Бесплатный фрагмент - Повести и рассказы

ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ
повесть
 часть первая

Пролог

Я родился в 1957 году. Мой родной город тогда назывался Свердловск.

До 1969 года мы жили в этом областном центре. Жили вчетвером. Четвёртой была моя бабушка по материнской линии. Квартира была коммунальной и состояла из трёх комнат. Мы занимали две.

Коммунальная квартира, ласково называемая в простонародье коммуналкой — это жилище на несколько хозяев. В нёй общими являются все помещения, кроме жилых комнат. Прихожая, кухня, санузлы — всё общее. Приборка и содержание мест общего пользования производилась совместно, по очереди.

Кто жил дружно, кто-то ругался, кто-то влюблялся. Так жили и мы, поддерживая санитарно-гигиенические условия и комфорт в нашей квартире. За счёт бабушки! Я пошутил.

Бабушка моя была человеком неконфликтным и добродушным, но в вопросах чистоты и порядка была непреклонна, являясь непримиримым врагом неряшества и бардака. Поэтому у нас всегда царили чистота и порядок. Не трудно догадаться, что эта непримиримость, порой, создавала некую напряжённость в отношениях с неряшливыми соседями. Особый шарм квартире придавал кот по кличке Яцек. Он был любимчиком у всех наших соседей. Хоть и плут был отменный.

Весной 1969 года отчим, к моему огромному сожалению, принял решение сменить место жительства. Причиной стала его новая работа в небольшом элитном городке в шестидесяти километрах от областного центра.

Я устроил бунт, но его подавили. Мне даже не дали закончить пятый класс, и с последней четверти я уже ходил в другую школу в том маленьком городишке. Тогда это ещё был полузакрытый посёлок Заречный — посёлок энергетиков Белоярской атомной электростанции.

Бабушка осталась одна в двух комнатах. Комнаты были смежными, с выходом в узкий коридор, напротив двери в ванную комнату.

Отдельный вход был у соседей и выходил в огромный коридор, по размеру, как большая комната, только без окон.

Кухня была около шести квадратных метров. Не разойдёшься, пусть в тесноте, но с газовой плитой. Так жили многие люди той эпохи.

В то время нашим соседом был одинокий мужчина. Среднего роста, проявился уже пивной животик. Был он скрытный, нелюдимый, незаметный. В квартире только ночевал. Кухней не пользовался, разве только утром или вечером заходил чайник разогреть. Был опрятен и чистоплотен. Баб в дом не водил. А бабушке давал три рубля в месяц в качестве компенсации за мытьё полов в местах общего пользования.

Не смотря на его нелюдимость и кажущуюся строгость, мне он был интересен тем, что он виртуозно играл на гитаре и трубе. Знал три языка: английский, немецкий и французский. На полках книжного шкафа стояли книги на иностранных языках не советского издательства. В книгах были вложены закладки и сделаны карандашом пометки на полях. А потому было видно, что книги читали, а не украшали ими интерьер.

Я был вхож в его личное пространство — в его комнату. Обычная комната закоренелого холостяка с минимум мебели.

Возможно, ему нравилась моя пытливость. Я, по наивности, часто обращался к нему с некоторыми вопросами. Кругозор его, казалось, был безграничен. Так и завязалась дружба.

Я, приезжая к бабушке на каникулы или по выходным, он учил меня игре на гитаре и английскому языку. Консультировал по радиотехнике, которой я занимался в радиоклубе с середины шестого класса, не зная ещё из физики ничего про электричество. Уж очень сильно меня тянуло к таинствам радиотехники и радиосвязи. Так сосед, чужой человек, вносил свою лепту в моё самообразование и расширение моего кругозора. Хороший был мужик. И обладал он талантом преподавателя. Я бы не отказался от такого отца.

Мой же отчим не имел ничего общего с ним. Ну, подумаешь — красавец. А руки не к тому месту пришиты и кругозор нулевой. Но добрый и не скупердяй. Это устраивало мать, да и меня тоже. На безрыбье и рак рыба. Я, конечно, опять шучу. Я ему благодарен.

Годами позже до меня дошла информация, что наш сосед был агентом КГБ. Карьера его оборвалась в Лондоне. Тогда он работал в советском посольстве. Был объявлен персоной «нон грата» и выдворен из Англии в двадцать четыре часа. Закончил свою карьеру в звании капитана КГБ и работал рядовым инженером в отделе труда и зарплаты на заводе. Ничем не приметный, обычный советский человек.

Но бывших КГБэшников не бывает, а потому думаю, что кроме учёта трудодней заводчан, выполнял и другую работу. Читатель догадался, да?

На публике его можно было увидеть на похоронах, играющим в духовом оркестре. Зарабатывал свою «трёшку» за ритуал.

Много воды утекло с тех пор. Потому диалоги уже не могут быть воспроизведены дословно. Но они несут смысл сказанного и сохранена манера говорящего. Мальчишеские выводы тех лет поменялись, вплоть до разворота на сто восемьдесят градусов или утвердились окончательно.

Глава 1.1

Заканчивалась вторая декада июня 1972 года. Позади восемь классов. Свидетельство об окончании восьмилетки на руках. Без троек.

Многие ребята из класса покинули школу. Не все семьи имели возможность дать детям десятилетнее образование. Были и ребята из неполных семей. А некоторые ребята сами не хотели учится. Рвались в большую жизнь.

В нашей семье и разговоров не было о том, где мне продолжить образование. Только десятилетка. Этого хотела мама. Да и в авиацию, куда я мечтал с раннего детства, восьми классов было бы недостаточно. Родители не препятствовали моему выбору.

Впереди всё лето! Я еду в город к бабушке. Кто-то ехал к бабушке в деревню, я же, наоборот — в большой город. Там больше друзей.

Прихватил с собой гитару, на которой начал играть с шестого класса. Благодаря упорству, усидчивости и кружку гитаристов при дворце культуры с прекрасными преподавателями, я за два года неплохо продвинулся.

Умчался первым автобусом. Утро было тёплое и солнечное. В открытые окна автобуса влетал тёплый ветерок, хлопали занавески. За окном автобуса проносились поля и перелески. Мелькали домишки деревенек и мостики через речушки, которые летом были больше похожи на ручьи.

Деревня уже проснулась. Дорогу нам преградило стадо коров. Нехотя они переходили проезжую часть. Подпаски — мальчик и девочка, наверно, моего возраста, подгоняли ленивых коров. Верхом на коне появился мужчина. Он хлопнул плетью и стадо зашевелилось. Дорога свободна. Пастух пришпорил коня и помчался по обочине на перегонки с нашим автобусом. Водитель принял вызов пастуха, и через несколько секунд наш железный конь далеко вырвался вперёд. Где-то на развилке дорог прихватили попутных пассажиров.

Душа ликовала в предчувствии свободы.

Знал бы я тогда, хоть намёком, навстречу чему мчит меня ранним утром ЛАЗ-695.

Прибыли на автовокзал. Ещё минут сорок на троллейбусе, пять-семь минут пешком, и я влетаю в подъезд, чуть не сбив с ног выходящую девушку. Извинился на ходу, даже не взглянув, кого протаранил, едва не размазав её по стенке.

Ещё в троллейбусе мочевой пузырь призывал мою совесть лопнуть, а его пожалеть, то есть выйти из троллейбуса и побежать в кустики у какой-нибудь ближайшей остановки. Потому и летел как пуля.

Ткнулся в дверь квартиры. Слава богу, дверь уже была открыта. И в туалет…. Успел: и совесть не лопнула и пузырь цел.

Вот так ранним утром я прибыл домой, продолжая по-прежнему называть квартиру в городе домом.

Тут всё моё. Здесь моя Родина. Друзья, свобода. А ещё: хорошая девочка Оля в нашем подъезде на втором этаже.

