Бесплатный фрагмент - Полярная чайка

Полярная чайка

повесть

По артериям рек,

По прожилкам дорог

Мы уходим в побег

На Восток, на Восток…

Что нас гонит туда,

Словно вспугнутых птиц,

В этот край, где вода —

Без конца и границ?

И как полюс — магнит,

Как огонь — мотылька,

Что сюда нас манит,

Словно луч маяка?

Видеть отблеск костров

Сквозь серебряный снег,

Слушать в пенье ветров

Пенье сумрачных рек.

На базальтовых спинах

Промёрзших хребтов,

Улетать на крестах

Вертолётных винтов.

А когда за окном

Вьюги дымно клубят,

Знать, что кто-то давно

Ожидает тебя.

⠀

Владимир Туриянский

Часть 1

Небольшая однокомнатная квартирка на улице Фрунзе в городе Находке. За открытым окном плещутся шторы, разбрасывая прыгающие солнечные зайчики по комнате. Льётся лёгкая музыка из приёмника. На разложенном диване возвышается готовая к странствиям неподъёмная сумка. Я поджидаю Ларису, разложив на столе карты геологического отчёта: «Результаты поисковых геологоразведочных работ в Пенжинской губе».

Под окном — визжат задорно детские голоса. Детский сад вывел ребятишек на прогулку. Они отчаянно бесятся, гоняясь друг за другом, потом руководимые требовательным голосом воспитателя активно танцуют под топот ног, громко хлопая в ладоши. В далеке за домом слышатся беспокойное шуршание нагруженных машин, скользящих мимо взлохмаченной лесотундры. За ней простирается залив Находка, ослеплённый полуденным солнцем. На его огненной волне затихли, как перед причастием, силуэты судов, приготовленные к долгожданному отходу. В далеке у синеющего горизонта возвышается непотопляемый остров Лисий.

В моей памяти начинает волноваться море, омывающее мою душу, словно реквием по несбывшейся мечте. У меня невольно начинают подкашиваться ноги. Шторм на судне за длинный рейс установил свои привычки — приседать при качке, под грохот уходящей из-под ног палубы.

В дверях заскрипел ключ. Вошла раскрасневшаяся от ходьбы Лариса.

— С приездом дорогой! Я так по тебе соскучилась! Ждала. Ждала! Вот и дождалась! — с радостной грустью произнесла она.

— Здравствуй, моя полярная чайка!

— Думала, что не дождусь! Ходила тебя встречать. Боялась, что не увижу больше. Я ведь уезжаю сегодня.

— Как уезжаешь?? — удивился я с горькой усмешкой.

— Моя побывка заканчивается. У меня начинаются госэкзамены в университете. И я покидаю тебя.

— Ты, что с ума сошла? Я приехал. Несусь к тебе сломя голову. А ты уезжаешь?

— Скажи, Егор, только честно! Когда ты сможешь получить развод? Когда мы сможем пожениться. Мы уже два года встречаемся, как перелётные гуси, мечемся между Находкой и Краснодаром, спасая наши отношения. Ты обещал — решить вопрос с разводом. Но ничего не происходит. Ты ждёшь, как идол, у моря погоды. А твоя бывшая тебе мстит.

— Поверь, Лариса! Я же не волшебник. На развод должны подать оба участника. Я забросал суд письмами и заявлениями. Я звонил. Просил. Умолял. Требовал. А в ответ получал гробовое молчание и хихиканье бывшей в телефонную трубку.

— Я больше так не могу! Егор, у меня через месяц состоится распределение. И меня могут отправить учительствовать в глухую станицу. Я не могу ждать. Я устала от аэропланов и ночных звонков. Я устала жить на побегушках.

— Милая, родная моя! Пойми! Надо подождать! Потерпеть! Пережить этот форс-мажор! Я же рядом. Хочешь, я поеду с тобой на край света? И буду также учительствовать.

— Ты ничего не понимаешь. Я пошла на все, чтобы утвердить тебя в своей семье. Я познакомила тебя со всеми своими родственниками. Отказалась от жениха-художника, который добивался моей руки и тела. Тебя ценит мой папа. Мама приняла тебя всем сердцем. Что я им скажу, что ты женат и у тебя дети?

— Ну это жизнь! И наши необдуманные поступки порой заставляют выть, грызть себя и ненавидеть своё прошлое. Я очень сожалею. И нет мне прощения! Я тогда согласился пойти в ЗАГС с ней не от любви, а из жалости. Меня, как поца, уговорили, что наша лживая женитьба формальность, что она ничего не значит. Что это позволит ей оправдаться перед родителями. Потому что ей стыдно возвращаться в родительский дом с ребёнком в подоле. Мы с ней расстались сразу после регистрации. Навсегда. В тот же день. Она осталось в своем Мухосранске. И я её больше никогда не видел. Надо было мне тогда быть мудрым, а не жалостливым!

