Бесплатный фрагмент - Последняя надежда Эдварда

ПОСЛЕДНЯЯ НАДЕЖДА ЭДВАРДА

(Фантастический рассказ)

Эдвард сидел в своей небольшой двухкомнатной квартире, где всё словно застыло во времени. На подоконнике стояли цветы в керамических горшках — старые фиалки и толстянка, выросшая в нечто древовидное, с глянцевыми листьями, — их он поливал по утрам с той же педантичностью, с какой читал газету. Стены были выкрашены в тусклый беж, местами потемневший от времени; в углу стоял добротный книжный шкаф с застеклёнными дверцами, внутри — старые тома, пожелтевшие журналы, аккуратные стопки газет, перевязанные шпагатом. В воздухе витал запах кофе, старой бумаги и табака, хотя сам Эдвард давно бросил курить. На полу лежал потертый ковёр с восточным орнаментом, а на журнальном столике, помимо газеты, стояла пепельница, в которой теперь хранились пуговицы, гайки и случайные мелочи. Всё здесь дышало размеренным одиночеством, порядком и какой-то почти музейной неподвижностью.

Он пил кофе из толстой белой чашки, задумчиво перелистывая страницы утренней газеты, когда в дверь без стука, как обычно, вошёл соседский мальчишка Кен.

Кен был двенадцатилетним парнишкой, нескладным и угловатым, как все ребята в этом возрасте, когда рост опережает тело. Его лицо — веснушчатое, с живыми глазами цвета неба перед грозой — светилось вечным любопытством. Волосы, светло-русые и непослушные, торчали во все стороны, будто он только что вылез из-под электростатического купола. Кен всегда носил джинсовку поверх клетчатой рубашки, на рукавах которой остались пятна от перманентного маркера — следы его «научных экспериментов». В руках у него неизменно была или книга, или что-нибудь разобранное — микросхема, радиодеталь, магнит от старого динамика.

Он был одержим всем, что хоть отдалённо касалось тайн мироздания: верил в инопланетян, летающие тарелки, снежного человека, Атлантиду и даже вампиров. Причём верил искренне, с той детской страстью, в которой ещё нет ни сомнения, ни усталости. Школа, конечно, не помогала — скорее наоборот: телевизор и журналы подливали масла в огонь. Но Кен был не просто мечтатель: он ходил в кружок юных биологов, в клуб астрономов, пробовал себя в программировании и даже завёл блог, где выкладывал свои догадки и фотографии ночного неба.

Эдвард поднял на него взгляд — человек на вид лет шестидесяти, хотя, если присмотреться, его лицо казалось старше, чем тело. Морщины легли мягко, как тени — больше от раздумий, чем от возраста. Седина в висках поблёскивала серебром, а густые брови нависали над внимательными глазами серого цвета, в которых теплилось нечто вроде усталого всеведения. Он был плотен, но не дряхл — движения точны, походка твёрдая, спина прямая. На нём был домашний свитер грубой вязки и старые брюки, которые, казалось, пережили несколько десятков зим. Его можно было принять и за бывшего инженера, и за военного, и за профессора — впрочем, никто точно не знал, кто он такой.

Соседи гадали: одни говорили, что он профессор химии, другие — бывший автомеханик, третьи даже шептали, будто он когда-то летал в космос. Сам Эдвард лишь улыбался и отшучивался, уходя от прямых вопросов. Из всех соседей он ближе всех сошёлся с Кеном — мальчишкой, который умел задавать те вопросы, на которые взрослые давно перестали искать ответы.

— Какие новости? — спросил Эдвард, едва Кен переступил порог.

— Читайте, новости в газете! — выпалил тот, кидая свёрнутую газету на стол. Он был взволнован, глаза блестели.

Старик улыбнулся уголком губ, но к газете не прикоснулся. Вместо этого хитро прищурился и сказал:

— Уж лучше ты расскажи мне.

Кен с готовностью кивнул, раскрыл газету на нужной странице и, волнуясь, начал:

— Новое открытие астрономов Южной Европейской обсерватории Ла-Силла, в Чили. Они нашли новую экзопланету — самую близкую к нам из всех известных! Слушайте: «Планета вращается вокруг звезды в системе Альфа Центавра, всего в 4,3 световых годах от нас. Она по размерам почти как Земля, но находится слишком близко к своей звезде — жара там такая, что всё сгорает. Ни воды, ни жизни. „Это не только ближайшая к нам планета, но и первая с массой, близкой к земной, вращающаяся вокруг звезды, подобной Солнцу“, — говорит Стефан Удри из Женевской обсерватории. Учёные предполагают, что в той системе могут быть и другие планеты малой массы…»

Он замолчал, перевёл дух и посмотрел на Эдварда с тем ожиданием, с каким ученики смотрят на учителя, готового объяснить тайну.

Старик лишь медленно поставил чашку на блюдце и посмотрел в окно, где над домами висело серое небо. Его глаза на миг блеснули — странным, глубоким блеском, как будто в них отразилось далёкое солнце из системы Альфа Центавра.

Непонятно, что могло служить причиной такого беспокойства — может быть, особое напряжение в голосе мальчишки, а может, то странное чувство, когда привычная газетная новость вдруг кажется не просто новостью, а чем-то большим, чем-то, способным изменить ход вещей. А тем временем Кен, увлечённо размахивая руками, продолжал, читая вслух с бумажных страниц:

— «Новая планета получила название Alpha Centauri Bb. Полный оборот вокруг своей звезды она делает за три целых и две десятых дня, а удаление от звезды составляет всего шесть миллионов километров. Следует отметить, Земля удалена от Солнца на сто пятьдесят миллионов километров. С учётом такого близкого расположения специалисты полагают, что поверхность Bb представляет собой выжженные поля лавы и расплавленной коры. Сама звёздная система Альфа Центавра, которую многие считают одной звездой, на практике представляет собой трио — тесно связанных между собой светил: Alpha Centauri A и B, а также удалённого красного карлика Proxima Centauri. Учёные утверждают, что хотя система находится всего в четырёх световых годах от нас, достичь её в ближайшие сотни лет будет невозможно. Даже если бы у людей был космический корабль с ионным реактивным двигателем, подобным тому, что стоит на аппарате New Horizons, путь занял бы более восьмидесяти одной тысячи лет»…

Закончив, мальчишка с торжествующим видом опустил газету на стол и присел рядом со стариком. Он знал, что можно брать шоколад из вазочки без разрешения, и, не раздумывая, взял себе четыре дольки — три улетели мгновенно, четвёртую он медленно рассасывал, смакуя, словно беседу со старым другом. Потом налил немного кофе — совсем чуть-чуть, больше для вида, чем из желания почувствовать вкус горького напитка, — сделал глоток и, болтая ногой, стал смотреть на Эдварда, который задумчиво потирал переносицу.

Казалось, он видел сейчас эту далёкую звёздную систему не глазами земного человека, а как-то изнутри — будто сквозь тонкую плёнку времени. В его воображении три солнца медленно вращались вокруг общего центра, их орбиты пересекались огненными дугами. Одно — ослепительно белое, жаркое, второе — чуть тусклее, с мягким золотым сиянием, а третье — крошечное, тускло-красное, как уголь в золе, — висело поодаль, словно сторожевой огонёк у края космоса. Между ними кружились маленькие тёмные шары планет, разрезаемые вспышками света, как раскалённые осколки камня, летящие из горна. Там, где сходились потоки света, было безмолвие — ни ветра, ни воды, только вечная жара и мёртвое сияние.

— Ну, как? — поинтересовался Кен, не выдержав тишины.

— Что «как»? — рассеянно переспросил Эдвард, всё ещё где-то далеко, не здесь.

— Ну… как вам эта новость? — оживился мальчишка. — Значит, на Альфе Центавра тоже есть планеты! Точнее, пока найдена одна, но, может, там их больше — штук пять или шесть…

Эдвард отвёл взгляд от окна, как будто возвращался издалека, и тихо сказал:

— Там три планеты. И на одной из них была жизнь.

— Как три? — удивился Кен. — В газете написано только про одну… Остальные ещё не нашли.

— Значит, позже обнаружат, — спокойно ответил старик. — Земная технология быстро развивается, особенно в космической области. Рано или поздно увидят остальные. Только на них ничего интересного нет — обычные каменные шары, выжженные солнцами.

— О, да, — Кен мечтательно закатил глаза. — Но как было бы здорово, если бы человек смог туда полететь! Это же самая ближайшая к нам звезда! Эх… жаль, я не попаду в число тех, кто отправится к Альфе Центавра. Наверное, это будет лет через триста, а то и четыреста.

Эдвард кивнул. Медленно, будто нехотя, поднял глаза — и Кен, встретив его взгляд, вздрогнул. В этих глазах горел странный, живой свет — мягкий, но невероятно глубокий, будто где-то в их зрачках отражались далекие звёзды, и каждая из них знала его по имени. От этого взгляда становилось и тепло, и тревожно, словно сидишь перед костром, который греет, но может в любую минуту вспыхнуть выше головы.

Иногда Кен побаивался Эдварда — не потому что тот был суров, наоборот, от него веяло добротой и спокойствием, — а потому что он казался человеком не совсем отсюда, будто пришёл из какой-то другой эпохи или даже с другой планеты. Но старик никогда не делал никому зла: всегда улыбался, всегда помогал, а Кена любил, как сына, которого у него никогда не было. Почему не женился — никто не знал. Эдвард не рассказывал, да и спрашивать как-то не решались: казалось, этот вопрос касается не просто его прошлого, а чего-то такого, что лучше не тревожить — словно дремлющего великана где-то в глубинах памяти.

— Ты хотел бы посетить Альфу Центавра? — спросил Эдвард, всё ещё глядя куда-то поверх газетных строк, словно через них можно было увидеть иные миры.

