Бесплатный фрагмент - Портрет вечной ночи

Пролог. Карпаты, 1788 год

Небо над Карпатами треснуло без предупреждения. Холодный майский ливень, больше похожий на осенний, обрушился на землю сплошной стеной, мгновенно превращая горные тропы в скользкие потоки грязи. Ветер выл в ущельях, как скорбящая вдова, а когда вспышки молний пронзали мрак, зубчатые вершины гор на долю секунды казались клыками чудовища, занесенными над миром.

Дверь полуразрушенной часовни, сорванная с одной петли, распахнулась от яростного порыва ветра и с оглушительным треском ударилась о каменную стену.

В образовавшемся проеме возникла женская фигура. Графиня Елизавета Панова, последняя в своем древнем роду, тяжело дыша, вбежала внутрь. Она сгибалась под безвольной тяжестью тела, которое несла на руках. На ней было бальное платье из темно-синего шелка, теперь изорванное о ветви и промокшее до нитки, оно казалось черным.

Еще одна молния, яркая и беззвучная, залила внутреннее убранство часовни призрачным светом. На миг из темноты вырвалось лицо Елизаветы — аристократически бледное, с острыми скулами и темными, широко распахнутыми глазами. В них не было слез. Только выжженная, ледяная пустота. Тело на ее руках принадлежало мужчине, его голова безвольно откинулась назад, открывая шею, разорванную так жестоко, что сомнений в природе убийц не оставалось.

***

Елизавета пересекла пространство часовни нетвердыми, шатающимися шагами. Ее ноги в промокших бальных туфельках скользили по мокрым каменным плитам, усыпанным хвоей и обломками штукатурки. Единственное, что уцелело в этом разоренном святилище — массивный каменный алтарь в центре. Он казался черным островом посреди хаоса.

Осторожно, будто боясь потревожить его сон или причинить последнюю боль, графиня опустила тело возлюбленного на холодную плиту. Он был художником. Смертным. Ее приговором. Его светлые волосы, еще утром казавшиеся сотканными из солнечных лучей, теперь слиплись от дождя и крови.

Она провела кончиками пальцев по его щеке, холодной, как этот камень. И только тогда, в полной тишине, нарушаемой лишь ревом бури снаружи, из ее груди вырвался тихий, сдавленный стон, похожий на предсмертный хрип загнанного зверя.

Воспоминание, острое, как лезвие ножа, полоснуло по самому сердцу. Его смех в саду, когда он пытался нарисовать бабочку, севшую ей на плечо. Тепло его ладони на ее шее холодным вечером. Шепот, которым он произносил ее имя — «Лиза» — так, как не произносил никто другой, словно пробуя на вкус музыку.

Всё это теперь было лишь пеплом, развеянным по ветру.

— Проклятые, — шепот сорвался с ее губ, едва слышный, но полный такой ненависти, что, казалось, мог бы расколоть камни. — Все вы.

Ее сородичи. Совет. Те, кто счел их союз осквернением чистой крови. Те, кто вынес приговор и с наслаждением привел его в исполнение, оставив Елизавету в живых лишь для того, чтобы она вечно несла это бремя. Они ошиблись. Ее вечность будет посвящена не скорби. А мести.

***

Ее взгляд упал на пол, туда, где в луже дождевой воды валялось то, что убийцы брезгливо отшвырнули в сторону — палитра художника. Елизавета наклонилась и подняла ее. Гладкое, отполированное сотнями прикосновений дерево было скользким от влаги. На дощечке еще остались нетронутые краски, маленькие цветные островки посреди бури: синий кобальт, теплая охра, вызывающий кармин.

Дрожь в ее руках почти утихла, сменившись холодной, выверенной точностью. Из потайного кармашка в складках платья графиня достала маленький перочинный нож с перламутровой рукоятью. Подарок. Он точил им свои карандаши.

Не раздумывая ни секунды, Елизавета крепко сжала нож и провела лезвием по своей ладони. Кожа поддалась легко, почти без сопротивления. Она не почувствовала боли.

Темная, почти черная в сумраке часовни кровь выступила на коже. Елизавета поднесла ладонь к палитре. Первая густая капля упала прямо в синий кобальт, смешиваясь с ним, превращая небесный цвет в густой, тревожный фиолет. Еще одна — в золотистую охру, делая ее похожей на запекшуюся рану. Третья — в кармин, и он стал неотличим от самой ее крови.

Она создавала свою собственную палитру. Палитру скорби, ярости и мести.

Рядом с алтарем стоял мольберт с натянутым на него чистым холстом. Он принес его сюда сегодня днем, хотел нарисовать ее в свете закатного солнца, пробивающегося через разбитый витраж. Елизавета установила мольберт так, чтобы видеть и холст, и лежащее на алтаре тело. Все было готово. Ритуал можно было начинать.

***

Елизавета взяла в руки кисть. Его любимую, из колонкового волоса, с истертой от долгой работы ручкой. На мгновение она замерла, прижав дерево к губам, словно пытаясь уловить остатки его тепла. Затем, выпрямившись, окунула кончик кисти в багровую смесь на палитре.

Первый мазок лег на девственно-белую ткань холста. И в тот же миг сухой, шелестящий шепот наполнил часовню, сплетаясь с воем ветра в жуткую, потустороннюю мелодию. Это были слова на языке, который был старше этих гор, слова силы и воли, которые не произносили уже сотни лет.

Она писала свой портрет. Не тот, каким ее знали при дворе — сдержанную, холодную, безупречную аристократку. Нет, Елизавета писала свою душу.

Каждый мазок, пропитанный ее кровью и волей, казалось, оживал на холсте. Линии, ложившиеся на ткань, были точными и яростными. Она не вырисовывала детали — она выплескивала эмоции. Вот изгиб брови, полный презрения к тем, кто считал себя высшей расой. Вот линия губ, все еще хранящая память о последнем поцелуе. А вот глаза… Глаза она писала с особой тщательностью, вкладывая в них всю агонию потери, всю нежность запретной любви и всю ненависть к своему бессмертному племени.

Холст, казалось, жадно впитывал не просто краску, а саму ее суть. Белая ткань под кистью пульсировала, словно живая, принимая в себя гнев, любовь и семена будущего пророчества.

***

Шепот заклинаний становился громче, обретая ритм и силу. Елизавета больше не смотрела на палитру, ее рука двигалась сама, ведомая древней магией крови. Это был не просто акт творения, это был сложнейший ритуал, который она готовила долгие годы втайне от всех, как последнее средство, как оружие судного дня.

Строку за строкой она вплетала в свой образ проклятие и надежду одновременно.

Ее дух не уйдет в небытие. Он будет заперт здесь, в хитросплетении нитей и кровавых пигментов, обреченный ждать. Ждать появления наследницы, далекого потомка ее человеческой крови, которая однажды придет в этот мир.

И любовь этой девушки к бессмертному — такая же чистая и обреченная, как ее собственная — станет ключом. Она пробудит силу, спящую в портрете, и высвободит то, что Елизавета назвала «вечной ночью». Эта ночь не поглотит мир во мрак. Она станет очищающим огнем для ее сородичей, испытанием, которое выжжет из их душ слепую, животную жажду крови.

***

— Пусть эта ночь станет для них вечной! — произнесла Елизавета в полный голос, и слова ее прозвучали не как просьба, а как приговор.

В тот же миг оглушительный удар грома сотряс старые стены часовни. Казалось, само небо ответило на ее клятву. Дождь забарабанил по крыше с удвоенной силой.

Графиня сделала последний мазок — блик в зрачке нарисованных глаз.

— Она вернет вам человечность… или сотрет с лица земли тех, кто слишком крепко держится за свою чудовищную суть.

Портрет был завершен. С холста на безжизненное тело художника смотрела она сама. Или, вернее, ее эссенция, очищенная от всего наносного. И на мгновение, в отблеске далекой молнии, глаза на картине блеснули живым, потусторонним светом, словно за полотном действительно находилось живое, мыслящее существо.

***

Елизавета пошатнулась, выронив кисть. Она упала на каменный пол с тихим стуком, который показался оглушительным в наступившей тишине. Заклинания стихли.

Силы стремительно покидали графиню. Ее собственное тело, стоявшее мгновение назад твердо и прямо, начало слабеть, терять очертания. Оно становилось прозрачным, словно сотканным из тумана и лунного света. Кожа утратила плотность, контуры фигуры смазались.

Тонкие серебристые нити, видимые лишь на грани зрения, потянулись от нее к портрету. Ее жизненная сущность, ее бессмертный дух перетекал в нарисованный образ, находя себе новую, вечную темницу.

Часовню озарила последняя, беззвучная вспышка света. Она не была похожа на молнию. Это был ровный, белый свет, исходящий изнутри, такой яркий, что на долю секунды проявил каждую трещинку на камнях, каждую паутинку в углах, каждую каплю дождя, застывшую в воздухе.

А потом все стихло.

***

Буря снаружи продолжала выть, но внутри часовни воцарилась абсолютная, мертвая тишина. Пустое шелковое платье опало на пол бесформенной грудой ткани, словно сброшенная змеиная кожа. От графини Елизаветы Пановой не осталось ничего.

Остался лишь холодный алтарь, на котором, подобно жертве древнему богу, лежало тело художника.

И портрет.

В полумраке он казался живым окном в другую реальность. С холста смотрело лицо женщины, застывшее между эпохами. Скорбь в изгибе ее губ еще не ушла, она навсегда отпечаталась в линиях, но в глубине нарисованных зрачков уже не было отчаяния. Там горела холодная, как звезды, сталь несокрушимой решимости.

Судьба была написана. И теперь она ждала своего часа.

Глава 1. Прибытие в Санктуарий тени

Стук колес отбивал рваный, тревожный ритм, похожий на слишком частое сердцебиение. За окном поезда проносился размытый зеленый гобелен из лесов и холмов, изредка прошитый серебряной нитью горной реки. Виолетта Рыжова прижалась лбом к прохладному стеклу, но видела не пейзаж, а собственное отражение — бледное лицо, серьезные глаза, — наложенное на бегущий мимо мир.

Она снова и снова мысленно перечитывала строки из официального письма, отпечатавшиеся в памяти, словно выгравированные на меди. Грант на исследование архивов. «Санктуарий тени». Даже название звучало как строчка из готического романа, обещание чего-то древнего и таинственного. Для нее, молодого искусствоведа из Санкт-Петербурга, это был не просто грант. Это был шанс всей жизни.

Мысли Виолетты неизбежно возвращались к ней. К той, чье имя стало для нее почти наваждением. Графиня Елизавета Панова. Загадка. Призрак из восемнадцатого века, оставившая после себя лишь горстку ученических эскизов и легенды, одна другой мрачнее. Но Виолетту интересовали не легенды, а пигменты. Ее диссертация была посвящена уникальным техникам смешивания красок, которые использовали в мастерской Пановой. Свинцовый сурик, смешанный с яичным желтком по особому рецепту, давал невероятную глубину красного. А мифическая «кровь дракона» — смола, которую, по слухам, графиня привозила с далеких островов…

Волнение внутри было похоже на туго скрученную пружину. А что, если она не найдет ничего? Что, если все эти упоминания об уцелевшем портрете — лишь очередная выдумка? Что, если она, Виолетта Рыжова, окажется самозванкой, не способной оправдать оказанное ей доверие? Поезд издал протяжный гудок, и девушка вздрогнула, возвращаясь в реальность вибрирующего вагона. Она была так близка. Близка к тайне, которая могла либо сделать ее имя известным в мире искусствоведов, либо похоронить все ее надежды под толщей архивной пыли.

***

Маленький рейсовый автобус, скрипнув тормозами, остановился у массивных кованых ворот. Дальше дороги не было. Только уходящая в гору брусчатая аллея, обрамленная вековыми, почти черными елями.

Виолетта вышла, закинув на плечо дорожную сумку, и замерла, подняв голову.

«Санктуарий тени» был не просто замком. Он был симбиозом эпох, невозможным архитектурным созданием, которое, тем не менее, существовало. Древнее основание из грубого, поросшего мхом камня врастало в скалу, устремляясь в небо острыми готическими шпилями и башнями. Но эта древность была пронзена, оплетена стеклом и темным металлом. Широкие панорамные окна разрезали каменную кладку, стеклянные галереи, похожие на вены, соединяли старые башни с новыми, ультрасовременными корпусами. Это было похоже на древний скелет, в который вдохнули новую, технологичную жизнь. Зрелище было одновременно и завораживающим, и немного тревожным.

Пока она стояла, разглядывая это чудо, мимо бесшумно проскользнул черный седан. Он остановился у ворот, из него вышли двое — юноша и девушка. Они были похожи на моделей с обложки журнала: безупречные прически, дорогая одежда, какая-то хищная грация в движениях. Они бросили на Виолетту с ее простой дорожной сумкой и джинсами короткий, оценивающий взгляд, в котором не было ни капли дружелюбия, и прошли через ворота, даже не оглянувшись.

Виолетта почувствовала себя так, словно случайно забрела на закрытую вечеринку для миллиардеров. Ощущение, что она здесь чужая, ненужная деталь в безупречном механизме, неприятно кольнуло где-то под ребрами.

***

Главный холл Санктуария производил ошеломляющее впечатление. Древние каменные своды, украшенные гербами неизвестных родов, уходили в сумрак где-то высоко вверху. Но пол был из отполированного до зеркального блеска черного мрамора, в котором эти своды отражались, создавая иллюзию бездонной пропасти под ногами. Вместо люстр пространство освещали тонкие светодиодные панели, встроенные прямо в кладку. Их холодный, ровный свет делал тени особенно густыми и резкими.

За стойкой из темного дерева ее встретила женщина средних лет в строгом костюме. Ее улыбка была безупречной, но совершенно не затрагивала глаз.