Гитару вёз с собой, чтобы показаться ей. Да ещё утереть ей нос тем, что я тоже не лыком шит и могу играть на гитаре современные песни, а не пищать на скрипке нудные гаммы и скучные произведения классиков.

Оля моя подружка. Мы росли в одном дворе, рылись в одной песочнице и бегали по крышам сараев, и, до моей насильственной отправки в ссылку в деревню, учились в одной школе в параллельных классах. Ссылкой я называл переезд. На зависть её одноклассников, я имел возможность носить Олин портфель.

В те, шестидесятые, для пацанов это дорогого стоило, и не каждая девочка могла позволить такое. Грозило услышать вслед от острословов расхожую поговорку: — «Тили — тили тесто, жених и невеста». Но Оля доверяла мне свой портфель безо всяких комплексов. Короче, проблем в общении с Олей не было. А после минувших зимних каникул, проведённых вместе, я понял, что мой переезд лишил меня общения с другом. И теперь я очень хотел видеть её.

Но вернёмся к повествованию.

Осматриваюсь в прихожей. Появился холодильник. И обувная полочка. На ней одна пара женских туфелек. Размер туфелек впору для Золушки.

Бабушка, не дав передохнуть, начала рассказывать, что сосед съехал, что вернулся к жене, которая его оставила лет пятнадцать назад. Это всё, что мы знали от него самого.

Бабуся села на стул и выдохнув, с сожалением сказала:

— Переехал Лёня-то. Жена забрала к себе. Умный, вроде, мужик, а квартиру сдал заводу. Мог бы разменять квартиру жены и эту комнату. Так сдал, дурачок. Дочь ведь есть, позаботился бы о ней.

От этой новости я расстроился. Хоть сосед мне в отцы годился, а я будто теперь потерял хорошего друга.

— А ты то, чё переживаешь? — спросил я.

— Так ведь такой удобный сосед то был, — с сожалением произнесла она.

Потом приободрилась.

— А ты рад будешь новому то соседу! — с таинственной улыбкой сообщила бабуся, — лётчик он.

— Мне с того что? На самолёте, что ли новый-то сосед меня катать будет? — мелькнула голове мысль.

Но бабусину информацию принял к сведению. Сосед-лётчик — это может быть очень интересно.

Решил пошутить:

— Ага, в женских туфельках ходит. Как не обрадоваться.

— Трое их поселилось.

— И все трое лётчики? И все в туфельках ходят? — я глупо продолжал шутить.

— Этакаво Лёньку-то, тихушника такого, не найти больше. Кто мне трёшку в месяц теперь давать будет?

Да, бабушка права — такого не найти. Кто теперь по радиотехнике консультировать будет? Кто теперь поможет собрать и настроить радиопередатчик коротковолновика-любителя? Жалко! В радиоклубе это на год затянется. Конечно, без радиоклуба регистрацию передатчика мне тоже не получить.

— Что, допекают новые соседи? — продолжил я диалог с бабусей.

— Нет. Их дома то не бывает. Сам-то всё в полётах. Побудет дома два-три дня, и опять, не меньше чем на неделю. По всей стране летает. Таня тоже по какому-то «скользкому» правилу работает. То на сутки уходит. То по двенадцать часов. Выходные посередь недели бывают. Сынишку вот надысь Саша к матери в деревню увёз. В школу пойдёт нынче. Танюшка на сутки ушла. Тебе, поди, попалась во дворе.

С коих пор бабуся соседок уменьшительно-ласкательно стала навеличивать? Что-то невероятное!

— Ну вот, опять повезло тебе! Что за скользкое правило? — я засмеялся.

— Ага, Таня то всё драит и драит. Чё унитаз чистить всё время? Ох и чистюля. И так всё блестит как у кота …, — прервала свои размышления бабуся.

Эта фраза всё поставила на свои места. Бабушка рада соседке-чистюле. Потому и Танюшка. А не Танька.

— Я заржал!

— Договаривай уж! Охальница, — продолжал я подтрунивать над бабушкой.

— Есть с дороги-то хочешь, а?

— Молоко есть? — поворачиваюсь, а бабуся уже улетучилась.

Разложил вещи. Теперь на всё лето эта комната будет моя.

На тумбе, типа комода, стоял мой раритет: телевизор КВН-49. Первый массовый телевизор в СССР.

Телевизор покупал мой отец в складчину с дедом. Сам ящик телевизора здоровенный, а экранчик малюсенький — диагональ всего восемнадцать сантиметров. И огромная линза для увеличения размера экрана.

Телевизор, благодаря моим познаниям в радиотехнике и неоценимой помощи бывшего соседа, был «жив». Только смотреть его надо было в темноте. Яркость экрана была очень низкой из-за того, что выгорел люминофорный слой экрана.

Дверь в комнату приоткрылась, опускаю взгляд вниз двери — там морда кота. Смотрит мне прямо в глаза.

— Яцек, ты что ли? Ну и рожу ты наел себе!

Кот вальяжно подошёл ко мне. Узнал. Давай тереться ухом о мою ногу.

— Он! Кто ж ещё-то? — отозвалась вместо кота за дверью бабуся, — стащил вчера у новых-то соседей кусок мяса, злыдень. Всё нажраться не может. Уж всех голубей во дворе перевёл. Гад, ловит их и домой жрать тащит. Поганые голуби-то, на помойках пасутся, а он их в дом тащит. Окно в кухню всё время открыто. Только и делаю, что перья в коридоре убираю. Да окно на кухне постоянно мою. Перед соседями неудобно за этого засранца. Ладно хоть в доме не гадит. А то бы я ему…

— Они не против, что кот в доме? — прервал я воинственный настрой бабушки.

— Да нет! Лёшка с ним играет. Этому, ведь, коню побегать да попрыгать за бумажкой на верёвочке. Лёшка тут золотнику от конфетки привязал, так мохнорылый чуть с ума не сошёл. Ох и носился. Они там так хохотали. Нет, вроде, не против кота. Кормят. С Лёньки-то фиг чё получал. Куска хлеба у него не всегда найдёшь.

Про кота бабуся могла говорить подолгу. Кот был очень крупный. Весил килограммов семь. Как-то бабуся, удивляясь его размерам, запихала его в авоську и взвесила безменом. Шести килограммовой шкалы этих хозяйственных весов не хватило — весы зашкалили!

— Иди-ка молочка с булочкой перекуси. К обеду супчик сварю. Картошки тебе нажарю.

Я вошёл в её комнату. Бабушка шила. На столе стояла швейная машинка, недошитый халатик лежал на столе. Маленький. Точнее, не очень больших размеров.

Бабуся обшивала весь ближайший околоток. Клиентами её были в основном крупногабаритные бабы. На таких «бомб» в магазине халатик-то купить было трудно. Одну соседку из подъезда я за глаза так и звал — Тонька-бочка!

Такса у бабуси была стабильная: трёшка — халатик, пятёрка — платье.

Я устроился.

Вот и встреча с друзьями. И всё как обычно. Только Олю ещё не видел. А сам не решился к ней зайти. Разволновался немного.

Вечером увиделся со своим старшим другом. Толян! Он был старше меня. Он уже отслужил в стройбате. А за плечами, вдобавок, была детская колония. Руки в наколках, какие-то колечки на пальцах выколоты. Толян объяснял, что эти колечки означают ходку на малолетку. Драчун — в смысле, что умел драться отменно, при этом не задира, но охальник и сквернослов, каких поискать надо. Конечно, выпивал. Работал электромонтёром. Специальность эту в армии получил.

Толян — это человек, с которым можно пойти в разведку. Не знаю, но почему-то он с уважением относился ко мне. Как-то так получилось. Бабушка не одобряла мою дружбу с ним и за глаза называла его бандитом. Даже побаивалась его. Но с родителями Толяна была в дружбе. И я знаю, что бабусю они тоже очень уважали.

