Сразу хочется жить! В мою комнату солнышко с утра не заглядывает. А в детстве в нашу комнату солнце по утрам заходило. Разбудит, и так хочется радоваться жизни! Виталик, давай раздёрнем шторы? — романтически лился Танюшкин голос.

Я согласился. Она встала и пошла к окну. Раздёрнула шторы. Немного отошла в глубину комнаты и стала смотреть в окно. Её фигурка осветилась солнечным светом. Через лёгкую ткань платьица, как на рентгене, нарисовались её стройные ножки. Впервые меня охватил непонятный трепет. Как же она обворожительна! Татьяна! Милая Татьяна!

Она пошла к двери. Мне невыносимо захотелось закричать, что я люблю её, чтобы она не уходила и всегда была рядом. Но моя нерешительность не позволяла этого сделать. И всё же я решился:

— Татьяна Васильевна, — и тут я опять сказал не то, на что уже был готов, — спасибо Вам и Александру Ивановичу. Извините! Я вам праздник испортил.

— Хм, Татьяна Васильевна! — ласково, с лёгкой иронией повторила она и хихикнула. Повернулась ко мне ещё раз и пожелала поскорее встать на ноги.

— Выздоравливай давай. А я Таня, просто Таня, тебе можно. Я же сестричка.

Мне неимоверно хотелось обнять её, крепко-крепко прижать её к себе. Но, конечно, я не решился. Я и корил себя за это.

Таня ушла.

Мужчина? Салага, пацан пятнадцатилетний! Вопрос тут же решился. Она просто взяла на себя ответственность присмотреть за мной: обещала ведь моей бабушке. Вот и исполняет. Значит она хорошая и добрая! И красавица. Мне бы такую девушку.

С такими мыслями я лежал с закрытыми глазами в ярко залитой Солнцем комнате. Этот Солнечный Свет запустила Таня. Нежная, ласковая и красивая девушка. И правда, захотелось жить.

Ещё вчера мне Солнце нанесло удар по голове, разбило нос до крови и ошпарило спину, а теперь своим Светом радовало и призывало к жизни.

Я теперь любил! Я влюбился в красивую девушку! Так почему надо стесняться сказать об этом любимому человеку! Но почему же это чувство с болью отдаётся в груди? Неужели любовь и боль неразделимы? Больно, наверно, пока не скажешь о своей любви любимому человеку. И теперь я ругал себя за свою нерешительность. Мне не хватило смелости. Пусть бы знала, что люблю её. Кому неприятно знать, что тебя любят? И что зазорного и постыдного для человека, который любит? Такую девушку просто невозможно не любить. Пацан я, а не мужчина. Девушке сказать побоялся.

Так я настраивал себя и решил, что при первом же удобном случае скажу ей об этом. Когда же только он будет, этот случай?

Дверь в комнату приоткрылась. В комнату с мурканьем ввалил кот. И прямиком ко мне. Стал тыкаться мне в лицо своей усатой мордой. Завершив процедуру приветствия, он улёгся рядом со мной. Вообще то, бабушка не пускала его на кровать и мне не разрешала баловать его. Бока его были подозрительно раздутые. «Сытый», — подумал я. Он завёл свою «машинку» и мы на пару провалились в сон.

Я не слышал, как Таня ушла на работу.

Глава 1.7

— Виталька, ты вчера всё окучил? Как на жаре-то работал? И воды мало взял и без еды.

Это бабуля пришла. В комнату не заходила, а только открыла дверь и разговаривала с кухни, нудно шелестя какой-то бумагой.

— Язви его в душу мать, — смачно выругалась она, — ну не сволочь ли!

Я сразу понял, кого так окрестили. Видимо, кот опять что-то спёр. Рядом со мной его уже не было.

Бабуся появилась в дверном проёме. Несмотря на дикую словесную тираду, лицо её было добродушным. С проделками кота она уж давно смирилась. У них была какая-то своя дружба. Он любил сопровождать бабушку в сарай или выносить мусор, сопровождал её, когда она шла в магазин напротив нашего дома. Я до сих пор не понимаю, как бабушка выдрессировала его, чтобы он не тащился за ней через проезжую часть, а сидел в сторонке под тополем и ждал её.

— Я ночью заходила домой, фарш выложить, чтобы растаял. Беляшики постряпать утром хотела. Да тебя проведать забегала. Скажи спасибо своему мохнорылому дружку — поел ты беляшиков! Сожрал почти полкило фарша. Не дожрал, гад, остатки опять вон под лежанку свою зарыл. И как столько в него лезет?

Наконец бабушка замолчала.

