Бесплатный фрагмент - Последний Смысл

Введение

Все описанные в книге люди, государства, уклады жизни, разработки, события и обстоятельства являются вымышленными. У героев и героинь романа нет и никогда не было конкретных прототипов в реальном мире.

Если читатель найдет какое-либо сходство с реальностью — это будет исключительным плодом его фантазии.

Высказывания, любые слова, мысли, действия, мнения героев и героинь романа никоим образом не выражают позицию автора.

Чтобы понять «Последний Смысл», его нужно прочитать до последнего слова.

Роман посвящаю каждому человеку, в надежде, что описанные события никогда с нами не произойдут.

Один. Республика Гетто

Кровь брызнула на грязь, и та мгновенно спрятала ее, проглотив. Не оставив ни единой алой точки.

Первый удар прилетел сбоку, неожиданный, но слабый. Сквозь негромкий звон в ушах он услышал, как атакующий выругался. Увидел краем глаза, как тот прижал правую руку к груди и сморщился. Лицо знакомое. Кажется, нападавший почувствовал боль острее, чем его жертва.

Второй удар обрушился справа. Уверенный и тяжелый. Этот большой кулак прекрасно знал свое дело. Хорошо, что удалось пригнуться и подставить лоб. Глаза увидели разлетающиеся горсти блестящих частиц, похожих на пыльцу от фабричных искр.

Третий удар выбил не только последние мысли, но и землю из-под ног. В глаз не попал, но рассек бровь. Из рассечения и вылетели первые капли крови, которую растворила в себе грязь.

Он упал. В ход пошли ноги. Лежащий в грязи молча принимал на себя удары тяжелых фабричных ботинок. Шесть, семь, восемь. Затем еще с десяток. Сознание не собиралось покидать его, поэтому пришлось имитировать. Он заставил себя перестать двигаться и реагировать на боль.

После чего еще несколько ударов врезались в бок и спину. Тело лежащего в грязи оставалось неподвижным, и атакующие, перебрасываясь матерными смешками, отступили. Их ярость, не встретив сопротивления, стала угасать. Лежа лицом в грязи, он слышал, как шаги удаляются, сливаясь с отдаленным гулом толпы.

Нападавшим требовалось снова стать частью той большой силы, от которой пришлось на время отколоться. Им нужно было побыстрее слиться с сотнями граждан. Граждан, которые раздавали направо и налево свою злость, приправленную яростью.

Нападавшие ушли, чтобы вновь воссоединиться с массой. Они хотели опять зарядиться звериной жаждой к разрушению. Желали насладиться сопричастностью к чему-то большому и хаотичному. Им нужно было заручиться чувством защищенности, безнаказанности и вседозволенности.

Нападавших совершенно не волновало, умер избитый ими человек или потерял сознание. Для самого же избитого оставалось важным лишь одно обстоятельство: хорошо, что удалось сравнительно легко отделаться. По крайней мере, избежать не только переломов, но и сильных ушибов, что можно считать чудом. Ведь в Республике Гетто в эти дни не было ничего страшнее, чем одиноко стоять напротив толпы. К сожалению, совсем недавно он вынужден был сыграть именно эту роль. Роль суицидально настроенного гражданина.

Проклятый наркоз. Его последствия значительно притупили инстинкты. И расплата прилетела с первыми ударами. Не уберегло даже присутствие трех контролеров, которые в момент избиения равнодушно прогуливались примерно в тридцати метрах.

Ради жестокой и животной эйфории, которой одаривала толпа, слабые растворялись в массе себе подобных, а масса превращала сотни слабостей в мощь единого организма. Толпа сулила приют каждому трусливому шакалу. Она обещала силу, власть и адреналин всем, даже самым жалким.

Толпа позавчера выплеснулась из многих дверей на улицы Республики Гетто. И пусть сегодня ее мощь уже была не такой, как днем ранее, но она сохранялась. Не до конца сытый монстр все еще рыскал в поисках жертв. Лениво, но искал их.

Обычно кровожадная масса окончательно распадалась в ночь на третий день. Но до этого момента она демонстрировала всю свою разрушительную и деструктивную силу.

Толпа рождалась на сорок пятый день каждого месяца. Потом она властвовала четыре дня — до начала следующего месяца. Предварял это явление День Республиканского пособия, когда народ получал баллы и праздновал. Употреблял. Кричал. Смеялся. Пел. Ссорился. Мирился.

За долгожданной эйфорией вместе с тяжелым похмельем следовала злость. За ней — желание выплеснуться на улицы с очередным протестом. И это желание было законным правом граждан. Ведь оно отлично вписывалось в установленную и одобряемую всеми Неделю протестов. Неделю, открывающую двери для коллективного безумия, официально разрешенного, для насилия, поощряемого Системой. Для реализации законного права любого гражданина.

Поэтому каждый месяц на четыре дня можно было без последствий сбрасывать с себя все человеческое. Жители Республики Гетто активно пользовались таким правом. Право не имело ничего против.

Вот о чем сейчас думал лежащий в грязи. Но лежащий в грязи еще не знал, что недавняя встреча с толпой стала лишь одним из мельчайших осколков в зеркале предстоящих событий, которые уничтожат его мир ради строительства чего-то нового.

Два. Республика Гетто

Раздавленный катком протеста, он продолжал оставаться без движения. Такая родная для Гетто непромокаемая серо-зеленая униформа пыталась слиться с грязью, но предательски выделялась на ее фоне. Нападавшие уже скрылись за одним из зданий.

Ювенс — худощавый подросток — наблюдал за жестокой сценой избиения из-за угла. Он несколько раз порывался броситься на защиту своего приемного отца, но сдержался. Ведь помнил строгий приказ того. Перед тем как пойти навстречу нападавшим, отец повелел ему бежать и не возвращаться.

Ювенс не послушал и спрятался за углом ближайшего здания, потому что не мог оставить отца одного. Он смотрел на происходящее, сжимал кулаки и стыдился своей пассивности. С трудом выждал, пока нападавшие совсем не скроются из вида. Только потом подбежал к лежащему в грязи. Неуверенный голос мальчика робко нарушил тишину:

— Алиус, ты живой?

— Пока не знаю, ­ — в этом ответе чувствовалась вся боль принятых на себя ударов.

— Живой, — облегченно выдохнул парнишка.

— Я бы не делал на твоем месте таких поспешных выводов, — предупредил Алиус, поднимаясь. «Поспешных? Слово-то какое», — пронеслось у него в голове.

Сегодня, в сорок седьмой день четвертого месяца 2126 года, ему исполнилось тридцать два. Кровь из рассеченного виска стекала к подбородку. Подбородок, словно брезгуя, сбрасывал ее капли на одежду. Вот такой первый подарок от совершенно незнакомых людей.

Неестественно голубые глаза, которыми он всегда так гордился, смотрели на подростка. Два озера, окруженные грязью. Казалось, что голубой цвет украшал и небольшие участки лица вокруг самих глаз. Агрессивно короткая стрижка, как у большинства, шла клином, пытаясь перекинуться на лоб, а оттуда была атакована еще только зарождающимися залысинами. Прямой нос с легкой, едва заметной горбинкой тяжело дышал. Верхняя губа была настолько тонкой, что ее самоотверженно компенсировала губа нижняя. Кожа бледная, как у всех.

Поднявшись, Алиус продемонстрировал свое крепкое телосложение и средний рост.

— Ювенс, ты понял, как нужно себя вести, когда на тебя нападает толпа агрессивных людей? — спросил он, пытаясь отряхнуться, но только растирая грязь по форме.

— Нужно просто не оказываться на пути у толпы. А лучше — всегда быть ее частью, — уверенно выпалил подросток.

— Частью толпы ты будешь до определенной поры. Толпа в любое время может тебя сожрать, если почувствует, что ты откалываешься.

Алиус опять удивился тем словам и мыслям, которыми сейчас разбрасывался.

— В толпе — сила, — небрежно бросил Ювенс, снова косясь на переулок.

— Сила стаи, — поправил его Алиус, с трудом разгибая спину. Острая боль в ребре заставила его вздохнуть. — Люди в толпе сбрасывают с себя все — имена, страх… становятся одним большим ртом. А чтобы быть сытым, этому рту всегда нужен враг. Новая жертва.

— Ну и зачем мне это знать?

— Чтобы выжить и не растворяться в ней, — Алиус мотнул головой в сторону, куда скрылись нападавшие. — Не становиться частью этого монстра.

— Выживать, как ты сейчас, я не хочу, — уверенно запротестовал Ювенс.

— Сейчас я уже стал реальной жертвой толпы. Всякий может оказаться на моем месте. Бывает, что убежать не удается, и тебя начинают бить. Поэтому и показал, как нужно действовать в этих случаях. Сразу падай, прикрывай голову руками. Свернись. Лицо к груди. И старайся не шевелиться, даже если очень больно. Не подавай признаков жизни. Толпа постепенно потеряет к тебе интерес. Ей нужна сопротивляющаяся жертва.

— Это все? — Ювенс своим видом явно показывал, что разговор ему совершенно не интересен, и нужно побыстрее уходить.

— Не вздумай шевелиться, пока вся толпа не скроется. Кто-то из шакалов может вернуться, чтобы тебя добить, — завершил свою мысль Алиус, оглядываясь по сторонам.

— Я не пойму, зачем ты решил показать это на себе? Тебя же могли покалечить или даже убить.

— Я поздно их увидел и понял, что нам вдвоем не убежать. Решил принять весь удар на себя, чтобы спасти своего приемного сына. Тебе же соврал про наглядный пример. Нужно было избежать ненужной паники и заставить тебя спрятаться.

— Я догадывался, что ты не сошел с ума, — пытаясь придать своему тону беззаботности, сказал подросток.

— Почему же сначала убежал, а потом не вышел на помощь?

— Тогда нас могли бы обоих искалечить или даже убить.

— Правильно. Хороший ученик. Всегда думай головой, — Алиус прикоснулся своим указательным пальцем к виску приемного сына.

— Я иногда слушаю твои советы, — отстраняясь, пробубнил мальчишка.

В этот момент где-то невдалеке раздались чьи-то вопли. Алиус машинально отстранил назад Ювенса, но, к счастью, вопли быстро уносились вдаль. Он еще несколько секунд простоял в напряжении, потом быстро осмотрелся и бросил в сторону сына:

— А теперь давай постараемся безопасно добраться до нашего дома.

Три. Республика Гетто

Утро уже угасало. На сцену обыденности постепенно выползал день, но в серости Сектора 7 разницы между поздним утром и ранним днем практически не существовало. На улицах все еще хватало ярости, которая разлилась по дорогам, просачиваясь даже в самые спокойные закутки.