— Конечно! — живо откликнулся Кен. — Вы же знаете, я люблю путешествовать! Мы с родителями были на Канарских островах, в Перу, в Мозамбике, Таиланде… даже в России побывали!

— Хе, — усмехнулся старик, — Альфа Центавра, дружок, это тебе не Канары — далековато… Хотя…

— Что — хотя? — насторожился мальчишка, мгновенно почуяв что-то необычное.

— Я бы тоже полетел туда, — спокойно сказал Эдвард и откинулся на спинку кресла. — Посмотрел бы на эту самую… найденную астрономами планету.

Кен хмыкнул, усмехнувшись в полголоса. Он знал, чем можно поддеть соседа.

— Ну, туда лететь чуть меньше ста тысяч лет! — сказал он, заглатывая шоколад. — Столько человек не проживёт. Да и вы, Эдвард, простите, староваты для полётов — в отряд астронавтов точно не возьмут.

— Столько не проживёт, — согласился старик, задумчиво потирая переносицу, — хотя кое-кто летел значительно меньше…

— Это кто же? — удивился Кен, насторожившись.

Эдвард долго молчал. В комнате повисла тишина, нарушаемая лишь редким потрескиванием в батареях и каплей, упавшей в раковине. Потом он медленно поднёс чашку, отхлебнул остывший кофе, поставил её на блюдце и сказал:

— Хочешь послушать одну историю?..

— Конечно! — оживился Кен, устраиваясь поудобнее в кресле. — А что за история?

— Это… скорее легенда, — произнёс старик негромко, словно рассказывать её было не совсем безопасно. — Мне её поведал мой отец. А ему, может быть, кто-то ещё… Не знаю, откуда она пошла. Может, из книги, а может, из… — он задумался, — …из памяти.

— О-о-о… интересно! — вытянулся Кен, готовясь слушать, как будто начиналась настоящая сказка.

— Хотя, если быть точным, это, скорее, фантастический рассказ, чем легенда, — продолжил Эдвард. — Скажу только то, что запомнил из слов отца. Много, много миллионов лет назад, на планете… ну, назовём её Суэньё, — он сделал ударение на последнем слоге, — что вращалась вокруг звезды в системе Альфа Центавра, зародилась жизнь. Климат там был мягкий, тёплый, благоприятный. Флора и фауна — невероятные, невообразимые по нашим земным меркам. В результате долгой эволюции на Суэньё появились разумные существа, почти не отличавшиеся от людей. Разве что зрачки у них были лиловыми, а волосы — зелёного цвета. Но лица, жесты, улыбки, даже походка — человеческие.

Он говорил негромко, почти шёпотом, словно боялся спугнуть воспоминание.

— Суэньевцы, — продолжал он, — любили свою планету. Они не просто жили на ней, а жили в согласии с ней. Их города были вплетены в ландшафт, дороги мягко огибали леса и холмы, дома стояли среди садов, и ни одно дерево не срубалось без нужды. Они умели строить и создавать, не разрушая. Их транспорт не загрязнял воздуха, их энергия черпалась из света и ветра, а их искусство было песней благодарности своему миру. У них не было войн, не было притеснений, и каждый видел в другом не врага, а отражение самого себя. Это был настоящий Рай — не миф, а реальность. Представь себе, Кен: два солнца светят днём, их лучи переплетаются в золотых спиралях, и тени движутся в разных направлениях; а когда они заходят, на небе появляется третье — далёкое, красное, словно мерцающая звезда, играющая в волнах вечернего воздуха. Тёплые моря, полные жизни, переливаются зелёно-синими бликами, над ними летают огромные птицы с крыльями цвета меди; на суше растут деревья с прозрачными листьями, светящимися ночью, а в горах снег сверкает, будто кто-то рассыпал по склонам пыль лунного света…

— О, я бы хотел на такую планету! — воскликнул Кен, жуя шоколадку, так что слова прозвучали чуть невнятно.

Он закрыл глаза и представил себе Суэньё. В его воображении раскинулась огромная равнина, усыпанная травой, мерцающей изумрудом под двумя солнцами. Вдали серебрились горы, их вершины таяли в голубоватом небе. Из ущелий струились водопады, сверкающие всеми цветами радуги, а реки были настолько прозрачны, что в них отражались даже облака. Над поверхностью пролетали стаи птиц с крыльями, переливающимися как опалы, а где-то у подножия холмов двигались стройные фигуры людей — суэньевцев, лёгкие, почти воздушные, с зелёными волосами, развевающимися на ветру. Они улыбались, переговаривались, пели, а воздух вибрировал от какой-то глубокой гармонии, словно сама планета пела вместе с ними.

Мальчик улыбнулся — и на мгновение показалось, что он действительно увидел этот мир: живой, добрый и невозможный, как детская мечта, которая вдруг становится реальностью.

Старик кивнул, медленно, будто вновь проходил мысленно через всё то, о чём собирался рассказать.

— Да, прекрасная жизнь была на Суэньё, — тихо произнёс он. — Жители планеты умели ценить гармонию. Они не просто жили — они жили осознанно, радуясь каждому дню. Но со временем им стало тесно в пределах одного мира. Любопытство, врождённое желание познавать, толкнуло их к звёздам. Так начались первые полёты в космос. Сначала — к ближайшим планетам, Гаркалии и Серандии, — каменистым, безводным, холодным. Они нашли там немного полезных ископаемых, но больше ничего: ни воздуха, ни жизни, ни красоты. Суэньевцы вернулись домой и только сильнее осознали, как драгоценен их собственный мир. Они радовались, что живут на Суэньё, где всё дышит теплом и светом, и где два солнца дарят жизнь всему живому. Так продолжалось бы ещё тысячи и тысячи лет, если бы не одно но.

Эдвард помолчал, будто собираясь с духом, и продолжил:

— Жизнь — жестокая вещь. Даже самые разумные создания не могут укротить стихию Вселенной. Красный карлик, третий свет их системы, из-за сложных гравитационных изменений постепенно сместился с орбиты и начал приближаться к звезде B. Та, в свою очередь, изменила собственную траекторию — и Суэньё оказалось выведено из равновесия. Планета начала медленно, но неумолимо смещаться ближе к звезде А — слишком близко, чтобы остаться живой. Конечно, всё происходило не в один миг. Если по земному счёту, — старик постучал пальцем по столу, — всё длилось около двадцати лет. Но уже через несколько первых лет люди ощутили приближение конца.

Он говорил тихо, но голос его дрожал — не от страха, а от тяжести воспоминания.

— Протуберанцы вспыхивали на поверхности звезды, словно огненные волны, и прожигали всё на своём пути. Воздух на Суэньё становился тяжелее, горячее, а небо — цвета меди. Температура росла. Исчезали растения, увядали целые леса, океаны начали высыхать, превращаясь в огромные поля соли. С неба падали раскалённые дожди, рушились горы, таяли полюса. Озоновый слой рассеялся, и солнечные лучи жгли землю, как пламя. Люди умирали от жары, от голода, от безысходности… Всё рушилось.

— Ой, как страшно… — прошептал Кен и невольно сжал подлокотники кресла. Кофе остыл, но он даже не заметил.

Он представил себе эту катастрофу: как два солнца нависают над планетой, как небо становится красно-оранжевым, будто горит от внутреннего жара; как деревья вспыхивают без пламени — просто осыпаются пеплом; как города, сиявшие когда-то белыми куполами, трескаются от жары, и на улицах, где ещё вчера играли дети, теперь нет никого. Он увидел, как океаны, испаряясь, превращаются в облака пара, затягивающие горизонт, и как люди — те самые зелёноволосые, лилоглазые суэньевцы — бегут к морю, но оно уже кипит. Он почти слышал их крики, их молитвы, их страх.

— Да, это было страшное время, — согласился Эдвард, глядя куда-то мимо мальчика, — время, когда даже самые мудрые не знали, что делать. И тогда было решено построить «ковчеги»…

Кен нахмурился, не поняв:

— Чего-чего?

— «Ковчеги», — терпеливо пояснил старик. — Ты Библию читал?

— Ну… в школе проходили, — неуверенно ответил Кен.

— Тогда должен помнить, — сказал Эдвард, — как Ной построил корабль, чтобы спасти людей и животных от потопа. Вот такой корабль и называют «ковчегом» — вместилище спасения.

— А-а-а… — протянул Кен, теперь уже с пониманием.

— Только вот времени у суэньевцев было отпущено мало, слишком мало, — продолжал Эдвард. — Всего двадцать лет… а последние пять из них — ад. Они успели построить лишь два «ковчега». Каждый мог вместить не более трёх миллионов человек. А всего на планете тогда жило около двух миллиардов. Понимаешь? — старик поднял глаза. — Два миллиарда, и только шесть миллионов мест.

Кен побледнел.

— Начались войны, — тихо сказал Эдвард. — Акции протеста, убийства, хаос. То, чего раньше никогда не знали суэньевцы — мирный, мудрый народ, — вдруг проросло, как чёрный гриб после дождя. Люди ошалели от страха. Каждый хотел выжить. Они перестали слушать друг друга, перестали доверять… Брат шёл на брата, дети предавали родителей, ради билета на спасение. За место в «ковчеге» убивали. Планета, которая тысячелетиями жила без войны, утонула в безумии. Человек перестал быть человеком.

Он замолчал. Только старые часы на стене отсчитывали секунды — и каждая звучала как капля времени, уходящего навсегда.

— Человек человеку волк! — воскликнул Кен, припомнив где-то услышанную поговорку.

