Бесплатный фрагмент - Повести

Ошибки молодости

Н. Дьякова

Ох, как болят ноги, колени. Сил никаких нет, хоть криком кричи. Какой сон? Стонать впору. Хотя стони, ни стони — никто не услышит, не поможет. Одна я. Вот, так и старость подкралась незаметно. Никогда не думала, что доживу до такого. Старость. Одиночество. Никому ненужность. Вот и приходят мысли, что всё надо делать вовремя. Если время упущено ни о чём не жалеть. Хотя вспомнить и призадуматься надо бы.

Намазала колени мазью, вроде, полегче стало, сна уже нет. Пойду на кухню чаю попью. Телевизор теперь двадцать четыре часа в сутки работает, смотреть нечего. Ну, ни Дом, же, 2 на старости лет смотреть? Или фильмы с убийствами, что стало нормой. Смерть человека воспринимается, как, что — то обыденное, повседневное. После таких фильмов, откуда в людях сочувствию взяться? Политика? Так о своей, некогда великой стране с развитой промышленностью, ничего не говорят, всё больше о соседних странах речь ведут, беспокоятся. Свои, и так, проживут. Привычные к выживанию.

С чашкой чая, печенюшкой, смотрю в окно. Ночь. Поздняя осень. Заморозки на почве. Листья почти все облетели. Природа готовится к зимнему сну. Жёлтые фонари освещают улицу, покачиваясь на проводах. Тишина. На меня нахлынули воспоминания.

Молодость. Последний звонок. Экзамены. Выпускной. Захар в белой рубашке. Пиджак на указательном пальце, как на крючке за спиной висит. Другой рукой меня обнял. Река медленно течет. Светает. Хорошо. Такая расслабленность. Жаркий поцелуй… И…

Домой пришла под утро и сразу провалилась в сон. Проснулась ближе к обеду. Дома никого. Все на работе. Первая мысль: «Что я наделала?». Посидела, подумала. Захар сказал, любит. После института поженимся. Так в институт ещё поступить надо. Но ему — то волноваться нечего — папа в райкоме партии работает, пристроит куда — нибудь сыночка. А, я? У нас обычная, среднестатистическая семья. Папа рабочий, мама служащая. Сестричка младшая сейчас у бабушки на каникулах в деревне.

Школу закончила хорошо, но гарантии, что, поступлю в институт нет. Там конкурсы большие. Да, и, куда поступать, не знаю. Не определилась ещё.

Камешек в окно стукнул. Сердце ёкнуло. Захар? Нет. Лида, одноклассница пришла на речку зовёт. День хороший. Можно и на речке провести.

Вода тёплая. Накупались, наплескались. Хорошо. На облака смотрю. Красота. На душе не спокойно. Слышу:

— Варька, так, что, Захарка, всё — таки уговорил тебя? Недотрога, ты наша.

Сердце, словно иглой пронзило. Кровь к голове прихлынула. Кисти в кулаки сжались. Всё сразу померкло. Сил хватило спросить:

— С чего взяла?

— Так он уже всему городу разболтал. Тебя на всех углах склоняют.

Зубы сжала. В голове: «Держаться! Не раскисать! Не плакать! Не рыдать! Никто не должен видеть твои слёзы! Сама виновата!».

Перевернулась со спины на живот. Уткнулась подбородком в руки. Кинула затуманенный набежавшими слезами взгляд на речку. Утопиться что ли? Словно издалека слышу:

— Варька, ты чего? Подумаешь. Он уже с половиной наших девчонок переспал. Меня ещё в восьмом классе уговорил. Подпоил и всё… Для него это, как соревнование. Чем больше, тем интереснее. Не переживай. Ни ты первая, ни ты последняя.

Закрыла глаза. Губу закусила. Какой стыд! Позор! Поверила. Любви захотелось. Срочно необходимо что — то предпринять. Из города уехать надо. Вот. И, как можно быстрее.

Собралась с силами. Встала. Равнодушно:

— Не было у меня с ним ничего. Врёт он всё.

Свернула покрывало, полотенце.

— Домой пойду. А, то ещё бог весть какие новости — сплетни о себе узнаю.

— Правда, что ль? Врёт Захарка? Извини. За что купила, за то и продаю. Не было у вас с ним ничего? Правда, не было? — в глазах Лидки недоверие.

— Врёт! — и Лидке, — А, ты, подруга, сплетни не собирай, и не разноси, — повернулась и пошла, чувствуя, что Лидка взглядом спину мне готова прожечь.

Сил хватило только до дома дойти. Дверь закрыла. Сползла по косяку. Уткнулась в полотенце и зарыдала. Всё тело от рыданий сотрясается. Слёзы никак не унять. Скоро родители с работы придут. А, я… Всё. Хватит кукситься. Что сделано, то сделано. Назад ничего не вернуть. Нашла силы подняться, умыться, привести себя в порядок. Посмотрела в зеркало — вроде ничего выгляжу, только глаза красные. Ладно. Скажу, не выспалась.

Мама с работы пришла, папа в кресле с газетой сидит.

— Как, выпускной, доченька? Что — то невесёлая ты сегодня?

— Со школой распрощалась. Жалко, — наклеив улыбку на лицо, ответила я.

— Ни о чём жалеть не надо. Во взрослую жизнь вступаешь. Всё нормально, — из — за газеты отозвался папа.

— К тёте Зосе поехать хочу, — решила расставить все точки над и.

— К чему такая спешка? Дома побудь. Отдохни. Успеешь ещё самостоятельной стать, — накрывая на стол, проговорила мама.

За ужином убедила родителей в необходимости поездки к тёте Зосе, сказав, что на месте проще будет определиться с профессией. Хоть, закончила школу, я хорошо, но в институт всё — равно поступить сложно. Может в техникуме придётся учиться. Решили, что мама возьмёт отгулы на работе и вместе со мной поедет к золовке.

На следующий день ко мне во второй половине дня пришла Лида. Предложила сходить в кино на последний сеанс.

Смотрели индийскую мелодраму «Любовь в Кашмире». На переживалась, наплакалась, такая любовь. Только в кино, наверное, и бывает настоящая любовь. Вышли из кинотеатра. Поздно уже. Почти ночь. Слышу голос Захара:

— Варвара! Поговорить не хочешь?

Лида куда — то исчезла. Смотрю, Захар в компании ребят стоит. Подошла.

— О чём? О сплетнях, которые распускаешь?

Захар опешил. Ребята с усмешками на него смотрят.

— Но… Ты это… Сбавь обороты, — и с презрением, — Бывшая недотрога. С ребятами больше ни с кем попробовать не хочешь?

— Уметь надо, чтобы пробовать, а не тряпочкой махать! — я еле сдерживала себя от обиды и злости.

Ребята ухмыльнулись. Захар аж побелел от такой наглости:

— Да я тебя сейчас…, — замахнулся.

Стою спокойно.

— Хватит, Захар, — твёрдо произнес кто — то из ребят. И, мне, — А, ты, Варька, домой иди. Хочешь, проводим? По — доброму, проводим…

— Обойдусь, — развернулась и пошла.

Чего мне стоило это показное спокойствие… даже описывать не стоит. Домой идти нет смысла. В комнате не сдержусь, разрыдаюсь, только родителей разбужу, напугаю. Пошла на речку. Медленно, медленно вода течёт. Дорожка лунная. Тихо. Красиво. А у меня сердце из груди выскочить готово. Кровь в висках стучит. В глазах темно. Как всё плохо. Какая же я дура. Что делать? Есть ли какой — нибудь выход?

Вроде одна на речке, а впечатление такое, словно из кустов за мной множество глаз наблюдают. Ну, и пусть. Мне теперь ничего не страшно. Я сама себя боюсь. Попадись сейчас Захар, на месте убила бы без всякого сожаления.

Всю неделю почти не выходила из дома. Лида больше не появлялась. Видимо чувствует, что подло поступила, подстроив мне встречу с Захаром. В один из вечеров зашёл Миша, одноклассник. Занёс книжку «Пособие для поступающих в ВУЗы — «Биология», хотя у меня такой книги не брал. Сказала — книга чужая. Извинился, хотел уйти, но мама пригласила его поужинать. Остался. За столом мама с ним, в основном и беседовала. Мне даже есть расхотелось. Кусок в горло не лез. Видеть никого из одноклассников не могу. Мама же, наоборот, чувствуя, что у меня плохое настроение, предложила Мише после ужина послушать у меня в комнате пластинки. Он, молча, прошёл к проигрывателю. Я присела на краешек кровати. Разбирая пластинки, Миша искоса поглядывал на меня, не решаясь заговорить. Услышав нежный голосок Майи Кристалинской, еле сдержала слёзы. Мишка, отвернувшись к окну, сказал:

— Закрой за мной. Пойду я. Поздно уже.

Стоя в прихожей, спросил:

— Можно я писать тебе буду?

— Не зачем, — мрачно ответила я.

— Всё — равно напишу…

Я, молча, пожала плечами.

Через день мы с мамой уехали к тёте Зосе.

Тётя Зося, папина сестра, моложе его на двенадцать лет. У них одна мама, а папы разные. Так — что у меня с папиной стороны бабушка родная, а дедушка нет, но я их очень люблю, хотя бываю у них редко, живут они в Казахстане, в Чимкенте.

Тётя Зося живёт в Ленинграде.