Алиус прокручивал в голове маршруты, позволяющие обойти все горячие точки. Ни один путь не казался полностью безопасным — пришлось выбрать наименее рискованный. Кроме как идти в обход, вариантов не оставалось. Вместо одного километра — два с половиной.

Маршрут вел через практически незаселенный район, который прозвали заброшенным. Там не водилось толп протестующих, но можно было напороться на чей-то одинокий нож. В эти дни люди менялись, до такой степени, что сама степень уже была не в силах их признать.

Каждый выпускал из сознательного заточения бессознательное в виде миллионов своих диких и жестоких предков. Ведь потом целый месяц следовало держать себя в руках. Иначе попадешь в исправительное учреждение под названием «изолятор». А оттуда выходишь совсем другим человеком, в котором остается больше от овоща, чем от человека… В случае если повезет выйти, конечно.

Алиус опять осознал, что этот поток мыслей унес его далеко от размышлений о маршруте. А еще он понял, что раньше совершенно не задумывался о том, как устроена жизнь в Республике. Тогда он просто жил. И жил — счастливо, как почти все в Гетто.

— С тобой все хорошо? — спросил его Ювенс.

— Да, — задумчиво ответил он.

— Что-то не заметил. Пятый раз спрашиваю одно и то же, а ты молчишь. Уставился в одну точку — стоишь и что-то бормочешь.

— Мысли всякие… — Алиус посмотрел на Ювенса. — Давай попробуем пройти через заброшенный район.

Подросток пожал плечами и кивнул. Они быстро зашагали в выбранном направлении, иногда переходя на бег, прислушиваясь и прячась в подворотнях.

Пока Алиус шел, он чувствовал, как висок пульсировал, а ухо горело. Ирония заключалась в том, что первую попытку рассечь ему лицо предпринял школьный учитель. Сосед. Тот самый, что обучал в младших классах детей десяти-двенадцати лет — на начальной ступени общественного образования, после которой большинству предстояло пройти среднюю и старшую школу, а затем отправиться на распределение по фабрикам, став полноценными гражданами Республики.

Этот учитель был сущим одуванчиком. Таких редко встретишь. Безобидный, кроткий и стеснительный, как евнух на первом свидании. За чуждую для Гетто кротость ему постоянно доставалось, в том числе и от детей.

Но сегодня граждане имели право сбросить ненужные условности, избавиться от напряжения. Сектор 7 Республики Гетто, в котором жили Алиус и Ювенс, с радостью принимал разгневанную толпу. Сектор 7 был самым настоящим гетто в Гетто. Этакая примитивная рекурсия. Алиус только сейчас это ясно осознал. Значения слова «рекурсия», как и самого слова, он не знал до тех пор, пока не произнес его.

Раньше Алиус всячески избегал улицу в первые три дня Недели протестов. Если же и выходил, то всегда мог уложить нескольких из нападавших, а потом убежать. Но сегодня он пошел против своего же правила.

За минуту до встречи с протестующими Алиус вышел из здания социальной лечебницы, откуда его выписали. У порога уже ждал Ювенс, которому было строго запрещено покидать сегодня комнату. Но тощий, среднего роста и средней для Гетто внешности рыжий подросток не верил в запреты.

Встреча с Ювенсом не входила в планы Алиуса, который на тот момент боролся с последствиями местного наркоза. Нападавшие в его планы тем более не входили. Пришлось выбираться из положения нестандартным образом.

— Что тебе сказали в лечебнице? — оторвал его от мыслей шепот Ювенса. В этот момент сын из-за угла осторожно осматривал очередной участок маршрута, по которому им предстояло пройти.

— Ничего толкового… — Алиус не хотел говорить на эту тему.

— А зачем вызывали? — не отступал от своего интереса Ювенс.

— Обновить «Личный Посредник».

— Это ведь не очень хорошо?

— Нормально… Не отвлекайся. Что там? Чисто?

— Да, можно идти, — заверил Ювенс и продолжил движение.

Они вышли на небольшой пустырь. Кругом было спокойно. Только в нескольких десятках метров от них виднелись две пошатывающиеся фигуры, которые медленно и не очень уверенно удалялись. Эти граждане опасности не представляли.

— Пробежать к тем домам сможешь? — спросил подросток, разглядывая грязную форму своего приемного отца.

— Думаю, да. Побежали.

Они быстро пересекли пустырь и нырнули в одну из подворотен. Узкий коридор, зажатый с двух сторон бетоном многоэтажных домов, был пуст.

— Так что тебе сказали в лечебнице? Ты мне не ответил, — тяжело дыша, опять донимал Ювенс.

— Говорю же, ничего особого. Обновили и отпустили. Заверили, что такое бывает, — нехотя отвечал он. — Лучше смотри по сторонам. Дома поговорим.

Отец пока сам не верил в произошедшее с ним сегодня.

Четыре. Республика Гетто

Алиусу совсем не хотелось обрушивать на подростка свои проблемы. Ведь в лечебницу он попал, потому что его голову опять забили непривычные мысли. Эти мысли ворвались вместе с головной болью и не собирались никуда уходить. Видимо, отклонение зафиксировали, поэтому и вызвали в социальную лечебницу. В последнее время голова доставляла Алиусу так много неприятностей, что те с трудом умещались в границах его прежней размеренной жизни.

Вместо обычных, привычных, комфортных и редких размышлений вдруг начали появляться те, что по-настоящему пугали. Возникающие вопросы нельзя было закрыть уже готовыми ответами. Они с корнем вырывали из привычного мира и сеяли тревогу. Тревога требовала медицинского вмешательства.

Вероятно, проблема опять была в его «Личном Посреднике».

С этой мыслью Алиус остановился напротив большого информационного щита. На белом фоне черными буквами вышагивала одна из прописных истин Республики Гетто:

«ВНИМАНИЕ! „ЛИЧНЫЙ ПОСРЕДНИК“ — ЭТО ВАШ ПЕРСОНАЛЬНЫЙ ПОМОЩНИК, ВАШ ДРУГ И УЧИТЕЛЬ. ОСНОВА НАШЕЙ СТАБИЛЬНОСТИ И БЛАГОСОСТОЯНИЯ. РЕСПУБЛИКА ГЕТТО СОВЕРШЕННО БЕСПЛАТНО ОБЕСПЕЧИЛА ВСЕХ СВОИХ ГРАЖДАН ЭТОЙ ТЕХНИЧЕСКИ СЛОЖНОЙ, ДОРОГОСТОЯЩЕЙ БИОТЕХНОЛОГИЧЕСКОЙ СИСТЕМОЙ НА ОСНОВЕ НАНОРОБОТОВ».

Кто-то говорил, что эту систему вводили в кровоток, но информация была на уровне разговоров. О технологических нюансах никто не знал и особо не заботился. Люди были довольны. И только у Алиуса проклятый «Личный Посредник» снова дал сбой. После нескольких попыток перепрошивки систему обновили. Но, видимо, обновление особо не помогало, раз он снова начал «болеть» странными мыслями.

Сейчас «больной», периодически спотыкаясь о разный мусор, шел через очередную подворотню. Ему не верилось, что всего каких-то полчаса назад после местного наркоза он очнулся в лечебнице и услышал кое-что по-настоящему пугающее.

Картинка яркой и детальной вспышкой появилась в его памяти. Он лежал на серой застиранной простыне. Простыня прятала под собой от любопытных глаз старый матрас. Матрас, простыня и Алиус «возлежали» на железной кровати. Кровать окружали серые, видавшие всякое, стены. Над койкой нависли две фигуры. Их головы через открывающиеся рты выпускали из себя слова.

— Третий сбой за месяц, — сухо констатировал первый голос, безразличный, как уличная морось.

— Еще один сбой — и отправится в изолятор, — отозвался второй, более молодой и нервный. — А после изолятора, сами знаете, дорога одна.

— Тихо. Очнулся.

— Как-то рановато…

Алиус вспоминал, что тогда лишь почти незаметно приоткрыл глаза.

— Как самочувствие? — громким голосом, растягивая каждое слово, спросила первая фигура.

— Вроде бы уже лучше, — ответил он.

— Если лучше, то есть еще десять минут. Потом нужно покинуть палату. Время брони на койку уже заканчивается.

Алиус помнил, что ему хватило и пяти минут. Серое здание лечебницы, видавшее многих пациентов, выплюнуло его, как инородное тело. Он оказался на серой улице. Та встретила бывшего пациента мелким дождем, давящим свинцом небес и грязью под ногами. Потом показался Ювенс. А через минуту после незапланированной встречи с приемным сыном последовала еще одна — с толпой.

Пять. Республика Гетто

Они уже находились в нескольких сотнях метров от дома. Впереди ждал самый опасный и оживленный участок. Алиус почувствовал небольшое головокружение и остановился, схватив Ювенса за рукав:

— Сейчас идем очень тихо. Смотри по сторонам внимательно. У меня голова кружится после наркоза. Поэтому ты — наши глаза. Понял?

— Да.

— Хорошо.

— Может, остановимся и отдохнешь? — Ювенс с небольшой тревогой посмотрел на Алиуса.

— Нет, нужно идти.

Они продолжили путь.

Шагая вдоль высокого бетонного забора одной из фабрик, Алиус понимал, что мир, в который он попал из лечебницы, был тем же самым. Но глаза теперь смотрели на него совершенно под другим углом.

Раньше он не замечал этой убогой однородности серых красок. Сейчас же серость не просто давила — она впивалась в сетчатку тысячами одинаковых оттенков. Даже погода: непрекращающийся мелкий дождь, пронизывающий ветер — ощущалась чем-то неприятным, местами почти мерзким.

Теперь привычное стало чуждым. Весь вид окружающего мира оказался невнятным лоскутом, затерянным среди километров одинаково мертвых высоток города из прошлой эры… Подумав об этом, он тыльной стороной ладони стер с лица часть осевшей на нем холодной влаги.

— Слева опасность, — тихо предупредил резко остановившийся Ювенс.

Алиус чуть не врезался в его худую спину. Мысли не давали сосредоточиться на дороге. Остановившись, он посмотрел в сторону, куда указывала рука подростка. Невдалеке вяло дрались несколько человек. Шатающиеся бойцы были очень сосредоточены на этом поединке, чтобы обращать свое внимание на кого-то еще. Один массивный мужчина начал падать и утягивать за собой худого соперника, которого держал за ворот униформы. Четверо других не очень энергично махали руками, мало куда попадая.

— Нет здесь опасности. Эти нас даже не заметят, не бойся. Просто идем быстрее.

