1
В полночный час мало кого можно встретить на улице, тем более в осеннюю промозглую погоду. Новенький «Икарус» завершал свой последний маршрут, плавно разворачиваясь на просторной и свободной в это время привокзальной площади. Автобус был пуст, если не считать молодой симпатичной девушки, которая явно спала, примостившись на последнем сидении.
«Проспала ведь остановку свою, как пить дать», — подумал водитель автобуса, молодой здоровяк, которому не в чем было себя упрекнуть: все остановки он объявлял. Не услышала девушка и последнее объявление водителя: «Конечная, автобус дальше не идет. Просьба освободить салон».
Молодой мужчина подошел к спящей и осторожно тронул ее за плечо. Она вздрогнула и открыла глаза, испуганно и недоуменно взглянув на него.
«Выходите, приехали. Вокзал, конечная», — прокомментировал он, и девушка, быстро закивав головой со словами «Да-да, конечно», нехотя вышла из автобуса.
«Так, сумка, зонтик — все при мне, ничего в автобусе не оставила. Надо бежать домой. Надо же, проспала, черт», — подумала девушка и поспешила с освещенной площади в сторону прямой мрачной улицы, ведущей к ее дому.
Идти было довольно далеко. Она проехала целых три остановки. Это означало бежать вдоль улицы, потом повернуть налево и еще два квартала, ну минут двадцать. Было сыро, холодно, и моросил такой противный дождь, при котором и зонтик вроде бы открывать нет большой необходимости, и без него как-то совсем уж гадко.
Ева держала зонтик под мышкой. Она очень дорожила им. Старый японский зонтик «Три слона» раньше всегда валялся у нее в сумочке, но год назад она совершенно случайно сломала его изумительную синюю перламутровую ручку и очень расстроилась.
На помощь, как всегда в трудных ситуациях, пришел ее закадычный друг Володька Карелин. Он забрал у Евы зонтик и через два дня вернул его с огромным медным набалдашником вместо перламутровой ручки. Круглый увесистый шар был идеальной формы, начищен до блеска и навинчен на конец зонта. Где и как Володька умудрился изготовить это чудо, Ева не знала. Она с благодарностью приняла от него свой любимый зонтик василькового цвета, но одна беда, в сумке его теперь носить было неудобно, таким он стал тяжелым и объемным.
Девушка почти бежала вдоль улицы. Каблучки ее изящных кожаных сапог звонко цокали по тротуару, и слышно это цоканье было, пожалуй, за версту. И вдруг преграда на пути: перекопанный трoтуар в непосредственной близости от темного арочного прохода, соединяющего улицу с одним из дворов, и через него перекинут хлипкий деревянный мосток.
Выбора у Евы не было. Эту преграду надо преодолевать. На другую сторону улицы уже не перейти, так как со стороны дороги вдоль тротуара тянулся густой высокий кустарник.
Ева едва ступила на мостки, как вдруг чья-то цепкая жесткая рука ухватила ее за рукав плаща и буквально стащила назад. Девушка вскрикнула и тут почувствовала, как ей зажали ладонью рот, обхватили вокруг туловища и потянули в арочную подворотню. Сопротивляться было бесполезно, хотя она и попыталась. В подворотне ее резко швырнули, и она уперлась спиной в бугристую каменную стену.
«Что вам нужно, отпустите меня, я закричу», — выпалила Ева и собралась действительно закричать, но ей опять зажали рот противной липкой ладонью.
В почти кромешной темноте было совершенно невозможно разобрать, кто находился рядом с ней, но она поняла, что это какой-то пьяный тип, судя по запаху перегара и по нечленораздельному мычанию, которым тот пытался отдавать свои гнусные команды.
«Дашь, никуда не денешься, шлюшка. А ну, задирай подол, сучка», — командовал озверевший пьянчуга и пытался одной свободной рукой проложить себе доступ к тому месту, на котором, скорее всего, зациклилось его полуживотное сознание.
Справиться с девушкой ему было, однако, трудновато. Ева была спортсменкой, и хорошей, сильной спортсменкой. Она занималась спортивной гимнастикой все школьные годы, и, хотя сейчас уже от спорта отошла, тем не менее имела крепкую силу в руках и во всем теле. Она сопротивлялась изо всех своих сил, кряхтя, рыча и кусая отвратительную грязную ладонь и орудуя руками, пытаясь отпихнуть от себя мерзкого насильника. Он был, судя по всему, невысок, не очень силен, даже хлипок, но так просто не сдавался.
И тут Еве на помощь пришла спасительная мысль. Она ухватила свой зонтик «Три слона», изловчилась и изо всей силы нанесла два удара куда-то в область головы неудачливого негодяя. Он вдруг хрипло крякнул, обмяк и повалился наземь, хватаясь за полы Евиного плаща, как бы таща ее за собой.
Ева вырвалась, переступила через плохо различимую в темноте груду, которой являлось тело ее насильника и помчалась прочь из подворотни. Выбежав на улицу, она кое-как с трудом продралась через заросли кустарника и, перебежав на другую сторону улицы, помчалась в направлении к дому. Она уже завернула за угол и прошла почти квартал, когда услышала звук милицейской сирены. Инстинктивно выпрямившись, она сбавила скорость и уже не бежала, а спокойно шла по улице, когда милицейский уазик нагнал ее и остановился.
«Девушка, можно вас на минуточку», — проговорил молодой милиционер, выходя из машины. Ева остановилась и воззрилась на него слегка удивленно, хотя ее всю трясло, как в лихорадке.
«Скажите, вы с привокзальной идете?» — спросил он на удивление вежливо.
«Да, я проехала свою остановку, а что?»
«А как вы шли от площади, по какой стороне улицы?»
«Сначала по правой. Потом вспомнила, что там перекопано и на первом же светофоре перешла налево. Мне ведь и здесь налево, так что так удобнее».
«Вы не видели по дороге ничего подозрительного буквально минут десять назад? Может, драка какая, или ругался кто? А может, бежал или убегал кто-нибудь? Вспомните, это очень важно».
«Нет, не видела. Ничего подозрительного, извините. Я вообще ни одной живой души по дороге не встретила».
«А мертвой?» — с нажимом спросил милиционер, и у Евы похолодело внутри.
