Бесплатный фрагмент - Последний человек

— Процедура очистки окончена, — прозвучал женский голос искусственного интеллекта, и дверь в жилую капсулу разгерметизировалась.

— Спасибо, — тяжело выдохнув, поблагодарил я программу. Поднял свёрток и вошёл внутрь.

Тёплый, чуть приглушённый свет зажегся с открытием двери, а на панели напротив тут же появилась карта галактики с мигающими точками-колониями. Рядом, на соседнем экране, вокруг своей оси крутилась Земля с иссиня-чёрными морями и океанами и с песочного цвета пустынными материками.

Пусть мне и стукнуло три дня назад семьдесят восемь лет, я не мог вспомнить Землю иной. Той зелёной цветущей планетой, что осталась на старинных фото и в тысячах фильмов. Похожую красоту можно было встретить в далёких колониях, а Земля… Похоже, её конец я наблюдал своими глазами.

К концу 24 века мусор и токсичные отходы загрязнили природу до предела, и началось вымирание всего живого. В считанные годы погибли больше половины зверей и птиц, растений и рыб, насекомых. Затем, будто этого было мало, начал стремительно истощаться озоновый слой, и делом времени стала минута, когда космическая радиация прорвётся в атмосферу. Ситуация выходила из-под контроля, надежда исправить что-либо своими силами таяла на глазах, и назревало самое тяжёлое решение в истории человечества.

Двадцать лет назад, в 2394 году, совет Звёздной Федерации приказал покинуть столичную планету до тех пор, пока природа не восстановится сама. Либо навсегда, если все же Земля погибнет. Всё командование перебралось на Терра Нову — самую развитую из полутора тысяч колоний.

Вместо миллиарда последних землян командование оставило на Земле тысячу сторожей. Тех, кто добровольно вызвался наблюдать за процессом восстановления. Можно было обойтись и автономными станциями: андроиды собрали бы сведения гораздо точнее и оперативнее, но общественность не могла смириться с тем, что на Земле не останется людей.

Сторожам соорудили капсулы в крупнейших городах мира, обеспечили таблетированными питательными веществами и субстратом на ближайшие полторы сотни лет, а также снабдили искусственными деликатесами вроде кофе и шоколада для повышения морали. Медицинскими станциями для поддержания здоровья и молодости на клеточном уровне была оборудована каждая капсула, так что при лучшем исходе сторож мог прожить на Земле сотню лет, а то и больше.

Одним из сторожей был я, пятидесятивосьмилетний инженер, только-только закончивший разработку новой фабрики на Плутоне. Это казалось хорошим способом уйти от всех проблем. Пожить в одиночестве, подумать о вечном, а потом, когда контракт через двадцать лет кончится, вернуться к работе. Но я представить себе не мог, как будет тяжело просыпаться каждый день и видеть пустынную мёртвую планету.

Я часто бродил по улицам Москвы и не понимал, как такое возможно. Ни единой живности, ни тончайшей зелёной травинки. Когда мне было двадцать восемь лет, я оставил этот город шумным, суетливым, пусть не без проблем, но живым. А теперь не мог пройти без скафандра по тем местам, что поселились в моём сердце на полочке с названием «Детство. Отрочество. Юность».

Сложно было не только мне. За первые десять лет мы потеряли половину сторожей, ещё через пять лет нас осталась лишь сотня. А сегодня… Сегодня нас было только десять человек. Кто-то погибал по неосторожности, забыв об опасности, несколько человек умудрились заболеть и не воспользоваться медицинской станцией вовремя. Но большинство сходили с ума. Они твердили, будто слышат голоса родных и видят лица друзей в иллюминаторах. Это было самым страшным испытанием — их беспрерывно взывали милые сердцу люди, и от этого сдавались все без исключения. Кто раньше, кто позже, но все рассказывающие о галлюцинациях вскоре покидали капсулу без скафандра.

Поначалу большие потери возмущали командование. Они, сидя в тепле и уюте на Терра Нове, окружив себя помощниками и секретарями, верещали от негодования. Считали нас ни на что не способными и называли неадекватными тупицами. Но жаренный петух заглянул к ним в гости раньше, чем к нам на замену были отправлены «адекватные люди». Одна за другой стали вымирать колонии. То неизвестная болезнь выкашивала всё население в считанные недели, то колонисты принимались воевать на уничтожение между собой. Одним словом, неприятности появились куда более важные, и на нас просто не осталось времени.

Впрочем, и с этими важными делами справиться у командования не получалось. Постепенно из полуторы тысяч колоний осталась всего сотня крупнейших, а разорванные производственные цепочки обернулись серьёзным экономическим кризисом. Что уж там говорить о каких-то сторожах? Нам перестали отвечать три года назад, оставив один на один со своими проблемами.