Они ускорили шаг, который иногда превращался в бег. Алиус уже видел знакомые очертания «окрестностей» их дома. Вот перед ним появилась бетонная коробка, стены которой украшало большое количество граффити в виде числа 100 000. Этими рисунками совсем недавно во время очередной Недели протестов отпраздновали рождение стотысячного гражданина Республики Гетто. Тьма черных чисел «100 000» облепила серое полотно дома, где жили молодые родители «юбилейного чада». После чего здание, ранее мало чем отличавшееся от других, стало местной достопримечательностью.

По последней переписи, которую Великий Интеллект «Центральный Посредник» проводил ежемесячно, население Гетто уже составляло свыше 100 тысяч человек. Республика быстро прирастала в населении и делилась на одинаковые территории — Секторы. Каждый из двадцати Секторов был прикреплен к нескольким производственным фабрикам и Секторальным отделам контроля, сотрудники которых следили, чтобы Система не давала сбои. Их Сектор являлся лучшим, как говорили местные жители. Ведь он был Седьмым.

Алиус словно впервые видел окружающую его обстановку. Он смотрел по сторонам на маленькие бойницы домов, которые раньше считал окнами. Большинство жителей Сектора 7 обосновались на первых пяти этажах высоток. Щели грязных улиц разделяли дома и не особо отличались друг от друга. На улицах, что разлеглись подальше от их маршрута, находились фабрики, питейные заведения, магазины, социальные лечебницы и частные клиники, увеселительные заведения, бойцовские клубы, отделы контроля, спортзалы и школы.

Алиус вновь вытер грязной рукой мокрое лицо и с внезапной ясностью осознал: погода в Гетто не менялась. Никогда. Морось, приправленная легким туманом, не такой сильный, но постоянный и покалывающий ветер. Вот и все краски этого мира. Других он никогда не видел. По крайней мере, в Секторе 7.

Чей-то рваный крик вернул его в реальность: примерно в сорока метрах от них какой-то массивный человек, с трудом стоящий на ногах, пытался затянуть песню.

Сейчас на их пути в основном встречались небольшие кучки пьяных людей или одиноко идущие, а иногда и лежащие, прохожие. Вот на глаза попался плакат, славящий Великое Единение Секторов. А значит, до дома оставалось не более сотни метров.

Он посмотрел на плакат и задумался над смыслом написанного. Чтобы попасть в другие Секторы, требовалась специальная отметка из Секторального отдела контроля, но Алиус не знал никого, кто бы ее когда-то получил. Да и зачем куда-то отправляться, когда в твоем Секторе есть все для жизни. По крайней мере, ему так раньше казалось. А теперь проклятые мысли начинали ставить под сомнение эти догмы.

Внешний мир опять вынудил резко переключиться на себя. Вдруг раздался приглушенный свист. Ювенс отшатнулся. Рядом с ними пролетело что-то похожее на увесистый камень.

Шесть. Республика Гетто

Метателем камней оказался соседский подросток — на год младше Ювенса. Ему две недели назад исполнилось тринадцать лет. А значит, можно было участвовать в проводимых Неделях протестов. Пацан, видимо, еще боялся отходить далеко от дома, но уже не опасался нападать издалека на соседей, потерявших бдительность.

За первым камнем полетел второй. На этот раз прицел совсем подвел подростка. Понимая это, он рванул куда-то за угол, где исчез.

— Трусливый придурок, — презрительно и сквозь зубы произнес Ювенс, на всякий случай подбирая с земли подходящий для броска кусок асфальта. — Если поймаю, то сломаю руку.

— Казалось, еще недавно ему было восемь… — отстраненно вслух подумал он.

— А теперь уже соседей кошмарит, придурок, — не успокаивался Ювенс.

Тут Алиус снова вспомнил о школьном учителе, который первым его ударил. Бедолага после долгих лет наконец-то решил на ком-то выместить накопившуюся злость. А ведь такая возможность прилетала в четко указанное время каждый месяц. Целая неделя возможностей. Бесконечные четыре дня.

Многие граждане такого шанса никогда не упускали. Использовали и в хвост, и в гриву. Как только могли. А могли эти люди многое.

Школьный учитель же впервые ударился во все тяжкое. Судя по его обезумевшему виду, сделал это в самой первой волне желающих.

Это те, кто выходили на протесты в авангарде и уходили последними. Они носили с собой холодное оружие. Да, в эти четыре дня можно было практически все. Каждый участник первой волны автоматически соглашался на сопутствующие риски в виде серьезных ранений или даже смерти. Учитель на них тоже согласился.

Протесты затягивали в свой водоворот всех, даже тех, кто им отчаянно сопротивлялся.

— Хорошо, что протесты стухли, — сказал Ювенс, почесав кулаком свой длинный нос. — Первый день — весело, а потом надоедает. Пособие получил, а потратить негде. Даже сейчас — мы ведь шли там, где нет автоматов. Обычной еды не купишь.

— Успеешь еще потратить, — спокойно заверил его Алиус.

В День Республиканского пособия, что всегда предшествовал Неделе протестов, всем перечислялось фактически одинаковое количество баллов, на которые люди потом жили следующий месяц. Самое прекрасное заключалось в том, что для их получения не требовалось горбатиться каждый день с раннего утра до позднего вечера.

Кто-то и вовсе почти не работал. Так, отсиживал обязательные два часа, имитируя работу. А потом занимался любимым делом — пропадал без вести в питейном заведении. Или исчезал без следа в увеселительном клубе, чтобы выпить и посмеяться над выступлением местных шутов. Питейные и клубы друг от друга особо ничем не отличались. Разве что делились на мужские и женские.

В обычные дни пить тоже разрешалось, но вот бить лица или дырявить всех подряд без смысла и пощады холодным оружием — это только раз в месяц.

Алиус и Ювенс ускорили шаг, чтобы совершить последний рывок к безопасности.

Семь. Республика Гетто

Весь опасный путь уже тянулся только позади. Повезло, что на финальном отрезке никакого намека на новую драку не встретилось. Во время последних десятков метров отец и сын лишь обошли несколько лежащих препятствий в виде тех, кто подошел к протестам так ответственно и самоотверженно, что свалился с ног от усталости.

— Дом — милый дом, — с облегчением выдохнул Ювенс. — Я так хочу спать.

— Лучше бы ты спал, а не шлялся во время протестов, — в голосе Алиуса прозвучала усталая укоризна, привычная для подростка, как скрип их входной двери.

— Не забывай, что ты мне не отец… — вспыхнул подросток и тут же осекся. — Хотел сказать… Не родной отец… Я уже совершеннолетний. И по правилам, могу жить самостоятельно. Но я тебя уважаю, ты — хороший человек, поэтому и живем вместе. Только хватит твоих запретов.

— Ишь ты, разошелся, — смягчаясь, ухмыльнулся он и мысленно вернулся в недалекое прошлое.

Ювенс жил вместе с ним почти четыре года. Алиус забрал его еще мальчиком десяти лет. Родители Ювенса погибли на фабрике во время неконтролируемого выброса горячего пара. Соседский мальчишка остался один. Алиус подал на опеку. Секторальный отдел контроля за 10 минут принял положительное решение.

Ювенс тяжко опустился на бесформенные от разрухи ступеньки, ползущие к подъезду. Он посмотрел на подобранный ранее кусок асфальта и покрутил его в пальцах.

— Вот у тебя не было приемного отца, — не собирался отступать Ювенс, швырнув камень в лужу. — Сиротой ты стал в шестнадцать. В самостоятельном возрасте.

— Ты прав. Тогда совершеннолетними все считались с шестнадцати лет, — Алиус прислонился к стене, чувствуя, как холодная влага проступает через униформу. — В возрасте пятидесяти лет от старости умерли мои мать с отцом. Кстати, родители-долгожители. Дожить в Гетто до сорока пяти лет считалось уже тогда великим достижением. А до пятидесяти — величайшим.

— Ты мне это сто раз рассказывал, — сморщился Ювенс, разглядывая в своей руке уже другой камень, который только что подобрал со ступенек.

— Ну уж не сто. Историю нужно повторять, чтобы не забывать, — спокойно парировал Алиус.

— Сейчас ты скажешь, что средняя продолжительность жизни является настоящей гордостью граждан Республики Гетто. Это целых сорок лет. Намного больше, чем в Средневековье, когда фиксировались самые высокие показатели, — отчеканил Ювенс.

— А когда были самые низкие показатели?

— Показатели прошлой эры были ни к черту. Особенно в начале двадцать первого века.

— Правильно! Согласно Истории Республики, в те времена люди умирали в среднем в двадцать семь лет. А ведь тогда в году было всего 245 дней. Сейчас же — почти 300, — Алиусу на какой-то миг показалось, что несет он полный бред. Мысль вызвала сильную головную боль и растворилась в ней.

— Ладно, пойдем спать, — предложил Ювенс, поднимаясь со ступенек.

— Пойдем, — согласился Алиус.

— Как голова?

— Уже не кружится, но начала болеть, сволочь.

Они вошли в подъезд. В нос ударил стойкий, въевшийся в бетон коктейль из сырости, плесени и едкой мочи.

Старый и перенаселенный «Блок 342» по традиции встречал Алиуса и Ювенса своей схожестью с остальными Блоками. Коробка из бетона. Серая. Без каких-то запоминающихся и уж тем более выдающихся сторон. Третий этаж не особо переживал за своих жильцов. Для третьего этажа «Блока 342» они были все на одно лицо. Неприметное и мало запоминающееся.

Подъезд хвастался своими безвкусно разрисованными стенами. Новый слой матерных надписей похоронил под собой предыдущие. Лифты давно перестали работать. Поэтому многие граждане не забирались выше пятого этажа. Хотя сейчас и верхние этажи постепенно занимались. Население Республики быстро росло.

Алиусу и Ювенсу повезло. Родители первого в свое время успели занять комнату на третьем этаже. Тогда над ними еще никто не жил, и сам дом был не особо популярным. Но со временем эту часть района Гетто заселили и в какой-то степени даже перенаселили. Что лучше самых убедительных лозунгов подтверждало — рождаемость в Республике была чемпионской. О судьбе детей никто особо не волновался. На каждого ребенка предоставлялось пособие, которое ни в чем не уступало пособию на одного взрослого.

Ювенс засунул ключ в замочную скважину и резко повернул три раза. Прямоугольник железной двери отворился.

— Как же у нас хорошо! — довольно сказал подросток.

— Да уж…

Комната была небольшой. Тринадцать новых квадратных метров. После жилищной реформы из каждого старого метра вырезали все лишнее, убрав по тридцать сантиметров. Так родились новые метры. Эти тринадцать новых метров позволяли разместить на своей площади только самое необходимое: две раскладные кровати в металлическом корпусе, большой ящик в виде стола и два ящика поменьше в виде табуреток. За ширмой прятались ржавый душ с железным унитазом. В углу молчал обогреватель, который автоматически оживал только на два часа ночью.

