Бесплатный фрагмент - Посмертные мытарства

«Я свет миру; кто последует за Мною, тот не будет ходить во тьме, но будет иметь свет жизни».

Пролог

Земная жизнь есть лишь малая часть вечности, дарованной Господом человеку. Рождение и смерть на Земле — лишь мимолётные вехи. Смерти, как полного уничтожения, вообще нет! Вся природа и всё устройство Вселенной учит нас на своём примере, что вещество или материя неуничтожимы, а посему однажды родившемуся человеку уготована вечная жизнь, а смерть — это всего лишь переход из одного состояния бытия в иное, пока неведомое нам, но вполне реальное. Смерть тела — это возвращение человека на свою родину, поэтому часто она дарует избавление от бед, неудач и болезней, так что она — не конец, а только начало! Посему страшиться нужно не самого переходного момента, а той загробной участи, которая ожидает человека соответственно его грехам и добрым делам…

Глава 1

Никодим обнаружил себя стоящим посреди странного пустынного места, где с обеих сторон от узкой извилистой дороги вздымались высокие горы, похожие на шлаковые строительные отходы. Стоял он босяком, в одной свободной серой хламиде, которая ниспадала ниже колен волнистыми складками. Огромные чёрные и серые кучи острыми симметричными вершинами упирались в небеса свинцового оттенка, придававшего всему этому итак довольно унылому пейзажу и вовсе зловещий вид. Насколько хватало глаз, конца и края этим горам не было, над ними с криками носились голодные чёрные птицы, кружась и взлетая галдящими тучами. Некоторые спокойно описывали неспешные круги, словно высматривали внизу добычу, другие стремительно метались из стороны в сторону.

Мельком оглядев себя, послушник убедился, что его нынешний вид мало отличался от привычного земного, разве что стало чуть легче. Он по-прежнему был высок, довольно худ и жилист, сильные руки, грубые от работы, волосы каштанового цвета, лицо простое, чуть грубоватое с тяжёлым подбородком. Самочувствие своё на тот момент он оценил как отличное, пожалуй даже, что никогда и не чувствовал себя лучше! Странно, но досадное происшествие с тем падением на Земле мгновенно ушло в прошлое и теперь мало его заботило. Он даже не испытал особенного удивления или испуга, можно сказать, что и почувствовать ничего не успел — а просто раз и тут! Смерть своего тела душа восприняла на удивление легко.

Несостоявшийся монах в молчании сделал несколько шагов вперёд и остановился: узкая, петляющая дорожка терялась где-то впереди, в бесчисленных изгибах меж шлаковых гор. Казалось, на преодоление этой пустоши могли уйти месяцы, однако у Никодима не было с собой ни воды, ни пищи, так что на несколько мгновений он просто растерялся и замер в нерешительности.

— Где это я? — ужаснулся он про себя. — Неужели это Ад?

— Нет, ещё нет, — вдруг раздался ответ.

От неожиданности одинокий странник чуть не подскочил.

— Кто здесь? Кто это говорит? — завертел он головой во все стороны и тут заметил, что вовсе и не один. У него за спиной в придорожной пыли сидел, поджав ноги, кто-то, на первый взгляд больше всего похожий на погорельца только что погибшего дома. Его голова была начисто лишена волос, руки, ноги и лицо измазаны чёрной сажей, одежда висела лохмотьями, едва прикрывая худые и острые суставы. Весь его вид свидетельствовал о крайней нужде, голоде и усталости. Погорелец с интересом смотрел на него своими большими выразительными глазами, будто примеряясь и присматриваясь. Затем он легко поднялся на ноги каким-то неестественным плавным движением, будто для этого ему не пришлось напрягать ни один мускул и гравитация сама на мгновение выпустила его из своей власти. Он оказался высок, на целую голову выше Никодима, и, несмотря на худобу, выглядел довольно крепким парнем. Лицо имело очень благородные и мягкие очертания, его бы можно было назвать прекрасным, если бы не худоба и сажа, которая покрывала его толстым слоем.

— А ты ещё кто такой? — подозрительно прищурился Никодим.

— Я твой проводник! Без меня ты и минуты здесь не продержишься — сразу в какую-нибудь беду попадёшь! Вы, люди, такие — вам бы только проблем по свою душу искать, а мне будто делать нечего, как только вытаскивать вас, — сварливо закончил объяснение погорелец, стоя в прямой позе и скрестив тощие руки на груди.

Никодим с недоверием смотрел на этого «проводника». Он был немало наслышан о посмертных мытарствах, знал и про изощрённые искушения бесов-обманщиков — мастеров притворства и лицемерия, способных на любую подлость, лишь бы заманить душу в свои сети.

— Проводник, говоришь? И куда же ты меня собрался провожать? Прямиком в адское пекло? Ну уж нет, знаю я ваши бесовские штучки, но меня вам не провести! Лучше расскажи-ка мне, что это за место, да куда ведёт эта кривая дорожка и как мне отсюда выбраться к свету Божьему? А дальше я и сам разберусь, куда и с кем мне идти! Да смотри, не обманывай меня, чертёнок, не то худо будет! Я — воин Христов! И не из таких сетей дьявольских выкручивался! — И, довольный собою, Никодим свысока глянул на погорельца.

— Тьфу ты! — только и плюнул бес. — Я ему про Фому, а он мне про Ерёму! Всю жизнь ты таким упёртым был! За деревьями леса не видел! Ладно уж, слушай, а то совсем пропадёшь! Вот эти кучи шлака — твои земные грехи, все, какие ты за отпущенный тебе срок натворить успел. Птицы — это твои греховные помыслы, их остерегайся, зря не раздражай, ибо они, если уж нападут, то своими силами от них не спасёшься! Дорога, которую ты видишь, поведёт тебя через трудные испытания, ты встретишь на ней немало развилок и перекрёстков, и куда она тебя в итоге выведет — будет зависеть от тебя самого: Ад или Рай — тебе выбирать! Сами дела твои осудят твою душу! Моя роль на этом этапе наблюдательная, я могу указать тебе верное направление, но решать за тебя не стану. Я, так сказать, не навязываюсь. Делай, как хочешь! Тут у нас полная свобода воли, знаешь ли!

Никодим продолжал смотреть на него с крайним недоверием. «Заманивает! Голову мне морочит, чтобы я на его уговоры поддался, да и размяк! А тут он меня когтями цап-царап — и прямо в бездну утащит! Попробую с другой стороны к нему подойти!»

— А сам-то ты почему такой чёрный да лысый? Одежда вон вся в лохмотьях. Почему ко мне прислали какого-то оборванца, а не моего белокрылого Ангела-Хранителя, который должен в одно мгновение перенести мою душу на Божий Суд?

— Никодим, — покачал головой бес, — до окончательного Приговора Суда тебе сперва мытарства пройти надо! Сорок земных дней испытаний предшествуют Божьему решению. Тебя ждёт нелёгкий путь, поверь мне! Успешно проходит его, может, одна из десятков тысяч душ! И я не знаю такой, которая одолела бы его в одиночку, без помощника, так что советую тебе поскорее прийти в разум и слушаться меня.