Мама недолюбливает тётю Зосю, считая её ветреной. В свои двадцать семь она уже дважды побывала замужем и, говорит, что сейчас в поиске.

Я слышала разговор мамы с папой:

— Хоть бы ты с ней поговорил. Мужиков, как перчатки меняет. Никакой серьёзности. Ещё пару, тройку лет и вообще может одна остаться и без мужа, и без детей.

— Не понял, мне, что ей мужа искать или разговоры вести? Сама с ней говори. Это ваши, женские проблемы. На работе у нас мужики все женатые. С молодыми я её знакомить не собираюсь. Возраст надо учитывать. Есть вдовец, но, зная Зоську…, — пробасил папа, пожав плечами, — Тебе надо, ты и беседуй.

Мама у меня хоть симпатичная, привлекательная женщина, но тётя Зося, по сравнению с ней, просто красавица. И причёсочка, и маникюрчик. Всегда в меру подкрашена. Работает парикмахером в мужском зале.

— Мужчины менее капризные, — говорит она, — в женском, придёт мадам — три волосины, а ты из неё красавицу делай. В женском зале пусть кто хочет тот и работает. Мне с мужиками вольготнее.

Вот к этой тёте Зосе и приехали мы с мамой. Живет она на Тургеневской площади в коммуналке. Как она выразилась: последний муж — жмот при разводе — размене себе отдельную квартиру выменял, а её, бедненькую, обделил в коммуналку поселил. Соседи у неё — две сестрички пенсионерки и старик — блокадник. Люди культурные, спокойные.

Комната у Зоси большая метров двадцать, два окна, третий этаж. Её кровать в нише за шкафом стоит. Очень удобно, как отдельная спальня. Я пока буду спать на диване. Но, как только решится вопрос с поступлением, мне надо будет перебираться в общежитие. Как сказала Зося — женщина она молодая и, ради меня, от личной жизни отказываться не собирается. Мама осталась таким заявлением не довольна, но… золовка, есть золовка. Погостила мама совсем немного и уехала, пожелав мне поступить в институт и, наказав блюсти себя.

— Наблюла уже, — подумала я, но маме ничего не сказала.

Решила поступать в ЛФЭИ им. Н. А. Вознесенского (Ленинградский финансово — экономический институт). Институт хороший на Садовой, недалеко от Гостинки и Невского. Заплатила за месячные подготовительные курсы, сейчас вся в учёбе.

В институт поступила, но радости особой нет.

Похоже я беременна. Вот тебе и «любовь» Захарки и моя глупость. Даже не знаю, что делать. Мне семнадцать лет. Я несовершеннолетняя. Время идёт. Рожать? А, как же учеба? Что я родителям скажу? Захара ненавижу. Не знаю, как отнесусь к его ребёнку, ведь это же его семя. Мутит постоянно. Кошмар, какой — то. Зося вся в «личной жизни», поговорить некогда. И, о чём? Что я скажу?

Сидели, ужинали. На меня накатила рвота. Еле добежала до туалета. Зашла в ванную, умылась. В комнату идти не хочу. Зося — женщина, наверное, всё поняла. В ванной, верёвки натянуты…

— Варька, открой немедленно! — стук в дверь.

К стене кафельной лбом прислонилась, слёзы текут… себя жалко… выхода нет…

— Открывай! Дверь выломаю! — встревоженный Зоськин голос.

Открыла задвижку. Зоська, как молния влетела в ванную.

— Дура! Марш в комнату! Разберёмся!

Уже сидя в комнате:

— Ненормальная! Сколько уже?

— С двадцать второго июня…

— Выпускной?

У меня только хватило сил головой кивнуть.

— Он, то, знает? Что говорит?

— Ничего. Гад он, паразит, — только и смогла сквозь всхлипы выговорить я.

— Может оно и к лучшему, — протянула Зоська, — А, то, твой батька, братец мой, таракан усатый, головы нам поотрывает.

— Почему таракан? Он больше на медведя похож.

— Какая разница, кто тебе голову оторвёт? Таракан или медведь, — подумала, — Знакомые у меня есть, с абортом договорюсь.

— Это не страшно? — поинтересовалась я.

— Не страшнее твоего нынешнего положения, — и, посмотрев на меня, — Не боись. Я их сколько переделала. Ничего, живу. И ты переживёшь. Хорошо, что жалеть не будешь, не от любимого. А, козлы, пускай сами по себе живут. Им дети не нужны.

— Какой он? — тихо спросила я.

— Маленький, живой. Ты о нём не думай. Не жалей. Папашу его вспоминай, — легче будет.

Я задумалась. Теперь мне уже стало жалко этого крохотного, не рождённого ребёнка, который уже есть, он хочет жить, а я, его мать, убью своё дитя. И об этом убийстве Зося говорит с таким спокойствием, как о чём — то обыденном. Просто — помеха в жизни, которую необходимо устранить.

— Всё надо до первого сентября успеть, чтобы ты на занятия со спокойной душой пошла, — как сквозь сон, услышала я Зосю.

Со спокойной душой? Какая может быть спокойная душа у матери — убийцы? Мне стало страшно. Холодно. Я сцепила кисти рук в замок. Закрыла глаза. Только бы не завыть. Сердце кровью обливается. Что делать? Как поступить?

В приёмном покое меня предупредила сестричка:

— Ты у нас без документов. Не плановая. Последней пойдёшь. В палате ни с кем не разговаривай. Молчи. Разговоры постарайся пресечь. А, то и врачей, и меня подведёшь. Поняла? Вечером я тебя выпровожу. Все останутся до утреннего обхода, ты нет.

Я, молча, кивнула. И без её напутствий ни с кем разговаривать не хотелось. На душе тяжело. Словно, кошки скребут. Может не надо ничего делать? Ведь ребёночек жить хочет. Это мой ребёнок. Только мой. Я его мать. Не нужен ему никакой отец. А, уж такой, как Захар, и подавно. Сомнения раздирали меня. Теперь судьба ребёнка была в моих руках. Только я за всё несу ответственность.

В палате легла, отвернулась к стене и всё. На душе тяжесть. В голове пустота.

Пошёл поток. Я повернулась к двери. Бледно — зелёные женщины, молча с кружками — льдом в руках заходили в палату, ложились на кровати, лёд на живот. Нерадостное зрелище.

Всё! Я убила своего ребёнка! Боль! Не физическая, хотя всё делается без наркоза, моральная, просто убивала. Губу до крови закусила. Сил нет. Чудовищная тяжесть о невозможности возврата словно пыталась расплющить меня. Что я наделала! Этого ребёнка больше никогда, никогда на белом свете не будет. Я распорядилась его судьбой. А все души подвластны только Богу! Моя взрослая жизнь началась с убийства.

Дома у Зоси никак не могла уснуть. Ворочалась с боку на бок. Тяжело. Забылась. Уснула.

Ясное небо, воздушные облака, ромашковое поле, ветерок, жаворонок в небе поёт. И голос нежный, нежный:

— Мамочка, зачем ты отняла у меня жизнь?

И маленькое белое облачко уплывает ввысь…

Проснулась мокрая, в холодном поту. Сердце из груди готово выскочить. Дыхания почти нет. Кровь пульсирует в висках. Надо успокоиться. Встать. Попить воды.

Встала, еле удержалась на ногах. Стою в луже крови. Весь диван в крови…

— Зося, — только и смогла вымолвить я, теряя сознание.

Очнулась… Надо мной яркая лампа… Опять провал…

Я в палате. Рядом на стуле сидит Зося. На глазах слёзы:

— Варька, прости меня…

Я понимаю. У меня больше никогда не будет детей. Я убила своего ребёнка. А он забрал у меня возможность стать матерью, испытать счастье материнства. Всю вину перекладывать на Захара нельзя.

Время летит быстро.

Вот и пролетели пять лет учебы в институте с зачётами, бессонными ночами перед экзаменами, с поездками на уборку картошки, с походами, с песнями под гитару у костра, с летними студенческими отрядами.

Сданы госэкзамены. Получен диплом. Я дипломированный специалист.

При распределении попросилась в свой город.

Работаю в УНР экономистом. Со временем обещают дать жилплощадь.

Но я одинокая, не тороплюсь, есть более нуждающиеся. Живу с родителями. Младшая сестрёнка выходит замуж, будет жить у мужа.

— Варька! Если бы ты знала, какая я счастливая! Петь от восторга хочется! Так и распирает от избытка чувств! Хочу, чтобы все вокруг были счастливы! — Катька с сияющим лицом бросилась мне на шею, — Сестричка, ты моя родная, золотая! Я такая довольная! — и, вдруг без перехода, — Варь, а это ничего, что я раньше тебя замуж выйду? Я всё — таки младшая. Приметы…

— Рада за тебя! А в приметы я не верю, — улыбаясь, ответила ей, — Что на роду написано, то и сбудется.

— А, что у тебя на роду написано? — хитро глядя на меня, спросила Катька.

— Хм, — задумалась. Вздохнула, — Своих племянников, детишек твоих воспитывать буду. Вот. Не встретила ещё своего принца на белом коне.

— Нееет, — протянула Катька, — Так не интересно. Ты у нас умница, красавица, институт закончила. Хозяйка хорошая, — внимательно посмотрев на меня, продолжила, — А, как же Мишка? Ведь он любит тебя.

— Не для меня он. Другая у него судьба, — отвернулась, чтобы Катюха не увидела набегающие на глаза слёзы.