Восемь. Республика Гетто

Едва Алиус переступил порог, как вновь был атакован непрошеными мыслями. Раньше эта комната служила убежищем. Представлялась его собственным, небольшим миром. Вернулся — и ты дома: можно рухнуть на койку, включить «Голос Гетто», выпить, заснуть, перестать думать. Раньше он был рад возвращаться в эту комнату. По крайней мере, не ощущал пустоты.

Сейчас ситуация развернулась в другую сторону. Он по-прежнему не видел в этой комнате ничего плохого, но и хорошего здесь особо не наблюдалось. Впервые входная дверь открыла перед ним маленькую каморку неприглядного вида: грязь на полу, затхлый запах, сырость, плесень и дефицит дневного света.

Комната словно вывернулась наизнанку. Из кокона она превратилась в западню — в место, где ждешь очередного шанса оказаться снаружи. А уже вырвавшись, проводишь бесконечно тянущиеся часы в ожидании возвращения обратно. Туда, откуда еще недавно так хотелось сбежать. Замкнутый в своей безнадежности и бессмысленности круг.

Войдя внутрь, Алиус испытал то состояние, когда находиться где-то не особо хочется, а выходить на улицу — нет никакого желания. Бежать некуда. Идти незачем.

Боль пронзила голову, но уже не так сильно и сразу исчезла.

Алиус окончательно понял: «Личный Посредник» снова дал сбой. Не похожий на предыдущие, а куда более страшный. Раньше сбой обрушивался на него сильнейшей и длительной головной болью, буквально раскалывая череп. Теперь уровень и продолжительность боли значительно снизились.

Шла тихая, неотвратимая оккупация. Мысли-чужаки, мысли-диверсанты. Они захватили цитадель его разума без единого выстрела. Заняли круговую оборону и не собирались уходить.

Это новое состояние по-настоящему пугало. От него веяло опасностью и серьезными проблемами. Но больше всего раздражали вопросы, которые возникали ниоткуда, сея тревогу и смятение. Казалось, что они никогда не оставят тебя наедине с собой прежним. Тем прежним, кто просто жил. Принимал дождь, ветер, грязь, питейные, протесты и пособие как должное…

— Ты как знаешь, а я — спать, — заявил Ювенс. С этими словами он завалился на койку, не снимая одежды.

— Я ночью слышал, как ты уходил. Опять бродил где-то… Я же запретил, это опасно, — Алиус соврал, ночью он крепко спал, но когда проснулся, то койка Ювенса пустовала.

— Не бродил, а показывал одной девчонке самые красивые крыши.

— Ты же сегодня увидел, что с человеком может сделать толпа.

— Не волнуйся — я всегда или в толпе, или в том месте, о котором никто не знает.

Алиус еще раз увидел, какая пропасть разрасталась между ними. Он знал, что еще один вызов в социальную лечебницу грозит Изоляцией. Конечно, если удастся пережить изолятор, где годами успешно применяли методы работы с опасными для Гетто гражданами.

Про Изоляцию он слышал много разного, но мало конкретного и ничего хорошего. Сплошные слухи, которые поддерживали или опровергали друг друга. Эти сказки часто зависели от настроения тех, кто их распространял. Объединяло байки только одно важное заявление — обратного маршрута «Республика Гетто — Изоляция» не существовало. Это было путешествие в один конец.

Видимо, Алиус опять немного забылся в своих мыслях, потому что Ювенс уже спал. «Хватит думать…» Он посмотрел на себя в небольшой осколок зеркала размером с его лицо. Кровь на виске уже кое-где начала подсыхать. Нужно было смыть с себя всю грязь сегодняшнего дня.

Он снял грязный комплект формы. Прошел за занавеску и включил душ. Холодная вода очень скоро стала ледяной. Но он не почувствовал этого перехода, потому что снова боролся с подступающими мыслями.

Выйдя, Алиус погнал в душ и сонного Ювенса. Подросток нехотя согласился, но всем видом показал, что категорически протестует против таких бессмысленных процедур. После чего они легли на свои спальные места и заснули под новости «Голоса Гетто» о том, что Великий Интеллект «Центральный Посредник», Республика и Секторальные отделы контроля вместе со всеми гражданами горячо приветствуют третий день протестов. Под новости о том, что фабрики работают стабильно, а Система мироустройства не дает сбоев уже много лет.

Сон спрятал Алиуса от реальности всего лишь на несколько часов. Звуки от громких ударов по металлу грубо вырвали его из забытья.

Девять. Республика Гетто

Стук в дверь был настойчивым. Легко узнаваемые и грубые удары кулаком могли разбудить кого угодно. Алиус без всякого желания открыл глаза, но остался лежать на своем месте. Металл двери продолжал принимать на себя удар за ударом. Других бы напугал этот звук, но Алиус знал, что за ним не кроется ничего плохого.

— Алиус! Открывай! Я знаю, ты дома! Соседи тебя сдали. С твоим Днем!

Стучал дружище Фортис. Свело их детство, а взрослая жизнь только укрепила эту дружбу. Оба холосты. Оба за свободные отношения. Возможно, по Гетто уже бегали их дети, но мужчины об этом особо никогда не думали. Ведь пособие, которое полагалось всем детям, и Республиканские учреждения легко заменяли родителей. Республика заботилась о каждом своем человеке с первого дня его жизни.

С голода в Гетто умереть было невозможно. Без жилья тоже не останешься. Социальная Республика не бросала своих граждан наедине с их проблемами. Она присматривала за каждым, даже если кто-то считал себя уже совершенно самостоятельным.

Только об этом сейчас думал Алиус, игнорируя внешний шум.

Стук не умолкал. Еще не так давно он означал бы долгожданную встречу в питейной, но сегодня каждый удар доносился до него тяжелыми мыслями. И чем дольше кулак друга обрушивался на дверь, тем большим и все более невыносимым казался этот груз.

Стуку не было никакого дела до тягот одного из жильцов комнаты. Он уже разошелся вовсю: «Алиус, Алиус, Алиус».

— Я открою, — откуда-то сбоку прилетел сонный голос Ювенса.

Необходимость вынуждала подойти к двери лично.

— Я сам. Спи…

Десять. Республика Гетто

Фортис заполнил собой почти весь дверной проем. Широченный, массивный мужик — с какой стороны не посмотри. Плечи, грудь, челюсть и живот явно были позаимствованы у богатырей, которые сражались в постановочных схватках на центральной улице во время Дня Республиканского пособия.

Фортис был словно грубо вырублен из гранитной глыбы. Так грубо, что глыба фактически не изменилась. Выглядел гораздо старше своих лет. Виной тому — лысина и борода, которая топором свисала с нижней части лица уже года четыре, не меньше.

Обветренное, в паутине лопнувших капилляров лицо улыбалось. Глаза-щелки горели тем самым огнем, что не мог оставаться взаперти один. Несмотря на весь свой суровый облик, Фортис был добряком. Да, в порыве обиды он мог кому-то сломать несколько конечностей, но потом извинялся, корил себя, чувствовал вину, грустил и пил больше, чем обычно. А пил он обычно много. Габариты и здоровье позволяли такую роскошь.

— Уже успел где-то без меня напиться и проспал почти весь день? — спросил Фортис и не стал дожидаться ответа. — Поймали с утра залетных. Они ножами местную шпану пугали. Теперь долго будут вспоминать эту встречу. С чужаками наш двор суров. Не зря его называют главным двором в лучшем из Секторов. Мы — первые поселенцы и живем в исторической части Республики. Здесь все за одного!

— Привет, Фортис…

— Собирайся, уже вечер! Нужно хорошо выпить, чтобы ты весь год здоров был.

— Еще что-то интересное расскажешь? — нехотя задал вопрос Алиус.

— Нет. Скучно кругом, — Фортис попытался изобразить эту скуку на своем лице. — Протестовать надоело. К тому же со следующего года нам обещали увеличить пособие на 20 баллов.

— Это происходит каждый год, — поправил Алиус, удивившись новому наблюдению и очередной своей неожиданной мысли.

— Потому что мы каждый год этого добиваемся! Без протестов ничего бы не было, — разгорался Фортис.

— А вдруг ваши протесты на это не влияют?

— Ваши… Они наши! Протесты на все влияют. На все! — друг почти перешел на крик.

— Хорошо, хорошо… Ты только успокойся. Спорить не буду, — Алиус даже вжался куда-то назад в пространство комнаты.

— Ладно, собирайся и пошли, — сбавил эмоциональный накал Фортис. — Заседание клуба ждать не будет, пока ты тут несешь всякую чушь. Бери Ювенса с собой. Отметим.

— Ему только четырнадцать.

— А пить можно с тринадцати. Официально! И все благодаря протестам. Добились же три года назад!

— Он пока не хочет пить. По крайней мере — при мне. Хоть я несколько раз и предлагал.

Ювенс своим видом показал, что продолжит спать. Бессонная ночь и напряженное утро сказывались на его решении.

— Тогда ты собирайся, — настаивал Фортис.

— Я после лечебницы. Еще наркоз…

— Знаем мы лекарство от твоего наркоза. Пять кружек портера — сразу про него забудешь. Возражений не принимаю. Одевайся и пошли!

— Дай мне минуту, — сдался Алиус.

Одиннадцать. Республика Гетто

Снова громкая улица. Ветер бросал мелким дождем в лица идущих и стоящих без движения людей. Грязь тщательно замешивалась наступающими в нее ногами.

— Идем на Главную? — спросил Фортис, подставляя лицо мороси.

— Давай, — безразлично согласился Алиус.

Улица, к которой друзья пошли, чтобы «приземлиться» в питейной «Забой», не имела четкого названия. Жители района называли ее по-разному: Главной, Сороковой, Тупиковой, Простой. Кто-то даже обзывал Кривой. Но она была главной улицей района, как ни назови. В этом сходились все.

Алиус с Фортисом быстрым шагом проходили другие питейные и реже попадавшиеся магазины Сектора, которые практически ничем друг от друга не отличались. Поэтому смысла ходить куда-то далеко в поисках новых ощущений не было.

Главную улицу, как называли ее друзья, покрывал растрескавшийся бетон. Грязь с лужами разбавляли его в разных пропорциях в зависимости от участка. Кое-где прорастала серо-зеленая трава. Кое-где даже случались островки с одинокими, горбатыми и ржавеющими фонарями.