— О посмертных испытаниях ты мне можешь не рассказывать, горелый! Я как-никак послушником в монастыре не один год подвязался! Небось, побольше твоего знаю о мытарствах и искушениях. И, сдаётся мне, что они как раз уже и начались, и ты — подосланный ко мне обманщик! Плетёшь сейчас вокруг меня свои дьявольские сети лжи, чтобы с верного пути сбить! Так что сгинь прочь, нечисть! Сам разберусь, без тебя! — И при этих словах Никодим осенил себя крестным знамением и уставился на собеседника торжественным взглядом экзорциста. Тот лишь слегка округлил глаза и молча взирал на него, а при виде такого яростного отпора лишь укоризненно вздохнул и проговорил:

— Дурень ты, Никодим! Я помочь хочу, а ты «сгинь», да ещё обзываться! Я-то уйду, да как бы тебе об этом крепко пожалеть не пришлось! Но, как я уже говорил, воля твоя! — И при этих словах начал тихо таять в воздухе: тело его становилось всё прозрачнее и наконец, когда уже почти исчезло из виду, до Никодима долетели последние насмешливые слова: — А чёрный и лысый я по твоей вине, воин Христов! Слыхал, небось, мудрую пословицу: каков поп, таков и приход? — И на этом он совсем исчез.

Никодим остался стоять на пыльной дороге в одиночестве. Ветер пронёс мимо него целую тучу пыли, шлаковые горы молча и, казалось, с укоризной взирали на него со всех сторон. Птицы неустанно кружились в вышине.

— Так, от одного избавился, слава Богу! Интересно только, какой это страстью он меня испытывал? «Празднословием», наверное! Точно! Пока тут с ним болтаешь — слово за слово, да и в пучину! Но, благо, я его быстренько спровадил! Да, дела! — произнёс со вздохом новопреставленный послушник. — А ещё говорят, что после смерти нас ожидает покой! Какой тут покой, если через эту пустыню теперь неделю тащиться! Все ноги собьёшь, пока хоть один приличный искуситель объявится! Уж поскорей бы их всех одолеть! Зря я что ли семь лет в монастыре подвязался, телесные да духовные подвиги во имя Господа Бога творил?

Дальше оставаться на месте было бессмысленно, так что одинокая душа послушника двинулась в путь.

Шёл он три дня, как ему показалось, поскольку тусклое солнце уже трижды поднималось и опускалось за горизонт. Обычной человеческой усталости при этом он не чувствовал, равно как и жажды с голодом. Казалось, что душа его могла бесконечно брести по этим унылым просторам, где день чередовался с ночью, но больше ничего при этом не менялось. Его шаги глухо отдавались в дорожной пыли, его ступни размеренно переступали, но он уже давно заметил, что прогресса при этом никакого не было. Горы, словно мрачные безликие близнецы, монотонно повторялись изо дня в день, и дорога делала повороты, похожие друг на друга как две капли воды. При этом не все горы были одинаковы: пейзаж выглядел так, будто некий бездарный дизайнер создал пару десятков моделей этих гор, а затем расставил их одну за другой без строгой последовательности. Так что вскоре Никодим уже наизусть выучил форму, размер и внешний вид каждой горы. Если бы присвоить каждой из них особенное имя, то эти имена чередовались бы по пути сотнями раз.

— Мои земные грехи! — ворчал про себя измотанный послушник. — Да разве возможно столько нагрешить? Это ж никакой жизни не хватит, а ведь я умер таким молодым! Этот чёрт меня совсем заморочил — всё это его проделки!

И вспоминалась ему прожитая жизнь, вся как на ладони, от колыбели и до самой смерти — смерти, которая застала его врасплох, едва ему исполнилось тридцать три года. И всего-то одной недели жизни не хватило ему для принятия монашеского пострига. Подвязался он послушником в одном из мужских Подмосковных монастырей, где дружная братия трудилась во имя спасения душ. Никодим пришёл в монастырь совсем молодым — в двадцать пять лет. Пришёл не сразу и не целенаправленно, а остался там, так сказать, за неимением лучшего пристанища в жизни. По профессии он был плотником и неплохо работал с деревом, особенно нравилось ему браться за заказы по изготовлению церковных иконостасов, так однажды и оказался он в монастыре, где впоследствии провёл семь долгих лет. Хозяйство там было большое, сильные рабочие руки требовались всегда, да и работы хватало. Так что без дела сидеть не приходилось. А так как семьи у Никодима не осталось и запросы были скромные, то на себя заработка хватало, а порой он работал и за простую кормёжку. Так и прилепился к братии, постепенно пересмотрев смысл жизни, да и прочие свои взгляды, и принял решение окончательно уйти в монахи.

И теперь, под конец третьего дня, Никодим уже продолжал переставлять ноги из чистого упрямства, ибо сидеть без движения в этом мрачном месте ему казалось вовсе невозможным. Он уже отчаялся увидеть хоть что-то ещё, кроме сменяющих друг друга повторяющихся гор, когда на четвёртое «утро» наконец случилось то, о чём он так страстно мечтал, — изменилось всё и сразу.

Глава 2

Никодим вдруг ощутил в душе небывалую радость и спокойствие. Если бы можно было сравнить его состояние с живой природой, то это было похоже на яркий весенний день, когда птицы громко щебечут и солнышко весело пригревает промёрзлую почву, первые цветы распускаются и весело звенят ручьи, так что повсюду видно и слышно одну только радость — радость пробуждения от долгой холодной зимы. Это чувство и все эти образы пронеслись перед его мысленным взором и продлились всего секунд девять, не больше, а затем всё в его душе снова стихло и, казалось, замерло.

Но вот за очередным безликим поворотом пыльной дороги показалась вдруг, как из-под земли выросла, широкая зелёная поляна, над которой ярко сияло солнце вместо надоевших до смерти свинцовых туч. Отсюда больше не было видно уродливых горластых птиц, и горы наконец отступили, предоставив волю пушистому зелёному ковру раскатиться до самого горизонта. Вокруг росло также множество высоких деревьев с пышными кронами — всё в основном красноствольные сосны да берёзы, — так что свет и зелень своим обилием красок вначале прямо-таки ослепили утомлённого ходьбою Никодима. Не то чтобы он устал физически — нет, он ощущал в себе силы шагать так дальше месяцами, но духовно он был измождён однообразным пейзажем и криками противных птиц. Так что такая резкая смена декораций поразила его и взволновала до глубины души, и он сразу же выскочил на траву и побежал по ней, как радостный ребёнок.

Через несколько сотен шагов он заметил трёх людей, что сидели прямо на траве и мирно беседовали, попивая вино и закусывая жареным на костре мясом. По-видимому, у них был здесь настоящий пикник. Никодим нерешительно подошёл ближе и чуть не ахнул от ужаса и удивления: прямо перед ним сидели трое легендарных святых — Иоанн Креститель, Серафим Саровский и святая великомученица Варвара Илиопольская. Никодим медленно приблизился и пал на колени перед великой троицей. Тогда Иоанн, сидевший к нему ближе всех, повернулся и приветливо взмахнул рукою, как бы приглашая Никодима присоединиться к ним.

— А вот и наш новопреставленный послушник Никодим пожаловал! Давненько мы тебя здесь ждём! Добро пожаловать! Добро пожаловать! — заговорил доброжелательным голосом батюшка Серафим.

— Милости просим к столу, мил человек! Окажи нам честь, откушай с нами! — добавил так же приветливо Иоанн. А святая Варвара просто смотрела и улыбалась ему своими добрыми глазами.

— Я… я… — замялся Никодим. — Здравствуйте, батюшки! Здравствуй, матушка! Что же, и вы тоже здесь? — совсем уж невпопад ляпнул он.

Иоанн с широкой улыбкой ответил ему:

— Ну, что же ты, Никодимушка! Такой дорогой гость не должен удивляться и смущаться нашему присутствию на этой ничейной земле! Три дня назад нам стало известно, что по воле Божьей преставился выдающийся подвижник одного из прославленных монастырей, и мы немедленно выдвинулись в путь, чтобы лично засвидетельствовать ему наше почтение и выразить вселенскую радость по поводу этого знаменательного события! — И все трое встали и дружно поклонились до земли молодому ошарашенному послушнику, который и постриг-то принять ещё не успел. — И мы просим тебя оказать нам честь отобедать за нашим скромным столом!