Каждый день с тех пор я следил за картой галактики и со странным щемящим чувством ждал, когда потухнет очередной эфир. Колонии редко успевали даже сигнал бедствия отправить. Просто трансляция заканчивалась, и точка гасла. Сегодня таких было сразу две планеты, что оставило безлюдным восточный рукав галактики.

— Андрей, — раздался голос искусственного интеллекта, оторвав меня от раздумий, — есть входящий звонок из Лос-Анджелеса. Будете разговаривать?

— Да, включай громкую связь.

— Привет, сосед! — тут же на экране с планетой развернулось новое окно и показалось лицо Майкла. Смуглый парень с другого края света, единственный из всех, кто до сих пор умел улыбаться. Привычка сильнее депрессии, что ли? — Чё как?

— Неплохо. Сходил прогулялся, в Большой Театр заглянул.

— О, круто! У нас тоже много больших театров. А как ваш называется? А за кулисы лазил?

Я не понял, шутил ли он, но на первый вопрос решил не отвечать.

— Нет, что мне за кулисами делать? Я же не актёр какой, да и на балерину не очень-то смахиваю.

— Зря, очень зря. Я бы полазил. Знаешь, у нас в Голливуде полно сцен.

— Да, я помню. В первый же день…

— В первый же день туда отправился, и знаешь что?

— Знаю, ты в восторге.

— Вот именно, старик, я в восторге! Они там столько всего наснимали, что куда не наступишь, по-любому это место в каком-нибудь ф��льме было. И это круто, старина, серьёзно, невероятное впечатление. Помнишь тот фильм, где они сначала поцеловались, а потом забыли об этом? Ну вот, я на той скамейке посидел, представляешь?

Майкл говорил так быстро, что не будь нейросети, я бы ни слова не понял. Да и так не особо успевал за потоком его мыслей.

— Видимо, это была лучшая скамейка в твоей жизни?

— Ну, вроде того. Но вид там уже совсем не тот. Знаешь, когда видишь чёрный океан и высохшие деревья, сложно поверить, будто это то же, что и в фильме.

— Наверное, потому я старые фильмы и не люблю.

— Да-да, я эти слова через раз слышу. Ты, кстати, нашёл ту пластинку? Кажется, Магомаев, да?

— Как раз сегодня в одной антикварной лавке отрыл.

— А вот это я никак не пойму. Зачем тебе это старьё? В фонде культуры есть всё, и притом в отличном качестве, а ты бегаешь и ищешь то, чему на свалке уже лет двести, как быть пора.

— Ну, ты же искал скамейку из фильма… Какого? Сорок третьего года?

— Две тысячи сорок второго.

— Тем более.

— Ладно, уел. Твоя взяла. В любом случае, это лучше, чем уйти в себя и окончательно спятить. Ты ведь не собираешься? — Майкл быстро погрустнел, отвёл взгляд от камеры, а речь его растеряла прыть, став тяжеловесной и неповоротливой.

Он хотел об этом поговорить, но не знал, как начать. Вчера одиннадцатый сторож Самир из Каира не вышел на связь. Он уже две недели слышал, как его зовёт отец и младший брат, а во время последнего звонка и вовсе разговаривал больше с ними, чем со мной. Было ясно, что надолго его не хватит, но оттого не менее оглушительным стало молчание на следующий день. Я послал дрон и нашёл тело Самира перед входом в его капсулу.

— Иногда ночью я просыпаюсь от того, что слышу чей-то голос, — признался я. — Тогда бывает очень страшно. Но вскоре приходит понимание, что это всего лишь кошмар, и мой рассудок пока здоров. Уж не знаю, насколько меня хватит, но галлюцинаций пока нет.

— Это радует… Хотя слово какое-то тупое для нашей ситуации.

— И не говори.

— Старик, ты помни главное: чтобы не случилось, я готов тебя выслушать. Что угодно, в любое время. Главное — не слушай все эти голоса, их не существует.

— Майк, всё в порядке. Пока я могу это сказать абсолютно точно. Но ты и сам, если что… Ну, ты знаешь.

— Знаю, старина, ты всегда на связи. Просто… нас так мало осталось, и когда уходит ещё один, это как нож в сердце.

— Это точно…

— Ладно, иди слушать свою пластинку, а я пока с данными разберусь.

— Как у тебя там? Без изменений?

— Только к худшему. Даже не представляю, сколько ещё мы будем следить за разрядкой атмосферы. Надоело, честное слово.

— И мне, Майк. И мне.

Лицо Майкла исчезло с экрана, но я долго ещё смотрел в ту же точку. На земной шар, совершающий очередной оборот вокруг своей оси.

Такие разговоры были лучшей поддержкой, на которую я мог рассчитывать, но после них на душе становилось неимоверно тяжело. Словно камень, висевший на шее, увеличивался вдруг в разы. Или это облегчение принимало неожиданный вид? В любом случае, я до сих пор жив, и это куда важнее, чем минутная тоска.