«Что вы имеете в виду?» — спросила она, слегка попятившись от стража порядка. Он, видимо, подумал, что испугал девушку и сменил тон:
«Да вы не пугайтесь. Это я так, к слову пришлось. Там в подворотне мужчину нашли, бомжа какого-то. Его убили только что, теплый еще, но бездыханный. Висок проломили. Сотоварищи, наверное. Ищи их теперь, свищи. Мужчина из ближайшего подъезда вывел собаку на ночь, а она прямо туда его и притащила. Ну он сразу нам позвонил, мы через пять минут прибыли, но уже ни концов, ни свидетелей. Поздно».
Ева молчала, ей было страшно. Даже нет, не страшно, а жутко. Это что же получается, она убила человека?! Убила?!!! Ее била дрожь.
«Да вы не бойтесь. Садитесь в машину, мы вас подбросим до дому, промокли ведь совсем».
Ева не сопротивлялась, она села в милицейский уазик и тут же засунула свой зонт, орудие преступления, глубоко в сумку. Через две минуты они подъехали к ее дому, и она попросила остановиться.
«Спасибо, до свидания», — сказала Ева и скрылась в подъезде, все еще дрожа от холода и от ужаса.
Только здесь, при слабом освещении, она заметила бурые пятна на рукаве плаща, это была кровь. К горлу подкатила тошнота, когда Ева пыталась стереть следы своего преступления зонтом, и наконец она буквально содрала с себя плащ перед тем, как войти в квартиру. Родители еще не спали. Они ждали Еву.
«Долго же ты сегодня. Есть будешь?» — спросила мать. Но отец, как всегда, с насупленными бровями бросал на дочь неодобрительные взгляды и ворчал:
«Вырастили эгоистку, воспитали на свою голову. Ни с кем не считается, никого и в грош не ставит. Второй час ночи, она домой является, и не стыдно!»
«Гоша, перестань. Завтра можно это высказать, чего сейчас-то заводиться. Иди ложись, я скоро приду», — мать пыталась успокоить отца, и не дать разгореться скандалу.
В их семье никогда не было мира и покоя. Евин отец, Егор Васильевич Ерофеев, был директором крупной судоверфи, личность известная и уважаемая в городе. Он прекрасно руководил огромным предприятием, был умен, сметлив, но чрезвычайно строг.
Подчиненные его побаивались, но уважали, так как при всей своей строгости он был справедлив и не бранился по пустякам.
Но зато дома он учинил полный домострой. Жена и дочь являлись тоже его подчиненными, и относился он к ним гораздо строже, чем к работникам на заводе. Особенно перепадало Еве. Ее он строжил безбожно с самого раннего возраста. Мать заступалась за дочь, как могла. Ева хорошо училась в школе, занималась спортом, да еще и музыкой, играла на фортепьяно, но отец всегда называл ее лентяйкой и бездельницей и говорил, что ничего хорошего «из этого пустоцвета не вызреет».
Тем не менее, Ева прекрасно закончила школу, и сама сделала свой выбор, поступив в местное культурно-просветительное училище на театральное отделение, попутно закончив и музыкальное училище, директором которого была ее мама, Наталья Игоревна Ерофеева.
Правда, артисткой Ева быть не собиралась. Она изучала теоретические основы театрального искусства и мастерства и после окончания училища сначала немного преподавала, позже попробовала себя как помощник режиссера, а потом стала сама принимать участие в спектаклях, подыгрывая и аккомпанируя на рояле или фортепьяно, где это было необходимо по ходу действия.
Вот и в этот вечер она была задействована в спектакле «Маскарад» по Лермонтову, где играла на рояле замечательные вальсы Шопена и шустрые мазурки. Она была бы дома вовремя, не проспи она свою остановку и не попади в эту кошмарную переделку, о которой ей и вспоминать-то было жутко. Но не объяснять же это все отцу. Ева нехотя поела и молча ушла к себе. В эту ночь ей не спалось.
«Кто он, этот несчастный, убитый мною?» — думала она, лежа в темноте с открытыми глазами, не в силах их сомкнуть. — «Но ведь я не собиралась его убивать. Надо же мне было как-то обороняться, черт возьми. Что же теперь будет?»
Ева сильно переживала. Кто бы он ни был, этот несчастный — насильник, изувер, бандит, убийца — она не имела права лишать его жизни и в любом случае, ее будут судить, если кто-нибудь дознается. Эта мысль буквально обожгла ее изнутри, но она попыталась успокоиться.
«Никто не узнает. Я никому говорить об этом не буду. Да и вряд ли кто будет серьезно расследовать это убийство, убийство бомжа из подворотни. Они и так десятками мрут в подвалах и на свалках. И не полезь он ко мне со своими коварными целями, остался бы жив. Так что, это его вина».
Ева заснула только под утро, терзаемая тяжелыми кошмарами, от которых она часто просыпалась и снова погружалась в сон, чтобы увидеть очередной из них.
2
Кошмары мучили ее очень долго, несколько последующих лет. Со временем они все реже и реже тревожили ее по ночам, но совсем не проходили. Наверное, от того, что она так ни с кем и не поделилась своим несчастьем. Даже с Володькой Карелиным.
Этот молодой и красивый мужчина долгие годы был ее лучшим другом. Они познакомились на соревнованиях по спортивной гимнастике в городе Астрахани, куда приехали вместе. Володька был старше Евы на три года, и на момент их знакомства ему было уже шестнадцать лет. Вернувшись с соревнований, они долгое время не встречались, так как жили в разных концах города, и Ева была еще совсем девочкой, чтобы бегать на свидания и дружить с молодыми людьми.
Встретились вновь они лишь через пять лет, когда Ева была уже восемнадцатилетней и ушла из спорта. Но она посещала соревнования по старой памяти в местных спортивных клубах, и на одном из них увидела его, Карелина Владимира, который тренировал молодое подрастающее поколение спортсменов.
«Я бы тебя не узнал, Ева. Ну ты даешь! За пять лет превратиться из девчушки в такую красотку!» — сказал он ей, когда она нашла его в перерыве и напомнила о себе.
Они обменялись телефонами и стали встречаться и дружить. Еве Владимир нравился. Он был высок, строен и чем-то напоминал ей Олега Янковского, которого она обожала. Владимир был первым ее кавалером, с которым она встречалась по-серьезному. Родители быстро заметили перемену в характере и поведении своей дочери и догадались, что она влюблена. Наталья Игоревна подыскивала удобный момент, чтобы поговорить с дочерью, но Егор Васильевич пошел напролом.
