Бесплатный фрагмент - Полночное солнце

Turpe est non ire, sed ferri. Стыдно не идти, а плыть по течению.

Лат. пословица

Посвящается всем тем, кто ещё не разучился мечтать

Предисловие

Никакая история, рассказанная не с начала, не может считаться полноценной, поэтому вот начало моей собственной истории, правдивой и невыдуманной.

Лет в 15 я впервые попала на Север, и с тех пор мне не нужно было ничего так же сильно, как вновь очутиться там. В 16 я снова оказалась в этих краях. Шли годы, я росла, мои маршруты росли вместе со мной. К окончанию университета я побывала в Карелии, Хибинах, на Соловках, полуострове Рыбачий, острове Кильдин и Чукотке. Есть красивая легенда, что каждый человек родился не там, где должен прожить свою жизнь, свою настоящую родину ему лишь предстоит отыскать, и если он найдёт её, то будет вечно счастлив. Некоторые находят, некоторые находят счастье в самом пути, а кто-то вынужден всю жизнь прозябать там, где он несчастлив. Когда я впервые попала на Север, то поняла — вот она, моя большая малая Родина. Это место, к которому я буду стремиться всю жизнь, не зная в разлуке ни покоя, ни счастья.

Меня зовут Алина, я родилась в Москве, но однажды я решилась и изменила всю свою жизнь, отправившись с сестрой работать и жить на полгода по контракту в один маленький шахтёрский посёлок. За этот промежуток времени много чего пыталось убить мою мечту и убедить меня, что мои чувства к «приёмной» малой Родине — это всё романтическая блажь. Не вышло. Поэтому я хочу рассказать свою историю, чтобы и остальные не сдавались и не предавали себя и Арктику.

Глава 1 Внезапное исполнение мечты

Орешко откинулся в кресле и провёл ладонью по столу.

— Та-ак, хорошо… Хорошо… Это мы обсудили. Резюме у вас прекрасные, вы идеальные кандидатуры для нас. Главное ведь что? Вы молодые, вам всё по плечу, вы со всем справитесь. Да и потом вы вдвоём. Хорошо-о…

На дворе стоял конец декабря, город окунулся в предновогоднюю суматоху, Орешко явно устал и с нетерпением ждал заслуженного отдыха. На его мясистом лице грустно поблёскивали огромные бульдожьи глаза. Он был мужчиной крупным, но с каким-то необычайно тонким голосом, который категорически с ним не сочетался. Я сидела в его кабинете в деловом костюме, как и положено на собеседованиях, смотрела на Орешко, верила и в то же время не верила: скоро я буду жить в Арктике. В углу стояла высокая наряженная ёлка, такая же чужеродная в этом казённом помещении, как тонкий голос Орешко.

— Вы же на полгода сначала? Это правильно, а там понравится — и на полярную ночь задержитесь. У меня в памяти она как осталась? Иду я по улице, и вокруг всё чёрное, а передо мной оранжевый фонарь будто в воздухе застыл. И не видно ничего вообще, кроме этого фонаря. Как в космосе…

Орешко травил байки ещё около часа, и, когда мы вышли на улицу, совсем стемнело. Снег, который окончательно лёг в тот год ещё в ноябре, искрился под ночным фиолетовым небом, в витринах мигали разноцветные гирлянды, люди сновали туда-сюда по улице. Нам с сестрой Сашей не хотелось домой и мы долго блуждали по Москве, заглядывая в праздничные витрины.

Вообще всё началось немного не так. Несколько месяцев назад, вернувшись из очередной экспедиции по Чукотке, мы поняли, что пора что-то менять, связались со школой в чукотском посёлке Провидения и напросились туда работать. Брали нас туда с одним условием — ехать надо минимум на три года. Это было страшно, но мы согласились и даже начали было собирать вещи, как вдруг дождливым осенним вечером нам на глаза попалось другое объявление: директор школы в арктическом посёлке ищет учителей, контракт длится всего-то полгода. Недолго думая, мы написали директору (точнее, директрисе), совершенно не надеясь на ответ, ну а уже через сутки мы договорились о собеседовании. Прошло оно вполне удачно, вопрос теперь стоял за начальником отдела кадров. Потянулись долгие, томительные недели ожидания, прошёл месяц, другой, наступила зима, а звонка от него всё не было. Параллельно с этим нам звонили с Чукотки, требуя ответа, когда мы приедем — мы тянули, как могли. И вот, в двадцатых числах декабря мне позвонили.

— Говорит Орешко, начальник отдела кадров, — произнёс странный тонкий голос. — Мне необходимо с вами встретиться.

На следующий день мы сидели в офисе треста и слушали рассказы Орешко. А послушать было что, и про комфортную отапливаемую квартиру, и истории вроде «да, белых медведей на архипелаге и правда больше, чем людей, но в посёлки они не заходят и на людей не нападают, разве что очень редко, но это ж голову свою на плечах надо иметь». Из офиса Орешко мы вышли глубоким вечером и с не вполне внятным ответом: нас уже взяли на работу директор школы, начальник отдела кадров, оставалось получить подтверждение со стороны генерального директора компании. Последний мог как взять нас, так и отказать. «Да это ж сколько людей мечтает быть на нашем месте? — рассуждали мы с Сашей. — могут ведь и не взять». Наступил Новый год, январь, февраль… Тишина. Наконец, утром седьмого марта, когда надежда еле теплилась, на моём телефоне раздался звонок. В трубке я услышала знакомый голос:

— Алина Игоревна? Ваши с Александрой кандидатуры утвердили, вы едете в Арктику. Поздравляю. Вылет 27 марта, жду вас в ближайшее время на подписание контракта. Вы будете работать помощником воспитателя детского сада, а Александра — учителем начальных классов.

— П-помощником? Погодите, кажется, речь шла о воспитателе или об учителе английского…

— Да не переживайте. Как приедете, сделаем воспитателем. Дети у нас очень хорошие, воспитанные, замотивированные, учиться хотят, ну а вы что? Молодые, бояться нечего, к тому же я тут на днях связывался с руководителем местного турбюро, так вас и там ждут. Летом придётся вам ездить по всяким морским экскурсиям.

Это было странно. Но любовь к Арктике оказалась сильнее, так что вскоре мы подписали контракт и начали готовиться к отлёту. Весна в Москве была в самом разгаре, на деревьях набухали почки, ярко-голубое небо сияло каждый день с утра до вечера, снег к этому времени почти растаял, и все ходили по улице в лёгких куртках и ботинках. Окружающие посмеивались: обычно, если уж летят, то из зимы в лето, а у нас наоборот. Ну и пусть: впереди ждало незаходящее полярное солнце, птичьи базары, ледяные брызги моря и синие горы на горизонте. Ночами я закрывала глаза и представляла уютный посёлок на берегу арктического моря, небольшую школу с умными, добрыми детьми и свою жизнь, которая наконец-то повернула в нужное русло.

Последние две недели перед вылетом пронеслись галопом: мы с Сашей пытались срочно продумать тысячу мелочей, которые могли бы пригодиться нам на новом месте. Например, пришлось быстро докупать чайник, сковородку, полотенца, ещё директор школы сообщила нам, что в посёлке проблемы с посудой, да и термобелья внезапно оказалось недостаточно. Мы лихорадочно каждый день пересматривали фотографии посёлка, следили за погодой там, а вечерами, падая на подушку без сил, я уже видела широкую улицу, вымощенную бетонными плитами, я кие красно-бежевые здания и горы, покрытые снегом.

