Бесплатный фрагмент - После тридцати

Кристин Эванс
После тридцати

Глава 1

Луч солнца, пробившийся сквозь щель между плотными шторами, упал прямо на веко, заставив Алину поморщиться и нехотя открыть глаза. Она потянулась, ощущая под пальцами шелк дорогого постельного белья, и первая мысль была тепло-ленивой: «День рождения». Тридцать. Круглая, основательная, неумолимая цифра.

Она повернулась на бок, ожидая увидеть спящее лицо мужа, почувствовать тепло его спины, но место рядом было пусто, простыня холодная. «Андрей уже встал», — мелькнуло в голове, и легкая тень удивления скользнула по ее лицу. Он любил понежиться в выходные, а сегодня суббота. Возможно, готовит сюрприз. Эта мысль заставила ее улыбнуться и сесть на кровати.

Комната дышала безупречной роскошью, которую они с Андреем создавали годами: дизайнерские обои, картина модного московского художника на стене, идеально отполированный паркет. Их спальня, их крепость, их доказательство самим себе, что они всего добились правильно и вовремя. Алина обняла себя за плечи, чувствуя легкую дрожь прохладного утра. Тридцать. Это звучало как приговор и как новая веха одновременно. Вчера еще была молодой перспективной девушкой, а сегодня… сегодня стала женщиной в самом расцвете сил. Именно так она и решила себя называть.

Она встала и босиком прошла в просторную ванную комнату с мраморными столешницами и хромированной сантехникой. Воздух пах дорогим цветочным гелем для душа Андрея. Она включила свет, и яркие led-лампы безжалостно озарили ее лицо. Алина автоматически наклонилась к зеркалу, как делала это каждое утро последние несколько месяцев, проводя беглый аудит.

Кожа все еще была хороша, ровная, матовая, ухоженная. Но… она прищурилась. Да, вот они. Еле заметные, но неумолимо проступающие лучики вокруг глаз. «Гусиные лапки». Несколько лет назад она бы назвала их «морщинками смеха», теперь же в них чувствовалась неумолимая поступь времени. Они появлялись не только когда она смеялась, но и просто щурилась от солнца или, как сейчас, вглядывалась в свое отражение с легкой тревогой.

— Ничего, — прошептала она себе, включая воду. — Крем с ретинолом, пару раз к косметологу… Все поправимо.

Она взвесилась. Цифры на электронных весах замерли, показав на полтора килограмма больше, чем всего полгода назад. Алина смахнула показания, сделав вид, что не заметила. «Метаболизм после двадцати пяти замедляется, это нормально», — твердила она себе мантру, вычитанную в глянцевом журнале. Но сейчас, в день тридцатилетия, эта «нормальность» резанула как что-то обидное и личное.

Она приняла душ, завернулась в мягчайший белый халат и вышла на кухню, ожидая увидеть там Андрея за приготовлением завтрака или хотя бы с кружкой кофе. Но кухня была пуста. Изысканный аскетичный минимализм, ничего лишнего. Только на центральном острове стояла ваза с роскошным букетом белых орхидей и скромной открыткой. Сердце Алины екнуло от приятного предвкушения. Она потянулась к открытке.

«Алине, с днем рождения. Цветы не могут сравниться с твоей красотой. А.»

Коротко. Лаконично. Без лишних сантиментов. По-андреевски. Она почувствовала легкий укол разочарования. Почему не «люблю»? Почему не «моей принцессе»? Они всегда общались таким легким, слегка ироничным тоном двух успешных людей, которые не позволяют себе лишнего пафоса. Но сегодня, в тридцать лет, ей вдруг захотелось чего-то теплого, душевного, даже немного слащавого. Как в начале их отношений.

Она вздохнула и поставила открытку обратно. Нечего раскисать. Она сама себя прекрасно поздравит. Достала баночку дорогого итальянского джема, любимый сыр, сварила кофе в новой кофемашине, которую они купили неделю назад и которая все еще казалась немного чужой. Одиночество за завтраком в собственной квартире показалось ей странным и немного грустным.

Раздался звонок в дверь. Алина встрепенулась. Наверное, курьер с подарком от Андрея! Или он сам решил так оригинально обыграть свой уход с утра? Она поправила халат и побежала открывать.

На пороге стояла Катя, ее подруга со времен университета, сияющая как тысяча солнц и сжимающая в руках огромный, пестрый, пахнущий настоящей жизнью букет ромашек, подсолнухов и каких-то полевых цветов, и коробку с тортом собственного приготовления.

— С днем рождения, моя тридцатилетняя! — Катя ворвалась в прихожую, обняла Алину так, что затрещали кости, и втолкнула в ее идеальный интерьер свой развеселый хаос. — Ну что, чувствуешь тяжесть прожитых лет? Мудрость накатила? Готовь скорее кофе, я умираю рассказать, что Ванька отчудил в саду!

Катя была полной противоположностью Алины. Не замужем, работала ландшафтным дизайнером, носила яркие платья с этническими узорами, смеялась громко и заразительно, и абсолютно не переживала по поводу своих сорока лишних килограммов и морщин, которые уже вовсю лучились у ее карих глаз. Она называла их «картой счастливых моментов».

Алина, несмотря на легкий внутренний протест против этого вторжения в ее утро, не могла не улыбнуться. Катина энергия была заразительна.

— Спасибо, Кать. Ты как всегда вовремя. Андрей с утра исчез, видимо, готовит сюрприз, — сказала Алина, наливая подруге кофе.

— О, сюрпризы! Это здорово! — Катя уселась на барный стул, разглядывая стерильную чистоту кухни. — У вас тут как в музее современного искусства. Можно дышать? Я боюсь крошку уронить.

— Прекрати, — рассмеялась Алина. — Рассказывай про Ваньку.

Они болтали несколько минут. Катя рассказывала забавные истории про своего сына, про новых клиентов, про то, как чуть не залила соседа снизу, устраивая фонтан на его участке. Алина слушала, кивала, но часть ее мозга была там, за дверью, в ожидании звонка или шагов Андрея. Где он? Почему не отвечает на сообщения?

— Ты вся в облаках, — прервала ее монолог Катя. — Ждешь принца на белом мерседесе?

— Просто странно. Обычно в такие дни мы вместе завтракаем, строим планы на вечер.

— Расслабься! Мужчинам тоже хочется романтики. Наверняка готовит что-то грандиозное. Может, даже предложение обновит! — подмигнула Катя.

Алина скептически хмыкнула, но внутри что-то дрогнуло. Обновление предложения… Новое кольцо… Почему бы и нет? Они были на подъеме, их брак казался прочным, как гранитная плита. Правда, в последнее время Андрей стал немного отдаленным, часто задерживался на работе, стал больше внимания уделять телефону. Но она списывала это на стресс от нового проекта. Он же архитектор, у них всегда дедлайны и нервные клиенты.

Проводив Катю, Алина наконец решила позвонить Андрею сама. Трубку взяли не сразу.

— Алло? — его голос прозвучало немного напряженно, на фоне слышался уличный шум.

— Андрюш, привет. Где ты? Исчез с утра.

— Дела, — ответил он немного скомкано. — Подготовка к твоему празднику. Ты же не забыла, что мы ужинаем сегодня в «Ла Сьело»?

Конечно, она не забыла. Самый модный и дорогой ресторан города со звездой Мишлен. Столик нужно было бронировать за полгода.

— Как я могу забыть? — улыбнулась она в трубку. — Я уже думаю, что надеть.

— Надень то синее платье. «Ты в нем неотразима», — сказал он почти машинально.

Они поговорили еще пару минут, разговор был каким-то деловым, будто они обсуждали не день рождения, а предстоящее совещание. Алина положила трубку с чувством легкой, но настойчивой тревоги. Что-то было не так. В его голосе не было тепла, не было того волнения, которое обычно бывает, когда человек готовит сюрприз. Была какая-то… отстраненность.

Она попыталась отогнать от себя дурные мысли. «Сама себя накручиваю. Возрастное. После тридцати буду искать во всем подвох», — пошутила она сама с собой и отправилась выбирать платье.

