Бесплатный фрагмент - Полуденный демон

От автора

Каждый наш выбор решает — куда повернуть Судьбе.

≪Где искать спасения от смрадного дыхания небытия, когда тебе всего лишь семнадцать? В сердце России XIX века, среди роскоши светской суеты, фальшивых улыбок и напыщенных вельмож нежной лилией цветёт дочь графа Осинина — Софья. Красота, ум юной прелестницы пленят сердца молодых повес и стареющих баронов. Но её жизнь, полная скучных светских встреч и вместе с тем чудесных деньков в загородном поместье, оказывается под гнётом загадочного недуга. Родители девушки и плеяда докторов терзаются в догадках: что это — модная болезнь аристократии или знак зловещих сил?≫.

Жизнь постоянно ставит перед нами задачи по преодолению чего-либо: болезней, стрессов, различных кризисов и даже самих себя. Все люди созданы для выживания и в каждом из нас заложено достаточно потенциала, чтобы справляться с трудностями. В жизненных коллизиях важно уцелеть не только физически, но и выйти из них с новыми душевными силами, знаниями, навыками. Для этого необходимо использовать как можно больше ресурсов: разум, физическую активность, чувства, творческое воображение, веру (в первую очередь — в себя), духовность…

В мои книги, будь то жанр нон-фикшн, а теперь и художественный, — «красной нитью» вшита тема психологии: анализ, терапия, трансформационные техники. Очередная новелла «Полуденный демон» содержит элементы фольк-хоррора, небольшие исторические эпизоды и, разумеется, выдуманные сюжеты. В качестве обещанного сюрприза в книгу вошла ненавязчивая психологическая методика для работы с внутренними ресурсами.

Кто-то расслабится за чтением, кто-то пощекочет себе нервы или заинтересуется фрагментами из истории. Но каждый может стать Вопрошающим, чтобы понять, куда поворачивает его Судьба.

Дорогой, Читатель! Интересного Вам книжного путешествия в прошлый век, а затем к неизведанным глубинам своего бессознательного.

Ваш преданный автор — Л. Алмазова.

Странная болезнь

«Увядшей осени печаль мне душу пламенем сжигала. И сердце нервно клокотало, и было так безумно жаль погибшей юности моей»…Строки яростными птицами рвались изнутри. Навалившийся со спины страх намертво сжал горло, стало невыносимо дышать. Слабеющее тело сползло с седла, и Софья рухнула под ноги породистого рысака Орлика. «Помогите!», — отчаянно простонала девушка, теряя сознание… Вот уже второй год Софью Осинину терзала странная болезнь: вдруг откуда ни возьмись накатывала ледяная волна необъяснимой тревоги. И тогда казалось, что сама смерть обвивает истлевшими пальцами шею, заглядывает в глаза, в самое сердце, в душу. Но девушке семнадцати лет от роду вовсе не хотелось следовать за зловещим призраком в бездну небытия…

Отец Софьи, потомственный дворянин Осинин Пётр Михайлович, готов был сделать для дочери всё, что в его силах и даже больше. Граф не нуждался в деньгах и связях. Род Осининых уходил своими корнями к древнему польскому роду по линии Леслава Осицкого. Родословная книга хранила записи о доблестном родоначальнике — гетмане Речи Посполитой, который прибыл в Россию на рубеже XVI — XVII веков. В тот период польская интервенция была успешна не только из-за ослабления России, но и ввиду военной мощи сильнейшего государства Восточной Европы. В дальнейшем предки графа перебрались из Москвы в Петербург, основав там суконную фабрику и солеваренный завод…

Граф не нуждался в деньгах и связях. Обеспокоенный здоровьем единственной дочери, он обращался к самым светлым умам медицины, но никто из докторов не мог определить истинную причину недуга. Многие лекари разводили руками и признавали девушку абсолютно здоровой. Одни считали, что это всего лишь ипохондрия — повышенная тревожность из-за воображаемой болезни, столь распространённая среди впечатлительных натур. «Её меланхолия — ныне модный романтический флёр», — делали вывод другие. А третьи наоборот пугали графа тем, что вскоре его несчастная дочь окажется в психиатрической лечебнице. Пётр Михайлович вывозил Софью на лучшие курорты Российской империи и модные европейские здравницы, коими располагал XIX век. Однако болезнь отступала лишь на время, чтобы потом вспыхнуть с новой силой. И наконец отчаявшийся отец прислушался к рекомендациям московского доктора Захарьина — отправить дочь в деревню. Григорий Антонович славился внимательнейшим отношением к больным. «Следите за тем, на что пациент жалуется, — говорил Захарьин своим ученикам. — Выписать рецепт — на это и дурак способен. Лечить надобно». Правда, ходили слухи о его скверном характере. Рассказывали, что тот мог разгромить кухню у пациента, если на ней царила антисанитария, разорвать подушки и выпустить из них старое перо… Доктор, осмотрев дочь графа, выдал заключение: «Пусть подышит чудным благотворным навозом, напьётся вечером парного молока, поваляется на душистом сене и поправится. А я — не навоз, не молоко, не сено, я только врач».

Долго не раздумывая, Пётр Михайлович с супругой Анастасией Фёдоровной и дочерью Софьей поспешили отбыть в родовое поместье за десять вёрст от Петербурга. Тем более, подошла пора жатвы: граф собственнолично присутствовал и на посевной, и на сенокосе, и на уборочной. Не то чтобы он не доверял управляющему, его захватывало извечное таинство природы: зарождение, созревание и сбор плодов. Итак, в начале августа граф с семейством отбыл в деревню Любуша, в сердце которой приютилось фамильное гнездо Осининых.