Наш знакомый, узнав, что мы едем в Арктику на целых полгода, с радостью вручил нам переносную автономную метеостанцию. Ему это нужно было для научных статей.

— Это небольшой чемоданчик, совсем маленький. Вы его только в белую краску покрасьте.

— Зачем?

— Ну, все метеоприборы должны быть белого цвета.

— А твой прибор почему чёрный?

— У производителя белого цвета не было.

«Небольшой чемоданчик» нам доставили прямиком из Санкт- Петербурга как раз накануне вылета. Вообще говоря, он был вовсе не «небольшой», весил 8 килограммов, да и напоминал полумифический ядерный чемодан. Даже зловещая красная кнопка имелась.

— Вы просто учёным отдайте его и забудьте на полгода, вы летите с Сергеем Кашиным, он поможет. Вот. Потом обратно только привезите. Ну, я пошёл? — и наш знакомый на долгие месяцы растворился в московской толпе.

…Последний вечер решено было провести на крыше «Детского Мира». Со всех сторон на нас смотрела своими старинными окнами вечно бодрствующая Москва. Внизу хаотично и беспорядочно в ожидании надвигающейся весны шли люди: офис-менеджеры, неработающие матери, развесёлые, чуть выпившие студенты, академики и профессора, зазевавшиеся туристы, одинокие влюблённые. Им нет до меня ровным счётом никакого дела, они никогда не узнают, что в этот тёплый мартовский вечер с крыши «Детского Мира» на них смотрела я. Когда солнце совсем скрылось из виду, я прощальным взглядом окинула Москву. Город, в котором я выросла. Город, в котором я, надеюсь, стала человеком. До свидания, Москва. Какой ты будешь, когда я вернусь? Да и какой буду я?

Глава 2 Через тернии к сугробами оленям

В утро вылета погода, по закону подлости, заметно испортилась: мокрый снег комьями падал с неба, а в какой-то момент пошёл ещё и дождь. Оно и к лучшему, потому что из такой серой и неприветливой Москвы хотелось сбежать поскорее.

В родном Домодедово, несмотря на раннее утро, царили хаос и суета, сновали толпы людей с рюкзаками, чемоданами, баулами… «Людочка! Позвони, как приедешь! Целуй маму!», «Витя, ты ничего не забыл?», «Когда вы приземляетесь?» — смачные звуки прощальных поцелуев, вскрики, топот… В этом гуле мы спокойно сдали багаж, спокойно прошли к выходу и спокойно засели в самолёте, как вдруг:

— Меняем борт, а то багаж не влезает, — объявил пилот.

По салону прокатился полный страдания стон: ранее утро, все не спали, устали, слякоть за окном, только расслабились, и тут опять надо совершать разные телодвижения, и эта возня часа на два минимум. Был в ситуации и плюс: ничто так не объединяет людей, как общие страдания, а чувство единения было очень кстати, потому что толпа желающих попасть в Арктику собралась крайне разнопёрая. Тут были и учёные, и шахтёры Донбасса с жёнами и детьми, и этих детей нам предстояло учить.

В зале ожидания мест не оказалось (естественно), поэтому мы притулились у колонны, пытаясь дозвониться родителям и сообщить, что рейс задерживается. Я незаметно оглядывалась по сторонам: около нас стоял высокий, подвыпивший шахтёр. Он громко и заразительно смеялся, а чуть позже подошёл к нам и представился:

— Николай, из Луганска. А это вы учительницы? А-а-а, так я сразу так и подумал. Вас в хороший дом поселят. Мне уж в офисе сказали, что меня туда не поселят, потому что две учительницы едут — вы, значит. Ой, да шо там, не извиняйтесь! Нема вопросов, я в этом посёлке уже который год, всё там знаю. Вы будете, значит, в «двадцатьдевятке» жить, это Рублёвка местная, на отшибе стоит, идти оттуда далеко — минут десять.

Николай впервые попал в посёлок в 2013 году. Сначала ему там нравилось, но потом, когда на Украине началась война, он стал ездить по необходимости: дома, говорит, работы нет совсем, а для работы в России нужно либо гражданство, либо вид на жительство. Вот и приходится ему ездить в надоевшую Арктику. Посёлок он знает хорошо, по всем вопросам, касающимся быта, можно смело к нему обращаться: поможет, расскажет и подскажет, ведь иначе в Арктике трудно. Тут надо жить по правилу «Человек человеку друг, соратник и брат», говорит. Что ж, это ободряет.

Посадка, четыре часа полёта, под нами показались острые, покрытые снегом горы архипелага, и внутри всё тонко-тонко задрожало от восторга. Вот она, моя арктическая жизнь. Началась!

***

По пустому аэропорту медленно бродили люди. Выдача багажа, как во всех небольших городах, сильно задерживалась, делать было нечего. Толпу явно можно было разделить на группы: вон в углу в больших красных и зелёных куртках стоят учёные, вот шахтёры вернулись из отпуска и теперь радостно приветствуют тех, кто в отпуск только собирается. У приехавших в пакетах дьюти-фри призывно звенят бутылки: в посёлке установлен лимит — в месяц не более литра водки и не более двух килограммов сахара на человека. Всё это можно купить только по специальным талонам, которые выдаются каждому на месте.

Мы, наконец, стащили свои неподъёмные чемоданы с ленты и стояли в раздумьях, когда к нам подошла высокая молодая женщина. Это была директор школы.

— Ну как добрались, всё хорошо? У нас тут, видите, зима ещё вовсю, а я в отпуск еду на пару недель. Вы, главное, не пугайтесь там ничего, коллектив у нас непростой. Если что-то понадобится — обращайтесь к Софии Михайловне, она завуч, сейчас в школе за главную остаётся. О, вот и по вашу душу! Ну, ладно, удачи ещё раз, я побежала, регистрация на рейс началась!

В здание аэровокзала вошёл высокий темноволосый человек, на вид около пятидесяти лет, среднего телосложения, с первого взгляда ничем не примечательный. Хотя, погодите, глаза у него какие-то особенно глубоко запавшие, да и лицо походило на че- реп, обтянутый желтоватой кожей… «Завхоз!» — прокатился по аэропорту шёпот, и разнопёрая толпа как-то притихла и поникла.

— Уважаемые вновь прибывшие и вернувшиеся из отпусков! Прошу уделить мне ваше драгоценное внимание! Для тех, кто в первый раз, поясняю: в посёлок летим на вертолёте, вещи берём с собой. Сейчас я буду озвучивать, кто каким бортом летит. После того, как я озвучу, все ОСТАЁМСЯ НА СВОИХ МЕСТАХ, не разбегаемся никуда, я не буду потом бегать и искать вас. Добирайтесь потом сами, как хотите. Так, далее, когда вы прилетите, вас заберёт автобус и развезёт по домам, там же вам выдадут специальные карточки, которыми вы будете расплачиваться во время пребывания в посёлке. Ну что, первым бортом летят…

Когда мы подходили к вертолёту, таща тяжёлые чемоданы, нас чуть не сдул сильный ветер. Подходить пришлось согнувшись и низко опустив голову, далее — 15 минут полёта и мы приземлились в непонятном месте среди сугробов и заснеженных гор. Справа чернел незамерзающий чёрный фьорд. Казалось бы, картина суровая, но почему-то именно чёрные воды и заснеженные горы спугнули остатки страха, прицепившиеся ещё с Москвы: да я же всё-всё смогу, когда рядом такая красота!