— Ну, почему? Он же добрый, хороший…

— Вот, потому, что он добрый и хороший не хочу ему судьбу портить, — ответила я, — Всё! Хватит! Разговор окончен!

Катька надула губы. Обиделась.

На свадьбу приехала Зося с сыном Алёшкой, маленьким двухлетним карапузом. Она в третий раз официально вышла замуж. Вроде удачно. Нашла себе «постоянного» мужа. Мужчина солидный, в годах, старше моего папы. Вдовец. Дети взрослые. А, уж, когда она родила Алёшку, так он вообще на седьмом небе от счастья был. Как же сынок — «дядя» младше своих племянников, его родных внуков от дочери.

С Зосей беседовали на кухне:

— Я, как посмотрю, Варька, ты свою личную жизнь и не собираешься устраивать. Хватит уже горевать. Жизнь идёт. Ты молодая, красивая. От ухажеров, небось, отбоя нет? Записала себя в монашки…

— Замолчи, Зося, не трави душу, — прервала я её, — Мы с тобой решили эту тему не поднимать. Сама знаешь, судьба моя в том августе осталась, вместе с не рожденным ребёнком…

На кухню зашёл папа:

— Что ж ты замолчала? Продолжай, дочь.

Зося от неожиданности растерялась, пошла пятнами, хотела выскользнуть в прихожую. Но папа стоял в дверях, проскочить мимо него было невозможно.

Я, молча, опустила голову.

Папа плотно закрыл дверь, чтобы наш разговор никто не услышал и, вздохнув, сказал, обращаясь ко мне:

— Рассказывай…

У меня спазмы перехватили горло, кровь застучала в висках… Он, видя моё состояние, подошёл, обнял:

— Скажи, дочка. Легче станет, — и, Зосе, пытающейся выйти из кухни, — Стоять! Тебя я никуда не отпускал! Мы тебе ребёнка доверили, а, ты…

Уткнувшись в папину грудь, я вспомнила, как Зося боялась, что папа нам головы по отрывает. Пусть уж лучше оторвёт, зато будет в курсе. Сил моих больше нет. Устала держать в себе этот груз.

Сквозь слёзы, всхлипы посвятила папу в свою тайну. Захара не выдала. Имя не назвала. Зная папу, боялась разборок.

Таким мрачным я его никогда не видела. В кухню заглянул Ефим, муж Зоси. Папа бросил на него такой взгляд, что тот быстренько ретировался, прикрыв дверь.

Воцарилось молчание. Я, вытирая глаза и нос, пыталась успокоиться. Тишину нарушил папа:

— Что дальше делать думаешь, дочь?

— Не знаю. Замуж выходить не буду. Не хочу никому портить жизнь. Семья, это в первую очередь семь Я. Без детей нет семьи.

— Детский дом?

— Нет. Этим я лишу человека возможности иметь собственных детей. На это я не пойду. Начала взрослую жизнь с убийства, не хочу продолжать её во лжи. Маленькое, тянет за собой большее. Это, как снежный ком. Я хочу любить человека, полностью доверять ему. Ответного доверия хочу. Не смогу, чтобы со мной жили из жалости, принося себя в жертву… Да, лучше руки на себя наложить! В данной ситуации это меньшим грехом будет. Я не могу любимого человека лишить собственных детей. Это мой крест и нести его только мне.

— Ты это, дочка, брось. Голову такими мыслями не забивай. Даже не думай. Что сделано, того не воротишь. Но жить надо. С Мишей, как думаешь поступить?

— Соберусь с силами. Нагрублю, нахамлю, чтоб расставание без горечи с его стороны было. Пусть лучше ненавидит, презирает…, — заливаясь слезами, еле выговорила я.

Зося, отвернувшись к окну, смахнула слезу.

— Особо не груби. Я сам с ним поговорю…

— Не надо, па, — тихо попросила я, — Это только моё. Не надо мне было с ним переписываться. Но мне так плохо, так одиноко было. А, его добрые письма, словно отдушина, как лучик солнца…

— Неужели ты так нам не доверяла, боялась открыться?

— Запуталась, что делать не знала…

— Ладно. Не переживай. Матери с Катюхой ничего не говори. Не надо им знать этого, — помолчал, — Я всё сделаю, чтобы тебя они не тревожили. Жить всё — равно надо дочка. Крепись.

С Мишей решила поговорить после Катиной свадьбы, боясь, что данный разговор выбьет меня из колеи. Свадьбу сестрички не хотела омрачать своим тяжёлым состоянием.

Катюха в белом свадебном платье, с воздушной фатой на голове, вся цветущая, светящаяся изнутри, вышла к жениху. Илья был поражен:

— Куколка моя…

Мама вытирала слёзы. Я стояла рядом. Губы мои улыбались, в глазах была печаль, сердце плакало — мне никогда не доведется испытать этих чувств. Боже! Какая я несчастная! За, что мне всё это? Почему мне досталась такая судьба? Когда я прогневила Богов? Нет!!! Никого винить нельзя! Я сама во всем виновата! За свои поступки надо уметь отвечать! Нести ответственность.

Сзади подошёл Миша. Ласково притянул меня за плечи, обнял, нежно прижал к себе:

— Когда ты такой же счастливой будешь? — услышала его шёпот.

Сжалась вся. Закрыла глаза. Нет!!! Только не сейчас этот разговор! Только не сейчас! Не время ещё. Нельзя Катьке портить свадьбу.

Михаил, почувствовав моё состояние, разговор не продолжил, только покрепче меня прижал, чуть касаясь провёл рукой по щеке и шее.

Мне захотелось прильнуть к его груди, выпустить всю накопившуюся боль и в голос зарыдать. Нельзя! Хорошо, что глаза закрыты. Только бы не полились слёзы. Ещё немного и я не выдержу.

Михаил развернул меня к себе. Я уткнулась ему в грудь. Не выдержала. А, он, чувствуя, как мокреет его рубашка, осторожно погладил меня по голове, коснулся губами щеки.

Как после такого оттолкнуть его от себя? Оскорбить? Как? Надо! Я обязана это сделать! Я не имею права дать ему надежду!

Выпила для храбрости. Попросила Мишу пройтись, чтобы проветриться. Он чувствовал моё состояние. Весь день не отходил от меня ни на шаг.

Я не помню этого разговора. Я что — то говорила, кричала, ударила его по лицу… Он пытался меня успокоить, уговаривал… Не помню… Нахамила… Убежала… Спряталась в кустах… До синяков, до крови искусала руку, чтобы по всхлипываниям и скулежу он не смог меня найти… Миша ещё долго метался по аллеям… Я из укрытия не вышла… меня он так и не нашёл.

Через неделю Михаил завербовался и уехал на север на пять лет.

Возвратился в свой город Михаил через восемь лет с женой и двумя детьми — дочкой Варенькой, трех лет и полуторагодовалым сыном, Антошкой.

У Катюхи сын Кирилл в этом году пойдёт в школу. Сама она сидит дома с годовалой Леночкой.

Я, по настоянию мамы, всё — таки вышла замуж. Счастья в замужестве нет. Муж, Пётр, ровесник папы, вдовец. Его взрослые дети, дочь с сыном, почти мои сверстники, ненавидят меня. Замуж пошла, как в омут нырнула. Надоели мамины придирки со «старой девой» и откровенные ухаживания мужчин на работе. На работе ухаживания прекратились. Дома постоянная ревность. Видеть Петра уже не могу, надоел хуже горькой редьки. Папа почти перестал со мной разговаривать. Сначала пытался отговорить от такого замужества, потом, видя моё состояние, просто махнул рукой и всё, сказав:

— Жаль мне тебя, дочь. Наплачешься ты ещё и с замужеством, и с характером своим. Портиться он у тебя в последнее время стал. Порой становишься злая, просто невыносимая. Ладно, Петька не сахар, детей рожать ему не надо и в любой момент можешь развернуться и уйти без сожаления. Плохо, что жизнь у тебя так тяжело складывается. И маме мне никак не объяснить, что не нужно тебе пока замуж идти. Упёрлась и всё тут: «не умру спокойно, пока Варина судьба устроена не будет». По её — то возрасту и здоровью, до ста лет доживёт, а тебя от «доброты душевной» на муки толкает. Сама того не понимая, что нельзя чужой судьбой распоряжаться. До сих пор пример перед глазами стоит. Помнишь, в соседнем подъезде Оксана жила? Так, вот мама — то её болела постоянно и всё просила: «Доченька, ты уж дождись моей смерти, потом замуж выходи. Не хочу я в своей квартире чужих мужиков видеть». А умерла мама, когда Оксана уже на пенсию вышла. Какое тут замужество. И пережила — то Оксана маму всего на два года. Вот тебе и судьба. Так и вижу её перед глазами гуляющую с собачкой. Она сама тяжело, грузно идёт, и собака также рядом с одышкой плетётся. До сих пор душа о собаке болит. Я в командировке был, когда Оксана умерла. Куда та собака делась, не знаю. То ли родственники на живодёрню сдали, то ли в хорошие руки пристроили. Хочется думать, что всё — таки в хорошие руки отдали. Им — то ни Оксана, ни собака нужны не были.

Вот так и живу. Пётр ревностью совсем замучил. Домой идти, никакого желания нет. Тихона, сына его, встретила. Думаю, что специально встречи со мной искал. На работе задержалась. Шла, поздно через парк. Тут он из тёмной аллеи выходит, как привидение. Мне, аж, жутко стало. А он нагло так:

— Что, только со старичками нравится? Молодые не прельщают? Может, ты им сама не нужна, стерва смазливая? Или, давай, попробуем?