Я тоже похулиганить был не прочь. Так — для бравады! Толян сгонял в магазин, притащил «бомбу». Так называли бутылки 0,8 литра с дешёвым вином «Волжское». Какая, всё же, это была отрава!

Ещё на хвост сел парень из соседнего подъезда. Засели в сарае и напились, точнее — я напился. Мне то, понятно, много ещё не надо было. Быстро закосел.

Домой вернулся втихушку. Дома — никого, тишина. Вспомнил: бабушка всегда на два-три месяца летом устраивалась сторожихой в хлебный магазин. Там не столько сторожила: главное дело — это принять ночную хлебовозку. И, край, в семь тридцать утра, она уже могла быть дома. Если, конечно, с кем-нибудь языком не зацепится во дворе. Обычно это была дворничиха. Уходила бабуся на работу к восьми вечера. Работала без выходных. Говорила, что зимой отоспится.

Я лёг. Затошнило. Сходил, слил излишки. Стало легче. Уснул.

Утром проснулся часов в десять, а может и позже.

— Виталька, ты чё, опять напился с Толькой вчера? Перегаром-то вон чё прёт в комнате, — это вместо приветствия начала бабуся утренний диалог.

Бабушка ворчала, что опять я с Толькой снюхался. Что опять по сараям буду торчать со своим дружками. И что рожи-то у нас с Толькой бессовестные.

— Вот, Виталька, скажи мне — кто твой друг? Ты своего Тольку назовёшь! А он — бандит. Значит и ты бандит. Весь двор в страхе держите, — с сарказмом закончила бабушка выкладывать логическую цепочку.

Это уж было чересчур — бабусю несло «по-чёрному». Она немного преувеличивала, что только и буду прожигать жизнь в увеселениях. За лето я два раза окучивал три сотки картошки, которую высаживали в поле. И тот же Толян не раз помогал. Он тоже работал, как сказала бабушка по скользкому правилу. Так она называла скользящий график работы. И потому, томясь от безделья, когда выходные выпадали на будние дни, помогал мне. При необходимости — и я ему. А ещё чистили овощную яму, ремонтировали её. Да мало ли по дому дел было. Даже бабушкину машинку швейную настраивал. Знал я, как это делать по учебнику для профтехучилища.

Когда-то Толян научил меня драться. Драться так, как дерётся отборная шпана. Я сам его попросил. Ибо тяжко было вливаться в пацанскую жизнь в том элитном посёлке. Элитный, а нравы, как в деревне. Я года полтора был чуть не изгоем. Чужак — одно слово. Недели не проходило, чтобы с кем-нибудь да не сцепится.

Вообще-то, драться я умел — живя в бараке без этого никак нельзя. Но в бараках были честные драки. До первой крови! И никто и никогда несмел добивать проигравшего в драке. У меня тактика страдала — я никогда не бил первым. Всё ждал, когда меня разозлит пропущенный удар. И это было не правильно.

В зимние каникулы, когда ещё учился в седьмом классе, я обратился к Толяну за помощью.

Две недели за сараями «чистили» с Толяном друг другу морды. Дрались по-настоящему. Толян сказал, что имитировать драку, смысла нет. Надо зло и ловкость в себе развить, неожиданность и вероломство, бить наверняка, наповал.

А ещё сказал, что надо вовремя «свинчивать», пока от вероломства «козлы» не очухаются. Сказал, что «не западло» и вовремя «ноги сделать», против толпы всё равно не устоять. Если против двух-трёх, то ещё, куда ни шло.

Когда у Толяна после пары очередных потасовок засиял фонарь под глазом и уже не заживали разбитые губы, он сказал:

— Ну, всё, хватит. Дальше отрабатывай сам на других. Главное, Виталька, ты удар стал держать, и прыти в тебе добавилось. Действуй, как я учил. Главное — не уходи сразу в глубокую оборону. Почувствовал, что будут бить, бей первым. Бей так, чтобы «козёл» был «отключён», хоть на минуту. А сам успевай. Но сам никогда не задирайся.

Вообще то, приведённые выше фразы были сдобрены русскими ядрёными словечками.

Морда моя тоже уже была вся в синяках. Мать только ахнула, увидев меня, когда я вернулся с каникул. Будто раньше не замечала, что всё время ходил с разбитой рожей. Правда, я не имел привычки жаловаться.

Уже в феврале показал своим обидчикам. Действовал, как Толян учил. Пред двумя ублюдками я не занял глубокую оборону, а вероломно с первого удара сбил с ног одного и успел разбить нос втрому. Первый пытался подняться, грозил размазать меня, но получил пинок в лицо. Наверно, это было излишне.

Удачно начатый отпор вдохновил меня, и я вошёл в раж. Разумеется, что морду мне тогда тоже начистили. Я тоже хорошо получил. Ведь подключились набежавшие дружки. Нас разняли.

Мужик, который нас разнимал, сказал, что нельзя так жестоко бить. Но спросил, кто научил. Я специально сказал, что друг с зоны пришёл, он и научил так драться и хлёстко бить. Мужику я тому благодарен, что разнял нас. Ведь я, руководствуясь советами Толяна, уже было собрался сбежать с поля боя. Но остался. Я считал тогда, что физическая и моральная победа была на моей стороне. Но я бы точно и не устоял, забили бы меня всё равно, если б нас не разняли.

На льду остались пятна крови. У меня два фонаря под глазами и опухший нос, разбитые губы.

Стычка на катке началась прилюдно. Наблюдателей было много. Авторитет как-то разом пришёл. Больше не пытались лезть.

Я до сих пор задаю себе вопрос:

— А что, так слепы были учителя в школе? Они что, не видели мою разбитую морду. И не только мою? И никто не поинтересовался!

Школа была с высоким статусом. С уклоном на английский язык. В социальных сетях нет-нет, да и появляется коллективная фотография учителей той школы. И надпись: — «Золотой педагогический состав». В школе натуральный бандитизм процветал, а они ничего не видели. Фальшивое золото.

Из всех учителей моих, у которых учился, только и могу выделить трёх педагогов: это преподаватель математики, химии и физики (мужчина). Все они в разное время были и моими классными руководителями. Я всю жизнь благодарен им за те знания, которые эти прекрасные преподаватели вложили в мои мозги.

Уроки Толяна по жизни мне тоже очень пригодились. Осознание того, что можешь дать отпор, давало ощущение свободы и уверенности в себе. Парень должен уметь постоять за себя.

Глава 1.2

Понеслись летние деньки. Новых соседей я так ещё и не видел.

Я теперь точно знаю, что это была пятница, 23 июня. Толян в тот день с работы пришёл слегка поддатый. Около восьми вечера собрались во дворе.

Дом наш угловой и был буквой «Г». Со стороны двора часть дома размещалась напротив скамейки соседнего подъезда. С балкона, метрах в пятнадцати от скамейки, за нами часто любила наблюдать Оля — та девочка, с которой я крепко дружил с первого класса.

Я вынес гитару. Пели Высоцкого. Толян «тащился» от песенок типа «Зэка Васильев и Петров зэка».

Песен Высоцкого я уже знал море. На все случаи жизни. И уже став взрослым, я оценил его, как поэта, как человека с огромнейшим кругозором, очень талантливым и начитанным. По владению словом Владимира Семёновича Высоцкого я ставлю наряду с Маяковским В. В.

А их каламбуры! Например, у Маяковского в стихотворении «О советском паспорте» есть фраза: — «…и, не повернув головы кочан…», — или там же, — «…берёт как бомбу, берёт как ежа, как бритву обоюдоострую…».

У Высоцкого, в песне о хоккейном матче СССР-Канада есть такие строчки: — «Профессионалам, зарплата навалом. Плевать, что на лёд они зубы плюют».

На балконе появилась Оля. Высокая, стройная, хрупкая, как тростинка. Очень красивая девочка. Весёлая и компанейская. Кое-кто из пацанов во дворе завидовал мне, что с этой девочкой у меня очень доверительные отношения.