— Виолетта Рыжова? Вас ожидают.

Ее провели по коридору, где шаги гулко отдавались от стен, в просторный кабинет. Мужчина, представившийся ректором, поднялся из-за огромного стола, сделанного, казалось, из цельного куска скалы. Он был высок, сед и двигался с несуетливой плавностью хищника.

— Добро пожаловать в Санктуарий, мисс Рыжова, — его голос был низким и бархатным, но Виолетта уловила в нем металлические нотки. — Мы читали вашу работу о пигментах. Впечатляюще. Редко встретишь такую глубину анализа у столь молодого специалиста.

— Спасибо, сэр. Для меня большая честь быть здесь, — Виолетта постаралась, чтобы ее голос не дрожал.

— Мы ценим таланты, — ректор протянул ей электронный ключ-карту. — Это ваш ключ от комнаты в восточном крыле. Расписание занятий и карту кампуса найдете на терминале в своей комнате. Ваш куратор, профессор Даркхаус, свяжется с вами в ближайшее время.

Разговор был коротким, деловым. Виолетта получила ключ и папку с общими правилами, но не почувствовала ни капли гостеприимства. Все было вежливо, выверено и холодно. Было что-то странное в этой почти механической отстраненности персонала, словно они исполняли давно заученную роль, а их настоящие мысли и чувства были надежно спрятаны за непроницаемой маской.

***

Дверь с табличкой «Профессор Даркхаус» нашлась в конце тихого коридора, отделанного темным деревом. Виолетта помедлила, сделав глубокий вдох, и робко постучала.

— Войдите, — донесся изнутри спокойный, глубокий голос.

Кабинет тонул в полумраке. Стены от пола до потолка были заняты книжными стеллажами, уставленными тысячами томов в кожаных переплетах с тускло поблескивающим золотым тиснением. Книги стояли в идеальном порядке, словно армия, выстроенная по ранжиру. Единственным современным элементом был массивный стол из черного полированного гранита, который, казалось, поглощал тот скудный свет, что проникал сквозь высокое стрельчатое окно.

Сам профессор стоял у этого окна, спиной к ней, и смотрел на укутанные туманом вершины гор. Он обернулся, и его движение было плавным, лишенным малейшей суеты. Он был высоким, одетым в безупречно сшитый темный костюм. Его глаза имели цвет и блеск отполированного обсидиана.

— Мисс Рыжова. Я ждал вас. Профессор Даркхаус.

— Добрый день, профессор, — Виолетта шагнула вперед, чувствуя себя неуклюжей и лишней в этой обители порядка.

— Ваша теория о смоле драконова дерева в качестве пластификатора для кармина… смелая. И, вполне возможно, верная, — он не улыбался, но его голос звучал так, словно он пробовал на вкус интересную идею. Он медленно обошел стол и приблизился к ней. — Вы пришли сюда в поисках призрака. Елизавета Панова — это не столько художник, сколько миф, сотканный из домыслов и страхов.

— Я верю, что мифы рождаются на основе реальных фактов, профессор. И я здесь, чтобы найти эти факты.

Даркхаус на мгновение задержал на ней свой взгляд, словно оценивая прочность металла.

— Похвальное рвение. Архивы Санктуария обширны и… специфичны. Многие из них закрыты для общего доступа. Но для вас, учитывая характер вашего исследования, я лично обеспечу допуск. Начнем завтра. Я ожидаю от вас полной отдачи.

Он произнес это как непреложный факт. Встреча была окончена. Одним коротким разговором он сумел одновременно и похвалить, и обозначить свою власть, и дать понять, что теперь она работает под его полным контролем.

***

Комната Виолетты оказалась аскетичной, но безупречной. Высокий потолок терялся в тени, узкое окно-бойница выходило на внутренний двор, а единственная лампада на стене давала холодный, ровный свет. Мебель — кровать, стол, стул — была сделана из темного, почти черного дерева, и казалась такой же древней, как сам замок.

Виолетта бросила сумку на кровать и начала распаковывать свои немногочисленные вещи. Несколько книг, ноутбук, смена одежды. Все это казалось чужеродным и жалким в этих древних стенах. Она открыла ящик массивного письменного стола в поисках канцелярских принадлежностей. Он был пуст, за исключением одного предмета, лежавшего в самом углу.

Это был маленький дневник в потрепанном кожаном переплете. Без замка, без надписей. Виолетта открыла его. Большинство страниц были пустыми, но на нескольких первых кто-то оставил короткие, отрывочные записи, сделанные нервным, торопливым почерком. «Они смотрят. Всегда». «Стены помнят всё. Не верь тишине». «Портрет — это не картина. Это ключ. Или клетка». Последняя запись обрывалась на полуслове.

Девушка захлопнула дневник, и звук эхом отозвался в тишине комнаты. Чья это была вещь? Предыдущего студента, жившего здесь? Или ее подбросили намеренно?

Она подошла к окну и выглянула во двор. Каменные плиты внизу были пустынны. Но на мгновение ей показалось, что в тени одной из арок мелькнула чья-то фигура. Виолетта всмотрелась, но там никого не было. Наверное, просто игра света и тени. Но неприятное ощущение, что за ней наблюдают, уже успело пустить холодные корни где-то в глубине души.

***

Чтобы развеяться, Виолетта решила прогуляться по территории Санктуария до ужина. Сады, разбитые на внутренних террасах замка, были произведением искусства. Идеально подстриженные кусты тиса образовывали сложные лабиринты, а клумбы были засажены цветами темных, насыщенных оттенков — бордовыми розами, почти черными тюльпанами и иссиня-фиолетовыми ирисами. Даже красота здесь была какой-то холодной, строгой, лишенной буйства жизни.

Студенты, которых она встречала, двигались по дорожкам небольшими группками. Они не разговаривали громко, их голоса были приглушенными, словно они делились секретами. Все они были невероятно красивы той хищной, аристократической красотой, которая заставляет простых людей чувствовать себя неловко. Их одежда была дорогой и элегантной, даже если это были обычные свитера и брюки.

Виолетта проходила мимо одной из таких групп, когда до нее донесся обрывок фразы, произнесенный с легкой насмешкой:

— Смотрите, новенькая. Кажется, кто-то заблудился по пути на обычную экскурсию.

Она сделала вид, что не услышала, ускорив шаг. Говоривший — высокий блондин с ленивой, самодовольной ухмылкой — даже не пытался скрыть, что речь идет о ней. Его друзья тихо рассмеялись. В этом смехе не было веселья, только холодное презрение к чужаку.

Виолетта почувствовала, как щеки заливает краска. Дело было не в ее простой одежде. Дело было в ней самой. Она была другой. В ее движениях не было их плавной грации, в ее взгляде — их вековой уверенности. Она была здесь как воробей, случайно залетевший в вольер с орлами. И они это прекрасно видели.

***

Библиотека стала для Виолетты убежищем. Здесь, среди бесконечных рядов стеллажей, уходящих во тьму под высокими сводчатыми потолками, царила благословенная тишина. Она бродила между полками, вдыхая едва уловимый аромат старой бумаги и кожаных переплетов, — единственный запах, который казался в этом месте настоящим.

Она потянулась за тяжелым фолиантом по геральдике, чтобы скоротать время, и, неловко разворачиваясь в узком проходе, задела плечом кого-то, кто бесшумно стоял за ее спиной.

Стопка книг, которую он держал, с глухим стуком посыпалась на пол.

— Ой, простите, пожалуйста! Я вас совсем не заметила, — выпалила Виолетта, тут же опускаясь на колени, чтобы помочь.

— Ничего, — голос был тихим, немного глухим.

Она подняла глаза. Перед ней был молодой человек, которого она раньше не видела. Он держался особняком, и что-то в его позе говорило об одиночестве — не гордом, а вынужденном. В отличие от других студентов, в его внешности не было показного лоска, хотя черты лица были тонкими и правильными.

Это был он, тот самый изгой, о котором шептались в саду. Вадим Беркутов.

Его руки, собиравшие книги, двигались быстро и точно. Виолетта подняла последний том. «Лекарственные травы Карпат». Странный выбор для студента элитной академии.

— Вот, держите, — она протянула ему книгу.

Их пальцы на мгновение соприкоснулись. Его кожа была холодной, словно он только что вошел с мороза, хотя в библиотеке было тепло. Вадим тут же отдернул руку, словно обжегшись. Он взял книгу, избегая смотреть ей в глаза, коротко кивнул и, не сказав больше ни слова, быстро скрылся в тени между стеллажами.

***

Ночь опустилась на Санктуарий внезапно, словно кто-то накрыл замок черным бархатным куполом. Луны не было видно. Тишина в комнате Виолетты стала плотной, почти осязаемой. Она лежала в своей постели поверх одеяла, не в силах заставить себя раздеться. Холодные простыни не манили.

День прокручивался в голове калейдоскопом разрозненных, но ярких образов. Величественная и холодная красота замка. Безупречная вежливость ректора, похожая на тонкий слой льда над бездной. Профессор Даркхаус, чей взгляд, казалось, видел не ее, а схемы и расчеты у нее в голове. Презрительные ухмылки студентов. И странный, ускользающий Вадим Беркутов с его книгой о травах и ледяными пальцами.

А еще дневник. «Портрет — это не картина. Это ключ. Или клетка». Что это могло значить?

Виолетта чувствовала себя пешкой, которую только что поставили на огромную, расчерченную незнакомыми правилами доску. Каждый здесь, казалось, играл в свою игру, цели и ставки в которой были ей неведомы. Возбуждение от предстоящего исследования, которое горело в ней все утро, теперь смешалось с другим чувством — густой, подспудной тревогой. Она была уверена, что тайна Елизаветы Пановой скрыта где-то здесь, в этих стенах. Но теперь ей казалось, что у этих стен есть и другие, куда более мрачные тайны. И она не знала, была ли готова их узнать.

Глава 2. Первые уроки и зависть

Лекционный зал представлял собой амфитеатр, вырезанный прямо в скальной породе. Каменные ступени спускались к небольшой площадке, где стояла интерактивная панель, казавшаяся инородным телом в этом древнем пространстве. Холодный свет лился откуда-то сверху, из скрытых в потолке ниш.

Профессор Даркхаус говорил о символизме в искусстве позднего барокко. Его голос, усиленный акустикой зала, звучал ровно и гипнотически, каждое слово было отточено, как лезвие. Студенты слушали с почтительным вниманием, никто не перешептывался и не отвлекался.

— …многие художники того периода заигрывали с мистицизмом, — вещал Даркхаус, выводя на панель изображение старинной гравюры. — Они создавали вокруг себя ауру тайны, чтобы привлечь богатых и суеверных покровителей. Ярчайший пример — миф о графине Елизавете Пановой и ее так называемом «кровавом портрете». Разумеется, это не более чем искусная маркетинговая уловка восемнадцатого века.

Виолетта почувствовала, как внутри все напряглось. Он говорил о деле всей ее жизни так, словно это была дешевая байка для туристов. Не выдержав, она подняла руку.

В зале повисла удивленная тишина. Кажется, здесь было не принято прерывать лектора.

Даркхаус медленно повернул голову в ее сторону. Его обсидиановые глаза остановились на ней.

— Да, мисс Рыжова?

— Профессор, а что, если это не миф? — голос Виолетты прозвучал громче и увереннее, чем она ожидала. — Что, если уникальные свойства ее красок, которые до сих пор не могут воспроизвести, были не маркетинговой уловкой, а результатом реальной, пусть и утерянной технологии?

Взгляд Даркхауса на мгновение стал жестче, словно она затронула что-то важное. Но он тут же скрыл это за маской академического интереса.

— Любопытная точка зрения. Возможно, у вас будет шанс доказать ее в архивах. Если, конечно, вы не утонете в море домыслов, которые окружают имя Пановой.

Он ответил ей, но его слова были адресованы всему залу. Это был одновременно и вызов, и тонкое предупреждение.

***

Когда лекция закончилась и студенты начали расходиться, Виолетта собирала свои вещи, все еще прокручивая в голове короткий диалог с профессором. Она чувствовала на себе несколько колючих взглядов.

— Смело, — раздался рядом мелодичный женский голос.

Виолетта подняла голову. Перед ней стояла высокая девушка с волосами цвета расплавленной меди и хищной, завораживающей улыбкой. На ней был идеально скроенный жакет, который наверняка стоил больше, чем весь гардероб Виолетты.

— Простите? — не поняла Виолетта.

— Спорить с Даркхаусом на его же лекции. Это смело. Или глупо, — девушка окинула ее оценивающим взглядом с головы до ног. — Я Лилиана.

— Виолетта.

— Я знаю, кто ты, — улыбка Лилианы стала шире, но не теплее. — О тебе уже все говорят. «Новенькая», протеже самого профессора. Похоже, ты ему чем-то приглянулась. Он не каждого допускает до закрытых архивов. Особенно… чужаков.

Последнее слово она произнесла с едва уловимым нажимом, который сводил на нет всю ее показную дружелюбность. Это не было знакомство. Это было обозначение территории. Лилиана давала понять, что Виолетта вторглась в их мир, и что ее «особое положение» уже замечено и взято на карандаш. Зависть, смешанная с презрением, ощущалась почти физически, как исходящий от девушки холод.

Лилиана развернулась и пошла к выходу, где ее ждали те самые студенты, что насмехались над Виолеттой в саду. Она что-то сказала им, и они обернулись, бросив на Виолетту короткие, одинаково холодные взгляды. Теперь она была не просто «новенькой». Она была «новенькой, которая задает вопросы и пользуется незаслуженным вниманием». И это, как поняла Виолетта, было гораздо хуже.

***

Профессор Даркхаус сдержал слово. После обеда он лично проводил Виолетту в сектор закрытого архива. Это было холодное, лишенное окон помещение глубоко в подвалах замка. Воздух здесь был неподвижным и сухим, чтобы уберечь древние манускрипты от тлена. Единственный звук — тихое гудение системы климат-контроля.