Сразу с вертолёта всех погрузили в автобус, выдали обещанные карточки и повезли по дороге к посёлку. Нас с Сашей высадили у большого бежево-розового дома с двумя подъездами. Некоторое время мы стояли там, дрожа от холода (на улице стоял крепкий мороз, а мы были в осенних пальто), и не знали, в какой из подъездов нам заходить. В итоге решили зайти в ближайший, где сразу наткнулись на какую-то женщину в тёплом свитере и ватных штанах. Она что-то долго-долго говорила, что она, мол, комендант, и что нам надо подписать какие-то бумаги, и что она зайдёт к нам позже с постельным бельём и ещё чем-то… Главное, что она вручила заветный ключ с биркой «49».

— Идите прямо, ваша квартира во-о-он в том конце, как раз напротив моей.

Выяснилось, что весь дом, оказывается, можно пройти насквозь. По пути мы встретили улыбчивого мужчину в тёплых красных штанах и свитере.

— Михаил, школьный математик, — бодро отрапортовал он и сразу взял наши чемоданы.

Мы зашли в квартиру и оказались в небольшом, но весьма просторном коридоре. Дверь спереди вела в маленькую и довольно бесполезную комнату, ещё одна дверь — в большой санузел и ещё одна — в спальню-гостиную-кухню, эдакий 3 в 1. Математик откланялся, мы задумчиво попили чай, посмотрели в фиолетовые сумерки и легли. Ночью мне снилась хорошо знакомая улица с разноцветными пятиэтажками, я шла по ней, пока не упёрлась в синее здание, на котором белыми буквами было написано «Новомариинский». «Постойте-ка, это Анадырь, но ведь я не там», — подумала я и резко подскочила.

В окно пробивался яркий луч солнца, на улице, несмотря на ранний час, было совершенно светло. Саша всё ещё спала, и вся квартира погрузилась в прозрачную звенящую утреннюю тишину. Сначала я просто лежала, рассматривая своё новое жилище: вся квартира была оклеена белыми с крупными цветочками обоями, вдоль стен стояла недорогая мебель цвета ореха — стулья, шкафы и большая кровать, которая упиралась прямо в небольшой стол, накрытый белой скатертью, посуда только та, что приехала с нами из Москвы, провода холодильника и микроволновки вытянулись по полу в безуспешной попытке дотянуться до розетки в стене.

А ещё утренняя тишина была ледяной. Из-за очередной аварии на ТЭЦ в дома плохо подавалось тепло. Чуть тёплая вода лилась из крана, смеситель в ванной, скорбно крякнув накануне, и вовсе отказался работать. Вечером мы даже ходили в пуховиках. Но это казалось нам такими мелочами, ведь всё вокруг выглядело ужасно интересным, новым, и нам не терпелось поскорее начать тут жить.

Саша, наконец, проснулась, и мы, дрожа от холода, сели пить чай. Мимо нашего окна гордо, насколько это позволяла его полная неуклюжая фигура, прошёл олень. За ним ещё один, и ещё. Сейчас, без рогов, они напоминали толстых волосатых коров с небольшими, вечно удивлёнными глазами. Поразительно, как только они умудряются добывать себе скудный корм из-под огромной толщи снега и при этом оставаться такими упитанными!

Выпив чая и налюбовавшись оленями, нам пришлось выбраться из дома и отправиться на исследование посёлка, который накануне мы почти не видели.

Наша знаменитая «двадцатьдевятка» и правда стояла на отшибе, в отдалении от остальных зданий, как и обещал вчерашний шахтёр Николай в аэропорту. Прямо около дома был довольно глубокий овраг с сугробами выше моего скромного роста, и пройти там было нельзя. У крыльца висел график уборки снега: предполагалось, что жители каждой квартиры в определённый день должны очищать ступеньки крыльца от снега. Наша квартира, согласно графику, должна была это делать каждое девятое число.

Мы вышли из дома и позвонили Николаю. В девять часов у всех вновь прибывших намечалось собрание в каком-то здании, и надо было подписать обходные листы, но мы понятия не имели, где всё это находится.

В 8:55 мы приблизились к красно-бежевому зданию и поднялись на крыльцо. «Административно-бытовой комплекс рудника» — гордо гласила чёрная табличка у двери. Для краткости — АБК. Несмотря на красивую обшивку, внутри законсервировались настоящие 1990-е. Бесконечно длинные обшарпанные коридоры вели в разные стороны, иногда пересекаясь друг с другом, по ним бродили люди в толстых синтепоновых штанах, в руках у некоторых были какие-то бумажки, коробки, а в конце коридора в белом халате, со шваброй в руках прохаживалась уборщица. Трудно сказать, чем она была занята, но только не помывкой пола! Николай ловко лавировал из коридора в коридор, из кабинета в кабинет, пока мы не уткнулись в толпу людей. Почти все они были шахтёрами, приехавшими вчерашним чартером. В руках у каждого были обходные листы.

— Надо же, у вас такие же! Зачем вам-то в ламповой подпись ставить? Тю-ю-ю, и в бане тоже! — рассмеялся какой-то пожилой шахтёр с аккуратной окладистой бородкой. Рядом с ним стоял абсолютно круглый человек в чёрной с мелкой синей полоской шапке. Под глазами у него были серо-жёлтые мешки, почти идеально круглые, как и он сам.

— Первый раз? Я тоже. Если понравится — продлюсь ещё на полтора года.

— А вы же учительницы, да? — вновь насел первый. — Ну и как вы учить будете? Я сюда семью планирую выписать, мне это всё надо знать!

К счастью, этот разговор пришлось прервать, потому что на- ступила наша очередь ставить подпись, и, когда мы вышли из кабинета, нас ждал спасительный Николай.

— Пошли быстро в ламповую, потом в баню, а там на собрание.

Спускаясь по бесконечным жёлтым вытертым лестницам вниз, мы попали в тёмное, неприятное помещение. Стены были выкрашены в тёмно-зелёный цвет, но из-за практически полного отсутствия света этого не было видно. В стене зиял натуральный пролом, перегороженный чёрной металлической решёткой, посреди которой образовалось что-то вроде окна раздачи. За ним стояла женщина лет 40 с пережжёнными осветлителем соломенными волосами. Чуть полноватую фигуру обтягивала бойкая розовая флисовая кофта и синтепоновые штаны, довершало картину удивительно приятное и мягкое лицо. После того как она подписалась в обходных листах, мы отправились в баню путаными тёмными лабиринтами, в которых запутался бы сам Минотавр, вдобавок проходящими через мужскую раздевалку (мы смутились, а вот шахтёры, её заполонившие — отнюдь) они привели нас в очередную комнату к монументальной барышне с прической «а-ля Раневская», россыпью ярко-жёлтых колец и белым халатом.

— О, Коля приехал. Надолг’a? — спросила она с характерным украинским «хэканьем». Впрочем, тут, в посёлке, оно весьма распространено и так переплетено с русским языком, что к этому быстро привыкаешь. — Девочки, а вам зачем моя подпись? Вы же в школу. Ладно, распишусь.