Меня, как прорвало:

— Шёл бы ты, сынок, лесом! А, не ночами по паркам шлялся? Дома заждались, небось? По бабам, думают, их папка бегает. А он мачеху свою решил ублажить, да на путь истинный наставить! Так, вот, запомни, ты мне не нужен! А с кем мне нравится и, что мне нравится не тебе судить! От вас мне ничего не надо! Всё, что отец ваш с матерью нажил, вам достанется. Себе копейки не возьму. Так и сестре передай! Будешь надоедать или запугивать, папашу твоего на вас напущу. Мало не покажется! Сам знаешь, ночная кукушка, дневную, всегда перекукует!

Тихон растерялся. Не ожидал от меня такого отпора:

— Чокнутая какая — то. В психушку тебя надо сдать, или на цепь со строгим ошейником посадить! Ненормальная!

Развернулся и ушёл в ночь.

А, я осталась, как оплёванная, стоять посреди аллеи. От такого выброса энергии, силы оставили меня. Еле — еле доплелась до лавочки в тенёчке и дала волю слезам. Сижу, рыдаю, себя жалко. Ну, что я такая несчастная? Ни наследство мне их, ни папаша не нужны. Сейчас, после этого разговора, я это отчетливо поняла. Всё, собираю вещи и ухожу. Благо есть куда. От УНР я ещё до замужества получила отдельную квартиру. Почти и не жила в ней. Больше у родителей находилась. Одиночество в новой квартире тяготило.

Чувствую, рядом кто — то присел. Слёзы вытерла, отвернулась. Места что ли мало? Лавочка эта понадобилась. Страха нет совершенно. Изнасиловать попытаются — глаза выцарапаю. Убьют — пусть убивают, чем так жить. Всё — равно жизни никакой нет. Повернулась… Миша…

Растерянность, нежность, злость. Все чувства нахлынули одновременно.

— Ты, что, тоже случайно здесь оказался? — спросила с вызовом.

— Не случайно. С работы провожал тебя.

— ?!

— Я в отдалении шёл, чтобы ты меня не видела. Всё слышал, — усмехнулся, — Вмешательства не потребовалось. Сама прекрасно разобралась.

Я сидела опешившая, переваривая случившееся.

— Провожать он меня пошёл, — выдала я, наконец, — Дома, что жена скажет?

— Кира знает. Дети спят. Никто меня искать не будет.

Подумала:

— Пойдём, чаем, по старой дружбе напою.

— А муж как же? — спросил Михаил.

— Ко мне пойдём. У меня своя квартира есть. Там переночую — посмотрела на Мишу, и так тепло, хорошо на душе стало, сил нет, — Посидим у меня вдвоём.

Никогда мне ещё в этой квартире не было так уютно. Мишка с собой словно солнышко принёс. Мне даже не надо было заставлять себя не думать о его жене. Её для меня просто не существовало. Были только я и Мишка. И даже годы разлуки куда — то исчезли. Неужели и я могу быть счастливой? Мне так хочется получить своё женское счастье. Я так устала от одиночества. Пётр не в счет. Это просто ошибка — очередная ошибка для мамы.

Закончилось всё постелью. Иначе и быть не могло. Боже! Какая же я счастливая! Ни за что, никому больше Мишку не отдам! Мой он! Только мой! Ну, и ещё… папа своим детям. Хорошо, что они у него есть. В этом отношении я ему не помеха.

Два часа ночи, а нам всё никак не уснуть…

Звонок в дверь прозвучал так пронзительно, что я кубарем скатилась с кровати, набрасывая на себя халат. Следом в прихожую бросился Мишка.

Слава Богу! Папа.

Увидев Мишку в трусах, папа, как вкопанный, встал на пороге.

— Проходите, дядь Коль. На кухню проходите, — нашёлся, наконец Мишка, ускользая в комнату.

Мы с папой прошли на кухню, следом зашёл Миша, на ходу застёгивая брюки.

— Там Пётр тебя обыскался, — садясь на стул, сказал папа, — В милицию и морг звонить собрался. Еле отговорили. Пойду домой, позвоню ему, скажу, что у Кати заночевала.

— Можешь сказать, как есть. Я к нему больше не вернусь. Только вещи свои заберу и всё.

Папа посмотрел на Мишку:

— А с Кирой как?

— Пока не знаю. Она в курсе, что я Варьку люблю. А после нашего с вами разговора, это когда я в отпуск с севера приезжал. Мы с вами два дня на рыбалке провели, — я от плиты бросила удивлённый взгляд на Мишу, — А рыбу свежую для дома потом на рынке купили. Я к себе приехал и в запой ушёл. Хорошо отпуск был. Очнулся, Кира рядом лежит. Я в шоке, она в слёзы. Было, что у нас с ней, не было, до сих пор не знаю… Посмотрел на неё, на плачущую, Варьку представил… Так и поженились. Ну, а там уже детки пошли. От детей я не отказываюсь. Мои дети, всегда моими и останутся. Кира молодая ещё. Решим вопрос. Варьку ещё спросить надо, как она?

— Я счастлива! Никогда такой счастливой не была! Ни о чём сейчас не хочу думать. Счастьем хочу насладиться! — замолчала, пытаясь унять сердцебиение, — Па, прошу тебя, не забивай мне сейчас ничем голову…

— Так я пойду…

Мишка усмехнулся:

— Как в анекдоте? Даже чаю не попьёте?

— Мне лучше уйти. А, то сейчас ещё что — нибудь вспомнишь, о чём мы с тобой разговаривали…

— Так интерес у нас один — Варька…

Тут, уж, я:

— Ну — ка, колитесь… О чём беседовали?

— Пойду я. Петьку успокоить надо. Вы сами здесь обо всём поговорите.

Пока ничего не решили. Мишка сказал:

— Будет день — будет пища. Утро, вечера мудренее.

На работу я шла с твёрдым намерением, вечером забрать вещи от Петра.

До работы летела, как на крыльях! Настроение чудесное! Всё прекрасно! Меня просто распирало от счастья! Как всё хорошо!

Целый день была в приподнятом состоянии. Во время чаепития бухгалтерские барышни поинтересовались:

— Варвара Николаевна, посвятите нас, что произошло, вы просто светитесь от счастья?

С улыбкой ответила:

— Встретила любимого человека.

— А, как же муж?

— Муж — объелся груш, — засмеялась я, — Всё, девочки, о муже больше ни слова.

— Ну, и правильно, — промолвила пожилая главбушка, — старый он для вас. Этот — то, хоть помоложе?

— Ровесник…

— Так, это же Миша, — протянула счетовод Настя, поправляя очки.

Теперь моя очередь настала удивляться:

— Ты — то откуда знаешь?

— Мы его все знаем. Он вас каждый вечер с работы провожает. Только идёт в сторонке, чтобы вы его не видели…

— Всё. Разговоры закончены. За работу, — прервала Настю главбух.

Мне уже за тридцать. Никаких разговоров и сплетен я не боюсь. Это раньше меня можно было ввести в краску. Мне было неудобно подлецу в лицо сказать, что он негодяй. Сейчас я перешла этот рубеж. И, как говорится, могу резать правду — матку не смущаясь. Всё приходит с возрастом. Становясь взрослее, набираешься опыта, а вместе с ним появляется бескомпромиссность — в хорошем смысле этого слова. Поэтому вечером, идя на объяснение с Петей, чувствовала себя абсолютно спокойно.

Пётр был дома. Пояснив ситуацию, пошла в комнату, собирать вещи.

Петя налетел на меня, как коршун. Резко развернув, шибанул об стенку. Такого я не ожидала. Мы прожили с ним почти два года. Он ни разу не повысил на меня голос. А, тут… схватив за шкирку, ударил по лицу… Я попыталась дать отпор. Это ещё больше разозлило его:

— Сучка! Никуда не пойдешь! Я лучше убью тебя, чем будешь таскаться с другими…

Схватив меня за горло, он с такой силой сжал руки, что я, действительно, попрощалась с жизнью. Но было чудовищно обидно, я не боялась смерти, но в этот момент, когда я только стала возвращаться к жизни, почувствовала себя счастливой, мне совершенно не хотелось умирать.

Увидев бешенные, налитые кровью глаза Петра, я поняла, что спасти меня может только чудо…, теряя сознание, услышала настойчивый звонок в дверь…

Пришёл папа:

— Пиво купил. Дай, думаю, зайду, проведаю. Давно у вас не был. Посидим пивка попьём. Таранька у меня есть, — заходя на кухню, сказал папа, сделав вид, что не заметил беспорядка.

В комнате, растирая шею, пытаясь отдышаться, я старалась прийти в себя.

С улыбкой вышла на кухню:

— Папуля, рада тебя видеть.

— Я не вовремя?

— Ну, что, ты, — пропела я, с трудом сдерживая слёзы, — Ты, как всегда, кстати…

— Присаживайся, Николай, — ставя на стол бокалы, сказал Пётр.

Я быстро ретировалась в комнату, собрать документы, мне уже было не до вещей. Бог с ними, пусть остаются. Потом заберу.

Посмотрела на себя в зеркало. Отражение не порадовало. Видок ещё тот… на шее сине — красные пятна — проступающие синяки, кровоподтёки.