— Ба, а ты знаешь, что такое мохнорылый? — я еле сдерживал смех, боясь, что снова заболит голова.

— Ты-то как? Чё на солнце полез, дурачок? Танюша-то чё, ночью тебя караулила? Я заходила, а она от тебя вышла. Хорошая девка.

— Мохнорылый — что это значит, ба? Ты не ответила, — повторил я вопрос.

— Ты, как дурачок, всё равно что. Чё не понятно? Морда значит мохнатая, — на полном серьёзе заявила бабуся.

Меня разрывало желание заржать, еле сдерживался.

— Ба, Толян мне сказал, что мохнорылыми в тюрьме называют насильников, — всё же я засмеялся, не сдержался.

— Оно и понятно — дружок-то твой сам тюремщик, — парировала бабуся, вышла на кухню и усиленно загремела посудой.

Смех смехом, но кота больше она так не называла. Я, по крайней мере, больше не слышал.

Так вот отчего у этого прохиндея раздутые бока были. Я засмеялся, но смех отдался болью где-то в глубине головы.

— Ба! Ну, хватит. На всю квартиру ведь гремишь.

— Нет соседей-то дома.

— А Таня где? — и я заткнулся.

Но, похоже, она уже не расслышала меня и продолжала командовать посудой.

— Как же Таня, моя любимая, милая Таня, будет работать, она же не выспалась, — закрутилось в голове.

Глава 1.8

Надо было приходить в себя от солнечного удара. Я встал, пошёл умываться. Засосало под ложечкой. Сутки почти не ел! А в голове всё равно были какие-то отголоски боли. Казалось, что кожа на голове болезненная. Горела спина. И страшная квёлость.

Кот сожрал ещё не родившиеся беляши. Я достал молоко и свежую булочку. Бабуся принесла. Сел завтракать. Молоко холоднючее. А греть лень. Так и заглотил.

— Тебя Толька хочет видеть. Утром уже на скамейке сидел. Ты уж с ним не пей, а то матери-то скажу, чем ты тут занимаешься, — заговорила бабушка.

Раз Толян с утра на скамейке сидел, значит, с третьей смены пришёл. Я надел футболку и выскочил в подъезд и выглянул на улицу. Толяна уже не было. Ну, теперь после обеда появится. А он мне нужен для дела.

Дурно как-то. Да ещё подгоревшая на солнце спина создавала дискомфорт. Но чем-то надо заняться. Телевизор проверить, наверно, совсем сдох. Но было лень этим заниматься. Чтобы экран видеть, нужна темнота. Но завешивать окно тёмным одеялом совсем не хотелось. Отступился от этой идеи.

И тут вдруг вспомнились события ночи. Неловко всё вечером получилось. Захотелось говорить про Таню. Иду пытать бабушку, самого покачивает.

— Ба! А ты как у соседей оказалась?

— Так Саша пригласил. У них тут бабушек нет. С Лёшей сидеть не с кем, он в первый пойдёт. А при их работах — интернат ему школой будет. Ты ж знаешь. При твоей школе был, так он и не делся никуда. А они сильно не хотят. Я согласилась. Чё, мне трудно парня встретить или утром поднять. Да накормлю. Он вон у них сам суп греет. Пригляжу, да и мне веселее будет. Мальчишка-то у них спокойный. Игрушки вон, каких у тебя не было. Сам играет.

Как всегда, пулемётной очередью молотила бабуся. Всё пока тезисное Подробности будут при заходе на второй круг.

— Понятно! А что за новоселье?

— Да так, Саша придумал. Да с тобой познакомится. Он тут, когда дома то остаётся, скучно ему, что ли?

— А с чего это он меня вдруг музыкантом назвал?! Ты опять по соседям треплешь?

— Ты чё?! Танюшка твоя весь вечер, как сорока трещала, рассказывала, что чуть не час твой «концерт» слушала во дворе. Какая-то девочка с балкона, говорит, кричала: «Браво!». Оля, что ли? А ты жук, опят с Толькой водку пьёшь? Я матери-то расскажу.

— Что ты опять мелешь? Делать вам, сплетницам, во дворе нечего. Всем кости перемелете. Придумала опять: «Таня моя! С чего?»

Я удалился в свою комнату. Говорить о Тане расхотелось.

Ну и бабуля! Трепло! Как она почувствовала? Или так, брешет, язык-то без костей. И Таня тоже хороша! Ну, высказала мне, а бабке-то зачем про то, что заподозрила меня в выпивоне?

«Твоя Танюшка». Будет ли так? Смогу ли я когда-нибудь сказать, глядя ей в глаза: «Моя Таня, любимая моя Танюшка».