Никодим тогда ощутил некий странный укол совести внутри, словно некий стыд обжёг его абсурдностью всей этой ситуации, однако он не стал придавать этому большого значения, решив обо всём этом поразмыслить по крайней мере на сытый желудок. Он всё никак не мог привыкнуть к тому, что даже после долгих блужданий есть ему не хочется, но покорно уселся на изумрудную траву. Ему сразу же протянули огромный бараний окорок и налили полную чашу первосортного красного вина. Первые несколько минут на поляне раздавалось лишь громкое чавканье и звуки дружно опустошаемых стаканов с вином, затем ему налили ещё вина и ещё, подвинули ближе целое блюдо со свежеиспечённым хлебом и оладьями. Никодим съел и это всё. Его благодетели обрадовались такому аппетиту нового гостя и, знай, подливали да нахваливали, как хорошо поесть с долгого пути, да и сами не отставали от него. Даже святая Варвара уписывала за обе щёки уже третью порцию баранины, хотя по всем законам природы у такой хрупкой женщины уже давно должно было случиться несварение желудка. После пятого бокала вина Никодим всё ещё не чувствовал себя ни сытым, ни пьяным, однако есть и пить он уже больше не мог. По земным меркам его желудок сейчас просто разорвался бы от количества набитой в него пищи. Тогда послушник вежливо поблагодарил хозяев за хлеб-соль и спросил Иоанна просто для того, чтобы хоть как-то завязать разговор:

— В этом мире, должно быть, посты упразднены? Ибо нам из древней истории Священного Писания доподлинно известно о крайней строгости отца Иоанна в отношении приёма пищи, а вы меня столь щедро накормили, что я, кажется, сейчас лопну!

Все трое дружно рассмеялись такому нелепому, по их мнению, вопросу. Ответил сам Иоанн Креститель:

— В этом мире уже нет надобности в постах — умеренность нужна только для воспитания душ алчных смертных! Время голоданий и молитв заканчивается вместе с отмеренным сроком земной жизни. За этой чертой исправляться уже поздно!

— Да, здесь уже мы берём от жизни всё! — несколько некстати добавил отец Серафим.

Никодим с удивлением воззрился на него, затем обрадовался этой вести, но другая мысль тут же омрачила его смущённый разум, и он сказал:

— Как хорошо, что вы меня здесь встретили, батюшки! Наконец-то я могу расспросить надёжных людей о том, куда мне идти и что делать! Знаете, там, за этими деревьями, осталась горная пустыня. Я шёл по ней целых три дня, а в самом начале мне встретился бес-обманщик, который прикидывался моим другом, а сам хотел заманить в ловушку. Он выглядел как погорелец и был совсем лыс, весь в лохмотьях.

— Погорелец! — закивал Иоанн. — Он всех вновь прибывших путников так смущает! Подлавливает простаков и морочит им голову! Ты молодец, что не попался!

— Да, — зазвучал мягкий серебристый голосок святой Варвары, — этот негодник уже немало душ погубил! — И на глазах её выступили горячие слёзы, будто она сожалела о каждой потерянной для Рая душе, как о своём погибшем чаде.

Никодим несколько успокоился от такого искреннего заверения, однако ещё один вопрос тревожил его смущённую душу.

— Он также сказал мне, что те высоченные горы — это всё мои земные грехи. Я шёл три дня и видел сотни гор, вершины их почти доставали до небес. Правда ли это и значит ли, что я великий грешник? — с тревогой спрашивал Никодим, ибо эта мысль в глубине души всё же преследовала его все эти дни.

Все трое рассмеялись ещё громче прежнего. На этот раз отец Серафим ответил ему:

— Успокойся, сын мой! Никакой ты не великий грешник! Ты разве не заметил, что все эти горы состояли из миллионов маленьких песчинок? Так вот каждая песчинка, а не каждая гора, — это твой земной грех! Ты видел сотни гор, но каждая из них состояла из миллионов маленьких грешков, которые ты повторял изо дня в день, поэтому эти горы и были так похожи друг на друга! Так что успокойся, нет на тебе ни одного великого греха — всё мелкота нестоящая.

Никодим побледнел и, заикаясь, ответил:

— Но… но, как же так? Столько грехов? Значит ли это, что я обречён, что меня ждут вечные муки Ада? Я ведь семь лет… в монастыре! Я молился, причащался, постился! Это не справедливо! — чуть не взвыл он под конец своей тирады. Вдруг его осенило, и он с подозрением взглянул на своих собеседников. — Вы ведь вначале называли меня «великим подвижником», какой же я подвижник с таким возом грехов?

Святая троица чуть растерянно переглянулась между собой, и Иоанн Креститель примиряющим тоном проговорил:

— Успокойся, сын мой. Хоть итогом твоей земной жизни и стала свалка шлака, но ты же, несомненно, совершал и добрые дела? Ты помнишь хоть что-то благородное, возвышенное за собой? Есть ли что-то, чем бы ты особенно гордился?

Никодим на секунду задумался, а затем радостно воскликнул:

— А как же! Есть! И немало! Да я столько добра в жизни совершил, столько дел добрых!

— Так, так, — оживился согбенный старичок, и глазки его сузились в хитром прищуре, — давай, выкладывай нам всё! Будем складывать твои добрые поступки вон на том поле, — и он указал на свободное от деревьев и кустов огромное пространство сбоку от их поляны. — Называй всё добро, какое на ум приходит, а потом и поlсчитаем, где больше выйдет! Только нужно обязательно всё вспомнить, а то шлака-то вон сколько! Попробуй, перевесь!

— Да-да, я сейчас! Да вот, пожалуйста! — затараторил Никодим. — Нищим милостыню подавал, на благо храма плотником трудился, жил активной церковной жизнью, за больным братом Онуфрием ухаживал…

Он всё говорил и говорил, а трое его слушателей радостно кивали головами и ухмылялись. И обозначенное поле постепенно покрывалось золотом его добрых дел. Гора стремительно росла, вздымалась всё выше и выше, и вот уже длинная тень от её вершины почти дотягивалась до места, где сидела странная компания из трёх святых и одной молодой души.

— Прекрасно! Прекрасно! — подбадривала его святая Варвара, и глаза её вновь увлажнились умиленными слезами.

— … В школе списывать одноклассникам давал, в трамвае за друга заплатил, родителям на все праздники открытки рисовал… — горячился Никодим, уже выдыхаясь и едва вспоминая свои благодетели. — Вот, кажется, всё!

— Замечательно! — вскричал отец Серафим. — Даже лучше, чем мы ожидали!

— Хи-хи-хи! — мерзко захихикал отец Иоанн, оскалив зубы в какой-то гадливой улыбочке.

И в этот момент тень от вздыбившейся горы доброты Никодима коснулась своею вершиной колена святой Варвары, и в следующий миг с резким хлопком и оглушительным стеклянным звоном она лопнула и взорвалась, взметнувшись в воздух вихрем золотых осколков, а затем медленно осыпалась наземь и исчезла, словно её и не бывало.

Никодим в ужасе смотрел на то место, где только что, как мыльный пузырь, лопнула вся добродетель его земной жизни. Затем он медленно перевёл взгляд на своих собеседников, но на их месте уже не оказалось ни батюшки Серафима, ни Иоанна Крестителя, ни святой Варвары. Там, где они сидели, остались лежать лишь зловонные кучки протухшего мяса, которое всё кишело червями и источало кошмарную вонь. На поляне он был один.

Глава 3

— Ааа! — В ужасе завопил Никодим. — Горелый! Погорелец, где ты? Вернись! Вернись! Прости меня, я ошибся! Я так ошибся!