Перед его внутренним взором сразу вспыхнули картины — будто кто-то резко пролистал хронику безумия. Он увидел площадь, наполненную ревущей толпой, и лица — перекошенные, страшные, чужие. Люди, некогда спокойные и доброжелательные, теперь метались с палками, с обломками арматуры, с огненными факелами в руках. Горели здания, рушились купола, стекала по мраморным стенам алая кровь. Кто-то стрелял из энергетического оружия прямо в воздух, кто-то в соседей. Женщины с детьми пытались пробиться к космодрому, но их теснили солдаты в тяжёлых бронекостюмах. В небе вспыхивали всполохи плазмы, падали дроны. Город, некогда сиявший спокойным светом, стал похож на ад, где каждый кричал, чтобы его услышали, но никто никого уже не слышал. Даже само небо, наполненное дымом и пеплом, словно охрипло от воплей.

— Точно, — кивнул старик. — Очень меткое выражение. Человек человеку волк. Но всё же трём миллионам счастливцев удалось стартовать с гибнущей планеты. Они висели на орбите, наблюдая, как Суэньё медленно умирает. Представь: под ними — когда-то цветущий мир, их дом, а теперь он приближается к светилу, как мотылёк к пламени. Они видели, как лучи прожигают города, превращают моря в кипящие кратеры, а горы — в пыль. Всё живое исчезало. Никто не мог помочь оставшимся внизу. Они могли только смотреть — и плакать. Да, просто плакать, глядя, как гибнет всё, что они любили. И лишь когда от планеты остался раскалённый огненный шар, корабли взяли курс к нашему Солнцу.

— То есть к нам? — переспросил Кен, не веря своим ушам.

— Ага, — улыбнулся Эдвард. — К нам. Конечно, в техническом смысле суэньевцы были куда более развиты, чем земляне, но не настолько, чтобы пересечь световой порог. Их корабли летели медленно, по меркам космоса, и путь до Солнца занял десять тысяч лет.

— Ого! — Кен вытаращил глаза, рот его приоткрылся, будто он пытался осознать невообразимое. — Они что, так долго жили?

На лице мальчика боролось всё сразу — изумление, любопытство, страх и восторг. Он даже привстал со стула, подался вперёд, будто хотел рассмотреть в старике доказательство своих слов: неужели кто-то может прожить десять тысяч лет?

Эдвард тихо прокашлялся, улыбнулся чуть грустно:

— Хе-хе, нет, конечно. Жили они дольше землян, да, — лет двести пятьдесят в среднем, — но десять тысяч — слишком много. Даже для них. К тому же ни воздуха, ни еды, ни воды на такой срок не предусматривалось. Пусть корабли были огромными, но не настолько, чтобы возродить целую планету внутри себя. Энергии не хватало. В космосе — холод, абсолютный, беспощадный. А без тепла нельзя ни согревать жилые отсеки, ни выращивать растения, ни разводить животных, ни очищать воду.

— И как же они решили эту проблему? — удивился Кен.

— Решили просто и гениально, — старик поднял палец. — Применили крионику.

— Крио… что?

— Крионика. Состояние анабиоза, — терпеливо пояснил Эдвард. — Это когда живое существо погружают в глубокий сон, замедляя все процессы в организме почти до нуля. Так можно существовать века, даже тысячелетия, не старея и не умирая. Суэньевцы овладели этим искусством. Они легли в специальные камеры, а автоматика заморозила их. После этого корабли перешли под управление искусственного интеллекта и двигались по заданной траектории — сами, без участия человека. Так они и летели, спя, ожидая прибытия к новой звезде, где, возможно, будет жизнь.

Кен прикрыл глаза и воображение само нарисовало картину. Он увидел гигантский тёмный отсек — бесконечный, как храм. Ряды прозрачных капсул тянулись вглубь, уходили за горизонт, будто зеркальные гробы из света. Внутри — люди, мужчины, женщины, дети, свернувшиеся в сне, похожем на смерть. На их лицах застыла тишина. Иногда вспыхивала мягкая голубоватая подсветка — дыхание автоматики, следящей за жизнью спящих. Воздух был густой, холодный, безмолвный. Лишь глухое гудение реакторов где-то внизу напоминало: корабль живёт, летит, хранит своих пассажиров.

И всё это — в абсолютной тьме межзвёздного пространства. Миллионы спящих душ, несомых сквозь вечность, в ледяных капсулах надежды.

— И что было дальше? — спросил Кен, сжав в ладонях чашку с остывшим кофе.

— Дальше, — тяжело вздохнул Эдвард, — было грустно. Во время второго тысячелетия полёта на пути одного из «ковчегов» оказался бродячий астероид. Он не был крупным — всего несколько километров в диаметре, — но скорость столкновения была ужасающей. Энергетические щиты среагировали слабо: часть защитных панелей выгорела, и удар пришёлся в кормовой отсек. Разрушились двигатели, отказали электронные системы. Корабль, лишённый управления, отклонился от курса и ушёл в тёмную, безымянную глубину космоса. По моим расчётам, — добавил старик задумчиво, — он направился в сторону созвездия Лиры. Никто не мог им помочь. Второй «ковчег» тоже летел в спящем режиме, а значит, никто не знал, что их собратья погибли. Об этом стало известно только тогда, когда уцелевший корабль достиг орбиты Марса и начал торможение. Тогда автоматика пробудила сорок астронавтов — основной экипаж. Их задачей было оценить обстановку и решить, что делать дальше.

Кен напрягся, даже подался вперёд:

— И они решили догонять первый «ковчег»?

Эдвард покачал головой.

— Нет. Хотя некоторые на этом настаивали. Ведь для них это были не просто соотечественники — это были последние представители их цивилизации. Их и так осталось всего три миллиона на всю Вселенную, а теперь половина исчезла… Но большинство понимало: догнать погибший корабль невозможно. За восемь тысяч лет полёта расстояние между ними стало немыслимым. Даже если бы они знали точное направление, догонять было бы всё равно что искать песчинку в пустыне, которая растянулась на миллиарды километров. Так что никто никогда не разбудит тех суэньевцев, что остались на повреждённом корабле. Они будут лететь в вечности, мёртвые, но нетленные, пока не превратятся в пыль межзвёздного пространства.

Кен вздохнул, опустив глаза:

— Да-а… жалко их.

И снова перед ним вспыхнула картина, страшная и прекрасная одновременно. Он увидел чёрное, бездонное небо, в котором, как тихая свеча, плывёт мёртвый корабль. Огромный, некогда сияющий, теперь он выглядел, как потухший маяк. Его корпуса покрыты трещинами, панели выжжены микрометеоритами. В иллюминаторах не горит ни огонька, лишь холодный свет далёких звёзд отражается в стекле. Внутри — молчание. Ряды капсул, внутри которых спят люди, не подозревая, что их путь давно оборван. Автоматика мертва. Жизнь замерла в абсолютной тишине. И только межзвёздная пыль, как невидимая морская волна, медленно омывает корпус корабля, превращая его в блуждающий саркофаг цивилизации, потерянной между мирами.

— Мне тоже жаль, — грустно сказал Эдвард, — но вечно горевать нельзя. Пробуждённый экипаж взялся за дело. Они начали изучать Солнечную систему и обнаружили, что жить можно на двух планетах — Марсе и Земле. Но Марс оказался суров: холодный, с тонкой атмосферой, почти без воды, со слабыми лучами далёкого Солнца. Так что все взгляды устремились на Землю. Уже готовились выводить остальных из спячки, как учёные обнаружили нечто неожиданное: планета была заселена.

— Людьми? — удивился Кен.

— Да, людьми, — кивнул старик. — Правда, уровень цивилизации у них был смешной по сравнению с суэньевцами. Примитивный, но стремительно развивающийся. И тогда пришло понимание: эти существа — наши, почти такие же, только молодые, дикие, неосознавшие ещё своей силы.

Кен прикусил губу и на мгновение словно перенёсся туда, в древность. Он увидел египетские пустыни, где сияли белые пирамиды, а по их подножиям ходили жрецы в золотых масках. В лучах солнца блестели медные копья, сверкали реки Нила. Потом перед ним вспыхнули майя и ацтеки — города из резного камня, ступенчатые храмы, костры жертвоприношений, странные небесные символы, высеченные на плитах. Дальше — бескрайние степи Азии: гул копыт, знамёна Чингисхана, дым над кочевыми шатрами, огонь в глазах воинов, несущихся на запад. И всё это — одна планета, одна молодая цивилизация, ещё не ведающая, что в небесах над ней — потомки иных, древних существ, глядящих на неё сквозь иллюминаторы своих звездолётов.

Пока Кен мысленно блуждал по этим картинам, Эдвард тихо добавил:

— Возможно, суэньевцы не просто наблюдали. Возможно, кое-что они оставили после себя…

За окном протяжно звякнул трамвай — тонко, словно чья-то ностальгическая нота, прорезающая полуденную тишину. Ветер донёс запах тёплого асфальта и качнул занавеси — лёгкие, полупрозрачные, с узором из пожелтевших листьев; они дрогнули, будто дыхание самого лета прошло по комнате. На стене заиграли солнечные пятна, пробившиеся сквозь листву старого клёна, росшего под окнами: ветви шевелились, и золотистые блики лениво скользили по газетной бумаге, по чашке кофе, по лицу старика. В этот момент всё будто остановилось — даже время, казалось, прислушалось к их разговору.

И тут Кен встрепенулся, хлопнув ладонью по колену:

— Ага! И что они решили?

Эдвард, не сразу отвлекаясь от своих мыслей, медленно ответил:

— Это была трудная задача… Что делать? Лететь дальше — искать другие, незаселённые планеты, или всё же остаться здесь, в Солнечной системе? Мнения разделились. Большинство решило, что мы не вправе захватывать планету, где уже живут разумные существа. Это было бы несправедливо, почти как преступление. Они выбрали Марс — холодный, мёртвый, но пустой. Расчёты показывали, что терраформирование возможно, хоть и займёт тысячелетия. Другие же настаивали: Земля слишком прекрасна, чтобы отказываться от неё. Может, если вступить в контакт, если объяснить, кто они… возможно, земляне позволят им поселиться рядом, стать братьями по разуму.