Слабость и лень шевелиться преследовали меня. Завалился на диван. На душе было неспокойно. Таня….

Зачем я нафантазировал себе Таню? Да, красивая. Но не для меня. Странно обращалась ко мне: миленький, малыш, синеглазенький? Как я не догадался сразу — это же у неё привычка обращения такая. К примеру сказать, классная руководительница наша такая же. Я же, на самом деле, маленький для неё, пацан. Может у неё братик такой, как я. Правда, я по росту не малыш.

А она добрая и красивая! А зачем целовала? А поцелуй-то безобидный. Так, из жалости. Думаю, что жалко я смотрелся, расписался, как малыш, вот и пожалела. Как мама!

Я долго ещё лежал на диване и вырабатывал в себе противоядие. Надо было в корне вытравить в себе лирический настрой к новой соседке. И как можно скорее. И не надо ей ничего говорить. Всё скоро пройдёт. Главное — надо голову в разуме держать. Это от жары в башке бардак.

Пошёл в душ. Врубил холодную воду и с головой залез под него. Дух захватило. Две минуты, и я бодрый, растираюсь полотенцем. Надрал и так подгоревшую спину.

На глаза попадают три испачканных кровью полотенца. Они замочены в тазике. Стыдно самому себе стало, что так расписался. И опять виделась Таня.

Вспомнился Маяковский, где он в стишке каком-то, само Солнце пригласил в гости. Да ещё обозвал Солнце дармоедом. Пьяный, наверно, этот бред писал. Хотя забавный стишок. Интересно, а Маяковский тоже по голове получил от солнышка и тоже крови нахлебался?

Опять направился к холодильнику. Налил молока, взял булочку-слойку. Ещё раз перекусил.

Вышел во двор. Сел на скамейку напротив Олиного балкона. Балкон открыт. Из квартиры слышится пиликание скрипки. Ольга свою «скрипу» настраивает. Вот делать-то нечего девке. Каникулы, а она на скрипке с утра пилит. Ей год ещё в музыкалке учится. Поздновато её туда отправили.

Я, когда выпросил у мамы гитару в начале шестого класса, купил и самоучитель. Но ничего не понял. Нет, конечно, я был в курсе, что есть семь нот и знал их на память. Знал и про октавы, диезы и бемоли. Эти скудные познания я получил на уроках пения, которые ненавидел.

Названия этих нот были написаны краской на клавишах первой октавы расстроенного и раздолбанного пианино, стоящего в кабинете пения. А к пианино нас не подпускали. Какой-то идиот, должно быть завхоз, по просьбе учителя пения навесил на крышку клавиатуры замочек. Ладно, хоть почтовый, а не амбарный. А когда преподаватель по плану урока должна была нам что-нибудь сыграть, то всегда подолгу искали ключ от этого замка. С музыкой в начальной школе я не дружил совсем.

Но любил слушать пластинки. Я заканчивал четвёртый класс, значит, это был 1968 год. Был у тётки в гостях. В тот день она принесла долгоиграющую пластинку.

— Виталь, на-ка, заводи музыку, — попросила Рита.

Я включил радиолу «Рекорд», поставил пластинку. Когда сам слушал песни, то делал так: не нравится мелодия или слова, или не понимаю смысла, что там всё стонут про любовь, я перемещал головку звукоснимателя рукой на следующую песню. И так обследовал пластинку.

И вот на этой пластинке наткнулся на красивую грустную мелодию, и инструментальное исполнение было оригинальное. А пели на иностранном языке. Я не знал ещё: на каком. Запала мне в памяти эта мелодия.

Вот эта пластинка, которая познакомила меня с творчеством «The Beatles»

Слух и музыкальная память с детства прекрасные, но в силу причин, никто не способствовал их развитию.

Весной в нашем дворе того элитного посёлка пришёл из армии парень. По вечерам он играл на гитаре со своими дружками. Как-то раз они заиграли песню в две гитары.

Валерка, так звали того парня, запел:

— Я хочу вам рассказать, как я любил когда то, правда, это было так давно….

Мелодия была та же, что и у запавшей в памяти песенки с пластинки. Я сразу же захотел играть на гитаре. И к осени выклянчил у матери желанный инструмент.

Ничего не говоря родителям, я пошёл в музыкалку. Разумеется, что в элитном посёлке таковая была.

— Я хочу играть на гитаре, — да, так и сказал.

Две тётеньки посмеялись и сказали, что мне уже поздно поступать в музыкалку, что в этом возрасте, как я, дети уж заканчивают её. И посоветовали пойти в кружок гитаристов во дворец культуры — там всех берут.

