Поймать и загрызть бабушку
О, голубка моя!..
Утро выдалось по обыкновению пасмурным, ленинградским, каковым оно и должно быть в городе на Неве. По оконному стеклу время от времени постукивал косой мелкий дождик, как будто в комнату просилась стайка дятлов.
— Пора, пора сваять что-нибудь своё эпохальное, — с этой мыслию Сумароков начинал всякий день. — Уже и волосы не только в носу, но и в ушах начали расти, а ты всё рассказами пробавляешься. На них не разживешься, не заработаешь на хлеб с икоркой… Шиш тебе!..
Вставать не хотелось, но нужда настойчиво звала. Сумароков уныло побрел в ванную комнату.
— Боже милостивый! Что со мной?..
Сумароков смотрел на своё отражение в зеркале и не узнавал. Хорош, ну до чего же хорош! Лоб… какой лоб… просто восхитительно! И отчего это я раньше не замечал… Всего-то челку убрал вчера. Зашел постричься, попросил вежливо: братец, ты мне это, убери лишнее… И вот, пожалуйста. Высокий, покатый, без залысин. Чисто Толстой без бороды…
Парикмахерская появилась откуда не возьмись, как по заказу. Ещё вчера на этом месте располагался ночной бар под вывеской «Радостная встреча», где можно было пропустить бокал «Балтики-7» по дороге домой, закусить рыбкой вяленой. Ах… таранька, объеденье. И какие интеллигентные люди!..
В мозгу Сумарокова что-то замкнуло и отчетливо щелкнуло, как будто там включился холодильник «Ока-3». Судьба, не иначе, распорядилась, чтобы накануне его постригли под морского котика.
— Поговаривают, у графа нашего Льва Николаевича самый большой мозг был, что-то около двух кэгэ… А вдруг да и у меня, — мелькнула шальная мысль в голове Сумарокова. — Это ж сколько за него дадут в Институте экспериментальной медицины? Если успеть, конечно, сдать до естественной кончины…
На днях на всех каналах ТВ крутили рекламный ролик этого института, в котором представителей творческой интеллигенции призывали срочно пройти собеседование в связи с вновь открывшимися вакансиями в отделе внутренних органов. Подходящим обещали красивое удостоверение, карьерный рост, социальные льготы, бесплатный проезд на городском транспорте (кроме такси) и талоны на обед.
Звучало заманчиво. Но ждать… сколько ещё ждать естественной кончины?.. Эта мысль беспокоила Сумарокова. И кому довериться? Жене? Ну уж нет. Прихлопнет, как муху, а все заслуги присвоит себе. Редкая возможность появилась наконец по-человечески в Доминикане отдохнуть: знакомые уже не по одному разу успели побывать, а ты киснешь посреди слякоти и грязных сугробов. Ускорить же процесс, наложить на себя руки было бы как-то не по-христиански…
— Всё, решено, еду в Институт, надо сперва всё досконально узнать: что и почём. Да и зачем они мне, мозги, после смерти? — логично рассудил Сумароков, торопливо надевая плащ в прихожей.
По дороге Сумароков заглянул в Дом книги на Невском. Как коренной питерец, он считал необходимым показываться здесь не реже одного раза в месяц, знакомиться с новинками, а также заглядывать на стеллаж для бестселлеров в тайной надежде увидеть на тиснении своё имя. С гонорарами в последнее время стало вовсе туго, известно, писательская доля, как у крепостных крестьян… Издательства стихи его отфутболивали, заходите, мол, на неделе, посмотрим, может, что-нибудь придумаем… Другие с ходу резали по живому: стихи и мемуары не берём, без объяснений и дискуссий. Кому они нужны, стихи-то, в наше время… Однако Сумароков юношескую мечту, жар-птицу свою из рук не выпускал, прибился к одному из сайтов, который и был создан, чтобы подбирать и спасать от гибели в окололитературном космосе таких, как он, где неудачливые и непонятые могли бы самовыражаться и писать друг другу комплиментарные комменты, а за небольшие деньги отливать свою нетленку в твёрдом или мягком переплёте.
Сумароков считал себя даровитым, но непризнанным поэтом, даже визитки с золотыми виньетками заказал для порядка. «Сумароков». 100 штук для ровного счёта. На всякий непредвиденный случай, если что, вдруг посчастливится кому вручить. Искренне полагал, что ему не повезло в ту далёкую уже эпоху Возрождения родиться.
Жена, Валя-Валентина, писателем Сумарокова признавать отказывалась, но хобби его терпела, лишь бы не пил да по бабам не шлялся. В наше-то время столько соблазнов, мужичка стóящего не просто найти, красотки в социальных сетях со всех сторон желают познакомиться, а он у меня такой доверчивый, такой недотёпа, уйдёт, пропадет ведь. Валентина была женщина чисто по-русски жалостливая, незлобивая, всё Сумарокову прощала: и то, что денег домой не приносит, и то, что цветов не дарит. Правда, стихи на 8 Марта посвящает, о чём она не без гордости сообщила по телефону подружкам. Привыкла она к непутевому мужу. Безропотно тянула лямку, не жаловалась, работала медсестрой, укольчики частные на дому, массаж тайский, пятое-десятое… В общем, на жизнь на двоих со скрипом хватало, а детей — так вышло — не завели. Выходит, что и к лучшему: бедность к чему плодить? И то верно.
В Институте странному с точки зрения нормального человека вопросу Сумарокова не удивились. Вообще. Приняли как должное.
— Ступайте, молодой человек, в такой-то кабинет, это вам надо подняться на второй этаж и направо по коридору, а там увидите…
Гардеробщица, добрая душа, прокричала вслед про номерок к врачу, который нужно не забыть оторвать. Оторвал. Коридор был пуст, только возле кабинета под номером 27 роилась толпа.
— Это что же, все сюда? — задал он нелепый до очевидности вопрос рыжей кудлатой девице неопределённого возраста в красном беретике из мультика, хотя понятно было, что именно туда.
— Что же получается, все мозги пришли сдавать?.. Флешмоб, что ли, какой сегодня?..
— Каждому своё, дядя! Вы бы лучше очередь заняли…
— Зачем очередь, у меня номерок, вот…
— У всех номерки. А вход по живой очереди. Вы что, первый раз?
— Ну…
Сумарокову и в голову не могло прийти, что мозги можно сдавать как донорскую кровь.
— А я уже и печень сдавала, и селезёнку, — терпеливо продолжала информировать новичка «красная шапка».
— И сколько же их у вас, к примеру? — Сумарокову стало любопытно, он уже понял, что с ума сходить пока рано, можно позволить себе предварительно пофантазировать, как без мозгов всё было бы намного проще, и он на всю оставшуюся жизнь себя обеспечит, и даже Валентине, жене, кое-что достанется.
— Они отрастут новые, если правильно питаться по системе профессора Угрюмова… — меж тем наставляла Сумарокова девица. — Я в третий раз сюда прихожу и ещё, наверное, приду. Деньги не лишние.
Сумароков про диету профессора Угрюмова ничего не слышал, но уточнять детали постеснялся, чтобы не показаться рыжей толстушке неотесанным деревенским чурбаном. Он ещё хотел было поинтересоваться расценками, сколько и как платят, — за извилины или по весу, — но не успел.