— Это инвентарные описи восемнадцатого века, — Даркхаус указал на ряд тяжелых, окованных медью книг на столе. — Если портрет Пановой когда-либо был в коллекции Санктуария, упоминание о нем должно быть здесь. Не ждите быстрых результатов. Работа в архиве требует терпения.

Он оставил ее одну.

Виолетта надела тонкие хлопковые перчатки и осторожно открыла первую книгу. Страницы, сделанные из плотной, пожелтевшей от времени бумаги, были исписаны каллиграфическим почерком. Перечень был бесконечным: гобелены, статуи, оружие, драгоценности. Она листала страницу за страницей, строка за строкой, ее глаза впивались в выцветшие чернила, ища одно-единственное имя.

Спустя несколько часов она нашла его.

Сердце пропустило удар. В описи за 1790 год, среди прочих поступлений из разоренных имений, значилось: «Панова Е. Портрет. Холст, масло, кровь». Последнее слово было написано тем же почерком, но казалось на несколько тонов темнее, словно писец с силой нажал на перо. Напротив строки стояла пометка, сделанная уже другим, более размашистым почерком: «Перемещено в хранилище Особого Фонда. Ректор».

Но самое главное было дальше. Виолетта перевернула страницу, ожидая увидеть подробное описание картины, как это было с другими артефактами. Но следующей страницы не было. Ее аккуратно вырезали острым лезвием, оставив лишь узкую полоску у переплета.

***

Студенческая столовая, или «рефекторий», как ее здесь называли, была полной противоположностью тихому архиву. Огромный зал с высоким сводчатым потолком, расписанным сценами средневековой охоты, гудел от сотен приглушенных голосов. Сквозь витражные окна лился цветной, мозаичный свет, выхватывая из полумрака то бледное аристократическое лицо, то блеск дорогого украшения.

Виолетта взяла поднос с едой — какой-то салат и кусок рыбы — и почувствовала себя совершенно потерянной. Все столики были заняты плотными, давно сформировавшимися группами. Никто не обращал на нее внимания, но само это тотальное игнорирование было красноречивее любых слов. Она была пустым местом.

Наконец она нашла свободный маленький столик в самом дальнем углу, почти в тени колонны. Отсюда был хороший обзор. Она ела, почти не чувствуя вкуса, и наблюдала. Студенты Санктуария вели себя не как обычные студенты. Они не смеялись громко, не жестикулировали активно. Их общение было похоже на сложный, выверенный танец взглядов, едва заметных кивков и тихих фраз.

Ее взгляд нашел Вадима Беркутова. Он, как и она, сидел один, но не в углу, а за столиком посреди зала, словно это не имело для него значения. Вокруг его стола образовалась невидимая пустая зона, которую никто не пересекал. Он ел медленно, сосредоточенно, глядя в свою тарелку и, казалось, совершенно не замечая окружающих.

До Виолетты донесся обрывок шепота с соседнего столика:

— …говорят, у него снова был приступ. Даркхаус в ярости. Эта «болезнь крови» — позор для всего рода.

Девушка, сказавшая это, бросила на Вадима быстрый, брезгливый взгляд. Виолетта опустила глаза в свою тарелку. Здесь одиночество было двух видов. Ее — одиночество чужака. И его — одиночество изгоя. И она не знала, что из этого было хуже.

***

После обеда коридоры наполнились студентами, расходящимися на практические занятия. Виолетта шла против этого медленного, размеренного потока, направляясь обратно в библиотеку, чтобы обдумать свою находку в архиве.

В одном из боковых проходов она увидела Вадима. Он стоял у стены, пытаясь рассортировать большую стопку бумаг и карт, очевидно, только что полученных у кого-то из преподавателей. В этот момент мимо него прошла группа студентов во главе с тем самым блондином, что насмехался над Виолеттой в саду. Один из них, проходя, «случайно» задел Вадима плечом. Несильно, но достаточно, чтобы тот потерял равновесие.

Бумаги веером разлетелись по каменному полу.

— Смотри, куда идешь, Беркутов, — бросил блондин через плечо, даже не обернувшись. Его компания тихо хмыкнула. Это была мелкая, унизительная пакость, рассчитанная на публику.

Вадим ничего не ответил. Его лицо осталось непроницаемым, словно он не заметил оскорбления. Он молча опустился на колени и начал собирать листы.

Виолетта, не раздумывая, подошла и тоже присела, помогая ему. Она собрала несколько карт с нарисованными от руки схемами каких-то растений и протянула ему.

— Спасибо, — сказал он так же тихо, как и в прошлый раз.

— Не за что, — ответила Виолетта, поднимаясь. Она хотела сказать что-то еще, спросить, в порядке ли он, но, встретив его взгляд, осеклась. В его глазах не было благодарности. Там было что-то другое. Холодное и отстраненное.

— Тебе не стоит этого делать, — произнес Вадим ровным, лишенным эмоций голосом.

— Помогать кому-то? — удивилась она.

— Находиться рядом со мной, — уточнил он. — Это привлекает ненужное внимание. Держись подальше от темных углов этого места. И от тех, кто в них сидит.

Он забрал у нее последние листы, не дожидаясь ответа, и быстро пошел прочь по коридору, оставив Виолетту в полном недоумении. Это было не дружеское предупреждение. Это был приказ.

***

Вечером Виолетта заперлась в своей комнате, превратив ее в подобие штаба расследования. Она разложила на столе свои записи из архива, ноутбук и старые эскизы учеников Елизаветы Пановой, которые привезла с собой. Тишина давила, но в то же время помогала сосредоточиться.

«Перемещено в хранилище Особого Фонда». Что это за фонд? Почему описание портрета вырезано? И самое главное — «холст, масло, кровь». Эта короткая, жутковатая приписка не давала ей покоя. Была ли это метафора, означающая невероятно яркий красный цвет? Или писец имел в виду все буквально?

Виолетта открыла на ноутбуке отсканированные эскизы. Это были наброски пейзажей, портретов, аллегорических сцен. Она всматривалась в них часами, пытаясь уловить стиль, манеру, особый почерк школы Пановой.

И вдруг заметила то, чего не видела раньше.

На нескольких эскизах, в самых незаметных местах — в узоре на ткани платья, в сплетении ветвей дерева, в расположении облаков — повторялись странные символы. Они не были похожи на подпись или обычный орнамент. Это были крошечные, стилизованные изображения созвездий. Лира. Лебедь. Кассиопея.

Сердце Виолетты забилось чаще. Это не могло быть совпадением. Зачем художнику прятать астрономические символы в своих работах? Если только… если только это не был шифр. Код, ключом к которому было звездное небо.

***

Поздней ночью, когда глаза уже начали слипаться от усталости, Виолетта решила налить себе стакан воды. Она подошла к окну-бойнице, чтобы на секунду отвлечься от бумаг и посмотреть на спящий замок.

Внутренний двор внизу был залит холодным, безжизненным светом редких фонарей, оставлявших большие провалы глубокой тени. Все казалось неподвижным, застывшим во времени. Но что-то привлекло ее внимание. Движение.

В самой темной части двора, у подножия старой башни, стояли три фигуры. Даже на таком расстоянии Виолетта узнала их. Центральной фигурой была Лилиана. Рядом с ней — двое ее приспешников, включая того самого блондина, что задирал Вадима.

Они не просто разговаривали. Они смотрели. Прямо на ее окно.

Виолетта отшатнулась, инстинктивно прячась за каменный выступ. Сердце неприятно екнуло. Они не могли ее видеть в темной комнате. Но они точно знали, где она находится. Они стояли там, внизу, во тьме, и обсуждали ее. О чем? О ее вопросе на лекции? О том, что она помогла изгою? Или о чем-то еще, чего она пока не понимала?

Она осторожно выглянула снова. Двор был пуст. Фигуры исчезли так же бесшумно, как и появились, словно растворились в тенях. Но ощущение липкого, недружелюбного внимания осталось. Теперь она знала наверняка: найденный днем дневник не был чьей-то шуткой. «Они смотрят. Всегда».

***

Виолетта вернулась к столу, но сосредоточиться на работе уже не могла. Холодная уверенность сменила прежнюю тревогу. Это было уже не просто научное исследование. Это превращалось в нечто иное, личное и опасное.

Она взяла тот самый потрепанный дневник, найденный в столе, и открыла его на первой чистой странице. Раньше она боялась делать в нем записи, словно это могло как-то связать ее с неизвестным и, судя по всему, несчастным предыдущим владельцем. Теперь этот страх прошел.

Ее рука с ручкой двигалась быстро и уверенно. Она не писала длинных предложений, а составляла список, факты, выводы.

— Портрет был здесь. Запись «кровь» — не метафора?

— Описание вырезано. Кто-то скрывает информацию.

— «Особый Фонд». Что это? Где он?

— Символы созвездий на эскизах. Шифр?

— Вадим. Изгой. Его предупреждение — искреннее или попытка запугать?

— Лилиана. Открытая враждебность. Слежка.

Она посмотрела на свой список. Все эти разрозненные нити — старая тайна, академические интриги, скрытая враждебность — вели в одну точку. К портрету Елизаветы Пановой. Все здесь вращалось вокруг него.

Страх никуда не делся. Он сидел холодным комком в животе. Но теперь рядом с ним появилось что-то еще. Упрямство. Злость. И азарт исследователя, который понял, что наткнулся не на пыльную архивную историю, а на настоящую, живую тайну. Они могли считать ее чужаком. Могли следить и шептаться за спиной. Но она не собиралась отступать. Она решила копать глубже, чего бы ей это ни стоило.

Глава 3. Исследование леса

На следующее утро Виолетта проснулась с готовым планом. Прямой штурм архивов был бесполезен — она видела лишь то, что ей позволял видеть Даркхаус. Значит, нужно было зайти с другой стороны.

После завтрака она подошла к большой, детализированной карте Санктуария и его окрестностей, висевшей в главном холле. Ее палец скользнул по изгибам рельефа, мимо обозначений учебных корпусов и садов, и остановился на секторе, помеченном как «Старый лес». Там, среди густых зарослей, виднелся маленький значок, изображающий руины. «Часовня Св. Михаила (не используется)» — гласила подпись.

Сердце Виолетты забилось чуть быстрее. Художники восемнадцатого века обожали рисовать романтические развалины. Если возлюбленный Пановой был здесь, он не мог пройти мимо такого живописного места. А если они встречались тайно… то заброшенная часовня была бы идеальным местом.

Она решила устроить вылазку. Официальной причиной будет поиск природных материалов. Для искусствоведа, изучающего старинные пигменты, сбор образцов мхов, глины и трав для анализа был более чем логичным предлогом. Это давало ей свободу передвижения и не вызывало подозрений.

Вернувшись в комнату, Виолетта начала собираться. Она надела удобные походные ботинки и куртку, положила в небольшой рюкзак блокнот, карандаш, несколько пакетиков для образцов и маленький фонарик. И, поколебавшись секунду, сунула туда же старый дневник, найденный в столе. Что-то подсказывало ей, что его место — рядом с ней.

***

Лес за стенами Санктуария оказался диким и величественным. Воздух здесь, после кондиционированной стерильности замка, казался живым, наполненным шелестом листвы и пересвистом невидимых птиц. Солнечные лучи с трудом пробивались сквозь плотный шатер из крон вековых деревьев, ложась на землю дрожащими, беспокойными пятнами.

Виолетта шла по едва заметной тропинке, которая, судя по карте, должна была привести ее к руинам. Она действительно делала вид, что собирает образцы: соскребла немного ярко-зеленого мха с валуна, набрала в пакетик красноватой глины у корней вывороченного бурей дерева. Это помогало ей упорядочить мысли.

Она размышляла о пигментах, которые могли здесь найти. Кора дуба давала стойкий коричневый. Сок некоторых ягод — недолговечный, но яркий пурпур. Художники прошлого были не только творцами, но и алхимиками, они знали язык природы. Могла ли Елизавета Панова использовать в своих работах что-то, что росло только здесь, в этих горах? Что-то, что придавало ее краскам ту самую легендарную глубину и… кровавый оттенок?

Тропинка становилась все более заросшей. Виолетта пробиралась сквозь густые заросли папоротника, похожего на зеленые перья доисторических птиц. Тишина вокруг сгущалась. Птичьи голоса стихли. Слышен был только хруст веток под ее ногами да собственное дыхание. Лес перестал быть просто лесом. Он превратился в лабиринт из теней и молчания, который, казалось, наблюдал за ней с древним, нечеловеческим любопытством.

***

Она вышла на небольшую поляну, где солнечный свет наконец пробился сквозь кроны, и увидела его. Вадим Беркутов стоял на коленях у подножия старого тиса, низко склонившись над землей. Он не собирал травы — он их рассматривал, осторожно раздвигая листья пальцами, словно читал невидимые письмена. Рядом с ним лежал раскрытый блокнот, исписанный мелкими, убористыми строчками.

Он поднял голову, почувствовав ее присутствие задолго до того, как она успела что-то сказать. В его взгляде не было удивления, только настороженность.

— Снова ты, — констатировал он без всякого выражения.

— Я… собираю образцы. Для исследования, — Виолетта показала на свой рюкзак, чувствуя себя так, словно ее застали за чем-то запретным. — А ты, я смотрю, тоже.

— Не совсем, — Вадим поднялся, отряхивая землю с брюк. — Я ищу. Этот лес — старая аптека. Нужно только знать, где и что искать.

— Для… лечения твоей «болезни»? — вопрос сорвался с губ Виолетты прежде, чем она успела подумать.

Он нахмурился, и его лицо на мгновение стало жестким.

— Что ты об этом знаешь?