И откуда все знают, что мы в школу приехали работать? За- гадка…

Собрание проходило в просторном коридоре, куда натаскали стульев. Сначала выступал маленький круглый человечек. Говорил он долго, заковыристо, прикрывая от важности глаза и драматично вздыхая посреди фраз. Из его речи мы уяснили, что в посёлке нельзя пить. Но, если мы уж решили выпить, то надо хотя бы выключить плиту. К туристам на улицах нельзя приставать и просить их выменять какие-то вещи. Лучше вообще обходить их стороной, да. А вот здороваться надо, причём со всеми. Кстати, всем в магазине промтоваров желательно купить ледоступы, иначе произойдёт «оскольжевание». Если все перечисленные правила не будут соблюдаться, то ваш покорный слуга-оратор лично «порвёт трудовой кодекс». Интересно, как он это сделает своими маленькими пухлыми ручками? Я даже начала представлять сие действо в красках, но полёт воображения прорвал вчерашний завхоз из аэропорта. То ли от того, что я была настроена смотреть на всё исключительно с положительной точки зрения, то ли ещё почему, но он показался довольно приятным мужчиной, хоть и угрожающе властным местами.

После собрания пришлось посетить местную больницу, где нам лишний раз напомнили о запрете пить и буянить, и главврач, похожий на большой и косматый знак вопроса, зачем-то многозначительно изрёк: «А математик тут всем двоек понаставил. Все страшно им недовольны».

Оставалось главное место для нас в посёлке — школа.

Глава 3 Ожидания и реальность

О, школа, царство двоек, детских слёз и невыспавшихся людей. Надо сказать, в школе я уже проработала несколько лет, репетитором — ещё больше. И о подростках я знаю, пожалуй, всё. Только вот тогда мне это не помогло.

Дело в том, что школа на руднике совмещена с детским садом, в котором я должна была работать. Перспектива взаимодействовать с такими маленькими детьми меня, честно сказать, пугала, потому что я раньше никогда ничего подобного не делала. Более того, после разговора с директором школы и товарищем Орешко в Москве у меня создалось смутное впечатление, что я буду работать не в младшей или старшей группе, а в детском саду вообще. Неопределённости добавляла подпись «помощник воспитателя школы-детского сада» в моём контракте. Представьте, какая каша творилась у меня в голове на момент приезда в посёлок: я приехала работать «в сад вообще», понятия не имела, что надо делать с детьми, мозг мой распух от наставлений и назиданий более опытных товарищей, оставшихся, как назло, в Москве. Хотя есть что-то мотивирующее в таком хаосе.

Итак, кирпичное здание школы, расписанное сюжетами из русских сказок и животными Арктики, находилось через дорогу, а вернее, через титанический сугроб от АБК и имело сразу пять выходов. Искать нужный пришлось методом совершения круга почёта, и нам в целом это удалось. Рядом с дверью висела табличка «Школа-Детский сад» (о, эта неопределённость) и расписание, где почему-то написано, что детский сад работает с семи утра. «Глупости! — я решительно отмела эту идею. — Невозможно работать с семи утра! Это, верно, кто-то другой так работает, не я».

Внутри дверей было ещё больше, но, на счастье, нам навстречу вышла высокая женщина лет 50 с короткими тёмными волосами.

— София Михайловна! — представилась она. — А мы вас уже с самого утра ждём. Проходите сюда, тут у нас раздевалка, сейчас я вам тапочки принесу.

Она толкнула одну из дверей и куда-то скрылась. Да, тапочки — особенность посёлка, при входе в помещение всегда необходимо переобуваться: зимой из-за снега, а летом из-за уголь- ной пыли.

В школе, несмотря на каникулы, было много детей.

— Они сюда на каникулах поесть ходят, — объяснила София Михайловна. — Впрочем, это Александры Игоревны касается, а в детском саду каникул нет. Пойдёмте, я вас с коллегами познакомлю.

Коллеги обитали в кабинете математики, по совместительству — кабинете информатики и учительской.

— Коллеги, знакомьтесь! Александра Игоревна и Алина Игоревна!

— А кто из вас будет в саду работать? — спросила полноватая женщина с длинными светлыми волосами.

— Я так понимаю, что я…

— Будете с моим сыном!

— Да я не знаю ещё…

— Мы зато всё знаем! Что ж, ну хоть кто-то.

Детсад располагался на втором этаже, и там нашим Вергилием стала молодая симпатичная девушка Варя. В спальне на маленьких кроватках спали дети, завернувшись в одеяла с оранжевыми пододеяльниками. Варя внесла долю ясности в мою жизнь:

оказывается, меня определили в ясли, но пока непонятно, воспитателем или помощником.

К детям нас решено было допустить со следующего дня, после чего София Михайловна вручила обходные листы и направила нас к некой «Инструкции» в АБК. «Инструкцией» оказался тот самый маленький круглый человечек, рассказывавший нам на собрании про «оскольжевание» и разрыв трудового кодекса.

— Так, новенькие, — заключил он и вздохнул посреди фразы. — Так-так-так… Вот, возьмите, читайте.

— А что это?

— Как это, что?! Ну как, что?! Это ваши трудовые инструкции, как вы работать-то без них будете, ну! Без инструкции никак ведь нельзя! Эти, правда, у меня позапрошлогодние, но вы зайдите попозже, я вам поновее найду, обязательно!

Так вот почему «Инструкция».

София Михайловна успела сделать в тот день ещё одно доброе дело — помогла нам разжиться посудой, утюгом и прочим необходимым скарбом. Кроме того, мы и сами успешно совершили вылазку в магазин промтоваров за удлинителем, так что вечером искрящийся под незаходящим солнцем снег Арктики выглядел гораздо уютнее, пока в квартире весело кипел чайник, гудела микроволновка и бурчал холодильник. Жизнь-то наладилась.

Глава 4 Два рёвы, один тайфун и другие неприятности

Утреннюю тишину взорвали звуки какой-то адской музыки. Я подпрыгнула на кровати, быстро выключила будильник и взглянула на часы. 6:00. Саша ещё спала, ей на работу надо было в какое-то вменяемое время.

«Зато ты в Арктике!» — назидательно напомнила я себе. Напоминание, впрочем, было лишним: Арктика опять сама пробралась в комнату, даже рефлектор, или «камин», как его тут называют, не слишком поправил дело. Этот самый «камин» нам накануне принёс Николай. Вообще, надо сказать, он не раз нас выручал, за что мы ему очень признательны и благодарны.

Итак, включив камин, попутно подпрыгивая от холода, я налила воды в чайник и отправилась за одеждой в соседнюю комнату. Вот уж где было царство Снежной Королевы! Если в зале, где мы спали с закрытой дверью и включённым рефлектором, можно было прилично существовать, то тут был настоящий холодильник, разве что стены инеем не покрылись. Дома у меня есть книга Виталия Воловича о его жизни на дрейфующей станции

«Северный Полюс». Там он весело описывает, как по утрам у них было холодно в палатке и как к завтраку становилось тепло: всего-то минус пять градусов у пола.

…Позавтракав и нацепив на себя всё, что только можно, я выдвинулась на работу. Скатившись по лестнице (ночью дул сильный ветер, и с вечера намело немало снега, так что лестница теперь скорее походила на горку, с которой скатываются дети), я остановилась. Фьорд неподвижно, почти как зеркало, замер около посёлка. Вдалеке справа чётко виднелся ещё один необитаемый остров. Из-за него, разлившись над всем миром, розовело небо. Гора справа белела своими снегами и, казалось, мирно дремала в столь ранний час. Прекрасный мираж проводил меня до работы и тактично рассеялся с сильным порывом ветра, когда наступило время заходить в помещение.