Родовое гнездо

Русские дворянские усадьбы — это не просто места обитания родовитых семейств. Это целый мир, где зарождался и развивался личный миф отдельных династий. История возникновения русской усадьбы уходит корнями в далёкое прошлое. Ещё в X веке отличившиеся дружинники получали от князей наделы земли с жившими на них крестьянами. Наделы или вотчины передавались по наследству от отца — сыну. «Усадебный бум» начался в эпоху правления Петра I, который оказал огромное влияние на формирование дворянского сословия в России. Благодаря его реформам служилых людей, придворных и бояр объединили в одну социальную группу под названием «дворянство». Бурное усадебное строительство XVIII — XIX веков охватило всю европейскую часть России, включая самые отдалённые провинции. Чаще всего поместья обустраивались вокруг двух столиц. Нередко у дворян было по нескольку имений: ближнее (недалеко от Санкт-Петербурга или Москвы) и дальнее, где они бывали наездами. Земля круглый год кормила дворянские семьи летним урожаем или зимними заготовками: овощами, фруктами, ягодами, мясом, рыбой… Давала материальные блага в виде денег, вырученных от продажи излишек с личного подворья. К тому же усадьба воспринималась, как родовое гнездо, как сакральное место, наполненное традициями и памятью предков. Здесь владельцы воплощали свои самые смелые ландшафтно-архитектурные замыслы: создавали удивительные садово-парковые ансамбли с прудами и зелёными лабиринтами, возводили оранжереи, разбивали цветники. Место для будущего жилища выбиралось особенно живописное — на берегу пруда, реки или в окружении вековых деревьев: лип, дубов. В центре усадьбы закладывали господский дом…

Двухэтажный каменный особняк графа Осинина напоминал роскошный дворец в миниатюре: с колоннадами и длинным балконом, окаймляющим жилище с трёх сторон. На фронтоне (верхней части главного входа) красовался вензель — замысловато переплетенные инициалы далёкого предка. Крышу венчали бельведеры — надстройки над зданием, откуда можно было любоваться живописными видами окрестности. Сквозь усадьбу тянулась липовая аллея с вековыми стройными деревьями. Въезд к парадному входу был оформлен в виде арки, украшенной скульптурным изображением лошадей. На вершине свода возвышался фамильный герб: в красном поле бегущая белая лошадь с золотыми подковами и чёрной подпругой. Перед домом раскинулся партер — открытая часть парка с дорожками, посыпанными разноцветной галькой. В тенистых аллеях прятались каменные беседки с белыми скамьями и мраморными статуями. Ухоженный парк со смешанными растениями хорошо уживался с фруктовым садом, где дружными семействами росли вишнёвые, сливовые, грушёвые, яблоневые деревья. На задворках деловито разместились хозяйственные постройки, конюшни, псарни, бани… И если сердцем этого райского уголка был дом, то душой — старинная часовня. Один из прадедов графа, приняв православную веру, переделал католическую капеллу — родовую усыпальницу в христианский храм.

Софья с трепетной любовью относилась к родовому поместью и каждый уголок маленького мира находила чудесным. Она наизусть помнила историю своего рода, глубоко чтила традиции дома Осининых. Ни одно из городских развлечений не захватывало юную графиню так, как «деревенские забавы». Балам, танцам, театрам и светским раутам Софья предпочитала верховую езду по просёлочным дорогам, катание на коньках по озёрному льду, собирание ягод… Любила засыпать под барабанную дробь дождя и удивительные истории нянюшки Авдотьи. Белокурая красавица с васильковыми глазами покорила сердца многих молодых людей из самых благородных семейств. Да что там молодых… Просить руки дочери у графа попытался пятидесятилетний барон Циглер — представитель одного из старинных и влиятельнейших родов. Но родители Софьи слишком любили дочь, чтобы желать ей такой участи.

Девушке хотя и нравился князь Бельский, она ещё не была готова к помолвке, а тем более к замужеству. Её душа, словно птица рвалась из суетного, как ей казалось Петербурга, в уютное «провинциальное гнёздышко». Большинство дворянской молодёжи тяготело к столичной атмосфере, нежели уездной. Балы, маскарады, концерты в здании Дворянского собрания, танцевальные вечера в каком-нибудь знатном доме; театры, дома мод, салоны, обустроенные на европейский манер… Все эти прелести светской жизни манили молодых людей, обязывая соответствовать «комильфо»: говорить по-французски, танцевать, правильно дефилировать, кланяться, стоять, сидеть; уметь вести разговоры о театре и музыке; знать модных поэтов и при случае — продекламировать пару сочинений. Столичные приятели казались юной графине излишне жеманными, с показной томностью и куртуазностью. Она чувствовала себя более естественно и легко в обществе деревенских подруг — розовощёких, с добродушной улыбкой и приветливым взглядом. Немало детей крестьян Осининых постигли грамоту благодаря Софье. После занятий с гувернёрами-учителями девочка спешила к своим «воспитанникам» делиться сокровищами знаний. К инициативе дочери Пётр Михайлович отнёсся с большим уважением — ещё отец графа распорядился обучать особо смышлёных чад своих крепостных. Так один из флигелей превратился в импровизированную школу.

Шли годы. Шустрая, любознательная девочка превратилась в красивую всесторонне образованную девушку…

Незнакомец

Зловещее состояние в этот раз настигло Софью на конной прогулке. Прошептав в отчаянии «помогите», девушка сползла к ногам лошади и потеряла сознание. Спокойный покладистый Орлик встал как вкопанный. Тихонечко похрапывая, он принялся перебирать своими бархатными губами волосы любимой хозяйки… Громкое щебетание птиц и чьё-то прикосновение к щеке вернули несчастную в чувства. Приоткрыв глаза, Софья увидела незнакомого паренька. Тот так низко склонился над ней, что девушка могла ощутить его дыхание с ароматом дикой мяты. Первое мгновение она с удивлением вглядывалась в незнакомца: смуглое лицо, окаймлённое каштановыми прядями; брови — два вороновых крыла вразлёт; едва заметная полоска тёмных усиков над верхней губой; родинка цвета спелой черёмухи на левой щеке и глаза, будто изумрудные заводи… Софье вдруг почудился мелодичный голос: «Туман над водой, туман над водой, туман над водой расстилается. Друг мой суженый, друг мой суженый тайною тропой пробирается». Эту гадальную напевку она не раз слышала на праздниках Купалы. С деревенскими подружками они плели венки «на счастье — на судьбу» и пускали их на воду; взявшись за руки, водили хороводы под обрядовые купальские песни.

Сознание Софьи снова медленно поплыло. Сквозь вязкий туман в голове прорезался спокойный приятный голос:

— Держи мою руку и ничего не страшись.

Девушка очнулась в своей постели далеко за полдень. Из-за слабости и головокружения ей не удалось сразу подняться. Повернув голову, она наткнулась на взгляд матери. Анастасия Фёдоровна провела у изголовья дочери два часа кряду. Графиня выглядела крайне взволнованной, её лицо искажала мучительная тревога. Чуть поодаль переминался с ноги на ногу Илья Ильич Лукин — друг семьи и лекарь по совместительству. Илья Ильич закончил фельдшерскую школу и успел послужить в армии. Получив тяжёлое ранение на Крымской войне, он подался в родные земли. Скромное поместье Лукиных располагалось в семи верстах и граф посылал за лекарем всякий раз, когда кому-нибудь из домочадцев не здоровилось. Илья Ильич за свои полвека многое повидал, поэтому ко всем бедам и неприятностям относился с философским спокойствием.