«Ты никак заневестилась, Евангелина. Куда это ты отлучаешься по вечерам, где бываешь, с кем?» — спросил он дочь напрямую.
«Папа, у меня появился молодой человек, друг, если это тебя интересует», — ответила Ева, слегка покраснев.
«Ну что ж, похвально. Только запомни, пока ты моя дочь, никаких самостоятельных шагов в жизни ты предпринимать не будешь! И еще. Этот твой друг так и останется для тебя таковым. Навсегда! Даже и мысли не держи в голове, что он станет членом моей семьи. Это тебе напутствие на будущее. И чтобы больше я о нем не слышал никогда и в десять часов вечера изволь быть дома. Всегда!»
Отец говорили резкими, отрывочными фразами, но они у него каким-то странным образом рифмовались между собой. Ева привыкла к менторскому, грубоватому тону отца и никогда с ним не спорила. Это было бесполезно, любое возражение провоцировало крупный семейный скандал, и виноватой всегда оказывалась ее мама, которая неправильно, извращенно воспитала дочь, и вот результат — она выросла безответственной эгоисткой, своенравной, настырной скандалисткой, не имеющей понятия о девичьей гордости, чести и элементарном уважении родителей.
Но Ева так же никогда и не соглашалась с ним, не говорила слов типа «хорошо, папа» или «я так и сделаю, папа». Она просто отмалчивалась, слушала его и выходила из комнаты, когда он заканчивал свою очередную тираду.
Наталья Игоревна, женщина мягкая и интеллигентная, одному богу известно, как уживающаяся с таким тираном, неоднократно пыталась урезонить своего излишне строгого мужа.
«Гоша, ты должен быть помягче с Евой. Она же девушка, к тому же, она не делает ничего дурного, за что ей можно было бы так строго выговаривать. Ты должен найти другие формы общения с дочерью», — говорила она мужу, но ответ всегда следовал один и тот же.
«Я строг и справедлив с нею, поэтому она и не делает ничего дурного. К тому же я из простой деревенской семьи. У нас дома никогда не миндальничали и этих вот кружевных тонкостей в воспитании детей не применяли. И я, между прочим, приехал из деревни в город, когда был совсем мальчишкой. И добился здесь всего! Сам! И имею право на свою точку зрения во всем! И в воспитании своей единственной дочери тоже. А если она вырастет никуда не годной, гулящей вертихвосткой, то грош цена тогда всем моим достижениям. Понятно выражаюсь?»
Наталья Игоревна не любила, когда муж говорил в таком тоне и старалась к разговорам подобного рода прибегать как можно реже. Тем не менее, Ева продолжала встречаться с Владимиром и в глубине души вынашивала план выйти за него замуж втихаря от отца и уйти из дома, в котором жить ей становилось все труднее и труднее.
Но Владимир никогда не давал ей повода к тому, чтобы ее тайные мечты обрели хоть какое-то реальное очертание. О женитьбе он никогда не заговаривал, отношения у них были чисто дружеские, и однажды внезапно он познакомил Еву с Оксаной.
«Ева, знакомься. Это Оксана, невеста моя».
Оксана оценивающе посмотрела на Еву, состроила дежурную улыбку, подобающую в таких случаях и сказала:
«Ну, привет! Наконец-то встретились, а то Володька мне уже все уши прожужжал Евой, а знакомить не знакомил. Я уж подумала, что врет про Еву. Оказалось, нет».
Оксана Еве сразу не понравилась. Слегка полноватая, с намечающимся двойным подбородком и жидкими волосами она выглядела старше его, и Еве было совершенно не понятно, чем увлекла его эта манерная и жеманная женщина. Еве стало обидно за себя. Так или иначе, встречаться теперь они стали реже и звонили друг другу только тогда, когда возникало что-то срочное и нужна была помощь. Как с зонтиком, например.
После неудачного и не сложившегося романа с Владимиром Ева некоторое время была одна, испытывая большой душевный дискомфорт. У нее были подруги, приятельницы, с которыми она не могла проводить много времени все по той же причине крайней строгости ее отца. Но хотелось чего-то большего, хотелось любви, страстей, переживаний, ожиданий встреч и романтических свиданий. Ей хотелось, чтобы кто-то непременно полюбил ее и увел из родительского дома.
Ева страдала, но выхода из своего положения не видела. Обстановка в доме была тяжелая, работа тоже особой радости не доставляла, пока у нее появились небольшие роли в спектаклях. Роли были второго плана, очень незначительные и эпизодические. Но зато она стала много времени проводить на репетициях и участвовала в нескольких постановках сразу.
И вот тут ее жизнь изменилась к лучшему. Ева почувствовала себя востребованной, она вошла в труппу театра, ею заинтересовались коллеги. Но особенную радость доставляли встречи с одним из них, с человеком, который всегда так внимательно смотрел на нее! Он никогда не улыбался и не помигивал ей, как это делали остальные. Он просто смотрел, а точнее, взирал на нее с огромным интересом. Ева не раз ловила на себе его взгляды, всегда робела, но тем не менее ждала их с замиранием сердца.
Станислав Урбенич всегда был на ведущих ролях. Безусловно талантливая, многогранная и неординарная личность. О нем часто писали в местной прессе, он был любимым гостем на телевидении и самым задействованным артистом в театре. Ева и не помышляла о каких бы то ни было отношениях с ним, но однажды вечером он предложил подвезти ее домой после спектакля, и она согласилась. Сначала ехали молча. Ева размышляла над тем, как начать разговор, но он вдруг неожиданно заговорил сам.
«Вы никогда не обращаете на меня внимания, Ева, хотя я знаю, что вы не замужем. Может быть, у меня есть шанс познакомиться с вами поближе?»
Ева не ожидала такого прямого вопроса и буквально растерялась. Станислав ей нравился, конечно, и уже давно, но не в ее правилах было заводить близкие отношения с сотрудниками, поэтому она никогда не придавала серьезного значения своим симпатиям к Урбеничу. К тому же ей казалось, что он далеко не одинок. Ему было уже под сорок, и для Евы это было противоестественно, что у него никого нет. И тут вдруг такое признание.
Честно говоря, вопрос о том, есть ли у него шанс, Еве не понравился. Она усмотрела в этом какой-то деловой подход, ей казалось, что такие вопросы не должны решаться путем переговоров. Мог бы он как-то проявить свои чувства к ней, она бы поняла, а так… Но тем не менее девушка ответила ему в том же духе:
«Шанс есть у каждого, я так считаю. Давайте познакомимся поближе. Я возражать не буду».