Весь день прошел в приятной суете. Звонили родители, коллеги, подруги. В социальных сетях сыпались поздравления. Она отвечала, благодарила, но все это время внутренне ждала. Ждала, когда вернется Андрей, ждала его настоящего, теплого поздравления, ждала объяснения его утреннего исчезновения.

К пяти часам она была уже готова. Синее платье, рекомендованное Андреем, сидело на ней идеально, подчеркивая стройную фигуру. Правда, пришлось втянуть живот и на секунду поймать себя на мысли, что еще год назад это не потребовалось бы. Она нанесла безупречный макияж, стараясь не акцентировать внимание на тех самых «гусиных лапках», а, наоборот, отвлечь внимание на глаза и скулы. Результат ей понравился. Да, это была она. Новая, тридцатилетняя, взрослая, элегантная, сексуальная женщина.

В шесть тридцать раздался звук ключа в замке. Сердце Алины забилось чаще. Она вышла в прихожую, стараясь выглядеть непринужденно и прекрасно.

Андрей был в своем самом лучшем костюме, темно-сером, от Hugo Boss, с идеально завязанным галстуком. В руках он держал еще одну коробку, на этот раз от ювелирного бренда. Он улыбнулся ей, но его улыбка показалась Алине натянутой, до боли знакомой — той, что бывает у него на важных переговорах.

— С днем рождения, дорогая, — он протянул ей коробку и поцеловал в щеку. Его губы были холодными.

— Спасибо, — прошептала она, принимая подарок. Внутри лежали изумительные серьги с сапфирами, точно под цвет ее платья. Невероятно дорогие, безупречного вкуса. И абсолютно бездушные. Такие, какие он дарил партнерам по бизнесу на Новый год.

— Андрей, они великолепны… — начала она.

— Рад, что нравятся. Ты прекрасно выглядишь. Машина уже ждет внизу.

В лимузине он был молчалив, смотрел в окно, отвечал односложно. Алина чувствовала, как тревога сжимает ее горло все сильнее. Она болтала о пустяках, о звонках от друзей, о Кате, о проекте на работе, но сама слышала фальшь в своем голосе.

— Андрей, с тобой все в порядке? — не выдержала она наконец. — Ты какой-то не такой сегодня.

Он повернулся к ней, и в его глазах она увидела не привычную усталость, а что-то другое. Решимость? Страх?

— Все в порядке, Аля. Просто много работы. Давай сегодня просто получим удовольствие, хорошо? — Он взял ее руку и на секунду сжал свою ладонь стала теплее, и это немного успокоило ее. Может, правда, просто устал.

Ресторан «Ла Сьело» был, как и ожидалось, полон. Тихую музыку заглушал негромкий гул изысканных разговоров, пахло трюфелями и дорогим кофе. Их провели к лучшему столику с видом на ночной город, искрящийся миллионами огней. Андрей заказал шампанское, не спрашивая ее мнения.

Они чокнулись.

— За тебя, — сказал он. — За твои тридцать лет. Пусть все будет так же… идеально.

Он произнес это слово с какой-то странной интонацией.

Ужин протекал тягуче и неестественно. Андрей говорил о новых тенденциях в архитектуре, о сложностях с подрядчиками, о планах на покупку загородного дома. Обо всем, кроме них самих. Алина чувствовала себя как на допросе с пристрастием, где нужно играть роль счастливой жены успешного человека.

Когда подали десерт — изысканный шоколадный мусс с золотой пыльцой и свечкой-единичкой, — Андрей вдруг глубоко вздохнул и отставил свою чашку с кофе.

— Аля, нам нужно поговорить, — сказал он тихо, но так, что его слова прозвучали громче любого крика в шумном зале.

Ледяная струя пробежала по ее спине. Она поняла. Она поняла все. Эту его отстраненность, холодность, деловой тон. Это не усталость. Это что-то другое. Что-то непоправимое.

— Говори, — выдавила она, и ее голос прозвучал хрипло и незнакомо.

Он посмотрел на нее, и в его глазах она наконец увидела то, чего так боялась — мучительную, невыносимую жалость.

— Это очень трудно сказать… — он замялся, впервые за все годы, что она его знала, выглядел потерянным и несобранным. — Я не знаю, как… Я встретил другую женщину.

Мир не рухнул. Он замер. Звуки ресторана ушли в никуда, превратившись в глухой, равномерный гул в ушах. Огни города за окном поплыли, расплываясь в мазки света. Алина смотрела на него, не в силах пошевелиться, чувствуя, как ее красивое, выдержанное лицо застывает в маске непонимания.

— Что? — это было даже не слово, а выдох.

— Ее зовут Вика. Она… она молодая. «Она работает в нашей фирме стажером», — он говорил быстро, глотая слова, не смотря ей в глаза. — Это вышло случайно… Но теперь… Теперь все иначе. Она ждет ребенка. Моего ребенка.

Каждое слово било ее по лицу, как пощечина. Молодая. Стажер. Случайно. Ребенок. Она услышала свой собственный хохот, резкий, истеричный, неуместный в этом храме высокой кухни.

— Ребенка? — переспросила она, и смех ее оборвался. — Ты говоришь мне о ребенке в день моего тридцатилетия? Это и есть твой сюрприз?

— Аля, прости… Я не хотел сегодня… Но я не мог больше врать. Мы должны были разойтись цивилизованно. Ты же умная, взрослая женщина. Ты все поймешь.

Слово «взрослая» прозвучало как самое страшное оскорбление. Именно сейчас, когда она пыталась примириться со своим возрастом, он использовал его как кинжал. Ты взрослая, смирись. А она молодая, поэтому ей можно все.

Она смотрела на его красивое, выхоленное лицо, на дорогой костюм, на сапфировые серьги, лежащие на столе рядом с ее сумочкой, и не узнавала его. Это был не тот мужчина, за которого она вышла замуж. Это был чужой, жестокий и трусливый человек.

— Уходи, — прошептала она, глядя куда-то мимо него, на темное стекло, в котором отражалось ее собственное, вдруг постаревшее и абсолютно разбитое лицо.

— Аля…

— Уходи! — ее голос сорвался на крик, и несколько официантов обернулись на них.

Андрей помрачнел. Он кивнул, отодвинул стул, положил на стол свернутую салфетку.

— Я оплатил ужин. Машина ждет тебя внизу. Я… Я переберусь к другу на пару дней. Потом поговорим. О квартире.

О квартире. Их общей квартире, которую они выбирали вместе, в которую вкладывали душу. Он говорил о ней, как о бизнес-активе, подлежащем разделу.

Он ушел. Не оглядываясь. Прошел между столиками своим уверенным, легким шагом успешного человека, который только что избавился от надоевшей проблемы.

Алина сидела одна за столиком у окна. Перед ней догорала свечка на изысканном десерте, который теперь казался куском глины. Официант с жалостливым видом подошел предложить еще шампанского, но она лишь отрицательно качнула головой.

Она подняла глаза и посмотрела на свое отражение в темном стекле. Тридцатилетняя женщина в дорогом синем платье с идеальной прической и макияжем. И с глазами абсолютно опустошенного, преданного, разбитого человека. Ее первый день после тридцати начинался с того, что ее идеальная жизнь дала трещину, и из этой трещины на нее смотрело беспощадное, одинокое будущее.

Глава 2

Она не помнила, как спустилась вниз, как села в лимузин, запах кожи салона и ароматизатора воздуха с запахом «морского бриза» заставил ее сглотнуть подступающую тошноту. Шофер, профессионально бесстрастный, спросил куда ехать, и она автоматически назвала адрес. Их адрес.

Дорога домой была похожа на перемещение в кривом зеркале. Огни города, которые еще час назад казались ей гирляндой к ее празднику, теперь были слепы и бездушны. Они мелькали за стеклом, не неся никакой радости, лишь подчеркивая глубину ее падения с этого олимпа успешной и благополучной жизни.

Машина плавно остановилась у знакомого подъезда. Шофер открыл ей дверь.

— Разрешите проводить? — вежливо спросил он.

— Нет, — выдавила Алина. — Спасибо.