— Но ребёнок родился. И ты отец. И твоя бывшая все делает для того, чтобы удержать тебя. Пойми меня! Мне срочно нужно выйти замуж. Понимаешь ты это или нет! Мы с тобой расстаёмся. Я так решила.

— Ты с ума сошла, бросить меня и уехать? — вскрикнул я, потрясённый.

— Мои каникулы заканчиваются. У меня начинаются экзамены в университете. Меня ждут серьёзные занятия, сокурсники, студенческая жизнь. Я знала, что ты будешь против, и вчера купила билет. Не огорчайся. Через два часа я уезжаю. Надеюсь, ты меня простишь за такую бестактность.

— Никуда тебя я не отпущу. Побудь со мной!

— Ты меня не заставишь! Я — сама по себе. А ты для меня — чужой! Да ещё со штампом в паспорте. Буду выкручиваться сама. Мне надо перешагнуть через этот грустный и коварный период своей жизни. С тобой мне было очень хорошо. Ты мне открыл глаза на многие вещи. Я стала любить жизнь. Я поверила в любовь. Я это буду беречь и помнить всегда. Спасибо тебе за это!

— Жуть! Наваждение! Горе-то какое! Не зря! Имя Лариса в переводе с греческого — чайка! Ты хочешь улететь! Сжечь всё: привязанность, взаимное тяготение, жажду близости. Взмахнула крылом полярная чайка. Каркнула. И навсегда исчезла за два моря! Ты — чайка с сердцем вороны!

— Не надо, пожалуйста! Мне очень больно! Я и так стала часто плакать. Вот и сейчас задыхаюсь слезами. Я же не железная! Знаешь, мне надо, прежде всего, в себе разобраться. У тебя есть любимая профессия! Дело, которому ты служишь. Твоя восторженность, твои победы, твоё счастье, особенно когда ты нашёл своё чёрное золото.

— Моё золото — это ты! Я долго тебя искал и нашёл. Перебирая самородки, но они все были не настоящие. Пустяшные. Дурковатые. А в тебе я увидел своё отражение. Свою страсть, свой зов, своё предназначение. Ты мне очень нужна. Без тебя я слаб, хил и жалостен!

— Милый! Пойми! Я ничего не знаю! Как будет! Ты не теряйся — звони! Твои звонки и наши переговоры на почте — это самое большое чудо и счастье. Я тогда разрывалась от любви. Бегала, как сумасшедшая, каждую неделю на переговоры. На почте меня уже все знали. Меня быстро переключают на Находку. Поговорю с тобой. Положу трубку, попрощаюсь с телефонистками, а сама иду и рыдаю, рыдаю до самого дома. А потом долго не могу уснуть. Пойми, мне очень надо уехать. Душа рвётся остаться, но разум требует действий.

Мы расстанемся, ненадолго, а после окончания полевого сезона ты приедешь. Договорились? И если ничего не изменится, если все у нас сохранится, ты мне звони, прошу тебя — не теряйся?

Она прижалась ко мне, зажмурила глаза, поцеловала и стала складывать в сумку свои вещи.

На вокзале Находка, как всегда, было много народу. Словно началось великое переселение людей. Сновали носильщики, милиционеры, врачи, встречающие, отъезжающие. А в вагоны поезда лезли толпой подвыпившие пассажиры. Мы подошли к вагону номер 9. Миловидная проводница в синем плаще и строгой пилотке проверила билеты. Посмотрев на меня хищно и подозрительно, сощурив глаза произнесла:

— А ваш билет, молодой человек? Или вы провожающий?

— Я — остаюсь здесь! Навсегда!

Проводница хмыкнула и, не поднимая глаз, съехидничала:

— Вот дурень! Такую девушку отправляешь на произвол судьбы. Уведут. Ой! Уведут. Рискуешь, парень.

Лариса оглянулась из дверного проёма, тихо произнесла:

— Прощай, дорогой! Спасибо тебе за всё!

Она прижалась на секунду ко мне. Погладила по щеке. Заплакала и скрылась в вагоне.

Поезд, лязгая вагонными сцепками, медленно заскрипел колёсами — покатился в неведанную даль. Проводница в дверях застыла со скрученным флажком и долго смотрела на меня, как на рыцаря печального образа, качая укоризненно головой. Я вздрогнул, как пацан, потерявший любимую игрушку, побежал за поездом с криком, заглушая чувства горькой утраты, грусти и безвозвратности. Я потерял своё золото, которое находят только один раз в жизни. Нашёл и потерял.

Я шёл по вечерней Находке, освящённой потухшим солнцем. Улицы были заполнены людьми и машинами. Мне было одиноко, тоскливо и не по себе.