Никодим бросился на поляну и стал рвать и грызть зубами сочные стебли зелёной травы. Он перекатывался, кричал и плакал горькими слезами обманутого ребёнка, потому что понял, что надули его хитрые бесы! Развели, как простака! А он-то мнил себя этаким дальновидным да мудрым! Думал, что всё-то он знает и никому его не обойти! На свой монастырский духовный опыт полагался! Дурень! И он продолжал ломать руки в припадке бессильной ярости, пока наконец не замер на траве в полнейшем опустошающем отчаянии.

— Ты закончил, надеюсь? — послышался знакомый голос.

— Горелый? — прошептал Никодим. — Это ты?

— Я!

— Ты вернулся! — радостно подскочил Никодим и бросился на звук его голоса. — Прости меня! Я был просто самодовольным глупцом!

— Я никуда от тебя и не уходил, — спокойно заметил Горелый, снова сидя поджав ноги, — мне не позволено от тебя отлучаться, пока ты сам меня не прогонишь! Ты прогнал — я отошёл, ты извинился — я вернулся! И хватит об этом. — Он посмотрел на свои ногти, словно там было что-то занимательное.

— Да, я больше так не буду, — по-детски обещал Никодим. — Просто, ты не очень-то похож на доброго Ангела-Хранителя из книжек. Да и разговариваешь как-то… не по-ангельски!

Никодим совсем смешался в этой попытке оправдать собственную глупость.

— Ну, вот опять! — вспылил ангел. — Я разговариваю с каждой душой на понятном ей языке! Что толку, если я начну вразумлять тебя на церковно-славянском, если ты и по-русски меня не слушаешь?! Сглупил — так хоть помолчи теперь! А то, вишь, какой правильный! Эта троица тебя только что обобрала до нитки! Они подорвали ценность всех твоих добрых дел, которыми ты хоть как-то ещё мог прикрыть свою порочность! Теперь их нет!

— Как же это возможно? — удивился Никодим. — Неужели добрые дела настолько легко отнять и развеять по ветру?

— Не в том суть! Ты возгордился, Никодим! Важны не сами дела, а те духовные мотивы, которые руководят тобою при их совершении! Доброе дело можно делать только бескорыстно, то есть не получая никакой выгоды для себя! Можно подать нищему из любви и сострадания, а можно — напоказ окружающим! Одно действие в первом случае добрый поступок, а во втором — грех. Мало того, что половина этих твоих добрых дел не такая уж и «добрая», — разве давать списывать товарищу это благо? — так ты ещё и опорочил всё это личным тщеславием, расхваливал себя на все лады! И конечно, все твои добродетели немедленно обратились в прах в глазах Господа! В итоге, ты здесь всего полдня, а завалил уже четыре испытания, мой дорогой послушник!

— Как четыре?! — вскричал Никодим.

— А вот так! — Горелый начал загибать свои чёрные пальцы: — Искушение гордостью, чревоугодием, клеветой и ересью.

— Ну, с гордостью я понял, а остальное когда было? Меня ими даже никто не испытывал!

— Чревоугодие — когда ты у костра их бараниной обжирался и вином напивался. Клеветой — когда меня, своего благодетеля и защитника, обзывал чёртом и бесом, толком не разобравшись. Ересь — бесам в ножки кланялся! От Бога отрёкся суть! Так что им и не пришлось испытывать — ты сам облегчил задачу, наглядно показав все свои недостатки!

— Да, дела, — только и ответил на это воин Христов. — И что же делать?

— Ладно уж. По ходу дела разбираться будем. Может, ещё вырвем тебя из лап рогатого, — обнадёжил Ангел.

— Без добрых-то дел?

— Ты на добрые дела не очень-то полагайся, всё равно они все — прах по сравнению с объёмами того шлака, что ты с собой сюда притащил.

— Это верно, — вздохнул Никодим. — А почему ты говоришь «полдня», если я уже четвёртые сутки здесь блуждаю?

— Ох, неужели не ясно? Первые три дня ты был у своего тела — вспоминал земную жизнь со всеми кучами грехов, понятно теперь? Помыслы свои беспокойные видел, что как птицы в уме кружатся без устали, и всю жизнь свою земную. Всё ходил кругами по пустыне отчаяния и безысходности. Вот такая твоя жизнь была! Ну да это всё были цветочки, а ягодки сегодня утром начались — мытарства! Всего их двадцать, но четыре ты уже провалил!

Никодим тяжело вздохнул.

— А сколько их нужно успешно пройти, чтобы в Рай попасть? Хотя бы десять? — спросил он с надеждой.

Проводник округлил глаза и покачал головой, словно поражаясь глупости своего подопечного:

— Ты что в рулетку играть пришёл? Чтобы попасть в Рай, нужно успешно пройти двадцать из двадцати мытарств! Вот почему я и начинаю нервничать, друг мой!

— Но как же тогда быть? Я уже обречён?!

— Обречён, обречён! Кончай ныть, а то ещё и уныние с неверием добавишь к тем кучам! Слушайся моих советов, молчи, когда не спрашивают, и Бога почаще вспоминай да о помощи проси! И запомни: если Господь ещё не вверг тебя в огненную пучину, значит, надежда есть!

— Хорошо, запомню, — вздохнул Никодим. — Скажи, а почему я так и не повидал Рая? Ведь по правилам душа после трёхдневной скорби около своего тела отлетает на девять дней в Рай, а только потом начинаются мытарства?

— Ты уже побывал там, Никодим! Сегодня утром, на рассвете, ты разве не почувствовал неописуемую душевную радость и лёгкость?

— Да, но это длилось всего несколько секунд!

— Что ж, тогда ты и видел Рай! Время здесь не течёт в привычном для тебя ритме. По истечении трёх дней скорби солнце перестало описывать привычные круги у тебя над головой в определённой часовой последовательности. Теперь будь готов ко всему! Мытарства будут длиться ещё двадцать восемь земных дней, но сколько времени пройдёт здесь, одному Богу известно. Тебе может показаться, что прошёл час или десять лет, а на Земле пройдёт мгновение. Здесь по сути вообще нет времени! Так что в твоём распоряжении вечность на то, чтобы пройти все испытания и предстать перед Господом на Суде, а у Него есть вечность на то, чтобы выслушать твои оправдания.

Никодим внимательно слушал и ничего не мог понять. Ему сложно было представить такой уклад вещей, сложно осознать, что всё теперь иначе и что даже времени нельзя теперь доверять. Он только вздыхал да помалкивал, по совету наставника. Теперь он решил всецело положиться на него, поскольку понял, что без проводника в этом незнакомом мире совсем пропадёт. После такого неудачного начала он чувствовал себя совсем растерянным и беспомощным, как ребёнок, отставший от матери на шумном базаре. Однако первый опыт кое-чему научил его, и небольшие сомнения по поводу надёжности его попутчика всё ещё точили его сердце, поэтому он спросил:

— А как мне лучше к тебе обращаться? Погорелец — не слишком почётная кличка.

— Рафаэль, — величаво представился Ангел. — Я начинал работать в Италии, знаешь ли.

— А почему ты такой закопченный?

— Об этом нам с тобою ещё предстоит серьёзный разговор, — насупился Ангел, — но лучше не сейчас.

Никодим тогда нахмурил брови и решил сменить неудобную тему.

— Давно ты работаешь?