— Наконец-то, Софи, ты пришла в себя! — попыталась выдавить улыбку сквозь слёзы Анастасия Фёдоровна. — Мы так переволновались.

— Что случилось на этот раз? — Софья наморщила лоб, силясь припомнить последние события. — Как я очутилась дома?

— Тебя нашли… Не волнуйся, — графиня взяла в свои руки ледяную ладонь дочери и непроизвольно вздрогнула.

— Кто меня нашёл? Где? — встрепенулась девушка.

— Не стоит беспокоиться, Софья Петровна, — мягко влился в разговор Илья Ильич. — Добрый человек вам помог. А где добро — там свет, а где свет — там мрак сходит на нет.

— Что за добрый человек? — не унималась юная графиня.

— Сын травницы Марьи. Они живут в десяти верстах к северу. Дом их давно уж лес поглотил, а раньше там опушка была с местами знатными, ягодными, — голос лекаря струился бархатом, обволакивал теплом и спокойствием.

— Сын травницы? — растерянно переспросила Софья.

— Ну-с, вижу, барышне ничего не угрожает. Я, пожалуй, откланяюсь, — засуетился Илья Ильич. — Распорядитесь приготовить отвар из свежего травяного сбора, что я принёс. И как обычно — постельный режим безо всяких волнений, — обратился он к Анастасии Фёдоровне… — Кстати, лекарственные травы мне готовит Марья, она знает в них большой толк. Дружба с природой исцеляет душу и тело порой лучше докторов, — добавил уже в дверном проёме лекарь.

Анастасия Фёдоровна нежно коснулась губами лба дочери и поспешила вслед за Лукиным. Не успели их голоса смолкнуть, как в дверь тут же просунулась любопытная рожица горничной Глаши. Девушка была ровесницей Софьи, они росли вместе и знали друг друга с детства. Анастасия Фёдоровна учила приличным манерам прислугу, и смышлёная горничная изо всех сил старалась не позволить себе излишней фривольности с молодой хозяйкой. Но это не всегда получалось. Уже спустя мгновение Глаша с заговорщическим видом поправляла постель Софьи.

— Барышня, откуда вы знаете ворка?

— Какого ворка? — юная графиня села в кровати, не скрывая удивления и настороженности.

— Ну Есения-ворка, что живёт за деревней в лесу. Мать его — известная окрест знахарка, — в свою очередь округлила глаза от удивления Глаша.

— Я не знакома ни с каким… ворком, — Софья пыталась понять, что происходит.

— Ой, так уж и не знакомы, — расплылась в хитрой улыбке любопытная горничная. — Сенные девки сказывали, что вы в тесную обнимку прибыли на Орлике к самому порогу.

— Глафирия! — резкий возглас заставил Глашу взвизгнуть от неожиданности.

Девушки как по команде повернулись и увидели в дверном проёме нянюшку Авдотью. Немолодая, но ещё крепкая и статная женщина была важной фигурой в семье Осининых. Авдотья буквально выкормила грудью и вынянчила Петра Михайловича. В юности она потеряла мужа: его вместе с лошадью убило молнией, когда тот пас графских коров. А вскоре небеса забрали у несчастной и полугодовалого ребёнка. Так случилось на тот момент, что барыня тоже родила мальчика. Но у молодой матери не оказалось молока и Авдотье пришлось стать кормилицей. Она привязалась к маленькому графу как к своей кровиночке… Спустя годы она так же трепетно нянчила и его дочь.

— Что ж ты донимаешь барышню своей блажью бесстыдной! Ступай на кухню за снадобьем! — продолжила строжиться над Глашей нянюшка, пока та не выбежала из комнаты. — Как ты, ясочка моя? — Авдотья ласково погладила Софью по растрёпанным волосам.

— Хорошо, нянюшка, хорошо, — попыталась улыбнуться девушка. — Вот только в толк не возьму… Все говорят о каком-то человеке. Я полагаю, это он доставил меня в усадьбу, — разволновалась Софья, спуская ноги с кровати. — Сон ли это или явь? Привиделся мне юноша незнакомый и щебет птиц… громкий такой, задорный…

— Ворк это — Есений, а не сон никакой, — пулей влетела в комнату Глаша, практически жонглируя подносом, на котором чудом удерживались бокал с травяным отваром и блюдце с липовым мёдом.

— Да тьфу на тебя, скаженная! — мотнула в сердцах головой Авдотья.

— Нет, нянюшка, пусть Глаша расскажет про этого ворка! — решительно потребовала Софья.

— Чё тут рассказывать, — деловито фыркнула горничная и поставила поднос на туалетный столик. — Ворк этот — колдун молодой, известный похититель девичьих душ. Если глянет в глаза какой девице, та тотчас же сохнуть по нему станет, — перешла на таинственный шёпот Глаша.

— А откуда у него прозвище такое страшное — ворк? — сердце юной графини забилось, словно пичужка в клетке.

— Да не слушай ты её! — махнула рукой Авдотья в сторону горничной. — Есений — добрый парень. И прозвище у него славное — ворк, воробей, значит. Птичка малая, да удалая. Издавна подле человека обитает, беду отгоняет. Заговор даже есть такой: «Поскочи, поворкуй, беду отгони, а удачу приверни»… А то, что девки окрестные сохнут по Есению — не мудрено. Парень красотой, да умом, чай, не обделён.

— Почему я никогда прежде не слышала о нём? — наморщила лоб Софья, пытаясь вспомнить лицо юноши и подробности утренней прогулки.

— Так он не из наших будет. Ты про Марью, что травница от бога, слышала? Это мать Есения. Изба их за деревней Лукиных стоит… Ходят слухи, что дед лекаря нашего, Ильи Ильича, дал вольную Марьиной бабке… домик ей выстроил у опушки.

— А отец у ворка, знаете кто?! — не унималась Глаша. — Сказывают, что дух леса, то бишь леший!

— Да что за окаянная девка! — гневно сдвинула брови Авдотья. — Будет тебе барышню пугать-то!

