Бесплатный фрагмент - Полковник Булатов. Последний путь

Полковник Булатов. Последний путь

Действующие лица

П о л к о в н и к Б у л а т о в, 32 лет, участник Отечественной войны 1812г. и заграничных походов русской армии 1812г.-1814г., герой взятия Парижа, при котором командовал ударным батальоном лейб-гренадерского полка, любимец гвардии, примкнул к заговору декабристов, был назначен военным помощником Трубецкого, но непосредственного участия в мятеже 14 декабря 1825г. не принимал.

Г о л о с в т е м н о т е

Сцена первая

Затемнённая сцена.

Г о л о с в т е м н о т е. 16 декабря 1825г. по старому стилю. Два дня после мятежа.

Свет. Комната строгого казематного типа (но не каземат). Стол, стул. Кровать. Б у л а т о в ходит взад-вперед по комнате, временами присаживается, говорит довольно живо и связно, как бы восстанавливая вслух прошедшее

Б у л а т о в. Они кричали мне: «Quel brave officier! Vive le braveaux!», и показывали на меня своим детям, махали руками, улыбались… иногда слышался женский смех… а я шел во главе своих гренадер и упивался — своим героическим видом, своей подвязанной рукой, облокоченной об эфес офицерской шпаги, видом своей перебинтованной окровавленной головы, и казалось мне, твердо смотрел вперед не оборачиваясь… но я всё видел…

О, эти парижане, веселые люди, и как их, оказывается, много. Сколько их знакомых, детей их знакомых полегло за Бонапарта, какой налог кровью был наложен им на их поколение, а их в Париже осталось еще столько, что они сидели по кофейням как пчелы по ульям — выползая оттуда, чтобы поприветствовать вражеские войска с парадом шествующие по их столице… И они были мне приятны… и я им был приятен…

Хорошо: Россия далеко, где-то там в бесконечных снегах, но их же разоренные местечки в десяти верстах от Парижа, а сожженые заживо разные австрийские бурги? — Белецкий, помню, рассказывал о черных кучах горелого мяса вдоль мощеных мостовых Райбурга — тогда он был при штабе австрияков…

Веселый город Париж! Всё ему нипочем, ни одна русская спина не пострадала ни от дорогого кинжала, ни от простого кухонного тесака за темным углом… А балы? Сколько балов было дано в честь Александра Павловича в парижских дворцах! Славный был государь… Как было славно тогда — лично отметил моих красавцев на том параде. Все любили его тогда, а мы стояли и стояли в Париже на квартирах, это было упоение победой, кругом только боевые товарищи, никто и представить себе не мог, вообразить, какие подлости одержат верх по возвращении домой! (Пауза.)

Славный был государь, сказал я. Да, славный — доколе не изволил, повеселясь, вернуться в Отечество. И с чего бы так обрести одного любимца. Артиллерист, конечно, хороший, дело поставил граф Алексей Андреевич… Аракчеев… с убийцей первого своего благодетеля Павла Петровича, с Бенигсеном под Аустерлицем в одном штабе, а потом без Бенигсена, а потом уже и заместо царя. (Ожесточаясь.) Негромкий граф Алексей Андреевич — с давних времен шел тихими шагами к достижению своей цели и в царствование блаженной памяти государя императора Александра Павловича прибрал в управление внутреннюю часть государства, управление войск всех подчинил своей власти, изобрел в уме своем военное поселение и властью стал сильнее самого государя! (ибо и государь разделяет власть свою между министрами), а граф, не имея на себе короны, стеснениями народа приобрел царю не любовь его, но ненависть− ненависть и злобу народа. (Начинает торопиться.) А покойный государь так ему вверился, что вместо пользы Отечеству вреднейшие мерзости утверждены были… так вверился, что чистые бланки с подписями своими ему доверял, бессудного тирана сотворив. (Немного успокаивается, снова начинает вслух вспоминать, ходит взад-вперед.)

…Помню тот вечер у Панова — кажется, шестого — я был тогда немного навеселе, сколько я тогда наговорил про графа: и про поселения, и про Грузино, и про убитую дворовыми наложницу его, и что граф бросил все государственные дела и умчался в свое имение — братья стыдили меня, а я, кажется, кричал, что терпеть неправды не могу и также имею свои капризы, и требовал пистолеты… оох, как я был безумен, как слеп был тогда… зачем… мог ли я предполагать в тот вечер… куда заведет меня доверчивость и обида за батюшку на графа …и чувство товарищества. Да — товарищества!