Некоторые думают, что поэтом быть просто. Некоторые из некоторых даже подозревают, что это вроде золотой жилы, Клондайка дома на веранде. Сиди, попивай кофе, из Коста-Рики привезенным, круассанами итальянского производства заедай — и строчи строчки, тогда как твой банковский счёт непрерывно пополняют благодарные книжные интернет-магазины типа «Озон» или «Лабиринт». Ничего подобного! Сказки для обывателя. Поэт — он вроде психотерапевта, только не в чужую душу в грязных кроссовках норовит залезть, а сам по собственной воле потрошит свою, выворачивает наизнанку перед всеми: вот, мол, смотри, народ, я пришёл тебя лечить…
— Сумароков! — из кабинета выглянуло казённое лицо, по-видимому, ассистентки. — Сумароков тут?..
Сумароков не подал виду, что ему стало лестно: именно его, а не кого-то другого принимают без очереди, с нетерпением ждут, и смело шагнул за порог кабинета, в будущее.
— Ну-с, молодой человек… Мы приготовили для вас небольшой сюрпрайз. — Мужчина в белом халате, со стетоскопом на шее и, судя по всему, со знанием английского излучал саму приветливость. — «Детектор лжи» называется. Не пугайтесь, это стандартная процедура, разработанная специально для творческих личностей вроде вас. И вам, милейший, не из-за чего волноваться по пустякам. Просто мы хотим познакомиться с вами поближе, заглянуть в ваш внутренний, с позволения сказать, мир. Разумеется, вы вправе отказаться, если вам это неприятно, но упустить такой шанс… сами понимаете… было бы грешно.
— Но я вообще-то пришёл сдать мозги и хотел спросить, почем…
— Молчать! Вопросы задавать буду я. Ваше дело — отвечать… Готовы? Тогда пожалуйте в кресло.
— А как же мозги?
— Не всё сразу. Дойдём и до мозгов. Давайте по порядку. Вы пили утром кофе?
— Жена чай заварила, из пакетиков, «Липтон», кажется. Кофе — он у нас по праздникам…
— Ваше полное имя?
— Так вы же знаете… Сумароков я, Иван Павлович.
— Вы работаете, учитесь?
— Я по специальности поэт.
— Как вы себя чувствуете, на что жалуетесь?
— У меня всё хорошо. «Единую Россию» и политику правительства поддерживаю. А я что, под следствием? — Сумароков счёл себя оскорбленным глупыми вопросами и немного расхрабрился.
— Типичная реакция тех, кто к нам попадает.
— Простите, я немного нервничаю.
— Это заметно.
— Думаете, я от вас что-то скрываю?
— Тест покажет, что вас беспокоит. Сейчас глубоко вдохните. Вы работаете на иностранное правительство?
— Что вы… побойтесь Бога… зачем мне это?
— Молодой человек, кого бы вы убили в первую очередь, если бы попали в неприятную ситуацию и перед вами стоял выбор: вашего начальника или застрелиться самому? Можете не отвечать, но это вопрос о вашей лояльности, понимаете?
— Предпочёл бы себя.
— А если бы речь шла о…
Доктор зыркнул на потолок.
— Смотря по обстоятельствам. Ничто человеческое, как говорится, мне не чуждо.
— Вы уклоняетесь от ответа. Хорошо, поставим вопрос иначе. Готовы ли вы умереть за страну?
— Разумеется, да. Как всякий уважающий себя патриот.
— Для нас важно, чтобы вы были предельно откровенны, потому что на вас может оказать давление иностранная разведка в целях получения ценной информации политического или экономического характера, если у вас есть слабые места, о которых мы не знаем. Так что лучше в ваших же интересах всё рассказать.
— Я с вами откровенен.
— Хорошо. Спасибо. Вы входите в какую-либо террористическую ячейку? Иностранный агент?
— Боже упаси!
— Не нервничайте, ведите себя спокойно. Вам дать воды?
— Я спокоен.
— Вас считают честным человеком?
— Надеюсь, что так.
— Вы не должны делиться о характере своей работы дома. Вы должны отдавать себе отчёт в том, что придётся лгать близким людям, они даже не должны догадываться, чем вы на самом деле занимаетесь.
— Я готов дать подписку о невыезде хоть сейчас. А чем я занимаюсь?
— Всему свое время. И ещё. Скажите, вы имели интимные отношения с кем-либо кроме жены?
— Это ещё вам зачем? Моя личная жизнь — моя личная жизнь.
— Видите ли, мы знаем не понаслышке, постель многим развязывает языки, и если какая-нибудь ваша случайная знакомая услышит, как вы разговариваете во сне…
— Простите, но это что, шутка такая?
— Что ж, мы видим, чувство юмора у вас присутствует. Вы когда-нибудь делились информацией с иностранной разведкой?
— Помилуйте, я же сказал… Ни сном, ни духом… Меня хоть режь, а тайну не выдам…
— Вы хорошо держитесь, Сумароков, похоже, вас этому обучали, признайтесь, и вам ничего не будет. Нам доподлинно известно, что вы активный член НПО «Пегас», содержитесь на гранты зарубежных, с позволения сказать, благотворителей, чтобы очернять нашу непростую мрачную действительность. Выводы делать пока преждевременно, но для более детального обследования вам, очевидно, придётся назначить щадящий курс трепанации черепа. Тогда мы будем знать точно, сколько и чего вы стоите… Ваш прайс-лист, на английском.
— Уверяю, я вас не подведу. Вы ни разу не пожалеете. Если честно, я на мели и готов на всё.
— Что ж… Благодарим за ваше время. Подпишите здесь, здесь и здесь… Пройдите в отдел кадров, и за работу. Поздравляю с назначением…
Приснится же такое… Сумароков встал, с хрустом потянулся. Вышел на веранду. Облокотился на перила. Домик, собственный домик — небольшой, в две комнаты, гостиная, кухонька, кладовка, санузел, — но свой. Никогда бы не поверил, если б раньше сказали, что такое возможно… Сьюдад Ла-Палома… В какие края меня занесло…
— О… голубка моя… — Сумароков попытался вспомнить слова с детства въевшегося в голову популярного шлягера, который кто только не исполнял, от Мариэтты Альбони до Аллы Пугачевой. — Как тебя я лубл-у-у-у… Далее следовал провал в памяти, но это не испортило ему настроения… В синем просторе… дальнем чужом краю… ла-ла-ла… ла-ла-ла… Хорошо-то как!..
Сумароков не знал, — да и ни к чему ему это было, — что автор мелодии, композитор и музыкант из Страны Басков Себастьян Ирадьер и предположить не мог, что после того, как «Голубка» впервые прозвучала на набережной Малекон и была подхвачена местными хабаньерос, она получит не просто всенародное, а общемировое признание. Он не был завистлив, к чужой славе относился спокойно, без ревности, как и подобает уважающему себя поэту, следуя правилу: а караван идёт… пускай себе тешатся.
Зима в этом году выдалась вопреки прогнозам совсем уж до противности мягкая, старожилы и не припомнят, и весна пришла рано. Солнышко с каждым днём пригревало всё сильнее, можно не спеша прогуляться по окрестностям, пройтись, — пока не понаехали американцы с немцами да китайцами, — узкими городскими улочками, полюбоваться сохранившими первозданный колониальный стиль домами, подышать свежим, утренним, без автомобильных удушливых примесей воздухом, прислушаться к деловой скороговорке океанского прибоя: всё ли у него в порядке…
А женщины… Какие женщины, горячие, игривые… Ух!.. На работу идти не надо. Хочу — пишу, хочу — в носу ковыряю. Благодать.
— Ванечка! — послышался голос Вали-Валентины. — Кофе остывает, иди уже, завтракать пора… Я тебе сегодня заварила индонезийский. Круассаны с повидлом будешь?