Она вышла и постояла несколько секунд, глядя на освещенные окна их — нет, уже его — квартиры на восьмом этаже. Там было темно. Андрей еще не вернулся. Или уже не вернется сегодня. Она подняла голову, и холодный ветер забрался под подол ее легкого платья, заставив ее вздрогнуть. Она была одна на пустынной ночной улице с крошечной сумочкой в руке, в которой лежали ключи от чужой теперь жизни, телефон и та самая коробочка с сапфировыми серьгами — плата за семь лет совместной жизни и обесцененную верность.

Лифт поднимался наверх с противным, монотонным гудением, которое она раньше никогда не замечала. Дверь открылась на их этаж, тихий, застеленный дорогим ковролином коридор. Ее каблуки отчаянно громко стучали по полу, нарушая царящую здесь благополучную тишину.

Ключ повернулся в замке с привычным щелчком. Она вошла внутрь и замерла на пороге. В квартире пахло тишиной, одиночеством и едва уловимым ароматом его одеколона, который теперь резанул ее, как пощечина. Все здесь было таким же, каким она оставила несколько часов назад: идеально чисто, безупречно, стерильно. Только теперь эта безупречность казалась ей обманчивой декорацией, за которой скрывалась грязь, измена и предательство.

Она сбросила туфли, не ставя их аккуратно на полку, как делала всегда, и прошла в гостиную. Ее взгляд упал на их общую фотографию в серебряной рамке на камине. Они смеялись, обнявшись, на фоне океана. Это было два года назад на Мальдивах. Он смотрел на нее тогда с таким обожанием, что ей казалось, этого запаса любви хватит на всю жизнь. Как же она ошибалась.

Сначала она просто стояла посреди комнаты, не в силах пошевелиться. Потом по телу прошла мелкая, нервная дрожь. Она подошла к бару, налила себе полный бокал коньяку, дорогого, выдержанного, который Андрей берег для особых случаев. Она выпила его залпом, не смакуя, не чувствуя ни вкуса, ни аромата. Алкоголь обжег горло, но не согрел ледяную пустоту внутри.

Потом начались слезы. Не тихие, изящные слезы обиды, а настоящая, животная истерика. Она рыдала, стоя на коленях посреди гостиной, раскачиваясь и выкрикивая в тишину бессвязные слова, полные боли, гнева и непонимания. Она рвала на себе платье, это дурацкое синее платье, которое он так хвалил, словно пытаясь содрать с себя кожу, на которую пал его лживый, предательский взгляд. Сапфировые серьги выпали из сумочки и покатились по паркету, затерявшись где-то в тенях. Она не стала их искать.

Она плакала до тех пор, пока у нее не пересохло горло и не опухли глаза. Потом истерика сменилась апатией. Она сидела на полу, обхватив колени, и смотрела в одну точку. Мысли путались, не желая выстраиваться в логическую цепочку. «Молодая стажерка. Вика. Ребенок». Эти слова бились в ее сознании, как пойманные в ловушку птицы, разбиваясь о стены черепа.

Она не знала, сколько времени просидела так. Часы на стене тикали, отсчитывая секунды ее старой жизни, которая безвозвратно уходила в прошлое. За окном начало светать. Серые, безрадостные лучи утреннего солнца пробились в комнату, безжалостно освещая ее заплаканное, размазанное тушью лицо, ее помятое платье, ее абсолютное поражение.

Она заставила себя встать. Ноги были ватными. Она дошла до спальни и упала на кровать, на его сторону, вдохнув запах его подушки. И снова зарыдала, уже тихо, безнадежно, уткнувшись лицом в белый накрахмаленный хлопок.

Она проспала беспокойным, прерывистым сном, полным кошмаров. Ей снилось, что она бежит по длинному коридору, а все двери заперты, и она слышит за спиной его смех и молодой, звонкий девичий смех. Проснулась она с тяжелой головой и с ощущением, что кто-то выжег ей всю внутренность каленым железом.

В квартире по-прежнему было тихо. Андрей не появлялся. Она доплелась до кухни и включила кофемашину. Механические, привычные движения немного успокоили ее. Она пила кофе, стоя у окна и глядя на просыпающийся город. Люди спешили на работу, строили планы, жили своей жизнью. А ее жизнь остановилась.

Зазвонил телефон. Она вздрогнула, уронив кружку. Кофе растекался по идеально отполированному мрамору столешницы темной, уродливой лужей. На экране горело имя «Катя». Алина смотрела на него, не решаясь ответить. Как она сможет рассказать? Как выдавит из себя эти слова? Но телефон звонил и звонил, настойчиво, требовательно.

— Алло? — ее голос прозвучал хрипло и чуждо.

— Ну, как ты? Как прошел вечер? Он подарил тебе остров в океане? Ты вся в бриллиантах? — посыпались вопросы Кати.

Алина молчала. Она не могла говорить. Она просто стояла и смотрела на кофейную лужу, растущую на столешнице.

— Аля? Ты меня слышишь? С тобой все в порядке?

— Он ушел, — прошептала Алина. — Ко мне. Он ушел от меня.

На другом конце провода повисла гробовая тишина.

— Что? — наконец выдавила Катя. — Что ты сказала? Это какой-то дурацкий розыгрыш?

— Он нашел себе другую. Молодую. Она ждет от него ребенка, — слова выходили сами, ровно, монотонно, как будто она читала сводку новостей о незнакомых людях. — Он сообщил мне это вчера в ресторане. За десертом.

Последовала очередная пауза, после которой раздался оглушительный, яростный вопль.

— Да он больной ублюдок! Тварь подлая! Где он?! Я ему сейчас глаза выцарапаю! Где ты? Дома? Я сейчас же выезжаю!

— Нет, Кать, не надо, — слабо запротестовала Алина. — Мне нужно… мне нужно одной.

— Одна ты там сойдешь с ума! Молчи и не двигайся! Я уже еду!

Через полчаса раздался исступленный звонок в дверь. Алина открыла. На пороге стояла Катя, с растрепанными волосами, в растянутом домашнем свитере и с огромным пакетом, из которого торчали пачки пельменей, банки с солеными огурцами и бутылка дешевого вина.

— Вот, — она протянула пакет Алине. — Это на первое время. Пока не оклемаешься. А теперь веди меня на кухню и рассказывай все. Не упуская ни одной мерзкой детали.

Она втолкнула Алину в квартиру, скинула ботинки и прошла на кухню, как прокурор на место преступления. Увидев лужу засохшего кофе, она вздохнула, нашла тряпку и вытерла ее одним точным движением.

— Садись, — приказала она. — Говори.

И Алина заговорила. Сначала медленно, с трудом подбирая слова, потом все быстрее, срываясь на слезы, снова замолкая, чтобы перевести дух. Она рассказала все. Про холодное утро, про странный разговор по телефону, про ужин, про его слова, про свой стыд и свое унижение. Катя слушала, не перебивая, ее лицо становилось все мрачнее, а кулаки сжимались.

— Ну вот и хорошо, — отрезала Катя, когда Алина замолчала, исчерпав себя. — Мусор сам вынесся. Тебе не пришлось бы мыть полы годами, чтобы вычистить эту грязь. Ребенок… — она с презрением фыркнула. — Классика. Седина в бороду, бес в ребро. И ведь повезло же стерве, забеременела сразу. Прикипела к золотому тельцу на всю жизнь.

— Он сказал… о квартире, — тихо добавила Алина. — Что мы должны «разойтись цивилизованно». И что она записана на его мать.

Катя вскочила, как ужаленная.

— Что?! Да как он смеет! Да я его… Мы ему такую «цивилизованность» устроим! Он что, думает, ты тут семь лет жизни потратила на обустройство этого муравейника, чтобы он тебя выкинул, как старую ветошь? Юрист! Сразу же найти адвоката! Он тебе должен будет алименты выплачивать до конца дней, сволочь!

— Какие алименты? «У нас нет детей», — с горькой усмешкой сказала Алина.

— Так он же тебя содержал! Ты ради его карьеры свою притормозила! Ты ему и дом, и уют создавала! Это тоже считается! Он тебя обеспечивал, а теперь бросил! Это моральный и материальный ущерб! — Катя ходила по кухне, как разъяренная тигрица. — Нет, мы так не оставим. Ни за что.