Осталось добавить — на том и порешили. Станислав не скрывал своего ухаживания за Евой, и по театру быстро разнеслась весть о том, что у них серьезные отношения. Ева опять стала размышлять на тему замужества. Ей было уже двадцать пять лет и в родительском доме становилось все более неуютно.
Правда последнее время отца почти никогда не было дома. В самом конце восьмидесятых, в период подъема новой экономической политики, Егор Васильевич неожиданно оказался в бурных волнах приватизационного процесса. При помощи своих друзей, стоящих на самых высших ступенях в городской администрации, ему удалось приватизировать судоверфь, где он директорствовал долгие годы. Она превратилась в АО «Судоверфь имени Жданова», контрольный пакет акций которого принадлежал теперь Ерофееву Егору Васильевичу.
Все хозяйство пришлось вести по-новому, а для этого Ерофеев набрал себе новый аппарат. Этим переустройством Егор Васильевич был экстремально занят, и поэтому слегка ослабил свои домостроевские порядки.
Ева решила, что время самое благоприятное для решения личных вопросов, а Станислав как будто бы не стремился делать Еве предложение. Но однажды, возвращаясь домой после ужина в ресторане Урбенич, остановив машину у Евы во дворе, вдруг сказал:
«Я тебя полюбил и очень счастлив. Раньше со мной такого не бывало. Я никогда к женщинам серьезно не относился, но с тобой все совсем по-другому. Скажи, ты любишь меня, Ева?»
Она растерялась. Конечно, ей казалось, что она, несомненно, любит Станислава, и еще она считала, что он видел это и даже знал наверняка. Но ей пришлось высказаться:
«Я люблю тебя, конечно, люблю! Ты для меня очень много значишь в этой жизни. Я хочу познакомить тебя с мамой. Ты не против?»
Станислав помолчал немного, потом посмотрел на Еву, обнял ее за плечи и ответил:
«Познакомь, и я попрошу у нее твоей руки. Не возражаешь?»
Ева в один миг почувствовала себя счастливой и свободной. Она была бесконечно благодарна Станиславу, ей казалось, что это самая счастливая минута в ее жизни, и ей не хотелось больше ждать. И все-таки она слукавила, ответив:
«Конечно не возражаю. Ты пока проси у мамы моей руки, а я подумаю хорошенько. Как до меня очередь дойдет спрашивать, я тогда и скажу тебе, что я решила, хорошо?»
«Ева! Ну что за разговоры? Я обидел тебя чем-нибудь?»
«Да шучу я, не будь занудой. Ладно, я поговорю с мамой, и мы пригласим тебя на обед. Целую, пока».
Ева чмокнула Станислава в щеку, высвободилась из его объятий и выпорхнула из машины. Дома же ее ждала очередная «крутая разборка». Отец видел, как «безнравственно и вульгарно» вела себя его дочь в машине с каким-то «прохвостом», и этому не было ни прощения, ни оправдания. Первый раз в жизни Ева позволила себе возмутиться.
«Послушай, папа! Я женщина, мне двадцать пять лет, я собираюсь замуж. Это мой любимый мужчина, мой будущий муж. И если ты позволишь себе еще хоть раз отозваться о нем в таких недозволенных выражениях…»
Ева не договорила. Ее остановила на полуслове смачная пощечина, не первая в ее жизни и, скорее всего, не последняя. Девушка инстинктивно схватилась за щеку, посмотрела на отца отрешенным взглядом, повернулась и ушла в свою комнату. Там она долго и безнадежно плакала в то время, как мать и отец обсуждали ситуацию и, естественно, не соглашались друг с другом.
«Как ты посмел опять поднять на нее руку? Егор, ты несносен. Ты должен изменить свои методы общения с дочерью. Я не могу больше допускать рукоприкладства. Она же взрослая», — говорила Наталья Игоревна на повышенных тонах.
«Мне плевать! Взрослая, значит должна вести себя достойно! Что это за выражения — „я женщина, это мой любимый мужчина“? Да она просто делает мне гнусные намеки на то, что она с ним спит! Я лично вижу в этом признаки распущенности и даже развращенности, если хочешь!» — гремел отец, отчего Ева ежилась с брезгливым чувством отвращения к отцу и ко всему тому, что он позволяет себе высказывать в ее адрес.
«Ты жестоко ошибаешься, Егор. Хотя, Ева уже в таком возрасте, что ее интимная жизнь — это ее личное дело. К тому же я никаких гнусных намеков в ее словах не заметила. Это твои домыслы!»
«Прекрати, Наталья! Твое вечное попустительство всему виной! Скажи ей, чтобы она и думать забыла о замужестве, иначе вон из моего дома!! Сегодня же, немедленно!»
«Егор!! Ты в своем уме? Такие вопросы так не решаются. Ты даже не знаешь этого человека. Как ты можешь так говорить?»
«И знать не хочу! Мужик, который позволяет своей бабе лизать его на глазах у посторонних, зажав в машине, не может стать членом нашей семьи. Это исключено!»
Разговор заходил в тупик. У матери не осталось больше аргументов, а если они и остались, то было совершенно бесполезно их высказывать, так как это только еще больше распаляло Егора Васильевича, который мог договориться до совсем уж непристойного абсурда.
3
После этой безобразной сцены и оскорбительного отношения отца, Ева твердо решила уйти из дома, и как можно скорее. Она поговорила со Станиславом и попыталась объяснить, что не может пригласить его домой, так как отец категорически против ее решения выйти замуж, чем она, впрочем, намерена пренебречь. Станислав несколько удивился и даже растерялся, но вдаваться в подробности не стал. Зато у него родился грандиозный план.
«Ева, не переживай. Я придумал кое-что. У меня в следующую пятницу день рождения. Я приглашаю вас всех в ресторан. Там я познакомлюсь с мамой, ну и все такое прочее. Как ты на это смотришь?»
Ева смотрела положительно. По ее мнению, это было просто здорово. А Станислав добавил:
«Сделаем так. Я подпишу пригласительную открытку для твоей мамы и твоего отца. А там уж вам решать, показывать ее ему или нет. Не могу же я только маму пригласить. Это означало бы, что я игнорирую отца, это некрасиво».
«Ладно», — сказала Ева, — «я что-нибудь придумаю».