И вдруг среди гама и звона приморских улиц, среди розовых от вечернего солнца лиц — внезапный окрик души заставил меня вспомнить песню Юрия Кукина:

«Поезд, длинный, смешной чудак,

Знак рисуя, твердит вопрос:

Что же, что же не так, не так?

Что же не удалось?»

В этом поезде мимо Уссурийских сопок и обветренных скал сейчас едет она. Измученная неопределённостями жизни. За окном мелькают реки, сопки, деревья и озёра. Пролетает перед глазами жизнь. И мой чёрно-белый негатив со штампом в паспорте. Несправедливо и горько. Слёзы ослепляют глаза и хочется умереть.

«Заблудилась моя печаль

Между пихт и берёз.

И не действует по ночам

Расстоянья наркоз.

Расставаясь, шептал: «Пустяк!

Ведь не видишь же ты насквозь!

Просто что-то не так, не так!

Что-то не удалось?»

Я брёл по Находке, как неудавшийся самоубийца. Медленно, перебирая ногами, с петлёй на шее. Удивляясь себе, почему я ещё живой. А вокруг суетилась жизнь. Залив Находка звал в море. Звучали у причалов протяжные гудки уходящих судов. И как-то особенно трепетно шелестела листва на цветущих кустах багульника. Душа моя разрывалась! И вдруг меня пронзило прозрение. Надо остановить, задержать, вмешаться в этот бред несправедливости.

Это было, как гром среди ясного небо! Страшно и вероломно. И я решил действовать. Разорвать в клочья сжимающий нас замысловатый узел.

Я бросился домой. Схватил в впопыхах какие-то вещи и на первом попавшемся такси умчался в аэропорт Владивостока.

Часть 2

И вот я уже лечу на самолёте в Москву. Молясь о чуде. Я потерял два дня, но мысленно догонял поезд с Ларисой. Где она, заплаканная и обречённая на разлуку, качается между забайкальскими хребтами, уносясь всё дальше и дальше от меня. Самолёт утомлённо гудит, вздрагивая от порывов встречного ветра. Матовый свет освещает силуэты людей. За иллюминаторами копошатся циклоны. Гоняются друг за другом облака. А где-то далеко внизу, в пространстве земли, продавливая рельсы несётся на запад пассажирский поезд с ней. С печальной, растерянной, одинокой и увядшей, как цветок ромашки без воды.

Поезд дребезжал и качался, как дрезина, перелистывая страницы тысячелетней Даурии, и удаляя Ларису от меня. Я её терял навсегда. Пытался мысленно удержать. Но она растворялась в пространстве. Нас разделяли скалистые горы и безымянные озёра, и её не достать, не догнать, ни криком, ни плачем, ни погоней, ни остервенелыми мыслями. Зачем я её отпустил? В каком беспамятности? В каком безумии? Надо было убедить, доказать, высказать, как нужна она мне, как любима, как неповторима! Как опустошена и безлика будет жизнь без неё. Я сам заточил её в клетку обстоятельств и безысходности, где моя полярная чайка томилась уже два года. И вот я её выпустил на волю. Она с горьким криком отчаяния выпорхнула, освободившись из неволи. А я остался ни с чем — черно-белый негатив со штампом в паспорте. Мне стало страшно. Я вжался в кресло, как преступник, ожидающий контрольный выстрел в голову.

Самолёт бешено гудел, разрезая небо на две части, словно разделяя жизнь на прошлое и будущее. В моей памяти неожиданно всплыл прошлогодний полевой сезон на восточном берегу Камчатки. Наш отряд с благословления главного геолога Хершберга Леонида Борисовича занимался поисками золота в районе Усть-Камчатского побережья. Это была «проба пера» — мы были первые геологи в этом районе. Мы чувствовали себя пришельцами в неведанной Галактике ветра и звёзд, где царствует стихия, а не глобальные разборки цивилизации. Мы вживались, как инопланетяне, в другую жизнь и другие понятия, направленные на поиски и разведку полезных ископаемых, подсмеиваясь над собой: «Сдохни, но выполни геологическое задание». Всё лето вся наша внутренняя сущность была натянута, как контрабасная струна — поющая от напряжения и усталости по нотам исковерканной жизни. Мы слышали музыку дрожащих струн глубоко в себе, стараясь проникнуть глубже и дальше в недра Земли. И только сердце стучало в такт интуиции, обещая удачу и близость открытия!