Сумароков не то чтобы любил или не любил спутницу по жизни, — привык… Ему нравилось, что за ним присматривают, угождают, обслуживают, признают главой семейства. Нравилось и то, что Валентина умела готовить. «Асадо а ля паррилла», если по-простому, жаркое, жареное мясо, да в местном соусе «сальмуэра», — пальчики оближешь. Собственно, потому и взял Валентину с собой.
— Знаешь, кого я вчера встретил на рынке? За анчоусами свежими в очереди стоял. Ни за что не догадаешься… Того доктора.
— Из института?
— Ага… Представляешь. И сразу узнал. Привет, говорит, Иван Павлович! Нет, ты представляешь? Ну, я тоже как бы обрадовался, думаю, куда тебя черти занесли… Он-то виду не подает, что удивлен, пошли, говорит, по чашечке кофе отпразднуем встречу. Я и пошел… А что делать, не отказываться же.
— И что?
— А то, Валентина, что сделал мне интересное предложение. Сказал, что открывает здесь филиал Института, и ему нужен пресс-секретарь для рекламы… Во всех газетах. Сказал, что собирается в местный парламент идти, выдвигаться от русских, значит. В Палату представителей, чтобы права соотечественников защищать. А платить обещал в песо в банк на Каймановых островах. И никаких налогов, все чисто, не подкопаешься. А работа, — как в Питере, — мозги и внутренние органы принимать на сохранение у подходящих, конечно, не у всех. Экспериментальная медицина, понимаешь?.. Склад генов человеческих на будущее, когда нас не будет или апокалипсис какой случится. Тем, кто подходит, — питание трехразовое, проезд оплачиваемый обещал. С «социалкой», правда, пока туго… Но ничего, главное, начать, а народ поддержит, не волнуйся.
— Да я и не волнуюсь. А тебе-то что от этого? Ты ведь уже сдал мозги свои тогда.
— Так-то оно так. Но можно и по второму разу. Заживем как люди, Валюха!.. Мне, как земляку, бонус даст, путевку бесплатную, семь дней, шесть ночей.
— В Ленинград, что ли?
— Ну да… В Питер. А?.. Знакомых повидать, себя показать…
— Ох… Не знаю даже. Везде хорошо, где таких, как мы с тобой нет. А по мне, чем по миру мыкаться, и здесь вроде бы прижились… А на пенаты, Ванечка, хорошо смотреть издали, по телевизору, вот что я тебе скажу…
Пушкин, который жил на Бугорках
«Волны памяти всё чаще уносили в те, увы, уже далёкие годы… Неужели старею?» — подумал Старик.
Бугорки… Самые, наверное, по-детски счастливые дни в жизни. Бугорки — малюсенькая, на дюжину домов улочка на окраине Питера, за Троицким полем, на границе с посёлком Рыбацкое. Там, где проспект Обуховской Обороны плавно переходит в Рыбацкий. Пройти оставшиеся от войны бетонные противотанковые надолбы, установленные на тот случай, если бы фашисты прорвались, — здесь проходил внутренний пояс обороны Ленинграда. Спуститься вниз — вот они… Бугорки… Надо же, какое название…
И впрямь, бугорки… Отсюда — пешком в школу, 2 км — не расстояние для молодых ног. Школа в Рыбацком — солидное каменное трехэтажное здание на берегу Невы. Построенный по проекту Льва Шишко в 1909 году «Училищный дом» должен был стать архитектурным украшением всей округи и долгое время таковым являлся. Школа по праву считалась очагом просвещения в традициях лучших русских гуманитариев. Годы «реформ» превратили исторический памятник, объект культурного наследия в развалюху, проданную в 2006 году с аукциона и снесенную в угоду планам устроить здесь «дом отдыха»… Общественность билась за здание до конца, но… Современные школьные стандарты не позволяли восстановить учебное заведение, да и необходимость в нём отпала.
О самом Рыбацком известно, что поселение (или Рыбная Слобода) было создано по приказу Петра I. Сюда были переселены семьи нескольких десятков рыбаков, чтобы снабжать царский стол невской рыбой. Расположенное на Шлиссельбургском тракте, оно занимало выгодное положение, постепенно расширялось и богатело. Рыбаки жили общиной, их миновало крепостное право. Возможно, это обстоятельство сыграло важную роль в ходе войны со шведами, когда на помощь флотилии адмирала Чичагова пришли галеры с морским народным ополчением. В честь их воинской доблести воздвигли обелиск, на фронтоне которого было выбито:
«Сооружен в память усердия села Рыбацкого крестьян, добровольно нарядивших с четырёх пятого человека на службу Родине во время шведской войны.1789. 15-го июня».
Домой иногда возвращались по «гонкам». Борька Котельников, рыжеволосый и веснушчатый, заводной, смешливый парнишка, — с ним всегда можно было поболтать, — ничего не имел против. С ним часто задерживались после уроков в классной комнате на первом этаже поиграть в шахматы. Другие ребята, одноклассники, жили в Рыбацком, а таких, как он с Борькой, «городских», в школе было мало.
Нева делала в этом месте крутой изгиб, и на всей его километровой протяжённости в природной заводи неподвижно стояли или, точнее, держались на плаву связки брёвен — затон, промежуточный пункт для лесосплава. Между ними, чтобы ходить, пролегала дорожка из узких плоских досок, «мостки», по-здешнему. Можно было идти по ним, по воде, аки Иисус посуху, прямо от дома до школы. Да и перепрыгивать с одного на другой, потому что мостки имели свойство проваливаться в воду. Тут уж не зевай…
Вот и ходили, хотя родители это не одобряли. Но что делать, мальчишки, разве остановишь…
Отколовшиеся от больших связок полузатонувшие брёвна, «топляки», баграми под покровом темноты вытаскивали на берег местные жители. На дрова. На берегу неподалёку располагалась конторка по «приходу — расходу» леса: сколько леса прибыло, сколько отправлено дальше вниз по течению Невы, на мебельные фабрики или по каким другим нуждам. Часть брёвен пилили здесь же на открытом воздухе, продавали на дрова для отопления. Ну а связки брёвен — гонки — цепляли к буксирам и тащили дальше по реке к месту назначения.
Гонки имели ту важную особенность, что защищали берег от больших волн. Возле лодочных причалов было спокойно: здесь в тихой и тёплой воде можно было поплавать, чем с удовольствием и пользовалась в летнее время ребятня. Ещё можно было половить рыбу, хотя клевала она тут плохо даже на утренней зорьке.
Отопление в домах было дровяное. Дрова готовили загодя, пилили, кололи, сушили, складывали в поленницы. Бабушкина чугунная печь кормила всех, возле неё грелись. Воду качали из колонки, расположенной на берегу. Хотя, правду сказать, вода в Неве была в то время чистая, питьевая.
Носили вёдрами, заливали в умывальники, черпали ковшиком.
Дом, как и соседские, стоял на обрывистом берегу. Он был частным, двухэтажным, и в нём жили, делили угол несколько семей. Здесь, в этом доме и поселились, потеснив родственников, после демобилизации отца из армии, где тот служил в последние годы на военной базе в Забайкалье.
Дом принадлежал бабушке, она была хозяйкой и главой семьи. Бабушка по внешнему виду походила на гречанку: смуглая, темноволосая, кареглазая, тонкий нос с горбинкой, просто красавица. О себе рассказывала неохотно. Во время погромов в Крыму погибли родные, её спас и принял в семью московский купец, дал свою фамилию, дал имя…
Дедушка погиб на войне, его Старик никогда не видел, даже на фото.