Вечером того же дня она поговорила с мамой, пригласив ее на прогулку, чтобы не беседовать дома.
«Мама, я должна сказать тебе что-то важное. Помнишь, я рассказывала тебе о моих взаимоотношениях со Станиславом Урбеничем?»
«Помню, конечно. У вас что, все серьезно? С отцом это невозможно будет уладить, я боюсь».
«Я ничего не собираюсь улаживать с отцом!» — не сдержалась Ева и тут же пожалела. — «Извини, мама. Я не то хотела сказать. В общем, Станислав сделал мне предложение, и он хочет пригласить нас в ресторан в пятницу, на свой день рождения, чтобы там официально попросить у вас моей руки».
«Ева, девочка моя! Как же это? Я даже и представить себе боюсь, что отец устроит. Мне не удастся его переубедить и заставить изменить свое мнение», — сказала взволнованная Наталья Игоревна.
«Не волнуйся, мы ему не скажем ничего. Пойдем в ресторан вдвоем, я вас познакомлю, и мы объявим тебе о своем решении. А потом я просто соберусь и уйду из дома. Пусть он делает, что хочет».
«Нет, Ева. Получится, что я заговорщица. Он ведь камня на камне не оставит».
«Да он не узнает, мама! Мы скажем, что ты пошла со мной в театр, да и все. Познакомишься со Станиславом, тогда мне и уйти будет легче. А отцу скажешь, что я сама приняла решение и сама ушла, как ты ни пыталась меня остановить».
На следующий день Ева принесла маме пригласительную открытку, где ее возлюбленный приглашал Егора Васильевича и Наталью Игоревну в ресторан «Каравелла», находящийся внутри старинного парусного судна, стационарно пришвартованного в живописном месте, где на берегу был разбит цветущий городской парк. Ресторан был дорогой, и далеко не каждая семья могла себе позволить посетить его хотя бы раз. Ева гордилась в душе, ей было приятно, что Станислав пригласил их именно в «Каравеллу», не мелочился в такой серьезный момент.
Егор Васильевич не возражал против похода жены в театр, хотя и заметил:
«Ты же видела уже „Короля Лира“. И охота тебе опять смотреть эту скукотищу? Вот они, доченьки-то! Воспитывай их, люби, лелей, а они потом тебя на старости лет нищим по миру пустят. И четыреста лет назад так было, и сейчас так, и через четыреста лет так же будет».
Егор Васильевич был в своем репертуаре. Он изливал желчь без всякого повода, только потому, что у него была такая натура. Наталья Игоревна в разговор не вступала, они с Евой быстренько собрались и ушли. На улице они поймали такси и подъехали к ресторану, где их уже поджидал Станислав. Он галантно поклонился, поцеловал Наталье Игоревне руку и представился:
«Урбенич Станислав, друг и жених вашей дочери. Здравствуйте, рад вас видеть».
Наталья Игоревна улыбнулась и сказала:
«Здравствуйте, Станислав. Много наслышана о вас от Евы. Извините, но Егора Васильевича не будет с нами».
«Жаль. Хотя Ева меня предупреждала об этом. Но я искренне рад, что вы пришли, для меня это очень важно».
Ева с мамой поздравили Станислава с днем рождения и вручили ему подарок, золотые запонки и заколку для галстука в изящной дорогой упаковке. Станислав поблагодарил и остался подарком весьма доволен. Это было как раз в его вкусе. Ева знала об этом.
Стол был сервирован на четверых и пришлось попросить официанта, убрать лишний прибор. Меню изобиловало деликатесами. Наталья Игоревна, не стесняясь, сделала свой выбор, состоящий в основном из рыбных блюд и закусок, Ева со Станиславом последовали ее примеру, и поэтому пить они решили белое сухое вино. На десерт им подали шампанское, мороженое и фрукты, а завершился обед кофе с ирландским ликером.
Говорили много и о разном: о театре, о музыке, о современных вкусах и нравах и наконец заговорили о самих себе.
«Наталья Игоревна, разрешите мне признаться вам в том, что я люблю вашу дочь Еву», — сказал Станислав в один из самых подходящих моментов, налив всем шампанского. — «И более того, я мечтаю жениться на ней. Ева дала мне свое предварительное согласие, что подтолкнуло меня к тому, чтобы официально попросить у вас ее руки. Я сожалею, что Егора Васильевича нет сегодня с нами, но тем не менее, надеюсь получить ваше согласие».
Речь Станислава была несколько высокопарной, но произнес он ее совершенно естественно, весьма элегантно и с нотками уважения в голосе.
Наталья Игоревна посмотрела на Еву, которая сидела с сияющими глазами и ждала маминого ответа. Потом перевела взгляд на Станислава и ответила:
«Милый Станислав, я весьма признательна вам за вашу откровенность и хочу тоже быть откровенной с вами. Вы сделали свой выбор, и я рада, что моя дочь хочет соединить свою жизнь с человеком, который ее любит. Вы достойная друг друга пара, но у вас будут большие проблемы, и вы, Станислав, должны об этом знать. Егор Васильевич не готов к женитьбе Евы и ни под каким предлогом не согласится на это. И дело тут не в вас, просто у него несколько другой взгляд на жизнь вообще и на жизнь его дочери в частности. Поэтому, если вы намерены пожениться вопреки его мнению, то делать это нужно очень осторожно. Это будет большим испытанием для вас обоих, и я вряд ли смогу чем-нибудь помочь. Вы уж извините меня за откровенность».
Повисло молчание. Ева сидела, опустив глаза и не говоря ни слова, Станислав как бы обдумывал сказанное, слегка потирая подбородок рукой, сжатой в кулак.
«Ну что ж, это серьезное заявление, Наталья Игоревна. В этом случае все должна решать Ева. Как она скажет, так и будет. Если она согласна выйти за меня вопреки воли ее отца, я со своей стороны сделаю все, чтобы это прошло безболезненно для всех».
Ни мать, ни дочь не поверили его словам, вернее, они понимали, что безболезненно не получится. Но Ева сказала «да», определенно и конкретно, не колеблясь и не сомневаясь, взвалив тем самым огромные проблемы на плечи своей матери.
На следующий день, явившись на работу в театр, девушка обнаружила на пианино роскошный букет роз. Станислава она не видела, но сердце ее забилось учащенно, она поняла, что счастлива и бесконечно благодарна этому человеку.