Так и сделал, и уже через месяц, я освоил азы, и мне не составило больших трудов продолжить самообразование и заниматься им по самоучителю самостоятельно. Разумеется, изъян был. Без подсказок учителей-музыкантов трудно. Но был Валерка. Да ещё один парень, с которым они часто играли в две гитары.

Дворовое обучение идёт быстрее, ибо оно основано на непреклонном желании знать и уметь! А не из-под родительского ремня, когда знания вколачивают в твою голову, как железнодорожный костыль в шпалу.

И уже не болели кончики пальцев — теперь мягкие подушечки стали твёрдыми, как молоточки. По существу — это такие особенные мозоли на кончиках пальцев. Их и нащупала Таня на моей левой руке.

А дальше всё зависит от желания. Ну, и всё же, немного природных способностей, хотя бы слух, и, если он есть, хоть толика, его можно развивать. Вполне, в формате «для дома-для семьи», радовать себя, близких и друзей. Это поможет и в жизни быть «душой компании», и будешь иметь преимущество перед соперниками за женскую половину! Это шутка! А может и не шутка. Играя позавчера битловскую «Девушку», я привлёк к себе внимание очень красивой девушки. Теперь она моя соседка. Она запала в мою душу, и я, кажется, влюбился в неё.

Из Ольгиной квартиры донеслись мелодичные звуки. Оля начала «гонять» гаммы, для разогрева пальчиков. У Оли хороший слух. Потому она играет на скрипке. У скрипки нет ладов, как у гитары и многих других струнных инструментов. Потому, поначалу, она немного трудна в освоении. Но потом про это и не вспоминает никто. Пальцы сами находят точное место для извлечения нужного звука. Хоть по нотам, хоть на слух.

Полилась знакомая мелодия. Ольга заиграла битловскую «Девушку». Далась всем эта песня! Конечно, у неё всё получалось. Память музыкальная отменная.

Я подошёл поближе и позвал её. Музыка прервалась. Появилась Оля. Обрадовалась. Сказала, что сейчас спустится.

В светло-розовом сарафанчике, ладненько сидящем на хрупкой фигурке, она выбежала из подъезда и подсела рядом со мной.

— Ну, здравствуй, Виталик, — Оля взяла меня за руку и заглянула в глаза, — а я тебя вчера ждала весь день, а зайти не решилась. А ты где вчера весь день был?

Будто тисками у меня сжало сердце.

— Картошку окучивал, вернулся поздно и устал, — я сделал паузу, раздумывая о том, рассказать или нет про вчерашний переполох.

— Вчера скорая к кому-то в наш подъезд приезжала, — задумчиво произнесла Оля, — наверно, в одиннадцатую квартиру.

А я всё же не решился сказать, что меня солнышко вчера приголубило. И будто током меня ударило: если бы Оля зашла и увидела, как за мной ухаживает соседка. Мне стало не по себе. Я вчера забыл об Оле. Я ехал ради встречи с ней, а теперь в мыслях появилась красавица Таня. Но зачем мне Таня, она не доступна для меня. Я полгода жил с мыслями об Оле, хотел встречи с ней, но постеснялся зайти. Оля тоже не решилась. А раньше мы запросто ходили друг другу в гости.

Оля молча смотрела мне в глаза, и вдруг хитренькая улыбка на красивом личике, блеснули глазки озорными искрами, ещё крепче сжала мне руку:

— Виталька, давай дуэтом играть. Ты так здорово за год натаскался. Ноты знаешь?

— Каким ещё дуэтом? А ноты знаю только в скрипичном ключе. Не уверенно, путаюсь ещё, а с листа только аккордами играю, и то, если мелодия знакомая, — ответил я.

— Это не беда, научу-натренирую быстро. А тебе басовый ключ зачем? Ты на пианино собрался играть? А… поняла — на бас-гитаре.

— Что за дуэт ты придумала? Олька, ты на гитаре стала играть?

— Гитара со скрипкой! Что дурачком-то прикидываешься.

— Олька ты в своём уме? Я чё-то не видел таких дуэтов. Разве только у цыган. Солягу, что ли на скрипке лабать будешь?

Я иногда называл Олю — Олька. И она уже знала, что сейчас будет подвергнута критике за нереальные мечты и фантазию.

— Виталь, ну, давай попробуем. Всё равно делать нечего. Жалко тебе, что ли, — заканючила Оля, — ноты «Девушки» битловской есть? Дашь мне?

— Есть. Тебе сейчас отдать?

Мне Лёня, бывший сосед бабушки, оставил небольшой сборник популярных песен «The Beatles» с нотами для голоса и для фортепиано, а над нотоносцами расставлено буквенно-цифровое обозначение аккордов. Сборник был издан за границей.