Мы чувствовали это, с надеждой взирая, как вращающая буровая колонна исчезает в устье скважины, а её коронка врезается со скрежетом сирены всё глубже и глубже в глубину литосферы. А потом, при подъёме колонковых труб, неожиданно четко и доверчиво в распахнутом керне переполняя наше воображение неожиданно появляются прочерки прожилок долгожданного золота. И все балдеют от успеха. Поздравляют друг друга. Танцуют и обнимаются. Вот оно подтверждение нашей работы! Это то, ради чего мы терпим болотную сырость, комаров и звериную жизнь. Лишь буровой мастер Серёга Шустов ехидно улыбается и напоминает:

— С тебя причитается, начальник!

И в тот же момент во всю глотку материт помбура Федю за резкое торможение колонны труб. При этом, небрежно сплюнув недокуренный окурок в Тихий океан, с улыбкой заключает:

─ Найти золото в этих краях — это то же самое, что найти любимую женщину на Полюсе!

— Твое золото тебя, батя, дома ждёт! Слезу проливает, — подсказал отцу его сын Олег — наш усердный помбур и безотказный работяга.

─ Отставить лирику, мужики! Продолжайте вытягивать буровые трубы.

Буровая дёргалась и дрожала от напряжения. Трубы падали и гремели железом. Олег с Фёдором ловко свинчивали специальным ключом наконечники труб, освобождали от замков и оттаскивали в сторону. Двигатель надсадно ревел. Над буровой висел оборочный запах солярки, пота и масла.

Над скважиной кружились крикливые чайки в поисках лучшей доли. Солнце вонзало свои сверкающие лучи в нашу громадину и удивленно морщилось от непривычных запахов взбудораженного воздуха.

Я, как старший геолог, побежал писать рапорт об маленьком открытии в нашу управу, чавкая мокрыми сапогами по пожухлой траве тундры. А сам радовался, словно мальчик, от счастья, одарённый первым настоящим поцелуем желанной девушки, весь в состояние эйфории от случившегося чуда. Так как никто не ожидал в этом районе громогласных сюрпризов. И визг чиновников будет отчаянный.

Потому я усердно писал деловой отчёт, а буквы прыгали перед глазами, как мыши, играя с мной в скакалочку, наполненные внезапно возникающими в твоей голове нагловатыми прожектами.

И словно в награду нашей радости, где-то далеко в дали залива зазвучали призывные вестники жизни — гудки прибывающих пароходов. Жизнь заиграла с новой силой — подгоняемая июльским солнцем. Завтра понесёмся в порт за коньяком. И душа взорвалась сверкающим гейзером всё заполняющего восторга.

Но вот — наконец отчёт готов. Он был изложен на скорую руку — на двух листах. Я понёсся к радисту, подписав вверху листа крикливую пометку «Срочно». Федя-радист молниеносно схватил листы и бросился переправлять текст по нашей говорящей рации. Я почувствовал себя разбитым, выстиранным и не глаженым. Ну не кому было здесь меня погладить! Вот чем отличается наше золото в керне от встречи с возлюбленной. Почему-то очень захотелось поныть и повисеть вниз головой на верёвке, просыхая от слез. Но моё настроение никто не оценил. Я, захватив на кухне остывший ужин в железной миске, одиноко побрёл, как пилигрим, в свою палатку — в свой брезентовый родовой замок без удобств, распахнутый всем ветрам и насекомым. Это был мой родной, безалаберный дом без окон и дверей, продуваемый нахальными сквозняками.

Я нырнул в свой выцветший брезентовый уют, где среди спальников, рюкзаков, мешочков с пробами, образцами пород и редкими брызгами лучей камчатского солнца располагалось моё спальное ложе, напоминающее нары, прикрытые пожелтевшим хвойным лапником. Потрогав для верности остывшую печку, я с ходу бухнулся на нары, закрыл глаза, и усталость поплыла по ниточкам моего бренного тела. И вдруг меня осенила мысль, что это открытие и есть масштабированное измерение — нашей сути, нашего бытия. Вот она резонансная кривая моей судьбы, работы, жизни. Это то, чего ты стоишь? Ради чего живёшь. Вот она — восходящая амплитуда твоей деятельности. Надо ждать умопомрачительных поворотов в своей судьбе.

Да, ты вымотался, устал. Пустяк. Не задирай нос. Надо ещё перебрать пятиэтажки — записи с маршрутов, паспорта опробования проверить. Нанести точки исследования на карту, привязать полученные данные — и порадоваться за результаты. И с чувством удовлетворения бухнуться в осиротелый влажный спальник, чтобы уснуть провальным сном до утренней, задорной улыбки незаходящего солнца и увидеть воочию живые сны про вечную любовь!

А утром тебя извергнет из спальника громогласный зов радиста! Рация взорвалась! Контора на ушах! Шеф рвёт и мечет! Наше открытие взбудоражило человечество. Корифеи геологи вцепились в мозги. Прогнозы посыпались, как из ушата. Полетели запросы из управления. Учёные засуетились. Все требовали доказательств, расширенной детализации, подсчёта запасов. Мир зашевелился и взбудоражил эфир.