Я сразу сменил репертуар на популярную тогда песенку «Соловьиная серенада». Исполняли её ВИА «Поющие гитары». Кто постарше, должны помнить:

Если, скажем, однажды

Вдруг, случится такое:

Соловьи перестанут

Песни петь под луною

Кто поможет влюблённым

В их таинственном деле?

Кто для них будет петь

Соловьиные трели?

Я старался. Играл я на гитаре хорошо, достаточно виртуозно. Но вокальные данные у меня не очень. Голос-то мне никто не ставил.

Оля хлопала в ладоши, кричала: «Виталик! Браво». Вдруг убежала в комнату и через несколько секунд выбежала с цветком в горшке, сделала вид, что хочет бросить его мне. Цветок! Это был колючий столетник в горшке — алоэ.

Мы с парнями ржали, будто кони. Оля умела, как сейчас говорят, приколоться.

— Виталька, привет. Ты когда приехал? — крикнула Оля.

— Вчера утром.

— А ко мне почему не заглянул? — с напускной обидой в голосе спросила Оля.

— Не знаю…, -что я мог ответить.

— Ладно, прощаю! — с задорным смехом выкрикнула Оля, — ты уже классно играешь.

Потом были шлягеры: «Толстый Карлсон», «Люди встречаются, люди влюбляются», «Нет тебя прекрасней».

— Виталик, «Нет тебя прекрасней» — это ты про меня? — Ольга залилась звонким озорным смехом, — давай ещё раз спой.

А я почему-то смутился. Как то уж очень откровенно, на весь двор, Оля озвучила мои мысли, которые совсем недавно появились в моём сознании.

— Потом тебе скажу, — не нашлось чего-либо другого ответить на Олин провокационный вопрос.

— Виталик! Браво! — кричала Оля.

— Озорная она сегодня, — отметил я для себя.

Я вскоре охрип. Толян ткнул меня в бок, мотнул головой в сторону подъезда. Зашли в подъезд, Он сунул мне под нос бутылку 0,7 литра с каким-то портвейном и предложил «прополоскать» горло. Я не отказался. После нас остальные ребята по очереди посетили подъезд. Там в углу, под лестничным маршем, в вечном полумраке, стояла заветная бутылочка. Её туда предусмотрительно поставил Толян.

Вернулись на скамейку. Молчали, парни постарше курили. Я этим не увлекался тогда. Куда уж в пятнадцать-то лет. Но помаленьку пробовал спиртное. Тлетворное воздействие двора!

С дружком в школе прикалывались — переделывали популярные песни. Попала под раздачу и песня «С чего начинается Родина» — исковерканный нами вариант стал называться «С чего начинается выпивка». С таким заголовком кое-какие строчки в тексте песни и менять не стали: «С хороших и верных товарищей, живущих в соседнем дворе…». Вот так, через дворовое воспитание шло приобщение к спиртному.

В те годы я стал настоящим меломаном. Юрий Антонов, «Поющие гитары» и квартет «The Beatles» были для меня верхом совершенства.

К сожалению, уже вначале 1970 из-за проблем с руководством «Ленконцерта» Антонов вынужден был уйти из ансамбля. Последнюю свою песню, написанную в ансамбле, Юрий Антонов на прощание подарил Евгению Броневицкому. Это был нотный листочек со строчкой мелодии и гармонией под нотами. Евгению песня очень понравилась, на одном дыхании он сделал оркестровку, сочинил красивейшее гитарное соло. В песне было два куплета слов, третий дописал питерский гитарист Михаил Беляков. Так получился национальный суперхит — «Нет тебя прекрасней», гениальная работа композитора Юрия Антонова.

Я отдохнул. От вина появился кураж. Толян ещё предложил заглянуть в подъезд. Ещё пивнул три — четыре глотка. Похорошело! Кураж крепчал.

Взял гитару и нова запел. Запел «Girl» — хит «The Beatles». Эту песню меня научил играть, теперь уже бывший, бабушкин сосед Лёня. Он натаскал меня играть довольно сложную и виртуозную партию на гитаре. Научил прекрасному произношению этой песни на английском. Хотя уже был и вариант русского текста.

Я спел один куплет на английском языке и уже сделал проигрыш, чтобы запеть на русском, как сзади послышалось цоканье каблучков. В поле зрения вошла девушка. На каблучках, в чёрной юбочке чуть ниже колен и белой блузочке.

Она прошла ещё шагов на пять-шесть вперёд. Остановилась, повернулась лицом к нашей компании, изящно склонила свою прелестную головку чуть на бок и с явным интересом стала смотреть на меня. И мне показалось, что смотрела она с некоторым удивлением.

Слегка смугленькое милое личико, чуть пухленькие губки, тёмные глазки, тёмные волосы, красиво уложенные, и эта её чёлочка, делали незнакомку неотразимой.

Я запел первые строчки «Girl» — «Девушка»:

Я хочу вам рассказать,

Как я любил когда-то,

Правда, это было так давно.

После этих слов незнакомка мило заулыбалась и продолжала с неподдельным любопытством смотреть мне в глаза.

Во мне что-то ёкнуло. Как же она была очаровательна! Невозможно было оторвать от неё взгляд. Я пел и смотрел на неё. Взгляд её я выдержал до конца песни.

Песня кончилась, гитара замолчала, а я, как заколдованный, не в силах был оторвать взгляд, так и продолжал смотреть на красавицу.

Толян ткнул меня в бок:

— Ты чё?

Оцепенение прошло. Я никак не мог понять, как удалось доиграть сложную партию гитары без ошибок, не поглядывая на гриф гитары.

Оля с балкона опять кричала «Браво», хлопала в ладошки и опять делала вид, что запустит в меня этот горшок со столетником:

— Виталик, лови!

Незнакомка, оглянувшись на Ольгин балкон, опять мило заулыбалась и тоже захлопала в ладошки. И всё также, держа головку, слегка склонив её вправо, спросила:

— Ты уже даже успел полюбить? Но ты же ещё так молод, совсем ещё мальчик! И как же давно была эта твоя любовь? И часто тебе снятся такие грустные сны?

Голосок её лился, как ручеёк — серебристый, чистый и прозрачный. Через лёгкую иронию в её приятном голосе я услышал и какую-то грусть, едва уловимую. Будто расстроило её что-то. Может мне и показалось тогда. А незнакомка улыбалась и продолжала:

— Ты молодец! Где так научился играть? Ты в музыкалку ходишь?

А я, словно, язык проглотил. В горле ком. Толян опять ткнул меня локтем в бок:

— Отвечай, тебя спрашивают.

— Сам научился, — ответил я, еле скрывая недовольство, что меня мальчиком окрестили в присутствии моих крутых друзей!

— Я присоединяюсь к этой девочке на балконе. И правда — браво! Молодец! — незнакомка, будто, хотела подойти ко мне поближе.

Она, сделав шаг навстречу, остановилась, зачем-то ещё раз оглянулась в сторону Ольгиного балкона. Опять, заглядывая мне в глаза, похлопала в ладошки, опять мило улыбнулась и ушла в мой подъезд.

Взгляда её я немного испугался. Уж очень он был пронзительный и колкий. Но её улыбка вернула мне самообладание.

Я видел, как Оля до самого входа незнакомки в подъезд, сопровождала её оценивающим взглядом.

Толян засуетился:

— Это кто? Олька, ты знаешь эту фифу?

Но никто не знал!

Сидели до поздней ночи. Толян принёс из сарая ещё бутылку портвейна.

Светило наше переживало период летнего солнцестояния — солнцеворот. Было уже позно, а темнота только начала окутывать двор. Совсем перестали различаться цвета. С Толяном и ещё двумя дружками допили портвейн. И разошлись по домам.

Дома никого. Тишина. Бабушка караулит свою булочную.