Дядя Старика состоял в рыбацкой колхозной артели, ловил корюшку, ряпушку, миногу, окушков, плотву. Зимой чинил сети и бураки. Бураки — это такие плетёные конусообразные корзины, куда любопытная рыба заплывает, а вот выход найти из узкой горловины ума не хватает. Минога была настоящим лакомством — в жареном виде, в супе, маринованная…
В то время рыба в Неве ещё водилась. Как и другие члены артели, дядя сдавал улов на продажу. Работа была тяжёлой, день на день не приходился. Старик видел, когда дядя брал его на промысел с собой, как тот раз за разом вытягивал пустые мережки… Однажды поздней осенью дядя упал из лодки в воду. Стремнина едва не затянула его, но он чудом спасся, смог выплыть, выбраться на противоположный берег… Лодка позже нашлась.
Бедновато тогда жили, но на еду хватало, никто не жаловался: такое было время… Из развлечений был телевизор с линзой (для увеличения изображения). К нему придвигали стулья, садились тесно, вытягивали шеи, — мешали головы впереди сидящих, — чтобы что-то увидеть на черно-белом экране.
И, конечно, подарком почитали походы в булочную, куда Старик ходил с сестрёнкой и младшим братом. Бабушка давала денег на батоны и французскую булку. Как же восхитительно они пахли! Свежие ароматные французские булки сводили с ума, удержаться, чтобы не отломить кусочек, съесть по дороге, было невозможно. Бабушка не ругала, но и не хвалила за самоуправство. Бабушка была настоящей: и строгой, и доброй. В войну помогала штабистам 55-й армии, которые квартировали в здании школы. Была там своей, незаменимой. Никогда не унывала, приговаривая, учила:
— А ты, дорогой, не принимай все близко к сердцу…
Что ещё из милых подробностей детства осталось в памяти Старика? Пожалуй, мороженое на палочке, шоколадное эскимо, ситро «Лимонад», ириски «Золотой ключик», квас… Всё это было доступно, но не каждый день. Детей не баловали, да они и сами понимали.
Во дворе дома был огородик с грядками под морковку и другую зелень. В дальнем углу стоял сарай, рос крыжовник, смородина чёрная и красная. Понятно, уголок навещали, когда приходила пора. Чуть дальше лентой вилась речка Мурзинка. По весне она превращалась в полноводный поток, затопляла подступы к огородику. Тогда ловились щурята, щучья молодь, практически, голыми руками.
Реку Неву от домов отделяла неширокая, засыпанная гравием дорога. Вниз вели кособокие, с провалами, ступеньки короткой лестнички, упирающейся в причал для лодок. Лодки были, в основном, просмолённые, рыбацкие, но встречались и лёгкие прогулочные. Их чалили, крепили морским узлом к столбикам, торчащим из воды, толстыми канатами или железными цепями. Опасений, что своруют, не было, своим доверяли, хотя кое-кто всё же вешал на лодку замок. Лодка могла сама по себе отвязаться и уплыть при большом волнении, когда по Неве проходили крупные баржи, — вот и всё.
Нева была здесь широкой, судоходной, от берега до берега метров, наверное, не меньше чем триста или четыреста, с сильным течением. На тот берег заплывать на лодках боялись — унесёт… Плавали на вёслах вдоль берега, до сада «Спартак» и обратно. Управлять тяжёлой посудиной было непросто, но гребля — прекрасный вид спорта, закаляет характер, крепнут мускулы. А мозоли… что мозоли? Пройдут.
Сад «Спартак»… В саду «Спартак» проходили футбольные матчи на первенство города. Можно было попасть на Бурчалкина-Выручалкина, Завидонова, Храповицкого, Морозова… Соблазняла возможность пробраться на стадион «водой», без билетов, но пользовались этим редко, было совестно.
За одну из команд играл сосед по дому, его почему-то все звали Пушкин, за кудряшки на голове, наверное, ну и за внешнее сходство. Ребята были горды, что у них такой сосед, и болели за него, хотя он и числился в дубле, и вообще считался шалопаем, потому что не работал.
Во дворе дома они натягивали рыбачью сеть вместо ворот, полем служила огромная стальная плита, невесть как сюда попавшая. И «стучали» по резиновому детскому мячику пока не надоест.
На Старика вдруг накатили воспоминания. Перед глазами — Московский вокзал, куда доставил их поезд «Владивосток-Ленинград», кажется, под номером 1, делающий остановку в Чите. Чемоданы с пожитками. Они садятся в полупустой трамвай, который их везёт в новую жизнь в большом городе… Погожий, солнечный день. Троицкое поле. Мороженое, которое тает в ладони. Пересадка в автобус. Ещё десять минут — и они дома… Запах кожаных сидений, он сохранился, его ни с чем не спутать. Ему взгрустнулось…
— Дед, а дед, — обратилась к Старику внучка. — А ты разве не хочешь сейчас взглянуть на свои Бугорки? У «Гугла» есть карты любого города и улиц… Хочешь, со спутника покажу?
— Конечно же, давай, посмотрим…
— Ой, что это… Всё зелёное, и нет ничего… Деда, здесь написано, что улица снесена при застройке Рыбацкого, видны только фундаменты домов и сад…
Вот оно как, — пронеслось в голове Старика. — Опоздал, выходит. И правду говорят: что много людей возводят годами, один может в одночасье разрушить…
А вслух сказал:
— Ты сохрани мне эту картинку, пожалуйста. Для памяти…
Край, напоминающий Рай…
Говорят, поездка летом на юг полна неожиданностей и приключений, не для слабонервных, как авантюрный роман, другими словами. Если только это не «организованный отдых».
Что такое Юг? Юг — это край, напоминающий рай… Кто же не хотел попасть тогда в рай хотя бы на месяц… Отпуск, он как праздник 8 марта, и от него не отвертеться…
Адская дорога? Вы, наверное, шутите?.. Это дорога к самому синему на свете морю. Путешествие, к которому мы были приговорены каждый год в то далёкое уже советское время. Казалось бы, давно и надёжно должно быть забыто… Но что, если всё это было наяву и засело в голове навсегда, на всю оставшуюся жизнь?..
Кто-то, возможно, ещё помнит эпоху профкомовских путёвок. Они спасали малобюджетные семьи. Собственно, других семей в ту пору и не было. Молоденькой мамочке с пятилетней дочуркой они доставались в первую очередь. Там, где она работала, — а работала она в одной серьёзной, солидной организации, в «ящике», другими словами, — по весне шла раздача льготных путёвок на базу отдыха в Скадовске.
Скадовск — это такой южноукраинский городок у моря. Считался (и считается сейчас, наверное, впрочем, не знаю) кузницей отдыха для металлургов, сталеваров, шахтёров — всех тех, кто ударным трудом заслужил право подышать напоенным морским озоном воздухом где-нибудь в пределах черноморско-азовского ареала.
Зона эта расположена, если вы не в курсе, далековато от «окна в Европу», так что добраться туда было, мягко говоря, нелегко. И это действительно мягко сказано, если иметь в виду расстояние от Ленинграда до Скадовска и перевалку груза, то есть нас, до пункта назначения.