— Не, мне не до этого сейчас будет. Я вечерком забегу к тебе. Мне мама квартиру прибрать велела. И обед сварить.

— А тебя что на битлов-то потянуло? Баха играй, — съязвил я!

— Ты заразил позавчера! Классики уже поперёк горла. Давай эту, твою «Girl», попробуем. Я утром попыталась сыграть.

Знала бы моя любимая подружка, что я тоже «заразился» в тот вечер. И мне срочно нужно противоядие. И я его нашёл — согласился попробовать играть дуэтом. Это даст мне возможность чаще бывать рядом с этой девочкой. Скрипка и гитара — смешно, наверно, будет. А о вчерашнем переполохе я так ни слова и не сказал Оле.

Оля упрыгала домой, чуть не выпав из босоножек, видимо, наспех, надетых.

Раньше Оля часто бывала у меня, а я у неё. Детство.

Сейчас она ростом выше своих сверстниц. Светло-русая. Стройная фигурка. Немного хрупка. Но были бы кости, как говорится. Ещё в прошлое лето я заметил обозначившуюся грудь, теперь уже хорошо различимую. В сочетании с высоким ростом и юношеской хрупкостью и отчётливо обозначившейся грудью, да ещё с прекрасной осанкой смотрелась очень привлекательно. Она по одно время в секцию художественной гимнастики ходила.

Это я сейчас так пишу. А тогда, в юности, и не сформулировал бы её описания, попроси кто-нибудь это сделать.

Красивая девчонка. Очень гармоничная. С очень хорошим чувством юмора, общительна, умна. При этом добрая душа. Чем не невеста! Ровесники. Препятствий нет.

Было одно «но» — я не любил имя Ольга! Кто виноват? Догадались? Конечно, он — Александр Сергеевич Пушкин. В том же «Евгении Онегине». При всей симпатии к этой героине, про Ольгу он напишет так:

Кругла, красна лицом она,

Как эта глупая луна

На этом глупом небосклоне.

К моей школьной подружке, подружке детства все эти эпитеты вовсе не подходят, кроме утверждения, что она красива. Этот «сукин сын» на всю жизнь привил мне негативное отношение к самому имени Оля, а не к человеку, носящему имя.

Оля должна стать «громоотводом». И сегодня же начнём принимать «противоядие». Я должен вернуться мыслями к Оле. И никто мне больше не нужен, кроме этой девочки.

Таковы были стратегические планы.

Заканчивался июнь. Солнце повернуло на зиму. Ещё только единицами секунд в сутки начал укорачиваться день. День за днём уходило в прошлое беззаботное предпоследнее лето, едва начавшейся юности. Время творило свой обряд.

В то лето больше ничего особенного не произошло. В памяти стёрлось почти все, что было тогда. Но стёрлось только у меня. И Оля, хоть и помнит многое, да так же, как и я, многого не знали и не подозревали.

Все мои воспоминания уложатся в три-четыре предложения. За исключением небольших событий, которые, так или иначе, но повлияли на весь дальнейший ход моей жизни.

Глава 1.9

С Олей стали встречаться каждый день. По часику в день репетировали. С горем пополам мы сыгрались с ней. И не без помощи Олиного преподавателя. У Ольги был очень хороший преподаватель музыки. Она летом нашла время, чтобы написать для Оли скрипичные партии песен, которые мы решили разучить. Мы пришли к ней, и она помогла нам. И дело под руководством Ольгиного преподавателя пошло. Имя её, к моему сожалению, я не помню. За месяц мы освоили «Девушку». Разучили «Нет тебя прекрасней» и «Люди встречаются». Взялись за битловский шлягер «Yesterday» — «Вчера». Уже был русский вариант текста. Партия скрипки была не тупым повторением вокальной партии. Так в моём багаже знаний появилось новое словечко и понятие: «Партитура».

— Ты, Виталик, молодец! — хвалила меня Олина преподаватель.

— Это Оля придумала играть вместе, — ответил я, решив, что награда должна достаться, тому, кто её заслужил.

— Да, Ольга у нас тоже молодчина! Обращайтесь. Здорово придумали, ребята.

Немало часов потратила преподавательница, пока построила нас. Конечно, мне тогда «досталось» за моё дворовое музобразование.

— Что ж тебя в музыкальную школу родители не отправили с таким хорошим слухом? — пытала меня Олина преподаватель.

Ответ я получил от матери через много-много лет. Ответ её был банально туп.

18+

Книга предназначена
для читателей старше 18 лет

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.