— Я слышала, как шептались в столовой, — призналась она.

Вадим усмехнулся, но в этой усмешке не было ни капли веселья.

— Конечно, слышала. Здесь стены не только помнят, но и сплетничают. Да, я ищу лекарство. Но не от того, о чем они думают. Моя болезнь куда сложнее, чем обычный недуг. Она… в крови.

Он произнес последнюю фразу с едва уловимой, горькой иронией. Затем его взгляд скользнул по тропинке за ее спиной, и он снова стал серьезным.

— Куда ты идешь? Дальше начинаются самые дикие места. Здесь легко заблудиться.

— Я иду к старой часовне, — ответила Виолетта.

***

На лице Вадима отразилось что-то похожее на удивление, смешанное с подозрением.

— Зачем? Туда давно никто не ходит. Это просто руины.

— Руины могут многое рассказать, — уклончиво ответила Виолетта. — Особенно искусствоведу.

Он несколько секунд молча изучал ее лицо, словно пытался прочесть ее истинные мотивы. Виолетта выдержала его взгляд, стараясь казаться спокойной и уверенной в своей легенде.

— Хорошо, — неожиданно сказал он. — Я все равно шел в ту сторону. Провожу. Чтобы ты не свернула шею в овраге.

Они пошли дальше вместе. Вернее, он шел впереди, а она — чуть позади. Вадим двигался по лесу с поразительной легкостью, не хрустнув ни одной веткой, словно был его частью. Тишина между ними была неловкой, но Виолетта решила ее нарушить.

— Так что это за местные легенды? — спросила она, вспомнив его слова.

— Старые сказки, — отозвался он, не оборачиваясь. — О том, что в полнолуние из ущелий выходит Дикая Охота. О лесных духах, которые могут завести путника в болото. И о Хозяйке горы, которая жила в этом замке задолго до того, как он стал… школой. Говорят, она была так прекрасна, что сам дьявол влюбился в нее. И так жестока, что он же ее и проклял.

— Похоже на историю Елизаветы Пановой, — заметила Виолетта.

— Любая история о красивой и сильной женщине в этих краях похожа на историю Пановой, — безразлично бросил Вадим.

Но Виолетта чувствовала, что это безразличие — напускное. Он слушал ее очень внимательно. Он не просто провожал ее. Он хотел узнать, что она ищет в этих руинах.

***

Развалины часовни показались внезапно, словно выросли из-под земли. От строения остался лишь каменный остов: три стены, заросшие плющом, и пустые глазницы окон, сквозь которые смотрело равнодушное небо. Крыша давно обвалилась, и пол был устлан толстым ковром из прошлогодних листьев, мха и земли.

— Вот твои руины, — сказал Вадим, останавливаясь на краю поляны. — Дальше сама.

Виолетта кивнула и, стараясь не выдать своего волнения, вошла внутрь. Она медленно обходила часовню по периметру, внимательно осматривая каждый камень. Она искала что-то, что могло бы остаться от художника. Рисунок углем на стене, забытый этюдник… но все было тщетно. Время и природа стерли все следы.

Она уже почти отчаялась, когда ее нога зацепилась за что-то твердое под слоем листьев у подножия полуразрушенного алтаря. Виолетта опустилась на колени и принялась разгребать листву.

Это был не камень. Она извлекла на свет потемневший от времени и влаги осколок дерева. Он был гладким, с характерным изгибом для большого пальца. Это была часть палитры.

Сердце Виолетты замерло. Она перевернула осколок. На обратной стороне, впитавшись в древесину так глубоко, что их не смогли смыть два века дождей, сохранились следы краски. Маленькое пятно густого, темно-красного цвета.

Едва кончики ее пальцев коснулись этого пятна, как перед глазами на долю секунды вспыхнул чужой, невозможный образ: гроза, вспышка молнии, и женское лицо, искаженное яростью и скорбью.

Видение было таким ярким и внезапным, что она вскрикнула и отдернула руку, выронив осколок.

***

Вадим мгновенно оказался рядом. Он не подбежал — он словно возник из воздуха у ее плеча, двигаясь с абсолютно бесшумной, нечеловеческой скоростью.

— Что случилось? — его голос был низким и резким, в нем не осталось и следа прежней отстраненности.

— Ничего… ничего, просто показалось, — пробормотала Виолетта, пытаясь унять дрожь в руках. Сердце колотилось где-то в горле. — Наверное, паук.

Но Вадим не смотрел на нее. Его взгляд был прикован к осколку палитры, лежавшему на земле. Он не наклонился, не поднял его, но смотрел так, словно видел не просто кусок дерева, а нечто опасное.

— Что это? — спросил он, и в его голосе прорезались стальные нотки.

— Просто старая палитра. Наверное, какого-то художника, — Виолетта постаралась ответить как можно безразличнее, быстро поднимая находку и пряча ее в карман куртки.

В этот момент что-то изменилось. Солнце, светившее на поляну, скрылось за набежавшей тучей. Лес вокруг, казалось, потемнел, и тишина стала напряженной, звенящей. Вадим выпрямился и медленно повел головой, словно прислушиваясь к чему-то, недоступному ее слуху.

— Нам нужно уходить, — сказал он тихо, но в его голосе была такая настоятельная твердость, что возражать не хотелось. — Немедленно.

— Но почему? Что происходит?

— Просто уходим, — отрезал он. — В этом лесу есть… ночные охотники. И иногда они выходят на промысел еще до заката.

Виолетта посмотрела на него, потом на потемневший лес, и внезапно поняла, что это не было шуткой или очередной легендой. Она почувствовала это кожей — ощущение чужого, хищного взгляда, исходящего из самых густых теней. Но упрямство и азарт исследователя перевесили страх.

— Я еще не все осмотрела, — сказала она, сама не веря своей смелости.

***

Вадим посмотрел на нее долгим, тяжелым взглядом. В его глазах на мгновение промелькнуло что-то похожее на гнев, смешанный с… беспокойством?

— Ты ничего не понимаешь, — почти прошипел он. — Это не игра.

Не дожидаясь ее ответа, он сделал шаг, схватил ее за руку чуть выше локтя и с силой, которой она никак не могла от него ожидать, потащил за собой. Его хватка была как стальные тиски, холодная даже через ткань куртки.

— Эй, отпусти! Мне больно! — запротестовала Виолетта, пытаясь вырваться.

Он не отпустил, но хватку ослабил, продолжая быстро вести ее прочь от руин. Они шли обратно к замку не по тропинке, а напрямик, через чащу. Вадим двигался уверенно, раздвигая ветви, не сбавляя шага, и Виолетта едва поспевала за ним. Она больше не спорила, чувствуя, что его тревога была абсолютно реальной. Ощущение невидимой угрозы не отпускало, оно следовало за ними по пятам, как хищник, выжидающий удобного момента для прыжка.

Они вышли из леса у самых стен Санктуария, когда на горы уже начали спускаться фиолетовые сумерки. Только здесь, на брусчатке внутреннего двора, Вадим наконец отпустил ее руку.

— В следующий раз слушай, когда тебе говорят уходить, — бросил он, не глядя на нее. Его лицо снова стало непроницаемой маской.

Они стояли в нескольких шагах друг от друга в сгущающихся тенях. Тишина была наполнена невысказанными вопросами. Виолетта смотрела на него, пытаясь понять, кто он — странный изгой, ее защитник или часть той самой угрозы, от которой он ее уводил. Она чувствовала, что между ними только что протянулась тонкая, невидимая нить. И эта нить была соткана не из симпатии, а из общей тайны и общей опасности.

***

Вернувшись в свою комнату, Виолетта первым делом заперла дверь на засов. Ощущение безопасности было иллюзорным, но необходимым. Руки все еще слегка подрагивали. Она достала из кармана осколок палитры.

При ровном свете настольной лампы находка выглядела еще более странной. Дерево было темным, почти черным, и очень плотным, незнакомой ей породы. Но все ее внимание было приковано к пятну краски. Оно не выцвело, не потрескалось от времени, как должно было бы. Цвет оставался густым, насыщенным, словно краску нанесли совсем недавно.

Она вспомнила то короткое, ослепительное видение, что пронзило ее сознание в часовне. Лицо женщины, искаженное горем. Это не было похоже на игру воображения. Это было слишком реально.

Виолетта осторожно, кончиком ногтя, попробовала соскоблить крошечную частичку пигмента. Он не поддавался, словно въелся в саму структуру дерева. Тогда она сделала то, что сделал бы любой исследователь на ее месте — поднесла находку ближе к глазам, чтобы рассмотреть под другим углом.

И замерла.

Когда ее теплое дыхание коснулось поверхности осколка, произошло нечто невозможное. Темно-красное пятно на мгновение словно стало жидким. Оно едва заметно пульсировало, меняя оттенок с бордового на алый и обратно, словно кровеносный сосуд под тонкой кожей.

Виолетта отшатнулась, положив осколок на стол. Сомнений не оставалось. Надпись в архивной книге не лгала. Это была не просто краска. Это была кровь. И эта кровь, спустя двести лет, все еще была… живой.

Глава 4. Ночное происшествие

Сон был вязким и тревожным, похожим на погружение в холодную, темную воду. Виолетта не видела себя, она была кем-то другим. Она была ею.

Она чувствовала, как ледяные струи дождя хлещут по лицу, как под пальцами стынет чужая, любимая рука. Гнев и горе были не просто эмоциями — они были физической болью, раскаленным металлом в груди. Перед глазами мелькали образы, чужие и в то же время до ужаса знакомые: вспышка молнии, озаряющая каменный алтарь, палитра в дрожащей руке, острая боль в собственной ладони и густая, теплая кровь, смешивающаяся с красками. Она слышала шепот древних слов, слетающих с ее губ, и чувствовала, как ее собственная жизнь, ее сущность, утекает, впитываясь в грубую ткань холста.

Виолетта проснулась рывком, сев на кровати. Сердце колотилось так сильно, что, казалось, готово было проломить ребра. В ушах стоял отголосок рева бури, хотя за окном стояла мертвая тишина. Сон. Это был всего лишь сон. Но он был реальнее, чем комната вокруг. Он оставил после себя привкус пепла и ярости.

Она больше не могла лежать. Беспокойство, жгучее, как крапива, гнало ее с постели. Она подошла к столу. Осколок палитры лежал там, где она его оставила, темный и неподвижный. Но теперь Виолетта смотрела на него по-другому. Это была не просто улика. Это был фрагмент чужой души.

Ее взгляд упал на пакетики с травами, собранными днем. Анализ. Ей нужен был химический анализ. Сравнить состав пигмента с местными растениями, которые могли дать такой цвет. И ей нужны были свежие образцы. Образцы, собранные именно там, у часовни. Ночью. Мысль была безрассудной, но сон выжег из нее всю осторожность, оставив только лихорадочную одержимость. Ей нужно было вернуться. Прямо сейчас.

***

Выбраться из жилого крыла оказалось проще, чем она думала. Ночная жизнь Санктуария была призрачной и безмолвной. Длинные коридоры пустовали, лишь редкие сенсорные лампы вспыхивали ровным светом, реагируя на ее шаги, и снова гасли за спиной, словно тьма гналась за ней по пятам.

Лес ночью был совершенно другим. Днем он был просто диким и величественным. Ночью он превратился в чернильное, живое море теней. Каждый шорох, каждый треск ветки звучал оглушительно. Фонарик выхватывал из мрака лишь маленький, дрожащий кружок света, делая тьму вокруг еще более плотной и непроницаемой.

Виолетта шла быстро, почти бежала, подгоняемая остатками сна и собственной безрассудной решимостью. Она старалась не думать о предупреждении Вадима про «ночных охотников». Это были просто страшилки, чтобы напугать ее, чужачку.

Она почти добралась до поляны с руинами, когда услышала голоса.

Виолетта мгновенно погасила фонарик и замерла за стволом широкого дуба, едва дыша. Голоса были тихими, но в ночной тишине разносились далеко. Она не могла разобрать слов, но узнала интонации. Один голос был женским, властным и холодным. Лилиана. Другие — мужскими.

Она осторожно выглянула из-за дерева. Поляна перед часовней была освещена. Но не фонарями. Свет был странным, мертвенно-бледным, и, казалось, исходил от самих камней руин. И там, в этом призрачном сиянии, она увидела их.

***

Лилиана стояла в центре поляны. Рядом с ней — двое ее приспешников. А перед ними, на коленях, стоял четвертый. Виолетта узнала в нем студента, который часто помогал в библиотеке. Сейчас он был бледен, как полотно, и дрожал всем телом.

— Ты думал, мы не заметим? — голос Лилианы резал ночную тишину, как осколок стекла. — Думал, можно взять то, что принадлежит профессору Даркхаусу, и никто не узнает?

— Я… я не хотел… Я просто хотел посмотреть, — лепетал студент, его голос срывался от ужаса. — Я бы вернул!

— Вернул бы? — Лилиана рассмеялась. Смех был коротким, лишенным веселья. — Ты лжешь. Ты пытался украсть артефакт. А воровство здесь наказывается. Особенно воровство у Регента.

Она сделала шаг к нему. И в этот момент Виолетта увидела то, что заставило кровь застыть в ее жилах. Лицо Лилианы изменилось. Кожа стала казаться полупрозрачной в странном свете, а глаза… ее глаза горели тусклым, красноватым огнем. Когда она улыбнулась, обнажая зубы, Виолетта увидела, что ее клыки были неестественно длинными и острыми.

Это было невозможно. Этого не могло быть.

Лилиана склонилась над студентом. Он закричал — короткий, захлебнувшийся крик, который тут же оборвался. Она не ударила его. Она просто прижалась губами к его шее.

Виолетта зажала рот рукой, чтобы не закричать самой. Она не видела деталей, но видела, как тело студента обмякло, как он завалился набок, словно из него выпустили всю жизнь. Лилиана выпрямилась, и на ее губах в призрачном свете блестело что-то темное.