Так вышло, что сотрудникам означенной выше организации, Института, связанного с выполнением разного рода правительственных заданий по морской тематике, крупно повезло. Заслуженный работник Института, ведущий инженер Владимир Гуманенко закончил войну в звании Героя Советского Союза, будучи командиром отряда торпедных катеров на Балтике. К чему эти подробности? Он был уроженцем Скадовска. Кто ж мог отказать знаменитому земляку в открытии для дорогих питерцев базы отдыха, где они могли бы подставить свои белые телеса южному солнышку на песчаном пляже, подышать чистым сухим — после питерского промозглого — степным воздухом, поправить себе и деткам здоровье, поесть досыта фруктов и овощей, да ещё и прихватить немного с собой…
Если вы ещё не бывали в Скадовске, вам следует знать, что в отдалённые времена он именовался поселением Али-Агок на землях, принадлежавших помещику Скадовскому. С местной пристани, на берегу неглубокого Джарылгачского залива, во Францию и другие европейские страны отправлялись зерно, шерсть, мелкая рыбёшка, уголь и — представьте себе — каракуль.
Получив путёвку, надо было срочно делать заказ билетов туда и обратно — по телефону аж за 35–40 суток. Летние отпуска, сами понимаете…
Дозвониться было непросто. Когда крутить телефонный диск уже было невмоготу, приходилось бежать на Думскую (угол Невского) и отстаивать очередь в кассу предварительной продажи.
Там происходил всегда примерно один и тот же диалог:
— Мне, пожалуйста, до Херсона, купейные…
— Купейных нет…
— Как нет? Ведь только что продажи начались.
— Говорю вам, гражданин, русским языком, нет… Хотите, берите плацкарт.
— Ну, ладно… Вы всё-таки посмотрите… Тогда три плацкартных… Только, пожалуйста, два нижних…
— Если два нижних, то будет верхнее боковое. Выписывать?..
А что оставалось делать? Путёвки на руках. Как-нибудь перекантуемся и на верхнем боковом рядом с туалетом. Всего-то 40 часов чапать… Можно было бы и на скором до Одессы, а там — «Метеор» на воздушной подушке, часа за четыре домчит. Однако ни в моряки, ни в авиаторы мы не годились. Сухопутные мы, по причине укачивания. Вариантов, стало быть, всего один.
Сборы были недолги. Два чемодана. Сумка с провизией. Продуктовый паёк на два дня состоял из вареного картофеля и вареных же вкрутую яиц, жареной курочки, кружкá копчёной колбасы. Ещё — несколько бутылок лимонада, соль, огурцы свежие, помидоры, буханка хлеба, конечно. Не привередничали в то время — и так нам было хорошо… По дороге, где-то ближе к границе с Украиной, ещё в Белоруссии, к поездам дальнего следования местные бабки подносили молоденькую картошечку с укропом. Что за чудо эта молоденькая картошечка с укропом, да с огурчиками малосольными! Не пробовали? Ну как же так…
Уже в Украине, под Винницей, начинались фрукты. Остановки были разные. В городках стояли минут по десять. На крупных станциях и по часу, а то и больше набегало. Можно было заглянуть в ресторан. Ну, вы знаете, наверное, что такое привокзальный ресторан. С этим не шутят. Но за кипятком, водой, то есть на колонку, сбегать время было. Даже телеграмму отправить: мол, всё путём… Газетку купить. Мороженое. Или просто прогуляться по перрону, размять косточки, не забывая поглядывать на часы и прислушиваться к женскому сопрано из репродуктора: «Граждане пассажиры…»
Мало ли, вагончик тронется, вокзал останется с вами вместе…
Если поезд ставили где-то на… осьмом пути, добраться до вокзальных достопримечательностей было нелегко: надо было миновать тамбуры близстоящих поездов, если они были открыты. Страшно подумать, если бы они были закрыты! Сколько бы человек не добралось до Чёрного моря!
Фруктов не покупали. А зачем, коли до юга рукой подать, день проспать да ночь продержаться? На полустанках, где поезд притормаживал на пару минут, нас уже ждали. Женщины — и млад, и стар — бежали вдоль вагонов, по-коробейничьи зазывая покупателей своими домашними изысками. Пассажиры со ступенек хватали у них из рук жестяные малогабаритные ведёрки со сливами, грушами, спешно высыпали содержимое на одеяло в купе, бегом возвращались с ведёрком и деньгами в нем, и пока проводник не закрыл дверь, бросали на насыпь рядом с рельсами. Знакомство с местными жителями, как правило, проходило успешно, все оставались довольны друг другом.
Братство народов семьи трудовой. Почти идиллия!..
Удовольствием было постоять в тамбуре, не курить, разумеется, это запрещалось, а ради разнообразия. Или у открытого окна подышать угольной гарью из паровозной трубы. Не всё же время висеть, свесившись головой с верхней полки, наблюдая за проносящимся мимо пейзажем.
Проводники. Представление о них, как о людях свободной профессии, в корне неверно. Проводники не только стояли возле закреплённых за ними вагонов, поднимая — по обстоятельствам — то зелёный, то красный флажок и семафоря начальнику поезда. Они выдавали постельное бельё, следили за порядком и чистотой в вагонах, подметали пол, убирались в общем туалете — это перед большой стоянкой на 30–40 минут, а то и на час.
Пассажирские поезда никуда, в общем, не спешили. Менялась поездная бригада, иногда локомотив. Проводники первыми соскакивали с подножки вагона на твёрдую землю по прибытии на станцию. Обходили вагон, предлагали чай по три раза на день. Причём в отличие от ресторанных официантов, разносящих по вагонам борщ в мисках и сразу требовавших плату, свои проводники «на чай» брали в конце пути. Пассажиры сами подсчитывали, сколько чаев они сгоняли. Простая арифметика: восемь копеек стакан чая с сахаром надо было умножить на количество стаканов.
Проводников в Питере готовило ПТУ-58, именовавшееся железнодорожным. Расположено оно было в самом центре города, на Измайловском проспекте, неподалёку сразу от двух вокзалов — Балтийского и Варшавского. Училище также выпускало каменщиков-плиточников, слесарей, столяров, но определяющим направлением была подготовка специалистов рабочих профессий на железнодорожном транспорте. Причём зазывали сюда, не мудрствуя лукаво, перспективой стать проводником в поездах дальнего следования и международных сообщений. Конечно, «завлекаловка» не бог весть какая, шансов попасть за границу какой-нибудь барышне из Псковской области — не поймите превратно, просто к слову пришлось — было как верблюду пролезть сквозь игольное ушко. Но по осени набор на проводников оказывался всегда неплохим. Это надо признать.
ПТУ располагало двумя общежитиями для иногородних, поскольку городских учащихся здесь было раз-два и обчёлся. Оба они находились в Кузнечном переулке: первое, женское — на углу с Лиговским, а другое по соседству с Кузнечным рынком, Инженерно-экономическим институтом и Музеем Арктики. И туда, и сюда по вечерам порой захаживала местная шпана, но особых происшествий не случалось. В двух шагах же — отделение милиции, стражи правопорядка службой не пренебрегали, и лиговских, с Лиговского проспекта, хулиганов знали как облупленных…
Однако вот и Херсон за разговорами показался вдали. Поезд прибывает в ранние часы, когда город только просыпается, расписание спланировано до удивления правильно и удобно. Знакомый троллейбусный маршрут… Пустынные поутру улицы до самой пристани. Посадка, сходни. Матрос аккуратно под локоток поддерживает пассажиров, чтобы не оступились. Качает. Свежий ветер лохматит волосы, кружит голову. Днепровские плавни… Лиман. Мазанки, коттеджи, домики у воды, катерки, причалы. Белый бурун за кормой в окружении чаек-попрошаек — всё уносится вдаль. Два часа хода — и вот конец пути, Голая Пристань.