Я засыпал, а перед глазами стояла таинственная незнакомка. Красивая! У неё такая милая и добрая улыбка. И очень пронзительный взгляд, немного пугающий. Какая она красавица! Я никогда ещё не видел таких красивых девушек.

— Молодец…. Тебе снятся такие грустные сны? Ты же ещё так молод! …. Ещё мальчик, — где-то внутри меня журчал, будто ручеёк, голосок незнакомки,.

И меня уже не будоражило, что незнакомка окрестила меня мальчиком! Правда, мальчик был ростом под сто семьдесят пять сантиметров, и, пожалуй, уже выше всех своих старших дружков.

Я незаметно уснул.

Глава 1.3

Проснулся около девяти утра. Бабушка, похоже, ещё и домой не заходила. Наверно, опять языком зацепилась.

Слышу незнакомые шаги в коридоре. Потом шум льющейся воды из душа. Кто-то полоскался с утра.

Я встал. Умываться пришлось на кухне.

Обещал бабушке картошку в поле окучить на первый раз. И так затянул с этим уже не меньше чем на неделю. Оправдание, конечно, было. Я сдавал экзамены за восьмой класс.

Пошёл на кухню, поставил чайник на газовую плиту и вернулся в комнату. В ванной тропическим ливнем продолжал поливать душ.

Пора плиту выключить — вода должна уже закипеть. Выхожу из комнаты и чуть не получаю в лоб открывающейся дверью из ванной комнаты. Реакция хорошая, а потому успеваю увернуться и вижу выходящую женщину.

На ней розоватого оттенка комбинация. Раньше был такой вид женского нижнего белья. На голове накручено полотенце в виде чалмы. Другое полотенце в руке.

От неожиданности она ахнула, прикрыла грудь полотенцем и пыталась скрыться за дверь. Но глянув на меня, округлив свои очаровательные глазки, с удивлением спросила:

— Это всё же ты? Это ведь ты вчера играл на гитаре во дворе? Извини, я чуть не пришибла тебя!

— Почему «всё же»? — успело мелькнуть в голове.

Передо мной стояла та грациозная девушка. Та симпатюля, которая сверлила меня вчера глазами пока я играл на гитаре во дворе. Та красавица, с мыслями о которой я заснул минувшей ночью. Сомнений не было — это была она.

Испуг с её милого личика исчез, и она так же, как вчера, склонив прелестную головку вправо, мило заулыбалась.

— А ты кто? — озорно спросила она, — наверное, внук?

Она стояла передо мной почти нагишом, с прикрытой полотенцем грудью, и я никак не ожидал, что она начнёт диалог, да ещё с озорными интонациями в голосе.

— Я… я… играл вчера. Да, внук, — смущённо ответил я, и опять не мог оторвать взгляда от её глаз. Это были тёмно-карие глаза, почти чёрные.

Она вдруг спохватилась, что стоит в неглиже перед незнакомым парнем, да ещё и пытается завести разговор, опять ойкнула и быстренько проскочила мимо меня, удалилась к себе в комнату.

Я украдкой глянул ей вслед, боясь, что она обернётся. Но всё же был пойман, как воришка. Незнакомка успела перехватить мой взгляд — она неожиданно обернулась, перед тем, как скрыться за дверью.

Я налил чай и ушёл в комнату, но аппетит пропал. В мозгу никак не укладывалось, что эта девушка теперь наша соседка. Бабушка назвала её Танюшкой. Как у Пушкина. В восьмом классе нам по школьной программе преподавали «Евгения Онегина»!

Но что за наваждение? Почему мне так тревожно и грустно вдруг стало на душе? Разгоралось желание опять увидеть её. Опять смотреть ей в глазки и любоваться очаровательной улыбкой. А сердце уже колотилось, как швейная машинка. Такого со мной ещё никогда не бывало!

Я ещё не увлекался девочками. Мне было достаточно общения с ними. Ещё с тех времён, как стал помнить себя, у меня была подружка Люська! Потом с первого класса появилась Оля. А с третьего класса с Олей оказались в одном доме. Дружба стала ещё крепче. Моё отношение к ней было, как к верному другу! Несмотря на то, что она девочка.

А увидел Таню, и что-то затрепетало внутри меня. И теперь это душевное состояние создало непонятный дискомфорт в моей душе.

Я с ногами забрался на диван, согнул их в коленях и положил на них голову, обхватив её руками.

Забрезжил перед глазами образ этой красивой девушки. Виделось, как она стояла вчера в пяти шагах от меня и пристально, глядя мне прямо в глаза, слушала песню. А потом эти ироничные вопросики про любовь. Что же она хотела увидеть в моих глазах?

Я заметил вчера, как медленно, к концу песни, её улыбка совсем исчезла с миленького личика.

До сих пор она мне часто снится в белом платье,

Снится мне, что снова я влюблён.

Раскрывает мне она, любя, свои объятья,

Счастлив я, но это только сон.

Грусть отразилась на лице незнакомки. И, похоже, было на то, что она сопереживала событиям, о которых пелось, в общем-то, совсем незамысловатой битловской «Девушке».

А потом опять улыбка искоркой проскочила по её губкам.

Бред какой-то! Это что — я влюбился? Так не бывает! Нет, бывает, но в книжках и кино!

— Что с тобой? Тебе плохо? — как гром раздалось совсем рядом, а прикосновение чьей-то руки, как молния ударила по голове.

Я подскочил, как ошпаренный. Передо мной стояла красавица-соседка. На ней ситцевый сарафанчик с голубыми мелкими цветочками. Причёска, как вчера вечером. Чёлочка делала её похожей на девочку. Переведя дух, я ответил, что всё нормально, задремал.

— Извини! Испугала тебя! А я подумала, что тебе плохо. Ты даже не слышал, как я попросила разрешения войти. Я и сама-то испугалась, увидев тебя в такой позе.

Я сразу не нашёлся, что ответить ей. Но глянув на часы, висящие на стене, тут же сообразил:

— Вы меня за полчаса уже дважды испугали, — выпалил, глядя в её красивые глазки.

За словом в карман она тоже не полезла:

— Ты тоже два раза. Тогда в дверях и сейчас. Так что мы квиты!

Наступила небольшая пауза, а мы так и продолжали смотреть друг другу в глаза.

Я не выдержал сегодня. Уж больно она была красива. Я смутился. И, похоже, покраснел.

— А ты хорошо спал сегодня? — спросила она, — я вчера долго стояла позади вашей компании, слушала, как ты поёшь и здорово играешь.

Я не знал, что ответить на этот вопрос, я не понимал смысловой связки межу самим вопросом и последующим комментарием.

Она, подумав немного, продолжила:

— Я видела, как ты заходил в подъезд с тем парнем, что сидел справа от тебя. Ты с ним вино или водку там пил? Ведь пил? Вот и подумала, что сегодня тебе плохо. Значит, я не ошиблась. А ещё поняла, что это тот парень с гитарой зашёл домой поздно ночью. Гитарой ты о стенку стукнул. Вот и подумала так.

После этого стало понятно, к чему она устроила этот допрос. Хотелось резко ответить, что это моё дело: пить или не пить.

Я поднял на неё свой взгляд и готов был уже на грубость. А она улыбалась своей очаровательной улыбкой. Как же она мила! Я влюблялся в неё со скоростью света. Надуманное желание выказать себя грубияном тут же испарилось.

— А недавно утром в подъезде ты чуть не сбил меня с ног. Так ведь? Теперь вот тоже по гитаре догадалась.

Вот тебе бабушка и Юрьев день! Шерлок Холмс в юбке!

— А зачем ты пьёшь? Ты же так молод! — продолжала она засыпать меня вопросам, не получив ответов на предыдущие.

Какой у неё приятный голос. Она продолжала смотреть на меня в такой же манере, как и вчера. И какая у неё обворожительная улыбка! Она красавица! Меня несло в душе, я уже не мог подобрать эпитеты, которыми готов был усыпать её. Она самая-самая лучшая на свете.