***

Виолетта стояла за деревом, парализованная ужасом. Ее мозг отказывался принимать то, что видели глаза. Вампиры. Кровавые сказки, готические романы, детские страшилки — все это оказалось реальностью. Здесь, в двадцати милях от цивилизации, в элитной академии.

Она должна была бежать. Прямо сейчас. Но ноги, словно налитые свинцом, не слушались.

И тут на поляне появился еще один человек.

Вадим Беркутов вышел из тени с другой стороны руин. Он двигался быстро и бесшумно, но в его движениях не было угрозы. На его лице, обычно непроницаемом, сейчас отчетливо читались гнев и… опоздание.

— Лилиана, прекрати! — его голос был негромким, но властным, и заставил всех троих обернуться.

— Беркутов, — процедила Лилиана, вытирая губы тыльной стороной ладони. В ее голосе сквозило презрение. — Вечно ты лезешь не в свое дело. Решил поиграть в спасителя? Поздно. Он был вором, и он получил по заслугам. Таков закон.

— Это не закон. Это бойня, — отрезал Вадим. Он сделал шаг вперед, и его фигура напряглась, как сжатая пружина. — Даркхаус позволил тебе это?

— Профессор ценит лояльность. И не терпит крыс, — усмехнулась Лилиана.

В этот момент Виолетта, пытаясь подавить приступ тошноты, неловко качнулась и наступила на сухую ветку. Хруст прозвучал в ночной тишине, как выстрел.

Все головы на поляне мгновенно повернулись в ее сторону. Четыре пары глаз, горящих в темноте нечеловеческим светом, уставились прямо на нее.

***

Инстинкт выживания наконец взял верх над параличом. В тот момент, когда Лилиана бросила на своих приспешников короткий, приказывающий взгляд, Виолетта развернулась и бросилась бежать. Она неслась сквозь ночной лес, не разбирая дороги, подгоняемая чистым, животным ужасом.

Ветки хлестали по лицу, оставляя горящие царапины. Ноги путались в корнях, но она не падала, поддерживаемая адреналином. Она не оглядывалась, но знала, что они гонятся за ней. Она слышала это — не топот ног, а нечто куда более жуткое. Сухой шелест, стремительное, почти бесшумное перемещение, словно за ней неслись не люди, а гигантские пауки или тени, сорвавшиеся со своих мест.

Легкие горели огнем. Каждый вдох был рваным, болезненным. Она понимала, что это бессмысленно. На поляне они двигались с неестественной, размытой скоростью. У нее не было ни единого шанса уйти. Но тело продолжало бороться, отказываясь сдаваться.

Она выскочила на небольшую прогалину и споткнулась, едва удержав равновесие. И увидела их. Они не гнались за ней сзади. Они уже были здесь, окружая ее. Один из приспешников Лилианы стоял справа, другой — слева. Они двигались медленно, с ленивой грацией хищников, загнавших жертву, наслаждаясь моментом.

Сама Лилиана появилась прямо перед ней, выйдя из-за дерева. На ее лице играла торжествующая, жестокая улыбка.

— Ну что, «исследовательница», — промурлыкала она. — Докопалась до правды?

***

Виолетта отступала назад, пока спиной не уперлась в ствол дерева. Ловушка захлопнулась. Она была безоружна перед тремя существами, которые только что на ее глазах совершили хладнокровное убийство.

— Что… что вы такое? — прошептала она, хотя уже знала ответ.

— Мы — будущее, дорогая, — усмехнулась Лилиана, делая шаг вперед. — Вершина пищевой цепи. А ты… ты была просто любопытной мышкой, которая сунула нос не в свою норку. Какая жалость. Даркхаус будет недоволен. Он хотел использовать тебя по-другому. Но раз уж так вышло…

Она двинулась к Виолетте, и в этот момент что-то темное и стремительное пронеслось в воздухе.

Один из приспешников Лилианы, стоявший слева от Виолетты, издал короткий, удивленный хрип и рухнул на землю, как подкошенный. Из его груди торчала толстая, заостренная на конце ветка, вошедшая в тело с ужасающей силой.

Все замерли. Из тени на прогалину вышел Вадим. Его лицо было бледным и яростным. Он не выглядел как испуганный изгой. Он выглядел как палач.

— Я сказал: прекрати, Лилиана, — его голос был тихим, но в нем звенела смертельная угроза.

Лилиана оскалилась, ее глаза вспыхнули красным.

— Ты выбрал не ту сторону, Беркутов!

Она бросилась на него. Ее движение было нечеловечески быстрым, смазанным. Но Вадим оказался быстрее. Он не уклонился — он встретил ее атаку, перехватил ее руку и с такой силой швырнул в сторону, что Лилиана, пролетев несколько метров, врезалась в дерево.

Второй приспешник кинулся на Вадима сзади, но тот, даже не оборачиваясь, ударил его ногой с разворота. Удар был такой мощи, что послышался сухой треск ломающихся костей.

Именно в этот момент Вадим схватил оцепеневшую Виолетту за руку.

— Беги! — рявкнул он, и они вместе рванули в темноту, оставляя позади стонущую Лилиану и двух ее поверженных охранников.

***

Он тащил ее за собой сквозь лес с невероятной скоростью. Виолетта едва успевала переставлять ноги, ее легкие снова горели, но теперь к ужасу примешивалось ошеломление. Тот тихий, замкнутый изгой, которого она видела в библиотеке, и тот яростный боец, что раскидал троих монстров за пару секунд, никак не складывались в один образ.

Вадим бежал не к замку. Он свернул в сторону, к скальному массиву, который темнел вдали, и привел ее к узкой, почти незаметной расщелине, скрытой за занавесом из плюща.

— Сюда. Быстрее.

Внутри оказалась небольшая, сухая пещера. Вадим отпустил ее руку и тут же принялся заваливать вход камнями, которые, казалось, были сложены здесь заранее. Он двигал валуны весом в несколько десятков килограммов с такой легкостью, словно это были картонные коробки. Вскоре вход был надежно заблокирован, и пещера погрузилась в кромешную тьму.

Виолетта стояла, прижавшись спиной к холодной стене, пытаясь отдышаться. Ее била дрожь — отходняк после адреналинового всплеска. Она слышала тяжелое, рваное дыхание Вадима рядом.

— Что… что это было? — прошептала она в темноту, и ее голос прозвучал жалко и растерянно. — Они… ты…

Она услышала щелчок, и вспыхнул огонек зажигалки. Он осветил лицо Вадима, бледное, со сжатыми челюстями. Он поднес огонь к фитилю старой керосиновой лампы, стоявшей на выступе. Мягкий желтый свет залил их маленькое убежище.

Он посмотрел на нее. В его глазах больше не было ярости. Только бесконечная, всепоглощающая усталость.

— Я же говорил тебе держаться подальше, — тихо сказал он. — Почему ты никогда не слушаешь?

***

Виолетта смотрела на него, и сотни вопросов роились у нее в голове, мешая сформулировать хотя бы один. Ужас увиденного все еще стоял перед глазами: горящие глаза Лилианы, ее острые клыки, безжизненное тело студента…

— Они убили его, — прошептала она, скорее для себя, чем для него. — Просто… взяли и убили.

— Он украл то, что было ему не по зубам, — голос Вадима был ровным, почти безразличным, но в нем слышались нотки горечи. — В Санктуарии свои законы. Жестокие. И Лилиана — их самый ревностный исполнитель.

— Но… ты ведь тоже… такой же? — Виолетта сделала крошечный, почти незаметный шажок назад.

Вадим уловил ее движение, и по его лицу скользнула тень, похожая на боль.

— Такой же? Да. И нет. Все гораздо сложнее.

Он провел рукой по лицу, словно стирая невидимую маску.

— Я не могу сейчас объяснить тебе все. Это слишком долго. И слишком опасно. Они будут искать нас. Лилиана не простит такого унижения. Нам нужно переждать здесь до рассвета.

Он замолчал, глядя на слабое пламя лампы. Свет отбрасывал на стены пещеры их дерганые, увеличенные тени.

— Одно могу сказать точно, — продолжил он, не глядя на нее. — Теперь ты в такой же опасности, как и я. Ты видела то, чего не должна была. И они не оставят тебя в покое. Теперь Санктуарий для тебя не школа, а клетка с хищниками. И ты только что привлекла внимание самого опасного из них.

Глава 5. Клетка с хищниками

Они не разговаривали до самого рассвета. Когда первые бледные лучи просочились сквозь щели между камнями, Вадим разобрал баррикаду. Воздух снаружи был холодным, чистым и пах сырой землей. Лес, еще вчера казавшийся Виолетте враждебным, теперь выглядел безмятежно. Словно ночного кошмара и не было.

Вадим провел ее обратно в замок по каким-то тайным тропам, и она проскользнула в свою комнату, когда коридоры были еще пусты.

Виолетта рухнула на кровать, чувствуя полное опустошение. Тело ломило от напряжения, а голова гудела. Может, это все-таки был сон? Продолжение того, первого кошмара о Елизавете Пановой? Очень уж реалистичное, до мельчайших деталей.

Она села и посмотрела на свои руки. На ладони, которую она оцарапала о ветку во время бегства, алела длинная, тонкая ссадина. А на предплечье, там, где ее держал Вадим, проступал едва заметный синяк от его пальцев.

Это был не сон.

Она подошла к зеркалу. Из отражения на нее смотрела бледная девушка с темными кругами под глазами и запутавшимися волосами. Но что-то изменилось. Взгляд. Прежняя академическая любознательность исчезла. Вместо нее в глубине зрачков застыл холодный, неумолимый ужас. Тот, что приходит, когда ты заглядываешь за занавес обыденной реальности и видишь, какие чудовища скрываются за ним.

***

Не успела она привести себя в порядок, как терминал на столе издал короткий сигнал. Сообщение было от профессора Даркхауса. «Жду вас в своем кабинете. Немедленно». Это не было просьбой.

Виолетта вошла в знакомый кабинет, тонущий в книжной пыли и сумраке. Даркхаус, как и в прошлый раз, стоял у окна. Он не обернулся, когда она вошла.

— Вынужден констатировать, мисс Рыжова, что вы разочаровываете меня, — начал он ровным, холодным тоном, продолжая смотреть на горы. — Я предоставил вам уникальный доступ к архивам, ожидая усердной работы. Вместо этого вы предпочитаете ночные прогулки по лесу.

Сердце Виолетты ухнуло куда-то вниз. Он знал. Конечно, он знал.

— Профессор, я…

— Молчать, — прервал он ее, не повышая голоса, но от этого приказа по спине пробежал холодок. Он медленно повернулся к ней. Его лицо было абсолютно спокойным, но глаза казались темнее обычного. — Лес, окружающий Санктуарий, небезопасен. Особенно для таких, как вы. Там водятся дикие звери. И не только четвероногие. Вы могли погибнуть. Ваше счастье, что наша служба безопасности работает эффективно. Они доложили мне о вашей маленькой ночной драме.

Служба безопасности. Какая удобная ложь.

— Инцидент был исчерпан, — продолжил Даркхаус. — Нарушитель понес заслуженное наказание за воровство. А вас я настоятельно прошу впредь не покидать территорию кампуса без моего личного разрешения. И сосредоточиться на работе, ради которой вы сюда приехали. Вы меня поняли?

— Да, профессор, — выдавила Виолетта.

— Вот и прекрасно, — он почти улыбнулся, но улыбка не коснулась глаз. — Можете быть свободны.

Это был не разговор. Это был выговор и завуалированная угроза. Он не просто знал, что произошло. Он был кукловодом, который дергал за ниточки. И сейчас он давал понять своей заблудшей марионетке, что ей следует вернуться на свое место.

***

Выйдя из кабинета Даркхауса, Виолетта почувствовала себя так, словно побывала в клетке со львом и чудом осталась цела. Она шла по коридору, и мир вокруг казался другим. Теперь она знала, что скрывается за этими аристократическими лицами и безупречными манерами.

Атмосфера в Санктуарии тоже изменилась. Или изменилось ее восприятие. Утром в кампусе царила обычная сонная тишина. Теперь же воздух, казалось, звенел от напряжения. Студенты собирались небольшими группами, их разговоры были тихими, почти беззвучными. Но их взгляды говорили о многом.

Когда Виолетта проходила мимо, шепот на мгновение стихал, и на нее обращались десятки пар глаз. Во взглядах не было прежнего простого презрения к чужачке. Теперь в них читалось что-то еще: любопытство, подозрительность и у некоторых — плохо скрытый страх.

Она знала, о чем они шепчутся. Об исчезновении студента-библиотекаря. Официальная версия, скорее всего, была проста и лжива: «уехал по семейным обстоятельствам». Но они все знали правду. Они знали, что произошло ночью в лесу. И они знали, что она, Виолетта, была там.

Взгляд Виолетты столкнулся со взглядом Лилианы. Та стояла в окружении своей свиты у окна, выходящего во двор. На ее лице не было ни царапины. Она выглядела как всегда — безупречно и высокомерно. Лилиана не улыбнулась. Она просто посмотрела на Виолетту долгим, холодным взглядом, в котором читалось неприкрытое обещание. «Это еще не конец. Мы с тобой еще не закончили».

***

Весь день Виолетта пыталась найти Вадима. Она больше не боялась привлекать к себе внимание. После разговора с Даркхаусом и ледяного взгляда Лилианы она поняла, что тише воды, ниже травы сидеть уже не получится. Она была замешана. И единственный, кто мог дать ей хоть какие-то ответы, был он.

Но Вадима нигде не было. Его место в столовой пустовало. Он не появился ни на одной из общих лекций. Она несколько раз заходила в библиотеку, но и там его не было. Словно он испарился.