Страшные небылицы

Эта ночь выдалась для Софьи особенно кошмарной. Впрочем, как и все ночи, которым предшествовал приступ странной болезни. Девушка не могла сомкнуть глаз от того, что ветви деревьев скреблись в окно. Их тени напоминали костлявые руки со скрюченными пальцами, словно у нежити. Софья не раз слышала страшные небылицы, которыми так любили пугать друг друга деревенские подружки. Но самой искусной сказительницей была старая ключница — бабка Евдоха. Она с таким жаром описывала жуткие вещи, будто самолично участвовала во всех этих историях. Ключница с упоением рассказывала о заложных покойниках, в коих превращались душегубы, ведьмы, колдуны, мёртворождённые дети и те, кто умер неестественной смертью: спившиеся, связавшие свою судьбу с нечистой силой, утопленники, убитые, самоубиенные… «Неправильных» покойников или навьев запрещалось хоронить на всеобщем кладбище — их не принимала освящённая земля или «главный мертвяк», охраняющий погост. Потому-то таких усопших закапывали за пределами церковной ограды: в оврагах, лесах, болотах, на обочинах и перекрёстках дорог, в особо заговорённых местах. Заложными их звали по причине того, что гроб заваливали камнями и ветками. Впрочем, это тоже слабо помогало, отчего мертвецы часто выбирались из своих могил, чтобы мстить живым. И тогда превращённые упыри заявлялись домой во плоти прямиком с кладбища. Это могло случиться, если во время похорон им не завязали ноги или усопших тянули в мир живых незаконченные дела. Тоска же родных приманивала их, словно путников в знойной пустыне глоток ключевой воды. Они приносили с собой болезни и большие беды. Кто-нибудь из крестьян время от времени божился, что своими глазами видел, как заложный, выбравшись из овраге, направлялся в сторону деревни.

В детстве Софья верила и в домовую змею — хранительницу рода; в то, что душа умершего предка могла принять подобное обличие. Обычно домашняя змея невидима и проявляла себя только в особых случаях — когда подходил срок умирать хозяину или хозяйке дома. Прогнать, а, того хуже, убить змею-хранительницу — значит накликать беду на весь род. И девочка с трепетом относилась ко всякому проползающему в траве ужу. Однажды Софья увидела, как Евдоха носит по двору чашку из которой струится пряный дым и нашёптывает: «Встану я до солнца, умоюсь из колодца, выйду на пустырь — там лежит бел-горюч камень алатырь. На том камне змея — золота чешуя…». Позже ключница поведает пытливой барышне о том, как она прогоняла коровью мору — нечистую силу, что напускала болезнь на домашнюю скотину. Для этого требовалось нехитрое средство — зажечь кусочек кизяка, щепотку чабреца и топлёное масло. «Ох, Софьюшка, вот как помру я, кто будет в имении зло усмирять. Говорю девкам — учитесь, пока я жива. Да куда там! Всё хиханьки им… Глупый народ нынче пошёл, беспамятный. Всю мудрость родимой земли порастеряли. Так без роду, без племени недолго остаться», — горестно качала головой ключница. Это Евдоха учила незамужних девиц, как привлекать женихов на Иванов день. Пастухам заговаривала камешки и кнуты от волчьего Пастыря — лютого оборотня, что властвует над волками-пожирателями небесных светил. С середины осени они следуют за своим Пастырем большими стаями, заменяя в дикой охоте гончих псов. Это он превращается из зверя в старца и обратно, нападает на деревенские стада и одиноких путников; собирая вокруг себя волков, назначает каждому его добычу: кому приказывает корову зарезать, кому овцу или лошадь, а кому человека велит растерзать. И уж тогда никто из помеченных оборотнем не скроется от злого рока.

А чего стоили байки про банного духа — банника. Баня в усадьбе была единственным неосвящённым местом. Там не только мылись-парились, знахари лечили от болезней, а повивальные бабки принимали роды. В банях проводили различные обряды, не одобряемые церковью: гадали, играли в карты, занимались ритуальной магией. Банника представляли то горбатым старичком с длинной бородой, то верзилой с большими руками и горящими глазами, то кошкой. Злой дух мог запарить человека до смерти, удушить едким дымом или содрать кожу заживо. Его всячески задабривали — ради него резали чёрную курицу, клали на порог хлеб с молоком, варили душистое мыло на травах. Но даже в этом случае зловредный дух пугал людей.

Немногословный графский егерь Ефим часто твердил, как Евдоха спасла его от русалки, прицепившейся к нему однажды. Сорокалетний детина от ковша браги вмиг превращался в красноречивого рассказчика… «Как-то с псарни удрал любимец барина — пёс Резва», — перекрестившись, начинал свою байку егерь. — Отправился я на его розыски и вышел к озеру… Глядь, кобель истуканом застыл в камышах. А из воды баба голая выходит, да такая красивая — глаз не отвесть! Бьюсь об заклад, это она приманила собаку… Время к вечеру, луна уж показалась. Нечисть эта смеётся и манит к себе, манит!… Резва спас меня тогда: как зарычит и кинется прямиком на чертовку! Та оскалилась в ответку, зашипела — и бултых обратно в омут… Но на этом злоключения мои не закончились. С того раза повадилась нелюдь ходить за мной по пятам: выйду ночью до ветру, обернусь — она поодаль стоит. Волосы до пят, улыбается и пальцем к себе подзывает. Я крест на себя накладываю, а она смеётся… потом ощерится — губы чёрные, зубы гнилые… А то в окно скребётся или в трубу выть начинает. Покоя мне не было до тех пор, пока Евдоха не смастерила оберег от злых чар. Балакают люди, что утопленница это. По виду — Малафья, крепостная девка из соседнего поместья, над которой молодой барин со своими дружками потешились всласть», — Ефим каждый раз показывал на шее льняную верёвочку, с висящим на ней медным колокольчиком и петушиными когтями.