Жизнь понеслась со сверхзвуковой скоростью! Нас начали трахать по-черному. Надо было ежедневно рвать на себе волосы и прочищать мозги. Местоположение следующих скважин приходилось согласовывать с самыми уважаемыми геологами. Каждый день докладывать о результатах бурения. Все этапы работы обсуждать коллегиально. Анализы опробования мусолить и преподносить так, чтобы всему руководству виделись громогласные перспективы открытия. Всем демонстрировать свою ретивую работоспособность и значимость. И наши начальники не выдержали. Радист Федя принёс сногсшибательную радиограмму. Завтра за мной прилетает вертолёт.

Ночная тундра под негаснущим солнцем, светилась особенным полуночным сиянием. На огни буровой и оконца балков слетались кружась, завывая полчища комаров. Пел заунывно и протяжно, выбиваясь из сил наш ночной шарманщик дизель-генератор. Светилось серебром море, засыпая под колыбельную песню прибоя.

Помбур Олег Шустов сидел с отцом на уступе скалы. Они очарованно вглядывались в лунную даль залива, где по курсу сияющих небесных лучей уходили за горизонт — маленькие белогривые корабли.

Олегу привиделся маленький деревенский клуб в их деревне с молодёжной тусовкой. Разбросанные цветы на крыльце. Танцующие пары под гармошку, милые взгляды девушек, смех, прибаутки, простой курянский говор и шелест подметающего половицы матросского клёша его брюк. Там у крыльца ждала его Валя.

Они — смущенные и счастливые, уходили от всех к реке, на околицу, заворожённые яркой луной и сумасшедшим пронизывающем душу звёздным небом. Они шли на цыпочках по деревне, словно стесняясь родных домов, мимо выросших палисадников с деревянными штакетниками, мимо знакомых окон. Там, за старой фермой, где колосились по пояс заросли иван-чая около лодочной пристани, они до утра обнимались и целовались страстно под бряканье ботала пасущегося жеребца. Олег беспрестанно целовал Валю и звал с собой в неведанные края. Она, соглашаясь, разгорячённая от поцелуев и призывов, кивала в ответ, уверенная, что бросит всех и уедет с ним…

— Пап! А, пап? Батя! Ты спишь?

— Чего тебе? Что случилось? Какая нелёгкая тебя мытарит?

— Пап, не могу я больше! Не моё это! Меня Валя дома ждёт. Мне учится надо. Потом я в армию хочу. Отпусти меня, бога ради! Какой из меня помбур? Потом, эти теплушки. Нары. Комары. Пустота! Я ночами под звёздами спать не могу! Колошматит душа. Домой в деревню рвётся! Давай уедем! Бабушка с дедом плачут. Умоляют! Боятся, что умрут без нас! Благодатна наша Курская земля! Мы же с тобой куряне!

— Сынок! Ты чего? Белены объелся? Прекращай ныть, как баба. Нам надо ещё несколько скважин пробурить. Месторождение оконтурить. Да, я курянин. Это моя 12 глубокая скважина. Мы все здесь россияне. Мы работает на страну. И ты, прежде всего, её сын. Потерпи до армии. Валька от тебя никуда не денется. Захочешь учиться после дембеля — нет проблем! К нашим старикам в отпуск съездим! А сейчас приказ спать! Залезь с головой от комаров в спальник и спи.

— Да тоска меня заела! Не продохнуть. Скучаю я по нашему домику, по нашей корове Зорьке, по нашей Муське. Дедушка с бабушкой каждую ночь сняться. А мама меня ночами в поле зовет. Хочется ухнуть в нашу травушку-муравушку и замереть до утра.

— Есть такое обязательство, сынок. Надо! Наступи себе на горло. И представь, что в данную минуту на тебя смотрит вся страна. И бабушка, и дедушка, и наша мамка, и твоя Валюша! И ты их кормилец!..

Самолет неожиданно вздрогнул и злобно зарычал. Его крылья присели и задрожали от напряжения. Двигатели загрохотали в яростном порыве, и самолёт устремился к земле, бешено сотрясая воздух ревущими моторами. Выпущенное шасси коснулось взлётной полосы, погасли прожекторы и замелькали огни знакомого мне аэропорта.

В Москве я, оглушённый рёвом взлетающих самолётов, выпросил билет до Краснодара, и пересел на другой рейс.

Была надежда, что я догоню Ларису. Я верил в чудеса. Пока она не утонула в омуте путанных, житейских проблем. Пока не измучила себя мыслями о безысходности судьбы. Надо вырвать её из неразберихи обстоятельств, связанных с моей непутёвой жизнью в молодости. Я надеялся, что наши чувства заставят нас обернуться друг к другу и вспыхнуть снова, как берестовые ветви в разгорающемся костре.