Я молчал. Не знал, что ответить. Но уже понимал: всё, я влюбился! Как мальчишка! Да я и был мальчишкой.

Ещё вчера она без спроса зашла в мою душу, когда мы долго смотрели друг другу в глаза. Вовсе не хотелось отвечать на заданные вопросы. Хотелось закричать:

— Я люблю Вас!

— Я засыпала тебя вопросами. Можешь не отвечать. Давай-ка лучше знакомится! Скажи хотя бы, как тебя зовут. А… вспомнила, я же слышала от твоей бабушки и от девочки с балкона, что ты Виталий!

— Да! — совсем односложно ответил я.

— А я Татьяна, — и подумав секунду-другую, добавила, — Васильевна. Соседкой буду. Она продолжала смотреть мне в глаза и улыбалась.

— А полное имя твоё как? — продолжала она. И вся светилась от какой-то нахлынувшей на неё радости.

Пришлось полностью представиться.

— Ну, вот и познакомились. Значит Виталий в «квадрате». Мне ещё не встречались такие, — она так озорно это говорила и опять так мило улыбалась, протягивая мне свою ручку.

Я оторопел. Мне предоставился случай прикоснутся к ней. Я замешкался, но тоже протянул руку. Моя рука больше, её маленькая ручка утонула в моей ладони. Я покраснел. Она быстро освободила свою ладонь и направилась к висевшей на стене гитаре и провела пальчиком по струнам. Гитара отозвалась гаммой открытых струн шестиструнки от МИ большой октавы до МИ первой октавы: — Ми — Ля — Ре — Соль — Си — МИ.

— Получилось! — она мило хихикнула, — а можешь меня научить?

Вдруг личико её стало грустным. Будто что-то расстроило её. Она пошла к выходу. Повернулась в дверях и уже с улыбкой сказала:

— Поболтаем ещё вечером. Только не пей с тем парнем! Виталик, я очень-очень прошу тебя!

И только тут я рассмотрел её во весь рост. Вчера я видел только её красивое личико и глазки. Ростиком не выше метр шестьдесят пять. Сегодня сарафанчик на ней был короче вчерашней юбочки, и мне удалось увидеть её привлекательные ножки чуть выше коленок. Хотя в те свои годы я не обращал на это внимание. Не интересовало!

Ладненькая вся, красивая. Не налюбуешься. Сердце опять защемило.

— Танечка, милая! Не уходи, останься! — хотелось закричать ей вслед.

Но вместо этого согласился поболтать вечером. Вот только о чём? И пообещал не пить с Толяном.

С этого момента я потерял спокойствие, сон и аппетит. Голова была занята Таней и только Таней. Вот так, неожиданно, вошла в мою жизнь красавица-соседка. Замужняя женщина — Татьяна Васильевна.

Глава 1.4

Всего за один вечер и одно утро состояние моей души резко изменилось. В мою жизнь вошёл новый человек. Я не звал, а он вошёл. А я не сопротивлялся. Почему? Почему так легко это случилось?

Что это было? Любовь? Но что такое любовь? Такого чувства по отношению к девушкам у меня никогда не было. А теперь появилось желание быть рядом с Таней. Хотелось слышать её приятный голосок, видеть, как она говорит и улыбается. А её глаза, проникающие в глубину души, заставляли учащённо биться моё сердце. Возникало желание обнять её, крепко прижать к себе.

Вчерашний и сегодняшний словесный контакт вселил в мою душу только беспокойство и какую-то неимоверную тоску. Это, наверно, и есть симптомы той болезни души, которую и называют влюблённостью.

Любая болезнь сопровождается какой-то болью. На душе появилась ранка, как заусеница на пальце или порез. Стоит прикоснуться и становится больно и выступает капелька крови.

По весне плачут берёзы. Где мороз зимой поранил, а где и человек топором. Так и у меня в душе. Стоило подумать о Тане, и мне становилось больно. Хотелось плакать. Невольно из глаз вытекали слёзы. Мне не раз били морду, порой в несправедливой и неравной драке. Обида меня перехлёстывала от этой несправедливости. Но слёз из меня ни один соперник никогда не выжал. Во всяком случае, я не помнил на тот момент, когда последний раз лил слёзы. А тут!

Никогда не думал, что состояние влюблённости может быть так тягостно. Подсознательно я понимал, что это юношеская впечатлительность. Но осознание этого только ещё больше нарушало моё душевное равновесие.

Таня… Татьяна Васильевна…. Девушка-лапушка. В ней всё было прекрасно. Всё в ней гармония. Но почему так больно?

Почему у меня никогда не возникало таких чувств к Оле? Оля, очень красивая и добрая девочка. За многие годы знакомства с ней только минувшей зимой, после проведённых вместе каникул, возникло желание чаще видеться. Я стал немного по-другому смотреть на свою давнюю подружку. Но в душе не было такого сумбура. Оля была мне только  друг. Хороший друг.

Николай Некрасов на ум пришёл. Не любил я его тогда. Про женщин его стихи вызывали только недоумение:

Пройдёт — словно солнцем осветит!

Посмотрит — рублём подарит!

Причём тут деньги? Не нравится мне это. Не нравится в контексте всего стихотворения. Ну, скажите мне, зачем это надо? Инструктор по гражданской обороне, что ли, она?

Коня на скаку остановит,

В горящую избу войдёт!

У меня ассоциация с мужланкой. Вот хоть ты тресни!

Помню, вкатили мне «кол» по литературе за сочинение по теме некрасовских стихотворений.

Был бы Некрасов нашим современником, ещё бы не того наворочал:

«…С гранатою ляжет под танк…» — это цитата из моего школьного сочинения. Эта фраза и сподвинула преподавателя «воткнуть» мне этот «кол». Переписывать сочинение из принципа не стал.

Толи дело у Пушкина:

Всё в ней гармония, всё диво,

Всё выше мира и страстей;

Но, встретясь с ней, смущённый, ты

Вдруг остановишься невольно

Благоговея богомольно

Перед святыней красоты.

Напыщенно немного, но мне больше по душе.

Образ Тани — он вышел для меня из «Евгения Онегина». Пусть и не похожа по описанию Таня на героиню пушкинского романа. Но как воспето Пушкиным имя Татьяна!

Во время изучения не понимал: зачем нам, «восьмиклашкам», по существу ещё детям, впихивают в наши «бестолковки» роман о любви, да ещё в стихах. Какая нам ещё любовь? Но к окончанию восьмого класса что-то изменилось в моём сознании, и я по-другому стал смотреть на этот роман.

Я даже не знал, сколько Тане лет. На вид, казалось, не старше лет двадцати трёх. А на личико — совсем ещё девочка. Не худенькая и не пухленькая. Вся ладненькая, хорошенькая, милая. Да и не умел я оценивать возраст женщин. Зачем мне надо было это?

Что я знаю про неё? От моей бабушки знаю, что есть сынишка, в школу пойдёт этой осенью. Учитывая «брачное» законодательство СССР, можно было посчитать, что её минимальный возраст должен быть двадцать пять — двадцать шесть лет. Значит она старше меня, как минимум, на десять лет.

Я расстроился. А зачем мне всё это? Ведь всё равно ничего не изменить. Ну, помучаюсь, пострадаю, что совсем не доступна мне Таня. И решил для себя, что не надо мне на неё заглядываться. Решил, а себя стало до слёз жалко.

Мои размышления прервала бабушка. Что-то задержалась сегодня она со «службы». На выслушивание бабусиных размышлений о смысле жизни я был не настроен. Я наспех перекусил, быстро собрался и уехал в поле окучивать картошку.

Работал не торопясь. Жара начала давить с утра, потому часто уходил в тень и лежал под берёзкой. Пришлось съездить два раза на ключик, где вода была такой ледяной, что зубы ломило.