Анастасия Фёдоровна всячески пресекала подобные разговоры, называя рассказчиков тёмными греховными людьми. Сама графиня была образованной и к тому же воцерковлённой; не пропускала ни одной воскресной службы в Петропавловском соборе, где её крестили в младенчестве. Выезжая из Петербурга в имение, графиня исправно посещала церковь Вознесения Богородицы, что приютилась на обрывистом берегу реки Медвежки в окружении трёх деревень. Служитель церкви, иерей Никон, был частым гостем в усадьбе Осининых. И когда с Софьей приключилась эта непонятная история, его позвали провести обряд освящения дома. Исполнив священнодействия, иерей с удовольствием принял приглашение Анастасии Фёдоровны отобедать в компании владельцев окрестных деревень: доктора Лукина и графа Зуева Платона Андреевича. Граф Зуев, болезненного вида пятидесятилетний мужчина с землистого цвета лицом и тёмными кругами под глазами, жил по-соседству с Осиниными не только в Петербурге. Ему принадлежала деревня Залесово, протянувшаяся от церквушки до старого березняка. Сын графа — Николя исчез около трёх лет назад при невыясненных обстоятельствах. Окрестные и зуевские крестьяне шептались, что графского сына утащила с собой утопленница Малафья. Ведь это над ней грубо надругались Николя и его пьяные дружки. Девушка не вынесла позорного глумления и бросилась в глубокое озеро… Платон Андреевич злился на глупые пересуды и безжалостно наказывал своих крепостных за «словоблудие». Целый год уездная и петербургская сыскная полиция тщетно пытались отыскать наследника графа или хотя бы его останки. Разуверившись в чиновниках, сломленные горем родители кинулись искать утешения у предсказателей, гадалок, колдунов и разномастных магов. Но те в один голос твердили о том, что не видят их сына среди живых…

Доктор Лукин не признавал ни церковных таинств и, тем более не верил в «восставших» мертвецов. Илья Ильич полагался на науку и считал религиозные ритуалы пустым занятием, даже при душевных болезнях. От того у них с иереем всегда разгорались споры.

— Вот вы, Илья Ильич, вроде образованный человек… доктор, — нарушил трапезную тишину священнослужитель. Осенив себя крестом, иерей пропустил рюмочку вишнёвой наливки, прищёлкнув от удовольствия языком. — А с ведьмой дружбу водите, прости господи, — Никон снова трижды перекрестился и отправил в рот кусок жареной осетрины.

Лукин, промокнув губы льняной салфеткой с вышитым в углу фамильным вензелем Осининых, насмешливо хмыкнул в ответ:

— С какой такой ведьмой, позвольте узнать?

— Да с той, что зелье вам готовит, а вы этим мракобесным настоем опаиваете благочестивых людей. Не от того ли Софье Петровне дурно делается?!

Лицо иерея вмиг стало пурпурным то ли от наливки, то ли от возмущения.

— А известно ли вам, отец Никон, что и среди православных монахов найдётся немало искусных травников? — не уступал словесным натискам Илья Ильич.

— Эко вы завернули! — зычно забасил священник. — Монахи — исполнители воли божией. А Марья ваша — возбудительница силы бесовской!.. Сынок её и того хуже — колдовством пострашнее промышляет!

Иерей в этот момент был похож на громыхающую чёрную тучу. И графу Осинину пришлось вмешаться в спор, чтобы хоть как-то разрядить «предгрозовую» обстановку. Однако в душе Пётр Михайлович всегда принимал сторону доктора.

— Господа, полно вам… Все мы в этой жизни под богом ходим…

— Эээ, нет, — не унимался служитель церкви. — Одни под богом ходят, другие идут за сатаной! Я же вожу крестные ходы по деревням, чтобы усмирять нечестивых и приспешников диавола.

— И когда же, позвольте узнать, очередное благоговейное шествие? — присоединился к разговору граф Зуев. Во время перепалки он сидел тихо, вжав голову в плечи. Его правая щека нервно подёргивалась, а руки суетно разглаживали и без того безупречно гладкую скатерть.

— Думаю, епархия даст добро на Троицу… Кстати, Платон Андреевич, что-то давненько вас не было на причастиях, — переключился Никон на владельца соседнего поместья.

Граф Зуев, нервно кашлянув и, отпив из хрустального бокала глоток смородинового кваса, нервно заелозил.

— Да всё как-то дела, дела… Сегодня я непременно распоряжусь прислать вам пожертвование, отче.

— За это благодарствую. — Иерей неспешно погладил бороду и, прищурясь, принялся сверлить взглядом соседа по застолью. — До меня дошли слухи, милейший граф, что и вы ищите ответа у служителей сатаны. Сгубить душу дело нехитрое. А что потом?… Покайтесь, пока не поздно, Платон Андреевич, возвернитесь к богу!

Хозяевам дома стоило немалых усилий перевести разговор на другую тему и усмирить ненашутку разошедшегося священнослужителя.

Церковный обряд не принёс облегчения, Софья так и продолжала мучаться от необъяснимого наваждения.

Встреча

Нынешняя ночь выдалась особенно кошмарной… С вечера Софье приснился страшный сон: будто она упала с Орлика. Жеребец вначале замер, а после принялся беспокойно перебирать копытами. Только копыта были не лошадиные, а… козлиные. Девушка с замиранием сердца подняла голову и увидела вместо морды лошади лицо… Николя! Да, ныне покойного молодого графа Зуева. На мертвенно-бледной коже запавшие чёрные глаза выглядели ещё страшнее. От юноши отчётливо пахнуло могильной землёй. Николя неожиданно приблизил лицо и Софья в ужасе проснулась. Она тут же вскочила с кровати и зажгла свечи, красующиеся на каминной полке в ажурном серебряном канделябре. Свет мягким золотом разлился по комнате. Ветви деревьев ещё громче застучали костлявыми пальцами нежити. Вдруг в окне мелькнула чёрная тень. Ветер прошумел листвой и замер. Бешеный стук сердца, казалось, выгнал страх из груди и тот заполонил горло. Тень под окном снова ожила и метнулась прочь. Девушка лихорадочно задышала и ринулась под одеяло, натянув шёлковый атлас до подбородка. Вскоре заскрипели половицы за дверью её комнаты. Софья накрылась с головой и принялась шептать молитву «Отче наш», которую знала наизусть ещё с трёхлетнего возраста. Анастасия Фёдоровна приучала дочь не только цитировать стихи, но и молитвенник… От страха слова путались в голове, словно мелкие мошки в паутине. Дверь тихонько приоткрылась и следом послышался стук каблуков. Нет, пожалуй, это была не обувь — так цокают копыта! Некто неведомый, а потому неимоверно жуткий неспеша приближался к кровати до смерти перепуганной барышни. «Отче наш, Иже еси на небесех… Господи, что же это? Кто это такой?!.. Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое… Это просто дурной сон, на яву такого быть не может!». Софья ущипнула себя за руку и тут же ойкнула от боли — она не спала! Ей очень хотелось лишиться чувств, но, как назло, сознание было яснее погожего утра. Непрошенный гость зловеще приближался. Юная графиня отчётливо слышала его хриплое, рыкающее дыхание. В один миг девушку поразила тоска, как молния поражает дерево, ударив в самую сердцевину. Казалось, не осталось ни малейшей радости, ни вдохновения, ни мечтаний… Да что там, пропал интерес к самой жизни! Лишь смертельная усталость и непреодолимое желание покончить с бренностью бытия… Неожиданно тишину ночи прорезал вкрадчивый шёпот:

— Наконец-то, моя милая, мы близки с тобой… Я пришёл к тебе, я пришёл за тобой, чтобы подарить величайшую радость от страданий и боли.