Переоделась — платье после «разговора» с Петром слегка потеряло товарный вид.

На шею кокетливо повязала газовый шарфик. Сумочку в руку и на кухню.

— Ну, что, дочка, проводишь? Поговорить немного хочется, — увидев меня, вставая из — за стола, сказал папа.

Я, молча, кивнула. Пётр не возражал.

Выйдя из подъезда, я кинула взгляд на окно. Петя, опершись на подоконник, злобно смотрел нам вслед.

— Не оглядывайся. Горшок с цветами на голову полететь может. Плохо ты, дочка, Петьку знаешь, — быстро ведя меня под руку, сказал папа.

Отойдя от дома подальше, папа усадил меня на скамейку:

— Досталось тебе, доча? — я, молча, кивнула, — Убить, тебя Петька не убил бы, а покалечить мог. Вовремя я пришёл. Со мной он связываться не будет. Вот, как бы Мишка с ним не разобрался… Молодой он, горячий… Из института из — за тебя вылетел… — увидев мой изумленный взгляд, махнул рукой, — Ну, вот, опять, проговорился… Ни о чём не спрашивай. Сами разберётесь.

Дома Михаил, увидев мою шейку, пришёл в ярость:

— Убью паразита!!!

Мне стоило больших трудов успокоить его.

Перевела разговор на институт.

Оказывается, Мишка сразу, как только Захарка Фомин стал распускать обо мне сплетни, хотел с ним разобраться. Но, родители, прознав про это, быстренько отправили его к тётке, готовиться к институту. И, уже на каникулах, приехав в родной город, Мише удалось «поговорить» с Захаром.

— Да, всего — то пару раз дал по этой наглой Фоминской роже… Удар не рассчитал… Без двух зубов Захарка остался… Тут его мамаша подключилась… На папочку надавила… А, у него связи… Прощай институт. Привет армия. Хорошо, папашка у него человек порядочный. Поговорили мы с ним:

— Знаю, с «гнильцой» сынок мой. В мамочку. Может, перерастёт. Жена настаивает на статье. Так, тебе уж, лучше в армию. Похлопочу, чтоб в хорошие войска определили.

Вот, так я и попал в ВДВ. Не жалею. Армия хорошая школа. Друзья. В общем, всё нормально.

А, тебя я класса с восьмого из школы провожал. Всегда шёл в отдалении. Ты внимания на меня не обращала.

На выпускной мама уговорила меня новые туфли надеть.

Костюм, туфли — всё должно соответствовать. А у них колодка неудобная. Я, чтобы ноги не растереть, пошёл, переобулся.

Вы за это время все по парочкам разбрелись.

Так я и потерял тебя…

Потом, после кино, тоже провожать пошёл.

Ты на речку.

Я следом.

Села. Обхватила колени, уткнулась в них, зарыдала…

Стою в кустах, сердце кровью обливается… Сделать ничего не могу… Знаю, только хуже будет… Испорчу всё… Вот, тогда понял всё и решил с Захаром разобраться.

Михаилу ещё предстояло объяснение с Кирой.

Суббота. С утра вместе с родителями сходили к Петру за вещами. Пока родители с ним общались на кухне, всё собрала. Быть с ним один на один после «прощания» мне не хотелось.

Всю дорогу домой мама меня «пилила». И, дочь я плохая, и ужиться ни с кем не могу, и мужа не ценю, и бросилась на шею женатому мужчине с двумя детьми, чужую семью разбиваю… Мне, настолько надоели эти нравоучения, что я чуть не сорвалась, и не нагрубила. Но тут за меня вступился папа:

— Её жизнь и решать только ей. Хватит замуж уже сходила…

— Чем Петя плох?

— Ты, хоть сама понимаешь? Стар он для неё. Пусть, сейчас, хоть немного, в счастье покупается. И, так натерпелась.

— Прямо, там, одни капризы. Всё ты ей потакаешь. Старшенькая, — мама была очень недовольна моим разладом с Петром и не скрывала этого, — Когда Мишка был свободен, он ей был не нужен. С детьми — так на шее повисла.

Принесли домой вещи. Мама с Мишей даже не поздоровалась, чай пить не стала.

— Держись, дочка, — поцеловав меня в щеку, шепнул папа.

Пообедали вдвоём. Михаил пошёл объясняться с Кирой.

На душе не спокойно. Знаю, как Мишка любит детишек. Варенька и Антошка для него словно лучик солнца. Что решит Кира? Михаил уходит от неё, а не от детей. И, что можно сказать женщине, с которой прожил более четырех лет? Нажил двоих детей. Не знаю. Хотя, она, выходя за него замуж, знала, что он любит другую… Миша не скрывал этого. Любит ли она его? Любила? Ничего не знаю. Места себе не нахожу. Мечусь, как тигрица в клетке.

Я с Петей меньше двух лет прожила. О любви не говорила. Обязательств никаких не давала. Общих детей нет. Расставание… Врагу не пожелаешь. А тут — дети! Она мать! Он уходит из семьи… Может, права мама, нельзя отнимать отца у детей? Голова просто раскалывается. Как тяжело. Что же он так долго? Вечереет. Что делать?

Звонок в дверь. Ноги, как ватные. У Миши есть ключи…

Открыла… На площадке Михаил… На руке Антошка. За руку Варенька.

— Ну, вот, мама, мы и пришли… Примешь? — вопрос в глазах.

У меня по щекам потекли слёзы:

— Родные мои…

Схватила Вареньку… целую…

— Таксисту три рубля дать надо. Вещи забрать. У меня ни копейки, — услышала голос Миши.

Опомнилась… Схватила кошелёк… Вытрясла деньги на тумбочку…

Какая я счастливая! У меня есть семья! Дети!

Вечером, уложив детей спать (пришлось разложить кресло, подставить стулья), пошли на кухню.

— Есть выпить что — нибудь? До сих пор никак не успокоится. Руки дрожат, — начал Михаил, — Ты не представляешь, как это тяжело? Никогда не думал, что Кира такая… Знал, что меня не любит, дети ей не нужны. Но не до такой же степени: «Забирай своих выродков, чтоб духу вашего не было…» И, это, она о детях?! Как сдержался, не знаю…, до сих пор её перекошенное от злобы лицо перед глазами стоит. До какой степени надо ненавидеть человека, чтобы так относиться к его детям? Это же наши с ней, общие, дети… Хотя про Варю, сказала — не от меня… Но, какая разница? Это ребёнок… Наш… Я из роддома их забирал… — Мишке было никак не прийти в себя, — Неужели деньги значат всё? Варя, объясни мне, может я совсем дурак? Вообще уже ничего не понимаю…

— Любимый, успокойся… Всё хорошо… Мы вместе… Мы все вместе… Детки спят… Всё будет хорошо… — начала я, обнимая Мишу.

— Нет. Ты только подумай? — отстраняя меня, сказал Миша, — Ей дети не нужны! Ладно я… Но, дети? — выпил стопку, продолжил, — У меня всегда твой пример перед глазами… Дядя Коля из Зоси всё вытряс… Она поэтому к вам не приезжает… Боится… Всё рассказала… И, как ты под капельницами лежала… И, как врачи тебе шансов на жизнь не давали… Потом ещё почти полгода на уколах и таблетках… — я опустила голову, — Вы же, женщины, порой бываете непредсказуемы… сколько от криминальных абортов умерло? Нет такой статистики… Мужики, хоть и сволочами бывают, но мыслят по — другому… Вы же полностью с катушек слетаете… Ничего не понимаю… Квартиру, машину, деньги, что на севере заработал, всё отдал. Так ещё карманы вытрясла… Варька, у меня до зарплаты денег ни копейки нет…

Обняла, заплакала:

— Не переживай. У меня на книжке есть немного. Проживём. Главное — мы вместе. Дети с нами. Всё будет хорошо!

Приближалась Горбачёвская перестройка. Впереди маячили девяностые.

Как хорошо с Мишкой.

Семья, дети.

Сколько я об этом мечтала.

Я просто растворилась в любви.

Мне много не надо.

Я хочу обыкновенного человеческого счастья.

А оно и заключается в любимом человеке, семье и детях.

Если все живы, здоровы это и есть счастье.

По — разному было принято известие о моём новом замужестве.

— С Петей не развелась, к Мишке бросилась. Двух детей себе на шею повесила. Так и знай, сидеть я с ними не буду. Внуками не признаю, — зло выговаривала мне мама, даже не смущаясь, что рядом стоит Миша.

— О чём разговор? — пробасил папа, — Бабка не хочет — дед с внуками посидит. Доверите ребятишек деду?

— Конечно, дядь Коль, — улыбнулся Мишка.

Катюха прямо повисла на Мишке, визжа от радости:

— Как здорово! Я так рада, что вы, наконец — то вместе! Петя — какое — то недоразумение. Никогда не могла понять Варьку, зачем она за него замуж вышла. Ведь любила она тебя. Только вы со своими, общими, детками не затягивайте. Ты даже себе представить не можешь, как Варька детей любит. Я даже своих, к ней ревновала. Как я рада за вас. Ты меня понял? Будут у вас свои детки?

— Обязательно, Катечка, — осторожно отрывая от себя Катьку, нежно целуя её в щёку, говорил Миша, — Смотри, Илья приревнует.