Неделю спустя Ева объявила родителям, что она отбывает с театром на гастроли. Это было правдой. Основной состав их драматического театра выезжал со спектаклями в Подмосковье. Ева обретала свободу! Два месяца вдали от дома — это было несказанным блаженством для нее.
Но самое главное — это замужество. Чтобы оберечь мать Евы от скандалов и разборок с отцом, они со Станиславом решили расписаться перед самым отъездом на гастроли, и домой после них Ева возвращаться больше не собиралась. Она скажет родителям, что вышла замуж и переезжает к мужу.
Так и мама будет вроде бы ни при чем. Ну побунтует отец, покричит, поругается, да и смирится с этим фактом. Изменить что-то он будет уже не в силах. Такой план они разработали, и Еве казалось, что это выход.
4
Вернувшись с гастролей, Ева заявила родителям, что она вышла замуж.
«Не сердитесь пожалуйста. Папа ведь не согласился бы никогда, и ситуация зашла бы в тупик. Я решила, что так будет лучше. Станислав Урбенич очень хороший человек. Я давно его знаю. Если вы не против, я могу вас познакомить. Он ведь теперь ваш зять», — как можно мягче проговорила Ева, дрожа внутри от предчувствия непредсказуемой реакции отца.
«Вон! Вон из моего дома», — тихо и зло сказал Егор Васильевич. Потом он вышел в прихожую и вытащил с антресолей маленький старый чемодан.
«Забери столько барахла, сколько сможешь сюда вместить. Это тебе мой свадебный подарок. И запомни, ты еще горько пожалеешь о том, что посмела осквернить мое доверие к тебе. Ты дрянь, гнусная, ничтожная дрянь. И вся жизнь твоя с этой минуты будет тоже такой же дрянной и гнусной. А теперь вон, и чтобы духу твоего здесь больше никогда не было, еврейская подстилка».
Отец повернулся и вышел из комнаты. Мама плакала и жалела Еву, но та, казалось, не особо переживала. Она привыкла за свою жизнь к оскорблениям отца настолько, что ее чувства как-то притупились, и она уже никак не реагировала на его ужасные слова, адаптировалась.
Ева ушла, взяв самое необходимое, и, придя домой к Станиславу, дала волю слезам. Она рассказала мужу о своих отношениях с отцом, и он был потрясен. Тем не менее, Урбенич попытался успокоить жену и сказал, что у нее теперь есть защитник, то есть он, ее муж, и бояться ей больше нечего.
Ева была безмерно благодарна Станиславу, который относился к ней очень бережно и казалось, что они счастливая семейная пара. Ева иногда виделась со своей мамой. Та приходила к ним, правда очень редко. Отец об этом, якобы, не знал.
«Ну как ты, дочка? Ты хоть счастлива?» — спрашивала сердобольная мать, и Ева, не задумываясь, утвердительно кивала в ответ.
Так прошло больше года. За это время все, казалось, утряслось и успокоилось. Ева и Станислав жили душа в душу и стали всерьез подумывать о ребенке.
«Мне уже за сорок, девочка моя, и тебе под тридцать. Куда тянуть? Или сейчас, или никогда», — говорил жене Станислав, и она понимала, что он прав. Ей хотелось ребенка, но что-то останавливало ее.
«Господи, люблю ли я его?» — как-то ни с того, ни с сего вдруг подумала Ева.
У нее все чаще и чаще стали появляться подобные мысли. Она ловила себя на том, что рада, когда Станислава нет дома. Она предпочитала ходить к подругам одна, и даже маму она просила приходить, когда его нет. Это был нехороший симптом. Нет, она по-прежнему была ласкова и дружелюбна с ним, но в глубине души оставалась равнодушной к его ласкам, и их интимная близость стала все чаще и чаще утомлять ее.
«Может родить ребенка и переключиться на него? Тогда у меня не будет времени для всяких дурацких переживаний по поводу люблю-не люблю», — думала Ева, но с решением оттягивала.
Станислав в свою очередь был очень загружен в театре. Он приходил домой усталый и буквально валился с ног. Никаких перемен в настроении жены он не замечал, либо от усталости, либо от того, что она удачно их скрывала.
За все это время Ева только однажды виделась с отцом, они летели одним самолетом в Москву: она в гости к подруге, вышедшей замуж за москвича, а отец в командировку. Ева сама попросила, чтобы ей поменяли место и уселась рядом с отцом, который до этого ее, казалось, не замечал.
«Здравствуй, папа», — сказала она, усевшись поудобнее. — «Я, честное слово, рада тебя видеть. Ты в командировку?»
«Если это важно, то да, в нее самую. А ты, наверное, тоску разгонять? Я вижу, одиночество — твой удел. Не надоело еще притворяться, что ты любишь и любима?» — вопрошал отец, даже не глядя на Еву.
«Ну почему же притворяться? Это так и есть. У нас счастливый брак и…»
«И поэтому у тебя нет детей, и ты мотаешься в Москву одна. В счастливых семьях все несколько по-другому».
Ева лишь пожала плечами. Она уже пожалела, что пересела к отцу.
«Папа, давай о чем-нибудь другом. Расскажи о себе, как твой бизнес, как самочувствие, какие планы на будущее?»
«Бизнес процветает, самочувствие отменное, планы на будущее — никогда не прощать предательства, даже самым близким. Еще вопросы есть?»
«Нет, Егор Васильевич. Вы исчерпали мое любопытство», — и Ева подозвала бортпроводницу. — «Извините, мне нужно пересесть, я зря поменялась местами».
«Девушка, вы что, серьезно? Свободных мест у нас нет, а менять я вас больше ни с кем не буду. Сидите здесь», — ответила та и удалилась.
Ева всю дорогу спала. Она больше не проронила ни слова и даже не попрощалась с отцом, выходя из самолета. Она чувствовала, как тот был весь пропитан ненавистью к ней, и она ощущала это почти физически.
* * *
Наступила зима, слякотная серая и дождливая, как осень. Ева была дома одна, Станислав проводил большую часть времени в театре, и ей было тоскливо. Что-то тревожило ее с утра. Около полудни раздался звонок в дверь.
«Кто бы это?» — подумала Ева и открыла.
В дверях стоял дородный незнакомый мужчина, который, едва поздоровавшись, спросил: «Вы Ева Урбенич?» И получив утвердительный ответ, продолжил:
«Вам надлежит поехать со мной. Меня Егор Васильевич прислал за вами. У вас дома кое-что произошло, но они вам сами все объяснят. Поехали, у нас мало времени».