Любопытство одержало верх и Софья откинула с лица одеяло. Девушка до последней секунды надеялась, что комната окажется пустой, а весь этот ужас — лишь дурная игра её воображения. Кто-то из столичных докторов-алиенистов заверил графа Осинина, что у его дочери слишком богатое воображение, присущее творческим натурам, — недаром она увлекается сочинительством стихов. Где-то в глубине души Софьи затеплилась надежда — вдруг так оно и есть. Каково же было разочарование юной графини, когда танцующее пламя свечей озарило нечто такое, чего не могло быть в принципе. Что противоречило всем наукам, которые она так прилежно изучала! В пяти шагах от её ложа стоял высокий стройный мужчина. Тёмный плащ с капюшоном не мог скрыть аристократического изящества фигуры. Пугающая мысль пронзила воспалённое сознание: «Что не так с этим человеком? Да и человек ли это?»… Незнакомец с иссиня чёрной кожей и белыми прядями волос, изобразив книксен, звучно щёлкнул о пол раздвоенным копытом. Его миндалевидно-чёрные глаза сверкали диким блеском. Такая же безумная улыбка обнажала острые, словно у хищной рыбы — зубы. Софья приоткрыла рот, чтобы закричать от ужаса, но её опередил грохот распахнувшегося окна. Юная графиня и чудовищный визитёр как по команде обернулись на шум. Откуда-то из сумрака ночи вынырнул маленький серый птах и, усевшись на подоконник, пронзительно защебетал. «Изыдь, выдь вон! Выдь, выдь, выдь! Чигли, чигли вон! Вон, вон, вон! Чигли, чигли трююю…». Софья узнала по трелям пересмешника. Ей всегда нравился этот многоголосый, с виду невзрачный певец, который умело сбивал с толку зверей и даже людей. Копируя различные голоса и звуки, он будто забавлялся: пугал кур тем, что подделывал крик коршуна; потешался над котами, изобразив кошку или злую собаку; измывался и над собакой, подражая свисту её хозяина…

Птах не унимался: порхая в оконном проёме, он выпускал из себя замысловатые трели. Девушке чудилось, что из уст птицы льётся непонятная человеческая речь, доставляя незнакомцу явное беспокойство. «Чур ярь, чур ярь…», — чётко выкрикивал пересмешник, пока пронзительный щебет не потонул в раскате грома. Жуткий посетитель издал утробный рык и оскалился. В тот же миг сверкнула молния и ворвавшийся ветер задул пламя свечей. Кромешная тьма скрыла от глаз вынужденной очевидицы столь чудовищный перфоманс. Она лишь слышала стук распахнувшейся двери, да грозовые перекаты…

Всё утро Софья чувствовала себя подавленной и растерянной; сомневалась — стоит ли рассказывать о ночном происшествии домочадцам. За завтраком все оживлённо обсуждали странности погоды — сильнейшую грозу без единой капли дождя. Анастасия Фёдоровна, беседую с доктором Лукиным, то и дело бросала встревоженные взгляды на дочь. Илья Ильич считал своим долгом следить за здоровьем юной пациентки, оттого наведывался к Осининым два раза в неделю. И сегодня, как это повелось, они уединились для приватного общения в комнате девушки.

— Илья Ильич, — решила наконец открыться Софья. — Кажется, я действительно схожу с ума.

— Почему вы так решили? — доктор подался вперёд в кресле и пристально посмотрел на свою подопечную.

Та, заметно нервничая, неожиданно перевела разговор:

— Не хотите послушать мои новые стихи?

— С удовольствием, — Лукин откинулся на розовый бархат с золотым шитьём, словно готовясь выслушать тяжкую исповедь. Он знал, что графы Осинины неимоверно тревожатся от того, что их дочь пишет гнетущие душу стихи. Попытки же успокоить страдающих родителей каждый раз натыкались на сомнения — в их глазах он был всего лишь уездным фельдшером…

Софья устремила свой взгляд в небо за окном и по-детски, с надрывом выдала:

Когда-нибудь забытая могила подёрнется пожухлою травой

И только ветер с безудержной силой выть будет каждый вечер надо мной…

Пройдёт сто лет, но никого не тронет — ни жизнь моя, ни смерти странный лик

Лишь дух оплачет прах давно остылый и бытия необратимый миг…

Последние слова вырвались с рыданием из уст несчастной. Это стало неожиданным для неё самой и Софья, едва справившись с эмоциями, смущённо вытерла слёзы.

— Простите…

Доктор поспешил к барышне и по-отечески обнял за плечи.

— Какие проникновенные строки! Да у вас превосходный талант, дитя моё, — с неподдельным восторгом похвалил Илья Ильич создательницу скорбных элегий.

— Вы считаете, поэзия мрачного толка — это нормальное явление?

— Видите ли, Софья Петровна, — покашлял в кулак доктор, собираясь с мыслями. — Стихотворцы — натуры деликатные, ранимые и даже страдальческие. Мрачная поэзия, как вы её называете, помогает им выражать то необъяснимое, болезненное, что запрятано где-то глубоко… Поэзия любого толка — есть лекарство от душевных мук… Вы, полагаю, хорошо знакомы с творчеством Пушкина? Среди образованной публики он и сейчас весьма популярен.

Лукин, чуть приподняв подбородок, принялся цитировать тихим проникновенным голосом:

Стою печален на кладбище,

Гляжу кругом — обнажено
Святое смерти пепелище
И степью лишь окружено…

— Или вот, послушайте — Бодлер:

В холодном инее и в снежном урагане
На горизонте мрак лишь твой прорежет свет, Смерть — ты гостиница, что нам сдана заране,

Где всех усталых ждёт и ложе, и обед!…

— Мрачной поэзии предавались многие и многие… Теперь и ваши стихи встанут в ряд со строками великих.

— Скажете тоже, — улыбнулась Софья. Было видно, что она заметно успокоилась. — А не может такого случиться.., — девушка снова занервничала, затеребила кружевной платочек. — Что мои стихи… через них я взываю к злой силе и она является?

— Что в вашем понимании есть «злая сила»?

Немного помешкав, девушка рассказала доктору Лукину о ночном происшествии.