В этом улица походила на все остальные. Разве что была несколько шире. Другие отличия существовали в основном лишь в воображении граждан. Подобные особенности не являлись значительными и заметными глазу.

Стены высоток здесь были расписаны простыми мудростями. Большинство из них крутилось вокруг выражений: «Личный Посредник — твой личный помощник», «В протестах — правда», «Гетто своих не бросает» или «Стабильность Системы — стабильность каждого гражданина».

Самая яростная волна протестующих уже выдохлась, разбившись об усталость и бессмысленность, и теперь ее пена расползалась по койкам и питейным заведениям. Эти протестующие считались самыми отчаянными и опасными. Но с Фортисом можно не опасаться даже таких кровожадных ребят. Настоящая глыба, против которой мало кто решался выступить.

— Чего молчишь? — голос Фортиса врезался в поток назойливых мыслей, которые не оставляли Алиуса в покое.

— А чего говорить…

— И это верно. Зайдем в «Забой», там и наговоримся, — друг повысил голос, потому что они проходили рядом с работающим производством.

Некоторые фабрики продолжали функционировать в автоматическом режиме с загруженностью мощностей на 15—20% от обычного. Эти промышленные монстры издавали звуки, похожие на смесь гула и отдаленного грохота. Звуки казались такими привычными, что давно уже превратились для многих в белый шум.

Фортис на протяжении всего оставшегося пути тоже почти ничего не говорил. Он явно приуныл, хоть и пытался выглядеть бодряком. Видно было, что ему тяжеловато приходится. Глыбе срочно требовалось залить в себя хотя бы две кружки портера, чтобы вернуть прежнюю разговорчивость.

Благо питейная находилась недалеко. Если бы не ржавая и слегка светящаяся вывеска, украшенная тусклыми неоновыми трубками, то ее можно было спутать с подъездом одного из жилых домов.

— Наконец-то пришли! — взбодрился в предвкушении Фортис и сильно дернул на себя массивную железную дверь.

За ней слышались громкие голоса. Каждая компания пыталась перекричать другую. Внутри царили полумрак, дым, запах пота, дикий, местами весьма агрессивный смех и перегар.

Войдя, друзья заметили, что протестующие из первой волны точно уже выдохлись. Часть из них так напилась, что совершенно отказывалась совершать резких движений. Так что внезапное нападение им здесь не грозило. К тому же вдвоем с Фортисом они могли бы утихомирить тех редких альфа-самцов, которые сейчас находились в питейной.

Остальные посетители выглядели вполне миролюбиво, как и сама обстановка. Жестяные бочки служили столами, а железные ящики — стульями. Алиус с Фортисом прошли в самый дальний угол, где уже почти не оставалось свободных мест. Они застолбили бочку с двумя ящиками. Рядом стоял автомат с разливным портером.

— Сегодня ты угощаешь, — потирал руки Фортис.

— Конечно, — согласился Алиус и ввел четыре цифры на автомате.

Оплата в Республике производилась просто. В автоматах требовалось указать номер своего кошелька и код из четырех цифр. Подтверждалась оплата отпечатком любого из пальцев. Если пальцев не находилось, то нужно было просканировать сетчатку глаза. Никаких денег, даже цифровых. Никаких кошельков и карт, как в прошлой эре. Только номер и биометрия. Все операции совершал Великий Интеллект «Центральный Посредник».

Двенадцать. Республика Гетто

Две кружки горького портера на какое-то время вернули Алиуса из мрачного мира его мыслей. Фортис и вовсе расцвел. Раскраснелся. Он не говорил, а кричал. Громыхал обо всем подряд и о частностях: что портер с каждым годом все лучше, что питейные уже не те, что их поколение — уникальное, что их район — самый исторический.

На этом моменте Алиус прервал его и спросил:

— А откуда ты знаешь, что район исторический?

— Все это знают.

— И я?

— Конечно!

— Но откуда мы это знаем?

— От предков. Из школы. Из Единственной Книги Истории возникновения и развития созидательного социализма как феномена Республики Гетто, — выпалил Фортис длинное название, которое ему явно напомнил и продиктовал его «Личный Посредник».

— А кто написал эту книгу?

Фортис удивленно посмотрел на друга. В этот момент здоровяк смахивал на рыбу, которую оглушили ударом деревяшки:

— Как кто написал? Ее написала сама история Республики! Не люди же! У нас за историей следил и следит «Центральный Посредник». Если он не будет этого делать, то историю перепишут, как постоянно случалось в прошлой эре. «Центральный Посредник» прямо смотрит на вещи, на то, какие они есть. Тебя что в лечебнице по голове били? Совсем все забыл? — расхохотался Фортис.

— Видимо, совсем забыл … — Алиус находился в замешательстве, которое вновь и вновь подталкивало к мысли, что его «Личный Посредник» опять дал сбой. И сбой этот был очень серьезным.

— Хорошо, что у меня с головой все в порядке! — Фортис опять громко рассмеялся.

Алиус снова помрачнел. Его взгляд скользнул по залу и зацепился за одинокую фигуру в дальнем углу. В ней узнавался Кавус — заместитель начальника главного отдела контроля по их Сектору. Тут Алиус вспомнил, что почти все посетители питейных избегали Кавуса. Им не только его должность не нравилась, больше всего настораживал подход контролера к разговорам. Беседы Кавус вел странные, мало кому понятные. Заводил он разговоры куда-то далеко от сути вопроса.

О контролерах в Гетто местные граждане знали не так много. Было известно, что туда брали психологически устойчивых, прямых и простых, как ветка.

Кавус же выделялся — этот был странным, неприятным, пугающим. А самое главное — непонятным.

Фортис не обращал внимания на отсутствующий взгляд друга. Он в это время увидел своих партнеров по бойцовскому клубу. Те ввалились в питейную с громкой пьяной песней на матерных устах.

— Пошли к парням! — радостно крикнул Фортис и грохнул своим кулаком-кувалдой по жестяному полотну бочки, которая служила им столом.

— Ты иди. Я сейчас, — не отрывая взгляда от того места, где сидел Кавус, сказал Алиус.

Но этих слов его друг уже не слышал. Он быстро приближался к ревущей живой массе из таких же глыб, какой был сам. Эти глыбы слились в одну — огромную и шумную.

Алиус посмотрел в мутное содержимое своей кружки. Содержимое никакого интереса к нему не выказывало. Только попыталось отразить в себе лицо смотрящего. Безуспешно.

К бочке кто-то подошел. Это был Кавус. Жилистый, лысый, с острыми, как ножи конвейера на фабрике, носом и скулами. Большие уши на этом лице находились совершенно не к месту, но это их не смущало. Кавус был ровесником Алиуса, но выглядел старше. Его рот без намека на губы произнес:

— Добрый день. Пройдемте со мной в отделение для доверительной, теплой и дружеской беседы.

Требования контролеров Сектора следовало выполнять без лишних слов и уточнений — закон обязывал. Пусть даже конкретно это требование и звучало как дружеская просьба, лучше было не отказывать. Ведь грань между приказом контролера и его товарищеским предложением часто являла собой очень и очень тонкую материю, для невооруженного глаза — совершенно незаметную.

— Хорошо, — покорно ответил на просьбу контролера Алиус, выпив залпом оставшийся в кружке портер.

Через минуту они уже бодро шли по лужам к месту назначения. Кавус размышлял и иногда шутил на совершенно отстраненные от своей цели темы. Его спутник молчал, не думая ни о чем хорошем.

Тринадцать. Республика Гетто

Здание Секторального отдела контроля ничем не выдавало своего статуса. Оно будто копировало все прочие серые бетонные коробки Гетто. Отличали его лишь потрескавшаяся табличка и два служебных транспортных средства прямоугольной формы — уродливые и неуклюжие, как гробы на колесах.

Кавус быстро провел Алиуса на второй этаж, а затем по коридору — к одной из дверей.

В кабинете, который безапелляционно предлагался для доверительного разговора, царил обнаженный аскетизм. Стол, два стула — один, как позже выяснилось, подозрительно шатался, когда на него садились. С потолка сползала лампочка, повесившаяся от тоски на своем проводе. В воздухе смешался коктейль из затхлости и пыли.

Контролер завел своего собеседника внутрь, жестом указал на стул и, ничего не сказав, вышел. Дверь закрылась с тихим, но отчетливым щелчком. Алиус присел на стул. Стул от такой наглости пошатнулся.

Ожидание растянулось больше чем на час. Каждая минута плелась мучительно долго, превращая время в бесконечность.

Наконец Кавус вернулся. Он не стал сразу усаживаться на стул. Предпочел без лишней суеты мерить шагами свою часть комнаты — ту, что стол отделял от остального пространства, в котором притих его собеседник.

— Представьтесь, пожалуйста.

— Меня зовут Алиус.

— Алиус… — Кавус остановился, резко развернулся и посмотрел на своего собеседника, сложив руки за спиной. — Я знаю всех соседей по Сектору 7. В лицо, по именам и поступкам. Разумеется, знаком и с вами. Но регламент обязывает начать наш разговор с пустого, бессмысленного вопроса. Таков ритуал.

После этих слов уголки губ контролера плавно поползли вверх, сложившись в нечто, лишь отдаленно напоминающее улыбку. Он продолжал смотреть на своего собеседника глазами, которые были мутнее любого алкоголя в любой из питейных Гетто.

— Очень надеюсь на ваше понимание, дорогой друг.

— Все в порядке, — заверил Алиус, ладони которого уже захватил холодный пот.

— Прекрасно… Как уже говорил, у нас будет дружеская беседа. Ознакомительная и по возможности — доверительная. Более того — я не стану задавать вам вопросов. Буду ждать их от вас.

— У меня нет к вам вопросов.

Кавус опять сделал попытку улыбнуться и покачал головой.

— Вопросы есть всегда и у всех, — он оперся двумя руками о поверхность стола и наклонился к Алиусу. — Давайте я помогу. Представьте: вам нужно задать другу несколько важных вопросов, чтобы лучше разобраться в себе.

— Не очень понимаю, о чем вы.

— Допустим, с вами сегодня случилось нечто… странное. С этой аномалией вы остались наедине, будто изгой. Почему бы не поведать о ней своему другу? Не спросить совета? Возможно, вы не один такой.

— Так ведь это уже не вопрос, а рассказ какой-то получается, — удивился Алиус.

— Не следует путать рассказ с развернутым и сложным вопросом, — спокойным тоном парировал Кавус. — Давайте представим, что я ваш друг. Хотя тут и представлять ничего не нужно, потому что я ваш лучший друг, пусть вы об этом еще не подозреваете. Как лучшему другу, расскажите мне о сегодняшнем дне?

— День как день… — последовал весьма неуверенный ответ.