Старик задумался, глядя куда-то поверх чашки, словно видел не комнату, а безграничный звёздный горизонт.

— Было решено так: сорок человек, экипаж, спустятся на Землю на небольшом катере. «Ковчег» же останется на орбите, под контролем автоматики, без пилотов и живых.

Кен, затаив дыхание, слушал, не шелохнувшись. Даже шоколад, который обычно исчезал мгновенно, остался нетронутым. На секунду в комнате наступила почти священная тишина: ровно тикали настенные ходики, мягко щёлкая маятником, где-то за окном воробьи спорили за крошку хлеба, а листья на дереве нашёптывали невнятное, будто далёкое эхо чужих миров.

Эдвард продолжил тихим голосом, чуть усталым, но проникновенным:

— Их было сорок человек. Они приземлились где-то в районе нынешней Антарктиды. Тогда там было теплее, лёд отступил, море парило от солнечного жара. Оттуда они на лодках добрались до южноамериканского континента. Но удача отвернулась от них: хозяевами земли тогда были конкистадоры — фанатики, ослеплённые верой и жаждой золота. Для них суэньевцы стали посланцами дьявола. У пришельцев не было оружия — только знания и мирные намерения. Их ловили, пытали, сжигали на кострах, топили, вешали. Лишь немногие спаслись, вернувшись к ледяным просторам.

Он умолк на мгновение, будто видел перед собой тот гибнущий катер.

— Но и Антарктида не пощадила их. Началось потепление, льды треснули, и кусок, на котором стоял катер, оторвался, поплыл к экватору, растаял… Корабль ушёл на дно. А «ковчег», оставшийся на орбите, продолжал кружить, ведомый лишь безмолвной автоматикой. Спящие суэньевцы так и не дождались пробуждения. И разведчикам ничего не оставалось, кроме как идти к людям — менять облик, учить язык, растворяться среди землян.

Кен, задумчиво постукивая пальцами по столу, представил это по-своему, так, как мог мальчишка с богатой фантазией. Он видел серое небо, айсберги, на которых стоят люди в серебристых костюмах, лица их усталые, но решительные. Потом — бушующее море, катер, тонущий в ледяной воде, и блестящие купола какого-то древнего города вдали, куда направляются те, кто выжил. Они идут по песку, по джунглям, среди диких племён и чуждых им цивилизаций, а потом… растворяются. Их глаза становятся человеческими, их волосы — темнеют, а кожа принимает оттенок земного солнца. И никто, никто на Земле не узнает, что среди людей ходят потомки тех, кто прибыл с далёкой звезды, с погибшей Суэньё.

— Не просто им было, — вздохнул Эдвард, глядя куда-то в сторону, будто сквозь стену и время. — Человеческая история развивалась на крови, жестокости и насилии. Войны, революции, геноцид — все это видели суэньевцы и понимали, что им будет трудно сосуществовать с землянами. Не скоро люди достигнут того состояния, когда каждый будет равен и свободен, защищён от зла. Хотя, если признаться, и суэньевцы прошли подобный путь — но не потому, что в их природе жило насилие. Просто звезда, давшая им жизнь, обратилась против них. Это была не злоба, не вина — трагическое стечение обстоятельств.

Он замолчал, сделал глоток остывшего кофе. Тонкие нити пара давно исчезли, на поверхности темнело отражение лампы. Школьник согласно кивнул, тоже пригубил свой напиток, морщась от горечи, и спросил тихо, будто боясь разрушить атмосферу рассказа:

— А что дальше?

— Дальше… — Эдвард задумался. — Без особых перемен. Хотя суэньевцы живут дольше людей, им приходилось постоянно менять место жительства, чтобы никто не заметил, что годы почти не касаются их лиц. Но и они не вечны — умирали, старели, как и мы. Их дети рождались уже среди людей, все больше становясь земными: с нашими привычками, языком, образом мыслей. И все же глубоко в них жила тайна — память об их инопланетном происхождении, и вера, что когда-нибудь им удастся вернуться на свой «ковчег».

— И что же они сделают, если вернутся? — спросил Кен с искренним любопытством. — Оживят остальных?

Эдвард пожал плечами, грустно улыбнувшись.

— Не знаю. Может, решат лететь дальше… А может, к Альфе Центавра, к своей звезде.

— Зачем? Ведь их родина мертва! — возразил Кен и ткнул пальцем в газету, где черным по белому было напечатано: «На открытой экзопланете признаков жизни не обнаружено». — Видите? Там же пустыня, пепел и камень.

Старик улыбнулся уголками губ, устало, как улыбаются люди, уже смирившиеся с тем, что ответов в жизни меньше, чем вопросов.

— Не знаю, не знаю… — сказал он мягко, почти шепотом. — Просто им не место на Земле. Вернуться — легко сказать. Как ты опустишься на глубину в четыре километра при нынешних технологиях и таких затратах? Привлекать власти? А что им сказать? Что на дне Тихого океана покоится катер с другого мира? Любое правительство сделает его военной тайной. Тогда всё потеряно: суэньевцы лишатся последнего шанса когда-нибудь добраться до своего корабля и выйти к поясу астероидов. Да и потом… их нынешние потомки знают об управлении кораблями лишь теоретически. Всё остальное давно забылось — вместе с родной звездой.

Он снова поднял чашку, но пить не стал — просто смотрел в темную гладь кофе, где отражались его глаза и дрожало слабое отражение далекого, выцветшего света.

В свою очередь, Кен замер, уставившись в одну точку, словно видел сквозь кухонный стол. В его воображении медленно рождалась безмолвная, жутко прекрасная картина — где-то в бескрайней тьме океанских глубин, там, куда не добирается даже шепот бурь и рев приливов, покоился мертвый корабль. Вода была густой, вязкой, словно чернила, и холод в ней стоял вечный, как сама смерть. Лучи солнца, пробивая толщу океана, терялись в темноте на первых сотнях метров, дальше же царило безвременье — ни света, ни тени, только медленно кружились частицы ила, оседая на металлический корпус. Там, где когда-то сияли панели и мерцали экраны, теперь жили колонии мелких существ — хрупкие, прозрачные, словно из стекла, равнодушные к чужой трагедии. Они ползали по обшивке, по стыкам, по выбитым иллюминаторам, как по скале, выросшей на дне мира. Внутри, за перегородками, все было застывшим — словно время остановилось вместе с последним ударом сердца погибшего экипажа.

В каютах стояли капсулы, покрытые слоем извести и водорослей. В них спали люди — если их еще можно было назвать людьми, — в серебристых коконах, с лицами, сохранившими странное спокойствие, будто они просто ждут сигнала, что скоро проснутся. Над ними плавала рыба-угорь, медленно извиваясь и касаясь хвостом стекла, — единственное существо, знавшее, что там, под слоем пыли, скрывается целая цивилизация, уснувшая навсегда.

Иногда мимо проплывала акулья тень — огромная, немая, чуждая всему живому, и отражалась в зеркальном корпусе, как сама смерть, сторожащая тех, кто слишком далеко ушел от дома. И корабль лежал, недвижимый, как саркофаг, как напоминание о тщете — о том, что даже те, кто покорял звезды, однажды становятся прахом под холодным дыханием моря.

В этот момент послышался звонок — вибрировал сотовый телефон Кена, скрытый в кармане его худенькой куртки. Аппарат дрожал и мигал ярким экраном, издавая тихое, но настойчивое «бззз», которое перебивало даже уличный шум и тихое постукивание часов. Школьник вытащил телефон, щёлкнув кнопкой, и сказал:

— Алло!.. Да, мама, я у дедушки Эдварда… Ага, ясно. Хорошо, куплю и приду.

Отключив телефон, Кен поднялся с кресла и произнес:

— Мне нужно идти — мама зовет домой, но сначала я загляну в магазин за хлебом.

— Конечно, конечно, — улыбнулся старик. — Приходи, когда будешь свободным. Жду от тебя новых сообщений. Газету не забудь.

— Спасибо за интересную легенду. Жаль, что это только легенда.

— Ах, дружок, и мне жаль, — печально ответил Эдвард, вставая и провожая школьника до двери.

Едва защелкнулся замок за Кеном, как старик вернулся в комнату. Он не сел за стол, а долго стоял, прислонившись к зеркалу, руки глубоко в карманах, взгляд блуждал по отражению. Потом крякнул, подошел ближе, нагнулся к стеклу и медленно пальцами извлек из глаз линзы. Лиловые зрачки обнажились, искрились в полумраке комнаты, а сквозь прядь черных волос пробивались ярко-зеленые переливы, словно в его венах горела чуждая, инопланетная жизнь.

«Нужно будет опять нанести темный пигмент», — вздохнул Эдвард. Уже две сотни лет ему приходилось скрывать свой естественный облик от людей. Трудно объяснить, что кровь у тебя такой группы, какой не бывает на Земле, сердце находится с правой стороны, мозжечок отсутствует. Он избегал медосмотров, подкупал врачей, воевал, строил города, занимался наукой. Земная жизнь так и не стала родной, хотя родился здесь. Земля была его домом лишь номинально.

Подойдя к комоду, Эдвард достал небольшой ящик. Ключом открыл его крышку и посмотрел на содержимое. Внутри покоился прибор, гладкий, из темного металла с тонкими прожилками светящегося кристалла, с набором непонятных кнопок и рычажков, явно внеземного происхождения. Человек, не знакомый с технологиями других миров, не смог бы определить его назначение.

Только Эдвард знал: это ключ для запуска катера, того самого, что покоился в глубинах Тихого океана. Это было единственное наследство от отца. И теперь нужно было передать его… кому? Сына не было, остальные суэньевцы погибли — кто от болезней, кто на войне, кто под пытками инквизиции или Гестапо. Эдвард был последним живым потомком тех, кто более пятисот лет назад прибыл на Землю. Его собственные годы тоже сочтены — осталось, может, два-три десятилетия. А дальше что?