— Ха-ха-ха, — закатилась Катька, — К мужу сестры он никогда ревновать не будет. Он тоже Варьку очень любит. Если бы ты знал, как он переживал её замужество с Петром… — и, на ухо, чтобы я не услышала, — Ты даже вообразить не можешь, как он заставлял меня с ней поговорить… Но, ты же знаешь Варьку. Решила и всё.

На работе меня все поздравляли. Инженер Виталий Денисович, пожав руку, сказал:

— Вот, теперь, у меня действительно никаких шансов нет. Вашему Михаилу я не конкурент.

— Виталий, оглянитесь вокруг, столько рядом прекрасных девушек, — мне хотелось, чтоб все были счастливы, — Настенька на вас заглядывается…

— Сердцу не прикажешь…

Вот так началась моя счастливая семейная жизнь.

Как белка в колесе — ясли, садик, работа, магазины, дом.

Но, мы вдвоём. Нас двое. Семья.

Тяжело, но всё успеваем.

Очень часто Катюха с детишками гуляет. Идёт со своими на прогулку, и наших, племянников своих, не забывает.

— Когда прибавление будет? — постоянный её вопрос.

— Стараемся… стараемся…, — улыбается Михаил.

А, как только Катька уходит, нежно обнимает меня, осторожно успокаивая. Знает, как тяжелы мне эти разговоры. Это моя не проходящая боль, не заживающая рана… Но, я всё — равно счастлива…

Время летит моментально.

Ребятишки школьники.

Зося родила второго сынишку.

У Кати двойняшки — мальчик и девочка.

— Хотели третьего, для нового холодильника, а получили целый комплект, — смеётся она.

Её разговоры о прибавлении в нашем семействе прекратились. Думаю, папа с ней поговорил.

Для детишек я мама.

Варенька поначалу ещё спрашивала о «той» — «другой» маме, потом подзабыла.

Антошка Киру вообще не помнит.

Кира продала кооперативную квартиру и уехала из города.

Михаилу от работы дали трёхкомнатную.

Свою однушку я вернула в УНР.

Перестройка, перестройка… Кошмар какой — то…

Двадцать седьмой съезд КПСС — курс на совершенствование социализма, а не на построение коммунизма.

Почему? Непонятно.

До перестраивались — «Прожектор перестройки», антиалкогольная компания, виноградники вырубили. Ни вина, ни соков — ничего нет. Одни талоны на продукты.

Куда всё исчезло? Как корова языком слизала. Или облизала?

Прилавки все чистые. Как — будто в стране запасов продуктов не было.

Какие — то подачки американцев. Ножки «Буша».

Взяли дачный участок шесть соток.

Мишка теперь там постоянно пропадает. Строит, грядки размечает. Антошка с ним. Помощник.

По телевизору — борьба с нетрудовыми доходами, демонстрация борьбы с коррупцией, каждой семье к 2000 году — отдельную квартиру.

— Ты в это во всё веришь, наивная моя? — спрашивает Мишка.

— Миша, подумай сам, по телевизору на всю страну показывают, говорят, как это может быть неправдой? Неужели нас обманывают? Не могут же всю страну обмануть?

— Поживем — увидим, — вздыхает Мишка, — Мамочка, ты не забывай, у тебя дочка почти взрослая… твоей судьбы ей не хочу… как у вас отношения?

— Пока, доверительные, — выдохнула я, — но боюсь, очень боюсь за неё. В зеркало стала заглядываться. Внешностью недовольна… «Нос, — говорит, — картошкой. У вас носы нормальные, у меня нет». Вот, что ей ответить?

— Скажи, что улыбка у неё красивая, — засмеялся Мишка, — и фигура хорошая. Девушка совсем. Невеста.

— Рано ей ещё невеститься, — возразила я.

— Здесь ты не права. Пусть лучше раньше выйдет, потом разведётся, чем…, — Мишка вздохнул, — вот напиши ты мне тогда, хоть намекнула бы… приехал… на крыльях прилетел бы… всё было бы иначе. Прости, прости…, — Мишка, целуя, схватил меня в охапку, — Не сдержался… Ты не представляешь, как мне тяжело было, когда папа твой мне рассказывал. Ты его не видела, он сам аж чёрный сидел. Я его больше никогда таким не видел. А после нашего разговора на Катиной свадьбе… Да, какого там разговора…, — Мишка махнул рукой, — у тебя истерика была… Я встречи с тобой искал, а встретился с дядей Колей. Тогда он мне ничего объяснять не стал. Просто сказал: «Не береди ей душу. Плохо ей. Тяжело. Уезжай. Время покажет. Лечит оно». Я уехал. Почему? Ну, почему ты молчала?

— Никому не верила, — почти прошептала я, — Тебя всерьёз не принимала. Потом, от писем твоих, оттаивать стала. Поздно уже было. Ничего нельзя исправить…

— Слава Богу! Хоть, жива осталась. Если бы ты знала, как я, до сих пор, кляну эти новые туфли. Сколько раз пожалел, что маму послушал, одел, и, ночь в них не доходил…

— Ты, думаешь, что — нибудь иначе могло бы быть?

— С Захаркой не дал бы тебе наедине остаться. Я прекрасно знал его отношение к девчонкам. Он же к вам, как к чему — то второсортному относился. Зная, что любой его проступок наказан не будет. Мать в нём души не чаяла. Всё для него готова сделать была. Но даже её он за человека не считал. Так, приложение к его капризам. Я же его ещё после армии встретил. Опять, напакостить хотел. Здесь я ему уже чётко объяснил — хоть одно плохое слово о тебе, и он покойник. Позеленел весь: «Я тебе по — другому отомщу». «Мне лично, — говорю, — сколько угодно. За Варьку убью!»

— У него мама в прошлом году от рака умерла…, — сказала я.

— Знаю. В одном городе живём. Отец, видимо, любил её. Сдал сильно. С женой Захар не ладит. Два пацана у него…

— Откуда знаешь? — удивилась я.

— К Варьке старшенький клеился… Пришлось отвадить. Гнилой парнишка. Порченый, — видя моё изумление, пояснил,

— Ты думаешь, только у тебя душа о детях болит? Я отец. У ребятишек сейчас возраст переходный. За ними глаз, да глаз нужен. Антошка всегда со мной. За Варьку беспокоюсь. Хоть бы выросла быстрее. Или ума набралась, или бы замуж вышла. Вы, то, умные, хитрые, а, то дурочки доверчивые. Вот и вешают вам ребята лапшу на уши. А, уж, если влюбитесь — вообще молчу. Ни мама, ни папа — никто не нужен.

— У меня всё без любви вышло, — непроизвольно произнесла я.

— Знаю. Порыв. Лапша на ушах, — притянул к себе. Поцеловал.

— Я думаю, куда родичи исчезли? А они на кухне лижутся, — заглядывая в кухню, сказала Варька.

— Ты, дочка, с родителями по — уважительнее. Накажу, — усмехаясь, произнес Мишка.

— Ладно. Знаю, любите друг друга. Только, чтобы, как у тёти Зоси не получилось — дяди младше племянников, — засмеялась Варька.

— А, что, такое, может быть? — встрепенулся Мишка.

— Да шучу, я шучу, — Варька хитро блеснула глазами, — Пап, тебя тётка, какая — то на улице спрашивает. В дом её пригласить или выйдешь?

Мы с Мишкой переглянулись:

— У меня от мамы секретов нет. Приглашай сюда.

Через пару минут Варька привела в дом Киру…

Киру я видела только на фото.

Михаил вместе со своими и детскими вещами привёз большой альбом с фотографиями.

Мишка любит фотографировать.

После появления детей он полностью реализовал себя, как фотограф.

Впервые рассматривая альбом, я пошутила:

— Ни дня без фото.

— Зато, как здорово, — сразу подхватил Мишка, — первая улыбка, первый зуб… И, заметь, всё по датам, чтобы память была. Я сам оформлял этот альбом, — с улыбкой продолжил, — Смотри, — он аккуратно, ногтем подцепил последний лист — я думала — это обложка, — Любуйся, — там под тоненькой калькой была моя фотография. Я на школьном дворе, в форме, с растрёпанными волосами и улыбкой во весь рот, — Узнаешь?

— Откуда у тебя это?

Мишка рассмеялся:

— Мне родители фотоаппарат на день рождения подарили. Вот я и таскал его с собой в школу. Учился фотографировать. Весна. На переменах все на улице. Вы с Лидой у турника беседуете. У тебя настроение хорошее. Светишься вся. Сашка специально тебя окликнул, чтобы я сфоткать смог. Классный кадр. Правда?

Я кивнула:

— Какие мы тогда беззаботные были. Как быстро летит время, — вздохнула я.

— Улыбнись, и, сейчас у нас всё замечательно будет. Главное, мы вместе. Из прошлого мы возьмем только хорошее, всё плохое забудем ради нашего будущего.

Больше десяти лет мы вместе. И, вдруг… Кира…

Хоть я и была ошеломлена, но почувствовала, как напрягся Михаил.

— Варя, — обращаясь к дочери, глухо произнес он, — Иди, побудь на улице. У нас серьёзный разговор с Кирой Григорьевной намечается, — и, уже мягче, — Иди, дочка, иди.

Варька, почувствовав напряженную обстановку, опешила и, словно приросла к полу.

— Пусть дочь останется. Её этот разговор тоже касается, — произнесла Кира.

— Варя! Быстро ушла! — повысил голос Михаил.

Варьку словно ветром сдуло.