— Уже пятьсот сорок лет! — оживился Рафаэль. — С тех пор через мои руки прошло множество адептов; одни уходили быстро, другие доживали да старости, но мытарства для каждой души проходят по-разному. Так что я не могу предсказать, какие ещё спектакли они уготовили тебе. Мытарства отданы в управление бесам и дьяволу, а они к каждой душе умеют найти нужный ключик, уж поверь! Помнится, был у меня один подопечный, который все испытания прошёл на ура, управился за один час! Все искусители от него отскакивали, как мячи, и он уже совсем расслабился, только у самых Райских врат повстречался ему один старичок — маленький такой, сухонький, — да и говорит: «Я привратник Рая! Тысячу лет здесь стою, а чтобы кто-то так быстро все мытарства проскакивал — никогда не видывал!» Вот на этом мой подопечный и погорел! Его ахиллесовой пятой всегда была гордыня, как и у тебя, кстати, так что, заслышав похвалу, он немедленно задрал нос и ответил нечто вроде: «Благодарю тебя, Господи, что я не таков, как все прочие люди!» Ну и сдуло его от Райских врат прямиком на Первый круг — в компанию к таким же гордецам.

Никодим с тревогой поглядел на своего учителя. Его не сильно обнадёживал тот факт, что у Рафаэля случались подобные неудачи.

— Гордыня вообще самый корень всех страстей и грехов! — продолжал лекцию Ангел. — В нынешнем веке эта зараза сидит во всех людях. И главная опасность этой духовной болезни заключается в том, что она совсем незаметно проникает в корень духовной жизни! Вот взять, например, тебя: бесы не зря прикинулись великими святыми! Тебе бы поразмыслить немного о том, кто ты такой вообще, чтобы тебя такие люди встречали! А ты сразу же нос задрал и всё как должное принял, стало быть, внутри вообразил себя этого достойным! Да и гору твоих заслуг они явно преувеличили — на самом деле там бы и горстки золота не набралось! На том они и сыграли!

Никодим сморщился, как от зубной боли, и отвёл глаза. Ему было досадно, но гордость и упрямство, хоть и не принадлежали к добродетельным началам, зато помогали ему в этот момент не пасть духом. Надежда на спасение ещё теплилась в его сердце. И тогда он сказал Рафаэлю:

— Ладно, что дальше-то делать будем, профессор?

— Пойдём вперёд вместе, той же дорогой, что у шлаковых гор начиналась, — ответил с уверенностью проводник, — настоящие испытания ещё только ждут тебя впереди. Настало время тебе окунуться в самую гущу вселенского зла — мы направляемся в город-миллионник Пандемониум — столицу Ада.

И они вместе ступили на дорогу, убегавшую вдаль извилистой ленточкой, и тронулись в путь.

Глава 4

Примерно шагов через восемь приветливая солнечная полянка, а вместе с нею и извилистая дорожка вдруг закончились гигантским обрывом, у которого, казалось, не было ни дна, ни противоположного края. Головокружительной глубины раскол перпендикулярно пересекал их путь и убегал за пределы видимости правого и левого горизонтов. Но, к счастью, это не был тупик, так как вниз уходила крутая каменная лестница настолько впечатляющего масштаба, что нижние ступени терялись в облаках серого тумана, и разглядеть их не было никакой возможности. Над лестницей мрачным полукругом изгибалась резная арка, на которой, как и полагается, были высечены знаменитые слова: «Оставь надежу, всяк сюда входящий!», видимо, чтобы у новопреставленных душ не оставалось лишних сомнений касательно верности выбранного направления.

— А вот и лифт! — ухмыльнулся Ангел. — После вас, друг мой!

Никодим с опаской заглянул вниз, и его голова тут же закружилась от страшной высоты, что открывалась его взору. Он сделал первые несколько шагов и начал спускаться. Шли они долго, на Земле его ноги уже давно заныли бы от усталости, но здесь, к счастью, боли не было, так что ступени мелькали под ногами одна за другой, а взгляды путников услаждались великолепным видом на бескрайние воздушные просторы. Вокруг постепенно начали сгущаться какие-то облака, похожие на серый туман, становилось заметно прохладнее, и солнце постепенно тускнело и меркло, пока окончательно не скрылось за краем обрыва, оставив путников в густых и сырых сумерках. Казалось, что они миновали уже тысячи ступеней, а дна всё не было видно. Никодим несколько попривык и с любопытством разглядывал пейзаж. Рафаэль, который до этого воздерживался от каких-либо комментариев, вдруг весело проговорил:

— А ведь я мог бы в одно мгновение перенести тебя вниз!

Никодим с удивлением и сомнением воззрился на него и спросил:

— Тогда зачем же мы целую вечность идём пешком?

— Время здесь не имеет значения. Таковы правила, а кроме того, ты должен прочувствовать атмосферу! — важно, словно глупцу пояснил Ангел. — Ты сейчас идёшь на экскурсию в Ад — в обитель лжи, лицемерия и разврата. Запомни это! Дьяволу необходимо поддерживать свой пафосный имидж, который он создал себе на Земле за последний век силами кинематографа и модной мистической литературы. В XV веке чертей изображали мелкими хвостатыми пакостниками, а сегодня этим даже ребёнка не напугать! Они полностью сменили свой имидж. Теперь образ зла настолько романтизирован, что каждый подросток у вас мечтает быть вампиром или оборотнем, а сам сатана предстаёт эдаким всемогущим, печальным секс-символом. Ваши женщины, кстати, от него без ума! Не удивлюсь, если он лично встретит тебя внизу этой лестницы!

Никодим оторопел, представив себе эту сцену, и даже остановился. Но Ангел обнадёживающе подтолкнул его вперёд, продолжая свой рассказ:

— Да, мытарство лжи он просто обожает, ведь он её отец. Но ты его не бойся и не смущайся — он на самом деле тебя пальцем тронуть не посмеет без Божьего дозволения! Он может только обманывать и юлить, но никакой власти над твоей душой не имеет!

— В это непросто поверить, особенно под впечатлением от этих самых фильмов! — с недоверием возразил послушник. Рафаэль рассмеялся в ответ.

— Поверь мне! Если бы дьявол мог по собственному произволу управлять людьми, то от вашей Земли камня на камне не осталось бы через полсекунды! Один ваш святой мудрец как-то высказал верную мысль: «Если бы не Господь, то один бес мог бы коготком перевернуть весь земной шар». — На минуту он замолчал, чтобы дать время Никодиму осмыслить сказанное, затем дал ещё один совет: — Не верь ему! Слушай свою совесть и помолись Богу о помощи прямо сейчас, пока ещё есть время!

Никодим перекрестился и мысленно воззвал к Всевышнему. Затем Рафаэль продолжил объяснения.

— Ад — это вотчина зла, дьявольская обитель, так что её хозяин уж постарается нагнать страху! Испытание предназначается тебе, а я могу лишь наблюдать со стороны, но не вмешиваться. Смысл ведь в том, чтобы твоя душа продемонстрировала свои истинные качества на деле!

Никодим кивал, но ему было сильно не по себе, ведь целых четыре мытарства он уже успешно провалил. Размышляя об этом, он и не заметил, как лестница закончилась. Его ноги ступили на дно — на ровный каменный пол огромного зала, освещаемого десятком горящих факелов, а чуть впереди начиналась пушистая красная ковровая дорожка, что через несколько десятков метров упиралась в массивный золотой трон, на котором величественно восседал сам хозяин чертога. Как и предсказывал Ангел, их встречал сам сатана. При виде гостей дьявол поднял свой горящий огнём взгляд и поманил их к себе:

— Приветствую тебя, Рафаэль, — торжественно загрохотал его рёв, отталкиваясь гулким эхом от каменных сводов. — И ты, душа, узри мою обитель скорби! Склонись перед моим величьем, презренная! — и он картинно обвёл своей когтистой лапой помещение. Дьявол предстал им в образе огромного крылатого демона с когтями и клыками, с длинным остроконечным хвостом, весь покрытый густой короткой шерстью, а на лобастой башке красовались загнутые, как у барана, кручёные рога. Он был так велик, что каждая лапа весила, казалось, по полтонны, а ростом он был с пятиэтажный дом.