Голая Пристань… Говорящее название.
Что увидели обосновавшиеся здесь в 17-м веке казаки?.. Вода, песок. Голое место. Они не знали, да и не могли знать, как расцветёт край. Уже потом, при советской власти городок превратился в курорт с великолепными грязелечебницами, в украинскую здравницу с уникальной экосистемой. Расположенное здесь неподалёку грязевое озеро обладало повышенным содержанием калия, брома, йода, необходимых и полезных элементов периодической системы для лечения органов дыхания, двигательного аппарата и кровообращения. Центры здоровья и дома отдыха стали расти здесь как грибы…
Но нам дальше. Голая Пристань, автовокзал, зал ожидания, два взрослых билета до Скадовска.
— Сколько девочке?
— Пять… ей ещё рано платить за проезд.
— Девочка, тебе сколько лет?
— Я ещё маленькая…
Асфальтированная магистраль. Два часа езды в душном автобусе. Бесконечные поля подсолнечника. Бахчи, фруктовые сады. Юг.
Украина… Водоканал с многочисленными протоками. Без воды здесь, как поётся, и ни туды, и ни сюды. Искусственное орошение, называется.
Наша остановка — «Аэропорт», на выход с вещами. Аэропорт всамделишный. Небольшой, но до Херсона «кукурузником» долететь можно. Вот только укачивает. Ну, и погодные условия, бывает, меняются. Малая авиация, что вы хотите. От аэропорта до базы отдыха — пешком и не стонать. Нагруженные чемоданами и кутулями отдыхающие перебежками бредут знакомыми улицами. Вот и она, та самая, где расположена база. Виноградная…
Привычная регистрация у хозяйки базы. Она указывает домик и номер комнаты, где они теперь будут жить четыре недели. База — это территория, отгороженная от «города» забором. Три домика. Столовая под навесом, кухня. В столовой несколько грубо сколоченных длинных столов с такими же скамьями. Общий умывальник, рядом две душевых кабинки. Удобства на свежем воздухе, с выгребной ямой. Двор усыпан ракушечником, в котором некогда можно было найти цельные красивые ракушки. Из них получались красивые ожерелья и браслеты. Всего-то — продеть ниточку…
Со временем ракушки растоптали, осталась горка осколков в песочнице, где малыши играли в свободные от походов на море часы.
Поход на море. Это — главное, ради чего всё затевалось. Ранний, с местными петухами, подъём. Быстрый завтрак. Выходим.
— Масло от загара не забыли?..
По пути ведём задушевную беседу с подрастающим поколением, которое норовит забраться «на ручки» по причине малого возраста и дороги дальней.
— Ты знаешь, почему нельзя ботинки чистить носовым платком?
— Знаю. Тогда они станут сопливыми…
Детские уста глаголят истину. В самом деле, от детей можно нахвататься всякой мудрости. Для некоторых — вроде меня — даже стало модным записывать детские перлы и выдавать за свои.
Тридцать минут ходу — и вот оно, море… Чистый песок на многие километры, тёплая, прогревшаяся вода градусов под тридцать. Благодать… Сбоку от пляжа, рядом с настилом, ведущим к прогулочным катерам, — жуткий запах от зарослей гниющих водорослей с притаившимися там медузами. Но любители грязевых ванн и экстремального туризма уже с утра тут как тут… Им всё нипочём.
С некоторых пор отдыхающие стали предпочитать поездки на теплоходе, — с капитаном и дымом из трубы, — на Остров, расположенный отсюда километрах в десяти. Их можно было понять. Чистейшая вода, тёплый песок, мидии, морские коньки и прочая живность: ныряй — не хочу, броди по дну с аквалангом, мелко…
Край, напоминающий Рай. Нетронутая природа Джарылгача. Один из самых больших островов на Чёрном море. Необитаем. Первые упоминания об острове появились, как утверждают, ещё в работах Птолемея и Геродота. Только кто об этом сегодня знает? Некоторые историки же договорились до того, что, мол, Джарылгач — тот самый остров, где обитали циклопы, пожиравшие всех, кто попадал сюда после кораблекрушений (не по доброй же воле?), и ссылаются при этом на «Одиссею»… Будто бы Одиссей со всей своей командой там побывал, когда они скитались по морям, по океанам на «Арго»…
«Одиссея» — это классика, так что… хочешь — верь, а хочешь — проверь. Мы проверили. Живых циклопов не обнаружили, хотя смотрели во все глаза. Правду сказать, путь на обратную сторону острова — с Каркинитского залива — был нелёгок. Кругом одни солончаки. Мы увязали в болотной жиже, бурчали, но упрямо двигались вперёд, мысленно чертыхаясь и давая клятву: больше сюда ни ногой. Первопроходцев ведь не должны смущать трудности? Нас тоже.
Другое дело, что местным властям не хватило смекалки привлечь сюда туристов перспективой обнаружения на острове останков героев Троянской войны… Устроить нечто вроде экстремального тура на выживание. Упущение, конечно, но вполне объяснимое по тому времени. А как можно было бы развернуться! Дух захватывает… Golfo de nigropilla (по Каталонскому атласу 1375 года) — это и есть теперешний Каркинитский залив… Преданья старины глубокой.
Национальный заповедник встречает и провожает предупредительными щитами-плакатами: «Не бросайте мусор. Не рвите цветы, они занесены в Красную книгу…» Можно понежиться под ленивый плеск набегающей волны на этом берегу, а можно совершить 30-минутный марш-бросок по дикой степи на другую сторону острова, куда не ступала ступня человека. Только альбатросы в небе и скорпионы на земле. Купаться и загорать здесь некомфортно: сильный ветер, сдувающий песок с окружающих дюн, холодная вода, огромные, в два обхвата, медузы… А мы далеко уже не робинзоны и не искатели приключений на свою голову…
Однажды тем не менее угодили в «западню». Шторм в Заливе застопорил движение теплоходов между островом и Большой землёй. Сильнейший ветер, ливень такой, что, казалось, разверзлись небеса… И бушующее море. Стихия разгулялась… С этим не шутят. Собравшись под навесом у причала немногочисленные «гости» терпеливо ждали, когда их вызволят из плена. Уповая на то, что и циклопам тоже приходится несладко, и им сейчас не до ланча…
К двум часам жара становится невыносимой даже под зонтиком. Следующий номер нашей программы — посещение кинотеатра «Победа». Днём билеты дешевле. Два взрослых в последнем ряду. Первый ряд всегда остаётся пустым — туда и перейдём, головы впереди сидящих не будут мешать.
И мороженое, как же без него.
Обеденный час. Пойти в кафе, столовую? Мы что, дома не можем вкусно поесть?.. Магазин. Здесь продавали пышный, круглый и совершенно белый каравай, — по одному в руки, — а ещё молоко, сметану, сосиски, «Бычки в томате»… Ты счастлив и нем. И только немного завидуешь тем, у кого все эти яства на столе каждый день.
Счастье, как однажды кто-то правильно заметил, — это когда тебя понимают. А правильно понимают тебя тогда, когда ты, заняв очередь у входа в магазин, стоишь как скала: мышь не проскочит. За счастье нужно бороться. Это ещё эсеры (социалисты-революционеры) поняли: в борьбе обретёшь ты право своё… А жизнь — это и есть борьба за место под солнцем, хотя где-где, а на юге солнца вполне достаточно, и хватает на всех с избытком, так что курортникам приходится работать на пляже на полставки и к обеду уносить порозовевшие ноги куда от него подальше, под сень струй и ветви акаций.