Ева испугалась, она подумала, что несчастье с ее мамой и, не раздумывая, бросилась за мужчиной вниз по лестнице, кое-как одевшись и захлопнув за собой дверь. Внизу их ждала машина, на заднем сидении которой сидел еще один человек. Еву это не смутило. Она села на переднее сидение рядом с водителем, волнуясь и трясясь от нехороших предчувствий. Они отъехали совсем недалеко от Евиного дома и вдруг свернули в противоположную сторону.
«Нам не туда, куда вы едете?» — спросила Ева, испугавшись не на шутку.
«Нам туда, и вам туда, спокойно, птичка», — проговорил водитель, и Ева не успела и рта открыть, как ей зажали рот и нос.
Последним ее ощущением был стойкий пьянящий запах эфира, который она глубоко вдохнула, резко дернувшись и потеряв сознание.
Очнулась она на полу в маленькой полутемной комнатушке. Ее бил озноб, горло нестерпимо болело, и голова раскалывалась на части. Ева попыталась сесть, опираясь на слабую, плохо ощущаемую, словно ватную руку и огляделась. В другом углу комнаты лежал грязный полосатый матрас, стояла табуретка и на ней стакан с водой.
Ей нестерпимо захотелось утолить жажду, и она почти ползком добралась до табуретки. Два глотка воды прошли через ее горло так, будто она проглотила раскаленные мелкие гвозди. Ева тихо застонала и повалилась на матрас. В комнате было окно, плотно закрытое снаружи проржавевшими ставнями, и дверь, но у нее не было сил до нее добраться. Она лежала и ждала, когда кто-нибудь появится и объяснит ей, в чем дело.
Ждать ей пришлось долго. Обессилившая женщина засыпала и просыпалась, с трудом проглатывала по глотку воды и опять забывалась тяжелым болезненным сном. Никто к ней не приходил, и ей стало казаться, что она может здесь умереть.
Внезапно Ева проснулась от того, что услышала за дверью голоса. Трудно было бы с точностью сказать, сколько времени — часов, дней — она провела здесь. Самочувствие было по-прежнему прескверным, но уже лучше, чем тогда, когда она первый раз пришла в себя. Девушка прислушалась к разговору за дверью.
«Ну и долго мы будем мариновать ее здесь?» — спросил первый голос.
«Сколько скажут. Наше дело маленькое. Покормить ее надо, уже вторые сутки на стакане воды сидит», — посочувствовал второй.
«Так она же в откиде. Чего ее кормить? Или ты из ложечки собираешься это делать?»
«Ладно, давай посмотрим. Да не базарь много. Помнишь, говорили, что она не должна ничего знать, так что держи язык за зубами».
«Сам-то! Двое суток она здесь… тебя-то кто за язык тянет? Тоже мне».
В двери провернулся ключ. Ева села на матрасе, поджала ноги и обхватила их руками. В комнату вошли двое, те, что увезли ее на машине.
«Вот те на! Здрасте! Очухались, мадам?» — спросил здоровый тип, который вел машину.
Второй, щупленький, но, судя по всему, жилистый и цепкий, стоял у него за спиной. Ева поняла, что это именно он предложил ее покормить.
«Привет, ребята! Заходите, чего встали в дверях? Я не кусаюсь и эфиром никого не травлю, не бойтесь», — беспечно сказала Ева, и сама удивилась такой своей храбрости.
Здоровый заржал, а щуплый вышел из-за его спины и тоже осклабился.
«А бабенка-то с юмором», — сказал он и подошел поближе.
«Ну раз ты забалдел от ее юмора, то ты и будешь ее здесь пасти. Покормишь, как ты и мечтал, погутаришь, пописать-покакать сводишь, а я по делам в город. Обстановочку доложу и получу дальнейшие инструкции. Идет?»
«Да мне-то что? Из меня водила сам знаешь какой, да еще после четвертной. Я уж тут с мадамой посижу. Езжай себе, Толян. Только, блин, возвращайся. А то я тебя знаю: сгинешь и с концами, а мне тут париться».
«Ну с концами, не с концами, а я пошел, сгинул. Пока, ребятки. Да смотри, глаз с нее не спускай».
Ева чуть-чуть приподнялась и сказала:
«Анатолий, можно вас попросить об одной услуге? Не могли бы вы мне теплых вещей из города привезти, зубную щетку, пасту и шампунь. Здесь есть, где помыться?»
«Ага, джакузи вон там во дворе, за уборной», — ответил щуплый, а Толян показал ему кулак и ответил:
«Вы, барышня, заложница, а не курортница и ведите себя соответственно. В доме есть хозяйственное мыло, так что будет вам чем перышки почистить».
С этими словами он повернулся и ушел, а щуплый подошел к Еве поближе.
«Ну что, Ева Батьковна, будем знакомиться? Ева… ишь ты. Ну а я тогда Адам, и я вас дорого продам!» — он криво усмехнулся и потер руки.
5
Станислав Урбенич был в отчаянии. Исчезновение Евы повергло его в шок, он никак не мог понять, куда делась жена без денег, без документов. Даже сумка была дома. Все это вызывало крайнюю тревогу.
Было уже довольно поздно, когда Станислав решился позвонить родителям Евы. Ответил Егор Васильевич, который, узнав, что это Станислав, немедленно бросил трубку. Больше он до них не дозвонился, а утром решил нанести визит в надежде на то, что хозяин на работе, и ему удастся поговорить с Натальей Игоревной.
В глубине души Станислав надеялся, что Ева у них. Ну мало ли что: каприз, обида, недоразумение., всякое бывает! Но дома у Ерофеевых его ждало разочарование: Евы не было, и более того, Наталья Игоревна понятия не имела, где ее дочь.
«Вы не поссорились? Извините, что спрашиваю, но странно как-то. Я даже не знаю, что предположить», — сказала Евина мать, и Станислав понял, что здесь помощи не найти.
Целый день он названивал подругам жены, звонил в училище, никакого результата. На второй день ему ничего не оставалось делать, как заявить в милицию. Там его внимательно выслушали и попросили не волноваться.
«Причин для беспокойства пока нет, вы наверняка поссорились с женой, и она от вас сбежала. Только нам вы этого не говорите. Ведь так?»
«Да не так! Не ссорились мы, никогда не ссорились, понимаете?»