В школе было тихо, только повар на кухне уже гремел своими кастрюльками. Я открыла дверь детского сада и гордым орлиным взором окинула свои владения. Итак, я стала хозяйкой маленькой раздевалки с детскими шкафчиками, большой игровой комнаты с цветами и аквариумом, маленького подсобного помещения, детского санузла и спальни. Там же, в шкафу, стояла огромная подборка методической литературы. Я ринулась туда и извлекла на свет небольшую книгу под названием «Развиваем детей. 2–4 года». Открываю и начинаю читать: «Если вы заметили грустинку, развеселите малыша. Для этого…» Нет, это никуда не годится. А вот занимательную игру из другой методички можно опробовать прямо сейчас.

Пока я срочно постигала азы педагогической науки, в группу зашёл растерянный папа в очках и маленький темноволосый мальчик. Папа долго уговаривал сына раздеться, тот поднял свои большие, широко распахнутые глаза и оглушительно разревелся. Далее дверь в игровую приоткрылась, и женская рука втолкнула светловолосого ребёнка лет трёх. Он немедленно зажмурился, согнул немного ноги в коленях, раскрыл рот, обнажив ряд жёлтых зубов, и присоединился к собрату. При этом в рот ему то и дело попадала капля из носа. Затем вошёл ещё один папа с маленькой кудрявой девочкой. Девочка хитро посмотрела на меня, одёрнула своё пышное розовое платье и ринулась к аквариуму с рыбками. Туда она сразу запустила руку и начала пытаться выловить несчастных созданий. Я подошла к ней, стараясь отвлечь от этого пагубного занятия, как меня учили умные люди. Тогда девочка поскакала к игрушкам и начала со скоростью света раскидывать их по всей группе.

Два рёвы, один тайфун, что ждёт меня дальше?

Дальше была невысокая рыжая женщина в синих синтепоновых штанах. Она вела за руку светловолосого курчавого мальчика.

— Это мой Лука! — гордо произнесла она, громко поцеловала сына раз десять-пятнадцать и, скрывая слёзы из-за предстоящей разлуки с ним, вышла из детского сада. Лука сразу направился ко мне и усадил меня на пол. При этом я приземлилась на детали конструктора, которые до этого туда накидала кудрявая девочка.

— Алина Игоревна, поиграй со мной. Это робот.

— Ага, а как его зовут? — я ловко увернулась от огромного розового слона, метко пущенного в мою сторону девочкой. Ответ Луки я не успела услышать, потому что в группу вошла вчерашняя полноватая женщина со светлыми волосами.

— Ну как вы тут? Привыкаете? Работа в яслях самая сложная! Я всегда это знала, это очень сложно! Так, вот вам мой Вася. Он у меня шумный, держитесь!

Вася был выше и старше остальных детей. Он никогда не ходил, только бегал и всегда почему-то на цыпочках. Временами он злобно морщил свои пухлые губы и выдавал что-то вроде «не хоц-ц-ц-цу-у-у-у!» или «н-н-не надо-н-н-не надо!» К остальным детям он часто был враждебен, кусал их и даже бил. Впрочем, тогда я ещё не знала этих подробностей, не знала детей и понятия не имела как ими управлять. Ко мне всё прибывали новые и новые дети, одна часть из которых немедленно начинала реветь, а другая присоединялась к кудрявой девочке-тайфуну, и все вместе они весело раскидывали игрушки, конструктор, книжки, пытались изловить рыбок в аквариуме, поминутно дрались и снова начинали реветь.

Я кидалась от одного ребёнка к другому, то успокаивая их, то отбирая игрушки, то защищая рыбок. Так что появление Вари в этой битве я восприняла с восторгом, как появление засадного полка на Куликовом поле. Она неизменно улыбалась, дети её любили, и с ней в помещение приходило какое-то спокойствие и ощущение, что этот день я всё-таки доживу до конца.

— Все идём кушать, — объявила Варя, повязывая тёмно-синий фартук. — Я сейчас накрою и поднимусь за вами.

Кормление детей тоже оказалось занятием не из лёгких. Это только в рекламе детского прикорма улыбающаяся блондинка подносит ко рту пухлого малыша ложку, и он радостно ест. На самом деле дела обстоят куда более драматично, во многом благодаря Васе.

Когда все построились у двери и приготовились спуститься в столовую, он упал, как подкошенный, на пол и начал громко, протяжно кричать. Поднять его было непросто. «Н-н-не хоц-ц-ц- ц-цу-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у!» и всё тут. Пришлось сделать вид, что все ушли, а он остался один. Затем я открыла дверь и, увидев что ситуация не изменилась, картинно вздохнула и звучно поведала куда-то в коридор, что, кажется, его кашу уже отдали другим детям. Когда Вася успокоился, он сам взял меня за руку, и мы пошли вниз в столовую, но тут с ребёнком случился очередной приступ: он бросился на пол и начал ползти по направлению к двери. Сделал он это так стремительно, что никто и опомниться не успел, как он поднялся на ноги и стремглав помчался по коридору в неизвестном направлении. Мне пришлось срочно бежать за ним и на руках нести обратно. Минут через десять после таких упражнений мы смогли-таки усадить его за стол. Несмотря на то что Вася был большой, есть сам он не умел, приходилось кормить его с ложки. Однако он не всегда желал это делать: сползал со стула под стол, опять полз к двери, кричал. Смысл этих действий остался за гранью человеческого понимания. Тогда кто-нибудь брал тарелку с его едой и демонстративно уносил, Вася поднимал вой. Еду возвращали, но он снова отказывался есть. Тарелку вновь уносили, и он начинал кричать. После нескольких таких манипуляций, он позволял накормить себя.

После завтрака дети устроили некие игрища: было видно, что им весело и жутко нравится, а мы с Варей ломали голову, сколько мы будем всё это убирать. Потом обед (Вася снова был звездой), затем тихий час. Уложить детей спать было также делом непростым. Укладываешь одного, переходишь к другому, а первый уже радостно носится по спальне, сметая всё на своём пути.

Когда все, наконец, уснули, наступила тишина. Варя была на перерыве, я тихонько вышла в игровую. В окнах виднелись наш фьорд и гора напротив посёлка, хмурое, бело-серое небо, как снег на горе. Залив отливал сизым, на воде кое-где выглядывали белые барашки от ветра. По главной и единственной улице посёлка, кое-как пробираясь сквозь сугробы, шли на обед шахтёры и работники рудоуправления. В конец посёлка, в так называемый научный городок, шли учёные. Было тихо и хорошо. Странно, но я совсем не чувствовала усталости, скорее, наоборот, прилив жизненных сил. Меня несколько расстраивало, что не всё у меня получается гладко, как, например, у Вари, но ведь это был только первый день.

Мои раздумья прервала София Михайловна. Она на цыпочках вошла в группу и шёпотом спросила, всё ли у меня в порядке, затем протянула яблоко: оказывается, в школу приходили на экскурсию норвежцы и угощали всех фруктами. Вскоре с обеда вернулась Варя и сменила меня на моём недремлющем посту.