Рафаэль, не удостоив его ответом, молча сложил руки на груди и встал чуть позади Никодима, который уже оправился от первого испуга и теперь настороженно оглядывал монстра и оценивал свои скромные шансы в битве против него. Странно, но перед лицом этого картинного злодея страха он больше не испытывал. Кланяться он, конечно же, не стал.

Дьявол скривился, словно от неудовольствия, взмахнул крыльями, на секунду зависнув в воздухе, а потом стремительно в них завернулся и испарился. Когда Никодим опустил глаза ниже, то заметил стоящего совсем рядом перед собою высокого элегантного джентльмена в чёрном фраке и с гладко зализанными волосами — классический образ графа-вампира. Он медленно приблизился и неторопливо, торжественно и очень чётко произнёс:

— Итак, душа, ты здесь! И я, повелитель Ада и по совместительству верховный правитель твоего земного мира, располагаю достоверными сведениями касательно твоей насквозь лживой сущности! Ложь! Ложь! Ложь! Вся твоя жизнь была сплошная неправда! Взгляни, вот здесь у меня всё подробно изложено летописцами! — И он, любезно ухмыльнувшись, подобно банковскому клерку, который собирается отказать вам в выдаче займа, достал из внутреннего кармана небольшой, аккуратный свиток, развернул его на пару десятков сантиметров и начал читать: — Тайком от родителей ел конфеты, прогуливал школу, не выполнил обещания подарить свой старый велосипед другу, крутил любовь одновременно с двумя женщинами, утаивал премию, халтурил на ответственной работе, обещал прийти и не приходил, обещал позвонить и не звонил, и даже не считал всё это важными проступками, и даже, — воздел он палец кверху, — утаивал грехи на исповеди и принижал их значение! И так далее и тому подобное в таком духе, — он картинно отпустил нижний валик свитка, так что он начал раскручиваться, быстро достал до пола, затем резво покатился по нему и скрылся где-то в самом дальнем конце залы, оставив за собою пергаментную дорожку, убористо исписанную мелким корявым почерком. Затем он отпустил и верхний край, так что развёрнутый свиток завис прямо в воздухе. — Очевидно, что эта душа с таким послужным списком грехов лжи не может не принадлежать мне!

Дьявол довольно рассмеялся и начал уже протягивать руку к Никодиму, чтобы сгрести его за шкирку, когда тот вдруг вскричал:

— А ну-ка постой, господин повелитель царства лжи! — и он указал пальцем на свиток: — А что это за красные линии перечёркивают все письмена пониже вот этой жирной чёрной линии, что находится как раз на уровне твоего шикарного галстука?

— Галстук от «Прада»! — самодовольно похвастался дьявол, ибо никогда не мог устоять перед лестью, однако тут же до него дошёл смысл и первой части фразы. — Что?!

Сатана зашипел, угрожающе оскалил острые клыки и сжал кулаки. Но тут уже вмешался Рафаэль, выступив вперёд.

— Это зачёркивание! — пояснил он, спокойно глядя прямо в горящие глаза Сатаны. — Эта душа принадлежит послушнику монастыря, который регулярно прибегал к таинству Исповеди. Все грехи, что ниже этой линии, ему были прощены на последней Исповеди. Как раз за два дня до смерти!

Дьявол совсем рассвирепел и заскрипел зубами от ярости, когда свиток вдруг вспыхнул ярким пламенем и сгорел почти полностью, и остался только небольшой кусочек повыше чёрной линии, где, по-видимому, не было ничего заслуживающего вечного наказания. И тогда страшный звериный рёв потряс своды огромного зала так сильно, что мелкая пыль и камешки посыпались с потолка и стен, — он снова обратился в огромного демона. Никодим инстинктивно пригнулся и вскинул руки для защиты, но дьявол не мог достать его, а лишь в бессильной злобе бесновался на одном месте в воздухе, размахивая крыльями и кулаками. Но вдруг его будто осенила новая идея, и он успокоился, прищурил горящие глаза и прошипел:

— Всё равно ты уже обречён, Никодим! — его имя он словно выплюнул. — Ты провалил уже несколько испытаний! Тебе не спастись! Нет, тебе не уйти от меня! Ты мой! — заорал он во всю глотку на последних словах.

— Нет! — негромко, но очень уверенно возразил ему Никодим. — Не твой! Я — воин Христов! И пока Он сам не осудит меня или не отвернётся от меня, я буду надеяться! И верить в спасение! Аминь!

Тут уж дьявол заревел так, что с потолка полетели уже довольно крупные каменные осколки. Он отчаянно забил крыльями в воздухе, факельное пламя замерцало и готово было угаснуть, и в этот самый миг всё стихло — Сатана исчез. Зала была пустынна, не считая Никодима и Рафаэля.

— Поздравляю! — сказал он негромким голосом, в котором чувствовалось некоторое уважение к своему ученику. — Ты прошёл мытарство лжи!

Никодим шумно выдохнул и, повернувшись к Ангелу, расплылся в широкой улыбке.

— Слава Богу! — только и ответил он.

Глава 5

Они шли дальше, уже оставив за спиною тронный зал Сатаны, и теперь вступили на улицы шумного Пандемониума — столицы Ада. Парадоксально, но сейчас Никодим чувствовал себя на седьмом небе от счастья, а Рафаэль тоже не без гордости посматривал на спутника.

— А это точно был сам дьявол, а не морок какой-нибудь? — спрашивал Никодим.

— Нет, как ни странно, это был сам повелитель тьмы! — с уверенностью отвечал Ангел. — Он создаёт себе образ благородного романтика-искусителя, а сам в это время готов пресмыкаться перед последним негодяем, лишь бы только заманить его никчёмную душонку в свои сети! Все эти его образы с рогами и фраками — сплошная фикция! Сомневаюсь, что у него вообще есть истинный лик! Зло — это отсутствие добра, как тьма — отсутствие света. Понимаешь теперь, что он — ничто, пустое место!

— А может, его истинное лицо настолько отвратительно, что он просто вынужден скрывать его под этими интригующими масками? — засмеялся Никодим, на радостях пропустив мимо ушей даже замечание о «никчёмной душонке».

— Может быть! — заулыбался вместе с ним Ангел.

— Если бы только земные дизайнеры знали, кто носит их одежду! — продолжал улыбаться Никодим. — Неужели здесь нет своих?

Рафаэль покачал головой:

— Одежда земных мастеров лучше любой материи местной выделки! Ведь чтобы что-то создать, нужна хоть капля Божественного вдохновения, а бесы его начисто лишены! Так что они сами ничего создать не могут, а только крадут чужие идеи, причём часто только для того, чтобы их испоганить.

И так за разговорами они незаметно углубились в самую гущу городской суеты Пандемониума. Город был огромным, мрачным и на редкость бестолково выстроенным. Кривые и тесные улицы пересекались под самыми немыслимыми углами, внезапно делились на маленькие проулки и обрывались грязными тупиками; жилые дома и торговые лавки торчали как попало, каждое строение стремилось хоть одним краешком, но просунуться на главные улицы, расталкивая соседей. В качестве основного материала для строительства здесь использовали камень и ещё какие-то сероватые блоки, напомнившие Никодиму о шлаковых горах, которые он встретил в самом начале его приключений. Повсюду сновали местные «жители», от одного взгляда на которых у Никодима поступала к горлу тошнота. Маленькие и большие, чёрненькие и почти бесцветные, волосатые и полностью лысые — мелькали вокруг разномастные бесы и черти, мало внимания обращая на вновь прибывших гостей. Как и в любом большом городе каждый из них торопился по своим неотложным делам, не стесняясь при этом лихо орудовать локтями и кулаками, прокладывая себе дорогу через плотные толпы, так что со всех сторон на Никодима и Рафаэля сыпалась такая отборная брань, что монастырский послушник порой начинал краснеть. То и дело вспыхивали мелкие потасовки и жестокие драки, в которых охотно принимали участие все окружающие. Вновь прибывший гость вертел головою направо и налево, не веря собственным глазам и не переставая расспрашивать обо всём своего проводника. Вот мимо прогрохотал по рельсам раздолбанный трамвай, битком набитый всякой нечистью, это зрелище напомнило Никодиму о том, как он в прежней жизни, идя на рыбалку, брал с собою полную банку скользких червей, которые точно так же кишели внутри, как и пассажиры этого трамвая.