Но Алина лишь мотала головой. Ей было все равно. На деньги, на квартиру, на месть. Ей было больно, унизительно и бесконечно одиноко. Все, чего она хотела, — это свернуться калачиком и умереть.

— Я не могу здесь оставаться, — прошептала она. — Я не вынесу этих стен. Они меня задушат.

Катя остановилась и посмотрела на нее с внезапной трезвостью.

— Ты права. Сидеть здесь и ждать, когда он соизволит явиться за вещами — себя не уважать. Собирай самые необходимые вещи. Поедешь ко мне.

— Но у тебя же одна комната и Ванька… Я не хочу вас стеснять.

— Замолчи! — отрезала Катя. — Мой диван твой диван. Пока не найдешь что-то свое. Давай, шевелись!

Покорная, как автомат, Алина побрела в спальню. Она открыла гардероб и снова почувствовала тошноту. Рядом висели его костюмы и ее платья. Они касались друг друга, и это казалось ей теперь кощунством. Она схватила первую попавшуюся дорожную сумку и начала машинально складывать в нее все, что попадалось под руку: футболки, джинсы, нижнее белье. Ее пальцы наткнулись на шелковую ночнушку, подаренную Андреем на прошлый день рождения. Она швырнула ее в угол, как паука.

Она собрала вещи для умывания, косметику, несколько книг, которые стояли на ее тумбочке. Ее взгляд упал на еще одну общую фотографию в рамке. Они были в горах, загорелые, счастливые. Она схватила рамку и с силой швырнула ее об стену. Стекло разбилось с громким, удовлетворяющим хрустом, рассыпавшись по полу тысячей осколков.

Катя, услышав шум, вбежала в комнату.

— Вот! Правильно! — одобрила она. — Зло нужно выпускать, а не копить в себе. Еще чего-нибудь разбей?

Алина покачала головой. Приступ ярости прошел, сменившись новой волной апатии.

— Я готова, — сказала она глухо.

Она окинула взглядом спальню в последний раз. Это было прощание. Не с мужем — с иллюзией, в которой она жила все эти годы. С иллюзией любви, стабильности и счастливого будущего.

Они вышли из подъезда в промозглый полдень. Алина села в старенькую, видавшую виды иномарку Кати, и та тронулась с места.

— Главное — не оглядываться, — сказала Катя, будто угадав ее мысли. — Впереди только лучшее. Поверь мне. После дождя всегда бывает радуга. Даже если этот дождь из говна и палок.

Алина не ответила. Она смотрела в боковое стекло и видела, как уплывает назад ее прежняя жизнь — роскошная, нарядная и абсолютно фальшивая, как декорация.

Квартира Кати была полной противоположностью ее аскетичного жилища с Андреем. Здесь пахло пирогами, красками и детством. Повсюду были разбросаны игрушки, на стенах висели яркие, наивные рисунки Вани, на полках теснились книги, сувениры из поездок и горшки с комнатными растениями. Здесь было тесно, уютно и по-настоящему.

— Ваня у мамы, так что можем реветь вволю, — объявила Катя, запирая дверь. — Размещайся. Диван раскладывается. Ванная там, полотенца в шкафу. Чайник уже кипячу.

Алина поставила сумку посреди комнаты и беспомощно огляделась. Этот милый хаос давил на нее, вызывая панику. Здесь не было ни одного прямого угла, ни одного предмета, стоящего строго на своем месте. Здесь была жизнь, настоящая, неуправляемая, и она была к ней не готова.

— Я… я, пожалуй, прилягу, — сказала она.

— Ложись, — кивнула Катя. — Я тебя не трону. Поспи. Тебе сейчас только это и нужно.

Алина не стала раскладывать диван, просто упала на него лицом в подушку. Она не спала. Она лежала и слушала, как на кухне звенит посуда, как Катя разговаривает по телефону с клиентом, договариваясь о встрече. Обычная жизнь. Которая шла без нее.

Вечером Катя накормила ее пельменями и заставила выпить ромашковый чай. Алина ела механически, не чувствуя вкуса. Потом Катя усадила ее перед телевизором и включили какой-то старый, дурацкий комедийный сериал. Алина не смеялась. Она сидела, укутавшись в плед, и смотрела в экран пустыми глазами.

Поздно вечером зазвонил ее телефон. На экране горело имя «Андрей». Алина вздрогнула и уронила телефон, словно обожглась.

— Дай сюда, — Катя подхватила аппарат. — Алло? — ее голос стал ледяным и опасным. — А, здравствуйте, многоуважаемый папаша. Освободились от воспитания будущего наследника? Что тебе нужно? Она не может подойти… Нет, я не передам… Знаешь, что ты можешь сделать? Ты можешь идти… ой, да очень далеко. И не звонить сюда больше. Все вопросы — через нашего адвоката. Какого адвоката? А вот какого-нибудь очень злого и беспринципного. Спокойной ночи.

Она положила телефон на стол и удовлетворенно хмыкнула.

— Приехал, видимо, домой, а птичка-то улетела. Теперь пусть понервничает. Молодец, что не стала с ним говорить. Сейчас он будет давить на жалость, рассказывать, как он запутался, как он несчастен, как он хочет все исправить. Бла-бла-бла. Стандартная программа самцов, попавшихся на измене.

Алина молчала. Глупая, слабая часть ее все же ждала этого звонка. Ждала, что он скажет, что это был ужасный розыгрыш, что он передумал, что он любит только ее. Но он не любил. И это было единственной правдой.

Ночью, в темноте, на неудобном раскладном диване, ее снова накрыло. Она тихо плакала, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить Катю. Слезы текли по вискам и капали на чужую подушку. Она чувствовала себя такой одинокой, такой ненужной, такой выброшенной за борт жизни. Ей было тридцать лет. Ее брак рухнул. Ее карьера была под угрозой — кто будет всерьез воспринимать женщину, которую бросили ради молоденькой? Ее тело менялось, предавая ее, обрастая ненужными килограммами и морщинами. Впереди была только пустота.

Она встала и на цыпочках прошла в крошечную ванную. Включила свет и вздрогнула от своего отражения. Запухшее, бледное лицо. Красные, опухшие глаза. Растрепанные волосы. В этом человеке из зеркала не было и следа от той ухоженной, уверенной в себе женщины, которой она была всего вчера утром.

Она подошла ближе, упершись руками в раковину. Она всматривалась в свое лицо, ища в нем то, что могло так разонравиться Андрею. Вот они, морщинки. Глубже, чем вчера. Вот второй подбородок, намечающийся от слез и стресса. Дряблая кожа на шее. Она была развалом. Руиной.

«Взрослая женщина», — снова прозвучал в памяти его голос. Да, именно. Взрослая, немолодая, никому не нужная женщина, которую променяли на свеженькое, молодое тело, способное родить ему сына.

Она тихо ахнула, отшатнулась от зеркала и опустилась на крышку унитаза, снова рыдая, уже беззвучно, сотрясаясь всем телом от беззвучных, удушающих спазм. Депрессия, темная и липкая, как смола, затягивала ее с головой. Она не видела выхода. Не видела смысла вставать с этого дивана, жить дальше, что-то менять.

Она была сломлена. И самое ужасное, что она сама себя в этом винила. Недостаточно красивой. Недостаточно молодой. Недостаточно интересной. Не смогла удержать. Не смогла родить. Не смогла стать той, кого бы не предали.

Она вернулась в комнату и упала на диван. За окном медленно светало. Начинался новый день. Первый день ее жизни после Андрея. После тридцати. Он был серым, безнадежным и пугающим. Она закрыла глаза, желая только одного — чтобы это все оказалось дурным сном. Но это был не сон. Это была ее новая, горькая реальность.

Глава 3

Дни сливались в одно бесформенное, серое пятно, лишенное смысла и временных ориентиров. Алина жила на раскладном диване Кати, как потерпевшая кораблекрушение на крошечном необитаемом островке посреди океана собственного горя. Она почти не вставала, не отвечала на звонки с работы, игнорировала сообщения от немногих подруг, которые, видимо, уже успели узнать о ее позоре.