«Если не смогу добраться до катера до конца своих дней, оставлю ключ Кену, — подумал старик, аккуратно закрывая ящик и возвращая его в комод. — Может, этот парень поднимется в космос и даст шанс суэньевцам начать жизнь заново… Наша раса не должна исчезнуть».

Тем временем Кен уже мчался с сумкой к магазину хлебобулочных изделий. Он был последней надеждой Эдварда.

(21 октября 2012, Элгг,

Переработано 17 сентября 2025 года, Винтертур)

ПОСЛЕДНЕЕ ПРИБЕЖИЩЕ

(Фантастический рассказ)

Станция «Мемориал» Маргарите Назаровой понравилась, несмотря на то, что внешне конструкция казалась такой невзрачной и не роскошной. Огромные модульные секции из матового сплава, соединённые короткими переходами, лишённые декоративных элементов, выглядели почти утилитарно, но в этой простоте была своя суровая гармония: линии модулей плавно следовали друг за другом, создавая впечатление, что станция будто выросла сама собой, приспосабливаясь к вакууму и холодному свету дальних звёзд.

Маргарита была высокой, стройной девушкой с внимательными серыми глазами, которые выдавали её инженерное образование и любопытство к любым механизмам. На форме красовались нашивки второго лейтенанта и диплом инженера космических кораблей, подтверждавший её квалификацию. Она прибыла сюда два дня назад на борту тягача «Черный лимузин» — массивного космического судна с чёрным матовым корпусом, на платформе которого крепились грузовые контейнеры. Тягач выглядел суровым и надёжным, с видимыми броневыми элементами и мощными манипуляторами, рассчитанными на транспортировку тяжёлого груза в открытом космосе.

Встречал её, а также экипаж в три человека, старик Доминик Ромуэль Родригес — восьмидесятилетний мужчина, проведший в полном одиночестве здесь, между Солнцем и Проксимой Центавра, сорок восемь лет, в два раза больше, чем Робинзон Крузо на своём острове. Неизвестно, чем можно было удержать человека столько времени в этом захолустье, куда корабли заходили лишь один раз в год, об этом он умалчивал. Было ясно лишь одно: заработная плата, которую предлагал работодатель, была самой высокой в службе астронавтики, выше, чем у военных и спасателей, и за полвека накопленных средств хватило бы на несколько поколений.

Маргарита преследовала схожие цели: с одной стороны, надеялась пополнить банковский счёт и расплатиться с долгами за учебу, с другой — набраться опыта в обслуживании сложной техники. Получить хорошее место оказалось непросто: всепланетный кризис уменьшил спрос на астронавтов, и ей пришлось пробивать себе путь на эту станцию через связи и рекомендации. Особенно за неё хлопотал декан факультета — пожилой мужчина с серебряной бородой, строгими глазами и мягкой интонацией, любивший философствовать о будущих перспективах науки. Он говорил о неких перспективах на «Мемориале», но ничего не раскрывал, позволяя Маргарите самой искать ответы. А проверки при приёме на работу вызывали у неё недоумение и озабоченность, словно она устраивалась не в обычную ремонтную компанию, а в Агентство стратегической разведки — самую засекреченную службу Солнечной системы.

Тягач прибыл строго по графику и должен был оставаться пристыкованным до тех пор, пока все платформы с контейнерами не окажутся внутри станции. Но это уже не входило в обязанности Маргариты: разгрузкой занимались другие, те, кто отвечал за контейнеры и их обслуживание во время полёта. Она же сразу направилась в диспетчерскую — центр управления «Мемориалом», чтобы встретиться с вахтером, астронавтом, отвечавшим за состояние станции.

Доминик Ромуэль Родригес, мексиканец, оказался невысоким мужчиной с длинными седыми волосами и живыми глазами, в которых искрились веселье и любопытство. Он был худ, подвижен, его характер нельзя было назвать холерическим, но и флегматиком он не был — скорее нечто среднее: рассудительность сочеталась с легкой вспыльчивостью, а спокойствие — с моментами озорного юмора. Зато он много знал и сыпал цитаты из трудов мыслителей разных эпох.

Встретил он сменщицу приветливо, слегка пристав с кресла:

— Buen día, señora Nazarova. (Добрый день, сеньора Назарова).

— Я не замужем, — заметила Маргарита.

— ¡Oh, disculpe, me equivoqué! — Доминик нисколько не покраснел, лишь развел руками. — Así que, señorita Nazarova, para los que estamos en la estación, los conceptos de día y noche son relativos. Estamos lejos de nuestro sol y de Alfa Centauri, por lo que un rayo de luz solar nunca se asoma a nuestro ventanal. Sólo la oscuridad, salpicada de estrellas y galaxias — un espectáculo hermoso, pero monótono, que pronto cansa. (Ох, извините, я ошибся. Итак, сеньорита Назарова, для находящихся на станции понятия дня и ночи здесь относительны. Ведь мы далеко от нашего светила и Альфы Центавра, поэтому в наш иллюминатор никогда не заглядывает солнечный луч. Лишь тьма, испещренная звездами и галактиками — зрелище красивое, но однообразное, быстро приедается).

— Но вы-то прожили здесь половину своей жизни, — усмехнулась девушка. — Как же вам не надоело?

— Ко всему привыкаешь, даже к одиночеству. Порой оно лучше, чем общество идиотов и потребителей. Тут ты сам себе хозяин… — старик пожал плечами.

С этим было трудно согласиться. Прозябнуть здесь столько лет — это нечто особенное для человеческой жизнедеятельности, какая-то форма самоистязания или извращения, не воспринимаемая трезвым рассудком.

Рубка станции напоминала компактный, но продуманный кокон: панели приборов светились мягким зелёным и голубым светом, а на металлических поверхностях проступали следы полувековой эксплуатации. Через иллюминаторы, круглые и обрамлённые толстыми герметичными кольцами, виднелись далекие звёзды, рассыпанные по бархатной тьме, и сверкающая полоса Млечного Пути, словно серебристый шлейф, протянувшийся через всю глубину космоса. В этом бесконечном сиянии Маргарита ощущала одновременно красоту и одиночество вселенной, чуждость человеческих проблем в масштабах галактики.

— Одному прожить на станции — это нужно иметь либо сильную психику, либо какую-то цель, либо быть изгоем, либо негодяем, скрывающимся от правосудия, — покачала головой Маргарита, чем вызвала едва сдерживаемую вспышку злости у старика. Тот хотел было что-то сказать резкое, но сдержался, просто махнул рукой, словно отмахиваясь от пустой провокации.

Девушка ждала продолжения разговора, но он уже не клеился. Было видно, что она задевала что-то болезненное в душе Доминика; взгляд его стал отстранённым, глаза немного потускнели, а тон дыхания выдал легкое раздражение и скуку. Словно присутствие другого человека с чуждыми взглядами на космическое время и пространство мешало ему погрузиться в привычный ритм его одиночества.

Молчание затянулось, и лишь через несколько минут старик произнёс:

— Ваш жилой отсек в ста метрах отсюда, — он махнул рукой влево. — Найдёте сами, ваше имя уже вписано. Впрочем, на «Мемориале» жилой блок небольшой — всего на пять отсеков, ибо на больший контингент обслуживающего персонала не рассчитан. Один отсек — для ваших спутников, там они пробудут три-четыре дня, пока не разгрузят свой тягач…

— Гм, вы о пилотах-пролетариях?

На лице Доминика появилось выражение лёгкого замешательства:

— Почему вы так считаете? Пролетарии, хе-хе… Они, конечно, не офицеры, а простые работяги космоса… Им, как говорил Карл Маркс, нечего терять кроме цепей…

— Уж выглядят они внешне как кузнецы или сталевары, только мозги обратно пропорциональны телу, и мысли протекают со скоростью два слова в час… Тугодумы, мрачные, немногословные… — Маргарита не могла скрыть раздражения. — Обезьяны и то интеллигентнее. А эти все время резались в карты и сквернословили, словно рядом не было женщины. Меня игнорировали вообще. Когда я им предложила сыграть в шахматы, у них глаза полезли на лоб — они вообще не знают, что это такое, и с интеллектуальными играми не хотят сталкиваться… примитивные существа…

Старик кивнул:

— Ясно, скучная компания для семимесячного полета. Не завидую вам, сеньорита. С ними и не потанцуешь, анекдоты не потравишь, на культурные темы не побеседуешь… Наверное, специально набирают таких в долгий полет — чтобы не надоели друг другу болтовней… Хотя мне с ними лететь обратно, но к их сообществу не напрошусь. Я люблю одиночество, к тому же мне есть чем занять себя весь полет.

Он взглянул в иллюминатор. Там горели звёзды: яркие синие и холодные белые огни, словно вкрапления драгоценных камней на чёрном бархате, а вдали, в глубине, Млечный Путь растекался светящейся серебристой полосой, переливаясь розовыми и золотистыми оттенками. Иногда, среди звёзд, мелькали едва различимые крошечные планеты или туманности, придавая ощущение бесконечной перспективы и одновременно — безразличного к человеку пространства. В этой тишине космоса Маргарита чувствовала одновременно восторг и лёгкий трепет, осознавая хрупкость жизни на станции и одиночество Доминика.

— Наверное… А почему здесь нет больше мест для персонала? — поинтересовалась Маргарита.

Доминик пожал плечами, но потом нехотя ответил:

— Нет смысла… Станция не нуждается в большом количестве людей. Работы здесь не для десятка, и тем более сотен людей. Здесь и на одного еле-еле можно наскрести работенку. Вам, как инженеру, будет не очень весело…

Девушка хотела спросить причину этого, но решила пока оставить вопрос при себе и направилась к месту проживания. С Ромуэлем Родригесом договорилась встретиться через шесть часов, когда, мол, отоспится, а он закончит дела и подготовит процедуры передачи всей ответственности ей в рамках приказа от штаб-квартиры корпорации «Мемориал». В действительности же желания спать не было — на это ушло итак слишком много времени за семь месяцев полета, — и ей хотелось обследовать весь объект, где предстояло прожить не меньше десяти лет, согласно подписанному ещё на Марсе контракту. Старик пока не хотел быть экскурсоводом, понимая, что у неё будет достаточно времени на изучение станции, и она всё узнает сама.