В пять часов вечера, когда работа закончилась, мы с Сашей поскорее направились домой: ожидали слесаря, который должен был, наконец, починить нам смеситель в ванной. И правда, часов в шесть вечера к нам в квартиру пожаловал тихий и очень интеллигентный мужчина. Его нельзя было назвать ни стариком, ни дедушкой, на вид ему было лет 60 или чуть больше. Когда он по- чинил смеситель, мы пригласили его выпить с нами чая, на что он с радостью согласился. У него были большие светло-серые глаза и немного морщинистое лицо.

— Я же на Дальнем Востоке работал у одного местного богача, а у того правило: не держать работников больше трёх лет, вот я и остался на старости лет без работы, так я и попал сюда. Я тут два месяца уже, но мне не нравится, все грубые какие-то, денег опять-таки мало платят. В июле контракт закончится, и я уеду дальше искать свою судьбу. А в молодости-то я на флоте служил, потом на рыболовецком траулере работал… Эх, были времена!

На мгновение глаза у него стали чётче, резче, в них замелькали воспоминания о жёсткой жизни бывалого моряка, привыкшего к неудобствам и никогда не пасующего перед штормами и качкой. А тут он сплоховал и теперь тоскливо ходил по посёлку, ожидая, когда за ним прилетит чартер на Москву. Вскоре он засобирался и ушёл домой. Мы ещё пересекались с ним несколько раз в посёлке, и каждый раз он совершенно искренне интересовался, как у нас с Сашей дела, ну а мне надолго запомнился тот самый его жёсткий взгляд, обращённый вспять на прожитую жизнь.

Так и потекла дальше наша жизнь в Арктике, неспешно, как ледяная весенняя вода. Утром в 6:00 — будильник, переставить на 6:05, «камин», чайник, ванная, опять чайник, кружка с кофе, заботливо насыпанным самой себе с вечера (ранним утром я могу и полупаковки бухнуть, что, безусловно, обеспечит необычайно живой день, но неэкономно). В одной руке вилка или ложка, в другой — мобильный. Потом одни штаны, вторые, одна кофта, вторая, третья, пара курток, дверь подъезда, мороз и колючий ветер — ух! Утренний фьорд, ещё темно-синий, утренние горы,

ещё ослепительно-белые, мимо тёмно-серой деревянной часовни, оврага, сугробов, культурно-спортивного комплекса (КСК) к кирпичной школе. Но главным было небо — золотистое на востоке и постепенно розовеющее к западу, которое затем резко голубело, с маленькими облаками. От мороза казалось, что вокруг всё накрепко примёрзло к этому куполу. Мы жили на самой верхушке земного шара, выше всех. Значит, мы должны были стараться быть лучше всех, а потом, когда всё это будет уже позади, тем более должны стараться, чтобы время, отданное Арктике, не прошло даром.

Глава 5 Занимательное краеведение

Не успели мы обжиться на новом месте, как вспомнили о метеостанции. Точнее, нам о ней напомнили, коварно подловив за неспешным обедом в столовой. Тяжко вздохнув, мы отправились красить чемодан в белый цвет. Дул сильный ветер, шёл снег. Очень скоро в краске был снег, угол дома, ботинки, штаны, но только не чемодан! Помните, как разводить костёр в ветреную погоду? Правильно, бережно и осторожно. Поэтому, пока Саша красила чемодан, я предусмотрительно закрывала его своим телом от ветра (то есть почти грудью на амбразуру). Получилось коряво, серо и размазанно. Но, видит бог, не виноваты мы, мы старались!

С помощью компьютерной программы метеостанцию мы включили, отдали товарищу Кашину (он должен был отнести её на метеостанцию в своём научном городке) и забыли про неё ровно на одну ночь, потому как уже с утра Сергей написал нам совершенно душераздирающее послание: «Ночью к нам на метеостанцию медведь приходил. Всё разбросал, испортил, видно, что чемодан ваш пытался разгрызть. Я тут его посмотрел, вроде он цел…»

Пресвятые угодники! Я, конечно, знала, что на острове белых медведей больше, чем людей, но, у кого ни спроси, никто их тут не видел. А тут — не успели мы приехать, и сразу такое интересное событие! Только вот имущество-то казённое, не наше. На всякий случай я спросила, стоит ли говорить об этом нашему знакомому, который дал нам метеостанцию, на что Сергей незамедлительно ответил, что это дело, конечно, наше, но лично он говорить ничего не стал бы.

Недолго думая, мы вышли из дома и скорее пошли в сторону метеостанции. Путь наш, однако, пролегал мимо столовой, и мы, не сговариваясь, решили зайти сначала туда. Медведь всё равно уже ушёл, потому торопиться не особенно-то и нужно, можно сначала позаботиться о пище насущной, не о духовной. И правильно ведь сделали. Сели мы за стол, и тут одновременно в наши светлые головы закралась одна нехорошая мысль…

— А какое сегодня число?

— Первое апреля.

Ровно в эту секунду пришло следующее сообщение от Кашина: «С Первым апреля! Это мой любимый праздник!» Потом шутник сознался, что розыгрыш он придумал давно, но вот не знал, на ком опробовать.

Через несколько дней после случая с метеостанцией я прогуливалась по посёлку, когда увидела нашего математика Михаила вместе с симпатичной высокой девушкой. Последняя вела на поводке огромную чёрную собаку.

— Это Алексия, — представил нас математик (девушке, не собаке). — У нас тут живёт француз Жиль Элькем, это его жена.

Я немного поговорила с ней, так как знаю французский, и мы разошлись, каждый в свою сторону. Через пару дней я вновь увидела Алексию. На этот раз с ней был худощавый мужчина средних лет в тёплой оранжево-чёрной куртке. Знаете, бывает, встречаешь человека, который находится на своём месте в жизни? Всё вот у него получается, глаза горят, смеётся он заразительно, планов громадьё — столько за одну человеческую жизнь и не сделать. Рядом с такими чувствуешь себя унылым и серым, но зато заряжаешься этой любовью к жизни и хочешь непременно попробовать тоже. Так вот, Жиль и Алексия — как раз именно такие люди. Они планировали совершить переход через Северный полюс с помощью яхты и собачьей упряжки, но яхта поломалась около острова и пришлось остаться в посёлке на долгие месяцы. Мы разговорились, затем списались в соцсетях, и уже на следующий день я получила невероятное сообщение от Жиля:

«Ты не хочешь покататься со мной на собачьей упряжке? Мы поедем в каньон. Только одевайся теплее!»

Да как я могла не хотеть! Голова моя к тому времени была из- рядно напичкана полярными дневниками, в которых исследователи Арктики и Антарктики бороздили белые пятна на карте на собачьих упряжках и кораблях. Под ними торошился, ломался морской лёд, они преодолевали кучу преград и опасностей на пути к своей прекрасной и часто недоступной мечте… Боже! Ладно, с дрейфующими льдами потом успеется, собачья упряжка — это уже сказка!

Правда, как и в любой сказке, тут тоже были свои «но»: посёлок покидать запрещено. К тому времени мы жили в нём всего неделю, и так быстро вставать на путь беззакония не планировали. Но ведь с Жилем же совсем безопасно, он сам скромно сказал, как в одиночку с собаками прошёл несколько тысяч километров по арктической России. Посему, решено было для очистки совести позвонить в ГСВ (горноспасательный взвод) и делегировать ответственность им.