Ее мир сузился до размеров этой заставленной комнаты: до дивана, до экрана телевизора, который вечно работал на фоне, показывая какие-то бессмысленные сериалы, и до холодильника, который стал ее главным врагом и единственным утешителем.

Депрессия, которую она поначалу ощущала как острую, режущую боль, теперь превратилась в нечто иное — тяжелое, вязкое, аморфное существо, которое поселилось у нее внутри, пожирая ее по кусочкам. Она не плакала больше. Слезы иссякли, оставив после себя пустыню абсолютного безразличия. Ей было все равно. На все.

Катя пыталась бороться с этим. Она будила Алину по утрам, заставляла ее принять душ, готовила завтраки. Но Алина выполняла все это механически, как запрограммированный робот, а потом снова возвращалась на диван, завернувшись в плед, и уставлялась в телевизор, не видя и не слыша ничего.

— Аля, ну давай хоть куда-нибудь сходим. В кино? На прогулку? — уговаривала ее Катя вечером, возвращаясь с работы.

— Не хочу, — глухо отвечала Алина, отворачиваясь к стене.

— Так нельзя. Ты сгниешь тут заживо.

— Уже сгнила.

Единственным, что хоть как-то отвлекало ее от невыносимой реальности, была еда. Вернее, не еда, а сам процесс поглощения пищи. Это был животный, инстинктивный порыв заткнуть ту дыру, что зияла у нее внутри, залить хоть чем-то ту черную пустоту, которая разъедала ее изнутри.

Она ела все подряд, без разбора, не испытывая голода, не получая удовольствия от вкуса. Целые пачки печенья, банки соленых огурцов, хлеб, обильно намазанный шоколадной пастой, остатки вчерашнего ужина. Она наедалась до тошноты, до тяжести в желудке, которая хоть как-то отвлекала от тяжести на душе. Потом ей становилось плохо, она лежала, страдая от изжоги и ненависти к себе, и давала себе слово больше никогда этого не делать.

Но проходило несколько часов, и она снова брела к холодильнику, движимая слепой, неконтролируемой силой. Ее тело, и без того начавшее изменять ей еще до кризиса, теперь мстило ей с удвоенной силой. Кожа стала сальной, на лице высыпали прыщики от сладкого и жирного, весы, на которые она все же встала однажды утром, показали пугающую, невозможную цифру. Она прибавила почти пять килограммов за эти несколько недель. Пять килограммов стыда, отчаяния и потери контроля.

Однажды утром Катя, уходя на встречу с заказчиком, положила ей на тумбочку листок с номером телефона.

— Это мой знакомый, хороший психолог. Позвони ему, Аля. Договорись о встрече. Тебе нужна помощь. Профессиональная.

Алина молча взяла листок и сунула его под подушку. Она не верила, что какие-то разговоры смогут помочь. Ее боль была слишком физической, слишком реальной.

Она пыталась читать, чтобы отвлечься, но буквы расплывались перед глазами, не складываясь в слова. Она включала музыку, но любая мелодия казалась ей чужой и раздражающей. Даже сон не был спасением — она просыпалась посреди ночи от собственного храпа, который появился из-за лишнего веса, и лежала в темноте, слушая, как храпит на раскладушке Ваня, которого Катя забрала от матери, и чувствовала себя в ловушке в этой чужой, слишком тесной и слишком шумной жизни.

Единственным, что хоть как-то цепляло ее внимание, были звонки от Андрея. Он звонил раз в несколько дней, настойчиво и холодно. Катя сначала брала трубку и отшивала его, но однажды Алина все же взяла телефон сама. Ей вдруг показалось, что она должна услышать его голос. Что, может быть, в нем она найдет хоть каплю того, что чувствовала сама.

— Ну что, одумалась? — спросил он без предисловий. — Готова к цивилизованному диалогу?

Его голос был ровным, деловым. В нем не было ни капли сожаления или вины.

— Что ты хочешь, Андрей? — устало спросила она.

— Я хочу решить вопрос с квартирой. Ты понимаешь, что тебе там больше не жить? Тебе нужно съезжать. Я готов предложить тебе денежную компенсацию. Вполне адекватную.

— Ты выгоняешь меня из моего дома? — прошептала она, чувствуя, как ком подкатывает к горлу.

— Это не твой дом, Алина, — холодно парировал он. — Юридически он принадлежит моей матери. А морально… Морально он никогда не был твоим, если уж на то пошло. Ты просто в нем жила. А теперь ситуация изменилась. Мне нужно думать о будущем. О своем ребенке.

Каждое его слово было ударом ножа. Холодным, точным, безжалостным.

— Ты не можешь так поступить, — слабо попыталась она возразить.

— Могу. И поступаю. Я отправлю тебе на почту проект соглашения. И номер счета для перевода денег. Изучи. Если устроит — подпишем и разойдемся мирно. Если нет… — он сделал паузу, и в его голосе прозвучала явная угроза, — тогда будем решать все через суд. А там, сама понимаешь, ты можешь остаться и без денег. У тебя же есть работа, ты самостоятельная женщина. А у Вики… у Вики скоро будет ребенок на руках.

Он положил трубку. Алина сидела с телефоном в руке и смотрела в стену. В ее голове звенело. Он не просто бросил ее. Он вычеркивал ее из своей жизни с беспощадной эффективностью, как стирают ненужные файлы с компьютера. Их общий дом, их общая история, семь лет жизни — все это превращалось в «адекватную денежную компенсацию».

В тот вечер она снова наелась до отвала. Катя принесла домой пиццу, и Алина умяла почти целую одну, заедая ее шоколадными пряниками и запивая сладкой газировкой. Потом ей стало плохо, и она всю ночь пролежала в ванной, мучаясь от приступов тошноты и ненависти к себе.

Наутро она проснулась с единственной ясной мыслью за все эти недели: она не может больше так жить. Она не может оставаться у Кати, быть обузой, наблюдать, как Ваня смотрит на нее испуганными глазами, как Катя старается не шуметь по утрам, чтобы не разбудить ее. Она не может больше есть этот пищевой мусор, от которого ей физически плохо. Она не может позволить Андрею так с собой поступить.

Это была не надежда. Это было отчаяние, дошедшее до самой своей черной точки и оттолкнувшееся от нее. Жить так, как сейчас, было уже нельзя. Значит, нужно было что-то менять. Пусть даже через силу, через не могу, через боль.

Она дождалась, когда Катя уведет Ваню в сад, и залезла в интернет на своем телефоне. Она искала варианты съемного жилья. Цены шокировали ее. Те деньги, что она зарабатывала, и даже те, что предлагал Андрей в качестве «компенсации», почти полностью уходили бы на аренду даже скромной квартиры в приличном районе. Но выбора не было.

Она отправила несколько заявок, договорилась о просмотрах. Потом, сделав глубокий вдох, набрала номер своего начальника.

— Владимир Петрович, здравствуйте, это Алина Сергеевна, — сказала она, стараясь, чтобы ее голос не дрожал.

— Алина! Наконец-то! — в трубке послышался его раздраженный голос. — Я уже думал, вы в коме лежите! Где вы пропадаете? У нас горят все сроки по проекту «Солнечный»! Клиент негодует!

— Я знаю. Извините. У меня… семейные обстоятельства. Я выхожу с понедельника.

— С понедельника? Да вы, дорогая моя, вообще оху… извините, вы в своем уме? Проект должен быть сдан вчера! У вас есть сегодня и завтра, чтобы привести себя в чувство и явиться на работу! Иначе ищите себе другую работу! Понятно?

Он бросил трубку. Алина опустила телефон. Давление. Дедлайны. Кричащий начальник. Казалось, что ее старая жизнь, жизнь успешного PR-менеджера, была у кого-то другого. Сейчас же мысль о том, чтобы надеть блейзер, накраситься и пойти делать вид, что она управляет чьим-то имиджем, казалась ей абсурдной и невыполнимой. Она не могла управлять даже своим собственным.

Но приказ был отдан. Угроза увольнения подействовала. Она не могла позволить себе потерять работу. Теперь это было вопросом выживания.