«Мемориал» считался достаточно огромным кораблём, хотя не таким, как линкоры или эсминцы, тем более космические авианосцы или боевые командные штабы. Здесь не было множества отсеков для экипажа: на борту находился лишь один постоянный житель. Обычно так далеко забирались научные лаборатории, но там народу было много; здесь — один человек. К чему была такая необходимость, Маргарита не знала, а те, кто направлял её сюда, лишнее не рассказывали, лишь уточнили, что все инструкции она получит при прибытии от вахтера Доминика.

Девушка пыталась сама понять назначение сооружения и в течение первых десяти часов облетела большинство отсеков, заглянула в отделение двигателей, атомный реактор и даже склады, пытаясь по внешним признакам определить функциональные значения «Мемориала». Но это была не научная станция — приборов для изучения Вселенной или проведения экспериментов здесь не было. И это не была боевая точка — ни одного оружейного комплекса обнаружить не удалось. Не спасательный пункт — никаких средств экстренной помощи на борту не находилось. И уж точно не летающая гостиница: номера отсутствовали, а путешествовать сюда добровольно рискнул бы только отчаянный или странный человек, ведь станция удалена от оживлённых маршрутов, в безмолвии космоса, где свет далеких звёзд был единственным ориентиром.

Единственное, что немного смущало Маргариту, — более 70% площади занимали отсеки с металлическими контейнерами, похожими на гробы; у каждого был свой номер, но что это за «штучки», она не поняла. Никаких инструкций вывешено не было. «Спрошу позже у Ромуэля Родригеса», — подумала она.

Тягач, на котором она прибыла, вёз такие же контейнеры. Первые партии три члена экипажа, явно пролетарского происхождения и соответствующей манеры поведения, разгружали их прямо в пустые помещения со специальными креплениями. Делали они всё строго по схемам: перепутать номера или кабели было нельзя. Работали молча, лишь иногда из их уст вырывались ругательства, явно неприемлемые для ушей женщины, когда контейнер не хотел вставать в ячейку.

О назначении груза работяги тоже не распространялись; Маргарита сложила впечатление, что и сами они не в курсе дела. Простые рабочие, которым не доверишь корпоративные секреты — вот и вся история.

Маргарита немного понаблюдала за работягами, после чего направилась в свою каюту. У дверей уже горела неоновая надпись «Второй лейтенант М. Назарова». Внутри её вещи уже ждали на полках и в шкафах, аккуратно разложенные. Девушка включила телевизор и чуть не рассмеялась: показывали фильм, который она видела почти год назад. Оказалось, всё это время сигнал шёл с Земли до этой точки в космосе, пока не был пойман телеприемником «Мемориала». Смотреть его не хотелось: сюжет был полностью известен и скучен — никакого напряжения, предсказуемые диалоги и банальные повороты, без искры, что могла бы захватить внимание. К книгам тоже не тянуло: мысли о прочтении казались пустыми и чуждыми.

Вздохнув, она решила вернуться в диспетчерскую. Ромуэль Родригес находился там и что-то записывал на ноутбук. Увидев входящую Маргариту, он закрыл монитор и повернулся к ней:

— ¿Bueno, cómo le ha parecido la estación, señorita? (Ну, как? Станция понравилась вам, сеньорита?)

Она воспроизвела неопределённый жест:

— Можно сказать, что да. Хотя вопросов много…

— Я готов ответить на ваши вопросы, сеньорита Назарова. Пока я ещё вахтер станции, а потом эта должность перейдёт к вам — после моего отбытия на «Черном лимузине», вот эти голубчики доставят меня на рай на Земле, хо-хо, — хохотнул Доминик, наблюдая, как три члена экипажа тягача после нескольких часов разгрузки — потные и красные — направляются в кают-компанию, где можно без ограничений потреблять спиртные напитки и закуски.

Один из них — Мартин Рокс, здоровяк-горилла с широкими плечами, мускулистой шеей и массивными кулаками, словно он сошёл со страниц комиксов о суперсолдатах, — хмуро посмотрел на Маргариту, но ничего не сказал, лишь приподнял левую бровь, как бы отмечая: «у нас есть случай знакомства». Остальные же — такие же по комплекции, сплошные мышцы и мало мозгов — прошлись мимо, не обращая внимания ни на старика, ни на девушку, которую игнорировали весь многомесячный полет с Марса.

На третий день Мартин попытался привлечь к себе единственную пассажирку, прижав её к стене на кухне, где она запекала курицу в микроволновке. Делал он это грубо, без слов, словно предвкушал исход, не подозревая, что перед ним обладательница второго дана по джиу-джитсу. Маргарита действовала стремительно: сначала резким движением развела его руки, блокируя захват, затем провела серию точных ударов локтями и ногами, используя силу собственного веса и отдачу от стены. Он попытался вырваться, но её движения были рассчитаны так, чтобы минимизировать риск травмы самой девушки и максимально эффективно нейтрализовать противника.

Она использовала броски через плечо, захваты за запястья и ноги, отправляя его корпус несколько раз к полу, одновременно разворачивая и контролируя пространство, чтобы он не смог нанести ответный удар. Каждый удар был точным, но аккуратным; техника позволяла сдерживать напор противника без применения оружия. В итоге Мартин оказался на полу, с трудом поднялся, едва сдерживая боль в ребрах, локте и челюсти. Четыре выбитых зуба и десяток синяков покрывали его тело — но ни слова боли, ни крика, только напряжённое молчание. Он молча выполз из кухни, понимая, что проиграл, но сохранил лицо.

Позже товарищам он объяснил это так, будто неудачно слетел с кресла при смене курса «Черного лимузина» с лунной трассы на межзвёздную дорогу и был размазан по стене от сил гравитации. О стычке с девушкой и преподанном уроке признаться ему было стыдно. Маргарита же делала вид, что ничего не произошло, и продолжала свои дела, наблюдая за космосом через иллюминатор, в котором Млечный Путь переливался серебристыми огнями, словно галактическая метка её одиночества и ответственности на станции.

Сейчас три астронавта-пролетария рассаживались по креслам в кают-компании — просторном помещении с обшитыми металлом стенами, мягкими, но твёрдыми креслами, закреплёнными к полу, и длинным столом посредине. Панели управления на стенах мигали тусклым светом, а по потолку тянулись светящиеся кабели, создавая ощущение лабораторного минимализма. Из холодильника извлекли бутылки с текилой, водкой и джином, открыли их с характерным лязгом. На столе уже стояла заранее приготовленная Домиником закуска: металлические лотки с консервированными овощами, мясом в собственном соку, запаянные герметично, запах их напоминал смесь специй и железного привкуса, что привычно для длительных космических рейсов.

Кают-компания располагалась напротив диспетчерской, и всё происходящее было видно обеим сторонам. Работяги не проявляли интереса к старикам и Маргарите, как и она к ним. Но девушка решила выяснить всё до конца:

— Я здесь буду находиться почти десять лет!

Родригес кисло улыбнулся:

— Это немного, сеньорита, немного по сравнению со мной…

— Для меня же это много, и поэтому я хочу знать, чем буду занята всё это время! Что это за станция? Мне сказали, мол, пояснения получу уже здесь…

— Да, конечно, сеньорита, — кивнул Ромуэль Родригес, теребя нос. — Моя обязанность ввести вас в курс дела…

Он встал и жестом указал дорогу: «Идёмте». Маргарита последовала за ним.

Миновали кают-компанию, где шла бурная попойка: трое рабочих громко смеялись, размахивали руками, то и дело ударяя бокалами, разбавляли алкоголь с консервами, кидали друг другу куски мяса и закусок, а металлическая мебель звенела под их энергией. Их лица были красными от перегрева и алкоголя, а пот струился по спинам, подчёркивая массивность и мускулатуру каждого.

По коридору они шли медленно: стены были серыми, с гладкой металлической отделкой, пол — рифлёный, чтобы исключить скольжение. Освещение мягкое, но достаточно яркое, чтобы не терять ориентацию. Кабели вдоль потолка мягко светились, а из динамиков тихо доносились сигналы станционных систем, создавая фон постоянного механического гула.

Затем они спустились вниз, где находились склады. Огромные помещения высотой в двадцать метров, длиной в пятьдесят и шириной в сорок, были полностью обставлены контейнерами: серебристые, прямоугольные, с ровными гранями и аккуратными номерами. Контейнеры стояли рядами, образуя строгие линии, как городской квартал, только лишённый жизни. Плафоны горели неярко, света хватало для обзора всего пространства, но ничего особенного здесь не было — одни контейнеры, аккуратные, холодные, металлические и молчаливые.

— Что это? — спросила Маргарита.

— Сейчас поясню, сеньорита. Не торопитесь.

Родригес подошёл к одному из контейнеров, открыл сбоку крышку и обнажил небольшой пульт управления. Несколько нажатий, стук цифр — и половина контейнера отъехала в сторону. Внутри стояла стеклянная емкость, внутри которой покоилось мёртвое тело, облаченное в богатое одеяние и драгоценности.

Это была старая женщина с крючкообразным длинным носом, крупными ноздрями, тонкими губами и выщипанными бровями. Кожа дряблая, желтоватая, а клок волос на лбу напоминал о некогда густой шевелюре. На десяти пальцах — золотые кольца с голубыми бриллиантами, каждое из которых блистало в приглушённом свете по-своему. Лицо её было знакомо Маргарите, но что-то мешало вспомнить — словно внутренний барьер блокировал память.