— А кто такой Жиль? А него ружьё-то есть? Ну, вы лучше это… лучше не надо, — без энтузиазма проконсультировал меня вялый мужской голос. Но поскольку голос совсем не настаивал, уже на следующий день я, полностью экипированная, ждала Жиля на оговорённой точке у коровника. Саша бродила рядом со мной с фотоаппаратом в руках. Её Жиль обещал прокатить в следующий раз.

Наконец, в конце улицы замаячила фигура в знакомой оранжево-чёрной парке «Lestra», отороченной мехом. На нём также была меховая шапка, огромные рукавицы по локоть и огромные,

явно тёплые, сапоги. Вдобавок к этому, на нём были надеты солнцезащитные очки — я же про свои в порыве буйной радости напрочь забыла. Но мой опытный спутник и это предусмотрел и выдал мне запасные, вместе с дополнительными перчатками.

Мы зашли в тёмное деревянное строение — бывший коровник. Говорят, буквально в феврале, то есть за пару месяцев до нашего приезда, тут забили последнюю корову. Внутри всё было очень похоже на конюшню, разве что стойла не разделялись стеной. Нас сразу оглушил приветственный лай собак, о которых следует рассказать отдельно. Их девять, все большие, пушистые, с огромными тяжёлыми головами и выпуклыми черепами. К Жилю они относятся с благоговейным трепетом и преданностью, он подошёл к каждой, нежно поцеловал в лоб и сказал не- сколько приятных слов. Почти прямо у входа лежала огромная чёрно-рыжая собака. «Это Коч, — представил нас Жиль, — я его ласково называю Кокоч». Рядом была худая и изящная чёрная Сму с большими карими глазами, единственная самка в упряжке, потом Хорей, Пушкин, Чири и другие.

В нашем путешествии мне отвели скромную роль пассажира, поэтому всё, что нужно было делать, — это сидеть в нартах и глазеть по сторонам. Жиль стоял сзади на лыжах нарт и командовал упряжкой. Как ни странно, сидеть в санях оказалось совсем не холодно, а вот лицо явно стоило замотать — дул встречный ветер, да и морозец был неслабый. Мышцы лица у меня свело довольно быстро, хотя я не вполне уверена из-за чего — из-за мороза или из-за довольной улыбки, которая никак не сползала с лица. Попытки снять видео были заброшены почти сразу: на каждой кочке нарты подбрасывало вверх, да и снимать тёплые рукавицы, чтобы удержать камеру, было сущим мучением, поэтому больше мне ничего не оставалось, как смотреть и восхищаться. Буквально несколько дней назад я с умилением смотрела, как четверо оленей гуляли под моим окном (кстати, они по-прежнему были там, исправно кушали и толстели). Тут же паслись стада по пятнадцать голов. При виде нас они вскидывали свои безрогие головы и убегали в заснеженные горы. Через некоторое время мы сделали остановку — собакам по солнцу стало, видите ли, жарковато бежать (мои же конечности потихоньку коченели) — потом свернули в каньон и поехали дальше по льду, сковавшему реку.

Знаете, наш посёлок шумным, мягко скажем, не назвать, но в горах нет вообще ни единого звука. Буддистам тут было бы хорошо: сиди себе и медитируй на здоровье. Мороз, правда… Вскоре нарты наскочили на какую-то неровность и резко повернулись на девяносто градусов, так что несколько мгновений я проехала на боку. Затем дорога пошла вниз, и собаки весело понеслись вперёд, а я выпучила глаза и подумала, как бы сгруппироваться, чтобы не вывалиться, но всё обошлось. Мы остановились, и звери, тяжело дыша, легли остывать на снег. Я уже не чувствовала ног, но продолжала улыбаться — мышцы лица свело окончательно.

Жиль поведал, как он в одиночку прошёл от Мурманска до Уэлена. На это ему понадобилось четыре года. Передвигался он и на байдарке, и на оленях, и на собаках (кстати, на острове Врангеля остались щенки от его упряжки).

— Вот у меня там вожак был… — задумчиво сказал Жиль, поглаживая Пушкина. — Настоящий друг. Таких у меня больше нет. За всё время моего каюрства (а это очень долго) у меня было больше пятидесяти собак. Это хорошая жизнь, и я никогда не бываю один: со мной всегда мои друзья.

Когда мы вернулись обратно, я с трудом держалась на ногах и была ужасно благодарна Жилю за то, что он отказался от помощи в распрягании собак. Но все страдания замёрзшей плоти — ерунда, я теперь точно убеждена, что такая жизнь и не такого стоит!

Глава 6 Сила сарафанного радио

Я иду вниз по улице. Справа и слева пятиэтажные, ярко раскрашенные дома. На одном из них висит тёмно-красный баннер с мужчиной, бьющим в бубен. Он замахнулся рукой и вот- вот ударит по нему, и раздастся зычный, ошеломляющий звук. В отсветах костра видны другие лица, их узкие глаза блестят, а чёрные блестящие волосы развеваются на холодном ветру. Вот- вот, ещё мгновение и… Я открываю глаза. На часах 6:05. Я в другой Арктике, и мне пора на работу. Да какого ж чёрта мне почти каждый день снится Чукотка? Каждый сон так реален, что я и сейчас могу закрыть глаза и с точностью представить себе улицу Отке, Энергетиков, сопку Михаила, хоть прошло уже больше года с того момента, как я была там последний раз.

Ночью опять мело и занесло всю лестницу, а сейчас ярко светит солнце, на горизонте гористые необитаемые острова. В школе уже раздевают маленького Женю. Его папе сегодня надо пораньше на смену, поэтому я должна быть на месте уже в 6:50, а не в официальные 7:15. Переодевшись в шортики и майку, Женя бросается к игрушкам, но я ловким движением перехватываю его. С детьми ясельного возраста нужно много заниматься мелкой моторикой, и я, начитавшись всяких книг и советов, сажаю его к себе на колени и начинаю разогревать ладони мальчика, по очереди соединяю его пальцы, заставляю делать упражнения. Наконец, я отпускаю его, и он летит к вожделенному конструктору.

Тишина. По улице, скрипя снегом, идут две узбечки в огромных, до колен, куртках. Они всегда ходят вдвоём и одновременно здороваются. Они маленькие, говорят с заметным акцентом, но я чувствую к ним симпатию и определённое уважение: приехать из тёплого Узбекистана сюда, в мороз, где нет ничего привычного для них…

От раздумий меня отвлекает скрипнувшая дверь. В комнату втолкнули светловолосого мальчика Мишу, и он по своему обычному сценарию начал реветь. Я теперь знаю, что с этим делать: подхожу к нему и делаю вид, что выключаю его:

— Миша, чик! Я отключила тебя!

Миша открывает глаза и улыбается. Ему уже больше трёх лет, но он совсем не умеет говорить, только мычит. Я пытаюсь заниматься с ним по своим методичкам, даже консультировалась с профессиональным логопедом, но он всё равно мычит. Зато он сам умеет есть, раздеваться, быстро засыпает. Когда все ещё бегают по спальне, он уже лежит с закрытыми глазами и видит десятый сон. Занимаюсь мелкой моторикой и с ним, попутно вновь начинаю думать. Сегодня нам пришло указание из Петербурга: надо перенести метеостанцию на другое место, для этого придётся дёргать Кашина, отрывать от важной работы. Ещё и табличку не забыть написать, что это научный прибор и его нельзя трогать: метеостанция будет находиться прямо посреди посёлка.