— А можем ли мы повстречать здесь подобные мне души, которые проходят через искушения? — поинтересовался Никодим. — Город-то вон, какой огромный!

— Если только на это будет воля Божья, — покачал головой Ангел. — Всё, что ты видишь вокруг, в настоящее время существует только для одной твоей души! А точнее, всё это необходимо для твоего спасения. Можешь считать, что пока ты проходишь мытарства, вся вселенная вертится вокруг одной твоей души, и Бог и дьявол ведут за неё беспощадную борьбу, потому что твоя душа бесконечно важна для каждого из них.

— Но на Земле каждый час умирают тысячи людей, как же все они успевают пройти мытарства здесь?

— Тебе трудно это осознать, потому что ты привык, что на Земле люди не замечают друг друга и ничто не ценится там дешевле человеческой жизни, но в духовном мире каждая душа важнее всей вселенной, если угодно. Времени здесь нет, так что считай, что у Бога есть целая вечность на одного тебя.

— Ещё я заметил, что «заведённый» порядок мытарств не соблюдается.

— Он индивидуален для каждой души и зависит от степени её греховности и доминирующих пороков, — объяснял Рафаэль.

За таким разговором двое паломников дошли до центрального городского базара, где кишмя кишела всякая нечисть, продавая и покупая различную снедь, вещи и вовсе неизвестного назначения предметы. Никодима начало разбирать страшное любопытство при виде этих грязных лавок, заполненных всякой всячиной и продавцов, похожих на уродливых карликов и троллей.

— Ядовитые поганки, яды, быстродействующие отравы, растворимые соки в ассортименте, приворотные и отворотные зелья! — выкрикивал с одной стороны престарелого вида демон, одетый в аптекарский халат, когда-то имевший белый цвет, но теперь безнадёжно заляпанный грязью и этими самыми отравами, которые даже прожгли в нём несколько дыр. — Одного флакона хватит для погибели не менее двадцати душ!

— Книги по чёрной магии и эзотерике для продвинутых читателей! Гадальные карты «Таро»! Сборник астрологических прогнозов на 100 лет вперёд! — надрывал глотку бес, наряженный в длинный синий халат, расшитый яркими звёздами, магическими знаками и символами языческих богов. — Неоязычество для начинающих! «Книга Мёртвых» — издание дополненное и исправленное — идеально подходит для совращения современного земного читателя.

Рафаэль пригляделся к своему подопечному и отметил, что у того на лице был написан неподдельный интерес к товарам подобного сорта. Он незаметно покачал головой и предложил:

— Никодим, нам пора поискать гостиницу, чтобы ты немного передохнул.

— Глупости, я вовсе не устал! — отмахнулся от него Никодим. — Я чувствую, что мог бы бродить здесь целую вечность!

— Физически ты полон сил, — настаивал Ангел, — но душа твоя утомлена испытаниями! Поверь мне, ты нуждаешься в отдыхе!

Однако Никодим продолжал идти всё дальше, не обращая на него внимания. Ему было интересно всё на этом адском рынке, и он просто не мог заставить себя остановиться. Торговые ряды тянулись, казалось, бесконечно, и плотная толпа злобных покупателей толкалась и пихалась, ругалась и обзывала Никодима на все лады. Порой казалось, что каждый прохожий норовил нарочно поддеть локтём или как-то ещё досадить итак утомлённой душе. И вот Никодим уже начинал чувствовать внутреннее нарастающее раздражение и уже беззастенчиво отвечал на тычки и пинки всем прохожим. Один особенно вспыльчивый бес с плоской рожей и выпученными глазами после ощутимого тычка в ребро со стороны послушника резко остановился и молча, но с силой смазал его по лицу. Кровь хлынула у Никодима из разбитого носа, так что в первый миг он ослеп, но потом ему пришлось стремительно уворачиваться от целого града посыпавшихся на него ударов со всех сторон. Раздумывать было некогда, жестокий гнев и горькая обида вспыхнули ярким пламенем в его душе — и он, не рассуждая долее, замахнулся и обрушил кулак на голову ближайшего беса — как раз того, что с выпученными глазами. Тот скорчился и перелетел через прилавок торговца какой-то дрянью, так что оттуда послышалось интенсивное шипение и дикие вопли раненного, который хватался за морду и за обожжённые лапы. В нараставшей потасовке принимало участие уже чуть не полрынка, бесы с одинаковой яростью лупили и Никодима, и друг друга, крушили прилавки, орали и визжали до хрипоты, кто-то в суматохе хватал всё ценное, что только попадалось под руку. Рафаэль, не успев вовремя ретироваться, теперь также превратился в центр притяжения яростных ударов. Сначала он ловко отбивался и даже прикрывал тыл Никодима, но потом на него из толпы сбоку бросился огромный жирный демон и со всего размаху приложил Рафаэля дубинкой по голове… Ангел медленно осел наземь и начал заваливаться! Весь измазанный кровью и какой-то слизью, Никодим пришёл в ужас от творившейся несправедливости и выпрыгнул на защиту своего друга. Он попытался закрыть собою тело несчастного Рафаэля от следующего рокового удара дубинкой, мысленно приготовившись умереть ещё раз… Дубинка медленно проплыла по воздуху и с треском лопнула прямо в воздухе, разлетевшись на куски и не достав до головы Никодима всего пары вершков. И тогда вокруг всё поплыло и закружилось, яркий свет ослепил глаза, Никодим почувствовал, как земля уходит из-под ног, и медленно провалился в тяжёлый обморок.

Глава 6

Очнулся недобитый послушник на тёплой твёрдой постели. Над ним склонился Рафаэль, который выглядел так, будто и не было никакой драки и голова его никогда не встречала яростного удара тяжёлой дубинки. Он держал в руках чашку с водой и радостно улыбался своему пациенту.

— Видишь, какая трудная у нас, Ангелов, работа! — проговорил он. — Порой нам даже приходится становиться частью испытания!

— Я снова всё испортил? — жалобно простонал поколоченный Никодим, хотя боли он не чувствовал.

— Ты победил! — с гордостью провозгласил спасенный Ангел. — Сначала мне показалось, что ты снова всё испортишь, но потом — помнишь Евангелие: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих»! Ведь ты встал на мою защиту, прикрыл собою моё тело!

Никодим с облегчением выдохнул.

— Я даже и не думал об этом… Просто само так получилось!

— Вот именно! Твоя душа на деле доказала сочувствие и любовь к ближнему, а большего для спасения и не требуется! Ты успешно прошёл мытарство «гнева».

— Ох, а я-то после приключения с Сатаной думал, что мы неприкасаемы в этом мире, что никто не может нас и пальцем тронуть! — разочарованно просипел Никодим, осторожно пытаясь подняться и ощупывая конечности.

— Так и есть! Взгляни, ты цел и невредим! Видишь ли, твоя неприкасаемость имеет одно важное условие: она действует, пока это угодно Господу! — пояснил Ангел. — Я очень надеялся, что меня это условие не коснётся, но — увы! — я ошибся. — И он ещё раз потрогал голову, чтобы удостоверится, что всё уже позади.