— Не узнаете, хе-хе? — усмехнулся вахтер. — Это принцесса Гульнара Каримова — дочь одного из тиранов Республики Узбекистан… Слышали о нём, сеньорита? Конечно, в портретах того времени она выглядела куда более привлекательной и эффектной. Сейчас тут лежит мумия, на которую не соблазниться — простите меня! — даже некрофил…

— О Гульнаре, тиране или Узбекистане? — уточнила Маргарита, и что-то начало проясняться. Она вспомнила уроки истории о самых кровавых личностях Земли: Калигула, Торквемада, Салтычиха, Гитлер, Сталин, Саадам Хусейн… Их имена звучали как символы жестокости и власти, и теперь мумия перед ней была живым напоминанием о человеческой порочности и быстротечности времени.

— Обо всех сразу. Эта женщина правила почти семьдесят лет республикой после смерти кровожадного папаши Ислама Каримова, которого в народе прозвали «вурдалак». Он действительно высосал из страны все возможные ресурсы и сколотил огромное состояние, а его дочь фактически добила население и государство. Не имея талантов управления, а лишь хищнические инстинкты грабить и убивать, паразитировать и услаждать тщеславное самолюбие, она создала режим более страшный, чем был до неё. До сих пор там царит хаос и анархия после их смерти, и всё дело в том, что созданные им структуры оказались неэффективными, а народ остался нищим. За власть дерутся кланы, мафия и религиозные фанатики, хотя делить-то нечего — страна разорена, ничего там нет! Вымирающая нация, и никто это осознать не в состоянии, — видимо, у вахтера имелось своё видение ситуации в Узбекистане.

Девушка кивнула: она помнила телепередачи из этой закрытой страны. Нищета, скелеты на улицах, бродячие собаки, рядом огромные небоскрёбы и трущобы, колючая проволока и охрана, голодные люди у мусорных баков. Крысы бегали по улицам, стоял едкий жёлтый дым, который оседал на одежду и волосы, смешиваясь с вонью канализации и выхлопов, создавая густой, тягучий смог. В то же время где-то неподалёку — роскошные дворцы, сверкающие золотом купола и кондиционированные апартаменты. Эта резкая контрастность вызывала чувство тошнотворного диссонанса: роскошь и нищета, богатство и смерть, рядом, словно мир разрывался на две половины.

— А как Гульнара оказалась здесь? — спросила Маргарита, указывая на мумию. Поражало то, что её лицо было искажено гримасой презрения и усмешки, словно женщина насмехалась над миром, который покинула. Маргариту аж передернуло: холод прошёл по спине, сердце слегка учащённо забилось, во рту пересохло, и одновременно в глазах возникла смесь ужаса и недоверия.

Старик хитро подмигнул:

— Потому что она внесла крупную сумму в проект «Мемориал». Слышали об этом?

— Нет… Но это же название нашей станции!

— Естественно, станции… Проект «Мемориал» предусматривал сохранение тела человека после смерти в течение тысяч, а может, миллионов лет, когда наука найдёт способы возвращения жизни. Для этой цели усопших погружают вот в эти криокамеры, и там они хранятся столько, сколько нужно. Чтобы лучше сохранить их и оставить место нахождения в секрете — сами понимаете, сеньорита, многие личности даже в мёртвом состоянии являются целью для революционеров-мстителей, диверсантов, родственников… Вот для этого была создана эта космическая станция.

Её специально расположили между звёздами: минимальные силы радиоактивного излучения, слабые магнитные поля, солнечный ветер почти отсутствует, мимо не летят астероиды, газовые скопления и планеты. Здесь тела могут храниться практически вечно. Координаты засекречены, даже эти работяги — старик кивнул в сторону кают-компании, где бухали астронавты — не знают их, лишь по навигационному компьютеру корабль пришёл сюда. Подстраховка на всех уровнях. Впрочем, что говорить — вас-то подноготную проверили, прежде чем допустить на «Мемориал», как, естественно, и меня.

Маргарита вспомнила все этапы проверки: анализ биометрических данных, психо-тесты, симуляции работы с критически важными системами станции, стрессовые тренировки в условиях изоляции, изучение сложнейших схем энергообеспечения и криосистем. Она кивнула, но её смутила догадка, вспыхнувшая в мозгу:

— То есть наша станция — это…

Она не успела закончить, как её перебил Родригес:

— Вы верно мыслите, Маргарита, это кладбище. Здесь похоронены для последующего оживления великие люди, хотя их величие можно оспорить… Например, знаете, чьё тело одним из первых было доставлено на «Мемориал»?

— Нет…

— Я тоже не знал, пока не разгадал коды к каждому криоконтейнеру и не смог идентифицировать личность. Так вот, в числе первых покойников был… Адольф Гитлер!

У девушки сразу возник знакомый образ: маленькие усики, аккуратно зачёсанная прическа, суровое сморщенное лицо, кожа бледная, с глубокими морщинами, глаза с хитрой стальной искоркой — Гитлер, каким она его видела на старых фотографиях, только ещё более усталый и окаменевший временем.

— О боже! — воскликнула она.

Вахтер довольно расхохотался:

— Вот, вот… Человек, развязавший Вторую мировую войну и уничтоживший полсотни миллионов людей, не умер в апреле 1945 года, а сумел скрыться и благополучно скончался в 1974 году в Аргентине. Его тело было криогировано последователями нацизма. Кстати, они и стали учредителями проекта «Мемориал». Нацисты — Мартин Борман, Гесс, каудильо Франко, путчист Аугусто Пиночет, чучхе Ким Ир Сен и его потомки, наркобарон Пабло Эскобар… Все здесь, все.

— На борту станции хранятся тела двадцати тысяч человек, чьё общее финансовое и материальное состояние составляет около тридцати процентов всего мирового продукта Солнечной системы — это триллионы и триллионы долларов! — продолжал Родригес. — И все эти персоны богаты не только в смысле денег, но и в преступных «достижениях» — по числу уничтоженных людей. Диктаторы, короли, олигархи, мафиозники, военные преступники, убийцы… Все они выкупили места на «Мемориале» и ждут часа, когда смогут воскреснуть и снова вершить судьбы государств и народов. И теперь ваша ответственность, как вахтера станции, — обеспечить полную сохранность тел и тайну их существования, хе-хе…

Маргарита покусала губу:

— Значит, здесь все негодяи?

— Точно… — кивнул Родригес. — Хотя для некоторых они — герои и великие люди. Всё относительно в этом мире, сеньорита, всё относительно, в том числе понимание роли и значения этих персон в истории. История, конечно, не всегда мирная и красивая, но какая уж есть… Мясорубка, инквизиция, гестапо, великое будущее, революции, финансовые кризисы — всё было у человечества. Даже выход в космос не избавил нас от проблем, которые тянутся с времён Адама и Евы. Есть господа, есть рабы… Всегда будет место недовольству и бунтам, и всегда одни будут паразитировать на других. Такова человеческая сущность.

Родригеса понесло. Только беседовать на философские темы девушке сейчас хотелось меньше всего. Её интересовало другое:

— И Ислам Каримов тоже здесь покоится?

— Конечно, сеньорита! Он, его дети и внуки, правнуки — все здесь.

— Неужели все эти годы вам нравилось находиться, так сказать, в сообществе мёртвых негодяев и подлецов?

На что последовал лаконичный ответ:

— Мертвецы не кусаются, сеньорита Назарова. А мне до лампочки, кто они и кем были при жизни. Пока они покоятся на «Мемориале», их деньги продолжают работать, принося ещё большие суммы, и когда они оживут, то фактически будут владеть галактикой. И никто не может распознать счета этих людей…

Он подошёл к другим контейнерам и начал поочерёдно открывать крышки. Маргарита увидела ещё одного мертвеца: лицо усеяно оспинами и кратерами, большой картофельный нос, словно накачанный парафином, узкие губы слегка приоткрыты, а глаза — застывшее в них сияние ненависти и презрения ко всем живым; редкие седые волосы торчали в разные стороны. Усопший был облачен в дорогой костюм султана, на шее красовалась шелковая лента с огромным бриллиантовым орденом, который переливался в слабом свете стеклянной криокамеры, отбрасывая на стенки комнаты голубоватые и белые отблески.

— Ислам Каримов, один из тиранов Земли, — догадалась девушка, ощущая лёгкое удушающее чувство от зрелища.

Другие люди тоже были знакомыми, хотя не столь значимыми для мировой истории. В частности, рядом покоился бывший министр иностранных дел Абдулазиз Камилов, которого прозвали «Ташкентский Риббентроп»: худощавый, с длинными пальцами, бледным лицом и хитрым взглядом; даже Старуха со своей косой не смогла стереть с его лица следы порока и беспутства.

Руководитель службы палачей, иначе называемой «нацбезопасность», Рустам Иноятов, в генеральской форме сложил руки на груди, прижимая платиновую пластинку, где, как догадалась Маргарита, хранились все его награды. Он выглядел удивительно спокойно — ни пытки, ни крики, ни кровь никогда не трогали его, словно он был готов к вечности. Видимо, умирая, он надеялся вернуться и снова наслаждаться мучениями и истязаниями других.

Были ещё другие высокопоставленные чиновники, но для Маргариты их значимость была не столь важна — впечатление о станции она уже сложила.

Она обратилась к Родригесу, возвращаясь к его последней реплике:

— Никто?

— Ну… есть люди, конечно, которые управляют данными активами, и они на Земле, Марсе, Ганимеде, Луне, Япете… Целая сеть подставных людей… И…

— Что «и»? — насторожилась Маргарита.

Ромуэль Родригес хитро улыбнулся, глаза блеснули весёлой искоркой:

— И я!

— А вы каким образом? — её голос звучал с едва заметной усмешкой, смешанной с недоверием. — Они вам доверили свои капиталы? Эти трупы встали из металлических гробов и посвятили вас в свои финансовые тайны?