— Я почти убедила себя, что схожу с ума, что это — приступ очередного безумия. Но взгляните сюда!…

Софья показала рукой на пол с орнаментом, который недавно был выложен паркетными плитками из разных пород дерева. Пётр Михайлович опасался, что дочь в момент тяжкой меланхолии может выкинутся из окна своей светёлки, и недолго думая, распорядился подготовить ей покои в одной из нижних комнат. На свежей ещё древесине отчётливо виднелась глубокая царапина.

— Это след от… копыт… когда этот жуткий господин расшаркивался в поклоне, — с содроганием произнесла Софья. — Что вы на это ответите, Илья Ильич?

Лукин прекрасно знал, на что способны душевно больные, к каким изощрённым уловкам они могут прибегнуть. Он много прочёл медицинской литературы о случаях галлюцинаций и телесных психотических приступах, которые обозначались термином «melancholia metamorfosis». Однако доктор не позволял себе ошибиться… Он достал пенсне и с видом заправского сыщика принялся изучать странный след.

— Софья Петровна, вы рассказывали кому-нибудь ещё о случившемся? — забеспокоился Илья Ильич, вставая с колена и поправляя казинетовый сюртук.

— Нет… Я боюсь, мне не поверят, — отрицательно мотнула головой девушка. — И не хочу расстраивать маменьку, они так переживают за меня.

— Пусть этот разговор пока останется между нами. Я же постараюсь как можно скорее прояснить столь щепетильную ситуацию, — доктор Лукин ободряюще подержал графиню за руку и поспешил откланяться.

Ближе к полудню Софья расположилась у раскрытого окна и принялась листать книгу с новеллами Жорж Санд. Непревзойдённая королева французского романтизма — так называли эту писательницу в кругах любителей словесного творчества. Софья уже предвкушала удовольствие от любимого занятия, но гнетущее чувство нарушило все планы. Казалось, обречённость прилетела с порывами ветра, а вместе с ней и пугающий шёпот, в котором отчётливо слышались слова: «Моя милая… Давай поиграем в тщетность бытия»… Девушка, с ужасом отпрянув от окна, собралась было помчаться прочь, как вдруг её внимание привлекли громкие голоса с улицы. Она заглянула за муаровые шторы и увидела итальянца Козимо, служившего у них дворецким. С важным видом тот стоял на парадном крыльце и разговаривал с молодым человеком, в котором Софья тут же узнала ворка Есения.

— На какое время вам назначено и как доложить их сиятельствам? — допытывался дворецкий у незваного посетителя.

— Мне не назначено… Я лишь прошу позвать молодую барышню, — настаивал на своём ворк, сминая в руках верверетовый картуз.

— Как вас изволите представить? — Козимо сверлил глазами простолюдина, в тайне осуждая юношу за дерзкий вид и настойчивость. Из-за сдерживаемого возмущения лёгкий акцент в речи итальянца стал более заметным.

Книжка с тихим стуком выпала из рук, а щёки тут же вспыхнули лихорадочным румянцем. Софья с колотящимся сердцем пустилась бежать через анфиладу комнат к выходу и неожиданно столкнулась с Глашей. Девушки испуганно ойкнули, потирая ушибленные лбы.

— Там вас ворк дожидается! — горничная буквально закричала шёпотом.

— Не пристало девице так вести себя, — строго проговорила Софья не то Глаше, не то себе самой и уже спокойным шагом двинулась дальше.

Она не помнила, как вышла на крыльцо, как отослала дворецкого и поприветствовала негаданного, но вместе с тем желанного гостя. От волнения всё вокруг плыло, будто в тумане.

— Здравствуйте. Мне бы поговорить с вами… наедине, — ворк стоял на вытяжку, чтобы тоже не выдать своего смущения. Но оно сквозило во всём: в выражении лица, в голосе, в суетливых движениях рук. Зелёные глаза, пронзительный взгляд и черёмуховая родинка на левой щеке…

— Тогда прошу в дом, — Софья изящным жестом указала на парадную дверь, пытаясь изо всех сил сдерживать предательскую дрожь.

Ворк отрицательно мотнул головой, сделал шаг назади и решительно произнёс:

— Благодарю за приглашение… Но не согласитель ли вы прогуляться со мной?

Юная графиня долго не раздумывая, решительно зашагала вниз по ступеням. Ворк поспешил навстречу, протягивая руку. «А у него хорошие манеры», — с удовольствием подумала Софья и вложила свои пальчики в ладонь гостя. Тёплая волна разлилась по телу и девушка тотчас же забыла о волнениях, преследующих её злым роком.

— Меня зовут Есений, — заглядывая в глаза, представился юноша.

— А меня — Софья, — графиня снова зарделась и опустила голову.

Держась за руки, молодые люди отправились в парк по дорожке из цветной гальки. В эти мгновения им казалось, что мир вокруг источал радость, души переполнялись благодатью и умиротворением, а разноголосое щебетание птиц добавляло услады. «Должно быть, это и есть рай», — подумала с упоением Софья. Но идиллия не продлилась и минуты, её нарушил стук колёс дрожек, на которых вихрем пронёсся граф Зуев. Его взгляд, подобно острому клинку, вмиг разрубил сплетение рук и вуаль прекрасных грёз. Недобро глянув, граф скрылся в парадной, а юные собеседники поспешили укрыться от посторонних глаз под сенью парковых деревьев.

— Как хорошо, что вы вновь посетили нас, — насмелилась начать разговор Софья. — Прошлый раз я не смогла поблагодарить вас за помощь… Примите же мою признательность.

— Да чего там, — смущённо буркнул Есений, а затем решительно добавил: — Я пришёл не за благодарностью, а чтобы предупредить… Вам грозит беда.

— Беда? — Софья больше растерялась, чем испугалась. — Откуда же мне её ждать?

— Я пока точно не уверен… Но можете рассчитывать на меня — я сумею защитить вас. Есений вдруг остро ощутил — как дорога ему эта барышня, с которой они едва знакомы. У Софьи же закружилась голова от странного чувства, будто она знала ворка всю жизнь.

— Почему тебя все называют ворком? — невольно вырвавшийся вопрос смутил девушку. Она поспешила извиниться за столь дерзкое любопытство и за то, что перешла на ты.

— Давай на ты, мне так больше нравится, — довольно улыбнулся Есений. — Ворчонком называла меня в детстве матушка. Люди кличут ворком от того, что я дружу с птицами и знаю их язык.

— Как это? — с восторгом выдохнула Софья.