Судя по диаметру ствола, берёза была большая и старая. Я лежал и рассматривал шрамы на коре. Одни из них сделали мои руки, а другие когда-то сделал мой дед. Это зарубки от сбора берёзового сока весной во время сокодвижения.

Когда-то дед ранней весной взял меня на «охоту». Это он так назвал. Потом я понял, что дед прививал во мне мужское начало. Ибо рос я без отца. И больше никто, кроме него, не мог этого сделать. Мне тогда было уже почти семь лет. И дед решил, что пора научить меня стрелять и приобщить к оружию. Наверно, рановато, ведь «двустволка» двенадцатого калибра была почти с меня ростом. Это ладно, ведь я был не по годам рослый. Дед, видимо, предчувствовал быструю кончину, потому и торопил события.

Дорога к болоту, где можно было безопасно стрелять, лежала мимо того полевого участка, где и росла эта берёза.

Выйдя из жилой зоны, дед нацепил на меня патронташи, полные патронов. Их три было. Один был тяжёлый и в два раза мог обвиться вокруг моей талии. Потому дед повесил патронташ на меня так, как я видел на картинках с изображением революционных матросов, опоясанных пулемётными лентами. На моём плече тоже висело ружьё — игрушечное. Я гордо вышагивал рядом с дедом. Оба с ружьями!

Природа уже оживала от зимней спячки. На первом пути к болоту дед сделал зарубку на берёзе и ловко приделал к ней металлическую кружку. Сказал, что на обратном пути у нас будет сладкая прохладная водичка. Конечно, сок берёзовый я пил и не раз. Дед весной, возвращаясь с охоты, всегда приносил целый бидончик. А ещё уток и куличков. Но вкуса этой дичи я уже не помню.

Стреляли много. От стрельбы сильно заболело правое плечо и звенело в правом ухе. Во время выстрелов дед держал меня сзади, чтобы я не свалился на спину от отдачи. Да ещё он срезал из ивы ветку с рогатиной. Воткнул её в землю и на рогатину опирали ствол ружья. Мушкетёр, не иначе. Когда я немного устал, отдохнули. Дальше дед устроил мне стрельбу с колена и лёжа. Фанерные мишени разбили в дребезги. Дед специально взял с собой несколько фанерных обрезков.

На обратном пути мы пили сок. Дед покурил, сидя на пеньке. Сказал, что у этой берёзы самый вкусный сок из всех, которые растут рядом.

Дед умер через два месяца, так и не проводив меня в первый класс. А я теперь лежал и искал ту зарубку, которую он тогда сделал. Но так и не нашёл. Шрам зарос и был незаметен.

Вот бы на человеке так! А шрам в душе, он невидим посторонним, но человек с ним может жить всю жизнь, а душевная рана будет ныть до тех пор, пока человек способен ощущать боль.

Нам свойственно рубить с плеча. Оставляем рваные раны налево и направо. Но мало тех, кто потом может заживить их, чтобы не кровоточили шрамы, не терзала боль тело и душу.

Дед чем-то залечил зарубку на берёзе, но я не запомнил. Честно говоря, мне тогда это было не интересно. В тот момент меня интересовало настоящее ружьё. Из стреляных металлических гильз и из ствола пахло тухлым яйцом. Дед сказал, что так пахнет сгоревший дымный порох. А от бездымного — запах слащавый. И сказал, что после охоты мы ещё будем чистить и смазывать ружьё.

Спустя восемь лет я лежал под этой берёзой, которая когда-то напоила нас живительной влагой. Нарисовалась в сознании картинка: представил, что Таня рядом со мной. Я предлагаю Тане берёзовый сок, но она отказывается. Говорит, что она не может пить слёзы. Похоже, я чуток вздремнул. Во сне, видимо, прослезился. Открыл глаза, а они влажные.

Тут меня и понесло. Представил себя вот такой берёзой, на которой сделали зарубку, а с меня ручьём текут эти слёзы — это была такая аллегория. Короче, бред!

Жара начала спадать. Загимзели около уха комары, набиваясь в кровные братья. Один таки «породнился» — успел тяпнуть меня в лоб. И был казнён мощным шлепком. Так шлёпнул себя по лбу, что в голове загудело.

Я выматерил эту назойливую тучу «гоминдановцев». Чего греха таить — приобщался к великому русскому. Встал. Направился в поле. Стало смешно над собой. Ишь ты, берёзка! Дерево — оно! Скорее Дуб! Засмеялся вслух и пошёл доделывать работу. Оставалось совсем немного.

Который час был — я не знал. Наручных часов я в свои пятнадцать лет не имел. Родители считали, что в таком возрасте это роскошь, и их, часы, надо заслужить. Только чем было заслуживать? Учился хорошо. Дома всё умел делать: и поесть приготовить, посуду помыть и полы. Предков не напрягал, в школу учителя не вызывали. Дрался только часто. Но родители, как будто не замечали этого. Одним словом, был совсем «никудышный», даже на часы не заслужил. А у бабушки отрывался — баловала она меня. Хотя я всегда ей помогал.

Солнце уже далеко завернуло в сторону заката, чуть спала жара, а озверевшие комары, за «казнь на лобном месте» их собрата, набросились на меня с удвоенной силой.

Минут через сорок я летел на велосипеде в сторону дома. Хотел страшно есть и пить. Спина горела — подпалился немного на солнцепёке. А ещё через пятнадцать минут я загнал велосипед в сарай и направился домой.

Ткнулся в дверь — закрыто. Постучал. Звонки на дверях редко у кого были в те годы. Секунд через десять дверь открывает Таня.

— Ой! У тебя кровь на лбу!

Я и опомниться не успел, как она лизнула свой пальчик и стёрла кровь со лба.

— Это комар меня в лесу, — ответил я и очень смутился.

Таня в этот момент почти касалась меня своим телом, приблизилась, была совсем рядом. Я выше её, а потому вижу ложбинку на её груди.

В голове мелькнула дерзкая мысль прижать её к себе, но я был пыльный, с грязными руками, а она благоухала как роза. Нежная белая роза в белом платьице — просто невеста. Какая она красивая и нежная. В голове закрутились Битлы:

До сих пор она мне часто снится в белом платье,

Снится мне, что снова я влюблён.

Раскрывает мне она, любя, свои объятья,

Счастлив я, но это только сон.

Почему же эта простенькая песня, исполненная Битлами, мне два дня не даёт покоя?

Как-то так получилось, что моя правая рука оказалась в её маленькой ручке. Я попытался освободить свою руку. А она, весёлая, заявила, что они все ждут меня.

— Кто же это — все? — мелькнуло в голове.

Из её комнаты донеслась музыка — Битлы запели «Девушку». Что за наваждение? Далась она им. Будто других песен не было.

Дверь их комнаты, скрипнув слегка, открылась. Из комнаты вышел мужчина, а когда он проследовал через порог, я увидел сидящую у них бабушку и накрытый стол.

Я заметил, что Таня несколько энергично отстранилась от меня, как бы отступая назад, чтобы впустить меня в коридор, но, оказывается, уже я держал её нежную ручку в своей руке. Даже не понял, как же так получилось. Ведь я сам хотел освободить свою руку из её нежной ладошки.

— А… музыкант! Мы только о тебе говорили, — сказал мужчина и протянул мне руку.

Я подал свою немытую руку.

— Александр Иванович, — отрапортовался он, — но предпочитаю, чтобы называли просто Саша.

Разумеется, я тоже представился. А в голове опять мелькнуло: «Что могут про меня говорить люди, которые меня не знают? Ух, эта бабуся. Ну и трепло»

— Виталь, давай-ка проходи за стол.

Я вынужден был отложить столь скорое предложение, сославшись, что должен посетить душ и переодеться. Саша согласился, но поторопил:

— Через двадцать минут заходи на посадку, посадку разрешаю. Будем новоселье отмечать.