— Только ты почему-то грустишь. И вокруг все поют, только ты один молчишь… Это не панибратство, это я вам процитировал часть текста песни из прошлой эры. Ту часть, которая очень хорошо характеризует ваше нынешнее состояние.

— Не понимаю…

— Давайте возьмемся по-братски за руки и вернемся к отправной точке нашего разговора. Попробуйте начать свой развернутый рассказ, чтобы потом можно было задать интересующие вас вопросы.

— Сегодняшний день для меня ничем особым не выделялся… — Алиус ответил не вполне стройным голосом и зачем-то добавил. — И даже теперь не выделяется.

— Заметил, что у вас необычный стиль речи. Он в некоторых местах совсем не похож на те убогие словесные конструкции, которыми здесь принято бросаться в собеседников.

Тут Алиус понял, что ему не показалось. Его речь действительно изменилась. А вместе с ней и мышление. Оно и теперь не переставало постоянно подкидывать неудобные и страшные мысли. Одна из них прямо сейчас ему словно нашептывала: «Отрицай. Отрицай любые намеки на свое отличие от других».

— По мне, говорю теми же словами, какими говорил и раньше.

— Вероятно, последствия наркоза, — с ложным пониманием предположил контролер.

— Наркоза?

— Вас же сегодня в лечебнице им потчевали, если не ошибаюсь, — Кавус устроился на столе, свесив ногу.

Алиус почувствовал, как его правая нога под столом начала отбивать какой-то нервный и рваный ритм.

— Да, сегодня меня подлатали в лечебнице.

— Не тревожьтесь вы так — прямо лица на вас нет. Со всяким бывает. Ничего необычного, — в этот момент на физиономии Кавуса, вопреки напускной заботе, читалось обратное: тревожиться как раз стоит.

— А я и не тревожусь, — соврал Алиус. — Просто удивился, что вы в курсе.

— Я в курсе всего, что происходит с моими соседями. Мы живем в социальной Республике, Алиус. Основа всего по-настоящему социального — дело, а не громкие лозунги, граничащие со словоблудием. Так вот, за Гетто стоят реальные дела. Здесь нет никакого деления на классы, секты, сословия. Мы все в ответе друг за друга. Живем спокойно. Комфортно. Без страха за завтра. Правильно?

— Да.

— Вы ведь не боитесь за завтрашний день?

— Нет, — соврал Алиус. И впервые ощутил набегающий страх не только за завтра, но и за сегодня.

— Вот и я не боюсь. У нас стабильное пособие, стабильная работа. Никого не заставляют трудиться больше двух часов в день. Желаешь больше — пожалуйста. Нет желания — иди домой. Никто здесь никогда не останется без еды, одежды, комнаты и досуга, даже если захочет. Республика не позволит. Видите, я уже начал отвечать на ваши вопросы, хотя вы их и не задавали.

— Вижу.

— Раз уж заговорили о кругозоре…

— О кругозоре?

— От слова «вижу» до кругозора не так далеко, как кажется… — Кавус как-то предупредительно зло посмотрел на своего собеседника. — Теперь могу продолжить мысль?

— Конечно…

— Вот вы ни разу не были за пределами родного Сектора, а мне, знаете ли, очень интересно, что прямо сейчас творится в других Секторах. Про Изоляцию и вовсе молчу.

Алиус заинтересовался таким поворотом в разговоре и даже как-то приосанился на стуле:

— Вы бывали в Изоляции?

— Нет. Я люблю свой Сектор 7… Как и вы. Покидаю его очень редко — только по долгу службы. И покидая, в очередной раз четко для себя понимаю: наш Сектор — самый лучший.

— А вы что-то знаете про Изоляцию?

— Я? — контролер с наигранным удивлением посмотрел куда-то в пустоту кабинета. — Как бы вам сказать так, чтобы мои слова не расплескали свою суть по дороге…

Четырнадцать. Республика Гетто

Кавус поднялся со стола, чтобы присесть на пустующий стул. Он опять внимательно смотрел на Алиуса. Секунд сорок. Молча. Своим мутным взглядом. Потом резко и коротко улыбнулся, откинувшись на спинку стула. Та возмутилась своим скрипом на эту неожиданность. Затем последовали еще десять секунд молчания, которые завершил мечтательный вздох:

— Ах, Изоляция! Никто про это место ничего толком не ведает, но с радостью расскажет при случае. Я знаю, что она существует. Уверен, что лучше туда не попадать. А большего вам про нее и знать-то ничего не требуется. Ведь вы — отличный парень и никогда там не окажетесь.

— Понял, — Алиус произнес это тоном, который плохо скрывал разочарование.

— Ладно… Вижу, что вас совершенно не устроил такой пустой ответ. Просто я действительно ничего не знаю про Изоляцию, — Кавус развел руками для большей убедительности. — Говорят, что это мертвая зона города прошлой эры, которая протянулась на десятки километров. Вроде бы, последний раз опасного для Республики Гетто гражданина в том направлении вывозили лет тридцать назад. Оттуда действительно не возвращаются. Вот и все, о чем мне известно. А вы почему так бескорыстно и активно заинтересовались?

— Вы в разговоре подняли тему кругозора. Начали расширять границы нашего Сектора. Решил присоединиться и узнать, что за ними скрывается, — как будто не сам Алиус, а кто-то за него произнес эти слова.

— И опять. Какие обороты! С вами общаться — сплошное удовольствие, — почти искренне восхитился Кавус и тут же перешел на сухой тон. — Но знать вам больше ничего не нужно. Ведь повторюсь, никто в Изоляцию попадать не собирается.

— Почему же тогда про нее столько разговоров?

— А вот говорить про Изоляцию можно. Даже — полезно, дабы почаще напоминать самим себе, что туда попадать не стоит, — контролер опять сверлил Алиуса мутным взглядом. — Надеюсь, это понятно?

— Да.

— Итак, с первым вопросом мы достигли абсолютной ясности. Другие есть?

Кавус продолжал смотреть на своего собеседника в упор. В его взгляде читалась какая-то слабо выраженная надежда на то, что список вопросов у того далеко не исчерпан.

— Я даже не знаю… — растерянно и как-то немного смущенно начал Алиус.

— А знать ничего и не надо. Нужно спрашивать. Идет неделя протестов, а это значит, что можно замахнуться на многое. Если есть вопросы, то не стесняйтесь их задать.

— Про историю Республики могу спросить?

— Я вижу, что вы настроены серьезнее, чем кажется. Задавайте, — Кавус даже взбодрился.

— Нам говорят, что историю записывает «Центральный Посредник» для сохранения идеальной непредвзятости. Мы слышим, что лучше всего с этим справится именно Великий Интеллект, который через сложные программы довели до состояния абсолютной объективности.

— Это не вам говорят. Это так и есть.

Тон Кавуса не допускал возражений и ясно давал понять: тему пора закрыть, но Алиус не уловил такого прямого намека:

— Тогда еще один вопрос. Почему история Республики есть, но совершенно ничего не известно о том, что было до появления Гетто… Вернее, мы знаем, что существовали Средние века расцвета и темный двадцать первый век. А что было до и после, не говоря уже о конкретике?

— Был хаос. Нищета и разруха. Война всех против всех. Деградация общества — от элиты до низов.

— В школе об этом говорили, но без подробностей.

— Мне о деталях известно не более вашего, — спокойно оправдывался контролер. — Это опасная информация, доступная только «Центральному Посреднику» в зашифрованном виде. Даже если он даст сбой, никто не сможет ее прочесть. Система выдаст ее как шифр без ключа.

— Зачем же тогда хранить информацию, если к ней ни у кого нет и не будет доступа? — продолжал свое наступление Алиус.

— Почему ни у кого, — с искренним возмущением парировал Кавус. — «Центральный Посредник» — единственный, кто может объективно осмыслить эту информацию без вреда для себя. Он также может ее хранить, что доказывает — никто у нас историю не украл. Она всегда с нами и в надежных руках. Эта ноша не для людской психики.

— Но, мне кажется, если бы мы знали, как плохо жилось в прошлом, то вдвойне бы ценили наше счастливое настоящее.

— А вот это уже большая ошибка, — контролер помахал в разные стороны костлявым указательным пальцем. — Природа человека устроена таким образом, что он всегда будет недоволен своим текущим положением дел. Будет желать большего. Но штука ведь в том, что нельзя получить большего, не отняв его у кого-то.

— В смысле?

— Большее из ничего не появляется. Оно кому-то всегда принадлежит. В этом и заключается основная опасность. Агрессивные максималисты, гонимые жаждой все большей власти, становятся причиной гибели огромного количества людей. А ведь трагедия начинается с того, что кого-то не устраивает «хорошо». Ему обязательно нужно «лучше».

— Что плохого в том, если кто-то получит «лучшее»?

— Со временем «лучшее» опять превратится просто в «хорошее», а потом и вовсе станет «неудовлетворительным». Потребуется новый рывок. И так до бесконечности. Пока кто-то не оставит после себя ничего, кроме выжженной и погребенной под собственным пеплом земли.

— Допустим… — не сдавался Алиус.

— Не нужно ничего допускать, — довольно резковато оборвал его Кавус. — Ведь так и есть. Мы живем фактически в идеальном состоянии равновесия и гармонии с собственной и коллективной психикой. Мы будем всегда сыты, одеты, располагать крышей над головой, работать не как рабы, а как личности, которым требуется больше времени на себя.

— Но…

— «Но» здесь не к месту. — Кавус резко встал со стула. — На сорок четвертый день каждого месяца всем, без малейшего исключения, приходит пособие. Минута в минуту. Секунда в секунду. «Центральный Посредник» идеально пунктуален в любых вопросах, но особенно в вопросах заботы о гражданах. Ведь правда?

— Согласен… — Алиус неуверенно кивнул.

— Эта истина не нуждается в нашем согласии… Никаких денег в Гетто не существует. Есть балы, информация о которых сразу поступает во все автоматы Республики. Нам только нужно вводить свои данные и получать, что хотим. Никто никого не угнетает. Все свободны. Все равны. Все — одна большая, настоящая семья…

— Члены которой бьют друг другу лица во время протестов! — слова вырвались у Алиуса сами, против всякой воли.

— Какая настоящая семья и без эмоций, — спокойно улыбнулся Кавус. — Вы же сегодня на себе это прочувствовали.

— Да, один бок до сих пор болит.

— Как говорили в древности, до свадьбы заживет.

Кавус снова молча зашагал по кабинету. Выдержав паузу, он подошел к заколоченному окну. Из-за его спины вылетели слова:

— Алиус, я очень благодарен вам за этот чудесный разговор. Давайте встречаться чаще. В этом Секторе так мало по-настоящему содержательных собеседников.