Я сидел в качающемся кресле самолёта, мысленно представляя, как меня месяц назад взбалтывало до тошноты Охотское море. Наше судно «Морион» исследовало тогда прибрежный шельф у острова Сахалин. Погода была штормовая — не рабочая. И мы, преодолевая бурлящие валы волн, искали тихую бухту, чтобы спрятаться от шквалистого ветра.

Я стоял в рубке и спорил с капитаном о необходимости продолжения работ. Рубка ходила ходуном. Волны неистово хлестали нас в правую скулу, накатывали, качали, трясли озверело и били наотмашь, захлёстывая веером взброшенные борта прыгающего на волнах судна.

— Надо рвать когти! Погода капец! Мы же не хотим собой кормить рыб? — ворчал капитан Степан Степанович Говоров. — Сколько можно испытывать судьбу. Ходим туда — сюда, а результата нет. Пустое море. Одна селёдка. Да и та по банкам отсиживается.

— Предупреждаю: я не съедобный! — воскликнул наш рулевой Коля Моргун по кличке «Анчоус».

Я стоял у иллюминатора и боролся с морской болезнью. Меня тошнило и выворачивало нещадно.

— Кэп! Ты не прав! Пусто — это не значит ничего и никогда. Надо верить в чудо! Включать мозги. И бороться, несмотря на обстоятельства. Геофизики здесь обнаружили большие структуры. Значит будет результат. Давайте ещё поработаем! — воскликнул я, задыхаясь от позывов тошноты.

— Егор! Ты на себя посмотри. Скоро кишки вылезут. Кондрашка хватит. А ты все работа, да работа. Себя пожалей. Сдохнешь. Ну и настырные вы, геологи! Давай спрячемся в ближайшей бухте. Забудь про дело. Дело не убежит. Наконец надо и технику безопасности соблюдать, — повторял, уговаривая меня, капитан.

— Степаныч! Дорогой! Надо! Понимаешь! Надо! Время и настырность приносят успех. Дай времени время! Давай ещё два профиля сделаем!

Я захлебнулся от тошноты и выплюнул из себя горькую пену.

Гул самолёта оторвал меня от морских воспоминаний. Стюардессы начали разносить завтрак. Пассажиры засуетились. Вдоль проходов между креслами стали скапливать заспанные пассажиры. Зашуршали шаги и подносы с завтраком.

— Что будете пить? Чай, кофе, вино? — спросила меня любезно стюардесса. — Что-то у вас вид болезненный. У вас всё в порядке?

— В порядке. Только сердце не на месте. Так и норовит выпрыгнуть за борт.

— Может, вам померить давление. Или принести таблетку?

— Принесите мне лучше чай с ядом! — пошутил я.

— Нам не надо ЧП на борту. Вот вам чай с лимоном. Наслаждайтесь. Если что — звоните!

— Спасибо! Постараюсь не тревожить вас напрасно!

Неожиданно самолёт провалился в аэродинамическую яму и запрыгал, как на батуте.

Я закрыл глаза, ощущая привычную качку и опять представил холодное море, далёкий скалисто-ухабистый берег острова Сахалин и замысловатые кувырки нашего судна.

— Егор, спустись в лабораторию. У нас аномалия по курсу.

Я рванулся по обледенелому трапу вниз. Перила обожгли холодом руки. Липкая квашня снега наотмашь ударила мне в лицо. Ноги заскользили по ступенькам, и я прокатился на коленях до входа в помещение лаборатории.

Там мерно и слажено гудели приборы. Пахло кислятиной. Смердела потушенная сигарета. Операторы сидели у аппаратуры и что-то измеряли. На экране мониторов ползла вверх кривая концентраций метана, а чуть ниже ползли вверх кривые содержаний более тяжёлых углеводородов. Мы пересекали аномалию, свидетельствующую об углеводородном дыхании недр Восточно-Сахалинского шельфа. С учётом данных геофизиков — над антиклинальными структурами осадочного чехла явственно проявлялись признаки глубинных скоплений нефти и газа.

— Докладывайте! Что там у Вас? — гремел и волновался кэп. Он рвался в укрытие.

— Степаныч! Мы тебя поздравляем. Есть результат. Давай заложим в этом районе ещё несколько галсов.

— Чокнутые вы, геологи! Гробите здоровье! Убиваете технику. Себя и экипаж не бережёте. Женщин своих на берегу бы пожалели. Вернётесь убогими, больными, худыми и никчёмные!

— Настырность и труд всё перетрут! — закричал в трубку рации я. — Утрём нос японцам, чтобы никто не зарился на наши острова Охотского моря.