К вечеру отчаяние начало сменяться глухой паникой. Что, если с ним что-то случилось? Что, если Даркхаус или Лилиана наказали его за то, что он вмешался? За то, что он спас ее? Мысль о том, что он мог пострадать из-за нее, была невыносимой.

Она уже почти сдалась, когда решила проверить библиотеку в последний раз. Она обошла все залы, заглянула в самые дальние уголки, и уже собиралась уходить, когда заметила его.

Вадим сидел в глубоком кресле в самом темном и наименее посещаемом секторе, посвященном средневековой поэзии. Он не читал. Он просто сидел в тени, неподвижно глядя в пространство. Он выглядел изможденным, под глазами залегли тени, делая его лицо еще более бледным и осунувшимся.

Виолетта подошла к нему решительным шагом. Она больше не собиралась ходить вокруг да около.

— Нам нужно поговорить, — сказала она тихо, но твердо. — Ты должен мне все объяснить.

***

Вадим медленно поднял на нее глаза. В его взгляде не было ни удивления, ни враждебности. Только глухая, беспросветная усталость, словно он не спал несколько ночей подряд.

— Объяснить? — он криво усмехнулся. — Что именно? Что мир, который ты знала, — это ложь? Что под тонкой оболочкой цивилизации скрываются монстры? Ты сама все видела.

— Я видела, как убили человека! — Виолетта понизила голос до шепота, но в нем звенела сталь. — А потом его убийцы спокойно пришли на лекцию, как ни в чем не бывало. Что это за место? Кто вы такие?

— Мы — те, кто выжил, — ответил Вадим, и его голос стал жестким. — Те, кто приспособился. Санктуарий — это не школа. Это убежище. Для таких, как мы. Потомков древних родов, вынужденных скрываться от вашего мира. А то, что ты видела, было… внутренним правосудием. Жестоким, да. Но по нашим законам — справедливым. Он предал доверие и поставил под угрозу всех нас.

Он говорил об этом так, словно речь шла о правилах дорожного движения. Эта отстраненность пугала Виолетту больше, чем открытая агрессия Лилианы.

— А ты? — она смотрела ему прямо в глаза, пытаясь пробиться сквозь стену его апатии. — Ты тоже считаешь это справедливым?

Вадим на мгновение отвел взгляд.

— То, что я считаю, не имеет значения, — глухо сказал он. — Я не могу изменить правила. Могу только пытаться выжить, не нарушая их. И спасать тех, кто по глупости сует голову в пасть льву.

Он все еще не говорил ей всей правды. Он не назвал себя и их по имени. Он говорил загадками, давая ровно столько информации, сколько считал нужным. Он признавал, что они — не люди, но не раскрывал своей истинной природы, словно это было последнее, самое важное табу.

***

Виолетта села в кресло напротив, не собираясь уходить. Ее собственный страх отступил на второй план перед лицом его усталости и холодной логики.

— Хорошо, — сказала она медленно, подбирая слова. — Я не буду спрашивать, кто вы. Пока. Но давай поговорим о другом. Тот студент. Лилиана сказала, что он пытался украсть артефакт у Даркхауса. Что это за артефакт?

Вадим молчал, изучая ее лицо, словно взвешивая, сколько ей можно доверить.

— Это не твое дело, — наконец произнес он.

— Еще как мое! — вспыхнула Виолетта. — Я здесь из-за Елизаветы Пановой. Я ищу ее портрет. В архиве я нашла запись о нем. Напротив — пометка о перемещении в «Особый Фонд». А страница с описанием вырезана. И в ту же ночь убивают человека, который пытался что-то украсть у Даркхауса — главного специалиста по Пановой. Ты правда думаешь, что это совпадение?

Она выложила все на одном дыхании, и ее слова повисли в густой тишине библиотеки.

Вадим смотрел на нее по-новому. В его взгляде промелькнуло что-то похожее на интерес. Или, может быть, на уважение к ее логическим способностям.

— Ты умнее, чем кажешься, — признал он. — И куда более упрямая. Это опасное сочетание. Особенно здесь.

Он не подтвердил ее догадку. Но и не опроверг. Этого молчаливого признания Виолетте было достаточно. Теперь она была уверена. Убийство, артефакт, «Особый Фонд» и ее исследование — все это были звенья одной цепи. И в центре этой цепи был портрет, написанный кровью.

***

Их разговор был прерван. Легкие, почти неслышные шаги заставили их обоих поднять головы. К их уединенному уголку приближалась Лилиана. Она шла одна, без своей свиты, и от этого казалась еще более опасной.

Она остановилась у их стола, игнорируя Вадима, и обратилась прямо к Виолетте. Ее голос был сладким, как отравленный мед.

— Виолетта, дорогая. Я так волновалась. Ты целую ночь провела в лесу. Надеюсь, с тобой не случилось ничего плохого?

Это была открытая, наглая издевка.

— Как видишь, я в полном порядке, — ровно ответила Виолетта, отказываясь играть в ее игру.

— Какая радость, — улыбка Лилианы стала шире. — Знаешь, я тут подумала… ты ведь ищешь портрет Пановой. Очень редкая вещь. Ценная. Такие вещи лучше искать при свете дня и в разрешенных местах. Ночью в лесу можно найти совсем не то, что ищешь. Можно найти… проблемы. Большие проблемы. Которые иногда не проходят до самого утра.

Она перевела взгляд на Вадима, и сладость в ее голосе сменилась льдом.

— А тебе, Беркутов, я бы посоветовала вспомнить свое место. Или Даркхаус тебе его напомнит. В следующий раз я не буду такой сдержанной.

Она развернулась и так же бесшумно удалилась, оставив за собой шлейф холодной, неприкрытой угрозы. Это было прямое объявление войны. Она не просто знала, что Виолетта ищет. Она дала понять, что будет мешать. И что Вадим, вставший на ее пути, теперь тоже стал мишенью.

***

Когда шаги Лилианы стихли, Вадим посмотрел на Виолетту. Его лицо было мрачным.

— Теперь ты поняла? — сказал он тихо. — Они не остановятся. Ты затронула что-то очень важное для них.

— Портрет, — кивнула Виолетта. Ее руки слегка дрожали, но голос был твердым. — Все дело в нем. И я должна узнать, что.

Она ожидала, что он снова скажет ей держаться подальше, уехать, бросить все. Но вместо этого Вадим долго молчал, глядя куда-то в темноту между стеллажами, словно принимая какое-то тяжелое решение.

— Ты не отступишь, да? — наконец спросил он, скорее утверждая, чем спрашивая.

— Нет.

— Даже зная, что это может тебя убить?

— Я должна закончить то, что начала, — ответила Виолетта. Это было не просто упрямство. Это стало делом принципа. Делом выживания.

Вадим снова посмотрел на нее, и в этот раз в его взгляде она увидела нечто новое. Не жалость. Не раздражение. А искру чего-то похожего на… родство. Он, изгой, которого все презирали. И она, чужачка, ставшая мишенью. Они оба были одни против всего этого мира.

— Хорошо, — сказал он, и это одно слово прозвучало как клятва. — Я не могу рассказать тебе всего. Пока не могу. Но я могу помочь тебе искать. У меня есть доступ туда, куда тебе никогда не попасть. И я знаю этот замок лучше, чем кто-либо другой.

Он протянул руку через стол. Виолетта, не колеблясь, вложила свою ладонь в его. Его рука все еще была холодной, но теперь этот холод не пугал. Он ощущался как твердость камня, на который можно опереться.

— Встретимся у старой обсерватории. После полуночи, — сказал Вадим. — И никому ни слова.

Это был их первый, хрупкий союз, заключенный в тени древних книг, под прицелом невидимых врагов.

Глава 6. Укрытие в обсерватории

Ночь снова накрыла Санктуарий своим беззвездным покрывалом. Для Виолетты ожидание было пыткой. Она сидела в своей комнате, прислушиваясь к каждому шороху, и стрелки часов, казалось, застыли на месте.

Когда терминал показал полночь, она надела темную одежду, сунула в карман фонарик и найденный дневник, и выскользнула из комнаты. Теперь она двигалась по ночным коридорам не как испуганная жертва, а как заговорщик. Она знала, что за ней могут следить, поэтому выбирала самые темные проходы, держалась у стен, замирая при малейшем подозрении на звук.

Старая обсерватория, как и было сказано на карте, находилась на вершине самой высокой башни в западном крыле. Дверь, ведущая на винтовую лестницу, была заперта, но Вадим ждал ее в тени, и, когда она подошла, бесшумно провернул в замке старинный ключ.

Они поднимались в полной темноте. Лестница была узкой, каменные ступени — стертыми и скользкими. Воздух был неподвижным и пах вековой пылью. Наконец, они вышли в круглое помещение под самым куполом.

Вадим ждал, пока Виолетта отдышится, а затем открыл створки купола. Механизм, смазанный и ухоженный, сработал почти беззвучно. В образовавшийся проем хлынул холодный ночной воздух и тусклый, призрачный свет скрытой за облаками луны. В центре зала, похожий на скелет доисторического чудовища, стоял огромный телескоп из потускневшей латуни, нацеленный в облачное небо.

***

Некоторое время они молчали. Виолетта обняла себя за плечи, вдыхая холодный ночной воздух. Это было место для наблюдения за миром, для изучения звезд. Место науки и порядка. Идеальное, чтобы задать вопрос, который нарушал все законы этого мира.

— Я до сих пор не могу поверить в то, что видела, — начала она тихо, глядя на темный силуэт телескопа. — В их скорость. В… глаза Лилианы.

— Тебе придется, — отозвался Вадим. Он стоял у открытого проема купола, и его фигура четко вырисовывалась на фоне облачного неба. — Потому что это правда.

Он повернулся к ней. В тусклом свете его лицо казалось высеченным из камня.

— Санктуарий — это не просто убежище. Это крепость. Последняя цитадель. Она построена, чтобы защищать нас от вашего мира. Потому что ваш мир боится нас. Истребляет нас веками. Называет нас монстрами. Демонами. Вампирами.

Последнее слово он произнес почти беззвучно, но оно ударило в оглушительной тишине обсерватории, как колокол.

Виолетта замерла. Вампиры. Слово, принадлежавшее книгам, фильмам, дешевым романам. Оно прозвучало здесь, в этой древней башне, до смешного неуместно. И до ужаса реально.

— Вампиры? — переспросила она, и в ее голосе прозвучала нотка истерического смеха. — Ты серьезно? Это же… это же сказки. Мифы.

— Сказки, которые оказались правдой, — спокойно ответил Вадим. — Мы не сгораем на солнце, как в ваших фильмах, но оно нас ослабляет. Мы не боимся чеснока, но серебро оставляет на нашей коже страшные ожоги. И да… мы нуждаемся в крови, чтобы жить. Большинство из нас.

Он не пытался ее напугать. Он просто констатировал факты. Сухо, отстраненно, словно зачитывал страницу из учебника по биологии. И эта обыденность была страшнее любых клыков и горящих глаз.

***

Виолетта отступила на шаг, пока ее спина не коснулась холодного металла телескопа. Ее мозг лихорадочно пытался обработать информацию, но слова Вадима не укладывались ни в какие рамки привычной логики. Это был бред. Изощренный розыгрыш. Или она сошла с ума.

— Нет, — выдохнула она, качая головой. — Нет, этого не может быть. Вы… вы просто люди. Студенты.

— Мы выглядим как люди. Мы говорим как люди. Мы даже пытаемся чувствовать, как люди. Но мы не люди, Виолетта, — в голосе Вадима прозвучала бесконечная горечь. — Мы хищники, которые научились носить идеальную маску.

— Докажи, — бросила она вызов, сама не зная, зачем. Часть ее отчаянно хотела, чтобы он не смог, чтобы вся эта теория рухнула, и мир снова стал понятным и безопасным.

Вадим на мгновение закрыл глаза, словно собираясь с силами для чего-то неприятного. А потом посмотрел на нее. Он ничего не сказал. Он просто приоткрыл рот.

Его клыки не были похожи на театральный реквизит. Они не были огромными, как у чудовищ из фильмов. Они были лишь на несколько миллиметров длиннее обычных, но невероятно острые, тонкие, похожие на иглы хирурга или змеиные зубы. Они выдвинулись из десен плавно, бесшумно, как идеально отлаженный механизм. Это была не гримаса. Это была демонстрация оружия, созданного природой для одной-единственной цели.

А потом он двинулся. Не шагнул — метнулся. В одно мгновение он был у купола, в следующее — уже стоял за ее спиной, у противоположной стены. Движение было таким стремительным, что глаз не успел его зафиксировать. Она почувствовала лишь легкое дуновение воздуха там, где он только что стоял.

Виолетта замерла, не смея обернуться. Все было кончено. Сказки оказались правдой. И она была заперта в башне с одним из них.

***

— Теперь ты веришь? — голос Вадима раздался совсем рядом, заставив ее вздрогнуть. Он снова стоял посреди зала. Клыки исчезли так же незаметно, как и появились.

Виолетта медленно кивнула, не в силах вымолвить ни слова.

— Хорошо, — он воспринял это как должное. — Тогда ты должна знать еще кое-что. Я сказал, что большинство из нас нуждается в крови. Я — исключение.

Он подошел к столу, на котором лежали старые звездные карты, и провел пальцем по выцветшему пергаменту.

— То, что они называют «болезнью крови»… это генетическая мутация. Редкая. В моем роду она проявляется раз в несколько поколений. Она делает меня слабее. Моя регенерация медленнее, чем у них. Моя сила не так велика. Но она же дает мне кое-что другое.

Он поднял на нее глаза, и в них плескалась такая тоска, что у Виолетты перехватило дыхание.