— Даже не знаю, что на это ответить…

— Отвечать необязательно — просто выполняйте просьбу.

— Понял.

— А теперь вы можете быть свободны… Я проведу, — Кавус резко развернулся и прошел к двери, демонстративно распахнув ее. Затем сопроводил глазами собеседника, когда тот шел к порогу, выстрелив напоследок своим взглядом ему опять в самые зрачки. — До встречи, мой друг.

Когда Алиус вышел, Кавус подождал минуту, достал передатчик и произнес только одно слово: «Подтверждаю».

Пятнадцать. Республика Гетто

Алиус прошел к лестнице по короткому узкому коридору, спустился и вышел на улицу. Уже стемнело. Питейная находилась недалеко, но туда возвращаться катастрофически не хотелось. Фортис, скорее всего, уже дошел до той стадии опьянения, которая делала его бесполезным собеседником.

Невдалеке пронеслись подростки, которые кричали о последней большой ночи.

Действительно, домой сегодня можно было не спешить. Комендантский час вступал в силу только завтра и длился с десяти вечера до шести утра. Потом жди его отмены до следующей Недели протестов.

Но сейчас Алиус уже не видел в больших ночах никакой свободы. А ведь обычно он, как и многие граждане, использовал последнюю такую ночь, когда протесты улеглись, по полной: гулял до утра и купался в эйфории.

Сегодня ничего подобного прежнему желанию в нем не просыпалось. Наоборот — хотелось побыстрее скрыться с улиц. В ежемесячной традиции больше не удавалось распознать надежды на радость и важность. В ней не оставалось теперь никакого смысла.

— Эй, беглец! — раздался невдалеке знакомый голос.

Алиус обернулся на окрик. Приближающаяся глыба вышла на тусклый свет фонаря и превратилась в Фортиса. На удивление, друг еще очень даже хорошо держался на ногах.

— Ты куда пропал? Мне сказали, что ты вышел с этим… как его… с Кавусом. У тебя проблемы?

— Нет.

— А что он от тебя хотел?

— Поговорить.

— Ему что не с кем?

— Возможно.

— Странный он мужик, — Фортис бросил свою тяжелую руку на плечо друга.

— Наверное… — Алиус освободился из-под тяжелой руки, которая обрушилась на него. — Слушай, я в питейную больше не пойду. Нужно отоспаться.

— Как знаешь… Давай прогуляюсь с тобой до Большого перекрестка, а там сверну. Мне нужно заглянуть еще в пару питейных, где обычно собираются наши.

— Хорошо.

— Надеюсь, ты не забыл свой фонарь? — спросил Фортис.

— Нет.

— Отлично, потому что я свой не взял.

Фонари на улицах чаще всего были исключением, чем постоянным явлением. Да и эти одинокие металлические поганки вместо подобия освещения вечно подсовывали под царящую тьму какую-то невнятную халтуру. Они скорее выполняли символическую, историческую и декоративную роль.

Алиус закрепил на капюшоне маленький фонарь. Тот светил лучше всех своих больших собратьев, которые встречались по дороге.

Они поплелись домой. Через морось, грязь, темноту и третью, самую травоядную волну протестующих. Эти люди ограничивались многочасовыми стояниями с плакатами.

Друзья не видели, что за ними на безопасном для подозрений расстоянии следовали две фигуры. Те выплыли во тьму из Секторального отдела контроля почти сразу после того, как объекты отошли от здания.

По дороге Алиус и Фортис зашли в несколько магазинов самообслуживания. Купили питательных веществ в автоматах. Алиус обратил внимание, что все магазины в их Секторе были не просто похожими, а близнецами. Автоматы в них — тоже. Немного отличался лишь ассортимент продукции, хоть эти отличия и были косметическими.

Голод уже несколько часов как поедал Алиуса изнутри. «За весь день почти ничего не съесть. Когда такое было?» — пытался вспомнить он.

Дело в том, что после наркоза аппетит долгое время отсутствовал, а теперь вдруг как заявился вместе с чувством голода. Будь добр — встречай.

Он жадно отломил и быстро закинул в рот кусок пластины вещества №1. Тот оказался безвкусным и похожим на спрессованную бумажную упаковку, которую перед этим растерли в порошок.

В поисках прежнего любимого вкуса Алиус открыл бутылку с веществом №3. Сделал глоток — никакой разницы. Совершенно! Тот же отсутствующий вкус.

Руки потянулись к другим упаковкам. Он выдавил на пластину пастообразное вещество №4. Откусил. Потом вскрыл вещество №8 — засушенные ломтики. Попробовал и… Та же безвкусная дрянь. Даже голодный желудок не придумал этим веществам ничего похожего на вкус.

Рецепторы посылали в мозг очень неприятные сигналы. Разница между номерами веществ была лишь в текстуре: твердая пластина, мягкая паста, хрустящие кусочки. Но вкус — один.

«Получается, на фабриках просто придавали одной и той же безвкусной массе разные формы, чтобы эти формы имитировали разнообразие? А граждане Гетто, как и он раньше, принимали эту имитацию за истину», — пронеслось в голове у Алиуса.

Мысли не останавливались. Нанесли еще один удар, вновь причинив боль, но уже не физическую, а какую-то другую. Страдало сознание.

— Ты чувствуешь разницу? — Алиус вспомнил, что с ним рядом шел Фортис и резко повернулся к нему с набитым ртом.

— Что?

— Разницу во вкусе чувствуешь?

— Тебе точно в лечебнице голову проломили, — Фортис остановился. — Конечно, есть разница. Номер один на вкус не похож на номер четыре. Там пластина, а тут — паста. Ты перепил, что ли?

Алиус понял, что никто в Гетто не знает, как производятся эти питательные вещества. А главное — из чего. Какое влияние они оказывают на организм, тоже никого особо не интересовало. Что уж говорить про алкоголь.

Кто-то словно накачивал его голову новыми вопросами.

— Ладно, забудь. Показалось.

— Ты решил съесть все, не отходя от магазина? — спросил Фортис.

— Весь день не ел.

— Тогда понятно. Ты сегодня какой-то странный.

— Слушай, а почему мы никогда не интересовались, что на самом деле едим?

— У тебя сегодня вопросы, как у сопляка из младшей школы. Едим мы питательные вещества. В них весь комплекс витаминов. Если не пить круглосуточно самый дешевый джин, то можно спокойно дожить до пятидесяти лет.

— Но из чего состоит питательное вещество?

— Какая разница, если ничего другого нет, а все живы и здоровы. К тому же вкусно и всегда по карману, — сказав это, Фортис запихнул себе в рот полпачки пластин и быстро проглотил их.

— Но…

— «Но» будет потом, а сейчас — мне налево. И я этому рад, ведь ты достал своими вопросами, — Фортис опять рассмеялся. От всей души. Он ничего не умел делать наигранно.

Друзья разошлись на одном из одинаковых перекрестков, почему-то называющимся Большим.

Две фигуры, следующие за ними, разделились.

Через несколько минут Алиус стоял у своего подъезда. Только он хотел взяться за ручку, как дверь сама со скрипом поползла в его сторону. Из темноты навстречу вышла тень в черной униформе. Мужчины практически столкнулись в проеме. Секунда замешательства — и разошлись. Человеческая тень пропала в ночной тьме. Запомнилась только странная походка. Как будто нога травмирована.

«Контролер в нашем подъезде — таком удаленном от центра Сектора?» — спросил себя Алиус, а потом отбросил странную мысль: «Наверное, показалось. В контролеры не берут с физическими отклонениями…»

Уставший и зацикленный на странностях сегодняшнего дня, он мгновенно забыл об этом случае, не успев даже еще подняться на свой этаж. В голове по-прежнему безраздельно хозяйничали «оккупанты» и «чужаков» не подпускали.

Комната ожидаемо встретила его не только пустотой, но и тишиной. Ювенса в ней не было. Мальчишка максимально использовал ночи в период отсутствия комендантского часа. Наверное, опять какую-то из девочек пригласил погулять по крышам. А может — и вчерашнюю. «Год прошел, а как вырос…»

Алиус разделся и смыл ледяной водой холодные капли дождя с лица и рук. Включил «Голос Гетто» и лег на койку. Засыпал он под обрывки фраз: «юбилейная Неделя протестов проходит успешно…», «житель Сектора 7 отработал на фабрике 8 часов, установив новый рекорд по продолжительности трудового дня…», «Республиканское пособие со следующего года будет увеличено…», «через месяц Центральный Посредник покорит очередное новое поколение…»

Он быстро заснул, а в это время внизу его дома из тьмы вновь вынырнул хромой человек в черной контролерской униформе.

Шестнадцать. Республика Гетто

Эта ночь проходила намного спокойнее предыдущих. Протесты вымотали Сектор 7. Большинство протестующих залегло в своих комнатах. Самые идейные — забылись в питейных заведениях. Остались только пустые улицы с редко попадавшимися людьми, которые куда-то шли, а их встречали грязь, ветер и дождь. Эта троица природных явлений не просто хозяйничала, она царила здесь — в успокоившемся Секторе 7.

Пока почти все граждане спали в своих блоках, здание Секторального отдела контроля бодрствовало. Его продолжали заполнять входящие с улицы силуэты. Тусклый свет окон неуверенно и точечно пытался разбавить тьму. Этот свет зажигался все в новых и новых бойницах, в тех, что не были заколочены. Здание набирало былую мощь, которую несколько растеряло за время проходившей Недели протестов.

В эти дни контролеры вмешивались в происходящее только в самых крайних случаях. Таких было два: если протестующие хотели взять штурмом отдел или выйти за пределы Сектора. Тогда текущая Неделя протестов сразу аннулировалась, а следующие три — не проводились.

Но граждане Гетто были людьми законопослушными и мудрыми, поэтому одного такого случая, который произошел двадцать семь лет назад, им вполне хватило в качестве урока. Говорят, тогда изоляторы были набиты битком.

В кабинетах здания главного Секторального отдела рождались редкие сонные слова. Они вылетали вместе со звуками, чтобы тут же почить. Но некоторые слова и целые фразы были чего-то, да значащими. Где-то они перерастали в продолжительные диалоги. Таким местом оказался один из кабинетов.

— Ты уверен?

— Полностью.

— Такого не было уже очень давно.

— Такого не было никогда.

— В смысле?

— Здесь совсем другие симптомы. Он не сходит с ума, а начинает интересоваться окружающим миром. Словно «Личный Посредник» вместо фильтрации опасной информации начал обучать его на подсознательном уровне.

— С чего ты это взял?