— Напрасно ты так, Михаил. Я за Варей приехала, — садясь на стул, сказала Кира.

Мы с Мишкой недоуменно переглянулись. Вообще, что — то странное.

Расстегнув плащ, Кира продолжила:

— Ну, о том, что, Варя не твоя дочь, я говорила, — притворно вздохнула, — Посуди сам, Мишенька, я одна, на север поехала за Денисом, — достала из сумки сигарету, закурила, — Пепельницы у вас не вижу…

— У нас не курят, — произнёс Михаил.

Я, молча, с сушилки взяла блюдце, поставила на стол. Кира стряхнула пепел.

— Этот прохвост быстренько оттуда слинял. Я осталась одна, практически без средств к существованию, плюс беременная. Будь я дома, с абортом проблем бы не было. Но до дома далеко, а ты рядышком. Добрый, наивный. Очень удачно, что ты запил. Облегчил мне задачу, — усмехнулась она, — Любить я тебя никогда не любила, — затушила сигарету, — С твоей стороны тоже особой любви не было. Всё, по Варьке сох. Даже дочери её имя дал. Но, к семье относился серьёзно. Ничего не могу сказать. Молодец. Да…, — протянула она, — Из — за твоей непонятной прихоти, пришлось ещё и Антошку родить. И, от куда ты у Маши, фельдшера, оказался… Ума не приложу… Смена же у тебя была. У нас уже всё готово было, чтобы от беременности избавится… А, тут ты, как чёрт из табакерки… Ну, а, там уже сроки…

Мы с Мишкой сидели молча. Кира закурила новую сигарету:

— Честно говоря, на Антошку я никак не рассчитывала… Близостью ты меня не радовал, как обязаловка для тебя была… Я женщина горячая, два раза в неделю мне мало… пришлось искать удовлетворения на стороне… с Антошкой с грудным ездила на свидания, пока ты на работе был, — Мишка сжал зубы, — Сейчас — то чего прошлое ворошить… Замужем я официально после тебя ещё два раза была… Детей нет, — кинула на меня взгляд, — Твоя — то любимая Варенька детишками тебя не порадовала. Нашими ограничились. Двое есть. С пелёнками возиться не надо. Понимаю… Для себя решили пожить, — теперь уже я сидела, как натянутая струна. Михаил до боли сжал мою руку, — Замуж в очередной раз выхожу. Он начальник на стройке. Своих детей нет. Хочет полноценную семью, — с усмешкой, — Дитя ему нужно, — хмыкнула, — Дура я, что ли на пятом десятке рожать… да, и погуляла я хорошо. Не может у меня больше детей быть. Вот и решила я Варьку забрать… Он согласен. Дочь школьница. Старшеклассница. Тебе она никто. Варе твоей тем более…

— Она моя! — исправился, — Наша с Варей дочь! — тихо с яростью произнес Мишка, — Тебе я её не отдам! Даже не мечтай!

— Да, не злись ты, Мишенька. Вы ещё молодые. Может, кого и надумаете себе родить. Любовь вроде у вас не остыла…

— Во-о-н!!! Из моего дома! Во-о-н! Чтоб духу твоего здесь больше не было! — взревел Мишка.

— Тихо. Тихо. Успокойся, — побледнела Кира, — Знаешь, ведь, что Варьке всё расскажу…

Мишка вскочил. Я уцепилась за него:

— Миша! Мишенька! Родной! Прошу тебя… Не надо…, — со слезами в голосе.

Мишку удержать пытаюсь, а у самой горло спазмами перехватило, слёзы из глаз брызнули… Чувствую, сил никаких нет… Мишка обернулся, глянул на меня, схватил:

— Варя… Варенька… Родная…

Кира, уже, стоя в дверях:

— Я завтра приду. Спокойно поговорим…

Мишка отпаивал меня и валерьянкой, и корвалолом, и пустырником…

Пришли Варя с Антошкой.

— Что у вас здесь было? Тётка, как ненормальная, из подъезда выскочила, — и ко мне, — С мамой что? Ой, да и на тебе лица нет… Папа, что у вас было?

— Не сейчас, дочь, не сейчас. Попозже поговорим.

Антошка, молча увёл Варю в комнату.

У меня сердце колотится, кровь в висках стучит, в глазах темно… Мишку всего трясёт. Так. Надо взять себя в руки, успокоиться. Детей перепугали. Вот, уж, действительно — неожиданная встреча. Что делать?

Ночь почти на дворе, а нам с Мишкой никак не успокоиться.

Дети уснули. Мы пошли на кухню пить чай. Мишка пытался меня успокоить. Какое там. Кира сказала, если вопрос не решим, всё расскажет Варьке. Она ребёнок. Хоть ей уже и пятнадцатый год, всё — равно ребёнок. Как она воспримет известие, что у неё не родная мать? Теперь окончательно выяснилось, что и отец тоже. Как такое девочке преподнести? Как она отреагирует? Зачем ей это знать? Она наша дочь и ничья больше. Мы её никому не отдадим.

— Не переживай. Официально я отец. Хочет Кира её забрать, пусть обращается в суд. Вряд ли она будет судиться. Столько грязи поднять надо, а она замуж собралась. Не думаю, что её новому мужу понравится, что имя жены, да и его тоже полоскать будут. Но, тогда надо Варьку подготовить. Как? Детская психика. Сломаем мы её. Верить никому не будет. Ребёнок совсем…

— Мишка, неужели меня постоянно будет преследовать моё прошлое? Всё возвращается на круги своя. Это плата за мой грех. Господи! Почему я такая несчастная? Знаю, виновата перед Богом! Как мне это искупить? Может уехать мне, чтобы тебе и детям жизнь не портить? Ведь всё из — за меня. На Кире женился, чтобы мою судьбу не повторила. Но дети — то в чём виноваты? Почему они должны страдать из — за наших ошибок? Ничего не знаю… Ничего…

— Я знаю! — прозвучал Варькин голос.

Мы с Мишей чуть не подпрыгнули.

— Вы так выясняете отношения. Ищете выход. Скоро весь дом разбудите, — сказала Варька, заходя на кухню, — Что на меня так смотрите? Я давно всё знаю. Бабушка моя родная, мать отца моего Дениса, года два тому назад приезжала. Сгинул он. В тюрьме, кажется, убили. У неё, кроме меня никого нет, как оказалось. Он ей всё на свидании рассказал. И о папе, что знал, рассказал. Вот она меня через справочные, милицию и разыскала. Помните, я дома не ночевала? Вы тогда полгорода на ноги подняли. Я с ней на съёмной квартире, во втором районе была. Позвонить не от куда было. Автобусы уже не ходили. Пешком? Полночи переться надо. Утром она вместе со мной первым автобусом и приехала. До дома довела. Я, когда дома появилась, к окну тогда подошла, ей махнула, что всё нормально и всё… Вам сказала, что с девчонками во второй район на танцы поехали. Нас, как малолеток не пустили. У знакомой переночевали. Вы сделали вид, что поверили. Потом мама какую — то сказку придумала о сдаче анализов…

Не знаю, какой у меня был вид, но у Мишки…

— Я вас люблю. Вы мои родители. Других мне не надо, — и, вдруг бросилась мне на шею, — Мамочка, родная моя, любимая… ни в чём ты ни перед кем не виновата… Никуда не уезжай… не бросай нас…, — и зарыдала.

Я плачу. Варька плачет. Мишка нас успокаивает, а у самого слёзы на глазах…

Вечером следующего дня пришла Кира. Разговаривать решили в комнате. Кира села в кресло, Миша тоже, я на диване. Дожидаемся Варьку. Кира закурила. Хлопнула входная дверь. Послышались голоса, смех… Варька с тремя парнями ввалилась (иного слова подобрать невозможно) в комнату. Увидела Киру, примостилась у неё на подлокотнике, изрядно её потеснив. Двое ребят остались у двери, третий присел ко мне на диван. У всех в руках открытые бутылки с пивом. От Варьки несёт таким амбре, хоть нос затыкай.

Варька бесцеремонно выхватила сигарету у Киры, отвернувшись, чтобы она не видела, сделала вид, что затягивается и, со словами:

— Фууу, слабые, — сунула сигарету Кире в рот.

Ту аж всю перекосило. Она сразу её затушила. Попыталась встать. Варька, покачнувшись, схватила её за шею. Ребята, хихикая, присосались к бутылкам.

Сидевший рядом со мной Валерка из третьего подъезда сказал:

— Дядь Миш, тут дело такое, вроде увлеклись мы все… В КВД вам всем проверится надо…, поэтому мы с Варькой и пришли, чтобы вы её не ругали…, — отхлебнул из бутылки и продолжил, — Да… да… и Антошке тоже… На всякий случай.

Кира, не выдержав, вскочила, бросилась к двери. Мальчики сдвинули плечи:

— Такая, цаца интересная, познакомьте…

Отшвырнув одного, Кира выскочила в прихожую. Хлопнула входная дверь.

В комнате раздался такой ржач, я подумала, что нахожусь на конюшне.

Смеялись до слёз. Варька первой пришла в себя и ломанулась в ванную.

— Что в бутылках? — раздался голос Миши.

— Чай, слабый чай… пиво мы на Варьку вылили, чтоб реалистично было с запашком…

— Ужинать с нами будете? — спросила я.

— Не…, домой пойдём. Варька попросила тётку разыграть…, правда, здорово получилось?