Таня! Тепло её нежной ладошки всё ещё жгло мне руку, хотя мои, натруженные тяпкой, руки горели огнём, ныла сорванная мозоль на большом пальце правой руки. Я имел счастье второй раз прикоснутся к этой красивой девушке.

У меня мелькнуло в голове, что Саша совсем не подходит Тане. Он старый какой-то. Больше на старшего брата тянет, а не на мужа.

Я ушёл мыться.

Глава 1.5

Я переодевался. Моё нервное напряжение нарастало с каждым ударом сердца. Я понял, что боюсь оказаться рядом с Таней в присутствии других людей, боюсь, что не удержусь и буду смотреть в её темно-карие, пронзительные глаза. И все увидят и поймут, что я влюбился в неё.

От нервного напряжения из носа пошла кровь. Испачкал кровью надетую рубашку. Застучало в висках. Я схватил полотенце из шифоньера и кинулся в ванную мочить его холодной водой. Вернулся в комнату и лёг на диван, запрокинув голову, наложил на переносицу и лоб холодное полотенце.

Я не испугался, нет! Я знал, как остановить кровотечение — это опыт частых драк и потасовок. Частенько приходилось останавливать кровь из разбитого носа. Зимой было в этом плане поудобнее: снег под рукой, им и кровь смыть можно, и холодный снежок к носу приложить, и не земле, всё же, а на снегу, полежать.

Я не испугался, но я не понимал, как могло открыться кровотечение от волнения.

Кровь, как назло, не останавливалась и заливала глотку. Противный сладковатый привкус крови вызывал рвотные рефлексы. Почему-то стало знобить.

Меня, наверно, потеряли. Стук в дверь, Сашин голос попросил поторопиться. Он, похоже, на кухню зачем-то ходил. Я крикнул, что уже иду.

Пришлось вставать. Но не успел я дойти до зеркала, чтобы осмотреть лицо, как в носу защекотало, и кровь снова потекла. Зажав нос, опять кинулся в ванную мочить полотенце. И снова, запрокинув голову, лёг на диван. Озноб усилился.

Стук в дверь, не дожидаясь ответа, кто-то входит. Кто именно — я не видел, полотенце закрывало мне глаза. И почти тут же испуганный голос Тани:

— Виталик, миленький мой, что с тобой, что случилось? Мальчик мой, почему полотенце в крови?

Сняла с лица окровавленное полотенце. Я увидел её испуганное лицо. Рукой она провела у меня по верхней губе, стирая из-под носа кровь.

— Саша! — закричала она, — срочно скорую вызывай.

Влетает в комнату Саша. Видимо, он сообразил, что у меня кровь носом идёт. Потрогал мне голову рукой. Спросил, не лихорадит ли меня. Я мотнул утвердительно головой.

— Перегрелся наш Виталька на солнце. Солнечный удар. Додумался в поле на солнцепёке работать, — быстро поставил диагноз Саша и убежал вызывать скорую.

Вот и причина кровотечения. Потому и озноб.

Охая, ввалилась и бабушка. Раскудахталась. Ну, кто, как не она, доложилась соседям, что я в поле на картошку уехал. Болтушка! Ей уж на дежурство надо было уходить.

Таня ей говорит, чтобы та шла и не переживала, они с Сашей сделают всё, что надо. И скорая сейчас приедет.

Бабушка решилась-таки, ушла на «службу». Я остался один на один с Таней.

— Виталик, давай снимем рубаху, да и брюки бы тоже снял, — сказала Таня и, не дожидаясь моего согласия начала расстёгивать на мене рубашку. Тебе охладиться надо.

Вот те на! Снимать штаны при девушке не хотелось. Но голос Тани возымел на меня магическое действие, и я невольно подчинился. Таня помогала снять рубашку, а я чувствовал, что Таню била мелкая дрожь. На глазках появились слёзки. Я смотрел на её милое личико и мне так захотелось обнять её.

Лежал перед Таней в трусах. Стеснялся. Она закрыла меня по пояс простынёю, которая лежала на тумбочке рядом с диваном. Меня затошнило. Еле сдержался. Хотя желудок мой был уже давно пустой.

Таня взяла окровавленное полотенце и вышла. Через некоторое время в комнату вошли две Тани. В руках у каждой тазик. У меня двоило в глазах. Опять приступ тошноты. Двоящаяся Таня подставляет тазик. Но тошнота опять отступила. Я попытался встать.

— Лежи, лежи мой малыш, — сказали две Тани одновременно, — какой ты весь горячий. И весь дрожишь. Давай ещё мокрое полотенышко на лобик положим и на грудь. И зажми вот это холодное полотенце между ног.

Межу ног полотенце!? Это здорово меня встряхнуло! При девушке совать мокрую тряпку в трусы я категорически отказался. Ладно бы Саша это предложил. И не в присутствии Тани. Таня вошла в моё положение и не стала настаивать. Только впервые за последние минуты она слегка улыбнулась.

— Виталь, я отвернусь. Смешной ты мальчишка — песни про любовь поёшь, а сам робкий и стеснительный, — с грустной улыбкой сказала Таня и погладила меня по щеке.

Вот именно — мальчишка, который с первого взгляда влюбился в красавицу соседку.

Знала бы Таня, что ещё на новый 1972 год моя тётка Рита на своей работе брала на меня и на моего двоюродного брата билеты на новогоднюю ёлку. Елку проводили у них на предприятии. Конечно, хороводы вокруг ёлки я не водил и за подарком в очередь не стоял. Я сопровождал своего братика. На новый 1972 год мне было уже полных четырнадцать лет. Но умом я уже вырос из этих мероприятий. Но подарок мне ещё полагался. Так кто же я ещё — конечно, ребёнок, мальчишка. В мае этого года пятнадцать лет исполнилось. А подарок за меня и за себя получил мой братик, он его и ел.

Таня обтирала мне лицо, смывая кровь. От холодной воды руки Тани стали ледяные. Её нежные ручки всё также продолжали дрожать. И личико оставалось взволнованным.

Встряска с мокрой тряпкой в трусах и холод на груди вернули зрение на место.

Таня ушла из комнаты и вернулась с бутылкой холодной минералки. На бутылке сразу образовалась испарина. Опять ушла и вернулась со стаканом и открывашкой для бутылки.

— Виталик, выпей-ка холодненького «Боржоми».

Я скривил кислую «мину».

— Я не люблю «Боржоми».

— Пей! Ну и капризный же ты, — уже строго сказала Таня, и снова вышла из комнаты.

— Допивай быстро всю воду, — приказным тоном сказала Таня.

Какая она красивая и добрая, хотя ругается. Красивая и добрая…. Всё плыло в глазах….

Я не мог не подчиниться.

Таня опять стала обтирать мне лицо холодной водой, и пронзительно смотрела в мои глаза.

Таня склонилась надо мной, и я опять невольно увидел ложбинку на её груди. Она часто вздымалась и опускалась. Я смутился и закрыл глаза. Меня в том возрасте совсем не волновала эта часть тела. Но сейчас мне опять так захотелось обнять и крепко прижать Таню к себе. Зачем?

— Виталька, малыш мой синеглазенький, как же тебя так угораздило? Я же…, — она оборвала речь на полуслове, так как зашёл Саша.

Доложил, что скорая сейчас приедет.

— Виталь, герой картофельный. Ты как? — улыбаясь, спросил Саша, рукой растормошил мне шевелюру на голове.

— Хорошо!

Я не врал. Мне было хорошо. Хорошо, что рядом была красивая и нежная Таня. Как нежно её руки прикасались к моему лицу. Я уже не мог вспомнить, когда со мной так ласково обращались. Давно-давно это было….

Мелькнула в голове цепочка путаных мыслей: «Зачем я им нужен? Я бы и сам справился… Привязались ко мне со своим застольем… Какие они добрые люди…».