— Он сначала говорит незнакомые ранее слова, а только потом через доли секунды понимает их значение. Здесь налицо зачатки опаснейшего для жителей Республики вируса — критического мышления. Однажды этот вирус уже погубил цивилизацию. Распространился как чума. Выжег все.

— Ситуация очень похожа на случай из дела №547, который наши коллеги зафиксировали в 2102 году.

— Не совсем. Это какой-то новый уровень.

— Почему ты так решил?

— Чтобы стать равным ему собеседником, мне пришлось запросить изменения настроек фильтрации «Служебного Посредника», согласно протоколу.

— И?

— Думал, получу отказ, но ошибся. «Служебному Посреднику» дали доступ к этой базе знаний. Только поэтому я смог провести ознакомительный допрос.

— О чем говорили? Докладывай!

— Разговор записан и отправлен «Центральному Посреднику», — Кавус посмотрел на начальника отдела Обезуса — грузного и хмурого, с заплывшими от тяжести занимаемой должности глазками.

Лицо начальника до этого момента не выражало почти никакой заинтересованности в разговоре. Сплошная имитация. Причем, довольно-таки плохая. Ее можно было спутать с попыткой удержать глаза открытыми, когда они самовольно закрываются в результате недосыпа.

— Я правильно понял, что о сути разговора знают только этот парень и «Центральный Посредник»?

— Все верно. Через изменение настроек меня перевели в режим ретрансляции, а потом лишь передали поверхностное резюме беседы и диагноз. Я сразу передал сигнал вам.

— А вот это уже интересно. Такой способ сбора информации подтверждает, что наш с вами гражданин очень опасен.

— А можно, пожалуйста, поподробнее?

— У тебя нет доступа к этому уровню. Скажу лишь, что по его делу прислали отдельный регламент. — Обезус демонстративно налил себе в стакан воды из графина.

— Вас понял!

— Теперь расскажи мне о нем?

— Так…

— Что так? Дело поднял?!

— Да.

— Так докладывай! — громогласно разразился Обезус.

— Родителей уже нет в живых. Холост.

— Другая родня?

— Почти никакой, кроме усыновленного подростка. Живут вместе. Волноваться о нем, кроме этого пацана и друга-пьяницы, будет некому, — Кавус как волк смотрел в глаза своему начальнику.

— С одной стороны — это прекрасно, а с другой — печально. Прекрасно, потому что существенно облегчает нам задачу…

— А в чем печаль?

— В том, что таких граждан мало.

— Мало?

— Если ты посмотришь вокруг, то увидишь сплошные заросли многодетных. Рожают детей: пятерых, шестерых, семерых. Одного за другим. Потом старшие дети воспитывают младших. Граждане обрастают теми, кому небезразлична их жизнь. Ненужными для нашей работы родственными связями. Лишними глазами и ушами. Ты понимаешь, на что я намекаю? — лицо Обезуса наливалось одним из пунцовых оттенков.

— Господин начальник… — успокаивающим тоном проговорил Кавус.

— Что, господин начальник?! Как работать в таких условиях? Как подчищать за собой? Ты представляешь, сколько нужно людей, чтобы убрать за собой все следы? Раньше ведь как было: произошел сбой — гражданина вывозим и после работаем с двумя-тремя его близкими. А сейчас — слишком много становится у всех этих самых близких, с которыми потом нужно работать! Контролеров же больше не становится! — почти кричал рот на пунцово-бордовом лице Обезуса.

— Должен вас предупредить, что затрагиваете опасную для Гетто тему… Если продолжите… Буду вынужден передать эту информацию «Центральному Посреднику».

— Передавай или не передавай, а ситуация остается опасной. У нас перенаселение. А кругом Изоляция… — Обезус откинулся на спинке стула. Этот диалог начинал его утомлять.

— Не заставляйте меня… — фактически прошипел Кавус.

— Ладно, забыли.

— Спишем на переутомление.

— Ага, не каждый выдержит спать на рабочем месте столько, сколько я.

Начальник Обезус даже как-то криво улыбнулся после этих слов. Кавус выждал несколько секунд и спросил:

— Указания будут?

— Сплошь и рядом. За это можешь не беспокоиться.

— Готов выполнять.

— Но сначала несколько вопросов.

— Слушаю.

— Отклонения в его роде были?

— Один случай — у деда по материнской линии, но тогда эти проблемы с «Личными Посредниками» не считались уникальными, — спокойным голосом начал объяснять Кавус. — Технологии находились на экспериментально зачаточном уровне. Психика потенциально опасных граждан сильно и часто конфликтовала с системой. Граждане пытались вмешиваться в ее работу, ведь тогда «Центральный Посредник» предоставлялся всем в виде импланта.

— И что дальше?

— Потом потенциально опасные граждане в основном сходили с ума или выдворялись в Изоляцию и там теряли рассудок.

— Еще какие-то аномалии случались?

— В остальном род абсолютно чист, стандартен и всячески безвреден для Республики Гетто.

— Допустим, что это погрешность, но исключать другого развития событий не будем.

— Конечно, — сказав это, Кавус инстинктивно начал подниматься.

Обезус еле заметным жестом усадил его на место:

— Кто уже стал свидетелем странностей этого Алиуса? Проще говоря, кто с ним сегодня общался?

— Врач и санитар в лечебнице. Его друг — Фортис. Приемный сын Ювенс. Я.

— Причем тут ты. Ты — контролер. А вот по поводу граждан список неполный.

— Я кого-то упустил?

— Мы должны исключить любую теоретическую возможность. Поэтому список нужно дополнить учителем младшей школы, который напал на объект.

— Есть…

— Добавь туда всех, кто его потом избивал или наблюдал за избиением. Не забудь посетителей питейной.

— Так точно.

— С его другом, приемным сыном, учителем и медиками поработают в изоляторе. Для остальных — щадящий режим. Отправим в лечебницу, где подправят настройки их «Личных Посредников».

— А что делать с ним самим?

Обезус внезапно перешел на сухой официальный тон:

— У вас нет доступа к этой информации. И у меня его тоже почти нет. Я сейчас являюсь только лишь исполнителем поступающих сверху указаний.

— Понял. Могу идти? — Кавус встал.

— Можешь, но сначала слушай, — Обезус так же внезапно избавился от официоза. — После твоего сообщения сотрудники уже осмотрели территорию у его дома и сам подъезд. Времени у нас мало. Завтра он из очень опасного может превратиться в чрезвычайно опасного.

— Понял…

— Поэтому строго следуем регламенту. Ты свою работу выполнил. На трое суток отправляешься домой. Спишь и всячески отдыхаешь.

— Меня отстраняют от дела?

— Мы строго следуем протоколу и регламенту, не забывай. Ты выступил в роли ретранслятора. Это достаточно напряженная для организма и психики роль. Нужен покой, а само дело передается в Республиканский отдел контроля.

— Теперь ясно, — в голосе Кавуса проскользнула едва заметная досада.

— Раз ясно — выполняй, — скомандовал Обезус.

Семнадцать. Деловой Центр

Длинные и мощные гребки рассекали воду в бассейне. Мышцы работали, как механизм машины. Они держали ритм: вдох — гребок — выдох.

Только широкие плечи и часть спины нарушали идеальную гладь воды, разрушая ее спокойствие.

Умная система пентхауса периодически сигнализировала через динамики о его состоянии. Ежедневная утренняя тренировка уже подходила к завершению, как вдруг в ее привычный ход ворвалось срочное сообщение. Грависа через 43 минуты ждали в Башне номер два Делового Центра.

Он остановился у края и поднялся из воды. Его словно высеченный из графита профиль гармонично вписывался в интерьер. Сила, заточенная в теле атлета, еще только начинала успокаиваться после интенсивной тренировки. Холодные глаза оставались спокойны. Взгляд, привыкший к объективному анализу, выражал уверенность. Мозг был готов к ежедневному расчленению реальности на причины, следствия и последствия.

Голову Грависа покрывала идеально подходящая под его лицо прическа, сплетенная из черных волос, которая сохраняла свою форму при любых обстоятельствах. Само же лицо не обнажало никаких намеков на эмоции.

Он тщательно, до последней капли, вытерся полотенцем, чтобы не оставлять никаких следов на полированном камне подогреваемого пола, потом пошел в душ.

Пентхаус представлял собой панорамный большой кокон в небоскребе-великане — идеальном снаружи и внутри. Это был его личный пентхаус. Его личный бассейн. Его личный комфорт. Панорама настраивалась в зависимости от показателей физического и психологического состояния, которые собирала умная система. Эти панорамы были идеальнее всякой реальности. Сейчас Гравису предлагалось любоваться горным озером, но он его не замечал.

Давно ему не приходилось сталкиваться с таким уровнем срочности. Случилось что-то очень серьезное. Собирали всех акционеров. Значит, вопрос будет касаться продукта. И ничего хорошего ждать не следует.

Через 10 минут Гравис уже был одет: серая водолазка обтянула торс, брюки такого же цвета практически идеально шли к ногам, а мягкие туфли рационально сочетались с выбранным гардеробом.

Все пространство пентхауса наполнял собой минимализм, оставивший достаточно места для свободы и пустоты: стеклянные стены предназначались только для нескольких экранов разного размера, из мебели — лишь самое необходимое. Интерьер не содержал в себе ничего лишнего и уж точно — не нес никаких эмоций.

Главный инженер посмотрел на себя в большое зеркало. В отражении показался человек, состоявший из сплошных мышц, уверенности и исключительной рациональности. Текущая реальность для него была пусть и сложным, но понятным механизмом. Гравис металлическим голосом скомандовал:

— Покажи мне все последние и важные новости Делового Центра в соответствии с текущими настройками.

«Личный Посредник» передал ему структурированный отчет с актуальной информацией.

Причиной чрезвычайного собрания оказалось отклонение первого уровня в Республике Гетто. Такой инцидент мог обойтись очень дорого не только команде инженеров, но и всей компании.

Ситуация представлялась сложной и нестандартной. Гравис пока не мог объяснить себе причин случившегося, а ведь уже очень скоро их придется объяснять самим Акционерам.

Но он справится. Будет убедительным. Никаких эмоций, только анализ произошедшего, только слаженный тандем из мыслей и непоколебимых доводов. Он, безусловно, выберет лучшую из возможных моделей поведения, которую определит на основе имеющихся на данный момент вводных.

Восемнадцать. Республика Гетто

Утро пришло не одно, его сопровождала головная боль, сильная, как хватка Фортиса. Серость за маленьким, словно бойница в отделе контроля окном, пробивалась в комнату тонкой струйкой. Алиус больше не мог спать. Мысли. Мысли. Мысли. Они гнали его из постели, несмотря на усталость после вчерашнего дня.