В субботу она поехала на просмотры. Это было болезненно и унизительно. Большинство квартир оказывались либо ужасными трущобами с затхлым запахом и кривыми стенами, либо стоили как крыло от самолета. Агенты смотрели на нее свысока, видя ее помятый вид и отсутствие энтузиазма.

И вот, последний вариант. Маленькая студия в панельной пятиэтажке на окраине. Дом был старый, обшарпанный, лифт не работал. Но когда она поднялась на четвертый этаж и зашла внутрь, ее почему-то не охватило отчаяние.

Квартира была крошечной. Одна комната, совмещенная с кухней, санузел с протекающим краном, балкон с ржавыми перилами. Но она была пустой и чистой. И что самое главное — абсолютно чужой. Здесь не было ни одного уголка, который бы напоминал ей о прошлой жизни. Здесь не витал дух Андрея, не стояла их общая мебель, не висели их общие фотографии.

Хозяйка, пожилая женщина с усталыми глазами, сказала:

— Снимаю одна. Муж умер, дети разъехались. Тихо тут. Соседи не шумные. Только подниматься высоко, лифта нет.

— Я возьму, — неожиданно для себя сказала Алина.

Она почти не торговалась. Отдала задаток, забрала ключи и вышла на улицу, чувствуя странное опустошение. У нее теперь было свое жилье. Ее новая берлога. Место, где можно спрятаться от всего мира и зализывать раны.

В воскресенье, когда Катя ушла с Ваней в зоопарк, Алина собрала свои вещи. Их оказалось до смешного мало. Одна сумка и пара коробок. Она не стала брать почти ничего из того, что напоминало ей о прошлой жизни. Ни платьев, ни книг, ни безделушек. Только самое необходимое.

Она оставила Кате записку: «Кать, я съехала. Спасибо за все. Ты спасла мне жизнь. Я тебя люблю. Не звони сегодня, мне нужно побыть одной. Завтра выйду на работу. Обещаю». И уехала на такси в свою новую, жалкую жизнь.

Первая ночь в студии была самой страшной в ее жизни. Она легла на голый матрас, который нашла в чулане, укрылась своим пальто и лежала, глядя в потолок. Дом был тихим, но эта тишина была иной — неблагополучной, зловещей. Слышно было, как где-то капает вода, как скрипят половицы у соседей сверху, как воет чья-то собака во дворе. Она чувствовала себя заключенной в камере-одиночке. Одинокой, никому не нужной, выброшенной на свалку.

Утром ее разбудил резкий звонок будильника. Сегодня был понедельник. День, когда она должна была вернуться к работе. К своей старой жизни, которая теперь казалась такой же чужой, как и эта квартира.

Она заставила себя встать, принять ледяной душ — бойлер еще не включили — и посмотреть в маленькое зеркальце в ванной. Отражение было пугающим. Опухшее, бледное лицо. Мешки под глазами. Волосы, потерявшие блеск и жизненную силу. И тело… тело, которое она с ненавистью ощущала под грубой тканью старого джемпера. Оно было чужим, раздутым, некрасивым.

Она не стала завтракать. Мысль о еде вызывала у нее отвращение. Вчерашний приступ обжорства и последующее раскаяние сделали свое дело. Она дала себе слово больше никогда не есть. Никогда. Это был единственный аспект ее жизни, который она могла хоть как-то контролировать.

Дорога на работу в переполненной маршрутке была пыткой. Она чувствовала на себе взгляды людей, ей казалось, что все видят ее позор, ее неудачу, ее лишние килограммы. Она вошла в знакомое здание офиса, и ее охватила паника. Все здесь было таким же — блестящие полы, запах кофе, голоса коллег — но она была другой. Сломленной.

Ее появление в отделе вызвало легкое замешательство. Коллеги бросали на нее быстрые, любопытные взгляды, тут же отводя глаза. Кто-то пробормотал «привет», кто-то сделал вид, что не заметил ее. Она была позером, изгоем, женой, которую бросили. В мире успешных и амбициозных это было клеймом.

Владимир Петрович, ее начальник, вызвал ее к себе сразу же.

— Ну, наконец-то, — он не предложил ей сесть, окинул ее критическим взглядом. — Выглядите, мягко говоря, неважно. Надеюсь, семейные обстоятельства разрешились?

— Да, — соврала она, глядя в пол.

— Прекрасно. Тогда вот вам папка по проекту «Солнечный». Клиент ждет презентацию послезавтра. И он крайне недоволен задержкой. Так что работайте без выходных. И приведите себя в порядок, ради бога. Вы же лицо компании.

Она взяла папку и вышла, чувствуя себя униженной и подавленной. За своим столом она попыталась погрузиться в работу, но цифры и тексты расплывались перед глазами. Она не могла сосредоточиться. Мысли постоянно возвращались к Андрею, к его холодному голосу, к той девчонке, которая носит его ребенка, к ее убогой квартирке, к ее телу, которое она ненавидела.

В обеденный перерыв коллеги пошли в столовую, но она осталась на месте, сказав, что не голодна. На самом деле, мысль о еде вызывала у нее физическую тошноту. Она сидела и смотрела в монитор, ничего не видя.

К концу дня голова раскалывалась от голода и усталости. Она еле добралась до своей студии, завалилась на матрас и пролежала так несколько часов, в полной темноте, слушая, как за стеной плачет ребенок, а сверху ругается пьяная парочка.

Потом ее снова потянуло к еде. К этому единственному доступному утешению. Она встала и пошла в единственный работающий поблизости магазин — круглосуточный супермаркет с запыленными витринами и скудным ассортиментом. Она набрала корзину всего самого вредного: чипсов, шоколадных батончиков, печенья, пачку замороженных пельменей. Ей было противно самой себе, но она не могла остановиться.

Вернувшись домой, она включила телевизор, нашла какой-то идиотский сериал и начала есть. Механически, не чувствуя вкуса, запивая все это сладкой газировкой. Она ела, пока не почувствовала знакомую, давящую тяжесть в желудке и приступ самоотвращения.

Она доплелась до ванной и посмотрела в зеркало. Ее лицо было красным, опухшим, глаза пустыми. На губах остались крошки от печенья. Она выглядела жалко и отталкивающе.

И тогда ее вырвало.

Она стояла на коленях перед унитазом, рыдая и давясь, чувствуя едкий вкус желчи и шоколада во рту. Это было дно. Самое настоящее, физическое, осязаемое дно. Она, успешная, красивая, ухоженная Алина, лежала на голом полу в ванной в дешевой съемной квартире и рыдала над унитазом, потому что не могла контролировать свое собственное тело.

Когда приступ прошел, она отползла от унитаза и прислонилась спиной к холодной кафельной стене. Слез больше не было. Была только ледяная, кристальная ясность. Так больше нельзя. Или она сейчас же позвонит Кате и попросит приехать за ней, или она умрет здесь, в этом забвении, и ее найдут только через месяц по запаху.

Она поднялась, умыла ледяной водой лицо и посмотрела на свое отражение. В глазах, красных от слез, появилась какая-то искра. Искра злости. Не на Андрея, не на ту девчонку, не на начальника. На саму себя.

Она вышла из ванной, собрала все свои запасы еды в пакет, завязала его намертво и выбросила в мусорный бак на улице. Потом вернулась, села на матрас и, взяв телефон, нашла тот самый смятый листок с номером психолога, который дала ей Катя.

Ее пальцы дрожали, когда она набирала номер. Прогремело несколько гудков.

— Алло, — ответил спокойный, приятный мужской голос.

— Здравствуйте, — голос Алины сорвался на шепот. — Мне… мне нужна помощь. Меня зовут Алина. Мне посоветовала вас обратиться Катя.

Она договорилась о встрече на послезавтра. Положила телефон и обхватила себя за плечи. Снаружи было слышно, как воет ветер и где-то далеко проезжает машина. В ее крошечной, убогой студии было холодно, одиноко и страшно.

Но впервые за долгие недели она сделала шаг. Маленький, неуверенный, но шаг. Не к прошлой жизни, которой больше не существовало. А к какой-то новой, неизвестной и пугающей. Шаг в темноту. Шаг навстречу себе самой — той, которую ей теперь предстояло заново открыть и, возможно, даже полюбить.