— А где мы теперь?

— В местной гостинице! Я перенёс тебя сюда, когда драка закончилась! — ответил Рафаэль. — Внизу можно поесть, если это тебя подбодрит.

— Если честно, — нерешительно проговорил Никодим, — и раз уж я провалил мытарство «чревоугодия», то я бы сейчас с удовольствием выпил кружечку холодного пива!

Рафаэль неодобрительно покачал головой, но затем махнул на него рукой и согласился:

— Пьянство — смертный грех! Но, по правде сказать, я бы и сам сейчас выпил!

Тут уж настал черёд Никодима округлить глаза.

— А что? — с вызовом уставился на него Ангел. — Если они считают приемлемым бить Ангела дубинкой по голове, то пусть потом не удивляются, что и Ангелу приходится снимать стресс.

И они вместе спустились по скрипучей, кривой лестнице вниз, где их ждало обычное грязноватое помещение с барной стойкой и подвешенными стаканами, а так же с рядами колченогих столов и стульев, расставленных в зале как попало. На стенах даже висели картины, правда самого уродливого и похотливого содержания. Какие-то обнажённые тела на них сплетались то ли в любовном экстазе, то ли в предсмертной агонии на фоне мрачных корявых деревьев или вообще посреди пыточных камер средневековой инквизиции. Здешний бармен больше походил своим рылом на пивной бочонок с краном вместо носа. Он презрительно хрюкнул при их приближении, ожидая заказа.

— Местного розлива не бери, — посоветовал со знанием дела Рафаэль, — от него потом неделю живот будет крутить. Возьми земного бутылочного.

— Снова Божественное вдохновение? — уточнил Никодим, заметив, что и другие гости местное пиво не жаловали, а все брали только земные бутылки.

Рафаэль кивнул и, забрав свой заказ, направился к самому дальнему столику, где можно было спокойно поговорить. Никодим последовал за ним, когда уродливый бармен протянул ему бутылку своей грязной когтистой лапой.

И вот, сидя в тёмном углу, паломник и его провожатый спокойно попивали пиво и разговаривали.

— Был у меня один подопечный, — вспоминал Ангел, — который жизнь почти праведную прожил: и заповеди соблюдал, и даже в храм ходил чуть не каждое воскресенье. Вот умирает он и оказывается на мытарствах. Я с ним иду, как водится, всё подсказываю. Он первые испытания легко проходит — на гневные провокации не поддаётся, к блуду равнодушен, чревоугодием не страдает, — а мне-то известно было, что один серьёзный изъян в нём крылся: обиды прощать не умел. И вот как ловко сам себя оправдывал! «Чисто по-христиански, — говорит, — я его, конечно, прощаю! Но чтобы как прежде с ним общаться — на это я не готов! И не просите!» Ну, так бесы ему вот что придумали: поставили его перед широкой рекой, на другом берегу Рай уж виден, и вот причаливает к берегу лодка, а паромщиком сидит его давний обидчик, который прежде него на тот свет отправился. И говорит: «Садись в лодку, друг! Я тебя в Рай перевезу!» А мой подопечный ни в какую: «Нет, подайте другого! С этим не поеду и всё!» Паромщик его и так и эдак уговаривал, но всё напрасно. «Не желаю я, — говорит, — жить в одном городе с тем, кто меня двадцать пять лет назад предал! Лучше здесь останусь! Мне рядом с ним и в Раю тошно будет!» Вот так и остался в Аду, — многозначительно закончил Рафаэль.

Благодушное настроение Никодима несколько поувяло после этого рассказа. Он снова встревожился по поводу собственных перспектив и спросил:

— Рафаэль, скажи, а есть ли в твоём арсенале истории со счастливым концом?

— Я ещё не так давно работаю, — тут же насупился Ангел и опустил глаза. — Не каждому Хранителю выпадает честь пачками поставлять праведников Раю!

— Ты что, хочешь сказать, что за пятьсот сорок лет ни одна вверенная на твоё попечение душа так и не добралась до Рая?! — взорвался негодованием Никодим.

— Не моя вина в том, что у вас на Земле сплошной грех и разврат! Мы, Хранители, всю жизнь вас от бед бережём, на праведный путь натаскиваем, в Церковь чуть не за уши тянем, но вы, люди, свой дар свободной воли используете в каких угодно целях, но только не согласно с волей Божьей! Знал бы ты, сколько раз я тебе жизнь спасал! Бывало, что по восемнадцать раз за день от смерти избавлял! Помнишь, как ты на последнюю электричку опоздал, когда от друзей возвращался, — тебя бы в ней зарезали ещё до обращения во Христианство! А помнишь, как отравился купленною на рынке селёдкой и в отпуск не поехал? Это я тебя от дизентерии спас, которую ты бы на своём Гоа подхватил и помер нераскаянным, если бы не моё заступничество!

— Так это всё твои благодеяния? — изумился Никодим. Ангел надулся ещё больше. — Ладно, ладно, не горячись! — попытался успокоить его послушник. — Я не хотел тебя обидеть!

— «Не хотел, не хотел…» — ворчал Ангел. — Вот все вы такие — благодарности никакой не дождёшься! Всё, устал я, пойду наверх спать! А ты тут не засиживайся долго, как допьёшь — пулей в комнату. Вас же, как детей, ни на миг оставить нельзя без присмотра! — И с этими словами Ангел поднялся из-за стола и важно удалился вверх по лестнице.

Никодим с сожалением поглядел ему вслед, ему стало даже немного жалко этого добродушного, но такого несчастливого Хранителя. Должно быть, ему самому было непросто поверить в благоприятный исход для своего подопечного после стольких лет неудач. Никодим сделал последний глоток и обвёл взглядом полупустой зал. За соседними столиками кое-где болтали какие-то черти, подметая хвостами пол. У барной стойки спиной к нему сидела какая-то девица с пышными формами. Когда Никодим остановил на ней свой взгляд, она будто почувствовала его и тут же обернулась, безошибочно определив, кто её рассматривал. Девица была просто красавицей — настоящая земная женщина лет двадцати пяти, тёмно-каштановые локоны спускались до пояса, макияж скромный, неброский, из плотно обтягивающего корсета соблазнительно выпирали упругие белые груди, белая блузка, пастельно-розовая юбка до колен плотно облегала тугие бёдра, туфли на высокой шпильке. Никодим прямо-таки смутился и хотел отвести взгляд, но не смог себя заставить этого сделать и ненароком встретился глазами с девицей. Та улыбнулась, чуть приподняла бокал и сделала крошечный глоточек своего «Мартини». Никодим еле заметно улыбнулся и опустил глаза. Но было уже поздно. Девица ещё пару минут повертелась у стойки, потом неспешной, томной походкой приблизилась к столику Никодима.

— Я присяду? — чарующим голосом спросила она.

— Хм. Да, я сейчас освобожу этот столик, — пробормотал смущённый Никодим. В молодости он питал непреодолимую слабость к женскому полу, но с приходом в монастырь, где соблазнов практически не было, начал считать себя остепенившимся и отныне стойким к женским чарам. Кем бы ни была эта девушка, но она стала первым существом в нормальном человеческом обличье, не считая Рафаэля, при взгляде на кого у Никодима не возникало отвращения.

— Алёна! — представилась она.

— Никодим!

— Очень приятно, — она слегка улыбалась и медленно облокотилась на стол, приблизив лицо к своему собеседнику, а затем улыбка вдруг резко сползла с её губ и она горячо зашептала: — Я сразу же заметила, что вы нездешний, новенький! Я погибающая душа! Мне нужна ваша помощь! Помогите мне, умоляю вас, Никодим! Вы должны спасти меня от вечного проклятия! — На последних словах в её глазах появились неподдельные слёзы ужаса.