— Я не чувствую Жажды. Той всепоглощающей, животной потребности в крови, которая управляет ими. Которую они учатся контролировать, подавлять, маскировать, но которая всегда сидит внутри, как голодный зверь. У меня этого нет. Я могу выжить на донорской крови. Могу обходиться без нее неделями. Из-за этого они считают меня дефектным. Ущербным. Неполноценным вампиром. Изгоем.

Теперь Виолетта поняла. Его отстраненность, его одиночество, шепот за его спиной. Все это было не просто из-за его характера. Его презирали за то, что он был… слишком человечным. В мире хищников он был травоядным. И в этом была вся его трагедия.

***

Шок начал понемногу отступать, уступая место холодному аналитическому любопытству. Если все это правда, то ночное происшествие обретало новый, еще более зловещий смысл.

— Тот студент в лесу… — начала Виолетта, ее голос все еще был немного севшим. — Лилиана убила его. Она… пила его кровь?

— Да, — коротко ответил Вадим, не отводя взгляда. — Для таких, как она, это высшая мера наказания. И высшее удовольствие. Она не просто убила его. Она им… пообедала.

От этой обыденной формулировки у Виолетты по спине пробежали мурашки.

— И все из-за какого-то артефакта? — она никак не могла этого понять. — Что такого ценного он мог украсть, чтобы заслужить… такое?

Вадим на мгновение замялся, словно решая, стоит ли продолжать.

— Он украл не просто вещь. Он украл ключ, — наконец сказал он. — Один из ритуальных предметов, необходимых для проведения обряда, связанного с пророчеством. С тем самым, о котором ты уже знаешь. С пророчеством Вечной Ночи.

Виолетта замерла. Пророчество. Слово, которое она до сих пор считала частью легенды. Теперь оно звучало как название реальной, действующей программы.

— Но… я думала, это просто миф.

— В Санктуарии нет мифов, Виолетта, — тихо сказал Вадим. — Есть только тайны разной степени давности. И ты наткнулась на самую старую и самую опасную из них. Этот артефакт, портрет, пророчество — все это части одной головоломки. И Даркхаус не позволит никому, а особенно чужаку, сложить ее раньше него.

***

Виолетта медленно подошла к нему. Теперь, когда она знала, кем он был, его холодная кожа и отстраненность больше не казались странными. Наоборот, его спокойствие посреди этого безумного мира вызывало уважение. Он был единственным, кто не пытался ее убить, запугать или использовать. Он просто говорил ей правду.

— Почему ты мне все это рассказываешь? — спросила она. — Почему ты спас меня?

— Потому что я устал от их лжи, — ответил Вадим, глядя на россыпь нарисованных созвездий на старой карте. — И потому, что Лилиана, убивающая студента из-за старого ритуала, и Даркхаус, который позволяет ей это, — это не то будущее, которое я хотел бы для своего вида. Я думал, что один в своей… оппозиции. Но потом появилась ты. Со своими вопросами, со своим упрямством. Ты ищешь правду о Пановой, не зная, что на самом деле ищешь ключ к нашему будущему.

Он говорил это без всякого пафоса, с той же усталой горечью. Он не предлагал ей стать спасителем мира. Он просто констатировал факт, как ученый, наблюдающий за неизбежным химическим процессом.

Виолетта не знала, что сказать. Слова казались бессмысленными. Вместо этого она сделала то, что подсказал ей внезапный, иррациональный порыв. Она протянула руку и осторожно коснулась его ладони, лежавшей на карте.

Его кожа была холодной, как мрамор. Но под этим холодом она почувствовала едва уловимую вибрацию, напряжение сдерживаемой силы. Он не отдернул руку, как в библиотеке. Он просто замер, и его взгляд, оторвавшись от карты, встретился с ее. В этот момент, в тишине старой обсерватории, под взглядами нарисованных звезд, между ними, человеком и не-человеком, возникло первое, хрупкое подобие доверия.

***

Вадим медленно отнял свою руку, словно прикосновение причиняло ему боль, но взгляд не отвел.

— Теперь ты знаешь почти все, — сказал он. — И у тебя есть выбор. Ты можешь сделать вид, что ничего не было. Собрать вещи и уехать утром. Сказать Даркхаусу, что исследование зашло в тупик. Он позволит тебе уйти. Живой. Мертвые свидетели ему не нужны, а запуганные и молчащие — вполне.

— А второй вариант? — спросила Виолетта, уже зная ответ.

— Второй вариант… — он сделал паузу, — ты остаешься. И мы вместе пытаемся докопаться до правды. Что на самом деле представляет собой пророчество Вечной Ночи. Почему Даркхаус так одержим им. И где он прячет портрет. Но ты должна понимать: если ты выберешь этот путь, назад дороги не будет. Ты станешь для них врагом номер один. Они будут охотиться на тебя. И я не всегда смогу быть рядом, чтобы тебя защитить.

Он не уговаривал ее. Не соблазнял. Он честно раскладывал перед ней два пути: один — к спасению, другой — к вероятной гибели. Выбор был за ней.

Виолетта посмотрела на звездные карты, на древний телескоп, на облака, плывущие в проеме купола. Она приехала сюда как ученый, искатель фактов. Но теперь это было нечто большее. Это был вызов. И где-то в глубине души, под слоем страха, разгоралось холодное пламя упрямства и азарта.

— Я остаюсь, — сказала она.

***

Вадим кивнул, словно именно этого ответа и ожидал. На его лице не отразилось ни удивления, ни одобрения, лишь тень смирения с неизбежным.

— Я так и думал, — произнес он. — Хорошо. Тогда слушай. Мы больше не можем встречаться открыто. Каждый наш шаг будут отслеживать. Информацией будем обмениваться через тайники. Первый — здесь, под основанием телескопа. Я оставлю тебе все, что смогу найти о ритуалах и Особом Фонде.

Он показал ей на едва заметную щель между латунной станиной и каменным полом.

В этот момент облака на небе разошлись, и в проем купола хлынул яркий, холодный свет луны. Он залил обсерваторию серебром, и Виолетта ахнула. Пыль, висевшая в воздухе, заискрилась, как алмазная взвесь. Лунный свет упал на большую звездную карту, лежавшую на столе, и что-то щелкнуло в голове Виолетты.

Созвездия.

Те самые, что она видела на эскизах. Лира, Лебедь, Кассиопея… Здесь, на карте, они были соединены тонкими линиями, образуя сложный узор. И этот узор… он был до боли знакомым.

Она бросилась к столу.

— Вадим, смотри!

Это был не просто узор. Это был ключ. Последовательность. Она видела похожие диаграммы в старых книгах по алхимии. Это была не астрономическая карта. Это была инструкция. Рецепт. И глядя на эти линии, соединяющие звезды, Виолетта вдруг поняла, что они указывают не на небо. Они указывают на что-то здесь, в замке.

Глава 7. Встреча с Советом

Их открытие было прервано. Тяжелая дубовая дверь на винтовую лестницу, которую Вадим запирал на ключ, распахнулась с оглушительным скрипом, ударившись о стену.

На пороге стоял профессор Даркхаус.

Он был не один. За его спиной, в темноте лестничного пролета, виднелись силуэты еще нескольких человек — высоких, неподвижных, как статуи.

Виолетта замерла, похолодев. Их нашли. Все кончено.

Но Даркхаус не выглядел разъяренным. Наоборот, он был спокоен, почти благодушен. На его губах играла тень улыбки, от которой у Виолетты по спине пробежал холодок. Это была улыбка шахматиста, который загнал фигуры противника в угол и теперь наслаждается моментом перед финальным ходом.

— Какая трогательная сцена, — произнес он своим бархатным голосом, медленно входя в зал. — Наследница и изгой. Изучают звезды. Или, может быть, замышляют свергнуть существующий порядок?

Вадим шагнул вперед, загораживая собой Виолетту. Его тело напряглось, он был готов к бою.

— Что вам нужно, Даркхаус?

— Мне? Ничего, чего бы я уже не имел, — профессор обошел их, небрежным жестом проведя рукой по латунному корпусу телескопа. — А вот вам, юная мисс Рыжова, я хочу кое-что показать. Чтобы развеять ваши… заблуждения. Вы ведь ищете правду? Я готов вам ее предоставить. Прошу. Совет Старейшин ждет вас.

Он не угрожал. Не приказывал. Он приглашал. И это было страшнее всего. Отказаться было невозможно. Это был не выбор, а констатация факта. Они попались в ловушку.

***

Им пришлось идти следом. Две молчаливые фигуры, вышедшие из-за спины Даркхауса, теперь шли позади, отрезая путь к отступлению. Это была не стража в униформе. Это были вампиры, одетые в такие же строгие костюмы, как и сам профессор, но от них исходила аура древней, смертельной опасности.

Даркхаус вел их вниз, но не по главным коридорам, а по тайным, скрытым проходам, о существовании которых Виолетта и не подозревала. Он нажимал на неприметные камни в стенах, и целые секции кладки бесшумно отъезжали в сторону, открывая узкие, лишенные освещения туннели.

Они шли сквозь самое сердце замка, его древнюю, потаенную кровеносную систему. Воздух здесь был холодным и неподвижным. Стены были покрыты не пылью, а веками. В свете фонаря, который нес один из конвоиров, Виолетта видела на стенах выцветшие фрески.

Это были не гербы и не охотничьи сцены. Это была их история.

Вот крылатые существа с человеческими лицами пьют из кубков. Вот битва, где воины с горящими глазами разрывают на части закованных в латы рыцарей. Вот сцена коронации, где на трон восходит бледный монарх с клыками. А вот — костры инквизиции, и на них корчатся в огне не ведьмы, а такие же, как они. История величия, войн, гонений и выживания, запечатленная на камне.

Виолетта шла, глядя на эти фрески, и ее собственное маленькое расследование казалось теперь таким наивным и ничтожным. Она не просто наткнулась на тайну старого портрета. Она случайно забрела в эпицентр тысячелетней истории целой расы, скрывающейся на задворках человеческой цивилизации.

***

Наконец, они вышли в просторный, круглый зал. У него не было ни окон, ни дверей, кроме той, через которую они вошли. Стены были сделаны из черного, отполированного до зеркального блеска камня. Высокий куполообразный потолок терялся во мраке. В центре зала стоял длинный каменный стол, окруженный дюжиной высоких кресел, похожих на троны. Почти все они пустовали.

Но Виолетта смотрела не на кресла. Она смотрела на стену напротив входа.

Там, в единственном освещенном участке зала, в луче света, падавшем из невидимого источника в потолке, висел он. Портрет.

Он был гораздо больше, чем она представляла, почти в человеческий рост. И гораздо… живее. Краски, даже на расстоянии, казались глубокими и вибрирующими, словно под ними текла настоящая кровь. Женщина, изображенная на нем, была прекрасна той опасной, роковой красотой, от которой перехватывает дыхание. Елизавета Панова.

Она сидела в кресле, одетая в темно-красное платье, и смотрела прямо на Виолетту. Ее взгляд был не просто нарисованным. Он был настоящим. Пронзительным, умным, полным скорби и неукротимой воли. Казалось, она знает все тайны этого зала, все мысли присутствующих, всю боль мира.

И когда Виолетта встретилась с ней взглядом, она почувствовала нечто странное. Не страх. А узнавание. Словно она смотрела не на чужой портрет, а в искаженное отражение своей собственной души.

— Вот, мисс Рыжова, — нарушил тишину голос Даркхауса. — То, что вы так усердно искали. Легендарный «Портрет Пожирательницы душ».

***

Даркхаус медленно прошелся по залу, его шаги гулко отдавались в тишине. Он остановился рядом с одним из пустующих тронов, положив руку на его каменный подлокотник.

— Красиво, не правда ли? — сказал он, не отрывая взгляда от картины. — И смертельно опасно. Этот портрет — не просто произведение искусства. Это проклятие, ждущее своего часа. И вы, мисс Рыжова, являетесь его ключом.

Он повернулся к ней. Его лицо было серьезным, в голосе не было и тени прежней иронии. Он говорил как наставник, открывающий ученику страшную истину.

— Наши хроники гласят, что Елизавета Панова, обезумев от горя после смерти своего смертного любовника, заключила в этот холст темный ритуал. Пророчество. Оно гласит, что однажды последняя наследница ее человеческого рода полюбит бессмертного. И эта запретная, противоестественная любовь станет катализатором. Она пробудит силу, заключенную в портрете, и высвободит то, что мы называем Вечной Ночью.

Он сделал паузу, давая словам впитаться.

— Это не будет очищением, как гласят некоторые еретические тексты. Это будет конец. Апокалипсис для нашего вида. Энергетическая волна, которая либо испепелит нас, либо лишит бессмертия, превратив в жалких, слабых смертных. По сути — уничтожит. А вы, Виолетта Рыжова, согласно нашим генеалогическим изысканиям, — последняя живая наследница крови Пановой.

***

Слова Даркхауса обрушились на Виолетту, как лавина. Наследница. Ключ к апокалипсису. Это было слишком чудовищно, чтобы быть правдой. Это походило на бред сумасшедшего.

— Это… это абсурд, — выдохнула она, качая головой. — Я обычный человек. Я искусствовед из Санкт-Петербурга. Моя семья… у нас нет никаких аристократических корней.

— Корни бывают глубокими и извилистыми, мисс Рыжова, — мягко возразил Даркхаус. — Побочная ветвь, бастардная линия, несколько поколений, прожитых в безвестности… но кровь помнит. Генетический маркер неоспорим. Мы проверяли.

Виолетта посмотрела на портрет. Женщина на холсте смотрела на нее с печальным, всепонимающим выражением. И Виолетта, против своей воли, чувствовала эту связь. Необъяснимую, иррациональную, но от этого не менее реальную. Сон, который она видела. Видение в часовне. Это не было просто так. Что-то действительно связывало ее с этой женщиной из прошлого.