— Если бы Варька нас не предупредила, чтобы мы ничему не удивлялись, не знаю, какая бы у меня была реакция на такое представление…, — промолвил Мишка, — Но, похоже, дорогу Кира в наш дом забудет.

После изгнания Киры жизнь вошла в свою колею. Дом, работа, у ребятишек скоро летние каникулы.

Только, после её посещения, Варька стала часто задумываться, уходить в себя. Мы с Мишей «держим ушки на макушке».

— Боюсь я за Варьку, боюсь. Что у неё на душе? Как девочка все эти известия восприняла? Ребёнок, совсем ребёнок. О-ох…, — качала головой я.

— Не боись, мать! Не такая уж она и маленькая. Но поговорить с ней надо, попробуй. Тоже душа не на месте. И, на разговор никак не вызвать, — сказал Мишка, успокаивая то ли меня, то ли себя.

Вечерами мы с Мишей, как обычно, на кухне. Зашла Варька, покрутилась, холодильник открыла, сморщила нос:

— Хочу…, не хочу.

— Ужинали недавно. Голодная? — спросил Мишка.

— Не знаю. Хочу, чего — то, а чего — не знаю.

Мы с Мишкой переглянулись:

— А-а… — открыла я рот.

— Вы чего? — вытаращилась на нас Варька, — Родители… Мозги включите. Всё нормально. Поговорить я с вами хочу…

У меня отлегло от сердца. Мишка заулыбался:

— Присаживайся. Поговорим. Мать дверь прикрой. Антошка уроки делает. Мешать ему не будем.

— Разговор не для Тошкиных ушей, — согласилась Варя.

Села. С чего начать не знает.

— С любого вопроса начинай, — не выдержал Мишка.

— Вот… Я поняла… Эта… Кира…, — Варька запнулась, — Григорьевна она моя родная мать?

— Да, — ответил Мишка.

— Как я с тобой оказалась мне бабушка Дуня объяснила. Мама Дениса Зайцева, моего папы. А, Антошка? Он чей?

— Мой родной сын…

— И…? — открыла рот Варька.

— Кирин. Твой единоутробный брат, — поставил точку Мишка.

Варька посидела, подумала, посмотрела на меня:

— А, мама, что?

Я опустила голову, прикрыла глаза, чтобы Варька не видела набегающих слёз, сжала губы… сил не было даже слово вымолвить… Миша понял:

— У мамы только ты и Антошка.

— Не знаю, — произнесла Варька, — Но, хочется поставить все точки…, чтобы не возвращаться к этому… Что — то же произошло…? Почему мама считает себя виноватой… виноватой, перед Богом. Это что? Или как?

В кухне повисла тишина. Сказать? Что? Имеет ли смысл? Поймёт ли ребёнок…? Нужен ли этот разговор? Или он уже назрел? Я молчала, боясь разрыдаться. Не хотела переживать всё заново. Слишком тяжело. Я уже сама была не рада, что Варька затеяла этот разговор. Надо решать. Я не хочу, чтобы Варя совершала ошибки и, упаси, Боже, повторила мою судьбу.

— Понимаешь, Варя, — поборов себя, тихо начала я. Миша бросил на меня встревоженный взгляд, — Когда, я была, чуть постарше тебя… Я совершила ошибку… Порыв? Нет, наверное… Не знаю…, — я замолчала, собираясь с мыслями. Надо, чтобы дочь знала… Пусть не всё…, но знала… — Ошибка… Возможно…, — я замолчала, не в силах продолжать. Миша взял меня за руку, слегка сжал кисть, словно желая поделиться своим теплом. Этим, он, словно, под питал меня энергией. Мне стало легче, — Результатом этого порыва явилось убийство…, — Варька, широко раскрыв глаза, с ужасом смотрела на меня, — Не бойся… Это только для меня было и осталось — убийством… Я сделала аборт… Убила живого, но не рождённого ребёнка, — взгляд Варьки стал сочувственно — сострадательным, — Он, вместе со своей жизнью, забрал у меня возможность испытать радость материнства. У меня не может быть детей… — хоть я и крепилась изо всех сил, по щекам у меня текли слёзы, — Предназначение женщины на этой земле — дать жизнь… У меня этой возможности нет… Я сама… и только я, виновата в этом…

— А, где в это время был папа? — прошептала Варька.

— Папа ничего не знал… Это был не его ребёнок… И, если бы ни его тёплые, добрые письма, меня, наверное, не было бы на этом свете… постоянные мысли о самоубийстве…, — Мишка, слегка, побледнел, — Письма твоего папы спасли меня…, — у Варьки по щекам текли слёзы:

— Не надо, мама! Не продолжай! Я всё поняла! Не надо мучить себя, милая, родная, бедная моя мама…, — Варька бросилась ко мне и, целуя, — Молчи! Молчи… Прошу… Не надо…

А, я уже и так, не могла говорить… После таких откровений. Сил не было вообще. Я была, как выжатый лимон. Усталость. Чудовищная усталость навалилась на меня.

На кухню зашёл Тошка:

— А, чего вы закрытые сидите?

— Торт ложками едим, — съязвила Варька.

— А, торт где? — опешил Тошка.

— Под стол спрятали.

— Вы шутите так? — на большее Тошки не хватило, — Что у вас здесь происходит? — бросил взгляд на меня, — Мама, что с тобой? Они тебя обижали?

— Вот… вот… ещё садистами нас сделай. Куда шёл, туда и иди, — выдала Варька.

— Попить хотел.

— Пей, и двигай отсюда, — опять Варька.

— Варя, — укоризненно произнёс Мишка.

— Всё. Пойду, проветрюсь. Голова опухла от ваших откровений, — Варька пошла к двери.

— Ты, хоть, поняла? — вслед ей бросил Миша.

Варька уже в дверях повернулась:

— Поняла.

— Что?

— Дураки вы оба молодые были.

После нашего разговора, отношение Варьки к нам изменилось. Оно словно перешло в другую стадию. В более доверительную, что ли… Теперь она запросто заходила к нам на кухню с любыми вопросами и проблемами. Мы боялись, что наша девочка ещё очень маленькая для серьёзных разговоров. Теперь я стала сомневаться, насколько мы для неё компетентны. Порой её вопросы ставили меня в тупик. Видимо проблема отцов и детей существует вечно. Вырастая, дети переходят на новую ступень развития, мы же остаемся в своем «прошлом» мире. Мишку она вообще за один вечер так достала, что он сказал:

— Проще отработать три смены подряд, чем попасть под шквал её вопросов.

Меня она старалась не трогать, понимая тяжесть воспоминаний. Для понятия всего произошедшего, ей была интересна позиция Михаила. Его роль во всей этой истории.

— Пап, вот, объясни… Ты же всегда любил маму? — Мишка кивнул, — почему случилось так, что она оказалась одна со своими проблемами? Где ты был в это время?

— Она училась в Ленинграде, я в Харькове. Мы переписывались…

— Ты не понял… Почему, она в Ленинграде, а ты в Харькове?

Мишка задумался:

— Родители так, наверное, решили.

— Почему родители? Почему не ты? Любил ты, а не родители. А, решали они?

— Возраст, наверное…, — выдохнул Мишка.

— Не отвлекайся, и не списывай на возраст… Если любишь…

— Здесь ты не права. Ты любовь ставишь во главу угла, без головы. Прежде всего, головой надо думать…

— Вот вы и додумались до маминых проблем.

Мишка замолчал. Сказать ему было нечего.

— Ты знал, что ей плохо? Что у неё что — то случилось?

— Догадывался, но не думал, что до такой степени, — Мишка с печалью в глазах посмотрел на меня, — Вообще — то, дочь, ты права. Я понимал… Видел, как она рыдала у реки — плач души… и, в результате ничего не сделал. Не осознал всю трагедию до конца… письма — это не то… Действовать надо было… а, вдруг, при её отношении ко мне, я бы только навредил и, вообще потерял бы её? Не знаю…

— Варя, — вмешалась я, — На тот период я действительно, не воспринимала папу всерьёз. Просто знакомый, одноклассник. Не более. Мне не нужна была его помощь, сочувствие.

— Значит в жизни всё намного сложнее? Не так как в книгах и в кино, — задумчиво произнесла Варька.

— Варя, книги, фильмы — сюжеты из жизни. Но, у каждого своя жизнь. Законов и формул для любви нет. Каждый случай индивидуален. За каждым, живые люди со своими характерами, проблемами, заморочками, тараканами…

— Какими тараканами? — вытаращилась Варька.

— Которые, в голове. Просто так говориться, — улыбнулся Мишка.

— Всё с вами, родители, ясно. В смысле — непонятно ничего. Получается, что каждый в своей жизни решает сам. Каждый сам выбирает свой путь. Просто всё надо учитывать и, не пренебрегать ошибками других. Ладно, будем умнее. Мам, пап, к нам баба Дуня приедет. Можно?

Мы с Мишкой переглянулись:

— Баба Дуня — это кто?

— Папы моего, Дениса, мама. Бабушка моя родная.

— Можно.

— Я, так, и напишу ей.

В субботу Михаил поехал встречать бабу Дуню.

Ребятишек в пятницу отправили к его родителям, чтобы не мешали общаться с незнакомым человеком.

На душе не спокойно.

Зачем едет эта женщина? Что ей нужно от Варьки? Будет ли она, предъявлять права на неё?

Вопросов море. Ответов нет.