«Понимаем. Значит это случилось в первый раз, и она не смогла с этим смириться. У родителей-то ее были?»
«Был, конечно. Толку-то», — Станислав был более, чем раздосадован.
«Ну ладно, идите домой, позвоните по подругам, друзьям. Поищите жену как следует. Мы все равно поиск начинать не можем, слишком рано, по инструкции не положено. Был бы ребенок малый, тогда другое дело. А взрослого человека не раньше трех дней. Тогда и приходите, если ничего не прояснится».
Милиционер говорил скучным, безразличным тоном, давая Станиславу понять, что он делает одолжение, что вообще разговаривает с ним. Ему, мол, за это деньги не платят, чтобы он пояснял, через сколько дней они могут по инструкции начать искать Еву. Станислав пришел в полное отчаяние, просто не зная, что ему еще предпринять. Но и сидеть в ожидании, сложа руки, было тоже невыносимо.
Он очень любил Еву, она была дорога ему как никто другой на свете. Родителей, братьев и сестер у него не было. Вернее, был отец где-то, но он его уже лет тридцать не видел, с тех пор, как они разошлись с мамой из-за того, что он вознамерился переехать жить в Израиль и переехал, а мама отказалась. Она с десятилетним Стасиком осталась на родине. Но мама давно умерла, когда Станислав был еще студентом, и с тех пор он был один, пока не женился.
Несчастному мужу не хотелось даже думать, что с Евой случилось что-то ужасное, но что еще с ней могло произойти? Ответа на этот вопрос он не находил. В театре ему все сочувствовали, и ни у кого в голове не укладывалось, что могло случиться с Евой Урбенич.
В ночь со второго дня на третий, когда Станислав не раздеваясь, в полудреме лежал на диване в гостиной, у него зазвонил телефон. Это было так неожиданно, что он даже вскрикнул. Резко вскочив, схватил трубку и буквально выкрикнул: «Ева, это ты?!»
Но это была не Ева. Он услышал глухой, совершенно чужой голос, который вещал ему страшные вещи, смысл которых с трудом доходил до Станислава:
«Ваша жена, господин Урбенич, находится у нас. Мы ее похитили с целью получения выкупа. Вам по почте идет письмо, где указаны все условия. Вы их выполняете, получаете жену целой и невредимой, не выполняете — тоже ее получаете, но по частям. Я даже и не намекаю вам на то, что в милицию обращаться не стоит, надеюсь, это вы и сами понимаете. Всего хорошего».
И в трубке противно запищало. Станислав обомлел. Так вот оно что, похищение с целью выкупа. Но почему у него? Он что, миллионер, мафиозник, денежный воротила, торговец наркотиками? Что с него взять, какой выкуп? Речь ведь наверняка пойдет о крупной сумме, такой крупной, каковая ему и во сне не снилась. Совершенно обескураженный, несчастный муж сел на диван и обхватил голову руками. Ему стало страшно.
Был третий час ночи, никуда не позвонишь, ни с кем не поделишься. Можно было бы сообщить эту сногсшибательную новость Наталье Игоревне, которая звонила ему накануне раз двадцать, но ее он тревожить не мог из-за Егора Васильевича, которому, казалось, все равно, что случилось с его дочерью.
Станислав прослонялся по квартире до рассвета, так и не сомкнув глаз. В семь утра он уже дежурил в подъезде Ерофеевых, этажом выше и ждал, когда Егор Васильевич уйдет на работу, чтобы поговорить с Натальей Игоревной наедине. Около восьми он уже звонил в дверь. Женщина открыла ему сразу, и он понял, что она тоже не спала: лицо было осунувшимся, а взгляд тревожным.
«Станислав, голубчик! Что-нибудь узнали? Есть новости?» — спрашивала женщина взволнолванно и умоляюще смотрела на зятя.
Он пересказал ей ночной телефонный разговор, и измученная ожиданием и тревогой мать стала плакать, почти рыдать, пытаясь изо всех сил сдерживать себя.
«Боже мой, бедная моя девочка, за что ей этот ужас? Станислав, что же делать? Вы собираетесь идти в милицию?»
«Я там уже был, Наталья Игоревна. Правда, еще до этого разговора. Это бесполезно. Надо подключать кого-то посерьезнее. У меня ни связей, ни знакомств такого рода нет. Вы должны убедить Егора Васильевича, чтобы он не мешкал и искал людей, которые знают, что и как делать в подобных случаях».
«Боюсь, он не будет ничего предпринимать, пока не убедится сам, что все так серьезно. Нужно дождаться письма. Позвоните мне сразу же, как только оно придет. Я передам его Егору и заставлю принять меры».
Это было разумное решение, и Станислав отправился домой в надежде, что злополучное письмо пришло с утренней почтой. Но доставили его только после обеда. Обычный голубоватый конверт, адрес напечатан на машинке, как и само письмо. Судя по штемпелю, отправлено оно было из центра города, так что место нахождения преступников, хотя бы приблизительное, вычислить не удалось, чего и следовало ожидать.
Условия, выдвинутые похитителями Евы, были на удивление приемлемыми, ну по крайней мере для крупного бизнесмена. Станиславу, конечно, их выполнить не удастся. С него требовали сто пятьдесят тысяч долларов и давали на это неделю. Сегодня пятница, в следующую пятницу (крайний срок) деньги должны лежать в ячейке камеры хранения городского железнодорожного вокзала, номер которой был указан. Ева вернется домой после того, как похитители с деньгами будут в полной безопасности.
Если условия не будут выполнены, то в субботу утром он получит посылку курьерской почтой. Посылка будет небольшой, так как там будет только ухо или палец его жены, ну а дальше, с течением времени, размеры посылок будут увеличиваться. Обратной связи с преступниками у Станислава не было, они обещали сами дать ему пару проверочных звонков.
«Сто пятьдесят тысяч долларов… Это, конечно, по-божески, не миллион, к примеру. Но у меня ведь отродясь таких денег не было. Они что, идиоты? Не понимают, что я… Стоп! — Станислава как током прошибло. — Так они же не под меня копают, а под Ерофеева, Евиного отца! Ну конечно же! Ева с ними не живет, украли ее у меня, вот и условия выставляют мне и прекрасно понимают, что расплачиваться придется Егору Васильевичу. Вот же сволочи! Лихо закрутили рулетку!»
Бесплатный фрагмент закончился.
Купите книгу, чтобы продолжить чтение.