Самолёт вздрогнул. Стал снижаться. Низкое солнце ворвалось в иллюминаторы и поскакало в припрыжку по креслам. Взлётная полоса понеслась стремительно под нами. Ещё мгновение — и мы увидели белое здание аэропорта, окружённое прилетающими пассажирами, зеваками, таксистами и туристами.

Я сидел потрясённый увиденным. Но всё встало на свои места, соединённые силой порыва и зовом справедливости. Я у её дома. А это значит мы будем вместе, образуя много дышащий, много огненный, много жаркий вулкан чувств, способный расплавить своей магмой любые проблемы и стекловидные силикаты несчастья.

Я бросился к выходу. Перебежал привокзальную площадь. И быстро прошёл по улице Мира до улицы Красная. И вот я у её дома. Постучал в дверь.

Дверь открыла Мария Владимировна — мама Ларисы.

— Здравствуйте! Встречайте незваных гостей.

— Егор! Вы, что сговорились. Здравствуй, дорогой! Какими судьбами? Час назад как Лариса приехала. Почему не вместе? Ты из Мурманска? Или был в командировке? Проходи!

— А где Лариса? Отдыхает после дороги? Я прилетел самолётом!

— Садись пить чай. Ты, наверное, голодный? Лариса сейчас придёт.

— Мне надо очень её увидеть!

— За ней Виктор зашёл. Подожди. Расскажи, как ты живёшь? Как работаешь? Все тебя хвалят. Подаёшь большие надежды?

— Мария Владимировна! Я, пожалуй, пойду. Вечером поговорим. Мне очень Лариса нужна.

Я отклонялся и побежал искать квартиру Виктора-художника. В принципе, я знал адрес, но врываться в квартиру к незнакомому поклоннику Ларисы ни с того ни с чего, я считал дурацкой затеей. Поэтому я шёл и сомневался. Идти или подождать? Подождать или идти? Так я нашёл нужный мне дом. Остановился в нерешительности. Замер. И отрешённо постучал в дверь. Дверь была не заперта. Я вошёл в просторный заасфальтированный двор с редкими кустиками по углам. Около деревянного дома остановился как в копаный. Кто-то меня удерживал. Словно я стоял на пороге какой-то замысловатой тайны. Постучал тихонько в зашторенное окно. Но никто не выходил. Я постучал громче и сильнее. За окном послышался неразборчивый шум, послышались голоса. Дверь отворилась. Вышел Виктор в майке и трусах.

— Тебе чего? — спросил он.

— Позови Ларису, — настойчиво попросил я.

— Запросто! Лариса к тебе пришли! Проходи! Гостем будешь, — с услужливой готовностью откликнулся он. И по-хозяйски распахнул дверь.

Я переступил порог большой комнаты. Шторы были завешены. В комнате царствовал полумрак. Посреди комнаты стоял стол с открытыми бутылками, полупустые фужеры и тарелки с закусками. Слева в углу топорщилась разобранная с помятыми простынями кровать. На краю постели сидела полураздетая Лариса.

— Кого ещё к нам принесло? Зачем ты…

И она обомлела, увидев меня. Проглотила какое-то слово и подавилась им, глядя испугано и виновато…

— Егор! Ты!.. Ты! Не может быть! Ты же в Находке. Как это возможно? А!.. Я! Я! Я! Сволочь!

Она упала с кровати. Зажала кулак зубами. Сжалась. Перекосив рот, издала такой невыносимый вой вперемешку со стоном. И стала биться в конвульсиях, грызя неистово руки.

— Вот и хорошо! Всё встало на свои места. Егор! Ты увидел всё!

Я повернулся. И, не чувствуя своего сердца, поплёлся медленно и обречённо, словно убийца, приговорённый к вечной каторге. Меня догонял и хлестал наотмашь истеричный крик Ларисы:

— Не уходи! Не уходи! Подожди! Пойми! Я всё объясню.

И вдогонку зло и неистово:

— Ты сам виноват во всём! Бабник! Гад! Убирайся! Видеть тебя не желаю!

Она рыдала и кричала в след мне что-то ещё обидное и матерное. Но я этого уже не слышал.

Я попрощался с Марией Владимировной. Заказал такси и уехал в аэропорт.

Там, я долго думал, куда податься, и решил лететь в Иркутск. Оттуда я собирался добраться до Мухосранска и постараться поставить окончательную точку в истории моей судьбы.

Часть 3

В Иркутск я прилетел на следующий день. Аэропорт не изменился. Гудел, двигался, суетился — шныряли во всех уголках аэропортовской площади машины, пассажиры, автобусы, маршрутки. Все было также как 15 лет назад, когда я сидел здесь из-за непогоды трое суток в зале ожидания, ожидая Новый год, а потом махнул рукой и 31 декабря умчался на железнодорожный вокзал, и праздник встретил в плацкартном вагоне поезда посреди Западной Сибири.