Потому как Рылеева знал с детских лет, с кадетского корпуса, знал, честно говоря, с разной стороны, но сейчас… после мучений и жульничества в Опекунском Совете, после пройдохи поверенного, двуличных сводных братьев своих, (повышая голос) недостойных отцовской крови Булатовых –как рад я был встретить старого товарища.

«Комплот наш составлен из благородных и решительных людей, — сказал он в тот же раз, как Сутгоф и Панов отвезли меня к нему через день после той моей горячности — то бишь, что это получается — восьмого? –да, восьмого, — Я по старой дружбе, — говорит, — никак не могу от тебя этого скрыть, и то: тебя все здесь почитают за благороднейшего человека»

(Несколько вдохновенно.) И хоть сообразил я тут же, что то, что я слышал с месяц назад от него в театре про заговор, теперь, стало быть, вовсе и не похоже на шутку, и теперь, так получается, и не пустой разговор совсем… но мне было лестно, и отвергнуть призыв благородных людей после всей этой подлой столичной жизни, этого Болотникова с продажным Сенатом, вора Чичагова, жулика Семенова — поверенного, братьев, жаждущих отнять треть мою отцовского наследства — не смог я! Откликнулся душою! Тронул он меня, и ответил я: «На такие решительные дела малодушным решаться не до́лжно!» (Долгая пауза. Ходит. Присаживается. Снова встает. Садится. Продолжает спокойно, описательно.) Потом вошел Трубецкой, надменный и сухой, как палка, и сухо же со мной поздоровавшись, без слов, скоро вышел.

На том встреча была закончена. Питаемый несправедливостью я был присоединен к заговору. Какому заговору… к чему он… будет ли что за польза Отечеству… — не знал я. Ничего еще не знал я, числясь уже в заговорщиках.

(Ложится на кровать. Лежит лицом в стену некоторое время. Вскакивает, садится.) На следующий день Рылеев зовет меня снова к себе. Хорошо же, думаю, узнаю для какой же пользы заговор. Приезжаю. Приступаю к нему, и он объявляет, что цель заговора — покончить с монархическим правлением и властью тиранской.

«Какая же в этом польза Отечеству? — спрашиваю его прямо, имея ввиду — а что ж дальше-то? –Устроим Временное Правление, — отвечает, — князя Трубецкого при нем избирем диктатором — чтобы собрать Народное Правление: от каждого уезда каждой губернии вызвано будет по два дворянина, по два купца и два меща́нина…» Тогда еще закралось у меня подозрение, что одно правление, романовское, желают потаенно заменить на другую династию… (Пауза.) В то время гвардия и народ любила более всех цесаревича Константина Павловича, после чего — если цесаревич бы отрекся — отдавала предпочтение Михаилу Павловичу, а ныне царствующего Николая Павловича публика не любила.

О, как слепы мы были, (постепенно переходит в восторженность) как я был слеп. Как слеп был народ и те, кто злоумышлял против него! Благороднейший, благочестивейший государь! Для которого слово «честь» и «товарищ» превыше всяких, как прост и благороден он в обращении, называл меня «товарищем» — меня, простого армейского полковника. (Восторженность нарастает.) Честь, милости и щедрости — вот лик его. День назад я явился к нему во дворец с черною душою, с совершенным клятвопреступлением, измученной несправедливостью прежнего царствования до самых ужаснейших мыслей, а он принял меня как своего товарища, обнимал, осыпал милостью… кого — злоумышленника, который накануне держал за пазухой, приготовленные для него пистолеты…

Не надо мне милостей, государь! Только честь! Суди меня строго своим судом! Вели расстрелять! (Стихает.) Об одном умоляю — (более спокойно, твердо и убежденно) окажи милость, прости лейб-гренадер, выведенных моим именем на площадь. Прости их благороднейший и всемилостивейший государь!

(Молчит некоторое время. Начинает говорить беспорядочно, почти переходя в бормотанье.) Товарищи… товарищи… товарищи… Товарищами я называю из нашей… из нашей… из нашей партии не всех — не всех — а тех только, которые также были обмануты, как и я, и которые стремились к пользе отечества… а те, которые хотели истребить законную власть и занять трон россиийский, (возвышает голос) принадлежащий законным государям царской крови Романовых — те подлые, бесчестные люди, они ли товарищи?! Трубецкой напрасно имел надежду владеть народом. Имел он во мне и Якубовиче врагов. И этого довольно!