Глава 4

Ветер злости, подувший в ней в ту ночь, оказался кратковременным шквалом. К утру он стих, оставив после себя привычную, убаюкивающую апатию. Мысль о визите к психологу казалась теперь абсурдной и пугающей. Что она скажет незнакомому человеку? Как будет вслух произносить эти унизительные, жалкие слова: «Меня бросили. Я теперь живу одна. Я толстая и несчастная»? Нет, уж лучше тихо умирать в одиночестве.

Но данное себе слово выйти на работу оказалось тем якорем, который не давал ей полностью утонуть. Увольнение сейчас было бы равно смертному приговору. Она должна была держаться.

Утро вторника началось с новой пытки — необходимо было найти в своем скудном гардеробе что-то, во что можно было втиснуться и что хоть отдаленно напоминало бы офисный стиль. Все вещи, привезенные от Кати, сидели на ней откровенно плохо, полня и уродую. После десяти минут мучительных примерок и сдержанных слез она остановилась на темном, свободном сарафане и пиджаке. Это скрывало худшие излишки, но делало ее похожей на мешок.

Дорога до офиса и подъем на лифте были похожи на путь на эшафот. Каждый встречный взгляд коллег ей казался оценивающим, осуждающим, насмешливым. Она чувствовала себя голой, выставленной на всеобщее обозрение со всеми своими недостатками и неудачами.

Она замерла на пороге своего отдела, сжимая потрепанную папку с проектом «Солнечный». Все были на своих местах, поглощенные работой. Тишину нарушал только стук клавиатур и негромкие телефонные разговоры. Ее стол стоял нетронутым, как памятник ее былой компетентности.

Сделав глубокий вдох, она рванула к своему креслу, как преступник к укрытию, стараясь не встречаться ни с чьими глазами. Она включила компьютер, и монитор озарил ее лицо холодным синим светом. Первые полчаса она просто сидела, пытаясь заставить свой мозг работать, сконцентрироваться на цифрах, графиках, текстах. Но мысли упрямо расползались, как ртуть.

«Он сейчас с ней. Наверное, покупают кроватку. Или выбирают имя. Андрей всегда хотел сына… А я… я сижу здесь и пытаюсь продать миру какую-то дурацкую жилую концепцию, пока моя собственная жизнь рассыпалась в прах».

Она с силой тряхнула головой, пытаясь отогнать наваждение. Нужно работать. Владимир Петрович не шутил. Она открыла файл с презентацией и с ужасом поняла, что не помнит ровным счетом ничего из того, что делала до своего тридцатилетия. Все знания, весь опыт, вся ее профессиональная хватка будто испарились, оставив после себя вакуум и панику.

Она попыталась читать, но буквы плясали перед глазами. Она попробовала составить отчет, но не могла сложить два предложения. В голове была одна сплошная, оглушающая тревога. Она чувствовала, как ее сердце колотится где-то в горле, а ладони стали ледяными и влажными.

— Алина, привет! — раздался над ее ухом бодрый голос.

Она вздрогнула и резко обернулась. Рядом стояла Маша, коллега из соседнего отдела, молодая, яркая, пахнущая дорогими духами и беззаботностью. — Ты где пропадала? Мы все за тебя переживали!

В ее глазах читалось неподдельное любопытство, приправленное ложной заботой. Алина знала, что новость о ее разводе уже разнеслась по всему офису со скоростью лесного пожара.

— Болела, — буркнула Алина, отворачиваясь к монитору.

— Слышала, ты с «Солнечным» везешь? — не унималась Маша, опускаясь на край ее стола. — Это ж вообще жесть, этот клиент. Он мне в прошлом квартале все нервы вымотал. Ты как? Справишься?

Ее тон был сладким, но в каждом слове чувствовался ядовитый подтекст: «Справишься ли ты в твоем состоянии? Не провалишь ли?»

— Справлюсь, — сквозь зубы ответила Алина.

— Ну, если что, обращайся! — Маша лучезарно улыбнулась и поплыла прочь, оставив за собой шлейф аромата и усилившуюся тревогу.

Алина поняла, что за ней наблюдают. Все ждут ее провала. Ждут, чтобы посочувствовать, посплетничать за спиной, может даже занять ее место, если ее вышибут с проекта. Она была ходячей мишенью.

Весь день она провела в бесплодных попытках сосредоточиться. Она перечитывала одно и то же предложение по десять раз, делала элементарные ошибки в расчетах, не могла запомнить имена ключевых контактов клиента. Ее мозг, обычно острый и быстрый, теперь напоминал старую, засоренную трубу, через которую с трудом просачивались отдельные капли информации.

К вечеру голова раскалывалась от бесплодных усилий и голода. Она не ела весь день, лишь выпила несколько чашек черного кофе, который еще больше усилил тревогу и заставил руки дрожать. Она смотрела на экран, и строки презентации расплывались в злое, насмешливое месиво.

Она ушла с работы последней, чувствуя себя абсолютно разбитой. Проект был не просто не готов, он был в худшем состоянии, чем до ее ухода. Завтра была презентация. И ее ждал неминуемый, оглушительный провал.

Ночь прошла в беспокойном, кошмарном сне. Ей снилось, что она стоит перед огромной аудиторией в одном белье, а на слайдах вместо графиков — фотографии Андрея и той девушки. Публика смеется, а Владимир Петрович кричит на нее, тыча пальцем в дверь.

Утром в среду ее трясло как в лихорадке. Она надела то же самое мешковатое платье, пытаясь скрыть дрожь в руках. На лице был наложен плотный слой тонального крема, чтобы скрыть следы бессонницы и отеки, но это делало ее лицо похожим на застывшую маску.

В офисе царило пред-презентационное напряжение. Команда проекта, уже собравшаяся в переговорной, бросила на нее короткие, озабоченные взгляды. Все чувствовали, что проект сырой, но надеялись на чудо, на ее былую репутацию волшебницы, способной вытянуть самое безнадежное дело.

Владимир Петрович вошел последним, тяжело ступая, как бык перед боем.

— Ну что, команда, все готовы произвести фурор? — его взгляд уперся в Алину. — Сергеевна, вы ведете. Не подведите.

Они вошли в переговорную. Клиенты, три серьезных мужчины в строгих костюмах, уже сидели за столом. Их лица были вежливыми, но настороженными. Слышали, видимо, о срыве сроков.

Алина включила ноутбук, ее пальцы скользили по тачпаду, не слушаясь. Презентация запустилась. Она сделала глубокий вдох и начала говорить. Голос ее звучал чуждо, слабо и неуверенно.

Первые две минуты все шло более-менее сносно. Она говорила заученными, общими фразами, скользя по поверхности. Но потом один из клиентов, самый старший, с пронзительным взглядом, задал каверзный вопрос по поводу цифр в одном из графиков.

Алина замерла. Она смотрела на слайд, на эти цифры, которые сама же и готовила, но абсолютно не понимала, что они означают. Ее память была чистым листом. В голове зазвучал только нарастающий, панический звон.

— Это… это обусловлено… — она попыталась импровизировать, но слова застревали в горле. — То есть, мы предполагаем…

Она запнулась, чувствуя, как по спине бегут мурашки и на лбу выступает холодный пот. Она полностью забыла, о чем говорит. Она стояла перед всеми с открытым ртом и пустым, испуганным взглядом, как школьница, не выучившая урок.

— Я… извините, — прошептала она, лихорадочно пытаясь перелистнуть слайд. Но следующий слайд был еще более сложным, с диаграммами, которые она сейчас абсолютно не могла прочитать.

В аудитории повисла неловкая, гробовая тишина. Коллеги смотрели в стол, краснея от стыда за нее. Клиенты переглядывались с плохо скрываемым раздражением. Владимир Петрович побагровел.

— Алина Сергеевна, — его голос прозвучал как удар хлыста. — Вы в порядке?

— Да, я… просто… — она снова попыталась что-то сказать, но в голову не приходило ничего, кроме ужаса и желания провалиться сквозь землю.

Владимир Петрович грубо отодвинул ее от ноутбука.