В голосе девушки слышалась лёгкая ирония и насмешка, но при этом сквозило напряжение: Маргарита хотела выразить шутливое сомнение, но одновременно проверяла, насколько серьёзно воспринимать слова Родригеса. Она с трудом скрывала смесь удивления, лёгкого ужаса и профессиональной любознательности — эмоции переплетались, словно струны, готовые к резкому рывку.

— Нет, что вы, сеньорита! — рассмеялся Родригес. — Просто каждая личность вписала всю информацию о своём имуществе и банковских счетах в электронную память, встроенную в контейнер. Естественно, с шифром, который не так просто вскрыть и дешифровать. После оживления эти данные позволят клиентам «Мемориала» отследить свои вложения и определить конечную сумму. Так что каждый мертвец держит своё богатство с собой, — хохотнул старик. — Но я не зря потратил столько времени здесь. В молодости меня считали неплохим хакером, и я сумел разгадать коды, проникнуть в финансовые секреты всех клиентов станции. Так что теперь деньги будут принадлежать мне!

Он извлёк из кармана небольшой диск, покрутил его между пальцами и вернул на место. Глаза его сияли как алмазы — холодные, прозрачные, искрящиеся одновременно азартом и самодовольством, словно два драгоценных камня в темноте. Но мужчина не догадывался, что своими словами невольно снял невидимые запреты, имплантированные в сознание Маргариты. Что-то вспыхнуло у неё в мозгу, словно электрический разряд пронёсся по нейронам, и внёс кристальную ясность в мышление. Она словно проснулась от глубокого сна, увидела всё иначе, особым взглядом. Теперь Маргарита знала, что ей следует делать.

— Вы не боитесь, что я могу рассказать о том, что вы украли важную информацию у этих людей? — спросила она, кивая в сторону покоившихся в контейнерах. — Корпорация «Мемориал» охраняет всё, что связано с её клиентами…

Наверное, смутить Доминика было невозможно. Он только лениво хохотнул, без тени тревоги в голосе:

— О-о, сеньорита Назарова, не беспокойтесь. Я предпринял все меры предосторожности. Я вам сказал это, зная, что вы не сможете использовать против меня мои же признания. Так что оставьте попытки подставить меня или получить какой-либо капитал с предательства… Хотя вы не клялись хранить это в тайне, так что это, безусловно, не следует считать предательством. Но всё равно у меня броня от любой угрозы.

Маргарита улыбнулась, лёгкий блеск иронии появился на губах, и щёлкнула пальцем:

— Прекрасно, сеньор Ромуэль Родригес. Тогда этот диск будет вашим пропуском на спасательный корабль.

Вахтер обалдел. Его глаза округлились, губы чуть приоткрылись, всё тело будто замерло в лёгком шоке:

— Что-что? — выдавил он, голос дрожал от неожиданности. — Вы о чём это, сеньорита Назарова? Что-то не доходит до меня ваша шутка…

Он стоял с осоловевшими глазами, словно видел нечто невозможное, и ничего не понимал. Маргарита тем временем быстро подошла к ряду контейнеров, доставленных «Чёрным лимузином» всего день назад, и стала искать нужный. Какой именно — было трудно определить: все они одинакового размера и веса. Она остановилась возле одного с определёнными цифрами и буквенными символами. Для любого другого это был обычный порядковый номер, а для Маргариты — ключевой код.

Она откинула крышку, на панели отстучала несколько точных команд, вводя комбинацию символов и нажатий, словно дирижируя невидимым оркестром цифрового мира. Система с тихим щелчком приняла команды, и все индикаторы замерцали подтверждающим светом. Затем Маргарита спокойно закрыла крышку и вернулась к старику.

— Итак, у нас есть тридцать минут.

— Тридцать минут чего? — растерянно переспросил Доминик. Его глаза округлились, брови взлетели вверх, губы задергались, он наклонился чуть вперёд, словно пытаясь в мгновение понять, что только что произошло, и как Маргарита умудрилась обойти его защиту.

— До взрыва!

У старика отвисла челюсть.

— Та-ак… это… бомба? — пробормотал он, глаза округлились, губы приоткрылись, всё тело напряглось, словно он внезапно ощутил тяжесть происходящего.

Маргарита усмехнулась, спокойно и без паники:

— Вы очень догадливы. Это атомная мина с часовым механизмом. Мощность — сто двадцать мегатонн. Так что от станции и всех тех, кто здесь похоронен, — — она жестом обвела ряды металлических контейнеров — — останется один лишь газ. Честным людям не нужно кладбище негодяев; сюда не придут поплакать, почтить память или выразить солидарность. Пусть они все уйдут в прах… Мертвых не судят, история уже вынесла приговор каждому. Это и есть приговор мирового сообщества.

— Но… но… но… — Доминик застрял на полуслове, растерянность, страх и шок переплелись в его голосе. И вдруг его осенило: — Так вы террористка? Вас заслали сюда с диверсионным заданием?

Слово «террористка» показалось Маргарите неуместным. Она поправила его ровным, твёрдым голосом:

— Я член революционного движения «Свободный Узбекистан», которое существует почти два столетия и ведет борьбу. Наша цель — свергнуть династический режим диктаторов Каримовых, вернуть украденное многострадальному народу и сделать страну независимой, свободной и демократической. Так что вы сделали за меня то, что предстояло сделать мне в течение десяти лет — нашли все банковские счета, запечатанные в шифры контейнеров. Причем не только одного Каримова и его клики, а многих других кровососов. За два столетия накопилась огромная сумма! Все эти деньги будут возвращены тем народам и государствам, у которых их отняли.

Она сделала паузу и протянула руку:

— Ваш диск — это ваш пропуск на «Чёрный лимузин». Вы не напрасно просидели здесь полвека.

Старик отшатнулся, в страхе сделав шаг назад, глаза его расширились, губы дрожали, руки бессмысленно размахивали.

— Но как вы сумели проникнуть в организацию «Мемориал»? — едва выдавил он. — Ведь там такие проверки, что никто засланный не пройдет, никакой шпион или лазутчик. Проверяют на тестах так, что любая крамольная мысль всплывает наружу. А про биографию и говорить не стану — проверяют до десятого колена в предках, и всё это на генетической основе.

Маргарита спокойно ответила, без тени волнения:

— Вы правы, проверки сверхтрудные, но преодолимые. Мне ввели препарат, который на короткое время исказил ДНК, и на пробах я вышла «чистой», хотя вся моя родня — революционеры, многие сгинули в застенках СНБ и МВД. Далее я подверглась химио-гипнотическому воздействию, которое подавило во мне ячейки памяти, связанные с подпольной деятельностью. Поэтому я успешно прошла все психологические тесты и энцефалограмму — ни один детектор не уловил ложь. Ну и помогли знакомые из революционного движения, которые рекомендовали меня на «Мемориал».

Она протянула руку вперед, взгляд был ясный, неподкупный:

— А теперь давайте мне диск — и мы идем прямо на «Чёрный лимузин».

Доминик замер, его лицо исказилось смесью ужаса, недоумения и растерянности. Он пытался собрать мысли, вслух выдавить что-то умное, но слова застряли. Его старые рефлексы хакера и вахтера, привыкшего к контролю, не сработали — перед ним стояла девушка, которая обошла все его ловушки и проверки.

— Я жду!

Однако вахтер замотал головой, так что его седые волосы, словно подхваченные ветром, закружились вокруг лица. Кожа на щеках вспыхнула красными пятнами, будто сосуды взорвались от прилива крови и страха, глаза расширились, губы дрожали. Он сделал два быстрых шага назад и судорожно выдохнул:

— Нет, нет… не дам! Это мое! Это мои деньги! Я потратил на их поиск полжизни! Я обеспечил себе старость!

— Это уворованные деньги, — нахмурилась Маргарита, делая шаг вперед, не опуская руки, — и вы на несчастье других людей свое будущее не построите. Не становитесь таким, как они, — она кивнула в сторону мертвецов, — останьтесь человеком, сохраните совесть и честь. Помните: из поколения в поколение миллионы людей, подобно рабам, вкалывали на этих негодяев, чтобы те жили в роскоши и припеваючи. Многие погибли в тюрьмах, от непосильного труда, болезней и нищеты, но люди верили — справедливость наступит.

Старик молчал, глаза блуждали между паникой и внутренней борьбой.

— Давайте вернем надежду народам! — настояла Маргарита.

Но вахтер не согласился с доводами. Он рванул в сторону кают-компании, истерично крича:

— Помогите! На борту станции террористка! Она собирается взорвать «Мемориал»! Помогите! Спасите!

На его крики выскочили три пилота-пролетария. Они не успели допить алкоголь, но уже были готовы к драке — как это обычно бывало в портах на Земле, Луне или Марсе. Им было все равно, с кем столкнуться.

Доминик остановился перед ними, указывая на приближающуюся к ним Маргариту, и лихорадочно пояснял:

— Это сеньорита — преступница! Она — шпион из узбекского подполья! Ее следует арестовать и доставить на Марс, в штаб-квартиру «Мемориала»! Она активировала бомбу!

Один из мужиков, здоровяк с широкой грудью, криво усмехнулся и похлопал по плечу старика:

— Ну, не беспокойся, старикан, мы сейчас с ней разберемся!

Он засучил рукава, и в этом жесте было нечто угрожающее: тело мужчины не страдало рахитом или дистрофией, мускулы перекатывались под кожей, словно в них застыла ужасающая сила, каждая клетка была натянута, как струна. Квадратная челюсть двигалась, будто пережевывая воздух, а колючий взгляд пронизывал все пространство перед собой.

Второй пилот, не менее массивный, встал слева, плечи развернуты, ноги слегка согнуты, глаза сжались щелочками — готов был нанести первый удар.