Конечно, рынок — и его реинкарнация, субботний базар — это особая песня. Ах, что это за прелесть, южноукраинский базар…
— Почём ваши синенькие?..
— А вот черешня, кому черешню…
— Мужчина, я вам говорю, мужчина, — смотрите на меня, я здесь, — так вы берёте или до завтра будете стоять возле? Вы ж мне покупателей напугаете…
— Так вы поешьте, мужчина!.. Не отравитесь и без холестерина, это я вам говорю…
Приходится пробовать. И брать. В торговле, что главное? Доверие: ты мне, я тебе… А где взаимная приязнь и уважение, там и выручка, и удовольствие.
Какая там черешня — в базарный день и поросёнка можно было купить, чёрного, с большими розовыми волосатыми ушами. Изо всех окрестных сёл сюда стекался народ, как на праздник: людей посмотреть и себя показать. Не одесский «Привоз», но Сорочинская ярмарка в миниатюре. Мы-то на рынок ходили, как на охоту. Добычу — персики, абрикосы, арбузы, дыни, груши — складывали в комнате, по шкафам, под кроватью, всюду, где было свободное и прохладное место. Холодильник на кухне служил для молочных продуктов: сметаны, яиц, творога, масла. Молочные бутылки собирали и сдавали в том же магазине. А куда их ещё девать, не выбрасывать же.
Экономика должна быть экономной.
Вечерние часы посвящены размышлениям на вольные темы (о смысле жизни под бархатным синим небом) и ребёнку. Скамеечка под окном. Из дому предусмотрительно захвачены сказки. Любимые. «Удивительное путешествие Нильса Хольгерссона с дикими гусями» Сельмы Лагерлёф…
«Жил на свете мальчик — долговязый, тощий, со светлыми, будто выгоревшими волосами. Не так уж мало он успел прожить на свете — лет четырнадцать, а проку от него было немного. Ему бы только есть, спать да бездельничать. А вот проказничать он был мастер…»
У этой сказочной истории всегда наступал один и тот же кульминационный момент, где у белки Сирле украли бельчонка… Какой ужас!.. Широко раскрытые, круглые глаза ребёнка (как это можно?!).
«Ещё-ещё… Ну, папочка, почитай ещё…»
У белки Сирле украли бельчонка… Повторение сюжета с бельчонком шло на бис вплоть до дня отъезда. Что делать: детям — всё самое лучшее.
Обратная дорога — в Северную столицу — не была лишена своих маленьких (не) приятностей.
Первая из них — предварительный заказ билетов на автобус до Голой Пристани. На этот раз — за 21 день «до». Запись в очередь в ученической тетрадке. Вечерние и предутренние бдения. Переклички. Не нервничать, главное, помнить: мы на море, мы отдыхаем. Отдыхаем по мере сил, которые надо беречь, они еще пригодятся.
Неожиданно настаёт Ответственный День, самый важный день отпуска. Боевая, с будильником, тревога. На войне как на войне. Выстроившись в соответствии с фамилиями в правильном списке (есть ещё и неправильный, тот, что не наш), плотно прижавшись друг к другу, отбиваем атаки пришлых. Безбилетники и прочие автобусные хамы из категории «я тут стоял» не омрачают нам радости победы. Они не пройдут! Билеты — наши! Ура! На самый первый рейс… Опоздаешь — опоздаешь на поезд. Опоздаешь на поезд — опоздаешь домой. Навсегда. С мамой и ребёнком на шее плюс пожитки. И это серьёзно настолько, что дальше некуда…
Но не будем о грустном. Море прекрасно. Море величаво. Море ласково. Море… да что я вам рассказываю, будто вы сами не знаете… Море — это море. Радуйся, тебе повезло побывать на самом лучшем из морей, Чёрном.
И мы радовались как дети, пока не приходило время прощаться со Скадовском. И это — вторая (не) приятность. Поскольку дорога к дому всегда хороша, где бы ты ни был и куда бы не занесла тебя судьба. Ничего принципиально нового из того, что уже было и что видел, в обратной дороге домой нет. Правда, поправились, набрали в весе два чемодана, первый стал весить килограммов под 30 (специально взвешивали, врать не станем), второму — далеко за тридцать. Конечно, сумки, авоськи, как же без них. Глава семейства — вьючное животное — подозревает, что только для этого его и взяли с собой в отпуск.
Немного грустно. Раннее утро. Лёгкий туман. Зябко. Автобус подан. Пересадка на теплоход в Голой Пристани.
Херсон. Картинка посадки на местный трамвай. Два джентльмена неприметной наружности услужливо подсаживают в вагон размякших под гостеприимным южным солнышком и забывших о бдительности сограждан, по ходу дела проверяя содержимое их карманов, портмоне и сумочек.
Ювелирная работа, браво! Херсон, как и Ростов, — город хлебный. Простите нас, но нам — на троллейбус. Поезд отправляется как по часам. Найти нужную платформу не так просто, но иного выхода нет. Чемоданы уютно пришвартованы под сиденьями и на верхней полке. Паровозный гудок. Всё. Тронулись…
Прощай, Херсон, прощай, Скадовск. Прощай, Чёрное море, подарившее нам чудесный, незабываемый отдых. Прощай, край, напоминающий Рай!.. Мы ещё обязательно встретимся. Жди нас на будущий год, если профком соблаговолит осчастливить нас путёвками.
Ой!..
Жила-была одна маленькая девочка. Не одна, конечно, — так просто говорится, — а с семьёй: мама-папа, бабушка-дедушка, собачка Тузик, кошка Мурка, кролик Вася, рыбки в аквариуме… Дело, впрочем, не в этом, а в том, что девочка была необыкновенной. Она коллекционировала свои «ой…». То есть, записывала в тетрадку, как и полагается воспитанной девочке, каждый «ой». И столько там «ой» накопилось…
Наверное, хватило бы для Книги рекордов Гиннесса, но она ничего о Гиннессе (о книге и пиве тоже) не знала, потому что была маленькой, как мы уже говорили.
«Когда всё началось?» — спросите вы. А сразу, как только она появилась на свет. «Ой…» — сказала она, едва открыв глазки. То ли удивилась, то ли испугалась. Уже потом, когда девочка чуточку повзрослела и научилась читать и писать, она поняла, что ойкает от испуга.
«Ой!» — вскрикнула она, впервые увидев в книжке крокодила… «Ой!» — вскрикнула она опять, когда в темноте налетела на дверь и поставила себе шишку на лбу.
Но вот однажды вечером приключилась сильная гроза… Молнии полыхали каждую секунду и раскалывали небо на тысячу мелких частей. Гром гремел так оглушительно, что невозможно было смотреть телевизор и слышать, что там говорят герои фильма. Девочка, конечно же, пугалась при каждой молнии и каждом раскате грома, но всё аккуратно заносила в тетрадку: «Ой… ой… ой…», ещё один «ой…». Так что утром она все «ой» аккуратно пересчитала, и их набралось таким образом тысяча миллионов. Вот как много! И всего за одну только ночь.
Ей, наверное, повезло. Ну, как везёт, когда находишь монетку на тротуаре, — если, конечно, живёшь в городе, — которую никто кроме тебя не заметил: все проходят мимо, а тебе привалила удача. Мы же предупреждали, что девочка та была необыкновенной. Надо ли говорить, что её звали Ой. По-настоящему. Так и записали в документе при рождении: имя — «Ой», фамилия… такая-то, обыкновенная фамилия, в общем. Да и не важно, какая.