— Позвольте мне, — он фальшиво улыбнулся клиентам. — Коллега немного переработала. Мы немного изменили концепцию, позвольте мне прояснить…

Он взял управление на себя, но было уже поздно. Напряжение в комнате не спадало. Презентация была безнадежно испорчена. Алина стояла у стены, прислонившись к ней, чтобы не упасть. Она чувствовала на себе тяжелые, осуждающие взгляды. Ее унижение было полным и безоговорочным.

Когда клиенты, вежливо, но холодно попрощавшись, ушли, в переговорной воцарилась мертвая тишина. Команда молча и быстро собрала свои вещи и ретировалась, не глядя на нее. Остались только она и Владимир Петрович.

Он медленно повернулся к ней. Его лицо было искажено гневом.

— Ну что, — он говорил тихо, но каждая его буква была отточенным лезвием. — Вы удовлетворены? Вы полностью и бесповоротно уничтожили не только этот проект, но и репутацию всего нашего отдела. Шесть месяцев работы к чертям! Миллионный контракт улетел в трубу!

— Владимир Петрович, я… я не знаю, что со мной случилось… — попыталась она оправдаться, но голос ее был слабым писком.

— Я знаю, что с вами случилось! — он крикнул, ударив кулаком по столу. — С вами случилась ваша жалкая личная жизнь! Вы решили устроить истерику на рабочем месте? Вы решили, что ваши сопли важнее работы всего коллектива?!

Она молчала, опустив голову, глотая слезы. Он был прав. Она все провалила.

— Я покрывал вас все эти недели! Я отбивался от вопросов сверху! Я думал, вы профессионал и возьмете себя в руки! Но нет! Вы оказались обычной слабой бабой, которую бросил мужик, и теперь все вокруг должны ходить перед ней на цыпочках!

Слово «баба» прозвучало особенно оскорбительно. Унизительно. Он видел в ней теперь не коллегу, не специалиста, а просто несчастную, неадекватную женщину.

— Вы поставили меня в ужасное положение, — он продолжал, немного остывая, но его тон от этого стал только опаснее. — После такого провала я просто обязан принять кадровые решения.

Ледяная струя пробежала по ее спине.

— Что… что вы имеете в виду?

— Я имею в виду, что с понедельника вы больше не ведущий специалист. Вы понижены до младшего менеджера. Ваш оклад сокращается на сорок процентов. И проект «Солнечный» вы, разумеется, с себя снимаете. Я передам его Маше. Может, она, в отличие от вас, сможет думать головой, а не личными драмами.

Это был удар ниже пояса. Понижение в должности. Урезание зарплаты. И передача ее проекта Маше, этой ядовитой змее, которая только этого и ждала. Это был крах. Полный и окончательный. Ее карьера, которую она так выстраивала все эти годы, рухнула в одночасье.

— Вы не можете так поступить… — слабо протестовала она.

— Могу! — отрезал он. — И поступаю! И будьте благодарны, что я вообще оставляю вас на работе. Из жалости. А теперь извольте удалиться и привести свои чувства в порядок. Вы мне мешаете.

Она вышла из переговорной, как во сне. Ноги не слушались, земля уходила из-под ног. Она прошла через отдел, не видя ничего перед собой, слыша за спиной сдержанный шепот и чувствуя на себе колющие взгляды коллег. Они уже все знали.

Она захватила сумку и выбежала из офиса, не в силах больше выносить этого позора. Она не поехала домой. Она просто шла по улице, куда глаза глядят, не разбирая дороги. Люди сталкивались с ней, кто-то ругался, но она не слышала. В ушах стоял оглушительный звон, а в голове крутилась одна-единственная мысль: «Все кончено. Все потеряно. Работа. Репутация. Последнее, что у меня оставалось».

Она оказалась в каком-то сквере, села на холодную, влажную скамейку и зарыдала. Она плакала тихо, безнадежно, закрыв лицо руками. Она провалилась на самом ровном месте. Ее мозг, ее главный инструмент, ее гордость, отказал ей. Предал так же, как предал Андрей.

Теперь у нее не было ничего. Ни семьи, ни дома, ни карьеры. Только убогая съемная конура и нищенская зарплата, на которую невозможно будет прожить. Она была на дне. И никакого света в конце тоннеля не было.

Она просидела так, не знаю сколько, пока не начало смеркаться и по телу не пошла мелкая дрожь от холода. Она должна была идти домой. В свое узилище.

Она поднялась и побрела к станции метро. В вагоне было душно и тесно. Она стояла, держась за поручень и глядя в свое отражение в темном стекле. Уставшее, заплаканное, неудачливое лицо. Лицо лузера.

Рядом с ней две молодые, стройные девушки оживленно обсуждали свидание, смеялись, строили планы на выходные. Они были полны жизни и уверенности в себе. Такими, как они, любили мужчины вроде Андрея. Молодыми, свежими, без груза проблем и морщин.

Алина с ненавистью посмотрела на них, а потом на свое отражение. И вдруг ее осенило. Это был не просто провал. Это был знак. Сигнал, что старая жизнь закончилась. Окончательно и бесповоротно. Та Алина — успешная, собранная, целеустремленная — умерла. Осталась только эта — растерянная, толстая, несчастная тетка, которую все жалеют или презирают.

И у этой тетки было только два пути. Либо так и сидеть на этой скамейке и плакать, пока не придут и не заберут в психушку, либо… Либо попытаться выжить. Выжить любой ценой. Начать все с чистого листа. С самого низа.

Она вышла на своей станции и, вместо того чтобы пойти в магазин за привычной едой, зашла в маленький овощной ларек. Она купила яблоко, банан и бутылку минеральной воды. Это был смехотворный, ни на что не влияющий поступок. Но для нее в тот момент это был акт огромного, почти героического сопротивления. Она не стала травить себя. Не стала заливать горе едой. Она выбрала воду и фрукт.

Дома она села на свой матрас, откусила от яблока и, включив ноутбук, открыла сайт по поиску работы. Она понимала, что оставаться в этой фирме после унижения, которое она перенесла, было невозможно. Владимир Петрович никогда не даст ей забыть этот провал. Она должна была уйти. Найти что-то другое. Что-то более простое, может быть, менее оплачиваемое, но то, с чем она сможет справиться в своем нынешнем состоянии.

Она просматривала вакансии менеджера по продажам, администратора, даже офис-менеджера. Все это было на ступеньки ниже ее прежней должности, но теперь это не имело значения. Нужно было выжить.

Потом она открыла тот самый файл с контактом психолога. Завтра был четверг. Она должна была позвонить и подтвердить встречу. Страх еще был жив, но теперь его заглушало отчаяние. Ей было нечего терять.

Перед сном она подошла к зеркалу в ванной. Она долго смотрела на свое заплаканное лицо, на испуганные глаза, на расплывшиеся черты.

— Все, — прошептала она своему отражению. — Хватит. Ты больше не будешь жалеть себя. Ты будешь бороться. Потому что иначе ты умрешь.

Она не знала, хватит ли у нее сил сдержать это обещание. Но впервые за долгое время у нее появилась хоть какая-то цель. Не вернуть прошлое. Не отомстить Андрею. А просто выжить. Остаться на плаву. И этот крошечный, слабый огонек в кромешной тьме был единственным, что у нее было.

Глава 5

Обещание, данное себе в ночи, с наступлением утра снова потускнело, уступив место привычной, свинцовой апатии. Мысль о том, чтобы звонить психологу, вызывала приступ паники. Звонить незнакомому человеку и признаваться в своем бессилии, в своем крахе? Выставлять напоказ свое разбитое «я»? Нет, уж лучше тихо тонуть дальше.

Но необходимость идти на работу — уже на свою новую, унизительную должность — оказалась тем кнутом, который заставил ее двигаться. Страх перед Владимиром Петровичем и жалостливыми взглядами коллег пересиливал внутреннее сопротивление.

Она надела то же самое безразмерное платье, снова пытаясь скрыть и тело, и себя самое. Дорога в офис напоминала путь в тюрьму. Каждый шаг давался с огромным трудом. Она чувствовала себя приговоренной, ведущей на плаху.