Дверь вновь открывается, и на пороге стоят две мамы с детьми. Одну из них, маму Луки, я уже немного знаю. Она, как и практически все в посёлке, с Украины. Ей 20 с небольшим лет, но на вид гораздо больше. Конечно, немаловажную роль здесь играет одежда: тёплые синтепоновые штаны на резинке, приходящейся ей прямо на рёбра, объёмная яркая куртка и шапка, полностью прикрывающая лоб. Работает мама Луки уборщицей и является первой сплетницей посёлка. Сына любит до безумия и каждый раз при расставании с тоской и тревогой заглядывает в его лицо. Мама Жени, второго мальчика, старше и предпочитает только слушать сплетни и передавать их, а не сочинять. Причём верит она всему без остатка. Женя — поздний ребёнок, которого балуют и потакают всем его капризам, поэтому мальчик чуть что сразу пускается в слёзы. У его родителей есть ещё старшая дочь, но она учится на материке в каком-то техникуме под Луганском. Мать Жени тоже уборщица, работает в самом грязном месте посёлка — бане. По окончании каждой смены туда приходят усталые, перемазанные углём шахтёры, и шумно, с матюками, моются. Прямо скажем, не мечта. Мама Жени вынуждена работать там, потому что в бане уборщицам платят чуть больше, и эта пара вырученных тысяч ей очень важна: дома, на Украине, осталась больная мать, которой постоянно нужны дорогостоящие лекарства.

Обе женщины смотрят на меня ненавидящим взглядом, но ничего не говорят. В последние дни это, кстати, не редкость. Более того, Варя недавно ходила в прачечную и там услышала, что я ненавижу детей и они не хотят ходить ко мне в группу. Потом кто-то в посёлке сказал то же самое прямо мне лично. Тщательный допрос показал, что слухи породила мама Луки. Все эти сплетни, причины которых я совершенно не понимала, начали меня сильно утомлять.

Разумеется, дети плакали, когда родители провожали в игровую и убегали, а к ним подходила некая «тётя», то бишь я, и совала им в руки игрушки.

Успокоившись, дети начинали играть, бегать и кричать. Они успевали отбирать друг у друга игрушки, плакать из-за этого, упасть или столкнуться и из-за этого тоже рыдать, побить друг друга и зареветь. Я в это время пыталась по очереди сажать их на коленки, успокоить и попутно хоть чему-то научить. Учиться хотели два-три ребёнка, да и то недолго. Около восьми утра приходила помощница воспитателя и тоже сразу начинала работать,

а работы очень много. Позже мы шли на завтрак. Тут начиналось веселье. Кашу есть хотели единицы, остальных надо было кормить с ложечки; если вы думаете, что спускались в столовую и садились за стол дети безропотно, то вы жестоко ошибаетесь! После завтрака мы поднимались наверх — в это время кто- нибудь из детей поднимал жуткий рёв, потому что хотел идти за руку с воспитателем — и дети начинали бегать и кричать. Воспитатель и помощник пытались (иногда весьма успешно) усадить всех на горшки, выучить стишок, прочитать сказку, поставить песенки, предотвратить десяток драк и так далее. До обеда, который начинался в двенадцать, мы иногда ещё гуляли (нет, не на улице, а просто в неотапливаемой комнате, которую все называли прогулочной, всё равно, что улица) или ходили в спортивный зал — этого я поначалу очень боялась, потому что там даже самая безопасная вещь становилась неожиданной смертельной опасностью, так что я бегала и отбирала у детей всё запретное. Да, при этом они никогда не прекращали плакать. В двенадцать обед — это ещё труднее завтрака, ведь съесть нужно и первое, и второе, а кормить с ложечки мне первые недели с непривычки было трудно, — и… тихий час. Кстати, угадайте, кто ждал его больше? И гадать нечего, воспитатель. Детей надо раздеть, усадить на горшки, переодеть в пижамы и уложить в кровати (добровольно спать шли далеко не все). С некоторыми приходилось сидеть ещё битых тридцать-сорок минут и убеждать, что заснуть надо немедленно — при этом я сама уже отчаянно зевала и мечтала о кофе.

Перерыв у меня был с 13:30 до 14:30. За это время я должна была успеть пообедать в столовой и, как правило, решить кое-какие вопросы в АБК (административно-бытовом корпусе). По старой московской привычке я боялась не успеть (перерыв в столовой с 14:00 до 15:00), но к концу перерыва у меня были сделаны все дела, и ещё оставалось минут десять свободного времени. Итак, в 14:30 я возвращалась на работу, дети ещё минут тридцать спали, затем начинали потихоньку — или не очень — просыпаться, и мы шли на полдник, после которого — игры, мультики и такие долгожданные родители.

Через несколько недель жизнь в посёлке стала слишком насыщенной: в течение десятичасового рабочего дня у меня почти не было времени на то, чтобы отдохнуть. К тому же от работы с малышнёй началась паранойя: вещи, которые в обычной жизни были совершенно безопасны, превращались в страшные угрозы для маленьких детей. Нельзя было отвернуться, если в руках у кого-то был карандаш, нельзя расслабиться, если дети лепили из пластилина, потому что они его тогда запросто могли съесть.

Я включала каждый день детские песенки (что возымело результат, потому что дома они их пели на радость родителям), занималась мелкой моторикой, учила стишки… Про последнее стоит рассказать отдельно: я ловила одного из детей, сажала на колени и начинала читать стишок, добавляя дурацким голосом после каждого четверостишия: «Да?» Затем стишок читался ещё раз, ещё и ещё, но этот последний раз я дочитывала уже, как правило, стене, так как ребёнок успевал вырваться на волю и убежать. Более того, никто из детей совершенно не знал слов «спасибо» и «пожалуйста», и я как-то потратила весь день на то, чтобы научить их им. В конце дня, правда, некоторые из родителей, презрительно оттопырив губы, проворчали: «Они и так эти слова знают и дома говорят!»

Вдобавок ко всему, никто не отменял прогулок в холодной прогулочной комнате, игр в спортзале, тихого часа, трёхразового питания. Васю мне приходилось первый месяц носить в столовую на руках. Он, конечно же, вырывался и кричал, а в столовой пытался поскорее убежать. Другие воспитатели начали смотреть на меня с некоторым пониманием и сочувствием, а мне всё казалось, что я плохо работаю, поэтому продолжала стараться и очень боялась, что не справлюсь, что меня отошлют обратно на материк. Методички по воспитанию пылились в шкафу, так как ни в одной из них не было написано ни одного умного слова и толкового совета.

Родители, не скрывая, сплетничали в коридоре. Директор и София Михайловна регулярно проводили с ними беседы и поддерживали меня, за что я была очень им благодарна и признательна. Другие же коллеги, напротив, не поддерживали моего хорошего отношения к Софии Михайловне. Её опасались и недолюбливали, в моей голове никак не укладывалось почему. Ко мне и Саше она относилась с пониманием и явной симпатией, и я не могла желать лучшего начальника. Хотя кое-какие странности я за ней замечала. Софии Михайловне было за 50 лет, всю свою жизнь она проработала учителем в небольшом городке в Татарстане. Как-то я спросила у неё, почему она уехала в Арктику, на что начальница моя замялась, заторопилась и поскорее сменила разговор. Видимо, это тема её напрягала.