Когда девочка совсем подросла в высоту и пошла в первый класс, учительница, увидев, как её зовут, сказала: «Ой…». Но она, конечно же, не могла соревноваться с Ой, у которой в тетрадке была записана тысяча миллионов «ой», сказанных ею от испуга.
А у учительницы — один только «ой» от удивления.
В школе у Ой появилось много подружек, но теперь она пугалась гораздо меньше, чем раньше, и это её пугало, потому что сказать «ой» никак не получалось. Мама почувствовала, что с девочкой что-то не так, и сказала, что её надо отвести к доктору. Но дети, как вы знаете, не очень любят докторов. Доктор говорит: «Скажите „А-а-а-а“», — а потом засовывает палочку, как от эскимо, вам в рот. А это, согласитесь, неприятно, когда вас дёргают за язык и заглядывают, что у вас спрятано за щекой. Ведь правда?
Доктор ещё ставит подмышку градусник, выписывает горькие лекарства, когда болеешь, но всё равно доктора не за что любить. Так считают многие дети, включая меня.
Мама тоже когда-то была маленькой девочкой и очень даже понимала свою дочь. Вот как уговорить её пойти к доктору? Думала она всю ночь, думала и, наконец, придумала. Наутро она сказала:
— Сегодня мы идём к доктору, который даст тебе сладкую конфету.
Девочка возразила маме (она уже была не вполне маленькой, но и не вполне большой):
— Разве у нас в доме нет своих конфет, чтобы идти для этого к доктору? Или нельзя купить сливочных тянучек в магазине?
Маме стало стыдно от таких слов дочери, но отступать было некуда:
— Видишь ли, он дарит детям необыкновенные конфеты. С острова Кюрасао… Ты таких ещё не пробовала.
Про остров Кюрасао мама не знала почти ничего, так, попалось как-то в Гугле на глаза, но, представьте, ссылка из Гугла подействовала.
— Да, я тоже читала… Идём. Конечно, идём.
Такие смышленые пошли нынче дети.
Особенно сладкоежки.
Мама очень обрадовалась такому повороту событий и, пока дочь не передумала, быстро подтвердила:
— Да-да, там растут самые необыкновенные конфеты, каких нет нигде во всём мире.
Хотя, положа руку на сердце, ответьте: конфеты растут на деревьях?
Доктор уже знал со слов мамы о необыкновенной девочке и был готов ко всяким неожиданностям с маленькими детьми, которые, бывает, капризничают, и для этого запасся конфетами из ближайшего универсального магазина.
— Нуте-с, голубушка, что у нас болит? Температурку мерили?
Он усадил девочку в кресло и легонько ударил по её коленке резиновым молоточком, какие есть исключительно у докторов, больше ни у кого.
— Ой…
— Что ж, реакция отличная… Вот тебе за это конфетку, милая. Возьми.
После этого доктор отозвал маму в сторонку, развёл руками в белом халате и сказал:
— Наука здесь бессильна, мадам. Девочка практически здорова… Жить будет и в школу ходить сможет наверняка.
Он любил пошутить, потому что выписывал на дом журнал «Здоровье» и знал наизусть все медицинские анекдоты про пациентов. Доктора С. все мамы города считали самым хорошим врачом по неопознанным детским болезням и записывались к нему на приём заранее и загодя, на всякий случай.
Такая ходила о нём слава.
Но необыкновенную девочку он принял без очереди, чем вызвал большое недовольство других мам, у которых также были исключительно одарённые дети.
— Мам, а почему конфета называется «Мишка на Севере»? — спросила девочка, когда они вышли из кабинета доктора, и развернула фантик. — Ты говорила, что из Кюрасао.
— Это потому, доченька, что где только и каких только конфет сейчас не делают. Не то что раньше, когда я была маленькая, как ты, и была рада даже кусочку сахара. Наверное, освоили выпуск «Мишек» и там, в джунглях. Международная кооперация, называется… И сказала: «Ой…» — потому что сама испугалась своих слов — вдруг что-то не так про международную кооперацию — и живо представила себе северных белых мишек, которые разгуливают в связи с этим по острову Кюрасао, что уютно расположился у берегов Южной Америки.
Поймать и загрызть бабушку
Поймать бабушку проще простого. Она медлительна и нетороплива по причине излишнего веса. С другой стороны, в глазах кошачьей породы она представляется сочной и внушительных размеров вырезкой. Кто же от такого откажется! И потом: чего ей бояться в своем-то доме? Ну, не сидеть же в туалете, взаперти, целый день. Чайкý хочется, йогурту покушать и так далее, воздухом свежим подышать. В туалете какой воздух, сами знаете. Нездоровый, одним словом.
Да, так вот, есть, однако, один маленький зверёк, который охотится за нею каждый день, прямо с семи часов утра, невзирая на её почтенный возраст и заслуги перед родиной.
Имя ему — Тайрик.
Тайрик — кот интеллигентный. Ну, вы понимаете, насколько вообще кот может быть интеллигентным. Попусту не шалит, разве когда хочет в хоккей поиграть, под диван мышку лапой-клюшкой загнать. По столам ходит осторожно, вазы хрустальные на пол не сбрасывает, безделушки разные не трогает, цветочки нюхает и объедает, но аккуратно. Так что экстремальных ситуаций не создаёт и поводов для наказания не даёт. Даром, что дворовый.
Подобрал хозяин его где-то, принёс домой, малыша накормили, обогрели, да так и остался здесь жить, стал членом семьи.
Уйдут хозяин с хозяйкой утром на работу, бежит к дедушке с бабушкой, — не его, понятно, а к хозяйским, круглый сирота Тайрик, — и давай на кровать, вылизывать нос тому и другому по очереди: мол, вставайте, дом наш…
Дом немалый, в три этажа. В распоряжении Тайрика всё: спальни с кроватями, коврики белые пушистые, коридоры, кухни, ванные комнаты с туалетами и душами, которыми, он, конечно же, не пользуется, и зачем, когда для умывания есть шершавый, как тёрка, розовый язычок, а для туалета куплен специальный лоток, засыпаемый специальным песочком, купленным в огромном, как самолётный ангар и три футбольных поля, американском магазине-складе Costco, поскольку там дешевле. А ещё холодильники, телевизоры… Компьютеры тоже, само собой, его. Вот с автомобилями сложнее. Не подпускают Тайрика к автомобильной технике: неровен час, заберется на колесо под машину, вызволяй его оттуда потом граблями…
Уляжется этак Тайрик на стол из цельной гранитной плиты в кухне, на дедушку с бабушкой искоса поглядывает, хвостом нервно постукивает: с завтраком можно бы и поторопиться. Не то чтобы голоден Тайрик, больше для острастки, чтобы порядок был, и своё место знали. Витаминку свою кошачью получит — и на улицу просится, коготками дверное стекло царапает.
Чем ему заниматься, когда кругом одни права и нет обязанностей? Баклуши бьёт. За птичками охотится.
Это неправда, что он вислобрюхий и косоглазый. Кот по-своему красив, — первый парень на деревне, а в деревне один дом, присказка такая, — и к тому же настоящий британец. Не знаете, кто такие британцы? Ну, как же так, не знаете британцев? Британцев все знают. Попали они в Канаду… правильно, из Великобритании, владычицы морей и океанов. Это когда первая прогнала французов из Торонто и окрестностей, тут и появились на канадской земле британцы. Опять же, истины ради, здесь они перестали быть британцами, а стали называться местными длинношерстными, по-английски, Domestic long-haired cats.