С Иркутском, также как и с городом Мухосранском, так мы прозвали город Усолье-Сибирское, меня связывали достуденческие годы бурной, насыщенной жизни.

По путёвке комсомола я тогда работал плотником-бетонщиком на Всесоюзной ударной комсомольской стройке по строительству Ангара-Усольского химического комплекса.

В памяти моей, особенно ночами, часто всплывают воспоминания: морозные туманы над стройкой, рёв строительных машин и самосвалов, замороженные суглинки котлованов, опылённые инеем паутины арматуры над опалубкой и жёсткий, каторжный труд, когда ватники от мороза распухали и лопались, руки от лопат и кайла кровоточили и ныли, ноги подкашивались, мёрзли нещадно, а 40-градусный мороз раздирал лёгкие.

Да ещё пурга с песком выкалывала глаза, сощуренные до предела под надвинутой корейской шапкой. А непроходящая усталость предательски разжимала пальцы рук, яростно вцепившихся в тяжёлые носилки с бетоном, которые мы таскали, корячась до котлованов, заливая его в конструкции строящего здания. И этот ядовитый, удушливый запах смердящих костров с мёртвым ощущением отравы угарным газом от горящего угля, от чего зрачки глаз расширялись, воспалялись и гноились. При этом загазованные мозги крушили органы, провоцируя тошноту и рвоту. Но нам приходилось круглосуточно держать огонь, оттаивая вечную мерзлоту и кайлить, кайлить, вгрызаясь в землю, выстраивая в канавах и выработках строительные леса под заливку бетона. Но мы были молодые, задорные, неутомимые, нам всем было по 18—19 лет и любые трудности воспринимались, как приключения.

Тяжёлая, убивающая здоровье работа требовала отдушины. И я познакомился с Лидией.

Чтобы не забыть знания, полученные мною в средней школе города Челябинска, я стал посещать вечернюю школу рабочей молодёжи. Каждый вечер после работы я, в беспамятстве от усталости, повторял на занятиях вчерашние уроки, безукоризненно решая примеры по математике. Как-то я задремал во время занятий и спросонья уронил шариковую ручку. Она закатилась под соседку по парте.

— Можно Вас потревожить? — спросил я, пытаясь достать ручку из-под колен миловидной девушки.

Соседка посмотрела на меня исподтишка, с любопытством продавца комиссионного магазина, оценивая мою настойчивость.

— Попробуйте. Попытка не пытка! — ответила девушка. И, улыбнувшись, подвинулась ко мне ближе.

— Меня зовут Лида. Но все меня зовут Лидия.

Я пригляделся. Девушка была стройная, скромно одетая. Правильные черты лица, азиатский разрез глаз. Красивая грудь под прямой шеей и острый прижмуренный взгляд снайпера, выискивающий свою жертву.

— Можете меня проводить. Я живу здесь поблизости.

Мне очень хотелось спать. В шесть утра я просыпался и спешил на работу. Поэтому мне было не до свиданий. Но я с готовностью согласился. Она жила в соседнем общежитии, занимала крохотную комнату и работала в проектной конторе.

После окончания занятий мы вышли вместе из вечерней школы и медленно побрели вдоль полусонных домов Мухосранска. Посёлок затухал, окна угасали, словно прощались друг с другом, а из их труб выплывали дымные пузыри дневной усталости. А одинокие прохожие походили на подвыпивших ангелов. Было непонятно — качаются они или летают.

По пути нам попалась небольшая горка-катушка, покрытая льдом. Мы взгромоздились на неё и, громко смеясь, спустились на ногах вниз. В конце горки был небольшой бугорок. Мы прыгнули через него и растянулись в объятьях. Я не удержался и поцеловал Лидию, при этом задорно смеясь и радуясь лёгкой страсти далёкого детства. Потом мы быстро добежали до четырехэтажного дома, поднялись на второй этаж и очутились в тоннеле длинного коридора с многочисленными дверями с двух сторон. У входа в коридор сидела полусонная консьержка. Мы поздоровались. Начальница коридора сухо ответила и с предвзятым любопытством посмотрела на меня. Лидия открыла ключом ближайшую дверь. Мы вошли в небольшую комнату, где возвышалась пронумерованная мебель: казённая кровать, стол и два стула. Окна украшали сиреневые занавески, а на подоконнике красовалась ваза с цветами. Под окном просматривался хрущёвский холодильник.

— Чай будешь? — спросила Лидия.

— Не откажусь. А то горло пересохло, — ответил я и от неловкости стал щупать воздух встревоженными руками, словно искал кого в потёмках.

— Не волнуйся! Я тебя не съем!

— А вдруг аппетит проявится?

— Не проявится! Ты не в моем вкусе! Расскажи о себе.