Но поверить в то, что она — предвестник конца света для целой расы…

— Нет, — сказала она тверже. — Я в это не верю. Это какая-то ошибка. Или манипуляция.

Ее аналитический ум, привыкший к фактам и доказательствам, отчаянно цеплялся за логику, отказываясь принимать эту мистическую, фатальную картину мира. Она была ученым, а не героиней готического романа.

***

— Манипуляция? — Даркхаус слегка приподнял бровь. — Какая мне от этого выгода? Наоборот, мы десятилетиями искали способ предотвратить катастрофу.

Затем его взгляд переместился на Вадима, который все это время стоял молча, напряженный, как струна. Улыбка снова вернулась на лицо профессора, но теперь она была хищной.

— А самое ироничное в этой трагедии, — продолжил он, обращаясь уже к ним обоим, — это роль, которую судьба уготовила роду Беркутовых. Видите ли, мисс Рыжова, пророчество гласит, что катализатором станет ваша любовь к бессмертному. К любому бессмертному. Но если этим бессмертным окажется потомок того, кто когда-то предал Елизавету Панову и отдал ее возлюбленного на растерзание Совету… то сила проклятия удесятерится.

Он сделал эффектную паузу.

— Угадайте, кто был тем самым предателем? Пра-пра-прадед нашего юного идеалиста. Да, Вадим? Твой предок. Он сделал это, чтобы доказать свою лояльность Совету. И теперь именно твой род, род Беркутовых, несет на себе эту печать. Любой твой контакт с наследницей — это шаг в бездну для всех нас.

Виолетта посмотрела на Вадима. Его лицо было бледным, как пергамент. Он стоял с опущенной головой, сжав кулаки так, что побелели костяшки. Он знал. Все это время он знал, что любая искра между ними может поджечь весь мир. Теперь его предупреждения, его отстраненность, его попытки держать ее на расстоянии обрели новый, трагический смысл.

***

Даркхаус обошел стол и остановился прямо перед Виолеттой. Он говорил тихо, доверительно, словно делился сокровенной тайной.

— Но есть выход, — сказал он. — Способ разорвать этот порочный круг. Способ спасти наш вид. И вас.

Виолетта смотрела на него, не в силах отвести взгляд. Она чувствовала себя кроликом перед удавом.

— Мы потратили годы на изучение ритуала Пановой, — продолжил профессор. — И нашли способ его… обезвредить. Существует контр-ритуал. Обряд очищения. Он позволит нам безопасно извлечь вашу наследственную метку, разорвать вашу связь с портретом. Вы навсегда перестанете быть ключом.

— Что это за ритуал? — спросила Виолетта, и ее голос прозвучал глухо.

— Это древняя магия крови. Сложная и не вполне… приятная. Но она гарантирует результат, — Даркхаус обошел щекотливую тему с изяществом дипломата. — Все, что от вас требуется, — это добровольное согласие. Помогите нам спасти себя, мисс Рыжова. Станьте не нашим проклятием, а нашей спасительницей.

Он протянул ей руку, предлагая заключить сделку.

Спасение. Очищение. Звучало так просто. Так соблазнительно. Избавиться от этой страшной ноши, снова стать обычным человеком и уехать отсюда, забыв все, как дурной сон. Но что-то в его гладких речах, в его маслянистом голосе вызывало у нее внутреннее отторжение. Что-то было не так. Какую цену он не называл? Что скрывалось за туманным определением «не вполне приятная» процедура?

***

— Я… мне нужно подумать, — пробормотала Виолетта, отступая на шаг от протянутой руки Даркхауса. Голова шла кругом от полученной информации. Ей нужен был воздух. Ей нужно было время.

— Разумеется, — кивнул профессор, ничуть не расстроившись ее отказом. Он убрал руку. — Это важное решение. Не стоит принимать его в спешке. Обдумайте все хорошенько. Взвесьте все за и против. Вашу тихую, безопасную жизнь… и судьбу целого вида.

Он дал знак молчаливым стражам.

— Проводите мисс Рыжову и мистера Беркутова в их комнаты. Убедитесь, что их никто не побеспокоит.

Это снова был приказ, замаскированный под заботу. Их не отпускали. Их отправляли под домашний арест, чтобы они «подумали» и приняли единственно правильное, с его точки зрения, решение.

Вадим шагнул к Виолетте и тихо сказал:

— Идем.

Его лицо было все таким же мрачным, но в его глазах она уловила едва заметный сигнал. Не спорь. Соглашайся. Играй по их правилам. Пока.

Она кивнула.

Когда они выходили из зала, Виолетта в последний раз обернулась и посмотрела на портрет. Ей показалось, или скорбь во взгляде нарисованной женщины сменилась предупреждением? Словно Елизавета Панова безмолвно кричала ей через века: «Не верь ему. Все, что он говорит — ложь».

Они шли по темным коридорам обратно, но теперь это был не путь в ловушку. Это был путь из нее. Путь к временной передышке, за которую им нужно было успеть проверить все, что они услышали. И найти настоящую правду.

Глава 8. Трещины в легенде

Дверь за ней закрылась, и Виолетта осталась одна. Тишина комнаты давила, казалась оглушительной после всего, что произошло. Она подошла к столу и рухнула на стул, обхватив голову руками.

Наследница. Ключ. Пророчество. Ритуал очищения. Слова Даркхауса крутились в голове, как детали безумной головоломки. Все выглядело так логично, так гладко. Древнее проклятие, угроза всему виду, и вот он — благородный хранитель, пытающийся предотвратить катастрофу.

Но что-то не сходилось. Что-то царапало сознание, как заноза.

Виолетта взяла чистый лист бумаги и ручку. Она привыкла думать, систематизируя факты. Она начала записывать вопросы, которые рождались в ее голове.

Почему, если портрет так опасен, его не уничтожили? За два века можно было найти способ сжечь проклятый холст, утопить его в море, замуровать в скале. Вместо этого его хранят в тайном зале, как величайшую реликвию. Почему?

Почему Даркхаус так легко открыл ей, чужачке, все карты? Он мог просто убить ее, как того студента. Мог запереть в подвале до своего «ритуала очищения». Вместо этого он устроил целый спектакль, пытаясь убедить ее. Зачем ему ее добровольное согласие?

И последнее. Если пророчество — это уничтожение, то почему его назвали «вечной ночью»? Это название звучало не как конец, а как начало. Как переход в новое состояние. Поэтично, мрачно, но не апокалиптично.

Вопросов было больше, чем ответов. Рассказ Даркхауса, такой стройный и убедительный на первый взгляд, при ближайшем рассмотрении начинал трещать по швам.

***

Виолетта отодвинула свой список вопросов и открыла ноутбук. Здесь, в цифровых папках, хранился труд всей ее жизни — все, что она смогла найти о Елизавете Пановой. Письма ее учеников, редкие упоминания в мемуарах современников, химический анализ пигментов с ученических работ.

Она начала заново перечитывать все, но уже не с точки зрения искусствоведа. Она искала несоответствия, пыталась увидеть женщину за мифом, который ей только что обрисовал Даркхаус.

Безумная от горя фанатичка, создавшая проклятие?

Но ученики в своих письмах описывали ее иначе. «Строга, но справедлива». «Ее ум остер, как лезвие дамасской стали». «Графиня считает, что искусство должно не копировать жизнь, а преображать ее, выводить на новый уровень». Ни слова о безумии. Ни намека на слепую ненависть ко всему своему роду. Наоборот, в одной из цитат, приписываемых ей, говорилось: «Наш вид застыл во времени. Мы — прекрасная, но мертвая статуя. Я хочу вдохнуть в нее жизнь».

Это были слова реформатора, а не разрушителя.

Затем Виолетта открыла свои файлы с анализом красок. «Кровь дракона» — редкая смола, которую она, по слухам, использовала. Виолетта всегда считала это красивой метафорой. Но что, если?.. Что, если ее эксперименты с пигментами были не просто художественным поиском? Что, если она, как алхимик, искала способ изменить саму природу вещей? Изменить… природу крови?

Образ, который вырисовывался из ее собственных исследований, кардинально отличался от того, что представил ей Даркхаус. Ее Елизавета Панова была гением, визионером, возможно, даже революционером. Но никак не безумной террористкой, мечтающей уничтожить свой народ.

***

Ближе к утру, когда Виолетта уже почти засыпала за столом от усталости, в ее дверь тихонько постучали. Три коротких, едва слышных удара.

Она вздрогнула и замерла. Стража Даркхауса?

Стук повторился. Она на цыпочках подошла к двери.

— Кто там? — прошептала она.

— Я, — раздался с той стороны приглушенный голос Вадима.

Виолетта с облегчением отодвинула тяжелый засов. Вадим быстро проскользнул внутрь и так же бесшумно закрыл дверь. Он выглядел измотанным, но в его глазах горел лихорадочный блеск.

— У нас мало времени, — сказал он, понизив голос. — Они думают, что мы сидим по своим комнатам, переваривая их ложь. Но скоро утро, и они усилят наблюдение.

— Я тоже думала, — Виолетта показала ему на свои записи. — Ничего не сходится. Его история — сплошная манипуляция.

— Я знаю, — кивнул Вадим. — Мой предок действительно предал Панову. Это правда. Наш род за это презирали веками. Но все остальное… Пророчество об уничтожении — это ложь, которую Совет скармливает молодым поколениям, чтобы держать их в страхе и повиновении. Чтобы никто не смел искать истину.

— А какая она, истина? — спросила Виолетта.

— Я не знаю, — честно признался Вадим. — Но я знаю, где искать. Старые хроники, которые Даркхаус считает ересью и держит под семью замками. И… сам портрет. Он — не просто проклятие. Он — ключ. Ты сама это сказала, помнишь? Запись в дневнике.

Он посмотрел на нее, и в его взгляде она увидела ту же решимость, что горела в ней самой. Страх, шок, отчаяние — все это никуда не делось. Но теперь у них была общая цель. И общий враг.

***

— Мы должны вернуться в тот зал, — сказала Виолетта. Мысль была безрассудной, но необходимой. — Мне нужно посмотреть на портрет еще раз. Вблизи.

— Это невозможно, — покачал головой Вадим. — После нашего визита там теперь будет усиленная охрана.

— Но ты же сказал, что знаешь этот замок. Все тайные ходы. Должен же быть способ.

Вадим на мгновение замялся.

— Есть один. Очень старый. Забытый. Служебный туннель, который выходит прямо за гобеленом в смежном с Залом Совета помещении. Но он очень рискованный.

— Мы должны попробовать, — настаивала Виолетта.

Они пробирались по замку, как две тени. Вадим вел ее по таким узким и пыльным проходам, что иногда приходилось идти боком. Наконец, он остановился у глухой каменной стены и нажал на какой-то выступ. Часть стены с тихим скрежетом ушла в сторону.

Они оказались в маленькой, темной каморке, заставленной старой мебелью. Сквозь щель в тяжелом гобелене, закрывавшем проход с другой стороны, пробивался слабый свет. Они были на месте.

Вадим осторожно выглянул.

— Чисто, — прошептал он. — Охрана в самом зале. Сюда они не заходят. Но у нас не больше пяти минут.

Они выскользнули из-за гобелена и замерли у входа в Зал Совета. Отсюда, из тени, портрет был виден почти идеально. Он висел в своем луче света, величественный и пугающе живой.

— Что ты хочешь увидеть? — спросил Вадим.

— Символы, — прошептала Виолетта, достав из кармана маленький театральный бинокль, который всегда носила с собой для изучения деталей картин. — Те самые, что я видела на эскизах.

***

Виолетта поднесла бинокль к глазам. Теперь картина была так близко, что, казалось, можно было дотронуться до нее рукой. Она видела каждый мазок, каждую трещинку на лаковом покрытии. И она видела их.

Символы были там. Невероятно крошечные, вплетенные в узор так искусно, что невооруженным глазом их было невозможно заметить.

Вот созвездие Лиры, зашифрованное в бликах на драгоценных камнях ожерелья графини. Вот Лебедь, чьи очертания угадывались в изгибах складок на ее бархатном платье. А вот Кассиопея, вплетенная в орнамент на спинке кресла.

— Есть, — выдохнула она, ее голос дрожал от возбуждения. — Они здесь. Все те же созвездия, что и на карте в обсерватории.

Она быстро водила биноклем по холсту, ее мозг работал с лихорадочной скоростью, сопоставляя детали.

— Вадим, это не просто символы. Это… это похоже на схему. Инструкцию. Смотри, рядом с каждым созвездием есть цифра. Почти невидимая, того же цвета, что и фон. У Лиры — единица. У Лебедя — двойка…

Она оторвалась от бинокля и посмотрела на него.

— Это последовательность. Порядок действий. Елизавета Панова не просто нарисовала портрет. Она зашифровала в нем рецепт. Инструкцию к своему ритуалу.

Истина была так близко, что, казалось, можно было дотронуться до нее рукой. Портрет был не проклятием. Это была карта. И они только что нашли к ней легенду.

***

От волнения руки Виолетты дрожали так сильно, что изображение в бинокле расплывалось. Она опустила его и, забыв об осторожности, сделала шаг из тени в освещенное пространство. Ей нужно было подойти ближе.

— Виолетта, нет! — прошипел Вадим, но было уже поздно.

Она остановилась всего в нескольких метрах от портрета. Теперь она была полностью залита светом, падавшим с потолка. Она знала, что охрана в зале могла заметить ее в любую секунду, но не могла оторвать взгляд от картины.

Ее тянуло к ней, как магнитом. Непреодолимая сила, иррациональное желание… дотронуться.

Она медленно, словно во сне, подняла руку. Вадим замер в тени, не решаясь ни остановить ее, ни позвать, чтобы не выдать себя окончательно.

Кончики пальцев Виолетты коснулись резной, потемневшей от времени рамы портрета.

И в тот же миг мир исчез.