Есений поднял слегка голову вверх, закрыл глаза и издал мягкий, переливчатый звук:

— Врк, врк, чичичичи… врк, чиу, чиу.

В тот же миг откуда ни возьмись слетелись маленькие пичужки и принялись щебетать в унисон с ворком. Есений протянул руку и они смело уселись, поглядывая по сторонам блестящими бусинами-глазками. Софья затаила дыхание, чтобы не спугнуть внезапное чудо… Ворк легонько тряхнул рукой и шумная стайка разлетелась в разные стороны. Затем порывисто повернулся к девушке и нежно скользнул по её ладони.

— Воробьиные ночи прошли. Приближается время открытия сумеречных врат, когда нужно быть особенно осторожным.

Юная графиня как заворожённая ловила каждое слово. Её голубые глаза светились любопытством и восторгом.

— Воробьиные ночи… сумеречные врата. Что это всё значит?

Есений снисходительно улыбнулся — образованная барышня не знала простых вещей, не ведала о том, что знакомо ему с детства.

— Воробей — птичка маленькая, прыгучая. Быстро перепрыгивает тёмное время. Потому самые короткие в году июньские ночи прозвали воробьиными… А что до сумеречных врат… В конце листопадниканаступит время буйства чёрных колдовских сил, нарушающих порядок. Время, когда откроются врата в потусторонний мир и явится оттуда на дикую охоту волчий Пастырь. В кавалькаде же его будут те, кто волею своей и разумом принял тёмную сторону. Бу­дучи жи­выми для жи­вых, они уже не жи­вы. Желаниями и чувствами они уже не в этом мире, не с людьми. С пес­ня­ми и улю­люканием отправятся ловчие злых сил на поиски новых жертв…

Заметив, как побледнела Софья, Есений взял в свои тёплые руки её холодные ладони.

— Я не хотел тебя напугать, наоборот… Вот, возьми, — с этими словами он достал из кармана глиняную свистульку в виде небольшой птички на кожаном шнурке. — Она заговорённая. Следующий раз, как сделается тебе плохо или какая невидимая сила начнёт одолевать — подуй в пикулю, злой дух и отступит.

— Пикуля, — с улыбкой повторила Софья. Она тут же надела свистульку на шею и подула в маленькое отверстие на хвосте. Чистый, звонкий напев, перекликаясь с птичьими трелями, разлился окрест.

Уже через минуту молодые люди, касаясь руками и взглядом, тонули в глазах друг друга. Им казалось, что всё, о чём думалось, мечталось, снилось, всё, о чем даже не подозревали они — воплотила эта встреча.

— Барышня! Наконец-то нашла вас! — голос Глаши прозвучал как гром среди погожего дня, а затем и сама горничная выбежала к беседке, где уединились внезапно влюблённые. — Вас маменька кличет, — выпалила она, бросив любопытный и вместе с тем опасливый взгляд в сторону Есения.

— Ступай. Я тебя догоню, — Софья не хотела, чтобы кто-то слышал, как они будут прощаться. Ведь это тоже должно быть чудесным таинством.

Условившись встретиться завтра на этом же месте ровно в полдень, Есений бесшумно растворился среди деревьев, а Софья поспешила к дому и тут же наткнулась на Глашу. Видно было, как ту распирало от любопытства. С лукавым видом, прикусив губу, она дожидалась хозяйку.

— Гляди, лопнешь, как мыльный пузырь, — молодая графиня весело подхватила под руку деревенскую подружку-горничную.

— Я видела, как вы любезничали с ворком, — расплылась в улыбке Глаша. — И не страшно вам наедине оставаться?

— Что ты такое говоришь? Есений — благородный и воспитанный молодой человек. К тому же он спас меня. Не известно, что приключилось бы со мной, окажись на его месте кто другой, — возмутилась Софья.

— Ой, что щас было, что было! — обхватив ладонями щёки, затараторила Глаша. — Он кааак забёг: глаза выпучил, слюной брызжет! Говорит, такой: «Не пристало молодой девице знатного роду держаться за ручку со всяким отребьем!»… Про вас, значится, с ворком… «Да к тому же, — говорит, — этот недоросль тёмными делами промышляет, правильно сказывал про него отец Никон».

— О ком ты говоришь, Глаша? Я тебя не понимаю?

— Ну этот… барин старый, что повадился шастать к нам, почитай, каждый день… Боюсь я его. Он так и зыркает, так и зыркает на меня. Глазищи-то какие злючие! Словно у волка лютого.

— Ты про графа Зуева говоришь?

— Ага.

— Ох, Глаша, — сочувственно выдохнула Софья. — Его можно понять. От такой беды не только лютым сделаешься… Нянюшка поведала как-то, что Платон Андреевич мечтал о нашем с Николя венчании. И всё уговаривал папеньку с маменькой отдать меня замуж…

— За их сына-навья?! — в ужасе округлила глаза горничная и перекрестилась. — Ой, божечки! Неужто вы бы пошли за него? Сказывают, что при жизни — тот ещё душегубец был. Насильничать любил над своими крепостными. Бывало, выкупал у кого-нибудь девиц для своих лиходейных утех и те потом исчезали бесследно… Думаю, загубленные то и утянули молодого барина в болото.

— Слышала я эти жуткие истории. Но маменька уверяет, что всё это злые наговоры. Дескать, человек причащающийся на такое не способен. Она сама видела, как Николя посещал здешний храм. Мы же встречались с ним по-соседски и в имении, и в Петербурге. Он всегда был галантен и любезен, к тому же хорошо образован, от того слыл прекрасным собеседником, — тягостно вздохнула Софья. — Но чтобы венчаться, нужно любить друг друга… Как бы там ни было, мне жаль и Николя, и его родителей.

— А за ворка пошли бы? — Глаша лукаво прищурила правый глаз и закусила атласную ленту из косы.

Софье так хотелось поделиться переполняющими её эмоциями, хоть и деревенская подруга не располагала к таким откровениям. Однако беседу пришлось прервать. Анастасия Фёдоровна, встревоженная уверениями графа Зуева, вышла на крыльцо в ожидании дочери. Сам граф сидел за столом в гостинной Осининых и дрожащей рукой размешивал вишнёвое варение в чашке с чаем. Его красные воспалённые глаза источали гневное раздражение. От укоризненного взгляда Софье стало не по себе. Она почувствовала, как нежная радость, поселившаяся в её сердце, начала таять мартовским снегом. Ядовитый туман буден, отравленных обречённостью, вновь вполз в душу. Девушка начала задыхаться и судорожно схватилась за свистульку.